Назад дороги нет бесплатное чтение

Глава 1

Часть первая

Глава первая

Примечания:

Патша – вождь племени

Осламка – одномачтовое палубное речное судно длиной 10-15 метров; Тюркское слово «ослам» значит торговец, разносчик товара по домам. Применение такого названия к мелким судам, которые нередко служили плавучими лавками для прибрежного населения являлось вполне понятным и естественным.

Бус – главный город племени, его административный центр

Киче и Олы Чирмешан – старые названия современных рек Малый и Большой Черемшан на территории Татарстана. Малый Черемшан впадает в Большой, а тот уже в Волгу в 50 км южнее Ульяновска.

Итиль – Волга

Агидель – булгарское название рек Белой и Камы от устья Белой до впадения в Волгу. Буквальный перевод – Серебряная река.

Рыбий зуб – моржовый клык

Сакчы – кладовщик, ключник.

Халджа – посад Булгара, обнесённый крепостной стеной.

Кадам – мера длины, равная шагу человека, аналог русского аршина (около 60-70 см).

Фарсах – старинная мера длины, равная примерно 6 км.

Отправляясь в свой первый самостоятельный повоз, Айдарук – старший сын Турумтая, патши племени барсула́ – и подумать не мог, что это так круто изменит всю его жизнь. Да и не только его.

Вообще-то, повоз был делом обычным. Каждую осень несколько осламок покидали бус племени Биляр, чтобы сначала пройти по Киче и Олы Чирмешан, собирая с общин подать в десятину урожая, а потом, поднявшись до устья Сульчи, за которой начиналась земля баранджаров, скупить у тамошних охотников пушнину.

На этот раз повоз оказался особенно удачным. Год выдался хлебородным и все общины расплатились сполна, никто не остался в долгу, а охотники заготовили так много мехов, что меняли их не только на соль и муку, как это бывало обычно, но с удовольствием брали даже то, что всегда считали роскошью. Так что когда на исходе месяца караван двинулся в обратный путь, под палубным настилом не было свободного места и даже между скамьями гребцов лежали тюки с пушниной.

Айдарук ликовал. По давно заведённому порядку пятьдесят сороков меха оставалось в общей племенной казне, десять сороков уходили в пользу эльтабара, главы всех булгар, и ещё один тудуну, который представлял в здешних краях власть хазарского кагана. А что оставалось сверх того, делилось меж участников повоза, как плата за их непростой, а временами опасный труд. Весь обратный путь Айдарук прикидывал и так, и эдак, подходил к расчёту с одного и другого бока, складывал, делил, вычитал, но всякий раз убеждался, что лично ему достанется десяток соболей, не меньше. А с таким подношением не стыдно будет предстать перед Эрнуком – патшой большого рода эсегелей, что обитали на правом берегу Итиля, и потому не слишком хотели знаться с булгарами Агиделя.

Род Эрнука считался одним их самых богатых и сильных среди сотен булгарских семей. Его город – Чирмы́ш – стоял на устье Иллет. Начинаясь мелководным и бурным ручьём где-то в глуши марийских лесов, эта река долго петляла средь непролазных сосняков и каменистых ущелий, чтоб полноводным широким потоком влиться в Итиль между Веда-Суваром и Бу́лгаром. Осенью по ней к Чирмышу спускались охотники северных народов. Эсэгели Эрнука за бесценок скупали у них пушнину и, главное, рыбий зуб, который в далёких южных странах менялся один к одному – сколько весил сам, столько же за него давали золота. Сам Айдарук, конечно, никогда не бывал в тех краях, но от умных сведущих людей слышал, что на Иллет вовсе не было полей и огородов, но при этом жители Чирмыша никогда не знали нужды, уж тем паче голода – доход от перепродажи

рыбьего зуба был таким, что Эрнук мог бы скупить всё зерно в округе, даже беря его по цене вдвое больше обычной.

В Булгаре, На пристани Ага-Базара, где всегда было так тесно, что иные осламки порой несколько дней ждали возможности подойти к берегу и разгрузиться, для лодок из Чирмыша имелся отдельный причал, и даже если он пустовал, никто не пытался занять его – все знали, чьё это место. За городской стеной, куда даже просто войти мог не каждый знатный патша, у Эрнука было две усадьбы. Одна – у западных ворот, где за дубовым частоколом стоял дощатый барак для привезённого товара и огромный хлев для скотины, а в двух десятках бревенчатых избушек жило полсотни сакчы и сторожей. Вторая располагалась в центре халджа: большой кирпичный дом с пристройками для слуг и охраны стоял над крутым оврагом, что широким кривым шрамом рассекал город надвое, и единственный мост через него вел от ворот усадьбы Эрнука прямо ко дворцу эльтабара.

Как раз на этом мосту почти год назад Айдарук и встретил Бийче – племянницу Эрнука, дочь его младшего брата, когда-то давно погибшего при набеге черемисов. Случилось это в зимний солнцеворот – один из трёх дней в году, когда патши всех племён обязательно приезжали в Булгар, чтобы отметить древний праздник Нардуган.

Город, обычно степенный и важный, бурлил, кишел и пестрил – в этот день даже самый знатный богатей стремился воедино слиться со всеми людьми. Пока патши и старейшины родов отбирали лучших быков для жертвы, а женщины готовили угощение для всех бедных обитателей округи, молодежь стекалась в два больших отряда. Их ждала главная забава этого праздника – расправа над Тама-Тарханом. Этот злой див только и делал, что устраивал людям всякие пакости, но в Нардуган ему предстояло поплатиться за все чёрные дела – его собирались повесить на толстом суку священного тополя. Однако сначала одна половина молодёжи должна была штурмом взять обиталище зла – снежную крепость, которую другая половина собиралась защищать.

В этом году честь идти на приступ выпала парням и девушкам племён с обеих сторон Агидель: барсула, темтюзи́ и нухра́т. Им предстояло, собравшись в Халджа на левом берегу оврага, пробиться на правый, взобраться на обледенелый склон холма и только потом ворваться в белую цитадель, чтобы схватить там главного злодея. А вот держать оборону готовились эсегели с правого берега Итиля. И пользуясь тем, что усадьба одного из них – Эрнука – стояла над самым оврагом, главное укрепление защитники решили сделать прямо на мосту, миновать который нападавшие никак не могли. В широком проходе поставили две телеги, связав их оси верёвками. На повозки взгромоздили пустые бочки, короба и прочий хлам. За баррикадой встали защитники под командой Самура – старшего сына Эрнука. Три десятка лихачей, вооруженных глыбами плотного снега и потешными булавами, на длинных рукоятях которых вместо стальных шаров были намотаны тряпки.

Агидельцы тоже серьёзно готовились к бою: привязали к толстым канатам крючья, чтобы растаскивать завалы; смастерили лестницы, чтоб подниматься на баррикаду и налепили гору снежков для обстрела защитников. Айдарук вооружился длинной рыбиной с узким хвостом, за который удобно было держаться, а на плечо набросил торбу с десятком снежков, в центре которых для тяжести закатаны были кусочки льда. Закончив с подготовкой, он уже стал пробиваться в передние ряды – ему не терпелось броситься вперёд, чтобы первым достичь моста и всем показать свою силу и ловкость. Но тут на плечо юноши легла чья-то рука.

Это был Байбат – дед Айдарука по матери. Когда-то сильный ловкий воин, теперь он постарел и уже не годился для боя, но его опыта и знаний с лихвой хватало на три десятка бывалых рубак. Так что когда подошло время выбрать сыну воспитателя, Турумтай с радостью вспомнил древний обычай, который гласил, что пестовать девочку должна мать её отца, а мальчика – отец его матери. А лучшего наставника, чем Байбат, Турумтай и представить не мог.

Взяв подопечного за локоть, Байбат мягко, но настойчиво вывел его из толпы:

– Бездумная храбрость – хуже трусости. – Тихо сказал старик и тут же закашлялся, что последнее время случалось с ним часто, особенно, на морозе.

Айдарук сочувственно посмотрел на Байбата – тот напоминал одуванчик: стебелёк сухого тела венчала крупная голова с пышной копной седых волос. Воспитанник в свои шестнадцать рядом со стариком выглядел могучим дубом: выше на две головы, стройный, с тонкой талией и дюжим разворотом плеч, на которых даже сквозь толстый войлок куртки проступали бугры молодых крепких мышц. И словно этого было мало, вдобавок боги наградили его волевым точёным подбородком и глазами цвета агата в мелких брызгах расплавленной бронзы, от прямого взгляда которых у девушек замирало сердце, и они забывали, что хотели сказать мгновенье назад.

Придя в себя, наставник тыльной стороной ладони вытер с бороды мокроту, и, отдышавшись, добавил:

– Я тебе сколько раз говорил? Головой в стену биться только дуракам можно – у них лоб крепкий. – Байбат сделал глубокий вдох, чтобы восстановить дыхание. Айдаруку не терпелось броситься в атаку вместе со всеми, он терпеливо ждал, пока Байбат продолжит. – Помнишь чокыр, сразу за торжищем?

Айдарук тут же мысленно оказался на окраине Ага-Базара, где за крайними складами торговцев начиналась водомоина – небольшая впадина с пологим склоном тянулся полсотни шагов и входил в устье той самой балки, у которой сейчас агидельцы готовились к штурму. Айдарук сразу все понял и просиял. Мост, где эсегели устроили крепость, и чокыр, о котором говорил Байбат, разделяла четверть фарсаха, не меньше, но только там можно было попасть в яр, не переломав при этом ноги. В остальном же края оврага по всей его длине представляли собой отвесную стену в два, а где-то и три человеческих роста. Потому-то эсегели и не ждали атаки с другой стороны.

Благодарно кивнув, Айдарук звонко свистнул и сделал знак рукой. На его призыв из общей ватаги тут же вышло двое парней. Один из них – Чуксар – даже во сне всё время что-то говорил и дёргал ногами, будто куда-то бежал, а стоило проснуться, сразу начинал спешить так, словно уже куда-то опоздал. А вот второй – Ушапай, которому маленький вёрткий Чуксар едва доставал до плеча, вообще не знал, что такое суетится, и был так скуп на слова и жесты, словно за каждый звук или движение рукой ему приходилось платить серебром.

С тех пор, как Айдарук себя помни, он никогда не разлучался с друзьями детства, и сейчас, конечно, тоже не смог бы обойтись без них. Втроём, под удивлённые взгляды остальных они покинули место будущего боя, задворками пробрались к главной городской дороге и бегом пустились по ней вниз, к Ага-Базару. Там, пропетляли по лабиринту празднично украшенных рядов и лавок, миновали склады и амбары на окраине торжища и без труда отыскали тот самый чокыр. Они на спинах скатились в отвершек, по твёрдому насту вышли в овраг и стали осторожно продвигаться вдоль его края, где глубина снежных намётов была не большая.

В это время главный жрец дал сигнал и толпа агидельцев с рёвом устремились вперёд. Но ещё у входа на мост их встретил густой град снежков и половина нападавших остановилась уже здесь. На тех же, кто прорвался к телегам, обрушились удары палиц и полетели тяжёлые глыбы из снега и льда. Большинство сорвалось с баррикады, а тех немногих кому всё же удалось вскарабкаться наверх, защитники к удивлению не стали сбивать, а наоборот, подхватили и втащили в свою толпу, где быстро связали по рукам и ногам.

Столь неожиданный манёвр обескуражил нападавших, и вторая атака была уже не столь напористой и смелой. Агидельцы, строй которых заметно поредел, с трудом подобрались к стене из телег, но подняться на неё не могли – всего-то десяток защитников с успехом отбивал любые их попытки. Уже показалось, что крепость устоит и к позору агидельцев наказание Тама-Тархана станет только результатом доброй воли эсегелей, но именно в это время трое барсулов добрались, наконец, до моста.

Они оказались как раз под тем местом, где громоздились остатки снежных глыб, которые младшие защитники подносили старшим, бившимся на баррикаде. Агидельцы забросили на деревянный настил веревки с крючьями и стали подниматься по ним. Оказавшись на мосту, Айдарук выхватил из-за пояса рыбью тушу и принялся хлестать ею каждого встречного. Чуксар держался рядом, используя вместо рыбы бараний хвост, а рослый крепкий Ушапай просто хватал мелюзгу за ворот и швырял в овраг. Друзья быстро разогнали младших эсегелей, и Айдарук уже взобрался на остатки снежной горы, но у её подножия наткнулся на последнего мелкого защитника. Это был тощий паренёк в длиннополом халате и маске из сосновой коры с прорезями для глаз. В руках он держал длинную жердь и когда замахнулся ей для удара, Айдарук инстинктивно пригнулся, чтоб увернуться, но парнишка неожиданно не стал быть его с размаху, а коротко и резко ткнул концом шеста в грудь. Тычок вышел не сильным, но Айдарук потерял равновесие, поскользнулся на ледяной глыбе и скатился вниз. Тут же вскочил на ноги и быстро взобрался обратно, но получил ещё один толчок, который на этот раз не сбил его с ног, но всё же заставил остановиться. Айдарук успел заметить, что Чуксар и Ушапай обошли гору со стороны и уже вступили в бой у самой баррикады, наверху которой показались и другие агидельцы – эсегели, отвлекшись на атаку сзади, не могли удержать нападавших спереди.

Агидельцы одержали верх, но Айдарук, который добыл для всех эту победу, застрял на снежной горе. Разозлённый этим, Айдарук левой рукой поймал шест, которым его снова пытались ткнуть, а правую запустил в наплечную сумку, выхватил оттуда тяжелый снежок и с коротким замахом пустил его в цель. Он попал прямо в берестяную маску. Та с хрустом сломалась пополам и не упала с лица только потому, что держалась завязками на затылке. Вскрикнув, пронзительно и тонко, защитник выронил шест и, пошатнувшись, осел на снег. Айдарук издал победный клич, спрыгнул вниз и оказался рядом с поверженным врагом. Собираясь отомстить мелкому балбесу, он зачерпнул в горсть побольше мокрого истоптанного снега пополам с грязью, схватил разбитую маску за нижний край, сдёрнул её и… замер, встретившись взглядом с двумя изумрудами глаз, блестевших навернувшейся слезой. Девчонка! Это была девчонка лет пятнадцати, не больше. И на её обиженно-испуганном лице чуть выше левой скулы на белоснежной коже уже наливалась красно-синяя блямба ушиба, а на бархатных губах, чуть приоткрытых из-за сбитого дыханья, краснела капавшая с носа кровь. Она тонкой струйкой стекала на подбородок, а оттуда на шею, настолько тонкую, что Айдарук удивился, как она не сломалась, когда голова девушки откинулась назад при попадании снежка.

Айдарук забыл, где он и почему здесь оказался. Забыл о штурме и Тама-Тархане, не слышал оглушительных криков, не замечал отступавших эсегелей и гнавшихся за ними адигельцев. Мимо пробежал Ушапай с синяком под левым глазом. На мгновенье рядом замер Чуксар, он что-то прокричал, тыча в сторону главной ледяной крепости, потом недоуменно пожал плечами и, махнув рукой, поспешил за остальными. А Айдарук всё сидел рядом с незнакомкой, смотрел в зелёную бездну гневно сверкающих глаз, и ему хотелось только одного – прикрыть собой это хрупкое существо, чтоб не дай бой не попали в нее летевшие отовсюду и во все стороны щепки, куски льда и шмотки грязного снега.

Айдарук протянул руку и легко прикоснулся к подтёку на скуле девушке, отчего та болезненно дёрнула головой и отстранилась.

– Ну! Придумал тоже. – Гневно сказала она, а в следующий миг, взглянув за плечо Айдарука, облегчённо вздохнула.

Тут же рядом возник Самур – сын Эрнука, который был лет на пять старше Айдарука. Присев на корточки, он осмотрел сестру, потом окинул взглядом Айдарука и презрительно усмехнулся:

– Одолел девчонку, да?

– Да я откуда знал. – Попытался оправдаться Айдарук, но его уже не слушали.

Самур перевёл взгляд на сестру:

– Цела?

Девушка пожала плечами, одновременно отодвигаясь от чужака и прижимаясь к брату. Тот легко подхватил её на руки, встал и, напоследок ещё раз смерив Айдарука взглядом, зашагал мимо разбитой баррикады к усадьбе Эрнука. Айдарук тоже поднялся, но ему почему-то уже не хотелось спешить на штурм, биться за право первым ворваться в ледяную крепость и схватить чучело Тама-Тархана. Всё это показалось вдруг таким глупым и бесполезным.

Через два дня, едва дождавшись конца праздничных гуляний, Айдарук пришёл к усадьбе Эрнука. Стражникам он сказал, что хотел бы узнать о здоровье племянницы хозяина и попросить у неё прощения. Хотя на самом деле просто мечтал ещё раз увидеть Бийче – он даже успел расспросить кое-кого из эсегелей и узнать имя незнакомки. Но Айдарука не пустили дальше ворот, просто пообещав передать его извинения. На том всё и кончилось.

С тех пор прошёл почти год, в котором не было такой ночи, чтобы Айдарук вновь не пережил эту встречу во сне. А потом, проснувшись, в том месте, когда Бийче уносили прочь, он долго лежал без сна, и, глядя в потолок, сожалел о том, что Чирмыш слишком далеко от Биляра. Но теперь подходило время очередной поездки в город на Итиле. Приближался Чумар боткасы – главный праздник осени, на котором все булгары соберутся вместе, чтоб принести жертвы богам, а после на большом меджлисе обсудить важные вопросы. И Айдарук точно знал, что в такие поездки, отец обязательно навещал других патшей: одних по делу, других просто, из вежливости, как того требовал обычай. Прежде Айдарук не стремился попасть на эти встречи – ему не интересно было слушать длинные неторопливые беседы людей, что говорили так, будто давно устали от жизни. Но в этот раз Айдарук хотел любой ценой напроситься пойти вместе с отцом. И если всё получится, он обязательно попросит у Эрнука дозволения поговорить с племянницей, чтоб лично принести ей извинения. А когда Бийче выйдет, он бросит к ее ногам связку превосходных соболей. Юноша живо представлял, как это будет, как при виде ценных мехов изменяться лица самой Бийче, её двоюродного брата Самура и даже самого Эрнука. В наивных мечтах своих Айдарук уже слушал речь эсегель-патши, который восторженно говорил, что давно искал именно такого мужа для любимой своей племянницы, а та, скромно потупившись, лишь изредка поднимала на Айдарука глаза, в которых светились тепло и восторг. И вот когда Эрнук напрямую спросил у Бийче, хочет ли она стать женой столь лихого джигита, девушка зарделась, застенчиво просияла и едва шевельнула губами. Но вместо желанного «да» над рекой, по которой бесшумно скользили осламки, разнёсся встревоженный крик дозорных.

Айдарук вздрогнул и растерянно огляделся. Кроме него, почти все на осламке уже собрались у левого борта и с напряжённым молчанием следили за тем, как вдали на Севере над зелёным морем хвойного леса струился белёсый дым.

Глава вторая

Примечания:

Кайтару – штраф, возмещение, неустойка.

Айдарук очнулся, потряс головой, избавляясь от остатков грёз, и осмотрелся, пытаясь найти в береговых зарослях что-нибудь для приметы. По гладкой каменной глыбе, на пару кадамов поднимавшейся из зеленоватой воды, и огромной сосне, в старческом поклоне нависшей над тихой заводью, он определил, что караван почти достиг устья Эремэ́ – не широкой, но очень глубокой речушки, что выходила из густой лесной чащи и падала в Киче Чирмешан. А выше по её течению, примерно в двух фарсахах, имелся старый перелог, который последние лет десять ждал, когда к нему вернуться люди.

В этих местах так делали испокон веку. Большая семья находила удобное место и расчищала его. Потом, осенью стволы поваленных деревьев сжигали, и весной, когда снег талой водой уходил в недра, распахивали землю, щедро напитанную золой и перегноем. Три-четыре года такое поле рожало очень щедро, но потом урожаи шли на убыль и пашню обращали в пастбище. А ещё через несколько лет, когда подсеку покрывал кустарник и древесный молодняк, люди вовсе покидали это место. Но не навсегда. Лет через десять-пятнадцать они возвращались, чтобы опять отвоевать у леса кусочек земли.

Перелог в верховьях Эремэ появился в те времена, когда Айдарук ещё не родился, и даже отец его деда Байбата бегал по Буляру беспортошным мальчишкой. С тех пор подсеку трижды оставляли, и вскоре её предстояло чистить в четвёртый раз. Айдарук точно знал это, так как перед самым уходом в повоз, отец говорил о брошенном поле с главой одного из родов. Тот хотел приступать к делу уже будущей весной, а Турумтай убеждал отложить начало работ на следующий год. Старейшина тогда настоял на своём, и вождь всё же дал добро на то, чтобы сразу после посевной род начинал осваивать старую делянку. Но дым, что густой пеленой поднимался над лесом, говорил, что кто-то пришёл туда раньше хозяев. И это не сулило племени добра.

– Что думаешь? – Раздался хрипловатый, словно вечно простуженный голос Байбата.

Айдарук оглянулся – старый наставник стоял в шаге за спиной и, прищурившись, внимательно следил за столбами сизого дыма, будто по их движению пытался угадать, что происходит на далёкой подсеке, скрытой за стеной непролазного леса. Айдарук бросил беглый взгляд направо, где спустив паруса и подняв вёсла, качались на волнах две осламки. Одну из них шагами мерил Чуксар – на ходу он стучал ребром ладони по борту и то и дело чесал редкую ещё нежную поросль на подбородке. На другой, плечом опершись на изогнутый носовой брус, застыл Ушапай. Лицо его, как будто высеченное из камня, в который вставили две блестящие льдинки глаз, оставалось бесстрастным – казалось, его ничуть не волнует суета вокруг и он просто ждёт приказа.

Айдарук задумался. Если подсеку решили занять чужаки – а в этом Айдарук не сомневался – отстоять её можно было одним из двух способов. По неписанным законам такие споры надлежало решать на совете старейшин всех племён, который собирался в Булгаре лишь два раза в год. Но какую сторону он займёт, зависело от того, чьих родственников в нём окажется больше, чьи дары будут богаче, а обещания – слаще. Так что за исход такого разбирательства вряд ли кто-то смог бы поручиться. Гораздо проще и надежней было прямо сейчас нагрянуть внезапным налётом и самим согнать наглецов со своей земли.

– Надо идти. – Постановил Айдарук.

Он посмотрел на Байбата решительно, но всё же бровь дрогнула и слегка приподнялась в ожидании одобрения. Старик коротко кивнул, соглашаясь, а потом взглядом указал на тюки с пушниной, плотно набитые под дощатым настилом. Благодарная улыбка тронула губы Айдарука и тут же исчезла – он понял и оценил совет, который молча дал ему Байбат.

Мирно, без драки доказать, что брошенное поле принадлежит барсула, вряд ли выйдет. Конечно, все знали, где проходят границы владений, но определяли их на глазок, и если реки служили надёжной приметой, то сквозь нехоженый лес красной нитки никто не протянул. А значит, соседи вполне могли заявить, что это – их земля. И Коли так, без стычки не обойтись. А когда она начнётся, на корабли могут полететь не только стрелы и камни, но и горящие головни. И подвергать такой опасности общую пушнину Айдарук не мог. Права не имел.

Айдарук решительно тряхнул головой и, заложив в рот два пальца, коротко пронзительно свистнул.

– Всю пушнину грузим к Ушапаю. – Скомандовал он и, повернувшись к гиганту, добавил. – Останешься здесь, за мех – головой отвечаешь, так что гляди в оба.

Ушапай возмущаться не стал. Вот если б такое сказали Чуксару… Но здоровяк лишь согласно кивнул и уже через миг спокойно отдавал команды, заводя своё судно между двух осламок. С громким стуком они сошлись бортами и в воздухе замелькали тюки. Вскоре вся пушнина оказалась в лодке Ушапая, а две другие, где остались только люди, под хлопанье поднятых парусов и плеск рулевых вёсел устремились к устью Эремэ, что уже виднелось впереди.

Первой в русло вошла осламка Айдарука, за ней, отстав на два десятка шагов, держался Чуксар. Течение было не сильным, крепкий осенний ветер с шумом бился в парусах, а по десятку весел дружно пенили воду с обоих бортов, так что лодки быстро продвигались вверх по реке. Лес то наступал к самым берегам, так что ветки отдельных деревьев почти лежали на серебристой глади, а то отходил на сотню шагов, открывая топкий болотистый луг, густо заросший травой и кустами. Над всем этим неподвижно застыла брюхатая серая туча, и только плеск вёсел через равный промежуток времени нарушал глухую тишину.

На Айдаруке уже была лёгкая кольчуга, пояс с кривой саблей и коротким прямым кинжалом, а в руках он держал островерхий шлем с полумаской. Готовый к бою, он стоял на носу и неотрывно смотрел на клубящийся в небе дым, который становился тем гуще, чем ближе они подходили к подсеке. Остальные тоже облачались в доспехи; все, кроме гребцов держали в руках боевые топоры, небольшие круглые щиты; стрелки собирали луки, крепили тетивы и готовили стрелы.

Вскоре, первая осламка обогнула мыс, крутым уступом вдававшийся чуть не до середины русла, и сразу за ним открылась полоска земли шириной шагов сто. Примерно треть фарсаха она тянулась вдоль берега, с трёх сторон окружённая стеной непролазной хвои, а с четвёртой, от реки её отсекала цепь шалашей и походных юрт.

Глядя на лагерь, подсчитав количество котлов над очагами, Айдарук быстро прикинул, что чужаков должно быть не меньше сотни. Да, большинство из них, наверняка, простые лесорубы и пахари, тогда как он привёл с собой испытанных бойцов, но ведь барсулов – всего три десятка. Так что расклад всё же был не в их пользу, и Айдарук подумал, что хорошо бы обойтись без серьёзной драки. Однако, когда осламки подошли вплотную к берегу и захватчики, бросив работы, тоже потянулись к реке, настороженно изучая прибывших, Айдарук с удивлением заметил, что мужчин среди них не так уж и много – всего с десяток. В основном же на подсеке трудились женщины и подростки, в толпе мелькнуло даже несколько седых бород. А ещё Айдарук обратил внимание, что перелог почти нетронут. На большей части всё ещё стоял лес, и огонь полыхал лишь на маленьких делянках, где поверх сваленных в кучу брёвен зачем-то лежали ветки молодой хвои – они-то и давали такой густой дым, что с лихвой хватило бы на два десятка обычных костров.

Пока Айдарук обдумывал все эти странности, толпа чужаков подошла к самой воде и плотной цепью растянулась вдоль берега. Среди них особенно выделялся высокий юноша с прямым орлиным носом и цепким взглядом угольно-чёрных глаз. Он красовался в волчьем малахае, длинной меховой жилетке и сапогах из яловой кожи, тогда как остальные мужчины были в простых войлочных шапках и лаптях поверх тряпочных обмоток. Сообразив, что это старший чужаков, Айдарук присмотрелся и узнал в нём Кантимера, младшего сына Пешкана, патши племени нухратов. Их бус располагался у истоков речушки Биздэ, и до него отсюда было меньше фарсаха.

Айдарук шагнул к борту, жестом остановив одного из своих людей, который хотел прикрыть его щитом.

– Я Айдарук, сын патши барсулов!

– Айдарук? – Переспросил Кантимер с кривой улыбкой на тонких бесцветных губах. – И зачем ты здесь? Мы тебя не звали.

– Не звали?! – Взревел Чуксар на задней осламке. – Ах ты…

Он выхватил саблю и рванулся вперёд, но свирепый возглас Байбата остановил его. Чуксар замер, уже готовый к прыжку через борт, а наставник повернулся к Айдаруку, но вдруг зашёлся в хрипящем натужном кашле – громкий крик не прошёл даром для больных старческих лёгких. Айдарук досадливо поморщился – это было не ко времени, но одёрнуть Байбата он тоже не мог, так что пришлось пережидать его приступ. Нухраты же посчитали эту заминку проявлением слабости и опаски. Толпа на берегу радостно заголосила, в общем гомоне слышались насмешки, ругательства, даже угрозы. А чуть погодя в сторону лодок уже полетели комки земли. Один из них ударился в доски обшивки и, рассыпавшись, рябью покрыл стоячую воду. Чуксар зарычал и уже поставил одну ногу на борт, но в этот раз его остановил крик Айдарука.

Байбат, наконец, перестал кашлять, но говорить всё же не мог, тяжело дышал и часто сплёвывал на палубу тёмную тягучую слюну.

– Это наш перелог, Кантимер. – Сказал Айдарук только чтобы выиграть время.

– С чего это вдруг? – Спокойно спросил Кантимер, хотя голос его уже звучал не так уверенно и твёрдо, как в начале разговора.

Глава чужаков посмотрел на Чуксара, в кровь кусавшего губы, и Айдаруку показалось, что в этом коротком взгляде мелькнули не решимость и готовность к предстоящему бою, а страх, но почему-то смешанный с безмолвным призывом и даже надеждой. В тот же миг Кантимер не улыбнулся, а словно через силу натянул на бледное лицо наглую усмешку, после чего с хрипом потянул из груди воздух и смачно плюнул в сторону второй осламки.

– Стоять! – Грозно скомандовал Байбат. В этот раз с мучительной гримасой на лице он всё же смог сдержать рвущийся кашель, и схватив Айдарука за руку чуть ниже локтя, сдавленно прохрипел. – Башбаштаклык.

Айдарук замер, осенённой внезапной догадкой – одно это слово разом объяснило примеченные странности и расставило всё по местам, так что на первый взгляд нелепое поведение соседей представилось вдруг хитрым продуманным планом. Башбаштаклык – древний обычай, который предписывал наказать тех, кто в споре за землю, скот или что-то ещё, будучи заведомо сильней соперника, решил не ждать суда старейшин, а пустил в ход кулаки или сталь. Это считалось преступлением. Одно дело, если ты затевал драку с равным себе врагом. В таком случае речь шла о справедливой воле богов – кто прав в споре, тому в бою и помог великий мудрый Тенгри. Но когда здоровенный детина одним ударом наповал разил малого ребёнка, надеясь этим решить спор в свою пользу… Такого самодура не могло спасти даже то, что правда изначально была на его стороне, а пострадавший в дерзости своей перешёл границы приличий. Даже в таком случае башбаштаклык гласил однозначно: в наказание за самоуправство предмет спора должен навсегда достаться обиженной стороне.

Мысли Айдарука завертелись ураганом. Так вот почему среди нухратов, пришедших захватить чужой перелог, не было батыров, и даже на одного лесоруба – просто крепкого мужчину – приходилось десяток слабосильных женщин, детей и стариков. Ай, да Пешкан, ай, да хитрец. Старый патши прекрасно знал, как обычно решаются такие споры. Понимал, что перво-наперво хозяева попытаются прогнать чужаков со своей земли. И если умело подыграть их праведному гневу, стычка будет неизбежной. В горячке женщине или седому старцу непременно достанется пара увесистых плюх, а если повезёт, кому-нибудь даже пустят кровь. И тогда станет неважным, кто владел спорной подсекой перелогом прежде. По древнему праву башбаштаклыка она навсегда отойдёт нухратам.

Айдарук повернулся к своим людями, двумя руками упершись в невидимую стену, двинул её назад, к середине лодки. Барсулы переглянулись, но всё же попятились, а Байбат, облегчённо выдохнув, опустился прямо на палубу и спиной опёрся на пустую мачту.

– Воды ему. – Коротко скомандовал Айдарук, а сам метнулся на корму. – Чуксар, назад! Ни шагу с лодки.

Даже за два десятка шагов, что их разделяли, Айдарук сквозь возбуждённый крик толпы услышал, как Чуксара заскрипел зубами. Но всё же он отступил от борта, хотя и не вернул саблю в ножны.

– Это наш перелог, Кантимер. – Повторил Айдарук, снова повернувшись к Кантимеру. – И поверь, мы легко докажем это.

От его взгляда не ускользнула гримаса, исказившая лицо молодого нухрата. Он поджал без того тонкие губы и по тому, как забегали его глаза, Айдарук понял, что Кантимер, который только что был уверен в успехе, теперь торопиться понять, как ему должно поступить. Потому, не давая врагу опомниться, как всегда учил его Байбат, Айдарук сделал следующий шаг первым:

– Но в такой глуши легко ошибиться. – Миролюбиво сказал он. – Так что я позволю вам уйти с миром. Собирайтесь и чтобы к вечеру даже дух ваш простыл. Тогда клянусь, ничего не будет. Но если нет, старейшины рассудят нас. А когда они подтвердят, что вы не правы, придётся платить кайтару́. Так что подумай, Кантимер.

И повернувшись к своим людям, Айдарук повелительно крикнул:

– На разворот! Уходим!

Глава третья

Примечания:

Биляр-елгу и Елшан-су – теперь реки Билярка и Елшанка на территории Билярска.

Бистэ – слобода

Кулаш – мера длины, равная расстоянию между концами пальцев обеих рук, вытянутых в противоположные стороны на уровне плеч. Аналог русской сажени, примерно равной 1,75 м.

Чалэм – цитадель, кремль, детинец.

Йорт – усадьба.

Кермен – дворец

От подсеки в верховьях Эремэ осламки барсулов отошли как раз в то время, когда потускневшее солнце стало спускаться к лесу. Лодки подхватило течение, а стылый осенний ветер до треска наполнил паруса, но Айдарук всё же усадил людей за вёсла и даже сам иногда сменял на скамье уставшего гребца. В Киче Чирмешан они вышли в первых сумерках заката, уже в полутьме опять раскидали пушнину по кораблям, и, не теряя времени, двинулись вверх по реке. Кормчий, с малых лет ходивший по этим местам, знал их, как свои пять пальцев, так что даже когда луна спряталась средь неподвижных лохматых туч и серебристая жила реки растворилась в непроглядно-чёрных глыбах берегов, караван продолжил путь, и едва на Востоке из гущи леса новый день розовой зарёй брызнул в небо, Айдарук разглядел на ещё тёмном горизонте очертания Биляра.

Когда они подошли к пристани, утро уже разгорелось, и на берегу вовсю шумел народ. Причал широким дощатым настилом тянулся от устья Биляр-елгу до небольшого оврага, на дне которого шумел Елшан-су. Обе речушки мелководным звонким потоком бежали к Киче-Чермешан с юга, с двух сторон огибая большой холм, на котором стоял город.

Разогнав рыбацкие лодки, караван встал в самом центре пристани. Айдарук первым спрыгнул на причал и, отдав пару коротких распоряжений, сам поспешил в город. Поначалу хотел взять с собой Байбата, но старик так и не пришёл в себя толком – его всё ещё мучили приступы кашля, после которых он густо сплёвывал кровь. И хотя наставник старался не показать, как ему тяжело и больно, глядя на бледное лицо и трясущиеся руки, Айдарук понял, что старик не осилит быстрым шагом даже ту четверть фарсаха, что отделяла город от берега. Придётся подстроиться под его медленный шаг, да ещё, наверняка, сделать несколько привалов. А сообщить отцу тревожную новость хотелось как можно быстрее.

От пристани к городу вела дорога – широкая лента голой земли, за века утрамбованной так, что не раскисала даже в многодневный ливень. С обеих сторон от неё расположился десяток бистэ, где в домишках с соломенной крышей и стенами из обмазанных глиной плетней жили бортники, рыбаки, охотники, пастухи. Вдоль обочины тянулись бесконечные ряды разновеликих бочонков с мёдом, над которым густо роились злые осенние мухи; огромные корыта со свежей и солёной рыбой, чей запах забивал любые ароматы; столы с сырым и копчёным мясом, вокруг которого сновали собаки с жадно горящими глазами; отары овец, клетки с курами и прочей домашней живностью, вопли которой, сливаясь с криками людей, рождали оглушительный гвалт, не стихавший даже на миг.

Айдарук быстрым шагом миновал стихийный рынок и вышел к первой крепостной стене, что на два кула́ша поднималась частоколом из дубовых брёвен, заострённых на конце. Караульные ещё издали заметили сына патши и когда тот подошёл к воротам, проход уже был открыт. Внутри города как семечки в подсолнух набились полуземлянки под крышей из осиновой дранки, закопчённой дымом курных печей. Шум базара, клокотавшего снаружи, за стеной едва слышался приглушённым рокотом, а вонь торговых рядов здесь сменилась запахом сена, молока и свежего хлеба.

В городе Айдарук поневоле замедлил ход – ему постоянно встречались знатные люди, и с каждым из них приходилось не просто здороваться, как подобает, но ещё и вступать в разговор, справляться о делах и здоровье, а потом самому отвечать на пустые, но обязательные вопросы. Вести себя так завещали традиции предков, и презреть их дозволялось безродной собаке, но никак не сыну патши. Так что три сотни шагов, отделявших внешние ворота от чалэма, Айдарук шёл дольше, чем втрое больший путь от пристани к городу, и когда он, наконец, миновал мост через ров, поднялся по крутому спуску на высокий вал и вошёл в захаб – тесный тёмный коридор длиной два десятка шагов – то облегчённо вздохнул.

Чалэм представлял собой квадрат сто на сто кула́шей. Вдоль крепостной стены располагались йорты самых знатных людей – бревенчатые срубы на высокой каменной подошве, дощатые сараи и плетёные клети для запасов. Центр занимал патша-кермен – двухэтажный кипричный дворец в окружении больших каменных амбаров, где хранились главные богатства племени. И над всем этим высоко вверх взмывала пирамидальная крона огромного тополя – священного древа, на ветках которого вешали туши животных, принесённых в жертву богам.

После шумного торговища на берегу и деловитой суеты внешнего города, чалэм казался царством глухой тишины. Даже стук подкованных сапог по мощёной камнем дороге звучал оглушительно громко, гулким эхом заполняя цитадель, подгонял Айдарука, так что у патша-кермен он уже почти перешёл на бег. Вбежав во дворец, не задерживаясь, лишь кивком отвечая на приветствия встречных, насквозь прошёл через весь первый этаж и торопливо поднялся наверх, в купольную пристройку – в это время дня отец занимался там делами. Однако, в переднем покое случилась заминка.

Едва Айдарук ступил на порог, на нем тут же с визгом повисла девочка лет десяти. Каракыз – самый младший ребёнок и единственная дочь патши среди трёх сыновей, один из которых отправился к богам сразу после рождения, а второй – два года назад. В Биляре, да и во всём остальном мире, известном Айдаруку, пожалуй, это был единственный человек, возражать которому Айдарук не мог, чего бы она не просила, и как бы он сам не хотел сказать: «нет». Последние годы он спорил даже с отцом – не часто, конечно, и никогда не позволял себе зайти слишком далеко, но иногда всё же пытался вставать на дыбы. Но Каракыз… Стоило ей посмотреть на него в упор, нахмурив бровки, надув по-детски пухлые губки… Или, наоборот, улыбнуться, сверкнув чёрными как ночь глазами… И Айдарук, как бы ни был настроен на схватку, тут же терял волю сопротивляться.

Оказавшись в объятиях Каракыз, что-то щебетавшей и чмокавшей его в обе щёки, Айдарук сразу вспомнил, что в повозе приготовил для сестры подарок – выменял особую свистульку у баранджаров, что славились умением делать игрушки с секретом. Тамошние мастера, вырезая из особой липы заготовку в формы зверя, делали в его голове хитрую выемку – если в неё налить воды, обычный однообразный свист превращался в сложную многоголосую трель. Айдарук выбрал фигурку рыбы с загнутым хвостом, потому что она была такая всего одна, но сейчас, торопясь сообщить отцу недобрые вести, в суете забыл подарок на осламке.

Наконец, излив на него всю скопленную нежность, Каракыз отступила и, до ушей сияя улыбкой, протянула руку с открытой ладонью.

– Врёшь! – Заявила она, выслушав объяснения брата. Сказала так и искренне и безобидно, как только дети могут обвинять во лжи.

– Клянусь бескрайним небом. – Сказал Айдарук, подняв правую руку. Каракыз прищурилась и поджала губы, изображая нелёгкие раздумья. – Давай, так. Ты сейчас отпускаешь меня, а вечером я к свистульке добавляю татлы.

– Татлы? – Ахнула девочка, мечтательно прикрыв глаза. И тут же вступила в торг. – Целый лист. Из Кетуче-бистэ.

– Лист татлы из Кетуче-бистэ. – Подтвердил Айдарук.

Татлы – мёд, сваренный в молоке до состояния густой пасты, а потом застывший тонким слоем на подносе – было любимым лакомством Каракыз, а самый вкусный татлы готовили жёны пастухов из Катуче-бистэ. Так что, предлагая сделку, Айдарук заранее знал, что сестра согласится.

Заключив договор, Каракыз отошла в сторону, пропуская Айдарука, и тот, потрепав сестру по голове, поспешил пройти в личный покой отца. Это была комнатка три на три кулаша, стены в которой сплошь покрывали ковры, а робкий утренний свет проникал сквозь узкие щели в своде купола, так что всё тонуло в полумраке, и Айдарук не сразу заметил, что отец не один.

Сам патша расположился на широкой тахте, стоявшей у стены напротив входа, а с двух сторон от неё тянулись длинные крытые шкурами лавки: левую занимали трое сакчы и главный жрец племени; на правой в полном одиночестве сидела мать Айдарука – Джумуш. В центре комнаты дымил большой медный сандал, наполненный углями.

Айдарук сразу догадался, что отец обсуждал предстоящий чумар боткасы – в Биляре его всегда начинали сразу, едва возвращался повоз. Каждый сакчы держал на коленях абак – счётная доска с десятком канавок и круглых выемок, заполненных камушками разного цвета. Жрец, седой старец с длинной путанной бородой, что даже в темноте казалась белоснежной, разматывал и снова скручивал в жгут узкую полоску кожу с рисунками животных – по ним определялось сколько баранов, быков и коней следует приносить в жертву. Жена патни отвечала за общий пир, который грянет после обрядов, но руку Джумуш были свободны – она и так прекрасно помнила, чего и сколько ей нужно для праздничных угощений. Жена патши была в простой домашней одежде и без украшений, только тройной серебряный браслет – предсвадебный подарок Турумтая – обвивал тонкое запястье. Многочисленные роды никак не отразились на фигуре этой женщины и глядя на смуглое точёное лицо с высокой линией скул и тонким прямым носом, никто бы не угадал её возраст. Лишь когда Джумуш-опа что-то тихо отвечала мужу или в знак согласия прикрывала глаза, на нижних веках и в уголках губ проступали мелкие морщинки.

Айдарук с трудом сдержал разочарованный вздох. С одной стороны он мог бы прервать степенный разговор, ибо принёс важную новость. И будь на его месте кто-то другой, он бы так и сделал. Но Айдарук прекрасно знал, что Турумтай не одобрит, если седых уважаемых старцев перебьёт именно он. Ведь это будет выглядеть так, будто сын патши позволил себе презреть законы старины именно потому, что он сын патши. А когда в общине начинают зреть такие мысли, это не проходит даром. Потому Айдарук постарался скрыть нетерпение и вместо того, чтоб выпалить вести, ради которых так спешил, он поклонился каждому участнику совета, извинился за вторжение среди важных дел, после чего скромно присел на самый край левой скамьи.

Казалось, никто не заметил его появления, все как ни в чём не бывало продолжили разговор. Только отец, при виде сына, которого не было почти месяц, лишь едва заметно кивнул ему. Мать ни на миг не отвлеклась от дел, хотя теперь, когда сакчы или жрец обращался к ней с вопросом, Джумуш думала гораздо дольше, чем обычно, и при этом часто отвечала невпопад, из-за чего Турумтай каждый раз бросал недовольные взгляды то на неё, то на сына.

Но едва окончился совет и старейшина, уходивший последним, переступил порог, Турумтай тут же спросил:

– Ну, что случилось? – он даже привстал на тахте и нервно дёрнул щекой, наискось рассечённой широким корявым рубцом, а высокий лоб от переносицы вверх прорезала глубокая морщина.

Айдарук в двух словах поведал о захваченной подсеке и хитрости Пешкана. Слушая сына, Турумтай мрачнел, все сильней закусывал губу и сжимал кулаки, так что в какой-то миг Айдарук испугался, как бы отец не вспылил. Юноша так и ждал упрёков в бездействии и даже обвинений в трусости. Но короткий рассказ подошёл к концу, а Турумтай так ничего и не сказал. Джумуш тоже молчала, хмуро глядя перед собой и лишь иногда кивая собственным мыслям.

Наконец тот очнулся, тряхнул головой и шумно протяжно выдохнул.

– Как же не вовремя! – С досадой выпалил он, но продолжить не успел, его перебила Джумуш.

– Или, наоборот – кстати. – Задумчиво произнесла она и со значением посмотрела на мужа. – Теперь мы знаем, чем можно заплатить Пешкану.

Турумтай озадаченно сдвинул густые сросшиеся брови, но уже в следующий миг просветлел в улыбке.

– Хм… Пожалуй, так есть. – Он встрепенулся, оживился и провёл большим пальцем по шраму на щеке, как делал всегда, когда напряжённо о чем-то думал. – А раз так, Тенгри одобряет нашу затею.

Растерянный Айдарук с немым вопросом посмотрел на обоих родителей, но Турумтай, словно уже забыв о Пешкане с подсекой, деловито спросил:

– Как повоз?

Айдарук быстро перечислил всё, что удалось собрать. Турумтай довольно кивнул. Он жестом подозвал Айдарука и, обняв его, с наслаждением вдохнул родной знакомый запах. Потом отстранился и нежно провёл шершавой ладонью по загорелой обветренной щеке, после чего потрепал густые чёрные кудри и отпустил сына.

– Я рад, что ты справился. – Сказал он с тёплой сдержанной улыбкой, но уже через миг, вернувшись на тахту, он перестал быть любящим отцо, теперь это снова был патша, решающий судьбу большого племени.

– Что ж, тогда тянуть не будем. – Постановил и посмотрел на стену, где среди десятка дорогих клинков и зверей-тотемов висел круг до блеска отполированной бронзы. Две линии, пересекаясь в центре, делили его на четыре равные части и в каждой выпуклым барельефом красовались птицы, изображавшие времена года; а по внешнему краю тянулись две цепочки больших и малых делений: одна обозначала стадии луны, другая – солнца.

Сверившись с календарём, Турумтай повернулся к жене:

– Завтра – подготовка, послезавтра – проведём чумар боткасы, и сразу начнём собираться в Булгар.

И только когда патша дал понять, что разговор о делах закончен, Джумуш порывисто встала и шагнула к Айдаруку. Тот сразу опустился на колено и, взяв правую ладонь матери, припал к ней губами, а Джумуш положила свободную руку на голову сына и со сладким стоном прижала её к животу.

Глава четвёртая

Примечания

Казана ае – сентябрь.

Шура-вар – белый яр

Синбер – буквально «горная река». Позднее Симбирская гора, где расположен современный Ульяновск.

Сейве – река Свияга

Тиес-туе – буквально Ореховые горы, современные Тетюшинские горы на берегу Волги.

Два дня прошли в суете и приятных заботах. Для начала зарезали пять самых упитанных быков. Их кровью полили землю вокруг священного дуба, а на его ветках развесили лучшие куски мяса – примерно треть от каждой туши. Остальное разделили пополам: одну часть раздали беднякам в бистэ; вторая пошла на праздничный пир, для которого в бус со всей округи съехались главы родов барсула.

Отгуляв на славу, взялись за дело. Сакчы пересчитали привезённый Айдаруком мех, проверили его качество, разобрали по видам: соболя, куницы, бобры – каждый разделили в сорока, завернув в провощённые тряпки, чтоб уберечь от влаги. К удивлению Айдарука кроме пушнины в осламки грузили и бочки мёда, мешки зерна, куски вяленого мяса. Прежде подобный товар в Булгар не возили. Там итак хватало такого добра и на рынках оно продавалось по столь низкой цене, что о прибытке говорить не приходилось, хорошо, если выйдет окупить расходы. Но когда главы родов говорили об этом патше, Турумтай упрямо стоял на своём, и то, как молчаливо соглашались с ним сакчи – эти опытные скряги, собаку съевшие в торговых делах – ещё больше изумляло Айдарука.

В шестнадцатый день Казана ае, рано утром, когда заря едва тронула кромку неба розовым светом, разлившимся над тёмным ещё лесом, от пристани Биляра отошёл десяток осламок, гружёных так, что от верхнего края бортов до воды оставалось меньше кадама.

На первой, самой большой лодке, мачту которой украшал стяг с пятнистым барсом, плыл сам Турумтай. Вторую вёл Айдарук, получивший столь почётное право за успешно проведённый повоз. Старейшин так впечатлил результат, что они разрешили ехать в Булгар даже Чуксару с Ушапаем, которым после прошлого визита обещали, что ноги их больше не будет в главном городе булгар. Тогда, после штурма снежной крепости Тама-Тархана в праздник Нардуган, распалённый победой Чуксар стал задирать эсегелей и, в конце концов, напросился на драку. А Ушапай, отродясь не любивший таких забав, увидев, как на друга бросились сразу трое, конечно, не смог остаться в стороне. В итоге всё кончилось кровавой бойней, куда втянулось еще по десятку юных сорвиголов с каждой стороны. Но за прошедший год те события поблекли в памяти людей, а вот удачный повоз, серьёзно обогативший казну племени, был у всех на устах. Так что Айдарук смог убедить старейшин не разлучать его с друзьями.

Ушапай, узнав об этом, огорчённо вздохнул. За эти несколько дней он ещё не успел надышаться ароматом лип, что стеной окружали родительский дом, и мяты, что так сладко пахла только здесь, в окрестностях Биляра. Он никому не говорил об этом, но каждый отъезд для него становился маленькой смертью. Добродушный здоровяк никак не мог понять, что хорошего в скитаниях по чужим краям, где нельзя поесть материнского хлеба и выпить воды из колодца, что когда-то давно посреди двора выкопал его прадед.

А вот Чуксар, когда Айдарук велел собираться в дорогу, заорал так, что распугал птиц на пол фарсаха вокруг. Для него родной бус, где давно изучен каждый закуток, представлялся чем-то вроде клетки для орла – долго оставаться в ней сродни страшной пытке. Душа его всегда рвалась в незнакомые места, ведь там ждали новые встречи, опасности, приключения. А Биляр… Ну, что в этом городишке есть такого, чего он не видел?

Отправился в путь и Байбат. Ему хватило недели, чтоб отлежаться и прийти в себя. Удушливый кашель, правда, не отступил совсем, но нападал гораздо реже и даже в самый сильный приступ среди слизи, обильно выходившей горлом, не было крови. Так что старик, хотя и чувствовал себя не очень хорошо, всё же не захотел оставить Айдарука без присмотра в дальней и важной поездке.

Сразу же стало ясно, что принесённые жертвы понравились Тенгри, и он даровал людям попутный ветер, не стихавший даже мгновенья. Полные паруса влекли лодки вперёд, и те легко скользили над речной волной. Даже не пуская в ход вёсла, уже на исходе второго дня достигли устья Киче Чирмешан. Рано утром выйдя в Олы Чирмешан, уже к вечеру, едва солнце стало клониться к закату, караван достиг поймы реки, где прежде единое русло, стеснённое в заросших берегах, сначала распалось на десяток рукавов, а потом вовсе разлилось свободным потоком, настолько широким, что с лодок не видно было земли. Отныне кормчий не боялся отмелей, так что караван продолжил путь и в темноте. А когда ночь пошла на убыль, там, где сливались Олы Чирмешан и великий Итиль, в серых сумерках рассвета показался мыс, далеко в русло вдававшийся длинным широким крюком, в полу-петле которого от могучих волн и лютого ветра пряталась пристань.

Уже под зенитным солнцем караван вошёл в небольшую заводь, где вода казалась стоячей. Единственный раз в жизни Айдарук был здесь год назад, когда они так же плыли в Булгар, но теперь он не узнал эту пристань. Причал, где раньше с трудом помещались лодки местных рыбаков, расширился, так что даже когда все осламки встали на прикол, осталось ещё много свободного места. Вместо хилых дощатых времянок на берегу стояли тёплые бараки из брёвен и две мастерские, а за ними гладким камнем сверкала мощёная площадь. От неё отходила широкая лента дороги. Она долго петляла по отлогому склону кургана, который сразу за вершиной срывался к реке отвесной стеной белого известняка, за что здешний городок и назывался Шура-варом.

Крепость всего-то в сотню шагов шириной, окружали два ряда частокола и три кольца рвов с насыпными валами. Распаханных полей рядом с городом не было, и кормился он за счет торговых караванов. Шура-вар был последним местом, где идущие из Булгара к Хазарскому морю осламки могли безопасно встать на стоянку, дабы починиться, пополнить запасы, да и просто отдохнуть. Дальше, за Олы Чирмешан начиналась земля буртасов, страшных тем, что грабили, жгли и пускали на дно проходящие корабли, и даже сам каган не мог найти на них управу. А может, просто не хотел. Так что за Шура-варом до самого Итиля – а это сто пятьдесят фарсахов или десять дней пути, если повезёт с ветром – приходилось держать востро оба уха и к берегу не подходить.

На берегу гостей встречал хозяин Шура-вара – Ямурса. Невысокий и коренастый, он напоминал пенек с ногами. Лицо и то казалось деревянным – шевелились на нём только губы, даже глаза всегда смотрели в одну точку, и когда Ямурсе нужно было посмотреть чуть в сторону, он поворачивался весь.

Когда барсулы вышли на пристань, Ямурса расплылся в широкой улыбке, приветствуя их, а потом радушно обнял обоих и долго не выпускал из объятий Турумтая.

– Ну, как? – Сухо спросил тот, наконец, освободившись. – Всё закончили?

Ямурса торопливо закивал, потом жестом пригласил следовать за ним, и повёл гостей по новой пристани. У каждого строения он делал остановку, объяснял, показывал, при этом всё время сыпал шутками, над которыми сам же и смеялся. Турумтай внимательно слушал, вежливо улыбался остротам хозяина, но не забывал уточнять то, что ему казалось важным. Проходя мимо складов, он несколько раз спросил, сколько удалось собрать запасов, и напомнил, что до утра нужно разгрузить всё, что он привез из Биляра. Стоя рядом с мастерской, деловито сообщил, что на одной из осламок нужно поправить пару уключин, а на другой починить рейку, на которой крепился парус. А когда Самур подвёл их к огромному чану на берегу реки, Турумтай уточнил, что не мешает подсмолить одну из лодок.

После осмотра Ямурса пригласил гостей к повозке, что запряжённая тройкой лошадей стояла на дороге у подножия холма. Турумтай благодарно кивнул, но Айдаруку велел остаться на берегу, присмотреть за разгрузкой и починкой.

Едва Ямурса с Турумтаем покинули пристань, на ней тут же закипела работа. Между берегом и складами засновали люди, выгружая привезённое добро – всё, кроме пушнины. В мастерских застучали топоры, завизжали пилы, захрустела пакля. У самой воды на отдельной огороженной площадке под огромным котлом запыхтел костер, и над рекой поползло чёрное марево с запахом расплавленной смолы.

Айдарук внимательно следил за всем происходящим и не мог перестать удивляться. Год назад, на простую починку весла и замену каната на парусе люди Ямурсы потратили два дня в бестолковой беготне и спорах. Они подолгу искали каждую мелочь, а когда находили, понимали, что нашли не то, что нужно. Все мастера занимались своим, более важным выгодным делом, и не хотели отвлекаться на всякую глупость. Теперь же, всё делалось слаженно и быстро, любая вещь всегда была под рукой, да ещё с большим запасом, и нужный знающий человек в любой миг готов был включиться в работу. Айдарук смотрел на всё это и не мог поверить таким переменам, а ещё больше не мог понять, что могло стать их причиной.

К вечеру, когда полотно облаков на погасшем небе разрезал тонкий полумесяц, работники успели сделать все дела. Пристань опустела и затихла. На осламках люди тоже готовились ко сну, утомлённые долгим и трудным днём. Чуксар затеял, было, поход в ближайший бистэ, где, как он точно знал, есть хмельной мёд и пара очень добрых вдов, ещё не старых годами. Айдарук не горел желанием идти, но ещё больше не хотел он остаться один. Чем ближе становился Бу́лгар, тем чаще он вспоминал и думал о Бийче. Сердце сладко замирало в груди в ожидании предстоящей встречи, но и больно сосало под ложечкой от тревожных мыслей. Вдруг все его мечты – обычная блажь глупого юнца и девушка даже не вспомнит его при встрече. И вообще, кто сказал ему, что она сейчас в Булгаре? Вполне может быть племянница Эрнука осталась в Чирмыше и может быть, он больше никогда её не увидит. И только чтобы не думать об этом, Айдарук и решил пойти с друзьями.

Однако на пути повес встал Байбат, словно нутром проведавший замысел Чуксара.

– Вы там натворите всяких бед, а шураварцы зло долго помнят. – Глухо прохрипел он, морщась от боли и сухой узловатой ладонью потирая горло. – Отец твой это дело много лет готовил. И я не позволю, чтобы всё испортили трое олухов с мочой в башке. Надо будет – к мачте всех привяжу. Ясно?

Рано утром начались торопливые сборы. В первых тусклых лучах осеннего солнца лодки вышли из затона в Олы Чирмешан и там разделились. Шесть гружёных осламок двинулись дальше, в Итиль, а четыре опустевших повернули назад, к Биляру. Турумтай хотел отправить с ними и Байбата, который за время пути заметно сдал и опять стал мучиться от кашля. Но седой упрямец отказался, твердя, что не хочет пропустить день, который много лет спустя потомки назовут великим. И после долгих уговоров, патша, устало вздохнув, позволил старику остаться.

Выйдя в Итиль, караван повернул против теченья, и гребцы впервые взялись за вёсла. Холодный осенний ветер наполнял паруса, и острые носы осламок, неудержимо мчавшихся вперёд, легко разрезали пенные волны. На исходе первого дня они достигли Синбера, что стоял на каменистой горе, зажатой между двух рек – Итиля и Сейве. Проведя там ночь, за следующий день проделали сразу 10 фарсахов и для ночёвки встали в небольшом суварском городке на устье Майны. И уже на третий день, пройдя вдоль хребта Тиес-туе, в большой излучине караван повернул направо и прямо по курсу открылся залитый вечерним солнцем главный город булгар.

Глава 2

Армян-бистэ – Армянская слобода

Рабига-куль – озеро Рабиги, современное озеро Мочилище

Мудир – управляющий

Зергер – от перс. Буквально «золотых дел мастер».

Северный виноград – крыжовник.

Булыкчи – помощник, подручный.

Глава пятая

Первой в золотисто-кровавом тумане умиравшего дня показалась Армян-бистэ – посёлок инородных торговцев, давно ставших в Булгаре своими. Она состояла из одной единственной улицы. Широкая дорога тянулась вдоль берега, а с обеих сторон к ней жались просторные дворы, обнесённые частоколом. Здешние дома отличались от городских жилищ и больше напоминали огромные полуземлянки с пирамидальной крышей из камней, укрытых дёрном. Это странная конструкция служила так же печной трубой, и поскольку народ в Армян-бистэ жил южный, теплолюбивый, то всегда, даже летом над посёлком висела сизая пелена дыма, сквозь которую вдали виднелась голубая гладь Рабига-куль.

Восточная околица Армян-бистэ упиралась в западные ворота. По обе стороны захаба поднимались трёхъярусные башни с бойницами для стрелков, а над самым входом нависал облам – на широкой огороженной площадке возвышалась гора брёвен и камней, закреплённых на огромном рычаге, так что всего один человек мог движением руки отправить всё это вниз, на головы незваных гостей.

Сразу за крепостной стеной, Агидель делился надвое – из холодной голубой пучины узким длинным хребтом поднимался остров. Его южный берег от пристани Ага-Базара отделял столь тесный рукав, что два судна ещё смогли бы в нём разойтись, но третьему месту уже не нашлось бы. У самой первой каменной гряды на волнах качались две большие баржи. Гружёные камнями, они едва не черпали воду бортами, и нужны были лишь для того, чтоб при опасности затопить их посреди протоки и тем перекрыть подход к городу от реки.

Несмотря на позднее время, Ага-Базар шумел разноголосым хором, в котором смешались наречия разных булгарских племён, языки их ближайших северных соседей и гостей из неизведанных земель, лежавших далеко на юге, за хазарским морем. Меж длинных бараков, что пятью рядами тянулись вдоль пристани, без остановки бегали люди: одни, сгорбившись и подогнув ноги, носили на спинах тюки размером вдове больше себя; другие катили по дощатым дорожкам и сходням бочки; третьи погоняли ослов, тащивших повозки с таким тяжёлым грузом, что гнулись колесные оси. На крытых террасах за достарханом вели неспешный разговор торговцы: обсуждали цену, качество товара, сроки и условия доставки в назначенное место.

Ага-Базар лежал между пристанью и широкой дорогой, сразу за которой начинался халджа – нижний город, надвое разделённый Булгар-су, что впадала в Агидель восточнее торговых рядов. На одном берегу реки в беспорядке разбросаны были йорты патшей, и среди множества домов, уже скрытых сумраком наступавшей ночи, Айдарук с замиранием сердца разглядел тёсаную крышу, на коньке которой распростёр деревянные крылья огромный орёл с длинным загнутым клювом. Это была усадьба Эрнука – самая большая на левой стороне города и уступавшая богатством только кермен-эльтабару, что возвышался напротив неё, за тем самым мостом, на котором год назад случилась роковая встреча.

Как всегда накануне Чумар боткасы свободных мест у Ага-Базара было немного, и Айдарук удивился, когда головная осламка миновала два пустых причала, даже не пытаясь к ним подойти. Но ещё больше юноша изумился, увидев, что отец ведёт караван прямиком на восточный конец пристани, где обычно стояли лодки эльтабара. А уж увидев, что там их встречает мудир племени – правая рука патши, всё время живший в здешнем йорте барсула, Айдарук и вовсе перестал что-либо понимать.

Меж тем Турумтай, уже сойдя с осламки, воспринимал всё, как должное. Ему сразу подвели ему коня и, судя по жестам, мудир объяснял, что нужно торопиться. Но Турумтай знаком остановил его и обернулся к Айдаруку.

– Спускайся, поедешь со мной.

Вскоре, они уже бок о бок верхом ехали от Ага-Базара к халджа. Мудир и ещё десяток барсулов держались рядом – сумерки уже сгустились, так что в руках у каждого из них был горящий факел и дрожащий красный свет заливал дорогу.

– Куда мы? – С надеждой спросил Айдарук, заметив, что путь их лежит в сторону йорта эсегелей.

– К эльтабару. – Коротко ответил отец, и Айдарук поперхнулся изумлённым возгласом.

– К эльтабару? – Переспросил он. – За… зачем?

– Всё узнаешь.

Йорт эльтабара занимал весь правый берег Булгар-су, вольготно раскинувшись от Агиделя до окраины халджа, где на уступчатом склоне холма три больших озера, плавно перетекая одно в другое, закрывали дорогу к южным воротам, что служили единственным ходом в чалэм. Он стоял на вершине холма и нависал над городом, словно хищная птица над жертвой. В небольшой цитадели за стеной из бревенчатых срубов, заполненных землёй и камнем, прятался кермен-тудун, а вокруг него полукольцом стоял два десятка домов. Свободно входить в чалэм могли только они, булгарам – даже эльтабару – это строго воспрещалось. Конечно, никто из горожан не горел желанием навестить тудуна или его цепных псов, но зато в цитадели, на самой вершине холма рос жертвенный тополь – главная святыня всех булгар, вековой исполин, кроной своей подпиравший небо. Так что каждый год перед чумар боткасы всюду в городе – на пристани, в торговых рядах, йортах патшей и домах простых булгарцев, говорили об одном: допустят ли их к священному древу, чтобы отблагодарить богов за покровительство и попросить у них помощи в будущем.

Разговоры эти не миновали и вновь прибывших барсула. Каждый, кого встречался им на пути, после первых вопросов ни о чем, обязательных для соблюдения приличий, неизменно заводил речь о предстоящем празднике. Турумтай же в таких случаях больше слушал и прямых ответов не давал, пожимал плечами, качал головой и цокал языком, всячески выражая согласие с собеседником. Но ничего не говорил, а если кто-то начинал вдруг ругать тудуна и заведённый им порядок, патша торопился скорее двинуться дальше.

– А что, если и правда, в этот раз нас не пустят в чалэм? – Спросил Айдарук, после очередной такой встречи.

Турумтай бросил на него косой взгляд и недовольно поджал губы.

– Даже я ещё не родился, когда в Булгаре появился тудун. – Сказал он после долгой паузы. – И пока такого не бывало. Ни разу.

– А если вдруг? – Настаивал Айдарук. В его понимании отец уходил от ответа лишь потому, что и сам сознавал справедливость таких опасений. Это добавляло Айдаруку уверенности, и он порывисто продолжил. – Не пойму, чего мы их терпим? Каждый год собирается столько джигитов, а этих… Их ведь всего ничего. А они мало, что взяли себе лучшие промыслы…

Айдарук осёкся, не находя нужных слов, чтобы выразить гнев. Но Турумтай лишь снисходительно улыбнулся. Да, сколько патша себя помнил, тудун и его люди всегда собирали дань с ремесленного люда, чьи бистэ начинались у западных ворот и, переходя одна в другую, кое-где сливаясь друг с другом, тянулись вплоть до Кичи-Чулман. Гончары, скорняки, кузнецы, ювелиры – все они платили десятину не эльтабару, а хазарскому кагану.

– Тудун, Айдарук, это наша защита. – Спокойно сказал Турумтай.

– От чего?

– От набегов тех же буртасов.

– Хороша защита! – Ядовито усмехнулся Айдарук. – А где же она, когда грабят наши осламки?

Турумтай сокрушённо вздохнул.

– Потеря каравана – убыток. Иногда большой. Но это не горящие бистэ и бусы. А если б не защита кагана, они горели бы каждый год. – Турумтай помолчал, иногда бросая косой взгляд на сына, который играл желваками. – А караваны… Что ж, это зависит от нас. Если Тенгри и боги помогут нам, всё переменится. К лучшему.

У ворот йорта их тоже встречали. Люди эльтабара взяли коней и провели гостей во дворец: первый, на половину утопленный в землю этаж был сложен из огромных каменных глыб и служил основанием для всей постройки. Над ним поднимался второй уровень – из обожжённых кирпичей на глиняном растворе. Из его стен тут и там выходил дым курных печей, а так же несколько загнутых вверх труб – это было зимнее жилище. А третья часть представляла собой большой бревенчатый дом с большими окнами и открытой террасой, где эльтабар обычно жил в летнюю жару.

Пройдя по длинным коридорам с множеством поворотов, дважды поднявшись по узким крутым лестницам, барсула, наконец, оказались в просторном зале, где три потолочные матки опирались на столбы, вмурованные в пол. Центр его занимал большой достархан, под которым шипел свежезасыпанным углём сандал. Протянув к нему ноги в мягких чёботах, на горе курпачей сидел сам эльтабар. Его сухая фигурка тонула в подушках, и над достарханом виднелась лишь крупная голова, почти лишённая волос – только белоснежная бородка длинной кисточкой свисала на тощую впалую грудь. Простой наряд хозяина – овечья безрукавка поверх обычной рубахи – ясно говорил гостям, что их принимают по-домашнему, как друзей.

Турумтай отвесил низкий и долгий поклон. Айдарук, прежде сроду не бывавший на подобных встречах, повторял за отцом, стараясь ничего не упускать. Ответив сдержанным кивком, эльтабар жестом пригласил обоих подойти ближе. В свете лучин, тлевших в медных светцах по обе стороны стола, Айдарук увидел странную картину. Перед эльтабаром в два ряда стояли фигурки животных. Айдарук быстро догадался, что это тотемы племён и больших родов, но почему они стоят не в один ряд подле друг друга, как это было обычно, а разделились на две шеренги, понять юноша не мог.

– Что ж. – Начал эльтабар. – Вот что выходит пока. Большая часть темтюзи согласна нас поддержать. Кое-кто из суваров. Но если прибавить к ним вас, барсула, наберётся только патшей.

Голос звучал глухо, эльтабар говорил медленно, устало и после каждой короткой фразы замолкал. В очередной паузе он внимательно посмотрел на Турумтая.

– Так что если ты не убедишь эсегелей, боюсь, на совете нас ждёт крах. Что скажешь?

Турумтай ответил не сразу. Сначала долго гладил бородку, изучая фигурки на столе, потом провёл большим пальцем по шраму.

– Да, это будет не просто. Но Шура-вар теперь просто не узнать, так что нам есть, чем поторговаться.

– Хорошо. Если нас поддержит Эрнук, то с ним и большинство эсегелей. – Эльтабар взял фигурку орла из дальнего от себя ряда и переместил в ближний. – Тогда силы уравняются, может, у нас будет даже чуть больше. Но всё равно, это будет слишком шатко. Любой голос может изменить решение совета.

– Согласен. – Кивнул Турумтай. – Потому попробую перетянуть к нам ещё и нухратов.

– Нухратов? – Удивился эльтабар. – Пешкан вряд ли согласится.

Турумтай едва заметно улыбнулся.

– Как сказать. Тут Айдарук привёз мне кое-что, чем можно заплатить Пешкану.

Турумтай бросил короткий взгляд на сына, призывая его подтвердить. Но тот лишь пожал плечами – он вообще не понимал, что происходит. Вроде все слова, что говорили отец с эльтабаром, были знакомы и понятны, но суть их беседы оставалась для Айдарука непостижимой.

Турумтай продолжил.

– Пока не будут говорить, чтоб не прогневать Тенгри, но… Надежда есть.

– Что ж, это хорошая новость. – Постановил эльтабар и впервые за весь разговор что-то похожее на улыбку мелькнуло на его сухом измождённом лице. – А когда будет ясно?

– Пешкан уже здесь? – Вопросом ответил Турумтай.

Эльтабар кивнул.

– Уже неделю.

– Тогда не буду тянуть. – Постановил Турумтай. – Навещу его прямо сейчас.

Глава шестая

– О чём вы говорили? – Спросил Айдарук, едва они вышли из кермен-эльтабара.

Турумтай не ответил. Он молча шагал по каменной дорожке к воротам. Но когда до них оставался десяток шагов, вдруг остановился. Булгар уже спал, окутанный звонкой чуткой тишиной. Кудлатая махина туч, пластаясь почти по крышам, затянула небо от края до края, заволокла луну и город растворился в непроглядной тьме осенней ночи. Лишь Агидель широкой бледно-серой лентой виднелась у подножия холма – даже холодный липкий мрак, поглотивший всё живое, не в силах был погасить серебристый свет великой реки.

Турумтай взглянул на своих людей, что ждали у открытых ворот, и качнул головой. Взяв сына за локоть, он развернулся и медленно пошёл прочь обратно, вглубь йорта. Айдарук терпеливо ждал, глядя на отца, который смотрел себе под ноги так внимательно, будто боялся оступиться во мраке.

– На совете после праздника, – наконец начал Турумтай, не поднимая головы. – Эльтабар предложит всем племенам пойти в Итиль одним караваном.

Айдарук замер, будто упёрся в невидимую стену. Он живо представил себе вереницу из сотни судов и попытался прикинуть, сколько в таком караване окажется стражи. Обычно в одной лодке размещалось десять-пятнадцать человек, среди которых были кормщики, гребцы и прочие мастера, без которых в дальней дороге не обойтись. И коль скоро каждое племя отправляло вниз по реке пять-шесть осламок, воинов для охраны в поход выходило совсем ничего. Потому и становились грузы лёгкой добычей буртасов, иной вождь которых приводил до тысячи джигитов. Попробуй, отбейся от них столь малым числом. Но если все роды́ пойдут одним большим караваном, то соберётся столько стражей, что булгары сами смогут кого угодно обратить в бегство. Все странности последних дней разом сложились для Айдарука в одно большое полотно. Стало понятно, зачем в Шура-варе такая пристань и новые мастерские, зачем отец привёз туда запасы еды и, главное, почему сосватал Каракыз за безобразного сына Ямурсы. Теперь всё встало на места.

Айдарук, наконец, выдохнул и посмотрел на отца горящими глазами. Турумтай улыбнулся.

– Мы задумали это давно. – Тихо сказал он и, выпустив локоть сына, направился опять к воротам. Айдарук поспешил за ним. – Не мог рассказать раньше. Даже тебе. Слухи быстрее ветра, а тудун не должен был узнать об этом раньше времени. Теперь, за неделю до совета, таиться нет смысла. Эльтабар уже говорил с десятком патшей, и шила в мешке не спрячешь. Как бы ни хотелось. Так что пришло время делать всё решительно и быстро.

Они вышли за ворота. Сонные барсулы сразу оживились, стали суетиться, подвели лошадей. Уже поставив ногу в стремя и вцепившись в конскую гриву, Турумтай снова обратился к Айдаруку.

– Так что сейчас ты вернёшься в усадьбу и с Байбатом отберёте лучшую пушнину – в дар Эрнуку. Завтра в полдень, мы идём к нему в гости.

В голове Айдарука яростно ухнул гром и его раскаты заглушили всё, что дальше говорил отец. Эльтабар, караваны, патши, пристань Шура-вара. Ещё миг назад это всё без остатка владело его существом, занимало все его мысли, но теперь померкло, съежилось, как береста в огне, и рассыпалось в прах, едва прозвучало одно только слово – Эрнук. И словно эхом на него отозвалось другое – Бийче. Уже завтра в полдень он увидит её и даже сможет поговорить. И ни о чём другом, думать Айдарук уже не мог.

Турумтай тем временем легко прыгнул в седло и, велев всаднику с факелом ехать вперёд, чтоб освещать дорогу, повернул коня к западным воротам, где находилась усадьба Пешкана.

Нухраты встретили их вежливо, но без радости. Пешкан, который сам вышел им навстречу, радушно улыбался и кланялся на каждом слове, но при этом в его карих глазах, всегда чуть сощуренных и блестевших подслеповатой слезой, виделось напряжение зверя, который пытался понять, кем ему предназначено стать в грядущей охоте – хищником или добычей. Пригласив гостя к достархану, где не осталось свободного места от угощений, хозяин не преломил лепёшек, положив их целыми, а буза в больших пиалах оказалась тёплой, как моча. Любому, кто знал этикет, это ясно говорило, что ему здесь не рады. Потому Турумтай и не стал тянуть, сразу перешёл к делу:

– Ты же понимаешь, что перелог мы так просто не отдадим?

На короткий миг Пешкан ощерился, но быстро взял себя в руки, хотя и добродушная улыбка на лице уже не появилась.

– Перелог? Не знаю, о чём ты. – Красивый грудной голос звучал уверенно и ровно, но пальцы правой руки мелко барабанили по колену подогнутой под себя но. Пешкан с невинным выражением лица пожал плечами. – Мой сын Кантимер говорит, что они чистят девственный лес. Никакого перелога.

– Давай не будем тратить время на пустые споры. – Спокойно предложил Турумтай. – Когда наши люди покидали подсеку в последний раз, а это было восемь лет назад, они зарыли на поле горшок с глиняной табличкой. На ней всё записано. Кто, где, когда. Если мы их выкопаем на глазах старейшин, это докажет, что там всегда был наш перелог. Тогда уж, ничего вам не поможет и кайтару, уж поверь мне, будет немаленький.

Это был сильный удар, и Пешкан не сумел скрыть истинных чувств. Он сжал губы и прикрыл глаза с таким болезненным стоном, что Турумтаю даже стало его жалко – проигрывать достойно пожилой нухрат-патша так и не научился.

После долгого молчания Пешкан наконец тяжко вздохнул и уже собирался что-то сказать, но Турумтай опередил его, не дав сделать глупость, после которой дальнейший разговор потерял бы всякий смысл.

– Но если вам так нужно это поле, я готов уступить.

Удивление на лице Пешкана быстро сменила растерянность, а её – недоверие.

– Как это? – Наконец спросил он скрипучим голосом, в котором следа не осталось от прежней твердости.

– Да вот так. – Турумтай равнодушно пожал плечами, в то время как Айдарук, от удивления открыв рот, не мог его закрыть. – Я попрошу старейшину рода, и они забудут про подсеку. Кантимер ведь сказал, что рубит девственный лес? Ну, вот. Пусть так и будет.

Пешкан успел прийти в себя и хитро усмехнулся:

– Ну, а взамен?

– А взамен – мелочь. – Турумтай пожал плечами и продолжил так уверенно и твёрдо, словно не допускал отказа. – На предстоящем совете ты поддержишь эльтабара.

– Что? – Пешкан опять ненадолго потерял дар речи. – Поддержать? А… Это… Ну… В чём?

– Он хочет, чтобы отныне все осламки шли в Итиль одним караваном.

Пешкан сначала изумлённо открыл рот, а потом присвистнул.

– Ай, да эльтабар. Вот, стало быть, чего удумал. Ну-у-у-у, это понятно. Больше лодок – больше стражей. Больше стражей – меньше потерь, а значит, больше подать с проданной пушнины. Мелкие патши, опять же, будут рады пристроиться в крупный караван, под защиту сильных. И ради такого они станут даже верными рабами эльтабара. Молоде-е-е-ц. Мудро. – Постановил Пешкан, и, встрепенувшись, поднял глаза на Турумтая. – Зачем это эльтабару понятно. Но зачем это тебе? Почему ты ради этого хочешь отдать перелог?

– Говорят любопытство – кошку губит. – Попытался отшутиться Турумтай.

Но Пешкан лишь качнул головой – им двигало не просто любопытство. Он хотел убедиться, что не слишком дешево продаёт свой голос на совете. Если для Турумтая так важно помочь эльтабару, что он готов отдать за это перелог, может, с него можно получить гораздо больше?

– Мои повозы тоже грабят. – Спокойно пояснил Турумтай. – В прошлом году две осламки, в позапрошлом – одну. Мех, что я потерял за два этих года, с лихвой окупил бы урожай с подсеки. Вот и вся причина.

Пешкан громко и деланно рассмеялся, давая понять, что не верит Турумтаю. Тот понял, что так просто нухрата не взять, и решил зайти с другого бока.

– Дело, конечно, твоё, но… тебе не всё равно? Для нухратов это выгодная сделка. Ты поддержишь эльтабара, взамен получишь перелог. И главное, никто в Булгаре об этом даже не узнает. – Вдруг Турумтай так подался вперёд, что они почти столкнулись головами, и добавил почти шёпотом. – Ну, или про наш спор узнают все.

Эта был удар, с адской точностью нанесённый в самое больное место – показную весёлость Пешкана словно ветром сдуло. Он зажал между пальцев мясистую нижнюю губу и стал мять её так, будто это ягода, из которой нужно выдавить сок. Глаза его при этом то сужались до едва приметных щёлок, то расширялись до размера лесного ореха. А Турумтай в этот миг готов был поклясться, что может угадать каждую мысль Пешкана.

Сейчас, после последних сказанных слов, для нухрат-патши стало неважно, что задумал эльтабар и почему на самом деле Турумтай помогает ему. Даже спорная подсека больше не волновала Пешкана. А вот что будет, когда все узнают, как бесславно для нухратов завершилось дело с перелогом…

Пешкан даже передёрнул плечами и сморщился, только подумав, как станут зубоскалить патши и старейшины всех родов.

– На что Пешкан только надеялся, глупец?

– Молодец Турумтай, щелкнул по носу наглеца.

– Да уж, размазал барсул нухрата как соплю по стенке.

– И поделом ему. Овца барсу не ровня.

Рукавом домашнего халата Пешкан смахнул со лба холодный пот – ему трудно было представить что-то страшнее таких разговоров. И когда он посмотрел на Турумтая, тот уже не сомневался, что нухрат-патша согласится.

– Ну, так что? – Спокойно спросил Турумтай. – Уговор?

Пешкан с такой решимостью схватил протянутую руку, что Турумтай испугался, как бы хозяин не решился на драку. Но нухрат-патша объявил сдавленным хриплым голосом:

– Уговор.

Глава седьмая

Ранним утром двадцать третьего дня Казана ае, едва над Востоком забрезжил рассвет, окрасив верхушки леса багрянцем, Айдарук, Ушапай и Чуксар покинули йорт барсулов в Булгаре. Когда они прошли через халжда и спустились к берегу реки, Ага-Базар уже проснулся и бурлил шумным людским морем. Проныра Чуксар, знавший все закоулки торговых рядов, провёл друзей прямиком в квартал зерге́ров и уверенно указал лавку с самым лучшим товаром.

Оказавшись внутри приземистого сруба, Айдарук долго ходил вдоль длинного стола, где на чёрном бархате лежали тонкие браслеты и массивные наручи из серебра; серьги с разноцветными камнями в изящных завитушках драгоценного металла; венцы с таким хрупким орнаментом, что казалось, он рассыплется даже от дуновения ветра; ошейники в россыпях жемчуга и зерни. Выбрать из всей этой прелести что-то одно оказалось не такой простой задачей и Айдарук, отродясь не видевший подобной красоты, дойдя до конца стола, тяжело вздыхал, жмурился и тряс головой, а затем молча поворачивал и шёл обратно. На пятом проходе он чуть замедлил шаг у одной вещицы, но лишь зацепив её взглядом, всё же пошел мимо. В следующей попытке на том же месте он уже задержался и посмотрел на украшение внимательней, но всё же двинулся дальше. На седьмой попытке, остановившись, почесав затылок и мечтательно вздохнув, вроде уже шагнул в сторону, но потом резко развернулся и надолго застыл.

Чуксар, который давно потерял терпение и раздражённо приплясывал чуть в стороне, тихо ругнулся, подошёл к другу и заглянул ему через плечо. Оказалась, что внимание Айдурука привлекла нагрудная подвеска. Крупный серебряный круг с золотым плетением узора, в нижней части которого закреплены были шесть длинных цепочек и на конце каждой – фигурка утки.

– Пффф. – Чуксар удивлённо вскинул брови и толкнул Айдарука плечом. – Уверен?

По древней традиции нагрудную подвеску с утками девушке мог дарить только жених. А если это делал посторонний юноша, то это был равнозначно сватовству. И если в простых семьях такая дерзость могла сойти парню с рук и даже привести его к успеху, то среди патшей подобная выходка, скорее всего, обернулась бы бедой. Уж тем паче, если речь шла о барсула и эсегелях, давно питавших неприязнь друг к другу.

Айдарук, который без того терзался в сомнениях, от слов Чуксара растерялся ещё больше. Он оглянулся за поддержкой к Ушапаю, и тот с готовностью отозвался – многозначительно повёл бровью. Но глядя на него Айдарук так и не понял, одобряет гигант выбор друга, или призывает одуматься.

Айдарук покачал головой и надолго закрыл глаза, а когда вновь открыл их, протяжно выдохнул и махнул рукой. Вскоре, оставив в лавке десять соболей, он вышел на улицу с большой шкатулкой в руках, и троица поспешила обратно к йорту.

В полдень, когда зенитное солнце пробилось сквозь толщу свинцовых туч, подрумянив их свинцовое брюхо, отряд барсула оказался у ворот усадьбы самого богатого эсегеля. Судя по количеству батыров, что в дорогих доспехах несли караул у ворот, Айдарук догадался, что Эрнук заранее знал о предстоящем визите. Удивляться не приходилось. Эрнук, всё же, не Пешкант, к нему вряд ли выйдет заявиться нежданным. Подумав об этом, Айдарук вспомнил свою безуспешную попытку попасть в йорт сразу после Нардугана. В груди сладко заныла от предчувствия скорой встречи и вместе с тем, чувства тревоги – как оно выйдет на этот раз.

В сопровождении десятка своих людей и стражников Эрнука они миновали сад, где пучками торчали стебли малины, разлапились кусты северного винограда, крючьями голых веток скребли небо яблони и вишни. По мощёной камнем дороге подошли к двухпролётной лестнице, что кончалась просторным крытым крыльцом, над которым в порывах лёгкого ветра на длинном шпиле вертелся раскинувший крылья орёл.

Эрнук несказанно уважил гостей, лично встретив их у порога, да и во время приветствий говорил учтиво. Но при этом держался так, что всем своим видом, каждым жестом и вежливым словом давал понять: они не друзья, и никогда ими не будут. Приняв подарки, что любого другого патшу привели бы в восторг, Эрнук лишь молча поклонился в знак благодарности, а потом велел домашним слугам вынести ответные дары. Турумтай, поняв, что подношения эсегелей оказались чуть ли не втрое дороже, заметно помрачнел, хотя и старался не выдать своих чувств. А уж когда Айдарук положил перед Эрнуком шесть отборных соболей, сверкавших превосходным мехом, хозяин отблагодарил и восхитился на словах, но, бросив на шкуры мимолётный взгляд, красноречиво усмехнулся. А его старший сын Самур, стоявший чуть позади, даже не сдержался и презрительно фыркнул.

Правда, уже в следующий миг надменные улыбки сошли с удивлённых лиц эсегелей. Без единой запинки, скороговоркой признавшись хозяевам в безмерном уважении и почёте, как то предписывал этикет, Айдарук вдруг замялся, смущённо откашлялся, а потом неожиданно для всех попросил разрешения поговорить с Бийче. Сбиваясь и путаясь в мыслях, он рассказал про их встречу на мосту в минувший Нардуган и объяснил, что хотел бы лично попросить прощения у случайно обиженной девушки. Озадаченный Эрнук повернулся к старшему сыну и тот, тоже обескураженный, кивком подтвердил правдивость рассказа. Качнув головой, Эрнук холодно посмотрел на Айдарука и под короткой бородкой с отливом серебра заходили желваки. Но всё же через миг, повернувшись к слуге, он велел привести племянницу.

Слуга торопливо выбежал из покоев, где повисла гнетущая тишина, в которой равномерными щелчками разносился хруст – это Самур нервно щёлкал пальцами, не сводя злобно сверкающих глаз с Айдарука. Эрнук тоже буравил его изучающим взглядом и даже Турумтай, забыв, что как вежливый гость должен бы спросить хозяев о делах и здоровье, смотрел на сына с недоверием и плохо скрываемым страхом. А тот, хоть и сидел расправив плечи и высоко держа голову, внутри весь съежился и сжался, на чём свет стоит ругая себя последними словами за глупую выходку. Сердце пудовым молотом стучало в груди так часто, что удары сливались в один сплошной гул. Холодный пот выступил по всему телу, так что рубаха стала мокрой насквозь и прилипла к покрытой мурашками коже. Время, что для остальных сейчас стремительно летело, для Айдарука будто остановилось и, казалось, прошла целая вечность, в которую юноша успел сотни раз умереть и снова воскреснуть, прежде, чем в покоях, наконец, появилась Бийче. Она ненадолго задержалась у порога, робко осмотрела мужчин, сидевших за достарханом, и скромно потупившись, легко бесшумно заскользила по мягкому ковру. Синий бархатный кафтан плотно облегал изящную фигурку с едва заметным бугорком девичей груди, а за плечами, по ровной, струной натянутой спине в бессчётном множестве рассыпались косички тёмно-медного оттенка.

Едва девушка вошла, Айдаруку показалось, что в комнату залил яркий свет летнего солнца, но когда Бийче остановилась рядом с дядей, оказавшись в двух шагах от юноши, в глазах у него потемнело, ибо он с ужасом осознал, что напрочь забыл подготовленную речь. Ещё утром, совсем недавно, он помнил её на зубок и повторял, как заведённый, ни разу не запнувшись. Но теперь в звенящей голове остались лишь отдельные слова и глупые бессвязные фразы.

– Вот, наш гость, сын уважаемого Турумтая, хотел тебе что-то сказать. – Объяснил Эрнук и снова взгляды всех собравшихся устремились на Айдарука.

Повернулась к нему и Бийче, в глубине её зелёных глаз попеременно мелькали страх, недоумение и любопытство.

– Я… Когда Нардуган… Там, на мосту. – Глухо пробурчал Айдарук, едва ворочая вдруг окостеневшим языком; каждый звук давался с трудом и будто застревал в пересохшем горле. – Тогда из-за маски… Ну, и вот…

Бийче растерянно смотрела на красного, словно рак, незнакомого юношу, взмокшего от волнения и смущённо прятавшего взгляд. Она догадалась, что он хотел за что-то извиниться, но понять, за что именно из его бессвязных слов было просто невозможно. И всё же упорство, с которым незнакомец продолжал свою странную речь, не могло оставить девушку равнодушной, так что её поначалу просто изысканно-любезная улыбка с каждой новой фразой становилась чуть теплее, даже ласковей. Это ободрило юношу и, успокоившись, он даже вспомнил начало заготовленной речи. Но именно в это время вмешался Самур.

– Это тот герой, что залупил тебе снежком, помнишь? – Нетерпеливо подсказал он.

Брови Бийче взметнулись вверх, глаза потемнели и полыхнули гневом.

– Ах, вот как!? – Спросила она, и её лицо тут же вновь обратилось холодной маской.

Но как ни странно это только подстегнуло Айдарука. Метнув в Самура молнию испепеляющего взгляда, он заговорил уверенно и твёрдо.

– В знак моего почтения, уважения и будущей дружбы, я прошу тебя, Бийче, племянница Эрнука, принять от меня, Айдарука из племени барсулов, этот скромный дар.

Айдарук сунул руку за ворот рубахи и достал шкатулку. Торопливо открыл её, что-то быстро поправил внутри и, опустившись на одно колено, под общий изумлённый вздох протянул к Бийче раскрытую ладонь, на которой серебром сверкало ожерелье.

Теперь онеметь пришёл черёд Бийче. При виде нагрудного кольца с завитками украшений, золотой вязи орнамента и тончайших цепочек с подвесками, она, не в силах оторваться от неземной красоты, смогла сказать лишь одно слово:

– Мне?

Айдарук кивнул и даже улыбнулся, чувствуя, как по телу побежала тёплая волна.

Раньше всех в себя пришёл Эрнук. Он первым разглядел на подвесках фигурки уток и за короткий мимолётный миг в голове его ураганом пронеслись десятки мыслей. И от одной из них патша испуганно вздрогнул. Ведь если сейчас Бийче примет ожерелье, юный барсула сможет считать её своей невестой, а себя – зятем главы эсегелей. Поменявшись в лице, Эрнук громко откашлялся, чтобы привлечь внимание Бийче и как только она повернётся к нему, знаком, жестом, взглядом приказать племяннице отказаться от подарка. Но в тот же миг, когда он уже хотел заговорить, Бийче, словно заворожённая дивной красотой и тонкостью работы, сама не понимая, что творит, шагнула вперёд и протянула к юноше левую руку. Айдарук улыбнулся и бережно выложил украшение в маленькую девичью ладонь. Глаза Бийче озарились восторгом, тонкий пальчик с заострённым ноготком заскользил по орнаменту нагрудника, потом прошёлся по цепочкам и вдруг замер, наткнувшись на маленьких серебряных птичек. Девушка вскинула на дарителя глаза, полные удивления и вместе с тем испуга. Но встретив уже спокойный и твёрдый взгляд Айдарука, она зарделась и пусть на мгновенье, но всё же прежде, чем смущённо опустила взгляд, губы её дрогнули в лёгком подобии улыбки.

– У-ухххх.

Это сдавленно прохрипел Турумтай, зажмурившись, будто среди ночи его резанул по глазам яркий солнечный свет. Самур, беззвучно шевеля губами, раз за разом повторял все проклятия и ругательства, которые мог вспомнить. Эрнук, повесив голову, кончиками пальцев тёр переносицу. Наконец, он протяжно выдохнул, встрепенулся, словно проснувшись от громкого звука, и заговорил глухо, будто не своим голосом.

– Что ж, извинения состоялись. А теперь, племянница, ты можешь вернуться к своим делам. – Сказал он тоном человека, который жутко устал и едва находит силы для разговора. Но уже через миг, добавил привычно твёрдо и властно. – Ступай.

Девушка вздрогнула, бегло взглянула на дядю, потом увидела красного от гнева Самура и Турумтая, что с холодной яростью смотрел на сына. Только тут до Бийче дошло, наконец, что сейчас произошло на самом деле. И главное, она поняла, что это случилось не по воле старших, без их договора между собой. Это – итог лишь дерзкого порыва юноши, что стоял сейчас перед ней. Она с удивлением взглянула на него ещё раз и с трудом узнала его. Это был всё тот же Айдарук, испуганный и смущённый, но в глазах Бийче теперь он выглядел отважным батыром, который ради неё посмел бросить вызов законам племени и самым могущественным людям булгарской земли. Однако, не успела она подумать об этом, как ужас, рождённый осознанием последствий, поднялся из глубин её души и ледяной волной разлился по телу.

– Ступай. – Настойчиво повторил Эрнук, и Бийче даже вздрогнула, так резко и сурово прозвучал голос дяди. – Самур, проводи сестру.

Повторять Эрнуку не пришлось. Самур решительно поднялся, в два широких шага оказался рядом с Бийче и, подхватив её под руку, бесцеремонно поволок прочь. Девушка не сопротивлялась, едва успевая перебирать ногами, чтоб не упасть.

Эрнук проводил их взглядом, и даже когда молодые люди скрылись в проеме двери, ещё долго тёр ладони друг о друга, пытаясь сосредоточиться, настроиться на предстоящий разговор о важном.

– Что ж, наверняка, тебя привело ко мне дело? – Наконец, заговорил он, уже думая о законах гостеприимства, по которым обязан был сначала расспросить гостя о всяких мелочах.

– Да, да, дело. Конечно. – Спохватился Турумтай, тоже постепенно приходя в себя. Понимая, что в присутствии сына важный разговор теперь уже не мог сложиться, как того хотелось, он коротко распорядился. – Ступай, скажи Байбату… Эмм… Просто ступай.

Айдарук уже сам стал понимать, что натворил. Он и не думал об этом, когда решил сделать подарок, по сути, не знакомой девушке. А вдруг, у неё есть жених, да ещё из важного влиятельного рода? Всемогущие Боги, чем тогда обернётся его глупый необдуманный поступок? А сколько новых, непредвиденных трудностей прямо сейчас возникнет у отца с задуманным делом. И лишь из-за того, что сын оказался чрезмерно влюбчив и не смог обуздать порыв мальчишеской страсти.

Под грузом этих мыслей Айдарук на глазах поник плечами и ссутулился, так что даже во взгляде отца строгое осуждение на короткий миг сменилось состраданием. Айдарук уронил голову, что вдруг стала нестерпимо тяжёлой, ни с кем не прощаясь, медленно поплёлся к выходу, через шаг спотыкаясь о длинный ворс ковра.

– Итак? – Сказал Эрнук, когда нарушитель спокойствия вышел.

– Ты уже знаешь о задумке эльтабара? – Вопросом ответил Турумтай.

Эрнук ответил не сразу. Сначала сделал несколько глотков из чаши с прохладной бузой, потом долго кончиками пальцев гладил ёршик бороды.

– Я понимаю, чего хочет эльтабар. Понимаю, зачем это вам, агиделям. Особенно, тебе. – Эрнук улыбнулся и покачал головой. – Шура-вар превратиться в золотую жилу. Так что вас я понимаю. Но зачем это мне?

– Ты тоже теряешь осламки. – Осторожно вставил Турумтай.

– Не так много, чтобы из-за них самому вешать себе на шею ярмо. – Возразил патша эсегелей. –Мои корабли получше ваших – больше и быстроходней. Ауданов на них вдвое больше, чем у вас. Общий караван выйдет слишком большим и медленным, а неповоротливый зверь – для хищника лёгкая добыча.

– Медведь тоже медленнее зайца. – Возразил Турумтай. – Но кого в лесу боятся больше?

Эрнук опять помолчал, задумчиво глядя на Турумтая. Тот оставался на удивление спокойным, хотя разговор явно шёл не так, как он рассчитывал. И это беспокоило Эрнука, ибо означало, что барсула выложил ещё не все свои доводы.

– Нет, объединятся с вами мне ни к чему. – Наконец, постановил Эрнук, чтобы вынудить Турумтая раскрыться быстрее. – И другим эсегелям тоже. Убытки от такой сделки перевесят выгоды.

– Как сказать. – Турумтай повёл бровью и тоже взял большую пиалу с бузой.

Пригубив напиток, он одобрительно чмокнул, осторожно вернул чашу на место и тщательно протёр мокрые усы. Всё это время эсегель терпеливо ждал с равнодушным выражением лица, хотя в душе проклинал гостя за неторопливость. Наконец, Турумтай продолжил.

– А что, если лодки из Чирмыша смогут чиниться и стоять в Шура-варе сколько угодно, и вообще не платить это. И ещё получать любой нужный запас.

– Тоже без платы? – Мгновенно оживился Эрнук.

– Ну-у-у-у. Не совсем, конечно. Скажем, плата может быть меньше обычной.

– И на сколько? – Деловито спросил Эрнук и Турумтай дружелюбно улыбнулся.

– Это можно обсудить. Времени у нас много, а под хорошую бузу и такое угощение говорить с умным человеком – удовольствие.

Эрнук усмехнулся и кивнул, давая Турумтаю понять, что достойно оценил его умение вести переговоры:

– Что ж, тогда давай поговорим.

Глава восьмая

Осенний вечер стремительно опускался на Булгар. Остывшее светило краем коснулось зелёной полоски земли и сумрак, выбравшись из вековых лесов, стал наползать на город. Вскоре оранжевый диск полностью скрылся за горизонтом, и тёмный туман, поднимаясь вверх от реки, сначала лёг на Армян-бистэ и Ага-Базар, потом усадьбы патшей и хоромы эльтабара, а в самом конце – на три озера, пронизанных тонкой нитью Булгар-су, словно бусины леской. И только чалэм на вершине холма пока нежился в золотистом свете уже зашедшего солнца. Но вот последний багровый луч скользнул вниз по бревенчатым стенам дворца и в прощальном привете розовым бликом задержался на мутном стекле большого окна в личных покоях тудуна. Тот стоял у глубокого проёма стрельчатой формы, плечом упираясь в косяк, и молча смотрел на почти невидимый город. Сейчас, опустевший, затихший, сжавшийся в маленький чёрный комочек, халджа напоминал чужаку хитрого зверя, хищника, что прикинулся покорным и беззащитным, чтоб усыпить бдительность легкомысленной жертвы. А уж тогда… Карюк, правнук славного Тармача, что век назад водил хазарское войско брать Дербент, очень давно жил в Булгаре и знал его норов слишком хорошо, чтобы доверять этому затишью.

Тудун горько хмыкнул и отошёл от окна. Прямоугольник его личных покоев по длине делился надвое. С одной стороны он тонул в тусклом перламутре умиравшего дня, проникавшего сквозь оконный проём, а другую заливал дрожащий красный свет. Он исходил от пламени над устьем четырех глиняных горшков, закреплённых на высоких треногах. Они стояли по углам просторного топчана, который был обит разноцветной парчой, а сверху завален горой атласных курпачей и шёлковых подушек.

Чуть волоча левую ногу, когда-то пронзённую вражеской стрелой, Карюк медленно прошёл через весь покой от окна к топчану и, кряхтя от боли в боку, где каждую осень свербела давно зажившая рана, устроился на мягкой подстилке, спиной откинулся на подушки и прикрыл глаза. Именно в такой позе он любил думать. А подумать сейчас было о чём.

То, что эльтабар хочет объединить все речные обозы в один большой караван, который не смогут ограбить буртасы, тудун узнал давно – десяток его наслухов регулярно доносили об всём, что говорилось в главном йорте города. Поначалу Карюк не отнёсся к этим замыслам всерьёз. За те шестнадцать лет, что он был здесь тудуном, разнородные племена булгар не впервые пытались хоть о чём-то договориться. Но сделать этого ни разу не смогли. Однако, события последней недели встревожили Карюка не на шутку.

Во-первых, в Шура-варе появилась новая пристань и по рассказам очевидцев, причалить к ней могла сотня осламок разом. Платил за эту роскошь эльтабар – из общей булгарской казны. И судя по тому, что платил щедро, в этот раз он всерьез полагал двинуться дальше пустых споров на совете.

Во-вторых, совсем недавно оказалось, что хозяин Шура-вара сосватал сына за дочь патши Турумтая. Это значило, что барсула уже на стороне эльтабара и будут действовать с ним заодно. А из этого, вытекало в-третьих.

Четыре дня назад нухрат-патша Пешкан закатил пир, напился бузы и стал бахвалиться перед гостями, что отобрал у барсулов жирный кусок – большую плодородную подсеку в спорных пограничных землях. И ведь как легко отобрал! Нухраты просто пришли на пустой перелог и захватили его. А когда Айдарук привёл большой отряд барсулов, чтобы взять своё обратно, старший сын Пешкана просто прогнал их. И те ушли. Сбежали, поджав хвосты, как трусливые щенки от волка. И даже сам Турумтай после не решился тягаться с Пешканом. А как же. Знал, что кишка тонка, потому отступил, не настаивал даже на суде старейшин.

Последние три дня об этом судачил весь Булгар. Однако, Карюк прекрасно знал, что за коварный змей этот Турумтай, и сколько пустого бахвальства живёт в мелкой душонке Пешкана. Потому тудун не сомневался, что патша барсулов уступил подсеку не просто так и на предстоящем совете Пешкан отдаст свой голос эльтабару.

А в-четвёртых вовсе появилось только вчера, когда Турумтай навестил Эрнука, чьё слово могло повлиять на всех эсегелей. Сначала человек из окружения Эрнука поведал тудуну, что во время разговора двух патшей к ним приводили племянницу Эрнука. И вернулась она сама не своя – весь вечер витала где-то в облаках, невпопад отвечала, о чём бы её не спросили, и всё любовалась какой-то вещицей, которую торопилась спрятать, едва к ней кто-то подходил. Слушая этот рассказ, Карюк ясно вспомнил, как чуть раньше доносчики с Ага-Базара передали слух, всколыхнувший всех торговых людей: сын Турумтая Айдарук, заплатив щедрую цену, купил серебряный женский нагрудник, да не простой, а с утками.

Соединить эти звенья в цепь Карюку не составило труда. Породнив Турумтая с Эрнуком, эльтабар получал в свою копилку ещё один голос. Да такой, что мог перевесить все остальные. И почему на это соглашался патша эсегелей, тудун тоже понимал. Главная причина – пристань в Шура-варе. Без неё Эрнуку не обойтись и Турумтай, как новая родня Ямурсы из Шура-вара, наверняка, пообещал отдать будущему свёкру часть новых причалов.

Карюк открыл глаза, рывком поднялся с подушек и повертел головой, разминая затекшую шею. Потом громко хлопнул в ладоши и тут же, словно только и ждал сигнала, в покоях возник старший булыкчи тудуна. Он бесшумно пересек комнату и в полупоклоне замер у топчана.

– Скажи-ка. – Обратился к нему Карюк, жестом разрешая разогнуться и даже сесть. Советник послушно опустился на ковёр, но голову не поднял. – А что эта… Ну, как её? дочь Эрнука.

– Племянница. – Поправил булыкчи, но Карюк раздражённо отмахнулся.

– Неважно. Что она?

– Говорят, несказанно хороша собой. – С готовностью отозвался советник, но тудун опять перебил его.

– Да плевать. Сколько ей?

Булыкчи замялся и развёл руками.

– Вроде, пятнадцать.

Тудун облегчённо вздохнул – законы предков позволяли знатным хазарам брать девочек в жёны именно с этих лет. Да и сама эта, как её там? Судя по всему, вполне созрела, коли к ней сватался этот, как его? А раз так, то Карюк будет бить врага – его же оружием. Ведь родство с хазарским тудуном, потомком Тормача, троюродным племянником кагана, посулит Эрнуку куда больше выгод, чем союз с Турумтаем, всего лишь патшой одного из племён.

– Начинай готовить сватов. – Постановил Карюк. – И завтра же, они должны быть у Эрнука.

– Эрнука? – Растерянно переспросил булыкчи.

– Да. Надо любой ценой привязать его к нам. И способа надежней, я не вижу. – Карюк заметил на лице советника тень сомнений, и решительно спросил. – Ну, чего?

– Да простит господин меня, недостойного, за дерзость, но… Привязать Эрнука? Да ещё так, женившись на дикарке? Зачем?

– Чтобы помешать эльтабару. – Терпеливо объяснил Карюк.

– Но он хочет всего лишь…

– Запомни, мой глупый друг. – Спокойно перебил Карюк. – Мы здесь хозяева лишь потому, что средь булгар до сих пор нет единства.

– Но караваны…

– Любой путь начинается с первого шага. Если сегодня они объединятся для защиты караванов, то завтра смогут сделать то же – против нас. Так что не спорь, мой мудрый советник. – Тудун снисходительно улыбнулся и откинулся на подушки. – Всё, займись делом. Не мешай мне думать.

Глава 3

Келен ае – октябрь.

Саулчан – сопляк, щенок

Кушка-ту – Лысая гора.

Куллер-утравы – остров озёр.

Глава девятая

Когда в светлеющем небе над лесом тонкой полоской прорезался краешек жёлтого диска, в промозглой тишине осеннего рассвета вдруг слаженным хором зазвенели сотни голосов. Это жрецы оповещали людей, что наступил первый день Келэн ае, и каждый, кто слышит этот древний как мир напев – женщина и мужчина, малый и старый, слабосильный калека и первый богатырь, последний нищий и главный богатей – все, как один должны поспешить к трём озерам на склоне в центре города, дабы отблагодарить богов за прошлое и попросить у них помощи в будущем.

На берегу среднего озера в загоне уже ждал почётной участи жертвенный бык. Вращая красными глазами, с трубным рёвом тряся головой и копытом взрывая землю, он носился вдоль жердяной ограды, из-за которой в него тыкали палкой или хлестали хворостиной по спине. Когда обрядовая песня смолка, отзвучав три раза, ворота открылись и разъяренный исполин устремился вперёд, мстить людям за неволю и униженья. Однако перед ним возник десяток конных храбрецов. Когда-то давно, во времена, от которых теперь остались только легенды, бесстрашный Аудан точно так же встал на пути ужасного Кепкея – могучего единорога в три человеческих роста, которого Шурале, дух засухи, голода и смерти, сотворил из своего медного клыка, чтоб уничтожить всё живое на земле. И теперь, много веков спустя, уже новые батыры повторяли тот великий подвиг, чтобы о нём никогда не забыли потомки спасённых людей.

Управляя лошадьми без рук, лишь движением колен, удальцы проносились мимо быка, почти касаясь его боков и на скаку вонзая в них короткие копья. Ревя от ярости и боли, рогатый гигант носился по полю, но пока он гнался за одним обидчиком, его уже настигал другой, и тогда ещё один стальной наконечник с хрустом входил меж рёбер. С каждым новым ударом страшный зверь двигался всё медленней, всё чаще отдыхал меж яростных забегов, и рёв его всё больше походил на предсмертный хрип. И вот после очередного попадания, уже обречённый бык покачнулся, осел на передних подогнувшихся ногах, и под восторженный вой толпы завалился на бок. К нему тут же подбежали жрецы: одни читали над умиравшим животным молитвы, другие набирали в особый сосуд густую чёрную кровь, третьи вырезали из ещё живого тела куски мяса. Быстро покончив с привычным делом, жрецы под песни и пляски двинулись к открытым воротам чалэма, чтобы там, на вершине кургана развесить лучшие части туши по веткам священного тополя, а землю вокруг него окропить жертвенной кровью.

На этом кончилась общая часть праздника, и толпа распалась – теперь предстояли развлечения, среди которых каждый мог выбрать то, что по душе приходилось именно ему. Так что народ реками и ручейками стал растекаться в разные концы халджа, на окраины бистэ и к берегу Рабига-куль, где на огромном лугу самые смелые ловкие юноши готовились состязаться в кок-буру. По трое всадников от каждого племени выстраивались кру́гом шириной ровно сорок шагов, а в его центре лежал только что зарезанный баран. Он то и был главной целью всех удальцов. Им предстояло по сигналу жреца броситься вперёд, чтобы первым подхватить с земли ещё теплую тушу, а потом, пробившись через строй соперников – а они обязательно будут мешать и даже попытаются отнять добычу – добраться на другой конец озера и там подвесить принесённое в жертву тело на врытый в землю столб – символ священного дерева.

Тот, кому это удавалось, становился истинным героем в глазах мужчин, и получал от юных прелестниц восторженные взгляды и улыбки. Так что каждый юноша стремился попасть в число участников кок-бура и, конечно, мечтал о победе. Один Айдарук не ждал такого подарка судьбы.

После визита к Эрнуку, он вообще думал, что отец тут же отправит его домой, с глаз домой. В тот вечер Турумтай вышел из усадьбы эсегелей хмурый, как осеннее небо перед дождём. Когда он исподлобья посмотрел на Айдарука, того прошиб озноб и голова сама втянулась в плечи. Ему показалось, что отец сейчас ударит его или даже стеганёт плёткой вдоль спины. Но Турумтай поступил ещё хуже – лишь покачал головой, а потом, не сказав ни слова, зашагал прочь.

За неделю, что прошла с того дня, Турумтай ни разу не встретился с сыном и даже на совет, собранный накануне праздника, его не позвали. Так что Айдарук не сомневался – отстаивать честь племени на кок-бура в этом году будет не он. Однако, когда старейшины разошлись и в усадьбе уже спали все, кроме воротной стражи, неожиданно Турумтай сам явился к сыну.

– Завтра возьмёшь Серого. – Объявил он без долгих предисловий и Айдаруку стало трудно дышать.

Серый был лучшим скакуном в конюшнях барсула. Три года назад отец отдал за жеребёнка десять сороков отборных соболиных шкур – безумная цена. С тех пор он вырос в превосходного коня: Стать, мощь сочетались в нём с изяществом и небывалой грацией. Только Серый мог с места, без разбега легко перемахнуть через стену в три кадама высотой, а когда пускался в галоп, со стороны казалось, что он вовсе не касается земли.

Прежде на Сером ездил только патша – другим это не позволялось. Потому слова отца так поразили Айдарука. А Турумтай помолча, глядя на сына с жалостью и надеждой одновременно, а потом тихо добавил.

– Ты знаешь, что стоит на кону.

Айдарук понимал. Ещё бы. Ведь кок-буру – не просто забава для удальцов. В конной сшибке за тушу барана определяется воля богов. Так что победа Айдарука будет означать, что великий Тенгри любит Турумтая, одобряет всё, что он делает и обещает помочь во всем, что он задумал. А такая подсказка богов могла стать доводом для тех патшей, что ещё не решили, кого поддержать на грядущем совете.

– Спасибо, отец. – Сказал Айдарук и голос его дрогнул. – Я не подведу.

– Только попробуй. – Ответил отец, не сдержав улыбку. – Тогда уж точно не видать тебе этой… Бийче.

Айдарук чуть не бросился вслед отцу, чтобы повиснуть на его плечах, обнять и прошептать в самое ухо: спасибо. И хотя он сдержался, но в душе дал себе клятву, что обязательно победит в завтрашнем кок-бура.

И вот, близился решающий час. Серый под отцовским седлом дрожал от возбуждения, бил копытом и фыркал, призывая людей начать побыстрее. Айдарук втиснулся в двуслойный стегач, надел пышную баранью шапку с толстым слоем ваты внутри, и натянул лишённые пальцев перчатки из особой кожи, мягкой, но очень прочной. Рядом кружились Ушапай и Чуксар – никто не сомневался, кого именно возьмёт в помощники сын патши. Чуксар был уже полностью готов сам и дважды успел проверить снаряжение Айдарука, потому помогал Ушапаю, который возился с ремнями так неспешно, будто скачка намечалась на завтрашнее утро.

Айдарук ласково потрепал Серого за густую гриву и бросил взгляд на берег озера, где на длинных скамьях под навесами из ткани сидели патши, старейшины и славные джигиты, не раз побеждавшие в кок-бура прошлых лет. Турумтай и Байбат тоже были там. Но если дед внимательно следил за каждым движением внука, то отец не смотрел на сына, да и сказать по правде выглядел отстранённо. Айдарук понимал причину. Сейчас все мысли отца занимал предстоящий совыет, исход которого решался в том числе и здесь. И Айдарук в который раз за это утро дал себе слово победить любой ценой.

В том, что рядом с тушей барана он окажется первым, Айдарук не сомневался – столь резвого коня, как Серый, нет ни у кого. Но потом ещё предстояло выбраться из общей свалки и не столкнуться с теми, кто попытается преградить ему путь, когда он помчится к заветному столбу. Айдарук повернулся к друзьям, обхватил их за плечи и, склонившись, зашептал как можно тише, чтобы случайно не расслышали соседи.

– Головой в стену биться лишь дуракам можно, у них лоб крепкий. – Повторил Айдарук любимую присказку Байбата. – Так что когда схвачу барана, защищайте меня не от тех, кто будет наседать спереди. Разгоните всех, кто окажется сзади. Я не поскачу по короткой дороге. Развернусь и нырну вот туда.

Ушапай и Чуксар посмотрели на место грядущей схватки. Размеченный жрецами круг лежал между озером и небольшой промоиной. Из-за такого расположения кто бы ни завладел бараном, путь его всё равно лежал бы по узкой полоске земли, где пришлось бы пробиваться через плотный строй соперников. При этом овражек, по которому весной стекали талые воды, глубоким шрамом тянулся к самому лесу и проходил чуть в стороне от заветного столба. Правда, обрыв в том месте был особенно высок и крут, так что выглядел почти неприступным. Но только не для Серого.

Мгновенно оценив замысел друга, Чуксар зарычал от удовольствия и стал приплясывать в предчувствии скорой драки. Даже Ушапай одобрительно кивнул.

– Если вы задержите их хоть на миг, Серого никому не догнать. – Продолжил Айдарук, чувствуя, что сердце начинает колотиться быстрее. – Главное…

– Эй, ты! – Внезапно послышалось сзади.

Айдарук обернулся и увидел старшего сына Эрнука. Чуть позади него плотным строем стоял десяток джигитов. Все они были в праздничных одеждах, да и наряд Самура ясно говорил, что участвовать в скачках он не будет. Но взгляд Айдарука приковал то, что эсегель держал в руках. Айдарук сразу узнал шкатулку с клеймом ювелира на крышке.

– Забери свою дешевую безделушку. – Грубо выпалил Самур, протянув шкатулку Айдаруку. – И больше никогда не суйся к моей сестре. Она больше не хочет тебя знать.

Айдарук, растерявшийся под таким напором, сначала протянул было руку, но едва коснувшись дерева, отдёрнул её и убрал за спину.

– Подарок брала она. – Произнёс он, с трудом глотая подступивший ком. – Если так, пусть сама и вернёт.

Самур только усмехнулся, показав ряд плотных белоснежных зубов под рыжеватым пухом ранних усов.

– Ну, вот ещё. Невесте тудуна не пристало говорить со всяким сбродом.

– Сбродом? Ах, ты… – Чуксар рванулся вперёд, но Ушапай удержал его, схватив за плечо.

– Невеста тудуна? – Переспросил Айдарук и даже сам не услышал свой голос.

За один миг в душе его всё перевернулось. Праздник, кок-буры, даже предстоящий совет. Всё померкло, исчезло в пустоте, среди которой он вдруг оказался. Лишь одна мысль жгла его нестерпимым огнём: Бийче – невеста тудуна.

Меж тем Самур, устав ждать, просто отшвырнул шкатулку. Деревянная коробочка ударилась в грудь Айдарука и тот, не думая, подхватил её на лету.

– Прощай, саулчан.

В этот раз Ушапай не успел поймать Чуксара. Тот метнулся вперёд, раздался хруст сломанного носа и Самур осел на подогнувшихся ногах. Тут же один из эесегелей ударил Чуксара, но тот успел поднырнуть под руку и сам всадил кулак сопернику под дых. А когда через миг сразу трое парней всё же прижали Чуксара к земле, шум начинавшейся битвы перекрыл боевой клич Ушапая. А услышав его, увидев отбивавшихся друзей, уже Айдарук, не до конца понимая, что происходит, всё же кинулся в гущу свалки. Одно мгновенье и завертелась кутерьма, в которой уже никто не пытался разобраться, где свои, а где чужие. Дрались даже те, кто не знал, с чего всё началось и кто всё это начал. В облаке пыли мелькали руки и ноги, а вопли боли тонули в победных криках

Про кок-бура уже никто не думал. Старейшины повскакали с мест, пытаясь вразумить молодёжь словом, а один из патшей, врубившись в гущу драки, стал стегать всех без разбору плетками по спинам. Но на юношах была защитная одежда и плётка им почти не вредила, зато когда один из ударов случайно задел круп Серого. Без того испуганный скакун, истошно заржав, сначала встал на дыбы, а затем, не разбирая дороги, прямо через толпу дерущихся помчалась прочь. А за ним, ответив трубным рёготом, как один устремились все остальные кони. Их пыхтящая топочущая лава понеслась к озеру, прямо к навесу, вокруг которого суетились старейшины и патши.

Увидев это Турумтай бросился к Серому. В этот миг он сам не смог бы сказать, что двигало им в больше степени: желание спасти седых старцев, не успевавших сбежать с пути обезумевших животных, или страх за дорогого коня, который мог свернуть себе шею. Так или иначе, Турумтай выскочил наперерез и в невероятном прыжке повис на шее скакуна, вцепившись ему в гриву. Серый, подчиняясь сильным знакомым рукам, сбавил ход, но тут же его настиг весь табун. Один из них задел Турумтая боком, праздничный халат зацепился за луку седла и в следующий миг мощный рывок свалил патшу на землю, прямо под копыта мчащихся коней. Те, кто видел, что произошло, заметались вокруг смятого навеса, но большинство даже не заметило беды. Площадка кок-бура тонула в пыли и надрывном рокоте драки.