Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве бесплатное чтение

Глава 1

Отъезд

Мост Альбер-Лупп через Элорн, в глубине Брестского рейда.

Там внизу, за узким входом, медленно движется темной тенью на безоблачном небе патрульный корабль; правее, за Военно-морским училищем, расположенным на улице Катр-Помп, я различаю мачты «Ришелье»[2] и недавно вернувшихся из дальнего похода крейсеров; торговый порт забит судами; совсем рядом, в Сен-Марк, черными точками разбросаны по воде рыбацкие лодки. Стоящие здесь боевые корабли и грузовые суда уйдут в море, на их место придут другие. Все как всегда. Я хочу видеть неизменный пейзаж, отпечатавшийся за двадцать пять лет в моих глазах и в моем сердце: ла Рош-Менгам, Испанский мыс, форт Портзик и возвышающийся над водой коренастый силуэт маяка Мину. В этот ставший ярким пятном в череде серых унылых месяцев солнечный день конца бретонской осени, прекрасный и меланхоличный, 1 декабря 1939 года, я вижу только их.

Из задумчивости меня выводит голос одной из моих дочерей: «Что ты думаешь о советском нападении на Финляндию?»

Я с самого утра думаю об этом нападении, и в голове неотступно крутится: «Эта война начинается в День святого Андрея. Финляндия будет распята так же, как этот святой».

На чем основана эта мысль, на какой мистической интуиции? Не знаю; просто я это чувствую, вот и всё. Но что я могу сказать своим дочерям, которые хотят понять происходящее? Стоит ли представать в их глазах пессимистом и портить, пусть даже на мгновение, их удовольствие от возвращения в Брест, их радость от красот рейда, ясного неба, шума моря?

Здесь две мои старшие, совсем еще юные. Они приехали в Брест из Парижского региона, гордые тем, что проделали такое далекое путешествие самостоятельно. Их мать осталась дома с тремя остальными детьми, младшему из которых всего месяц. Я его еще не видел; когда он родился, крейсер, на котором я служил помощником капитана, бороздил море между Касабланкой и Ла-Маншем, преследуя немецкие суда, вышедшие из испанского порта.

Война идет уже три месяца, и мы, моряки, активно участвуем в ней буквально с первых чисел сентября. Конвои, патрулирование в любую погоду, угроза атаки со стороны подводных лодок, мины, постоянная бдительность, досмотры, рейды – я в один миг оказался перенесен в атмосферу 1918 года. Смягченные или несколько потускневшие от возраста, опыта и службы, воспоминания о «той войне» выплывают из подсознания, настолько сильное воздействие они оказали на меня в прошедшие двадцать лет. Все на флоте, на нашем прекрасном флоте 1939 года, и ветераны «той войны», и молодые, пришедшие уже после нее, офицеры и неофицеры, все мы восприняли начавшуюся новую войну очень серьезно и, оставив в прошлом мирную жизнь, отправились на нее с единственной мыслью: надо честно исполнять свой долг.

В конце ноября мой крейсер пришел в Брест на профилактику и мелкий ремонт. Эскортируемый двумя эсминцами, он дождливым вечером вошел в порт, выполнив классические маневры, ставшие рефлексом: сброс скорости перед Менгамом, обмен сигналами с Парк-о-Дюк, поворот влево, чтобы зайти в крытый док, а тем временем в торговом порту догорает сухогруз – из-за чего, нам неведомо, – и столб плотного дыма закрывает Сен-Марк и устье Элорна. Якорь брошен, машины остановлены. Капитан отправляется с рапортом к морскому префекту; я остаюсь на борту за командира. Я сойду на берег завтра…

А теперь Советский Союз напал на Финляндию. Бедная Финляндия! Меня это тревожит еще и потому, что с 1921 по 1924 год я ходил в Балтийском море, долгое время жил в прибрежных странах. Как и во всех уголках мира, в которых мне довелось побывать, я был восхищен красотами природы этого края; меня интересовали люди, поскольку, несмотря на прогресс техники, изгибы политики, вопреки механике и новой физике Эйнштейна, которая, впрочем, меня увлекла, несмотря на правила, договоры, банки и трудовое законодательство, которое никого не может оставить равнодушным, невзирая на суету повседневной жизни, мозг мой стремился в первую очередь к познанию вечных творений Создателя, среди которых человек есть самый близкий к нему и самый осязаемый элемент.

Поэтому я повсюду находил волнующие меня темы. Всюду встречал людей, которых мог называть своими братьями. Всюду убеждался, что существует общее представление о добре и зле, и жизнь могла быть менее тяжелой, если бы гордыня, невежество и плохое знание соседа, а также безумная жестокость не приводили к сметающим все с лица земли страшным катаклизмам.

Ремесло военного сделало меня жестким, служба на определенных должностях должна была бы лишить всяких иллюзий; но я не могу без грусти и горечи слышать о том, что где-то люди воюют.

Шла война в Карелии, в Лапландии, а мои дочери, стоя на мосту Альбер-Лупп, спрашивали меня, что я об этом думаю. Я не стану им рассказывать о святом Андрее и преследующей меня мысли; я лишь напомню некоторые факты; мне не хочется читать им лекции по географии и истории; конечно, я неплохо знаю эту страну; мои исторические изыскания в Морском училище имели предметом комбинированные операции армии и флота на Балтийском море во время войны 1914–1918 годов, в связи с чем я изучал и высадку германских войск в Финляндии в 1918 году, а также войну за независимость в этой стране.

Стоит ли делиться с дочерьми моими воспоминаниями? Нет; я расскажу им основные факты истории и географии «страны тысячи озер».

География. Как вам известно, с севера Финляндия омывается Ледовитым океаном, а с запада и юга – Ботническим и Финским заливами Балтийского моря. Парадоксально, но именно Балтика замерзает, в то время как Ледовитый океан у Финского побережья льдом не покрывается.

Страна имеет сухопутную границу с одной стороны со Швецией и Норвегией, а с другой – с Советским Союзом.

Территория усеяна множеством озер, среди которых есть несколько очень крупных. Большая часть поверхности покрыта густыми лесами, за исключением северо-запада, Лапландии, где вплоть до самого Ледовитого океана растут карликовые деревья. Финляндия, как вы знаете, располагается по обе стороны Северного полярного круга, между 60-й и 70-й широтами, то есть, грубо говоря, растянулась на 600 миль или, приблизительно, 1100 километров; если не ошибаюсь, это расстояние от Дюнкерка до Перпиньяна[3].

Зимой здесь очень холодно, а ночи бесконечны; а летом никогда не бывает жарко, но в это время года почти бесконечен день; это период белых ночей, воспетых русскими писателями, рассказывавшими о Санкт-Петербурге.

Коренное население, финны, имеет финно-угорское происхождение. Отметьте, что финно-угры проживают также в Советском Союзе, Эстонии и Венгрии, но большинство все-таки в Финляндии. Помимо финнов там живут шведы, которые некогда аннексировали эту страну и наложили на нее свой отпечаток.

В настоящее время там проживает около трех миллионов человек, имеющих, как вы догадываетесь, древнюю историю, из которой я расскажу только самое главное. Но сначала посмотрите на контур Балтийского моря. Оно похоже на коленопреклоненную женщину, чьи бюст и лицо, то есть Ботнический залив, отвернулись от Швеции и обращены на восток, а руки, то есть Финский залив, сложены как бы в молитве, будто предлагают Финляндию в жертву России.

Эта карта образно представляет драму финской истории, наступление Скандинавии на восток, противостояние Швеции и России, почти непрерывные войны.

Причина их вражды в религии: шведы приняли христианство от Рима, а русские от Византии. Это непримиримое противостояние напоминает другое, между русскими и поляками. Более того, пограничная область Карелия является православной на востоке и была сперва католической, а затем стала лютеранской на западе. Так что на пограничные конфликты, которые в конце концов улаживаются, наложился религиозный конфликт, обычно решения не имеющий, с его фанатизмом, непримиримостью, ненавистью и эксцессами.

Так что, нынешняя война имеет глубокие корни, давние, прочно укоренившиеся в национальном подсознании. Что еще вам сказать? Знайте, что Финляндия в течение шестисот лет была подчинена Швеции. Шведы пришли в эту страну в XII веке, во время крестового похода, возглавляемого двумя святыми: Эриком и Генрихом; они основали город Або, который сделали своей столицей; сейчас он называется по-фински Турку.

Почему?

Это такая форма национализма, стремящаяся к повсеместному возврату к местным наименованиям и ограничению всего, что может рассматриваться как иностранное, то есть по определению вредное, влияние. В данном случае, под удар попало шведское название.

По той же логике, Христиания стала Осло, Ревель – Таллином, Константинополь – Стамбулом.

В переименовании может присутствовать и политический подтекст. Например, Санкт-Петербург в годы моей юности превратился сначала в Петроград, а потом в Ленинград.

Вы можете поискать и другие примеры. А я возвращаюсь к Финляндии. Непрерывные войны демонстрировали шведское превосходство вплоть до того момента, когда противником шведов стал Петр Великий. Вы не забыли, что он, в конце концов, разгромил Карла XII на суше под Полтавой и на море при Гангуте. Ништадтский мир 1721 года отметил первое продвижение русских в Финляндию, от которой они отрезали Выборг, Кексгольм и часть Карелии. В ходе этой войны русские войска оккупировали финляндские земли и депортировали с них финское население; прием отнюдь не новый.

Русским противостояли партизаны; репрессии были жестокими. Наступили тяжелые времена; после затяжной войны не осталось ни господ, ни пасторов; требования русских были суровыми. Это был период Великого лихолетья.

Началась новая война; царица Елизавета предложила Финляндии отделиться от Швеции и образовать автономное княжество под протекторатом России. Предложение успеха не имело, но идея запомнилась. Что же касается Швеции, она потеряла интерес к восточной границе Финляндии, и Абоский (или, если так больше нравится, Туркуский) мирный договор 1743 года узаконил передачу России новых финляндских территорий.

Очень быстро стала заметна разница между двумя частями Финляндии: русской и шведской; первая процветала, вторая прозябала. Не стало ли это сигналом для Швеции? Густав III возобновил войну и добился немалых успехов: после его победы в морском сражении при Свенскунде[4] в 1790 году Екатерина II почувствовала, что угроза нависла над Санкт-Петербургом. В дальнейшем это стало навязчивой идеей для нескольких ее преемников.

Затем, после войн с Французской империей, на встрече в Тильзите, Наполеон предоставил Александру I свободу рук в Финляндии. Результат не заставил себя ждать: в феврале 1808 года русские вошли в эту страну, и царь аннексировал ее, вернувшись к идее Елизаветы. Он стал ее великим князем, но согласился сохранить финляндские законы и лютеранскую веру. После ряда успешных для русских военных операций в 1809 году была провозглашена автономия Великого княжества, и начался русский опыт либерализма, продлившийся вплоть до царствования Николая II.

А при этом императоре начались серьезные трения, поскольку он хотел отменить основные финляндские свободы, в число которых входили освобождение от службы в русской армии и расходование налогов, собранных в Финляндии, внутри Великого княжества.

Конфликт обострился, когда официальным языком Финляндии был объявлен русский и премьер-министр Столыпин предпринял русификацию страны, начавшуюся с подчинения финских должностных лиц русским законам. Любопытно, что русский народ поддерживал финнов, поскольку в России, как и в Финляндии, набирало силу социалистическое движение; революционное движение 1905 года подняло против императора многих русских, и марксисты обеих стран постоянно контактировали между собой.

Началась война 1914 года. Как вы понимаете, финские подданные Великого княжества, чьи права попирались, отнюдь не горели желанием умирать за царя. На их счастье, они не подлежали мобилизации. Некоторое число их осмелело настолько, что перебралось в Германию, где из них был сформирован егерский батальон, возникло знаменитое Егерское движение, которое сыграет в дальнейшем такую важную роль.

Потом в России произошла революция; в Гельсингфорсе (Хельсинки), где стояла русская эскадра, имели место ужасные сцены насилия; но это осталось между русскими, поскольку Временное правительство в Петрограде признало автономию Финляндии во внутренних делах. Это еще не была независимость, а у финнов в голове была теперь только эта мысль. Да, независимость, но в какой форме?

Как я уже сказал, марксисты обеих стран поддерживали между собой связь. Социалистическое движение в Гельсингфорсе, мечтавшее о собственной революции, набрало Красную гвардию. В это же время на базе движения егерей возникла тайная организация с целями, разумеется, противоположными целям социалистов. Это сулило конфликт в будущем. Встревоженный финский парламент создал корпус Гражданской гвардии, Шюцкор, на который было возложено поддержание порядка. Очень скоро егеря внедрились в него и практически возглавили, в то время как Германия поставляла ему оружие и снаряжение. Ситуация накалялась.

Тем временем в декабре 1917 года парламент провозгласил независимость, и Ленин ее признал. Так что, теоретически, финны должны разбираться между собой сами.

Но русские не ушли из страны, и на состоявшихся в ней выборах социалисты, то есть, косвенно, русские, получили значительное большинство. Первым делом они выступили против создания национальной армии; их намерения были ясны.

И тогда в Военный комитет, противостоявший красным, вошел барон Маннергейм.

Он принадлежал к старинной семье, уже давно обосновавшейся в Финляндии; один из его предков, находившийся в оппозиции шведскому королю Густаву IV, был председателем сейма, на котором в 1809 году была провозглашена независимость. Сам он тридцать лет прослужил в Русской императорской армии и во время войны с германцами и австрийцами командовал армейским корпусом. Интересный факт: в начале века он совершил большую экспедицию по Центральной Азии. После русской революции он вернулся в Финляндию, где немедленно был назначен главнокомандующим, и избрал своей резиденцией город Васа на берегу Ботнического залива.

В январе 1918 года Красная гвардия атаковала Гражданскую гвардию, что стало началом гражданской войны, жестокой, как все гражданские войны. Местные русские Советы поддержали красных, немцы поддержали белых. Несмотря на Брест-Литовский мирный договор, запрещавший Советам вмешиваться в события в Финляндии, русские добровольцы были повсюду и помогали своим единоверцам, если позволительно так выразиться.

Тем временем Маннергейм развивал победоносное наступление на юге, спеша завершить его до начала германской интервенции. Действительно, он не хотел соединяться с немцами как и из-за того, что был прежде генералом на русском фронте, так и из опасения создать осложнения с Антантой, победы которой ожидал. Но немцы, не проконсультировавшись с ним, высадились в Ханко и Ловийсе, на южном побережье, и стали продвигаться вглубь страны.

Маннергейму пришлось делать нелегкий нравственный выбор, тем более что для операции против британцев в Мурманске в начальники штаба к нему намечали генерала фон дер Гольца. А Франция, только что признавшая независимость Финляндии, разорвала с ней дипломатические отношения, узнав, что финскую корону решено отдать зятю кайзера Вильгельма II[5]. В этой ситуации Маннергейм решил сложить с себя командование, и германские планы не получили развития.

11 ноября Антанта одержала победу. Маннергейм приехал в Париж в качестве регента Финляндии; Франция восстановила дипломатические отношения и направила в Гельсингфорс военную миссию.

И, чтобы закончить с этим периодом, пару слов о русской Гражданской войне. Антибольшевистские армии действовали на трех фронтах: в Сибири, на юге России и в Прибалтике. Выступив из Эстонии, генерал Юденич угрожал Петрограду и просил Маннергейма присоединиться к нему; Маннергейм отказался. Тартуский договор – он подписан в городе Тарту, который также назывался Дерпт и Юрьев, так что два названия для Або-Турку еще не предел – Тартуский договор 1920 года между Советами и финнами закрепил независимость бывшего Великого княжества.

Кажется, я рассказал вам главное. Запомните, что вражда между Финляндией и Россией не нова, и только что начавшаяся война есть почти логическое следствие событий далекого прошлого. Тарту был не более чем перемирием.

Моим дочерям этого показалось мало, они хотели знать, что произошло в последние недели. Поскольку я сам об этом ничего не знал, то ограничился общими рассуждениями.

– Мы знаем историю; мы видим образуемую серией событий линию, позволяющую в общих чертах понять происходящее. Неосведомленный наблюдатель, не знакомый с предысторией нынешних событий, лишь констатирует факты. А причины этих фактов он узнает позже.

В настоящий момент можно подумать, что Советский Союз пытается воспользоваться европейской неразберихой. Мы только что видели новый раздел Польши. Затем под различными предлогами СССР проникает в прибалтийские республики Латвию и Эстонию, закрепляется в их портах. Он не остановится на этом, и однажды захочет вернуть территории, вышедшие двадцать пять лет назад из-под власти империи. Он угрожал, блефовал, но все решал в свою пользу мирно. Почему же теперь, когда дела его идут так хорошо, ему не попытаться проделать то же самое с Финляндией? Но в этот раз не сработало; дело сорвалось, финн не подчинился.

– Почему другие подчинялись, а он нет?

– Я вам уже объяснял, что он никогда не покорялся русской власти полностью и исступленно дорожит своей независимостью.

– Но его побьют!

– Возможно; разница в силах огромна. Вот только финн горд, привязан к свободе и, между нами говоря, не любит русского, ни монархиста, ни коммуниста. Он упрям и уверен в своей правоте. Борьба с ним будет нелегкой.

Когда я вернулся на корабль, перед глазами у меня вновь появился донимавший меня образ креста святого Андрея. Я думал не только о финнах, но и об их противнике, русских, об их невероятном упорстве. О тех самых русских солдатах, с которыми в начале моей военной карьеры я встречался в вихре Гражданской войны, последовавшей за Октябрьской революцией 1917 года, в Крыму, на Украине, на Кавказе: смелых, выносливых, терпеливых к страданиям и поразительно покорных. Русский таков всегда, и я не думаю, что новая власть изменила его глубинную природу. И что же? Он будет драться так же, как дрался всегда, с ожесточением и фатализмом.

А командование, чего оно стоит? Трудно сказать. К командиру приставлен политический комиссар, представитель партии, который, осуществляя надзор за ним, имеет полномочия вмешиваться в решения чисто военного характера. Также его задачей является повышение боевого духа солдат. Фрунзе писал, что «решающая роль принадлежит не технике, – за техникой всегда находится живой человек, без которого техника мертва»[6]. Это верно для всех армий, но, похоже, в Красной армии эмиссары партии усвоили данную истину лучше, чем в любой другой, и ориентируют сознание бойцов в этом направлении.

Война 1939 года началась после чисток, лишивших армию большинства ее начальников, а войска, даже воодушевляемые самым высоким боевым духом, при плохих командирах не добьются хороших результатов на поле боя. Так как же в этом случае будет развиваться первое испытание, переживаемое Красной армией со времен войны с Польшей в 1920 году?

Подождем, надеюсь, Финляндии не придется нести слишком тяжелый крест, ни тот, что изображен на ее флаге, ни крест святого Андрея.

Мои дочери отправились домой; я съездил на двое суток повидать моего новорожденного сына. Жизнь в Бресте продолжалась; ремонтные работы продвигались; все мы трудились над тем, чтобы поскорее снова выйти в море. Потому, что война не остановилась, потому, что к нам в Пенфельд, место нашей стоянки, приходили новости, и мы, из-за своего бездействия, испытывали чувство неловкости перед нашими товарищами, находившимися в море.

В городе было много французских и британских солдат и матросов, искавших легких развлечений после утомительных патрулирований или маршей. По старой доброй улице Сиам группками прогуливались, не обращая внимания на моросящий дождик, отпущенные в увольнение моряки, занимавшие тротуары и частично проезжую часть; то и дело один из них отделялся от своих товарищей, чтобы подкатить к девушке; другой заходил в бар «Мариус» купить кисет табаку; некоторые отправлялись в «Зенк»; на площади Порт двое подвыпивших шотландцев, окруженные зеваками, исполняли странный танец, распевая «Мадлон», и юбки смешно подпрыгивали на их толстых коленях. В проезде Дажо моряки, ставшие под действием алкоголя сентиментальными и слезливыми, меняли с пехотинцами свои бескозырки на их пилотки: последнее братание представителей разных родов войск перед схваткой.

Офицеры, оказавшиеся в Бресте проездом, останавливались в «Конти», и иногда я, вместо ужина, водил своих товарищей прогуляться.

Война на суше после Польской кампании замерла на мертвой точке, а рассуждения о Финляндии имели в Бресте чисто теоретический интерес, хотя мы с удовольствием отмечали успешное сопротивление финнов. Атмосфера была тяжелой; было непонятно, к чему мы идем. Ход работ на борту, каким бы удовлетворительным он ни был, энтузиазма не вызывает; без морских походов, воодушевления, которые они создают, многие поддались унылой монотонности лишенной конкретной цели жизни, в которой видели только тягостные обязанности.

Не происходило ничего трагического, но следовало следить за душевным настроем, в ожидании удара извне. В своих разговорах с офицерами, старшинами и матросами я ненавязчиво показывал преимущества такой добродетели, как терпение. Впрочем, она была нужна и мне самому. Вспоминая 1914 год, я понимал, что в военное время возможны любые случайности, самые неожиданные события. Я повторял офицерам, что для каждого из нас прозвучит щелчок, с которого начнутся глубокие перемены, надо просто ждать его и готовиться к ним.

«Вся жизнь, – говорил я им, – приобретет после этого щелчка совсем другой смысл. Вы не можете знать, каким он будет и как вы его встретите; тогда в дело вступят ваша подготовка, ваша культура, ваша личность. И чтобы они проявились в полную силу, продолжайте работать, учиться, поддерживать себя в хорошей физической форме, заниматься своим делом; тогда вы сможете выдержать тяжелые удары судьбы».

И все мы ожидали этого щелчка.

Для меня щелчок прозвучал в одно январское утро, когда я получил вызов в Морскую префектуру для телефонного разговора с Морским министерством.

На том конце провода был адмирал – начальник управления кадров, который несколькими годами ранее являлся моим начальником в Главном морском штабе.

– Вам надлежит явиться завтра, к 9 часам утра, в мой кабинет на улице Руаяль. Вы убываете в командировку.

– Слушаюсь, господин адмирал. Я должен оставить свои вещи на борту?

– Нет, можете их взять с собой.

– А куда вы меня отправляете?

– Туда, – неопределенно ответил он. – Вам это место уже знакомо. До встречи завтра, в 9 утра.

Это и был ожидавшийся мною щелчок.

Я немедленно известил свое командование и собрал вещи. Разумеется, мне понадобился дополнительный чемодан; свои обязанности я передал первому по старшинству производства в чин капитан-лейтенанту, поскольку старший офицер, мой непосредственный подчиненный, отлучился на весь день; я отменил сделанный на вечер заказ на ужин; офицерское собрание в авральном порядке устроило мне проводы; комиссар выписал командировочное предписание и прочие необходимые документы. Все действовали быстро, думая, что действительно происходит какая-то неожиданность, к которой следует быть всегда готовым.

Последний взгляд на мой корабль, к которому я привязался, – мы привязываемся к кораблям, как к живым существам. Мои последние шаги по улице Сиам – улице, которую я больше никогда не увижу такой, какой видел в своей молодости, площадь Шан-де-Батай, крепость, вокзал.

Стемнело, накрапывающий дождь, мокрый перрон, освещенный по правилам военного времени, то есть почти никак. Пассажиры тихо переговариваются между собой. Обстановка почти такая же, как на палубе корабля в боевом походе. Рукопожатия.

– До свидания. Счастливо, – говорит мне мой командир.

Вот я и уехал.

Куда меня пошлют? Командир и офицеры предположили, что в Финляндию. Я тоже так думаю, но пока не могу отбросить и мысли о Ближнем Востоке, где прослужил столько же, сколько на Балтике. Действительно, газеты посвящают длинные статьи нефтепроводам, армии Вейгана, расквартированной в Сирии. Почему бы моряку не отправиться туда для укрепления постов, созданных в самом начале войны? Но, несмотря ни на что, мысль о Финляндии не покидает меня.

В 9 часов я вхожу в кабинет адмирала на улице Руаяль.

– Адмиралтейству требуется военно-морской атташе в Финляндии, я подумал о вас; могу я на вас рассчитывать?

– Полностью.

– Отлично. Немедленно выезжайте в Ментенон, где получите инструкции. Действуйте быстро; главком хочет, чтобы вы отправились на место как можно скорее.

– Слушаюсь. Я готов.

И вот я в Ментеноне, месте расположения Главной квартиры французского адмиралтейства.

Глава 2

Французское адмиралтейство

В течение четырех дней, в Ментеноне и Париже, я готовился к роли, отведенной мне адмиралом Дарланом[7] в Хельсинки. Изучал документы Генштаба, заезжал на набережную Орсэ[8], возвращался в Ментенон, чтобы присутствовать на польско-французской конференции. Когда я почувствовал, что созрел для этого, отправился в посольство Финляндии, где встретился с полковником Паасоненом, присланным Хельсинки для связи и обмена информацией: человеком хладнокровным, решительным, позитивно настроенным и прекрасно говорящим по-французски.

Центром моим был Ментенон, где я работал с прекрасными и опытными коллегами, в спокойной и деловой обстановке. Материальные вопросы решались на улице Руаяль, Адмиралтейство занималось только оперативными делами. Система, давно уже созданная и отлаженная, в военное время функционировала безукоризненно, и я не переставал ею восхищаться.

Я быстро получил общее представление о ситуации с точки зрения западных держав, но по дипломатическим вопросам меня просветили весьма странно. «С военной стороной разберетесь на месте», – сказали мне.

Эта старая история развивалась очень просто и с неотвратимостью, заставлявшей вспомнить о Роке, каким его представляли древние; перипетии ее можно восстановить по французским, финским, советским и немецким документам.

Финляндия приняла все дипломатические и юридические предосторожности, призванные гарантировать ее безопасность. В 1932 году она заключила с Советским Союзом пакт о ненападении; она входила в Лигу Наций, целью которой было мирное решение конфликтов, возникающих между ее членами. Но все это была лишь теория, которая в серьезных случаях оказывалась бессильной. В своих мемуарах маршал Маннергейм выражает свой большой скептицизм относительно ее эффективности в случае нападения на маленькую страну гораздо более сильной державы, и, не без оснований, высказывает мысль, что в этой ситуации Лига Наций потратит время на бесплодные дискуссии.

Таким образом, несмотря на принятые предосторожности, Финляндия чувствовала, что над ней нависла угроза. Она предприняла безуспешную попытку наладить сотрудничество со своими скандинавскими соседями и в конце концов убедилась, что не может рассчитывать на их помощь, особенно на помощь Швеции. Она осталась в одиночестве. В трагическом одиночестве.

Тем временем поведение гитлеровской Германии стало угрожающим, ее соседи забеспокоились. СССР, не имевший общей границы с Германией, наблюдал за всеми и в апреле 1938 года начал свою игру в Финляндии.

Секретарь советской дипломатической миссии, некий Ярцев[9], встретился с министром иностранных дел Холсти, чтобы любезным тоном изложить ему некоторые идеи Кремля. Он утверждал, что Советский Союз уважает независимость Финляндии, но, к сожалению, опасается германского вторжения через финляндскую территорию. В этом случае он вынужден будет защищаться, и Финляндия превратится в поле боя. Разумеется, если Финляндия окажет сопротивление вторжению немецких войск, Советский Союз предоставит ей военную помощь, а после окончания войны выведет свои войска. В общем, Кремль желает быть уверенным, что хельсинкское правительство не станет помогать немцам в случае их агрессии против СССР и было бы счастливо получить гарантию этого. Какую? Данный пункт был оставлен без разъяснений.

Ярцев потребовал сохранить содержание разговора в тайне, но, очевидно случайно, о его предложении стало известно секретарю премьер-министра Каяндеру и одному финскому генералу.

История, начавшаяся, на первый взгляд, совершенно невинным образом, стала развиваться в соответствии с законами марксистско-ленинской диалектики, с безжалостной и пугающей последовательностью, подчиняясь тому, что марксисты именуют исторической необходимостью.

Демарш имел место 14 апреля; 11 августа Финляндия, которая, кстати, начала переговоры со Швецией относительно ремилитаризации Аландских островов, ответила Москве нотой из двух пунктов. Согласно первому, Финляндия возражала против какого бы то ни было нарушения своей территориальной целостности и суверенитета, то есть она отказывалась служить транзитным путем для войск, которые могли бы вторгнуться в СССР. Во втором пункте она просила СССР не противодействовать ремилитаризации Аландских островов, могущей усилить финские позиции.

Статус, запрещавший милитаризацию этих островов, расположенных между Финляндией и Швецией и запирающих с юга Ботнический залив, был определен конвенцией от 20 октября 1921 года, подписанной в Женеве Францией, Великобританией, Италией и Прибалтийскими странами, за исключением СССР, выразившего по этому поводу протест.

Ответ был получен через неделю: по первому пункту Советский Союз готов был удовлетвориться простым письменным обязательством, согласно которому Финляндия обещала отразить германскую агрессию против СССР через свою территорию, для чего ей следовало принять советскую военную помощь.

Что же касательно Аландов, СССР соглашался с их вооружением при условии, что примет участие в фортификационных работах и будет контролировать использование укреплений. Взамен он просил разрешения на строительство военно-морской и военно-воздушной баз на Суурсаари.

Суурсаари, или Гогланд, – это узкий остров длиной в десять миль, расположенный в Финском заливе, севернее базы Нарва; он господствует над восточной частью залива и, в некотором роде, прикрывает подступы к Ленинграду и Кронштадту, чем и вызвано его военное значение.

Это были уже не общие расплывчатые рассуждения, высказанные на первой встрече; речь теперь шла о советском военном присутствии на финской территории.

Финляндия отказала, так как согласие означало бы нарушение ее суверенитета.

Советское правительство настаивало. Оно не стало решать вопрос в целом, а начало действовать мелкими последовательными шажками на разных направлениях, кружа вокруг своей цели и лишь постепенно, мало-помалу, раскрывая свои замыслы, чем создавало неопределенность и тревогу, которыми намеревалось воспользоваться в нужный момент.

Столкнувшись с отказом, оно предложило Финляндии одной укрепить Суурсаари, но в контакте с советскими специалистами. Новый отказ.

Была эпоха Мюнхена; Европу охватила тревога, и Скандинавия не стала исключением. В тогдашних обстоятельствах Швеция и Финляндия пришли к решению, что укрепление Аландского архипелага представляет первостепенную важность для их безопасности. В январе 1939 года был разработан план их обороны, получивший название Стокгольмского. Все были согласны, однако СССР выдвинул те же возражения, что годом ранее, и вновь предложил свое участие в фортификационных работах. Вопрос остался в подвешенном состоянии.

Маршал Маннергейм, в то время председатель Совета национальной обороны, и в данном качестве в случае войны ставший бы главнокомандующим, был встревожен. Военные ассигнования были урезаны, и он отмечал, что финская армия «небоеспособна». Следовало безотлагательно принять неотложные меры. Потому что, зная манеру русских рассуждать и вести дискуссию, а также благодаря никогда не подводившего его своего рода дара предвидения, он опасался внезапного и резкого демарша с их стороны, который мог бы застать финнов врасплох.

Кремль возобновил свои попытки. В начале марта, а шел, напомним, 1939 год, Литвинов[10] предложил Хельсинки возобновить переговоры, которые затянулись и не приводили к конкретному результату. В этот раз Советский Союз попросил уступить ему в аренду на тридцать лет остров Суурсаари, о котором уже шла речь ранее, и три других острова: Лавансаари, Тютарсаари и Сейскари, расположенные к северу от Лужского залива, великолепные наблюдательные пункты на морском пути к Ленинграду. Отныне советская сторона будет упирать на безопасность города Ленина, став таким образом далеким последователем Екатерины II, которая в свое время так же опасалась за город Петра. Разумеется, Финляндия отказалась уступать какую бы то ни было часть своей национальной территории.

Москва настаивала и предложила в обмен на эти четыре острова кусок советской территории севернее Ладожского озера: снова отказ, несмотря на возражения Маннергейма, опасавшегося негативной реакции.

И она не заставила себя ждать. В мае Литвинова сменил на посту Молотов; первым его действием стало возражение против ремилитаризации Аландских островов; Стокгольмский план провалился. В этот момент Маннергейм пришел к убеждению, что Москва стремится к расширению на Балтике.

Возникла сложная коллизия: германский министр иностранных дел Риббентроп предложил Финляндии договор о ненападении, включающий в себя Швецию, Норвегию и Данию. Приняла предложение лишь Дания – которая в апреле 1940 года будет оккупирована немцами; Финляндия отказалась, желая продемонстрировать свою приверженность принципу строгого нейтралитета.

События на Западе ускорились. В нарушение Мюнхенских соглашений была расчленена и оккупирована Чехословакия. Это произвело сильное впечатление в Финляндии, и возмущение против Германии высказывалось открыто. Генерал Игнатиус, несмотря на свою репутацию германофила, заявил: «Не только офицер, но и государственный деятель должен держать слово. Гитлер этого не сделал». А маршал Маннергейм, умевший видеть далеко вперед, сказал, что Германия подала пример молниеносной оккупации. «И невозможно знать, не последует ли ему однажды Россия», – добавил он[11].

В августе 1939 года в правящих кругах страны воцарилось смятение. В Москве проходили переговоры между СССР, Францией и Великобританией, на которых Молотов потребовал для Советского Союза права ввода войск в страны-лимитрофы в случае давления на них Германии, даже если сами они не будут просить ни о какой помощи. Финляндия оказалась под прицелом; она должна была передать в распоряжение СССР Аландские острова и порт Ханко. Известно, чем закончились эти переговоры[12].

24 августа был подписан советско-германский пакт; несколько дней спустя разразилась война между Францией, Великобританией и Германией. Польша была разделена, но СССР 17 сентября взял на себя обязательство уважать финский нейтралитет. Однако Финляндию это не успокоило. Генерал Игнатиус вновь выразил разочарование германскими аппетитами, а г-н Хакцель, финский дипломат и государственный деятель, сделал такое тревожное заявление: «Никогда нельзя давать незаполненный подписанный чек славянину».

Тем временем ситуация на Балтике осложнилась. 18 сентября польская подводная лодка «Орзель», укрывшаяся в Таллине, сбежала оттуда и вышла в открытое море, тогда как по международным правилам эстонские власти должны были ее разоружить и интернировать. СССР заявил протест; он выставил морские и воздушные патрули для наблюдения за Эстонией, а заодно и Латвией. Параллельно, по случаю ведения торговых переговоров, он заключил с Эстонией пакт о взаимопомощи, выразив готовность предоставить ей вооруженную силу взамен предоставления в его распоряжение морских баз на Озеле, Даго и в Палдиски (г. Балтийский порт). Мало-помалу, откусывая от своей жертвы по небольшому кусочку, он водворился в Таллине, ввел туда пехотную дивизию, танковую бригаду и авиационную бригаду. Точно так же он действовал в Латвии и Литве.