Серебряный змей в корнях сосны – 3 бесплатное чтение

© Наумова С., Дубинина М., 2024

© Raccun, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Список действующих лиц[1]

Мацумото Хизаши  – ученик школы Дзисин, змей-оборотень, проклятый богами и ставший человеком.

Куматани Кента  – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Има.

Учида Юдай  – ученик школы Фусин, его духовное оружие – нагината по имени Кэйдо.

Мадока Джун  – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Каёку.

Сасаки Арата – изначально ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Цубамэ.

Чиёко (Томоё) – шаманка из рода Цубаса.

Морикава Дайки – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Рендзё.

Сакурада Тошинори – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Гэкко.

Ниихара – старый наставник в Дзисин.

Нишида Мамору – основатель школы Кёкан.

Ёсидзава Рё – основатель школы Фусин.

Инаба Идзуру – основатель школы Дзисин.

Танака Кадзуки – хозяин рёкана.

Тэруко – его дочь.

Умэко – девушка с фестиваля.

Куматани Каору – мать Кенты, мико в святилище Лунного медведя.

Куматани Сугуру – отец Кенты.

Бабушка Сумико, Рэн, Нана и Мики, Хана, Сатоши – жители деревни Цукикава.

Айко – погибшая девочка из деревни Кенты.

Кинтаро – одноглазый оммёдзи.

Юсэй – житель деревни у врат Ёми.

Канна – дочь Юсэя.

Хагивара Такума – хозяин поместья Оханами.

Таэко – молодая жена Хагивары.

Каэдэ – служанка в поместье Оханами.

Сару – глава банды разбойников.

Рёта – слуга в поместье Оханами.

Сусуму – странствующий монах.

Система времени

Час Мыши – с 11 до 1 часа ночи (9 ударов).

Час Быка – с 1 до 3 ночи (8 ударов).

Час Тигра – с 3 до 5 утра (7 ударов).

Час Кролика – с 5 до 7 утра (6 ударов).

Час Дракона – с 7 до 9 утра (5 ударов).

Час Змеи – с 9 до 11 утра (4 удара).

Час Лошади – с 11 до 1 часа дня (9 ударов).

Час Овцы – с 1 до 3 дня (8 ударов).

Час Обезьяны – с 3 до 5 дня (7 ударов).

Час Курицы – с 5 до 7 вечера (6 ударов).

Час Пса – с 7 до 9 вечера (5 ударов).

Час Свиньи – с 9 до 11 вечера (4 удара).

Календарь

(названия месяцев, принятые в книге)

Январь – митсуки – месяц гармонии, месяц пионов.

Февраль – кисараги – месяц, когда надевают много одежд, месяц камелии.

Март – яёй – месяц произрастания, месяц сливы.

Апрель – удзуки – месяц дейции, месяц сакуры.

Май – сатсуки – месяц рисовых посевов, месяц глицинии.

Июнь – минадзуки – месяц без дождей, месяц гортензий.

Июль – фумидзуки – месяц литературы, месяц лотосов.

Август – хадзуки – месяц опадающих листьев, месяц космеи.

Сентябрь – нагатсуки – месяц длинных ночей, месяц хризантем.

Октябрь – каннадзуки – месяц без богов, месяц георгин.

Ноябрь – симотсуки – месяц заморозков, месяц кленов.

Декабрь – сивасу – месяц окончания дел, месяц увядания.

Доверие. Встреча под зонтом в месяце хризантем

Святилище Лунного медведя было очень маленьким и скромным, но для Куматани Кенты оно навсегда останется самым сокровенным, самым важным. Здесь он играл в детстве, здесь мальчишкой помогал матери, а юношей – вместе с ней облегчал страдания людей. До сих пор не верилось, что надо уходить.

Кента сомневался – а готов ли он к самостоятельной жизни? Ведь его место здесь. Эти доски помнят тепло его коленей, а стены – звук голоса, читающего молитвы. Он не видел себя вне родного святилища, вне этой затерянной в лесах деревеньки.

Дернув за веревку, чтобы прозвенел колокол, он трижды хлопнул в ладоши и, зажмурившись, попросил богов обернуть все вспять, хотя знал, что те не станут исполнять ничтожные желания кого-то вроде Кенты. Мать, молящаяся перед скрытым в тени алтарем, выпрямила спину и обернулась через плечо. Улыбка осветила немолодое, но все еще самое прекрасное в мире лицо.

– Кента-кун, ты зашел просить благословения перед дорогой?

– Да, матушка. – Он поднялся по ступеням и опустился рядом с ней, но слова молитвы не шли в голову, забитую переживаниями, стыдом, сомнениями и страхами – всем тем, к чему Кента за свои семнадцать лет еще не привык. О чем же просить божественного покровителя? О легком путешествии и удачном разрешении дела? Или о здоровье и благополучии матушки, что остается при храме совсем одна? Или попросить Лунного медведя позаботиться о людях из деревни, коли сам он уже этого сделать не сможет? Когда-нибудь, но не сейчас.

– Однажды этот день наступил бы, сынок, – тихо сказала матушка. – Ты же знаешь и сам.

– Но мне вовсе не обязательно уходить, – возразил он, понимая, что это ложь. – Я не хочу становиться оммёдзи.

– Боги дали тебе этот дар, милый, и не нам решать, что с ним делать. – Она погладила его по волосам, и Кента, как когда-то в детстве, склонил голову к ее коленям, теплым, мягким. Уткнувшись в них, можно было спрятаться от всех бед. – Мы столько лет молились, чтобы небеса послали нам тебя, но у всего есть срок, и пришел мой отпустить ребенка из-под своего крыла.

От матери пахло травами, свежим чаем и свечным воском, Кента вдыхал глубоко, чтобы надышаться впрок. Прежняя обида, что вспыхнула в час, когда на него указал первый палец, заворочалась, глухо застонала в душе, но выдать ее нельзя. Матушке и без того непросто.

– В Ямато много дорог и много тех, кто по ним ходит, – напутствовала она ласково и немного грустно, – ты повстречаешь хорошие пути и добрых людей, но можешь пойти и кривой тропкой и столкнуться с людьми дурными и мелкими сердцем. В такие моменты остановись и подумай, что именно испортило их?

Кента лежал, и материнская рука гладила его по волосам и спине.

– Никого не обижай зазря, ни человека, ни духа, но и себя в обиду не давай. Любую жизнь уважай, слышишь? В каждой травинке и в каждой твари есть душа, Кента, и она ничуть не менее ценна, чем твоя или моя.

– Я помню об этом, мама.

Он выпрямился и посмотрел ей в лицо.

– Обещаю, что не опозорю вас с отцом и стану таким оммёдзи, которым бы вы гордились.

– Я тобой и так горжусь. Лучше постарайся стать таким, чтобы самому собой гордиться.

Кента не был уверен, что понимает, все-таки он никогда не покидал деревню и не считал себя особо умным, разве что умел читать и писать, знал много историй об удивительных событиях, чудесах и героях, понимал в людских болезнях и разбирался в многообразии невидимого смертным, но все еще понятия не имел, что скрывается в мире за пределами леса. Ему нравилось здесь. Он был уверен, что нравится.

На самом деле Кенте просто не приходило в голову усомниться.

Его котомка – легкая, только с самым необходимым – ждала возле торий, которых никогда не покрывала краска, но от этого они ничуть не теряли в важности. Кента вышел к ним и коснулся шершавой деревянной опоры. Мама стояла рядом, прижав руки к груди. На лице ее застыла улыбка, а в глазах тоска.

– Ты взял четки? – спросила она взволнованно.

– Да, конечно, взял. – Это была память об отце, и Кента никак не мог бы забыть их перед дальней дорогой.

– Надень, – велела мама. – Надень и не снимай, что бы ни случилось. Это твоя защита, Кента. Поклянись, что не расстанешься с ними ни на миг.

Кента растерялся. Он, как и все, верил в силу оберегов и талисманов, однако горячность матери его смутила.

– Не переживай, мама, я буду носить их не снимая. Обещаю.

– Если бы я могла не отпускать тебя…

Плечи ее все-таки опустились, спина сгорбилась, и перед Кентой была уже не служительница святилища Лунного медведя, а женщина, расстающаяся с любимым дитя, как перед этим рассталась с любимым супругом. Сердце Кенты сжалось от боли, и он улыбнулся, широко растянув губы, как бы ни хотелось обратного.

– Все будет хорошо, мама. Заботься о деревне и молись за меня и за отца. А я напишу, как устроюсь. Пока со мной твои молитвы, не случится ничего дурного. – Он взял ее руки и с нежностью сжал. – Значит, и правда такова моя судьба. И… не вини никого, ладно?

– Ты очень хороший мальчик, Кента. Твой отец, где бы он сейчас ни был, гордится тобой.

– Если… Когда он вернется, ты дашь мне знать?

Взгляд матери потеплел, и все же вместо ответа она высвободила ладонь и погладила его по щеке.

– Пусть боги будут к тебе благосклонны, сын. Ступай.

Пронзительно вскрикнула в предрассветной тиши птица. Кента поднял с земли котомку и, махнув на прощание, направился прочь. Деревенские уже просыпались и выходили из домов, чтобы проводить взглядами – кто сочувствующим, кто злорадным, кто торжествующим. Тело несчастной Айко сожгли, и злоба людей утихла, но Кента все еще продолжал ощущать ее тяжесть, проходя двор за двором. Груз несправедливых обвинений давил на плечи, и он с трудом держал спину ровно. «Мы ценим твои заслуги, Кента, и заслуги твоей семьи, потому и просто изгоняем. Тому, кто принес беду в деревню, в ней больше нет места», – так они сказали, и как бы ни просила за него мать, никто не изменил решения.

Когда отец еще не ушел, он часто говорил совсем маленькому Кенте: на людей, что умеют и знают больше других, всегда будут смотреть иначе, особый дар – это барьер от сил зла, но и от простых людей тоже. На околице Кента все же обернулся и увидел старика, которого в прошлую весну выходил от лихорадки, и тот с теплой улыбкой помахал ему. Кента кивнул, и шаг сделался легче, а ложные наветы слетели, как прошлогодняя листва. Если хотя бы один человек будет вспоминать его добрым словом, этого вполне достаточно. Повеселев, он поудобнее перехватил котомку и бодро зашагал на восток.

Первый день путешествия подходил к концу, и безоблачное голубое небо месяца хризантем за спиной Кенты налилось мрачной краснотой. Посвежело, и разгоряченное длительной ходьбой лицо приятно остужал поднявшийся ветер. Кента остановился и посмотрел вверх.

– Надо бы поискать ночлег, – сказал он сам себе и задумался. Поскольку он впервые так далеко ушел от родных краев, понятия не имел, куда можно податься, чтобы не спать на голой земле. Однако куда ни кинь взгляд не видно ни намека на человеческое жилье, только пустырь, густо поросший высокой травой, да холмы с низкими деревьями в отдалении. А меж тем Кента устал, проголодался и сильно сомневался, что с наступлением сумерек не заблудится окончательно. Следовало дождаться рассвета и дальше идти, ориентируясь на светило. Но где же устроить привал?

Кента продолжил путь, все больше сбиваясь с дороги, но заметил это лишь когда уже шагу нельзя было ступить, не запутавшись в густой траве. Колючий кустарник, незаметный издалека, вблизи оказался непролазным, и, обходя заросли, Кента совсем выбился из сил. А меж тем солнце почти коснулась боком земли, и по ней поползла сиреневая дымка тумана. Где-то заухала сова, ей вторил высоким резким криком ворон. Захохотал филин, зашуршали кусты. Кента зябко поежился и ускорил шаг, пока не набрел на груду камней, чуть в стороне была еще одна, и еще. Кента уже с трудом различал что-то в сумерках и то и дело спотыкался. Щеки коснулась паутинка, Кента шарахнулся в детском испуге и тут увидел силуэт лачуги. Поблагодарив богов за помощь, он поспешил к ней и вскоре оказался перед руинами – одна стена из четырех практически рухнула, крыша накренилась и местами обвалилась, впуская внутрь тусклый свет. Вездесущий вьюн давно стал тут хозяином, как и сорная трава, не первый год штурмовавшая стены. Но при виде этих жалких останков жилища Кента очень обрадовался – крыша хоть и прохудилась, а все лучше так, чем всю ночь любоваться звездным небом. Он перешагнул через рухнувшую стену и осмотрелся.

В углу было темнее всего, зато сухо и нигде не поддувало. Прихваченной с собой еды – вяленого мяса, сушеной рыбы, рисовых колобков и еще разных вкусностей – должно хватить на дорогу. Он сел к стене, достал из котомки мамины окономияки[2], все такие же вкусные, как прямо с очага, перекусил и приготовился спать. И только скрестил руки на груди и вытянул ноги, как снаружи пронзительно закаркали вороны, да так близко, будто нарочно слетелись посмотреть на человека. Кента закрыл глаза и прочитал короткую молитву ко всем богам, а заодно поблагодарил мертвый дом за то, что тот так вовремя появился на его пути и позволил скоротать ночь под своей крышей. Ведь у всего на свете есть душа, даже если кажется, что это лишь отсыревшие доски да сгнившие балки.

Во сне Кента видел родной дом, матушка перетирала сухие травы на террасе, залитой весенним солнцем, а отец пил чай, поставив ноги на теплый камень. В воздухе приятно пахло свежей зеленью, тушью – отец часто писал письма – и жареной рыбой, которую они все ели на обед. Кента бегал по нежной еще траве, хохоча и зовя то маму, то отца посмотреть на бабочек. Кажется, это все было очень давно, а может, и вовсе никогда не случалось.

Внезапно на Кенту упала высокая крупная тень, стало холодно, и набежавшие вдруг тучи принесли с собой будущий дождь. Кента захныкал, но никто не подошел успокоить его, не взял на руки. Отец исчез, осталась только чашка с недопитым чаем, а вместо мамы на деревянных досках, напитанных солнечным светом, стояла брошенная ступка. А потом со стороны других домов пришли тени людей с провалами ртов на лишенных черт лицах и показали на Кенту пальцами, все как один, в едином порыве.

«Это ты. Это твоя вина».

«Уходи!»

Кента проснулся, в ужасе замахал руками, но что-то тяжелое давило на грудь, пригвождало к земляному полу, забивало рот и нос, залепляло глаза непроглядным мраком. Кента забился, силясь сделать вдох, в горле будто застряла кость. Нет! Не кость! Кента ощутил, что это мерзкое нечто – живое, оно шевелится, распространяя удушающий рыбный запах, и это из-за него не получается дышать. Оно было похоже на толстую скользкую гусеницу, что во сне забралась ему в рот и устремилась вниз, проталкиваясь в гортань.

На мгновение страх и отвращение едва не лишили разума, и все же Кента сумел столкнуть с себя груз, и мерзкая гусеница выскользнула изо рта. Кента вытер слюну рукавом и в лунном свете увидел отвратительное создание – то ли человек, то ли обезьяна, покрытая редкими клочками черной шерсти. На тупом лице бусинки воспаленных красноватых глаз почти терялись под нависшими дугами бровей, зато выделялся крупный рот с толстыми темными губами. И изо рта этого по самую грудь вывалился узкий, извивающийся, точно живущий своей жизнью, язык. Кента схватился за горло, сообразив, что именно его разбудило, и кишки свело от омерзения.

Он приготовился сражаться за свою жизнь, но существо быстро вобрало язык обратно, развернулось и длинными прыжками бросилось прочь. Кента принялся отплевываться, запах выпотрошенных на солнце рыбных туш, казалось, проник в самую его суть, и даже у слюны теперь был привкус потрохов. Кента понял, что столкнулся с одной из разновидностей ямаити – ёкаем, что по ночам подбирается к спящим и высасывает их дыхание. От липкой испарины чесалось лицо, но руки и ноги будто налились свинцом от мысли, что в первый же день он мог умереть, даже толком не удалившись от деревни. Однако страх прошел, и Кента поднялся и осторожно выглянул наружу: над пустошью властвовал час Быка, самый зловещий и самый опасный для смертных. В это время темные силы без страха бродят по земле, и горе тому человеку, кто повстречается с ними. Ночной холод потихоньку охватывал тело, а в затылок будто кто-то пристально смотрел. Кента вцепился в четки, обмотанные вокруг левого запястья, и с молитвенными словами перебрал гладкие агатовые бусины.

Стало немного спокойнее.

Кента тронулся с места, осторожно ступая между россыпью камней, сквозь которые прорастала уже по-осеннему желтая жухлая трава. В ночи пустырь казался еще больше, без конца и края, а шевелящиеся черные силуэты кустов и корявых деревьев представлялись демонами, покинувшими бездну Ёми. Кента упрямо шел вперед. Лунный свет заскользил по бурелому, безжалостно омывая серебром груды каменных осколков, – ими оказались поминальные таблички. В час Быка Кента стоял посреди древнего кладбища, куда деревенским строго-настрого запрещалось забредать. В темноте Кента не сразу понял, куда попал.

В тот же миг все вокруг пришло в движение: задвигались камни, собираясь воедино, из земли возле них просочились языки призрачных огней хака-но-хи[3], а из пламени выплыли безногие юрэи[4] в погребальных одеждах. Они зависли над своими могилами, провожая живого человека мутными белесыми глазами. Кента никогда прежде не видел столько мертвецов сразу – вся пустошь наполнилась дрожащими полупрозрачными фигурами, объятыми пламенем хака-но-хи, но от их тусклого сияния не стало светлее.

Кента на миг остановился, растерявшись, но решил, что главное – хранить молчание и пошевеливаться. Юрэи не причинят ему вреда, они могут лишь пугать. Кента поспешил покинуть проклятое место, где кажется не только живым, но даже и мертвым не найти покоя.

В конце приходилось непросто, призраки висели так часто, что проще было пройти сквозь них, чем обойти, но Кента очень старался не задеть ни краешка прозрачных одежд. И вот, наконец, он покинул кладбище и оказался возле старого колодца в тени деревьев. Безумно хотелось пить, а еще умыться, хотя Кента и сомневался, что стоит приближаться к колодцу по соседству с таким зловещим местом. И все же он покрепче затянул узел котомки на груди, осторожно подошел к раскрошившемуся бортику и заглянул внутрь. Тьма черного зева посмотрела на него в ответ, и в ее глубинах зародились синие искорки.

А спустя мгновение они сложились в череп с клоками седых волос, и на Кенту выпрыгнул кёкоцу[5] – призрачный скелет в полуистлевших останках савана. Кёкоцу дико завыл, Кента отшатнулся и упал на задницу.

– Идее-ет! Он уже идее-ет! – простонал скелет, клацая зубами. – Скоро будешь на-а-аш!..

Кента не выдержал, закричал и, вскочив, стремглав бросился прочь куда глаза глядят. Кладбище осталось далеко позади, за деревьями появилась дорога, и только совсем запыхавшись, Кента уперся ладонями в колени и шумно выдохнул. Сердце еще отчаянно колотилось, но страх больше не выкручивал внутренности. Даже стало стыдно – что это за будущий оммёдзи, что удирает от юрэй и кричит от ужаса при виде призрачного скелета? Хорош же он будет, если кто-то вдруг станет свидетелем его позора.

Впрочем, свидетелям тут взяться неоткуда, и Кента, собравшись с духом, пошел дальше по дороге, огибавшей серебрящееся под лунным сиянием поле. Ужасы заброшенного кладбища померкли, да и Кента не привык слишком долго унывать, поэтому вскоре к нему вернулось спокойствие. И так он шел, намереваясь не останавливаться до самого утра, как заметил вдалеке огонек. Некоторые ёкаи любили притворяться людьми и заманивать к своему костру уставших и потерявших осторожность путников, однако, приблизившись, Кента не почувствовал ничего дурного и помахал старику, греющему морщинистые ладони у весело потрескивающего огня.

– Доброй ночи, дедушка! – поздоровался Кента. – Позволишь ли погреться у твоего костра?

– А чем докажешь, что ты не какой-нибудь зловредный обакэ[6]?

– Но я не обакэ, я человек.

Старик прищурился, покачал головой и кивнул.

– Тогда садись, не-обакэ, огня на всех хватит.

Кента присел напротив и полез в котомку, достал оставшиеся окономияки и пирожки из клейкого риса, разделил пополам и протянул старику.

– Угощайтесь, дедушка. Это готовила моя мама, очень вкусно.

– Теперь точно верю, что ты не обакэ.

– Почему же?

– Ни ёкай, ни демон не стали бы делиться пищей с такой развалюхой, как я. – Старик крякнул и откусил разом большую часть лепешки, шустро задвигались беззубые челюсти. – Старый Исао много дорог прошел, разное повидал.

– Получается, когда вы пустили меня к огню, вы сомневались? – спросил Кента.

– Сомневался. Только в мои годы смерти бояться глупо. Да и что со старика взять? Разве что мусор.

Тут Кента обратил внимание на объемную котомку в тени, к которой сверху привязан был потрепанный зонтик. Старик Исао заметил его интерес.

– Я, знаешь ли, живу тем, что собираю ненужные вещи и продаю там, где они нужнее. Но этот зонтик никому не приглянулся, совсем он изодранный, от дождя не защищает, а зачем зонт, коли от него толку нет? Думаю выкинуть, да…

Костер выбросил в ночное небо порцию ярких рыжих искр. От него по телу расползалась приятная сонная истома, глаза слипались, и все же Кента не мог отвернуться от зонтика, обреченного на печальную судьбу ненужных вещей. Он и правда был стар, настолько, что внутри уже начались изменения. Кента еще не стал оммёдзи, но видел ясно с самого раннего детства, и сейчас, в отличие от старьевщика, знал, что потрепанный зонт на его котомке в шаге от того, чтобы стать цукумогами[7]. Кента, будучи ребенком, уже один раз видел каса-обакэ[8], и вид прыгающего на одной ножке ёкая совсем не показался ему веселым, наоборот, в его единственном глазу Кенте тогда почудилась тоска.

– А мне нравится этот зонт, продайте мне.

Старик удивился, даже перестал жевать.

– На кой же он тебе, мальчик?

– Я… починю его. Мне еще долго идти, вдруг погода испортится, а я без зонта.

– Э… – протянул Исао. – Неловко как-то за такой хлам что-то брать. Забирай так, да и окономияки у тебя отменные, похожи на те, что моя жена готовила.

Кента посмотрел на слабое довольное сияние вокруг зонтика и убедился: он поступил хорошо.

– Куда путь держишь, мальчик? – спросил старьевщик, протягивая ему приобретение.

– Иду поступать в школу оммёдо и экзорцизма.

– О! Это в какую же?

– Еще не решил. В какую-нибудь да возьмут.

– Э, не, мальчик, так дела не делаются. Давай-ка старый Исао расскажет тебе, какие школы оммёдо знамениты в Ямато, а ты ешь и слушай. Глядишь, и сообразишь для себя чего.

Кента скрестил ноги и устроил на коленях зонт, невольно погладив перед этим выцветшую бумагу. Исао прокашлялся и начал:

– Лет двести назад никаких школ и в помине не было. Оммёдзи тогда держали ответ только перед людьми и своим учителем, чей опыт и знания перенимали с детства. Такой учитель, говорят, брал не более двух-трех мальчиков, зато воспитывал из них настоящих мастеров. А после весь мир оммёдзи раскололся на три великие школы – Дзисин, Фусин и Кёкан. Дзисин и в этом были первыми, именно они по праву сильного, одолевшего кровожадного демона в честном бою, отстроили себе школу на священной горе Тэнсэй и стали учить одаренных юношей экзорцизму, потому всем сейчас известно: завелась нечисть какая, надо идти в Дзисин, у них с ёкаями разговор короткий. Вторая школа зовется Фусин, в народе их еще прозвали черными судьями. Фусин предпочтут сначала разобраться, в чем дело, а уже после помогать, да вот только не каждому так повезет, потому как если человек сам повинен в своей беде, то сам с ней бороться и должен. Ну а не осилит… Так на то воля богов. Зато император благоволит Фусин, а дворяне с чиновниками их побаиваются.

А есть третья школа из тех, что зовутся тремя великими или тремя первыми. Это Кёкан. Никому о ней ничего доподлинно неизвестно, кроме одного – что к людям, что к ёкаям они относятся одинаково, хороших привечают, дурных прогоняют. Найти их школу можно только с чистым сердцем и добрыми намерениями. Если есть в тебе злоба на ёкаев или на людей, не пропустят к воротам, хоть ты год вокруг ходи.

– Такие вот дела, – подытожил Исао и зевнул. – Парень ты, вижу, неплохой. Вот и делай выводы, что тебе ближе – сила, разум или чувства.

– Сила, разум, – повторил Кента задумчиво, – или чувства.

– Все одно идти тебе еще дней пять, все решишь, не безголовый вроде.

Помолчал немного, а после развязал тесьму на своей безразмерной котомке.

– А хочешь, предсказание вытяни, – предложил он вдруг и достал поцарапанный футляр, покрытый полустершимся красным лаком. Внутри со стуком перекатывались гадальные палочки. – Отплачу тебе за компанию и за еду.

– Так вы предсказатель? – удивился Кента. К ним бродячие гадатели забредали изредка, но мама их недолюбливала и никогда не подпускала к дому.

– Ну какой я предсказатель! – хрипло рассмеялся старик. – Так, чему только не научишься за долгий смертный век.

Он протянул футляр Кенте. Тот недолго сомневался и, загадав про себя вопрос, взял его из морщинистых рук и трижды встряхнул. Бамбуковые палочки внутри трещали, сталкиваясь. Кента с неожиданным трепетом открыл крышку и достал одну палочку наугад.

– Та-а-ак… Что там у нас? – пробормотал Исао и, порывшись в вещах, сунул Кенте неровно оборванный клочок бумаги. – Прочти, но мне не говори. Настоящие предсказания, они тишину любят.

Кента поднес листок ближе к огню и пробежался взглядом по столбикам иероглифов.

– Стихи?

Он прочитал их про себя и недоуменно нахмурился.

Он посмотрел на зонтик на своих коленях. Должно быть, сами боги указали ему на костер старьевщика, чтобы он запустил цепочку, которая приведет… Кента улыбнулся – вот бы она привела его к другу, с кем можно будет разделить и горе, и радость жизни оммёдзи. Задумавшись, он не заметил, как листок выскользнул из пальцев и мгновенно сгорел в огне.

– Не печалься, – утешил старик, – ведь главное же не бумажка. Но вижу, что тебе и без предсказания тяжко. Хочешь, облегчи душу, все равно наутро разойдемся своими путями.

От стихотворения остался только пепел, да и он уже перемешался с золой. Кента горько усмехнулся.

– Я иду учиться оммёдо не по своему желанию, а по необходимости. В моей деревне случилась болезнь, и мы в святилище помогали людям и искали причину недуга. И когда мы ее узнали…

Кента замолчал. Несправедливость душила, как озлобившийся дзятай[9], но Кента очень старался простить тех, с кем рос бок о бок. Все ошибаются – и он, и они тоже.

– Люди обвинили тебя?

– Нет. Это я обвинил, не разобравшись.

– Не ошибаются только небожители, да и то… – старик вздохнул. – Что нам, смертным, о том известно?

– Если мы не будем верить в божественную справедливость, то во что тогда?

– В себя, мальчик, в себя.

Кенте это не очень понравилось, но он решил не перечить старому человеку. Медленно догорал костер, все ниже и ниже трепетали рыжие всполохи, пока не остались лишь те робкие язычки, что продолжали упорно облизывать почерневшие угли. Исао уже заснул сидя, по-стариковски всхрапывая и чуть покачивая седой головой. Кента мучился дольше, все раздумывая над тем, как принял его мир за пределами деревни и родного святилища. Пока получалось, будто не очень хорошо, но он встретил доброго человека, погрелся у его костра и разделил с ним трапезу, получил шанс избавить старый зонт от перерождения, а еще предсказание, хоть и пока непонятное, однако не сулившее вроде ничего страшного.

Довольный получившимся итогом, Кента заснул крепким сном.

А наутро от ночного знакомства остались только остывшая зола и дырявый зонт. Старьевщик ушел, не попрощавшись, и Кента мысленно пожелал ему удачного пути, сам же продолжил свой. Сон принес не только отдых телу, но и ясность рассудку – Кента проснулся со знанием цели.

Он идет в школу Кёкан!

На третий день пути погода испортилась, и зарядили дожди, уже не такие теплые, как в разгар лета. Кента никогда не боялся холода и здоровьем обладал отменным, однако морось и хмарь навевали тоску, пейзажи вокруг, новые и оттого интересные, терялись в серой дымке, делались размытыми и невзрачными. Кента упрямо держал над головой зонт, но вода просачивалась сквозь прорехи в бумаге, и волосы все равно быстро намокли.

Месяц долгих ночей грозил превратиться в месяц долгих дождей.

Дорогу развезло, и на четвертый день путешествия Кента впервые набрел на человеческое жилье – деревенька была небольшой, но гостеприимной, там измотанного и голодного юношу обогрели и накормили, и позволили остаться на ночь. Пожилая пара, приютившая его, недавно потеряла последнего ребенка, а внуками так и не обзавелась, и потому к Кенте они отнеслись как к родному сыну, с нежностью и заботой, хотя денег у него с собой почти не было и заплатить за постой соразмерно он бы не смог. Уходя от них наутро, Кента испытывал стыд за то, что оставляет таких хороших людей одних снова.

– Я стану оммёдзи и обязательно отблагодарю вас за доброту, – пообещал он.

И вот очередной пасмурный день прошел в непрерывном движении. Соломенные варадзи вновь пропитались водой из луж, низа простых крестьянских штанов сплошь покрывали брызги, и все же Кента чувствовал себя все лучше и лучше. До Лисьего леса, как сказали в деревне, оставалось недолго, а там уже дело за малым – отыскать ворота, ведущие в третью из великих школ оммёдо и экзорцизма. Правда, там же предупредили, что если в школе не захотят впускать, то ворот ему не видать как своих ушей, дескать, в Кёкан не гнушаются использовать силу ёкаев, чтобы распугивать неугодных. Но Кента не боялся: он не обижал ёкаев и жил с ними в мире, и Кёкан не из-за чего злиться на него.

Под сводами высоких деревьев Лисьего леса мелкий противный дождь, сопровождавший Кенту в последние дни, стал менее навязчивым, а потом и закончился вовсе. Встряхнув зонтик, он с тоской посмотрел на прореху – в школе первым делом нужно будет заняться починкой, ведь теперь Кента его хозяин и ответственен за него. Он аккуратно, боясь совсем испортить, сложил зонт и заткнул за узел на спине. Тропка петляла между деревьями, местами почти сухая, местами в ямках собирались лужи, и Кента, насвистывая себе под нос детскую песенку, которую выучил от деревенских ребятишек, легко перепрыгивал через препятствия.

А потом увидел развилку, на развилке – замшелый валун, а на валуне – сидящего человека.

Точнее, казалось, что на валуне сидит человек, в действительности, с какой стороны ни посмотри, это был самый что ни на есть ёкай – с бледной кожей и отливающими припыленной зеленью длинными волосами, собранными в высокий хвост алым шнурком. Ёкай кутался в красивое хаори цвета спелой сливы с узором из кленовых листьев, вытянув левую ногу в изящной гэта, словно она болела, и выглядел печально.

Кента остановился в нескольких шагах от него, потому что в этом месте тропу почти полностью затопило от проливных дождей и обойти ее можно было только по кустам и камням. И, запрокинув голову, посмотрел на хмурое небо, готовое вот-вот снова обрушить потоки воды.

– Разве это удачное место, чтобы переждать дождь? – спросил он у ёкая, раз уж тот не спешил начинать беседу первым.

– Похоже, что я собираюсь тут пережидать дождь? – проворчал тот. – Ты видишь крышу над моей головой?

Не успел Кента ответить, как дождь все-таки начался. Или продолжился? Казалось, он шел всегда и никогда уже не закончится. Ёкай вздохнул и посмотрел на Кенту с презрением, хотя могло и показаться – один глаз у него был карим, а другой желтым, и это немного отвлекало. Стоит ли его опасаться, Кента не знал. Пока их разделяла широкая лужа, но едва ли она была надежной защитой, окажись перед Кентой, к примеру, дзинко – лис-оборотень, который не прочь закусить незадачливыми путниками, а до того наиграться с ними вдоволь.

– Будь над тобой крыша, я бы спросил? – решился на дерзкий ответ Кента. – Отчего ты сидишь здесь один, как ёкай, поджидающий жертву? Ты не можешь идти?

– Не могу. Возьми меня с собой.

Кента покосился на него с сомнением. Всем известно, что многие ёкаи по природе оборотни и могут превращаться в людей, но даже самая удачная человеческая форма все равно имела изъяны. Подойти бы поближе. Прикинув так и эдак, Кента зашагал прямо по воде, рассудив, что и без того уже вымок насквозь и вряд ли еще одна лужа сейчас что-то решала.

Взгляд ёкая изменился, стал настороженным, почти враждебным, но с места он так и не сдвинулся. Кента присмотрелся к нему.

Он был странным. Ощущался человеком с головы до пят, но определенно им не являлся, уж в этом Кента худо-бедно разбирался. Он встал перед камнем, возвышаясь над сидящим, достал из-за спины зонт и раскрыл над их головами.

– Я не ищу попутчиков, – сказал он честно, – но если ты повредил ногу, я могу посмотреть. Я держу путь из святилища, где помогают больным и увечным, и кое-что смыслю в ранах и хворях. А после ты пойдешь туда, – он указал в сторону дороги, ведущей в ближайший к горе Тэнсэй город под названием Ямасита[10], – а я туда.

Он кивнул на тропу, что вела вглубь леса и должна была вывести его к воротам Кёкан.

Ёкай поднял голову, длинная челка сползла с лица, и на Кенту уставился желтый глаз с узким змеиным зрачком.

– А куда ты идёшь?

– В школу Кёкан.

– Кёкан? – протянул он. – Как интересно.

– Я собираюсь стать оммёдзи.

– О, я догадался! – оборвал его ёкай и недовольно зашипел, когда капли, просочившиеся сквозь дыру в зонте, попали ему за шиворот. – Зачем еще человеку идти в школу оммёдо?

– Чтобы просить о помощи? – неуверенно предположил Кента, немного растерянный этой странной беседой. – Ведь школы для того и придуманы.

– Глупый ты. Никто не ходит за помощью прямо туда, есть же управления, где принимают прошения. Так какого-нибудь плешивого крестьянина и пустили за ворота, ха!

– Кажется, ты не лучшего мнения о школах оммёдо, – заметил Кента. – Кто же ты сам такой и куда держишь путь?

– Я? Я обычный человек, который решил обучиться искусству оммёдо, – ответил ёкай не моргнув глазом. – Я такой же, как и ты, но иду в Дзисин. Почему бы нам обоим не отправиться туда, раз уж судьба свела нас вместе?

«Вот так неожиданность! – подумал Кента. – Ёкай, который хочет учиться изгонять ёкаев».

– Да ты, верно, шутишь, – не выдержал он.

– Кто же станет шутить такими вещами? И разве я чем-то не подхожу на роль ученика оммёдзи? Недостаточно юн, недостаточно образован? Уродлив или калечен? Нет. Так чем я хуже прочих?

«Тем, что ты не человек», – снова подумал Кента и устыдился своих мыслей. Нельзя судить о других поспешно. Даже у ёкая может быть причина поступать столь… необычно.

– Идем вместе, – тем временем принялся уговаривать ёкай. – Видишь, я знаю больше тебя, могу научить кое-чему. Ты, я смотрю, парнишка простой, таким среди детишек аристократов и чиновников ой как непросто приходится.

– Но я не хочу учиться в Дзисин. Да и тебе… – Кента осекся, не зная, выдать ли, что догадался об обмане, – стоит ли выбирать Дзисин?

Ёкай пожал плечами.

– Это величайшая из великих школ. По-моему, все очевидно.

Кента всмотрелся в его странные глаза и так и не смог понять, в чем подвох, а потому сказал:

– Я не изменю решения, поэтому наши пути разойдутся, и, если боги позволят, еще свидимся. Только скажи, как твое имя, чтобы я мог узнать тебя в будущем?

– Мацумото Хизаши.

– Мацумото как «корни сосны»?

– Верно. И Хизаши как «долговечный».

– Красивое имя, – искренне восхитился Кента. – Я из рода Куматани[11], а звать меня Кента.

– Ты не очень-то похож на медведя.

– Моя семья служит в святилище Лунного медведя, ками нашей деревни, – пояснил Кента. – Так уж повелось.

Он отвернулся, намереваясь продолжить путь, но почти сразу заметил, что идет не один. Обернувшись, столкнулся с наглым разноглазым взглядом.

– Не так уж ты и болен, – усмехнулся Кента, глядя, как легко тот вышагивает, ничуть не хромая.

– Я исцелился, – ответил ёкай с улыбкой, но в ней Кента не ощутил тепла. – И подумал, отчего бы мне не попытать счастья в Кёкан? Пойду с тобой, вместе веселее.

Ростом он оказался выше Кенты, но уже в плечах, с прямой спиной и длинной шеей, его запястья, выглядывающие из широких рукавов хаори, были тонкими и хрупкими на вид, а бледные пальцы венчались аккуратными продолговатыми ногтями. Весь его облик – от гэта на высоких зубцах до заткнутого за пояс кимоно веера – выдавал благородное происхождение, и Кента даже малость усомнился, а верно ли все видит, правильно ли толкует?

– Я не могу запретить тебе идти со мной одной дорогой, – сказал он, – но разве твоя душа не должна сама выбрать учение, которое бы ты хотел постигать много лет? Если я скажу, что иду в Фусин, пойдешь со мной?

Желтый глаз угрожающе вспыхнул.

– Юный господин так мудр, – процедил Хизаши. – Он задает хорошие вопросы. А встречал ли он в своей жизни гадателей?

– Встречал. И что с того?

– А то, что мне нагадали, будто человек, который попадется мне до заката солнца в этот день, определит мою судьбу. Разве не очевидно, что идти против воли богов дурная затея? Ты – тот человек, который мне нужен.

Кента невольно поднял голову, чтобы убедиться – скоро вечер, так что едва ли Мацумото Хизаши успеет встретить в лесу кого-то еще.

– Предсказания не всегда столь буквальны, – сказал он словами своей матери, на что Хизаши невозмутимо пожал плечами.

– Не надо искать сложности там, где их нет, Куматани-кун. Мне суждено было встретить тебя, чтобы ты привел меня в школу оммёдо и экзорцизма.

Кента, и сам недавно шедший неведомо куда, а потом так же понадеявшийся на совет случайно встреченного старика, больше не знал, что возразить. Бывало, ёкаи цеплялись к людям, чтобы высасывать их жизненные силы, но слабее от разговора с Мацумото Кента себя пока не чувствовал.

Может, он все-таки ошибается, и перед ним просто очень необычный человек?

– Хорошо, – согласился он. – Тогда прекрати притворяться больным. Я хочу до темноты добраться до Кёкан, чтобы снова не ночевать под открытым небом, тем более в дождь.

– Кто сказал, что я притворяюсь? Я просто стойко переношу боль.

Хизаши улыбался, но за этой улыбкой пряталось что-то еще. Кента не мог разобраться, ведь каждый день видел одних и тех же людей, и их эмоции редко отличались разнообразием, но в последние дни перед уходом ему доводилось видеть как раз такие улыбки – лишь гримаса на лице, скрывающая истинные чувства. Но он не мог позволить себе обвинять его во лжи, хотя ни на минуту ему не поверил.

– Ты знаешь дорогу? – меж тем поинтересовался Хизаши. – Тогда я просто тихо пойду за тобой и ничем не буду тревожить.

Кента без слов двинулся дальше.

Дождевые капли почти не достигали их, оставаясь в густой кроне, лишь изредка осыпались целыми горстями. Кента обходил такие места, а где не мог, прикрывал голову дырявым зонтом. И чем дольше они шли, один за другим, тем чаще за спиной раздавались тоскливые вздохи.

– Что с тобой не так? – спросил Кента, развернувшись, но тут же натолкнулся на совершенно несчастный взгляд своего странного попутчика. Вид его выражал страдание, длинная челка облепила лицо, пестрое хаори уныло обвисло влажными складками.

– Все хорошо, все просто чудесно, – ответил Хизаши, сжавшись так, что на него стало больно смотреть. Кента смягчился.

– Ты, наверное, замерз? Твоя одежда хороша, но не подходит погоде. У тебя нет других вещей?

Кента только сейчас заметил, что у Хизаши не было с собой ни узелка, ни котомки – совсем ничего. Что же это за путешественник такой, что идет налегке?

– Меня ограбили.

– Но не забрали дорогое хаори?

– Не успели. Наверное, очень торопились.

Кента сделал вид, что поверил, и протянул ему зонт.

– Держи. Лучше так, чем никак.

Пальцы Хизаши неуверенно сомкнулись на потертой ручке, словно она могла обратиться змеей и ужалить. Кента удостоверился, что теперь на макушку Хизаши станет попадать меньше влаги, и пошел дальше. Мацумото нагнал его и понес зонт над ними обоими.

От валуна на развилке, как он узнал, следовало двигаться на восток, тогда как северная тропа выходила к городу у подножия Тэнсэй. И хоть все, наконец, приближалось к финалу, сомнения одолевали Кенту, как бы он ни старался их подавить. Первое в его жизни предсказание сбылось, он встретил человека в дождливый день месяца нагатсуки, а Хизаши уверял, что предсказание, данное ему, говорило о Кенте. По всему выходило, если оба предсказания верны, им суждено связать свои судьбы. Кента не был готов к такому, он чувствовал тяжесть ответственности, что легла на его плечи после слов Хизаши.

«Возьми меня с собой».

– Ты напряжен, – заметил Хизаши. – Ни к чему так переживать. Лучше скажи, чем же сомнительное учение школы Кёкан привлекло такого благородного юного господина?

– Что же в нем сомнительного? – спросил Кента с любопытством. Все же идти молча и правда утомительно, тем более когда есть компания. – Я слышал, что в Кёкан неважно, человек ты или ёкай, пока соблюдаешь человеческие и божественные законы. Все равны.

Хизаши презрительно сощурился.

– Равны? Разве порядок мира не таков, что людям, демонам, божествам и ёкаям невозможно идти одной дорогой? Ведь будь оно иначе, наши миры не находились бы настолько далеко друг от друга. Разве не получается, что все это учение о дружбе с ёкаями лишь сладкая ложь?

Кента не торопился отвечать. Так же как люди не всегда жили в мире, ёкаи могли тоже недолюбливать одни других, но в речах Хизаши сквозила сильная неприязнь. Кенте это не нравилось, но спорить он не любил, поэтому сказал:

– Если ты так считаешь, вряд ли я смогу тебя переубедить. Но если твои слова идут от сердца, то дальше нам с тобой не по пути.

– Я думал, ты станешь отстаивать свою точку зрения. Разве ты не должен?

– Не должен. В этом мире много плохих ёкаев, но не меньше и плохих людей. Мой взгляд таков, потому что я сталкивался и с теми, и с другими. Возможно, ты считаешь иначе, потому что люди окружали тебя только добром, а ёкаи приносили вред, а может, это и не твое мнение вовсе. Какой смысл мне тебя переубеждать?

Хизаши на мгновение остановился, и Кента вышел из-под ненадежного укрытия их общего зонта. Обернулся через плечо и успел заметить гримасу злости на красивом лице.

– Окружали добром?.. – тихо отозвался Хизаши. – Что ж, в одном ты прав, плохих людей много. Но ты все равно идёшь со мной и ведешь беседу. Что, если я плохой человек?

– Я не могу судить, пока ты не сделал ничего дурного.

– У тебя большое сердце, Куматани-кун, раз ты сжалился над кем-то вроде меня.

– А ты бы разве прошел мимо?

– Кто знает.

Усилившийся шорох капель, разбивающихся о зонт, подытожил их странный разговор. Вопросов появилось еще больше, чем было до этого, и Кента решил, что стоит ускориться, чтобы не оставаться в лесу наедине с Хизаши на ночь, а она стремительно приближалась. И тут тропа уперлась в широкую лужу, перейти которую можно было только по кустам с краев.

За лужей была развилка, а на развилке – замшелый валун. И только человека в ярком хаори на нем уже не было.

– Мы сделали круг? – удивился Кента. Он этого не заметил, хотя с малолетства бегал через лес к святилищу, проведать маму.

– Если это не другая развилка с похожим камнем, то да.

Они встали возле камня. Дождь снова стих, и Хизаши сложил зонт и обратился к спутнику:

– По какой дороге нам теперь пойти?

– Нам нужно на восток, – уверенно сказал Кента.

– На восток так на восток, – легко согласился Хизаши и снова раскрыл над ними зонт.

Они шли быстро, обгоняя привычный ход солнца, как вдруг деревья расступились, и под ногами возникла та самая лужа, только теперь это случилось даже быстрее. Кента начал переживать.

– Кто-то водит нас по лесу! – воскликнул он.

– Да. Нас водишь ты.

Хизаши отошел и с важным видом уселся на валун. Кента немного походил вокруг, потом тоже сел рядом. Отчего-то, дважды выбрав путь на восток, они все равно возвращались обратно, об этом говорило и положение солнца, стремящегося к закату по левую от них руку. И если в Кёкан не хотели их видеть, то какова причина? Почему они не показываются другому ёкаю?

Или…

– Может, попробуем ту дорогу? – Хизаши кивнул вперед, туда, куда вела вторая тропа.

– Она приведет нас к Дзисин.

– А если нет?

Кента задумался над его словами. И думал недолго.

– Ты можешь оказаться прав. Давай хотя бы попробуем.

И он решительно двинулся на север. Вскоре стало заметно, что лес редеет, появилась новая тропка, отходившая в сторону, но они продолжили придерживаться одного направления, пока не вышли из леса и им не открылся вид на священную гору Тэнсэй. Ее подножие было широким и пологим, оплетенным лестницами и светящимся зажженными к вечеру фонарями. Выше огней становилось меньше, и отсюда казалось, что заснеженная острая верхушка подпирает низко нависшие облака. Воистину величайшая из трех великих школ оммёдо выбрала своим домом поразительное место! Кента не видел настолько холодно прекрасных гор, в его краях их склоны покрывали ели и сосны, и высотой они не потрясали воображение.

Хизаши указал сложенным веером вперед.

– Видишь? Там ворота. Давай посмотрим поближе.

– Нет, уже почти стемнело, нам надо вернуться и поискать Кёкан.

– И заплутать еще сильнее?

– Мы не заплутали, – упрямо ответил Кента, но в глубине души тоже не хотел снова блуждать по замкнутому кругу, тем более в Лисьем лесу, по слухам, водились ногицунэ – дикие лисы-оборотни, не брезгующие человечиной, а у Кенты с собой ни меча, ни лука, ни талисманов – только быстрые ноги. – Ты можешь остаться, эта школа подойдёт тебе по нраву, а я продолжу свой путь, как и собирался.

– Ты не берешься судить, хороший я или дурной, но с лёгкостью выносишь приговор моему нраву, – укорил Хизаши. – Но я не буду держать на тебя обиду, ведь ты был ко мне милосерден. Сделаем по-твоему, но сначала все-таки переночуем под крышей и поедим горячей еды.

И пошел, раскручивая на плече чужой бумажный зонтик, обратно. Кента не сразу сообразил, что тот имел в виду тропку, которую они недавно миновали, она вела в город, окруженный с одной стороны лесом, с другой – рекой, а с третьей подбиравшийся к подножию Тэнсэй.

И как бы Кента ни был настроен во что бы то ни стало попасть в Кёкан до темноты, вынужденно смирился.

Ямасита – маленький торговый городок, собравшийся постепенно из тех, кто искал защиты у школы Дзисин, надеялся заработать на ней или попросту не смог пополнить ряды ее учеников. Со временем эти люди превратили город в место, где можно развлечься и купить все, что необходимо будущему или практикующему оммёдзи, от еды, одежды до особой бумаги для офуда или изготовляемых на заказ ритуальных масок. Дома там стояли тесно, по два, порой и три этажа, с лавкой или мастерской внизу и нередко с гостевыми комнатами наверху. Не было тут особой красоты или изящества, лишь по вечерам зажигались подвешенные за забором на крюки желтые бумажные фонари да мерцали красным акатётин[12] над дверьми идзакай.

И все же Ямасита понравилась Кенте, ведь они с Мацумото Хизаши вошли как раз когда стража отбивала пять ударов, наступила середина часа Пса, и в это время года сумерки уже вовсю расползались по земле, поглощая улицы и дома, заставляя окна вспыхивать тревожным светом ламп. Откуда-то потянуло холодом, и Кента поёжился.

– Дует с горы, – пояснил Хизаши и доверительно добавил: – Ненавижу холод.

Он беспокойно раскручивал зонт, хотя дождь уже прекратился, и даже на темнеющем небе было заметно, что тучи расходятся, показывая первые робкие звездочки.

А Кента в этот момент подумал, что жилье в Ямасите ему точно не по карману.

– Идем, – поторопил Хизаши, чья притворная покладистость там, в лесу, в городе сменилась властным нетерпением. – У меня скоро руки отмерзнут.

– Не отмерзнут, – возразил Кента, – до заморозков еще очень далеко.

На что Хизаши даже не обернулся, уверенно вышагивая впереди. Опасаясь, как бы невольный спутник не пропал в лабиринте незнакомых улиц, Кента догнал его и пристроился рядом. И если в деревне к исходу часа Пса жители укладывались спать, тут им повстречалось много людей в одинаковых одеждах – черных хакама и темно-красных, как запекшаяся кровь, кимоно, и Кента с замиранием сердца понял, что эти высокие красивые юноши, спешащие мимо них, из Дзисин. Они – ученики оммёдзи.

Кента посторонился, пропуская одного, но случайно натолкнулся спиной на другого.

– Эй, глаза разуй, деревенщина! – рыкнул на него юноша-дзисинец, разбивая охвативший Кенту восторг, как хрупкую чашу. – Гнать вас всех надо…

Толкнув Кенту плечом, он пошел дальше, а товарищи ни словом, ни делом не урезонили его.

Рядом возник Хизаши и тихо спросил:

– Оставишь это так? Он обозвал тебя деревенщиной.

Кента с силой сжал пальцы на узле котомки. Гнев вспыхнул мгновенно и так же быстро угас.

– Но ведь в его словах есть доля правды. Я пришел из маленькой деревеньки, название которой тут наверняка никому не известно. Для них, – он посмотрел вслед удаляющимся спинам, – я деревенщина.

– Вот ты странный, – хмыкнул Хизаши. – Я бы не спустил оскорбления.

Он его подначивал, даже Кенте было понятно, поэтому он с легкостью избежал расставляемой ловушки.

– Здесь наши пути разойдутся, – сказал Кента, чувствуя неловкость. – Удачи тебе, Мацумото-кун.

И, рассудив, что жилье дешевле, чем дальше оно от центра и от школы оммёдо, пошел прочь.

– Почему ты опять со мной прощаешься? – раздалось ему вслед. – Разве мы не договорились идти в Кёкан вместе?

И точно, прицепился как онрё[13] к обидчику. Кента ускорил шаг, но, судя по торопливому стуку гэта за спиной, Хизаши не отставал.

– Не бросай меня, эй! Эй!

Кента едва не вписался лицом в раскрывшийся перед носом зонтик, которым Хизаши подцепил его, как рыбак ловит на крючок рыбу. Развернувшись, Кента прямо встретил хитрый взгляд. Вечерний полумрак скрадывал нечеловеческие особенности, и Мацумото было не отличить от людей.

– Я знаю хороший рёкан. Лучше ты все равно не сыщешь.

– Я не гонюсь за роскошью.

– Ну это-то я заметил, – фыркнул Хизаши. – Идем же скорее.

И он просто схватил Кенту за запястье и повел за собой. Люди не обращали внимания, для них они были лишь еще одними путниками, коих дорога вывела к Ямасите, а завтра поведет дальше. Кента поддался любопытству, и пока Хизаши продолжал тащить его за собой, оглядывался по сторонам: вот закрытая лавка торговца овощами, вот красный фонарь крохотной идзакаи, вот вывеска с изящной каллиграфией. Улица становилась все шире, фонарей на ней горело все больше, и наконец Кента смог высвободить руку, а после обнаружить перед собой каменные ступени, ведущие к крыльцу двухэтажного строения на высоком фундаменте, таких Кента прежде не встречал, в деревне все дома были низкими, на сваях, и под полом часто прятались енотовидные собаки, а один раз Кента выманил оттуда тануки[14]. Над входом тут нависала изящная закрытая галерея, с просачивающимся сквозь тонкие перегородки уютным желтым светом.

– Мы же не пойдем туда? – спросил Кента, уже зная ответ.

Хизаши больше не держал его, и все же, когда тот поднялся по ступеням и решительно вошел внутрь, Кента проследовал за ним.

– Вам одну комнату или две, юные господа? – спросил хозяин, высокий худощавый мужчина с полностью седой, несмотря на не старый еще возраст, головой. Вокруг глаз залегли тени, и даже когда он улыбался, взгляд не становился светлее. Казалось, он вымылся из потускневшей радужки вместе со слезами. Кента видел такое у людей, чьим родственникам они с мамой не могли помочь.

Он так задумался, что ответ Хизаши застал его врасплох.

– Одну. Боюсь, мой… друг все еще немного растерян.

– Впервые у нас? – понимающе покивал хозяин. – Мацумото-сан, вам подготовить ту же комнату, что и обычно?

– Да, пожалуйста.

Хозяин кликнул служанку, и та отправилась наверх, пока новые постояльцы расплачивались. Кента подошел ближе и достал из-за пазухи мешочек с монетами. Он был совсем легким и почти не позвякивал, а когда Кента услышал цену за одну ночь, засомневался, что вообще стоит развязывать тесемки.

– Идем, – шепотом попросил он, касаясь локтя Хизаши, на что тот лишь дернул рукой и достал увесистый кошель, в котором медных монет могло уместиться на десяток рё[15]! Хизаши подбросил его на ладони, красуясь, после чего отсчитал нужное количество монет и еще накинул сверху.

– Купишь подарок Тэруко, – сказал он самодовольно, но лицо хозяина помрачнело, и он не притронулся к деньгам.

– Не нужно. Нет больше моей доченьки…

Хизаши пожал плечами, но монеты не забрал и спрашивать ничего не стал. Кенте хотелось верить, что от сочувствия его горю, а не равнодушия. Больше они с хозяином не перемолвились ни словом, а когда вернулась служанка, она проводила их в комнату аж на 12 татами – совершенное излишество, ведь им хватило бы и вдвое меньшей площади, чтобы просто переждать ночь.

Хизаши тут же разместился на дзабутоне[16] возле столика, где для них уже положили легкие закуски и теплый чай с душистым ароматом жасмина. Кента посмотрел на него, такого изящного и красивого на фоне всей этой роскоши, и почувствовал себя лишним.

– Обязательно было так тратиться? – спросил он и добавил честно: – Я не знаю, когда смогу вернуть долг.

– Я спрашивал его с тебя?

– Не важно, спросишь или нет, я отдам деньги, когда… когда они у меня появятся.

– Значит, до той поры нам точно не стоит разлучаться, – усмехнулся Хизаши и пригубил чай из крохотной керамической чашки с изображением карпа.

Кента покачал головой и притворил за собой сёдзи. Он мог говорить что угодно, укорять Хизаши в расточительности, к которой он, кажется, был склонен, но на самом деле ему очень понравилась выбранная им комната – просторная, с парой высоких напольных фонарей и стихотворением на стене, красиво выведенным тушью на белоснежной бумаге. И запахи ему нравились – чай, чистота и легкий отголосок благовоний, которыми, видимо, придавали аромат футонам в стенном шкафу. Он снял узелок со спины и сел напротив Хизаши.

– Тебе бы помыться, – заметил тот и чуть сморщил нос. – Сколько ты уже в пути?

– Пятый день.

– Светлые ками! Да даже свиньи чище. Давай-давай, вставай. Я позову служанку, чтобы отвела тебя в купальню на первом этаже.

Кента убедился в предположении, что его загадочный спутник не впервые приходит в Ямаситу, да и выбор рёкана был не случайным. Только спросить ничего не успел – Хизаши позвонил в колокольчик, и расторопная служанка примчалась и выслушала распоряжения с покорно опущенной головой. На вид она была едва ли старше Кенты, маленькая и худенькая, но прислуживала чужим людям, чтобы заработать на жизнь. А жила бы в деревне, уже вышла бы замуж и разделила тяготы с ним. И почему-то Кента снова загрустил по дому, где все казалось проще, понятнее и правильнее.

После купания, одетый в гостиничную юкату, он ужинал под пристальным взглядом Мацумото Хизаши. Наконец-то почувствовать себя чистым и распаренным и впрямь было здорово, и Кента осмелел.

– Значит, ты уже ночевал в этом рёкане прежде? – спросил он, быстро орудуя палочками. Риса было вдосталь, а у него накануне как раз почти закончилась еда.

– Да доводилось как-то, – лениво ответил Хизаши. – Год назад или два… Всего не упомнишь.

– Но как звать хозяйскую дочь, ты запомнил.

– Тэруко была хороша.

– И это все, что ты можешь сказать?

– А что еще? – не понял Хизаши. – Она исправно выполняла свои обязанности, хотя уже родила одного детеныша… ребенка. Но и эта девочка весьма старательна.

– Ты мог бы выразить ее отцу соболезно-вания.

– Они ему ничем не помогут, – последовал ответ. – Ешь аккуратнее, можно подумать, тебя год не кормили. Чтоб ты знал, во всех школах оммёдо ценятся воспитанность и образованность. Ты писать умеешь?

– Разумеется, я умею писать, – оскорбился Кента. – Мама научила меня грамоте.

– Тогда надо купить тебе новую одежду, чтобы нас не приняли за голодранцев.

Он явно был настроен серьезно и точно знал, на что стоит обращать внимание, тогда как Кента не придавал значения своему внешнему виду, главное, чтобы все было чистым и заштопанным, если необходимо.

– У меня нет лишних денег. Я подумаю о новой одежде после поступления.

– Ты меня слушал вообще? Даже пьяные ученики приняли тебя за оборванца, что говорить про почтенных оммёдзи, чей взор ты осквернишь.

– Я уверен, что им будет важно не то, как я выгляжу, а на что способен.

– Значит, ты еще наивнее, чем я подумал.

– Довольно, – прервал его Кента и отставил миску, на дне которой уже не осталось ни одной рисинки. – Спасибо за беспокойство, но оставь мне право самому совершать ошибки.

– Люди… – вздохнул Хизаши и раскрыл веер, пряча за ним выражение лица.

Кента встал и вышел из комнаты. Вечер плавно переходил в ночь, скоро будут отбивать девять ударов и наступит час Мыши, что предшествует самому темноту времени – часу Быка. Кента решил освежиться и направился к лестнице, но на полпути услышал раздавшиеся снизу громкие голоса.

– Вина и закусок в мою комнату! Как нельзя?! Я самурай, они вас побери! Я… я…

Ему негромко ответили извиняющимся тоном, но задира грохнул чем-то по столу и взревел:

– Нельзя тут, пойду в идзакаю и напьюсь! И вы!.. Вы меня не остановите!

Кента на свою голову все же выглянул посмотреть, кто там такой громкий в столь поздний час, и был замечен. Юноша крепкого сложения, похожий на медведя куда больше Куматани, вдруг ткнул в его сторону пальцем, правда, перед этим пришлось им немного поводить в поисках ускользающей цели. Кента стоял на месте, но полагал, зрение юноши этим вечером изрядно подпортилось сакэ.

– Ты! – заревел он. – Пойдешь со мной.

Кента оглянулся через плечо, никого не обнаружил – а ведь была надежда застать там Мацумото Хизаши – и не стал нарываться на грубость долгим молчанием.

– Боюсь, мы не знакомы…

– Тьфу ты, тоже мне, беда. Давай-давай, не стесняйся, дружище! Мадока Джун сегодня угощает!

Взгляд хозяина выражал мольбу, и Кента спустился еще на несколько ступенек, а оттуда его уже за руку стащил представившийся Мадокой. У него были широкие и очень горячие ладони с заметными мозолями от упражнений с мечом, а хватка – поистине чудовищной.

– Господин…

– Ну какой я господин? Просто Мадока, – перебил здоровяк и дыхнул в лицо винными парами. – Будущий оммёдзи школы Дзисин!

Почти каждое его слово было восклицанием, и у Кенты начала побаливать голова. Он улыбнулся и попробовал утихомирить нового знакомого.

– Я тоже иду поступать в школу оммёдо, но не в Дзисин, а в Кёкан. Я Кента, из рода Куматани.

– Будем друзьями, Кента-кун! – и Мадока сгреб его за плечи одной рукой в попытке обнять, но равновесие изменило ему, и юноша опасно покачнулся. Кенте пришлось удержать его на ногах, что было не так уж и просто.

– А я думаю, кто тут орет, как пьяная макака? – раздался со второго этажа насмешливый голос Мацумото. Он стоял наверху лестницы и с любопытством посматривал на них двоих. – Неужели ты уже нашел мне замену, Куматани-кун?

– Не говори ерунды, лучше помоги, – попросил Кента.

– Мое колено все еще не в порядке, едва ли я могу рисковать им, тягая такую тушу по ступеням.

– Сам ты ту… ша, – с запинкой ответил Мадока Джун и попытался выпрямиться, но тело уже не слушалось. – Ты вообще кто, девка или парень?

Хизаши гордо вскинул голову и, разворачиваясь, махнул рукой.

– Макака она макака и есть.

Кента тяжко вздохнул под весом Мадоки. Он не был толстым, скорее плотно сбитым, коренастым и плечистым, но пьяная неповоротливость увеличивала вес вдвое. На выручку поспешил хозяин, и, несмотря на протесты, они смогли довести юношу до комнаты. И едва он повалился на футон, как мгновенно захрапел.

– Благодарю вас, юный господин, – склонился в поклоне хозяин. – Танака Кадзуки перед вами в долгу.

– Я не сделал ничего такого.

– Вы гость и не обязаны вмешиваться. Это позор для меня.

Кента неловко улыбнулся.

– Просто забудем. Уверен, наутро этот человек извинится за доставленные вам неудобства.

– Вы съезжаете завтра?

– Все верно, – ответил Кента.

– Прошу вас, господин, задержитесь еще на одну ночь за счет заведения. Следующим вечером у нас будет фестиваль Блуждающих огней, многие специально приезжают, чтобы посмотреть на него.

Кента с сожалением покачал головой.

– Увы, я должен закончить то, ради чего покинул дом.

Танака не стал настаивать, и вскоре Кента снова был в их с Мацумото комнате, сам Хизаши еще не спал, а стоял возле раздвинутых оконных перегородок. Воздух, проникающий с улицы, был холодным, но таким приятно свежим и почему-то пах недавно выпавшим снегом.

– Фестиваль Ониби[17], – протянул Хизаши задумчиво. – Я о нем слышал. Мы много потеряем, если уйдем, не дождавшись начала.

– Тогда ты слышал, что я ответил господину Танаке.

– Слышал, но мне интересно, что ты ответишь мне.

Кента встал рядом, подставляя лицо прохладе. Рёкан был высоким, и отсюда над темными покрывалами крыш виднелся строгий силуэт горы Тэнсэй. Огни на ее склонах погасли, наверное, всех учеников уже отправили спать.

– Дзисин неспроста называется величайшей из трех великих, – издалека начал Хизаши. Достав веер, он раскрыл его и принялся медленно обмахиваться. Он был странным, этот Мацумото Хизаши, хотя бы еще и потому, что при входе в город его правый глаз стал обычным, карим, но длинная челка почти всегда прятала его в тени, будто стесняясь. Несложно было сообразить – в городе Мацумото скрывал свою сущность особенно тщательно, видимо, опасаясь опытных взглядов оммёдзи, наверняка нередко спускающихся со своей горы.

Одно только смущало Кенту – почему же тогда он так ясно видит сквозь его обманную личину?

Он потер запястье под двойной ниткой гладких агатовых бусин, совершенно перестав слушать, и от Хизаши это не укрылось.

– Твоя душа полна сомнений, друг мой, – сказал он, глядя сверху вниз, и его губы то и дело скрывались за белым полотном веера. – Не спорь, что лишний день на отдых и раздумья не помешает. Здесь есть почтовая станция, можешь отправить домой весточку, если переживаешь.

– Ты говорил про Дзисин, – напомнил Кента.

– Верно. Дзисин. Что ж, их девиз, как известно, звучит следующим образом: «Рука тверда – и меч не дрогнет». Люди обращаются к ним за помощью в разы чаще, чем в другие школы, потому как не доверяют Кёкан и трепещут перед Фусин. – Он усмехнулся и перевел взгляд на гору вдали. – Таким образом, дзисинцы больше экзорцисты, чем простые оммёдзи, а работы у экзорциста всегда хватит. Потому у них в таком почете меч и умение им владеть. Они – самураи среди оммёдзи.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – прямо спросил Кента. – Если пытаешься уговорить остаться и пойти в Дзисин, то это бесполезно. Я принял решение и не намерен его менять.

– Разумеется. Но ведь на фестиваль мы посмотрим, да?

Кента не удержался от улыбки.

– А ты никогда не сдаешься? – спросил он беззлобно.

Хизаши чуть приподнял уголки губ вместо ответа.

В итоге на следующее утро Кента вместо поисков скрытой дороги в школу Кёкан был вынужден с Мацумото Хизаши гулять по улицам и посещать различные лавки. Унизительное безденежье по первости заставляло злиться и спорить, но постепенно, ближе к обеду, он смог уговорить себя, что новая одежда – темно-серые хакама, зеленовато-коричневое, почти под цвет глаз, кимоно из тонкой, но теплой шерсти и накидка-хаори – куплена ему в долг, который он непременно отдаст. К тому же, насмотревшись на прохожих, Кента убедился в правоте своего спутника – даже простые лоточники здесь выглядели лучше.

Хизаши, напротив, в средствах не стеснялся и привел Кенту перекусить в идзакаю, где заказал много разнообразной и дорогой еды. Тут уж Кенте стало любопытно, и он ел не торопясь, вникая во вкусовые оттенки и пытаясь разобраться, как именно приготовлено то или иное блюдо. Ему нравилось помогать матери на кухне.

– Итак, – протянул Хизаши, опираясь подбородком о переплетенные в замок пальцы, – с чего же ты вдруг решил, что тебе нужно становиться учеником оммёдзи?

– Я вижу ёкаев, – просто сообщил Кента, без задней мысли, однако при взгляде на Хизаши сообразил, что мог его разозлить. Все же до сих пор оставалось загадкой, какие цели он преследует и кем на самом деле является. – И могу с ними общаться.

– Вот, значит, как. Это не настолько уж редкое явление, чтобы из-за него отправиться в такое дальнее путешествие, прости уж, не имея при этом никакой подготовки. Что же стало настоящей причиной?

Кента перестал есть и с сожалением отложил палочки.

– Не имеет значения. Это мое решение, и оно таково. Лучше скажи сам, откуда держишь путь? Вряд ли издалека, ведь твоя одежда выглядит новой, а обувь не подходит для дальней дороги. Ты говоришь, что тебя ограбили, но у тебя более чем достаточно денег. Что же разбойники тогда украли?

Хизаши довольно сощурился.

– Прекрасно! Ты идеально вписался бы в ряды Дзисин.

– Не начинай.

– Может, у меня украли нечто гораздо более ценное?

– Ты нес с собой императорскую яшму[18]? – пошутил Кента.

– Еще ценнее, – загадочно ответил Хизаши, и его глаза больше не сверкали ехидством, а губы не кривила улыбка.

Кента решил, что если не хочет сам говорить лишнего, то и спрашивать не стоит, поэтому вернулся к еде, полагая, что неприятные обоим темы закрыты.

– Там мой друг! – раздался зычный голос на всю идзакаю, и Кента втянул голову в плечи, но поздно. Зоркий глаз Мадоки Джуна его уже заприметил. – Не думал, что тебя будет так сложно отыскать!

Мадока подошел к их столику и без спроса плюхнулся на дзабутон.

– Так себе у тебя друзья, Куматани-кун, – заметил Хизаши и отодвинулся от Мадоки.

– А? – не понял тот. – Ты кто такой?

– Про манеры вообще молчу.

– Это Мацумото Хизаши, – поспешил представить Кента, – мы случайно встретились по пути и вместе пришли в город в поисках ночлега.

– Ах, да. Ты же собираешься к этим, – пренебрежительно махнул рукой Мадока и наклонился к Кенте. – А может, ну их? Давай со мной в Дзисин? Получим возможность снискать себе славу в веках.

– Мне не…

– Не нужна ему твоя слава, – перебил Хизаши надменно. – И к столу тебя не приглашали.

– Пока у меня есть монеты, я могу сесть, где мне вздумается!

– Тогда раз и у меня еще есть монеты, я приплачу хозяину, чтобы тебя отсюда вышвырнули, если уж из рёкана постеснялись.

Щеки Мадоки налились багрянцем. Кента понял, что спокойно продолжить обед уже не получится, и кашлянул.

– Прошу прощения, но если вы не прекратите ругаться, то доставите неудобство остальным посетителям.

Кента не знал, всегда ли тут собиралось столько людей, или причина в предстоящем фестивале, но в идзакае их было, что иголок на сосне. И если честно, шум стоял такой, что их пререкания едва ли кому-то могли помешать, даже вздумай эти двое перейти на крик.

– Прости, – буркнул Мадока и жестом подозвал разносчика.

Хизаши закатил глаза, но тоже не продолжил спор.

– Так вы остались посмотреть Ониби-мацури[19]? – полюбопытствовал Мадока, уплетая закуски. Вчера он едва на ногах стоял, а вот сегодня просто пылал энергией.

– Да, – кивнул Кента. – Один день ничего не решит.

– И правильно. Праздник каждый год устраивают в разные дни, говорят, это в Дзисин дают предсказание на нужную дату, и тогда гуляния длятся всю ночь.

– Почему Ониби? – спросил Кента.

– Есть легенда, – загадочно произнес Хизаши и покосился на их незваного соседа.

– Какая же? – обратился к нему Кента. – Расскажи, если знаешь.

Мадока пробормотал что-то вроде «да кому интересны эти ваши сказочки», но открыто не возразил, и Хизаши с достоинством продолжил:

– Есть легенда, что когда-то, еще до того, как оммёдзи построили на Тэнсэй свою школу, гора называлась по-другому. На ней поселился снежный демон, и едва ночи становились холоднее, как он спускался с горы и каждые семь ночей забирал людей из окрестных поселений, когда одного или двух, когда нападал на целые семьи. Вместе с ним с вершины Тэнсэй спускался плотный туман, который скрывал демона от человеческих глаз, и потому никто не мог ни увидеть его, ни изловить, ни спрятаться от него.

– Они не позвали оммёдзи? – удивился Мадока.

– Думается мне, – сказал Кента, – без школ отыскать помощь от зла простым людям было гораздо сложнее.

– Все так, – согласился Хизаши. – В те времена один талантливый оммёдзи брал не более трех учеников, чтобы передать знания и умения, но, как мне известно, не все они жили долго. К тому же такие оммёдзи предпочитали выбирать для себя очень труднодоступные места. Так что у бедных жителей этих краев, похоже, не было иного выбора, кроме как пойти с демоном на сделку.

– Возмутительно! – воскликнул Мадока. Хизаши бросил на него кислый взгляд, и тот неожиданно стушевался. – И что же было дальше?

– А дальше, чтобы усмирить аппетиты снежного демона, люди всех окрестных деревень стали выбирать по одной жертве каждые семь дней, а чтобы одна жертва перевесила многих, что демон мог забрать сам, она должна была быть добровольной.

Кента нахмурился. Он представить не мог, чтобы кто-то по своей воле отпускал друга, соседа или родственника на заклание. Поистине, то были темные времена.

– Так и повелось. Каждую седмицу кто-то расставался с жизнью ради других, уходил к подножию горы и исчезал в густом тумане. Что происходило с тем человеком, никому не ведомо. Только появился в одной деревне, на этом самом месте, герой. Был он, говорят, то ли монахом, то ли оммёдзи, то ли просто путешественником. Имени его не осталось, но он пошел на гору один в день, когда снежный демон восседал на своем ледяном троне, и тоже исчез в тумане. Однако в назначенный час демон не забрал жертву. И люди возликовали.

– Хорошая история, – обрадовался Кента.

– Хорошая. Да только еще не вся. Самое главное случилось после. Прошло еще семь дней, и гора затряслась. Осень едва наступила, и среди месяца нагатсуки вдруг повалил снег, разбушевалась метель, ветер свистел так, что казалось, это злые духи вырвались на волю и оглашают окрестности горестными воплями. Люди заперлись в домах, но ветер проникал в них, задувал огонь. А лишь становилось темно, как холод сковывал тела и заставлял смертельно напуганных крестьян выходить на улицу и собираться в толпу. И явился им снежный демон.

– Как же он выглядел? – не сдержал любопытства Мадока.

– Большой, страшный, синий, – принялся бесстрастно перечислять Хизаши, – в общем, почти как ты.

И, пока тот обдумывал услышанное, продолжил рассказ:

– Демон собрался разом пожрать всех людей, но тут метель стихла, землю покрыл густой туман, в котором вспыхнули вдруг множество блуждающих огней, и каждый из них был чьей-то загубленной раньше срока душой. А ярче всех горел один, и он вел за собой остальных. Ониби окружили крестьян и до самого утра не размыкали светящегося круга, защищая от яростного взгляда снежного демона. И наутро, не получив добычи, он скрылся на горе и, как говорят, вернулся в Ёми, ведь без поглощенных жизней демоны не могут долго существовать под всеведущим оком небожителей.

– Все равно хорошая история, – сказал Кента. – Мертвые спасли живых, хотя могли таить на них обиду. И тот неизвестный, что рискнул противостоять злу в одиночку, достоин уважения.

– Я согласен с Куматани, – присоединился Мадока. – Он настоящий герой.

– Он настоящий дурак, – возразил Хизаши. – Толку с его храбрости? Он никого не спас и себя загубил. А чтобы наконец восстать против демона, людям пришлось скормить ему половину своих соседей и ждать, когда они придут с того света их спасать. Красивая глупая сказочка для приезжих, повод подороже продать места в рёканах и лишнюю связку сувениров.

Кента хотел было возразить, но что-то во взгляде Хизаши остановило его. Какая-то озлобленная обида, на кого, не понятно, однако Кенте вдруг подумалось, что кем бы Мацумото ни оказался, он не мог быть по-настоящему злым, испытывая такие чувства. Истинное зло не имеет причин, оно просто приносит несчастья всем, до кого может дотянуться.

– И все равно тот человек герой, – заупрямился Мадока. – Ты ничего не понимаешь в геройстве.

– Да уж куда мне, – проворчал Хизаши и залпом допил остатки остывшего чая.

До вечера они почти не общались. Мацумото лежал на футоне и вроде бы дремал, завернувшись в теплое одеяло, несмотря на то, что настоял на жаровне. Кента вдосталь нагулялся днем и потому вынужденно терпел духоту излишне прогретого помещения. Он сидел и думал о разном: о том, что не может до конца доверять Мацумото, но и ни разу не заметил за ним злобы или желания навредить; думал о том, каковы же причины его навязчивого следования за Кентой; чего именно он хочет таким образом добиться. В мыслях всплывали отрывки разговоров, напевный рассказ за столом в идзакае, слова Хизаши, в которых сквозило разочарование. У Кенты не было близких друзей – ровесники в деревне относились к сыну мико[20] из храма уважительно, но в игры брали с неохотой, – и Хизаши стал первым в его новой жизни, кто проявлял к нему такой интерес, помогал, пусть и с неким умыслом. Глядя на него сейчас, Кента видел перед собой загадку, но она уже не пугала.

Но завтра они отправятся разными дорогами, и как бы Кента ни был тверд в своих словах и решениях, не мог не испытывать грусти от скорого расставания. И еще одно принялось терзать его, едва шум улиц остался далеко: если уж Мацумото ёкай, то почему ворота Кёкан так и показались им? Школа Сопереживания, по слухам, благоволила ёкаям, стало быть, причина не в Хизаши. Но…

Значит ли это, что там не желали видеть Кенту, и его сердце и намерения недостаточно чисты для них?

Хизаши перевернулся на другой бок, скорчившись под одеялом. Во сне он изредка вздрагивал, и когда Кенте стало видно его лицо, частично скрытое разметавшейся челкой, он заметил, как оно страдальчески кривится. Должно быть, это страшный сон.

Кента тихо подошел к задней перегородке и отодвинул ее, впуская свежий воздух. Вредно спать в духоте. Хизаши поежился и втянул ладони под одеяло, но вздрагивать перестал. Кента выглянул наружу. Если в прошлый вечер в городе светились редкие огни, то сегодня Ямаситу было не узнать! Вереницы разноцветных фонариков и флажков связывали извилистые улочки с площадью светящимися дорожками, люди будто перепутали день и ночь и уже собирались на праздник, неся с собой по своему собственному тётину[21]. Недавно господин Танака сказал, что особенностью Ониби-мацури было шествие с фонариками вокруг города с последующим ритуалом на площади, которым занимались оммёдзи из Дзисин, а позже запускали фонарики уже забавы ради и чтобы люди помнили, с чего все начиналось. Оттого самым большим спросом на ярмарке пользовались разнообразные фонари, бумажные и даже шелковые, расписанные диковинными животными, птицами и цветами, а порой и заклинаниями на удачу, здоровье и счастье в любви.

Одним словом, с высокой галереи город под куполом сгущающейся тьмы казался ожившей огненной сказкой.

– А еще оставаться не хотел.

Хизаши зашуршал за спиной, и его голос раздался совсем рядом.

– Можешь сказать, что оказался прав, – разрешил Кента, не обидевшись. – Это красиво.

– Ты не видел настоящей красоты.

– Ошибаешься, – ответил Кента и подумал о тонком силуэте матери, возносящей молитву в их маленьком скромном храме, и утренний свет, падающий на ее одежду и волосы с парой тонких поседевших прядей сквозь деревянную решетку окон под самым потолком. Но в этот раз сердце не сжалось от тоски, и Кента улыбнулся. Кажется, он привыкает к самостоятельности куда быстрее, чем сам от себя ожидал.

Уходя на праздник, они столкнулись с хозяином, Танакой, и тот едва заметил их, рассеянно извинившись. Кажется, он чувствовал себя дурно, но от предложения Кенты осмотреть его отказался. «Всего лишь сердце пошаливает», – отмахнулся он и ушел. Едва ли до утра кто-то вернется в рёкан.

– Он встревожен, – заметил Кента, когда они с Хизаши вышли на улицу. – Может, не стоит оставлять его одного?

– Он не один, есть работники, – возразил Хизаши. – К тому же ты забиваешь себе голову чужими заботами, а это вредно для течения ки.

– Ки?

– Только не говори, что даже этого не знаешь.

Хизаши неторопливо двинулся на звук музыки и неразборчивый гомон человеческих голосов. Фестиваль начался на закате, а основное его действие приходилось на поздний вечер и ночь. Сейчас же огни фонарей уже заменили свет солнца, и улицы заливало неровное красно-желтое сияние, отгоняющее тьму в самые укромные уголки. Небо казалось безумно черным, непрозрачным, оно будто поглощало любой свет, обволакивало город, еще более яркий на фоне тьмы по его краям. Кенте примерещилось, что все вокруг ненастоящее, и сам он – куколка, помещенная в клетку из расписной бумаги.

– Как бы объяснить понятнее? – меж тем рассказывал Хизаши. – В любом человеке есть особая энергия, она течет по невидимым глазу каналам-меридианам, пронзает каждый сун тела и является основой для постижения оммёдо. Если твоя ки сильна, она даст возможность видеть незримое, совершать невероятное. И напротив, если ки слаба и на ее пути встречаются заторы, то и здоровье будет слабо, и тело немощно, и разум ограничен. Но свою ки можно укрепить и развить тренировками, и верх развития ки – искусство оммёдо.

– Значит, моя ки сильна?

Хизаши прищурился и посмотрел на Кенту свысока.

– Не обольщайся. Она достаточно сильна, чтобы дать тебе шанс, но я не ощущаю ничего выдающегося.

Кента подумал и решил не обижаться. В конце концов, оценка настоящих оммёдзи важнее и веры ей больше.

– А твоя ки? Какая она?

– О! – как-то странно улыбнулся Хизаши. – Она многих бы заставила удивиться.

– А ты не особенно-то скромен.

– К чему скромность, когда все и так видно?

Кента пожал плечами и не стал ничего отвечать. Едва ли Мацумото догадывался, насколько Кенте «и так видно», но пока это никому не доставляло хлопот, все в порядке. Дурных людей тоже предостаточно, но никто не тычет в них пальцами на улице: «Смотрите, этот человек лжив, а тот жаден!» У каждого должен быть шанс показать, каков он на самом деле.

Площадь Ямаситы гудела растревоженным ульем: люди веселись, несмотря на поздний час, толкались у лотков с угощениями и различными товарами, выбирали самые красивые фонари из тех, что изготовили на конкурс, отовсюду звучала музыка, отбивали ритм барабаны, процессия с огнями и танцами заканчивала обходить город и скоро должна была вернуться в исходную точку. Кента не знал, куда смотреть в первую очередь, и потому застыл столбом на месте, вынуждая людей его обходить.

– В чем дело? – ехидно спросил Хизаши. – Уже хочешь вернуться и составить компанию Танаке?

– Нет! – воскликнул Кента. – Я просто немного растерялся.

– Смешной, – бросил Хизаши, отворачиваясь. Его высокая узкоплечая фигура в хаори с кленовыми листами, так подходящими сезону, едва не скрылась в толпе, и Кента кинулся следом и успел схватить за широкий рукав. Так, словно ребенок за матерью, он и пошел, глазея на изобилие товаров и закусок, которые готовили прямо тут, распространяя смесь манящих запахов.

– Идут, идут! – послышалось с разных сторон, и Кента, оглянувшись, увидел слепящее пятно, надвигающееся на них из темноты неосвещенной улицы. Или огни на ней погасили только что?

Он отпустил рукав Хизаши, и толпа разделила их.

Смолкла музыка, тревожно и редко разрывали тишину удары в огромные барабаны. Процессия двигалась по темной улице без песен и веселья – похожая на призрачное шествие. Мрачные фигуры женщин и мужчин ступали медленно, точно плыли по воздуху, фонарики в их руках покачивались, бросая отсветы на закрытые одинаковыми белыми масками лица.

Снова ударили в барабаны, процессия замерла на миг и продолжила свой скорбный путь, символизирующий ту страшную ночь, когда снежный демон приказал людям выйти из домов. Так гласила легенда, и Кента хорошо ее запомнил. Полностью поглощенный мистическим зрелищем, он смотрел, как медленно, рывками, будто преодолевая сопротивление, люди входят в круг света ярмарочной площади и идут сквозь нее, чтобы потом сплошной поток разбился на два и окружил собравшихся жителей светящимся кольцом. Кента оказался точно на пути молчаливой процессии, видел блеск чужих глаз в прорезях масок. Вместе со всеми он посторонился, не отрывая взгляда, пока не прошел последний из участников.

И лишь потом спохватился, а где же теперь искать Хизаши?

Он углубился в толпу, выискивая высокий хвост с красным шнурком. Мацумото как сквозь землю провалился, а тут еще вернулась музыка – флейта вплеталась в бодрый перебор струн бивы, – покров колдовского очарования был сорван, и возле лавок снова топтался народ, зазывали торговцы, выпрашивали сладости дети, молодежь собиралась компаниями ловить золотых рыбок или есть лапшу наперегонки. Кента подходил то к одному лотку, то к другому, и вот оказался возле лотка со сладостями, за которым стоял торговец в белой маске, а над прилавком горел фонарь с узором из цветков ликориса. Кроме засахаренных ягод и орехов, было тут столько всего, что рот мгновенно наполнился слюной. Кента смотрел на данго – палочки с тремя шариками из рисовой муки, политыми соусом, и представлял, насколько это должно быть вкусно, как приятно липнет к зубам чуть клейкое тесто, как пачкаются губы. Он даже прикинул в уме, сколько денег у него останется, если он купит себе один. Потом вспомнил о долге перед Хизаши за еду, жилье и одежду и загрустил.

Мимо прилавка проходила женщина с малышом лет четырех-пяти, и продавец окликнул ее.

– Госпожа! Госпожа, возьмите, – он протянул ей палочку с тремя рисовыми шариками. – Это подарок.

Она посмотрела на угощение с грустной улыбкой.

– Благодарю, но целитель запретил мне есть сладости из-за болей в желудке. В прежние времена я бы съела с десяток таких, но годы никого не щадят…

– Все равно возьмите. От одного ничего не случится, сегодня же праздник!

Торговец был настойчив, и женщина не стала больше отказываться, но отдала данго ребенку. Они уже почти прошли мимо, как малыш подергал ее за подол. Кента отвернулся, чтобы уйти, и услышал звонкий детский голосок совсем рядом:

– Бабушка, давай лучше угостим братика? Братик грустный. Может, у него тоже нет мамы?

Кента повернулся к ним, и женщина неловко улыбнулась ему и погладила внука по голове.

– Братик уже большой, наверное, он уже не любит сладкое.

Но малыш вырвался и подбежал к Кенте, чуть не запутавшись в коротких ножках. Схватил его за штанину и подергал. Кента присел на корточки и заглянул в большие невинные глаза.

– У меня есть мама, но она сейчас очень далеко.

Малыш серьезно насупился, став еще милее, что Кента не удержался и потрепал его по мягким волосам.

– Все равно не грусти! – мальчик сунул Кенте липкую от потекшего соуса палочку. И как бы Кента ни отнекивался, бабушка с внуком уже ушли, а он остался стоять с подаренным угощением. И казалось, сердце настолько переполнилось теплом, что могло осветить всю площадь безо всяких фонариков.

А вскоре нашелся и Хизаши. Он стоял на дальнем конце площади, сунув руки в рукава хаори, и хмурился. Кента надеялся застать его врасплох, но только приготовился внезапно возникнуть перед ним, как Хизаши тут же нашел его взглядом.

– Ты же не пытался сбежать? – сразу спросил он.

– Зачем? – не понял Кента.

– Просто так. – Хизаши перестал так сильно сдвигать брови и обратил внимание на данго. – Что это такое у тебя?

– Ты никогда не ел данго?

– Если спрашиваю, значит, не ел.

Кента с готовностью протянул ему палочку.

– Попробуй, это вкусно.

– Еще чего. Сам купил, сам и ешь.

– Я его не покупал, – и Кента рассказал, что с ним происходило после того, как в толпе их разделило друг с другом. Хизаши задумчиво поглядывал то на Кенту, то на данго, а потом наклонился и осторожно, будто боясь уколоться, придержал Кенту за запястье и зубами снял верхний шарик. Соус попал на щеку, и Хизаши, не замечая этого, сосредоточенно жевал, пока выражение его лица не изменилось с хмурого на довольное.

– И правда… весьма сносно, – сдержанно похвалил он. Кента потянулся к его щеке, чтобы убрать грязь, но Хизаши проворно отшатнулся.

– Стой спокойно.

– Что ты задумал?

– У тебя тут, – Кента показал на себе, – пятнышко.

Пока Хизаши тер щеку, Кента наблюдал за ним и думал, что не впервые замечает в нем холодное отношение к людям: господину Танаке, к Мадоке Джуну, да и сам Кента получал от него довольно едкие фразы. Но при всем этом Мацумото казался не злодеем под маской благодетели, а диким зверем, ждущим от чужаков только дурного, а оттого кусающим первым.

– Давай погуляем еще немного? – предложил Кента. – Я никогда не бывал на таких праздниках с кем-то.

– Я… тоже, – признался Хизаши с неохотой и тут же пояснил: – Но лишь потому, что мне вообще не особо интересны фестивали. Толкотня, шум…

Он передернул плечами, как бы показывая, насколько ему невыносимо неуютно и скучно здесь, но когда Кента начал водить его от одного прилавка к другому, поглядывал с интересом. Кента сразу его разгадал.

Данго быстро закончился, разделенный на двоих, и Хизаши купил им по кулечку золотистых жареных магари[22] из перемолотого риса и маленькие, но очень нежные и вкусные фудзуку[23] с кунжутом и сладким сиропом. Кента больше не отказывался – хотелось попробовать и увидеть как можно больше, а потом описать это в письме домой. Матушка должна знать, что у него все хорошо.

Загулялись до часа Быка. Уже отбили восемь ударов, знаменующих его середину, а шум и веселье и не думали смолкать. Скоро обещали конкурс тётинов, а пока участники готовились, простой народ скупал фонарики, чтобы после они защищали их дома весь следующий год, до нового Ониби-мацури.

– Давай хотя бы посмотрим? – Кента задержал Хизаши возле одного из прилавков. Ему приглянулся маленький фонарик, формой похожий на тыкву, с золочеными кисточками, желтая бумага расписана цветками лотоса.

– А толку? – лениво отозвался Мацумото. – У тебя и дома пока своего нет. Куда ты понесешь этот фонарь?

Кента грустно вздохнул. Жестокое напоминание отбило охоту глазеть, и он отошел от прилавка. Незаметно они с Хизаши добрались до темных улочек. Кента оглянулся, и ему показалось, что площадь с ее яркими огнями осталась где-то в другом мире, здесь же было невероятно тихо и темно, лишь впереди что-то едва заметно мерцало.

– Куда это мы попали? – спросил он. Хизаши достал веер и постучал им по раскрытой ладони.

– Не знаю.

– Вернемся?

Хизаши не ответил и пошел вперед. Кента не понимал, о чем он думает, поэтому решил за лучшее держаться вместе и догнал его возле источника мерцания. Вблизи оно переливалось оттенками синего, бросая на бледное сосредоточенное лицо Хизаши призрачные отблески, и было похоже на плотную кисею, чуть подрагивающую будто бы на ветру. Кента впервые видел такое явление и протянул руку, но получил болезненный удар веером по запястью.

– Будешь трогать все подряд, долго не проживешь, – отчитал его Хизаши. – Не видишь разве, это колдовство.

– Оммёдо?

– Я сказал оммёдо? Нет, я сказал, это колдовство, а значит, им может оказаться проклятие, чары ёкая или демона, да вообще что угодно.

– В деревне оммёдзи тоже считают колдунами.

– Главное, не говори это настоящим оммёдзи.

Мацумото поводил ладонью над мерцающей стеной, а потом просто шагнул вперед.

Кента и ахнуть не успел, как Хизаши отбросило назад, и гэта проскрежетали по булыжникам, которыми была вымощена улица.

– Да чтоб вас они побрали! – выругался Хизаши, вернув равновесие. – Это запечатывающий барьер, его наверняка создали с дурными намерениями, извратив суть оммёдо.

– А…

– Спросишь в Кёкан, если найдешь их, – перебил Хизаши. – Идем обратно, надо кое-что проверить.

Они поспешили по темной улочке к шумной площади. Однако чем ближе к ней подходили, тем мрачнее становились, потому что ни музыки, ни гомона слышно не было. И вот вместо веселья – тишина и пустота, вместо огоньков многочисленных фонарей – свет звезд. Кента выдохнул и увидел облачко пара.

– Где все? – задал он глупый вопрос. – Нет. Неправильно. Где мы?

Хизаши довольно покивал.

– Именно. Где мы? Точно не там, где были.

Они прошли немного вперед, и холод стало сложно не замечать. Кента поежился – казалось, пока их не было, наступила зима.

– Это как-то связано с барьером в конце той улицы?

– А сам как думаешь, Куматани-кун? – Хизаши резко обернулся и щелкнул веером. – Мне интересно послушать твои мысли.

Но Кента чувствовал, как озноб охватывает не только тело, но и разум, лишая возможности делать выводы. Еще недавно оживленный город будто бы… умер.

Кента испугался.

– Люди… – еле слышно фыркнул Хизаши, отворачиваясь. Здесь, в царстве темноты и тишины, его облик снова претерпел изменения, словно бы покров человечности истончился, и из-под него выглянул кто-то другой, кто-то опасный и непостижимый. И Кента остался с ним один на один.

– Стой здесь, а я пройдусь, – велел ему Мацумото, и его спина начала быстро отдаляться, пока Кента не сбросил странную подавленность.

– Я с тобой!

Если Хизаши и удивился, то этого было не заметить, потому как он так и не удосужился обернуться. Кента, тихо извинившись, снял с крючка тот самый лотосовый фонарик, но без огня внутри он был бесполезен, хоть и все так же красив. Кента уже собирался повесить его обратно, как в корпусе из раскрашенной бумаги вспыхнул синий огонек. Просачиваясь сквозь желтые стенки, он становился еще более жутким, потусторонним.

– Если собираешься ходить за мной по пятам, то не отставай, – позвал Хизаши, и Кента все же взял тётин с собой.

Поначалу синий свет смущал, но скоро стало понятно, что лучше так, чем в полной тьме: ни одно окно не светилось, ни один фонарик не рассеивал мрак, и лишь на перекрестках тусклая луна позволяла глазам увидеть хоть что-то. Хизаши, казалось, темнота не мешала, он уверенно шел куда-то, и Кента старался не мешкать, хотя так и тянуло остановиться, оглядеться. Обернуться. Ему чудился взгляд в спину, но он молчал, не желая показаться трусливым.

Все улицы рано или поздно заканчивались барьером, пройти сквозь который не удавалось ни Хизаши, ни Кенте. Не добившись ничего, они вернулись на площадь. Ветер колыхал потерявшие свой яркий цвет гирлянды из лент. Холодало, и в один момент Кента запрокинул голову и увидел, как с черного неба посыпались белые крошки.

– Снег…

Мацумото тоже посмотрел вверх и поморщился, когда ему в глаз залетела колючая снежинка.

– Если бы я верил во все бредовые легенды Ямато, то решил бы, что за нами идет снежный демон горы Тэнсэй, – сказал он.

– Но разве его не прогнали в Ёми?

– Его вообще не существовало, – ответил Хизаши. – Ты ребенок? Почему веришь всему подряд?

Кента слушал его с сомнением.

– А ты почему не веришь? Это было давно, а в древние времена происходило много чудес.

– Уж я-то знаю кое-что и о древности, и о чудесах. – Хизаши помотал головой, стряхивая с макушки белое крошево. – И эту историю не слышал никто во всей империи, кроме жителей этого города. Стало быть, они придумали ее сравнительно недавно, чтобы развлекать приезжих.

– В твоих словах есть смысл, – согласился Кента, – но ты можешь оказаться прав в той же мере, что и не прав.

Хизаши гордо отвернулся, показывая, насколько мысли Кенты глупы. А снегопад меж тем усиливался, скоро будет ничего не разглядеть во вьюге и ничего не услышать в свисте ветра. Странно только, что синий огонь в фонарике с лотосами горел все так же ярко и ровно, и ему нипочем был ни буран, ни сырость снегопада. Мацумото раздраженно взмахнул веером, и, к удивлению Кенты, буря вокруг него стихла, точно столкнулась с невидимым барьером. Правый глаз вспыхнул желтым, разрывая мрак, а потом Хизаши схватил Кенту за плечо и потянул прочь.

Кента не понимал, куда они движутся, но был рад, когда за ними захлопнулась дверь, и снег перестал колоть кожу и залеплять глаза. Хизаши отряхивался, зло бурча себе под нос.

– Где мы? – Кента огляделся, но место было ему не знакомо, просто чье-то жилище, темное и неуютное, а еще остывшее до такой степени, что не было разницы между тем, что по ту сторону стен и по эту.

– Заткнись, – шикнул на него Хизаши. – Нас кто-то преследует.

– Ты тоже заметил…

– Тс-с-с!..

Кента все-таки замолк и напряженно всмотрелся в слабо подсвеченный прямоугольник окна. За ним промелькнула тень, очень быстро, но в ней угадывались человеческие очертания. Ветер взвыл раненым зверем, и снова тень промелькнула за тонкой преградой из бумаги. Кента опомнился, попытался потушить фонарь, не смог и, стянув хаори, накрыл его тканью. Стало еще холоднее, но зато во мраке пустого дома их сложнее отыскать.

Хизаши раскрыл веер, как будто без него было мало ветра, и не сводил взгляда с двери. Вдруг та распахнулась ледяным порывом вьюги, внутрь ворвался рой мелких снежинок и был остановлен взмахом бумажного веера. Кента интуитивно встал за спиной Мацумото и ощутил тепло. Это было совершенно невозможно, но это было.

Сквозняк пронесся по помещению – и все стихло. С улицы просачивался морозный воздух, но ветер унялся, метель превратилась в легкий танец редких снежинок. Хаори соскользнуло с фонаря, и синий свет вновь озарил комнату.

– Оставь его тут, – велел Хизаши, и Кента не возразил.

Они тихо вышли из дома и выбрали направление наугад. У Кенты скопилось много вопросов, но он видел, что Хизаши о чем-то размышляет, и не хотел помешать. Где они? Что творится с погодой? Кто преследует их, и чей силуэт кружил за окном? У Кенты не находилось ни единого ответа.

Мацумото завернул за угол и остановился. Кента поравнялся с ним и увидел на земле синий фонарь с нарисованными цветками лотоса.

– Как это возможно? – вырвалось у него.

– Должно быть, мы в ловушке ёкая, – твердо произнес Хизаши и до хруста стиснул дощечки веера. – Узнаю, кто это…

Его переполняла ярость, и Кента чувствовал ее. Такой Мацумото Хизаши внушал тревогу, он выбивался из образа-обманки. Но если бы Кенту сейчас спросили, предпочел бы он остаться с ним или оказаться одному, не колеблясь, выбрал бы первое.

– Почему же именно мы? Или другие люди с фестиваля тоже пленены им?

– Плевать на других, – отмахнулся Хизаши. – Найдем его – найдем выход.

Кента даже не стал спрашивать, зачем бы какому-то ёкаю ловить их. Ясно зачем. Он потер замерзшие щеки ладонями и кивнул на фонарь.

– А с ним что делать?

– Что хочешь, то и делай.

Кента посмотрел на фонарь и решил взять с собой. Чутье подсказывало, что вздумай он пройти мимо, непременно вновь встретит его позже. Так к чему сопротивляться? Возможно, это что-то да значит, понять бы только что.

Они обошли почти весь город, благо он был небольшим, и обнаружили, что барьер накрывает не всю его площадь, а самый центр, остальное терялось за мерцающей голубоватой дымкой. Натыкаясь на нее раз за разом, Мацумото все больше мрачнел, а Кента все сильнее осознавал, с кем имеет дело. Какая бы причина ни толкнула Хизаши на притворство, какая бы сила ни позволила ему создать настолько достоверный образ, он не являлся человеком по сути. В какой-то момент Кента перестал разделять дрожь от холодного воздуха от дрожи, что вызывал в нем Мацумото.

Внезапно огонь в фонаре мигнул, и Кента насторожился.

– Мацумото-кун, – позвал он тихо. – Подожди.

Тот раздраженно обернулся.

– Что еще?

– Фонарь… – попытался объяснить Кента, но этого не потребовалось. Едва взгляд Хизаши скользнул Кенте за спину, как разноцветные глаза тревожно расширились.

– Давай-давай, – поторопил он. – Не стой на месте.

Они убегали, пусть этого и не было произнесено вслух. Хотелось спросить: «Разве ты не сам недавно говорил, что надо поймать ёкая?», но со спины накатывало гнетущее ощущение опасности, впивалось в затылок острыми ногтями, опаляло шею ледяным дыханием. Кента бы ни за что на свете не согласился сейчас развернуться и встретить это лицом к лицу.

Он не знал, что ёкаи могут быть такими страшными.

Очередная улица закончилась тупиком, но Хизаши потащил Кенту в узкий проулок между домами, и там они затаились. Кента постарался загородить свет фонаря собой, и, кажется, ему удалось. Что-то жуткое и темное пронеслось мимо, не нашло их и, издав тоскливый вздох, умчалось прочь. Дышать стало легче, но Хизаши не думал возвращаться, а без слов пошел дальше в темноту проулка, и вот они оба вышли с другой стороны.

– Какой же ёкай может творить подобное? – спросил Кента. Хизаши не ответил.

Они прошли мимо закрытых дверей мастерской, миновали вывеску овощной лавки. А потом Кента услышал всхлип.

Он замер, прислушиваясь.

– Тут кто-то есть.

– Ерунда, нет тут никого.

– Нет, я слышал. – Кента завертел головой, и вот снова откуда-то донесся сдавленный плач.

Кента нашел взглядом огромные плетеные корзины, повыше поднял фонарик – и увидел макушку и край цветочной заколки. Мацумото нехотя вернулся, но не помог, а встал в стороне, нетерпеливо пощелкивая веером.

– Выходи, мы тебя не обидим, – произнес Кента, осторожно подходя ближе к девушке. Она сильнее сжалась за корзинами и, когда Кента убрал хлипкую защиту, тоненько вскрикнула.

– Ты в порядке? – спросил он, протягивая руку. – Как ты здесь оказалась?

Девушка была совсем юна. Голубое косодэ испачкалось, длинные волосы спутались. Должно быть, она не боялась замерзнуть, но в этом странном месте кожа ее побледнела от холода и была ледяной на ощупь.

– Кто вы? – спросила она испуганно. – Где я? Куда все пропали? Где моя сестра?

Кенте нечего было ей сказать, и он бросил взгляд на Хизаши в поисках поддержки, однако он не спешил ее оказывать.

– Я… не знаю, где мы, – признался Кента. – Но мы с Мацумото-куном непременно во всем разберемся.

– Пф, – презрительно раздалось позади.

– Как твое имя?

– Умэко…

Она была немного похожа на девочку из его деревни. Ту самую девочку… И Кента просто не мог допустить, чтобы с Умэко что-то случилось, пока он рядом. Только какой от него прок? Он и сам зависел от Хизаши.

Они с Умэко присоединились к нему, и едва девушка успела открыть рот, чтобы поздороваться с Мацумото, как раздался громкий вопль, и кто-то выскочил прямо на них, вскинув над головой меч. Кента заслонил Умэко собой, а Хизаши, вместо того чтобы уклониться, взмахнул веером. Поднялся ветер, всколыхнувший тонкий слой снега, Кента закрыл лицо рукой, а когда снова посмотрел, на земле сидел Мадока Джун, а рядом валялась длинная палка, которую Кента с испугу принял за меч.

– Ты! – возмущенно воскликнул Хизаши.

– Как ты это сделал?! – Мадока растерянно хлопал ресницами. – Ты оммёдзи? А чего сразу не сказал?

Сам до конца не понимая почему, Кента пришел Мацумото на выручку, сказав:

– Поднимайся скорее, здесь небезопасно.

– Вы тоже это видели?

– Видели что?

– Огромная тень, которая появилась вместе с метелью. – Мадока подобрал палку и взвесил в руке. – Вот было бы у меня духовное оружие, я бы ее…

– Кого – ее? – спросил Хизаши, и Мадока замолчал.

– Эту… тень, – неуверенно ответил он.

– Давайте просто убежим? – захныкала Умэко, цепляясь за локоть Кенты. – Мне страшно!

Ветер закружил вокруг, теребя края одежд и путая волосы, редкие снежинки не могли сопротивляться его воле, и их сносило в сторону. Кента проследил за ними и увидел лишь темноту, в которой тонула улица. Но чем дольше он в нее вглядывался, тем менее неподвижной она ему казалась.

– Куда бежать? – спросил Мадока. – Я уже все обошел, некуда тут бежать.

– Тогда… тогда спрячемся. На фестивале много оммёдзи из Дзисин, они помогут.

– Я тоже скоро стану оммёдзи! Я не должен убегать от опасности!

Кента слушал их вполуха. Фонарик в его руке покачивался, синий огонь в нем успел стать привычным, но сейчас будто бы разгорелся ярче. Или это оттого, что становилось темнее?

Мацумото встал рядом, плечо к плечу.

– Если честно, я бы скормил их обоих, – равнодушно произнес он. – Стало бы тише и спокойнее.

Кента обернулся на него.

– Ты не можешь так говорить.

– Почему?

– Потому что люди не должны так думать о других людях, понимаешь?

Хизаши ответил не сразу, его взгляд потемнел, брови нахмурились, но проговорил он с улыбкой, пусть в ней и не было ничего светлого:

– Видно, ты знал не так уж много людей, Куматани-кун.

Голоса смолкли, кажется, Умэко снова плакала, а Мадока мялся, не зная, чем ее утешить. Отвлекшись ненадолго, Кента не сразу обратил внимание, что тьма впереди стала непроглядной и такой близкой – сделай шаг и войдешь в ее объятия.

Он отступил. Хизаши остался на месте.

– Смотри! – не удержался от вскрика Кента, когда огонь в его странном фонарике заметался в бумажном каркасе. Теперь стало понятно, что это предупреждение.

Чем бы оно ни было, оно снова приближалось.

Кента потянулся к Хизаши, но тот твердо стоял между ними и холодной тьмой, поэтому отошел к Мадоке и Умэко, которые пока не поняли, что происходит. Прятаться и бежать было поздно – что-то надвигалось, видело их, знало, что они рядом. Кента весь напрягся. Вот бы та ки, о которой рассказывал Хизаши, смогла их сейчас защитить, но сколько бы Кента ни искал в себе скрытые силы, они никак не находились. Он лишь самую малость отличался от бедняжки Умэко, у него не было даже палки, как у Мадоки, да и в его руках она не выглядела бы таким грозным оружием, как в сильных ладонях Джуна.

Кента был совершенно, абсолютно, полностью бесполезен.

Ветер пригнал из темноты узкой улицы сероватую от пыли поземку. Спина Хизаши мешала увидеть, что там происходило, его хаори, потускневшее в этом обезлюдевшем мире, трепетало крыльями бабочки. И как только Кента допустил мысль о том, что ничего не случится, Хизаши наклонился вперед, веер со свистом рассек нечто темное, будто сотканное из дыма или тумана, и его клочки пронеслись по обеим сторонам от жмущихся друг к другу людей. Кента моргнул – показалось, он разглядел жуткое лицо, несущееся ему навстречу, но видение длилось краткий миг. Хизаши обернулся и вдруг указал на них пальцем.

– Это твоя вина!

Кенте почудилось, что под ногами разверзлась пропасть, и он падает в нее со скоростью выпущенного из рогатки камня. Взгляд Хизаши обжигал огнем, и не сразу удалось понять, что направлен он был не на него.

– Моя? – Умэко отшатнулась. – Я ни в чем не виновата! Я ничего не сделала!

Она отпустила руку Мадоки и попятилась. Палец все так же указывал ей в грудь.

– Эй, полегче, – набычился Мадока. – В чем может быть виновата эта бедная девушка? Я скорее поверю, что это ты дел наворочал.

– Глупые люди, – с презрением процедил Хизаши. – Вы правда собираетесь становиться оммёдзи? Да вы не способны даже увидеть то, что смотрит прямо на вас.

Скулы и шея Мадоки покраснели от ярости, он так сильно сжал палку, что дерево хрустнуло под его пальцами.

– Да как ты смеешь так с нами разговаривать?! – прорычал он. – Чем таким ты лучше нас, а? Машешь тут веером, как девица какая. Был бы у тебя меч, я бы тебя еще послушал!

Хизаши перевел взгляд на Кенту, и щеки против воли вспыхнули.

– Я… – начал он, заикаясь. Стыдно было не только перед Мацумото, но и перед самим собой. – Я видел лицо в тумане. Женское лицо.

Хизаши молчал, и Кента набрал в грудь побольше воздуха и решился – если он сейчас просто перевалит решение на чужие плечи, весь его путь, вся его гордость, надежды матери не будут стоить и одного мона.

– Ёкаи коварны и принимают разные образы, но они материальны. Их не развеешь в дым. – Он немного осмелел и продолжил быстрее: – Думаю, это призрак или… Да, это наверняка злой дух. Он нас преследовал, вместе и по отдельности, но не нападал, как будто ему был нужен кто-то конкретный. Это… Должно быть, онрё?

Он все-таки засомневался под конец. Мстящие духи – то, о чем он лишь слышал, и первое, что пришло в голову.

Хизаши прищурился и еще немного помолчал, прежде чем сказать:

– Верно. Это онрё, известная тем, что не просто убивает своих обидчиков, но преследует их и изводит страхом. Кто-то из нас четверых жертва онрё.

– Так почему не ты? – спросил Мадока.

– Это случилось, лишь когда мы пришли в Ямаситу и попали в толпу. По-моему, все и так понятно. Тот, кто только что пришел, не может быть обидчиком онрё. Я и Куматани ни при чем.

– Э? – растерялся Мадока. – Тогда почему не я?

Хизаши все-таки закатил глаза, и ответить пришлось Кенте.

– Ты сказал, что собираешься поступать в Дзисин, выходит, ты тоже в городе человек новый и едва ли успел нанести кому-то смертельную обиду.

– Со мной-то все понятно, а вот он, – Мадока указал палкой на Мацумото, – может и лгать. Как хорошо ты его знаешь, а? Он не похож на честного человека.

Хизаши отвернулся и сделал вид, что обвинения его не касаются, даже веером начал обмахиваться так расслабленно, будто не вступал недавно в схватку с мстящим духом. Кента перевел взгляд на все еще красного Мадоку, а с него…

– Где Умэко?

Девушка исчезла, точнее убежала – ее маленькие следы то тут, то там проступали на не до конца сметенном снеге. Вот глупая! Кента мигом забыл об их споре и побежал за ней. Следы вскоре пропали, но где-то в лабиринте улочек слышалось отдаленное эхо торопливых шагов. В волнении Кента забыл фонарик, и стоило остановиться, как темнота навалилась со всех сторон, стало холодно и тревожно. Кента пробормотал молитву, которой в детстве научила его мама. Простые слова могли успокоить разве что малышей, но теплом отозвались в груди, и Кента пошел вперед без прежнего страха. Умэко была совсем юной, почти ребенок, одна, напуганная и несправедливо обвиненная. Кента обязан успокоить ее и защитить от нападок, ведь он верил, что она не повинна в их бедственном положении.

Но тогда кто же?

Вдруг ужас охватил все тело, и вместе с ним пришло понимание – это он. Он – жертва онрё, жертва несчастной Айко, забитой камнями, точно дикое животное за его слова. Если бы он просто мог тогда промолчать…

Руки опустились, и тьма вокруг зашевелилась, забурлила черной жижей. Поднялся ветер, засвистел под крышами тесно стоящих друг к другу домов. Кента на несколько мгновений прикрыл глаза, ощущая колкие укусы снежинок, а потом почувствовал взгляд. От него кожа покрывалась инеем, и смерзались внутренности. Злобный, выворачивающий, полный боли и осуждения взгляд. Кента решился встретить его и увидел перед собой изможденное лицо призрака, похожее на череп, обтянутый даже не кожей, а тончайшей хрупкой бумагой. Белесые глаза будто вытягивали душу, и Кента шагнул вперед, навстречу справедливому наказанию. Его не смущало, что в облике онрё не было ничего от знакомой ему с детства девочки, он видел лишь ее жуткую смерть. И свою вину.

А потом сквозь дымчатый силуэт, зависший перед ним, проступил Хизаши и синий фонарик в его руке. Что-то дрогнуло внутри, воспротивилось судьбе.

«Айко бы не стала такой. Она бы не ответила злом на зло».

Хизаши подбросил фонарик в воздух и рассек кромкой веера, будто это и не веер вовсе, а смертоносное оружие. Синее пламя вырвалось из бумажного плена и рассыпалось десятками искр, словно звезды из небесного ковша. Их мельтешение отвлекло онрё, и Кента рискнул – бросился к Хизаши, чудом проскочив мимо беснующегося духа. Хизаши цепко схватил его за запястье и притянул к себе, одновременно с этим что-то бормоча под нос. И как только Кента столкнулся с ним, все вокруг стихло и будто поблекло.

Мацумото замолчал и, выдохнув, отпустил руку Кенты.

– Ты идиот! – заявил он. – Если бы я знал, сколько бед с тобой хлебну, то…

Он не договорил и отвернулся.

– Онрё напала на меня, потому что я виноват, – сказал Кента уже не так уверенно.

– Все люди в чем-то виноваты, – отозвался Хизаши, – даже ты не исключение.

– Но…

– Но не в этом случае. Скажи, дух показался тебе странным?

– Странным? – Кента прежде не сталкивался с онрё и не знал, что в ней должно было натолкнуть на подобную мысль. – Я не уверен. Я… Хотя нет, ее глаза. Она слепа.

Мацумото хлопнул в ладоши с так неуместным сейчас весельем.

– Тогда все ясно. Онрё сильны, а эта сильна в десятки раз, но она не может преследовать свою жертву, не видя ее. Ее вело что-то другое.

Кента наконец успокоился достаточно, чтобы заметить – их всего двое.

– Где Мадока и Умэко?

– Дурень помчался спасать девчонку, – ответил Хизаши, – но забудь о них. Мы выяснили, что онрё нужен ты. Так что пока мы стоим без дела в защитном круге, подумай, пожалуйста, почему она перепутала свою жертву именно с тобой?

За пределами невидимого барьера в круговерти снежинок металась онрё. Злой дух был похож на полупрозрачную женщину с косматой седой головой и лицом мертвеца, ее руки длиннее, чем надо, а растопыренные пальцы венчались загнутыми когтями, ниже пояса ее тело истончалось в дым, как у всех юрэй. Она была страшной, это несомненно, но вместе с ужасом вызывала и жалость – именно так чувствовал Кента. Быть обиженной настолько, что даже в смерти не находить покоя. Преследуя обидчика, изводя его день за днем, разве не изводит она и саму себя тоже?

– Скажи, Мацумото-кун, ведь ты знаешь так много и, похоже, умеешь больше, чем я могу представить, можно ли освободить душу, ставшую онрё?

Хизаши посмотрел на него в изумлении, читавшемся на красивом лице.

– О чем ты думаешь вообще? Она способна только на месть, что ты собрался спасать?

– Но ведь так же было не всегда.

– Эта душа навеки очернила себя, переродилась в злого духа. Отбрось жалость, она не спасет тебе жизнь. А я еще могу.

– Почему ты не веришь, что я достоин ее мести? – спросил Кента. – Ты знаешь меня второй день.

– И что? Зато я знал ее, – он махнул веером в сторону онрё. – Едва ли вы когда-то встречались с мертвой дочкой Танаки.

– Господина Танаки? Хозяина рёкана? – ужаснулся Кента. – Но при чем здесь она?

– Вот это меня и беспокоит, – признался Мацумото. – Но отбросим это, пока не поймем, почему именно мы четверо. Мы с тобой были вместе почти весь праздник, но не пересекались с Мадокой и Умэко.

– Почти весь праздник, – согласился Кента и вдруг схватил Хизаши за плечо. – Почти!

Перед глазами пронеслись картинки расколовшего площадь на две части шествия горожан с фонариками, а следом – трогательная сцена возле лотка со сладостями. Женщина с внуком, угощение, принятое из детской ручонки. И разделенное с Хизаши.

– Это возможно, – согласился Мацумото, с поразительным равнодушием глядя, как слепая онрё пытается отыскать их, чувствует, но не видит, мечется бешеным зверем, рвет когтями воздух. Поймав случайно ее белоглазый взгляд, Кента едва не дрогнул.

Если бы не Мацумото Хизаши… Строки из предсказания старьевщика впрямь говорили об их встрече. Горькая сладость. Может, это именно то, что чувствовал Кента, – как хорошо, что он встретил того, кто станет ему другом и поможет в трудную минуту, но так печально, что между ними уже встала стена из тайн и недомолвок.

Хизаши не спешил объяснять свои догадки, Кента боялся спросить. И тут еще одна тень вылетела прямо на онрё, потрясая палкой. Кента сразу узнал Мадоку, и ноги стали ватными.

– Что он делает?!

– Дает нам шанс, – ответил Хизаши и вышел из круга, но только Кента сделал шаг вслед за ним, обернулся и толкнул ладонью в грудь. – Ты остаешься.

– Если я прав, ты тоже ел то данго!

– И что? Может, я особенный?

В улыбке, растянувшей его тонкие губы в холодную, пугающую гримасу, крылся ответ. Кента замер в паре сунов от слабо светящейся черты барьера.

– Будь осторожен.

Взмыли вверх подхваченные ветром полы сливового хаори. Мацумото закружил в странном танце, и Кента готов был поклясться, что раскрытый веер в его руке оставляет за собой мерцающий след. Это и есть ки? Кента стыдился своей слабости, того, что вынужден прятаться, пока кто-то рискует за него жизнями. Хизаши заставил онрё взвыть от ярости и боли, ее слепой взгляд нашел его, но что-то не давало злому духу приблизиться. Вот Хизаши прижал два пальца к губам и, застыв на месте, зашептал заклинание. Теперь Кенте многое стало понятно, но многое еще больше запуталось.

Прогнав сомнения, он все-таки вышел из круга.

Онрё вскинула голову, почувствовав его. Тело вмиг наполнилось тяжестью, но Кента не отступил. Его придавливало к земле чувством вины, сожаления и печали, они превратились в нити, что привязали его к мстящему духу. И все же Кента собирался бороться если не с ней, то хотя бы с самим собой.

Мацумото широко развел руки, и онрё забилась, будто пойманная в силки.

И в тот же миг все вокруг наполнилось ярким светом и шумом, словно кто-то вспорол кокон, в который они были завернуты все это время. Кента прикрыл глаза рукой, а когда снова смог видеть, обнаружил, что их окружили люди в одинаковой черно-красной одежде, у всех за пояс были заткнуты мечи, а напротив выставленных ладоней зависли бумажные полоски талисманов-офуда. То, что поначалу звучало неразборчивым шумом, оказалось словами заклинания, и несколько голосов сливались в один.

Они были на площади, словно и не плутали по городу, и все оставалось прежним, кроме одного – призрачной фигуры онрё, окутанной черным дымом. Мацумото не было, и Кента принялся искать его взглядом, но нашел лишь Мадоку и жмущуюся к нему заплаканную Умэко.

– Разойдитесь! В сторону! – раздался отчаянный крик, и толпа испуганных зрителей расступилась, выпуская на открытое пространство седого мужчину, в котором Кента узнал хозяина рёкана, господина Танаку. Он со стоном упал на колени и протянул руки к плененному духу.

– Тэруко! Как же так, Тэруко!..

Он безутешно заплакал, но никто ничего не понял, наверное, кроме Кенты. Он хотел было подойти к Танаке и успокоить, но за ним возникли двое дзисинцев и приставили мечи к его шее. Он не сопротивлялся, только безмолвно протягивал руки к тому, что когда-то было душой его дочери.

– Я не хотел так, – услышал Кента тихий голос. – Я не знал, что так будет…

Вокруг онрё собралось кольцо из вспыхнувших золотистым светом талисманов, оно сжималось и сжималось, пока не превратило злой дух в дымчатую сферу с потрескивающими в ней багровыми искрами-молниями. Один из оммёдзи вышел вперед, и сфера приземлилась ему на ладонь, после чего оказалась в тканевом мешочке с вышивкой в виде двух сражающихся тигров – гербом Дзисин.

– Вы трое, – высокий неприветливый оммёдзи ткнул в Кенту и Мадоку с девушкой ножнами, – не покидайте город пока. С вами был кто-то еще?

– Был… – начал Мадока, но Кента решительно его перебил:

– Было темно и страшно, – сказал он, – но мы больше никого не повстречали.

Мадоке хватило сообразительности не разоблачать его обман, а Умэко при виде родных, кинувшихся к ней сквозь оцепление Дзисин, казалось, вообще позабыла обо всем на свете от облегчения. Кента смотрел строгому дзисинцу в глаза и ждал, когда тот поймет, что его обманывают, но к нему подошел товарищ и мягко тронул за локоть.

– Сакурада, идем. Оставь детей в покое, ты их пугаешь.

Ножны опустились, и Кента украдкой перевел дух.

– Хорошо, – кивнул названный Сакурадой. – Празднуйте дальше.

Однако даже с уходом оммёдзи веселье не вернулось на площадь. Может, людям, живущим под боком у величайшей школы оммёдо и экзорцизма, и не в новинку такие зрелища, Кенту оно выбило из колеи. Он положил ладонь на бешено стучащее сердце и спросил себя: зачем он солгал?

Потому что Хизаши не хотел, чтобы о нем узнали.

Потому что он помогал Кенте, хотя не обязан.

Потому что у него есть тайна, и Кента по себе знал, что она наверняка печальна.

– Эй, Куматани! – услышал он голос Мадоки Джуна и поспешил прочь. В рёкан. Туда, где, он верил, еще успеет увидеть Мацумото Хизаши.

По комнате гулял сквозняк, жаровни давно растеряли свое тепло, и о недавней духоте напоминал лишь легкий запах тлеющих углей. Оба футона были убраны, и казалось, здесь никогда никто не останавливался.

Кента тяжело дышал после долгого бега, и шум дыхания был единственным звуком, что нарушал тишину. Мацумото ушел, оставил наедине с его вопросами, унося с собой свои секреты. Кента так и стоял на пороге, не входя внутрь, но и не зная, куда пойти дальше, как что-то холодное коснулось лопаток и надавило, толкая вперед.

– Если собрался войти, входи, – проворчал за спиной голос Мацумото. – Я не змея, чтобы проскользнуть мимо тебя.

Кента посторонился, и Хизаши внес в комнату поднос с дымящимся чайником и двумя чашками. Поставил на стол и обернулся.

– Так и будешь стоять?

– Я не сказал оммёдзи, что ты был с нами, – зачем-то сразу сообщил Кента. Хизаши перекинул волосы с плеча за спину и невозмутимо ответил:

– Лгать нехорошо, ты же в курсе?

– Если бы я сказал правду, они бы… – начал Кента, но наткнулся на насмешливый взгляд Хизаши.

– Вот ты смешной, – фыркнул он. – Еще скажи, решил защитить меня от Дзисин. Только вот мне защита не нужна, все равно завтра я сам приду к ним, чтобы стать их учеником. Забыл?

Кента почувствовал себя глупо: не говоря прямо, что не хотел дать оммёдзи узнать, что Хизаши – ёкай, он и правда как будто нес околесицу. Мацумото верил, что отлично скрывает свою суть, и в этом даже было что-то милое.

– Почему ты улыбаешься? – насторожился Хизаши.

– Просто так. Рад, что все закончилось. Только я не понимаю, как так вышло, что онрё ослепла и преследовала тех, кто отведал данго из той лавки с фестиваля. Если, конечно, все именно так.

– Вот ты мне и скажи. Будущий ученик оммёдзи должен уметь разбираться в людях.

Кента стушевался под его немигающим взглядом. В городе, среди множества людей, в Мацумото все реже проступали нечеловеческие черты, вероятно, он становился еще осторожнее и осмотрительнее. Так все-таки кто же он? С кем Кента разделил один зонт в дождливый месяц хризантем?

– Ты много путешествовал, должно быть, можешь дать мне несколько уроков, – сказал Кента и остался доволен тем, как удачно вывернулся из положения. Пальцы Хизаши чуть дрогнули, всколыхнув поверхность чая в чашке.

– Тогда давай начнем с начала, – предложил он. – Но перед этим не будешь ли ты так добр развести огонь? Холодно.

Кента подчинился и пока возился с угольями, Хизаши неторопливо рассуждал вслух:

– У Танаки была дочь, Тэруко. Когда я наведывался сюда прежде, она была замужем за юношей из семьи зажиточных торговцев и родила ему сына, но продолжала помогать отцу в рёкане. Но вот прошло совсем немного времени, и мы узнаем, что Тэруко мертва. Полагаю, отец ее был безутешен. Я прав?

Кента на миг прервал свое занятие – раздувание огня круглым веером – и обернулся.

– Да, ты прав. Смерть ребенка очень огорчает родителей.

– Я тоже так подумал. Тогда дальше все могло быть следующим образом: Танака настолько впал в отчаяние, что решил наказать тех, кого винил в смерти своей дочери. Но что-то вышло из-под контроля, и онрё потеряла своих истинных жертв.

– Но почему тогда не предположить, что онрё появилась сама собой, обидевшись на тех, из-за кого погибла?

– Я думал об этом. Меня смутила ее слепота. Онрё – злые духи, они не страдают человеческими недугами, а Тэруко, насколько я помню, не жаловалась на зрение при жизни.

Кента задумчиво помахивал веером, сидя на коленях возле жаровни. Мацумото Хизаши говорил складно, а знаний, чтобы усомниться в его правоте, у Кенты не хватало, да и в своем умении разбираться в людях он тоже с некоторых пор разочаровался. Однако же ему не хотелось верить, что Танака способен на такую изощренную месть.

– Вина семьи мужа была доказана? Отчего умерла Тэруко? – спросил он.

– Не знаю. Насколько мне известно, большинству людей плевать на справедливость, у каждого она исключительно своя. Если Танака верил, что та семья свела Тэруко в могилу, то никто бы его не разубедил.

Кента посмотрел на пышущие жаром угли и горько усмехнулся. Да, он знал, что убежденные в чем-то люди не способны услышать голос разума. И именно поэтому он решил больше никогда не винить кого-то до тех пор, пока груз доказательств не заставит его.

– Горе и правда может сделать человека глупцом, – сказал он тихо. – Но злодеем? Господин Танака не показался мне таким.

– Ты слишком наивен.

– Тогда скажи, как простой человек, владелец рёкана, смог сделать из своей мертвой дочери онрё и заставить ее охотиться на людей?

– Ты же сам говорил о тех сладостях…

– А если я ошибся?

Их взгляды встретились, и Кента быстро отвел свой в сторону, не хотел, чтобы Хизаши еще больше разочаровался в нем.

– Ты не ошибся!

Этот голос принадлежал не Мацумото.

Седзи распахнулись с громким шорохом, и на пороге комнаты возник запыхавшийся Мадока Джун.

– Куматани-кун, ты просто невероятен! – воскликнул он и, войдя, тут уже рухнул на дзабутон напротив Хизаши. – Я поговорил кое с кем из Дзисин. Танака не стал ждать допроса в стенах школы и признался во всем на месте. Хотите узнать подробности?

Хизаши скривился, но промолчал, а Кента пересел поближе, хотел было предложить гостю принести чистую чашку, но тот схватил чайник и опрокинул его содержимое в себя прямо так, из носика. Лицо Мацумото при этом стало еще кислее.

– Светлые ками, где воспитали эту мартышку? – проворчал он.

– Ты!..

Кента замахал руками, останавливая очередную перепалку.

– Нам очень интересно, расскажи, что ты узнал?

Мадока приосанился и, кашлянув и вытерев губы тыльной стороной ладони, важно начал:

– Вот что я слышал собственными ушами после того, как вы оба сбежали. Танака признался, что это он натравил онрё на обидчиков его дочери. Якобы, семья мужа дурно с ней обходилась, а после и вовсе затравила до смерти. Семья у них богатая, вот, думал Танака, они и откупились. И вот однажды пришел к нему человечек один, по виду бродячий гадатель, и говорит, мол, если хочешь отомстить за дочку, есть способ. И научил его, как призвать онрё и обмануть ее – вместо того, кого она ненавидит, подсунуть ей другого.

– И как же? – вкрадчиво поинтересовался Хизаши.

– А кто знает? – пожал широкими плечами Мадока. – Это уж Дзисин точно оставит в секрете. Только вот не сказано было Танаке, что онрё эта будет – его собственная дочь. Представляете? Я даже не слышал никогда, чтобы такое случалось.

Кента перевел вопросительный взгляд на Мацумото, и тот пояснил:

– Онрё становятся души несправедливо обиженных, кто не смог расстаться со своей обидой и переродился в злого духа. Сам.

– А из Тэруко злого духа сделали, – встрял Мадока. – Вот и ищут того гадателя, что способ подсказал. Да только найди его теперь.

Он снова припал к почти опустевшему чайнику. Хизаши задумчиво смотрел в стену, а Кента думал о том, как жестоко поступили с несчастной мертвой Тэруко.

– Но подождите, – вдруг осенило его. – Среди нас четверых не было никого из семьи мужа Тэруко. Или это Умэко?

– Умэко из другой семьи, – ответил Мадока.

– Неужели все-таки то данго? – сам у себя спросил Кента.

– Данго? – оживился Мадока. – Лоточник в маске подарил мне один.

– У него был фонарь с ликорисами?

– Верно. Я еще подумал, дурной он, что ли, совсем?

– Та женщина с внуком, – торопливо заговорил Кента, – тоже получили от него угощение бесплатно, но женщина сказала, что больше не ест сладкое, хотя раньше, похоже, очень любила. Она отдала данго внуку, а он – мне.

– Получается, ты спас внука господина Танаки, – заметил Хизаши.

– Это вышло случайно, – отмахнулся Кента и тут представил, что было бы, попадись онрё не они с Хизаши, а беззащитный маленький мальчик. Мацумото хитро сощурился.

– Что? Больше не считаешь Танаку невинным?

– Дело не только в этом. Угостив тебя, я подверг твою жизнь опасности. Прости.

– Прибереги свое красноречие до Кёкан, там оно пригодится тебе больше.

В словах Хизаши Кенте почудилась насмешка. Он больше не был так непоколебимо уверен в своем выборе, и это начало мучить его, потому и в каждом слове и жесте Мацумото он видел намек. Он больше не уговаривал и не соблазнял – он будто ждал, когда взрастут посеянные им семена.

– Я взял угощение у торговца в маске, тебе его отдал ребенок, а Мацумото разделил его с тобой, – призадумался Мадока, – возможно, Умэко тоже получила данго от того же человека. То есть мы все оказались в ловушке онрё по этой причине. Тогда почему она желала смерти именно Куматани?

До слов Мадоки Кенте не приходило в голову придавать этому значение, ведь он с самого начала ощущал себя виновным, а сейчас тоже задумался – и впрямь, почему?

– Едва ли мы узнаем, – пожал плечами Мацумото и скосил глаза на Джуна. – Если ты все сказал, то уходи. Время позднее, мы устали.

– Вы поселились вместе? – удивился Мадока. – Куматани, он же не присосался к твоему кошельку?

Хизаши хмыкнул, а Кента мучительно покраснел.

– Нет! Я… мы…

– Не суй нос в чужие дела и комнаты, – посоветовал Хизаши и указал веером на дверь, – целее будет.

– Увидимся утром, Куматани-кун, – махнул рукой на прощание Мадока и все-таки ушел. Хизаши с облегчением откинулся назад, упершись ладонью в пол. Он действительно казался усталым и немного задумчивым. От тепла жаровни его бледная кожа чуть порозовела, но хаори он так и не снял.

Кента достал футоны и разложил. Взгляд Мацумото преследовал его, будто в ожидании продолжения, но Кенте нечего было ему сказать.

Или было?

– Что, интересно, теперь будет с господином Танакой? – спросил он у Хизаши, закончив возиться с постелью.

– Он совершил преступление, дело передадут в департамент оммёдо в столице. Работа школ экзорцизма в том, чтобы уберечь людей от зла, но злыми людьми занимаются другие люди.

– И тебе совсем все равно?

Хизаши лег под одеяло и какое-то время вертелся, пока не устроился на боку, лицом к Кенте, подтянув колени в груди. Казалось, он так и не ответит, но все же он сказал:

– Да. Советую и тебе забыть.

Он закрыл глаза, но Кента смотрел на него в полумраке и видел, что тот еще не заснул. Захотелось все рассказать – и обо всем расспросить. Заглянуть ему в душу. У всего на свете она есть, так почему бы ей не быть у Хизаши?

Они молча лежали, приближался час Тигра, хотя Кенте мнилось, что вся ночь уже прошла. Он тихонько спросил:

– Хизаши? Хизаши, а что это был за синий фонарик, что преследовал нас?

Под одеялом завозились, и сиплый голос откуда-то из-под него ответил:

– Может, чудо?

Кента удивился, но стоило повторить это мысленно, как вспомнился рассказ о снежном демоне с горы Тэнсэй и огоньках-душах, появившихся спасти заколдованных жителей. И Кента улыбнулся.

– Может, и правда чудо.

Он проснулся довольно поздно, неожиданно отдохнувший и полный решимости.

Мацумото еще спал, странно извернувшись на футоне и высунув одну ногу из-под одеяла. Кента всмотрелся в его лицо и заметил, как быстро и нервно двигаются зрачки под опущенными веками. Хизаши снился сон, и едва ли он был приятным. Может, сейчас он видел то, о чем предпочел бы забыть.

– Кто же ты такой, Хизаши, и почему скрываешься?

Мацумото спал и не слышал ничего, Кента поправил край его одеяла, ненароком коснувшись лежащей поверх ледяной руки.

Скоро им предстоит расстаться, подумалось Кенте. За два дня он увидел и узнал больше, чем когда бы то ни было, познакомился с разными людьми, избежал опасности и испытал разочарование, спас ребенка и был спасен сам. Спасен ёкаем.

«Что тебе ближе – сила, разум или чувства?» – спросил старик Исао. Кенте мнилось, он сразу определился с ответом, но то были сила Дзисин, разум Фусин и чувства Кёкан. А что его собственные чувства, его собственные силы и его разум? Кента собрал вещи – ровно те, с которыми пришел, оставив подарки Хизаши, – и снова посмотрел на своего случайного попутчика.

Случайного ли?

Мацумото Хизаши открыл глаза, один ярко-желтый, другой карий.

– Я пойду с тобой в Дзисин, – сказал Кента, не дав ему и рта раскрыть. – Я понял, почему онрё преследовала именно меня. – Он замолчал и, решившись, быстро выпалил: – Потому что я виноват. Я очень виноват. Должно быть, она это чувствовала.

«Я совершил ошибку, о которой сильно сожалею, и у меня не было шанса ее исправить, – вот что он на самом деле хотел сказать. – Я не знаю твоих целей, не знаю, почему ты делаешь то, что делаешь. Но если кто-то укажет на тебя пальцем и скажет: “Он виноват”, я хочу быть рядом. Я хочу исправить хоть что-то».

Хизаши молча смотрел на него, словно по глазам мог прочитать все его сокровенные мысли. А если бы и мог, может, это бы все упростило.

– А выглядишь так, будто собираешься обратно в глухую деревню, – наконец произнес Хизаши. – Переоденься.

– Нет. Следующей одеждой, которую я надену, будет форма Дзисин.

Уходя из рёкана, они столкнулись с женщиной, и в ней Кента узнал госпожу с фестиваля. Увидев Кенту, она едва не упала перед ним на колени и так благодарила за спасение внука, что стало неловко. А под конец еще и сунула кошель с монетами. Кента не хотел брать, но Хизаши перехватил деньги со словами: «Долг погашен». После Кента задался мыслью, откуда она вообще узнала о связи Кенты со случившимся, но ответ нашелся быстро – на улице все передавали из уст в уста изрядно приукрашенную версию того, что они втроем вчера обсуждали перед сном. Не иначе Мадока проболтался, а там уже слух было не остановить. И пусть в лицо их никто не узнавал, Кента чувствовал себя неуютно, пока они не вышли на дорогу, ведущую в гору.

– Уверен? – спросил Хизаши. – Тут еще не поздно повернуть назад.

– Уверен, – ответил Кента и не солгал. – Я выбирал по идеалам школы, но сегодня понял, что могу принести в них свои.

– Что ж, – странно усмехнулся Хизаши, – будет интересно на это посмотреть.

Дорога пошла вверх, и вот впереди показались одинокие красные тории с симэнавой под нижней перекладиной. На ней же висела табличка с крупными иероглифами: «Дзисин».

Уверенность.

Кента прошел под ториями и, обернувшись, посмотрел на Мацумото. Его лицо застыло, а взгляд сиял предвкушением. Кента на мгновение допустил мысль, что может пожалеть об этом, но протянул руку.

– Ну же, идем, – позвал он.

Хизаши медленно и осторожно сделал шаг и, оказавшись на территории школы Дзисин, замер в нерешительности. Миг, второй, третий – и на его лице расцвела улыбка.

– Наконец-то! – сказал он. – Я здесь.

Учида Юдай проснулся так резко, будто не спал вовсе, и мгновение спустя уже сидел на футоне, совершенно собранный и с ясной головой. В доме, полном чужих людей, оммёдзи с их особым восприятием было непросто, но опасность он почувствовал сразу. А потом заметил, что Мацумото Хизаши так и не вернулся, хотя время уже близилось к часу Дракона. Не иначе, как усталость после утомительной дороги заставила Юдая так задержаться в постели, обычно он поднимался еще раньше, чтобы начать день с тренировки и медитации, а вот остальные мирно спали.

– Вставайте, – тихо, но властно произнес он, и первым откликнулся Сасаки Арата из школы Кёкан. Его взгляд еще выражал непонимание, но оно быстро сменилось настороженностью. Мадока Джун из Дзисин проснулся последним и, заметив пустоту на месте Мацумото, выругался:

– Они его забери! Все-таки сбежал, скотина!

Учида же не сомневался, что это не так. Было странно защищать Мацумото, однако чутье подсказывало – все гораздо хуже, чем банальное предательство.

И тут в комнату без предупреждения вошла шаманка.

– Уходим, живо!

Их взгляды с Учидой встретились, и они поняли друг друга без лишних слов. Кто-то окружал рёкан с недобрыми намерениями.

– Их много, – прислушавшись к себе, сказал Сасаки. – Больше нас.

– Я закрою вас ненадолго, – решила Чиёко. – Просто сидите и не шевелитесь, лучше даже не дышите. Кто знает, насколько сильны наши враги, но едва ли среди них есть итако.

Юдай кивнул.

– Так и поступим.

– Доверимся девчонке? – возмутился Мадока. – Мы, трое оммёдзи, собираемся прятаться за ее спиной?

Чиёко хотела возразить, и Юдай ее опередил:

– Она шаманка, не стоит недооценивать ее силы.

Он и правда так думал. Чиёко защитила их с Мацумото от черного оммёдзи, без нее они бы не продвинулись так далеко, хотя слова Мадоки тоже были ему понятны. Сложно не делать поспешных выводов – у него с Мацумото точно не получилось, – но сейчас Учида готов был поступиться гордостью и доверить их жизни этой итако. Он видел в ней огонь, когда-то едва не погасший в нем самом. Тогда отец едва не поплатился за грех, им не совершенный, а дом перестал быть родным, и такая простая, такая человеческая поддержка Кенты придала сил. Если ради уплаты долга придется встать за спину женщине, Учида это сделает без колебаний. Сейчас они все стараются ради Кенты, каждый по своим причинам.

И он верил каждому из них.

Трое юношей сели к стене, подальше от выхода, а Чиёко напротив него, и приготовилась ждать. Они не видели, что она сделала и как, но ощутили холод, растекшийся в воздухе и заставивший тела покрыться мурашками. Казалось, нечто невидимое и враждебное витает рядом с ними, заглядывает в лицо, касается леденящим дыханием смерти. Юдай плотно сжал губы и не дрогнул, когда сёдзи грубо распахнули и на пороге возникли мужчины, одетые как бедняки, а не оммёдзи, но в них ощущалась энергия ки. Рядом еле слышно скрипнул зубами Мадока, Сасаки не шевелился и будто бы впрямь не дышал.

– Где люди, что поселились здесь? – потребовал ответа один из чужаков. – Лучше говори честно, иначе…

Чиёко сжалась под его взглядом и подняла руку, чтобы закрыться широким рукавом косодэ.

– Господин, прошу, пощадите! – воскликнула она так испуганно, что невольно вызвала жалость даже у Юдая. – Я ничего не знаю!

– Но хозяин видел, что ты пришла с ними.

– Так и есть, они заставили меня, – пожаловалась Чиёко и заплакала. Жалобный скулеж действовал на нервы. – Сказали, что если я не пойду с ними, то убьют меня и мою семью. Я просто слабая девушка, господин. Пощадите!

И она распласталась по татами в низком подобострастном поклоне.

Учида лишь сильнее сжал губы и принялся про себя повторять мантры. Хотелось вскочить и порубить негодяев на куски, но они договорились не вмешиваться, и он кипел от гнева и ничего не мог поделать.

Один из мужчин подошел к Чиёко и за руку вздернул ее, такую маленькую и хрупкую, вверх, к своему лицу.

– Лучше бы тебе не врать, – сказал он и отпустил ее. Девушка упала на пол и сжалась в комочек, волосы выбились из-под ленты и рассыпались вокруг нее. – Обыщите тут все! Хозяин не простит ошибки!

В этот момент стало ясно – это не люди Дзисин. Кто бы ни послал их, он не гнушался связываться с таким отребьем. И тут, как некстати, пошевелился Мадока. Юдай приготовился к сражению, но вдруг что-то невидимое метнулось вперед, проскользнуло мимо Чиёко и, вылетев в коридор, наделало там шума. Это сработало, и их пока оставили в покое. Чиёко медленно распрямилась и, не поднимаясь с колен, задвинула сёдзи.

В тот же миг ледяное давление схлынуло, и Юдай втянул полную грудь теплого воздуха с легким привкусом масла и гари.

– Они ушли? – спросил Сасаки несмело, имея в виду вовсе не живых людей. Чиёко повернулась к ним с таким злым лицом, что дрогнули все, в том числе Учида, хотя ни за что бы себе не признались.

– Нельзя здесь больше оставаться, – решил он. – Рано или поздно они поймут, что мы не покидали здания.

Нечетким прозрачным силуэтом вернулась кицунэ и, став видимой, ткнулась хозяину мордой в ладонь. Сасаки погладил ее меж вздрагивающих ушей.

– Аканэ-сан почуяла след Мацумото, – озвучил он то, что остальные услышать не могли.

– Отлично! – Мадока ударил кулаком по раскрытой ладони. – Догоним его и…

Лишь Чиёко продолжала хмуриться. Юдай обратил на это внимание и спросил:

– В чем дело, итако?

Она дернула плечом, будто отгоняя его вопрос, как назойливое насекомое. Иногда сложно было помнить, что она не обычная девушка, которой не пристало таскаться по разбитым дорогам в компании четверых мужчин, но в такие моменты, как сейчас, она вызывала у Юдая отчасти уважение, отчасти отторжение.