Переселенцы бесплатное чтение

Иллюстратор Маргарита Романова

ISBN 978-5-0064-0042-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Переселенцы

События, о которых я хочу вам рассказать, происходили в послевоенные годы. Мои отец и мать родом из небольшой деревушки в Чувашии. Спустя десятилетие после Победы, там потихонечку стала налаживаться жизнь. По вечерам на берегу речки зазвучали песни под гармонь. Снова свадьбы под осень стали справлять. Молодым худо-бедно, но строили свои дома. Когда требовалась помощь, соседи помогали в строительстве или всей большой родней убирали урожай картофеля. Косили и убирали сено тоже сообща. Была у нас взаимовыручка.

В новогодние праздники развлекались тем, что наряжались и ходили по дворам. Мужики переодевались в женское платье, а девушки – в мужское. Пели частушки. Конечно, до войны было много парней, а в эти послевоенные годы в основном были овдовевшие женщины и молодухи. Парни на этих праздниках присматривали для себя будущих жён. Зимними вечерами женщины вышивали скатерти, рубашки, готовили приданое.

У мамы тоже был сундук с приданым. Она уже закончила успешно десятый класс – у её семьи была возможность дать всем своим семерым детям образование. Из четырнадцати детей остались живыми только семеро: пять девчонок и два парня. Начали строить дом. Помогали соседи.

По чувашским традициям младший сын оставался с родителями жить, а потом ему должен достаться по наследству рядом строившийся дом. Но было одно но: старший брат и четверо сестёр уже были при семьях. Оставалась только моя мать не замужем. Брат ждал, когда она в свои 19 лет наконец обратит внимание хоть на какого-нибудь парня. Мама же вступила в комсомол и о замужестве даже не помышляла.

Она была в своей семье белой вороной. Подолгу сидела за книгами или на комсомольские собрания бегала. Эти увлечения никто из родственников не одобрял. Родители были не против ее выдать её замуж.

Помню, отец рассказывал, как гуляли как-то вечером, и к нему пристал с расспросами младший брат моей матери: как, мол, живётся, чем занимаешься. Он рассматривал отца с ног до головы. А на том были сшитые штаны из мешковины (он их сам шил), на ногах лапти, тоже сплетены им же из липового лыка. Поинтересовался у отца, что тот умеет, кем мечтает работать. А отец любил ветеринарное дело и это у него хорошо получалось. Тогда брат матери спросил у моего отца, не хочет ли он жениться на девушке из зажиточной семьи. А тот ее даже и в глаза не видел! Тогда семьи могли между собой договориться, согласия жениха и невесты не спрашивая. Отец согласился жениться на моей матери, но у него уже была подружка, из такой же бедной семьи, как у него, семьи. Отцу очень польстила женитьба на зажиточной, из другого сословия, девушке. Договорились её выкрасть из дома (так можно было в те времена). Мамины планы продолжить учебу рухнули, а она так хотела быть учителем! Жизнь с отцом стала для неё каторгой, а когда она сбежала от него, так её родственники – брат и сёстры – волоком за косы вернули мужу. Атмосфера в семье накалилась до предела.

По деревне прошёл слух, что для строительства Красноярской ГЭС на Енисее в Сибири требуются рабочие. Обе семьи, матери и отца, порешили, пока не приключилось беды, выпроводить их в Сибирь на заработки. Отец метался и не хотел уезжать из тёплого климата в неизвестную и холодную сторону. Они были напуганы, ведь Сибирь – это же место ссылки для провинившихся людей, туда ссылали на каторгу. А тут добровольцем по вербовке на какую-то стройку века.

Родилась дочь, но прожила недолго. Родилась вторая. Как только ей исполнилось два месяца, поехали на стройку. Бумажки были подписаны. Подъёмные получены.

Стройка уже какой год шла, когда родители смогли вырваться из Чувашии. Приехали только в марте 1959 года. С двухмесячным ребенком на руках поездка была тяжёлой. Сибирь их встретила холодными морозами и сугробами. Маме климат не подошёл. Стала часто простывать. Если бы вернулись домой, то возможно мама и смогла поправиться. Но делать нечего, государству надо отрабатывать. Вспоминали, что ехали очень долго и мучительно, с пересадками, пока добрались до места назначения. Поселили их в барак. Длинный такой, разделённый пополам. Из сеней попадали в большую кухню. Досок на полу почему-то не было. Во второй комнате пол уже был застелен досками. Появилась корова. Зимы были суровые.

Земляной пол застелили соломой, после отёла корова с телком из-за морозов жили в кухне, надо было сберечь телёночка. Корова жила дней пять в кухне, а потом оставался только телёночек. Отец заработал бронхит, а у матери от постоянных простуд пошло осложнение на сердце. Да и не только от простуд. Когда родилась вторая дочь, отец матери объявил, что будет до тех пор рожать, пока не родит пацана.

Отцу доверили трактор. От грохота трактора и простуд заработал отит и стал плохо слышать. У него постоянно стала болеть голова, хоть на стенку лезь. Да и работа была очень сложная, нужно было консервировать кладбище: засыпать дустом и утрамбовывать. Местные такую работу выполнять отказывались, вот приезжим и приходилось этим заниматься. Отец от такой работы был постоянно в угнетенном настроении. На этой земле у местных родители и прадеды были похоронены, конечно, им сложно понять, что идёт стройка и что всё скоро уйдёт под воду. Они трактора закидывали комьями земли. Смотреть на причитания людей, охраняющих свои могилки, отцу было невыносимо.

И тут появилась на божий свет я. Отец, когда приехал забирать и увидел, что я жуть какая рыжая и широколицая. Не стал забирать. Орал на весь роддом, заявив, что произошла подмена. Неделю пил, не просыхая. За это время у него выросла чернющая борода вперемешку с рыжими волосками. Поглядев на себя в зеркало, подумал, наверное, моё, надо забирать.

Но и после моего рождения, отец не унимался, всё матери внушал, что будет рожать, пока сына не родит для продолжения рода. А ее сердце с каждыми родами всё слабело. Мама была очень молчаливой, никогда не спорила и всё на машинке строчила. Обшивала всю семью: платьишки и курточки, штанишки, рубахи отцу и панталоны.

В семье мужчина считался главным, и отцу мать никогда не перечила. После меня родилась опять девочка, но такая красивенькая, как куколка, отец в ней души не чаял. Мы с сёстрами сильно отличались друг от друга. Все такие спокойные были, а мне надо было узнать где и что, и как устроен мир. Много хлопот я родителям создавала. Отец уже думал, что я где-нибудь да расшибусь. Наконец-то родился долгожданный сын. Я этот момент запомнила. Поехали со всей ребятней проведать маму и братика. Подозвали меня к кровати матери. Отец держал свёрток пищащий. Сказал, чтобы я руки протянула и взяла братика на руки, а сам подстраховывал. Я поглядела на орущее существо. Краснющий и морщинистый, как дед. Вообще-то он мне не понравился. Я его вернула и пошла прогуляться, посмотреть, что за больница такая, где детей раздают таких страшненьких. Зашла в какую-то комнату и увидела орущую толстенную тётеньку. Да что тут такое – везде орут. Ну и я как заору, что есть мочи. Ко мне подбежал высокий дядя в белом халате и поднял на руки. Я со страху его обмочила. Он так смеялся и так меня высоко поднял над головой.

– Вот какое чудо, выросло! – чему-то радовался дяденька. Он ещё покружил меня, орущую, пока не успокоилась. А я красотой не блистала. Рыжая, вечно торчащие в разные стороны волосы, да ещё конопатая. Жуткая непоседа. Отец всё про меня говорил, что я егоза.

Мне три года было. С этого возраста я вспоминала обрывки, а потом приставала к родителям: мне это приснилось или было на самом деле. Родители удивлялись моей памяти. Когда брательнику исполнилось три месяца, его оставляли со старшей сестрой. Ну и я ей иногда «помогала». Помощь моя по счастливой случайности обходилась без последствий. Вот так раньше было в эти тяжелые времена – три месяца ребёнку и всё, будь добра, выходи на работу. А у матери уже подорвано здоровье, да и климат не подходил: лето очень короткое, а зима промозглая с большой влажностью, потому что Енисей рядом.

Помню, братик в кроватке-качалке лежал. А мне вдруг скучновато что-то стало. Спит и спит. Даже не поиграть с ним. Решила разбудить. Но как? Глаза закрыты у него! У меня возникла идея. Пошла в сени, там на гвозде висели ножницы стригальные для овец, такие тяжелые металлические. Взобравшись на стульчик, кое-как сняла с гвоздя. Пошла к братику и, волоком таща за собой маленький стульчик, подставила его к кроватке, пытаюсь ножницами веко у брата открыть. Ткнула. Только поцарапала. Но он глаза не открыл. Хотела со второй попытки, хорошо, что кроватка была качалкой: качнулась, и я улетела вместе ножницами на пол. Ножницы в одну сторону, а я в другую.

Братик подрастал. Мама приходила с работы его покормить, а потом возвращалась обратно. Как-то старшая сестра была на улице вместе с младшей. Брат вздумал реветь. Орал и орал. Мне ну уж очень мешал играть. Я его выволокла с большим трудом из кроватки. А у нас лежала самотканая дорожка, такая длинная с разноцветными полосками. Ну вот я его уложила на самый край этой дорожки и начала скручивать. Брат затих. Я его то с одной стороны пощекочу, то с другой. Получился валик, который я, пыхтя от усилия, закатила под кровать. Теперь мне никто не мешал. ТИШИНА. Я увидела, что в окно заглядывает соседка по бараку тетя Катя. А она зашла и меня спрашивает, мол, где твой брат. А я и не помню. Забыла. С трёхлетней какой спрос? Тетя увидела, что нет половика. Я не помнила, где брат, а вот где дорожка, почему-то вспомнила. Говорю, под кроватью. Я так удивилась, когда тетя Катя развернула дорожку и там оказался брат, уже посиневший от недостатка воздуха. Вот такая я нянька была.

Отцу за его работу подкинули худущего баранчика. Он его освежевал, а шкуру по своей глупости и неосторожности повесил на забор. Собирался потом с этой шкуры что-то пошить. Из кастрюли так вкусно пахло вареным мясом! Мы, четверо детей, с нетерпением ждали, когда же обедать, а то так уже животы подвело от голода. Вдруг неожиданно послышался громкий стук в дверь. Кто-то сапогами грозился вышибить их нам. Вошли два высоких и статных парня в кожаных чёрных плащах. Кепки тоже кожаные, с красными звездочками. Особенно я была в восторге от их сапог с длинными голенищами. При каждом шаге сапоги, начищенные до зеркального блеска, скрипели. Талию опоясывал широкий ремень. На ремне висела кобура с пистолетом. Они удивительно были похожи друг на друга: оба с пшенично-светлыми волосами и удивительными небесно-голубыми глазами. Что-то кричали на непонятном языке. Дяденьки всё спрашивали: «У кого украли баранчика?»

Отец от страха не мог понять, что они от него требуют. Лица у охранников в крике искажались и уже не казались такими красивыми. Зачем было кричать, когда все и без того были напуганы? Мама быстренько спустилась в погреб за остатками мяса. Первый забрал мясо барашка и уже было уходил, но второй его приостановил, похлопав по плечу, решив перед ним похвастаться одним приемом. Как стрекозёл подскочил и с разворота сбил кастрюлю с супом, который мы с таким нетерпением ждали, когда сварится. Кастрюля бухнулась рядом с нами. Нас обдало каплями кипятка. Мы все четверо от боли и голода так завопили, а им хоть бы что! Они загоготали и вышли, оставшись довольные удачно сбитой кастрюлей. Отец ещё так плохо понимал по-русски, объясниться не смог. Родители даже были рады что хоть мясо забрали, а не отца. Так в мамином красивом платочке и забрали.

Отец уже на тракторе не работал, и головные боли потихоньку стали проходить. Из-за того, что оглох на одно ухо, стал говорить очень громко. С железного коня он пересел на живого. Мы втихаря подкармливали отцовского коня кусочком сахара или подсоленным хлебом, а он все попрошайничал.

У меня было любимое занятие: дойти до мусорных ящиков и набрать осколков от разбитых красивых тарелок. Были и удачные находки. Картинки, нарисованные на стекле: красивые пухленькие девочки с кучеряшками, держащие обязательно кошечку или собачку. Какой-то невиданный для нас мир, полный достатка и счастья. Там, где царит любовь. Там, где папа маму никогда не обижает. С картин на меня глядели люди невиданной красоты со счастливыми глазами, в руках цветы и фрукты, неизвестные даже родителям. Вот такие картинки, нарисованные на стекле, я находила. Но по дороге домой меня догоняли такие же сорванцы, как и я. Отбирали безжалостно моё добро. Камнями разбивали картинки и разбрасывали расписные осколки от тарелок. Плача, я подбирала эти осколки. А дома втихаря, пряча от отца, подолгу любовалась своими находками. Когда отец случайно натыкался на эти осколки, выкидывал и кричал, чтобы я больше не заносила этот хлам в дом.

Мы со старшей сестрой приставали к маме, чтобы в который раз показать и рассказать о каждой вещи, привезённой из Чувашии. У нас на видном месте стоял сундук, покрытый расшитой скатертью. В нём хранились тайны (как мне казалось). Сундук этот был искусно расписан изумрудными завитушками, и каждая завитушка имела своё предназначение. На сундуке висел большой замок, а ключ лежал в дальнем углу комода. Мама брала заветный ключ, один поворот и – о чудо – сундук открыт! Мы зачарованно слушали мамин тихий и грустный голос. Он был похож на весенний ручеёк, так успокаивал и радовал. Иногда она замолкала неожиданно и слёзы непроизвольно катились по её бледным щекам. Мы нетерпеливо дергаем её за подол платья, чтобы вывести из оцепенения. Нам не нравился её отрешенный взгляд в никуда.

– Ну, лапоньки, слушайте дальше, – поглаживая по голове, говорила мама. Помню, вытащит рубашку белоснежную, на ней ромбики и зигзагами ярко-красные узоры вышитые. Меня всегда удивляло, что по узорам можно определить возраст хозяина этой вещи и к какому он роду относится. Вышивки, оказывается, отличаются от места, где ты живешь: вниз по течению Волги или вверх. Дивно всё-таки устроен мир. Так было всё интересно, и ведь у нас не было телевизора и даже радио. Мама укладывала нас спать, пообещав на следующий день другую историю рассказать. Да и самой ей нужно было очень рано вставать – в 4 утра, как говорят, с петухами. Петухи ох громко горланят, не хочешь, а проснёшься.

Утро, день, ждём с нетерпением вечера и продолжения рассказа, а заветный сундук-то на замке, иначе я бы уж точно забралась и всё переворошила. Мама доверила мне открыть замок и вытащить что-нибудь из сундука. Спрашиваем у нее, когда смогла столько нашить и каждую вещь вышить? Оказывается, чувашские девочки, как только научатся держать иголку в руках, готовят себе приданное. Дома, в Чувашии, в огороде у семьи мамы росли лён и конопля. В их семье был прядильный и ткацкий станок. Работы всем хватало, и никто не сидел без дела.

Мы с сестрой с удовольствием примеряли праздничные кафтаны, необычайно красиво вышитые, глаз не оторвать. Как-то я выволокла из заветного сундука мамину шубку из овчины. Шубка приталенная и со сборками на талии. Как мама сумела вышить на овчине такие узоры?!

Мама иногда позволяла примерить шапочку. Эта шапочка особенная, вышита разноцветным бисером и украшена монетками. Наденешь на голову, и хочется в ней танцевать, песни свои петь. На солнце всё это играет неповторимыми лучиками, а монетки так завораживающе звенят. Люди мимо проходят, смотрят с улыбкой. Старшая сестра тоже вся нарядная, надела шубку и мне подпевает. Мама вдруг не выдержала, заплакала, глядя нас в национальных костюмах.

Любимое занятие у нас было летом. Бараки стояли на пригорке. А мы же маленькие, и нам казалось, что это большая гора. Внизу протекала речушка, отцу по колено, а нам по шею. Утром мы, просыпаясь, брали маленькое ведерко, наполняли водой и заливали тропинку, ведущую к речке. Тропинка глинистая, прольёшь водичкой, и она становится такой скользкой! Сидя, пронесёшься вниз к речке, да как занырнешь с головой в холодную, аж обжигающую водичку. Было хорошее закаливание.

Потом отец принёс автомобильную камеру. Вот это было для нас большим сюрпризом. На камере с горы скорость увеличивалась. Да и плавать было на ней очень здоровски. Один раз плавала я, лёжа на камере, и чуть задремала. Не заметила, как подплыли пацаны постарше и перевернули меня вместе с ней. Я от неожиданности занырнула под воду и воткнулась головой прямо в мягкое илистое дно. Хорошо, что по другому берегу речки проезжал отец. Он увидел мои торчащие из воды ноги. Быстро спешился, подбежал и прямо за ноги вытащил. Тут же прополоскал мою голову от грязи. Под мышкой тащит, а другой рукой камеру надувную волочет. Закинул на телегу, и мы поехали. Но меня пробрало любопытство, хотелось посмотреть какие подковы у коня. Подползла ближе к краю телеги, стала смотреть, как конь передвигает ногами, блестя свежими подковами и неспешно машет красивым хвостом, отгоняя мух. Вдруг коню вздумалось опорожниться. Лепешка одна пролетела мимо, другая задела ухо. Третья лепёшка меня сбила прямо под ноги коню. Отец вовремя остановил. Я лежала вся в конском помёте. С ворчанием отец опять взял меня и спустился к речке. С трудом прополоскал. Надо мной рой мух аж собрался. Потом дома мама меня долго отмывала.

Жизнь в деревне кипела. Работа шла непрерывно. Разношерстный народ всё прибывал со всех республик страны. Все куда-то спешили. Как-то умудрялись за детьми следить и работать. Даже ночью не смолкал гул тракторов.

Наступила осень, нужно было консервировать эту старую деревню. Над деревней постоянно витал аромат свежеиспеченного хлеба.

У нас были утюги, которые наполнялись горячими угольками и потом можно было спокойно гладить. Только они были очень тяжелы. Мы себе выбирали утюги размером поменьше.

Наш барак стоял на окраине недалеко от зернохранилища. Мы с сестрой с утюгами на четвереньках подползли к куче пшеницы. Нас сторожа не заметили. Мы насыпали в утюги вместо угольков пшеницу и представляли, что это трактора – у нас игра была такая. От зернохранилища мы «ехали» домой и высыпали пшеницу на пол. Получалась маленькая кучка. Гудя и сопя, подражая гудению трактора, ехали назад. Целый день мы так с ней играли. Удивительно, но охранники не обращали на нас внимания. Из-за гула и суматохи нас не было видно. Мы работали, и машины, не переставая, возили пшено и высыпали, высыпали.

Утром следующего дня проверяющий увидел следы просыпанной пшеницы. Пошли с собаками по этим следам. Разбудил нас собачий лай и окрики охранников. Тех самых, которые у нас тогда забрали мясо. Отца скрутили, громко крича, что он расхититель народного добра. Тюрьмой грозили. Непонятно. Наши утюги-тракторы лежали рядом с кучкой пшеницы. Тут мы сознались, громко ревя, размазывая грязные слёзы по щекам. Мама быстро смела всю пшеницу в тряпочку и отдала охранникам. Отца не стали забирать. Мы с сестрой побежали за ними. Свирепые собаки то и дело оглядывались на нас и тихо рычали. Как было обидно, что наш свёрток охранники кинули в кучу пшеницы, а мы с сестрой так хотели эти зерна поджарить на сковороде.

Трактора гудели денно и нощно. Разравнивали кладбище и засыпали дустом. Такая вонь была, дышать нечем. Кто-то успел свои гробы выкопать и перезахоронить, а у кого-то не было возможности. Тогда были слёзы и причитания. Всем объясняли: «Эта деревня полностью уйдёт под воду. Строительство ГЭС уже заканчивается!»

Вся деревня суетилась. Мои родители старались уместить весь свой скарб на две повозки. Впереди управлял лошадью отец, к его телеге сзади была привязана на коротенькую верёвку корова. Помню, отцова телега была заполнена до верха тряпками, кастрюлями, ведрами. А мама управляла второй повозкой. На ней были уложены матрасы, подушки, ну и, конечно, мы, четверо ребятишек. От нечего делать я озорничала и всё старалась развеселить полусонных брата и сестёр.

Когда терпение у родителей закончилось, меня на самый верх положили в первую повозку, чтобы не баловалась. Держась за верёвки, я так боялась упасть, озиралась испуганно. Куда ни глянь, люди, лошади, нагруженные доверху, плач детей, раздраженные крики взрослых, мычание коров и блеянье овец, и всё это утопало в пыли. Иногда нас обгоняли машины, ещё больше поднимая пыль. Обоз медленно двигался. Телега подпрыгивала на очередной кочке на дороге. Я так крепко держалась за грубые верёвки, что пальцы онемели. Мне казалось, ещё одна большая кочка или яма, и я упаду, не смогу удержаться. Чтобы как-то отвлечься, стала смотреть на воду. О берег одиноко бился маленький, выколоченный из бревна гробик. То ударится о каменистый берег, то откатится с тихим шуршанием гальки. В конце концов, верхняя крышка у гробика скатилась в воду. Там я увидела детское яркое лоскутное одеяльце. Потом накатившая волна гробик и крышку перевернула, и течением их унесло.

Мне стало как-то нехорошо. Рук уже не чувствовала. Я усиленно думала, как же привлечь к себе внимание. Поглядела на корову. На верёвку, привязанную к её рогам. На вторую повозку, где на мягких матрасах спала ребятня. Отца не было видно из-за большого стола. Никто на мои мучения не обращал внимания.

«Ладно, – думаю я, – значит мне только корова поможет». Я немного сползла вниз, перехватив другую верёвку. Стала с усердием брыкать ногами перед мордой коровы. Она сначала не обращала на меня внимания. Но в конце концов ей так надоело моё брыканье, а я ещё старалась задеть по морде! Один раз мне удалось попасть корове в глаз, не со зла, конечно. Корова тут уже не выдержала, стала мотать головой из стороны в сторону. Наверное, я ей всё-таки больно сделала. Я не ожидала, что корова начнёт пятиться назад и метаться, расшатывая телегу, грозя опрокинуть нас – мы ехали по наклонной дороге. Отец почувствовал, что вот-вот мы опрокинемся. Телега стала раскачиваться. Делать нечего, мы отъехали на обочину. Отец спустился с ведрами, чтобы набрать воды. А мы с радостным визгом рванули к речке помыть лицо и руки. Когда подбежали к родителям, на клеёнке нас ждали в бидоне парное молоко, огурцы и вкусный хлеб. Напоив корову и лошадей, мы двинулись в путь. После сытной еды меня просто вырубило.

По приезду нам выделили жильё. Потихонечку жизнь налаживалась. Росла я непослушным и своенравным ребёнком. Скажут «нельзя», а я, неслух, как отец любил повторять, сделаю наоборот. Ну и попадало же мне от него!

Однажды отец пошёл к своему знакомому чем-то там ему помочь. Нам с сестрой велел немного постоять на улице, не заходя в ограду. Там в будке сидела огромная сторожевая собака. Сестра держала меня за руку. Бесполезно. Вырвала руку и зашла в ограду. Я-то думала собака на цепи и меня не достанет. Остановилась напротив окна. Вижу, отец сидит в доме и разговаривает с мужиком. Слышу звяканье цепей. Из конуры выходит мохнатая собака и не спеша бредет ко мне. Сейчас, думаю, цепь закончится и до меня собака не достанет. Кого там! Цепи ещё как хватило. Подошла, но агрессии с её стороны не почувствовала. Собака приподнялась на задние лапы, передние преспокойненько положила мне на плечи. Какая тяжёлая! Лизнула правую щеку. Открыла свою огромную пасть. Я стала разглядывать её язык. Из пасти разило тёплым запахом прокисших щей. Какие клыки были у неё огромные! Когда бы я ещё увидела таких клыки. Боковым зрением вижу, что люди за окном замерли со стаканами в руках. Псина, я от неё этого не ожидала, стала аккуратно прокусывать своими огромными клыками мою щеку. Люди резко ожили, рванули на улицу, мешая друг другу. Кто-то схватился за цепь и вытаскивает бедную псину, кто-то состригает клок её шерсти. Поджигает и около раны моей по щеке водит. От того я ещё больше ору на всю деревню. На мне зажило всё как на собаке, даже шрама было почти не заметно.

Родители думали, что после этого случая я буду бояться собак. Но всё обошлось. Чтобы как-то меня отвлечь, родители решили купить лошадку на колёсиках. Только договорились со мной: не жадничать и всем давать на ней покататься. Просыпаемся утром, видим – стоит лошадка, такая красивая, серой масти и в яблоках по бокам. Пушистый хвостик и грива как настоящие. А какое седло было расписное и уздечка – просто прелесть! От лошадки еще пахло свежей краской. Ноги лошадки крепенько стояли на деревянной площадке, и еще зелёные четыре колесика по бокам. Мы все четверо любовались долго, боясь решиться оседлать лошадку. Но, когда залезли, в комнате такой грохот был. Еле угомонились.

Я так помню: мне приснилась лошадка, она бежит по полю, без колесиков. Проснувшись, я твёрдо решила освободить ноги лошадки от площадки с колесиками. У сестры старшей и у младших я потребовала, чтобы поклялись не говорить родителям о моей задумке выпустить на волю лошадку, пообещав, что тогда каждый сможет покататься по степям и по горам. У отца набрала всякий инструмент. Сначала шло очень легко. Только пыль белая да осколки отлетали. Но я не ожидала, что из-под мягкой штукатурки проглянут металлические прутья. Вот с чем мне пришлось повозиться!

Пилила чем придётся. Одно копытце освобождала целую неделю. После каждого копытца успокаивала лошадку, просила прощения за причинённые ей боли. Смотрела в её томные огромные глаза. Но я так была убеждена, что как только освобожу последнюю ногу, она оживёт, ведь во сне же бегала как живая! Какое было разочарование, что после таких трудов, мозолей, порезов на руках и страха быть наказанной, она не ожила. Раньше хоть можно было кататься. Было так весело! А сейчас я смотрела на лошадку, валявшуюся безжизненно на боку. Из её ног безобразно торчала проволока. Даже стоять лошадка не могла. Я такой рёв подняла от горя. На мой крик все сбежались, и сквозь слёзы я рассказала им о своей мечте.

Летом я любила бегать босиком, а то мне только купят сандалии, не пройдёт месяца, как у них подошва в дырах. Купили мне очередные сандалии и платье в горох. Нарядилась, пошла в огород поглядеть на телёночка подросшего. Нет бы, как все нормальные люди, зайти в огород, открыв ворота. Но я любила препятствия преодолевать. Залажу на забор и по перекладинам тихонечко передвигаюсь. Осталось вроде совсем немного дойти до угла, но оступилась и головой вниз повисла над навозной жижей, которую соседи складывали. А когда перелетала через забор, застежкой сандалика зацепилась за гвоздь. Вот болтаюсь и пытаюсь приподняться. Не очень хочется упасть в навоз. Усилие, ещё больше стараюсь приподняться, и тут у сандалии застежка рвётся. Лечу, и заранее лицо и глаза успеваю закрыть ладонями. Очень мягонько врезаюсь в жижу. Еле выкарабкалась, хорошо, что навоз подсохший малость был. Выскочила, как ужаленная, и быстрей на речку, а надо мной уже рой мух летает. Отмокала и отмывалась полдня. Пришла домой. Все на меня смотрят удивлённо. Новенькие платье и сандалии потеряли свой вид. Хоть и купалась в речке, а запах от меня шёл специфический. Отец сказал, что купит другие только через месяц, с получки. Без сандалий, конечно, хорошо бегать, но одно плохо: то на гвоздь напорюсь, то на стекло.

Лето – сенокосная пора. Как заготовишь, так зиму и будут сыты коровы. А будут сыты, значит будет молоко, сметана, масло сливочное. Июль. Мы с отцом ехали с Лиственку и заодно заглянули на нашу деляну, где сохла скошенная трава. Отец прошёлся по полю: «Всё, надо завтра с утра ехать сюда и убирать».

Утром нас всех разбудили, даже маленьких – хоть они не помощники, но дома оставлять одних рискованно. Обычно косили и убирали две семьи, так было быстрее. Все наспех собрались, уселись поудобнее на телегу. Отец всё всматривался в горизонт. Что-то его тревожило, хотя на небе не было облаков. Проехали засохшее русло реки. Я обычно спрыгивала с телеги и искала красивые камешки, набивала ими полные карманы, а потом вечером любила разглядывать. Сестра старшая ворчала: «Опять всякий хлам собираешь. Карманы из-за этих камней только рвёшь».

Через полчаса доехали до своей делянки. Все расхватали инструмент: кому вилы, кому грабли достались. Торопимся. Все с тревогой смотрят на небо. Наши собаки заволновались, поскуливая. Вначале они спрятались под телегу, но потом перебежали в место понадежнее. Неожиданно поднялся холодный ветер. Небо быстро заволокло тучами, с каждой минутой, как нам казалось, они все ниже опускались к земле. Ветер усиливался, выхватывал поднятую нами сухую траву. Тучи тяжелели и чернели. Всего минуту назад светило яркое солнце, и вот на нас накатывалась буря. Мы сено сначала складывали в маленькие стожочки, потом в большой стог. Но не успели, и теперь всё это летало и кружило. Разбрасывало по деревьям и кустам наше сухое сено. Жуткий ветер сбивал с ног. Работать было невозможно. Мы все рванули под большой стог. Ветер прекратился. Пошёл пушистый снег. Красивые снежинки хлопьями покрыли буквально за пять минут зелёный луг и деревья. Вот такие причуды природы в Сибири.

Мы сильно замёрзли в одних лёгких платьишках, прижались к матери. Мама дрожала всем телом, сердце у неё бешено колотилось. Снег перестал сыпать. Полил дождь как из ведра. Мама тихонечко запела на чувашском. Песня такая грустная. Из-за шума дождя её было плохо слышно. Только поняли, что она пела о Чувашии. Какие там сады, как тепло и красиво. Мама сильно тосковала по Чувашии. По её тёплому климату, по родным. По её щекам то ли слёзы лились, то ли капли дождя со стога сена. С гор шла ручьями вода, по пути забирая остатки нашего сена. Ливень неожиданно закончился.

Мы вышли из укрытия. Ветер разогнал тучи. Дождь сместился в другую сторону. Мы просто не узнали свою полянку. Все труды насмарку всего за каких-то полчаса. Огорчённые, поехали домой. Дорогу размыло, по ней нескончаемо шла вода. Нам надо было пройти крутой спуск по глиняной дорожке. Мы решили пройти пешком. Только мама осталась в телеге. Ей стало плохо. Мы её закутали в более-менее сухое сено. Прошли крутой спуск с трудом. Тут путь к дому нам преградила бурлящая река. Там, где несколько часов назад было высохшее русло, мы увидели полноводную реку. Вода поднялась выше колен коня. Быстрое течение несло много щепок, валежника. Хотели выждать, когда бревна пронесутся мимо, но с каждой минутой вода прибывала. Течение усилилось. С левой стороны было видно, что там дождь льёт, и ветер может тучи обратно к нам притащить. Делать нечего, переправляться как-то надо. Отец взял напуганного коня за удила, а мы замёрзшие, промокшие, сидели, крепко держась за телегу. Конь медленно зашёл в воду. Сильный удар в бок телеги нас сильно напугал. Большое бревно с бешеной скоростью налетело, грозя перевернуть нас всех. Взрослые схватили грабли, начали брёвна отталкивать.

Получилось ещё хуже. Ветки бревна воткнулись в колёса телеги. Конь не мог двигаться. Отец кое-как стоял на ногах – его течение тянуло от берега. Он маленький ростом, доходило до пояса. От большой воды берег с шумом стал размываться и обваливаться. На повороте русло реки сужалось, появился затор, а бревна и глина перегородили путь свободному потоку воды – вот почему вода стала прибывать. Отец то и дело поскальзывался, терял равновесие, уходя под воду. Мы были в шоке: за такой промежуток времени, и столько воды! А еще бежали ручьи с гор, и не было надежды, что вода спадёт. Собаки не решались прыгнуть в бурлящий поток. Наконец, самая смелая вошла в воду. Все остальные последовали за ней. Испуганные собаки усиленно гребли лапами, но их относило от берега течением. Мы спрыгнули в воду. Освободили колесо от дерева. Вода ледяная, жуть. Нас так колотило и трясло от холода, несмотря на яркие лучи солнца. Держась за телегу, мы уже плыли.

Тут опять проблема. Берег глиняный размыло водой, конь не мог подняться, скользил и скатывался опять в воду. Терпение у отца лопнуло, он стал хлестать коня. Конь рванул вперёд. Мы ползком взобрались на берег. Собаки уже бежали нам навстречу. Когда приехали домой, отец растопил баню. Ох напарились! Никто не заболел, только мама сильно простыла.

Маму положили в больницу, а братик младший так ревел и всё просился, чтобы проведать её. Его рёв так достал отца, что он разрешил братику в моем сопровождении поехать на свидание к матери. Хотела только с братом, но пришлось мне взять капризную младшую сестру. Отец проводил нас троих на автобус и долго уговаривал водителя, чтобы он нас довез прямо до больницы. Шофёр был непреклонен, не согласился. Приехали в село. Мы сидим в автобусе в надежде, что шофёр сжалится над нами и все-таки довезет нас до больницы.

– Всё, конечная остановка, – грубо прокричал шофёр. – Выходите.

Я подошла к шофёру и спросила его подсказать, как дойти, чтобы не заблудиться.

– Вот, идите прямо. Улицу длинную пройдёте, и там прямо надо идти, никуда не сворачивая.

Улица оказалось такой длинной, и вокруг ни души, а я надеялась хоть кого-нибудь попросить довезти нас. Наконец-то закончилась эта улица. Все уже изрядно устали. Пить сильно хотелось, а я и не догадалась прихватить кружку. Везде стояли колонки. Мы подойдём к колонке, попьём, обрызгаемся с головы до пят. А впереди опять ждет безлюдная пыльная степная дорога. Больница, оказывается, находилась далеко от деревни, еще четыре километра пешком топать. На улице жара. Люба немного пройдя, давай реветь, что устала. Брат всё шагал без устали, молча. Он очень соскучился по матери.

Сестра, сидя на обочине пыльной дороги, ревела и не хотела дальше идти.

– Ладненько, садись ко мне на спину, – предложила я сестре.

Сестра запрыгнула, как заправский наездник, схватилась за воротник моего платья. Я её попросила ко мне прижаться, чтобы легче нести, ведь путь не близок. Как только она услышала, что мне так лучше будет, так специально откинулась назад, и воротник моего платья больно врезался в шею. Стало трудно дышать, и в таком положении тела мне просто было тяжело тащить ее на спине, вес как будто в два раза прибавился. Пытаюсь её уговорить, чтобы села нормально. Дышать стало нечем и ноги подкашиваются. Она была полной для своего возраста. Тогда я её с большим трудом стала с себя скидывать. Руки у неё цеплючие, кое-как оторвала от воротника, она плюхнулась прямо на пыльную дорогу. Люба сама по себе была очень ленива, сидела и ревела, растирая грязными рукам слёзы по щекам. Я, конечно, считала себя взрослой, и давай от неё убегать. Она всё продолжала сидеть на обочине. Но когда увидела, что мы отошли на порядочное расстояние, очень быстро догнала и запрыгнула мне на спину.

– Если нормально будешь сидеть, маленько дотащу – вон до того дерева, – пообещала я ей. Но она ещё больше откинулась назад, и воротник платья так стянул шею, что мне совсем плохо стало. Я упала на дорогу. Она на меня упала. Брат, увидев, что мы барахтаемся в пыли, молча подошёл и отцепил руки сестры от моего воротника. Ну до чего же она не любила ходить пешком, поэтому-то в Лиственку со мной не ездила.

Вот и всю жизнь мне казалось, что я убегаю, а она меня догоняет, сидит тяжелым грузом на моей шее и не даёт дышать. Сестра сильно на меня рассердилась. Давай кричать: «Тебе только в тайге жить с волками!»

Да, тайга для меня был отдушиной. Зимой, конечно, без леса было утомительно. Но зима приносила свои заботы. Мама дома редко находилась, в основном по больницам. А без неё такая пустота, неуютно, пожалеть некому, тоскливо. Вот зверюшки заменяли мне недостающую со стороны матери любовь.

Пришли в больницу мы только к обеду. Нас там покормили. Брат молча сидел рядом с мамой, держа её за руку.

Меня в палате очень удивили рисунки на стене. Очень красиво яркими красками все расписано. Цветы, животные, звери такие милые. Домой поехала с мыслями, что тоже надо разрисовать наши стены беленые. Такой случай вскоре мне представился.

После Нового года мне купили гуашь. Было 23 февраля. В клубе показывали фильм о войне. Мы все заплаканные после просмотра фильма шли домой.

– Всё, – сказала я подружайкам, – я должна в память о воинах что-нибудь нарисовать на стене, как в больнице.

А мы только что побелили все комнаты. Я так долго и воодушевленно рисовала танк, на выбеленной стене он смотрелся ярко. Нарисовала рядом танкиста. Мне этого показалось мало. Подрисовала взрывы. Танк всё стрелял, и взрывов становилось ещё больше. Так увлеклась, что не заметила, как подошли родители и наши хорошие соседи из старой деревни. Отец по привычке за ремень схватился.

А тетя Катя сказала, мол, пусть сама всё очистит и побелит комнату. Ох, как я намаялась. Забелить не удавалось, гуашь чёрная размазывалась. Пришлось скоблить. Забелить потом получилось в несколько заходов. Хорошо, что в соседней комнатке самолёт нарисовала светлыми красками, забелилось без скобления. Дня два я так провозилась. Сколько мусора пришлось таскать. После этого случая родители мне стали выделять деньги на плакаты. Перевернёшь на чистую сторону, и рисуй, что душе угодно.

У меня ещё была большая страсть к кошкам. Для переселенцев понастроили такие неудобные двухэтажные здания. Внизу кухня и зал. Потом лестница, и ещё две комнаты наверху. Чем плохо, зимой в таких домах было холодно. Надо много дров и угля. Хотя по мне, очень даже хорошо и удобно. Окно откроешь и свысока наблюдаешь, что на улице творится. Можно с окна перелезть на крышу сеней, а там на сараюшку, где хранились дрова. Назад преспокойненько таким же путём, только в обратном порядке.

У меня было несколько кошек. Я им успевала молоко трёхлитровыми банками таскать. Но однажды произошёл казус. Я своих питомцев выпускала на улицу, открыв окно. К утру почему-то количество кошек увеличивалось. Я и не заметила, как кошкам в нашей детской комнате стало тесно. Они лежали и сидели на полу, на кроватях. Лягу спать, а меня облепят со всех сторон. Перевернуться боялась, чтобы ненароком не раздавить, как в одну из ночей, когда вздумали четыре кошки одновременно принести котят, прямо лёжа на моей кровати. Проснувшись, я увидела неприятную картину: раздавила по неосторожности несколько котят. Очень расстроилась. Вечером открываю окно, любуюсь, как кошки одна за одной спрыгивают на крышу сеней. Как будто река из кошек течёт, так их было много. Утром прибыло ещё больше чужих кошек, вечно голодных. Откуда они знали, что здесь их накормят? Младшая сестра пожаловалась отцу, что кошки заполнили всю комнату, и ей лечь негде. В этом стаде кошек у меня был любимец. Он спал на моей подушке, я отметила его бантиком красненьким, повязав на шею. Отец спохватился: почему-то стало не хватать молока, чтобы взбить масло, сметану собрать.

Меня дома не было. Отец решил подняться наверх. Ужаснулся. Там ковром лежало столько кошек! Все кровати заняты. На полу стояло несколько пустых трёхлитровых банок. Пришла домой ближе к вечеру: то к одной подружке, то к другой. Пили чай с вареньем и булочками, а потом сходили в кино на фильм индийский, уже в четвёртый раз пересмотренный, вот время и пролетело. Бегу домой, ведь там ждет меня такая свора голодных кошек. Через несколько ступенек перескакиваю. В руках держу банку с молоком. Открываю дверь. Там зловещая тишина. Кошмар, а кошек-то НЕТ. Только один мой котёнок с бантиком на шее.

Отец унес, промелькнула у меня мысль. Утром был очень серьезный разговор.

– Хочешь иметь кошек, – ворчал отец, – контролируй их прирост!

То есть, я должна была ещё слепых котят топить в ведре. ТИХИЙ УЖАС. Пришлось держать только котов.

Один раз мой брательник решил мне отомстить не по-детски за то, что я его отшлепала за очередную проделку. У нас в углу стояла деревянная бочка с водой. Он взял и закинул туда котёнка. А мне надо было срочно бежать к подружке. Собирались идти на ближайшую гору полакомиться заячьей капустой, выкопать сладкую солодку, нарвать листьев дикого чеснока и королек (так называли одно растение, ползучее, как горох). Вкуснятина! А брат мне такую свинью подложил. Вода в бочке должна всё время быть, а иначе от отца попадёт. Котёнок хорошо, оказывается, плавал. Вытащила его мокрющего и напуганного. Воду пришлось всю выливать. Чистить бочку. Натаскать воду. Я так долго возилась, что девочки ушли без меня. Злая, пошла искать брательника.

Вижу, бегут кони. По дороге ещё успевают друг с другом драться. В таких случаях лучше прижаться к забору и переждать, когда мимо тебя пронесутся к своей конюшне. Несутся галопом, подымая столб пыли. Видимо, их кто-то напугал. Конюх не досмотрел, они выбежали и бродили по деревне. Когда чуть пыль улеглась, я оторопела. За ними, оказывается, с палкой наперевес, бежит мой брательник и свора бездомных собак. Напуганные кони задними ногами стараются лягнуть невидимого врага. Один жеребец, очень нервный, остановился и с каким-то визгом стал упорно лягаться. Брат, не видя коня из-за пыли, побежал, размахивая большой палкой. Я рванула что есть мочи спасать брата. Еле-еле догнала, и с разгона упала сверху, прижав его голову к дороге. Тут я почувствовала, как мимо нас со свистом пролетело тяжелое копыто коня. Упав, брат больно ударился о камушек. На лбу оказалась отметина, очень похожая на подкову. Синячина был большой. Брат потом хвастался, что это конь его так лягнул. Все понарошку ему верили. Таким проказником рос брат. То вздумается ему взять пустые консервные банки и привязать их к хвостам бедных доверчивых песиков. Они потом, напуганные звукам банок, бегают по деревне, как сумасшедшие, пугая людей. А брат за ними.

То взял один раз гвоздь и пытался засунуть в розетку. Хорошо, что я дома была. Отец велел за ним приглядывать. Я знаю, если брат притих, значит что-то задумал нехорошее. Тихонечко крадусь, посмотреть, что там он опять творит. Гляжу, гвоздь пытается в розетку запихнуть. Как я так быстро среагировала, даже и не знаю. Он всё-таки успел засунуть. Всё заискрилось. Метнулась в его сторону, откинула. Брата колотило так сильно, пошла пена изо рта. Я открыла окно и попросила девочек, чтобы привели фельдшера. Его откачали. Только на правой руке мизинец у него потемнел.

Одна старшая сестра была на редкость послушной и добродетельной, молчаливой и медлительной. Мне её почему-то было всё время очень жаль. А вот мне нравилось лазить по деревьям, ухаживать за очередным зверьком – чтобы жизнь била ключом. Не любила однообразие. Нужны приключения – находила на свою голову.

То возьмём палки и представляем, что это сабли. Мы тут же превращались в смелых воинов. Крапива, растущая сплошной стеной за деревней – это фашисты. Нужно их победить. Становимся в ряд, и давай хлестать эту крапиву налево и направо. Крапивы ещё много. Придумали в зарослях делать лабиринты. Каждый становился на краю крапивного поля. Вот задача: должны встретиться посредине, а крапива-то выше головы, и нам не видно куда мы двигаемся. Ну а если не встретимся, придется рубить эту крапиву очень долго, чтобы выйти. Все поужалимся, но идём упорно, боясь прослыть трусом и боякой. Проплутаешь конкретно. Молча идёшь и плачешь от боли. Но адреналин точно получишь по полной программе. Домой придёшь весь в пятнах и тело жутко горит. Но одно средство было: мы наперегонки бежали к реке, там вода холоднющая, но хоть немного успокаивала кожу.

Играли то в лапту, то в городки, то в сломанный телефон или глухой. Прятки, ну как же без них. Классики, скакалки, вышибалы (это когда мячиком надо было выбить из строя как можно больше ребятишек). Когда чуть подросли, одна игра была: встанешь спиной друг к другу (обязательно мальчик и девочка), на счёт «три» должны повернуться. Если в одну сторону, то наперегонки бежать вокруг дома (чтобы мальчик тебя догонял). Игры придумывались на ходу, всех не перечислишь, но обязательно были на улице. Освободившись от огорода и домашних заданий, бежали поскорее играть. Шум и гам не смолкал до самого вечера. Родителям с трудом приходилось загонять своих детей. Только и было слышно по всей деревни зычные голоса отцов и мам, зовущих своих чад домой, а в ответ детский голос: «Сейчас, ещё минуточку!»

Однажды возле дома пацаны постарше построили качели в два человеческих роста. Как-то умудрились вкопать четыре столба. Проволоку толстенную где-то нашли. Доску на низ положили. Организатор этих качелей, запрыгнув на край доски, спросил:

– Ну, кто смелый? Вставайте со мной, покачаемся!

А старшая сестра тихо вздыхала давно по тому жуть как хулиганистому мальчику. Я решила развеять миф о его смелости, и опозорить мальчика перед сестрой. Запрыгнула на доску качелей, а сама так жутко боюсь, но, поглядев на сестру, как она смотрит на него влюблёнными глазами, поняла, что уже выхода у меня просто нет. Начали раскачивать громоздкую качелю. Смотрю на реакцию хулигана (его уже раза два забирала милиция за серьёзные проступки), и хочется мне чтобы он напугался. Так старательно раскачиваюсь. Вот-вот сделаем «солнце». Страх у меня куда-то улетучился, когда я увидела, что пацан почему-то перестал раскачивать и присел со страхом, глядя на проволоку позади меня. А я же не вижу, что там с этой проволокой. Пацан уже совсем сжался в клубок (нет бы мне крикнуть, чтобы прекратила раскачивать), а я продолжаю, ликуя в душе. Когда мы приподнялись настолько, что качели сделали «солнце», я увидела, как с моей стороны одна проволока обломилась, и другая вот-вот тоже оборваться может. Я успела схватиться и повиснуть на другой целой проволоке. Мы с таким свистом летели вниз… Я упала на землю плашмя, мимо меня пронеслась доска, набитая гвоздями. Доска больно ударила по голове. Хорошо одно, что все гвозди были загнуты и забиты в доски. Но всё равно голова была пробита. Я почувствовала, как кровь стекает по моей щеке. Пацан рядом лежал, но удивительно, у него не было даже царапин. Старшая сестра рванула к нему, а не ко мне. Помогла ему подняться, а сама вся в слезах, так за него переживала. Свой авторитет в глазах сестры он не уронил. Весь месяц я ходила на перевязки. Сказали, чтобы не мочить, а я разве удержусь – лето без речки!

Мама еще чаще стала болеть, и я придумала, как немного привлечь её внимание. На соседней улице один мальчик заболел коревой краснухой. Я купила в магазине четыре шоколадных конфетки (вернее, обменяла на четыре куриных яичка). Прихожу к больному. Я в очереди третья. Значит, не я одна была обделена вниманием родителей. Захожу в тёмную комнату, окна завешаны одеялом. Вижу, лежит измождённый пацан, весь в красных неприятных пятнах по всему телу. Рядом с кроватью стоит табурет. На нём всякие вкусняшки: банки с компотом из персиков, вафли, печенье и причудливые пряники.

«Вот, – думаю я, – у меня тоже такие же будут!»

Нащупываю протянутую горячую слабенькую влажную ладонь мальчика, а другой рукой под подушку кладу одну конфету. Мне сказали, что надо ухватиться за мизинчик больного своим мизинцем, приговаривая заветные слова, тогда и тебе болезнь достанется.

Ходила раза три, но безуспешно. Не могу заболеть, хоть тресни. Тогда решила сбегать на Енисей искупаться в ледяной воде. Сидела в воде до посинения. У меня в кармане была ещё одна конфетка.

Родителей мальчика не было дома – на работе. Захожу к нему. Держусь за мизинец и прошу на меня покашлять для большего эффекта. Утром проснулась от того, что меня жуть как морозит. Градусник показывает заветные 39 градусов. Я так обрадовалась. Приходят мама и отец. Озадачены. Самая крепкая – и свалилась. Прибежала фельдшер, у нас врача не было в деревне. Велела окна завесить, а сестер перевести на время, пока я болею, в другую комнату. На табуретке уже стояли и лежали вкусняшки. Температура поднималась, я покрылась красными пузырьками. Голова так трещала, что звон стоял в ушах. Во рту такая сухость и губы до крови потрескались

Мама от переживаний опять слегла в больницу. Да ей всё равно бы запретили со мной находиться! Она мне всё говорила: «Надо жить! Надо жить дальше!»

Лежу одна, с улицы раздаются веселые голоса ребятишек. Гляжу на табурет, полный вкусняшек и понимаю, что не хочу ничего. От большой температуры у меня сводило ноги и руки судорогой. Слышу, за дверью скоблятся ребятишки, мелочь, тоже пришли, глупышки, заразиться от меня. Я им даже ничего не могла сказать, вся в бреду. Что-то суют мне под подушку, мизинец весь истребили. Всё у меня как в тумане.

Только шепчу: «Не надо. Не надо. Плохо».

Потом куда-то проваливаюсь. Но организм у меня крепок, поднялась раньше положенного. Заглянула под подушку, а там от моей температуры все конфеты расплавились. В общем, болеть мне не понравилось. Врачи приезжали с проверкой, боялись эпидемии. Не могли понять, почему поголовное заражение этой болезнью, если соблюдались изоляции детей.

Когда ко мне пришла фельдшер, я ей рассказала, где и как заразилась, и что сейчас отбоя нет от малышни. Она за голову схватилась. Спрашивает, сколько у меня уже успело побывать. Я приподняла подушку. Под ней лежало больше десяти конфет. Вечером ко мне подошёл отец с укором. Обиделся, а ещё пригрозил, что в следующий раз ремня всыплет.

Вспышка коревой краснухи была ликвидирована. Лекарство помогло – ремень. Фельдшер собрала родителей в клубе и объяснила причину вспышки. Малышей больше около моих дверей не было.

Лето в разгаре. Отец решил взять с нами ребятишек соседских. Я уже так соскучилась по беготне в тайге.

О, какая красотень! Вот дура, поболеть захотела, а тут такая благодать. После завтрака пошли прогуляться в поисках приключений. Тем более, меня так распирало что-нибудь совершить этакое. Бежали вдоль речушки, впадающей в Енисей. Добежали до берега самого Енисея. Такой воздух освежающий, аж дух захватывает. Енисей так красив и великолепен! Деревья отражаются в воде. Вдали идет теплоход. На фоне зелени теплоход выделялся своей белизной. В голове у меня зародилась идея.

– Давайте, – предложила я всем, – покричим, будто мы заблудились.

Только вот как они поймут и услышат нас? Мой взгляд упал на младшую сестру: из-под платья выглядывала белоснежная майка. Отыскала подходящую палочку. Долго возилась с майкой. Получился белый флаг. На берегу нас было, наверное, человек семь. Все давай кричать: «Помогите!». Громче всех ревела младшая сестра, когда увидела, что маечку мне пришлось продырявить.

Видим, теплоход остановил свой ход. Загудела какая-то сирена, а потом продолжительный и сменяющийся на короткие гудки звук. Смотрим, забегали люди на пароходе, стали спускать шлюпку. Гудки не прекращались, это так раздражало, и тревожно как-то стало. Да ещё младшая сестра громче этих гудков ревела на разные лады, будто её убивают.

Неожиданно возник отец на взмыленной лошади со свирепым лицом. Ребятня вся разбежалась. Отец своим зычным голосом, сложив руки рупором, кричал, что всё нормально. Конечно, там на теплоходе напугались, ведь мы находились в 20 км от ближайших деревень. Я, как могла, быстрее вскарабкалась, цепляясь пальцами за хрупкие веточки березы. Со страху оказалась на березе за доли секунды. Отец уже махал мне своим воспитательным инструментом – ремнём, глаза его сверкали гневом. Ещё немного покричав, умчался работать.

Поднялся ветер, меня стало укачивать, да и ветки подо мной стали предательски трещать. Глянула вниз и обомлела, так высоко я ещё не забиралась. Чтобы страх окончательно мной не овладел, начала потихонечку спускаться вниз. Как я вскарабкалась, не заметила, а спускаться очень страшно и долго. Пришла к избушке, а отец уже забыл, что на меня сердится.

Лето сменила осень, а потом пришла долгая морозная зима, завывая и заметая снегом. Мама зиму особенно плохо переносила. С Енисея тянуло холодным обжигающим и колючим воздухом. Мама всё время мёрзла и, сидя у печи и кутаясь в тёплую шаль, что-то тихонечко пела по-чувашски. Я видела, как по её щеке текла слезинка. Увидев, что я на неё смотрю, мама дрожащим голосом прошептала, чтобы отец её не услыхал, что надо жить дальше. Так она тосковала по Чувашии. Я её совсем не понимала, ведь в Сибири так прекрасно и весело жить.

Родители выписывали журнал, он приходил раз в месяц из Чувашии. Мне он нравился, ведь на самой последней странице была напечатана песня на чувашском языке. Удобно устроившись на кровати, начинала петь. Голоса у меня совершено не было. Но я с таким упоением пискляво выводила трогательные слова о любви несчастной девушки и юноши, так плакала, что соседские пацаны, не выдержав моего пения, начинали тарабанить по стене. Но меня это не останавливало. Они за стенкой обзывались, а мне надо было во что бы то ни стало допеть и узнать, чем закончится эта песня.

Слышу, отец меня зовёт, надо помочь прибраться в сарайчике. Вся заплаканная, выхожу на улицу. Соседские пацаны мне вслед кулаками машут и гримасничают. Захожу в сарайчик. Отец выкорчевал бочку деревянную и с большим трудом выкатил на улицу. Под бочкой я увидела гнездо. Там лежало несколько крошечных слепых крысят. Они были так милы. Шубка беленькая и пальчики, как у детей, такие розовые. Я от умиления не выдержала взяла и положила их себе на лицо. Одного на лоб, других на нос и по обеим щекам. Они так щекотали мне щеки и перебирали лапками, пища. Отец зашел и увидел эту картину. Своей огромной ладонью хотел смахнуть крысят с моего лица, а получилась такая оплеуха. Я так обиделась тогда на него.

Я любила трескучие морозы, можно целый день на улице горку строить. Тогда вода, политая на горку, быстро замерзает. Ох и накатаешься! Придёшь домой вся в сосульках. Щеки огнём горят. Думаешь, хоть бы завтра морозы были, чтобы ещё выше горку смастерить. Планы у нас были, кто лучше и красивше слепит снеговика. Я уже приготовила старое тряпье, морковку большую, ведро дырявое, метлу, опять же, можно временно дать снеговику. В общем, планов много. Лишь бы погода не подвела. Так что от Сибири я была в восторге. Лучшего места, мне казалось, в мире не сыскать.

Как говорит пословица, «где родился, там и пригодился».

Понятно, что тоска по родине, по её солнечным лучам, фруктам, по родным и близким не заглушалась у отца и матери. Но и здесь уже обосновались. Детей народили. Не голодали. На зиму заготавливали солонину всякую. Тут и сало солили, коптили мясо, колбасу отец научился делать. Нас детей приучил во всём помогать. Только младшая сестра такая хитрунья, чтобы её не заставляли чистить кишки свиные, специально их портила. Когда после её чистки заполняли кишки фаршем, то со всех дырочек всё вываливалось. Кишки как решето. Отец освобождал её от этой работы.

Долгими зимними вечерами, когда завывал ветер, а печка мирно гудела, отдавая тепло, мне нравилось долго сидеть и читать. Так спокойно и уютно. Заодно поставишь варить суп. Нравилось положить лук на край печи и со всех сторон обжарить в кожуре. Такая вкуснятина, просто обалдеть.

Поставлю на стол швейную машинку и перебираю в своём сундуке ткань. Кукол у нас не было, так я их сама мастерила. С ними могла подолгу разговаривать. Бывает, сошью им платья, а они капризничают – не нравятся они им. Перешиваю уже не спеша.

Каждую субботу мы перемывали полы. Потому что баня. Придёшь с бани чистый, а полы грязные – не пойдёт. Сестра старшая на первом этаже убиралась, а мы с младшей должны были перемыть на втором. А младшая сестра уже просекла: если делать плохо, её папа отстранить может от этой работы. Специально зальёт водой полы, тряпкой грязной стены обляпает, весь мусор под кровать закидает. Отец её до безумия баловал. А зря. Не понимал, что ей придётся жить самостоятельно когда-то одной, без него. Приходилось тогда мне все её обязанности по дому делать самой. Попробуй возмутись, можно получить оплеушину. Да я, собственно, потом махнула рукой, проще мне быстрее самой всё переделать и бежать по своим очень важным делам. Нина, старшая, не встревала и её не интересовало воспитание Любы. Разбирайтесь сами, говорила, на то есть родители. А Любе это и надо было. Была она полностью свободна. Брат жил тоже обособленно. Друзей у него как таковых не было. Отца не слушался шибко. Если что-нибудь отцу надо было от сыночка, он всё мной почему-то пугал: «Вот ослушаешься и не сделаешь, скажу сестре».

А у меня разговор короток: пенделей надаю и брату, и младшей сестре. Я сама ещё ребёнок, терпения у меня не хватало. Вот за это они меня недолюбливали. Всё ждали, когда же я уеду на три дня в тайгу. Как они не понимали, что тайга – это единственная отрада в жизни у меня была. Там я как будто растворялась и была одним целым с природой. Я даже не представляла, чего ждать от тайги и какие испытания у меня впереди. Но на то она и жизнь. Зато не заскучаешь.

Сидя на телеге смотришь, как конь неспешно рысью бежит, подымая пыль дорожную, и я, такая счастливая: «Жизнь прекрасна! Уррааааа!»

Однажды по весне мы увидели, как вокруг деревни совсем низко шумно летает вертолёт. Наконец-то он приземлился недалеко на пустыре. Всей деревенской малышней побежали в сторону вертолёта. Дождавшись, когда лопасти перестали крутиться, крадучись подошли. Один лётчик ловко спрыгнул на землю. Его лицо озаряла улыбка до ушей. Мы смотрели на него как на инопланетянина. Одежда как с картинки. Да и сам он очень доброжелателен.

«Могу, – говорит, – только одного посадить в кабину!»

А вокруг столпилось столько детворы, все без удержу кричали и тянули руки к летчику. Только один мой брательник стоял молча с широко раскрытым ртом и ошалелыми глазами. Вот лётчик на него и обратил внимание. Подхватил на руки, а другой пилот брата принял. Брат сидел в кабине чуть дыша. Лётчик угостил его шоколадными конфетами и передал обратно. Брат от волнения так сжал конфеты, что они растаяли в его разгоряченных ладонях. После осмотра вертолёта, оба пилота попросили нас отойти на безопасное расстояние. Они улетели так же внезапно, как и появились. Долго мы ещё смотрели на медленно удаляющуюся точку. Я брату сказала:

– Ну всё, хорошо учись и будешь так же летать!

Долго брат ходил гордым, что одного его выбрали посидеть в кабине летчиков.

Зов тайги

Наконец-то, хоть и с опозданием, пришла весна. Зима, как обычно на берегу Енисея, была суровой и свои права неохотно уступала.

Но все когда-нибудь случается. Ручейки побежали вдоль дороги. Наши горки и снеговики стали медленно таять. Птички, почуяв запах весны, дружно и весело щебетали. От их пения становилось так весело на душе. Хотелось прыгать по лужам. А в лужах воробьи чистили свои пёрышки. Они после зимы были все в саже. Укрывались от долгих крещенских морозов рядом с печными трубами, вот и прокоптились малость. Так было приятно за ними наблюдать, забавляла их безмятежность.

Наступило лето. Наконец-то, смена отца ехать на Лиственку. Теперь мне можно ездить с ним в тайгу – три дня дома и три дня в тайге. Отец позвал меня в огород.

– Вот грядки, если хочешь со мной в тайгу, то прополи их, – приказал он.

Принялась за работу. Лениво, но начала полоть. Услышала около огорода зычный голос отца, погоняющего коня. Отец хоть и маленького роста, как говорят, метр с кепкой, но голос его за версту слышно. Я выскочила как ужаленная. Увидела только пыль и собак, бежавших позади телеги. Он их брал с собой в помощь – хорошо пасли и охраняли телят. Собак насчитывалось не меньше пяти, худющие и гончие. Со мной эти собаки не очень-то играли, были всегда сосредоточены и важны.

Я так рассердилась на отца за его обман! Быстро всё прополола, прибежала домой и давай стряпать оладьи. Муку не стала просеивать, некогда. Да и времени было очень мало. Собрала котомочку. Запыхавшись, бегом до закадычной подруги. Гляжу: сидит Лариска-ириска на брёвнах и играет с забавным пушистеньким щеночком. В другое время я тоже бы его потискала и обцеловала. Но у меня другие планы, и сейчас было просто некогда. Лариска не отказалась со мной пройти эти 20 км до тайги. Крикнула своим братьям, чтобы её не теряли и передали матери, что она пошла со мной до Лиственки. Спрыгнула с бревна, обчмокала на прощание щеночка, и мы пошли. Такая вот боевая подруженька, из наших переселенцев. Местные ребятишки почему-то не ездили с отцами в тайгу. Не принято было, что ли.

Нам не было скучно. То увидим красивый цветочек и тут же сплетём веночек на ходу. То парящего горного орла, охотящегося на суслика. Оладушки я разделила на две части. Решила перекусить и обнаружила – оладьи не пропечены и в них мучной червь. Отдала свою порцию Лариске.

Смеркалось. Тучи заволокли небо. Дорога плохо проглядывалась. Начался дождь. Холодные капли противно падали на разгоряченное тело. Молния то и дело сверкала в дружбе с громом, создавая в нашем сознании страх и панику. Я сильно проголодалась. Целый день не ела. Да ещё почувствовала вкусный аромат оладьев. Попросила у Лариски хотя бы один. Не дала. Я ей говорю, что не просеяла муку, и там мучной червяк. Бесполезно.

– Я их не вижу, – говорит Лариска. А я хоть и знала, но съела бы с удовольствием, так проголодалась. Лариска стала волноваться, что в темноте уже не было видно дороги, можно было свернуть не туда. Дорог было много и на другие заимки. Ночевать в тайге под дождем не очень-то хотелось в одних ситцевых платьишках. У Лариски хоть сандалии, а я вообще босиком побежала (так была рассержена на отца).

Дождь усилился. Мы промокли и озябли. Ничего не видно. Нам казалось, что дорога бесконечна, так шли нудно и долго. Днём ездили на коне, и незаметно проходило время, а тут в темноте и под дождем одни. Нам что-то было уже невесело. Я всё вглядывалась вдаль, лишь бы разглядеть и не упустить знак, только мне понятный. Я в прошлом сезоне решила перед поворотом наломать березовых веточек для веника. Надо было чем-то подметать полы в избушке. Береза потом стала напоминать рогатку. Молния сверкнула с таким треском и стало светло, как будто днем. Мы закрыли уши, а молния всё била и била в землю, красиво отражаясь в небе. Снова треск и гром. Мы с Лариской от страха прижались к друг другу. Кричали, плакали, а голоса собственного даже не было слыхать из-за такого светопредставления. Какой же восторг и счастье меня охватили, когда я увидела знак. За березой – поворот направо, и там уже заимка. Сил сразу откуда-то прибавилось. Мы довольные побежали к березе. Вдали увидели домик и отца, надевающего плащ. С радостными воплями побежали к домику. Отец, увидев нас, просто остолбенел, вскочил на коня и нам навстречу. Кричит что есть мочи (гром не прекращался, и молния всё сверкала): «Тут зверья полно всякого. Маленькие ещё без взрослых одни на такое большое расстояние ходить!»

Продолжение книги