Путь стрельбы бесплатное чтение

Здравствуйте. Я – серьёзно. Особенно – мозгами, то есть душевно. Потому что я собираюсь рассказать свою историю. И она полна безумия. Хотя, возможно, я перегибаю, и со стороны – всё в рамочках. И это мне, изнутри… В общем, я предупредила.

Вот тут, по технологи сторитейлинга, надо заимплементить какой-либо тизер. Чтобы вам было интересно добраться до конца.

Например, для мальчиков – начать рассказ с места, где он в меня стрелял, а мне было жалко чулки, которые он дырявил выстрелами. Для девочек – добавить, что чулки одевала не для него. Для лесби уточнить, что да, для неё, но вы не поняли. А пи – в пи. Потому что и так нормальных мужиков не хватает, а ещё вас толерасть.

Или, например, сказать, что это – реальная история, а не про единорогов, бабочек и радугу. Но вот это вот «основано на реальных событиях» – избито. И затаскано врунами. Так что ограничусь заявлением, что это – реалистичная история. В смысле, если бы… – то это была бы история про радугу, которая жрёт единорогов и какает бабочками, потому что бабочки привлекают единорогов, а личинки выводятся прямо в радуге. И не спрашивайте, как то-что-прячется-внутри-радуги научилось надувать вокруг себя непрозрачные мыльные пузыри.

Ну, или например, я могу сказать, что на старте этой истории я была такой, какой большинство мечтает быть. Ну, там… какую фигуру вы имели бы, если бы могли иметь любую? Какой АйКью вы бы имели, если бы могли любой? Ну и вообще, «кем бы Вы были, если бы могли кем угодно?» Ну, вот я в начале истории была типа персонажем популярного сериала. Такой, какой мечтают быть. И если кому интересно позлорадствовать, как отгребают такие, как мы …

Пожалуй, хватит с завлекалочками.

Вернусь на квартал назад и начну разматывать ленту памяти. Со всеми эмоциями и мыслями, как были.

Это было… Так. Вставлю примечание. Извините, но я думаю, если это можно этим назвать, на английском. Это такая стеночка окружению. Ну, я типа иностранка. Шпионка. С сознанием, закрытым от бурлящих народных масс. Переводить на русские слова – легко. А вот отредактировать на ходу в русские предложения, иногда – не очень.

Это было начало сентября. Первый курс. Экономика, стратегическая финансовая аналитика. В перспективе.

Ещё это была свобода. Самостоятельная взрослая жизнь. Переезд из столицы в город.

Это шутка такая.

Столица – это посёлок на девять тысяч триста сорок семь жителей, ножевая столица страны. Одна из трёх. Но армейский оружейный завод – у нас. А город – ближайший миллионник с факультетом экономики.

Продолжая шутку:

Мой папа – мэр столицы. Брат – директор оружейного завода. (Коммерческий). Мама – домохозяйка. Бабуля, мама мамы – тоже домохозяйка. Точней, наверное, как раз бабуля – домохозяйка, а мама – тоже домохозяйка. У бабули в доме было куда как домашней и хозяйственней.

А там, где я ночевала… наверное, там не было скрытых камер безопасников или трансляции за донат. Но ощущение было, что были. Потому что там всё было как в новостях-репортажах, где все играют, то, что надо показать. Только у меня было – всегда, 24 на 7, а не полчасика на камеры журналистов.

Меня… не вдаваясь пока в детали, с 14 лет жёстко встроили в эти «бизнес-процессы по построению и поддержанию имиджа».

Завершая шутку.

Меня зовут Дарья. Я – блондинка. Сто семьдесят сантиметров, сорок девять килограмм сухого веса, восемьдесят восемь, шестьдесят, восемьдесят восемь. КаМэЭс по художественной гимнастике.

АйКью – достоверно не определяется, потому что тест делаю быстрее положенного. Ну, или за полчаса делаю столько, что – вот это «достоверно не определяется».

У меня были очень дорогие тренера и репетиторы по стилистике, визажу и невербальной коммуникации по стрип-пластику включительно.

Так что… а да! Ещё у меня очень модное андрогинное лицо. Модельный рязанский унисекс.

Так что «футляр души» у меня идеальный.

Ещё я читала Вики. На английском. Сначала – на упрощенном английском. Это была домашка по английскому – перевести статью симпл Вики. И после проверки и редактуры – опубликовать. «Достойное времяпровождение для молодой леди, способствующее языковой практике», цитируя репетитора.

За два года – втянулась. И перешла на следующий уровень, «Вики – согласованная общая реальность по всем актуальным темам, отклонения от которой следует осуществлять крайне заботливо во избежание статуса мискомунникабельной». Извините, не знаю, как с англолатыни на русский «мискомуникэйбл». Мимомирный? Криворечный?

И да… я вот тут это, цитатами шпарю. Не подумайте, что у меня хорошо с памятью. У меня с памятью было нормально. Актуальное не вываливалось, остальное – помнила, что загуглить, чтобы уточнить. Ну, кроме того, что переводила-публиковала.

В общем, вот такая вот Дарьюшка, моделько с Вики вместо опыта, бизнес-леди-киборг, в сентябре уехала из отчего дома в город учиться.

Да… для иллюстрации вот этого «бизнес-леди-киборг» и «бизнес-процессов по построению и поддержанию имиджа»: у меня не было аккаунтов в соцсетях. Никаких. Семейный стандарт «серьёзного малопубличного человека, про которого должны писать в серьёзных новостях и на серьёзных сайтах». А так же стандарт Росвооружений, по которому допуск к гостайне равно отсутствие акков в соцсетях.

В общем, вот такая Дарьюшка. Приехала в город начинать новую жизнь. И начала сходить с ума.

Если вы думаете, что сходить с ума сама, весело хулиганя – не думайте. Не так. У меня против моей воли, очень больно и очень страшно потекла крыша. Классически. Тот самый случай, когда у пациента есть мысль, которую он не может не думать. И, к своему стыду и ужасу, понимает происходящее – но ничего не может сделать…

Как бы… простите, но мне очень хочется донести до вас, как я себя чувствовала. Так что позволю себе пример.

Знаете мем про белую обезьяну? «Не думайте о белой обезьяне! Вы подумали о белой обезьяне?» Представьте… нет, не Вас, а другого, посадили на киберполиграф с микрофоном и динамиком, и киберполиграф напрямую, без оператора, подсоединили к генератору тока, а электроды – на ноги. И – тот же мем. «Не думайте о белой обезьяне! Вы подумали о белой обезьяне?» И – пять секунд лютой боли за любое, кроме честного «нет, не думал».

Как быстро всё сознание, все мысли этого другого человека станут посвящены тому, чтобы изо всех сил не думать о белой обезьяне?

Ещё раз извините, если Вы поставили себя на место этого другого человека. Или представили на его месте кого-то, кого вам жалко.

Я, «бизнес-киборг-леди», полагала, что в полном объёме себя контролирую. И свою жизнь тоже. Ну, не то, что контролирую, но чётко могу предсказать варианты вероятностей. Мультискрипты.

Например:

Вот – новый коллектив. Одногрупники. Однокашники. Старшекурсники.

Ко мне – клеятся. И – вчерашнее школоло, влюбившееся в футляр. И – секс-спортсмены. И – что совсем неприятно, – потенциальные бизнес-партнёры.

Если у меня нет парня, то я выпадаю из общей реальности. Отшитые начинают распускать фантазии. И начинается неуправляемая циркуляция вербальной недостоверной информации. Например, про мою ориентацию. И ко мне начинают клеиться депрессивные истерички с анимозом головного мозга.

Остальное – очевидные выкладки. Такие, как «лучше – быстрее». «Нужен джентльмен, который не будет трепаться в курилке про то, что я у него была первая». Хотя, возможно, во избежание возможности такого трёпа логичней поискать частную клинику для анонимной операции по удалению. Ну, или в парике и очках сходить в секс-шоп. Или без парика – в овощной ларёк без камер.

Как видите, приличия – то, что мешает вам логично мыслить. Прорабатывать мультискрипты в рамках реальности. А не в рамках приличий.

И. Я предупреждала про безумие.

И – да, эмоции у бизнес-киборг-леди были. Два типа.

Один, после репетиторских по невербальному и актёрскому – управляемый с погружением в роль. То, что надо испытывать и потому реально испытывается и показывается.

Второй – то, что мелькает где-то мимолётно в глубине. Типа дурацкого смущённого хихиканья про то, что зелёный пупырчатый презерватив – имитация шкурки беременной огурчихи. Не меняясь в лице, дурацки хихикнуть в глубине и выкинуть из памяти.

Пример про киберполиграф и белую обезьяну – от репетитора по актёрскому. В контексте «стать тем, кто просто никогда не видел белых обезьян».

Током она не била. У неё была текстолитовая указка, которой она касалась меня, когда надо было поправить жест или осанку.

Извините, я много болтаю. Обещала загрузить размотку ленты памяти, но много болтаю. Просто очень она, память, неприятная. Особенно в начале.

И, извините, ещё пара слов. И извините за занудство с медициной. Когда у меня потекла – я много гуглила, что я делаю не так.

Мою крышу пробило через сны.

Помните, в детстве, сны, как срываетесь с дерева, или с моста, или с крыши, и – летите. И просыпаетесь, описавшись от ужаса? И вот это ощущение полёта и ужаса держится в памяти, как оправдание стыдной мокрой постели?

Это, если что, медицинская норма. Хештеги – гормоны роста, органы равновесия, рост и перестройка мозга. До семи – это медицинская норма.

Я – не писалась. Но кошмары застревали в памяти как оправдание тому, как просыпалась.

Это, в общем-то, тоже в рамках медицинской нормы. Проснуться от ужаса из-за ацидоза с нехваткой тиамина, гормональным перекосом и расшатанными надпочечниками, зацепиться за реальность, попить водички с витаминами и уговорить сознание, что кошмар – приснился, а в реальности всё не так.

Проблема была в том, что кошмар у меня был один, с вариациями. И снился всегда. Не «каждую ночь» – я пыталась спать днём. В том числе, как Штирлиц, кусками по 20 минут. Он снился всегда, когда не дремала, а проваливалась в нормальный (технически) глубокий сон.

Поэтому я очень быстро оказалась… как тот, другой, на киберполиграфе, с вопросом, как мне не думать про этот сон.

Вот этот:

Поздний вечер. Окон в подъезде нет. Но я знаю, что это поздний вечер. Потому что я усталая, но довольная иду домой. К семье. Ужинать.

Выхожу из лифта. Вставляю в замок ключ-карту, привычно взяв её щепоткой, чтобы смарт-замок через карту считал отпечатки трех пальцев и силу давления. И пульс и температуру. И если что – подал сигнал тревоги.

Это – привычно и мимолётно. Рутинно. И стоит внимания только в контексте того, что дальше.

Вхожу в прихожую. Включается свет, Входная дверь закрывается за спиной. Двери в комнаты и на кухню – прикрыты. Это – нормально. Это – шлюзовая безопасность. Если у двери и в проходе нет жильцов и авторизированных гостей – доводчики активируются, чтобы перекрывать шумы, а в случае чего сразу загерметизировать двери.

Но выглядит квартира обычно. Не кондовый хай-тек с военной базы из компьютерной стрелялки. Просто дом. Просто квартира.

Я, войдя, скидываю туфли и искренне-радостно кричу:

– Митя, Лёня, я дома!

В ответ – тишина. Мелькает мысль, что затаились и готовят мелкий приятный сюрприз. Наверное, что-то скрафтили и акцептируют моё внимание перед «тадам!» на столе за дверью.

Так уже было. На кухне – ужин, а в гостиной на столе – поделка вечера. Ещё один робот из конструктора и принтера. Или ещё один принт рисунка.

Подхожу к двери, прислушиваюсь. Еле слышно доноситься сопение, детское шмыргание. Улыбаюсь в предвкушении, тихо поворачиваю ручку, резко распахиваю дверь и шагаю в комнату.

Замираю на пороге. То, что в комнате – как удар в поддых. Кулаком. Пока – не насмерть, но дыхание перебивает, и хочется на минутку закрыть глаза и отдышаться. Но – нельзя. Потому что иначе будет ещё удар. Ногой в висок насмерть.

Комната – длинная, метров пятнадцать. Стол со стульями посредине. По углам – шкафы, пуфики, угол с большим монитором.

За столом слева – Леня, молодой рыжий бородатый толстячёк.

Муж.

Он прикручен скотчем к компьютерному креслу. Рот тоже замотан скотчем.

В торце стола сидит, выложив руки на стол, оцепенев в ужасе, мальчик 10 лет. Митя.

Сын.

За спиной мальчика стоит мужчина в чёрной тактической одежде, в маске.

Надежда, что розыгрыш, держится на краю сознания доли секунд. Сознание охватывает паника и бешеная работа мозга, как выкрутиться. Как незаметно дотянуться…

Мужчина в маске чуть насмешливо говорит:

– Опаздываете, Дарья Александровна. Лифт в пробке застрял?

Моё лицо натужно взламывает каменную маску оцепенения и улыбается. Дальше актрисить легче. Тело горбиться, суёт руки в карманы жакета. Часть сознания привычно подстраивается под стиль собеседника и выдаёт адекватную ответную реплику:

– О да, там в шахте грузовой лифт с легковым столкнулись. Пока объехала…

Мужчина уважительно хмыкает, говорит:

– Вы, Дарья Александровна, присаживайтесь, а то тревожную группу вам до-о-олго ждать. У глушилки-то аккумулятора на пару суток.

Я чуть вздрагиваю от понимания, что помощи – не будет. Только то, что сделаю сама. И то, что сама сделать не смогу. Моё тело ещё больше горбиться, достаёт руки из карманов.

Поворачиваюсь к двери на кухню, шагаю, в движении говорю типа запугано-задабривающе:

– А вам чаю или кофе сделать?

На втором шаге тело отработанно выхватывает из кобуры на поясе пистолет, быстро передёргивает затвор, встаёт в полицейскую стойку, нацеливая на Маску.

Маска, радостно:

– О! Становиться веселее. А вы, Дарья Александровна, стрелять-то умеете ли?

Я, стиснутая между паникой и яростью, кое-как выдавливаю, неимоверным усилием расцепляя стиснутую челюсть:

– Ты… урод… пришёл ко мне ДОМОЙ!

В реале, не во сне, я в этот момент скрежещу зубами и яростно хриплю… почти наверняка – в этот момент. Про скрежет рассказывал разбуженный хрипом и скрежетом тот типа первый джентльмен. Пару раз мне повезло. Он просыпался от этого скрежета и хрипа, и будил меня…

Маска, холодно:

– Ты не болтай, ты стреляй давай.

Моё тело чуть поворачивает ствол, давит спуск.

Маска за миг до выстрела резко дёргается-скручивается. Выпрямляется. Весело, нагло буркает:

– Мимо!

… вот на этом моменте будил. И на этом всё заканчивалось в те пару раз, когда мне везло. В остальные пару десятков раз я досматривала до конца. Извините, эмоции дальше описывать не буду.

Я с тихим рычанием перевожу ствол на голову Маски, стреляю сдвоенный. Маска проваливается вниз-вбок. Выпрямляется, чуть выглядывая из-за Мити, который сидит, окаменев и закрыв глаза.

Маска, весело:

– Ты скоро пристреливаться закончишь?

Я с безумным рычанием срываюсь с места, бегу вокруг стола, удерживая Маску на прицеле. Маска кувырком укатывается под стол. Добежав до Мити, отбрасываю его от стула в сторону пуфиков, приседаю, стреляю под стол за миг после того, как Маска выпрыгивает на стол.

Выпрямляюсь, стреляю два раза в Маску, рывками «танцующего» к дальней части стола. Маска сваливается под стол.

Приседаю на колено, целюсь, ведя стволом. Неудобно – руки дрожат, в глазах слёзы. С криком обречённой ярости, почти не глядя, стреляю два раза. Лёня вскрикивает, выгибается, натягивая скотч.

Тело продолжает дергать спуск, пистолет щёлкает вхолостую.

Маска встаёт за Лёней. Паясничая, сгибается, рассматривая в упор, как Лёня кривиться от раны. Выпрямляется, весело-издевательски говорит:

– О! Френдли фаяр. Или это лавли фаяр? Ну, как минимум факли.

Я перестаю давить спуск, рука падает, роняя пистолет. Медленно выпрямляюсь, натужно дышу, загоняя эмоции под маску. Не получается. Паника с яростью прорываются, я с яростным воплем «сука!» кидаю в Маску пистолет.

Тот, чуть шевельнувшись, уклоняется. Вытягивается «смирно», с легким вежливым кивком говорит:

– Спасибо, у меня свои.

Засовывает руки за спину, достаёт два пистолета с глушителями. Изогнувшись в ломаное пугало, задрав локти вверх, наводит на Лёню и Митю. Спрашивает:

– Угадай, с какой руки?

Я стою, сотрясаясь крупной дрожью. Молча смотрю на Маску. Сказать ничего не могу, потому что понимаю, что бесполезно.

Взгляд сам собой дёргается на стон Лёни.

Маска, весело:

– О, угадала! Сначала добьём раненого, а то он как-то не серьёзно мучается…

Маска чуть водит стволом, выцеливая точку. Стреляет. Лёня визжит и вскидывается от боли, начинает биться в агонии, вытягивая полосы скотча.

Маска:

– Ну вот, другое дело. Теперь…

Второй пистолет начинает чуть гулять, выцеливая точку на Мите, оцепенело лежащем на полу.

Сознание – сносит. Я визжу «Нееет!» и кидаюсь Мите. Маска стреляет.

Ногу дёргает, она подламывается. Падаю. Крича и брызгая слезами и соплями, ползу к Мите. Мыслей – нет. Безумная надежда успеть закрыть собой – не мысль.

Лёня сотрясается от попадания пули, выгибается дугой от боли. Глаза распахиваются, взгляд цепляется за меня. Рот беззвучно кричит «Мама!»

Я кричу.

Точней, я пытаюсь кричать, потому что воздуха уже нет, но диафрагма, брюшные и межрёберные всё давят и давят, пытаясь выплеснуть криком хоть чуть-чуть эмоций. И только вот от этого ощущения, я просыпаюсь. Со спазмом диафрагмы и остальных выдыхательных мышц.

Как говорила, я – не писаюсь.

Потом – долгие десяток секунд, когда я катаюсь по полу или кровати. Мозг задыхается, его накрывает чёрной подушкой кислородного голода. И я колочу себя по животу, чтобы расклинить спазм. Ещё колочу, чтобы хоть чуть-чуть выпутаться из сна в реальность, где мне можно не кричать.

Потом – вздох. Яростный. Наперекор крику. Весь пронизанный «дыши, сука!».

Потом я лежу, и дышу. Управляя каждым вздохом. Вставляя на место дыхательный рефлекс, выбитый сном.

И – отстраняюсь от сна. Уговаривая себя, что это – сон. Несмотря на то, что он – с полным погружением, как воспоминание. И что в нём – детали, включая тактильные воспоминания, типа открывания замка, которых в памяти быть не должно.

И да, для специалистов. Если бы это повторялось раз за разом одинаково – ну да, понятно. Но проблема… то, что добивало меня, была в том, что – ни хрена! Одинаковой была концовка, вот этот Митин взгляд и – крик.

А обстановка случалась разной. Менялась квартира. Пару раз была подземная парковка. Один раз – пляж у моря.

Который меня и добил.

Я не бывала на море. Я не видела своими глазами морской горизонт на закате. И не нюхала солёно-йодистый воздух…

В общем, вот такой сон. Вот так снился.

Как, наверное, догадались, я перепробовала всё, чтобы он не снился. Всё не летальное. И уже задумывалась над летальным.

И да. Всё это – в футляре бизнес-киборг-леди. Потому что суть, корень моей проблемы, как я поняла позднее, был в том, что мне было проще умереть, чем сойти с ума, перестав мыслить логично из-за столкновения с необъяснимым с позиции «общей согласованной реальности».

Смешно.

Стало потом.

В начале было не смешно.

Началом будем считать ночь, когда приснился пляж.

В общем, я отдышалась.

Первой полумыслью было – одна ли я? Если честно, это была мысль, притянутая за уши для возврата в реальность. «Он – тут?! Он снова видел, что я не в порядке?»

Так что – отдышавшись, я резко села и посмотрела на кровать. Двуспальную.

В кровати было пусто.

Я издала вздох облегчения, рухнула на спину. Несколько секунд лежала, глядя в потолок.

И пыталась объяснить себе, откуда – море. Ковырялась в памяти, и пыталась объяснить себе, откуда во мне – горизонт и запах. Память брыкалась, задавленная сном. Но постепенно успокоилась. Но – ничего не нашлось. И начал подкрадываться вывод…

Выпрыгнула из мыслей, подняла руки. Посмотрела, как они трясутся. Уронила руки. Вывод и чувство обречённости, начали накатывать обратно.

Вскочила. На ярости. И пошла делать утренний скрипт.

Умылась. Посмотрела на себя в зеркале. Полюбовалась на красотку с распухшим, расплаканным, лицом и нервным тиком, простреливающим левый глаз.

Врубила холодный душ и сунула под него голову. Точней, сначала посмотрела на сток раковины и поэмоционировала, что похоже – всё, край.

Потупила в чувстве обречённости. Представилось, как на сток капает кровь, а потом наступает черная подушка потери сознания.

А уже потом яростно стиснула зубы, решила, что ещё попробую побарахтаться. И черезнемогу, со слезами ярости засунула голову под душ. Ещё раз порадовавшись, что – одна и можно вот такой акт необычности.

Промакнулась полотенцем. Зашла на темную кухню.

Отметила, что опять… часы на плите показывали 05.37. То есть опять – всего четыре часа сна.

Включила подсвет, поставила чайник.

Зависла, пялясь на огонь. Опять подкатило чувство обречённости.

Представилось, что огонь – печка крематория.

Дёрнулся тик.

Вздрогнула-встряхнулась, шагнула к окну. Открыла, уставилась-вслушалась-внюхалась в мокрый осенний город.

Машинально, открыла шкафчик у окна, достала пепельницу, сигареты с зажигалкой.

Антирекламная пауза.

Курить – вредно.

Охренительно вредно курить заменитель табака с аммиаком, из которого уже давно замешивают почти все сигареты. От 50 до 95%.

Очень вредно курить копчёный и ароматизированный синтетикой табак третьего сорта. Который остальные 50 – 5% в большинстве сигарет.

Небезвредно, но хотя бы честно неприятно, курить дикий самосад, росший на грязной почве и собравший в лист всё «вкусное». Это свои цветы и ягоды растения берегут от ядов. А листья… Разницу во вкусе дикой яблони и культурной садовой представляете? С листьями – помножьте на пять. Не вкус. Состав по полезности.

Курить не очень вредно – дорого. Швейцарский… хихик, «Влажная Дума» – самая дешёвая попса из невредного. В Европе пачка сигарет стоит пять евро. В Австралии, где люто с допусками по качеству – восемнадцать. Что именно продают во всех ларьках и магазинах – понятно? Минздравсоцразвития честно предупредил, наклеил на пачки предупреждения и снял допуски по качеству. И стали техусловия вместо ГОСТ.

Импортные сигареты, сделанные по импортным стандартам для внутреннего рынка – поищите. Немецкие не предлагать. Технологию искусственного эрзац-табака немцы освоили в войну, если не раньше.

Кроме того, курить – непопулярно.

И ещё – психологическая привычка, ограничивающая свободу поведения.

И только в рамках перечисленного, в своё оправдание хочу заявить, что у меня был повод закурить. Мне – помогало найти в себе силы воли и собрать внимание в поток. «Я паровоз, пых-пых. Я сильный, пых-пых. Я вытащу! Пых! Пых! ПЫХ, СУКА!» Ну или что-то типа того.

Если чё, я не докатывалась до того, чтобы бормотать какую-то мантру во время курения. Это – так… описание эмоций и изменений, которые курение вызывало.

Большая часть данных предоставлена бабулей в виде объяснения, зачем ей пол-чердака «Беломора». У неё – ГОСТовский, замес 22 сорта табака. Снятый с производства.

И да. Я, как любой нормальный человек, все эти данные прогуглила.

Конец антирекламной паузы.

В общем, я закурила. И стояла, впитывая город за окном. И даже как-то расслабилась. Но засвистел чайник.

Дальше – скрипт. Заварила кофе. Добавила сливки.

Помедлив, достала коньяк, плеснула.

Закурила, села просыпаться.

Ещё (анти)рекламная пауза.

Алкоголь… ну, вы знаете, как он действует. Но не знаете, что алкоголь сжигает время активной жизни. Хотите в сорок быть разваленной старушкой и ещё лет двадцать мучатся старческими болячками – наливайте.

Даже если как я, кушаете двойную дозу спортивных тиамина и кальцмагния с токоферолом. И заодно весь комплекс витаминов для стабилизации нервной системы.

Витамины, если что, лучше в онлайне. А не как я, в парике и очках в магазине за наличку.

Конец паузы.

Следующие пару часов ничего интересного не происходило. Сидела у окна, курила, мерзла, перекатывала мысли.

Потом зазвонил будильник. И я пошла в кабинет собираться на пару.

Кабинет…

я живу…

Папа снял на пять лет двухкомнатную квартиру. С двухместной кроватью. С кабинетом-переодевалкой. Ну и раздельным санузлом. И одёжный шкаф в прихожей можно считать за отдельную комнату.

В общем, я в кабинете собиралась на пару. Надеть ежедневный деловой костюм. Сделать лицо. Вставить в уши гвоздики с камешками под цвет костюма. Надеть колечко под гвоздики, которое можно крутануть и выдать за обручальное.

Накидать в рюкзак учебников и тетрадок по расписанию. Тяжёлых бумажных учебников.

Вот на них меня и озарило. Про рутинные скрипты.

Ну, с одной стороны, не хотелось учебники тащить на пару. А с другой – вообще непонятно, зачем они, бумажные, нужны. Если простенький беушный ноут стоит пару раз в клуб сходить. И дошло до меня, что это – скрипт, сука.

И у меня уже со снами – скрипт. И надо его ломать.

Буквально через пару минут я уже нервно танцевала у окна с телефоном и сигаретой. И бурчала мантру:

– Бабуль, возьми уже трубку… возьми трубку, бабуль!

Вызов закончился. Третий недозвон

Как мы ни бились, бабуля держала телефон на зарядном шнуре и пропущенные не смотрела. И застать её проходящей мимо телефона – задача волшебная.

Так что…

Я решительно затянулась, замяла окурок и вылистала номер Старосты.

Он взял со второго гудка. На то и Староста. Всегда на связи, всегда поможет.

– Доброго утречка, ваш-сочество! – брякнул он подобострастно-весело.

«Ваше высочество» – эхо пьянки за знакомство.

Староста у нас старый – сержант морпех из бандито-крестьян. По официальной версии. Я не спрашивала. Но по поведению его очень быстро наклеила на него ярлычок «разведчик». У морпехов же есть разведка? Парни, которые из подводной лодки выныривают в унитазе штаба противника, хватают язык за пенис с тестикулами и ныряют обратно на подлодку, по дороге используя язык веслом – есть же такие, да?

Это я вспоминаю невысказанный никому сарказм от когнитивного диссонанса между шаблоном «морпех» и его поведением.

Старосту выбирали голосованием, и он поставил пару условий «взаимодействия себя и личного состава учебного подразделения». В частности, что мы устраиваем пьянку и толкаем спич про себя. Исходя из предположения, что следующие пять лет нам вместе прорываться через учёбу, и крайне желательно понимать, кому когда где какая помощь может потребоваться и кто какую может оказать, а так же какие темы в разговоре лучше избегать.

Я выдала дежурную заготовку «Даша, блондинка, дочь мэра». Мой будущий имитатор парня вслух задумался, «царь-царевна, мэр-мэревна?». Сам себя поправил, что не звучит, но принцесса останется принцессой, как ни назови.

У всех – утихло. У Старосты – нет. Но – грамотно, только в канальном общении без свидетелей.

Натягиваю коммуникационную маску «утомлённая принцесса», и мягонько, мурлыкающе-протяжно-устало:

– Староста, привет. Слушай, я сегодня не могу.

Староста, излишне весело со сквозящей заботой:

– Что, опять с Димой соревновались, кто кого перепьёт?

Добавляю злобности в голос:

– Дима сёдня ночевал у мамы… Хотя… сделай одолжение, спроси его, где он ночевал, а?

Староста:

– Вау-вау! Не всё в порядке в вашем королевстве, ваш-сочество… Так ведь и у Вани-дурачка появятся шансы на квест с призовой принцессой.

Вздыхаю, причитаю осуждающе:

– Ванечка, тебе до дурачка ещё восемь сотрясений и три запоя. И не перепутай: сначала – сотрясения, а потом запои.

Староста:

– О! Спасибо тебе за подсказку, добрая фея лечащий доктор!

– Да не на чем… Так, ладно. Короче. Меня сегодня не будет. По семейным. Надо домой сгонять.

Староста, сдержано-заботливо:

– Что серьёзное случилось?

– Не. Просто… скажем… приспичило с бабушкой поговорить, а она телефон не берёт.

– Ага… и после второй пары – никак.

Вздыхаю, чуть занудно:

– Мне кажется, что прогулять день по болезни – корректней, чем выставить в игнор половину занятий… только не забудь Диму прилюдно – именно прилюдно! – спросить, не знает ли он, что со мной.

Староста, весело-злобненько:

– Не учи воробышка чирикать. – помедлив, заботливо: – А таки на самом деле, что с тобой?

Задумчиво медлю, переключаясь на искренне-серьёзный тон, говорю ровно:

– Иван, когда потребуется помощь, я обращусь.

Староста, устало-разочарованно:

– Ладно. Понял. Давай, пока.

Положил трубку.

Я несколько секунд потупила на страницу с контактом Старосты. Ну, если честно, потупила над сомнениями, не было бы лучше, если бы вместо Димочки был Ваня, который не слился бы от моих кошмаров. И начал пытаться помочь…

Тяжело вздохнула, закрыла контакты, открыла Яндекс-такси.

Список мест…

Чуть ломаная линия на карте области… повышенная, 2409 рублей. И хрен с ним, это – надо. Только надо точку переставить. Не домой, а к бабуле.

По дороге дремала я над мыслью – «интересно, если бы у Штирлица был водитель, успевал бы Штирлиц выспаться?»

Бабуля была в теплице. На ней был спортивный костюм из девяностых. Один из десяти одинаковых, которые у неё на ротации. Мама пару раз пыталась дарить что-то посовременней, но бабуля всё возвращала броском через мамин забор.

Мне, на мой пятнадцатый день рождения, бабуля пояснила, что она типа в отставке, а это у неё типа униформа, и менять её она не будет в память о прошлом. На мамино возмущение – что за униформа из спортивных костюмов?! – бабуля захихикала и посмотрела на папу. Который покраснел и резко перевёл тему.

То, что спорткостюмы – униформа бандитской пехоты 90-х, я выгугливала долго.

И да… бабуля, она… если на меня натянуть её костюм, а ей покрасить волосы, со спины нас спутать – можно.

Думаю, я не первая, кто до неё докапывался с вопросом: как она не превращается в штурмовую тумбочку. Но, наверно, я единственная, кому она ответила, что просто никогда и ничего не боялась. И если хотела что сказать – не держала в себе. Хотя хорошо думала, как именно сказать.

Бабуля собирала помидоры. Повернулась на цоканье каблуков по брусчатке. Сделала удивлённо-скептическое лицо, и проскрипела добродушно:

– Дашка! Ты, сучка гламурная, твою мать ещё раз, херли не на учёбе?

И меня – отпустило… Очень захотелось сложиться в зародыш и заплакать, выплеснув всё единственному человеку в жизни, который никогда меня не ломал. Никогда не парился по поводу того, какая я. «Есть – и ладно, остальное херня».

Лицо само расплылось в нервной улыбке.

Зашла в теплицу, обняла. Тихо, в ухо:

– Здравствуй, бабуль.

Само собой, она поняла, что я не просто так. И что мне плохо чуть на насмерть. Но – «остальное херня» – хрен она прогнулась под мои эмоции.

Ну, похлопала по спине и буркнула в ухо:

– И тебе не кашлять.

Отстранила, удерживая руки на плечах. Ну, я-то в теории знаю, что это жест «не ссы, я тебя держу». Но вот у неё это – натурно, естественно.

Она впилась хищным взглядом в лицо, рассмотрела. Спросила, жестковато-заботливо:

– Так чё припёрлась-то, рёва-корова?

«Рева»… Пронзило ощущением, что можно пореветь. Кому-то. Лицо само начало плакать. Запихнула всё это под маску.

Бабуля, злобненько-весело:

– О! О! Нахваталась от отца привычки морду бетонировать.

Спасибо, бабуль. Вот нотки бешенства счас как раз не хватало.

Вдох-выдох. Буркаю сквозь зубы:

– Тут к тебе вопросик срочный возник. А ты телефон – как обычно.

Бабуля, весело-возмущённо:

– Да меж булок эту вашу рацию. Без неё родилась, без неё жила, и помру тоже без этого буржуйского высера. А то ышч, придумали, что до человека в любой миг докопаться можно.

Молчу, мрачно глядя в землю. Ну, про телефон уже сто раз это говорено, так что остаётся только мрачно обвиняюще молчать.

Бабуля вздыхает, деловито буркает:

– Так, понятно… Чё встала-то? Пока не оберём этот парник – чаёвничать не будем. Впрягайся давай, раз припёрлась.

Издаю унылый вздох. Но это тоже уже говорено. «Раз ты ко мне припёрлась и тебе что-то от меня надо – будем по моим правилам, и не просто так».

Но вообще мне не в лом.

И ещё – ритуал: шаг к кусту, приподнять ветку и вгрызться в живой помидор.

Закрыла глаза. Промелькали все осени, с пяти лет. И вся эта хрень со сном отступила. Даже появилась надежда, что выживу.

Прожёвываю, говорю ритуальное:

– Спасибо, помидорка. Это – осень. Я прожила восемнадцать лет.

Потом привычно шагаю к помидорам, начинаю собирать в корзину.

Из-за спины раздаётся бабулино бурчание:

– О, ляпота-то какая! Мине цельная пыжнес-ледь пряма на шпильках памидору собирает.

Меня улыбает.

Пока собирали, слопала ещё три помидорки. Но антидепрессантом сработала только первая.

Через полчаса сидели за столом в беседке.

Беседка у бабули – сказочная.

Вкопали кверху лапами четыре больших елки, срезали ровно корни, покрыли парой листов толстого стекла. Стесали ветки внутри.

На северных сучках живёт какой-то вьюн с красными люто тонизирующими ягодами. По южной – кислый дикий виноград. На западе и востоке они конкурируют. Внутри всегда – полумрак.

В этом полумраке и сидели за столом с печеньками и вареньем.

Услышав звездновойнывский мем «переходи на тёмную сторону, у нас есть печеньки!», бабуля возмутилась: «а варенье?». Я – выгуглила, впечатлилась, запомнила. А бабуля на разговор про тайны повадилась выставлять варенье с печеньем.

Я сидела над печеньем с вареньем, прихлёбывала из кружки, перебирала в памяти. Думала, о чём рассказать и как. Мне-то вообще надо было не выговориться, а один ответ получить. Но у нас семейный спорт – раскрутка спросившего на инфу.

Пауза. Про евреев и встречный вопрос.

Считается, что отвечать вопросом на вопрос – еврейская привычка. Но у нас в семье (думаю, от бабули) применялось мнение, что просто отвечать на вопрос – рабская привычка. Или военная, что не далеко.

После того, как в школе первый раз выкатили «ты чё, еврейка?» я спросила репетитора. И получила лекцию-анализ сращивания иудаизма с англиканством на примере культурного кода глубины и вектора отклонения от прямого смысла фразы.

Если суть лекции по-простому, то:

Вообще евреи не имеют привычки отвечать вопросом на вопрос. Евреи имеют привычку существовать в принципиально ином культурном коде, чем русские. Они любят хорошо понимать собеседника. Поэтому все вопросы между двумя евреями – понятные. И вообще зачастую не вопросы, а утверждения или даже скрытые команды типа «Вам не кажется, что цвет и форма этой машины не сочетаются?» вместо «глянь, какая тачка!». А вот общаясь с человеком другого культурного кода, или даже без кодов, еврей всегда мучается вопросом – что он имел в виду, задавая этот вопрос? И задаёт встречный уточняющий. Только не тупой «в связи с чем интересуетесь?», а что-нибудь, показывающее увлечённость беседой и причину встречного. «Вы еврей? – Шо-то имеете сказать против евреев?» С оттенком «как вы оправдываетесь, что обижали евреев?». Про оттенки читать в глубинах Пятикнижия.

А у нас в семье, ни разу не еврейской, была привычка под видом расспросов и уточнений вопроса разводить воспросившего на информацию.

Так что бабуля сидела напротив и пялилась на меня с очень понимающей коварной улыбкой.

А я сидела, думала и никак не могла сообразить, как бы спросить, чтобы не спалиться. Так и сидела, в полусне, пока бабуля не грохнула кружкой об стол.

Я вздрогнула, как бывает, когда резко дёргают внимание. Посмотрела на бабулю, а та пронзительно так:

– Спала сегодня?

Посомневалась, потом созналась:

– Часа четыре.

Бабуля молчала, буровя взглядом. Мол, рассказывай давай.

Вздохнула я, взгляд опустила, и ровненько, типа уверенно:

– Бабуль… мне… я в целом, сама порешаю. Просто… узнать надо одну штуку. И даже не знаю, как спросить-то, чтобы дурой не выглядеть.

Подняла взгляд в ей глаза, и – требовательно.

– Так что… пообещай, что матери и отцу – ничего.

Бабуля пренебрежительно-насмешливо покривилась. Но буркнула – одобрительно:

– Порешает она… ота решалка выросла…

Это типа проверка. Разводка на истерику, что «да я…! да я смогу!» Так что – спокойно, как истеричке:

– Баб. Я чётко считаю свои ресурсы. Просто вопрос не там, – махаю рукой рукой вокруг – А вот тут. – .тыкаю себя в голову.

Помедлив, уточняю:

– Не тут – в сердце, – и не тут – под стол между ног, – а именно тут, – в голову.

Бабуля, помедлив, начинает ржать.

Я не сдержалась – прорычала яростно-обиженно:

– Да что смешного, блин?!

Бабуля, похихикивая:

– Ты все остальные чакры тоже протыкай, и Вихрь с Вьюгой не забудь. Авось, накладёшь на себя крест животворящий.

Стало грустно. И противно.

Технически, я была крещённая. И при необходимости могла оттарабанить все ритуалы, чтобы среди православных сойти за свою.

Но бабуля была в курсе, как я на самом деле относилась к христозу головного мозга.

Так что взгляд сам собой упал на кружки, а на лицо натянулась каменная маска. Чтобы не расплакаться от того, что я тут готовлюсь раскрыться, а меня ХГМом троллят.

Бабуля заметила, поняла. И – жёстко, резко рявкнула:

– Так, ладно. Поржали и будя.

Подняла на её рявк мрачный взгляд, который «фигли орёшь?» Бабуля, поймав взгляд, всё так же резко:

– Ты, видать, забыла наш уговор. Я. Ничего. Никому. Не. Рассказываю. Ты. Ничего. Никому. Не. Рассказываешь. Ни намёком. Ни вопросом. Ни показом, что знаешь. Помнишь такой уговор? Аль память просношала?

Опустила взгляд обратно. Буркнула ей старую обиду. Самое время про неё напомнить, чтобы выбить обещание – никому.

– Не сношала. Только вот ты, помниться, как-то с закосячила этот договор-то.

Бабуля, откинувшись на стуле, пробурчала в тон:

– Ну, извини. Как-то не придумала я, дура старая, как бы занести в Сашеньку Шкурника понимание, что дочь надо на спорт, а то издрочиться, и при том не спалить ему, что ей в тринадцать мужика захотелось. Надо было Машку-дуру подключать, чтобы она про целку твою на всё село раскудахталась? Или как?

Мрачно буркаю положенное:

– Не надо так про маму. Пожалуйста.

Бабуля:

– Ладно, маму не трогаю. А в целом-то чё мне надо было, а? Ну давай, ты вот типа взрослая такая решалка. И как вот то надо было решать?

Ну, вот. Договорились, что я взрослая, можно добивать жалобой на эффекты от нарушения ею договора.

Вскинула взгляд и яростно рубанула ей в глаза правду-матку:

– Не знаю. Только каждый раз, когда брилась, мелькала мысль назло отцу в лесбиянки податься.

Бабуля скептически задирает бровь, проникновенно спрашивает:

– С концами?

Взрываюсь типа яростью:

– С руками, ять!

Пару секунд играем в гляделки. Я – типа злюсь, она – типа удивляется. Бабуля улыбается уголком рта. Я – тоже. Расплываемся в улыбках.

Потом Бабуля встала и пошла ставить чайник.

А я в очередной раз задумалась – все, что вколачивала в меня репетитор по общению и этикету, вряд ли уложилось бы, если бы не практика с бабулей. Только она понимала, что я делаю, и охотно игралась со мной в общение.

Через пяток минут бабуля вернулась с чайником, пепельницей, «беломором» и «парламентом». Села, закурила, подвинула мне парламент с зажигалкой. Буркнула облачком дыма:

– Видно, что курить хочешь. Меня-то не пались, а?

Секунду подумала, поняла, что она права, и она-то не осудит. Достала из рюкзачка свои, закурила. Буркнула в тон:

– Скурюсь я с этой хренью.

Бабуля врубила спокойный деловой тон:

– Поподробней.

Пока собиралась с мыслями и духом, мозги на автомате выдали ей напоминалку «никому не говорить»:

– Кстати, на выпускной я таки собралась было переспать с Кариной. Только она набухалась и срубилась.

Бабуля так же ровно:

– Ага.

Не прокатило. Тогда, чуть смущённо:

– Это я так, издалека подползаю к теме.

Бабуля, ровно, очень внимающе:

– Ага.

Вздыхаю и начинаю издалека:

– Короче, я, как отец квартиру снял, как-то поняла, что он это добро дал на парня завести. Ну и… в общем… не суть.

Тут начало накатывать – и сами сны, и то, что счас я расскажу, что со мной плохо, и что кто другой пошлёт к психиатру. И даже про бабулю не была уверена.

Взгляд сам собой упал в кружку. И типа кружке начала рассказывать:

– В общем, через недельку, как начали спать, мне сны начали сниться. Кошмары. Очень чёткие и реалистичные. Со всеми эмоциями, мыслями, ощущениями… точней, один и тот же сон с вариациями.

Добила сигарету в пару затяжек. Затоптала, отхлебнула. Собралась с духом и посмотрела на бабулю. Потому что вот это был момент, когда ещё можно соскочить и навешать лапши, если она не хочет верить, что меня сводят с ума сны.

Бабуля сидела неподвижно внимая. Чуть-чуть добродушно, но в целом – просто внимая.

Взгляд упал обратно в кружку, на лицо налился бетон, и тело как-то само холодно мерно начало чеканить:

– Во сне, мне – тридцать один. Я работаю в Центробанке. У меня есть доступ к главному компьютеру. Поэтому у меня есть пистолет и брелок с кнопкой для вызова тревожной группы. Я живу в элитном охраняемом доме для семей работников госорганов. Смутно знаю, что была война, и госслужащие – на особом счету. Наверное, как работники коробочек в СССР.

Не держалась каменная маска. Начало пробивать эмоциями. Подумала, и решила, что и хрен с ним. Пять лет не ревела при бабуле, но и хрен с ним.

Отхлебнула чаю. Замерла, глядя на мелко трясущуюся руку с кружкой. Поставила, откинулась в кресле, глядя на крышу.

Зареветь – не получалось. Плачь стояла на пороге, сочилась слезинками и не решалась выйти. Смахнула слезинки, начала выдавливать дальше, погружаясь туда:

– У меня есть муж Леня. Мы вместе давно и любим друг друга. Есть сын Митя… его я люблю… очень сильно. Дочь… Глафира… ей – год, она в яслях-интернате. Дома бывает на выходные и иногда по вечерам.

Дальше тело говорило само, тускло. Потому что часть сознания укатилась туда – в ощущение, где нас – четверо.

– Во сне приходит человек в маске. Наверное, он – агент. Он пытает и убивает Леню и Митю… Сначала я выхватываю пистолет и стреляю в него. Всю обойму. И ни разу не попадаю… – сорвалась на крик: – Он – уворачивается от пуль, ять!

Затянуло живот. Тем криком. А ещё – выдернуло оттуда, где нас четверо, и все хорошо. Всхлипнула, натужно продолжила выдавливать:

– Он… он… иногда достаёт пистолеты и простреливает мне руку в перестрелке. Иногда – просто уходит от всей обоймы… А потом…

Меня скрутило. Тело само свернулось в комок от боли ужаса, и тихо проплакало:

– Потом он стреляет в Лёню. И Лёня визжит и дёргается от боли. И я тоже кричу от боли… от душевной боли. А потом, когда я уже – всё, уже сломана и готова на всё, чтобы это… закончилось… потом он наводит пистолет на сына. И я понимаю, что он сейчас выстрелит в Митьку… и Митька… мой Митька тоже будет визжать от боли. Прямо мне в глаза. И я… кидаюсь закрыть его собой. А он стреляет мне в ногу. Я падаю… и ползу к Митьке, и ору «нет»… а он – стреляет в Митьку, и тот, выгибаясь от лютой боли, смотрит на меня и орёт «мама». Мне в глаза. И я… я не могу вынести его взгляд. Не могу вынести всю эту хню. И просыпаюсь…

Потом я минутку просто рыдала. Наверное, в том числе – от облегчения, что высказалась. Бабуля просто продолжала внимать. Впитывать.

Выплакавшись, я продолжила на автомате, бездушно добивать тему:

– Я просыпаюсь. С криком, в слезах. Меня колбасит от ужаса и бессильной ярости. На себя, что я ничего не могу сделать. Что я выстреливаю в него всю обойму – и не могу попасть.

Вздохнула, распрямилась. Села, сгорбилась над кружкой, выплеснула капельку безнадёги:

– Набухаться… и насношаться – не помогает. Первый раз помогло. Но на второй день – опять приснилось. Пробовала бухать каждый вечер. На третий день всё равно приснилось… только чуть не сдохла, когда эта хня с похмельем сложилась. Парень – напугался. Скорую вызвал. Не пустила их, чтоб на учёт не поставили. Поссорились. Ночевать у меня теперь боится. Снотворное… это отдельная история, как я его добывала нелегально и без палева… короче, то, что без рецепта – похер, всё равно сниться. Только мозги глушит так, что лекции мимо мозга все. А то, что тяжелое, которое добыла нелегально… на третий день всё равно пробило. И тоже – пипец… Только теперь уже не физически, а в эмоциях. Безнадёгой накрыло. Лютой такой… сидела на подоконнике, курила, и думала – спрыгнуть. Потому что поняла, что никакой химией я от этой хни не отвяжусь. И мозгоправ не поможет. Ибо нах надо, чтобы… В общем, сидела на подоконнике… только решила выпить для храбрости. И с коньяка поверх снотворного так скрутило… короче, пронесло… – грустно хмыкаю – … во всех смыслах.

Посидела, согнувшись и чуть качаясь от пульса в животе. Ничего больше не придумалось, что сказать.

Закурила. Подняла взгляд на бабулю и сказала:

– Вот так вот. Так что… хотела спросить – у нас в роду, случаем… – тут вырвался истеричный хмык, – экстрасенсов нет?

Бабуля посидела секундочку, потом тяжко вздохнула:

– Ото ж тя вхерануло…

И – всё. Но мне хватило понять, что она всё услышала и всё поняла. Ну и что я, как это пишут, выговорилась и мне, наверное, полегчало.

Она посидела ещё пяток секунд, раздумывая. На моей памяти, первый раз раздумывая над проблемой, что я подкинула.

Буркнула:

– Икстрасенсов, итить кадилом через коромыло… сча, погодь.

Встала и ушла, оставив меня курить и дохлёбывать чай. Ну и успокаиваться.

Через десяток минут вернулась, хлопнула об стол фотоальбом, села напротив. Глянула на меня.

Мне уже было неудобно. Пусто и стыдно, как обкакалась в автобусе. Ну, типа держала-недодержала. Не сдержалась…

Бабуля глянула на меня пронзительно, вздохнула, и молча отлистала альбом. Ткнула в фото:

– Вот она. Единственная фото, что осталась.

На древнем фото была молодая тётка в форме со снайперской самозарядкой в руках. Похожая на нас с бабулей.

Бабуля, тускло, с какой-то потаённой горчинкой сказала:

– Это мама моя. Комсомолка. Ворошиловский стрелок. В сорок первом ушла добровольцем. Бабка… которая меня растила до пятнадцати, пока не померла, рассказывала, что жрать иначе было совсем нечего. Отца… он только вот вернулся со срочной и на трактор сел… отца забрали в июле. А в августе же похоронка пришла. А потом пришло… указание, что с урожаем будет. В общем, мать тогда бабке сказала, что или она идёт воевать, а бабка со мной жрут её продатестат, или все втроём подохнем. Я – точно.

Вздохнула, помолчала, сказала резко:

– Похоронка на мать в сорок четвёртом пришла. Бабка тогда уже… ай, ладно, короче. Всю историю – потом. Приезжай на майские, там и посидим, помянем как следует. Счас не о том речь. Бабка про мать-то мало рассказывала. Всё больше вообще про чуйку. Правда, всё с церковью и богом мешала. Но не суть.

Бабуля откинулась, закурила «беломорину». Яростно закурила.

Чуть страшно стало. Не видела я её такой.

Пухнув пару раз, она сказала, не глядя:

– Суть в другом.

И замолчала, жуя папиросу.

Я – не дождалась, и спросила осторожно:

– В чём, Бабуль?

Она ещё раз пыхнула дымом и уронила одно слово:

– Стрельба.

Веско так уронила, будто оно всё объясняло. Но, видимо, не мне. Мне вообще показалось тут, что у неё что-то старческое уже.

Противно стало. Так что спросила натужно-осторожно-ласково:

– Что – стрельба?

Бабуля вздохнула, затянулась, посмотрела на фото, сказала как-то туповато-уверенно, как психи:

– Вот у неё чуйка была раскачана. В том числе – и на попадание в цель.

Я сидела молча. Страшно было, что у бабули тоже крыша потекла. От моих снов. Бабуля посмотрела на меня, давяще сказала:

– Не тупи, внуча. Стрель-ба!

У меня вырвалось нервное:

– Да что – стрельба?!

Бабуля вздохнула, буркнула:

– Вот что Сашке не прощу, так то, что он тебя отучил чуйку слушать. Сам глухой, всё на мозгах выезжал. И из тебя такое же лепить взялся.

Меня начало снова на плачь пробивать. От страха. От истерики. И я, то ли плача, то ли крича от ярости с ужасом:

– Бабуль… да какая ж нах, стрельба? Я, ять, месяц хожу и проклинаю все эти йабхатые пистолеты… и эту йабхатую экономику. На хер! Не хочу! Брошу нахер всю учёбу и пойду в дизайнеры.

Бабуля, мрачно, но с долей шутки:

– Угу. А потом тебя позовут… под подписку, строить секретный бункер.

Истерику – сбило. Ну, ощутила, что бабуля снова меня воспринимает. И чувство, что я ей пробила крышу – ушло.

Я вздохнула, успокоилась, буркнула мрачно:

– В доярки подамся.

Бабуля, весело:

– Ага… то-то Сашенька обрадуется… он-то растил-растил себе ресурс с кем нужным повязаться родственными связями, а тут – нате.

Вот – бесит! И то, что правду режет. И постоянные эти контры бабули с отцом. Захотелось рявкнуть, но она опередила – хлопнула ладонью по столу и рявкнула:

– Короче!

И продолжила гневно, резко, давяще:

– Эти сны твои – вещие. Мне видится, что это у тебя чуйка вопит, что надо научиться стрелять. Или тебе – звездец. Причём не через десять лет, а скоро. Ну, или учиться надо вот сейчас, потом – всё, поздно. Ты – за этим ехала?!

Я – замерла. В шоке. Ну, не видела никогда её такой. Чтобы орала на меня. И от бреда этого её про вещие сны и чуйку.

Бабуля устало сгорбилась, встала, буркнула:

– Пойду полежу что ли.

И, на ходу, не оборачиваясь, добила:

– А ты – хошь продолжай сопли жевать, хошь – иди учись. Мне пох.

Ушла. А я ещё раз закурила, хотя уже перебор был никотина. И осталась тупить в кружку. От всего этого тупить – от чувства, что обосралась, и что у бабули крыша – того.

Потупила, потом запустила скрипт «посуда». Встала, пошла собирать – мыть.

Бабуля – уснула. Будить попрощаться – не стала.

Вечером сидела ни туда, ни сюда.

Привычно налила коньяку, врубила сериал, начала нажираться, чтобы уснуть. И увалилась в какое-то унылое безмыслие. Поганенькое. Очень непривычное ощущение, что я где-то серьёзно лажаю, но не вижу, в чём и исправить не могу.

Выдернуло рявком рекламной паузы.

Вообще они суки с этой накруткой децибелов. Но вот тут – в тему пришлось.

Оставила недопитый стакан, сложила ноут, переползла в постель. Попялилась в потолок, предвкушая очередное пробуждение. Но дежурного страха, который забивала коньяком – не было. Наверное, потому, что внутри уже решила.

Прошептала-прошипела в потолок это решение:

– Да ну нах! Ещё раз присниться – заберу документы.

Закрыла глаза и ушла в сон.

Теоретически, наверное, мне снилось что-то ещё. Но запомнилось вот такое:

Ночь, лес. Поляна. Костёр. У костра на камне – котелок.

Я как бы лежу на куче веток, покрытой брезентом. И дремлю, глядя в огонь.

Вижу, не выходя из дрёмы, что из кустов за костром выходит прабабушка в пятнистом комбезе и винтовкой на плече. Она принюхивается, хмыкает. Садиться, берёт с травы дюралевую кружку, зачёрпывает из котелка. Дует на кружку, потом очень шумно всасывает-вдувает с поверхности.

Вот этот громкий засос выбивает из дрёмы. Рывком сажусь, осматриваюсь, въезжая в окружение.

Прабабушка говорит глухо-мрачно:

– Чаю будешь?

Я пару секунд гляжу на неё, потом неверяще-глуповато уточняю:

– Пра… прабабушка?

Прабабушка:

– Меня Надя зовут. Как жену Ленина.

Сижу, тупо пялюсь на то, как она посасывает чай. Вижу в траве ещё кружку, беру, зачёрпываю. Дую, шумно засасываю с поверхности. Краешком сознания удивляюсь себе. Звук-то неприличный, я и не умела так никогда, а вот тут вдруг…

Надя холодно ровно бросает подтверждение мыслям:

– Угу.

Наверное, мыслям. Я неуверенно начинаю спрашивать:

– Надя… а…

Надя перебивает, резко, мрачненько:

– Так. Времени – немного. Я – кратко.

Надя переводит взгляд в огонь, вздыхает, отхлёбывает чаю. Говорит резкими тихими тяжёлыми фразами:

– Объяснять – не буду. Не поймешь. Запоминай. Меня убили в доме. Из пистолетов. Потому что не умела работать с двух стволов врастопырку. Был мастер. Предлагал обучить. Отказалась. Померещилось, что власти надо мной хочет. Теперь это – твоё. Сделаешь – будешь. Нет – нет. Всё.

Надя встаёт. Стоя, отхлёбывает чай. Выливает остатки в землю. Роняет кружку. Чуть подпрыгивает, машинально проверяясь на «звон». Поворачивается уходить.

Сознание начинает соскальзывать в ту дрёму, но я сбрасываю дрёму и тихо кричу Наде в спину:

– Надя! Почему – я? За что?!

Надя останавливается, не оборачиваясь. Медлит пару секунд. Потом бросает через плечё, повернув голову и глядя краем глаза

– Гвоздики. Спросишь учителя. В конце. –

Чуть возвращает голову вперёд, отводя взгляд, и говорит, как бы не мне:

– На сорок дней, ты – на полшага от живых.

Уходит.

Медлю пару секунд, говорю в спину, исчезающую в кустах:

– Прощай, Надя.

Надя на ходу поднимает руку, сжимает в кулак и скрывается в темноте.

А дрёма, сбитая было яростью, аккуратно возвращается.

Пяток секунд гляжу в темноту, где скрылась прабабушка. Возвращаю взгляд в огонь, делаю ещё пару глотков из кружки. Потом, как прабабушка, выливаю остатки на землю. Нахожу взглядом Надину, тянусь, ставлю свою рядом.

Засыпая, вижу обе кружки. И мне спокойно.

И проснулась я сказочно приятно, а не как обычно. Я проснулась от того, что выспалась. Минуток десяток лежала – наслаждалась этим забытым чувством, пока совсем не проснулась. Ну и вспоминала и закрепляла в памяти сон, который хорошо запомнился.

Особенно – про сорок дней. Про то, что у меня есть аж сорок дней, чтобы с этим спокойно разобраться.

В ознаменование разрыва шаблона заварила чаю. Ну и в память о прабабушке и о сне.

С первой сигаретой пропланировала план, как буду разбираться. И приступила к исполнению.

Староста, как всегда, взял со второго гудка:

– Утра доброго, ваш сочество! – и, внезапно: – Как спалось?

Резко, как локтем об угол, прострелило паникой, что он откуда-то в курсе снов. Всех снов. Мозг заработал в бешеном режиме, вычисляя, откуда. Вздохнула-выдохнула, унимая панику, и спросила вкрадчиво:

– Ванечка, а чё-та ты внезапно про моё спалось озаботился-то? А?!

Староста пару секунд помолчал в удивлении. Потом «включил устав» и бодрым дурацким голосом сообщил:

– Дарья Александровна! Разрешите доложить! По сообщениям от вашего сожителя, озвученным публично, Вы с ним по состоянию обоюдного здоровья несколько притормозили развитие ваших отношений, в связи с чем по взаимному согласию сторон высыпаетесь по отдельности. В частном порядке удалось установить, что по мнению другой стороны, Вы, вырвавшись из-под родительской опёки, вдарились в подростковый загул и, грубо говоря, приблизились к белочке, в частности, к ночным кошмарам. В связи с чем противная сторона выказала мне, как старосте, пожелание обратить Ваше внимание на учебный процесс, неотъемлемой частью какового является здоровый сон.

Паника начала затихать. Мозг тоже сбавил обороты, но продолжил вяло в фоновом режиме ставить параноидальные закладочки при случае узнать, есть ли у бабули телефон Старосты.

А я включила дружелюбно-рабочий тон и сказала:

– Абсолютно.

Быстро перепрыгнула на торопливый дружеский и затараторила:

– Так, Вань, к вопросу о помощи. Нужен хороший психиатр проконсультироваться. Про бабушку. У неё по старости немножко крыша потекла, и хочу понять, что происходит и что делать.

Ваня, чуть растерянно:

– Так…

Перебиваю:

– Уточню. Первое. Он должен быть профи со специфичной практикой. Второе. Консультация частная, без занесения в базы. Без имён. Третье. От тебя мне надо не контакт психиатра, а контакт человека, который МНЕ, ЗА ГОНОРАР даст контакт. Поясню. Если узнают родители… дальше – объяснять? И мне точно не надо, чтобы в группе и вообще кто-то знал, что я хоть зачем ходила к мозгоправу. Без обид, но мне надо так.

Староста пару секунд помолчал в трубку. Потом многозначительно сказал:

– Сегодня, приходи таки на учебу.

Так же многозначительно отвечаю:

– Таки буду.

Положила трубку и глянула на часы. И побежала собираться.

В коридоре перед лекцией было как обычно. Анимешницы стояли в кружок, и обсуждали своё. Десяток мальчиков слонялись, наслаждаясь волей перед полуторачасовой отсидкой. И Староста подпирал стену могучим плечом.

Отлип от стены, тихонечко сказал:

– Привет, прогульщица! Ну-ка, пойдём, пошепчемся!

И ушёл на боковую лестницу.

Встали с ним красиво, подперев плечами стену по краям окна. Устремили взгляды в окно, будто по одному учебнику учились не отвлекать собеседника взглядом, давая собраться с мыслями, а так же выясняя, кто из собеседников пойдёт в атаку, где, как известно, потери один к трём.

Вздохнула, посмотрела на Старосту, пошла в атаку:

– Так как там мой вопросик?

Староста покосился по сторонам и сказал в окно:

– Знаешь, Даш. Вопрос в том, доверяешь ты мне или нет. Как социолог социологу… то есть человеку, открывавшему страницы вики по психологии и физиологии, я хочу сказать, что я не нашёл упоминаний, что запой вызывает ночные кошмары. А – наоборот.

Староста ввинтил мне в глаза вопросительный взгляд. Я от его взгляда отвернулась в окно и спряталась за маской спокойствия. И замолчала, переваривая его оборону. Которая оказалась ни разу не один к трём.

Староста тихо окликнул:

– Дарья Александровна.

Отвернулась от окна к нему, чтобы принимать в глаза, что он дальше скажет. Начало накатывать паникой и яростью… Если честно, накатила паника, что счас он достанет пистолет, и… А ярость – на себя за вот такой глюк

Староста посмотрел на ярость с паникой, и – вздохнул понимающе, сука! И сказал спокойно, как злой собаке:

– Знаешь, Даш. Если бы мы жили в средние века, было бы… адекватно, что я… приношу тебе вассальную клятву, ты её принимаешь, и мы не паримся про наши отношения. Потому что понимаем, что я тебя люблю как хороший слуга госпожу, постели не будет, дружбы тоже не будет.

Отвернуло к окну. Не смогла я вот такое – в глаза. А он продолжил:

– Мне… повезло с командиром батальона. Я понял, что такое правильный командир, который прикроет в обмен на… честную службу. Но мы… ты… залипла в демократии «все равны» и в бартере услуг. Поэтому тебе, наверное, будет удобнее, если я скажу, что хотел бы сделать тебе долгосрочную инвестицию услугами посредника. Или ещё что-нибудь сказал. Но, пожалуйста, дай мне тебе помочь.

На лице наверное, было криво. Оно было в замешательстве. Наружная маска хотела вежливо улыбаться. А изнутри пробивало на плачь.

Смахнула слезинку, буркнула:

– It’s fucken suddenly.

Староста помедлил, и выдал:

– Well, today morning I’ve suddenly got a feeling that you are a sort of gone. And I hardly kept myself from calling you.

Вскинула на него взгляд. У него на лице не было ни шутки, ни какого-то скрытого понимания с превосходством знающего.

Буркнула:

– Какая-то мистическая хня, ять.

Староста:

– Ага. Она самая. Но таки камешек полетел от твоего звонка. А вместе с ним улетели мысли держать себя в рамках, а так же упало правило не отдаваться пользоваться.

Подумала, что бы ему ответить. И даже задумалась, не рассказать ли про то, что ночью снился мир усопших предков. Вот настолько меня шокировало его предложение вассальной клятвы.

Но потом деловая маска взяла верх, и просто сказала:

– Ладно. Что предложить-то хотел?

По его лицу скользнула горько-разочарованная улыбка, а потом он включил бодрого сержанта:

– Вариант раз. Загугливаешь «помощь адвоката по недееспособности». В городских предложениях находишь частного адвоката с нерусской фамилией. Говорят, он работает без подвязок в органах… ну, понятно. Вариант два. Психиатр в окружном госпитале. Дома попить чаю. Заходить посоветоваться со ссылкой на мою фамилию. Только, может быть косячок. Если не уточнять, она подумает, что фамилия – дяди. Чтобы совсем без косячка – сначала к дяде чаю попить. Данные – на.

Он протянул сложенный листик. Типа, передача данных без цифрового следа и всё такое.

Взяла. Он сразу повернулся и пошёл, сказав через плечё:

– И пошли на пару.

Скотина.

Пришлось идти в знак благодарности.

Хотя «адвокат по недееспособности» я загуглила на паре. Поскольку всё равно была математика для тех, кто не учился в школе.

Психиатра адвокат подсказал онлайн.

Судя по тому, что психиатра звали Аарон Аврамович, и у него был только телефон приёмной, где спросили, от кого иду – я шла в цепкие руки еврейской мафии: дорого, профессионально, конфиденциально. То, что нужно.

В кабинете у Аарона Аврамовича было голо. Голый стол, шкаф с папками, три одинаковых кресла. Шторы, полумрак, тишина.

Особенно эта тишина ощущалась, когда я закончила рассказывать про подругу, которую мучают вещие кошмары. А психиатр – замолчал. Причём не задумчиво, анализируя. А в сомнении. В таком раздражённом скепсисе, когда человек решает, насколько невежливо послать мошенника.

И пока он молчал, я поняла, что переборщила с деталями.

Он помолчал с полминутки, а потом выдал, с ноткой раздражённой незаинтересованности:

– Знаете, Елена Викторовна… при всём понимании, что речь о вашей – с сарказмом: – близкой подруге, и Вы лично имеете некоторое представление о психологии, я сам себя уважаю, как профессионала и как доктора. Поэтому могу себе позволить исключительно общие рассуждения на уровне адаптированного изложения общепубликуемых профессиональных статей. Без каких-либо рекомендаций по вашему частному случаю.

Было стыдно. Но я изо всех сил изобразила энтузиазм. Ну, типа играть, так до конца.

– Ааорн Аврамович! Это именно то, что я хотела бы получить!

Он удивлённо приподнял бровь, а потом включил что-то вроде телекомика-стендапера, который очень качественно притворяется психиатром:

– А! Ну, извольте: Как вы, надеюсь, понимаете, психиатрия лечит то, что беспокоит. Скажем, сотрудник кредитного отдела, основная работа которого… так сказать, угадывать в восьмидесяти процентах случаев – это не пациент. И даже святой провидец, постящий у себя в блоге предсказания о грядущем конце света – это не сколько пациент, сколько клиент отдела, ответственного за массовые беспорядки. Поэтому вопрос всегда в том, что именно человека беспокоит, о чём он в искажённой форме кричит в мир. И куда как в меньшей степени – что именно беспокоит окружение человека. Скажем, если другой сотрудник кредитного отдела угадывать не умеет, то это, как говориться, его проблема. А не провидца-телепата. Ну, или высококлассного интуитивного психолога-аналитика, который вычисляет венчурность кредитополучателя. Логично?

Кивнула. Молча, чтобы не сбить его с настроя.

– Ночной кошмар – это симптом. Более или менее искажённый сигнал о том, что что-то требует внимания. Механизм формирования и особенно – искажения сигнала… ну, можно потратить сотни часов исследований, чтобы в них разобраться. Можно закопаться в вопрос вероятности провидческих снов. Выкопать достоверные случаи таковых, отбросить частоту встречаемости и носиться с криками «а! а! провидческий сон!» Или наоборот, взять за основу статистику, учебник советской психиатрии и считать всё паранормальное заболеванием, которое надо глушить препаратами. Но – зачем? Что именно беспокоит… вашу подругу? То, что в её круге общения никому не сняться провидческие сны и она чувствует себя «не нормальной»? И проблема в том, что не может решиться расширить круг общения, включив в него тех, кто… допускает существование провидческих снов? Или же проблема в том, что её беспокоит… по какой-то причине, что она не умеет стрелять, а этому беспокойству нет рационального объяснения? Ну… не знаю, представьте ситуацию: некий торжественный ужин с важными персонами под объективами. И леди, сидящей за столом, попадает пылинка и ей хочется чихнуть. Но её – клинит. Она уходит в переживания.

Тут он – профи, блин,! – поверх маски психиатра-стендапера натянул истеричку:

– «Это же неприлично! Сопли полетят! Они подумают, что я осмелилась придти сюда с вирусом и их заражать! Хозяева подумают, что я им заявляю, что у них пыльно и не убрано! Ужас-ужас! Я… я не могу чихнуть! О-о-о-о! Чихнуть – это ужасно!»

Замолк, вгляделся в меня, ожидая обратной связи.

Я – улыбалась. От удовольствия от шоу. Ну и от облегчения от некоторой доли разгрузки. Сказала эдак понимающе:

– Аарон Аврамович, мой репетитор по языку и литературе была человеком советской закалки…

– Ну, тогда Вы понимаете, что графиня чихает, и опрокинутым лицом бежит балконом в пруд.

Улыбнулась шире. Помедлила, типа обдумывая, спросила:

– А что… в нашем случае – чихнуть?

– В вашем… с подругой случае, я полагаю, чихнуть – это начать учиться стрелять и посмотреть на динамику состояния. Поскольку… да, это моё личное не профессиональное мнение, практически, не моё, а цитата Конфуция про меч: оружие надо иметь, чтобы быть не так, где надо его иметь.

Вот тут реально призадумалась. Мозги загрузило по полной. И мыслью, и китайским, и личностью Аарона Аврамовича.

Китайский – иероглифы. Более-менее точный перевод могут сделать гении и психиатры. И будет он вот такой кривой. Потому что сначала – «оружие нужно иметь, чтобы быть». А потом – уточнение «быть не так», и затем алогичное «не так, где». А какой-нибудь креативненький перевод типа «ношу ствол – 1) живу 2) спокойно» вообще переворачивает смысл, потому что теряет «иметь оружие», и даже добавляет экивок «вынужден жить спокойно».

В общем, я секунд пять напряжённо думала в стол. И прокручивала речь Аарона Аврамовича в контексте того, что он, видимо, тоже «АйКью достоверно не определяется». В том числе – фильтровала его речи через паранойю, что он меня умнее, и потому мог просчитать и навтыкать закладок и манипуляций.

Ну, так-то вроде ничего не нашлось. Так что погоняла приличные пару десятков секунд, вернулась в жизнь, встала, спросила:

– Спасибо, Аарон Аврамович. Сколько вам должна?

Он, бодро-весело:

– О, знаете! Мне очень хочется сказать, что должны честное слово зайти через полгодика и рассказать, что было дальше. И гонорар – на ваше усмотрение! – занести тогда. Но я боюсь, что это малореально, так что – демонстративно смотрит на часы – попросите Сарочку на приёмной взять за час консультаций.

Ведь красиво же послал зайти через полгода занести премию за консультацию! Ну, или на повторный приём. Еврейская мафия, да…

– Поняла Вас, Аарон Аврамович. До свиданья.

Вышла. Отошла. Нашла дворик. Села у подъёзда у урны с бычками. Это – маркер, что сюда выходят покурить местные, и я сойду за гостью.

Закурила. Машинально отметила, что руки потряхивает. От стыда. Когда шла внутрь, думала, что рассказать про подругу – будет хорошей идеей. Ну и выставилась… как ряженная в Снегурочку – в старшие классы. На 23 февраля.

Ну и ещё паранойя. Ещё раз фильтровала его речи – и не находила ничего. Типа он просто сказал «не парься, иди учись стрелять».

Высказала вслух.

– Так. Ладно. I need a second opinion.

Да, не подумайте, что после психиатра начала говорить с собой. Точней, со своими глюками. Это ещё от репетитора по коммуникации.

«Бесполезные грёзы отличаются от сколь угодно дерзкого, но всё-таки планирования тем, что финализируются принятием решения о действии или выдерживании».

Ну и тренировки это решение записывать.

Попробуйте поразмышлять вслух, что съесть на обед. Записать решение и исполнить его несмотря ни на что любой ценой. Не представьте, как вы это делаете. А – сделайте. И повторите пару десятков раз с другими теоретически удовольствиями.

Малолетки до тридцати, пишущие «я – принцесса», вызывают сдержанное омерзение. А я-то всего-то немного леди, которую натаскали не вызывать омерзения у принцесс.

Как уже говорила, у меня были очень хорошие дорогие репетиторы. Ни разу не местные.

В общем, докурила, озвучила решение и пошла за вторым мнением. К тёте Лене. Которая «подполковник медицинской службы», «лучший военный психиатр области» – Яндекс…

И да… ещё про леди.

Поскольку тёть Лена, после звонка «я от (фамилия Старосты)», назначила неформальную встречу у себя на квартире, я поехала домой снять бизнес-костюм с бизнес-мейкапом и переодеться в домашне-гостевое платье. Ибо – нефиг в гости с «я впахиваю как лошадь и кое-как вырвала время забежать после работы вся такая в мыле и уставшая, извините, что туплю и дай пожрать».

Сомнения вызвало, что обуть. Сначала привычно накинула кроссовки. Но потом поменяла на берцы на молнии – и по грязи, если вдруг, и армейка, и не прыгать по прихожей, если у хозяев нет ложки. Не говоря уже о завязывании шнурков в разных позах перед хозяевами, которые страстно хотят выгнать гостью, чтобы наконец, пописать.

Но это всё оказалось не нужно. Наверное.

Не знаю, как на работе, но дома теть Лена оказалась пожилой рыжей зеленоглазой тощей хиппи. В джинсе и свитере. Очень… как бы это… общительной. Не болтливой, а очень ненавязчиво очень внимательной и искренне любящей собеседника. Своей в доску сразу.

У меня, конечно, постреливало, что наверное, это она профессионально. Но если даже и так, то она искренне любила свою работу.

В общем, мы сидели на старой кухне… как ныне говорят, с крафтовой органической мебелью из монолитного дерева. И пили кофе с шоколадкой и сигаретами.

Поначалу, когда я тормозила рассказывать, было опасение, не достанет ли теть Лена косячок пыхнуть для расслабона. Но не, она меня просто разболтала ниочём. И я не особо напрягаясь, ну и в третий раз же уже, пересказала про сны и вокруг. Про сны – всё, включая прабабушку.

Тёть Лена задумчиво закурила и очень искренне задушевно сказала:

– Дашуль, знаешь, поковыряв любого ветерана, я всегда нахожу одно: страх обратки. Любой, кто стрелял, зная, что хочет убить, всегда боится обратки. Не пережить обратку. Не успеть среагировать. Не упредить. Не просчитать. И всё такое. Бабам – особенно тяжело. Мужики себе легче объясняют, зачем и почему правильно – стрелять насмерть. А бабам – сложней. Потому что мы не приспособлены для войны. Но… Давай-ка попробуем управляемо пофантазировать.

Вот тут стало нервно. Хотя с другой стороны, что надо было ожидать от профи? Что он расскажет, а не покажет ответ?

Потянулась к сигаретам, спросила осторожно:

– Закурю? Не помешает?

Тёть Лена, весело:

– Валяй. Не помешает.

Закурила, посмотрела на тёть Лену сквозь дым.

Она вздохнула, перестроилась на рабочий тон, сказала чётко:

– Ладно. Это – не гипноз. Я буду просить тебя сделать, мысленно, разные вещи. Если не хочешь или не получается – не делай. Только говори мне об этом. Ладно?

Хмыкнула. Наверное, больше всего от смущения от «говори мне об этом». Кивнула.

А тёть Лена продолжила договорной ввод в сессию:

– Тебе как удобней представлять себя где-либо? С открытыми, с закрытыми?

Подумала пару секундочек, созналась:

– Ну, с открытыми… с закрытыми я сплю… ну и меньше контролирую процесс.

– Ага. Тогда… представь, что ты идешь по улице на окраине города. Ночь, осень, дождик, пусто, темновато. Представила?

– Ага.

– Расскажи, что за местность. Старая постройка, новая?

– Э-э-э… старые дома, двухэтажки. Большие дворы, сараи. Кусты, деревья.

– Ладно. И, вот ты идёшь, и слышишь сбоку за кустами – вскрик, а потом удары ногами. Обходишь кусты, и видишь двух здоровых бандюков, которые месят молодую девчонку. Видишь их?

– Ну, вижу.

– У тебя есть пистолет. И ты его достаешь.

У меня. Пистолет. На привычном месте в кобуре на поясе.

И счас я буду мазать, а потом…

Лицо – скривило от борьбы ужаса с раздражением. Затянулась, посмотрела на теть Лену вопросительно – «может, прервёмся?» Она мягко попросила:

– Вернись, пожалуйста, туда. Ненадолго.

Ну, попробуем. Вздохнула тяжело, кивнула. Вернулась мысленно в картинку. И мысленно переоделась в бабушкин спортивный костюм. И взяла бабушкин ТТ. Почему-то мне казалось, что у бабушки где-нибудь есть ТТ.

Буркнула:

– Ну.

Тёть Лена мягко, медленно:

– Так вот. Ты достала пистолет. Теперь представь, что ты можешь без усилий положить пулю куда угодно. В ногу, в руку, в миллиметре от головы. Ты их обеих полностью, чётко видишь, все их движения и как бы они не дёргались, ты уложишь пулю туда, куда захочешь. Представила?

Вот это было напряжно. Образ рассыпался. Потому что поверх него настырно вибрировала картинка из сна, где я не могу попасть вообще хоть куда.

Так что кивнуть-то я кивнула. Но это было скорей о том, что я услышала и поняла теоретически.

Тётя Лена помедлила, потом спросила:

– Ты будешь их убивать?

Опять же, было сложно представить, что бы я сделала в образе. Наверное, теоретически, я бы не стала стрелять. Но я начала сваливаться в сон, где стреляла изо всех сил…

Я выпрыгнула из памяти в реал, затянулась. Ну, это самое «пых-пых, мысленные картинки – кыш-кыш. КЫШ, СУКА!»

Сказала жёстко:

– Я поняла.

Тёть Лена вздохнула, сказала ласково:

– Торопыга. Ты это… мыслеобраз-то докрути до конца. Ну, там, прострели им ноги, и вызови скорую и полицию и уйди. Или плечи, чтобы сбежали и пули унесли.

Затянулась. Обратила взгляд внутрь. Типа докрутила образ, хотя на самом деле не полезла в картинки, а думала, не съесть ли шоколадку.

Посмотрела на теть Лену, кивнула. Тёть Лена затянулась, и начала рассматривать меня с каким-то умилением.

Я сдержано возмутилась:

– Ну что?!

Она вздохнула, сказала с ласковым смешком:

– Да так, ежика увидела. Фырчит и в комок свернулся.

Я – помедлила. Потом приняла маску, фыркнула.

Поулыбались.

Она затушила сигарету, наклонилась поближе, уложив руки на стол. Сказала проникновенно:

– И вот ещё что, Дашуль. Мы… глянули на то, какой ты можешь быть. А вот надо ли оно тебе… у меня просьба. Большая. Пребольшая. Просто огромная.

Ответила настороженно:

– Обещать не буду, теть Лен. Пока не услышу.

Она вздохнула. Сбросила наигранность и сказала серьёзно:

– Тебя посещала… мысль-не мысль, но желание посоветоваться не с медиками, а с каким-нибудь батюшкой, жрецом, колдуном, старцем?

Скептического презрения у меня было много. Часть наползла на лицо. Наверное. Потому что она вскинула ладонь и брякнула весело:

– Погодь кипешить!

Ну, погодила. Она продолжила:

– Я не про торгашей в рясах. И не про газетные объявления от потомственных шаманов. Это – хрень с редиской. Я сейчас тебя спрашиваю, мелькало ли вообще желание поболтать с кем-то, кто шарит не только в мозгах, но и во всей этой паранормальщине. То есть в душе, вере, воле, общении с предками и прочем. Причём нормально шарит и нормально объясняет, а не выносит мозг ритуалами в бубен.

Подумала и посомневалась вслух:

– А чё, такие есть?

Она расплылась в хитрой улыбке, и задушевно сказала:

– Препод. Классный. С опытом разъяснения материала долбоклюям. Он же – научник, в закрытой лавочке копавшийся в паранормальщине. Он же, ныне, один из двоих святых старцев-отшельников, которые сидят у нас в области и вообще принимают людей. Кого… как сами говорят, бог приведёт.

Я протянула:

– Ну, если просто поболтать…

– Ага. Просто показаться и поболтать. Я тебе запишу координаты для джипиэс. А то тот хутор – в заказнике, и не гуглица по адресу. Или… ты как к идее вместе скататься?

Подумала пару секундочек, что бы ответить. Вместе – точно был не вариант. Так что достала телефон, открыла карту, протянула.

Тёть Лена набила координаты, нажала «сохранить точку».

Я – взяла, глянула, кивнула, убрала телефон.

Несколько секунд посидели неподвижно молча. Типа ставили точку про всю эту затею.

Потом тёть Лена включила подружку и мы посплетничали о Старосте. И вообще про учёбу. Но это – не в этой истории. Обычные бабские сплетни.

Следующий кусок истории про стрельбу был шокирующий.

Мне несколько неудобно его рассказывать, потому что если бы такое рассказывали мне – я бы в лучшем случае просто не поверила. А в не лучшем задумалась бы о том, что курила или нюхала рассказчица.

В общем, на следующий день вызвала такси, по карте. И поехала.

По трассе полтора часика. И по лесной грунтовке для джипов ещё полчасика. Только я была не на джипе, а на обычном изделии отечественного автопрома эконом-класса.

Так что когда дорога выпетляла наконец к одинокому лесному хутору, настроение было так себе.

На скамейке у забора вокруг хутора сидел бородатый рыже-седой дед в джинсах и потрепанном худике, и как-то насмешливо смотрел зеленущими глазами. На такси, на меня, вылезающую из такси. На мои берцы с серым платьем с капюшоном в стиле джедай.

Натянула маску. Обычную. Подошла к этому старшему брату тёть Лены, окликнула:

– Старец Николай? Здравствуйте.

Дед гнусно улыбнулся и спросил:

– А чё, если не Старец – болеть?

Позлилась под маской, что сразу ломает шаблон, изобразила смущение, поправилась:

– Не, по любому – здравствуйте.

Дед эдак ласково:

– Ну и тебе доброго денёчка. И ты это, в следующий раз как поедешь – кросовер какой-нибудь заказывай. Он, говорят, по колдобинам шустрее прыгает.

Подбесило вот это «в следующий раз» – закладка, что ещё раз к нему поеду. Но я, сдерживаясь, спросила настороженно:

– А если не поеду?

Дед эдак вальяжно ответил:

– Ну ботинки-то у тебя годные.

Я – встала. В смысле, мозги встали, не решаясь выдать адекватное на такую наглость. А лицо растянулось в скептическую улыбку.

Старец изучил улыбку и буркнул:

– Ню-ню.

И отвернулся в небо.

Я – постояла полминутки. Очень выжидательно на него глядя. Но он просто рассматривал облака, демонстрируя, что может этим заниматься вечность, как китайский мастер медитации.

Так что окликнула с нотками раздражения:

– Старец Николай, мне помощь нужна.

Он – продолжил рассматривать облачка.

Я вдохнула-выдохнула, залила лицо и голос промышленным бетоном и ровно сказала:

– Помоги, пожалуйста.

Он опустил взгляд, окинул меня с макушки до ног и обратно до глаз.

И во взгляде у него была ярость, хорошо скрытая насмешкой. Мне стало страшно. А он, резко, не сдерживаясь, тихо прокричал:

– Не нужна тебе сейчас моя помощь. Сама знаешь, что делать. Только веры в тебе нету, одни мозги паникующее тупящие. И болтаешься у мироздания как гвоздь в ботинке. Иди учись, если сможешь выдержать.

Я – опять встала. Заклинило. Потому что с одной стороны, обозвали и послали. А с другой стороны, ругаться было совсем не конструктивно, как и уходить. Так что мозги выдали автоматическое, машинальное:

– А можно про гвоздь поподробней?

Старец глянул на таксиста, потом как-то пронзительно мне посмотрел в глаза, махнул рукой вдоль дороги, и сказал «Ступай».

Ну вот дальше – то самое, во что я бы не поверила.

В себя я пришла через полчаса, идущей по дороге.

Точней, не в себя пришла. Потому что сознания я не теряла – в памяти осталось, как он сказал «ступай» и я развернулась и пошла. Теряла я контроль.

И мозг взвыл сиреной от того, что влетела под это… наверное, под гипноз.

Я окаменела, задавливая в себе рефлекс что-то сделать от паники. Заорать, разрыдаться, бежать.

Ко мне, тихо урча двигателем, подъехало такси. Водитель выглянул в окно.

Померещилось, что в глазах у него – та же весёлая ярость, что у Старца. И что говорит он тем же тоном:

– Гражданочка! Час сопровождения по двойному тарифу простоя оплачивать будете? Или я поехал? Вам до трассы всего километров пять осталось, а там попутку поймаете.

Я – постояла-потупила в панике. Что водитель – под слиперинг-контролем Старца. Потом краешком разума поняла, что это перебор паранойи. Выругалась яростно. И рыкнула водителю адекватное:

– Оплачу.

На ярости залезла в машину и уехала.

По дороге – колбасило. Очень хотелось допросить водилу. Вынуть из рюкзачка нож с зубочистками, приставить к горлу и допросить, втыкая зубочистки.

Останавливало, что со стороны всё, наверное, выглядело прилично. Старец – послал. Я – очень расстроилась и пошла. Без гипноза меня и слиперинг-контроля водителя. Водитель просто поехал следом в надежде срубить бонус за то, что не уехал. Ну и сразу же ответил, что шла я аж час.

Но останавливало – с трудом. Закурила в машине, даже не спрашивая, и смолила одну за другой.

А приехав домой, первым делом пошла в ванную заклеивать мозоли на ногах. Мозоли – радовали. Доказывая, что шагометр телефона не взламывали, и я на самом деле прошла восемь тысяч триста шагов в неразношенных говнодавах. А не пролежала час под гипнозом, после чего такси отвезло на пять километров и поставило на дорогу с командой проснуться через двадцать шагов.

Заварила чаю, попила-покурила.

Набрала тётю Лену.

Взяла со второго гудка. Как Староста.

Она спросила бодро-заботливо.

– Даша, здравствуй. Съездила? Как?

Я – без здрасте, спросила ровным холодным голосом:

– Теть Лен. Напомни, пожалуйста. Я ведь тебе про гвоздь ничего не говорила?

Тетя Лена помедлив, таким же ровным сухим голосом отчеканила:

– Ага… понятно. Паранойя от столкновения с паронормальщиной. Разум пытается найти объяснение нелогичным данным. И далеко он тебя послал?

Я, не сдерживаясь, раздражённо:

– В смысле?

Тётя Лена, холодно-агрессивно:

– Очнулась за пяток километров от трассы или за сто метров? И, надеюсь, послал по дороге, а не напрямки через лес?

Я помедлила, успокаивая накрут эмоций, который должен был укатиться в бабский ор, и сказала устало-спокойно:

– Давай ближе к гвоздику.

Тетя Лена очень спокойно и отстранённо сказала:

– С паранойей – к участковому психиатру.

И – закрыла звонок.

Я пару секунд сидела неподвижно, с трубкой у уха. Переваривала вот это «к участковому психиатру». Сдерживалась, чтобы не херакнуть телефон в окно. Сдерживалась, чтобы не рвануть бить ей морду за предательство.

Потом как-то уговорила себя, что во-первых, тёть Лена – ни разу не бабуля. А во-вторых, всё-таки будет соблюдать врачебную тайну.

Ещё попила чаю, позвонила бабуле.

Мантра «бабуля возьми трубку, ять!» не сработала. Десять раз – не сработала.

Перекурила. Очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Прополоскать эмоции в потоке общения.

Набрала Старосту. И внезапно услышала «Абонент разговаривает по другой линии». Без предложения оставить сообщение.

Это – напугало. До мыслей, что мне всё-таки взломали телефон. Или взяли под колпак. Я с перепугу набрала Димочку.

И оператор сказал что «Телефон абонента выключен или находиться вне зоны действия сети». Хорошо, что хоть другим голосом сказал. Хорошо, что у Димочки со Старостой разные операторы.

Хотя паника, что меня отрубили от телефонной связи, никуда не делась.

И братика я набирала уже с каким-то истеричным весельем. Ну, таким, что если счас и он не дозвониться, то буду звонить в техподдержку. Или ещё куда, где точно должны взять.

Братик взял через три гудка. И бодро начал:

– О! Здорово! Сколько лет, сколько зим! Как сама, когда племянники?

Меня – распустило. Почти заплакала от счастья. Буркнула привычно:

– Сам такой.

– Не-не. Мужчина, как коньяк, должен нагуляться и приобрести выдержку.

– Политрука на тебя нету! Хотя… вот пожалуюсь начальнику секретной части – будешь знать.

– Не прокатит. Он из другого управления. Так что – жду племянников.

– Не-не. Это страшная неизведанная область. Старший брат – вперёд.

– Ну разве что на пару деньков. Ты там давай, присмотри мне жену среди одногрупниц. Ага?

– Это давай к бабуле.

– Ну да… она, блин… мама в шоке будет. Хроническом.

– Ладно, если кто подвернётся – буду иметь в виду.

– Ну разве что только в виду.

– Фу. Пошляк.

– Ага.

Замолкли. Выше – это было так, общий трёп для установки и верификации соединения и определения состояния собеседника.

Паузу прервал брат, серьёзно-заботливо спросив:

– Ладно, сестра. Чё вдруг звонишь-то? Вопросы, проблемы? Ножиков на подарки надо?

Я подумала и жалобно попросила:

– Дэн… а можно не как обычно? В смысле, можешь мне просто ответить на вопрос, насколько бы странным он тебе не показался? Без… нашей семейной раскрутки вопроса на инфу?

Он пару секунд подумал и всё-таки сказал:

– Любопытно. Но всё-таки дай чуть-чуть конциркумста.

Я тоже пару сек подумала, как бы сказать и сказала:

– Ну, скажем так. Я тут немного… как бы ушла в отшельничество от семьи. Начала разбираться в себе. Кто я, чего я хочу. Не чего от меня хочет папа, а я сама.

Я – замолчала, ожидая реакции на такое вот заявление о бунте.

Брат помолчал десяток секунд. Понял, что продолжать я не буду, пока не услышу его реакцию, и сказал осторожно:

– В целом, дело хорошее. Если не увлекаться. И не уходить в подростковую войнушку с родителями… Ладно, давай твой вопрос.

Я, задумчиво запинаясь, что для меня редкость, спросила:

– Э-э-э… скажем так: у тебя… твоё самоощущение роли в жизни… насколько близко оно описывается как гвоздь, который забивают в какое-то место и на котором всё держится?

Брат – сэмоционировал:

– Опа! Ничоси вопросик!

Я помолчала. Как бабушка, молча ожидая ответа.

Брат вздохнул, попробовал ввинтить шутку:

– Даже хочется спросить, сколько промилле.

Я яростно ответила:

– Чай я пью. С травками. Будешь сношать мозги затяжкой ответа – буду их не пить, а забивать.

Брат, успокаивающе:

– Спокойно! Я так, намекаю, что это вопрос на поллитру усидеть.

– Ну, прости. Испортилась я в большом городе. Вот приспичило – звоню, вместо того, чтобы приехать.

Брат, помедлив:

– А. Так бы и сказала, что приспичило.

А потом начал рассуждать вслух:

– Короче, про забивание гвоздя – это совсем… и про то, что на нём… я бы, наверное, всё-таки описал себя как аккумулятор. Который вставляют в прибор, и прибор – работает. Можно в другой прибор. Но точно надо время от времени вынимать и ставить на подзарядку. А вот так, чтобы молотком по шляпке, и потом без гвоздодёра не вынуть – не… не моё. Хотя… с другой стороны, если подумать… и посмотреть на кипиайсы завода в моё отсутствие, можно сказать и так, что коллектив держится на мне… в общем, я ж говорю, что на поллитру разговор.

Я сказала искренне:

– Спасибо, брат. Помогло. Сильно.

Тут я застеснялась своей искренности и добавила стёба:

– Аж картинка возникла, как несчастные голодные детальки и моторчики из последних сил ползут к батарейке, присасываются проводочками, и счастливо вздыхают от того, что могут жить и работать дальше.

Брат хохотнул и сказал:

– Язва ты, Дашка.

Я включила детство и тонким обидным голосочком пропищала:

– Дениска – редиска!

Брат, тем же тоном:

– Дашка – какашка!

Я чуть помедлила, перестраиваясь, и томным эротичным голосом прохрипела:

– Дениска – мокрая киска.

Брат смущённо хмыкнул, сказал радостно-удивлённо-удовлетворённо:

– Вот это новая нотка в наших отношениях, да. Ну, на этой прекрасной ноте…

Я, искренне сказала:

– Спасибо, Дэн. Спок-ночи.

– Звони чаще. Спок ночи.

Он закрыл звонок.

Я посмотрела на телефон и поняла, что надо пробежаться. Растрясти мозги, промёрзнуть, и потом уже начать обдумывать полученные четыре мнения, и что-то решать.

Мозги этой пробежкой мне встряхнуло редкостно.

Хорошо, что случилось оно не сразу. Я успела набегаться. Мозги встали на место, паранойя угомонилась. И когда оно случилось, я была уверена, что это – реальность, а не глюк.

В общем.

Ночь. Парк – дорожки, деревья, кусты. Фонари, почти все – работают.

Я уже бежала на выход из парка. Не спеша, утомлённо хрипя. И слева в кустах раздался вскрик, а потом сдавленный вопль «не надо!» Женский, если не сказать – девчачий.

Я откуда-то знала…

Ладно, если честно, я читала Вики про все основные религии, включая буддизм. И что такое «мыслеформа» – теоретически знала. Так что краешком сознания, не верящее, что это – со мной, я знала, что сама дура, что не развеяла то, что нафантазировала у тёть Лены.

Но – именно краешком. А в основном – всё это просто взбесило. Очень хотелось забить и пробежать мимо. Всем и всему назло. И только каким-то чудом меня остановило какое-то глубинное чувство… ну, или знание…

Извините, научно-популярная пауза. Очень хочу донести. Потому как это, наверное, был первый поворотный момент всей этой истории.

Как бы это…

У вас есть вещи, которые вы просто знаете. Некий набор фундаментальных вещей. Фундаментальных – это таких, на которых стоит и держится ваше «Я», ваша личность. У всех – разное. У кого-то это – где живёт. У кого-то – пол. У кого-то – профессия или хобби, если жизнь не сложилась. Или место работы.

Коренной москвич, мужик-бирюк, слесарь-монтажник шестого разряда, «Горсвет».

У некоторых в основе может лежать какая-то обычная фигня, раздутая в важное. Вегетрианка. Носитель формы с пушкой. Водитель. Сын своей матери. Мать дочери.

Надеюсь, вы понимаете, о чём это я. Фундаментальное. Что вы просто знаете. Что-то такое, что, если у вас отнять, загонит в состояние «потерялся по жизни и поплыл по течению смыва». В работный дом для нариков, в психушку или в монастырь.

И это сейчас я типа мудрая и понимаю, что это тогда было. И даже пытаюсь объяснять.

А тогда, в парке…

Конец паузы.

Тогда, в парке, я стояла и бесилась. Потому как мозгу, «бизнес-леди-киборгу», очень хотелось пробежать мимо. Но – не давало вот такое глубинное знание, что – нельзя. Потеряю что-то важное и нужное. И потеряюсь по жизни.

Я висела полминутки, уговаривая себя пробежать мимо. Ну, всякие «не моё дело», «нарвусь на нож, и нафига?».

А потом из-за кустов долетел ещё звук удара и вскрик. И пришло знание, что или я иду в кусты принимать в глаза нафантазированную мыслеформу, или всю остальную жизнь мне будет очень противно и пусто.

И я с истеричным смешком шагнула в кусты. С истеричным – потому как мелькнуло… собралось со всех утренних пробуждений желание сдохнуть, лишь бы больше не видеть этот сон. И шагнула я, как самурай, с готовностью нарваться на нож и умереть, радостно хихикая, что всё закончилось.

За кустами, за второй линией кустов, было почти как в том кухонном сочинении.

Небольшая поляна, тускло освещённая светом двух фонарей. На поляне – два больших обрюзгших мужика в кожанках, джинсах, туфлях и рыжая девчонка лет 15 в поношенных кроссовках, джинсах и худике.

Один мужик прижимал плечо девчонки к дереву, второй стоял в паре шагов, иногда посматривая вокруг. Меня он заметил не сразу, так что успела постоять за кустами и повкушать свою фантазию:

Тот, что прижимал к дереву, прошипел девке:

– Ну ты чё, сучка тупая! Ты, ля, вкури, наконец, что ты проопала закладку!

Рыжая, с плачем, тупо-безнадёжно, не по первому разу:

– Да я всё правильно сделала же!

Прижимающий отвесил ей пощёчину по виску. Рыжая вскрикнула.

Тут второй повернул голову осмотреться. Я поняла, что сейчас увидит и пошла. И увидел он меня уже выходящей из-за кустов. И громко шепнул:

– Атас!

Первый повернул взгляд на меня. Рука, прижимающая рыжую деваху, чуть обмякла в сомнении.

Ну, видимо, потому что увидел он некое стройное тело в дорогом спортивном костюме с капюшоном. Расслаблено выпрямившееся. И с руками, сложенными за спиной. Будто бы…

В общем, те пару секунд, что стояла в кустах и осознавала, что – да, это оно… за эти пару секунд я на истеричном веселье залезла в ту кухонную фантазию и представила, что у меня в руке – бабулин ТТ.

И сложила руки за спину. Типа прячу его за спиной. И выпрямилась, как положено вооружённой дворянке при виде невооружённого быдла.

Рыжая тоже бросила на меня взгляд, мрачный, отвернулась. И жалобно шмыргнула с мрачно-обречённым лицом. Типа ни о чём не просила.

Зависла была пауза, на взаимный осмотр и решение, что делать. И, я, как положено дворянке, управилась первой, брякнув отмороженно-бодрым голосом:

– Парни, а у вас пушки с собой?

Меня внутри колотило от истерического хохота. Ну, я-то понимала, что паясничаю, как на детском утреннике. И думала, что эти двое меня видят. Ну и просто нарывалась. Но привычка не давала заржать и сорвать выступление.

Второй, который на стрёме, сделал пугающее лицо и шагнул ко мне. И встал, от того, что я начала разминать шею. Я, напомню, КМС по гимнастике. И достаю ушами до плеч. Не поднимая плечи.

Размяв шею, я прошлась взглядом по первому. По коленям и локтям. Прикидывая, куда буду стрелять. Потом с забетонированным лицом и ржущим взглядом посмотрела на второго.

Он испуганно окликнул:

– Э! А ты – кто?

Мелькнуло…

В общем, погоняла бабушки и папы я знаю. И вообще мелькнуло было сказать. Но это вообще не соответствовало теории агрессивных переговоров, вбитых в меня тренировками и практикой с бабулей. Так что я чуть не радостно воскликнула:

– Так-так. Пушек нету.

Потом я чуть встряхнула плечи, типа расслабляя руки перед стрельбой, и с надеждой в голосе попросила:

– Ну хотя бы перышки-то есть?

Первый секунду посмотрел на отмороженное веселье у меня в глазах. Потом отшагнул от рыжей и бросил второму:

– Валим.

Повернулся и пошёл напряжённой походкой. Второй удивлённо обернулся. Бросил на меня испуганный взгляд и побежал за первым.

Я проводила их взглядом и посмотрела на рыжую. Та, пошмыргивая, ответила таким же изучающее-внимательным. Я, продолжая паясничать, сделала за спиной движение, будто убираю пистолет за пояс. Поправила куртку и неторопливо убежала. В смешанных чувствах.

С одной стороны, очень надеялась, что это – всё. Конец прокрутки мыслеформы, не докрученной на кухне. А с другой стороны – плющило очень странным чувством. Очень странным и непривычным. В чем-то даже стыдным.

В общем, под этим изучающее-внимательным взглядом рыжей мелькнуло чувство, что я – сказочный принц, который спас красавицу от чудовищ. И теперь должен… даже не знаю, что. В сказке принцу – понятно, что: уволочь в замок, трахнуть десяток раз и выдать замуж за старого конюха, если вдруг не царевна с пол-царством в приданном. А вот что делать мне в реале – не знала. И побежала я от этого незнания.

И да. Наверное, надо ещё по честному пояснить по поводу «красавица». По честному описать первое мгновенное впечатление. Иначе будет не вполне понятно, почему я дальше не вела себя.

Я была довольна своим футляром. Но после снов, после получения той реальности, где нас – четверо, я не задумалась, а просто поняла, что буду рожать. И вот тут у меня начало проскакивать чувство зависти к молодым плотно сбитым бабам с третьим размером. И заодно пришло понимание, что во мне мало того нечто, что даёт домашнее тепло и уют. И где-то полуподсознательно мне показалось, что такие вот тёплые и уютные – рыжие. Как муж Лёня.

Вот эта рыжая деваха не была моделькой или раскрасавицей. Но офигительно была похожа на недокормленную Лёнину младшую сестру. Иными словами – на то, чем я бы хотела быть и чего мне не хватало.

В общем, я побежала. И от мыслеформы, и от рыжей.

Но через пяток секунд за спиной раздалось топанье. Рыжая догнала, когда я выбежала на дорожку. Пристроилась рядом, шумно дыша.

Я – продолжила бежать, изо всех сил делая вид, что её нет и мне пофиг.

А она, чуть отдышавшись, брякнула такое, что паранойя взревела от чувства подставы и мне призадумалось, ушла ли я от тёть Лены или всё ещё там под глубоким гипнозом.

Она – брякнула:

– Слыш, сестрёнка! У тебя вписки до утра не будет?

Я чуть не споткнулась от такого. Раздражённо скривилась, и продолжила делать вид, что её нет. Рыжая, очень грустно и безнадёжно – аж пробило на жалость, – сказала:

– Ну, или хоть в падик пусти, а то задубею.

Меня разозлило, что она пробила меня на жалость, и я надела маску отбивки от разводки:

– Я чё, на лохушку-терпилу похожа? Нарика тянуть на вписку, чтоб по утру с вынесенной хатой проснуться? От и пись-ка пожалуйста.

Рыжая с каким-то осторожным обиженным отчаяньем полукрикнула:

– Я не наркоманка!

Я скептически неверяще цыкнула. Рыжая, так же осторожно-азартно:

– Да блин… ну давай наперегонки до конца дорожки! – кивает на ворота парка в паре сотен метров.

Я хмыкнула, стиснула зубы и начала ускоряться.

Сквозь ворота, я само собой, пробежала первой.

На стоянке у входа стояли заведённые тонированные «Жигули». И я сбавила, и начала высматривать по сторонам этих двоих, которые чудовища.

И поскольку крутила головой, заметила, как поменялось лицо Рыжей при виде «Жигулей». Сначала – паника, потом – обречённая угрюмость. И вот от этой обречённой угрюмости меня снова нахлобучило жалостью, что я – не принц и у меня нет замка.

Вообще от парка я бы пошла, а не побежала. Если бы не «Жигули». Но тут пришлось сделать вид, что я люблю бегать и побежать по тропинке к углу квартала. Рыжая, хрипя и булькая, пристроилась в спину.

«Жигули» – тронулись и поехали по дороге к тому же углу квартала. Видимо, отслеживая рыжую и, возможно, меня.

Так что, добежав до домов, я забежала на дорожку впритык к дому, забежала за угол и приготовилась присесть за палисадник, как поймаю свой рыжий хвост.

Рыжая выскочила из-за угла, шумно хрипя. У меня мелькнула мысль, что сейчас резкой остановкой могу сорвать ей дыхалку и вообще убить. Но – поймала её, левой рукой зажав рот, а правой обняв, как в танце. Поймала – и присела, утягивая за собой вниз, присесть за палисадник.

Присели. На корточки. Лицом друг к другу. Наверное, уперлись бы коленями друг другу в животы, но я ещё в присяде вниз стремительно отодвинулась.

Ну, знаете, есть такая не очень понятная современной науке штука. Называется «биохимия». Этим «биохимия» объясняют ситуацию, когда два человека внезапно вспыхивают друг к другу неземной страстью. Ловят получасовые оргазмы, начинают кончать от лёгких обнимашек и всё такое.

В общем, я про неё читала в Вики. И знала, теоретически, что это за хренью меня жахнуло от прикосновения к рыжей. Но напугало оно меня сильно. Вот это ощущение, что она – реально тёплая, уютная и просто кусок нежного спокойствия, которого мне очень надо, меня напугало. Особенно – в сочетании с ощущением, что ей реально сложно по жизни, и если я не помогу – её вот-вот затопчут и сломают в угрюмую терпилу.

Так что я просто отпрыгнула от неё на метр. Мы пяток секунд подышали, а потом во двор заехали «Жигули». Проскочили ко второму подъезду, встали.

Я, не вставая, гусиным шагом уползла за угол, поднялась, и тихонечко побежала в кусты через дорогу. Рыжая – за мной.

В общем, мы молча, неспешной рысью вернулись к парку и пробежались до моего квартала.

Я не знаю… разумом я надеялась, что рыжая – отстанет и вся эта хрень просто закончиться. Что мне не надо будет решать, что с ней делать. Не надо будет решаться вписать её на ночь… и, наверное, просидеть ночь в кабинете, борясь с желанием спать с ней в охапку. Ну или как-то ещё её иметь.

Но – она не отстала.

И надо было… что-то делать.

Я перешла на шаг. Она – тоже. Отдышалась пару секунд и выплюнула сквозь хрипы:

– Я! Не! Наркоманка!

Я, с трудом удерживая на лице бетон, холодно отцедила:

– Верю. Но мне пох.

Я прошла ещё несколько шагов и свернула к попавшемуся подъезду. Не своему, само собой. Встала на крыльце. Повернулась к рыжей. Вопросительно задрала бровь, изобразив брезгливое недоумение. Рыжая метнула взгляд на лицо, не заглянув в глаза, уронила в землю. Её лицо потекло в безнадёжную угрюмость. Она тяжко, отчаянно прошептала:

– Слушай, ну пожалуйста. Доделай доброе дело. Пусти в падик до утра, чтоб не задубеть. И дай сто рублей на проезд. Они у меня сумку отжали, а у меня всё – там.

Рыжая вздохнула и начала поднимать взгляд. Я – успела отвести глаза вверх, чтобы не сталкиваться с ней взглядом. Знала, что если столкнёмся взглядами – сорвусь. То ли накинусь на неё и вцеплюсь, как кошка в ветку. То ли разревусь от боли, что она ломает мне все привычки и шаблоны, а я не могу себе позволить сломаться.

Рыжая, посмотрев на моё бетонное лицо и пустой взгляд, бросила отчаянно-безнадёжно:

– А, да пох.

Повернулась, шагнула к лавочке, села. Скукожилась, обняв колени и устремив в никуда устало-угрюмый взгляд.

Я помедлила, думая, что делать дальше. Подъезд-то был не мой. Наверное, можно было убежать. Но сцена требовала другого. Так что я как могла холодно и жёстко рявкнула:

– Свали отсюда.

Рыжая, устало:

– Это – общественное место. Ад и пись.

Я – зависла. Возразить, по сути, было нечего. Вздохнула, сказала спокойно:

– Заканчивай хрень. Иди домой.

Рыжая вздрогнула, замерла на секунду, а потом рявкнула с горькой ноткой сдерживаемого плача:

– Сама иди домой!

Я – зависла, пытаясь понять, почему её – так на посыл домой. Она смахнула слезинку, посмотрела на меня и как-то из последних сил еле сдерживаясь почти проплакала:

– Ну, давай! Всё! Спасибо, что вписалась и спасла мне морду! Весело побегали! Всё хорошо! Иди уже домой, в душ и в кроватку! Пока-пока!

Отвернулась, закрыла глаза, замерла, раскачиваясь.

Меня – пробило. Сломало.

И я – решилась. На лютое извращение – сделать что-то на эмоциях. Поддаться.

Шагнула к лавочке, присела, закурила. И через пару затяжек брякнула фразу, которая показалась мне очень логичной:

– Так, ладно. Чем серьёзным болеешь? СПИД, сифилис?

Рыжая резко вскочила ко мне лицом, и – встала, еле сдерживаясь, чтобы не ударить. По её лицу, скривлённому от обиды и ярости, текли слёзы. Не ударила. Сдавлено прокричала:

– Да иди ты нах!

Повернулась и ушла.

А я осталась сидеть в каком-то шоке. От того, что как только решилась и потянулась к ней – прилетел эмоциональный удар.

Докурила.

Встала и пошла домой.

Дома – переклеила пластыри. Да, я – леди-киборг. Я пошла бегать с мозолями после маршика-бросочка фром Старец.

Потом сидела, пила чай в окно. Крутила в памяти и переваривала пробежку. Потряхивало.

Потом озвучила в окно решение:

– Так, ладно. Нах побегушки.

И начала гуглить ближайшие секции гимнастики. Нагуглила, и пошла спать.

И мне – приснилось. С той же чёткостью и ясностью, как кошмар. И я – проснулась, хорошо его запомнив.

В общем, если коротко, то вхожу я в спальню из кабинета. На моей кровати – рыжая, руки-ноги привязаны к постели, чтобы не сбежала, вынеся квартиру.

Она смотрит на меня и очень жалобно просит:

– Трахни меня в попу. Пожалуйста.

Дальше – какая-то быстрая перемотка, и следующий кадр сна – она на мне, с яростным плачем насаживается на меня и орёт. И я тоже ору в нестерпимом оргазме.

И просыпаюсь с воплем. Вся мокрая с одеялом, сбившимся между ног.

Первая паническая мысль была, что это не сон, а – воспоминание. Так что голова сама резко рванула вбок, посмотреть, нет ли в кровати рыжей.

Само собой, не было.

Потом я отдышалась и начала прокручивать сон. Точней, пытаться уложить его в сознание и как-то смириться с очень нереальными глюками,

Смириться – не получилось. Так что я резюмировала злобным воплем в потолок:

– С какого хера мне приснился МОЙ УТРЕННИЙ СТОЯК!?

Ответа не пришло. Ниоткуда.

Разве что мелькнула мысль, что мне поменяли кошмар. На эротический.

Истерично хихикнула и пошла крутить утренние скрипты попадания в ВУЗ.

Ну и вообще крутить скрипты. И снова быть бизнес-леди киборгом.

В ВУЗе случилось не скриптовое событие.

Перед парами, группа стояла в кружок и обсуждала идею съездить на тимбилдинг методом страйкбола. Идея была не старосты. Идея была одного мальчика, который очень страдал от брутальности старосты и занимался страйкболом. Не буду упоминать его имени.

Обсуждали, собственно, не то, ехать или нет. Обсуждали – в каком составе. Группой, соседней группой или всем курсом.

Решили, что наша и параллельная группы.

У меня были нехорошие предчувствия насчёт этой затеи. Но разумное объяснение, почему – не участвую, я не придумала.

Ну и через пару дней оказалась на страйкболе. И там оно и случилось.

В общем, там была большая комната – арсенал. У стены с плакатами и картой стоял молодой красивый инструктор в камуфляже, и читал инструктаж.

Толпа в двадцать шесть человек тусила вдоль стен и на стульчиках. Кто-то уже трогал пушки. А я стояла у двери и мрачно на всё на это смотрела. Прямо предвкушая, что сейчас будет перестрелка, и в меня будут стрелять. Ну и я уговаривала себя в этом поучаствовать.

Инструктор, завершая речь, сказал:

– Так, по самой игре – всё. По экипировке. Можно, и кое-кому нужно – посмотрел на меня и ещё одну студентку в платье – переодеться в комбезы. Они – чистые. Вопросы?

Тот мальчик, который нас сюда заманил, в родной местности видимо, совсем расслабился. И радостно воскликнул:

– А можно со своим?

Все посмотрели на него. Он сунул руку за пояс за спиной и вытащил пистолет…

А одет он был в чёрную тактику.

Так что меня – приморозило. Ощущением, что сон просачивается в явь.

Инструктор разрешающе махнул ему рукой и, окинув комнату взглядом, спросил:

– Ещё вопросы?

Я с трудом забетонировала лицо и мрачно спросила:

– Курилка – где?

Инструктор молча кивнул на карту. Я присмотрелась, где там значок курилки и шагнула было на выход. Но Димочка, сидевший со мной рядышком, спросил громко:

– Даш, ты за синих или зелёных?

Я отметила, что на меня все покосились, и буркнула яростно:

– Я, пожалуй, воздержусь.

И вот тут оно и случилось.

Этот придурок в чёрном весело так вскричал:

– Да ладно, ты чё?!

И в комнате все замерло. Часть глядела на меня, часть – на него. А он тупо-успокоительно сказал:

– Это же не больно. Вот, смотри.

Вскинул на меня пистолет. И выстрелил мне в живот.

Тело – само сжалось, ожидая боль попадания. Сердце пропустило удар. И – хлынула паника и ярость из сна.

Очень, просто нестерпимо захотелось схватить со стола автомат и прикладом расплющить его голову. Не с первого удара. Просто бить, бить и бить, пока не полу не останется пятно окровавленных мозгов и косточек.

Сдержало, с трудом, только понимание, что не дадут. Остановят.

– Ну вот… – начал он говорить и осёкся, увидев моё лицо.

Я попробовала сдержаться вообще. Но не получилось – взорвалась яростным криком:

– Чтоб ты сдох, пидрила гнойный!!!

И выскочила за дверь.

Вообще, краешком разума думала, что за мной побежит Димочка. Или Староста. Но почему-то побежали не они, а две малознакомых девчонки из параллельной группы.

Побежали, окликнули.

Остановилась, развернулась. Посмотрела на них с холодной яростью. Их от моего вида напугало, так что одна как-то неуверенно начала:

– Даш, ты…

Я, даже не задумываясь, с холодной яростью отрубила:

– Хотите в ссаных и потных мужских портках поскакать по говноразвалинам – валяйте. Только пёс ты прикройте, а то вдруг какой дебил в этих штанах обкончался от радости, что метко трахнул в жопу Только всё это – БЕЗ МЕНЯ, ЯТЬ!!!

Повернулась и ушла. А они остались стоять с брезгливо-шокированными лицами.

Староста позвонил через час, когда уже ехала к бабуле.

На заднем сидении, наискосок от водителя. Так положено сидеть для лучшей балансировки машины, и чтобы не отвлекать водителя разговорами и пыхтением в затылок. Ну и поближе к выходу. Но кто об этом знает за пределами Британии?

Первый звонок Старосты – сбросила. Но поняла, что будет дозваниваться, спросила водителя

– Покурю в окно?

Он рассмотрел меня в зеркало, буркнул:

– Покурите.

Он открыл своё окно, я открыло своё. Загудело сквозняком, чего, собственно, и добивалась.

Закурила. Посмотрела на второй вызов, включила громкую связь.

Староста:

– Дарья?

Я, холодно:

– Слушаю.

Староста:

– Ты где? Шумно, еле слышу.

Поднесла телефон ко рту, сказала медленно:

– Я тебя слышу хорошо. Говори, что хотел.

Староста, помедлив:

– Даш, ну на фига так было делать-то?

Сбросила вызов. Полминутки полюбовалась пейзажем.

Приняла следующий вызов.

Староста, ровным сухим голосом:

– Дарья Александровна. Полагаю, вам интересно будет узнать, что девяносто процентов женской и двадцать процентов мужской части группы от игры уклонились. Василий Иванович вывихнул ногу и убыл на скорой. Мы приступаем к фуршету, и желаем вам всяческого здоровья. Засим прощаюсь.

Закончил вызов.

Лениво докурила, выкинула в окно. Зависла в каком-то пустом безмыслии, слушая гул воздуха в окна.

Вытряхнул водитель, спросив осторожно:

– Дальше едем?

Кивнула, закрыла окно.

Поехали дальше.

Бабуля была какой-то задумчивой и молчаливой.

Ну, мы сели пить чай. Бабуля разлила, села. Взяла кружку и шумно засосала с поверхности.

Этот звук и жест – знакомый по сну с прабабушкой, – мена разбудил.

Я потянулась за своей кружкой, спросила вкрадчиво:

– Бабуль, а скажи, как прабабушку звали?

Бабуля, ворчливо:

– Надей.

Я помолчала, ожидая продолжения. Не дождалась, и подбросила наводящий вопрос:

– Это потому что Надежда? А на что?

Бабуля подняла от кружки удивлённо-раздражённый взгляд и тихо рявкнула:

– А я знаю, ять?!

Опустила взгляд к кружке, всосала. Буркнула тихо:

– Я вообще её имя в документах только прочитала… в похоронке. Бабка моя ни разу по имени её не назвала… всё «твоя мать», да «твою мать».

Я растерялась, и, не подумав от растерянности, вывалила заготовленный на поездку вопрос:

– А… никто не рассказывал, как она погибла?

Бабуля вскинула очень злобный взгляд, и заорала:

– Слыш! Тебя, ять, не учили беречь нервы пожилым людям, а?! Припёрлась внезапно, вся взъерошенная, да ещё мне тут в душу лезет!

Я напугалась. И залепетала:

– Ой! Прости, бабуль. Просто…

Бабуля злобно, но уже без крика:

– Херов сто! Что в жопу не влезло – в рот запихали, а полсотни в пёс те пропали!

Меня криво, сквозь страх, улыбнуло. Бабуля глянула на мою улыбку, буркнула:

– Чай пей.

И – всё.

Потом мы сидели, молчали вместе, хлебая чай и глядя в одну точку над столом.

Наверное, думали тоже вместе – про пробабушку.

И меня настолько расслабило, что я перестала ковырять память, где я могла слышать, что прабабушку зовут Надей. Просто приняла – и всё.

А ночью мне поменяли кошмар:

Коридор ВУЗа. Иду на пару. У дверей аудитории стоит кружок студентов в разном камуфляже с автоматами.

Дебил в чёрном поворачивает голову, смотрит прямо в глаза. Во взгляде у него – холодная расчётливость.

Он восклицает:

– О! Дарья!

Тянет руку за спину, говорит:

– Это же не больно! – выхватывает пистолет.

Бахает выстрел. В живот бьёт пуля.

Так что проснулась я… с воплем паники и ярости, и привычно сведёнными органами выдыхания. Правда, в лайт-версии. И всё-таки скорей в ярости, чем в панике и душевной боли от взгляда сына.

Отдышалась, зацепилась за реальность. Слила остатки ярости руганью в потолок.

Пошла умываться и пить чай.

С коньяком. Почти напополам.

В общем, села у окна со стаканом, курила в сырой город и думала. Переваривала всё, что случилось, и что услышала до этого.

И, переварив, пришла к выводу, что, наверное, всё-таки будет проще научиться стрелять. «Работать двумя стволами врастопырку». Потому как что бы мне не давило мозг, оно очень занудное и настырное. И ему, как в анекдоте, проще дать, чем объяснить, почему нет.

Мальчики, кстати, иногда рассказывают этот анекдот и цитируют мем неправильно – «проще отдаться, чем объяснить». Но разницу между «дать» и «отдаться» я в этой истории объяснять не буду.

В общем, я докурила сигарету, озвучила решение и забила в поисковик «стрельба с двух рук врастопырку Вики». И начала читать страницу «стрельба по-македонски». И поймала глубокий культурный шок.

Как говорила выше, немалой составляющей фундамента моей личности являлась Вики. А в ней написали, если кратенько, что на самом деле с двух рук не стреляют. То есть стреляют не прицельно, а палят наугад для запугивания. И вообще это устаревшая технология времён отсутствия автоматического оружия.

Интернет в целом про «работу двумя стволами врастопырку» ничего не нашёл.

В общем, я закончила читать, добила коньяк с чаем и пошла в душ греться и думать, что происходит.

Точней, не думать, а глушить в себе шизофрению и решаться.

Я, в целом, догадывалась, что происходит. Англоязычную статью Вики про завод брата писала я. Но перед публикацией её одобрял секретчик. Выкинув пару абзацев и четыре предложения.

И меня раскалывало шизофренией с паранойей. Потому что от темы «работы стволами врастопырку» воняло «мизкоммуникабельной» секретностью, укрытой от «согласованной общей реальности». И очень хотелось сделать вид… поверить статье Вики и сделать вид, что «работы врастопырку» – не существует, раз гугл про неё ничего не знает. Я чуяла, что с этой затеей я вляпаюсь в приключения.

Но ни фига не представляла, в какие и насколько.

В ванную пришла смска от старосты «сегодня, так понял, тоже по семейным?»

Я глянула на часы, и поняла, что продремала в ванной час.

Подумала, что бы ответить, и ограничилась коротким «да»

И начала двигаться на кухню к завтраку.

На кухню пришла вторая смска «поставь, наконец, вайбер, вацап, телегу. Там СМСки бесплатные».

Настроение было нервное, подавленное. Загруженное предчувствиями приключений. Так что я решила не сдерживаться.

Открыла банк, перекинула старосте сто рублей с комментарием «на СМСки. Закончатся – дай знать, подкину ещё».

Староста, предсказуемо, заткнулся.

А я позавтракала, перекурила и пошла в кабинет к ноуту. Потому что випиэн на телефон не ставила, как приличная девушка. А про стрельбу врастопырку, как догадалась, надо было ковырять даркнет. Недалеко от статей про «вакуумная бомба своими руками».

Саморекламная пауза.

Работать с данными Интернета меня учили. Те же тренера по общению.

То есть сначала – учили не верить. Развивали врождённый навык «злой мозг», который ко всей поступающей информации относиться критично. В первую очередь – сортирует факты от мнений. Во вторую – разделяет явно мнения и песбздёжь, которую пытаются выдать за факты.

«Допустим, ты слышишь «Ленка – шлюха». В данном заявлении упущена часть. Например, вариант раз – «Глядя на одежду и мейкап Ленки, я завидую и хочу верить, что Ленка – шлюха». Вариант два – «Мне хочется убедить тебя в том, что Ленка-шлюха, чтобы ты перестала с ней дружить». Вариант три «Ленка в феврале гуляла с Васей, в марте – с Димой и Колей, в апреле – со Стасом, в мае – с Ваней. Исходя из этого, прихожу к выводу, что Ленка – шлюха». Достойным веры следует считать источник, для экономии загрузки комлинии полуопускающий уточнение, понятное по конциркумсу»

Вот такое. В 15 лет. С примерами. Тренировками. И практикой. Это вам привет из закрытых британских школ. У меня мозг – кипел. В него лезло не всё. Пока рядом был репетитор – ещё как-то нормально. Но постоянно смотреть, кто что кому зачем как сказал – я не осилила. Считать свои высказывания – смогла. Все чужие постоянно – не осилила.

Но ковыряться на свалке данных я научилась.

Конец саморекламы.

В общем, через пяток часов я сидела и переваривала прочитанное в просмотренном.

Про растопырку в сети не было ничего. Ну, или я не нашла правильный английский и китайский термин. Ган-фу, конечно, было популярной темой. Но это было про нанесение ударов пулей. Типа «представьте, что у вас рука с мечом удлиняется…» и прочая китайская экзотерика с саблеукалыванием пятен кетчупа в энергоканалах.

Но в тему я, наверное, зашла. До того уровня, когда смогу понять, если из меня начнут делать лохушку.

Ещё я подняла городские секции по стрельбе. И поняла, что надо ехать туда и общаться вживую на предмет найти тренера. В том числе потому, что по прослушиваемому телефону мне никто ничего не скажет.

А вот если я приеду живьём, дорого одевшись, и на машине с водителем, а не на такси…

В общем, полезла искать аренду машины с водителем на день. Параллельно краем сознания пытаясь догадаться, почему нет «Яндекс-такси оптом». Чтобы выбрать машину и водителя, проставить на карте маршрут из четырёх точек, указать примерное время простоя и – всё. За те же деньги. Но с понтами, что это твоя машина с водителем, а не такси.

А ещё – чтобы можно было увидеть и выбрать водителя. Чтобы не попадать, как попала я.

Утром я вышла из подъезда. Вся такая решительно настроенная объехать секции стрельбы и найти учителя.

Наверное, надо пояснить про вот это «решительно настроенная». В контексте планирования скриптов.

Я понимала, что наверное, секции и кружки стрельбы – под присмотром компетентных органов. И меня там с моим вопросом срисуют. Точней, запишут на камеры.

Я понимала, что высоки шансы попасть на беседу в эти самые органы. А логичного достоверного объяснения, почему мне приспичило научиться стрелять с двух рук – у меня нет. И мне порекомендуют воздержаться. А потом закончатся сорок дней без кошмаров…

Я понимала, что от органов меня отмазывать будет папа, и это будет удар по его имиджу и он залезет в долги, о чём будет поминать всю жизнь и строить меня, как захочет. Но это – если я как-нибудь соскочу с кошмаров.

Короче, я понимала, что лезу в приключения, которые могут закончиться психушкой и, если не повезёт, бытием овощем-уборщицей с убитыми мозгами.

И чтобы выйти и поехать по секциям, мне пришлось гасить инстинкт самосохранения управляемой истерикой. Весёлой яростью. Ну, как бы вам донести?

У Вас – полная раковина очень сальной посуды. Из средств мытья – только аццкая жидкость для очистки плит. И тряпочка. Перчаток – нет. Какой уровень безумной решительности Вам надо в себе вызвать, чтобы перемыть посуду, ощущая, как щелочь разъедает «мясо и хрящи» на пальцах?

В общем, в каком-то таком настроении я вышла из подъезда к машине. Внутри – весёлый смертник, снаружи – бизнес-леди-киборг.

А у поданной мне машины попой на капоте, полустояла в джинсоколготках и красной кожанке типа двоюродная старшая сестра моего рыжего эротического кошмара – почти та же фигура, такие же волосы и глаза, и похожие черты лица. Как с одной деревни.

Наверное, у меня по лицу и фигуре и вообще – промелькнуло. И всё, что чувствую к рыжей, и растерянность от такой водилы, и раздражение, что сбило с настроя.

Я достаточно быстро забетонировала лицо, но водила заметила – и осторожно осмотрела себя и машину. Не найдя за собой косяков, отлипла от капота, посмотрела на меня с легким вопросительным недоумением. Понятным, почему. В ней-то ничего не было, чтобы вызвать мою реакцию.

Я пару раз тиснула зубами, потом сказала искренне, весело-безумно:

– Извини, личное. У меня не ровно с рыжими. К тебе – никаких претензий… короче, сча…

Достала я телефон, вздохнула-выдохнула и включила бизнес-леди-киборга на полную.

Набрала приёмную компании, подбросившей мне такую водилу, и пошла в атаку.

– Дарья…?

– Да я. Дайте, пожалуйста, директора…

– По какому вопросу?

– Я это обсужу с ним…

– Может быть, ваш вопрос…

– Или сейчас с ним или в суде с юристом…

– Простите, у Вас есть претензии?

– О! Компенсация потери времени и морального ущерба, вызванные неинформированием о качестве предоставляемой услуги.

– Подождите, я попробую переключить Вас на юриста.

– Ну, давай.

Пока курица с рецепшена искала юриста, я включила запись звонка и закурила. В трубке – шваркнуло, и раздалось:

– Дарья…

– Я знаю, кто я. А с кем я говорю?

– Очень приятно, меня – Виктор Сергеевич…

– Вы в компании работаете Виктором Сергеевичем? Или хотите сказать, я звоню Вам по личному вопросу?!

– Простите. Я – юрист. А…

– Спасибо. Скажите мне как юрист: при найме машины с водителем, внешний вид водителя входит в предоставляемую услугу? Или главное – машина, а водитель может быть лысым вонючим амбалом в наколках, семейниках и сланцах и говорить только на фене?…

– Ну у нас же не настолько…

– На вопрос ответьте, пожалуйста: на ваш взгляд, внешний вид водителя входит в предоставляемую услугу? Да или нет?

– Я полагаю, что входит.

– Спасибо!

– А что Вас не устраивает в водителе?

– Что именно меня может не устраивать в водителе – обсудим позже. Скажите, на момент моего заказа, где именно я могла просмотреть фотографии ваших водителей?

Он – сбросил звонок.

Я проверила, что разговор записался, сохранила файл. Включила антиопределитель. Набрала приёмную, и сразу, как взяли, отчеканила:

– Передайте, пожалуйста, юристу Виктору Сергеевичу, что наш разговор был записан. И может быть предоставлен в суд и опубликован в блогах.

Сбросила звонок, и посмотрела на деваху-водителя. Та стояла с мрачным непонимающим лицом. В чём-то мне её стало жалко. Потому что всё вброшенное мной в вентилятор имело шансы прилететь ей. Ну и опять же – глубокие непонятки, чего это клиент так взъелся. Так что я яростно яростно-весело бросила ей:

– А пох. Погнали – и шагнула к дверце.

Водила, отлипнув от капота, повернулась и сказала осторожно-вежливо:

– Дарья Александровна, может, Вам всё-таки заменить водителя? Через пятнадцать минут машина будет.

Я отпустила ручку двери, вздохнула и перестала прятать эмоции. Можно сказать, воспылала страстью и безумием, которое загасило воспитание и стыд спалить отклонения в ориентации.

Воспылала, подшагнула к водиле почти в упор, посмотрела в глаза. Она уронила взгляд на мой подбородок. Подержала там пяток секунд. Вздохнула, подняла взгляд в глаза. Во взгляде у неё были терпеливость и тоска страдания.

Я вздохнула, чуть успокаиваясь, и сказала злобненько:

– Понимаешь, в чём дело… у меня вообще с ориентацией всё в порядке. Но хрен знает как угораздило люто втрескаться в рыжую одногрупницу – лицо и взгляд водилы потекли в удивление. – Днём, в целом, как-то мозги держу. Но по ночам затрахали эротические кошмары. НЕОПИСУЕМО.

Вот тут у неё на лице начало проступать понимание, какого фига я к ней – так. То есть – паника и нотки сочувствия. Она растерянно протянула:

– Мда-а-а-а. Фигасе угораздило.

И да. Тепла, уюта и спокойствия в водиле было сильно меньше, чем в рыжей. Хотя какой-то надлом тоже чувствовался.

Я отшагнула, показательно посмотрел на её волосы, вернула взгляд в глаза и пожаловалась:

– Так что мне – на переговоры с новыми контр-агентами ехать… а по дороге…

Водила, пряча смущение под деловым тоном:

– Ясно. Давайте тогда заменим машину… и водителя.

Я истерично хихикнула, преодолевая смущение и выкинула намёк:

– Что, боишься – изнасилую?

Деваха уронила взгляд на подбородок и сказала с ноткой смущения:

– Ну, вам на переговоры ехать. Настроиться надо. К чему лишнее отвлечение.

Я хищно улыбнулась. Потом вздохнула, рывком забетонировала лицо и отрубила холодно:

– Поехали уже. Время.

Шагнула к машине, села. Она, помедлив, тоже села.

И мы поехали.

Через пятнадцать минут у меня зазвонил телефон. С незнакомого номера.

Сбросила. Прогуглила номер по базе предпринимателей и руководителей. Включила запись звонка. Набрала, продолжила играть в бизнес-терминатора:

– Добрый день, генеральный директор Михаил Дмитриевич.

– Э-э-э… добрый, Дарья Александровна. Вы, как вижу по джипиэс, едете?

– Михаил Дмитриевич, а Вы отслеживаете расположение моего телефона?

– Нет, ну что Вы… у нас просто водители отсылают сигнал о начале поездки. У Вас всё в порядке? Проблема с водителем улажена?

– Нет, не всё в порядке. Объективно, у среднего клиента к данному водителю претензий, вероятно, не возникло бы. Субъективно, знай я заранее о том, что водитель будет рыжая женщина, я бы попросила замену или отказалась бы от услуг Вашей компании. Но это только в том случае, если бы знала заранее. На вашем сайте фотографий водителей – нет. Это – Ваша ошибка. Неполное информирование о качестве услуг, что было признано Вашим юристом.

– Ну, это его личное мнение

– О… можете его уволить за его мнение, в блогах он всё равно будет указываться как юрист вашей компании, поскольку на момент заявления таковым являлся.

– А я против публикации в СМИ мнения сотрудника моей компании.

– Михаил Дмитриевич, блоги – это не СМИ, а мнения частных лиц. Оттуда вам всё удалит только ФСБ в обмен на прослушку в машинах. Или Вы это и имели в виду?

– А Вы сами, Дарья Александровна, разве не записываете этот разговор? Без уведомления, то есть нелегально?

– Нет, ну что Вы. Запись, которую веду я – всего лишь основание для получения той записи на серверах, которую, по закону, с десятого января ведут все сотовые. Вот она является судебным доказательством. Ну, или материалом для прокуратуры, если на сервере и у меня на записи – разное.

– Всё, сдаюсь!

– О, нет, что Вы. Не надо сдаваться! Надо бороться за качество услуг. И вместо юриста увольнять директора по маркетингу. Вплоть до развода, если это Ваша жена.

Водитель начала сдавленно хрюкать от смеха. Я чуть неодобрительно цыкнула и кивнула на обочину:

– Или тесть – соучредитель? Тогда, может, Вам есть смысл после развода открыть конкурирующее предприятие, и там воспользоваться опытом яндекс-такси, с фото и именем водителя?

Водила прижалась к обочине, встала и легла на руль ржать.

Я – продолжила:

– Вы, Михаил Дмитриевич, главное – не сдавайтесь! Даже если Вас съели, всё равно есть минимум два выхода. Хотя меня бабушка учила прогрызать третий. Чего и Вам желаю.

На этом я закрыла звонок. Осмотрелась, где встали. Ну, чтобы сделать вид, что встали по делу. Воскликнула:

– О! Банкоматы! Сча нала сниму – вернусь.

Вышла из машины. Отошла на шаг. За спиной услышала, как водила протянула навзрыд смехом:

– Ой, ля-я-я-я.

Я – вернулась, распахнула переднюю пассажирскую дверцу, наклонилась, и ровным отмороженным голосом сказала ей в глаза:

– Думаю, счас он будет звонить с компенсацией. Хочешь, одним из условий потребую тебя на ночь?

Посмотрела на застывшее в шоке лицо водилы, хлопнула дверцей, ушла. Снимать наличку.

Финансово-семейная пауза.

У меня, на самом деле было две карты. Одна – папина. Туда раз в месяц падало на проезд, еду и одежду. В школе, при домашнем питании и одобрении одежды репетиторами, падало 15. После переезда в город падало сорок. Которые могли измениться по итогам первой сессии.

Не знаю, как живёте вы. Для леди, для низко-высшего класса, сорок в месяц – это минимум. Четыре такси в день, включая съездить на обед в заведение, далёкое от небезопасного масс-маркета. Колбаса и прочее в холодильник без экономии на качестве. Косметика и бытовая химия – лучшее, что можно купить. А в последнее время ещё полторы пачки сигарет в день. Триста восемьдесят за пачку.

Димочка подумал, что я эпатажно иронизировала, когда «давай до ресторана прогуляемся – я на новые носки сэкономлю».

В общем, сорок – это в обрез.

Братик Денис это понимал отлично. И на празднование зачисления подарил вторую карту. Уникальную. С «уникальной банковской услугой «братская соломка». Такую, какую я могла от него принять.

Не знаю, как он без меня завёл счёт на меня. Наверное, договорился с банком. А специальные условия счёта после этого сделать – фигня вопрос. Специальные – это гибрид кредита с поручителем, ипотеки и потребительского кредита. Кредитая линия на полмиллиона с минимальной процентной ставкой и сроком погашения в двадцать лет.

Вот такой вот серьёзный взрослый подарок. Не тупо бабки, которые я бы тупо не приняла. А – братский делёж наработанным в банке доверием и связями.

Вообще я примерялась вложить эти полмиллиона во что-нибудь. Но в связи с обстановкой уже залезла в них на полсотни. И шла в банкомат снять ещё двадцатку.

Изо всех сил поминая брата добрым словом за такую вот «соломку».

Конец паузы.

Потом мы приехали в первую точку. И я попала в совок. В смысле – антикварный, мягко говоря, кабинет с антикварным, очень мягко говоря, сервисом.

Когда я говорю – антикварный, я имею в виду то, что ремонт и обновление мебели последний раз было, видимо, до перестройки. И компьютеры в кабинет не завозили.

Как там..? «Кибернетика – лженаука, продажная шлюха капитализма для эксплуатации пролетариев капиталистами». Как-то так оно в советском словаре 1953. Наверное, политическом. Хотя может, даже толковом словаре заимствований.

В общем, шкафы и стол были завалены разными папками, а на столе стояло нечто с карандашами, линейками, степлером. Возможно, когда-то это было органайзером, но оно уже давно перешло на сторону бардака.

Стулья для посетителей, две штуки, в кабинете были. Но садиться на них я воздержалась по причине непредсказуемости обитателей останков мягкой обивки.

Хозяина кабинета, как и его одежду, тоже не меняли. Возможно, меняли линзы в очках. Вряд ли на начало перестройки у него было минус пятнадцать-двадцать, судя по толщине линз.

И беседа у нас вышла чудесная.

Я вошла, встала в метре от стола, сказала:

– Валентин Архипович, здравствуйте.

Он поднял взгляд от какого-то журнала, где писал ручкой, и резковато отстранённо сказал:

– Слушаю Вас.

Я, подумав, сказала влоб:

– Я бы хотела пообщаться с вашими инструкторами по стрельбе.

Он, тем же тоном:

– Что вы хотите?

Я пару секунд подумала, насколько у него в порядке с головой и осторожно повторила:

– Я бы хотела пообщаться с вашими инструкторами по стрельбе.

Он, противно, со старческой истерикой:

– Я Вас слышу. Я спрашиваю – что вы хотите?

Я медленно, очень внятно:

– Я хочу научиться стрелять.

Он, с наездом:

– Вам есть восемнадцать?

Я:

– Конечно.

Он помедлил и с омерзительной ноткой заботливого отговаривания:

– Зачем Вам?

Я вздохнула и очень ровно сказала:

– Простите, я не вполне понимаю. У вас есть реклама и прайс. Как я понимаю, вы платно предоставляете услуги по обучению стрельбе. Я хочу купить ваши услуги. К чему вопрос – зачем мне это?

Он, назойливо-наставительно, с очень явным «слушай старших, дура»:

– Вот знаете, недавно приходила одна барышня. Очень хотела научиться стрелять, чтобы поехать на войну. Укропов убивать. – скатывается на явное враньё: – Раз пришла. Два пришла. А потом уехала. И её там убило миной. Так что…

Он потянулся к ящику стола, медленно открыл, начал в нём копаться. Достал бланк. Кинул на стол. И послал:

– … если хотите у нас заниматься, пройдите сначала обследование. У наших специалистов, а не купив справку. Адрес – на бланке. До свидания.

Взял ручку и продолжил писать в своей журнале.

Я постояла, подумала, перебирая варианты. Вариантов анонимных действий не нашла.

Молча развернулась и вышла в современный мир. Изо всех сил радуясь, что СССР развалился.

Хотя после второй точки по поводу СССР я засомневалась.

На второй точке, в секции спортивной стрельбы, вроде бы тоже ничего не поменялось со времён перестройки. Плакаты по стенам. Юноши с гантелями вдоль стены. Пожилой, но поджарый тренер.

Юноши все покосились. И продолжили украдкой пялиться. Тренер как-то мгновенно меня рассмотрел и остановил взгляд на глазах. Почти выдавливая взглядом из комнаты.

Я забетонировала лицо и ровно-вежливо сказала:

– Здравствуйте.

Он, с легким смешком в глазах:

– Здравствуйте.

Я подумала, и на всякий случай спросила… ну, мне как-то стало понятно, что тут – спортивная секция, с отработанной методикой. Но на всякий случай – спросила:

– Помогите, пожалуйста. Ищу информацию, где можно научиться стрельбе в движении.

Тренер изобразил, что пару секунд подумал и развёл руками:

– Простите, ничем не могу. У нас – спортивная. Учимся попадать в монетку с двадцати пяти метров.

Я изобразила отчаянье и спросила:

– А может, подскажете, кто может знать?

Тренер, задумчиво:

– Не знаю… попробуйте клуб ДОСААФ.

Я буркнула «спасибо, до свидания».

И ушла. В тот самый клуб ДОСААФ, который был третьей точкой по плану.

Вообще клуб принимал по предварительной записи. Но это – пострелять. А я шла – спросить. Наверное, можно было записаться пострелять, познакомиться, втереться в доверие и уже потом – спросить. Но, хочу напомнить, я ехала по точкам с настроением камикадзе. В чём-то, наверное, с «на, отвали» всему и всем, что меня загнало в эту ситуацию.

Так что я просто поехала.

Клуб был за двенадцатимиллиметровой дверью с амбразурой типа тюремной и звонком.

Дверь – не открыли. Открылась амбразура, в которой показался очень бодрый поджарый дед. Показалось, что он слеплен из той же глины, что бабуля. И обжигали его как бы не в той же печке. Он окинул меня цепким взглядом и спросил:

– Вам чего?

А я – расслабилась, выпустила веселье и живым голосом сказала:

– Здравствуйте. Э-э-э… я читала, что у вас – по записи. Но давайте считать, что я – видеозвонок?

Он сдержано улыбнулся, спросил:

– Вы – пострелять?

Я честно созналась:

– Не совсем.

Кинула взгляд на замок, подняла на него

Он, добродушно:

– А можно глянуть на Ваш паспорт? А то вдруг вы грабить пришли?

Хмыкнула, показал паспорт. Он почитал паспорт и впустил.

Провёл внутрь, провёл презентацию, которая завершилась у мишеней в стометровом тире.

Я – поблагодарила. Порадовалась, что теперь знаю про такое замечательное место. А, наконец, задала свой вопрос – не слышал ли Петр Андреевич, про стрельбу врастопырку.

Он подумал. Реально покопался в памяти, и сказал:

– Нет, Даш. Ни разу не слышал про стрельбу врастопырку. У нас тут ходят, конечно, некоторые деятели, которые лупят с пяти метров от бедра. И пара ментов что-то пытается изображать с кувырками. Но – баловство всё это. Из мультиков и прочих сказок.

Меня – расстроило. Забетонировала лицо, чтобы не показать ему, как.

Но он – заметил, вздохнул горько над моими закидонами и сказал:

– Ну, так что соберёшься освоить ассортимент пистолетов – заходи. А так…

Вздохнула, кивнула, сказала:

– Спасибо, Петр Андреевич.

И пошла на выход. А он – за мной, выпускать.

На последнюю точку, которая «тир при клубе исторической реконструкции», я ехала уже без надежды. Просто со злостью, что – не находиться. Слухами и легендами – полна сеть. А вот по нормальному найти тренера на частные уроки – фиг.

Так что в тир по лестнице я ссыпалась злая. Чисто добить план до конца. Ну и он сам виноват.

Тир был на 15 метров. На стойке был развал пистолетов, винтовок и автоматов. В углу стойки были мальчик 12 лет с папой, мальчик стрелял из СВД с оптикой. За стойкой, как положено, стоял типа менеджер тира. Мужик лет 25. А напротив стояли два мальчика лет 25, ряженых брутальными вояками. Один – в камуфляже, второй – в хаки.

Я, в целом, ничего не имею против спортивной одежды в стиле милитари. И против каузал или кожал с элементами милитари – тоже. Я имею против тех, кто ворует имидж, наработанный военными. Кровью и жизнями наработанный.

И психанула я, в том числе, поэтому.

В общем, Камуфляж и Хаки окинули меня взглядом от туфель до причёски, и опустили взгляд к глазам. Я, настоятельно их игнорируя, посмотрела на менеджера, спросила:

– Стрелковый клуб – здесь?

Менеджер почему-то покосился на Хаки и сказал чуть мрачно:

– Да. Пострелять хотите?

Я, очень ровно:

– Нет. Инструктора ищу. По стрельбе.

Хаки, неумело изобразив скучающую брутальность:

– Я могу за инструктора.

Я очень настоятельно его игнорируя, глядя на менеджера:

– Нужен инструктор по стрельбе с двух рук.

Хаки:

– Это по эс-эс-овски? С руками накрест?

Изобразил руки с пистолетами, лежащие в сгибах локтей.

Я прошлась по нему от кепки до ботинок презрительным взглядом, вернула взгляд на менеджера, спросила:

– Есть идеи, кто может обучить?

Хаки, возмущённо:

– Ну, я могу.

В общем, вот такое вот тупое мясо, ряженое военными, я и не люблю.

Менеджер покосился на Хаки, невнятно пожал плечами. Я, переставая сдерживать бешенство:

– Что, никто не занимается реконструкцией техники СМЕРШа?

Хаки:

– А-а-а… СМЕРШа… так бы сразу и сказали. Это Вам ко мне.

Я постояла пару секунд, пытаясь сдержаться. Потому решила, что нет смысла портить себе нервы.

Подошла к стойке, посмотрел на менеджера, выхватила из кармана пятисотенную, хлопнула об стойку, очень холодно сказала:

– Макар – дай! На четыре-пять.

Менеджер на пару секунд завис в испуге. Я яростно прищурилась. Он заторможено вынул на стойку «Макар», баночку с пульками. Потянулся к баночке.

Я резко подхватила пистолет, баночку. Выщелкнула обойму, положила пистолет, свинтила крышку, сыпанула горсть пулек в ладонь, отжала пружинку, сыпанула пулек с ладони. Половину – в обойму, половину – мимо. Подхватила пистолет, вбила обойму, не задумываясь, машинально, скинула предохранитель. Передёргивая затвор, повернулась к Хаки. Он – стоял, пряча растерянность за имитацией покровительственно-скептической улыбки. Очень хотелось влупить прямо в эту улыбку. Очень. Но – сдержалась.

Махнула стволом на мишени и тихо крикнула в холодной ярости:

– Пошёл. Уйдёшь от всех выстрелов – будешь учить.

Хаки потупил пару секунд, напугано залепетал:

– Э… ты чего…

Я помедлила ещё пару секунд, медленно поставила пистолет на предохранитель и со всей дури впечатала в стойку. Заглянула Хаки в лицо и сказала, очень искренне:

– Ссыкло тупое!

Развернулась и пошла. Уже на лестнице услышала за спиной рёв обиженного:

– Чё? Чё сказала?!

Тормоз.

Вышла. Села в машину, не закрывая дверь. Закурила дрожащими руками.

Покурила, успокоилась. Выкинула бычок.

Деваха-водитель, осторожно спросила:

– Даш, едем?

Я залезла в машину, хлопнула дверцей. Посмотрела в окно, пытаясь подумать. Ничего не думалось. Мозги нахлобучило тупой безнадёгой. Её и высказала:

– Не знаю… дальше вроде, некуда ехать.

Водила, осторожно:

– А что надо-то?

Я, ни о чём не думая:

– Да… инструктора по стрельбе с двух рук ищу.

Водила пару сек подумала и спросила:

– Даш, а ты не местная?

Тут меня начало накрывать пониманием. Предчувствием понимания, что сейчас будет.

Я сказала настороженно:

– Ну… я с области. А что?

Водила, очень ненавязчиво:

– Ну… я бы пошла искать или в Академию ФСБ, или в Академию МВД.

Тут меня и накрыло пониманием. Что я – дура тупая. И возмущение собой вылетело тихим криком:

– Куда?!

Водила хмыкнула и завелась. И мы поехали.

Через минутку, выйдя на трассу, водила рассказала:

– У нас в городе есть академии ФСБ и МВД. Инструкторов по стрельбе я бы искала там. Ну, или у армейских. Но… у нас только училище тыла. Хотя, ходят слухи, что это такая шутка. Потому что да, тыла. Только не нашего. В общем, все три адреса я знаю. Куда едем?

Я глянула на часы, и засомневалась:

– А… три доходит. Не поздно?

Ну, если по честному, не засомневалась, а напугалась. Весь настрой уже куда-то слетел, и я устала. Почти до полного пофигизма. Очень хотелось отдохнуть, почитать про эти академии, настроиться.

Водила, очень уверенно:

– Думаю, нормально.

Я помедлила, решаясь, и всё-таки подумала вслух:

– Ну… к фейсам что-то ссыкотно. К армейским… папе с братом спалюсь, что не хотелось бы. Поехали к ментам.

Деваха:

– Ладно. К ментам так к ментам.

Она помолчала пяток секунд, и спросила очень логичное.

– Даш, извини за личный вопрос. Можно не отвечать.

Я буркнула устало:

– Если погуглить мою фамилию, брат – коммерческий директор завода, где армии делают холодняк, а папа – мэр города, где завод стоит.

Водила, чуть уважительно:

– Ясно.

Я, возжигая в себе искорку весёлой ярости:

– Охренительно секретное оружейное предприятие, блин. А самый главный секрет – себестоимость наградных сабель. Хочешь, скажу?

Водила, подхватив эмоцию вскричала, весело имитируя панику:

– Не! Не надо!

Дарья, я, не особо весело имитируя мрачность:

– А вот меня, блин, не спрашивали, хочу ли я знать всю эту хрень. Сначала при мне говорили по телефону, типа «учись, как с людьми разговаривать» А потом вдруг выяснилось, что это – страшная военная тайна, про которую нельзя болтать… это я к тому, почему не хочу к армейцам и вообще пытаюсь не палиться.

Водила:

– Теперь – понятно. Погоди секундочку.

Прижалась к обочине, взяла телефон. Набрала, подождала пару гудков, сказала:

– Оля, привет… я – нормально, извини, сейчас с клиентом, хочу уточнить, куда ехать. Вопрос вот какой: я правильно догадываюсь, что за консультацией по стрельбе из пистолета в Академию МВД лучше не в саму Академию, а в центр повышения квалификации? То есть лучшие инструктора – в центре? Да… Спасибо.

Положила телефон, тронулась.

Мелькнула нотка расстройства, что меня палят. Так что спросила резковато, с наездом:

– А это – кто?

Водила:

– Одноклассница. Подруга. Инспектор по несовершеннолетним, оканчивала эту академию.

Помедлила и добавила успокаивающе:

– Где я работаю, знает. Фирма про неё – нет. Оля, в силу контингента, не имеет привычки копать всё, что под руку попадётся. За неё – не парься.

Буркнула мрачно:

– Ладно.

В общем, часа не прошло, как я стояла внутри КПП в высоком стальном заборе. В смысле, не жестяном крашенном, а как бы чугунном. Но из стали. Ну, вы поняли.

Стояла я у вертушки. По другую сторону вертушки стоял курсантик и пытался на меня не пялиться. А я смотрела не на него, а как бы в окошко дежурного. Дежурный что-то смотрел на мониторе.

Стояла я, размышляя, как построить беседу. И пыталась забраться в непривычную, малознакомую коммуникационную маску – офицера в гражданском.

В процессе подготовки леди, меня научили строевым шагам. И русскому, с отмахом к пряжке, и британскому «лыжнику с ломами». И даже кремлёвскому с оттягом носочка, печатью шагов и ношением карабина на плече. И два занятия по британской художественной гимнастике с карабином.

И само собой, где-то в памяти валялись значки и звания. «Само собой, леди несколько неприлично оказаться в строю в форме. Но попав, гораздо более неприлично будет выказать себя гражданской курицей, не умеющей ни поздороваться, ни ходить, пусть на шпильках». Попробуйте попечатать шаг на десятисантиметровых шпильках. Увлекательное занятие.