Ленинградский панк бесплатное чтение

Предисловие от автора

Давайте что ли знакомиться. Меня зовут Антон Соя и я старпер, хвастун, авантюрист и графоман. В 16 лет я окончил школу и послал свои стихи в популярный ленинградский журнал «Аврора». Честный и ответственный редактор прислал мне в ответ письмо, в котором по-доброму посоветовал заняться чем-либо более доступным моему скудному интеллекту. Я внял его совету и собрал панк-группу, в которой пел свои нелепые тексты. В застойные восьмидесятые, будучи юным поэтом-анархистом, я проповедовал панк-рок купчинским аборигенам, в результате чего случилась группа «Бригадный Подряд», промелькнувшая в рок-н-ролльном небе яркой кометой и потухшая еще быстрее, чем вспыхнула. Через десять лет, в середине 90-х, я случайно реанимировал «Подряд», и лет пять подряд играл в их продюсера, записывал им альбомы, снимал клипы, вытирал их блевоту и кровавые сопли и устраивал концерты. Иногда нам платили деньги, только чтобы группа не играла сегодня в клубе. Я написал для «БП» пару десятков текстов. Некоторые из них стали известны в исполнении Юрия Юлиановича Шевчука и Миши Горшенёва. Я спродюсировал сольный альбом Горшка, чтобы на деньги от его продажи купить комнату ставшему бомжом первому вокалисту «БП» Коле Михайлову. Я катал Джонни Лайдена-Роттена на кораблике по Неве, где он весело отплясывал под очередную реинкарнацию «Бригадного Подряда». Я провожал в последний путь Малькольма Макларена на Кемдэнском рынке в Лондоне. Я устроил в клубе «Спартак» антифашистский фестик со страшными радикалами из Лондона группой Fun-Da-Mental. Я стоял на сцене «Нашествия» с музыкантами «ДДТ» и в полном охуцепенении смотрел-слушал, как море людей поет-скандирует песню «Попса» на мои слова. Я открыл с другом Цоя, Рыбы и Свиньи – Игорем Панкером – агентство «Русская Музыкальная Мафия» и десять лет продюсировал-промоутировал абсолютно разные, но неизменно талантливые группы: «МультFильмы», «Кукрыниксы», «Башаков», «Бригадный Подряд».

Меня носило и бросало по жизни, как клизму в водовороте. Я брал автограф на своих штанах у великого БГ и парился с ним в бане на Фонарях, я сидел на фестивалях рок-клуба рядом с Виктором Цоем и читал свои глумливые стихи про попсу Аните Цой в ее загородном доме, я тусовался в Будапеште за сценой фестиваля Sziget с Лемми Килмистером и Билли Джо Армстронгом, и подрабатывал литнегром у певицы Валерии, я ездил на гастроли с группой «Ленинград» и брал разрешение у Иосифа Кобзона на ротацию троллящего его панковского клипа на МTV. Я знатно наследил в культурном гумусе. Режиссер Максим Пежемский спер из моего сценария фамилию для самого известного гея в «Нашей Раше», Мишка Башаков вставил в свою самую известную песню строчку про мой день рождения в бандитской бане, Вера Брежнева, вдохновившись моей книжкой «Порок сердца», влепила в свой клип раскрывающуюся молнией кожу на спине у модели, гопники в заплеванных подъездах играли на гитарах моего «Ивана Факова», а я распивал чаи в гостях у Василия Ливанова, Тамары Миансаровой и Виктора Чижикова, и давал в кабачке на Пятницкой советы неофиту Ване Шаповалову по сценографии его начинающей группы «ТаТу». Я собрал и издал десятитомную антологию поэзии русского рока. С 2007 года в различных издательствах вышло более 30 моих книг. Самая скандальная из них – «ЭмоБой» – продана тиражом в 135 000 экземпляров. В Сети ее скачало более миллиона человек. Больше дерьма, чем на нее, не вылили, наверное, ни на одну известную мне книжку. Зато у меня пара десятков писем от ребятишек, которые после прочтения «ЭмоБоя» отказались от мыслей о суициде. Я был воспитателем в пионерских лагерях, кормил животных на станции юннатов, дезинфицировал поезда, челночил, перевозил контрабанду, открывал агентства недвижимости и потом еженедельно разбирался там с бандитами, работал нанятым продюсером у совершенных бездарностей, управлял детским департаментом в одном крупном издательстве и заместителем главного редактора в другом.

У меня есть премия журнала Fuzz за лучшую новую группу («МультFильмы»), две премии за исполнение роли лучшего продюсера Санкт-Петербурга, «Золотой граммофон» за дуэт Егора Тимофеева с Людмилой Сенчиной, премия журнала «Собака. ru» 2013 за литературу (в составе руководства «Лениздата»), диплом за победу в конкурсе «Выбирают дети» в 2013 году за «Звёздочку», два шрама на голове от удара бутылкой по затылку, десять татуировок на туше, красавица-жена и умница-сын. Меня раз шесть пытались убить – застрелить, зарезать, размозжить голову, на меня упала глыба льда с крыши – спасибо выдернувшему меня из-под нее Панкеру, я четыре раза попадал в автоаварии, но почему-то при этом заработал только аэрофобию.

Так вот, общем и целом, вся эта информация совершенно не нужна вам для того, чтобы получить удовольствие от этой книжки – сборника моих произведений о таком еще совсем не изученном культурном явлении под названием «ленинградский панк».

Свин

На первый взгляд трудно представить себе два более противоположных понятия или явления, чем СССР и панк-рок. Но это только на первый. Если присмотреться к ним как следует, то тоталитарный режим, направленный на усреднение личности с выводом из культурной мясорубки гомогенной, позитивно настроенной и прекрасно управляемой серой массы, ходящей строем и строем этим гордящейся, и радикальное молодежное течение, протестующее против всех достижений взрослого мира и глумящееся над всем святым для разумного человека, вплоть до ценности жизни, не говоря уже о нравственности и религии, – прекрасная парочка, гармонично дополняющая друг друга. Жаль, что это видится только на большом временном расстоянии. А в конце семидесятых годов прошлого столетия представить себе появление юного панка в стране пионерии-комсомолии могли разве что братья Стругацкие. Но слово из песни не выкинешь, и панки в СССР существовали. И это была вовсе не диверсия ЦРУ, а самое настоящее природное самозарождение. Где же еще было появиться таким асоциальным гадам, как не в культурной столице трех революций, городе-порте с прекрасным пластиночным толчком у магазина «Юный техник», где и перезнакомились когда-то будущие культовые персонажи ленинградского панк-свинарника. Если культурной столицей СССР был Ленинград, то столицей Советской Панковии был ленинградский спальный район Купчино и соседствующие с ним части Московского района у кинотеатра «Планета», где (на другой планете) среди гопников вульгарис подрастали совсем уже совсем неимоверные зверюги типа Свина, Рикошета, Монозуба, Сапога, Панамы, Вилли, Болта, Удава, Книзеля и Доктора Джексона. Про кого-то из них все теперь благополучно забыли, а кого-то помнят благодаря ужасно записанным кривым музыкальным альбомам. О музыке советских панков говорить нечего, кроме того, что она была плохая по всем параметрам, за редким исключением, подтверждающим правило. Зато об их образе жизни рассказать можно много. Правда в этих историях сейчас настолько плотно переплелась с легендами, что отделить одно от другого даже хирургическим скальпелем стало невозможно. Но я попробую.

Они позорят наш район! Все персонажи этого эссе вполне могли бы красоваться на досках позора в советских парках культуры. Более того, их внешний облик уже тогда бессознательно косплеил эдакий собирательный образ асоциального типа, морального урода, тунеядца-хулигана. И тут нам никуда не деться без определения и разбора самого термина «панк». Забудем, что придумали его вовсе не музыканты, а нью-йоркские тусовщики, издававшие рисованную вручную газетенку с названием PUNK (в переводе на русский – ОТБРОСЫ, или ПЕТУШАРЫ, зависит от контекста), в которой они писали о самых разных группах, игравших в модном клубе CBGB. И вскоре завсегдатаи этого клуба стали называть все эти группы, игравшие самую разную музыку, панк-рокерами. Что, естественно, очень не нравилось музыкантам, но чем больше они боролись против этой клички, тем сильнее она к ним прилипала. Потом хитрый комбинатор Малькольм Макларен стырил приставучую кличку у нью-йоркских друзей и внедрил своим подопечным оболтусам из группы Seх Pistols, а его подружка, радикальный дизайнер одежды Вивьен Вествуд, окончательно помогла довыстраивать образ панка, ассоциирующегося с быстрым грязным протестным роком. Понятное дело, теперь при слове «панк» перед глазами у любого человека в мире сразу же встает чувак или чувиха в кожаной косухе и с ярким гребнем на голове, а у особо продвинутых – пэтэушник Сид Вишес, улыбающийся разбитым в кровь ртом. Что касается наших героев – ленинградских панков и в первую очередь Андрея Валерьевича Панова (Свина), то образ этот к ним совершенно не клеится, здесь совершенно особый колорит – натужно веселый бомж-алкаш в тельнике и с грустными глазами, а кроме тельника на нем из одежды только татуировки, а в руках бутылка водки и микрофон. Причем стал наш Свин панком еще до потуг Макларена – совершенно самостоятельно и своеобразно. А вот как так получилось, я и попробую вам рассказать.

Родился Андрюша Панов в интеллигентной семье балетных танцоров. Папа так вообще был звездой Кировского театра, и если бы не государственный антисемитизм, мешавший талантам Валерия Шульмана-Панова раскрыться в полную силу, не было бы у нас в стране группы «АУ». В 1974 году отец Андрюши эмигрировал в Израиль, чтобы начать свое восхождение к заслуженной всемирной славе блестящего хореографа, а четырнадцатилетний будущий Свин остался с мамой и принялся двигаться по наклонной, чтобы стать первым и самым главным панком всея Советского Союза. Папа присылал сыну-свиненку из Европы и Америки (где с успехом ставил балеты) модную одежду и пластинки, что, собственно, и определило его будущую жизнь. Кстати, отец Александра Рикошета Аксёнова («Объект Насмешек») был главным режиссером Театра Комедии. Отец Алекса «Оголтелого» Строгачёва («Народное Ополчение») – полковником, а мама, папа и дед Федьки «Бегемота» Лаврова («Отдел Самоискоренения») – художниками. Такие вот в культурной столице были панки. Но вернемся к Свину. Учиться Андрей не хотел – скучно, то ли дело пить сладкий портвейн и слушать Slade или Chicago с другими алко-меломанами из Купчино. В квартире Панова, как тараканы, завелись друзья из медучилища и с пластиночного толчка, все сплошь будущие музыканты и продюсеры, а также звезда киноандерграунда, отец некрореализма Женя Юфит. Никаким панком тогда еще на дворе не пахло, ребята из интеллигентных семей, золотые мальчики тупо бухали, но, в отличие от гопников, делали это стильно и с проявлением артистизма, коего у Андрея (как и харизмы) благодаря генам было навалом. Остроумный, добрый, смешной, он был душой этой компании и щедро раздавал клички: Пиночет, Монозуб, Дюша Маленький, Вонючий папа, Осел, Заколонный, Поднатруженный, Мотя, Килька, Юфа, Юфин сын, Юфин сын-сын, Солидный, Нехороший, Ай-Ай-Ай. Клички эти прилипали к людям на всю жизнь. Ну и себе придумал, конечно. И да, у Свиньи тогда водились деньжата. Он всегда был готов продать фирменные шмотки, присланные отцом, чтобы купить друзьям бухло. Один раз загнали фирменную косуху (просто не знали, что это за хрень, какая-то куртка мотоциклетная, не носить же такое модникам из Купчино).

Они сначала считали себя ковбоями: ходили в ушитой джинсне (раз все вокруг были в клешах), напивались и шли гулять по Купчино навстречу приключениям. Потом Юфа решил, что они «битнички», и все дружно стали носить перешитую одежду модников пятидесятых, попахивающую нафталином. Городские сумасшедшие принимали их за конкурентов. У Монозуба был огромный дог, главное, не кормить его перед прогулкой, тогда никакие гопники в округе были не страшны. От ментов дог не защищал. И вся компания стала постоянными клиентами местных обезьянников.

Как-то раз Юфа услышал по «Голосу Америки» песню Sex Pistols вместе с рассказом про панков, и началась новая эра. До компании Свина дошло, кто они такие, и хоть пластинок новых звезд им достать не удалось (пришлось временно довольствоваться Damned и Stranglers), решено было создать первую советскую панк-банду. Называться она, естественно, должна была круче, чем у англов, – «Автоматические Удовлетворители», подошло идеально. Выговорить название было невозможно, поэтому и музыканты группы, и поклонники всегда довольствовались аббревиатурой.

Свин быстро освоил гитару. Вопроса, кто будет лидером группы, ни у кого не возникло. Инструменты и аппарат, разместившиеся в его квартире, стоили Монозубу дешевле, чем их доставка. Вино и пиво текли рекой, квартирка на Космонавтов обрастала городской славой, а Свин получил славу всесоюзную – его пропечатали и припечатали в советской прессе. Такое отвратительное явление, как «панк» появилось и у нас, но как, как же это возможно? – недоуменно вопрошала газета. Идеологическая диверсия запада налицо! Главный самоназначенный моральный урод страны же в рядах строителей коммунизма чувствовал себя прекрасно. На самом деле никаким тунеядцем и бездельником Свин не был. С удовольствием работал несколько лет продавцом в магазине радиотоваров, благодаря чему обеспечивал друзей качественной аппаратурой. Да и талантами был явно не обделен. Как бы он иначе поступил в театральный институт на курс Игоря Владимирова. Правда, проучился меньше полугода – тусоваться с алко-музыкантами ему хотелось гораздо больше. Не царское это дело учиться. А Андрюша Панов к тому времени уже стал царем – Свином Первым и главным панком Ленинграда. Свинья был не только эпатажным и экстравагантным, иногда он бывал неожиданно душевным. Пошли однажды Федька Бегемот, Алекс, Пиночет и Свин навещать в дурку на Пряжке Фединого деда, безумного художника. Посидели, попили чайку, ну и ушли. Выходят из дурки, а Свина нет. Потеряли чувака! Оказалось, что Свин, когда все выходили, спрятался в шкафу и остался со стариком, чтобы всю ночь с ним о чем-то проговорить. Ну, вот просто понравился ему человек и все тут.

О Свине слагались легенды, творчество его еще было малодоступно, зато мифы передавались легко и быстро, как грипп. Песни «АУ» в основном были про бухло да про говно, а еще про шахиншахов и плохих людоедов типа Бокассы. Сатирическое творчество, полное ерничества и алкогольной самоиронии. Даже любовная лирика была такая же безбашенная, как сам Свин. Но песни про бухло и говно удавались Андрею лучше всего. С последним у Свина были особые отношения. С детства у него был слабый живот, периодически его подводивший. Вот идут они, например, с Панкером-Монозубом по Невскому, и скрутило Свину живот неожиданно, так, что бежит он в ближайший парадняк. Что, к сожалению, замечает проходящий мимо мент и нырк вслед за Свином. И вот видит Монозуб, как выходит Свин из парадняка, с торжествующей улыбкой несет в руках дымящиеся какашки и выбрасывает их в урну. А за ним мент выходит, совершенно ошалевший от такого представления. Даже арестовывать их побрезговал.

Так что по песням ли, по сказкам ли, но вся продвинутая питерская тусовка узнала о Свине великолепном. В том числе и великие БГ и Майк. В 80-м главными панками для тусовки Свина стал «Аквариум» со своим концертным грузинским альбомом. «Мочалкин блюз» и «Марина» – это было нереально круто для совка. Но БГ только поигрался в модный панк, оставив его на откуп Свину. Майк Науменко написал для Свиньи песню «Буй», которую тщетно пытался продать ему за пару бутылок портвейна. Зато Свин сам с удовольствием купил за бутылку песню «Комиссар» у своих друзей – Солидного и Нехорошего. Половину текста они стянули из журнала «Юность», а вторую придумали сами. Кто только не пел потом эту песню – Рикошет, Чиж и даже казацкие и военные хоры. Теперь она народная. «Эх, да конь мой вороной! Эх, да обрез стальной! Эх!»

Тусовка в квартире Свина разрасталась. Состав группы постоянно менялся. Кто там только не играл. Да что говорить. Именно Свин заставил скромного басиста Витю Цоя чуть ли ни на спор написать там первую песню. Так что великая постпанк-группа «Кино» появилась благодаря Андрюше Панову. Такая там образовалась кузница талантов. Ну и бухали по-прежнему, и веселились беспредельно… Одни грузинские вечеринки легендарные чего стоили. Только про них рассказывать теперь нельзя.

И была триумфальная гастроль в Москву, организованная модником Троицким. В столице-то панков к тому времени еще не было. Ну, то есть таких бравых алконавтов, как Свин и компания, там естественно хватало, но никто из них не отважился себя панком величать и асоциальную лирику в микрофон под гитарные риффы мимо нот выдавать. Ну и, конечно, харизму Андрюшину некому было переплюнуть. Ни в Москве, ни в Ленинграде.

Свину так понравился его панковский образ, что он из него решил вообще не выходить. Менялись жены, менялись музыканты, но не менялось уничижительное отношение к собственной жизни. Тусовки на Космонавтов становились все более дикими. Эпатаж дошел до ручки. Прописка в панки на квартире у Свина в середине восьмидесятых стала носить характер варварского живодерского обряда. Новоприбывший, желающий причаститься, стать настоящим панком, должен был своими руками задушить кошку. Жертву обычно выслеживали на улице. Затем расцарапанному кандидату приходилось натурально разделывать и готовить несчастное животное, а вся тусовка пробовала вареную кошатину. Я лично знаю приличных людей, которые с ужасом и ненавистью к себе вспоминают сейчас этот кошмар своей молодости. Как они могли тогда в такое вписаться? Им казалось, что это весело? Одна известная ныне телеведущая отведала тогда кошачьи яйца. И это при том, что Свин был добрейшим человеком и обожал собак. Алкогольная деградация личности? Протест против всего? Полная потеря нравственных ориентиров? Треш и угар? Да хрен его знает. Мне этот парадокс никогда не понять и не принять.

Однажды приехавший к Свину домой Панкер застал у него пару совершенно пьяных отпетых уголовников. Один тут же рассказал, что отсидел за изнасилование. «Это Постер и Тук, – объяснил присутствие гопников Свин, – и они в отличие от нас с тобой настоящие панки. Только еще не знают об этом».

Для Панкера предательством стало даже не то, что Свин вдруг стал тусоваться с гопниками, а то, что он дал им клички. Как ему когда-то. Какое святотатство! И они рассорились. Будто дети малые. Перестал Свин общаться и с резко ставшим бешено популярным Цоем. Витя позвонил ему, когда у него родился сын, хотел поделиться радостью, а Свин спьяну послал его на хер. О чем периодически вспоминал с сожалением. Самого Панова популярность ни своя, ни чужая не интересовала совсем. Ему нравился процесс разложения. Но не с художественной точки зрения, как Юфиту, а применительно к себе. Без всяких сожалений. Лозунг Малькольма Макларена «Живи быстро, умри молодым» Свин принял за генеральный план своей жизни. А может, просто стал заложником образа, и продолжал заниматься саморазрушением назло открывшимся с перестройкой возможностям. Не ради эпатажа, а потому, что по-другому не мог. Его товарищи, музыканты групп «Народное Ополчение и «Объект Насмешек», поехали в туры за границу, а Свин продолжал срывать свои концерты. Искусственно и искусно маргинализовался. Когда в августе 1988-го в Таллинн приехал Джонни Лайден-Роттен с проектом PIL, вся панковская туса Питера, млея от восторга, помчалась на фестик любоваться кумиром. Вся, кроме Свина. Который сказал, какой еще блядь на хуй Роттен, и никуда не поехал. А когда его вытащили в прямой эфир с концертом в «Программу А» на ОРТ, Свин показательно нажрался и половину эфира трупом валялся на сцене, не в силах ни стоять, ни петь. Но зачем? А вот чтобы не попсеть! Не дождетесь, суки! Зря он, что ли, демонстративно сжег когда-то альбом Boney М, за который выложил Мореману целых сорок пять рублей. Да уж, наш Свин однозначно был панком покруче Джонни Роттена. «Нравится – не нравится, а со мной не справиться! Асса!»

К сожалению, образ вечно пьяного народного любимца, скомороха в тельняшке, сыграл со Свином злую шутку – он совершенно перестал развиваться. И в музыкальном, и в лирическом смысле он остановился в начале восьмидесятых. Бывшие друзья взрослели, шли дальше, а Свин оставался трудным подростком, плюющим, а то и блюющим в лицо нового мира. Постепенно все это стало скучно. И грустно. Несмотря на три состава – «АУ», «Аркестр АУ» и «Шестьсот» – Свин стал своей тенью. С перестройкой и гласностью пришли лихие девяностые – все запреты слетели и Свиновская асоциальность, алкопротест, ненависть к ментам и буржуям стали вызывать скорее жалость, чем восторг. Свободы, с которой раньше ассоциировалось его творчество, вокруг стало столько, что хоть жопой ешь. Времена, когда можно было выскочить на сцену без штанов, плюнуть в камеру, крикнуть «Москвичи – хуй дрочи» и этим взять зал, прошли, на сцене уже столпились молодые, злые, талантливые, техничные панк-музыканты, им было, что сказать, надо было соответствовать, учиться, работать – да, да, не царское же это дело… Публика Свина из передовой постепенно становилась все маргинальней и маргинальней. В середине 90-х Свин все чаще выступал перед фанатами «Зенита» на их сборищах.

«Я парень вредный, я не помру!». Времена безбашенных тусовок прошли. На этот раз можно сказать, к счастью. Рядом со Свином появилась Ольга – верная подруга, она же директор группы, она же мать его дочери, которая родилась за две недели до его смерти – нелепой, до безобразия. В 38 лет Свин умер от перитонита. Живот все-таки его подвел. Хотя семья винит врачей. На похоронах в крематории друзья устроили драку прямо у гроба. Все ждали, что наш Уленшпигель вылезет из-под крышки, разнимет дерущихся и нальет всем пива, но гроб под адскую музыку крематория провалился в горящую преисподнюю…

Из всех историй про Свина я больше всего люблю эту. «АУ» долго не принимали в рок-клуб, потому что их хулиганские тексты невозможно было залитовать. В 87-м, когда все запреты вроде бы сняли, Свин все равно остался в черных списках, и его старый товарищ Панкер-Монозуб очень переживал по этому поводу. Он был одним из организаторов ежегодного фестиваля ленинградского рок-клуба во Дворце Молодежи и буквально поручился за Свина перед президентом рок-клуба Николаем Михайловым. «А вдруг он чего выкинет?» – беспокоился Михайлов. «Да ничего он не выкинет – он же разумный», – успокаивал его и себя Панкер. И вот идут Панкер с Михайловым по коридорам Дворца молодежи, там, где гримерки музыкантские расположены, и чуют их чуткие носы, что как-то изрядно там пованивает. Наверное, какие-то музыканты-придурки толчок забили. Ай-ай-ай, непорядок! И приводят их носы аккурат в гримерку «АУ», где музыканты свиновские – Ослик и Титя – отдыхают перед концертом, пиво из бутылок вкушают. Посреди гримерки ведро стоит и вонь страшная от него идет.

– Это что еще такое? – спрашивает ошарашенный Михайлов.

– Что? А, это-то? Это дерьмо. Полное ведро. – Гордо отвечает Титя. – Поставим его на сцену и включим вентилятор, чтобы запах в зал пер. Правда, здорово Андрюша придумал?

Михайлов хватается за голову. А Панкер в ужасе орет:

– Где этот, блядь, Андрюша?

– Понятно где, – говорит Ослик. – За вентилятором пошел.

Вентилятор Панкер в коридоре после непродолжительной борьбы у Свина отобрал. Зная Андрея с младых когтей, он прекрасно понимал, что в зрителей в тот день полетели бы не только миазмы. Так что больше Панкер за Свина перед организаторами никогда не вписывался. А я на том концерте был. Хороший был концерт – даже без вентилятора. И Свин отлично выступил. «Горбачев могучий разгоняет тучи, ну а я дождя, дождя хочу!»

Такой вот он был Свин, грустный клоун, жизнь свою пропил, спел ее как быструю панк-песню, на одном дыхании – весело, грязно, шумно. Жаль ужасно, что и наполовину он не раскрыл нам своих талантов.

Ленппанк

Самоискоренение – вот суть прогресса, самоискоренение – возможность погреться!

В начале 80-х у Свиньи и его «АУ» появляются последователи и реальные конкуренты. И хотя Андрей Панов так и останется в истории как первый панк в СССР, яркая (хоть и короткая) деятельность и весомый вклад в панк-движение Алекса Оголтелого, Рикошета и Бегемота заслуживают не меньшего внимания.

Все в том же спальном районе Купчино была школа, где доучивались в старших классах всяческие лоботрясы (и лоботряски), которых не вынесли в других школах. Смутьяны, лентяи, психопаты, творческие личности, склонные к депрессии – самые настоящие кандидаты в панки, сливались там в один плавильный котел. Там и встретились Бегемот, в то время еще Федор Лавров, талантливый музыкант и художник (еще бы нет с тремя поколениями художников в роду), и Рикошет, Саша Аксёнов, сын главного режиссера Театра комедии на Невском проспекте. Федя не нашел общего языка с одноклассниками и учителями в приличной школе с итальянским языком и в 13 лет объявил маме, что он панк, а Саша был отпетым двоечником и хулиганом (и уже тусовался с такими же обалдуями в «плохой» квартирке Свиньи на проспекте Космонавтов), которого из школы не выгоняли только из уважения к папе. Выглядел Саша соответствующе – длинный, сутулый, мосластый, на узком лошадином лице огромный нос, злые глаза и оттопыренная нижняя губа – типичная карикатура на хулигана в «Крокодиле». Драчуна и лентяя Аксёнова оставили на второй год в девятом классе, где он и встретился с Лавровым, раздался (беззвучный) взрыв, и мы с вами в результате этой встречи получили аж четыре панк-группы: «Резиновый Рикошет», «Отдел Самоискоренения», «Народное Ополчение» и «Объект Насмешек». Да чего уж там, и «Бригадного Подряда» тоже не было бы без этой исторической встречи.

Парни сразу подружились, а как иначе, если Федя вдруг понял, что в городе кроме него есть еще панки и некоторые даже играют свою музыку. Саша дал ему послушать кассеты со Stranglers и Police от самого Свина. Мало того, Свин, оказывается, дал Саше кличку Резиновый Рикошет, как же тут было не собрать группу со скромным названием «Резиновый Рикошет»? Тем более, что экзальтированная мама Феди полностью разделяла любые увлечения сына музыкой (лишь бы он не виделся со своим папашей-художником) и разрешила ему устроить в его одиннадцатиметровой комнате студию: грошовый аппарат, барабанная установка с заклеенной бочкой и погнутым хай-хэтом, электроорган, пианино и монофонический магнитофон «Нота». Там и был записан первый и последний альбом «Резинового Рикошета», после которого кличка Саши сократилась до второго слова (а позже для друзей он станет просто Рики). Лавров, например, свою кличку «Кот Бегемот» придумал себе сам, не дожидаясь благословения старших товарищей. Хотя в панки его все равно посвятил Свин в квартирке на канале Грибоедова: чинно, благородно, без обычных издевательств Андрюша соблаговолил принять Федю в официальные ряды ленинградских отбросов. Правда, Коту Бегемоту пришлось зачитать перед этим собственноручно придуманный и написанный «Манифест футуриста», после чего Рики и Свин нажрались портвейна, разделись догола, напрыгались под музыку и мирно уснули в Фединой кровати.

Вскоре Федя, умевший играть на всем на свете, захотел иметь свою группу – двум ярко выраженным лидерам стало тесно в одном коллективе. Свин посоветовал ему в качестве гитариста своего приятеля по имени Сапог. На гитаре красавец-сердцеед Сапог играл так себе, зато он посоветовал в качестве басиста в «Отдел Самоискоренения» (так незамысловато Федя назвал свою группу) крутого плютика Алекса Оголтелого, который поигрывал у Свиньи, но тоже хотел развиваться. Ох уж этот Александр «Оголтелый» Строгачёв – реальный фрик, бешеная белка, чертик с крашеной полуметровой челкой и вечно выпученными глазами, Пучик, сумасшедший санитар из дурки с бешеной активностью и немеряной харизмой. Да-да, Алекс действительно одновременно и работал в дурдоме, и периодически лежал там с разными психическими диагнозами, будучи психопатом, алкоголиком, наркоманом и клептоманом. Поладить с таким типом было нелегко, но у Феди все получилось – Алекс согласился играть в «ОС» с условием, что Федя будет послушно работать в его группе «Народное Ополчение» (придумал это классное название для группы Сапог, взяв его с улицы на Юго-Западе, где жил его собутыльник) и на халяву записывать ему альбомы. И понеслось! Рикошет ушел в армию, а Федя, превратившийся к тому времени из Кота Бегемота в просто Бегемота, за год записал несколько альбомов себе и пару-тройку Алексу. Сами записывали, сами оформляли бобины (пригодились Федины таланты художника), сами распространяли (естественным путем – друзья переписывали). Народ у Феди на квартире тусовался круглосуточно. Единственное, чего не терпел некурящий и непьющий Бегемот – это пьяных музыкантов. Алексу приходилось нелегко. Он то выпивал бутылку винтом перед заходом на студию, то делал нычки на лестничной площадке – выживал, как мог. Играли в их группах все, кто мог играть. Кроме постоянных – клавишника Ослика (теперь в «Алисе») и барабанщика и Димы «Волосатого» Бучина, на записи отметились соседи, знакомые, родственники соседей, соседи родственников. А также такие небожители, как Густав Гурьянов («Кино») и Свин, который мечтал, чтобы Бегемот записал ему альбом. Но не сложилось. Федю забрали в армию. Несмотря на то, что в свои 18 он успел жениться и завести дочь. Служить в планы пацифиста-анархиста Лаврова не входило, и он отказался принимать присягу, сорок дней провалялся привязанным к койке в дурке среди степей и был летом 1984 года комиссован со статьей. К тому же, к этому времени нон-стоп студия Бегемота развела такую бурную деятельность, что ей не на шутку заинтересовалось КГБ. В отличие от маргинально-асоциальных текстов Свиньи, анархо-панк Бегемот писал откровенно антисоветские агитки, выступал в них против войны («Войны для воинов, а с меня довольно») и даже всуе вставлял в свои матерные куплеты имена вождей («Выебли Европу Рейган и Андропов») – комитетчики офигевали от такой борзости и в течение года внимательно следили за творческим ростом музыкальных коллективов с улицы Римского-Корсакова. Даже не знаю, почему они сразу не пресекли их зловредную деятельность. Может, комитетчики сами были меломанами? Музыка у Феди, несмотря на дикие условия записи и говенный аппарат, получалась очень заводная. Алекс в своем «Народном Ополчении» записывал шизофреническое «ска», тоже очень бодрое. Но что бы там не творилось в головах у товарищей, курировавших наших панк-безумцев, вынести вывоз альбомов Алекса и Бегемота за границу они не смогли. Когда в августе 1984-го КГБ перехватило бобины с песнями ОС и НО у морячка, пытавшегося переправить наш корневой панк на свободу в пампасы, терпение товарищей кончилось, и музыкантов вызвали на беседу в подвалах серого дома на Литейном. Продержали всю ночь, а Диму Бучина, как и знакомого морячка, вообще сутки. Пугали так сильно, что отбили у Бегемота охоту к панк-року на долгие годы (он возобновил деятельность ОС только в нулевых XXI века). Если бы у Алекса к тому времени остались хоть какие-то здоровые доли мозга, он, возможно, тоже бы испугался. А так он отдохнул немножко, и вперед! Началась перестройка, и Оголтелый в гриме Брежнева и с отличными музыкантами прокатился по всей Европе с залихватской программой «Брежнев жив!» Потом, правда, затих, маргинализировался, упал на самое дно, жил в сквотах с бомжами, периодически воскресая ярким сгустком энергии на питерских сценах и обещая вернуться с новым альбомом, но нелепо скончался от последствий попадания под машину. Ему было 43.

Рикошет пришел из армии в разгар горбачевской перестройки, которую затеяли словно специально для Саши Аксёнова, чтобы он в революционном кожаном плаще, маша сабелькой, мог прокатиться по Невскому. Бегемот помог ему найти музыкантов в новую группу «Объект Насмешек». Любитель героических поз, кожаных штанов, оружия и драк в общественных местах («Эй, ну кто здесь не пидорас?») – настоящий ковбой Рикошет, пять лет выпевал со сцены лозунги, типа («Это время для нас!»), и даже успел сняться в главной героической роли в панк-вестерне «Дикий Восток» у режиссера «Иглы» Рашида Нугманова, но с началом 90-х его музыканты во главе с басистом Женей Фёдоровым (тем самым Ай-я-яем, когда-то тусовавшимся у Свина) пошли своим путем и создали замечательную группу Tequilajazzz. Рикошет, честно спевший еще в первом альбоме – «Я обожаю шокировать ханжей!» – остался не у дел, невзлюбил рок и НЭП, пробовал себя в рэпе, даже записал крутой трек «Мой город» со своим друганом Кинчевым, но вскоре ограничил творческую деятельность музыкальным продюсированием. Тихо жил со вдовой Цоя Марьяной и ее сыном, жил причем довольно странно – по полгода бухая, а по полгода изнуряя свое хулиганское тело спортивными тренировками, подсел на иглу после смерти любимой жены и умер стандартной панковской смертью (от передоза), захлебнувшись во сне блевотиной. Ему было всего 42 года. «Бляха-муха! Панк-рок!»

Федька «Бегемот» Лавров, самый талантливый и позитивный из этой компании, самый идеологически выдержанный ленинградский анархопункер, надолго перестал играть панк-рок. Игры в брит-поп в группе «Бегемот» не принесли ему славы, а женитьба на Активной Связистке – счастья. Дети-музыканты выросли и покинули страну. Бегемот стал Feddy. Долгое время всерьез занимался музыкальным продюсированием, не брезгуя выпускниками «Фабрики Звезд». Возродил в 2012-м «Отдел Самоискоренения», записал пару альбомов на злобу дня и укатил за границу. Свободный человек в свободном мире.

И последнее о панк-музыке Ленинграда 80-х. Я полностью согласен с Егором Летовым, который примерно году в 88-м говорил, что в Ленинграде есть только одна группа, играющая настоящий панк-рок, и это «Бригадный Подряд». Реально корневая пролетарская панк-банда, просуществовавшая в оригинальном (лучшем) виде всего около пяти лет, но в отличие от других – выжившая, переродившаяся и до сих пор играющая в панков на сцене. Первый их альбом записал и свел, аранжировал и сыграл половину партий Федька «Бегемот» Лавров в 1986 году. Привел Колю Михайлова и Димку Бабича к Бегемоту Александр «Сантёр» Лукьянов, которого за два года до этого притащил на квартиру на Римского-Корсакова, 99, Антон «Тося» Соя, то бишь я, потому что мы записывали там наш альбом группы «Беломор», который потом благополучно пропал, вернее истлел и рассыпался. Говорят, что панк-рок умер. Да и хрен-то с ним. Умер-шмумер, лишь бы был здоров! Всему свое время. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов, а мы с вами обязательно дождемся новых ебанутых панк-героев и еще попрыгаем под их песни.

Алекс Оголтелый

Это не признание в любви. Не претензия на истину. И не попытка очернения. Это просто хрен знает что – памяти Алекса Оголтелого. Изложенное ниже может оскорбить ваши нежные души. Рассказ основан на моих полустертых воспоминаниях, эмоциях и непроверенных фактах и никак не может считаться биографическим эссе. Тексты Оголтелого я тоже воспроизвел по памяти. Извините, если что.

В последние годы жизни Алекс Оголтелый (в миру Александр Львович Строгачёв) напоминал безумную старушку-бомжа. Были две таких городских сумасшедших бабушки, встреча с которыми в центрах доставляла истинное удовольствие любому гурману-визуалу: Алекс и гениальный композитор Олег Каравайчук. Но композитор был приличной старушкой, а Алекс – бомжихой-клоунессой, только что выбравшейся из грязного подвала. Но в каком бы ужасном состоянии он ни находился, оно нисколько не влияло на бодрость его духа. Он был Джокером до Джокера, чертовым петрушкой и в жизни, и на сцене. Бешено дергающейся веселой марионеткой с вечно выпученными глазами и стоящими дыбом волосами, местами выбритыми, местами крашеными. В любом состоянии, под любыми препаратами при встрече Оголтелый моментально узнавал меня и тут же делился насущными новостями. Этот неутомимый чертик всегда либо записывал, либо только что записал «самый охуительный» альбом (песни из которого а капелла могли быть тут же исполнены в парадняке на Невском или в вестибюле метро), ну и, конечно, всегда был готов выпить с тобой по этому поводу. А если выпивать ты не хотел, можно было просто дать Алексу денег. Ну а как не дать такому красавцу.

Помню, как я увидел его в первый раз. Незабываемое зрелище. Мы были в гостях у одноклассницы Аньки Лавровой (учиться в школе оставалось полгода), и там же в волшебной квартире на канале Грибоедова, где проживало третье поколение художников, одновременно с нами тусовалась безбашенная компания старшего брата именинницы – Феди. Он тоже раньше учился в нашей школе, но ему там стало очень скучно. Федина творческая душа рвалась наружу, одноклассники не разделяли его музыкальных вкусов и свободолюбивых взглядов на жизнь, и в результате он оказался в другой школе, среди подобных изгоев. Там он познакомился с Резиновым Рикошетом и Юрой Скандалом, понял, что он панк, и стал Котом Бегемотом. Но самым ярким пятном на совести строителя коммунизма в этой компании был не Федька, не Ослик и даже не Пиночет, а мелкий бес – Алекс Оголтелый. От него невозможно было отвести глаз. Ростом он был чуть выше крупного зайца и ни секунды не стоял на месте. Он сразу начинал общаться с тобой, как с лучшим другом, хотя был явно старше лет на пять – в то время это была настоящая пропасть, но только не для Алекса. Особо меня поразило, что на Алексе было надето три пары штанов! Три! Я в жизни больше не видел человека, скачущего по квартире в трех парах штанов. И мы скакали вместе с ним, зараженные его бешеной энергией и свободой, совершенно невозможными в 1983 году в стране, упорно строящей коммунизм из серых невзрачных кирпичиков.

Тогда я первый раз увидел живьем (а не в «Международной панораме») людей, нагло и безапелляционно называющих себя панками, советскими панками, черт их побери. Вслушайтесь только в эту адскую музыку слов. Хотя никакого бравирования именно панк-стилем не было, Федькина компания называла себя по настроению то панками, то битничками, то какими-то загадочными «плютиками». Может, плютики взялись от знаменитых Карлсоновских «плюти-плюти-плют»? Они были похожи на родственников Карлсона: взрослые (для нас) люди, которые, нарочито идиотничая, бесились, как дети в детском саду. Они играли. Играли музыку, играли словами, играли со своим внешним видом, всеми силами пытаясь эпатировать, шокировать, расшевелить наше заскорузлое унылое болото. Больше всего они были похожи на перемещенных во времени футуристов и чинарей, и я думаю, что братья Бурлюки, Маяковский и Хармс сотоварищи прекрасно влились бы в эту тусу. Но главное было не в эпатаже, а в творчестве. Они сочиняли песни и записывали их прямо на этой квартире. Посреди комнаты с ободранными обоями стояла барабанная установка, составленная из огромной замотанной скотчем «бочки» и разнообразного железа, там же жили комбики с самодельными электрогитарами, электроорган и раздолбанное пианино. На всем этом игралось, не жалея рук и ушей, и комната наполнялась колдовством. Одно дело было слушать дома ужасного качества записи «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка», и совсем другое – присутствовать, практически участвовать при шаманском обряде рождения новой песни. А для нас, желторотых школяров, все песни в тот вечер были новыми. Новыми, как и совсем неприемлемый для комсомольцев анархический образ жизни, который к ним прилагался. Алекс в своих трех парах штанов и футболке с самодельной надписью «Пора кончать», прыгал, доставая полуметровой крашеной челкой до потолка и орал свои «Травы-муравы», или «Тут я обкакался», а я скакал рядом с ним, раскрыв рот от изумления, пуча глаза и еще не понимая, насколько серьезно мне в этот вечер снесло крышу.

Одну песню с того домашнего концерта я запомнил надолго. Ну скажите мне, что это не обэриутская поэзия:

Вот такие это были кукурюкицины дети.

Группа Алекса называлась «Народное Ополчение», и в этом глумливом названии было больше правды, чем в названии одноименного проспекта. Постоянного состава в этом коллективе не было. В группе собрались и ополчились против серости будней самые разные представители великого советского народа. Отпетые хулиганы, интеллигенты в третьем поколении, золотая молодежь и пролетарии с Кировского завода – бездельники, тунеядцы, талантливые музыканты, играющие невообразимую смесь футуристических жанров, которую моя совесть сейчас ни к одному известному жанру отнести не позволит. Но они тогда считали, что это панк-рок. И мы, естественно, им верили. А что? Главное – это было нагло, весело, местами смешно и зажигательно. Чем не панк-рок? Жгло уши напалмом и выжигало мозг – настоящее народное ополчение. Концертов у них в те времена априори быть не могло. Да и само их существование выглядело эдакой временной нелепостью, недоглядом со стороны строгих властей. Кстати, о строгости. Фамилия у Алекса была Строгачёв. На вопрос о национальности Алекс напористо отвечал «Да!», сразу снимая всякие сомнения. При этом определить на взгляд его национальную принадлежность было совершенно невозможно. Он и на человека-то был только слегка похож – лупоглазый мальчик- инопланетянин со старческим спившимся лицом, змеящейся улыбкой и синяками под глазами, порой с двойными.

Несчастный отец этого существа был подполковником ракетных войск и идейным коммунистом, мама Генриетта Ивановна работала инженером. Какое-то время в середине 80-х Алекс жил с родителями на севере, на улице Манчестерской (или рядом с ней) – еще б ему не играть в рок-н-ролл! Ближайшим метро была «Площадь мужества», которую циничные панки-пересмешники именовали не иначе как «Площадь мужеложества». Учась на первом курсе, я пару раз ездил к Алексу в гости и возил своих новых друзей посмотреть на это чудо света. Вспомнить эти совместные тусовки нет никакой возможности, настолько мы были постоянно вусмерть пьяные, но вот что я отлично помню, так это его отца, который, открыв нам дверь, каждый раз, настойчиво, но напрасно пытался уберечь нас от общения с сыном:

– К Саше? Да вы знаете, кто он такой? Он… – старик (тогда для нас любой человек за сорок) осекшись и задохнувшись, отчаянно потрясал в воздухе рукой со свернутой трубкой газетой «Правда». – Идите лучше отсюда поскорей.

Мы знали. Отец Алекса тоже знал и пытался нас спасти. Но было поздно. За его спиной нарисовывался лютый карлик-клоун и мы с ним уносились в неведомые синие дали пропивать наши честные стипендии.

У Алекса было начальное медицинское образование. Одно время он работал санитаром, а может, даже фельдшером на скорой помощи. Не долгое, к счастью. Пока его с треском не выперли за то, что он пристрастился к баллонам с веселящим газом, служившим благим целям анестезии. Пока скорая мчалась на вызов, Алекс приводил себя в форму, тайком неоднократно припадая к вожделенным баллонам. Выскакивал из машины, как резиновый мячик, с носилками под мышкой и шприцем в руке он без всякого лифта обгонял врача и, врываясь в квартиру к пациентам, кричал что есть сил:

– Где больной? Кто больной?

Рассказывают, что некоторые старички и старушки при виде оголтелого санитара, вращающего глазами, мгновенно выздоравливали. Но чудодейственного Алекса все равно уволили. Не уверен, правда, что это реальная история, а не байка, рассказанная Алексом, или придуманная его многочисленными собутыльниками.

Таких баек были сотни. Реальность в жизни Алекса Оголтелого навсегда перепуталась с галлюцинациями. А что вы хотите от существа с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Фельдшер Александр Львович Строгачёв действительно работал в психиатрической лечебнице два через два и таскал оттуда пачками циклодол и всяческие нейролептики. Его альтер эго – плютик Алекс Оголтелый – периодически лежал в качестве пациента в той же больнице. Вот вам и Чехов с палатой номер шесть.

Алекс был ходячим мемом, когда и слова такого не было в помине. Он стал городской легендой, и количество историй о его безобразиях – веселых и отвратительных – просто зашкаливает. Некоторые из них напоминают городской фольклор. Что-то типа историй про злобного веселого шута, вечно пьяного и вечно оставляющего с носом тупых ментов. Оголтелый был настоящим, а не виртуальным троллем и обожал троллить представителей власти. Вот, например, типичная история: сидит Алекс на поребрике перед рок-клубом. Подходит к нему мент, спрашивает:

– Ты чего сидишь на поребрике, рожа?

– А ты чего стоишь у поребрика, рожа? – отвечает Алекс и с диким хохотом убегает.

Мизансцена окончена.

Бегал Алекс, кстати, быстро. Говорил, что в детстве занимался легкой атлетикой. Может, и не врал. Но в любом случае от этого умения зависела его выживаемость. Бегать ему приходилось часто: и от ментов, и от гопников, и от собутыльников. Иногда его догоняли и били. В случае с ментами очень помогали две вещи – психиатрический диагноз и удостоверение фельдшера из психушки. Особенно, если они предъявлялись одновременно. Обычно Алекс отделывался побоями и вытрезвителем, реже «сутками» (15 суток принудительных работ). Но частенько проказы сходили ему с рук. Мне больше всего нравится история про красного коня. Надеюсь, это был тот самый пластмассовый конь на колесиках, о котором я еще раз упомяну в своем рассказе. Так вот, в один теплый летний день моральные уроды во главе с Алексом украсили игрушечного коня воздушными шариками, положили сверху баклажку с портвейном и привязали к нему самодельный израильский флаг. И с таким вот нарядным конем они гурьбой тащились по Петроградке к Петропавловскому пляжу, пока их не остановил доблестный милиционер, чтобы выяснить, что это за хрень. Алекс, одетый в костюм-тройку двадцатых годов, купленный за трешку у старушки на Апрашке, выглядел на редкость внушительно. Тем более что костюм был на три размера ему велик. Круглая металлическая оправа очков и пионерский галстук добавляли ему внушительности. Остальные отщепенцы тоже выглядели так, словно только что сбежали с арены цирка. Дедовские пиджачины, отцовские туфли с отбитыми каблуками, узкие галстучки, самодельные значки, крашеные шевелюры, наглые рожи в узеньких черных очках – в Рязани, откуда мент недавно перебрался в Ленинград, таких зверюг не водилось.

– Так. Стоять. Кто вы такие и куда следуете?

– Ну вот и все! – радостно поприветствовал Алекс мента на своем птичьем языке. – Да ладно! Вы что, не знаете? Стыдно, товарищ сержант! Плютикине потерпят! Сегодня национальный еврейский праздник Купания красного революционного коня. Вот так! Мы – евреи. Ведем коня купаться. Ясно?

Все было настолько нелепо, что страж растерялся. Плютики? Евреи? Коня? Милиционер дал слабину. Напористость Алекса заставила его на секунду замешкаться, засомневаться в себе. Раз они так нагло себя ведут, может, им, этим «плютикам», и правда, разрешили. Праздник, все такое. Тем более, что он уже точно когда-то что-то слышал про красного коня. Революционного! Стоит ли с ними связываться? Может, пропустить? И пока милиционер выходил из ступора, процессия невозмутимо двинулась дальше. Кузьма Сергеевич нервно ворочался в гробу. Акционизм в чистом виде – не правда ли?

Грустно, но в историях про Алекса отдельное большое место занимает туалетно-фекальная тема. Байки о том, как Алекс бросался своим говном (в портреты членов политбюро в школе, в прохожих, ментов и т. д.), я пересказывать не буду по двум причинам: мне это отвратительно, и я с этой его стороной, к счастью, никогда лично не сталкивался. Если все это правда (а скорее всего, правда), то это наверняка связано с его диагнозом – любой психиатр вам это подтвердит. Так что сам лично не знаю, было такое или не было, врать не хочу.

Зато я точно знаю, что Алекс был законченным клептоманом. Хотя в данном случае это некорректное определение. Клептомания – болезнь, и больные страдают от нее, а Алекс был прожженым воришкой и угрызениями совести совершенно не мучился. «Совесть – это грустная повесть, где страницы черные перемежаются с белыми», – писал в то время мой приятель панк-поэт Макс Васильев. Так вот, это не про Алекса. В его повести все страницы были белыми.

Помню, как они с Колей Михайловым притащили мне альбом Босха, как уверял Алекс, его Босха, и втюхали мне за три рубля. Я очень уважал старину Босха. Но мне пришлось отдать его Саиду, Игорю Сайкину – первому барабанщику «Подряда», когда он с удивлением обнаружил своего Босха у меня на полке. К этому времени Алекс уже успел взять «почитать» у меня пару книжек и «послушать» пару дисков. Он вообще был меломаном и постоянно покупал-продавал диски, если не мог спереть. Замечательную историю про Алекса мне однажды рассказал Витя Сологуб (хотя, возможно, это был Гриня Сологуб, но точно один из двух братьев Сологубов), которому Джоанна Стингрей из Америки привезла как-то в подарок фирменную косуху. По случаю приезда Джоанны у Вити (или Грини) дома происходила грандиозная тусовка, на которой блистал и наш вертлявый лупоглазый герой. В один прекрасный момент Витя (или Гриня) решил похвастаться курткой – а ее и след простыл. Как так, все бросились ее искать. Но больше всех возмущался и активничал Алекс Оголтелый. Носился по квартире, как пограничная овчарка, разрывая шкафы и заглядывая во все углы, с подозрением поглядывал на гостей и советовал Вите (нет, наверное, все-таки Грине) обыскать всех с пристрастием. Весь этот цирк продолжался, пока кто-то не заметил, что носится Алекс по квартире в своем всесезонном пальтишке. Под которым немедленно и была обнаружена пропавшая косуха. Конфуз-конфуз? Да, но конфуз, который никак не повлиял на отношение тусы к Алексу. Все знали, что он за фрукт.

Панкер рассказывает: бегут они втроем с Пиночетом и Алексом к автобусу. Авоська с бухлом в руках у Алекса. Панкер с Пиночетом заскакивают в икарус и держат раздвижные двери. Оголтелый запрыгивает на первую ступеньку, автобус трогается, друзья отпускают двери, Алекс выпрыгивает обратно на улицу, двери закрываются. Панки в отходящем автобусе с изумлением следят за убегающим товарищем. Алекс бежит вприпрыжку, размахивает авоськой и радостно кричит:

– Кидалово! Кидалово!

Такой уж это был клоун ада. Ничего другого от него и не ждали. Это же Оголтелый. Он жил на арене, превращая и свою, и чужие жизни в абсолютный дурдом. Его нельзя было уважать, тяжело любить, но не восхищаться его кипучей энергией и запредельной эксцентричностью порой тоже было сложно. Алекса никогда не посылали за бухлом, потому что он не возвращался. А зачем? Схватить и убежать – это же весело. Веселье – это был единственный критерий, предъявляемый Алексом к жизни. И любые средства для достижения этого веселья считались приемлемыми. Алекс иногда выходил из дурдома, дурдом из Алекса – никогда. И свою жизнь, и свое творчество он полностью подчинил этому постулату. Выносит всех – так звучало определение любого удачного действия, и при этом Оголтелого совершенно не смущало, что он при этом выглядел в глазах окружающих последним говном. Человек-говно стал одним из его амплуа. Да и человек ли он был вообще? Я очень сомневаюсь. Представьте себе гигантского человекообразного тушканчика или огромного лемура-долгопята, скачущего с выпученными глазами – разве вы будете обижаться, что он у вас что-нибудь стащил, или кидался фекалиями?

Так кем же он был – отвратительным подонком, бессовестным фриком, талантливым эксцентриком или чудаковатым харизматиком? И тем, и другим, и третьим, и четвертым. Совершенно безнравственный тип, поставивший саморазрушение во главу угла своей жизни, многие поступки и слова которого вызывали у меня полное неприятие, брезгливость и отторжение, Алекс в то же время умудрялся оставаться смешным и притягательным, как опасная квинтэссенция безграничной свободы и безудержного веселья. Он был, как панк-песня – бодрым, коротким, брутальным, шокирующим произведением.

Все подонки хотели дружить с Алексом. Ну, или хотя бы потусоваться с ним. Накурить Оголтелого. Выпить с ним.

Выпить Алекс любил. Каждый, кто наливал ему, был Алексу друг. Но это не очень хорошо сказывалось на качестве записываемых песен. И однажды перфекционист и трезвенник Федя Бегемот запретил Алексу приходить на запись пьяным. Не пущу, и все тут. И что же? Алекс стал приходить кристально трезвым. Но вот какая странность. Федя стал замечать, что минут через десять после прихода Оголтелый опять в дрова. Веселый, синий, поет и играет не в ноты, чем сам очень доволен. Но как же так? Оказывается, Алекс приходил к Федькиной квартире с бутылкой винища, винтом заливал ее прямиком в горло и тут же звонил в дверь – так что заходил он еще трезвый, как стеклышко. Как Федя и просил. Ну что с таким находчивым плютиком можно было поделать?

Алкоголем Алекс не ограничивался. Его интересовали все возможные стимуляторы и галлюциногены. Просто удивительно, что он не сторчался и не передознулся. В постные застойные годы он экспериментировал с колесами. При работе в психиатрической больнице это было несложно. В ход шли любые комбинации таблеток с алкоголем. Алекс был первопроходцем среди поедателей поганок. Тогда это было смешно. Панки жрут поганки. Иностранцы – все засранцы. Смешно же? Во второй половине 80-х сбор поганок и их продажа еще не были поставлены на поток, веселое безобразие пока не превратилось в пошлый наркотраффик, и даже клуб «Грибоедов» еще не открылся. Помню, как-то раз встретил я Алекса на «Климате» (выход на канал Грибоедова из станции метро «Гостиный двор») совершенно невменяемого, явно под поганками. Он вцепился в меня, как клещ и, вращая глазами, минут двадцать гнал какую-то пургу, из которой я понял только, что у Сапога (гитариста «Народного Ополчения»), который жрал поганки вместе с Алексом, только что убежала нога и он помчался по Невскому за ней вдогонку. А вы говорите – Гоголь.

Как ни странно, у Алекса при всем при этом появилась семья. Какая-то жаба (жаба – любая девушка для битничков), по словам Бегемота, решила, что «круче плютика ей не найти» (согласен на сто процентов!!!), вышла за Оголтелого замуж и даже родила ему сына. Помню, как приезжал к Алексу в гости в Купчино на улицу Белы Куна, где он жил счастливой семьей с женой Мариной и сыном Никитой. Его сыну было годика два-три. Мальчик выехал мне навстречу в прихожую на красном пластмассовом коне на колесиках (том самом) и тут же неуклюже завалился вместе с ним на бок.

– На-еб-нул-ся! – Радостно сообщил мне малыш, вставая с пола.

Алекс, не скрывая педагогической гордости за сына, довольно улыбался, глядя на подрастающую смену. И даже похлопал в ладоши:

– Научил-таки чувачка! Вот ведь круть неимоверная!

Естественно, семейная идиллия Алекса просуществовала недолго, и он вернулся к своему дикому образу жизни. В начале десятых годов этого века я случайно нашел в Сети фото сына Алекса – Никиты Строгачёва. С нее на меня глядел мускулистый красавец. Закончил институт, не курит, не пьет. Так что все там в порядке, я надеюсь.

В 1987 году я, младший сержант Советской армии, сбежал в июне в самоволку на фестиваль Ленинградского рок-клуба, который проходил на сцене ЛДМ. Все было здорово. И «Ноль», и «Телевизор», и скандальное выступление Свиньи. Но веселее всего было, когда какая-то сволочь на балконе в паузах между песнями голосом Левитана громогласно вещала:

– По товарищам картечью – огонь! Уррра!

И весь зал покатывался со смеху. Кто был этот шутник? Конечно, Алекс.

Перестройка подарила панкам сцену. И «Народное Ополчение» стало полноценным гастролирующим коллективом. И не только по СССР. На волне интереса к экзотическому советскому панку группа прокатилась с концертами по всей Европе: Швеция, Дания, Германия, большие фестивали и лучшие клубы. В «Народном Ополчении» тогда собрались отличные музыканты: Микшер, Снегирёв, Мотя. С ними неожиданно стало ясно, что у Алекса есть слух. Почти идеальный слух. Нот в его песнях было немного, но попадал он в них сходу и в любом состоянии.

Оголтелый принарядился. Забросил свои мешковатые костюмы и кеды. Стал ходить в кожаных штанах, косухе и казаках. Набил татуировки у Лени Писи-Черепа. Ну, то есть, стал настоящей кондовой рок-звездой. Помню Алекса во дворе рок-клуба с какой-то смешной влюбленной в него шведкой. А как было не влюбиться в эти пятьдесят килограммов лупоглазого бешенства, скачущих зайчиком на сцене и бойко выпевающих на одной ноте:

Конец 80-х – расцвет русской панк-культуры, лучшие ее годы – «Гражданская Оборона» Егора Дохлого, «Народное Ополчение» Алекса Оголтелого, «Бригадный Подряд» Коли Михайлова и Юры Соболева, «Автоматические Удовлетворители» Свина, «Объект Насмешек» Рикошета. Единственный, кто не вышел на сцену, был Федька «Кот Бегемот» Лавров. Его надолго сломали и испугали гэбэшники после их феерического совместного с Алексом проекта под названием «Отдел Самоискоренения» с песнями «Войны для воинов» и «Праздничек». Представьте себе андроповское время, людей вяжут на улицах просто за непохожий на общую серую массу вид (Алекса винтили почти каждый день, но отпускали – кому он нужен со своей справкой), а эти охреневшие чертилы распространяют магнитоальбомы с вот такими песнями:

Охренеть, да? Совсем страх потеряли. Гонка вооружений им не нравится. Слава КПСС, комитетчики долго терпели. Может им даже (как мне) нравились песни из прошлых альбомов Алекса, типа:

Или вот моя любимая:

Может, они вообще были настоящими меломанами и ценителями панк-психоделии, эти комитетчики, и готовы были простить Алексу и Бегемоту все их антисоветские эксперименты как единственным представителям этого жанра. Может быть. Только вот про генерального секретаря-то зачем петь? Еще так грубо, неделикатно. Пели бы себе на здоровье про американского президента. А тут еще какой-то знакомый музыкантам морячок этот альбом про Рейгана и Андропова собрался вывезти в забугорье. О чем наивный морячок безответственно протрепался по телефону. Тут уж терпенью «кровавой гэбни» пришел конец и борзых панк-рокеров дружно вызвали на допрос в Серый дом на Литейном. «Кровавые гэбэшники» позднего СССР, конечно, выглядят утонченными гуманистами по сравнению с нынешними стражами демократически выбранной власти. Сейчас ребятишкам за такие песни, как пить дать, впаяли бы реальные, или хотя бы условные срока, как преступной группе, призывающей к смене власти, и кислород бы перекрыли навсегда. Ну, а сначала бы немного попытали для порядка.

А тогда добрые комитетчики ограничились «задушевной» беседой. Очень жесткой задушевной идеологической беседой. Показали ребятам их фотографии и тексты песен, дали послушать их телефонные разговоры, заставили подписать бумаги об отказе от антисоветской музыкальной деятельности. Феде этого хватило, чтобы надолго прекратить панк-пропаганду. У Алекса мозга не было. С него все сошло, как с гуся вода. И уже через пару лет он выбрался из подполья на сцену и скакал там с лохматыми наклеенными бровями в память о последнем большом вожде, скандируя «Брежнев жив!». Гнал в народные уши свою жизнерадостную джамбу:

Пофиг ему было, что страной уже рулит Горбачев. Алекс жил в образе Брежнева и пел о том, что в стране ничего на самом деле не изменилось. Кроме декораций. У кормила стоят те же яйца, только в профиль. И он ведь оказался прав. Вот она – сермяжная правда убогого юродивого.

Летом 88-го я вернулся из армии в дивный новый мир, где все перевернулось с ног на голову, а людей пока еще не мочили на улицах, и мы отправились с моим дружком Димкой Бабичем (тогдашним басистом «Бригадного Подряда») в Киев – просто оттянуться и заодно наладить связи с местной рок-тусовкой. Встретились там с Колей Ежовым, местным рок-функционером, печальным симпатичным парнем семитской наружности. Коля познакомил нас с «Воплями Видоплясова», только что победившими на местном фестивале, а мы его в отместку познакомили с райской музыкой «Подряда» и «Ополчения». Хотели забить им совместный концерт в Киеве. Рассказали о новых альбомах этих фантастических групп. Поставили песни. Алекс вопил из кассетника благим матом. Качество записи было ужасное. Слова разобрать было сложно.

– Как, как, вы говорите, называется этот альбом? – с интонацией ослика Иа переспросил меня напрягшийся Коля, долго силившийся понять, что же там орет Алекс.

– Брежнев жив, – повторил я.

– Ах, Брежнев – жид. Понятно. Знакомая тема, – болезненная гримаса отразилась на лице тугоухого Ежова. Он тяжело вздохнул. – Что ж, альбом с таким названием может быть у нас очень популярен.

Пришлось его расстроить – после того, как мы с Бабичем закончили хохотать. Он расслабился и даже посмеялся вместе с нами. Но совместный концерт «НО» и «БП» так и не состоялся. Ни в Киеве, ни где бы то ни было еще, ни тогда в золотом, ни в последующем времени.

Когда я в конце 90-х случайно реанимировал спящий летаргическим сном «Подряд», «Народное Ополчение» уже превратилось в совершенно маргинальный проект. Они изредка играли по маленьким клубам, и былой лихости в Алексе уже не было. Его прекрасные музыканты разбежались – кто в шоубиз, кто в новомодные музыкальные проекты. Потом и сам Алекс исчез с радаров на долгое время. По его рассказам, какой-то период он по-настоящему бомжевал. Скатился на самое дно. Сорокалетний синий Джокер-бомж был уже далеко не так харизматичен, как двадцать лет назад. Но все это не отражалось на живости блестящих вылупленных глаз Алекса при каждой нашей встрече. Они все так же светились инопланетной энергией на сером старушечьем лице.

Поэтому я не пошел на его похороны в 2005 году. Алекс угодил под машину, попал в больницу, сбежал из нее, умер дома. Невозможно было представить, что эти бешеные глаза потухли из-за недолеченых последствий автомобильной аварии. Невозможно было представить, что адский петрушка больше не будет скакать по сцене, распевая:

Все так, Алекс! Все так, ваше оголтелое величество.

На этом я собирался закончить свое лихорадочное эссе, но Панкер вспомнил, как на похоронах у Свиньи в крематории «бабушка» Алекс обходил всех знакомых битничков, стоящих в зале прощания у гроба его друга и, прикладывая руку к их ушам, сипло шептал:

– Главное – что не мы! – стараясь не прыснуть от смеха. – Главное – не мы!

Шутка казалась ему ужасно смешной. Алекс пережил Свина на пять лет.

(Свинья прожил 38 лет, Коля Михайлов – 39 лет, Горшок – 39 лет, Алекс – 43 года, Рикошет – 43 года, Егор Дохлый – 43 года.)

Колян Михайлов

• Он сегодня такой молодой.
• В кооперативе был снят запой.
• Он устал от ментовских
• квитанций.
• И он сегодня пойдет на танцы.
• Эх, спившийся парень Сергей.
• Пропащий парень Андрей.
• О, сколько таких вот парне-е-ей
• В стране моей?

Николай Михайлов

Мы шли по улице Марата ранним осенним утром, и редкие встречные прохожие шарахались от нас, двух неопрятных бородатых бомжей. На их лицах я читал отвращение и брезгливость. Совсем не те чувства, которые привык видеть со сцены фронтмен известной рок-группы. Хотя назвать «Бригадный Подряд» известной группой к 2005 году язык не повернулся бы даже у меня. А у Кольки Михайлова он и так не сильно поворачивался после черепно-мозговой травмы, бомжовско-алкогольного угара последних лет и ночи в холодной ментовке. Собственно, бомжом из нас был только Колька. Но выглядел он настолько живописно, что я в глазах окружающих становился таким же. Мимикрировал под более крупную и яркую особь.

Вел я Колю в ночлежку, наилучшее сейчас для него место. И вообще происходящее было для него редкой удачей, хотя он пока этого еще не осознавал. Трудно сказать, что вообще творилось в его отбитой голове. Вчера днем его случайно встретил на севере города в районе Сосновки басист «Подряда» Кирилл Поляков. Михайлов выскакивал на прохожих из кустов рядом с автобусной остановкой, в ультимативной форме требуя деньги на бухло, и попал прямо на Кирилла. Колю, по его словам, только что выгнала на улицу двоюродная тетка, у которой он кантовался последние пять дней. Спятившей старушке казалось, что он ее объедает и обворовывает. Я уверен, что не казалось. «Только никуда не отпускай его, – слезно попросил я, когда Кирилл позвонил мне, – а еще лучше – привези в центр». Прошлый раз, когда Коля вынырнул из бомжовского небытия около больницы скорой помощи, ему удалось сбежать от Ромы, вокалиста группы «Бондзинский», который случайно увидел его, пытался спасти и так же звонил мне среди ночи. Пьяного Михайлова сдержать и задержать всегда было практически невозможно. Большое дикое животное, упрямый бык – даже истощившее организм бомжовское существование не смогло его укротить. Кирилл передал Коляна в руки подоспевшему Конвисеру, который привез его в центр и болтался там с ним полдня до встречи со мной. Так началась обреченная на провал операция спасения нерядового бомжа Михайлова.

Честно говоря, я был страшно зол на Коляна. Не было у меня никаких добрых и светлых чувств к человеку, пропившему свои мозги, талант, друзей и группу, к человеку, никогда ни о ком не заботившемуся и вечно всех подставлявшему. Но и бросить его я не мог. С осунувшегося лица из-под косматых бровей тридцативосьмилетнего старика на меня смотрели полные надежды глаза. И Александр Владимирович Конвисер, лепший кореш и собутыльник Кольки последних его более-менее разумных лет, будущий учитель русского и литературы из купчинской школы – тоже не мог его бросить. Дурацкие интеллигентские комплексы. Колян бы на раз бортанул нас в подобной ситуации. Ну и хрен с ним – впереди была большая работа. Бомжа нужно было привести в человеческий облик, а для начала хоть куда-то привести… Но главное – мы его отловили.

– Тося, слушай! Гитарку бы мне, – мечтательно произнес тощий пьяный питекантроп, пустив слезу, упорно торящую свой последний путь на черном от въевшейся грязи лице.

И я растаял. Моя злость испарилась. Осталась только жалость. Но вести домой к жене и ребенку это косматое вонючее чудище, уплетающее за обе щеки купленные ему батон и палку колбасы, не представлялось возможным. Я позвонил своей доброй знакомой Ане, всю жизнь проработавшей медсестрой в дурке на Обводном, и она тут же договорилась с главврачом, что он разрешит алкоголику и бомжу Кольке перекантоваться у них, пока я решаю его вопросы. И сбежать ему оттуда будет куда сложнее, чем из обычной больнички. Уж что-что, а сбегать из больничек Коля любил и умел. Но принять в дурке его могли только официально от психиатрической скорой. А вызывали ее только менты. Конвисер уже пытался сегодня положить его в больничку через медпункт Московского вокзала. А когда их, даже не выслушав, стали выгонять, наивно объяснил, что Колю нужно срочно госпитализировать – вон у него все руки покусанные. Тогда медсестра вызвала нажатием кнопки наряд автоматчиков – Сашку и Колю положили мордами в пол – спасибо, что не расстреляли и даже отпустили восвояси.

И вот теперь наша живописная троица отправилась сдаваться в ближайшее отделение милиции. Добровольно! Такого в Колиной жизни еще не было. По дороге я изложил Коле свой план по его эвакуации на курорт в дурку. Он усиленно кивал головой, блаженно улыбался, и вообще старательно прикидывался все понимающим зайчиком. А вот уж кто все точно понимал быстро и четко, так это менты. Их совершенно не интересовало, зачем две мутные личности со странными фамилиями (они нас их, кстати, даже не спросили) хотят определить пьяного бомжа в дурку. Пять тысяч рублей в качестве документа и аргумента их вполне устроили. Симпатичные ребята из психиатрической скорой помощи приехали неожиданно быстро. Выслушали наш бред (им же не привыкать) и согласились отвезти Колю в психушку. Осталась самая малость. Освидетельствовать его и признать невменько. Но здесь-то уж точно никаких проблем не ожидалось. Особо притворяться Коле не было нужды. Он уже давно был кукушечный. А тут еще и мы настойчиво попросили его просто мычать и не отвечать на вопросы. Он помычал и не ответил. Врубился – решили мы – отлично!

И вот, представьте себе этот прекрасный концептуальный спектакль: ночь, обезьянник в отделении милиции на улице Марата, крашеные в зеленый болотный цвет стены, дежурный мент, врач скорой, пьяный спящий бомж Михайлов и мы с Конвисером.

Врач (расталкивая Колю):

– Просыпаемся. Здравствуйте. Как вас зовут?

Коля (перестает храпеть, открывает мутные глаза, недовольно щурится от яркого света, оглядывается, видит нас с Конвисером и, расплываясь в блаженной улыбке, подмигивает нам, успокаивая – я все помню, расслабьтесь, чуваки) смотрит на врача, но вовсе не мычит, а сипит:

– Коля. (Прокашливается и отвечает четко и ясно.) Николай Васильевич Михайлов.

Мы с Конвисером в ужасе строим Коле страшные рожи, усиленно машем на него руками, а он, довольный произведенным на нас эффектом, всем своим видом показывает, что все помнит и нас не подведет.

Врач (недоуменно поглядывая на нас):

– А какой у нас нынче день, милейший? Дату назовите: год, месяц, день недели.

Коля (морщит грязный лоб, грустит):

– А черт его знает.

Мы с Конвисером выдыхаем. Врач что-то довольно фиксирует в своих бумагах.

Коля (радостно):

– Вспомнил, бля! Вроде 2005-й? Октябрь. Пятница, что ли?

Врач морщится, как от зубной боли. Смотрит на нас, вопросительно подняв брови. Мы прячем глаза.

Коля (торжествующе):

– Ну, что? Правильно? Попал?

Мент смеется. Ему, гаду, смешно. Мне не очень.

Врач (вздыхая, показывает на нас пальцем):

– Ну, а это кто такие? Вы их узнаете?

Коля (недоуменно хмыкает, смотрит на врача, как на полного идиота):

– Ха! Конечно, узнаю. Это ж друзья мои любимые! Тося и Конвисер. Пришли за мной. Чтоб я друзей своих не узнал? Ну, ты даешь.

Руки у меня окончательно опускаются и немного трясутся. Хотят сомкнуться на Колиной шее. Мент хохочет в голос. Врач стремительно выходит на улицу. Мы с Сашкой бросаемся за ним.

Врач:

– Извините, ничем не могу помочь. Не наш пациент. Разбирайтесь сами.

Я:

– Да, он – гад такой, на самом деле полное невменько. Это редкое просветление. Пропадет ведь. Жалко.

Врач, садясь в машину:

– Извините.

Я (протягивая деньги):

– А может решим как-то?

Врач:

– Ни в коем случае.

Захлопывает дверь и уезжает. Мы с Конвисером остаемся одни перед ментовкой, смотрим друг на друга. Злиться на Колю не получается. Получается смеяться. Но это нервный смех.

– Друг-то наш Колька, любимый, родной, вон какой молодец, – говорит Конвисер. – На все вопросы правильно ответил! Ему в «Что? Где? Когда?» с Друзём играть надо. Друзь наш Колька!

– Нет! – говорю я, – пошлем его в «Кто хочет стать миллионером?», умницу такого.

Ну, а что? Пришлось заплатить ментам еще пятерку, чтобы знатоку Коле разрешили переночевать в обезьяннике. В шесть утра я пришел за ним, и мы отправились пешком в «американскую» ночлежку, которая каким-то чудом влачила свое существование неподалеку от площади Александра Невского.

Мой друг Колька Михайлов, кстати, никогда не был мне другом. Таких друзей – за хрен да в музей. Я дружил с его ближайшими товарищами Димкой Бабичем и Сантёром, а Колян прилагался к ним. Он и Макс Васильев. Два отчаянно талантливых «соловья» из Купчино, самого гопницкого спального района города-героя Ленинграда. Сантёр жил в соседнем со мной доме в типичном купчинском дворе с хоккейной коробкой, обрамленном девяти- и пятиэтажками между улицей Димитрова и Бухарестской. А Димон с Коляном жили (в пятнадцати минутах ходьбы от нас) через парадную друг от друга в огромной девятиэтажке на Будапештской, которая словно средневековая крепость замыкала внутри себя просторный двор. В этом же дворе жил Густав, барабанщик «Кино», правда, не знаю, зачем вам эта информация.

К тому времени, как я стал с ними плотно общаться (к концу 82 года) – одноклассники (четыре будущих панк-рокера в одном классе!) Сантёр Лукьянов, Димка Бабич, Коля Михайлов и Макс Васильев окончили восьмилетку и разлетелись кто куда, как горошины из лопнувшего стручка. Сантёр и Бабич пошли доучиваться в разные купчинские школы с немецким языком, а Макс и Колян отправились в путяги. Михайлов учился на резчика по дереву в том же ПТУ, где до него учился Цой, а после него Горшок с Князем – настоящая кузница панк-рок-кадров, надо бы там резную доску повесить.

Михайлов мне как-то сразу не понравился – неопрятный амбал с грязной патлатой головой, не знакомой ни с мылом, ни с расческой, и длиннющими ногтями с черными полосками грязи под ними. Он все время хихикал над чем-то своим, насмешливо глядя на меня. Эдакий здоровенный увалень, чем-то неуловимо напоминающий разъевшегося Элвиса Пресли. Сходства с королем добавляли Коле нелепейшие бакенбарды на толстой ряхе. А так типичный мудаковатый купчинский гопник. Встреть я его на темной улице – поспешил бы перебежать на другую сторону. То ли дело милейший Димка Бабич, в квартире которого и происходила наша первая встреча. Добряк Димон, благодаря трижды сломанному носу и очкам напоминал Джона Леннона. Леннон и Пресли – неплохая у меня была тогда компания.

Но стоило Коле взять в руки гитару, как я забыл и про его ногти, и про волосы – у чувака оказались идеальный слух и офигенный голос. Коля играл на гитаре Битлов и Антонова, в отличие от моих одноклассников, предпочитавших Розенбаума и прочую блатоту.

А еще у Михайлова, Макса и Бабича была группа, они играли рокешник на трех гитарах в клубе для трудных подростков в торговом центре на Альпийском переулке. Причем научил их всех играть (и Сантёра тоже!) Макс Васильев, самый креативный и талантливый из этой четверки. Бабич был на басу. Хуже всех играл Сантёр (это по мнению его друзей, – завидовали, не иначе, мне так наоборот очень нравилось), поэтому в группу его не взяли, зато он был самый симпатичный, энергичный, прикольный и веселый. А еще Сантёр выпускал самодельный (самописный) журнал с вклеенными фотографиями про себя и своих друзей, «фэнзин», как его назвали бы сейчас. По барабанам стучал пятый их одноклассник – Вовка Люлюкин, позитивный чувачок. Назывались они, естественно, по-английски, но без всякой фантазии, то FOOTSTEPS, то ROLLING EGGS. А играли какую-то непереносимую шнягу, умудряясь завоевывать призы на районных конкурсах. Ни о каком панк-роке купчинские «соловьи» тогда даже не помышляли. Да и не слышали мы его еще в 1982–1983 годах.

Макс Васильев комментирует: Вообще-то, клуб был самым обыденным для того времени. Для самых простых подростков. «Факел», кажись, звался. Насчет призов – в самую точку. В этом клубе был какой-то конкурс-отбор на городской конкурс-отбор. Все группы, что там занимались (а было их числом пять), должны были исполнить три песни отечественных авторов, две из них – патриотического содержания, ну, типа «Надежда – мой компас земной», а третья по собственному выбору. Мы рубанули «Где-то далеко, где-то далеко идут грибные дожди…» из «Семнадцати мгновений» и собственную рок-балладу «Твой новый путь был так далек…» и заняли ровно пятое место, о чем и было написано в почетной грамоте, которую нам вручили.

Я, как полная музыкальная бездарность, всегда очень уважал настоящих музыкантов. Мы слушали «Аквариум», «Кино» и «Странные игры», но снесло мою юную башню от «Отдела Самоискоренения». Это был настоящий панк-рок (во всяком случае, мне очень хотелось в это верить) – бодрый, талантливый, злободневный, агрессивный – музычка, которая мне 15-летнему была просто необходима. К тому же это была группа брата моей одноклассницы Аньки «Анти» Лавровой. Она приносила мне послушать бобины «ОС» в авторском оформлении, я был вхож в их дом, что еще надо для счастья? Я тоже хотел быть панком, как Федька Лавров, хотел свою группу, но играть умел только на воображаемой гитаре. Зато я писал стихи и не стеснялся орать их на любую предложенную Сантёром музыку. Орать – потому что петь, как Колька, я не умел. Мало кто вообще мог петь, как Колька.

Под стихи у меня было приспособлено нечто вроде амбарной книги. Ночью я корябал туда свои гениальные вирши. Утром отдавал книгу Сантёру, он половину перечеркивал, на остальном сверху писал аккорды и к вечеру песня была готова к репетиции, на которой совместными усилиями дорабатывались и текст, и мелодия. В общем, стопроцентное совместное творчество. Когда песен накопилось на альбом, я позвал одноклассников, и мы поехали к Федьке Бегемоту писаться вживую. Играть никто практически не умел. Хорошо, что альбом группы «Беломор» не сохранился – пленка рассыпалась. Осталась лишь пара песен, записанных Федькой на свою музыку – «Оптимист» и «Долой гопоту!». Но и этого было достаточно, чтобы Колян Михайлов начал проявлять интерес к моему творчеству и при встрече просить почитать мои тексты. Зачем – не знаю, ведь Колька и сам прекрасно писал стихи.

Коляну вообще от бога было отсыпано щедро сверх всякой меры. Про слух и голос я уже сказал. Еще Коля прекрасно рисовал, хотя нигде этому не учился. Моментально ловил ваши черты и набрасывал точный портрет за пару секунд и штрихов. Имел ироничный, и, что самое удивительное для наших широт, – самоироничный склад ума.

Он неожиданно смешно шутил, хотя читал мало.

Комментирует, вернее – оппонирует мне Макс Васильев: Как ни странно, но то, что Колька мало читал – не есть факт. Я помню времена, когда он читал чуть ли не запоем. По книге за вечер. Детективы, какая-то пиратская романтика и что-то о войне. И даже сборниками стихов не брезговал, стервец. Заболоцкого цитировал наизусть. Разумеется, эта страсть вскоре пала под натиском вермута, но кинофильмы пополняли его цитатный запас.

Когда Коля первый раз пришел ко мне в гости, он сразу проявил интерес к моей библиотеке. Я с радостью поощрял Колину любовь к чтению и развел библиотечную деятельность. Пока не узнал, что они с Сантёром сдали моего Конан Дойля в ближайшем букинисте и купили бухла. Дома у Михайлова не то что книг – мебели (кроме кроватей), не было. Ютился будущий король панк-рока в однокомнатной квартире вместе с мамой-инвалидом. Жили они очень бедно. Любимым Колиным блюдом был майонез, щедро намазанный на хлеб.

Коля никогда в жизни не занимался спортом, но был здоров, как бык, и необычайно силен. Как-то уже после злополучной травмы в начале двухтысячных я отправил его сдавать кровь. Знакомые врачи, прежде чем положить его в барокамеру, жестко затребовали анализы, увидев, кого я им предлагаю лечить. Все показатели у Коли оказались идеальными. Просто так его здоровье было не убить, но он очень старался. Если бы он хотя бы мало-мальски следил за собой, то был бы необычайно красив – я ведь уже упоминал его сходство со смазливым Элвисом. Но зачем? Бабам Коля и так нравился. Ему, по его же словам, всегда было кому «сунуть свою сардельку».

Да, особым романтизмом Коля не отличался. Это точно. Но друзья (и девушки) в нем – таком диковатом, как раз и видели своего героя. Природной харизмы у Коли хватило бы на троих. И все это он умудрился слить в унитаз. Все пожрал зеленый змий.

Впрочем, Димку Бабича, самого душевного человека в мире, змий сгубил еще раньше. Димка и Колька были лучшими друзьями. Босяк Михайлов и профессорский сынок Бабич (его отец долгое время преподавал в ЛИИЖТе) души друг в друге не чаяли. Михайлов, естественно, все время пасся в роскошной квартире Димона, где кроме суперского бобинника, о котором я мог только мечтать, и плейбоевского календаря в комнате отца (о котором я даже мечтать не мог), была еще и целая темная комната под фотолабораторию, где Бабич колдовал над черно-белыми отпечатками эпохи. Уже в девятом классе Димка, старавшийся ни в чем не отставать от веселых друзей, заработал диагноз «алкоголизм». В десятом первый раз попытался ломануться в окно, а потом порезал разбитым стеклом вены. Но вытаскивал его из бездны и вызывал скорую не Коля, а Сантёр. Коля всегда умудрялся не быть рядом с тем, кому был нужен. Он легко сваливал и легко возвращался. Легкий такой парниша. Два раза разваливал группу «Бригадный Подряд», просто переставая появляться на репетициях. А потом мог легко прийти в новую группу своих бывших музыкантов и забрать ее под себя, как это случилось с Юрой Соболевым и его «Дохлым номером» и моим проектом «Тося и больные». Легко, без всякого сожаления, сливал из группы лучших друзей. Ему все сходило с рук. Ему все прощали. Его, суку, все любили, непонятно за что. За медвежье добродушие, чудовищную простоту, лихость молодецкую, обезоруживающую улыбку? За безыскусность, аутентичность, честность, какую-то гипернастоящесть, подкупающую талантливой наглостью и наглым талантом? За голос и песни? За то, что ему от жизни ничего было ни нужно – кроме водки, компании и гитары? «Мне бы гитарку» – и все будет в кайф.

Бабич, любя, иногда звал Колю «Ослом». Он и был таким ослом из бременских музыкантов с бакенбардами и ослепительной улыбкой. Многие до сих пор спорят, был Коля панком или нет. Кликухи панковской у него не было. Любил Маккартни, песни писал исключительно мелодичные и гребень на голове не выстригал. Разве что татуировку у Удава сделал. Свидетельствую: Коля Михайлов был настоящим русским панком, в прямом смысле этого слова, самым настоящим, из ленинградской грядки. Не придуманным и деланным, как золотая молодежь – Свин, Рикошет и (даже) Бегемот, которые вынуждены были из кожи вон лезть, чтобы доказать свою принадлежность к помоечному племени. Коляну ничего этого было не нужно, он был плоть от панковской плоти – абсолютный дестрой и ноуфьюче, человек дна плюс чистое творчество на чистых (иногда грязных) дрожжах. И расцвело это творчество, раскрывшее его, как тонкого лирика, воспевшего жизнь обычного купчинского гопника, именно тогда, когда он с друзьями одноклассниками начал играть то, что они называли (а мы считали) панк-роком.

С того момента, как мы с Сантёром стали брить виски, красить челки и записывать панковские агитки, до рождения «Бригадного Подряда», прошло около двух лет. Почти все это время Коля с Димкой стебались над нами, нашими нелепыми нарядами и такими же нелепыми песнями. Разве что Макс Васильев нам сочувствовал, параллельно участвуя в Сантёровском проекте «Пара-Шок».

Опять же версия Макса: Проект «Пара-Шок» скорее можно называть моим, ибо писался он у меня дома. А в общем-то это наш с Сантёром последний визг перед моим убытием в армию. Делать было нечего, вот мы ничего и не делали, а токмо сидели и придумывали песенки. Осень 1985 года.

Коля даже едкую сатирическую песню написал про некоего панка Тосю, который во всем пытается подражать своему гуру Бегемоту, но выглядит при этом глупее некуда. Текст Колян снабдил талантливой карикатурой на меня. Такой вот боевой карандаш. Коля с Димкой заваливались ко мне домой и наперебой докладывали, что теперь они «ультрики», в пику «панкам-битничкам» – нам с Сантёром. Что такое «ультрики», они объяснить не могли, но строили сложные рожи и даже вытанцовывали идиотские па, показывая, как надо соответствовать их передовому движению. А потом ржали до упаду, глядя на мое недоуменно вытянувшееся лицо. При каждой встрече они просто не могли не простебать мою тягу к панк-року. И вдруг – хоп! – появляется «Бригадный Подряд», самая настоящая панк-группа с фронтменом Михайловым, который последние два года искренне стебался над панками.

Ну, конечно же, все было не так внезапно, как мне казалось. Сначала была историческая поездка купчинской четверки летом 1985 года на историческую родину Бабича в местечко Гадяч. Более панковского названия трудно придумать. Есть, правда, еще деревня Панковка. Но «Бригадный Подряд» родился в Гадяче. Именно там миссионеру Сантёру удалось окончательно обратить Михайлова, Макса и Бабича в свою панковскую веру. Окончательно – потому что еще до поездки друзья были морально готовы к обращению. Уже на вокзале все были в панковских одеяниях. Коля постриг свою гриву, оставив длиннющую челку и хвост. Сантёр ушил ему полосатый комбинезон из магазина «Рабочая одежда». Макс, как новогодняя елка, ходил в «пиджачине», сверху донизу усыпанном «значочками». Даже Димка Бабич сменил прикид на рабочий комбез, вываренный в хлорке, ушитый и расписанный от руки словом «rock», выстриг челку и украсил себя значками и булавками. Купчинские денди! То-то в Гадяче все были рады – обычно цирки до них не доезжали.

Сразу после возвращения из путешествия «гадячские» панки из группы «Пока без названия» поспешили порадовать меня (будущего биолога) новыми песнями. И, взяв гитару и губную гармошку, они приехали ко мне на практику в Вырицу на студенческую агробиостанцию, распугав местных старушек и поразив моих однокурсниц, которые, наконец, убедились, что есть в городе придурки покруче меня. Я же в это время отсутствовал – изучал в лесу места жировки и погадки представителей местной фауны. Так что мы разминулись. Зато они дали небольшой концерт для моих однокурсниц, оставили глумливое послание в моей амбарной книге и уехали.

А дальше уже было дело техники. Коля придумал идиотское пролетарское название в духе времени. Сантёр привел Михайлова к Бегемоту, где тот поразил и обаял всех своей наглостью и харизмой. Федька нашел им совершенно не умеющего играть торчка-барабанщика Игоря «Саида» Сайкина – чувака настолько прикольного и клевого, что его музыкальные неумения отступали на второй план. И незадолго до нашего с Сантёром ухода в армию на квартире у Феди «Бегемота» Лаврова был записан первый альбом «Бригадного Подряда». Я, конечно, все пропустил, и о записи узнал от счастливого Сантёра постфактум. Альбом вышел на диво ладным. Там были замечательные песни. Глупые, корявые, нелепые и наивные, но замечательные. Именно такие, какими мы все тогда и были. Федька очень помог с аранжировками и звуком. И Коля отлично спел. Классно! Честное слово. Лет десять назад я познакомился на книжной выставке во Франкфурте с пожилой панк-леди, прекрасной во всех отношениях и с серьгами из пивных пробок в ушах, менеджером крупного лондонского издательства. Оказалось, что она – в прошлом известная кларнетистка – одно время близко тусовалась с музыкантами Sex Pistols. На следующий год я привез ей в подарок сидюк с переизданным первым альбомом «БП». Через месяц она прислала мне письмо, полное искренних восторгов. Она писала, что каждый вечер слушает альбом, что это – офигенно, самый настоящий кондовый панк-рок, который теперь уже не делают даже в Англии. Так-то. Это она еще текстов не поняла. Вот, например, мой любимый сантёровский, совершенно гениальный:

Или вот еще прекрасное, сатирическое:

Мы с Сантёром ушли в армию, а у «Подряда» пошла пруха. Перестройка вынесла на большую волну все, что было связано с русским роком и даже такие маргиналы, как подрядовцы, вкусили незаслуженной славы. В «БП» вместо Сантёра появился новый гитарист Юра Соболев – музыкант талантливый, техничный, упорный и в меру сумасшедший, чтобы выживать рядом с Колей, Димкой и Саидом. «БП» приняли в Ленинградский рок-клуб. В моем сознании это было равноценно посвящению меня в рыцари круглого стола. Но мир однозначно сошел с ума. В советском фильме «Взломщик», на премьеру которого в кинотеатре «Аврора» я сбегал в самоволку, я видел Вилли, Скандала и других знакомых панков. Да что там в кино, в «Утренней почте» показали клип «Объекта Насмешек». Я смотрел на глумливую морду Рикошета в армейском телевизоре и не верил своим глазам. Панк-рок в «Утренней почте»! Долбануться можно. Ну, мы и долбанулись. Вместе со всей страной. Хотя справедливое недоверие к миру-перевертышу в душе осталось.

«Подряд» не просто приняли в рок-клуб, Колю приняли за своего панк-мэтры – Свинья и Алекс Оголтелый. Более того, милаха-увалень Колян в кратчайший срок умудрился стать любимчиком околорокклубной панк-тусы. Все эти панки и ковбои – Дрозд, Скандал, Орех, Хэмфорд и Топ et cetera – обожали Колю. Они таскались на все концерты «Подряда», отличительной чертой которых была обязательная жестокая драка среди публики. И, естественно, бухали со звездой после концерта. Песни про Кировский завод и «соловьев» у пивного киоска, принесенные в группу талантливым Соболевым, окончательно выстроили образ «простого» парня – алкаша, работягу, ухаря и куролеса Коляна Михайлова.

И этот хулиганский образ прирастал центровыми легендами. В основном, конечно, это были легендарные пьянки на улице Рубинштейна и последующие безобразия. Если раньше все заканчивалось киданием урн и убеганием от ментов, банальными «сутками» и вытрезвителем в Купчино, то теперь каждое приключение фиксировалось тусовкой в истории. Вот пьяный Коля заваливается в витрину винного магазина, и только скорость и сообразительность Скандала и Книзеля, выдернувших его тело из-под падающей стеклянной гильотины, спасает его от страшной смерти. Вот Михайлов обзывает «депутатом» какого-то мужичонку в очереди в «Гастрите» (столовке на Невском) и гремит за это на 15 суток. Вот три мента на Рубинштейна под дождем тщетно пытаются повязать Коляна. Висят на нем как собаки, заламывают руки, но чувак не сдается, падает вместе с ними в лужу, и, побарахтавшись минут двадцать, умудряется вырваться и убежать от выбившихся из сил бойцов.

Особой пикантности приключениям Коли придавало полное совпадение его имени и фамилии с именем и фамилией президента Ленинградского рок-клуба. Все очень веселились, когда в рок-клуб на имя президента приходил очередной счет из вытрезвителя или уведомление из КВД о необходимости повторных анализов на гонорею. Колян теперь на всякий случай представлялся так:

– Я Коля Михайлов, не тот.

Это была не жизнь, а песня. Жизнь – мечта. Бухло, компания (влюбленная в него), бабы, виснущие на шее, и гитарка, конечно же. Михайлову реально снесло башню от новой «звездной» жизни. Он купался в ней, как в ванне с портвейном. На репы Колян являлся редко – хорошо, что на концерты приходил. Венцом выступлений того времени стал фестиваль рок-клуба на Зимнем стадионе летом 1988 года. На большой сцене при огромном стечении народа, в самом центре Вселенной – молодые, злые и прекрасные, при общем воодушевлении, лучше концерта не придумать. А какая была замечательная компания у «БП» в тот солнечный летний день: «Народное Ополчение», «Дурное влияние», «Автоматические Удовлетворители» – весь цвет ленинградского панк-рока 80-х. Мы с Сантёром, свежеиспеченные дембеля, переполненные восторгом и завистью, смотрели на сцену из набитого битком зала стадиона. Наши друзья стали небожителями. «БП» открывали день. Начался сет «Подряда» со спетой под акустическую гитару песни «Думы окаянные» из фильма «Пять вечеров», и клянусь – это было самое проникновенное ее исполнение со сцены, хотя Михайлов и переврал все слова. Колян был в ударе. На сцене над музыкантами в качестве украшения висели его запасные штаны. Сам он был великолепен: босиком, в футболке «Береги Родину – Мать твою!» (которую разорвал на груди в процессе пения) и трофейной шапке-афганке. Куда девался купчинский увалень? На сцене стоял матерый зверь с непослушной гривой, лихо тягавший микрофонную стойку, отпускавший смешные шутки и самое главное – певший, как король панк-рока, Шаляпин от панка, мать его ити. Коля Михайлов был просто создан для большой сцены, и не важно, что играть в его группе умел всего один музыкант. Зато как жужжала Юрина гитара! Раскатистый густой баритон Михайлова гремел на весь зал, выдувая песню про глупую наркоманочку: «Ты воруешь морфий из-под замка. Да брось ты, дура! Давай пивка! Брось ты, брось ты эти наркотики! И я полюблю тебя!» И я на месте этой жабы точно бросил бы все. Верный Бабич с басом наперевес смотрелся круче некуда: бритый наголо и с огромным свежим фингалом, прекрасно дополнявшим сломанный нос. Саид от избытка чувств на последней песне выбежал из-за барабанов и, выбросив палочки, натурально запрыгнул Коле на руки. За музыку в этом цирке отвечал четкий, как робот, Юра Соболев. И если у Сантёра, исподлобья глядящего на Соболева, наверняка присутствовала мысля: «на его месте должен быть я» (будешь-будешь, Саша, долгие годы будешь), то меня просто распирало от счастья и невозможной крути происходящего. После каждой песни «Подряда» зал взрывался восторженным воплем. И я что есть сил орал вместе с ними. На огромных стадионных табло сестренка Оленька, Ольга Слободская, верный админ рок-клуба, после каждой песни писала: «Подрядовцы – Молодцы!» И это было правдой. Я разделял момент славы со своими друзьями, будто стоял с ними на сцене и невозможно гордился собой. Это же была моя группа!

– Да? Твоя? Ты же всегда был сбоку и немножко сзади, – опустил меня на землю Сантёр.

И он был совершенно прав. Но мне тогда было некогда это обдумывать. Я уже летел за сцену, чтобы обнять триумфаторов. Димка Бабич спас меня от охранника, который слегка офигел, когда я отодвинул его плечом, прорываясь к сцене. Музыкантам тогда можно было все. Мы обнимались. Что-то яростно и радостно орали друг другу. Это была победа! В первую очередь над разумом. В реальность меня вернул «звездный» Колян.

– Тося, слушай, я там на сцене кеды оставил. Сбегай, а? Я че-то устал.

Я сбегал, конечно. С радостью, если честно. Впервые прикоснулся к сцене. Принес кумиру пахучие кеды. Директора у «Подряда» тогда еще не было. Ну, и остыл слегка, пока бегал. Коля реально зазвездил тогда. А кто бы не зазвездил? Разве что все остальные подрядовцы.

Вскоре, буквально через пару месяцев, к так и не принятому обратно Сантёру, прибавились уволенные из группы Бабич и Саид. На их место пришли басист Александр «Коньяк» Муравьёв и драммер Валера «Труха» Трушин. Собственно, это и был «Дохлый номер». Юре Соболеву быстро надоела звездность и полная неуправляемость Коли. У Соболева, в отличие от Михайлова, были серьезные планы по покорению мира. Во всяком случае, амбиции и цель. И он понимал, что с Колей каши не сваришь, а расхлебывать придется. Юра ушел из анархического «БП» и создал новую группу, на репетицию которой, как ни в чем не бывало, и завалился кукушонок Коля. Сначала он прикинулся овечкой и любезно предложил Юре петь его песни в «Дохлом Номере». Пел он гораздо лучше Юры. А потом поклялся ходить на репетиции, и они решили вернуть группе старое название.

А вот вам комментарий Юры Соболева: Мы после феста ни разу не собирались, и Коля ко мне на репу пришел уже глубокой осенью, а может и вообще в декабре. Я к тому времени выбил точку под свои нужды, в подростковом клубе, и занимался с Трушиным месяца два, ища попутно вокалиста. К слову – петь я не собирался. После записи Кирзавода, я про себя, как вокалиста, все понял. Просто обозначал тексты для удобства разучивания песен группой. И все снова покатилось по накатанной дорожке – пьянки, веселье и постоянное отсутствие Коли на репах.

Вместе с Колей и Юрой Соболевым Трушин и Коньяк составили золотой состав «БП». Но это уже была другая группа. Хотя на концертах все так же дрались зрители, а после концертов (а часто и до) все так же надирались музыканты (все, кроме Соболева). «БП» обзавелся директором Петей «Вампиром» Новиком и готовился к гастролям. Мы с Сантёром по-прежнему старались не пропускать подрядовских сейшенов, но все это становилось обыденным, ощущение чуда прошло. Мы постепенно привыкали к новому миру, новому «БП», и новому Коляну, которого теперь я видел то с Алексом, то со Свином. И я наверняка видел его чаще, чем музыканты на репетициях. Старых друзей Коля тоже не забывал. Поводов для прихода ко мне в гости у Коли было два: стихи и бухло. Первый формальный – узнать, не написал ли я новых текстов, полистать мою амбарную книгу, сказать, что стишки клевые и надо делать песни, второй – честный.

– Выпить есть?

– Не-а.

– Бля, жаль. А деньги есть?

Денег у студента Тоси тоже обычно не наблюдалось. Но были пластинки. Колян и, например, Оголтелый, а может, и Крыса, Саид, или Дрозд – любой Колин собутыльник в тот день – выбирали диск из моей куцей коллекции, и мы отправлялись на проспект Славы, где Коля всегда безошибочно выбирал из прохожих жертву, способную купить за трешку или пятерку мою «Омегу» или «Киссов». Коля был очень убедительным продавцом чужих дисков. Обычно покупатель был счастлив, что выскочивший на него амбал с конской челкой и хвостом на голове не порезал его, а всего лишь впарил пластинку. Ну, а потом веселье, естественно. И песни под гитарку.

Помню, как пьяные Коля с Сантёром убегали от таксиста по лестницам ЛДМ, перед концертом «Колибри» и «Двух Самолетов». А фиг ли – резвость норма жизни! Я еще тогда пытался пыжиться и проявлять чудеса ответственности: разыскал Колю в недрах ЛДМ, тряс за грудки, взывал к отсутствующему сознанию и наставлял на путь истинный – на следующий день ему как раз нужно было отправляться на какой-то фестиваль, то ли в Череповец, то ли в Каховку. Милый Коля просто отпихнул меня и отправился дальше жить своей прекрасной, полной чудес и радостей жизнью.

Мне вообще тогда ужасно хотелось быть частью этого монстра по имени «Бригадный Подряд», хотя бы самой незначительной. Хотелось принимать участие в ярко-синей движухе. И это обретало самые нелепые формы. Пока Бабича еще не выгнали из группы, мы успели с ним съездить в Киев, где я на полном серьезе договаривался с местными рок-функционерами о концертах «Бригадного Подряда». Я стоял на сцене «БП» во время концертов (например, на фестивале журнала «Аврора»), сбрасывал оттуда особо ретивых панков и зачем-то запрещал счастливым обладателям кинокамер снимать это действо. Зачем? Видимо, чтобы через двадцать лет тщетно разыскивать съемки ослушавшихся меня операторов. Мало того, я вступил в рок-клуб в качестве психолога «Бригадного Подряда». Я думаю, это единственная группа ЛРК, у которой был штатный психолог. Когда я пришел за членским билетом, Оля Слободская с любопытством, смешанным с ужасом и жалостью, посмотрела на меня и спросила знаю ли я, с кем связываюсь? Я думал, что знаю, но даже не предполагал, насколько болезненна и прочна будет эта связь.

Тем более что где-то через год, к осени 90-го, вялое существование «БП» практически прекратилось. Петя от них ушел. Что толку директору от группы, которая постоянно выходит на сцену в пьяном виде и потом вынуждена спасаться от зрителей бегством, как это было, например, в Череповце. Гастроли в Германию отменились. Еще бы нет, если на совместный концерт с пригласившей их немецкой группой на дискотеке «Курьер» завалили панк-фашики, дружки Трухи, и устроили шоу с зигами. Я был на этом концерте, но выступление фашиков, к счастью, пропустил. Разбирал очередную драку в зале. К тому же, в туалете ДК связи, где проходило это ослепительное шоу, кого-то просто убили. Такие дела.

Несмотря на эти невзгоды, «Подряд» успел отыграть пару замечательных концертов, навсегда въевшихся в мою память, и даже выступить на рок-клубовской Ёлке. Помню, как отплясывал под «Идиота» рядом с блаженно улыбающимся и пляшущим козлом, ну то бишь танцующим Артемием Троицким. На этой же Ёлке случилась феерическая драка между двумя ковбоями – Юрой Лосевым, одноклассником Феди Лаврова, и Славой Книзелем, другом его одноклассника Юры Скандалиста из другой школы. Причем представитель моей купчинской итальянской школы Лосев (знакомец Коляна по Эрмитажу, где Михайлов проходил путяжную практику) так отмутузил центрового ковбоя Книзеля, что лицо последнего превратилось в сплошной синий пузырь. «Жизнь настоящих ковбоев!». Ковбой Книзель повесился во время съемок фильма Рашида Нугманова «Дикий Восток», ковбой Лосев отсидел в 90-е за бандитизм, потом получил пулю в голову, выжил и до сих пор коптит питерское небо.

Вспоминаю я сейчас все это благолепие и думаю: может, оно и не плохо, что «Подряд» в той формации просуществовал так недолго? Впрочем, благодаря настырному Юре Соболеву и клубу НЧ/ВЧ (что ютился в сквоте в проходном дворе между Каляева, 5 и Чайковского, 20, почти напротив серого дома на Литейном), «БП» все-таки удалось записать свой лучший альбом под названием «Членский взнос». В нем было много патетики, много политических агиток в духе перестроечного времени, и они до сих пор мне нравятся своей прямотой и наивностью. В нем были суперхиты «БП» – «Соловьи», «Сенкевич» и «Кобзон», практически визитные карточки группы, затем перепетые всеми ее составами. А их, поверьте мне, было не мало. Ведь «БП» до сих пор на сцене. Хотя из первого состава в живых остался только крепкий дедушка Сантёр.

А тогда в НЧ/ВЧ, мы с Сантёром пели на записи «бэки» с Колей и Юрой, и даже представить себе не могли, что будет дальше. В том же НЧ/ВЧ прошел, а вернее, сорвался уникальный концерт, посвященный свадьбе Юры Соболева и будущей стриптизерши Нади (это был первый брак, у Юры уже давно прекрасная жена Лилия). Компания там собралась такая, что просто снимай кино – и все фестивали твои. Но человека с камерой не нашлось. Фотографировал, правда, это действо великий Вилли Усов, но потом повздорил с каким-то панком, вроде даже получил бутылкой по голове, обиделся и ушел. Жаль. Хотелось бы еще раз взглянуть на всех, но трезвыми глазами. Помню точно, что я подарил молодоженам серую ручную крыску из зоомагазина. А уникальным концерт был, потому что не состоялся по причине невменяемого состояния Юры Соболева. В первый и последний раз случилось такое недоразумение. Жених (обычно единственный трезвый из «БП» на сцене), напился и не смог исполнить ни одной своей песни. Мне кажется, что это был последний концерт золотого состава «БП». Они сыграли вместе всего 12 концертов. Всего дюжину! Потом пришли страшные 90-е и словно цунами смели всех, кто не крепко стоял на ногах.

Комментирует Юра Соболев: БП фактически прекратили свое существование с конца 89-го. С сорванных гастролей в Германии. Мы не собирались вместе (!) с того злополучного концерта в ДК связи (!). Попытка сыграть на свадьбе была просто фан- идеей. Это уже не относилось к действующей группе. К этому времени я продал и точку, и весь аппарат.

С тех пор и на долгие шесть лет «БП» погрузился в пучину небытия (словно его сглазила-заколдовала неприглашенная на свадьбу Юры фея), в летаргический сон, в период полураспада, став кораблем-призраком, группой-легендой, изредка выныривавшей из тумана, когда ее никто не ждет. Пришли мы как-то с Сантёром на концерт «Водопада им. Вахтанга Кикабидзе». Сейшен оказался так себе. Зато после концерта на сцену вылезла совершенно невменяемая троица – Михайлов, Крыса и Саид – и эти упыри стали просить у собирающихся музыкантов инструменты. Ну, как просить – буквально пытались отобрать их.

– А сейчас будет настоящий панк-рок! На сцене «Бригадный Подряд»! – Проорал Крыса в еще работающий микрофон.

Народ, уходящий из зала, ровно, как и мы с Сантёром, опешил от такого поворота и замер на месте. Но инструментов захватчикам никто не отдал. И микрофоны отключили. Тогда они просто стали хором орать «Идиота» («Зачем я, зачем я полюбила идиота? Ну зачем я, зачем я полюбила его?»), пока их не согнали со сцены.

И, конечно, этот прекрасный выход Коли на сцену наглядно демонстрирует то, как он по ней скучал. Но Юра Соболев, дважды обжегшись на Михайлове, слышать о концертах с ним больше не хотел, сделал коммерческий проект с женским вокалом, писал музыку на заказ, работал сторожем, потом по наводке Пети Новика ди-джеем на радио «Катюша» с Ай-Ай-Аем, Дусером, Севычем и Сергеем Наветным. Потом он и вовсе надолго забросит музыку, прочитает свою фамилию наоборот и станет крупным спецом по продаже велосипедов. Весельчак Саид умер от передоза. Трушин потарчивал и барабанил в хардкор-проектах. Коньяк куда-то пропал. А потом и вовсе умер. Просто мор какой-то. Жить быстро, умереть молодым – чуваки, зачем же так? Вы приняли все слишком буквально! Димка Бабич превратился в невыходящего из дома социопата, прочно сидящего на тяжелых колесах. Михайлов на волне былой славы пил по-черному с веселыми дружками – Крысой, Дроздом, Трушиным и т. д., но те постепенно вымирали, да и память о Колиных подвигах в народе слабела и покрывалась тиной. Даже его бывшая девушка по имени Марьяна (опять, как у Цоя), родившая ему ребенка, которого Колька своим не признал, перестала давать ему деньги, да и просто перестала давать. Король был скорее мертв, чем жив.

И только умница Сантёр окончил институт им. Лесгафта и отправился работать учителем физкультуры в школу, где продолжил свои эксперименты с музыкой. Там у него в студии мы записывали все подряд с Максимкой Васильевым, Сашкиным другом Мироном и Сашкиным учеником – Конвисером. Странный Саша Конвисер, мальчик из интеллигентной семьи, которого вырастили и испортили купчинские панки, уже появлялся в этой путаной истории и еще не раз будет играть в ней важную роль. А пока он учился в школе (где теперь преподает русский язык и литературу) и играл на клавишных инструментах – сначала в школьных группах, а потом в проектах Сантёра, которые с приходами к нему в школу кукушонка Михайлова естественным путем превратились в альбомы практически не существующей группы «Бригадный Подряд». Михайлов снова стал купчинским соловьем с гитарой, звездность выветрилась, а регалии теперь лишь слабо помогали клянчить мелочь у пивных ларьков. Король спустился с небес и вернулся к истокам. К Сантёру, Максу с Бабичем и примкнувшему к ним малолетке Конвисеру. Альбомы допотопными способами писались в школе у Сантёра и дома у Коли и Бабича. Старшеклассник Конвисер ходил за Колей хвостиком, смотрел ему в рот и учился у него всему самому плохому. Что не помешало ему окончить школу, а потом, хоть и с третьего захода, получить высшее образование. Два раза Сашка вылетал с вечернего из-за записи альбомов «БП».

«Розовая вода» и «Рок-н-Ройял»! О, что это были за альбомы! Чудо какое-то, а не музычка. Просто энциклопедия неустроенной Колиной жизни, плюс наскребаные по сусекам запасы песен Макса и Сантёра (даже парочка моих и одна конвисеровская туда попала). Полный фьюжн: от лирически-сюрреалистического посвящения розовой воде (некоей субстанции, которую Колян с друзьями не гнушались употреблять в романтические 90-е) «Выпили розовой воды и не заметили: беда кралась за нами в виде ног» до критики рэпа – «до чего же он нелеп – русский рэп». Были там и издевательские каверы на «Ласковый май» и Тыниса Мяги, и какие-то уж совсем авангардные треки. Но в основном – суровая правда Колиной жизни, жизни ленинградского маргинала, тунеядца и алкоголика, которая и раньше проглядывала в его (и Максовской, и Сантёровской, и даже Соболевской) лирике, а теперь вот просто забила фонтаном спирта «Рок-н-Ройяль».

«Поступайте в наше ПТУ», «…по детскому саду гулял пэтэушник», «…его убили в этой драке ножом, а он был совсем ни при чем», «…в городе работает преступная группа – еще шесть трупов», «…жизнь растянулась, как сопля, из потолка растет петля», – все это роскошество было тщательно разобрано на гармонии и положено на прекрасные, почти битловские мелодии. В лице Конвисера Коля обрел не только верного пажа-бутылконосца, но и соратника по любви к мелодике, распевкам и красивым проигрышам на клавишах и акустической гитаре. Никаким панк-роком в новых альбомах «Бригадного Подряда» даже не пахло. Никаких тебе «Мяу-мяу-мяу», никакого «Мордобоя», «Ленин с нами», «Политики КПСС» и «Хундыр-Мундыр-Йохарлы». Была, правда, песня про навозных мух и разные сорта говна, но это скорее было исключение из лирического ряда. И что дальше? А ничего. Полный возврат в дорокклубовские времена. Альбомы нигде не вышли. Распространялись по старинке, переписыванием с кассеты на кассету. Сантёр ушел из школы в бандиты (извините, в бодигарды). Студент Конвисер синячил с бывшим королем панк-рока Михайловым и сантехником Васильевым, которые, напиваясь, доводили его до слез своим кухонным антисемитизмом. «Бригадный Подряд» поминался теперь исключительно у купчинских пивных ларьков. На покупающего пиво из-за угла выскакивала растрепанная булгаковская парочка – огромный спившийся Элвис Маккартни и начинающий синеть Вуди Аллен и наперебой тараторили:

– Помнишь Ленинградский рок-клуб? «Кино», «Аквариум», «Зоопарк», «Бригадный Подряд»! Знаешь? Уважаешь? Добавь на пивко, мужик!

Мы с Сантёром к этому времени обзавелись семьями. Сантёр, кстати, познакомился со своей будущей женой благодаря разыгранной с Колей сценой спасения барышни от хулигана. Хулиганом был Михайлов, а спасителем Сантёр, естественно. Мы растили детей и старались выжить. Нам было не до музыки. К тому же в 95-м мы рассорились после досадного случая. И все-таки, когда я в 29 лет созрел, чтобы записать альбом на свои стихи, я первым позвонил Лукьянову и предложил ему сочинить музло, как в старое доброе. Писать альбом я собирался по-взрослому, на студии «Инди» у легендарного Коли Гусева, музыканта «Странных Игр» и «АВИА». Сыграть музыкальные партии были готовы Юра Соболев, Федя Лавров, Дусер – замечательные музыканты и мои добрые товарищи. Я радостно предвкушал запись своего первого альбома.

И что вы думаете? На первую же сессию вместе с Сантёром заявились тихие зайчики Михайлов и Конвисер, и начался их обычный алко-балаган. Коля был мил, почти трезв, и любезно предложил исполнить мои песни на записи. Петь-то я предполагал сам, но куда мне было до Коли. Могучий свой талант он еще не пропил. Соблазн был велик, и я согласился. Могу сказать одно – было весело. Особенно веселился Коля Гусев. Мелодии придумывались и партии раскладывались прямо в студии, где царили полная анархия и адский дурдом. Гусеву казалось, что получалось нечто похоже на его любимых «The Cars». А я, недавно переслушав материал проекта «Тося и Больные», понял, что больше всего это похоже на «The Pixies», которых я тогда еще слыхом не слыхивал. Конвисер притащил на запись своих знакомых школьниц – Катю и Надю, типа на подпевки, и они придали альбому дополнительных ярких красок. Записали мы кучу песен на мои стихи. Потом Коля, которого я пару раз уже успел выгнать с записи за пьянство и снова простить, каким-то непостижим образом прогнул меня на запись старых подрядовских песен и каких-то своих новых хитяр.

Материала получилось аж на два альбома. Но альбом проекта «Тося и Больные» под названием «Абрахам» так и не вышел в свет. Потому что все, что мы записали, по каким-то неведомым мне тектоническим причинам вдруг стало называться «Бригадный Подряд». Да, да, именно так. Как я в это вписался? Не могу вспомнить. Энтузиаст хренов. Ну и тщеславие, конечно же. Видимо, мне очень хотелось, чтобы мои песни зазвучали со сцены. Еще Сантёр был весьма убедителен в своих аргументах, обещая жестко держать Колю и Конвисера в ежовых пацанских рукавицах. В который раз мы наступали на те же грабли. Давно пора было понять: любой музыкальный проект, в котором принимал участие Коля Михайлов, автоматически становился «Бригадным Подрядом».

Тридцатилетний, сильно побитый жизнью клоун-алкоголик проснулся от летаргического сна и снова вышел на сцену, потащив туда Сантёра и Конвисера. Соболев возвращаться в группу и играть с Михайловым категорически отказался, хотя и отметился на записи (как, впрочем, и на Rock-n-Royal). Альбом решили назвать «Восставшие из зада», но вовремя одумались и назвали «Худшее». Мы с Сантёром сами сделали оформление для кассеты из какой-то немецкой порнооткрытки. Из забракованных остатков наших безумных сессий с Гусевым получился еще один альбом – «Сине-Бело-Голубой». Песни пошли в народ. Но самое ужасное, что я теперь чувствовал ответственность за этих упырей, я стал Франкенштейном, забивающим концерты своему чудовищу.

Для начала нужно было найти музыкантов в ритмсекцию. На первом концерте совершенно несыгранной группы в клубе «Перевал» на барабанах по дружбе стучала легендарная Кэт Питерская. Но ей хватило одного раза, чтобы принять правильное решение и больше такого не повторять. Я же в качестве продюсера и директора группы задержался в «Подряде» на долгих пять лет. Самые безумные пять лет моей жизни. Коле опять повезло. С ним, легендой панк-дна, захотели играть хорошие люди и музыканты – ритм-секция легендарной группы «Дурное влияние» – Игорь Мосин и Дима Петров. Питерские клубы поначалу отнеслись к возможным концертам «БП» с большой опаской. Все прекрасно помнили Колину невменяемость и его верную публику, каждый раз устраивающую побоище на концертах. Помню, с какой натугой Слон согласился дать нам сыграть в старой Фишфабрик на Пушкинской, 10. И каким позором все закончилось. Колин оптимизм перед концертом в момент улетучился. Пришел страх сцены, который они с Конвисером быстренько залили вином. В результате на сцене кривлялись не попадающие в ноты, валящиеся друг на друга пьяные клоуны, а я был готов провалиться под землю. Расстроенные Мосин и Петров после концерта объявили, что уйдут из группы, если такое повторится. И то ли Сантёр сумел по-пацански надавить на Колю, то ли что-то большое в лесу сдохло, но Колю словно подменили. Он стал ходить на репетиции. Перестал напиваться перед концертами, которые становились все лучше и лучше. Конвисер, поначалу скакавший на сцене как шоумен наподобие Гаркуши, стал все больше действа брать на себя и постепенно превратился во второго вокалиста. Они с Колей прекрасно дополняли друг друга на сцене: брутальный Арлекин Михайлов с песняровскими усами и дерганый Пьеро Конвисер. А еще Сашка позвал в группу вчерашних школьниц, милашек Катю и Надю, которые не только хорошо пели, но и прикольно выглядели. У Подряда появилось шоу и новая публика. Да и старая с восторгом приняла возвращение своего блудного кумира, надсадно требуя то «Кирзавод», то «Наркоманку». Я снял им пару клипов. Колян – молодчага, держался изо всех сил и всего-то два раза срывался в запои. Первый раз его подобрал, обогрел, протрезвил и вернул нам добрый Титя. Второй раз с ним строго поговорил бодигард Сантёр. И Коля больше не безобразничал. Я переиздал альбомы группы на кассетах и CD. Смонтировал клип из концертного выступления. Пошли концерты. Пошли зрители. Колян сиял, как медный таз, и даже стал немного походить на прежнего короля панк-рока, купчинского панк-Элвиса. Юра Соболев, до того искренне мне сочувствующий, теперь с тревожным интересом наблюдал за прогрессом «БП», исполняющего в том числе и его хиты. «Подряд» отыграл сет в СКК на фестивале «ДДТ» «Окна открой». Коля устроился на работу дорожным рабочим. Коля! На работу! Ну и, наконец, Коля, Сантёр и Конвисер втроем сыграли замечательный акустический концерт в рок-клубе на Рубинштейна, 13. Чудеса случаются. Я сам это видел. Гордость переполняла новоиспеченного панк-продюсера. Я смог невозможное. Вернул короля панк-рока к жизни! Помог восстать из зада.

Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Коля опять сумел все испортить. Сразу после первой получки Михайлов пропал. Мы искали его трое суток. Нашли в больничке. То ли он сам пьяный упал с какого-то моста, то ли ему помогли. Серьезная черепно-мозговая травма. Другой бы помер, но только не он. После больницы Михайлов снова стал пить. Петь он пока не мог. А пить – пожалуйста. Тогда-то я и положил его в больницу к знакомым врачам, чтобы те его пореанимировали в барокамере. Упрашивал их. Возил Колю на анализы. Все оплатил. Через день он сбежал. Лечиться король категорически не хотел. Группы снова не стало. Музыканты очень расстроились. И из-за Коли, и из-за группы. Клубы хотели «БП». Публика ждала «БП». Тогда у Сантёра и возникла безумная идея заменить Колю Конвисером, который знал все песни. Сашка Конвисер – человек-комплекс, ходячий анекдот, должен был встать на сцену вместо любимчика панк-урлы Коли Михайлова. «Его же разорвут», – сказал Петров. «Не потянет, – сказал Мосин. – Одно дело с Колей, другое – самому зал держать». «Да пусть попробует, пока Колян восстанавливается, – сказал Сантёр, – а там посмотрим». И мы все его поддержали. Все, кроме Конвисера. Ему совесть мешала. Он очень хотел петь в «Подряде», но совершенно не хотел подсиживать друга. В конце концов, мы отправили Сашку к Коле за благословением, и тот с легкостью его ему дал. Я думаю, он не верил, что у Конвисера хоть что-то получится. Он же все время был в его тени. Да мы все не особо верили в успех этой замены, если честно. Так чего бы не попробовать просто ради прикола. Кто же знал, что этот прикол затянется на долгих десять лет и Сашка Конвисер станет в истории «Бригадного Подряда» не менее ярким фронтменом, чем Колян. Совсем другим. Этаким бесшабашным панк-клоуном на сцене, искупающим недостатки своего вокала бешеной энергией и такой же бешеной харизмой. И первый раз мы все в этом убедились в ДС «Юбилейный», где «Подряд» отлично отыграл свой разогрев перед The Exploited. Казалось, все комплексы Сашки на сцене превращаются из минусов в плюсы и у микрофона для него нет ничего невозможного. Его шутки-прибаутки между песнями были чудесны. Клоун Конвисер держал зал не хуже монстра Коляна. Это было реально круто. Не приняли Сашку только самые упертые Колины фанаты и его же старые дружки. Даже Трушин потом приходил к Конвисеру в гримерку обниматься и говорить слова благодарности. Вскоре в состав «Подряда» вернулся Соболев и сначала поиграл вместе с Сантёром. Потом Сантёр как-то сам ушел, устав совмещать концерты с работой.

И снова версия Юры Соболева: Играл с Сантёром я всего раз в жизни. Когда Тося в 97 году пригласил меня сыграть с «БП» на каком-то фесте (за Зимним стадионом, там бульвар вроде) и вроде август был. На вокале был только Коля. Мне показалось, что Тося с Сантёром меня типа прослушивали. Мой субъектив. Спустя несколько месяцев Тося пригласил меня в «БП». И на мой вопрос «А что с Сантёром?» ответил: «У него свои дела появились». В памяти точные сроки моего возвращения в «БП» размыты. Это либо конец 97-го, либо самое начало 98-го.

Потом ушли Мосин с Петровым, которым не очень стал интересен «Подряд» без Коли. Да и я к тому времени поостыл к своему первому рок-детищу, переключившись на другие проекты. Давно это было. Последние лет – дцать в «Подряде» и вовсе поет Анатолий Скляренко при мощной поддержке харизматика Сантёра. И пусть еще сто лет поют и играют в свой «Бригадный Подряд» себе и всем на радость.

А что же наш Элвис? Через пару месяцев Коля восстал, аки птица Феникс из пепла, и в очередной раз попробовал вернуться в группу, которая к тому времени уже привыкла к жизни без скандалов и к хорошим концертам с Конвисером. «БП» все-таки отыграл пару сейшенов с двумя фронтменами. Тогда-то всем и стало ясно, как сильно сдал Михайлов. Он забывал слова и путал партии, и после серьезного разговора с Сантёром окончательно ушел из группы. Конечно, для него это было трагедией. Но группа хотела жить, а не выживать, при неуправляемом алкоголике с провалами в памяти это было совершенно невозможно.

И снова слово Соболеву: Ты меня пригласил, и я застал конец периода, когда Коля и Конвисер пели вместе. Чуть ли не последний их совместный концерт стал для меня дебютным в таком составе. Вроде, начало 1998 года, клуб Wild-Side на Нарвской. Клуб, кстати, после этого концерта (и рейда наркоконтроля во время него) с треском закрыли. Примерно тогда же мы записывали песни «Фанат» и «Пивные моря» для радио, и тогда Коля сказал, что больше не может петь из-за чудовищных мигреней. В тот день он был вынужден оставить группу. Я помню свой с ним разговор в коридоре ДК Ленсовета на студии «Добролет». В результате песни на записи спел Конвисер. Это где-то март 98-го. И обсуждение кандидатуры Конвисера тоже помню. На точке в НИИ акустики, на Аптекарском острове.

Коля снова опустился на самое дно. Надираясь, он ломился в квартиру Конвисера, проклинал его и кричал, что тот обманом занял его трон. Потом они мирились, выпивали и дружили ровно до следующего приступа Колиной ненависти. Естественно, такая ситуация держала Конвисера в постоянном стрессе. Он чувствовал себя не на своем месте, хотя обожал сцену. К тому же его сильно тяготил доставшийся от Коли репертуар. Ну какой там Кирзавод, какое там ПТУ, мордобой – и Саша Конвисер? Трудно петь то, во что сам не веришь. Еще труднее петь то, что тебе противно. Михайлов жил в своих песнях, Сашка их талантливо исполнял. Пьеро играл Арлекина и очень страдал. Мучился, но пел. Только зрители этого страдания не ощущали и от души веселились на концертах «БП».

Году в 2001 я свозил «Подряд» на «Нашествие» (куда их позвали после триумфа «Идиота» на «Нашем Радио») и честно предложил ребятам прекратить музыкальную деятельность в качестве «БП». Ну или хотя бы название сменить. И репертуар. Мне стало неинтересно ими заниматься. Конвисер сам песни не писал. Новые песни Соболева мне не особо нравились. Сантёр тоже ничем не торопился удивлять. Переиздавать старые песни в новых аранжировках надоело. Я поддержал Конвисера с его новым личным диско-панк-проектом МПТРИ, записал им альбом, снял пару клипов и очень надеялся, что на этом история «БП» закончится.

Но, к счастью, мои надежды не оправдались. Сначала в сдувшийся «БП» дружно вдыхали жизнь страдалец Конвисер и оптимист Соболев, потом его откачивали Конвисер и Сантёр, теперь реанимация и бурная деятельность «БП» – целиком и полностью забава Сантёра. Главное, чтобы все, кто выжил, были счастливы. А я закончил с «Бригадным Подрядом» в 2003-м. Выпустил сидюк «ЗаеВеst – БП 1985–2003» и попрощался с ними. Думал, что попрощался. Но иногда они возвращаются.

Прошло уже года два, как я расстался с «Подрядом». Правда, помог им слегка в 2003-м, записав с Шевчуком сотоварищи сингл «Попса». Наш проект «Рок-группа» тогда сильно бабахнул, «БП» из «Нашего Радио» слышала каждая собака. Мы все знали, что Коля бухает по-черному. И много раз пытались вытащить его из синей пучины. Но каждый раз натыкались на жесткое сопротивление. Это была его родная экосистема. Его среда обитания. Глубоководная рыба, резко поднятая сетью с глубины, взрывается от перепада давления. Коля слишком глубоко погрузился. Макс Васильев, пропивавший свои таланты не хуже Коли, сумел вынырнуть сам: подшился, не пил ничего, крепче томатного сока и регулярно поставлял «БП» новые хиты. Добрейший полуовощ Бабич устал безвылазно сидеть в четырех стенах на «колесах» и устроился на работу, сопровождать грузы. И тут же разбился насмерть в глупой аварии. Эх, Димка, Димка Бабич, Бабич-бич – добрая душа, как же тебя жалко! Вроде как Макс навещал его маму, и именно она сообщила, что Колян наш умудрился влипнуть в совсем уж плохую историю. Он попался на крючок черным риелторам. Эти волки нещадно зачищали Купчино от синих в начале нулевых при теневой поддержке ментов и паспортных столов. Видимо, Коле с его мамой дали немного денег, оплатили их страшные долги по квартплате, а потом развели его с матерью на квартиру, пообещав жилье за городом и деньги. А, может, мать все решила без Коли. Мы подключились слишком поздно. Конвисер сходил в ЖЭК и узнав, что кто-то недавно выплатил Колины долги, устроил им выволочку, обвинив в пособничестве бандитам. Так и было. Сантёр забил стрелку с разводчиками и попытался объяснить, что они не на тех нарвались, но этим чертям все было пофиг. Наши действия лишь ускорили процесс Колиного вывоза. Документы уже были оформлены. Коля все подписал и очень их боялся. К тому же верил, что ему дадут обещанных денег на бухло. А остальное его тогда не интересовало. Нас он не слушал. Без его поддержки помочь ему не представлялось возможным. Мы просили его никуда не уезжать и вызывать нас сразу, как появятся жулики, но Михайлов опять все сделал по-своему. И канул в неизвестном направлении.

Через полгода кто-то из знакомых встретил его в Питере, как всегда, у пивного ларя, в вопиюще ужасном состоянии. Коле купили пива, и он рассказал, что денег им не дали, кинули, поселили в Сланцах, там – жопа, одни гопники, про «Подряд» никто не слышал, и он оттуда сбежал. Теперь бомжует. Как выяснилось впоследствии, Коля действительно сбежал из Сланцев, бросив там свою недееспособную мать, которая умерла от голода…

И вот я вел это существо, практически потерявшее человеческий облик, в ночлежку и ничего, кроме жалости, к нему не испытывал. В ночлежке Колю приняли только через очистку, и мы снова пошли вместе – теперь на Староневский, где звезда рок-н-ролла должна была пройти санобработку. Всю дорогу Коля рассказывал мне о своих музыкальных планах, просил купить ему гитару и обещал бросить пить. Теперь он не сопротивлялся моей помощи. Сил не осталось. А я мучительно думал, что же мне с ним дальше делать. «Ночлежка» – временный выход. Передержка. Михайлов прожил на улице около года. Это большой срок. Говорят, что бомжи не возвращаются к нормальной жизни. Но почему бы не попробовать.

После санобработки чистенький Михайлов пришел ко мне в гости на Стремянную. В руке у него была потрепанная книжка «12 стульев» – подарок для меня.

– Вот, на развале купил. Арбузы разгрузил и купил тебе. Ты ж любишь книжки. Н-да. Че делать-то будем, Тося?

К светской беседе с Михайловым я тогда был не очень расположен. Тем более к совместным делам. Я понимал, что еще немного, и чистый бомж Коля поселится у меня навсегда. Представил эту прекрасную перспективу, и голова моя заработала в десять раз активнее. Вари, горшочек, вари! Горшочек – точно! Горшок! Вот наша палочка-выручалочка. Мишка много раз признавался мне в любви к старому «БП» с Колькой во главе, Мишка всегда считал, что лучше Коли никто не пел панк-рок (хотя лично они знакомы не были), и мне всегда хотелось, чтобы Мишка спел подрядовские песни (особенно с моими текстами). Все сложилось в моей голове, и я поехал к Горшку, осуществлять план по превращению бомжа Михайлова в человека с паспортом и жилплощадью. Про Горшка надо писать отдельную историю, ему в этом рассказе будет тесно. Мишка у меня всегда ассоциировался с Лешим, сказочным персонажем, на лицо ужасным и добрым внутри. У них с Колей было полно общего – и путяга, и брутальная мощь, и чертова тяга к саморазрушению. В общем, предложил я Мишке спродюсировать сольный альбом с условием, что половина гонорара пойдет на домик для синьора Тыквы, то бишь бомжа Коляна Михайлова. И, спасибо Мишке, он с радостью вписался в эту авантюру. Песни на сольник из репертуара «Подряда» Миша Горшенёв выбрал сам. И ура! Среди них оказались два трека на мои стихи. Записывали альбом на студии «ДДТ». Горшок – упрямый, смешной, нелепый, очень талантливый, мощный, крутой, чрезвычайно симпатичный человек с большим сердцем. Без него ничего бы не получилось. Я пристроил его альбом в хорошо знакомое мне музыкальное издательство и купил Коле комнату. Все время, пока мы писали и сводили альбом, бомж Колечка жил на съемной квартире в Московском районе на полном обеспечении и тренькал там на гитарке. Мы же все читали проклятого «Маленького принца» в детстве и знаем, что в ответе за тех, кого приручили. Сантёр и Макс несколько раз в неделю возили ему еду, чтобы он никуда не выходил. Но все равно Михайлов умудрился пару раз сбежать и вернуться домой счастливым – пьяным и в свежих синяках.

Я нанял юриста, который съездил с Колей в Сланцы и выправил ему паспорт. В квартирке, куда запихнули Колю с покойной матерью, было прописано человек сто. Мой прекрасный друг Миша Башаков отвез Колю набраться азов трезвости в легендарный «Дом на горе», который уже спас от алкоголизма целую грядку питерских рокеров. Оттуда Николай вернулся бодрым и просветленным, и я в первый раз поверил, что все будет хорошо. Малепусенькая комната в огромной коммуналке на Большой Пушкарской улице стала последним приютом купчинского панк-Элвиса. По иронии судьбы последние месяцы жизни Коля прожил в охраняемой парадной, в квартире прямо над головой председателя питерского ЗАКСа Вадима Тюльпанова, чувака, всего на два года старше Коли и тоже большого любителя попеть. Вполне могли бы спеть дуэтом. Может, и поют на том свете.

В общем и целом, всем миром вернули мы обратно Колю в светлую счастливую жизнь: с паспортом, комнатой и даже пенсией по инвалидности. Живи – не хочу, только не пей! В хор я церковный его отправил к знакомой регентше, только там Колю испугались. Больно уж он был страшен. Подшитый Макс Васильев Колю регулярно в его хоромах навещал, естественно, без бутылки. Но не все были такие сознательные. Старые дружки разведали Колин адрес и так и норовили его поправить. Ну и поправили, конечно. Прямо, как в песне: