Идеальное алиби бесплатное чтение

Маме, папе и моей сестрёнке Микаэле.

Посвящается тебе, Ирацибета, ведь иногда, чтобы претворить в жизнь задуманное, нужен такой же человек, как и ты, с такими же идеями, мнениями, вкусами, взглядами, быть может, даже проблемами, а в таком случае мы с тобой идеально подходим друг другу.

Глава I

Он, уклоняясь от удара и пользуясь возникшей заминкой, перехватывает нож поудобнее и с нажимом проводит кончиком блестящего лезвия по горлу своего ровесника.

На шее того остаётся тонкая алая полоса, из которой спустя мгновения льётся кровь, окрашивая в багровый одежду. Жертва беспомощно тянет руки к горлу, вытаращив глаза; пытается пальцами коснуться глубокого пореза, но, конечно, он уже не в силах что-либо сделать. Парень падает на колени, ударяясь о заляпанный кровью асфальт. Всё старается дотянуться до горла, но вскоре руки безвольно повисают, ещё по инерции покачиваясь, а он сам падает так, будто в теле никогда и не теплилась жизнь.

Его глаза широко распахнуты, но больше не блестят так, как раньше.

Убийца без жалости смотрит на лежащее перед ним тело.

– Даже если ты так любил жизнь, так не хотел умирать, тебе не стоило этого делать. Не укради ты тот конспект, всё было бы, чёрт тебя побери, замечательно, – с какой-то отвратительной усмешкой бросает он, кончиком кроссовки откинув от себя колено мертвеца, которое, как показалось парню, было слишком близко. – Хотя… Сейчас чёрт и так тебя поберёт, за все-то твои грешки.

Парень, хмыкнув, осторожно стирает пальцами кровь с лезвия, после отполировав его практически до блеска краем футболки. Незначительные капли крови он попробует застирать дома. В противном случае футболку придётся сжечь.

Не обернувшись на мёртвое тело, он спешно покидает это место, потому что свидетели ему ни к чему.

– Виктор, ты слышал? – воскликнула миссис Элфорд, позвав сына. Не дождавшись ответа, она крикнула громче, отрываясь от глажки белья: – Виктор, хватит сидеть в своей комнате, иди сюда! – повторяет она, возвысив тон. В голосе слышно крайнее беспокойство, она шарит глазами по комнате. Женщина выглядит встревоженной.

Голос ведущей в телевизоре громче скрипа двери комнаты, из которой без желания выходит и щурится от непривычно яркого света Виктор. Он плотно закрывает за собой дверь и без спешки направляется в многофункциональную гостиную, в которой они и ели, и телевизор смотрели, и гладили бельё, как это делает мама сейчас.

– Виктор! – почти истерично кричит женщина, слабо, больше от нервов стукнув кулаком по гладильной доске.

– Да, мама, иду, – откликается парень, потирая глаза.

Когда он появляется в гостиной, не слишком удивляется тому, что его мама выглядит так, будто её ударило током. Виктор быстро переводит взгляд на экран телевизора, а потом снова смотрит на миссис Элфорд.

– Что-то случилось, мама? – интересуется он, отлично скрывая эмоции. Ему хочется улыбаться, но он этого не делает. Всё же у него хватает самообладания на такую ерунду.

Виктор довольно странно выглядит, хоть и не сразу понятна причина. Глазу не за что зацепиться – нет в нём чего-то конкретно странного, но в целом не скажешь, что вид у парня совершенно обычный.

– Виктор! – повторяет миссис Элфорд, пронзительно взглянув на взрослого сына.

– Утюг, – замечает он, легко кивнув на прибор, который забыли выключить.

Женщина с какой-то болью морщится, её лоб идёт складками, но, поджав губы, которые и так истончились с годами, спасает недоглаженную одежду.

Некоторое время они молчат, просто обмениваясь взглядами.

Виктор в тишине подходит к настенному календарю и отмечает сегодняшнее число карандашом, вытащенным из кармана домашних штанов.

– Тринадцатое августа тысяча девятьсот девяносто шестого, – читает он шёпотом.

Закончив с календарём, он оборачивается к маме.

– Кажется, ты что-то хотела, – осторожно напоминает Виктор, внимательно посмотрев на неё. Он ещё раз оборачивается на телевизор, но на экране больше не лицо симпатичной журналистки, а видеоматериалы, которые удалось снять репортёрам с места происшествия.

– Да, твоего одногруппника жестоко убили, – в волнении почти кричит она. Миссис Элфорд так взмахивает руками, что едва не задевает подошву горячего утюга, поставленного на пятку.

«Ну, сильно сказано. Тоже мне, жестоко, – холодно думает он, но делает полный сожаления вид. – Они жестокость не видели. Смешные».

– Мне жаль, – склонив голову, говорит Виктор.

– А если бы на его месте был ты?

Женщина едва ли не плачет, но, пытаясь всё ещё держать себя в руках, снова ударяет кулаком по гладильной доске, стараясь выдать свой дрожащий голос за гнев.

– Мама, всё хорошо, – тихим голосом отвечает ей сын, поднимая голову и почти с нежностью глядя на мать. – Всё хорошо, – повторяет он.

«Это вряд ли, что я мог бы быть на его месте. Я бы не стал у самого себя красть конспект. Да и вообще, я не идиот, чтобы у кого-то что-то красть. Я гораздо выше этого», – самодовольно думает Виктор, но по глазам невозможно прочитать его мысли, настолько хорошо он умеет играть роль сочувствующего.

Миссис Элфорд всхлипывает. Чуть помолчав, она уточняет:

– Его же Томас звали, да?

Виктор кивает, потом слегка пожимает плечами.

– И ещё вы с ним были ровесники! Господи, Виктор, он такой молодой мальчик, ему бы ещё жить и жить. Почему Господь решил забрать его? – в растерянности спрашивает она, даже не понимая толком, к кому, собственно, обращается.

– Такова жизнь, мама, – грустно улыбается Виктор. – Все мы когда-нибудь покинем этот мир. И я, и ты…

– Но он, можно сказать, едва начал жизнь. Вы же только университет закончили. Как можно было?

– Так бывает, – вздыхает парень. Если ему и было кого-то жаль, то только свою маму. Уж он не думал, что та будет так страдать из-за смерти какого-то его одногруппника.

– Если бы ты пошёл с ним, его могли и не убить, – заявляет она слишком твёрдым голосом для женщины, находящейся почти на грани истерики. – Так ты ж, как всегда, в своей комнате сидел. А потом ты вышел из комнаты и сел со мной обедать. Представь, вдруг именно в то время, пока мы ели, он корчился в луже собственной крови? – требовательно спрашивает, нахмурившись. В её голосе больше не слышно наступающих слёз, есть лишь какая-то решительность.

– Я не обязан ходить с ним за ручку повсюду. Это могло случиться с любым, – вздыхает Виктор.

– Как человек мог такое сделать с ним? Нет, Господь ясно видит – это был не человек. Монстр это был, монстр, Виктор, а не человек. Господь накажет его, всем воздастся по заслугам, – отвлечённо бормочет миссис Элфорд, продолжив гладить.

– Всё будет хорошо, мама, обещаю, – зачем-то произносит Виктор, вглядываясь в экран телевизора.

Но что именно будет хорошо – он не давал себе отчёт, да и не хотелось думать об этом.

Удивительно, но это сошло ему с рук. Очень успешно причём. Мама действительно ведёт себя так, будто Виктор никого не зарезал. Конечно, она обеспокоена тем, что одногруппника её ребёнка убили практически при свете дня, вот так, в переулке; но женщина даже представить не могла, что это сделал её сын. У бедняжки и мысли не было, что умница-Виктор – самый настоящий убийца. Про кровавые пятна на одежде родительница даже не узнала. Отстирать не получилось, футболку пришлось уничтожить – попросту сжечь. Чтобы в квартире потом не воняло горелым, а мама ничего не заподозрила, футболку он втайне ото всех сжёг на улице, так что никто ни о чём не узнал.

На тот нож парень теперь не мог смотреть без улыбки. Каждый раз при взгляде на орудие убийства ему вспоминалась горячая кровь на холодном металле, вспоминались те пустые, застывшие глаза; в ушах отдавался эхом глухой стук, с которым его неприятель свалился замертво. Из-за этих своих стеклянных глаз и пушистых волос он был похож на кем-то брошенную, но невероятно искусно сделанную куклу в полный рост. У младшей сестры Виктора не было в детстве таких красивых кукол. У неё были куклы-девочки, но никогда не было кукол-мальчиков. Если вытереть кровь с горла того парня и уменьшить в размерах – вылитый Кен. Сестра Виктора, Виктория, всегда мечтала о том, чтобы родители подарили ей на Рождество Кена для её многочисленных Барби. Но эта мечта так и не исполнилась, потому что Кены в магазинах редко водились, а если и водились, то продавались за баснословные деньги, а Элфорды никогда не были богаты.

Когда Виктору было двенадцать, его родители развелись. Отец забрал дочь, а Виктор остался с матерью. Он был слишком похож на маму, что по характеру, что внешне. Мальчик был таким же нервным и чувствительным, а отец больше не хотел иметь ничего общего с людьми, подобными его жене. Его бывшей жене, правильнее сказать.

С тех пор мальчик больше никогда не видел ни Викторию, ни папу. Родители Виктора никогда не обсуждали тему развода при детях, так что брат с сестрой даже представить не могли, что вскоре их разделят. Однажды отец семейства просто уехал на своей машине, забрав Викторию. Виктор даже не помнит момент прощания, наверное, потому, что, когда его папа сел в автомобиль и завёл мотор, перед этим усадив дочь в детское кресло, которое ей было уже мало, мальчик не догадался, что видит отца и Викторию последний раз в своей жизни. Он лишь помнит, что мама почти весь тот день плакала. Она в слезах готовила им ужин, в слезах молилась перед сном Богу. Тогда Виктор не понимал причины её слез, как и не понимал, почему сестрёнка и папа не приехали к ужину. Виктор прекрасно помнил её горе и то, как было больно и грустно видеть маму такой. Он подходил к ней и пытался успокоить, рвал цветы с клумб соседей, потому что у его родителей не было своего сада; но женщина отсылала сына в его комнату и, отвернувшись, продолжала плакать.

Эти слёзы запомнились мальчику на всю жизнь. Когда он подрос, стал лучше понимать мир и хоть немного начал разбираться в отношениях между взрослыми людьми, он понял, что плакала мама тогда из-за развода, а не просто так. Он понял причину слёз, но от этого воспоминания о том дне не стали лучше, светлее или проще.

Они оба помнили «тот день» в красках, но делали вид, что «того дня» никогда и не существовало; будто всегда были только Виктор и его мама, словно больше родственников у них не было. Они никогда не поднимали тему развода в семье, если мать и сына можно назвать семьёй. Спорный вопрос, конечно. Этим двоим больше подходило называться тем, что осталось от семьи.

– Виктория, пойдём, – зовёт Вернон, оборачиваясь ко входной двери. Обычно он зовёт и Викторию, и Виктора, да ещё улыбается при этом. Сейчас он окликнул только дочь, а на его лице не было и тени улыбки.

– Иду, папочка, – весело отзывается девочка, сбегая с крыльца по ступенькам. Она быстро подходит к отцу и, привстав на носки, тычет старенькой и страшненькой куклой ему в лицо. – Я могу взять Эшли в магазин? – робко спрашивает она. – Она тоже хочет ехать со мной.

Вернон некоторое время стоит молча с задумчивым видом, но потом отвечает достаточно дружелюбным голосом:

– Мы едем не в магазин, милая, но ты можешь взять её с собой. Возьми все необходимые тебе вещи: игрушки, одежду, если захочешь.

– А зачем? – удивляется девочка, хлопая ресницами. Она баюкает куклу на руках, не отводя взгляд от папы.

Мужчина в замешательстве смотрит на дочь. Он подавляет желание вздохнуть и пытается улыбнуться.

– Поездка предстоит долгая, солнышко. Мы можем задержаться на неопределённый срок.

Виктория улыбается и гладит куклу.

– Тогда я позову братика, – произносит она и почти срывается с места, но Вернон останавливает её, мягко положив руку на плечо. При упоминании сына он заметно мрачнеет.

– Не стоит. Сегодня он не едет с нами.

Девочка в непонимании смотрит на папу.

– Ну… – тянет она разочарованно. – Ладно. Тогда я маму позову, – она снова хочет побежать в дом, но хватка отца становится крепче.

– Не нужно. Она тоже останется здесь.

– Но я хочу ехать с мамой, – спорит Виктория, топнув ножкой.

– Милая, прости, но нет. Сегодня не получится, – мирно говорит Вернон, хоть слова и даются ему с трудом. Он отпускает дочь и медленно подталкивает её к машине. – Садись пока, скоро отъезжаем.

Виктория грустно вздыхает, напоследок взглянув на дом.

– Хорошо, папочка. Но мы же скоро вернёмся, так? – спрашивает девочка, ожидая положительный ответ.

– Конечно, доченька. Ты и соскучиться по ним не успеешь, – обещает мужчина севшим голосом.

Виктор, вообще-то, не слышал диалог сестры и отца, но примерно так себе его представлял.

Теперь Виктория стала взрослой. Она, вероятно, не то что соскучиться успела, но и вовсе забыла маму и старшего брата. Виктор полагал, что если бы они сейчас встретились, то не узнали бы друг друга. Что ж, прошло столько лет, оно и немудрено.

«Сначала сделаю то, что запланировал. Потом попробую найти Викторию. Нет, не попробую. Я найду её», – твёрдо сказал себе Виктор, взглянув в большое зеркало в своей комнате.

Синяки под глазами от недосыпа едва ли не были темнее радужки.

Он устало всмотрелся в отражение, пытаясь объективно оценить свою внешность. Потом, прищурившись, приблизил лицо к зеркалу настолько, что чуть ли не касался холодной поверхности кончиком носа. Парень пристальнее осмотрел себя. Тёмно-карие глаза почти сливались со зрачком – нужно было потрудиться, чтобы понять, где граница радужки, а где уже зрачок.

Виктор отпрянул от зеркала и недовольно хмыкнул. Потом потрепал себя по голове, проводя длинными узловатыми пальцами по русым, или, как он их нелестно называл, «мышиного цвета» волосам.

– Вот урод, – почти зло шепнул он, с некоторым отвращением ещё раз окинув взглядом отражение целиком, после чего отвернулся. – Томас-то получше был.

– Виктор, собирайся, – заявила мать, открывая окно на кухне. Дым постепенно начал вытягиваться на улицу.

Парень, едва перешагнув порог комнаты, закашлялся и осмотрел кухню.

– Мама, ты испортила омлет? – с обречённостью поинтересовался он. Очевидно, испортила, это был больше риторический вопрос.

– Не испортила. Он немного подгорел, – как ни в чём не бывало отозвалась женщина, заправляя за уши пряди с парочкой серебристых волосков.

Она плотнее запахивает халат на себе и равнодушно смотрит на сына. Именно тогда, в ответ всматриваясь в её лицо, Виктор и понимает, насколько ужасно выглядит его мать, как много у неё морщин; а когда она поднимает брови, её лоб похож на стиральную доску. В детстве ему казалось, что мама красивее. Но очень может быть, что именно после развода она так запустила себя. Раньше она, вроде как, носила платья. После расставания родителей парень больше никогда не видел маму в платье.

– Немного подгорел? – переспрашивает Виктор. Сейчас в его голосе проступают эмоции, так как уже можно себя не контролировать. Обычно он холоднее.

– Да, совсем немного, – безразлично кивает женщина на сковороду.

– Он же сгорел у тебя. Дым вон какой был, – замечает парень, покосившись на плиту.

Его сокурсники и то лучше готовили, чем мама.

– Сгорел или нет, а мы съедим и так. Всё равно ничего другого нет, – она машет рукой и выглядывает в окно. По выражению лица женщины видно, как ей приносят хоть какое-то облегчение трели птичек в их пустом, крохотном саду, где только сорняки, кучка сухих цветов на клумбе да парочка деревьев, и то доставшихся им от прошлых хозяев.

– Я не хочу есть угли, – слабо возмущается Виктор, но особо не трепыхается, поскольку знает, что ничего-то он не добьётся.

– Ешь и не выпендривайся, – почти приказывает женщина, продолжая любоваться заросшим садом, но её голос такой тихий, что миссис Элфорд становится почти жаль.

Они настолько похожи, что Виктор вполне мог бы сойти за мужскую версию своей матери, если бы та ещё и была на сорок лет моложе. А Виктория была копией своего отца. Те же жестковатые каштановые волосы, серые глаза. Вот из-за чего семья разделилась именно так.

– Хорошо, – негромко отвечает парень и подходит к плите. Почерневший омлет с крошащейся ветчиной не вызывает аппетита, но Виктор не хочет расстраивать маму.

«Мама старалась», – убеждает он себя, прекрасно зная, что она не старалась, а сделала всё «лишь бы как». Пока омлет жарился, мама смотрела утренний выпуск новостей. Так и проглядела, пока не почувствовала запах горелого. В этом Виктор был на все сто процентов уверен, потому что это далеко не первый его горелый омлет в жизни.

– Ты тоже будешь? – уточняет он, почесав щеку.

– Да. Соскреби со сковороды, что сможешь, тарелок нет, – тоскливо говорит она, закрывая глаза и прислушиваясь к пению птиц. – Или помой себе сам тарелку, я не знаю, делай что хочешь, – безучастно добавляет она.

Виктор послушно отскребает лопаткой омлет и ест прямо со сковороды.

Ему хочется съязвить по поводу вкуса еды, но он этого не делает. Последнее время он стал всё чаще задумываться о распаде их семьи, это немного пугало.

– Потом собирайся, – напоминает она, когда птицы перестают петь. Женщина закрывает окно и с сожалением смотрит на сына, когда тот хрустит горелым. – Извини, – робко произносит она, но смущённой не выглядит.

– Всё в порядке, честно, – заверяет он, а сам едва не морщится от горечи во рту. – А куда собираться?

– Мы едем в Лондон.

– Серьёзно?

Виктор строит кислую мину и, расправившись со скудным завтраком, отряхивает и так чистые руки.

Раньше ему нравился Лондон, нравилось читать про него, изучать. Виктор мечтал жить в Лондоне, но когда местное жюри забраковало его проект, ему разонравился этот город. Он почти возненавидел то, что ранее так горячо любил.

– Что нам там делать? – голос Виктора не выдаёт волнения. Вероятно, по той причине, что он и не волновался. Ему было просто всё равно, но даже, наверное, с негативным оттенком, потому что он не любил делать лишние движения и беспорядочно метаться.

– Как обычно. Ты же знаешь, в Брайтоне нет такой посуды, какая есть в Лондоне. Там есть один хороший магазинчик, где продаются разные красивые сервизы, – неторопливо объяснила женщина с живым блеском в глазах, который появился у неё впервые за утро.

– Ты упахиваешься на работе, денег всё меньше, у нас кризис, и при этом ты предлагаешь нам смотаться в Лондон за сервизом? Мы внезапно стали миллионерами, а ты мне даже не сказала? – едко ответил он, тут же ругая себя за резкие слова. Мама хоть начала выглядеть живой, когда заговорила о посуде, не то что до этого.

– Да, почему бы нам и не съездить, – пожимает плечами женщина, не усмотрев в вопросах сына грубое и пренебрежительное отношение к себе.

– Нам скоро станет нечего есть, мама, а ты хочешь организовать такую поездку. Нерационально, – Виктор качает головой и скрещивает костлявые руки на груди.

– У меня в планах то, что ты вот-вот выйдешь на работу.

– Да, но…

– Ты закончил престижный университет. Тебе что-то мешает работать? Как по мне, так наоборот.

– Я собирался… – снова не успевает закончить Виктор, как миссис Элфорд перебивает его:

– Вернёмся из Лондона в Брайтон, и тогда ты у меня начнёшь работать, сынок, – тоном, не терпящим возражений, заявила она. – Мне нужен сервиз. Последнее время у меня упадок сил, хоть что-то должно меня развеселить.

– Хорошо, но ты отдаёшь себе отчёт в том, что мы просто выкинем деньги на ветер? При том, что мы могли бы потратить эти средства более полезно.

– Я уже сказала – мне нужна какая-то мотивация, чтобы дальше работать. Собирайся, мы отправляемся завтра же.

«Должно быть, у неё уже началось старческое слабоумие», – мрачно подумал Виктор, складывая свои вещи в старую, местами потёртую сумку.

Парня и так не радовала предстоящая поездка, а когда оказалось, что это путешествие по большому счёту было бесполезно, он вообще словно потускнел. Они два дня гуляли по Лондону, полюбовались Темзой, а посуду так и не купили, потому что в заветном магазинчике в последние дни был наплыв клиентов, в связи с чем там подняли цены.

Его всегда злила нерациональность, бесполезность и пустая трата времени. Он ненавидел всё то, что было сделано зря, а понимание, что поездка в Лондон лишь оттягивает достижение его целей, просто приводила Виктора в бешенство.

Если сам Лондон внешне хоть как-то привлекателен, то люди в этом городе просто наиотвратительнейшие.

Виктор считал, что в Брайтоне люди другие. Более приветливые, что ли… Отзывчивые, открытые. Это не означало, что в Брайтоне люди добрые и дружелюбные, просто в сравнении с лондонцами брайтонцы казались такими. А так-то, если не знать, что в столице ещё хуже, брайтонцы выглядели абсолютными ханжами; но Виктор не осуждал их за это, поскольку знал, что и он сам далеко не эталон благочестивости и добродушия. Особенно после того, как зарезал своего бывшего одногруппника.

Зная, что лондонцы все однотипные, Виктор на каждую поездку в этот город ставил себе цель – найти там хоть одного интересного человека. Неважно, чем будет выделяться этот человек. Главное, чтобы выделялся. Главное, чтобы этот человек был…

И Виктор, к счастью для себя, нашёл такого человека. Вернее, такую. Это была девочка с ярко-рыжими, почти красными, да притом ещё и кудрявыми волосами. У неё были веснушки, которые, кажется, назывались конопушками, но чем бы это ни было, выглядело это совершенно удивительно. А самым потрясающим в ней были глаза. Нет, даже не цвет радужки, который у неё, в общем-то, был немного скучноват для такой-то интересной особы. Взгляд этой девочки совершенно поразил Виктора. Это, скорее, была уже девушка, однако из-за своего невысокого роста она вполне смотрелась по-детски.

Её взгляд был печален и полон боли, но одновременно безучастен и равнодушен ко всему. Она выглядела опустошённой и разбитой, когда шла, склонив голову, пока её за руку дёргала за собой немолодая женщина, судя по всему, её мать. Девушка-девочка грустно шагала в сопровождении этой женщины, высокого мужчины в шляпе и девочки-блондинки помладше, её сестры, кажется. Мужчина молчал, серьёзно вглядываясь в светофор, а женщина увлечённо читала нотации старшей дочери, которая морщилась от капелек дождя, попадавших ей на нос и щёки, поджимала губы и с тоской рассматривала прохожих. Младшая выглядела совершенно беззаботно: она пялилась на людей и улыбалась всем подряд.

Однажды Виктор и рыжеволосая встретились глазами. Та грустно окинула его взглядом с ног до головы, а потом невесело улыбнулась. Им обоим нужно было переходить дорогу, а зелёный свет всё никак не хотел загораться. Виктор кивнул ей в ответ, а потом вопросительно указал взглядом на тех, рядом с кем стояла она. Рыжеволосая снова поджала губы. Это показалось Виктору чрезвычайно забавным, но он не улыбнулся. Она опустила взгляд и шмыгнула носом. Когда девушка подняла голову и опять посмотрела на Виктора, они вновь встретились взглядом, потому что парень не мог отвести от неё глаз. Девочка печально вглядывалась Виктору в лицо, словно пытаясь прочитать по его выражению какие-либо эмоции, но, похоже, парень показался ей холодным и чёрствым, поэтому она отвернулась от него, вздёрнув нос. Наблюдая это, Виктор улыбнулся краешком губ, провожая девочку взглядом, когда она, хлюпая по лужам в своих сапожках, стала переходить дорогу со своей семьёй.

Глава II

Они вернулись в Брайтон. Никому от этой поездки не стало лучше: ни маме, которую Лондон своей энергетикой только сильнее вымотал, ни тем более Виктору, который всё путешествие злился на то, что он теряет время зря.

– Нам просто необходимо выйти на прогулку, – твёрдо говорит она, разбирая сумки. Ну, как, разбирая, просто раскидывая вещи в разные стороны, после этого зачем-то снова собирая их в одну кучу.

Виктор со вздохом закрывает лицо руками. Нерациональность – единственная черта характера матери, которой не было у него. Из-за этого они нередко не сходились во мнениях.

– Мы же только что приехали из отпуска, – аргументирует он без капли жалости.

– Что? Из отпуска?! – почти вскрикивает миссис Элфорд. – Ты называешь это «отпуском»? Да там постоянно лил дождь, посуду я не купила, за проезд берут много, гостиницы дорогие! Это не отпуск! Мне сегодня же нужно выйти на прогулку!

– У нас тоже часто дождь, да и цены не прям уж низкие.

– Там всё это было за деньги, а тут – бесплатно. В Лондоне, можно сказать, мы за каждую дождинку платили, и это при том, что я не заказывала такую погоду. И где здесь справедливость?

Виктор устало потирает переносицу и с некоторым изнеможением смотрит сначала на лежащие на полу и вывернутые наизнанку сумки, а потом переводит взгляд на мать, сидящую на коленях рядом с грудой одежды.

– Разберём вещи и пойдём, – решает он.

– Тебя ещё на работу нужно устроить, – добавляет миссис Элфорд.

– Не беспокойся, с этим я уж как-то сам, – заверяет Виктор без особого оптимизма.

– Не слышу в твоём голосе уверенности, – проницательно замечает женщина. – Что так?

– Тебе кажется, – врёт он. – Давай не тянуть, будем действовать оперативно.

– К чему спешка? – интересуется женщина, вопросительно глянув на сына. Она взбивает испорченные слишком агрессивной краской волосы и чешет скулу. – Мы как будто на самолёт, Господи, опаздываем. Но, к счастью, это не так. К счастью, конечно, к счастью, Господи… – бормочет она вдруг, отрешённо заметавшись взглядом по всем предметам в комнате.

– Иногда на тебя находит… – начинает Виктор, но тут же осекается, потому что толком понятия не имеет, что «находит» на его маму.

Он подходит ближе к ней и осторожно кладёт руку на худое плечо. Женщина выглядит зависшей, словно её поставили на паузу.

– Иногда на тебя находит что-то, – повторяет он. – Не хочешь сходить к врачу? Тебе пропишут таблетки, будешь их принимать. Тогда ты почувствуешь себя лучше, – вкрадчиво говорит Виктор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более убедительно.

– Ты считаешь меня больной? – громко и гневно спрашивает женщина, резко подскочив и встав на ноги так быстро, насколько ей позволяли больные колени. – Как невежливо, Виктор, – отчитывает она сына. – Со своей родной матерью так разговариваешь, совести нет совсем, видит Бог.

– Я ничего такого и не сказал.

Он нервно пожимает плечами и засовывает руки в глубокие карманы джинсов, потёртых и немного дырявых на коленях. Джинсы испортились, когда Виктор упал со скейта. Об этом знал только он, так что все думали, что джинсы так и продавались в магазине – с потёртостями и дырками. Выглядели они до сих пор неплохо, так что Виктора всё устраивало. Ну, почти.

И если сначала идея прогуляться по родному городу после нервной поездки показалась ему ещё более-менее приемлемой, то ближе к моменту, когда нужно было выходить из дома, он бы отдал всё за то, чтобы никуда сегодня не идти.

Виктор подошёл ближе к своему преподавателю. Тот сидел в сквере на скамье, читал пыльную газету и курил. Когда он заметил Виктора, то выкинул окурок и впечатал его подошвой в землю.

Немолодой мужчина складывает газету вчетверо и убирает в сторону. Краешки тонкой бумаги дрожат из-за слабого ветра.

– Ну, здравствуй, Виктор, – тепло улыбается преподаватель, выдыхая сизый дым. – Какая приятная встреча. Не ожидал тебя здесь увидеть.

– Здравствуйте, мистер Хамфри, – приветливо отзывается Виктор, чуть склоняя голову в знак приветствия. Мужчина в ответ приподнимает свою шляпу. – Я тоже рад Вас видеть. Нечасто можно случайно встретить знакомые лица.

– Да ну, – фыркает мистер Хамфри. – Городок-то не такой уж большой, – произносит он, покашливая. – А ты присаживайся, родной мой, чего стоишь?

Мужчина похлопывает по месту рядом с собой на почти блестящей скамье. Казалось, что её только сегодня покрасили, настолько по-новому она выглядела. Виктор сначала даже побоялся садиться, но, приглядевшись, понял, что краска давно уж высохла.

Он садится возле бывшего преподавателя и застёгивает на себе худую куртку, больше смахивающую на ветровку.

– И нужно было нам тащиться в этот сырой сквер? – ворчит Виктор, пиная попадающиеся на дороге камушки.

Сквер отчего-то больше не радовал глаз. Откровенно говоря, не было желания гулять по нему и любоваться зеленью природы вокруг. Виктор не знал причины этому.

– Не ной, – почти приказывает ему мама. – Погуляем, потом пойдём. Мне нужна разгрузка.

– Ты говорила, что Лондон – твоя разгрузка.

– Пытаешься упрекнуть меня в этом? Я отдохну, а затем приступлю к работе. Ты словно желаешь выжить меня из дома – хочешь побольше проводить времени в своей комнате, но чтобы я тебя не отвлекала, да? Не получится.

– Я не об этом, – почти цедит Виктор. Он боковым зрением видит самого себя неподалёку, потом скашивает глаза, окончательно убедившись в том, что это правда он разговаривает сейчас на той скамье со своим собственным преподавателем. Парень берёт маму под локоть и ненавязчиво увлекает за собой. – Здесь машины рядом, предлагаю сменить локацию, – говорит уже тогда, когда сквер остаётся далеко позади.

– Как вообще жизнь после университета? Чувствуешь себя взрослым? – любопытствует мистер Хамфри, закидывая одну ногу на другую.

– Жизнь… – задумывается Виктор. – Ну, жизнь как жизнь. Ничего особенного. Чувствуется всё по-прежнему, ощущается практически как раньше. Скоро работу себе найду. А взрослым я чувствовал себя всегда. Никогда не считал себя ребёнком.

Мужчина приподнимает одну бровь.

– Никогда не считал себя ребёнком? – переспрашивает он. – Да ну!

– Сколько себя помню, у меня ни разу не было ощущения, что я малое дитя. Это почти во всём проявлялось.

– Весьма занимательно, – озвучивает свои мысли мистер Хамфри. – А с ребятами у тебя как? Поддерживаешь с ними отношения?

– У меня ни с кем не было особых отношений, – качает головой Виктор, откидываясь на спинку скамьи.

– А мне казалось, что у вас с Ханной что-то есть. Разве она не нравилась тебе? – скрипуче удивляется преподаватель.

– Нравилась, но, после того как обучение в университете закончилось, и мы с Ханной перестали видеться каждый день, я понял, что всё это было лишь мимолётной симпатией, – объяснил Виктор безо всякого смущения или стеснения. Элфорд просто знал, что он – последний человек, с которым разговаривает мистер Хамфри.

– И когда ты уже найдёшь себе девушку? – пробурчала миссис Элфорд. – Я хочу увидеть твою свадьбу, я хочу внуков. Лучше не внуков, а внучек. Вот, точно, внучек, – мечтательно произнесла она, шагая с сыном вдоль площади, уже далеко-далеко от сквера.

– Мама, ещё рано. Мне только двадцать три, – уклончиво ответил он.

– Целых двадцать три, Виктор, целых, а не «только»! – воскликнула она так, что все прохожие обернулись и смерили женщину неодобрительным взглядом.

– Всё ещё впереди.

– Ты хоть себе девочку присматриваешь? – интересуется она снова достаточно громким голосом, и Виктор из-за этого уже начинает чувствовать себя немного неудобно. Он ощущает на себе колкие взгляды окружающих людей, но старается делать вид, что ему всё равно.

– Мама, ты можешь говорить потише? Немножко потише, пожалуйста, – просит Виктор хриплым голосом. Он не знал, была ли хрипотца последствием намоченных в луже кроссовок… Или это просто курточка на нём была не по сезону.

– Ты мне указываешь? – возмущается миссис Элфорд, слегка отталкивая от себя сына. Голос, кстати, тише не стал. – Как ты смеешь указывать своей родной матери, женщине, которая тебя вырастила? Знала бы, что всё так будет, отправила бы тебя прямо из роддома в дом малютки.

Виктор понятия не имел, шутка это или нет, поскольку знал, что иногда его мама может говорить подобное всерьёз.

– Я не указываю, а прошу! – нелепо оправдывается он, чувствуя подступающее волнение, но голос не повышает.

– Жаль, что тебя нельзя поставить в угол, как это было раньше, – сетует она.

– Пройдёмся? – предлагает Виктор, поднимаясь со скамьи. Он подаёт руку своему бывшему преподавателю, ожидая согласия.

– Я не против размять затёкшие ноги, – кивает мистер Хамфри перед тем, как встать с насиженного места. По забывчивости он оставляет газету, которая через несколько минут после их ухода улетает в неизвестном направлении, гонимая ветром.

– Я уже попросту в угол не вмещусь, – шутит Виктор, попинывая встречающиеся ему на пути камушки.

– О том и речь, – вздыхает его мать. – Скажи, а что ты вообще делаешь в своей комнате постоянно? Ты с шестнадцати лет перестал меня туда запускать, проводишь там очень много времени. Ко мне только сейчас пришло осознание, что я ничего-то не знаю о твоём времяпрепровождении там. Мне любопытно теперь.

Виктор замялся.

– Не совсем удобный вопрос, мам, – признаётся он. – Даже не знаю, как тебе сказать.

У миссис Элфорд поднимаются брови до предела.

– Что такого ты делаешь, что даже сказать мне не можешь? – обижается она. – Как невежливо с твоей стороны. Я столько лет тебя растила, а ты даже с родной мамой делиться не хочешь.

– Я не могу сказать. Это секрет, – понуро отвечает он, не желая расстраивать маму, но и не в силах сказать правду.

– Какой ты ужасный сын, Виктор, – прищёлкивает языком женщина.

– Прости, пожалуйста. Возможно, когда-то ты узнаешь. Но не сегодня.

Мистер Хамфри чешет совершенно седую бороду и надвигает на нос очки.

– Прекрасная погода, не так ли? – улыбается Виктор, заводя преподавателя всё ближе к переулкам; туда, где невероятно мало людей, где никто не сможет их заметить и стать свидетелем кровопролития.

– Прекрасная, родной мой, – соглашается мистер Хамфри. – Немного жаль, что ты не куришь. У меня закончились сигареты.

– Ну, мистер Хамфри, – Виктор не может перестать улыбаться, хоть и понимает, что сейчас выглядит крайне странно. – Курить вредно.

– Знаю, – скрипит преподаватель. – А отец твой курит? Сигареты, трубку, может?

– У меня нет отца, – сухо отвечает Виктор. Он почти вздрагивает при упоминании Вернона.

– А, да, – вспоминает мужчина, хлопая себя по лбу. – Я, старый дурак, забыл, что у тебя его нет. Прости, пожалуйста, не хотел тебя задеть.

– Ага, – хмыкает Элфорд. – Сейчас у Ваших детей тоже его не будет, – спокойно говорит он.

Виктор злобно ухмыляется, наблюдая, как стремительно меняется выражение лица у собеседника.

– Всё же я не понимаю, что там может быть такого особенного, что ты даже мне рассказать не можешь, своему самому близкому человеку, – разочарованно тянет миссис Элфорд.

– Есть такие вещи, которые никому не можешь рассказать, – отвечает Виктор непринуждённо. Его кроссовки в грязи и почти мокрые, но он не обращает на это внимания. Сейчас промокнувшая обувь отчего-то не доставляет сильного дискомфорта, хоть на улице и прохладно. Он вспомнил о мистере Хамфри и улыбнулся.

– Я также не понимаю природы этих вещей. Не может быть в мире чего-то такого, что ну совсем никому нельзя было бы рассказать, – не отстаёт миссис Элфорд. В такие моменты Виктору казалось, будто его маме не пятьдесят два, а максимум восемнадцать, настолько проскальзывала в её фразах «детскость». – Про убийство человека разве что нельзя рассказать, – чуть помедлив, добавила она.

Виктор сделал вид, что разглядывает прохожих, при этом отвернувшись от мамы лицом, и тогда он позволил улыбке стать шире.

Парень рывком вытаскивает балисонг из кармана и одним движением раскрывает его. С лица пропадает мерзковатая усмешка, сменяясь серьёзностью и даже некоторой строгостью; сейчас он выглядит как хищник, готовый вот-вот наброситься на свою добычу, медлящий лишь потому, что выгадывает момент поудобнее, когда жертва будет наиболее уязвима. Или ему нравилось тянуть время, наслаждаясь шоком и непониманием ненавистного ему преподавателя.

Виктор делает шаг к мужчине, тот, напротив, отступает.

– Виктор, – осторожно окликнул его мистер Хамфри. – Что ты имеешь в виду? – он пытается заставить себя дружелюбно улыбнуться, но губы непроизвольно дрожат и кривятся в страхе, нет и намёка на улыбку.

– То и имею, – дерзит парень, сокращая между ними расстояние.

Мужчина не пытается сделать ничего, он словно впал в ступор, не имея возможности что-либо предпринять.

Он бы потянул время ещё, поупивался чувством власти и полюбовался напуганным видком и изумлённой рожей старикана, но опасается, что тот, придя в себя, начнёт звать на помощь, и тогда план кровавой мести накроется медным тазом. А Виктору этого бы крайне не хотелось.

Спустя ничтожные две-три секунды Виктор стоит почти вплотную к мистеру Хамфри, а потом, не дожидаясь того, когда ему помешают завершить начатое, безжалостно наносит мужчине удар в выпуклый живот.

«Мне казалось, что если ему проткнуть живот, то он лопнет. Ну, как лопаются воздушные шарики, так и этот должен был лопнуть. Странно, что он этого не сделал», – саркастично думает Элфорд, когда лезвие ножа легко выходит из плоти.

Мистер Хамфри широко раскрывает глаза, пытается звать на помощь, но из-за состояния шока получается не очень громко и убедительно. Виктор так самозабвенно «делает то, что должен», что не слышит слов. Он, может, даже хочет их слышать, но разобрать кряхтения мистера Хамфри не получается, так что парень злится только больше и снова бьёт бывшего преподавателя ножом в живот, нанося ещё четыре удара.

Когда оружие пятый раз бывает в животе у стремительно умирающего мужчины, Виктор прокручивает нож, размалывая желудок.

Вскоре он вытаскивает балисонг, наконец удовлетворившись как физически, выпустив пар, так и эстетически, видя, как страх, нежелание умирать и осознание своего бессилия в данной ситуации одновременно поражают разум мужчины. Элфорд наблюдает, как живой блеск покидает взгляд будущего трупа.

Честно говоря, на пятом ударе Виктору уже нужно было придерживать тело, чтобы то не упало. Едва он вытащил нож, мистер Хамфри не упал, а именно свалился на землю, ещё и лицом вниз.

Виктор цинично хохотнул.

– Что ж, дорогой и уважаемый мистер Хамфри, теперь и у Ваших детей нет отца, как я Вам и обещал. Такова жизнь, мистер Хамфри, такова жизнь. Не всем семьям суждено быть полными, увы и ах, – вздохнул он не без сарказма, ещё минуту полюбовался собственным деянием, а потом просто ушёл, словно сейчас и не совершил убийство; будто он обычный парень, а тут так, просто мимо проходил.

Остаток прогулки мать с сыном проводят молчании, никто больше не говорит ни слова. Только когда рядом проносятся полицейские машины и много автомобилей скорой помощи, они обмениваются встревоженными взглядами, после пожимая друг другу плечами в качестве ответа.

Только у миссис Элфорд был по-настоящему встревоженный вид, а у её сына было лишь притворство, но невероятно искусное.

Он не помнил, когда научился врать даже взглядом. Это умение вроде как было с ним всегда. Даже на словах он мог не столь хорошо лгать, сколько умел лгать глазами. У подавляющего большинства людей наоборот, а он – особенный. Ну, во всяком случае, он так себе в шутку говорил, потому что его забавляла подобная мысль. Хоть факт и остаётся фактом, как и умение Виктора никуда не исчезло с годами, только крепло.

По приходе домой миссис Элфорд стала готовить ужин из того, что было, – а были у них только старые макароны и какие-то полуфабрикаты, которые даже непонятно из чего были сделаны. Виктор не ушёл в свою комнату, а нарочито включил телевизор. Выглядело всё так, будто ему нечем заняться, но он-то знал, что просто хочет похвастаться, хоть и странным образом. Да и нельзя было это по-настоящему назвать хвастовством, ведь Виктор не признавался в том, что убийца – он.

«…Обнаружено тело убитого мужчины, личность которого ещё не была установлена. По результатам судмедэкспертизы выяснилось, что мужчине было нанесено пять ударов ножом. Расследование убийства и поимка убийцы будут вестись в обязательном порядке…» – донеслось из телевизора. Ведущая, кстати, была та же, что и в прошлый раз.

На кухне загремели тарелки, и послышались громкие шаги, стремительно приближающиеся к Виктору. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что его мама стоит прямо позади.

Иногда Виктор был счастлив, что диван находится в середине комнаты, а не у стены, как у большинства.

Он сделал взволнованное выражение лица и продолжил сидеть, не говоря ни слова.

– Я не верю, – поражённо пролепетала миссис Элфорд, опуская ещё мокрые и сморщенные после мытья посуды руки на плечи Виктора. – Уже второе убийство за эту неделю. Как так?

– Похоже, у нас в городе завёлся маньяк, – максимально небезразлично ответил Виктор в тон матери.

– Маньяк! – повторила она, заметно повышая голос. – Господи, маньяк?! Серийный убийца? Серийный убийца у нас в городе? В Брайтоне? – женщина буквально засыпала вопросами сына; её возгласы становились всё громче и громче с каждым произнесённым словом, и вскоре сопрано стало почти невыносимым, настолько, что хотелось зажать уши. Виктор едва сдержался, чтобы этого не сделать.

– Видимо, убийца, да, – задумчиво произнёс Виктор, немного поморщившись. – Но на серийного не тянет. Серия – это три человека и больше, а два убийства – это ещё не серия, – пояснил он и сделал звук на телевизоре потише, зажав кнопку на пульте.

– Без разницы, – отмахнулась женщина. – Но теперь выходить на улицу страшно. Вдруг, того… – она боязливо поёжилась.

– Походу, он только мужиков убивает, – предположил Виктор. – Женщин и девушек он ещё не трогал. Может, и вовсе не станет.

– Почему ты так думаешь? – насторожилась женщина. – Может, станет. Ты же не знаешь наверняка. А может, убийца – это она, а не он.

– А ты почему так думаешь? – колко спросил её сын. – Ты тоже не знаешь наверняка.

– Не знаю, – вздохнув, согласилась миссис Элфорд. – Но по логике мужчины убивают женщин, женщины – мужчин.

– Логика хорошая, – хмыкнул Виктор. – Вполне логичная логика, почему бы и нет. Женоненавистники убивают женщин, мужененавистницы мочат мужчин. Кто тогда расправляется с детьми? – поинтересовался он.

– Старики и взрослые? – пожала плечами женщина. – Это если по только что упомянутой логике судить.

– А старикам это, думаешь, надо? – фыркнул Виктор, вообще выключая уже начавший раздражать телевизор. Смазливая мордашка ведущей почти опротивела за те несколько минут, что ему пришлось вынужденно любоваться ею.

– А почему бы и нет?

– Старики на то и старики, что они старики. Старики нуждаются в уходе, внуках, порядочных детях и неплохой пенсии, на которую живёшь и ни в чём себе не отказываешь. Старики по своей природе любят детей, им не нужно убивать их.

– А взрослым зачем убивать?

– Зачем-то. Всё делается зачем-то. У каждого убийцы своя цель, свой план мести, свой конкретный замысел; только если этот убийца не абсолютный псих, съехавший с катушек настолько, что не понимает, что творит.

– Ясно, – почти пропела женщина, но очень нервно. – В таком случае, если всё делается зачем-то, зачем убивает этот? Тоже ведь зачем-то.

– Если он целенаправленно это делает, если он убивает не случайных людей, естественно, у него есть причина, – чуть помедлив, отвечает Виктор.

– А если это она?

– То же самое.

– Если она убивает только представителей мужского пола, то ты в зоне риска, – заметила миссис Элфорд. – Будь осторожен, – просит она с явным беспокойством во взгляде.

Виктор не оборачивается, но и так чувствует – мама с волнением смотрит на него. Он не смотрит в ответ, потому что не уверен сейчас в своём искусстве лгать глазами. Каждый раз он рискует в таких случаях, сейчас рисковать не хотелось.

«Хотя, она же не знает ни о чём. Я был с ней в это время. Можно и посмотреть на неё», – думает Виктор и поворачивает голову к матери. Он сияет своей самой утешительной улыбкой и произносит:

– Не беспокойся, мама, всё хорошо. Кстати, если убийца – полный псих, то пол не важен, потому что, как ты сказала, в «зоне риска» оказываются все.

Миссис Элфорд мрачнеет.

– Очень позитивно, спасибо. А ты почему такой спокойный? Иногда мне кажется, что убийца – ты, – съязвила она, скрестив руки на груди.

– Может, и я, – подмигивает Виктор. – Ты же не знаешь наверняка.

– Тоже мне, шутник нашёлся, – закатывает глаза женщина. – Ты постоянно со мной, дурень, – грубит она. Ей страшно, но она пытается сделать вид, что это не так. В ход идёт любая маскировка.

– Да знаю я, что плохой из меня клоун, и шутки у меня дурацкие, согласен, – нелепо оправдывается он, разводя руки в стороны.

Только знала бы миссис Элфорд, что сейчас её сын не шутил.

Глава III

В дверь постучали. Сначала немного нерешительно и тихо, потом громче и настойчивее.

– Да кого там принесло, – ворчит миссис Элфорд, отрываясь от стирки. Она наскоро вытирает руки о дырявое полотенце и, поправив на себе халат, идёт в коридор. Женщина не удосуживается заглянуть в глазок и сразу открывает дверь, в которую до сих пор продолжали стучать, да ещё с каждым ударом всё тяжелее и чаще, будто молотком.

Дверь распахивается, и перед миссис Элфорд предстаёт молодой человек в форме. Он кажется немногим старше Виктора, всё равно что сравнить первокурсника с выпускником университета.

– Здравствуйте, – громко приветствует он, быстро поклонившись.

– Здрав… – опешив, мямлит миссис Элфорд. – …ствуйте. Здравствуйте, – повторяет она более уверенно, стараясь заглушить в себе волнение. У женщины начинает дёргаться глаз, но она не пропускает человека внутрь, так и застывает на пороге.

– Национальный отдел по борьбе с преступностью, – отчеканивает он достаточно резко, но в голосе нет негативных ноток.

Мужчина протягивает своё удостоверение хозяйке дома, дабы она могла убедиться в подлинности сказанного им.

Миссис Элфорд читает всю информацию, написанную на удостоверении, кивая головой в такт своим мыслям. Закончив, она хмыкает и отстраняется, её взор затуманен.

– Это дом Виолы Элфорд, я пришёл по адресу? – спрашивает он больше для порядка, нежели с целью получить ответ.

– Да, – сухо отвечает она, не проявляя никаких эмоций.

– Хорошо, очень хорошо, – он улыбается краешком губ, но тут же улыбка пропадает, к нему возвращается прежнее выражение лица. – Вы знаете, для чего я здесь?

– Как раз это я и хотела у Вас спросить, но, кажется, Вы прочитали мои мысли, – саркастично откликается она, оперевшись о косяк, который чуть скрипит от внезапной нагрузки.

– Ваш сын Виктор сейчас дома?

– Он дома, в своей комнате, – дрогнувшим голосом отвечает Виола.

– Можете позвать его? – просит сотрудник полиции.

– Конечно, – не без раздражения отзывается она, явно не понимая, в чём тут дело. – Виктор! – сразу кричит, не размениваясь на долгие уговоры и просьбы выйти из комнаты. – Виктор! – снова зовёт, не дожидаясь ответа, потому что происходящее ужасно нервирует, а женщина только оправилась от неудачной поездки в Лондон, сразу после которой последовали кошмарнейшие новости по телевизору. – Виктор, чёрт возьми, иди сюда, да поживее! – не выдерживает она, сжимая руки в кулаки.

Человек в форме почти с жалостью наблюдает за её попытками позвать сына из комнаты. Он отводит глаза и делает вид, что ему интересен значок на груди, пытаясь заставить Виолу не нервничать или хотя бы переживать не так сильно.

– Сейчас он придёт, подождите, пожалуйста, – просит Виола. – Он просто так много времени проводит в своей комнате, даже не знаю, что он там делает, – вздыхает она, пожимая плечами.

– Не волнуйтесь, миссис Элфорд, я никуда не тороплюсь, – заверяет полицейский совершенно искренне.

Виола понимающе кивает головой, в её глазах сияет благодарность, но волнение никуда не исчезает, только усиливается.

– Виктор! – вопит она, срываясь на истеричный визг, но даже не успевает полностью произнести его имя, как Виктор, растрёпанный, выбегает из комнаты, не забыв закрыть за собой дверь.

– Да, мама, – мгновенно откликается он, в два прыжка оказываясь рядом с матерью. Его почти не удивило и не смутило присутствие ещё одного человека, а даже если смутило, он этого не показал. – Ты звала? – невинно спрашивает ровным голосом. Его дыхание не участилось, а лоб не покрылся испариной при виде человека в полицейской форме.

Виола молчит, исподлобья посмотрев на возвышающегося над ней сына.

Виктор мельком смотрит на полицейского, а потом вновь переводит взгляд на мать.

– Здравствуйте, – вежливо говорит их гость. Он неторопливо показывает удостоверение, уже для Виктора, и Элфорд быстро пробегается взглядом по документу.

– Добрый день, сэр Клоуз, – приветственно кивает головой Виктор, дружелюбно уставившись на полицейского. Снова эта маска безразличия, прячущая за собой совершенно другие эмоции; снова этот полный спокойствия взгляд, фальшь в котором распознать невозможно.

Клоуз кивает, чуть касаясь своего головного убора.

– А ты хоть бы расчесался и привёл себя в порядок! Совсем совести у тебя нет, – гневно шипит Виола, обращаясь к сыну.

Полицейский пропускает замечание мимо ушей, а Виктор отмахивается, мол, не до этого сейчас.

– Вы к нам по какому делу? – любопытствует Элфорд, приглаживая взлохмаченные волосы и отряхивая на себе одежду. – Всё же полицейские просто так не приходят к людям домой, – шутит он, стараясь разрядить обстановку: всеобщее напряжение, в том числе и его собственное, на руку не сыграют.

Клоуз улыбается не совсем потому, что ему смешно, а больше потому, что так надо.

– Да, конечно, – не отрицает он, и уже одно это подтверждение заставляет Виктора похолодеть и покрыться мурашками, но виду он не подаёт.

Когда тело чуть дёргается, он искусственно чихает в руку, и из-за этого действия ни Виола, ни полицейский не замечают, как Виктор вздрогнул.

Женщина враждебно смотрит на сына, стиснув зубы.

– Увы, Вас, мистер Элфорд, подозревают в убийстве, – печально произносит Клоуз, стараясь как можно мягче сообщить эту новость. Однако, как бы тихо его голос ни звучал, Виола едва ли не падает в обморок от только что сказанного, а добивает её обращение к Виктору – «мистер Элфорд», потому что она первый раз слышит, что сына называют так, как называли бывшего мужа. У Виолы даже темнеет в глазах и перехватывает дыхание от всего вместе, но она вовремя хватается за косяк.

Виктор незаметно сглатывает, ещё несколько секунд переваривая в себе полученную информацию. Затем он криво улыбается, за что тут же ругает себя, но всё же решительно берёт себя в руки.

– Что ж… – начинает парень, почесав нос. – Я думаю, нам нужно это обсудить. Можете пройти в дом, если хотите, – приглашает он, отойдя от двери и осторожными, нерезкими движениями убрав обмякшую и повисшую на косяке маму.

– Да, конечно, – снова говорит Клоуз как заведённый. – Думаю, это правда нужно обсудить.

Он твёрдым шагом заходит в дом, оставляя за собой грязные следы и пачкая чистый пол мокрой после уличных луж толстой подошвой армейских ботинок, но Виоле сейчас не до того, а Виктору откровенно плевать, потому что не его это забота – дом надраивать.

Виктор придерживает за плечи маму, которая растерянно озирается по сторонам, будто видит этот дом первый раз в жизни.

– В гостиную, пожалуйста, – сообщает Виктор, кивая в сторону крохотной комнатки, в которой было много старой мебели и мало места: толком негде развернуться.

– Благодарю, – ответствует полицейский и встаёт рядом с маленьким диваном прямо перед телевизором.

Виктор заводит маму в комнату и подталкивает её к дивану, та послушно садится, но всё ещё не говорит ни слова.

– Садитесь, пожалуйста, – предлагает Виктор полицейскому, но Клоуз решительно качает головой.

– Спасибо, я постою, – сухо говорит он уже без прежних доброты и понимания в голосе, потому что ему надоела прелюдия.

Клоуз не любил резко начинать разговоры с людьми: ему нравилось потихоньку, постепенно подводить собеседников к главной теме разговора, дабы не сильно их шокировать, но то, что происходило сейчас, уже переходило все границы.

– Хорошо, – соглашается Виктор. Он тоже продолжает стоять, на диване сидит только Виола, бездумно вперившись взглядом в чёрный экран выключенного телевизора.

– Вас подозревают в убийстве, – повторяет Клоуз, будто напоминая о причине своего нахождения здесь.

– Я понял, – задумчиво произносит Виктор, кое-как сдерживаясь, чтобы не спросить, в каком убийстве именно.

– Должно быть, Вы уже слышали об убийстве недалеко от Уиндмил-стрит?

«Да, слышал», – хочется сказать Виктору первые мгновения, но у него несколько другие намерения.

– Как не слышал, – тяжело вздыхает Виктор, скрестив руки на груди. – Слышал, конечно, – продолжает он чуть погодя. – Это мой бывший одногруппник тогда умер. Мы учились вместе в Лондонской школе экономики и политических наук.

– Сожалею, – безэмоционально произнёс Клоуз, во второй раз касаясь кончиками пальцев своей шляпы. Это уже начало раздражать Виктора, но виду он не подал.

– Мне бы этого убийцу, уж я бы ему… – грозится Виктор, помахав в воздухе рукой, плотно сжатой в кулак.

– Понимаю, – кивает Клоуз, затем поворачивается к Виоле. – Миссис Элфорд, – зовёт он. Женщина словно приходит в себя, когда слышит собственное имя. – Миссис Элфорд, – повторяет он, видя, как глаза Виолы заметно яснеют.

– Да-да, слушаю Вас, – сипло откликается она и поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с полицейским во время разговора.

– Где был Виктор тринадцатого августа? – спрашивает Клоуз, незаметно включая диктофон, спрятанный в глубоком кармане брюк.

– Ой, милый мой, у меня так плохо с датами, – жалуется она, потирая переносицу. – Другое бы что-то спросил, я бы, может, и ответила…

– Это очень важно, миссис Элфорд, – настойчиво говорит Клоуз, и Виктору не нравится его тон. Он бы сейчас так и прирезал его на месте, вот только мама рядом, а его мама, к сожалению, человек, который может и проболтаться. Пусть и неспециально, но Виктору-то, если его посадят, от этой неспециальности ни холодно ни жарко. С их деньгами она его вытащить не сможет, к сожалению. – Постарайтесь вспомнить, пожалуйста, – просит Клоуз, и если только слышать голос, но не знать, что это говорит полицейский, этого парня могло бы стать жаль.

Но Виктор совершенно не был тронут этим тоном. Желание убить этого человека только возросло в нём.

– Простите, господин полицейский, но я не помню точно, – неловко произносит Виола. – Могу лишь сказать, что он постоянно со мной. Он либо дома и всегда на виду, либо он со мной ходит за покупками в магазины, но он постоянно рядом. Нет такого, чтобы я его долгое время не видела. Он вообще не выходит на улицу без меня. У него даже девушки нет! Я ему говорю, мол, ищи себе невесту, а он всё твердит, что сначала работа, а невеста потом как-нибудь сама найдётся. Ещё я его всё хочу выгнать погулять, подышать воздухом, пока дождя нет, по берегу пройти прошу, пока у меня дела домашние, а он всё сидит в своей комнате, из дома не выходит. Только когда уже продукты кончаются, я вместе с ним выхожу, он мне помогает, – подробно объясняет женщина, активно жестикулируя.

У Виктора краснеют кончики ушей, когда Виола выдаёт полицейскому, что её сын всё не может найти себе девушку. Он уже было хотел укорить маму, но решил, что потом это сделает, ведь сейчас его позор – не главная его проблема, далеко не главная…

– Хотите сказать, – подаёт голос Клоуз, – Виктор постоянно находится в Вашем поле зрения?

– Совершенно верно, – кивает Виола. – К несчастью, – прибавляет она. – Жаль, что Вы ничего не можете с этим сделать, – сетует женщина. – Не можете же, да?

– Прошу прощения, но моя сфера деятельности немного иная, – вежливо говорит полицейский, явно понимая, что имеет дело с капельку сумасшедшей мадам. Хотя, может, у неё так проявляется стресс и шок, кто знает…

– Жаль, – вздыхает Виола.

– И про тринадцатое августа Вы мне совсем ничего не можете сказать? – без особой надежды ещё раз спрашивает полицейский.

– Совсем, – с грустью произносит женщина. – А, кстати, почему подозревают моего сына? Кого вы допрашиваете, что дают такие показания? – интересуется она.

– Прошу прощения, – снова извиняется Клоуз. – Не могу разглашать такую информацию. И мне хотелось бы переговорить с Вами, миссис Элфорд, с глазу на глаз.

– Виктор, выйди из комнаты, – тотчас же приказывает женщина, строго кивнув сыну на выход из гостиной.

Виктору хотелось сейчас закатить глаза или фыркнуть, а потом, демонстративно громко топая, покинуть комнату, напоследок окинув этого дрянного Клоуза самым своим презрительным взглядом. Но он этого не сделал.

Прямо сейчас ему нужно было выглядеть послушнейшим гражданином Англии и, совершенно не сопротивляясь, сделать так, как просит достопочтеннейший господин полицейский, храни его Господь, если, конечно, Виктор не хочет, чтобы ещё и сам блюститель порядка начал его в чём-то подозревать.

То, что он практически не выходит из своей комнаты – уже само по себе подозрительно, а мама ещё и так ужасно много говорила об этом. Потому что мало ли что он делает в этой комнате. Может, он, вообще, только врёт родной матери в том, что сидит у себя, а на самом деле шастает по закоулкам города и убивает своих бывших одногруппников… И бывших преподавателей до кучи. Хорошо хоть ему дело мистера Хамфри, земля ему будет пухом, не приписывают. Но вполне возможно, что в причастности к этой смерти его тоже начнут подозревать, просто расследования на данный момент ещё ведутся; времени-то с первой смерти уже много прошло, а заподозрили в чём-то Виктора только сейчас, так что… он просто кивнул и, что было невероятно предсказуемо, ушёл в свою комнату, не забыв, конечно же, закрыть за собой дверь.

Но он же не идиот, чтобы не подслушивать разговор мамы и полицейского. Поэтому Виктор, сразу после того, как закрылся в комнате, припал ухом к двери и задержал дыхание, чтобы не заглушать и так не очень-то громкие голоса в гостиной.

Однако, как бы он ни прислушивался, как бы ни замирал, пытаясь расслышать хоть словечко из всей их пустой – а может, и не пустой – болтовни, ему не удалось ничего распознать; только невнятное бормотание, которое действовало на нервы своей монотонностью и одновременно непонятностью.

Наверное, он всё же был идиотом, раз уж заранее не подумал о том, что ему может понадобиться стеклянный стакан для прослушки.

Подумав о стакане, он тихо, но выразительно выругался:

– Ч-ч-чёрт, – прошептал Виктор, злобно хмуря брови.

«Возможно, я был бы чуть умнее и расчётливее, если бы не был так напряжён», – мрачно подумал он, от гнева едва не пнув перед собой дверь.

Он знал, что ничего не услышит, но зачем-то всё равно прильнул к двери вновь. Видимо, ещё лелеял надежду, что что-нибудь более или менее отчётливое да донесётся до его слуха.

Виктор не знал, сколько он так простоял, но вскоре услышал мамино такое желанное: «Виктор, можешь войти». Тогда он ворвался в гостиную, маскируя возбуждение под крайнее послушание.

– Виктор, в общем… – мама выдохнула и нервно заломила руки. – Ах, нет, я не могу. Не могли бы Вы… – она с какой-то болью взглянула на полицейского, вопросительно приподняв брови.

– Конечно, миссис Элфорд, – слабо улыбнулся Клоуз.

На это «конечно» Виктор почти без труда сдержался от того, чтобы отпустить что-то колкое в адрес полицейского.

– Ох, спасибо. А то я так волнуюсь, – призналась Виола, печально вздохнув.

Виктору уже надоел их обмен любезностями, но его взгляд продолжал оставаться таким же доброжелательным и немного любопытным. Виктор знал, что со стороны не вызывает совершенно никаких подозрений, поэтому было даже интересно, что показал бы детектор лжи, если бы он врал. Настолько умело он скрывал свой обман: что по глазам невозможно было узнать правду, что по голосу никак не распознать… Виктор в такие моменты выглядел честнее честных.

Клоуз кивнул, явно понимая, что, если он продолжит говорить этой женщине хорошие и приятные вещи, их милый диалог явно не закончится скоро, а ему уже надоело торчать в этом тесном шалаше с черепичной крышей.

– Мистер Элфорд, – обратился он к Виктору, что заставило Виолу содрогнуться. Виктор видел это, но не придал значения, хоть и самому было неприятно называться «мистером Элфордом».

«И как это я только до сих пор не сменил фамилию, – тоскливо подумал он, пока Клоуз подбирал слова. – Позорнейше быть Элфордом, позорнейше. Не хочу иметь ничего общего с этой тварью, которая нас бросила, – ядовито решил Виктор».

– Да? – непринуждённо отозвался парень. Он выглядел достаточно доброжелательно, во взгляде не было и намёка на неприязнь.

– Некто хочет Вас подставить, – ничего не выражающим голосом сообщил Клоуз. – Я поговорил с Вашей матерью, она сказала мне, что Вы всё время с ней, а без неё не выходите из дома. Соответственно, сейчас я могу считать, что с Вас, возможно, снимаются некоторые подозрения. Не полностью, конечно, но в каком-то плане да. Разумеется, мы будем ещё тщательнее расследовать это дело, пока не узнаем правду, но на данный момент Вы кажетесь мне не самой криминальной личностью, – полицейский подмигнул.

Виктор понимающе улыбнулся, даже почти искренне.

– Спасибо, – только и смог сказать он негромко.

– Не стоит благодарности, – вежливо отозвался Клоуз.

Элфорда начинало уже тошнить от этой слащавости и чрезмерной порядочности полицейского, но по нему это было невозможно понять. Он мысленно скорчился.

– Скажите, мистер Элфорд, – чуть помедлив, произнёс мужчина. Виктор с грустью подумал, что начал уже привыкать к этому обращению, хоть его какое-то время сначала и коробило от такого. – У Вас есть враги? – закончил Клоуз.

Допрашиваемый не удержался от того, чтобы вскинуть брови.

– Враги? – переспросил он, будто сомневался в правдивости услышанного.

– Да, враги.

Виктор по-настоящему задумался. Нет, не над тем, есть ли у него враги. Конечно, есть. Враги, наверное, есть у всех людей, хотя бы один враг, какой-нибудь совсем даже никудышный, да найдётся… А у самого Виктора много врагов.

Он думал над тем, как ответить на вопрос, который ему задали. Но думать нужно было быстро, иначе Клоуз может что-то заподозрить, а именно то, что Виктор расчётлив и, соответственно, не всегда может говорить искренне. Значит, Элфорду не стоит верить.

Если он скажет, что у него нет врагов, это будет не совсем правда. Вернее, даже отнюдь не правда, но тогда он подставит самого себя, потому что если у него нет врагов, то кто мог бы клеветать на него, невинного Виктора, в жизни своей не убившего и бабочки? Действительно, если врагов нет, то и клеветать некому, так он лишь загонит себя в угол.

Если он скажет, что у него есть враги, то это будет чистая правда; себя он в этом случае не подставит, потому как, во-первых, не солжёт, а во-вторых, есть кому наговаривать на него, да причём много кому, а не парочке человек.

Да, всё-таки второй вариант, несомненно, лучше.

Пока Виктор думал с отведённым куда-то взглядом, Клоуз подозрительно прищурился, нехорошо оглядывая парня снизу вверх и сверху вниз. Элфорду лишь оставалось надеяться на то, что в реальности прошло намного меньше времени, нежели в его мыслях.

– У меня есть враги, – наконец подтвердил Виктор, встречаясь взглядом с Клоузом.

Всякое желание подозревать Виктора в чём-либо исчезло в глазах полицейского, это было прекрасно видно.

– И много, мистер Элфорд? – поинтересовался Клоуз.

– Достаточно, – признался он без капли лжи.

– По тону Вашего голоса я уже догадался, что так оно и есть, но, может быть, Вы скажете примерное количество, чтобы я и мои коллеги могли строить хоть какие-то догадки насчёт этого дела? – попросил Клоуз как-то жалобно, даже нехарактерно это было для человека его должности. – Честно говоря, раскрытие этого дела оставляет желать лучшего, во всяком случае, пока что, но я не теряю надежды, – поделился полицейский.

Эти слова всё равно не разжалобили Виктора и не заставили его захотеть помочь Национальному отделу с его собственным делом. Вот с чьим-нибудь другим – возможно, но только не с этим, когда на кону стоит его свобода. Одно неверное слово, любая неосторожная фраза – и небо в клеточку, а Виктору не хотелось бы угодить за решётку в таком молодом возрасте, когда он только закончил учёбу в университете… Неправильно это было бы. А то, главное, он отомстил своим врагам, восстановив тем самым справедливость в мире, а потом закон отомстил бы ему, Виктору, только за что? За то, что он великодушно взял на себя роль судьи, наконец воздав всем по заслугам? Это неправильно, совершенно неправильно. Жаль лишь, что Виктору придётся до конца жизни скрывать свои благие намерения. Ничего не поделаешь, это «справедливость», такова жизнь, таковы законы, и сейчас Виктору не под силу что-либо изменить глобально. Только так, по мелочи…

– Возможно, этому виной мой ещё небольшой опыт в этом деле, – пошутил Клоуз, отвлекая Виктора от его мыслей.

Элфорд раздражённо хмыкнул.

– Прошу прощения, господин полицейский, но я не считаю всех своих врагов, не записываю в блокнотик и не нумерую их там, – съязвил Виктор, думая, что сейчас-то ему можно хоть немножко выплеснуть негатив. За такую-то безобидную ерунду, наверное, ему не припишут все преступления на свете. Наверное. – А Вы, вероятно, так делаете?

– К счастью или к сожалению, но нет, – улыбнулся Клоуз. – У меня нет врагов. Соболезную, что у Вас они есть.

– Не стоит. Враги у многих есть, – пожал плечами Виктор.

– У Вас они какие-то более опасные, чем у всех, – беззлобно заметил полицейский.

Виктор, от нечего делать, снова пожал плечами и отвернулся.

Потом повисло молчание, которое вскоре нарушила Виола:

– А… м-м-м… Что-нибудь ещё, мистер? – странно улыбнулась она, взглянув на полицейского.

– Да нет, – нашёлся он. – Я уже ухожу, моя миссия на сегодня выполнена. Мистер Элфорд, – позвал он опять.

– Да?

– Будьте осторожны. Постарайтесь наладить отношения с недоброжелателями, так нам будет проще вычислить настоящего убийцу. Присматривайтесь к окружающим и ходите исключительно по людным местам – никто не знает, кто следующий в плане этого маньяка, – Клоуз поёжился, будто сам слегка побаивался. Заметив это, Виктор внутренне ухмыльнулся. – Сначала Ваш бывший одногруппник, потом бывший преподаватель… Никто не знает ничего ещё, – непонятно сказал Клоуз, словно сам поддался безумию Виолы. – Расследование ведётся, конечно, но, пока убийцу не нашли, лучше всем быть осторожнее.

– Ага, – соглашаясь, выдал Виктор.

Полицейский вдруг резко заторопился и поискал взглядом выход из гостиной.

– Коридор там, – подсказал Элфорд, смеясь в мыслях над дезориентированностью Клоуза.

– А, да, благодарю, – быстро сказал Клоуз, выйдя из комнаты в прихожую.

Оказавшись уже у самой двери, он повторил:

– Расследование ведётся.

Виктор молча засунул руки в карманы своих домашних штанов.

– Если нужно будет, то… – начал Клоуз, но вдруг замолчал.

Элфорд вопросительно взглянул на полицейского, который уже изрядно его достал, сил просто не было смотреть.

– В общем, до свидания, – не закончив фразу, попрощался полицейский. – Желаю удачи, – сказал он, открыв входную дверь и встав на пороге. Одна его нога уже была за пределами дома, но другая ещё оставалась на коврике перед дверью.

– Мистер Клоуз, а может ли убийца иметь планы на Вас? Как Вы сами считаете? – поинтересовался Виктор, выжимая из себя всю заинтересованность и пряча злорадство. – М?

– Не знаю, – честно сказал Клоуз без лишних раздумий, будто не был удивлён этому вопросу. – Всё может быть. Ещё раз до свидания, – произнёс он и вышел на улицу, так и оставив дверь открытой.

Виктор фыркнул и закрыл дверь за неряшливым полицейским, которого даже не удосужился проводить взглядом до поворота: он ему ещё дома надоел, аж встал поперёк горла.

«Убийца имеет на тебя планы, можешь быть уверен, – подумал Виктор, усмехнувшись. – Я мог бы тоже пожелать тебе удачи, но тебе она не поможет».

Глава IV

– Это просто возмутительно! – пожаловалась Виола, собирая осколки недавно разбитой тарелки с пола. – Подозревать тебя – это что-то за гранью! Я же ясно сказала ему, что ты никуда из дома без меня не выходишь, девушки у тебя нет, ни с кем не гуляешь…

– Могла бы и не говорить этого, – не выдержал Виктор. – Как-то позорно это, для моего-то возраста.

– Сам виноват, – отрезала женщина. – Нечего быть отшельником. Будто это моя вина, будто это я заставляю тебя дома сидеть.

– Я ещё успею и друзей завести, и девушку найти, – отмахнулся парень, в глубине души понимая, что это будет очень и очень трудно. – Зря паникуешь, – больше для себя сказал он.

– Я переживаю за твоё будущее, – недовольно произнесла Виола. – Сначала твоя замкнутость, теперь вот это… Нет, вы все точно меня хотите в могилу свести, я прям вижу, – жалуется она, сложив все осколки в полиэтиленовый пакет и закинув в мусорное ведро.

– «Вы» – это кто? – поинтересовался Виктор.

– Вы все! – психанула миссис Элфорд. – Я, вообще-то, старая женщина, мне недолго осталось, а вы мне нервы мотаете, совсем меня не жалеете.

– Ну, почему… Жалеем, – сдался он, от своего лица говоря за всех.

– Как вообще тебя может кто-то подозревать? Что это за сволочь-то такая безбожная?! – воскликнула она, прижав левую руку к сердцу и покачав головой.

– А Бог здесь при чём? – не понял Виктор.

– Бог при всём, – коротко ответила Виола. – Не будет клеветать тот, кто верит в Бога. Бог всё видит.

Виктору стало немного не по себе, когда он услышал последнюю фразу. Стало совестно и стыдно, а ещё захотелось помыть руки, будто они до сих пор в чьей-то крови. Но когда Виктор вспомнил всё то, что ему сделали убитые им люди, совесть сказала ему, что всё сделано правильно, а на смену стыду пришла даже некая гордость. Внезапно появилось желание рассказать маме, но эта идея сразу показалась Виктору провальной.

– Как думаешь, сколько ещё убийств будет? – задумчиво спросила Виола, расчёсывая свои волосы пальцами дряблых рук.

– Понятия не имею, – умело солгал Виктор. – Вспомни наш недавний разговор. Если убийца мстит, то у него уже заранее конкретные люди на мушке. Если убийца просто безумен, смертей может быть сколько угодно, пока его не поймают. Безумца поймать сложнее. У него нет мотива, он убивает случайных людей, поэтому-то его невозможно вычислить.

– А этот убийца – судья? Или просто псих? Как думаешь? – снова задала вопрос женщина.

«Наверное, таблетки ей не помешают. Она слишком нервничает, так может и свихнуться», – мрачно подумал Виктор. От вопроса матери появились смешанные чувства. С одной стороны, ему хотелось улыбнуться, с другой – вздрогнуть, но чувства эти были настолько противоположны друг другу, что он не сделал ни того, ни другого.

– Никак не думаю. Это всё так далеко от нас с тобой, у меня мысли вообще о другом, – безразлично ответил он, оттягивая колкий воротник своей рубашки, вызывающей зуд.

– Далеко?! – снова вскричала Виола, на что Виктор почти рефлекторно вжал голову в плечи. Этот визг действовал ему на нервы. Он любил свою маму, конечно, но её крики ему отнюдь не были приятны.

«Таблетки, – сурово подумал он ещё раз. – Только они могут спасти мой слух. Или беруши. Нет, лучше таблетки».

– Ты говоришь, что далеко, – хмуро повторила женщина, тяжело вздыхая, – а в переулках уже убили твоего одногруппника и твоего преподавателя. Какое-то странное совпадение, не находишь? – оскалилась она.

– Бывшего одногруппника и бывшего преподавателя, – поправил её Виктор. – Это немного разное.

– Это почти ничего не меняет, главное, что ты этих людей хорошо знал, – отрезала она.

– Ну, про «хорошо знал» – это ещё спорный вопрос, – заметил её сын. – С Томасом у меня были не такие уж хорошие отношения, а мистера Хамфри я толком и не знал – он лишь учил нас, как я мог его хорошо знать?

– И снова ты не в точку, – разозлилась Виола, дёрганными и резкими движениями опрыскивая растения на подоконнике.

– Уж извини, – съязвил Виктор.

– Дело в том, что умирают знакомые тебе люди по университету. Ты мог учиться пять лет с убийцей, Виктор, с убийцей, понимаешь?

– Четыре года, – аккуратно поправил он. – Не пять лет.

– Ты замечаешь только какую-то ерунду, а я говорю тебе о важных вещах. Не замечала раньше твою инфантильность.

– Это не инфантильность, а здравомыслие. Пока что ничего плохого не случилось.

– С ними тоже, наверняка, сначала ничего плохого не случилось, а потом как случилось, и их уже хоронят, – нехарактерно жёстко для себя сказала Виола.

– Ну… – Виктор непонятно пожал плечами. – Я-то тут при чём?

– А при том, что один из твоих одногруппников или знакомых в университете может стоять за всем этим. Тебя это не напрягает? – с досадой спросила Виола, отставив пульверизатор, и стала протирать влажной тряпочкой широкие листочки растений.

– Напрягает, конечно. И этот разговор меня тоже напрягает.

– Не понимаю твоего спокойствия. Мне бы так… Но, может, это у тебя по молодости, с возрастом пройдёт, надеюсь.

– Мы закончили обсуждать убийц и моих знакомых? – с некоторой надеждой поинтересовался Виктор, принимая новое удобное положение на диване.

– Считай, что да, – мрачновато откликнулась Виола. – Тебя всё равно сколько ни отчитывай, сколько ни предупреждай, ты всё отмахиваешься, совершенно не слушаешь меня.

– У меня просто нет врагов в университете, я никогда никому ничего плохого не делал, кто стал бы меня убивать? Никому я не нужен, не беспокойся, – постарался приободрить он маму, заметив, как та откровенно расстроилась.

– Да мало ли, – всхлипнула она, вытирая слезу в уголке глаза. – Одна останусь, как потом жить буду? Умру с горя…

– Не нужно думать о плохом. И говорить о плохом тоже не надо. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Виктор уже устал уговаривать маму, да и самому взгрустнулось от того, что он сам портит ей настроение даже не столько спорами и возражениями, сколько фактом убийств. Как-то тяжело на душе стало. Нет, ему не было жалко тех людей, которых он убил или убьёт. Ему было жалко маму, потому что она так болезненно восприняла эти кровавые новости, что, кажется, следующая смерть ещё больше ударит по её психике и самочувствию.

Теперь он даже не знал, что и делать, но не быть судьёй он не мог. Так же, как и не мог признаться в том, что убийца – он. Замкнутый круг, получается…

«Что ж, ничего не поделаешь, – чуть пораскинув мозгами, решил он. – Мстить надо, безнаказанно ничего не должно оставаться, а с мамой я что-нибудь да придумаю. Что-нибудь… Но успокоительные ей точно нужны какие-то. Хотя бы лёгкие. Валерьянку, например».

Виола невесело хмыкнула.

– Поговорим о моей работе? – предложил Виктор, попытавшись сменить тему.

– А что о ней говорить? Работа и работа.

– Ну, обсудим. Разве ты не хочешь вести со мной диалог на эту тему? – даже удивился парень. Он не выдержал и расстегнул на одну пуговицу рубашку, потому что это уже было невыносимо.

– Не хочу. Как и ты не хочешь разговаривать со мной на мои темы, – холодно ответила Виола, покончив с растениями. Она вошла в кухню и начала шарить по шкафам в поисках хотя бы старой крупы, потому что ужин никто не отменял.