Основы логики и метафизики бесплатное чтение

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

ISBN 978-5-0064-1941-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В любом дискурсе, или вербальном выражении мысли, помимо терминов, обозначающих простые объекты, группы или классы объектов, регулярно встречаются термины, обозначающие общие понятия, возникающие внутри, а не извне, предикаты и отношения, под которыми для ума стоят предметы или которыми они определяются, то есть так называемые категории мысли. Такими терминами являются, например, бытие, количество, сущность, причина, актуальность, конец, истина, с их примитивами или производными. Общие понятия, обозначаемые этими терминами, имеют очень большое значение и интерес не только как образующие основание определенной связи, в сознании, между предметами, но и как вместе составляющие мир реальностей самих по себе.

То, что эти понятия имеют необходимую реальность и значение в опыте, а значит, являются возможным предметом настоящей науки, практически очевидно из того, что они необходимы для мышления и дискурса как такового, для объективной или фиксированной согласованности между идеями, для знания или науки: сами формы языка неизбежно предполагают их, и по этой причине, если не по какой-либо другой, они, поскольку язык – это лишь воплощение и инструмент мысли вообще, необходимы для самой мысли; а науки, как воплощение идей определенных и необходимых связей между объектами, постоянно предполагают их, так что можно с полной правдой сказать, что любая наука действительно и по-настоящему является наукой пропорционально тому (косвенному) признанию, которое получают в ней категории. И если уж на то пошло – стоит заметить, что продукты простой фантазии не могут существовать без определенной основы в категориях.

Теоретическое доказательство необходимости, реальности и огромного значения категорий должно быть дано специальной наукой, которая берет именно их в качестве своего предмета. Признание, которое науки в целом дают категориям, по большей части является лишь практическим и косвенным, а не теоретическим и прямым. Даже науки о дискурсе – грамматика, филология, риторика, формальная логика – хотя и содержат весьма отчетливые представления о категориях как о чем-то отличимом от данного материала, в который они, грубо говоря, погружены, и доводят до ясного сознания необходимость изучения категорий самих по себе, не берутся их изучать, исследовать их (логическое) происхождение, необходимость, обоснованность, органические связи и группировки – короче говоря, «критиковать» категории как таковые. В еще меньшей степени это исследование проводится науками, предметом которых является внешний мир, а не дискурс или мышление как таковое. Такое изучение, исследование, критика – это, повторим, задача отдельной науки, науки, по сути, науки как таковой, а именно философии и, в частности, ее фундаментальной части, логики.

Полное понимание природы Логики, разумеется, невозможно с порога этой науки, оно должно быть получено в ходе ее изучения во всей полноте. Но некоторое предварительное представление о ней необходимо и может быть здесь изложено. Итак, пусть Логика будет условно определена как, par excellence, критика категорий. Критика может быть двоякого рода: она может быть только или главным образом аналитической, ограничительной, отрицательной, формальной; или она может быть синтетической, развивающей, положительной, реальной. Критика первого рода довольствуется тем, что принимает свой объект как данность, изолирует, тщательно исследует его только для того, чтобы обнаружить его ограничения, не всегда позитивно и непосредственно предлагая надлежащее дополнение для преодоления этих ограничений; и вместо того, чтобы позволить своему объекту определяться для мысли его естественными отношениями, она склонна судить его по стандарту, лежащему слишком далеко за пределами себя, и, следовательно, быть формальной, а не реальной. Такова, например, кантовская критика категорий, несмотря на поиск синтетической истины, которым эта критика была мотивирована. Эта критика в значительной степени была попыткой предотвратить (неправильное) применение категорий за пределами ограниченной сферы, чтобы удержать «человеческую» мысль в определенных безопасных границах. Она принимала категории как логические факты, анализировала их, рассматривая как отдельные и противоположные некоторые из них, которые имели реальное значение и истину только в органической связи друг с другом, и в результате пришла к принципиально негативному результату, что «человеческая мысль» фатально самопротиворечива в отношении конечной реальности, что существует или может существовать сфера, недоступная для мысли, непознаваемая «вещь в себе», и что законы мысли по отношению к ней носят лишь регулятивный характер. Но критика, чтобы быть адекватной своему объекту, должна быть чем-то большим, чем кантовская критика или любая другая в этом роде. Категории должны рассматриваться в органическом отношении друг к другу и ко всей возможной или мыслимой материи мысли.

Открытие ограниченности категорий, взятых по отдельности или как группы, должно быть также открытием того, что дополняет их; каждая категория, вместо того чтобы приниматься как данность, должна быть известна в своем происхождении в логически предшествующей и переходе в логически последующую, а категории в совокупности должны рассматриваться как система предикатов в органическом отношении к предмету, к которому они применяются и дают определение и смысл. Истинная критика категорий – это их самокритика, их спонтанное самоограничение и самопогружение в высшую истину, их эволюция в ряду или системе. Таким образом, это утверждение и отрицание категорий; критика, правда, содержащая в себе определенную долю догматизма. Таков общий характер логической критики категорий. От нее следует строго отличать «психологическую» критику, которая занимается определением временного порядка, в котором и при каких обстоятельствах они входят в индивидуальное сознание как таковое в его отношениях со средой. Значение категории в себе и по отношению к другим категориям как таковым не тождественно ее значению в и для чисто индивидуального сознания. Логика, таким образом, есть решение проблемы эволюции категорий – она сама является этой эволюцией. Это решение, имеющее отношение исключительно к деятельности или объектам чистой мысли, само является произведением чистой мысли и, естественно, происходит в соответствии с методом того, что определяется изнутри, а не извне, или самоопределяется. Начав с низшей, простейшей, абстрактной формы мысли, она постепенно переходит к высшей, сложнейшей, конкретной, открывая тем самым или, скорее, развивая ряд или систему чистых форм мысли, или категорий. (См. ниже §20.)

И наука как работа наблюдения, эксперимента и формального умозаключения должна, чтобы сохранить свой интерес и реальные притязания на разум человека в его полной целостности, стать отчетливо конгруэнтной и выражающей сущность чистой, самоактивной мысли. Окончательная интерпретация и оценка результатов, достигнутых в науке, невозможна в рамках естественных наук как таковых, но должна зависеть от сотрудничества с наукой о мышлении как таковой. Ни один глубоко интеллигентный приверженец науки, которого так обычно называют, не считает науку о мышлении пустой и безжизненной; он знает лучше, и, насколько позволяют его ограниченные возможности, он заимствует и

возможности, он заимствует и применяет ее идеальные и идеализирующие истины, чтобы придать результатам своих работ глубину и стабильность для внутреннего сознания. Чтобы проиллюстрировать истинность вышесказанного на конкретном примере, возьмем самую интересную и плодотворную из выдвинутых и применяемых «наукой» в наш век теорий, а именно «эволюцию». Самая ясная демонстрация природы эволюции, как представляется, должна быть найдена в процессе, посредством которого (как показано в настоящей работе) мысль в силу присущей ей естественной тенденции разворачивается из зародыша, который сам по себе является простотой до высшей степени сложности или конкретности. Действительно, концепция развивающейся деятельности, деятельности, непрерывно повторяющейся в последовательных высших силах, каждая из которых сохраняет в себе существенное достоинство предыдущей, является идеальным, а не эмпирическим понятием, объектом чистой, умозрительной мысли, а не чем-то, что можно найти (кроме как «положенным туда») во внешнем мире как таковом. Поэтому кажется, что естествознание, чтобы завершить свою работу, обеспечить свою полную эволюцию, должно вобрать в себя, или, скорее, сублимироваться в науку о мышлении; в результате получается не чистая наука о мышлении или логика, а философия в конкретной форме. Опять же – возьмем другой конкретный случай – естественная наука, по крайней мере в том виде, в каком она культивируется в настоящее время, предполагает или склонна предполагать, что она верна своему идеалу и идеалу вообще в той мере, в какой она способна объяснить мир внешних существований в математических терминах; поэтому она пытается свести динамическую, химическую и даже биологическую истину к механической и тем самым к математической истине. Теперь, каким бы ни было удобство в возможности применять математический расчет к химическим и биологическим явлениям, для изучающего категории как таковые несомненно, что в таком применении, если рассматривать его как конечное объяснение, есть некая неистина. В чистом мышлении, или в чистой науке, ибо такова Логика, механические категории столь же несомненно неполны и относительны и столь же несомненно сублимируются в химические и органические категории в качестве их высшей истины, как, скажем, камень падает на землю, потому что его абсолютный центр тяжести находится в земле, а не в нем самом. Короче говоря, естествознанию как таковому не хватает понимания относительной ценности категорий, которыми ему удобно пользоваться, и оно должно зависеть от науки о категориях как таковых, или Логики, для исправления своего недостатка в этом случае.

Но есть еще одно соображение, которое можно привести, чтобы показать природу и необходимость логической точки зрения, – соображение субъективное и формальное, поскольку психологическое. Оно заключается в следующем: разум в деятельности чувственного восприятия, чувственного воображения и концепции чувствует побуждение, вызванное необходимостью, которую, находясь на этих стадиях своей работы, он еще не понимает, двигаться дальше, к стадии мысли как таковой, на которой, как дома со своей сущностью, он комфортно отдыхает. На самом деле, признанные низшие стадии сами по себе противоречивы и неполны. Мир восприятия – это слишком большая сфера простой множественности, простой инаковости; мир абстрактного понимания, или понимания, которое игнорирует индивидуальное ради воображаемого всеобщего, обладает единством, которое сковывает и отталкивает разум. Требуется, чтобы чувство и абстрактное понимание были гармонизированы в определенном конкретном единстве, чтобы реальное и (так называемое) идеальное, явления и закон, объект и субъект были видны или, по крайней мере, отчетливо ощущались как один и тот же факт. Систематическое развитие кратко изложенных здесь соображений образует необходимую психологическую пропедевтику к изучению логики (см. ниже, §25), Из этого не следует делать вывод, что логика не является высшей формой мышления как такового, но лишь то, что для умов, неопытных в логическом размышлении, необходима определенная подготовка, определенное устранение, так сказать, психологических функций, которые, естественно, будут оказывать возмущающее влияние на функцию чистого мышления.

Труд «Логика» (в вышеуказанном смысле), русский перевод которого предлагается в настоящем издании, по краткости изложения, относительной простоте изложения и систематическому характеру своей формы особенно хорошо приспособлен для использования в качестве вводного трактата по предмету, который он берется охватить, и по этой причине был переведен. Его автор уже более полувека является выдающимся философским автором и редактором, а также университетским преподавателем. Настоящий перевод выполнен с четвертого издания оригинальной работы. Для сравнения мы приводим здесь несколько замечаний о сходствах и различиях между этой версией гегелевской логики и другими. В своем делении Первой части Логики Эрдманн согласен с Гегелем, который в этом отношении единообразен с самим собой, в больших, малых и пропедевтических трактатах; но отличается от Мишле, чье деление несколько своеобразно. Мишле разделяет следующим образом: Бытие как таковое (или неопределенное бытие), бытие-в-себе (или определенное бытие) и бытие-для-себя (синтез двух). Для него количество и способ (или, как он предпочитает, мера), вместе с идеальностью, подпадают под бытие-для-себя, как его главные моменты, в то время как качество является подчиненным моментом бытия-в-себе. Общее развитие бытия, которое дает Мишле, от начала до перехода к сущности, в сущности, то же самое, что и у Эрдмана; различаются лишь узловые точки или кризисы в этом развитии. Различия, установленные Эрдманом в отношении количественных отношений, хотя и совпадают с теми, которые были установлены в «Большой логике» Гегеля, но являются более конкретными, чем те, которые даны в «Малой логике» или в работе Мишле. Следует обратить внимание на использование Эрдманом понятия «модус» как третьей категории бытия, синтеза качества и количества. Гегель, Мишле и другие используют здесь вместо этого понятие «меры». Для Эрдмана, замечает читатель, мера – это разновидность модуса. Эрдманн использует термин modus в популярном, а не философском смысле; ведь благодаря очень сильному примеру и влиянию Спинозы modus в философской дискуссии обычно имеет значение, которое заставляет его обозначать категорию значительно более высокого порядка, чем та, которую он обозначает в трактовке Эрдманна, а именно категорию сущности, а не бытия. Мишле так и использует его, превращая в подкатегорию абсолюта. Трактовка актуальности у Эрдмана, хотя и совпадает по сути с гегелевской, данной в «Малой логике», расходится с трактовкой, данной в «Большой логике» и с трактовкой Мишле, и фактически кажется незавершенной. Во взаимодействии как таковом момент множественности все еще перевешивает момент единства; чтобы довести актуальность до ее истинного завершения, необходимо, по-видимому, представить ее как тотальность, которая есть множественность, возвращенная в единство. Это и делается в концепции абсолюта. Во исполнение этой идеи Мишле (Logik, § §82, 83, 84, 85) дает в качестве деления актуальности следующее: (1) актуальность как таковая (охватывающая возможность, случайность и необходимость), (2) актуальность как необходимое отношение (охватывающая субстанциальность, причинность, взаимность или взаимодействие), (3) актуальность как абсолют (охватывающая экспликацию абсолюта, относительность, модус).

В Абсолюте сфера опосредования полностью смыкается и в то же время становится касательной к сфере субъективности. Абсолют – это обратная сторона субъективности. Симметричное деление суждений и силлогизма Эрдмана, в соответствии с трехчастностью диалектического метода, расходится с приведенными Гегелем и Мишле следующими: (1) суждения качества, сущности, отражения, необходимости; (2) силлогизмы бытия, [и количества, Мишле] отражения (H.), или сущности (Μ.), необходимости. Розенкранц также дает четырехчастное деление суждений. Вместо развития объективности, которое дает Эрдманн, у Гегеля и Мишле мы находим: механизм, химизм или динамизм, телеологию. Розенкранц и другие полностью переносят категории объективности в натурфилософию. Вместо великих делений логики, данных в настоящей работе, а также у Гегеля и Мишле, у Розенкранца мы находим учение о бытии (включая сущность, а также собственно бытие), учение о понятии, учение об идеях. (См. «Логика» Розенкранца, или «Моя реформа гегелевской философии»).

По-видимому, необходимо пояснить, почему во всем тексте используется термин» концепт» в качестве перевода Begriff, а не термин «понятие», который так долго был в моде в том же употреблении. Концепт был выбран по трем причинам. Во-первых, это этимологический эквивалент Begriff. Во-вторых, его использование необходимо для последовательности в логической терминологии; если суждение и силлогизм обязательно используются в доктрине субъективности, понятие должно быть предпочтительнее понятия. Поскольку три термина, понятие, суждение и силлогизм, регулярно встречаются вместе как в психологических, так и в логических дискуссиях, обозначая три последовательные стадии (абстрактного) мышления и его продуктов, то, по-видимому, нет более веских причин для отказа от понятия и использования вместо него понятия, чем для отказа от суждения и силлогизма, одного или обоих, и постановки на их место других. В-третьих, использование понятия, как в объективном, так и в субъективном смысле, дает благотворный толчок и вызов мысли, слишком склонной к субъективности и односторонности, и помогает поднять ее на подлинно философский уровень. К вышесказанному можно добавить, что понятие в его обычном смысле слишком субъективно – более субъективно, чем даже концепт, поскольку оно может обозначать то, что просто произвольно воображается, или предполагается, или предполагается, вместо того чтобы быть определенно представленным в любой форме мысли, конкретной или абстрактной.

B. К. Бурт, доктор философии (1896).

Предисловие автора

Сказать, что побудило меня опубликовать этот «Grundriss» и как я хотел бы, чтобы его оценили, значило бы повторить то, что я предпослал своему «Grundriss der Psychologie» (Leipzig bei Vogel. 1840. p.111-V.). Однако если бы я так поступил, это вряд ли защитило бы меня от упреков, к которым, причем с совершенно разных сторон, этот набросок должен быть более открытым, чем тот. Ибо противники гегелевской философии, особенно если они следуют распространенному обычаю читать только оглавление, увидят в нем лишь повторение сказанного Гегелем и сочтут opus supererogatorium, коль скоро гегельянец, желая, чтобы гегелевской логики было более чем достаточно, предпримет его написание. В какой мере я заслуживаю этого сектантского названия, а в какой – нет, признаюсь, до сих пор волновало меня меньше всего. Но, несмотря на то, что создается впечатление, будто скоро причисление к ней будет более пугающим, чем причисление к еретикам и безбожникам, я открыто признаюсь, что не боюсь этого. Мне было бы так же безразлично, если бы мне доказали, что все, что содержится в этом сборнике, уже есть в Гегеле. Возможно, они даже окажут мне услугу.

Вряд ли эту услугу окажут мне те, кого данное изложение должно страшить обратным величием. Я имею в виду некоторых из тех, кто исповедует себя последователями Гегеля. Они, возможно, сочтут обидным, что я недостаточно внимательно следил за ним. При нынешнем положении дел в гегелевской школе я должен быть готов к этому. Знаменитое ныне разделение на левых, правых и центр полностью затухло, ситуация внутри нее такова, что в историческом изложении гегелевской логики можно навязывать ей вещи, о которых она и мечтать не может, более того, о которых она утверждает прямо противоположное, не теряя при этом имени строгого гегельянца, в то время как отклонение в одной точке воспринимается с общим криком упрека. На этот риск я должен заявить, что не считаю себя опровергнутым ни по одному вопросу, пока против меня выдвигается только авторитет Гегеля и утверждения из его трудов. Я не стану оспаривать тот факт, что там, где я отклонился от его изложения, это произошло потому, что я не проник в его действительный смысл. С другой стороны, вы должны признать, что поэтому я был вдвойне обязан связать свои лекции с основным конспектом, который, как я точно знаю, мне понятен.

Я желаю, чтобы у этого изложения были благосклонные рецензенты, не спрашивающие, относится ли оно тем или иным образом к философии Гегеля, но лишь о том, верно ли то, что в нем содержится, и последовательно ли изложение. Я сам убежден, что в изложении самой сложной философской дисциплины можно найти множество ошибок; я хотел бы, чтобы подтверждалось только то, что я действительно сказал; я могу принять выводы только в том случае, если я сам их сделал. Есть еще один момент, на который я хотел бы обратить внимание взыскательного читателя, а именно то, как часто я обращался к языку при разработке замысла. Не только потому, что на этимологизацию в философских работах, похоже, наложено проклятие: эти апелляции редко возвращаются к этимологии и гораздо чаще направлены на использование языка, но и потому, что последний показывает, как ум пришел к мысли, а язык показывает, какой сокровищницей мыслей обладает народ, чьим языком он владеет. Показать соответствие между развитым понятием и тем, что язык обозначает определенным словом, значит всегда осознавать единство с общим сознанием своего народа. Но выразить это научно – одна из главных задач философии.

При этом я часто приводил термины других, особенно более древних философских систем и показывал, как наше развитие оправдывает их использование. Это тоже было сделано не без умысла; если философия в наше время сделала одной из своих задач вместить в момент все то, что мыслящий разум завоевал для себя в более ранних системах, а система постигает мысль только тогда, когда находит для нее определенную точку опоры, то и в развивающейся терминологии это не будет (как многие, кажется, полагают) простой путаницей языка, но разум должен будет быть продемонстрирован. Очень часто смена терминологии в различных системах – достаточно вспомнить термины «субъект», «субъективное» и т. д. – похожа на крики различных лесных птиц наперебой; научившись воспринимать их, человек часто слышит в этом шуме вполне разумный взаимообмен. Но какая философская дисциплина имеет большее призвание открыть это понимание, чем логика, задача которой по большей части состоит только в том, чтобы научить значению каждого философского термина?

Пусть не говорят, что это означает низкую ценность логики. Знать, что говоришь, – в этом нет ничего простого: говорить только то, что знаешь. И то, и другое встречается так редко, что я пожелал бы себе удачи, если бы смог сделать их более частыми с помощью этого конспекта и следующих за ним лекций.

Галле, 12-й Февр. 1841.

Введение

§1.

Поскольку объединение логики и физики все еще должно быть названо чем-то новым по отношению к долгому периоду, в течение которого эти две дисциплины рассматривались отдельно, вводные замечания должны пролить свет не только на возражения, выдвигаемые обычно против каждой из этих двух дисциплин, но и на те, каковые выдвигаются против их объединения.

§2.

Старая логика, которую обычно рассматривали как описание 1правильного мышления или даже как инструкцию 2к нему, утратила уважение, которым она пользовалась в течение двух тысячелетий, так как было признано, что она не только бесполезна, поскольку учит только тому, что каждый и так может делать, но даже вредна, поскольку, если ее правилам (которые, однако, верны только для конечного мышления)]3 следовать в высших областях знания, это приведет к абстрактно-рассудочному отношению 4к философии. Общую потребность в реформе философии можно было удовлетворить не путем оснащения ее инородными5 элементами, а только путем выдвижения логики как науки, которая должна была не столько отвергнуть, сколько осмыслить правила старой логики, и если последняя принимала в расчет только конечное мышление, то она должна была учитывать и свободное или абсолютное мышление.6

§3.

Метафизика – названная так лишь случайно вместо раннего обозначения πρώτη φιλοσοφία – как учение о бытии или также о сущности вещей (отсюда также онтология), могла рассматриваться как фактический центр философии, действительно могла существовать только до тех пор, пока признавалась познаваемость сущности вещей. Следствием канонической реформы философии стало то, что метафизика оказалась чем-то невозможным. На чем основываются возражения против нее и, следовательно, какова их сила, должна исследовать сама логика (см. §40.). Правда, эти возражения приобрели большую силу, став общераспространенными идеями времени, но прежде чем они будут доказаны, их следует рассматривать как простые предрассудки ума, и в первую очередь уверению, что метафизика невозможна, противостоит уверение, что она возможна.

§4.

Наконец, связь логики и метафизики, поскольку первая имеет своим предметом мышление, а вторая – бытие, представляется недопустимой из-за противопоставления субъективного и объективного. Сама эта оппозиция действительно окажется неистинной, но только в рамках самой логики. Поэтому, поскольку оно овладело воспаленным воображением всех образованных людей, особенно в наше время, его следует на время устранить, показав, как это самое воображение не позволяет считать его неоспоримой аксиомой, как он сам думает. Это доказательство, конечно, не является доказательством истины, но, кроме того, призвано лишь обезвредить один предрассудок за счет другого.

§5.

Если мы задумаемся над тем, что такое мышление, к которому, как предполагается, имеет отношение логика, то поймем под ним деятельность разума, которая имеет своим продуктом общее. Размышление или вдумчивое созерцание предмета, таким образом, обобщает его, то есть изменяет. Тем не менее, мы считаем, что через размышление мы постигаем сущность вещи, осознаем саму вещь.

Почему для осознания сущности предмета необходимо произвести такое изменение, станет ясно позже, когда мы будем обсуждать сущность в целом.

§6

Поскольку, однако, то, что мы постигаем посредством мышления, не может быть ничем иным, как мыслью, т. е. чем-то субъективным, но в то же время мы думаем, что посредством мышления мы постигаем вещь должным образом, вещь в ее истине, т. е. нечто объективное, то, следовательно, в нашем обычном сознании заложено, что существуют определения, которые являются как субъективными мыслями, так и объективными отношениями действительности.7 Эти субъективные и объективные мысли, в отличие от просто субъективных мыслей или идей, мы называем категориями.8 и понимаем под ними, вместе с Кантом, не просто так называемое Кантовское понятие, но и отношения происхождения, под которыми мы снова подходим к аристотелевскому понятию категорий. (Совокупность категорий образует, как мы увидим позже, систему разума или идею).

§7.

Если теперь можно показать, что и логика, и метафизика имеют отношение к рассмотрению категорий, то тем самым доказывается и то, что их можно не только рассматривать вместе, но и то, что их разделение – это насильственная абстракция, которая может иметь свою благую цель,9 не будучи необходимой в силу объективного существования обеих дисциплин. Но поскольку научное созерцание может учитывать только последнюю, то наука о категориях (или об идее)]10 будет только одна. Эта логика носит соответствующее название, поскольку это название в равной мере указывает как на объективный, так и на субъективный характер ее содержания.11

§8.

Внутренняя трудность логики заключается в том, что, поскольку человек постоянно пользуется категориями, для того чтобы сделать себя предметом созерцания, необходима абстракция. Большая часть того, что называют непостижимостью логики, имеет своей причиной привычку рассматривать то, что кажется наиболее знакомым, и вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на предметах, о которых иначе размышляют с помощью категорий, сосредоточиться на самих этих предметах. Эта непривычность всегда заставляет нас желать, чтобы мы могли, как мы привыкли, мыслить о чем-то (о чем-то другом, а именно о предмете) с помощью категорий, вместо того чтобы просто мыслить их.

§9.

Однако то, что составляет ее трудность, в не меньшей степени заключается в важности или так называемой полезности логического исследования. Как научная критика категорий, применяемых в мышлении, логика учит нас отличать истинные категории от неистинных,12 а также распознавать, в каких областях знания те или иные категории действительны, а в каких нет.13 Как привыкание к работе с простыми категориями, изучение логики является тренировкой для ума и служит пропедевтикой для субъекта, который обращается к философии; в обоих отношениях логика является фактическим основанием философии или составляет первую часть системы философии.

§10.

Последнее выражение указывает, насколько это можно сделать при его обсуждении, на отношение логики к другим философским дисциплинам. Она имеет отношение не только к формам истины, но и к самой истине, к категориям как «душам реальности»; в то же время, однако, это всего лишь души, и поэтому логика вводит нас в «теневое царство». Таким образом, логика – это не вся наука, а лишь ее фундамент.

В изложении есть два подводных камня, которых следует опасаться: первый – это то, что логика воспринимается лишь формально и превращается в безжизненную абстракцию. С другой стороны, логика содержит всю истину в своем зародыше. И тогда предмету становится настолько уютно в этом теневом царстве, что он больше не желает живительной крови более конкретных частей философии. Здесь говорится, что логика представляет собой лишь зародыш истины.

§11

Если логика – это наука (§2) о категориях или о мышлении, то то, что верно для науки в целом, верно и для нее. Поскольку из сформированного понятия изначально известно только то, что в нем заложено, оно подлежит осмыслению. К науке как системе известных вещей,14 а не просто совокупности, придется применить то, что относится к знанию вообще, – что она не должна довольствоваться признанием того, что нечто ведет себя тем или иным образом, но имеет дело с необходимостью этого положения15. Поэтому наше представление о необходимости должно быть проанализировано и из него должны быть сделаны выводы:

§12.

Поскольку, как показывает этот анализ, о необходимости можно говорить только там, где две вещи (например, основание и сущее) неразрывно связаны или тождественны16, и только это составляет необходимость, то для того, чтобы познать нечто в его необходимости, поскольку оно необходимо, мы должны сначала постичь его в его фиксированной определенности и единстве с самим собой. Созерцание, подчеркивающее этот момент, есть разумное созерцание;17 утверждаемое односторонне, оно порождает мнение, называемое догматизмом.18

§13.

Во-вторых, однако, необходимое содержит в себе некритические определения (эта двойственность §12.), поскольку оно содержит в себе лишь тем самым движение, которое мы называем необходимым. Поэтому умного созерцания недостаточно, необходимо указать на противоречие в предмете, а также на его невозмутимую определенность. В этом и состоит задача рефлексии19, которая односторонне утверждает диаметральную противоположность. Вместе с догматизмом существует скептицизм.20

§14.

Но, в-третьих, необходимое есть и то и другое, оно есть и содержит в себе противоречие. В этом оно есть нечто конкретное.21 Таким образом, кульминационный момент является столь же существенным в рассмотрении, как и два других. Но и он может быть односторонне подчеркнут в ущерб остальным, причем это происходит как с точки зрения так называемого непосредственного знания, так и с точки зрения интеллектуального созерцания, которое «я противопоставляю рассудочному мышлению в той же мере, что и рефлексии.22

§15.

Необходимое постигается полностью только тогда, когда все эти моменты вступают в свои права, т. е. путем умозрительного наблюдения (ср. m. Grund, d. Psychologie §122.) или путем постижения. Это достигается тем, что сначала объект берется таким, каков он есть, затем таким, каким он противоречит сам себе, наконец, таким, каким он является в конкретном тождестве противоположностей.

§16.

Но если объект берется таким образом, то сначала он есть нечто иное, чем он есть впоследствии или в конце; но то, чем он является впоследствии, при ближайшем рассмотрении оказывается его действительным бытием. Поэтому постижение произойдет только в том случае, если в постигаемом объекте обнаружится противоречие между тем, чем он первоначально является, и тем, чем он является на самом деле. В этом случае будет признано, что объект воспринят правильно только в том случае, если после этого он воспринимается иначе, чем раньше. При этом, однако, говорится, что после должно быть иначе, чем до. Иными словами, осознание этого противоречия покажет, что объект должен измениться таким образом, чтобы он действительно стал тем, чем он на самом деле является. Как только это произойдет, противоречие будет разрешено. Но поскольку превращение объекта в то, чем он на самом деле является, есть развитие, то из только что приведенных рассуждений (§12—16) следует, что нечто постигается и тем самым (§15) признается необходимым только через признание этого в его развитии.

§17.

Хотя человек признает нечто необходимым, лишь постигая его в развитии, из этого не следует обратное. Временной генезис также является развитием, ибо он возникает из противоречия, подобного только что описанному,23 но поскольку противоречие, опосредующее временной генезис объекта, может быть по меньшей мере случайным,24 генезис объекта не признает его действительной необходимости.25 Это можно признать, только признав в самом объекте, совершенно независимо от внешних обстоятельств, как неотделимое от самой его сущности, то противоречие, из которого, следовательно, вытекает, т. е. вечное, развитие, установленное с понятием предмета.26 Это вечное развитие27 должно быть подчеркнуто когнитивным познанием.

§18.

Свойство предмета приходить в такое вечное движение, вызванное внутренним противоречием, называется диалектической природой его, само же это вечное движение – диалектикой. Диалектическое искусство 28или метод должен преследовать его,

и доводить его до конца, так как, хотя он и имманентен самому предмету, он тем не менее достигается здесь только путем его воспроизведения.29

§19.

Поскольку в этом развитии каждая последующая ступень содержит в себе как разрешенное (§16) противоречие, которое не имело места в предыдущей, она содержит больше определений, чем первая. Как это единство нескольких детерминаций она, следовательно, заслоняет собой предыдущие ступени, как более богатая и конкретная – более бедную и абстрактную (§14. Примечание I.). Чем более установлены все детерминации, лежащие как зародыши в развивающейся вещи, тем более предмет соответствует своей бесконечной детерминации. В этом он проявляет себя только в своей истине, ибо раньше он был таким, каким не был в истине (собственно, §16.). Поэтому диалектический метод должен показать, как предмет поднимается от абстрактного к конкретному посредством противоречия, лежащего в нем самом, вплоть до его бесконечной судьбы, в которой все противоречия вожделенны, или же он должен проследить, как предмет развивается от своей ложности к своей истине.

Выражение, что более поздняя стадия есть истина более ранней, находит здесь свое осуществление. Ибо оно показывает, чем является предмет в истине.

§20.

Если, таким образом, наука как система возникает благодаря диалектическому методу, то логика как двуединая наука о категориях (§.6.) также должна следовать диалектическому развитию последних и создавать их систему, начиная с самой абстрактной и бедной и, обнаруживая в ней противоречие, которое движет ею дальше, методически переходить от нее к более конкретным.

§.21.

Но поскольку в рассуждениях уже должны применяться категории, впервые разрабатываемые логикой, нельзя требовать, чтобы использовались только те категории, которые уже выведены, и нельзя ожидать, что каждый пункт, когда он рассматривается, должен быть сразу же совершенно ясным. Тщательность, которая (часто только) кажется основой таких ожиданий, не должна быть оправдана, так как по упомянутой причине многие вещи могут получить свое правильное освещение только в продолжении. Этой тщательности, которая не хочет идти дальше, чем до полного понимания всего, противостоит, как противоположный утес, стремление сразу же сделать выводы, вместо того чтобы оставаться с делом, поскольку то, что следует за ним, может стать очевидным только впоследствии.

Последняя ошибка, заключающаяся в поспешности, подпитывается тем, что в логику переносятся отношения высших сфер, и речь идет о предметах, о которых логика как таковая ничего не знает, о природе, духе, Боге и т. д. Помимо того, что тем самым нарушается педагогическая цель (§.9.) логики, возникают также недоразумения в отношении значения логики, которая благодаря таким предвосхищениям легко приобретает вид всей философии (ср. §.10.).

§.22.

Началу философии вообще, а следовательно, и логики как ее первой части (§9.), противостоит то затруднение, что если она начинается с доказанной пропозиции, то она будет выведена из другой и, следовательно, не будет началом, тогда как если она начинается с недоказанной, то философский характер отрицается, поскольку это может быть утверждено только при отсутствии предпосылок.

Беспредпосылочность философии, к которой со времен Декарта более или менее стремятся все, кажется, доказывается невозможностью этой дилеммы, согласно которой начало философии должно либо основываться на гипотезе, либо само быть таковой.

§.23.

Утверждение, что философия не может ничего предполагать, не может иметь того смысла, что для нее ничего не предполагается, а только то, что для нее ничего не предполагается.30 На самом деле, однако, если она ничего не предполагает, т. е. не утверждает,31 то и от нее ничего не предполагается. Поэтому он освобождается от этой трудности (§22.), начиная не с утверждения, которое, конечно, было бы предположением или основывалось бы на нем, а с предположения или постулата,32 при котором говорить о доказательстве было бы абсурдом.33 Поэтому он ниоткуда не берет того, что имеет, а производит.

§.24

То, в чем будет состоять логика, или то, в чем будет состоять этот постулат, определяется всей ее задачей. Ведь если это наука о мышлении (§6. прим. 2.), то она не нуждается ни в какой другой субстанции, кроме этой одной; поэтому она разумно должна начать с требования, чтобы была создана только эта субстанция. Иными словами, она требует, чтобы было только мышление, и, таким образом, начинается с постулата: «Думай!», а значит, «прежде всего, только решение вести себя мыслящим образом». «Это решение предполагается логикой без того, чтобы она начинала с определения мышления как своего первого θέσις.

§25.

Трудность, которая возникает, с одной стороны, из-за того, что этот постулат представляется чисто произвольным, поскольку вместо него можно было бы выдвинуть один или несколько других (напр. (например, тот, на котором основано учение о науке), а с другой – тем, что неизвестно, как надо действовать, чтобы осуществить этот постулат, – это должно быть систематически устранено философской пропедевтикой, которая для субъекта 34дает начало логике;35 там, где такой пропедевтики не возникло, против прежней видимости следует указать, что именно в нашем сознании мышление является той функцией, которая делает человека человеком, и поэтому требование мыслить будет иметь совсем иное обоснование, чем любое другое, которое можно было бы выразить.36 На второй аргумент можно ответить, так сказать, демонстрацией того, чего требует этот постулат. И в том, и в другом случае только и можно добиться решения вести себя обдуманно.

§26.

Мышление было §5.) Актуальность обобщения. Таким образом, человек будет вести себя чисто мыслительно, если он будет скрывать себя таким образом, но при этом воздерживаться от всякой объективности, которая сделала бы мышление прикладным и не оставила бы его чистым. Но если так поступить, то в результате получится мысль, категория, но совершенно чистая, беспредметная и неопределенная, то есть самая абсурдная из всех. Как этот абсурд она будет самой неистинной (§19). Начало, как начало, есть неистинное, и его неистинность порочна тем, что оно не останавливается на нем, а идет дальше, т. е. уходит от простого начала, отрицая его.

§27.

Если бы мыслью было нечто определенное и представимое, то, помимо простого мышления, в вашей мысли все же присутствовало бы то, к чему мысль была бы применена; мысль, таким образом, была бы внутренне отчетливой; но теперь, когда есть простое мышление, мысль будет иметь вид внутренне неотчетливой. Эту неразборчивость мы называем непосредственностью, и именно категорию (или категории) непосредственности логика должна рассматривать в первую очередь.

Когда Аристотель, говоря о производных и положенных в основание пропозициях, называет это πρότασις ἂμεσος ής μή έστιν ἃλλη προτέρα, он совершенно справедливо помещает непосредственность в то, что нечто является первым (ἂρχη), поскольку в качестве второго оно было бы опосредовано первым. В соответствии с двойным смыслом, который имеет для него nqtüiov, наиболее общее должно быть обозначено как непосредственное (ибо αἲτιον [таким образом, также ἂρχη] τό καθόλου), а затем снова индивидуальное, разумное. Фактически, простое и абстрактное служит основой для конкретного и составного, или предшествует ему как низшее, так же как чувственное и природное предшествует сверхчувственному и духовному. Простая непосредственность, как будет показано далее, – это абстракция, «неистинное», которое не должно быть ее целью. Поэтому непосредственность и опосредование оказываются лишь относительными определениями, поскольку одна и та же вещь может выступать по отношению к другой как конкретная, опосредованная, и снова по отношению к другой как непосредственная. Здесь непосредственность – это простая безразборчивость.

Первая часть. Категории неопосредственности (Бытие)

§. 28.

В чем состоит особенность той или иной группы категорий, можно выяснить только тогда, когда она полностью описана и отделена от другой. Кроме того, если представить развитие категорий (§17.), но в этом развитии сначала возникнет разделение того, что развивается, то предварительное указание на то, как будут сгруппированы категории, будет не только совершенно непонятным, но даже создаст впечатление, что мы имеем дело с готовой вещью, поддающейся членению, а не с органической вещью, которая подразделяется. Поэтому вместо такого предварительного указания целесообразнее в конце каждого раздела дать краткое изложение, чтобы облегчить обзор пройденного пути. Даже общие заголовки являются бессмысленными названиями перед таким перечислением.

В лекции названия отдельных глав можно скрыть и упоминать только в конце, но в печатном конспекте без них не обойтись. В большинстве случаев делается ссылка на §, в котором обосновывается выбор того или иного названия. Теперь в номенклатуре прослеживается троякий принцип: Либо обозначают каждую группу» по первой категории, возникающей в этой группе, поскольку она содержит в себе зародыш всего (так в основном поступает Гегель), либо, поскольку представлено развитие, обозначают отдельные группы как периоды, конечные точки которых обозначены (см. Шеллинг в трансцедентальном идеализме, Фихте и др.), либо [наконец, ищут имя, характеризующее всю группу. Имя, которое указывает на характеристику всей группы. При таком принципе, которому мы будем следовать, имя перед концом такой группы оказывается самым бессмысленным.

Глава первая. Качество. (s.§. 54.)

A. Бесконечность (неопределенность), (см. §. 54.)

§.29.

a) Во-первых, вследствие принятого ранее суждения о чисто мыслительном поведении мысль (категория) предстала как безразличное отношение к самой себе. Для этой чистой непосредственности, еще не касающейся никакого более низкого уровня, у нас нет более подходящего выражения, чем само бытие 1). Бытие, как чистая непосредственность, есть первая, т. е. наиболее абстрактная категория, и поэтому с нее следует начинать» В силу этого абстрактного характера бытия его весьма трудно, более того, если угодно, невозможно постичь или осмыслить 2) (см. §.32.); на вопрос: что же тогда должно быть, нельзя отвечать как на вопрос о более близких определениях бытия, ибо это неопределенное 3), побуждает меня путем размышления о высших категориях удовлетворить интерес, лежащий в его основе 4). Бытие сначала должно быть объяснено только самим собой, ибо то, чем оно является иначе или помимо этого (см. §30.), может лишь продолжать проявлять себя. Только в детстве философии разум может оставаться с этой категорией как с высшей 5).

1) Поэтому это слово везде употребляется для обозначения того, что не выводится далее; так, в чувстве, где оно так для человека, и т. д. 2) Только то, что содержится в том, что должно быть обобщено (concipere), может быть схвачено или постигнуто. 3) Определение бытия должно было бы представить его как состоящее (из рода и различия), но это не то, чем оно должно быть. 4) Бытие принципиально отличается от существования или даже целостности. Химера, не имеющая существования, не говоря уже о реальности, – это химера, а именно: быть – это только инфинитив копулы (от лат. copula – соединение) is, это только είναι, которую Аристотель определяет как σύγκεισθαι. 5) Когда разум впервые осознает значение какой-либо категории, он выражает свое торжество по поводу этого нового завоевания таким образом, что делает ее предикатом всего или Абсолюта, т. е. рассматривает ее как абсолютную категорию. С бытием так поступили элеаты, величайшие из которых не только ὃν, но даже είναι рассматривают как эту категорию.

§. 30.

b) Но если бытие не связано ни с каким различием, то в нем вообще ничего нельзя различить, так что оно само есть полная бессущностность и пустота, которая должна быть постигнута так же однозначно, как и бытие выше. Таким образом, это оказывается чистым отрицанием 1) – мы называем это ничто, небытием или, возможно, лучше «не». 2). Таким образом, выражение: бытие есть бытие и, кроме того, ничто, содержит, само по себе не сознавая, совершенно правильное отношение.

1) Этот переход можно представить и в более субъективной форме так: поскольку бытие возникло для нас путем абстрагирования от всего объективного (§. 26.), то, следовательно, оно существует только в этой абстракции и пустоте или бессодержательности. 2) Выражение Ничто имеет то неудобство, что оно легко мыслится как отрицательное отношение к Нечто. (Ni-wicht), как и выражение Nichtssein, потому что здесь уже предполагается отношение к sein, которое, конечно, сразу же возникнет (§. 31.), как только мы увидим, что Nicht не может быть понято без sein; сначала выражение Nicht было бы, вероятно, лучше всего для безотносительного, неопределенного отрицания. Эта категория, которая фактически составляет центр всех взглядов, называемых нигилизмом, утверждается Гераклитом против акцента элеатов на бытии, в том смысле, что он считает небытие столь же обоснованным.

§.31.

Само небытие, как то, что совершенно не связано, есть лишь отношение к себе, то есть полное отсутствие различия; то есть, когда мы мыслим небытие, мы на самом деле мыслим бытие, и точно так же, как это было на самом деле (или далее) небытие, так и наоборот; оба ведут себя так, что там, где мыслится Одно, скорее мыслится Другое. Это, однако, не означает, что двумя словами мы обозначаем только одну мысль. Различие между бытием и небытием, которое для нас означает, что мы сначала пришли к одному, а затем к другому, – это такое же различие в них самих: небытие требует того, что не есть, чтобы быть мыслимым. Поэтому оно является чистой оппозицией, в то время как бытие было чистым позиционированием. Поэтому бытие, позиционированное как бытие (или сущее), есть оно само; а небытие, позиционированное как небытие (или небытие), есть его противоположность, а именно бытие.

Если, желая отличить ничто от бытия, определить последнее и начать со слов: ничто не есть, – то, поскольку бытие не = существование, а только инфинитив копулы is (§29. прим.), от. Небытие предицирует бытие и тем самым полностью выражает то, о чем говорится в §.; точно так же, если кто-то хочет избежать слова «есть» и говорит: Небытие = небытие, то ему приписывается простое единство с самим собой, т. е. бытие; наконец, если кто-то хочет избежать слова «есть» и говорит: Небытие = небытие, то ему приписывается простое единство с самим собой, т. е. бытие.

Наконец, если кто-то утверждает, что чувствует разницу между бытием и небытием, то это также означает лишь то, что эта разница при размышлении исчезает, что является полностью нашим утверждением. Кстати, эта пропозиция представляется возразительной только потому, что на ней не останавливаются, а делают из нее выводы. (§. 21.)

§. 32.

c) Таким образом, получается, что когда мы мыслим бытие, то мыслится скорее ничто, и наоборот. (Таким образом, мы можем назвать небытие или ничто небытием). Таким образом, ни одно из них не может быть создано без другого. Поэтому каждое из них может быть по-настоящему мыслимо только в единстве с другим. На самом деле, следовательно, мы должны мыслить их единство, потому что на самом деле каждое из них неразрывно связано с другим: истина (§19. прим.) бытия и небытия есть единство обоих. Мы называем это (это чередование или колебание) становлением 1). Это единство настолько мало «непостижимо», что в нем постигаются только бытие и небытие 2). Становление – это фактическая истина рассмотренных до сих пор категорий 3), взятые против становления, они неистинны 4), Три рассматриваемые нами первичные категории по сути соответствуют кантовским категориям качества. В их рассмотрении можно вновь распознать три момента (§. 12 – 14) научного наблюдения, такие как Тезис, Антитезис и Синтез Фихте.

1) Становление – аристотелевский κίνησις [ки́нэсис] должен быть принят здесь за чистое преходящее, лишенное всякого представления о времени. Наш язык позволяет это, поскольку использует слово «становление» для обозначения как футурума, так и прасенса (passivi); тем самым нейтрализуется понятие времени, заложенное в этом слове. Поскольку изменение = становление чем-то другим, оно уже есть нечто гораздо более конкретное, чем простое становление, которое лежит в его основе так же, как в основе места и любого другого изменения. 2) Из-за своего абстрактного характера бытие и небытие не могли быть постигнуты (§. 24.); теперь становится ясно, почему: поскольку они являются лишь моментами высшего единства, разделенного насильственной абстракцией, – так что удерживать фреон для самого себя трудно, более того, долгое время считалось невозможным, – становление, как более конкретная категория, является фактически первым понятием. С его помощью философия отделяет себя от догматизма, принцип которого выразил Вольф, сказав: Inter nihilum et aliquid non datur medium Ontol. §60. Бытие – это как раз такая среда, т. е. конкретное единство того и другого. Таким же образом философия отделяет себя от всякого скептицизма, признавая это понятие. Из-за этого более конкретного характера некоторые хотели бы начать логику с единства бытия и небытия, т. е. с κίνησις [ки́нэсис] или также с первоначала. Только по этой причине нельзя начинать с него, потому что первое всегда самое абстрактное. (§. 19.) 3) Что становление есть истина бытия, в обыденном сознании: Все (например, город) становится, а не является. Когда Гераклит, в отличие от Ксенофана, делает становление предикатом всего, он, следовательно, ошибается. 4) Эта неправда бытия является причиной того, что мышление не может остановиться на этом, но должно идти дальше; неправда бытия исправляет себя в нем.

§. 33.

Становление, как одновременное единство бытия и небытия, содержит в себе и то и другое, хотя уже не в том виде, в каком они были до своего соединения, а в виде сведенных к одним лишь моментам, т. е. отмененных 1). Поэтому оно содержит бытие как переходящее в небытие, то есть как уходящее, и точно так же небытие как переходящее в бытие, то есть как возникающее 2). Оба, составляя единое становление, неразрывно связаны 3).

Становление как одновременное единство бытия и небытия содержит в себе и то и другое, но уже не в том виде, в каком они были до своего соединения, а как сведенные к мгновениям, т. е. исчезнувшие 1). Поэтому бытие содержится в нем как переходящее в небытие, то есть как уходящее, и точно так же небытие как переходящее в бытие, то есть как наступающее 2). Оба, составляя единое становление, неразрывно между собой связуются 3).

§.34.

«Возникновение и воздаяние – одно и то же становление, и в то же время, как эти различные направления, они пронизывают и парализуют друг друга. Одно из них проходит; бытие переходит в ничто, но ничто столь же противоположно самому себе, переходит в бытие, приходит в бытие. Это пришествие в бытие – другое направление; ничто переходит в ничто. Но бытие точно так же отменяет себя и скорее является переходом в ничто, уходит» (Hegel Werke DI. p. 109.). Каждое упраздняет себя и свое другое, и становление, как единство таких упразднений, любит себя. Результатом такого самоотрицания не может быть = ничто 1), ибо оно само было лишь моментом становления, но результатом самоотрицания становления, как бы осадка этого процесса, является то, что стало 2).

1) Это утверждение скептика. (§. 13. Примечание.) Но это так же неверно, как если бы мы утверждали, что при прекращении процесса между кислотой и оксидом результатом будет образование радикала или кислорода; скорее, результатом будет нейтральное, кристаллическое вещество. 2) Praeteritum становления справедливо описывается языком как то, что стало. То, что стало, – это то, что пришло в покой (оно) становится (оно стало).

B. Конечность, (определенность) (ср. §42 и 44)

a. Нечто (ср. §. 24.)

§. 35.

Если проанализировать понятие ставшего, то оно содержит а) то, что оно стало. Таким образом, оно содержит момент бытия в себе, но уже не как чистое бытие, а как тождественное с небытием (§. 30.); само это единство, однако, уже не как было моментом беспокойного становления и столь же беспокойного ухода (§. 33.), но это единство как пришедшее в покой, неподвижное 1), таким образом, как покоящееся бытие, пораженное небытием, т. е. Dasein 2).

1) Это прежде текучее единство бытия и небытия предстает здесь таким же текучим, как вода в кристаллизации. 2) Dasein – это Sein, но с отрицанием (Dortsein). Вместо этого можно было бы сказать sosein. Dasein, таким образом, содержит Sein в себе как свой момент, поэтому можно говорить о Sein во всем Dasein, но не наоборот. Dasein – ограниченное бытие, поэтому Dasein – неуклюжее выражение, Бога там нет, потому что он везде (если говорить совсем просто).

§. 36.

ß) Во-вторых, однако, то, что стало, содержит не как момент в себе, но уже не абстрагированное несвязанное «не», а как тождественное с бытием (§.31), и не это единство как беспокойное возникновение (§.33.), а как пришедшее в покой, как не почитающее себя бытие. Это «не», которое делает сущее в сущем, так в сущем, мы называем качеством, может быть, лучше схоластическим термином Quiddität 1) перевод аристотелевского τό τί έοτι [то́ ти́ э́оти], который полностью соответствует этому понятию» Это, как не в сущем, следует, однако, назвать отрицанием, как сущее отрицание старого с той же правой реальностью 2).

1) Под качеством (Qualität), Quiddität, следует понимать не отделимое свойство, которым только и обладают, а определенность, с изменением которой прекращается само quid; именно эта определенность и говорит о том, чем является предмет. 2) Спиноза совершенно прав, когда говорит, что omnis determinatio est negatio. Но он забывает о другой стороне, которая подчеркивается почти так же односторонне, когда, например, Бог описывается как воплощение всех реальностей. Реальность в этом смысле существенно отличается от существования, актуальности и т. д., которые не имеют множественного числа. В другом смысле реальность будет рассматриваться позже (см. §127.).

§. 37.

y) Но не два момента полностью составляют то, что стало, а скорее это конкретное единство двух, т. е. экзистенциальное Quale или качественное квиддичное Daseyn; такую вещь мы называем Нечто, а то, что действительно стало в растворении становления, мы только теперь полностью осознаем: то, что стало, только теперь получило свое истинное имя, это Нечто.

В нашем сознании есть понимание того, что когда становление завершено, нечто стало. О том, что Нечто – действительно лучшее название для конкретного единства этих двух моментов, достаточно говорит тот факт, что слово Нечто используется для обозначения как того, в чем вырождается качество, так и самого качества В целом Нечто – излюбленная категория обыденного сознания, поскольку оно не является ни абстрактным, как первое, ни конкретным, как следующее.

§.38.

Но если Нечто – это то, что стало, то есть то, что было аннулировано в бытие, то результат этого аннулирования на самом деле не до конца понятен. Ибо поскольку процесс, из которого оно вытекало, был единством бытия и небытия, в котором оба представали как совершенно одинаково обоснованные, то результат его не может, как здесь, быть только положенным, но, чтобы постичь его полностью, он должен быть положен так же, как и не положен, и мы имеем, что такое действительный результат становления, только мысля вместе с чем-то одновременно и не-что, т. е. нечто другое. Только таким образом нечто постигается в своей истинности, и то, что было сказано в предыдущем §, теперь должно быть определено более точно: результат становления есть нечто и нечто иное.

То, что (мысль о) Нечто указывает на нечто иное, чем его дополнение, выражается в латинском aliquid так же, как и в немецком, тем, что слово Etwas обозначает немногое, т. е. лишь часть совокупности.

b. Нечто и другое.

§. 39.

a) Нечто не может быть понято без чего-то другого. Поэтому эта относительность одного и того же не только в нас как наблюдателях и референтах, но и в самом понятии чего-то лежит связь с чем-то другим и открытость по отношению к нему. Через эту открытость к чему-то другому оно есть для чего-то другого. Быть скином для чего-то другого – значит быть на месте его небытия.

С помощью этого абстрактного выражения или также с помощью: In einem andern seyn, Гегель метко описывает бескорыстие чего-то. То, что есть только нечто, предназначено, следовательно, для чего-то другого, например, для вещей, из которых мы, таким образом, делаем то, что хотим. Человек, который есть нечто большее, чем нечто, существует для самого себя; из него не все можно сделать (см. §. 50.).

§. 40.

β) Но как нечто содержит в себе момент небытия (§. 36.), так же и момент бытия (§. 35.); если по этой причине оно было для чего-то другого, в том смысле, что оно показывало свое небытие другому, то в этом отношении к чему-то другому оно будет в то же время находиться под бестиями бытия. Бытие чего-то, подчеркнутое в сравнении с его бытием для чего-то другого, само по себе является бытием этого чего-то. Нечто есть в себе только в том, что оно (то, что оно) не есть для других, так же как его бытие для других есть лишь негатив его бытия-в-себе.

Философия Канта понимает этот контраст между тем, чем вещь является сама по себе, и тем, чем она является для сознания, то есть для других. Заслуга этой философии заключается в том, что она никогда не была достаточно оценена, чтобы серьезно относиться к применению этих категорий. После применения результат, что вещи не познаются как они есть сами по себе (то есть не для нас, не для других), конечно же, является тавтологией, а не новым открытием. Возражения Канта против познаваемости вещей (§3.) ставят под сомнение возможность метафизики. Они основаны на следовании этим двум категориям и поэтому разрешаются, как только человек осознает, что на этих категориях нельзя остановиться, как на последних. (s. §. 41.).

§. 41.

γ) Но если бытие-в-себе чего-либо есть лишь отрицание его бытия-для-другого и наоборот, то в действительности ни одна вещь не может быть мыслима без другой; каждая скорее предполагает другую 1). Таким образом, каждая вещь, взятая сама по себе, есть лишь насильственная абстракция; на самом же деле она взята неотделимо от другой, т. е. тождественна с ней. Язык указывает на это единство бытия-в-себе и бытия-для-других во многих выражениях 2), особенно в выражении «бытие-чего-то-в-себе» 3). В том смысле, что то, чем нечто является само по себе, является также и для чего-то другого, оно позиционируется как таковое 4), или детерминируется 5). Детерминация, таким образом, есть истина бытия-в-себе и бытия-для-других.

1) Если двое ведут себя так, что каждый из них является лишь не-другим, то они не могут быть поняты друг без друга и относятся друг к другу как их дополнение. 2) Такой признак заключается в том, что бытие-для-других объекта, то есть его чисто внешнее поведение, описывается точно теми же словами, что и его бытие-в-себе, то есть говорят «объект имеет что-то в себе, или есть что-то только в его воздухе». 3) В то же время, однако, это выражение грызет. В нем есть что-то такое, что человеку присуща внутренняя ценность, что он что-то значит сам по себе. 4) Выражение «Gesetzt seyn», взятое из того факта, что предмет не просто «случайно найден» в каком-то месте, а специально помещен туда, содержит подтверждение, т.е. осуществление простого бытия-в-себе. Мы уже применяли категории бытия-в-себе и бытия-закона, только под другими именами, в §16, как собственно бытие и действительно бытие. Завершение и цель (finis) бытия-в-себе содержится в бытии-действительном. 5) Быть определенным как нечто, или быть определенным как нечто, значит быть реализованным как это.

C. Определение. (s. $.44.)

§. 42.

Реальное единство бытия-в-себе и бытия-для-других есть детерминация, или нечто есть детерминация только как это единство. Отдельные моменты, лежащие в этом понятии, которое было выбрано как наиболее важное из всей группы для обозначения (см. с. 22.), подлежат разработке. Их содержательно обозначает язык, причем, как и в случае со словом нечто (§. 37. прим.), он обозначает одним и тем же словом не только само это единство (§41.), но и содержащиеся в нем моменты дальнейшего развития.

§. 43.

α) Как детерминированное нечто выходит за пределы простой относительности к другим или простого бытия-для-других; оно определено само по себе, но тот факт, что его детерминированное бытие выходит за пределы или отличается от бытия-для-других, придает ему характер бытия-в-себе. (§. 40.) Нечто в том смысле, что его детерминированность имеет характер бытия-в-себе, или в том, что оно постулируется как бытие-в-себе, имеет детерминацию 1) или долженствования. 2)

1) Нечто определено (destinatum) к тому, что находится в нем как первое, чтобы быть осуществленным, чтобы быть поставленным; поэтому оно нуждается во внешнем. Так, человек, поскольку он по своей природе рационален, предназначен или должен быть рациональным. Иметь цель – это значит иметь понятие о чем-то, отсюда вопрос: для чего существуют вещи? cui bono?37 Поэтому о человеке, который имеет цель, должность, например, говорят, что он нечто. В определении «самость» предстает перед нами как бы в высшей потенции, поэтому, согласно Фихте, вещи сами по себе являются тем, чем они должны быть (через наше делание). 2) Поскольку должное есть собственное внутреннее определение чего-либо, то нечто адекватно своему долженствованию, поэтому верно высказывание, что человек может, потому что должен; разумеется, сразу же становится понятным и обратное.

§.44.

β) Быть определенным – значит быть в себе, или быть определенным в себе – значит быть. Но поскольку детерминированность содержит момент бытия для чего-то другого, нечто не детерминировано без чего-то другого. Таким образом, его детерминированность зависит от чего-то другого, т. е. оно детерминировано чем-то другим. 1) Если выше детерминированное было исключением другого и, таким образом, бытием другого, так что другое заканчивается на чем-то, то с этой стороны оно в той же мере является бытием другого, так что другое начинается на чем-то. Определенность чего-то как это противоречие, что оно в такой же мере является бытием другого, в какой не является им, есть предел, граница, конец 2), а нечто как таким образом определенное ограничено, ограничено или конечно. 3) Конечность или детерминированность есть детерминированность как бытие для чего-то другого.

1) Нечто определено (coactum38, delerminatum39) в том смысле, что оно получает свою детерминацию (в отличие от определения) от чего-то другого. Это различие лежит в основе различия между ought и must. 2) Все эти выражения, которые мы принимаем за синонимы, на самом деле содержат в себе описанное противоречие. В силу этого противоречия нечто, с одной стороны, находится только через или внутри своей границы, поскольку через это оно исключает другое, но в то же время, поскольку другое находится именно в границе, оно отлично от своей границы, но выходит за нее. Это противоречие, собственно, и заложено в ought, которое не может быть понято без барьера. Поэтому можно с полным правом сказать, что долженствование всегда подразумевает, что нечто не соответствует его цели; следовательно, долженствование как таковое не может быть реализовано. (ср. §43. примечание А.). 3) Нечто ограничено тем, что оно ограничено чем-то другим. Поскольку другое, которое, казалось бы, должно быть помещено рядом с чем-то (6. 38.), помещается здесь в само это что-то, мы имеем в понятии конечности самое важное понятие в этой группе, поэтому оно было использовано в качестве надписи. (Момент конечности (πέρας) был справедливо подчеркнут Пифагором и Платоном как превосходящий простую неопределенность (ἃπειρον). Нечто существует только через свой предел, хотя и прекращается через свой предел, т. е. не является им. Таким образом, предел – это то, благодаря чему нечто является детерминированным (a τόδε τι по Аристотелю), haecceitas Дунса Скота.

§. 45.

y) Нечто есть нечто только через свою границу или внутри нее. Теперь граница чего-то есть именно начало другого (§44.), так что фактически бытие этого чего-то есть начало другого. Поэтому к его сущности относится то, что оно есть только в том, что нечто другое начинается в его бытии. Такова его противоречивая природа: Необходимость быть чем-то другим, или изменчивость. 1) Нечто изменчиво как определенная вещь 2) и только как изменчивое оно есть нечто.

1) Это слово не используется здесь (как, например, смертность) для обозначения простой возможности изменения. Нечто изменчиво потому, что в его понятии заложено быть чем-то другим. (Aliud aliud.) Бытие-другое здесь полностью вошло в нечто, и в изменчивости мы имеем реализацию конечности. В то же время и здесь полностью выполняется требование §38., согласно которому результат становления должен в то же время мыслиться как не-становление. Здесь нечто действительно понимается как тождественное своему не. 2) Как детерминированное нечто изменчиво. Там, где нечто определено быть чем-то и определяется чем-то другим, необходимо, чтобы оно стало чем-то, то есть изменилось. Изменение – это тоже становление, но определенное становление, становление в нечто.

§. 46.

Но изменчивость, поскольку она является фактической реализацией конечности, в то же время образует переход к новой группе категорий. Ибо нечто, поскольку оно должно стать этим, поскольку такова его судьба, становится чем-то другим, т. е. становится своим собственным отрицанием (§. 33.), но поскольку это другое имеет свое начало (бытие) и свой конец (небытие) в пределе этого нечто, так же как и само это нечто имеет свое начало (бытие) и свой конец (небытие), оно фактически само есть нечто (нечто другое или другое нечто). Таким образом, в этом переходе мы фактически имеем переход к чему-то другому, в котором переходящее сливается с самим собой, становится или остается тождественным с самим собой Такой переход мы называем бесконечностью. Таким образом, если мы мыслим изменение, то мы мыслим бесконечность.

Кажущийся софизм, содержащийся в этом §, исчезает, как только мы подумаем, что здесь мы имеем дело с мыслительным определением чего-то, а не с определенным объектом. Как мы не можем обращаться к нему иначе, так мы не можем мыслить его иначе, чем то, что нечто становится чем-то, изменяя себя (поскольку изменение = становление чем-то), т. е. сливается с самим собой

D. Бесконечность

§. 47.

Бесконечность или абсолютность имеет место везде, где нечто становится тождественным с самим собой в своем отрицании 1), т. е. где оно есть утвердительное возвращение в себя или абсолютная отрицательность через отрицание своего отрицания. 2) При этом первое отрицание не исчезает, а отменяется (§33. Примечание) или идеально устанавливается.») Бесконечное есть поэтому то, что не исключает предела и конечности, но что, как идеальность того же самого, скорее включает их и содержит их в себе как отмененный момент*), т. е. что является своим собственным концом, своим собственным пределом.

1) Поэтому слово «бесконечный» нужно нам не только в высших сферах; круг – это бесконечная линия, потому что она возвращается в себя, ограничивает себя. Поэтому в каждом удовольствии, в каждом удовлетворении, поскольку оно возвращается в себя, также есть бесконечность. 2) Эго – это абсолютная негативность, поскольку оно отличается от себя (тем самым отрицая свое тождество с собой), но снова отменяет это отличие (тем самым устанавливая свое тождество с собой). То же самое относится и к Богу. Они бесконечны, потому что граница в них в то же время отсутствует. 3) Идеальность = отмененность. То, что возносится, есть, но ах нереально. 4) Выражение Шеллинга: бесконечное есть единство бесконечного и конечного, находит здесь свое обоснование. Как платоновские ἂπειρον и πέρας соответствуют неопределенности и пределу, так и его μικτόν соответствует бесконечному.

§. 48.

Понятие бесконечности возникло, когда мы подумали об изменении и увидели, что из этого получилось в итоге. Если этой мысли не дают завершиться, а постоянно повторяют: нечто становится чем-то другим, нечто другое, как само нечто, снова становится чем-то другим и т. д., т. е. если всегда возвращают то, что на самом деле исчезло, противопоставление чего-то и чего-то другого, то дело не завершается. Мы сделали этот вывод (§46.) и обозначили его словом Таким образом Если не допустить этого Таким образом и Заключением, то возникает прогресс в постоянном старении детерминаций Нечто и Другое, которым обычно придают предикат бесконечный, хотя он имеет право только на бесконечность или дурную бесконечность.

Бесконечность – это дурная бесконечность, потому что она не соответствует понятию бесконечности; ведь в том, что она исключает конец и конечность, у нее есть Другой, противоположный исключенному, который образует ее предел, ее конец. Опять же, круг – это образ бесконечности, таким образом, прямая линия бесконечности, которая всегда должна быть продлена. Поэтому, согласно Аристотелю (Phys. III. 6.), (дурное) бесконечное – это то, что всегда имеет что-то внешнее по отношению к себе. Но то, что не имеет ничего внешнего по отношению к себе, является для него совершенным, т. е. истинно бесконечным. Об этом он говорит: τέλὲιον όὖδὲν μὴ ἔχον τέλος τὸ δὲ τέλος πέρας. Различение Спинозой бесконечного (rationis) и неопределенного (indefinitem) или бесконечного (infinitem imaginationis) также по крайней мере близко к правильному понятию бесконечности.

§. 49.

Если же бесконечный прогресс возникает только благодаря тому, что при переходе одной мыслительной детерминации в другую, противоположную, человек не позволяет возврату завершиться в себе, но, предотвращая этот результат, всегда начинает с начала и чередует обе детерминации, то где бы бесконечный прогресс ни проявлялся в нашем мышлении, в нем должно быть признано требование установить обе детерминации, через попеременное возникновение которых он возникает, действительно тождественными, т. е. мыслить истинную бесконечность.

Если Аристотель считает ошибочным всякое мышление, устремляющееся в бесконечный прогресс, то он прав в той мере, в какой оно не должно останавливаться на достигнутом. – Применение правила, данного в §2, вытекающего из самого понятия бесконечного прогресса, имеет огромное значение для методологического прогресса. Ибо там, где должно быть задумано конкретное тождество противоположных детерминаций, бесконечный прогресс может быть достигнут, если тождество этих противоположных детерминаций не будет оставлено само по себе. В §31. и 32. это можно было легко показать. И наоборот, везде, где это представляется неизбежным, следует видеть требование, изложенное в §. Кстати, могут существовать сферы, в которых из-за невозможности реализовать такое конкретное тождество происходит бесконечный прогресс, но и в этом случае он не является последним, и в нем следует видеть требование выйти мыслью за пределы этой сферы. Природа, например, не поднимается выше бесконечного прогресса родового процесса. Поэтому научное созерцание этого процесса выводит мысль за пределы природы. Ср. m. Very. Leib und Seele, Halle 1837. p. 53. ff.

§.50.

a. Таким образом, нечто (§. 46.), становясь или оставаясь тождественным самому себе, будучи чем-то другим, стало единством с самим собой или абсолютной отрицательностью и тем самым вошло в бесконечность. Теперь такое нечто, сливающееся с самим собой посредством своей инаковости, уже не есть просто нечто, т. е. вещь-в-себе (§37.), которой противопоставлено нечто другое (§38.), которой оно ограничено (§44.), но оно становится «бытием отношения к самому себе, которое в то же время содержит другое в себе отрицательным, идеальным образом, так что это только проявляется в нем». 1) Нечто как эту идеальность другого мы называем бытием-для-себя 2) или единым. 3)

1) Это более образное выражение может выражать энтальпию Другого в Едином как более не реальном. 2) Нечто было только для чего-то другого (§39. прим.), ничто для себя. Быть для себя – это значит здесь принимать nnr за отношение к себе, которое опосредовано негативным поведением по отношению к другим. По сути, в этом выражении содержится и полемическая замкнутость на себя. Здесь мы еще не можем думать о подлинной субъективности, не говоря уже о сознательной личности, хотя самость образует великую позицию к этим детерминациям примерно так же, как становление к изменению (§. 32. прим. 1.) и позднее к жизни. 3) Здесь мы не должны думать о числительном один, а взять слово, как в таких идиомах: Если у Единого есть свой дом и т. д., то это более неопределенно, чем Единое (потому что только начинается субъективность), и гораздо более конкретно, чем Нечто (потому что начинается субъективность). Категория Единого, существующего для себя, является основной категорией всех атомистических воззрений. В этом с ними соглашается учение Лейбница о монадах. Он также подчеркивает момент идеальности в монадах. Они, следовательно, мыслимы, т. е. в них все другие монады, или, как выражается Лейбниц, Opp. phil. ed. Erdmann p. 184, они отражаются в них как в действующих мирах. Эту сторону идеального отношения, заключающуюся в понятии Единого, существующего для себя, атомисты полностью упускают из виду в своих атомах. Поэтому они не могут сказать, как это делает Лейбниц о каждой монаде, что каждый атом содержит (истинную) бесконечность.

§. 51.

б) Единое есть, таким образом, бесконечное возвращение в себя, для себя. Таким образом, это хрупкое, негативное поведение. Но против чего? Другие вещи больше не противостоят ему, а содержатся в нем как аннулированный момент; поэтому если оно должно вести себя негативно, то может делать это только против Единого и вообще против Единого, то есть против всех Единых или всей совокупности Единых, которые теперь противостоят ему, то есть других. Фактически, таким образом, Единое может быть понято только как негативное поведение по отношению к другим Единым. 1) Поэтому оно предполагает их и исключает их из себя. 2)

1) То, что Единое не может быть понято без этого негативного поведения по отношению ко всем остальным, легко признать как факт; для нас это уже не эмпирическое замечание. Атомисты тоже вынуждены включить это определение, только они не выводят его из понятия атома, но разделяющую пустоту (поры) находят рядом с ним, как в атомистических доктринах конституционного права! bellum contra omnes. У Л. Эйбница, напротив, сами монады ведут себя негативно по отношению к другим, поскольку они не только «не имеют призраков», через которые те воздействовали бы на них, но принцип этого различия присущ каждой монаде. 2) Гегель использует выражение отталкивание; помимо того, что это выражение, поскольку оно обозначает определенный способ (физический способ) отчуждения, слишком конкретизировано, легко представить себе тех, кто бьет себя, как уже конченных. Однако исключенное возникает как противоположное только через исключение, поэтому одно сначала предполагает другое.

§. 52.

e) Таким образом, Одно есть Одно только в своем негативном поведении по отношению к другим и через это негативное поведение; но поскольку каждое из них есть Одно, каждое существует только в этом негативном поведении. Таким образом, отрицая других Единых, Единый фактически отрицает негативное поведение по отношению к ним. Но, отрицая негативное поведение по отношению к Единым, их поведение вместо этого становится утвердительным, так что предыдущее исключение оказывается слиянием. Мы называем это отношением, так что исключение само по себе фактически является своей противоположностью, а именно отношением 1). Там, где отношение установлено, то есть там, где исключающее (§.51.) образует единое (§.50.), там две детерминации объединены, и в сфере бесконечности дан аналог становления 2), отношение есть соотнесенность.

1) То, что исключение не мыслится или не может мыслиться без отношения, не станет отрицать тот, кто хотя бы просто сошлется на то, что слово (т.е. мысль) почти невольно вводит исключающее или отрицательное отношение; но речь идет о признании необходимости этого факта. Гегель использует выражение притяжение, против которого применимо то, что было сказано в §51 прим. 2. Сам Гегель не придает этим выражениям такого значения, чтобы считать их вполне уместными, ср. Сочинения HI. стр. 202. – Поскольку отношение лежит в понятии Единого, атомисты не могут не подчеркивать и этого определения, хотя они выводят его так же мало, как и исключающее сплетение, о котором говорилось выше, – но рядом с атомами обнаруживается совпадение или необходимость, которая их объединяет. Точно так же конституционалисты-атомисты допускают, что индивиды могут быть объединены внешней необходимостью или силой – или столь же внешним договором. Предустановленная гармония, которая, согласно Лейбницу, связывает монады, является, поскольку каждая монада – зеркало одной и той же вселенной, по крайней мере, не столь уж навязанной извне, как многие думают. И в этом Лейбниц заслуживает гораздо большего предпочтения, чем атомисты. Если из двух связанных определений мы выделим только заключение и сделаем его абсолютной категорией (§. 29. прим.). (§. 29. прим. 5.), то все является простым (или состоит из таковых), тогда как если удерживать только отношение, то все является составным). Во второй кантовской антиномии тезис делает первое, антитезис – второе. Решение такой антиномии фактически уже дано Лейбницем, когда он говорит: sans les simples il n’y aurait point de composes, т. е. композиция без простоты и наоборот – это абстракции. 2) Как бытие-для-себя составляет основу субъективности (см. §152.), так и отношение бытия-для-себя составляет основу того, что впоследствии будет признано реализацией самосубъективности, т. е. как система (§189.); система может быть понята только там, где есть процесс, т. е. повороты.

§. 53.

Понятие бесконечности было абсолютной негативностью. Единое, тождественное самому себе, действительно было таковым, но поскольку оно еще не актуализировалось как таковое (против Другого), оно было абсолютной негативностью только в себе (§.40.). Поэтому оно должно было быть Единым и для Других, а поскольку Другого больше не было, оно должно было быть Единым как абсолютная негативность для Других, поэтому оно проявляло себя в исключении. Но как бытие-в-себе и бытие-для-других соединились в законе-бытия (§41.), так и там, где две исключающие друг друга вещи снова перешли в одну (§52.) или где исключение оказалось отрицательным (но тем не менее) отношением, понятие бесконечности было поставлено, но тем самым и завершено (§4t. прим.), и круг категорий, относящихся к бесконечности, был выполнен и завершен.

Там, где понятие позиционируется, т. е. реализует то, чем оно является само по себе (или действительно стало тем, чем оно было на самом деле, ср. §16. и 41.), там же решается и его развитие.

§. 54.

Одновременно, однако, здесь замыкается целая группа категорий. Как она была организована, показывает a. Рекапитуляция курса (ср. §. 28.), которая в то же время должна оправдать выбранные заголовки.

Поскольку в этой группе мы имели дело сначала с бытием, а затем со всеми такими определимостями бытия, при изменении которых изменяется сама определимость, а такую определимость мы назвали качеством (§. 36.), то ей следует дать заголовок качество или также категории качества. Внутри этой группы возникли три подразделения, которые, в соответствии с различным принципом обозначения (см. §28. примечание), либо (Гегель) получают надпись Seyn, Daseyn, Für sich seyn, либо как: Период от бытия к становлению, от бытия к изменчивости, от бытия-для-себя к исключительному отношению, или, наконец, как бесконечность (неопределенность), конечность (детерминированность), бесконечность (самоопределение).

Параллелизм, который при углублении в деление возникает между подразделениями и более крупными группами, является, с одной стороны, необходимым следствием методического прогресса, но, с другой стороны, огромное удовольствие, которое человек получает от этого постоянного повторения, часто является лишь удовольствием от довольно абстрактного схематизма, упускает из виду самое важное – различия, и справедливо вызывает насмешки и порицание.

§.55.

Качественные психические определения неопределенности и детерминации слились в конкретное единство в бесконечности. Поэтому, поскольку все качественные категории содержатся в нем, мы имеем истину о них в нем. Но конец развития бесконечного показал: связь, поскольку она оказалась отношением, тем самым отменила себя, отношение, но как отношение в себе, тем самым как исключающее отношение, то есть отношение, которое также противоположно себе, или отменило себя. Но если отменяются те качественные детерминации, которые являются высшими, поскольку содержат в себе все остальные, то получается, что качественная детерминация отменяется вообще. Это не может означать, что она исчезла, освободив место для неопределенности, поскольку последняя сама по себе является моментом (ср. §34. и прим. 1. к нему). Поэтому детерминация должна остаться, но в то же время качественная детерминация должна быть упразднена, что приводит к понятию детерминации, которая больше не является качественной. Детерминация, которая больше не является качественной, называется количественной. 1) Таким образом, вторая глава посвящена категориям количества. 2)

1 Отец логики, Аристотель, вел себя «как описатель природы».

2 Отсюда в Средние века возник вопрос о том, является ли логика искусством или наукой. Он основан на кантовском различии между «Каноном» и «Органоном».

3 Конечная мысль – это мысль о законченном предмете; такие мысли выражаются в пропозициях, и Аристотель выводит первые логические определения из анализа пропозиции.

4 Время, когда разум был так унижен, было, следовательно, враждебно и логике.

5 Объединение психологии с логикой, например, вносит в последнюю такой чужеродный элемент.

6 Такова задача, которую поставил перед собой Гегель в своей реформе логики.

7 Таким образом, простое размышление над знакомыми нам всем идеями показывает, что противопоставление субъективного и объективного не является абсолютным.

8 Вместо категории можно также взять слово мысль как простое единственное число.

9 Целесообразность отделения формально логического от метафизического является педагогической для субъекта. Точно так же слово разрывается на буквы.

10 Слово идея есть сначала только имя; что такое идея, открывается во всей логике, т. е. только в конце ее.

11 Аналогично соотношению.

12 Категория может быть неистинной сама по себе, и когда такая категория применяется, результат рассуждения должен быть ложным.

13 Если, например, применить категории, верные в естественном мире, к духовному, то результат будет неверным.

14 Слово образовано по аналогии с ландшафтом, рыцарством и т. д. и указывает на самодостаточное тело.

15 Различение Аристотелем δτι и δίοτι правильно подчеркивает существенный характер знания.

16 Тождество есть нераздельное единство, а не единообразие.

17 Интеллигибельный момент является существенным в философском созерцании, когда он отступает, все растворяется в туманной неопределенности.

18 В качестве характерной черты догматизма справедливо отмечается, что он цепляется за абсолют в интересах определенности. Разлагая все на фиксированные простые детерминации, догматизм имеет абстрактный характер. В так называемой рациональной метафизике вольфовской школы этот момент проявляется в наибольшей степени односторонне.

19 Момент, который подчеркивает рефлексия, Гегель называет диалектическим или негативно-рациональным.

20 Если догматизм утверждает, что объект есть и поэтому не противоречит себе, то скептицизм утверждает, что объект противоречит себе и поэтому не может быть.

21 Абстрактное – это то, что содержит только одно, конкретное – то, что содержит несколько определений.

22 Едва ли прошло то время, когда философия рефлексии была самым распространенным термином злоупотребления.

23 Созревший плод отделяется от дерева, потому что существует противоречие в том, что то, что созрело, т. е. фактически независимо, есть плод, т. е. бескорыстно.

24 Внешние обстоятельства могут породить противоречие, когда оно не имеет основания в самом объекте, например, ранение живого организма.

25 Это неверно оценивают те, кто хочет заменить постижение генетическим наблюдением. Происхождение состояний не имеет ничего общего с их понятием.

26 Понятие вечности, которое Спиноза уже правильно осмыслил, не имеет никакого отношения ко времени.

27 Точно так же математик говорит о том, что следует (а не берется во времени) из предыдущего, и тем самым подразумевает вечное следование.

28 Хотя диалектика по-разному трактовалась Платоном и Кантом, оба сходятся на том, что она есть искусство находить противоречия в объекте.

29 Более подробное обсуждение природы диалектического метода см. в m. Schr. Leib und Seele p. 17—30.

30 Именно на этом смешении двух отношений основано, например, утверждение, что, поскольку философия возникает только в развитии истории, она предполагает историю. Конечно, история формирует свою предпосылку, будучи предпосланной возникновению философии, но она предполагает историю так же мало, как первая аксиома геометрии предполагает существование геометра.

31 Там, где философия избегает какого-либо θέσις, не может быть и речи о каком-либо ύπόθεσις.

32 Когда Фихте описывает начало философии не как факт, а как акт разума, он тем самым открывает действительный философский метод, что признал и Гегель. Его недостатком было то, что он приписывал несколько таких актов.

33 Если бы начало философии было теоретическим предложением, то эта дилемма была бы применима §.22. примечание, потому что тогда начало должно было бы быть аксиомой или теоремой, но теперь оно будет постулатом или предложением.

34 Здесь имеет место упрек в адрес Гегеля, что его система имеет двойное начало.

35 Лучшей пропедевтикой является диалектическое развитие сознания, доказывающее, что мышление – это действительная цель, на которую направлено сознание. Поэтому Габлер был прав, рассматривая феноменологию сознания как пропедевтику.

36 Здесь кроется причина того, что со стороны Гассенди это простое недоразумение, когда он утверждает против Декарта, что ambulo ergo sum имеет такое же значение, как и cogito ergo sum.

37 Дословный перевод «кому это выгодно?»

38 вынужденное

39 определенный

Продолжение книги