Старость аксолотля бесплатное чтение

Апо

В день апокалипсиса, до того как обрушились небеса, они всей компанией договорились пойти на обед в торговый центр, и Гжесь остался жив – если остался – лишь потому, что у соседки сверху раздолбанная стиральная машина разбила стену ванной, залила выдранную проводку, и полетели пробки по всему стояку.

Гжесь, со времен техникума считавшийся в доме мастером на все руки, застрял там до четырех, а потом предпочел поехать на работу, чтобы, несмотря на выходной, доделать оставшееся со вчерашнего дня.

В отделе IT, то есть в подвале, было прохладнее всего. Презик любил спуститься сюда после особо напряженного дня и выпить кофе со льдом, прижавшись виском к холодному корпусу серверного шкафа.

Войдя, Гжесь опустил на глаза черные очки. Презик приподнял левое веко.

– Не думай, будто я тебя не вижу.

– Это я вас не вижу, шеф, – он споткнулся о пучок кабелей. – Fuck!

– Ты вообще ничего не видишь. Ты что, с трубочистами подрался?

– Ха-ха.

– Иди умойся.

Гжесь в самом деле был весь в тавоте и прочей гидравлической смазке. Когда он вернулся из туалета, в серверной царило уже совершенно другое настроение: босс, засучив рукава, орал по-английски в мобильник, Ритка стучала по клавиатуре бокового терминала в темпе обезумевшего джазмена, а Боцек, Юзек и Татарин стояли, разинув рты, и таращились на мониторы с открытыми новостными каналами, польскими и мировыми.

– Что такое?

– Армагеддон, вашу мать, – выдохнула Ритка, не поднимая головы.

Никто ничего не хотел объяснять, всех будто оглушило. Гжесь зашел на gazeta.pl и прочитал написанный жирными красными буквами заголовок: КОНЕЦ ВСЕМУ?! НЕЙТРОННАЯ ВОЛНА В ВАРШАВЕ В 19:54. Затем gazeta.pl сменилась ошибкой 404.

– Что еще за «нейтронная волна»?

– Погугли, болван.

Все гуглили. Википедия зависла. На мировых сервисах он нашел объяснения для дилетантов: нейтронная бомба убивает с помощью так называемых быстрых нейтронов, а не самой ударной волны; здания и оборудование остаются нетронутыми, зато погибает органическая материя – что на данный момент выглядело наиболее четким диагнозом катастрофы.

В случае нейтронных бомб речь, однако, идет о небольшом радиусе действия и промежутке в несколько десятков часов от облучения до смерти. А тут людей поджаривало практически мгновенно, уличные камеры из азиатских мегаполисов показывали тысячи прохожих, скошенных почти на месте, аллеи трупов, над которыми лишь ветер нес рекламные листовки и мусор.

Татарин был по образованию физиком-ядерщиком, наверняка должен знать.

– Как такое вообще возможно?

– Невозможно! – простонал бледный Татарин. – Атмосфера гасит излучение.

– Не гасит.

– Должна! Даже при реакции синтеза, при энергии нейтронов в четырнадцать мега, лишь немногие из них дошли бы до поверхности Земли.

– Мега?

– Мегаэлектронвольт. Дальше уже релятивистские скорости, не знаю, сука, с нейтронной звезды прилетело или еще откуда.

– То есть идет откуда-то сверху?

– Но, как сам видишь, не с Солнца.

Если бы вдруг Солнце так припекло, в Польше уже никого не осталось бы в живых. Она находилась в дневном полушарии, сейчас было шестнадцать часов сорок одна минута семнадцать секунд. Гжесь покрутил планету на флеш-симуляции «Би-би-си». Волна ударила от 123 градусов западной долготы до 57 восточной, примерно в плоскости эклиптики, и двигалась в соответствии с вращением Земли, то есть на запад. До гибели оставалось три часа тринадцать минут.

Разве что если волна до этого погаснет, столь же неожиданно и необъяснимо, как появилась.

Гжесь начал гуглить о шахтерах и экипажах подводных лодок. Не должны ли массы земли и воды защитить органическую материю? А может, он спутал нейтроны с нейтрино?

– Но они умирают не от облучения. Скорее в них как бы свернулся белок.

– Небесная микроволновка?

– Тогда точно так же должен плавиться пластик. Или нет?

– Кто-то вообще это измеряет?

– Автоматы. Нужно удаленно добраться до лабораторного оборудования за меридианом смерти, перехватить управление датчиками, скачать данные через спутники.

Все посмотрели на Ритку.

– Отвалите, господа, – вежливо попросила она, сгорбившись над клавиатурой. – Иначе мне не сосредоточиться.

Гжесь ощутил все признаки клинического раздвоения личности: через несколько часов он умрет, и вместе с тем смотрит на себя со стороны, будто на человечка из городка лего – ручка вверх, ручка вниз, головка вправо, посадить его, поставить, поменять кубики.

Он вышел из IT-отдела.

На верхних этажах царила совершенно иная атмосфера. Большинство сотрудников, еще не уехавших домой, столпились у экранов с новостями и комментировали ужасающие картины, прихлебывая кофе или пиво; самым заметным проявлением стресса здесь было нервное хихиканье старшей секретарши. Главный бухгалтер поспешно продавал акции азиатских компаний, а юридический отдел подсчитывал суммы компенсаций за разорванные вследствие массовой смерти клиентов и субподрядчиков контракты. Ну да, подумал Гжесь, всем же очевидно, что этот голливудский Армагеддон невозможен в реале.

На доске объявлений писали фломастером ставки, на каком меридиане остановится смертоносное излучение.

Взяв из автомата «сникерс» и банку колы, Гжесь вернулся в подвалы IT – и тут же утратил всяческую надежду.

Презик сидел по-турецки в углу возле мусорной корзины и отчаянно рыдал в смартфон. Боцек залогинился в свою ММО[2] и со спринтерской скоростью мчался через безлюдные подземелья. «По крайней мере, пройду последний уровень». Татарин же заперся в туалете и издавал оттуда звуки родом из ужастика о пожирателях мозгов.

Часы над дверью отсчитывали секунды. Было семнадцать часов восемнадцать минут.

Гжесь выпил колу, съел батончик – и сахар в крови вновь склеил воедино его сознание. Гжесь вернулся в реал.

Он позвонил Данке – занято. Позвонил брату – занято. Позвонил отцу – и в это мгновение заблокировалась мобильная сеть.

Юзек покачивался на пятках и бился головой о крышку кондиционера.

– Не верю сука не верю не верю.

Ритка закончила стучать по клавиатуре и теперь сидела молча, скрестив руки на груди, с лицом разочарованной ведьмы.

Гжесь присел рядом.

– Ну что?

– Идем напьемся.

– Что там у тебя?

– Я зашла на китайские спутники. Качаю данные прямо с «Го Цзя Хан Тянь Цзюй»[3].

– Вся Азия поджарилась, Азия и кусок Америки, прямой эфир с камер «Си-эн-эн» и «Аль-Джазиры».

– Я хотела скачать сырые данные о дельте интенсивности излучения, по мере вращения Земли.

– И что с этой интенсивностью? Уменьшается?

– Она скачкообразно росла первые двенадцать секунд, а потом график плоский как стол.

– Что это, черт побери? Сверхновая?

– Сверхновая припекла бы на всех долготах. Anyway[4]. Идем напьемся.

Она сидела, прикусив губу и все больше мрачнея.

Гжесь толкнул ее локтем.

– Все будет хорошо.

– Что ты несешь?!

– Мы все погибнем в одну и ту же долю секунды, – прошептал он ей на ухо.

Она вздрогнула, будто он хлестнул ее бичом. И тут же вздохнула, моргнула, бледно улыбнулась – и успокоилась.

Они перешли в кухню заварить себе чай.

– Я знала, что нечто такое случится, – дуя в чашку, Ритка задумчиво поглядывала в угол между стеной и потолком. – Человечеству не может настолько везти, чтобы не получить в конце концов кувалдой по башке.

Закончился сахар. Гжесь поискал в шкафчике, за холодильником и под раковиной, наконец заглянул в кладовку.

– Видела?

– Что?

– Те ящики.

Он вытащил в коридор фирменные коробки, еще с пенопластовыми вставками внутри, будто подготовленные для отправки по рекламации. Под ними громоздились старые «энвидии»[5] и «реалтеки»[6].

– Шеф запихал.

InSoul3. На боках коробок, под логотипом производителя, виднелись улыбающиеся рожицы игроков, чьи хрустальные мозги взрывались фонтанами планет, спутников, звезд, галактик.

Гжесь и Ритка молча переглянулись.

То была одна из новейших фич для Xbox'ов и персоналок. Сперва она активно рекламировалась (в эту технологию вложили сотни миллионов), но вскоре начались протесты со стороны разнообразных религиозных, политических и медицинских движений, а также обществ защиты прав потребителей. В итоге компании, собиравшиеся заработать на приложениях и играх, пошли на попятную, и аппаратура по большей части лежала, никем не используемая. А потом в сеть утекли исходные коды, и любители начали дописывать разные странные неавторизованные модификации, в том числе функции mind copy & paste, предназначенные для генерации максимально достоверного поведения ботов-аватаров.

Фирма купила на распродаже самую дорогую промышленную версию, с приложениями для клиник и университетов, с наивысшей на тот момент разрешающей способностью сканирования. После очередной аферы с утечками к конкурентам Презик несколько месяцев носился с идеей использования IS3 как универсального детектора лжи. Потом вмешались юристы, и идея босса провалилась. Остались коробки с фирменно запечатанными комплектами, запихнутые грудой в угол подвала IT. Их постепенно выставляли на «Аллегро»[7], откуда их вылавливали за полцены доморощенные искусники нейрософта[8].

Гжесь разодрал пленку, достал комплекты. На голову надевалось нечто вроде резиновой шапочки, к компу же требовалось подключить несколько карт с выделенными процессорами, которые были толще новейших графических карт 3D; одни системы охлаждения весили по полкило.

Пока Гжесь со всем этим возился. Ритка читала инструкцию.

– Куча работы с конфигурацией.

Он взглянул на часы.

– Успеешь?

Ритка пожала плечами.

– Запускай, и посмотрим.

Они выбрали машину Татарина, который к этому времени уже наверняка утопился в толчке. Гжесь залез под железо, переключая порты и проверяя кабели, а Ритка на своем терминале скачивала любительские приложения для InSoul3. Существовали целые форумы, википедии и категории торрентов, посвященные нейрософту. Тем временем скорость передачи падала с каждой минутой.

Через два часа конфигурация подошла к концу, диагностика дала зеленый свет ОЗУ и процессорам.

За ними наблюдал сидевший у стены Боцек, уже основательно обдолбавшийся марихуаной[9].

– Я в это играл. Крутая штука.

Гжесь вылез из гущи вентиляторов и кабелей, отряхивая штаны.

– Это не игра, у нас есть читы для полного сканирования.

Боцек подошел к ним, покачал на пальце гарнитуру[10], еще пахнущую фабричной новизной; с шапочки сыпался тальк.

– Но это же просто игрушка, вы же понимаете, что всего никак не считать, то есть до каждого атома мозговой коры?

– А откуда ты знаешь, сколько надо считать? Может, как раз этого и хватит? С тем же успехом ты мог бы требовать сканирования кварков и струн.

Боцек глубже затянулся косяком.

– Хотите? – он пыхнул дымом. – «Кандагар Блад». В самый раз для апокалипсиса.

– Я не стану жечь себе нейроны в последний час.

– Что за травка!.. С таким позитивным настроем перед концом света на все насрать. Даже на него.

Речь шла о боссе, который кружил по зданию с таким отчаянием во взгляде, что даже самые истеричные, увидев его, застывали как вкопанные. Теперь он вернулся в IT. Развязав галстук, наматывал его на стиснутый кулак, туда и обратно, с такой силой, будто это был боксерский бандаж для схватки с Тайсоном.

Ритка и Гжесь бросили монету.

– Решка.

– Давай.

Ритка села за клавиатуру, Гжесь выбрал сканер IS3.

Боцек угостил Презика превратившимся в микроскопический окурок косяком. Презик лишь сплюнул. У него трещали зубы и кости ладони.

Гжесь надел шапочку. Ритка откалибровала скан; Гжесь снял шапочку, и они снова проверили конфигурацию. Все так же зеленый.

– Оно сообщило тебе, сколько приблизительно времени займет полное сканирование?

– Черт его знает, этот аддон[11] потом перехватывает управление и проводит повторные сканирования, пока не извлечет из твоей башки все, что ему требуется.

– А ты не можешь вывести среднее из истории прежних пользователей? Чтобы ты сама тоже успела скопироваться. Чье это творение?

– Студентов из Карабаха, команда «Уралочка». Хочешь почитать?

– Без гугл-переводчика? Спасибо.

На новостных экранах погибали Афины, уличные камеры у кафе и достопримечательностей показывали туристов, которые падали на мостовую, как от солнечного удара, под величественно-невозмутимыми руинами из камня и кирпича.

– А вы не хотите, шеф?

– Да на что мне, сука, ваши аватары, я и так тут сдохну!

– Но дух, дух переживет.

– Какой, блин, дух, сам ты дух, а ну, вали отсюда, это мои игрушки!

И Презик бросился к ним, намереваясь пинками прогнать из подвала.

Гжесь стукнул его по башке старым ультрабуком «Леново», и шеф рухнул без чувств.

– Компьютеры правят миром.

– True[12].

– Давай, Ритка.

Гжесь натянул шапочку, Ритка нажала ENTER, и понеслось.

1К ПостАпо

Под двухэтажным биллбордом с плакатом «Трансформеров 9» Майкла Бэя, посреди безлюдного торгового района Токио, два мангашных сексбота наносили друг другу боксерские удары по полимерным физиономиям.

Гжесь, как раз в этот момент потерявший левую ногу, плюнул Проводом[13] будто старый снайпер, лежа плашмя на крыше киоска на другой стороне улицы. Он попал в цель, фарадей раскрылся по плану, и секунду спустя оба сексбота рухнули как подкошенные. Гжесь подпрыгнул было от радости, но снова забыл, где он и кто он, и свалился сквозь картонную крышу внутрь будки, вместе с Плевательницей и кабелем заземления. Гжесь ходил по Гиндзе[14] в облике «СтарТрупера»[15] от «Михара Ясухиро»[16] весом в полтонны.

Пинганув через спутник подтверждение для альянса[17], он поковылял свернуть Провод, и тут на него, угрожая затоптать, обрушилось стадо плюшевых мишек.

Присев и опираясь на бронированные кулаки, он переждал первую и вторую волну ириготи[18]. Когда поднялся, на асфальте и под грудами старого мусора валялись, подрагивая, одиночные игрушки, будто рыбы, выброшенные на берег приливом. Не только мишки, но также собачки, кошечки, покемоны, драконы, разные фантастические и мифические чудища с абсурдно большими глазами.

Возвращаясь вприпрыжку от выключенных сексботов, из которых он извлек процы, собираясь утром отвезти к себе весь добытый хард[19], Гжесь снова потерял равновесие на одной ноге и с грохотом рухнул под столб, с которого свисала кисть толстых кабелей.

Теперь он мог обмениваться взглядами с ириготи почти на одном уровне. Растоптанный Тоторо сонно моргнул «СтарТруперу», протягивая лапку. Гжесь отмахнулся от плюшевой игрушки, но та, дергаясь, неуклюже поползла к нему.

Он даже не успел опомниться, как Тоторо, мишка и Хелло-Китти прильнули к его титановой груди.

Встав, он похромал дальше, опираясь на Плевательницу. Оглянувшись, увидел, что игрушки ползут следом.

У него не было ноги, так что сбежать он не мог.

– Только меня не задушите.

Ириготи не знают ни польского, ни английского. Лишь бледнеющие огни ночного Токио ответили ему своим миганием-морзянкой. Был 847 день ПостАпо, и перед Гжесем открывалась очередная вечность.

В мастерских подземного гаража под сорокаэтажным небоскребом «Айко» Гжесь трудился над запасной конечностью.

Запчасти для высококлассного «Михара Ясухиро» были в дефиците, а еще большей редкостью являлись умения, позволявшие эти запчасти использовать. Токийские трансформеры «Роял Альянса»[20] при необходимости обращались именно к Гжесю, и он порой ощущал себя мастером на все руки для половины мира. Лишний хард был своего рода платой за услугу. У стен и на стеллажах Гжесь собрал сотни запчастей для роботов, от мелких до крупных.

На дисках у него имелись терабайты схем и руководств пользователя, а на бумаге – толстые, как Библия, каталоги urban hardware[21], с отдельными разделами для разновидностей мехов: домашних, уличных, промышленных, медицинских, муниципальных, военных, развлекательных, воздушных и подводных. Незаметно, страница за страницей, они сменялись дронами, которые, в свою очередь, плавно переходили в стационарный хард и Маттернет – Internet of Matter, бессерверную сеть вездесущих микропроцессоров, основанную на RFID[22], инфракрасном излучении и NFC[23].

В предшествовавшее Погибели десятилетие в эту отрасль вбухали миллиарды долларов. Безработица росла, а тем временем очередные корпорации переориентировались с живых сотрудников на роботов; общество старело, и для опеки над стариками также требовались отряды чутких и терпеливых автоматов вместо биологических детей и внуков; ну и солдат-мех, даже если обходится в целое состояние, ничего не стоит в опросах общественного мнения, когда гибнет на поле боя.

Еще десять-пятнадцать лет, и этих утилитарных роботов на радиоуправляемых поводках в мире были бы миллионы. Погибель, однако, нанесла удар в самом начале тенденции, не дав ей развиться.

Если бы он мог позвонить в какой-нибудь центр обслуживания мехов!.. Все эти каталоги, по сути, являлись каталогами прототипов и демонстрационных моделей. Японские справочники Гжесь все еще не мог прочитать, а они интересовали его больше всего.

В клетке Фарадея[24] в глубине мастерской Гжесь держал трех полностью комплектных сексботов, одного медикуса[25] и «майского жука»[26].

Ириготи не приближались к клетке, сбившись в кучку в углу и наблюдая за Гжесем, будто перепуганные щенки.

– Мне вас не починить, – повторял он им, прекрасно зная, что они его не понимают. – Я не программист. Могу только собрать воедино руки и ноги.

Программисты за годы до Погибели достигли такой степени единения с Цифрой, что стали полностью независимы от «железа», вследствие чего возник отдельный клан IT-специалистов, главное занятие которых заключалось в том, чтобы ползать под столами и стойками, храня в голосе бесценные знания о том, какой кабель воткнуть в какой слот, и какие карты под какими радиаторами лучше всего тянут.

Гжесь был IT-подвалом тех, кто работал в IT-подвалах.

Через USB с двойным фильтром он подключился к ноутбуку, подсоединенному к спутниковой антенне на крыше здания «Айко». «Королевские» как раз актуализировали на своей странице границы влияния в Большом Токио и цвета алертов на энергетических линиях с электростанций в Токаи[27] и Хамаоке[28]. Серверная JPX[29] в «Нихонбаси Кабуто-тё»[30], где работал процессинг большинства королевских трансформеров в Токио, светилась зеленым. В баре «Тюо[31] Акатётин[32]» в Кёбаси[33] счетчик посещаемости стоял на семи трансформерах.

Гжесь провел все тесты новой ноги, сделал несколько приседаний, вздохнул и махнул плюшкам.

– Ну, идите к папочке. Как-нибудь соберу вас в единое целое.

Несмело пискнув, те еще шире раскрыли большие, как в комиксах, глаза.

А все началось с того, что Гжесь сам себя собрал в единое целое.

Он вылез в реал во Владивостоке. Российские сети – публичные, частные, военные, правительственные и коммерческие – столь чудесным образом переплетены, что лишь от стечения обстоятельств зависит, застрянешь ли там на века в слепой кишке выделенного сервера, или угодишь прямо на виртуальную автостраду, ведущую в ФСБ[34] или Пентагон.

Гжесь же оказался погребен заживо. Когда он очнулся, у него не было ни чувств, ни тела – лишь инстинкты и границы боли. Он метался в этом карцере целую вечность – то есть четыре с половиной минуты, – прежде чем нашел щель шириной в бит и через местный Маттернет вошел в муниципальную сеть камер видеонаблюдения. Поглядев на усеянные трупами мертвые улицы, он впал в депрессию, замедлившись до ста тиков[35] в секунду.

Лишь когда сдохли четыре дисковых раздела и перегрелись процессоры во владивостокском центре «Газпрома», у Гжеся вновь включился инстинкт самосохранения, и он, взяв себя в руки, вырвался из апатии.

Он перекинул себя на машины Тихоокеанского государственного медицинского университета. Там забрал в исключительное пользование резервное питание (в больнице имелся топливный генератор, включавшийся с уровня администратора сети). И при двух гигагерцах к Гжесю вернулось любопытство.

Кто выжил? Что с его родными и знакомыми? Что со всем миром?

На тех владивостокских серверах он сидел потому, что именно так себя распределил в день Апокалипсиса. Копия Гжеся номер один должна была крутиться на машинах фирмы в Варшаве, так же как и первый бэкап; потом был еще один в Гугле, потом – бэкап в облаке, и лишь затем четвертый, владивостокский. У последнего не оказалось выхода на спутники и в широкую сеть, и это его спасло.

Через сотни глаз камер видеонаблюдения он высмотрел сегвеи[36] в ремонтной мастерской на набережной Амурского залива. Некоторые были приспособлены для автоматизированного патрулирования улиц местными охранными фирмами, и у них, по идее, имелись какие-то радиовходы; впрочем, они являлись частью Маттернета с его десятками конкурирующих протоколов интернета вещей. Предполагалось, что теоретически они должны оставаться на постоянной связи с окружением. На практике же Internet of Matter выглядел совершенно иначе. Гжесю приходилось постоянно объяснять клиентам, почему их умный дом вовсе не такой уж умный, почему холодильник не в состоянии договориться с духовкой, а ключи все теряются и теряются, несмотря на три RFID-метки в каждом.

После получаса довольно-таки неуклюжих попыток ему удалось хакнуть одну такую двухколесную машинку. Он покатался на ней туда-сюда, посмотрел с уровня улиц на мертвый холодный город, взглянул с бульваров на волнующуюся воду… И снова на Гжеся нахлынула тяжкая грусть.

Вернувшись в мастерскую, он вломился в несколько ремонтных машин, приделал к сегвею лапу-манипулятор и более мощный передатчик и, собрав себя таким образом воедино, отправился на поиски действующего интернет-терминала. Мыслей о том, что может не работать сам интернет, Гжесь вообще не допускал.

На улице Адмирала Фокина он включился в слалом между хаотично припаркованными автомобилями, бетонными клумбами и высохшими трупами людей и птиц. Заметив в витрине магазина справа какое-то движение, повернул камеру, и это, естественно, оказалось его собственное движение – сегвея, то есть Гжеся.

Гжесь посмотрел на свое отражение, подумал: «Валл-И», и покатился дальше, а в нейрофайлах карабахского мода InSoul3 выплеснулись терабайты фрейдовских ассоциаций.

Заглядывая во встречавшиеся по пути помещения, он видел компьютеры, мониторы, клавиатуры, животворный кислород. Проблема заключалась в архитектуре города, не приспособленной для инвалидных колясок, а значит, и для сегвея.

В конце концов он просто вынул планшет из руки женщины, высохшей в анорексичную мумию на парковой скамейке под раскидистым трупом дерева.

Планшет работал, но Гжесю никак не удавалось справиться с сенсорным экраном, имея в распоряжении лишь твердый угловатый захват своей единственной конечности; впрочем, экран мог ощущать лишь изменения электростатики.

Он ломал себе голову (отсутствующую), покачиваясь на двух колесах и водя камерой по улице-моргу. Владелица планшета, азиатка в джинсах и футболке с изображением какой-то голливудской звезды, таращилась пустыми глазами в лишенное птиц, дыма и смога небо. Порыв ветра прилепил к ее голове пластиковый пакет, и казалось, будто женщина задыхается, тщетно ловя ртом воздух под пленкой.

Гжесь оторвал от руки мумии указательный палец и воспользовался им для управления планшетом.

Система показала семнадцать сетей, две открытые. Гжесь вошел в ту, где был самый мощный сигнал.

Стартовой страницей браузера, естественно, оказалась страница Гугла. Когда загрузился ее адрес, Гжесь почти почувствовал, как к глазам подступают слезы (слез не было, как и глаз, но чувство никуда не делось).

Почти как возвращение на родину, как вид крыш родного города или знакомый с детства запах хлеба – он готов был пасть на колени и целовать святую землю Гугла.

Ощущение длилось лишь долю секунды, пока он не заметил остальное. На главной странице поисковика виднелась графика с мангашными роботами, заматывавшими свои квадратные головы жестью и фольгой. KEEP YOUR MINDS CLOSED![37] Он нажал на нее кончиком пальца трупа. Открылся APOCALYPSE FAQ.

Первый пункт FAQ: ни при каких обстоятельствах не подключай к интернету машину, на которой идет твой процессинг!

Далее шли перечни контактных адресов и сервисов, разделенных на зоны – языковые, культурные, религиозные; ссылки на таблицы HTL[38] и MTL[39], дискуссионные форумы и блоги отчаяния уцелевших.

Ибо идея насчет IS3, естественно, пришла в голову не только Гжесю и Ритке.

Как он мог позволить собственному эгоизму так себя ослепить? Все-таки сложно предполагать, что у них единственных среди миллиардов людей столь удачно заискрились нейроны.

У кого еще? Он бросился гуглить родных и знакомых. Данка – выжила, не могла не выжить, он чувствовал, что выжила. Нет. Нет Данки. Брат, отец – тоже мертвы. Не было даже Ритки.

Он сумел нагуглить последние их записи, минуты, часы, дни перед Погибелью, в мазохистском порыве загрузив эти данные в кэш[40]. Теперь он мог бы просматривать их без конца – предсмертные селфи Данки, солнечные записи смеющейся рыжеволосой девушки на фоне мерцающей Вислы, она что-то говорила, улыбаясь, но это не зафиксировалось в вечности, останется только лицо, волосы, глаза, веснушки.

Выдержав два просмотра, он сломался, вернувшись к FAQ и руководствам по разграблению харда.

Гжесь читал в тени лишившегося листьев трупа дерева учебник жизни после жизни, пока не наступили сумерки, а в планшете не села батарея.

Выбросив палец и планшет, он катался в темноте по пустым улицам Владивостока, отслеживая видимость доапокалиптической нормальности: увядшие парки, нисколько не изменившиеся кладбища, парковки, заполненные спящими вечным сном автомобилями, все так же мерцающие уличные фонари, фонтаны и неоновые рекламы, засохшие в камень пирожные и хлеб на полках магазинов, молчащий сверток в детской коляске – столь закутанный в ползунки и одеяльца младенец, что не понять, спит он или мертв… пока и в сегвее не закончилась энергия.

Свернувшись в дрожащий клубок на больничных серверах, Гжесь таращился через сто глаз камер в звездное небо. Его не одолел сон, поскольку приложения для сна у Гжеся не было; его одолела меланхолия.

– Меланхолия – король.

– Manga blues, baby, manga blues.

Manga blues, они сидят на террасе Кёбаси-тауэр с видом на ночную Гиндзу, светится каждая десятая реклама, каждый двадцатый экран, и на этом экране над самой их террасой крутится, будто иронизируя, сцена из «Бегущего по лезвию» с Рутгером Хауэром посреди дождя и неоновой меланхолии. А они, грустные роботы, сидят тут, стоят, бродят вокруг в уродливой пародии на светскую беседу в кафе.

– Еще водочки?

– А давай.

Стальные пальцы с хирургической точностью обхватывают хрупкое стекло. Есть специальные программы для мелкой моторики – в самый раз для питья водки.

Естественно, они не пьют водку, все эти напитки – бутафория. Они ничего не пьют, ничего не едят, мехи весом в четверть тонны в баре «Тюо Акатётин», они могут лишь отыгрывать эти свойственные жизни жесты, с упорством повторяя привычки ушедшей в небытие биологии.

Бармен в броне механического бармена доливает «смирновской». Трехсуставчатая рука задевает полимерную оболочку лапы трансформера, столь же отчаянно отыгрывающего клиента бара. Скрежет слышен даже на фоне монолога Хауэра.

На этом основано истинное проклятие, думает Гжесь. Metal on metal, heart on heart[41], и каждая неловкость и драма одиночества умножаются в тысячу раз. Как под микроскопом. Как в проекции на экран в сто гектар.

Мы – превратившиеся в чудовища тени-развалины человека, молибденовое отчаяние пустого сердца.

Manga blues, они сидят на террасе «Тюо Акатётин», под последними красными лампионами, грустные роботы, и рассказывают друг другу легенды.

Первая легенда о человеке.

– У него были крылья, как сон бабочки, – говорит Дагеншелл, и динамик на плече слегка хрипит на шипящих. – И пропеллеры, размытые в голубую радугу. «Донтредер XII», весь из нанофибры и угольных волокон, ангел скат крест, – нагрудный экран Дагеншелла проецирует вырванные из гугловского кэша эскизы и планы самолета. – Размах крыльев: 78 метров. Масса: 1,64 тонны. Он только что прошел осмотр, его держали в ангаре на аэродроме в Далласе, и когда в противоположное полушарие ударил луч смерти, им хватило времени, чтобы погрузиться вместе с семьями, припасами, снаряжением. Они стартовали, на много часов опередив Меридиан. Земля вращается со скоростью в тысячу шестьсот семьдесят четыре километра в час, но это на экваторе. «Донтредеру» не достичь скорости свыше трехсот километров в час, и чтобы сохранить дистанцию от Меридиана Смерти, им приходилось держаться выше восьмидесятой параллели. Из всех солнечных самолетов подобное могло удаться лишь «Донтредеру», – Дагеншелл проецирует структуру фотоэлементов, покрывающих крылья и корпус аэроплана, на снимках они действительно мерцают, будто бабочки на солнце. – На втором витке они летели уже над Землей, выжженной подчистую от всей органической жизни, на их вызовы по радио отвечали лишь машины, автоматические системы аэродромов и армии. Когда через сто восемьдесят семь часов Луч погас, об этом они тоже могли узнать только из информации, посылаемой автоматами из другого полушария. Они не вступили в контакт ни с одним трансформером, не вошли в сеть, продолжая лететь дальше. На борту «Донтредера» шли голосования: приземляться или нет? Совершить короткую посадку, пополнить запасы и продолжать полет, или подождать и убедиться, что Луч действительно погас? В конце концов мнения разделились, через две недели часть уже была сыта по горло; они приземлились где-то на севере Гренландии, на полосе возле поселения на льду, загрузили воду и провиант, высадили пожелавших остаться – и снова поднялись в воздух, – Дагеншелл поднимает одну из четырех своих скелетно-мозаичных рук и указывает в зенит беззвездного неба над Токио. – Они и сейчас летят, кружат там над нами на трансокеанских высотах.

Теперь все уже уверены, что это лишь легенда.

Гжесь присел у самого края террасы, его сентиментальный реквизит – банка пива «будвайзер», покрытая крикливыми знаками катаканы[42]. Если поставить эту банку вертикально на столе, она начинает раскачиваться и изгибаться, будто танцовщица с хулахупом. Гжесь неподвижно держит ее в килоджоулевом захвате «СтарТрупера».

Мы все – гаджеты, думает он. Вдали, на высоте сороковых этажей, ветер колышет оборванный кабель, время от времени осыпая темный Токио фонтанами электрических искр. Гжесь на мгновение задумывается, сколько тока утекает таким образом с электростанций «Роял Альянса». Потом у него возникают мысли об искусственных огнях и спецэффектах Голливуда. Ветер холодный, но металл не чувствует ветра. Металл не чувствует ничего.

Так он проводит вечера, так он проводит ночи.

Чужой в чужой стране. Тем более что среди трансформеров нет ни одного японца, всю Японию смело сразу же в момент удара Луча; в секунду Зеро Азия находилась в полушарии смерти.

– Anyway.

Вторая легенда – о рае.

– Им удалось. У них получилось. На серверах одной из крупных студий в Калифорнии, используя готовые сканы, они поместили весь мир по другую сторону Зловещей Долины[43] – по крайней мере дом, сад, тела. И создали стопроцентно надежный фильтр, так что можно наконец непосредственно подключиться к сети, mind-to-mech, и даже mind-to-mind, и никакой вредоносный софт-зловред[44] не вспорет тебе память и не заразит сознание. Так что они логинятся туда, и там, по другую сторону, у них снова мягкие, теплые и влажные организмы, чудесно телесные на ощупь, они снова могут осязать, обонять, чувствовать вкус, – Дагеншелл разошелся не на шутку, а собравшиеся вокруг внимающие ему угловатые роботы наклоняются еще ближе, высовывают языки-микрофоны, усы-сканеры. – Они чувствуют вкус, и пьют, и едят, и пьют, – он поднимает рюмку водки, и вокруг раздается протяжный металлический лязг, крршааахррр, обратная связь динамиков и микрофонов, а может, вздох стыдливой машинерии, – и пьют, пьют, и спят, даже если не видят сны, и ходят по траве, и греются на солнце…

Кррршааахррр!..

– И у них есть собаки, кошки, птицы, насекомые, их кусают комары, в глаза попадают пыльца и семена, их слепит Солнце, там всегда восходит Солнце, и они устраивают барбекю, и обжигают себе пальцы…

Кррршааахррр!..

– Едят горячее мясо…

Это уже чересчур, роботы напирают на Дагеншелла, почти его раздавив.

– Знаешь IP[45]?

– Только шефы альянсов знают. Это они там встречаются – чтобы обсудить стратегию на ближайшее будущее, обменяться информацией, решить споры.

Черный мех-медикус рычит Дагеншеллу из расстроенного динамика прямо в налобный проектор:

– НО ГДЕ?! ГДЕ ЭТО?

– Калифорния, «Дом восходящего солнца».

Легенда, слишком прекрасная, чтобы быть реальностью.

Тем временем к Гжесю присаживается Джонни. Джонни разбил своего впечатляющего меха-Терминатора и теперь ходит в облике такого же сексбота, что и большинство трансформеров в Японии: женская версия, лицо из комикса, «Гейша»[46] V или VI.

– Кто-то тебя ищет.

– Кто?

Джонни показывает фотографию робота, покрашенного в желто-черную полоску, с большими кольцами на плечах.

– Впервые вижу, какая-то сборка из восстановленных, – удивляется Гжесь. – Почему он не послал мейл?

– Ха! Может, Бычки ему не по нраву.

Альянс «Bull & Bull»[47] – один из наименее многочисленных, но, поскольку он контролирует серверы Гугла, большинство трансформеров считают «B & B» серым кардиналом мира после Погибели, современным аналогом иллюминатов и масонов. Царит убеждение, будто Бычки унаследовали также все хранилища и ключи АНБ[48] и читают все мейлы, сколь бы надежно те ни были зашифрованы, а также пытаются проникнуть в разум трансформеров посредством не слишком тщательно отформатированного харда.

– Он представился?

– Я только слышал, что он спрашивал про тебя Пожирателя Душ, они довольно долго беседовали там, над Пучиной.

Гжесь еще раз бросает взгляд на дисплей Джонни.

– Но раз ему вообще дали меха – наверняка он с ними в дружеских отношениях.

– Или пришел пешком.

В Японии обитают почти все альянсы. Лишь здесь в их распоряжении имеется подобное изобилие человекоподобных роботов, в которых, пусть в кавычках и в металле, трансформеры могут хотя бы немного почувствовать себя живыми в живом мире.

В основном это разнообразные версии механических кукол из секс-шопов и борделей – японцы вполне справедливо славились изобретательностью в области всевозможных извращений, – а также медицинские роботы, спроектированные для опеки над пожилыми и инвалидами, домашние медикусы. В момент Погибели Япония была самым старым сообществом Земли, и медицинская робототехника уже являлась могущественной отраслью их промышленности.

И только здесь инфраструктура, необходимая для выживания трансформеров – то есть серверы и их питание, – в столь большой степени основывалась на автоматическом обслуживании, не требуя людей для поддержания их функционирования. Три года спустя Токио все еще не погас окончательно. Японские атомные электростанции после Фукусимы были столь параноидально защищены от всяческих природных и рукотворных бедствий, включая библейские цунами, ядерную войну и нападение Годзиллы, что могли работать без присутствия человека, пока материю не победит энтропия или пока не исчерпаются запасы урана.

Тем временем распадается остальной человеческий мир. Электрический кабель бьет в окна здания, рассыпая искры, мусор мчится по каньонам улиц спиральными облаками.

Третья легенда – о Злом Боге.

– …и тогда он нажал RESET, и все живое начало умирать…

Гжесь дотрагивается кончиком пальца-захвата до банки и смотрит, как «будвайзер» колышется перед ним влево и вправо. Мех способен застыть неподвижно так, как не может ни один живой организм, движение – то, что дает меху жизнь. Робот, который не работает, – куча металлолома, ничего больше. Гжесь и Джонни, замерев будто камни, глядят на танцующую банку. На большом экране наверху светится миллионами огней ночное небо «Бегущего по лезвию» – настоящая феерия на фоне мрачного Токио времен ПостАпо.

Будто в ритме этой банки, гнутся и колеблются металлически-пластиковые тела двух сексботов, разыгрывающих на подиуме в глубине бара жуткую пародию на человеческий половой акт. «Гейша» и «Гейша», два женских меха на неизвестных трансформерах, с точностью и нежностью закаленной стали имитируют поцелуи, ласки грудей и ягодиц, бронированные пальцы на бронированных лонах, танец звериной похоти, выглядящий чудовищно в исполнении холодных машин, в потоках лазерных вспышек, под аккомпанемент солдатской музыки стриптиза. Гжесь смотрит на все это, эмотируя удушающее чувство стыда. Сколько же тут уровней искусственности, сколько слоев кавычек – он теряется, пытаясь их сосчитать. Они не могут напиться, у них нет даже программ для имитации опьянения. Они не могут заниматься сексом, у них нет программ для сексуальной связи и возбуждения. Все, что им осталось, – сухой театр секса в облике роботов, сконструированных для эротического обслуживания настоящих, органических людей. Застывший, как статуя, Гжесь наблюдает этот процесс двести восемьдесят семь секунд и, наконец не выдержав, встает, скрежеща суставами. Переполнилась чаша токийской горечи.

– Меланхолия – король, меланхолия – микадо…

На следующий день SoulEater39 пригласил Гжеся на прибрежные склады «Роял Альянса» в промышленной зоне Кэйё[49]. В двух кварталах дальше начиналась Пучина. SoulEater залогинился в своего «Сёгуна»[50] (как лидер альянса в Японии и шеф GOATs[51], он всегда имел первоочередное право на выбор машины), и они зашагали над пустыми улицами и крышами зданий, по монорельсу воздушной железной дороги.

Гжесь шел в тяжелом «Шифте»[52] XIV-й серии, безголовом мехе, сконструированном для работ в условиях самых тяжелых природных катастроф. Королевский альянс держал законсервированными в масле и азоте десятки этих японских мехов, с работавшими со спринтерской скоростью процессорами и чистой как сон младенца памятью.

Спустившись на уровень земли, они разминулись с другим трансформером «Роял Альянса», возвращавшимся с ежедневных измерений моря. Он тащил за собой по потрескавшемуся асфальту мокрую путаницу мусора и световодов.

– Что это?

Вместо ответа мех высветил им в 3D мерцающие сканы с подводного зонда.

– What the fuck?[53]

– Только не говори, будто из океана в самом деле вылезла Годзилла.

Гжесь сделал зум на покрытый грязью ком, который волок измеритель.

– Это вроде как рыболовные сети?

– Похоже на то. Автоматизированные.

– Матерница?

– Нет, целью была полная автономия. Вот эти узлы, смотри – они действовали как элементы роя. Японцы хотели, чтобы все рыболовные системы в акватории самоорганизовались и постоянно учились поведению рыбных косяков. Чтобы они стали своего рода отражением косяков – стадный интеллект рыбной ловли.

Гжесь поднял сеть, выпутал один из узлов, глянул на него циклопическим глазом на груди.

SoulEater эмотировал вопросительный знак.

Гжесь эмотировал пожатие плечами.

– Зайди ко мне в «Айко». Я тебе покажу.

Измерительный трансформер медленно наматывал спутанную сеть на руку.

– То нечто в глубинах, что вы видите тут в записи, – как раз тот самый стадный интеллект рыбной ловли. Уже три года нет никакой рыбы, которую можно было бы ловить, но эти сети никто не выключил, они питаются энергией морских течений и учатся охотиться – на что?

– Разве что на IRS[54].

Они рассмеялись и разошлись каждый в свою сторону.

(В 93 ПостАпо главная программа американской налоговой службы, предназначенная для охоты на налоговых мошенников, скопировала себя на компьютеры баллистической подводной лодки класса «Огайо-дрон» и скрылась в глубинах Тихого океана. После среди трансформеров время от времени ходили слухи об одичавшем IRS, всплывавшем у берегов того или иного континента и запускавшем «томагавки» по неизвестным целям. То было их лох-несское чудовище.)

В 744 ПостАпо был зарегистрирован толчок силой свыше семи баллов по шкале Рихтера[55] с эпицентром неподалеку от Аогасимы[56], и волны цунами обрушились на Японию, как это обычно бывало: разница с землетрясением в Тохоку[57] и более ранними состояла в том, что на этот раз не было никого, кто восстанавливал бы поврежденную инфраструктуру и убирал из города следы враждебной природы. Пучина Токийского залива навсегда стала частью городского пейзажа. Вода доходила до Минамисунамати и Нисикасаи[58] по другую сторону Аракавы[59]. Затапливаемый Маттернет с точностью информировал о наступлении стихии; подмытые здания, улицы, эстакады рушились в цикле приливов и отливов.

Гжесь и SoulEater присели на краю одноэтажной парковки. Пучина простиралась до следующего перекрестка.

– Ты понимаешь, что теперь так будет всегда?

– Что?

SoulEater показал рукой «Сёгуна» на пейзаж морской катастрофы. За углом, видимо, недавно залило какой-то текстильный склад или дом моды, поскольку на холодных волнах покачивались сотни распростертых рубашек, брюк, плащей, блузок, юбок. Их матерница гасла крайне медленно, тэги мерцали под водой.

– Наше отступление перед природой. Сколько у тебя запчастей? На сколько ремонтов тебе хватит?

– Гномики все еще борются.

– Может, у них даже получится. Но сколько таких производственных линий нам пришлось бы запустить лишь для того, чтобы сохранить статус-кво?

– Это загадка вроде: «Сколько роботов нужно, чтобы создать симуляцию человеческой цивилизации?»

«Сёгун» наклонил черный самурайский шлем. Дизайн этого меха «Тосибы» был основан на доспехах типа катахада-нуги-до эпохи Эдо, полной имитации торса и конечностей. Он ничего не спроецировал, и Гжесь не сумел прочитать в металле его настроение.

«Dwarf Fortress», главный американский альянс, которым владели старые ботаны, помнившие времена азартной игры в «Slaves to Armok: God of Blood. Chapter II: Dwarf Fortress»[60], уже год пытался запустить в Сиэтле одну из автоматизированных фабрик «Дженерал Электроникс». Над этим проектом работали свыше ста трансформеров, гномики пользовались помощью специалистов из всех союзнических альянсов. Гжесь тоже провел там несколько дней, сражаясь с авариями передаточных линий и стертыми подшипниками.

– Они снова просили меня о помощи?

– Не они.

– Тогда кто? Патагоны[61]?

(Патагонский альянс, бельмо на глазу «B & B».)

– Слышал? Ну да, – SoulEater39 поскреб шипастой лапой-рукавицей раскрашенный нагрудник. – Не Патагоны, но Бычкам в самом деле лучше пока ничего не говорить. Я могу тебе доверять, что ты не станешь записывать?

– О, у нас тайны?

– Начинают появляться, – «Сёгун» воспроизвел улыбку Джокера в исполнении Николсона. – Этого не избежать.

Гжесь стукнул себя правой рукой по грудной пластине так, что аж загудело.

– Честное харцерское.

– Помнишь, что я тебе говорил, когда мы встретились? Во вроцлавском «Экспо»?

– Как ты меня вербовал?

– Так вот, это уже не просто драка за ресурсы – какой альянс наложит лапу на лучших мехов, кто гарантирует себе электричество и серверы, у кого самые лучшие фаерволлы против Заразы или как мы распределим между собой матерницу. Тут уже начинается серьезная схватка, борьба за будущее.

– Какое будущее?

– Вот именно. Какое будущее? Если бы ты мог выбирать – чью бы сторону ты занял?

– А есть какие-то стороны?

– Сейчас будут. Читал, что рассылает тот француз из Эльзаса?

– Это насчет Злого Бога? Знаю ту легенду.

– Это ее вариант. Скажем так, апокриф, – «Сёгун» поднял руки, растопырил пальцы, запрокинул голову, будто собираясь сорвать что-то с небес или пить облака. – Человек понес заслуженную кару, а мы – мы уцелели не просто так. Трансформеры – новый избранный народ, Гжесь.

– И этот патагон-не патагон приперся сюда с чем-то таким? – Гжесь поднялся на ноги и отступил от края парковки. – Я держусь поодаль от ебанатов и линуксоидов.

– Значит, ты выбрал сторону, – SoulEater тоже встал. – Фрэнсис навестит тебя сегодня вечером. Сам оценишь. Информирую тебя, что «Роял Альянс» будет поддерживать ее проект, и прошу держать все в тайне. А потом поступишь, как захочешь.

Гжесь спроецировал разочарованного и смущенного Луи де Фюнеса, ковыряющего пальцем в носу.

– И зачем ты меня сюда притащил?

Выхватив из ножен меч, «Сёгун» четырьмя механическими движениями вырезал из панорамы образ Пучины.

– Чтобы ты имел это перед глазами, когда Фрэнсис будет тебя просить. Постепенно, год за годом, – мы утонем, – он коснулся острием меча вырванной из ближайшего автомобиля электроники, разбросанной по бетону в виде напоминающей веер мандалы. – И что после нас останется – ржавчина и миллиард глухих смартфонов?

Когда в 23 ПостАпо, на следующий день после пробуждения Гжеся во Владивостоке, SoulEater39 вербовал его на встрече во вроцлавском «Экспо», он ходил в красно-желтом пауке для высотных работ.

Всех приличных роботов давно разобрали, и Гжесю остался выбор между разнообразными промышленными ящиками на гусеницах и колесах, полностью лишенных человекоподобного изящества. В конце концов он залогинился на дезинсекторе [62] радомского производства весом в полтонны. По крайней мере, у того имелись чувствительные объективы.

В воротах главного зала трехсуставчатая лапа «ПолицМейстера» (серия ретро, модель 1924) нежно хлопала всех по металлу; услужливый автомат производства варшавского ПИАМ[63] раздавал динамики, микрофоны и ЖК-дисплеи. Некоторые машины трансформеров были глухонемыми, а большинство не имели внутренних экранов. Гжесь закрепил себе на квадратной груди ЖК-нашлепку, хоть и криво.

Сперва на них проецировались сетевые визитки – трансформера ведь не узнать по внешности его машины в данный момент. Пробила полночь, и под главным куполом «Экспо» перемещалось десятка полтора роботов. Когда Гжесь проверял во Владивостоке, в Хельсинкском списке трансформеров виднелось семнадцать тысяч девятьсот сорок шесть фамилий. Столько людей успели считать себя с помощью IS3.

Отсортировав HTL по национальности, под иконкой в виде бело-красного флага он насчитал двадцать семь фамилий. Трансполония встречалась в парке мехов, на территории бывшего «Экспо» во Вроцлаве.

Гжесь оказался здесь единственным новичком, сразу же вызвав своим появлением настоящую сутолоку любопытствующих железяк. Столпившиеся вокруг роботы засыпали его вопросами, какими обычные клиенты мучают техподдержку IT.

Ничего удивительного, поскольку едва он вписался в HTL, как его прогуглили вплоть до прадедушки и подробностей фейсбучной диеты.

Бочкообразный многофункциональный осьминог голосом пискливого синтезатора расспрашивал Гжеся о методах восстановления данных с поджаренных дисков, а полицейский бот для управления уличным движением размахивал всеми конечностями, требуя софта для калибровки многоядерного процессора.

– Прошу прощения, но я не программист.

– Но ты мне починишь синхронизацию аудио? Починишь? Починишь?

Гжесь перепугался, что еще немного, и эти раздолбанные танки его раздавят.

Его спас выкрашенный в красно-желтые полосы похожий на скелет робот, опутав руками-змеями и оттащив за стеклянную перегородку бывшую будку охраны.

Он проецировался как SoulEater39 – наверняка сетевой ник времен до Погибели – и явно пользовался тут немалым уважением, поскольку другие мехи хоть и неохотно, но отстали.

– Не обращай внимания, это заблудшие души.

Как по сигналу, в переборку ударил титановым бедром массивный грузовой мех.

– Папа, кто-нибудь видел моего папу, я ищу папу, папа, папа!

И так без конца, а басы его динамиков сливались в протяжный стон кита.

– Знаешь, как мало спецов заайэсились?

Гжесь еще не выучил местный жаргон.

– Заайэсились?..

– Трансформировались с помощью IS3.

– Ну… я предполагал, что компьютерщиков как раз будет больше всего: именно у них имелась под рукой аппаратура, и в день Погибели…

– Аппаратура имелась в основном у игроков, и больше всего тут именно их. У них есть готовые структуры, гильдии[64]. Теперь они создают целые альянсы.

И SoulEater спроецировал Гжесю карту мира с разноцветными точками залогинившихся трансформеров.

Поскольку в Час Ноль Луч Смерти поджарил территорию от Сиэтла до Омана, никто в Азии не успел среагировать. Этим хромым нейрософтом считали себя исключительно жители Европы, Африки, Соединенных Штатов и Южной Америки. Гжесь заметил явно увеличенное представительство Мексики и Калифорнии, до которых Меридиан Смерти добрался в самом конце.

– А те белые?..

– Фрилансеры. Еще не приписанные. О, а вот и ты, – Пожиратель Душ ткнул паучьим пальцем в белую точку Гжеся. – На тебя кидаются гильдии из всех языковых зон.

Гжесь машинально откатился назад, к самой стене.

– Но почему?..

– Каждый спец по компьютерам или робототехнике не имеет цены. Знаешь, сколько у нас настоящих программистов? Один! Один на всю Землю!

– Пусть скопируется.

– Уже скопировался. Но это не добавит нам знаний – он копирует одни и те же умения, новых волшебным образом ему не создать.

– Но почему так? – Гжесь нацелил свой манипулятор в дисплей Пожирателя Душ. – Как я вижу, больше всего людей трансформировались у границы другого полушария, там у них было больше всего времени на реакцию – и среди них должно быть больше всего компьютерщиков.

– И было. Сразу после айэсинга. А потом они вышли в открытую сеть – поскольку именно они знали, как это сделать, как вывести свой разум в интернет, – ну и все полетело к черту, включая их самих.

Гжесь вспомнил первый пункт FAQ.

– Какая-то ошибка программы? Изъян IS3?

– Хрен его знает. Может, разошедшийся по сети зловред, а может, несовместимость самого нашего софта. Он ведь не писался с таким прицелом. Пока что единственный безопасный способ – выделенные соединения с закрытыми машинами, перед этим сформатированными в ноль, под жестким протоколом RioBit[65]. Тебе ведь пришлось его скачать и установить, чтобы сюда залогиниться? Об этом есть в FAQ.

– Но это же страшно неудобно – писать на клавиатуре, тыкать в экраны, когда у тебя только эти железные пальцы.

– Мы работаем над USB-фильтрами, над обходными путями. Но суть в том, что у нас нет компьютерщиков. Кто работает? Любители, невежды, игроки-подростки. Как ты вообще спасся? Не пытался сразу выйти в сеть?

– Пытался, наверняка пытался.

Будь у Гжеся позвоночник, сейчас по нему наверняка пробежал бы холодок. (Холодные потоки блуждали по нему от колес до антенн.) В это мгновение Гжесь осознал, что уцелел лишь потому, что владивостокский газовый терминал как стратегическая организация, подчиняющаяся протоколам Министерства обороны Российской Федерации, полностью самоизолировался вскоре после Погибели, запоздало реагируя на «террористическую атаку», а в больнице Тихоокеанского государственного медицинского университета не оказалось запасного роутера.

Лишь четвертая копия не позволила после пробуждения сожрать себя разошедшемуся по сети зловредному софту.

– Если это вообще софт. У жителей западного края нашего полушария имелось в распоряжении двенадцать часов, целый полуоборот Земли. И да, ты прав, большинство их считывались в самом конце, несколько десятков человек, может, несколько сотен. Логично, что часть не успела завершить процесс – Меридиан перерезал их в ходе айэсинга. И существует теория, почитаешь потом на форумах, теория-религия, будто именно оттуда взялись все эти бешеные программы, пожирающие разум.

– Недокопированные разумы, куски нейро, этакие обрывки мозговых структур?

– Да. Или еще мрачнее – будто там отсканировалась сама Смерть, то есть момент выгорания их белковых мозгов. Они были подключены к IS3, когда по ним прошел Меридиан. И теперь это расползается по серверам, копируется и заражает.

– В смысле – что расползается?

– Я же говорю – Смерть.

По «Экспо», будто Дикая Охота из стали и пластика, катилась погоня фабричного подъемника-мастодонта (меха весом в две тонны) и полицейского мобильного робота (меха весом в десять кило). Гжесю и SoulEater'у пришлось сбежать из своего угла, чтобы их не раздавило.

– Какой-то идиот заайэсил свою любимую таксу.

Таксой был тот слоноподобный подъемник.

У Гжеся все больше складывалось впечатление, будто он угодил в некий дурацкий мультик для ботанов.

SoulEater подмигнул ему светодиодами.

– Что, в шоке?

Гжесь спроецировал Зверя из «Маппет-шоу», бьющегося башкой о стену.

– Будто меня похоронили живьем, и все это какие-то мои сны, зуд мозговой коры.

– Зайди в MTL, в московский список, там трансформеры разбиты на отдельные копии. Они так тестируют на себе механизмы адаптации – какие приложения и плагины стабилизируют психику, а какие ведут к самоубийству. Ибо нет ничего проще, чем себя стереть. У нас у всех саднит одно и то же чувство.

Гжесь инстинктивно поискал объективом лицо SoulEater'а, но там был только дисплей – который продолжал проецировать мировую карту трансформеров.

– Вы над многим успели подумать за эти три недели.

– А ты где болтался?

Гжесь мрачно блеснул лампами.

– Впал в депрессию, замедлился до летаргии.

– Ну а другие наоборот – ускорялись, насколько проц позволял. Мы тебя опережаем на три депрессии.

SoulEater39 внезапно обхватил Гжеся паучьей лапой и оттащил его тяжелого меха в сторону. Он успел в последний момент – рядом вновь прокатился титановый грузовик, который запросто раздавил бы Гжеся в лепешку.

– Папа, кто видел моего папу?

Гжесь сделал зум на дисплей громогласно стонущего грузовика. Там сменяли друг друга семейные фото и видео, мемы с котиками и Эрик Картман[66].

– Ребенок.

– Есть немного и таких. Если у тебя есть выбор, кого ты заайэсишь перед лицом всеобщей гибели? Сперва всегда спасаешь детей, это рефлекс, вшитый в ДНК. И только потом себя.

Пожиратель показал на разноцветные точки на американском континенте. Из-под последнего меридиана логинилось несколько десятков таких малышей.

– Калифорнийские Сироты.

– И кто их опекает?

SoulEater покачался на месте (лапы вверх, лапы вниз).

– Мы, – и он спроецировал Гжесю логотип Козликов: путаницу сцепленных рогов, переходящую в линии интегральной схемы. – Гильдия.

В это мгновение Гжесь понял, что его вербуют.

– Я даже имени твоего не знаю.

– Знаешь. SoulEater39.

– Но вы можете нагуглить всю мою жизнь, а я о тебе…

– Что? А я, по-твоему, могу быть в тебе уверен? Что с того, что ты сообщил нам свои имя и фамилию? Думаешь, до тебя таких не было?

– Каких? Тех, кто выдает себя за кого-то другого?

– Тех, кто выдает себя за людей.

Гжесь почувствовал себя как тогда на улице во Владивостоке, увидев свое и вместе с тем чужое отражение в стекле. На его глазах рука Бога подменяла мир, сценарий за сценарием, персонажа за персонажем.

– В смысле?

– Копии, боты, старые айэсовые аватары, черт их знает. Они подделываются под умерших. Это несложно – миллиарды личностей из архивов Гугла и соцсетей на выбор.

– Так как вы их в конце концов отличаете?

На экране паука потянулся и захрапел Большой Лебовски [67].

– Никак.

– Но ты ведь веришь мне, что я не вру, раз хочешь взять меня в гильдию именно из-за моих умений, памяти, опыта?

– Я с тобой разговариваю. Будет работа – ты с ней справишься, или нет. А что там у тебя внутри – какое это имеет значение?

Гжесь таращился астигматическими объективами на красно-желтого паука и чувствовал, как у него в желудке (которого не было) тяжело переворачивается съеденное (он ничего не ел).

– Если все так просто – почему ты так держишься за этот ник? Ты вообще человек?

– Что за вопрос? А ты?

– У тебя есть сознание?

– А у тебя?

– А у тебя?

– А у тебя?

– А у тебя?

– А у них?

– Ну так есть у тебя сознание?

В ответ SoulEater39 пустил на своем экране «Казика на Живо»[68]. Из динамиков ударило хриплое: «ИМЕЙ СОЗНАНИЕ! ИМЕЙ СОЗНАНИЕ! ИМЕЙ СОЗНАНИЕ! ИМЕЙ!»

– Дорогой мой Гжесь, мы все трансформеры. И мы не понимаем природу этой трансформации, InSoul3 не считывал мозг целиком, лишь какие-то поверхностные токи, тень структуры, лишь бы сделать хорошего бота-аватара; остальное – читы и мошенничество. Ты же знал. Не было никакого прорыва в цифровизации разума, никто не придумал способа превратить IS3 в магического психопомпа. Все люди погибли двадцать три дня назад. Остались только мы.

«ЧТО ЭТО ЗА ЛОЗУНГ? ЭТО ОБМАН!»

Фрэнсис Рори с порога эмотировала ему многоэтажные выражения почтения и любезности. Будто мастерскую скульптора посетила самая страстная его поклонница.

– Мы, случайно, не встречались в Африке?

– Я проспал Африку.

Гжесь, естественно, прибег к метафоре, трансформеры пока что не дождались хорошего плагина для сна.

Когда «Роял Альянс» с «Саламандрами»[69] работали над реактивацией солнечных ферм Ганы, Гжесь как раз пребывал в середине очередной депрессии, и тактовая частота у него была медленнее, чем у часов с кукушкой. Впрочем, он до сих пор не понимал, каким образом темп процессинга может влиять на внутреннее состояние выполняемой программы.

Фрэнсис появилась у него в подземельях башни «Айко» в серийном сексботе «Хонды», «Гейша IV»; здесь, в центре Токио, королевские не располагали столь большим выбором мехов. Когда она грациозно присела перед плюшевым загоном ириготи, а в аэродинамических округлостях пластика и стали ее бедер, шеи, плеч засверкали эротические фантазии старых фетишистов Ниппона – графика Масамунэ Сиро[70] и суйбоку-га[71], – Гжесь остро ощутил отсутствие эндокринной системы. Никакие гормоны не кольнули его в сердце, и ничто не подпрыгнуло между ног.

До чего же редко встречались настоящие женские трансформеры! Гаджетами, подобными InSoul3, пользовались в основном игроки-мужчины – даже если они играли женскими аватарами.

SoulEater39 в четвероруком медикусе «Сони» заглянул лишь на минуту, чтобы символически поручиться за Фрэнсис.

– Мне срочно нужно на Кубу, у меня нет времени.

– Ты ведь хотел увидеть стадный интеллект рыбной ловли?

– Гм?

Гжесь протолкнулся в своем «СтарТрупере» мимо Фрэнсис. Нагромождение движущегося металла, видимо, привело в замешательство ириготи, которые сбились в тесную стайку и спрятались за коробки с подсистемами игрушечной электроники.

Гжесь протянул к ним руку, мигая светодиодом на конце пальца.

Тоторо осторожно выдвинулся вперед.

– Я учу их световым последовательностям. Еще они оказались чувствительными к радиосигналам. Но это, в свою очередь, для меня чересчур головоломные эмоты.

– Они заряжаются по USB?

– В городе осталось множество открытых публичных слотов, в кафе и торговых центрах, и «Роял Альянс» закачивает туда энергию, так же как для ламп и компов. Ириготи распознали те места – ну, знаете, как звери запоминают все водопои в окрестностях – и перемещаются между ними по Токио. Они в очередной раз едва меня не растоптали, застигнув врасплох, и я начал в конце концов следить за этой суточной циркуляцией плюшевых мишек.

– Зачем?

– Буду их отлавливать.

Гжесь разжал, сжал и снова сжал стальной кулак, и Тоторо неуклюже вскарабкался ему на плечо. «СтарТрупер» встал, выпрямился, и остальные плюшки, выбравшись из-за коробок, развернулись кривым веером вдоль стены.

– Видите? – Гжесь высветил на своем экране горизонтальную проекцию помещения с обозначенными на ней позициями ириготи. – Это единый разум, нейросеть на высокочастотных диапазонах.

Фрэнсис попыталась погладить грязную шкурку Тоторо. Полимерные пальцы сексбота скользнули по синтетической шерсти игрушки, и Гжесь почувствовал, что ему недостает очередной ключевой железы.

Это уже была не меланхолия – его захлестывала смешанная с горечью зависть. И кому он завидовал? Самому себе из прошлого. И даже не себе, а воспоминанию о том Гжесе, так что на самом деле кому-то другому.

– Anyway. Я так развлекаюсь.

Фрэнсис испытующе взглянула на него, то есть изобразила взгляд: с поворотом головы, мимикой лица-маски, сосредоточенностью во взоре, all human[72].

– Мы над этим думали. Не следует ли нам ради душевной гигиены привыкать к некоей разновидности тамагочи[73], заменителю животных?

Гжесь вспомнил блюз в «Тюо Акатётин».

– Мы все это чувствуем, даже если в том не признаемся – как вот этот крутой тип, – он показал на SoulEater'а. – Будто что-то от нас оторвали, будто чего-то нам недостает.

– Тела?

– Я не про тело. Я про то, что внутри, что не продралось сквозь сканы IS3.

Фрэнсис ущипнула Тоторо за брюшко. Ириготи беззвучно чихнул.

– Допустим, душа осталась на проводах, не пробилась через айэс. Как отличить? По каким признакам узнать? Где тот образец, человек из Севра[74], чтобы приложить нас к нему и сравнить?

Гжесь повернулся к ириготи. Хелло-Китти и Букашка стояли друг напротив друга у стены со стеллажами и повторяли все жесты и хореографию разговора «СтарТрупера» «Михара Ясухиро» и сексбота «Хонды». Хелло-Китти щипала воздух, а Букашка сверкал глазами и мордочкой.

– Интеллект рыбной ловли – сама взгляни. Они должны были стать друзьями-обнимашками для детей Японии. Им вложили в процессоры именно такую нейроархитектуру, столь пластичную, чтобы они могли постоянно учиться у своих владельцев, каждый у одного ребенка, того, для которого их купили. Чертам его личности, поведения, настроению, привычкам, капризам, эмоциям. Братишки и сестренки для единственных детей в семье. Отдельные ириготи не превосходят по интеллекту ящерицу, но когда после Погибели они начали объединяться в стаи – сколько в Токио может быть таких игрушек, миллион? – и модифицировать объединенную нейроструктуру в отсутствие хотя бы одного человека… Как те глубинные сети – Пожиратель, скажи, вокруг чего, вокруг кого они оплетаются?

SoulEater спроецировал им распятого Христа и анатомированную лягушку.

– Вокруг тебя?

– Уличная стая прокатится и не заметит, для стаи я лишь мелкая неровность почвы. Но если бы я начал с одной или нескольких игрушек, постепенно расширяя сеть, наматывая ее на себя, будто вату на палочке…

Гжесь поставил Тоторо на стол у монитора, и плюшка сразу же начала выстукивать что-то на клавиатуре. Они посмотрели на экран: случайный набор символов.

Гжесь эмотировал пожатие плечами.

– Он тоже не человек, я знаю, и не пес, не кот, не хомяк. И тем не менее – нечто иное, не я, кто-то другой.

– Миллион ящериц.

Она что, издевается? Не понять – динамик настроен на нейтральный тон.

Фрэнсис осторожно отодвинула Тоторо, а затем вручную ввела IP и длинный код RioBit.

– Прошу – проверь.

– Сейчас?

– Сейчас.

SoulEater39 кивнул ему угловатой башкой.

Это весьма важный вопрос, пожалуй, самый важный пункт этикета трансформеров – доверие к чужому харду. Не откроется ли там вдруг некий черный ход, через который в твой разум впишется Зараза? Особенно если учесть, что ее природу пока что так и не выяснили. Методом проб и ошибок была проведена безопасная граница: файлы меньше чем в семьдесят мегабайт не грозили инфекцией. По крайней мере, так можно было свободно эмотировать изГугла. Но не более того.

Никто, естественно, не переносится на процессоры самих роботов, они слишком слабы, чтобы вынести на себе груз всего нейрософта стандарта IS3. Открывается лишь постоянное соединение с роботом, с миллисекундной обратной связью. Но и таким образом в первые дни после Погибели немало трансформеров безвозвратно испортились.

– Окей.

Гжесь припарковал «СтарТрупера» на серверах мастерской. Ему не требовалось ничего делать, переключатель соединения был прямо в его мыслях. Проверив протоколы приватности, он перебросил на себя сенсорику с IP Фрэнсис – картинка и звук в порядке – и наконец облачился в нового робота целиком.

Они находились в лишенных окон, но ярко освещенных складских помещениях, заполненных коробками, пластиковыми контейнерами и стеклянными бутылями. RioBit опознал контроллеры «Цифера 4.2»[75] от «Дженерал Электроникс» – офисного человекоподобного робота, производство которых началось перед самой Погибелью. Рядом в своем «Цифере» стояла Фрэнсис Рори. Обе машины отличались друг от друга только цветом корпуса на плечах; это была модель унисекс.

– Туда.

Они прошли по коридору к лифту. Тот работал, повсюду светились широкие полосы светодиодов, помещения почти блестели чистотой – Гжесь почувствовал себя как на экскурсии в научную фантастику времен детства.

Матерница не отвечала на пинги, он не видел даже тэгов дверей и порогов. В холле третьего этажа сумел прочитать в зуме содержание старых листовок, приколотых к пробковой доске – объявления о приеме в докторантуру. Они находились в МТИ[76].

– Неплохая скорость передачи.

– Наш спутник.

Фрэнсис высвечивала световые последовательности, открывавшие очередные двери.

Они вошли в громадную лабораторию, до потолка забитую замысловатой медицинской аппаратурой.

– Ого.

– Теперь понимаешь? Каждый спец по харду для нас на вес золота.

Лаборатория была столь обширна – стеклянные перегородки вместо стен, а за ними очередные ряды центрифуг, секвенсеров, стерилизаторов, диффузоров, спектроскопов и микроскопов, – что Гжесь не сразу заметил в глубине зала какое-то движение: два меха «Дженерал Электроникс», крутившихся возле шкафов IBM.

Заметив их, он, однако, сразу же почувствовал в их движениях нечто неестественное, то есть – нетрансформерное.

Он эмотировал нахмуренные брови.

– А они?

Фрэнсис эмотировала долгий вздох.

– У нас нет людей. Я уже не о спецах, а о лояльности к гильдиям и альянсам.

– Кстати, мне не удалось нагуглить – ты ведь фрилансер?

– Этот проект может быть только фрилансерским, если в нем есть хоть какой-то смысл. Поэтому я разговариваю непосредственно с SoulEater'ом и с тобой, а не с королевским советом, даже не с Козлами. Есть я, есть Чо, который при жизни работал здесь ассистентом в отделе грантов, и есть Лагира, постдокторант из Сан-Пауло. А теперь ты.

– А они? – Гжесь показал на двоих мехов в другом конце лаборатории.

Теперь Фрэнсис эмотировала пожатие плечами.

– Себя я копировать не стану, а никому другому доверять до сих пор не могла. Что мне оставалось? Боты, проверенные в сражениях и квестах. Вон тот – некромант двадцать четвертого левела из корейской AMMORPG[77], а тот – Ловец Астероидов из космооперы «Близзарда».

– Почему он так странно ходит?

– Я подключила ему скиллы для моторики из китайской оперы уся. Обычно он летал на бустерах экзоскелета, в основном в невесомости.

– Одно слово – деградация.

– И гравитация. В общем, падение.

Гжесь хотел рассмеяться и по-дружески толкнуть Фрэнсис локтем, но все закончилось металлическим лязгом, от которого по всей лаборатории разошлось холодное эхо.

– Sorry.

Он высветил гифку флип-флапа[78].

Но Фрэнсис уже опережала его на два шага, во всех смыслах.

– Ладно. Смотри. Нам нужно вот такое.

Гжесь подошел и позумил на корпуса машин с габаритами промышленных холодильников.

– Окей, я нагуглил эту линию продукции «Полигена»[79], высокотемпературный химический синтез, но не вполне понимаю…

– Теорию мы как-нибудь скопируем из баз научных работ, но нам нужен кто-то, кто занялся бы самим хардом, начиная с тупого охлаждения и очистки контуров. Никто из нас не понимает, как, собственно, все это работает – лишь то, что мы должны получить на выходе.

– И что вы должны получить?

– Жизнь. Человека.

Полное замешательство.

И Гжесь эмотировал полное замешательство.

– Гм?

– Не уцелели никакие органические соединения, так? Выжгло всю белковую химию, – Фрэнсис подошла к Гжесю и уменьшила громкость динамиков. – Но подумай – откуда вообще взялась на Земле органическая жизнь? Откуда? Из неорганической химии. Вначале был только горячий бульон из химических элементов и миллионы лет бурления высоких и низких энергий. И вдруг – бах: РНК, ДНК, клетки, растения, животные, рыба вылезает на берег, вуаля, Хомо сапиенс. А ведь нам вовсе незачем повторять весь этот процесс шаг за шагом. До Погибели биохимики уже синтезировали цепочки дезонуклеотидов[80]. Кубики уже готовы, вся эта химия изначальных компонентов, переход от неорганики к органике. И есть рецептура – точные карты ДНК из «Human Genome Project»[81]. Нужно, естественно, синтезировать также саму яйцеклетку и подготовить матки в инкубаторах, но эта технология тоже уже существовала. Существует.

Фрэнсис говорила, а Гжесь стоял мертвой металлической глыбой – слушал и думал.

– Не получится.

– Почему?

– Чтобы жить, биологический организм должен иметь вокруг весь мир биологии. Поправь меня, если ошибаюсь, я не биолог, но кое-какие книжки читал. Самое простое: бактериальная флора в желудке. А что с питанием? Человек потребляет в том числе и белок, килограммы другой жизни. Тонны, сотни тонн в масштабах лет. Не получится.

Она спроецировала ему присевшую в реверансе придворную даму в бальном кринолине.

– Естественно. Весь мир биологии. В том и суть. Годы работы. Берешься?

A machine-made man. Сделанный Злым Богом ресет, после которого все становится наоборот – роботы создают человека. Подняв металлическую лапу, Гжесь провел острым краем пальца по гладкому блестящему корпусу синтезатора РНК/ДНК, нажимая все сильнее, пока не появилась царапина – metal on metal, пронзительный скрежет, от которого заболели бы уши (если бы у него имелись уши).

– Берешься?

Он любил прогуливаться по пустым и естественным образом безлюдным океанским пляжам и любил крыши небоскребов Минато. У него имелась простая программа для подъема по лестницам – Гжесь запускал меха наверх на сто этажей, а сам возвращался в робота лишь тогда, когда тот уже взбирался на вершину. Ночью город с этой поднебесной перспективы выглядел как обгоревшая почтовая открытка из Токио – большие неправильные пятна полной темноты, и лишь местами вспышки реклам, неонов, огромных ЖК-экранов, несколько 3D-лазеров и фрагменты освещенного лабиринта улиц. Пока «Роял Альянс» контролировал электростанцию в Хамаоке, гигаватты продолжали поступать в эти пустые пейзажи; королевские трансформеры раз за разом голосовали за освещение безлюдного мегаполиса. В полностью обесточенным городе у них не выдержала бы психика.

Гжесь любил подходить своим мехом к самому краю крыши, чувствуя, как вздрагивают гироскопы от любого порыва ветра, и с обрыва этой монументальной пропасти наблюдать за жизнью мертвого города, urban zombie. В одну из ночей он заметил движущиеся красные точки в небе над небоскребами – это Патагоны запустили себя воздушными дронами в районы РА. В другую он сделал еще шаг вперед и полетел на мостовую, записывая весь полет миллисекунда за миллисекундой.

Он начал ходить в ночные патрули в окрестностях башни «Айко», когда Патагоны и «Черный замок»[82] ограбили ему третий секс-шоп подряд; запчасти для «Хонд» тоже когда-нибудь закончатся. До сих пор он не придавал значения территориальным стычкам между альянсами, но теперь ежедневно проверял карты воздействий и доклады о встреченных на территории РА чужих мехах, тревожные сигналы матерницы Токио. Взяв Плевательницу и дополнительные батареи (все равно он не ощущал их веса), отправлялся на долгие прогулки. Под ребристым металлом ног хрустели кости японцев и более мелкие остовы электронных гаджетов и пластикового мусора. Наконец из-за небоскребов Сиодомэ выплывало жирное солнце, и Гжесь мог отметить галочкой очередную ночь холодного одиночества. (Хорошего плагина для сна они все еще не дождались.)

Так крутился механический календарь Постапокалипсиса. «Патагония» и «Black Castle» начали драться между собой, сексбот против сексбота, кулаком в полимерную рожу. Кто-то в «Тюо Акатётин» распространял слухи о покушении на электростанцию Трех Ущелий. Сошли с орбиты и сгорели еще два спутника связи. В 1011 ПостАпо некий Эрнесто Игуарте из Патагонов впал в тяжелую шизогению и начал копировать себя без остановки, забив все сервера «Патагонии» и выплеснувшись на машины «B & B». Очередные альянсы отключались от открытой спутниковой сети. IRS якобы обстреляла какую-то установку на побережье Новой Зеландии. Гжесь скопировал себя в соседний дисковый раздел и вел многочасовые беседы с самим собой. Потом один из Гжесей стер себя начисто.

Он все так же любил прогулки по ночному Токио. В движении была жизнь, движение было жизнью. Какое-то время он пытался учить японский, но сдался. И все-таки – чужак в чужой стране. Вокруг некие символы, лица неких политиков, некие лозунги, все слишком странное, отдаляющееся, отталкивающее, замедляющееся. Ксеноархеология. Он остановился перед витриной магазина с париками, очками и костюмами Элвиса Пресли, подогнанными под азиатские размеры. Узкоглазый Пресли, зацикленный на экране во время выступления в Лас-Вегасе, скалил флюоресцентно-белые зубы. Гжесь все стоял и стоял, и не мог оторваться, что-то зациклилось в нем самом, будто все ветви алгоритма вели к одному и тому же узлу, к желтокожему Королю Рока – пока не получил по башке стокилограммовым молотом и не влетел в магазин через разбитое стекло витрины.

Это оказался не молот, а лапа промышленного «Шмитта»[83]. Красно-зеленый мех с ассиметричным каркасом, растоптав экраны, парики и очки, готовился утрамбовать Гжеся в лепешку. В витрине он не помещался, распоров потолок своей шипасто-иглистой головкой, на побоище сыпались штукатурка и гипс. Гжесь даже не знал, то ли это кто-то из «Черного замка», то ли из Патагонов. Он послал тревожный пинг на частоте РА. «Шмитт» размозжил ему только что установленную ногу, а затем выстрелил из-под кулака в «СтарТрупера» от «Михара ясухиро» собственной сеткой Фарадея. Он был в полтора раза больше и вчетверо тяжелее, «СтарТрупер» уже не смог бы подняться из-под его громады, так что Гжесь решил разлогиниться и как можно скорее вернуться к себе в бронированном «ДриллМастере» от «Дженерал Электроникс».

Гжесь не заметил, когда потерял Плевательницу, скорее всего, когда летел сквозь стекло витрины, и сообразил, что к чему, лишь увидев Тоторо и двух Винни-Пухов, перепрыгивающих с манекена Элвиса на плечи «Шмитта» и набрасывающих на меха сетку Гжеся на Проводе заземления. «Шмитт» замахал лапами, пытаясь сбросить плюшек, но через витрину, по полкам и манекенам тут же хлынула вторая и третья волна ириготи. Через пару секунд уже два десятка плюшек – вся нейросемья Гжеся – скакали, топотали и плясали на промышленной громадине. Кто-то из них, вероятно, также нажал на спуск Плевательницы; они не ждали заземления и отсечения сигнала, лишь прожгли робота навылет, как это привык делать Гжесь.

«Шмитт» грохнулся на пол будто поверженный памятник, выбив похожую на гроб дыру и придавив одного покемона. Гжесь осторожно извлек его, проверил ножки и ручки, покрутил головкой. Другие ириготи облепили «СтарТрупера» от колен до плеч, попискивая по-своему и жестикулируя не то по-обезьяньи, не то по-человечески.

– Только меня не задушите.

Гжесь поднялся на одной ноге. Малыш Тоторо протянул ему лапку, словно предлагая помощь-опору роботу весом в полтонны. Гжесь эмотировал иронический смех. Интеллект рыбной ловли! Ответил зеркальным жестом, и они вышли на предрассветную улицу: одноногий «Михара ясухиро», опирающийся на Плевательницу, и вцепившийся в его стальной палец пузатый Тоторо, а за ними озорная стая остальных Гжесевых отпрысков.

10К ПостАпо

Первая война трансформеров разразилась за ресурсы, как и предсказывал SoulEater. Разразилась, прокатилась по всей Земле и угасла – каждый уже в точности знал, кому принадлежат все действующие серверные и электростанции.

В 4529 ПостАпо с карты мира исчезла последняя белая точка. Ни один трансформер не был в состоянии обеспечить себе в одиночку постоянный ремонт харда и бесперебойное питание.

– Мы вступаем в феодальный период, – шутил Гжесь. – Вместо крепости на холме – кузница роботов.

В 7899 ПостАпо что-то отказало в последнем из спутников связи, отражавших до этого сигнал над Атлантическим океаном. Протянутые по морскому дну кабели сдались еще раньше – мелкие ремонтные работы, которые систематически проводили люди незаметно для миллиардов интернавтов, прекратились в день Погибели, и неизбежное накопление вызванных обычной энтропией дефектов победило одну за другой все трансокеанские линии. Инженерные работы в морских глубинах – одна из тех вещей, за которые нет смысла браться, не имея за спиной всей цивилизации.

Соответственно, трансформеры могли забыть о свободном логине в мехов в любой точке мира. Гильдии и альянсы уже превращались в обычные нации, объединенные не только языком и культурой, но также временем и местом.

GOATs и «Black Castle» поделили между собой Токио и его электростанции, объединившись, разбившись на фракции и снова объединившись. Теперь они в самом деле были японцами.

Гжесь не заглядывал туда восемь с лишним лет и крайне удивился, когда Сияющий Рассвет объявил ему о прибытии Дагеншелла.

– Таракан, – сказал Сияющий Рассвет. – Бррр!

Бычки всех своих неместных гостей упаковывали в конвейерных мехов «Дженерал Электроникс» серии «Бург I»[84], больше напоминавших двуногих скарабеев, чем гуманоидов. «Dwarf Fortress» продавала их всем транснациям Америки вместе с запчастями, то была единственная модель, производство которой удалось снова запустить и поддерживать – с перерывами – начиная с 8488 ПостАпо. Сияющий Рассвет и прочие общительные векторы развили в себе глубокое отвращение к этому дизайну. Гжесь предполагал, что это как-то связано с их травмой после атаки Республики Игуарте на Ферму в последние дни войны.

Дагеншелл размашисто вошел в сад, поводя вокруг черными панелями жучьих крыльев. Солнце клонилось к закату, по зарослям и грядкам шуршали зеленые тени.

Сияющий Рассвет спрятался за виноградной лозой, швыряя в Дагеншелла камешками из-за рахитичных стволов яблонь.

– Может, сразу собак на меня напустишь? – загрохотал Дагеншелл.

– У нас пока нет собак.

Гжесь выпрямился, отцепив усик USB от линии опрыскивателей. Он работал здесь в специализированном «Мандрейке II-А», на шести богомольих лапах, с выдвигавшимися из-под корпуса батареями сельскохозяйственных орудий. Корпорации стремились заменить автоматами в том числе фермеров, перед самой Погибелью в это вкладывались немалые средства.

Гжесь эмотировал рукопожатие. Дагеншелл эмотировал вечер за пивом. Гжесь эмотировал стол и стулья. Они стояли в саду друг напротив друга, будто сидя.

– Янки Бычок Менгеле.

– Желток вампир камикадзе.

Они в унисон эмотировали хохот.

– Я его съем съем съем, – запел Сияющий Рассвет.

Дагеншелл высветил вопросительный знак.

– Тебя как раз съедают, – Гжесь показал на приближающихся к ним с севера сада измазанных в грязи талисманов-франкенштейнов, плюшевых уродцев, собранных из десятков механических игрушек самых разных культур и времен. – Завтра они будут тобой говорить и тобой ходить, с утра до вечера.

Черный таракан дернулся, будто по нему прошла дрожь.

– А можно где-нибудь, где не подслушивают?

Гжесь показал манипулятором на свою спинную пластину.

– У меня постоянная связь с Визнером[85].

В настоящее время Гжесь использовал для процессинга сервера медиалаборатории МТИ, с дополнительным бэкапом «B & B» в переносных контейнерах серверной Гугла под Бостоном.

Северная Америка держалась на наземных линиях, от Калифорнии до Новой Англии. Гномики уже производили световоды, да благословит их Интел.

– Я ведь знаю, что ты не сидишь в этом богомоле, и я не болтаю тут с каким-то Игуарте; но ведь тебе можно доверять?

– А ты? Откуда живешь? Не из Токио же?

– Долгая история. Не слышал? Мы в конце концов подняли в воздух трансокеанские дроны. Я скопировался на флэш. Вместе с делегацией. Первый рухнул где-то возле Гавайев – это далеко не «Донтредеры», о нет. Но во второй раз мы поймали воздушный поток на двенадцати километрах, и нам повезло. Теперь сидим на компах гномиков, сюда я теку, скорее всего, по той же связи с Кембриджем[86], что и ты.

– Довольно-таки крупное событие, странно, что не было в новостях.

– Сейчас расскажу, только этих убери.

Ириготи сыпали меху Дагеншелла песок в шестерни, совали палочки в его суставы и между стальных сухожилий.

– Идем.

И два трансформера – таракан и богомол – со скрежетом и лязгом потопали следом за заходящим солнцем, в то время как десятки маленьких механических грязнуль кружили вокруг, будто рой самых заурядных насекомых.

В воздухе жужжали поблескивающие серебристым и лиловым крошечные дроны, миниатюрные роботы конвейерного производства для опыления растений, которых не могли опылить пока не воскрешенные насекомые.

Дагеншелл подозрительно таращился на ириготи всеми линзами.

– Я им не нравлюсь или что?

– Зависит от вектора.

– Гм?

– Побудешь с ними немного – научишься распознавать.

– Знаешь, что стало с остальными такими же плюшевыми сморчками в Токио?

– Что?

– «Большой Замок»[87] их окольцевал и переделал в разведчиков.

– Всех?

– Что ты, большинство развалилось раньше без ремонта.

– Портятся они быстро, это точно. Порой целый день приходится тратить на их починку.

– Зачем такие мучения?

– Не убью же я их.

Дагеншелл эмотировал человека с головой свиньи.

– Кого не убьешь?

– Не знаю, но понимаю, что это было бы убийство. Видишь тот вектор? Я называю его Сияющим Рассветом, потому что он всегда полон энергии летнего дня, заряжает меня, как радуга и соло на гитаре.

– Почему «вектор»?

– Потому что важны не сами ириготи, важна их конфигурация. Подели мозг на двести частей и собирай их в разных комбинациях по двадцать, тридцать, сорок. Каждый раз будет получаться другая личность.

Они вошли в длинный гараж. Гжесь припарковал «Мандрейка» под ремонтным колпаком и вышел из тени в облике старого «СтарТрупера» (модель, идентичная японскому «Михара ясухиро»).

Оба поднялись по внутренней лестнице на крышу главного здания Фермы, под треугольные панели солнечных коллекторов. Ириготи за ними не последовали – лестница была слишком крутой для большинства игрушек, составлявших этот вектор; тот обладает инстинктом самосохранения и по собственной воле не разложится.

Гжесь выдвинул датчик воздуха, эмотировал вздох и сказал:

– Ладно, мы в привате.

И тогда Дагеншелл, не тратя зря времени, заявил:

– Нам придется сбросить атомную бомбу на «Патагонию».

– Чего?

– Другого выхода нет. SoulEater сейчас переманивает IRS. Будет коалиция: мы, то есть обе Японии, и королевские из Европы, и Бычки, и гномики, и, может, «Рекс»[88], может, «Саламандры». «Патагония» пошла за «Малым Замком»[89], они напустят на вас все дроны России и Бразилии. Единственный выход – превентивно разбомбить их серверы. Но все эти попрятанные в шахтах баллистические ракеты давно проржавели и при попытке пуска в лучшем случае проделают в земле дыру размером с Морию. Только подводная лодка-дрон IRS на ходу.

– Это же полнейшая дичь!

– Знаем. Можешь предложить другой выход? Слушаю.

– Убедить Патагонов.

– Даже если сейчас ты их убедишь, то где гарантия, что вскоре там снова не победит фракция «Тяжелого металла»[90]? А «Малый Замок» вообще не убедить, забудь.

– Верно, «Малый Замок» еще те фашисты.

Оба эмотировали тяжкие воспоминания. Черные треугольники отражали над мехами золотистое сияние засыпающего солнца. Ветер принес зеленый листок, прилепив его к броне на плече «СтарТрупера». Гжесь коснулся этого растения-реликвии острым как игла кончиком пальца, после чего эмотировал очередной вздох.

«Тяжелый металл» проклюнулся в постах на форумах «Книги Судного дня» – позднего осколка MTL, где выступали прогрессивные трансформеры – в отличие от трансформеров-консерваторов, то есть «цеплявшихся за жизнь».

Для металлистов – то есть тех прогрессистов, которые в полной мере приняли как должное трансформерное существование в мехах и компьютерах – Гжесь и весь проект «Генезис 2.0» являлись примером фундаментального консерватизма, трансформерной отсталости и темноты.

«Тяжелый металл», в основе которого лежали также идеи «Бога Ресета» и эльзасский антигуманизм, провозглашал безусловное господство харда и необходимость полностью и необратимо оставить позади биологическую жизнь. Погибель лишь ускорила неизбежное, говорили металлисты, мы не можем теперь вернуться на уровень неандертальцев и вонючего мяса. А что делают Бычки в «Генезисе 2.0»? Крутят назад колесо истории.

«Patagonia Riders», крупнейший альянс Южной Америки, постепенно поглотивший все другие тамошние гильдии и всех фрилансеров, в конце концов стал настолько многочисленным и внутренне разнообразным, что при очередных голосованиях своих членов не раз принимал противоположные стратегии и политики, меняясь как хамелеон. Патагоны также меняли своих лидеров чаще, чем масло в мехах; какое-то время от их имени вели переговоры даже лебнеровские[91] разговорные боты[92].

А «Малый Замок», напротив, появившись как отдельный альянс после раскола в «Black Castle», всерьез подсел на «Тяжелый металл». На протяжении последних 4К он имел одного и того же лидера, Анемозу Кватро. К тому же ходили слухи, что некоторые трансформеры «Малого Замка» полностью переносились на все более мощные процессоры мехов, по образцу «Стремящегося к Бесконечности» Игуарте приковывая себя к единственному металлическому телу.

Гжесь считал металлистов деградировавшей кликой вдохновенных идиотов. Вслух он этого не говорил, но подозревал некое загрязнение их софта, слишком глубокое касание Заразы или неправильное функционирование IS3 еще во время считывания перед Погибелью.

«Тяжелый металл» был не мировоззрением и не политическим убеждением – это была религия, извращение и операционная система души.

– Но почему именно для вас это так важно? Почему именно сейчас? «Малый Замок» грозился уже давно.

– Пучина подступает нам к горлу. Либо вы быстро возьметесь за жизнь океанов, либо нас окончательно зальет.

«СтарТрупер» взглянул на юг, где плыли темными волнами высокие нивы зеленой травы, впервые столь пышной за двадцать семь лет.

Прошлой весной наконец прижились сорняки и цветы, а с более далеких камер Гжесь скачивал картины, свидетельствовавшие, что ветер уже успел разнести их семена по большей части Новой Англии. Цветы! Он все еще машинально делал зум на каждый более яркий проблеск среди монохромных стеблей злаков.

Вытянув над травой руку и показывая на темную линию на горизонте, он эмотировал величественный полет орла.

– Те леса – видишь? – стоят мумифицированные уже четверть века, и это наша цель на нынешний и будущий год. Сперва Чо выпустит грибы и бактерии, и мы наконец разложим трупы деревьев. А потом на этом удобрении вырастет свежий лес, с цифровой ДНК.

Дагеншелл наклонился за край крыши, глядя красной линзой на накрытый вуалью длинной тени здания Фермы сад, на кривые и хрупкие ростки яблонь, слив, шелковиц, каштанов, сосен, кленов.

– Пока что у вас не особо получается.

– Поговори лучше с Чо, ты сам не понимаешь, о чем речь, это целая генетическая магия. Я тут занимаюсь ремонтом опрыскивателей и мешаю в кадках искусственное говно.

– Вот именно! – «Бург» выпрямился и вывел на дисплей быструю климатологическую симуляцию, электрические спирали облаков, спринтерский пульс океанических течений, восходы и заходы Солнца. – Такие вещи ускользают от их внимания, поскольку речь идет об инженерных масштабах. Ты это понимаешь, я это понимаю, но не талмудист ДНК, который даже меха на себя не наденет.

Винсент Чо славился своим отвращением к человекоподобным роботам. Металлисты не могли решить, следует ли считать его хардкорным прогрессистом или же, напротив, белковым ультраконсерватором. Чо – тайный агент Бычков и главная причина союза проекта «Генезис» с альянсом «Bull & Bull» – с самого начала сидел на серверах Гугла, пользуясь самое большее дронами-насекомыми, лабораторными манипуляторами и матерницей. Он мог неделями пребывать в симуляциях химии углерода и виртуальных эволюционных играх.

Гжесь склонялся к мнению, что в своем нынешнем состоянии Чо стал в стократ лучшим генетиком, чем непосредственно перед айэсингом. Кто-то окрестил его «Стивеном Хокингом трансформеров», и так оно и осталось.

– Иди с этим к Рори, она разбирается в таких вещах. Политика, да?

– Планктон! – прогудел Дагеншелл, встопорщил солнечные крылья и завибрировал ими, создавая над Тихим океаном дискотечный стробоскопический эффект. – Планктон, сука, мех, а не политика!

Заходило солнце, «СтарТрупер» мало что мог разглядеть на экране «Бурга», но Гжесь прекрасно знал, что имеют в виду японцы. Пытаясь выиграть время, он эмотировал скребущую в затылке обезьяну.

Гибель жизни на Земле быстро привела к климатическим изменениям в масштабах, превосходивших все, что успела до этого натворить грязная человеческая цивилизация. Больше всего зла принесло исчезновение внешне наименее значительной составляющей: мелких морских организмов, о существовании которых прежде не знал никто, кроме микробиологов. В действительности же планктон связывал гигантские количества двуокиси углерода, извлекая ее из атмосферы и топя в глубинах. В отсутствие этого «насоса» уровень углекислого газа в атмосфере уже вырос почти втрое, подняв среднюю температуру на пять градусов Цельсия. Но тот же самый планктон выпускал в небо большую часть сульфида диметила, а именно вокруг него конденсируются облака, особенно те низкие и густые, которые забирают исходящее от поверхности планеты тепло. В мире без планктона облака над океаном стали явно темнее и поглощали значительно больше тепла – что добавило по крайней мере еще три градуса к парниковому эффекту. Полярные льды таяли будто в покадровом фильме, уровень моря поднялся почти на метр, а шесть лет назад остановился Гольфстрим. Япония со всеми ее чудесными роботами уходила под воду.

Разве что если в океанах вновь зародится жизнь.

Обезьяна поковырялась в носу и громко чихнула.

– Нам пришлось бы полностью перестроиться. Не человек и континентальная флора, но океанография. Не знаю, есть ли у них вообще в базах эти геномы.

– Есть, наверняка есть. А если не у них, то наверняка лежат где-то, запакованные на старых серверах. Только скажи, и половина королевских Козлов и «Большого Замка» сядут за исследования.

– Думаешь, это так просто? Ты вообще знаешь, как Чо это делает? – «СтарТрупер» обвел механическим жестом темнеющий ландшафт возрождаемой природы. – Ты знаешь, что сперва ему нужно воспроизвести в виде симуляции весь эпигенез[93]? Все циклы поколений, гормональные среды и несуществующие биотопы? И под эти результаты он вручную подстраивает синтез ДНК и инкубацию. Ему пришлось бы внезапно переключиться с одной области на совершенно иную.

– Пусть скопируется.

– Fuck you and your tech.[94]

– Вам просто все равно, вы забавляетесь мягкими человечками, но в душе вы металлисты, этакий «софт-металл»[95] времен ранней «Патагонии».

– Я что, должен обидеться? – буркнул из глубины железа «СтарТрупер». – Да бомбите кого хотите, а мы будем заниматься своим делом. Те леса, которых ты, похоже, терпеть не можешь, – он снова повернулся в сторону южной дали, – они ведь тоже дадут вам много хорошего. Знаешь, почему сразу после Погибели – в первые дни, недели – внутренность континентов столь потеплела и высохла? Потому что воду из почвы в атмосферу испускают именно луга и леса, они так потеют, из листьев, листьями, тучами и дождем. Да и сама почва без связывающих ее растений подвергается эрозии до голого камня, что уже происходит. И никому до Погибели не пришло в голову составить карту геномов почвенных бактерий, а без них весь биоценоз – что двигатель без масла. Знаешь, сколько тут работы?

– Но насчет этих ваших лесов и лугов речь идет о десятилетиях. А нас заливает уже сейчас.

– Пожалуйста, иди, агитируй и выиграй голосование у Бычков.

– Ты прекрасно знаешь, что твой голос значил бы больше всего.

– Неправда, в здешних дискуссиях главенствуют Рори, Чо и Картер-Лагира.

– Но ты – молчаливая сила на заднем плане, тебе и глина в лапы.

«СтарТрупер» поднял металлические захваты, сжал их и разжал, и еще раз, и еще, будто удивленно проверяя, в самом ли деле он этими механическими лопатами слепил из грязи человека.

– Я только знаю, какой кабель воткнуть в какое гнездо.

– И на том стоит фундамент всех империй.

Загрохотала небольшая гроза – нет, то другой механический гул поплыл со стороны темнеющего заката, к которому подсознательно клонился Гжесь в своем старом мехе, присевшем, будто горгулья на крыше Фермы.

Быстрый зум – и он увидел: шлейф пыли на старой дороге и блеск полированного металла.

– Хочешь поразвлечься с талисманом?

«СтарТрупер» спрыгнул с крыши и зашагал к шоссе. Из Сада выбежали всей чумазой стайкой ириготи – уже, похоже, не Сияющий Рассвет, скорее Конь-и-Жаба.

Встав на обочине, Гжесь замахал рукой, как семафором, мигая голубыми светодиодами от плеча до запястья.

Мотор смолк, и мальчишка спрыгнул с седла. Мотоцикл был для него чересчур велик, человек едва доставал ногами до педалей и до земли, даже наклонив машину набок и криво припарковавшись (для него она была также чересчур тяжелой).

– Фредек, это Дагеншелл. Дагеншелл, это Фредек.

– Не Фредек, а Инди, – сказал Фредек (не Фредек).

Гжесь спроецировал Дагеншеллу карикатуру на доктора Джонса, напряженно уставившегося в маленький телевизионный экран.

– В его распоряжении все фильмы мира. Он как раз добрался до Индианы.

Инди покинул лабораторную матку в 4882 ПостАпо, и ему уже было почти четырнадцать лет. Как и остальной Первый Приплод (Марго, Дьябло, Сьерру и Нурми), его воспитали трансформеры альянса «Bull & Bull» и цифровые архивы человеческой культуры; его кормила и баюкала матерница и больничные роботы-санитары.

В глубине сердца (ах, эти мясные метафоры!) Гжесь считал, что никто из Homo sapiens, синтезированных и выращенных в Первом и Втором Приплодах, не является человеком – так же, как не являются людьми трансформеры.

Но, естественно, способа доказать или опровергнуть данный тезис не существовало.

– Есть у тебя яблоки? У Терри они были жутко кислые, – Инди скривился, будто покемон, едва не вывихнув челюсть.

Гжесь отметил в мыслях (рабочий лог): когда тебя воспитывают исключительно мультики, ты приобретаешь мультяшную мимику и мультяшную психику.

Лишь Четвертый и Пятый Приплоды смогут расти среди органических людей, лишь Алиса и ее ровесники.

Но не переймут ли они от старших тот же карикатурный психософт? Можно ли будет вообще потом перезапустить «человечество 2.0» – или же детство этих нескольких сирот навеки определит всю новую культуру Homo sapiens?

– Придется тебе самому проверить.

Они направились в садовый сарай. Ириготи льнули к Инди, полностью игнорируя обоих мехов; Конь-и-Жаба превратился в Пинг-Понга, а потом в Гарфилда. Инди был в джинсах и светлой футболке, и игрушки успели изрядно испачкать его одежду, прежде чем они дошли до овощехранилища.

Мальчик откусил от яблока. Вокруг его шеи обмотался резиновый осьминог, а на локте повисла пластиковая обезьянка.

– Буэ-э… какие-то они… гм… мясистые.

– Это плохо?

– Мне не нравится. Невкусно.

– А откуда ты знаешь, какие они должны быть на вкус?

– Я видел, в Раю все ими объедались, срывали прямо с веток.

(Рай – в первую очередь голливудские фильмы.)

– А почему ты решил, что у них были такие же вкусовые сосочки?

– Винс говорит, что разницы нет.

– Да уж, Винс – первый повар.

«Генезис 2.0» достиг уже такого уровня разнообразия воссозданных из цифровых архивов ДНК флоры и фауны, что подростки из Первого Приплода, насмотревшись записей всевозможных кулинарных шоу, взялись за самостоятельную готовку. В итоге Гжесю неделями приходилось терпеть их причуды, требования и неожиданные визиты в поисках очередных необходимых ингредиентов для все более изысканных кушаний. Особенно дети не могли простить Чо и Гжесю то, что в своем плане восстановления природы те обошли стороной целую группу восточных приправ, овощей, плодов и деревьев Африки и Азии.

Гжесь мигнул боковыми светодиодами Дагеншеллу.

– Они взялись испечь американскую шарлотку. Кошмар.

«Бург» эмотировал многоточие.

Гжесь вспомнил легенды, которые рассказывал Дагеншелл в «Тюо Акатётин», вспомнил, с какой лирической тоской в синтезированном пискливом голосе он повествовал о виртуальном «Доме восходящего солнца», где трансформерам якобы возвращали все былые телесные наслаждения.

Он позумил на меха Дагеншелла.

«Бург» стоял как громом пораженный – каменная неподвижность, лишь объективы следят за маленьким человеком.

Гжесь уже замечал раньше подобное набожное почитание у трансформеров, впервые оказавшихся в своем мехе рядом с живым органическим человеком 2.0. Дагеншелла хватил тяжелый удар, но исключением он вовсе не являлся.

Инди грыз яблоки, сок стекал по его подбородку и шее, Инди жевал мякоть и глотал прожеванное, работала челюсть, пищевод, кожа шеи напрягалась, раздувались щеки, между зубов мелькал мокрый язык, Инди щурился, кривился, чавкал, утирал рот загорелым предплечьем – а у «Бурга» Дагеншелла едва не выскочили линзы из настроенных на максимальный зум объективов. Если бы этот мех был ему больше впору, Дагеншелл наверняка упал бы перед человеком на колени и облизал ему руку кончиком датчика.

В конце концов Гжесь оттащил его к кадкам с компостом.

– Неплохо он у нас получился, да?

– Гм?

– Симпатичный человечек. Признайся, – он толкнул металлом металл Дагеншелла с радушием бульдозера весом в полтонны, – ты приехал сам, поскольку знал что они крутятся тут у меня на Ферме?

Дагеншелл наконец перезагрузился.

– Успокойся, это все останется пустой забавой, если нам не удастся остановить чертову теплицу. На Земле, кипящей как Венера, никакого белкового человечества не будет. Так что предлагает Пожиратель Душ? Вы спасете нас от «Малого Замка» и «Патагонии», если мы возьмемся за жизнь океанов?

– Мы так или иначе вас спасем, за кого ты нас принимаешь?

– И что, прямо так, без шантажа, без подкупа?

Дагеншелл открыл ящичек в бедре «Бурга» и достал оттуда маленькую флешку.

– Держи, подарок от «Роял Альянса» по старому знакомству.

Гжесь взял флешку, но не подключил ее к себе.

– Что это?

– «Морфеус-семь», первая стабильная сборка. Его написала копия копии инженера-роялиста из Европы, мы пока не выпускаем его вовне, так что, пожалуйста, держи при себе. Я проверял, работает. «Морфеус», плагин для сновидений.

– Серьезно?

– Не бойся, все помещается в этом зипе, ты ни с чем не соединяешься, Зараза не пройдет. Отфильтруй, если хочешь.

– Черт побери, я уже забыл.

– Что?

– Сновидения. Каково это, – Гжесь эмотировал указатель внутрь сарая, где Инди плевался очередями яблочных семечек в резвящихся ириготи. – Может получиться, как с ними. Как узнаешь, что это вкусное яблоко, если вкусовые ощущения тебе сделали с нуля?

– Но мы – мы помним. Сновидения. Жизнь.

– Помним? – Гжесь эмотировал иронию, большую и холодную, как айсберг.

– А что, нет?

– Ты помнишь?

– Что?

– Себя.

В ответ Дагеншелл зажег все светодиоды и лазеры «Бурга I», вспыхнув семью цветами в ночном Саду, будто китайский дракон-фейерверк.

– Я и сейчас остаюсь собой!

Ambystoma mexicanum, а точнее, ее личинка, аксолотль, водяное чудовище, заполнял террариумы «Генезиса» в МТИ и сны Гжеся.

Аксолотль стал одним из первых животных, на которых Винсент Чо упражнялся в своих воскресительных способностях. Виды, которым не грозило вымирание, генетики до Погибели не описали достаточно точно и не архивировали, поскольку срочная необходимость в том отсутствовала; что же касается видов давно погибших – что ж, они вымерли, и найти базовый материал для их изучения было непросто. Соответственно, наиболее готовыми к воскрешению оказались именно виды, балансировавшие на грани исчезновения в годы непосредственно перед Погибелью. Помимо пакета ДНК, были записаны так же их полные эпигенетические рецептуры. А аксолотль тогда принадлежал к числу быстрее всего вымирающих животных.

Гжесь ходил по зданиям Инкубатория в хрупком человекоподобном мехе, американской версии популярного сексбота «Хонды» – «Лили V»[96] производства «Теслы». Более крупные мехи тут просто не помещались. Чо вообще не подумал о том, чтобы оставить пространство для роботов, запихивая в поочередно захватываемые университетские корпуса и лаборатории инкубаторы, аквариумы, террариумы и биостаты.

Для целей синтеза и выращивания различных форм Жизни 2.0 уже были отведены почти три четверти кампуса МТИ. По сути, от вторжения проекта «Генезис» смогли защититься лишь бывшие компьютерные факультеты с их серверными и суперкомпьютерами.

Сам Проект стал для трансформеров чем-то почти вроде религии, постепенно превратившись в одну из главных точек отсчета трансформерной культуры. На него ориентировались не только чокнутые металлисты, но и несколько десятков других групп и течений. Существовал даже фан-клуб Винсента Чо и мод к «Цивилизации» Сида Мейера, где разыгрывались последующие тысячи лет проекта «Генезис 2.0».

В итоге по кампусу МТИ, от Гарвард-бридж до Лонгфелло-бридж, слонялись трансформеры почти из всех гильдий и альянсов, привлеченные мифом Новой Жизни. После того как оборвалась спутниковая связь, стало чуть свободнее, но со временем, в свою очередь, стало появляться все больше белковых существ.

Из окна второго этажа синтезаторной в комплексе Маклорена Гжесь видел грузовых мехов «Дженерал Электроникс», выгуливавших на поводках пестрых поросят и лохматых телок. (Эпигенез неизменно застигал врасплох Чо и его веселую команду самоучек.) Сквер Киллиан-корт покрывала синяя корка навоза – до воспроизведения полного спектра гнилостных бактерий было еще далеко. Мемориал-драйв и Массачусетс-авеню заросли мутировавшим кудзу[97].

Матерница кампуса не успевала наносить на карту успехи новой биологии. Какой-то штамм бактерий, спроектированных до Погибели для биоразложения мусора в океане и необдуманно воскрешенных Картером-Лагирой, пожирал пластик во всем Бостоне, и надо было заменить половину подсистем CSAIL[98]. Гжесю пришлось этим заняться.

Бурлескная «Лили» Гжеся постучала красным ногтем из гипералмаза[99] по толстому стеклу террариума.

Надутый, будто профессор римского права, аксолотль прошелся под водой к стеклу и, всплыв к ватерлинии, посмотрел по-аксолотльи на меха будто из «Плейбоя».

– Надо бы их наконец выпустить.

– Помрут.

– У тебя тут семнадцать резервуаров с амбистомами и ни одного с карпами. Мы же договорились с Рори и Ярлинкой.

– Ярлинка пусть меня в жопу поцелует, – сказал Винсент Чо и отключился от интеркома.

Гжесь начал процедуру трансфера фауны из резервуаров номер тридцать четыре и тридцать семь.

Маттернет тотчас же захлопнул шлюзы.

Гжесь попытался его обойти, но тщетно – у Чо имелись полномочия администратора всей матерницы МТИ; порой Чо сам был матерницей.

Полминуты – и на контрольном мониторе террариума эмотировалась Рори Афина. Работы было столько, что ей пришлось размножиться на рабочие копии; теперь она уже принимала решения во внутренних голосованиях и формировала личностную гильдию. И эта Рори Афина чаще всего являлась средоточием гильдии Фрэнсис Рори.

– Что на тебя нашло? У нас тут политическая патовая ситуация, а ты лишний раз раздражаешь Чо.

– Все было договорено, – упрямился Гжесь, эмотируя занятого работой ботана-тролля. – Я делаю свое дело.

– Обязательно сегодня? Пусть разберутся с «Патагонией», тогда вернемся к прежнему графику.

Гжесь издал из всех динамиков рев тираннозавра, после чего с размаху врезал по стеклу, разбив стену террариума.

На худощавого меха обрушилась лавина воды, песка, камней и травы. Он устоял. Вода потекла по коридору и вниз по лестнице.

У ног «Лили V» подрагивали три аксолотля; значительно больше лупоглазых уродцев подхватило и унесло течением.

– Совсем спятил?!

– Не могу на них смотреть!

Растоптав в кашу всех трех амбистом, он вышел на крышу здания.

Ветер дул с востока, со стороны океана, трепеща треугольными солнечными парусами размером в пять-шесть метров каждый. Гжесь четырежды обошел крышу и лишь на пятом круге замедлил шаг. С тех пор как он начал морфеить, он проводил все больше времени, таращась на пустой горизонт или звездное небо (космос после Погибели стал ближе и ярче, как только очистилась атмосфера).

Глазами камер видеонаблюдения он видел приближающуюся между черными парусами крыши «Хонду Спирит»[100], но не обернулся.

– Пора сбросить темп, – сказала Рори Ниоба голосом Одри Хепберн.

Гжесь усадил «Лили» на краю, свесив в пропасть по-киношному длинные ноги. Рори села рядом. У обеих «Хонд» были женские лица, гладкие маски почти ангелов, и Гжесь, глядя на себя сбоку и сверху, подумал о старых мангах, порожденных гормональными сновидениями подростков.

Подумал и сморфеился на десять процентов. Паруса солнечных коллекторов склонились над ними, будто черные капюшоны охотящихся кобр.

– Я не переживу в спячке следующую войну.

– Ты мне обещал. Бычки никогда не примут уральцев и иксаков.

Гжесь эмотировал медленное вращение планет над Стоунхенджем.

– Я не верю в астрологию.

– Это не астрология, это дыры в любительском софте.

Она снова высветила ему Зодиак MTL.

Прежде чем свихнуться окончательно, Игуарте каталогизировал там несколько тысяч трансформеров – из разных альянсов и стран происхождения – в соответствии с разновидностями нейрософта, использованного для их айэсинга перед Погибелью. Таких читов для IS3 ходили тогда сотни, у Ритки не было времени углубляться в сравнительные таблицы и википедии, но самые популярные версии повторялись достаточно часто, чтобы сделать вывод о некоторых закономерностях. Игуарте, к примеру, утверждал, что айэсованные китайским UltraBurner'ом не терпят человекоподобных мехов (клиническим примером чего являлся Чо), а трансформированные «Пироксином 6.1»[101] рано или поздно самоуничтожаются. И в подтверждение этому у него имелась своя статистика.

Он приписал читы IS3 созвездиям и вывесил такую версию «Moscow Transformers List», составленную в соответствии с этим софтовым Зодиаком.

Гжесь сперва охотно верил в эту теорию, поскольку гороскоп Игуарте объяснял периоды его депрессивного замедления: якобы все айэсованные программами авторства команды «Уралочка» страдали этим недугом. Примерно раз в сто дней их душила серьезная депрессия, в которой они замедлялись до пары килогерц.

Потом до него дошло, что, по сути, это ничего не объясняет: он до сих пор не понимал, почему скорость процессинга должна влиять на его эмоциональное состояние. Хуже того, продолжатели мыслей Игуарте начали делать на основе Зодиака MTL дальнейшие выводы, ставя в зависимость от софта IS3 политические убеждения трансформеров и весь их жизненный путь. Айэсованных вариантом 6 × 666 для Xвox, несчастных иксаков, забанили в большинстве альянсов; два таких трансформера, преднамеренно или невольно, совершили саботаж, открыв локальные серверы для Заразы, и теперь эту их склонность считали врожденной чертой софта.

Гжесь воспринимал это как наглый нейропрофайлинг и отказывался отождествлять себя с какой-либо определенной «личностью типа Уралочка».

Тем временем часы его знака в Зодиаке Игуарте четко указывали, что пришла пора очередного замедления.

– Ты хотел проплыть через это во сне?

Гжесь взял бронированной рукой своей «Хонды» бронированную руку «Хонды» Рори Ниобы и одарил ее стальным поцелуем. Черные кобры покачнулись и вздохнули.

– Мне снилось, будто я проголосовал за бомбежку с воздуха Ноева ковчега, – сказал он и сморфеился до двадцати процентов.

Ближайшая кобра по-матерински склонилась над ним и укусила в шею.

Гжесь почувствовал, как по мере распространения яда по «Лили» металл превращается в тело. Еще мгновение – и он уже сидел в облике обнаженной девушки полувосточной красоты, только кукольно безволосой. Проходивший внизу по алее «Бург I» помахал ей лапой. Лили-кокетка послала ему воздушный поцелуй.

Рори эмотировала материнскую заботу.

– Что с тобой?

– Я вижу сон.

Он перевел «Морфей 7.0» с одной пятой на одну треть шкалы. Парламент выплеснутых из террариума аксолотлей собрался на газоне перед зданием и голосовал по поводу законов жизни и металла. Гжесь выпустил в них лазерные лучи из глаз и ногтей Лили, и надутые земноводные превратились в черно-белые фигурки, будто вырезанные из восточной сказки.

И тогда внезапно наступила ночь, а на небе высветились все созвездия безумия Игуарте.

Рори сияла собственным блеском под черными кобрами, а каждый ее эмот являлся на свет в виде маленького стального оригами с острыми, как бритва, краями, ластясь к меху и девушке.

Вскоре Гжесь-Лили начал кровоточить от настойчивых проявлений сочувствия Фрэнсис.

– В чем, собственно, дело с этими аксолотлями? – допытывалась она.

– Какое-то отклонение королевского сонника, – Гжесь извлек из своей головы «Морфея» и показал его на раскрытой ладони. – Я установил его и запустил, когда проводил с амбистомами тесты на щитовидку, и, похоже, эти паршивцы записались в него как шаблон. Или я просто страдаю какой-то аксолотлевой навязчивой идеей, о которой прежде не знал, и она всплыла только во сне – прямо по Фрейду, тридцать лет спустя.

– Я же тебе говорила, чтобы ты подождал с этим «Морфеем»! «Роял Альянс» – уже не твой дом, ты не можешь столь необдуманно глотать их софт.

Гжесь демонстративно снова воткнул в себя «Морфея».

Рори рассердилась. Ее раздражение начало кружить вокруг нее на крылышках микровалькирий, попискивая в маленький боевой рог.

Гжесь-Лили эмотировал улыбающегося Будду и показал Рори стоящее в зените созвездие Аксолотля.

– Нет ничего более бесполезного.

– Гм?

– Ambystoma mexicanum. Вся форма жизни впустую, в молоко, из-за дурацкого порыва эволюции. То, что должно было стать личинкой, переходной формой, размножается само по себе. И в итоге вся последующая зрелость этого создания оказывается полностью излишней, так, каприз природы. Зачем оно существует? Зачем?

– О чем ты говоришь?

– Мне приснилась настоящая история человека. Не знала? Никогда не чувствовала?

– Чего? Что?

– О настоящей жизни мы забываем в момент рождения. Пока мы нежимся в темных утробах матерей, пока мы лишь плоды – именно тогда мы являемся людьми, именно тогда мы обретаем полноту. А потом, потом… увы, мы вылезаем в мир, и теряем все это, забываем, и просто болтаемся по Земле, полутрупы, большие гниющие туши, инерция жизни на прямой дороге в могилу.

– Проснись! Человеческие плоды не размножаются.

– А нам не следовало трансформироваться. Мы впрыснули себе этот гормон, этот айэс – и что мы теперь помним человеческого? Что?

– Будто у нас вообще имелся выбор!..

Поскольку это был на одну треть сон, они одновременно находились на суше и под водой, хотя никакой воды вокруг не ощущали. Тем не менее аксолотли свободно плавали вокруг них и опекающих их кобр, а беспокойные эмоты тыкались в животы и хвосты уродцев-рыбоящеров.

Гжесь-Лили встал, протянув руку, и аксолотль улегся на ней от локтя до ключицы.

– Мы теряем ту настоящую жизнь, забываем ее.

– Сделай мне цивилизацию, – потребовал басом аксолотль.

– Что впрыскивает им тироксин, чтобы они повзрослели, чтобы перепрыгнули из личиночной стадии во взрослую особь. Всегда, всегда должен явиться кто-то извне – и только так можно силой вырвать их из аксолотлевости. Но зачем? Зачем?

Два других аксолотля уселись на Рори, но она не обращала на них внимания.

– Тебя гнетет, я же вижу и слышу, это классические симптомы уральской депрессии. Тебе нужно замедлиться.

– Нет-нет, хватит «Морфея», на этот раз только «Морфей».

Он добрался уже до половины шкалы. Сон накатывал теплой волной. Гжесь почувствовал, как она колышется, когда здание синтезаторной оторвалось от земли и медленно поплыло ввысь и вглубь континента, подгоняемое ночным ветром в паруса кобр на крыше.

За ними тянулись длинные кишки труб и кабелей, за которые цеплялись другие животные, кривая продукция «Чо & Чо».

Рори не сдавалась.

– Кто займется аппаратурой, если ты свихнешься? Я предпочла бы не терять тебя даже на эти пару недель, но если мне придется вообще тебя потерять… Что ты с ним делаешь?

(Аксолотль дул и пел в ухо Лили-Гжеся).

– О, он делится со мной тайнами вселенной.

– Сколько раз я тебя просила, чтобы ты скопировался и сдвинулся по фазе? Тогда ты постоянно был бы рядом в полном здравии.

– И что, думаешь, тебе бы это чем-то помогло? Ты слышала, чтобы трансформер совершил какое-нибудь открытие, чтобы он научился чему-то всерьез новому, сменил профессию или привычки? Пройдет еще десять тысяч оборотов Земли, но мы так и не обучим ни одного нового техника, у нас не появятся новые компьютерщики и генетики. Те же самые трансформеры будут перемалывать в металле те же крупицы знаний, гуглить по сокровищницам прошлого школьные рецепты полупроводников и РНК.

– Может, и так. Но все это – быстрее, успешнее, лучше.

Они дрейфовали над улицами кампуса, над стадионами и кортами. Лазерный взгляд высунувшейся за край крыши Ниобы очерчивал на земле одиночные детские силуэты, всегда окруженные стайками ириготи, мехами-опекунами и духами матерницы, освещая этих человечков 2.0, сынков и дочек из поздних приплодов, пяти-шестилеток и едва держащихся на ногах толстеньких карапузов, резвящихся под бдительными объективами автоматических нянек класса «люкс». Эти человекоподобные «спутницы жизни» для миллионеров, дизайнерски-сексуальные, под маркой Ива Сен-Лорана, Гуччи и Тома Форда, издали в самом деле выглядели как люди – создавая таким образом райские образы семей с детьми, матерей и отцов с их утехами.

На мгновение Гжесю показалось, что он заметил там и Алису. Но нет – это даже не был сон об Алисе.

Рори выхватывала этих детей 2.0 стробоскопической радугой сквозь крыши и почву, в подвальных инкубаторах и открытых миру игровых комнатах. Пятьдесят процентов сна уже позволяли в буквальном смысле воспринимать поэтические метафоры.

Это были также и их дети, Гжеся и Фрэнсис, их настоящее потомство. Гжесь-Лили тянулся к ним с высоты руками и эмотами, которые были его руками.

– Роботики мои! Лего мои тепленькие! Они нас построят.

– Сделай мне цивилизацию! – ворчал аксолотль, основательно присосавшись к щеке Гжеся.

Гжесь провел разогретой ладонью по холодной броне «Хонды» Фрэнсис, погладил округлости ее симметричных мускулов.

– Смотри, ведь никакая трансформация нас от этого не освободит. – Он видит, они видят: металлические плечи, металлические шеи, металлические черепа. – Вроде как мы могли бы совсем по-другому, но нам приходится, приходится ходить в этих уродливых мехах, аляповатых фигурках, порожденных воображением Диснея, в карикатурах тела. Почему? Чо выдержит и без, поскольку он ботан-аутист, но нормальный человек нуждается в иллюзии человечности даже после смерти.

– Когда вырастим и воспитаем из них компьютерщиков, они поставят такие виртуалы, что нам больше не придется мучиться ни с каким железом в материальном мире.

– И будут в нас играть на своих консолях в игровых залах вечности.

Они парили над зелеными полями Америки, черные паруса несли их высоко и далеко. МТИ и Новая Англия незаметно остались позади, и Гжесь уже знал, что вся эта зелень родом из «Морфея», восстановленная природа не простиралась столь далеко – Ржавый пояс, Великие озера, Миссисипи. Одновременно была ночь и был день, в живительном свете которого Гжесь видел свежие леса и цветущие поля; они перепрыгнули Мексиканский залив и Панамский канал и, погрузившись в сон уже на восемьдесят пять процентов, спикировали косяком тяжелых штурмовых аксолотлей на Рио-де-Жанейро и Кампинас, на серверные «Patagonia Riders» и их склады мехов, аксолотли плевались бомбами в виде аксолотлей поменьше, те возле цели делились на еще меньших амбистом, и этот онирический фрактальный налет земноводных все разрастался, пока наконец на дневно-ночной континент не обрушился огненный дождь в тысячу радуг; Гжесь же, пребывая в своем сне уже на орбите, откуда аксолотли обычно размышляли о вечности и человечестве, столь же отчетливо увидел с этого ангельского насеста два атомных гриба, расцветших на юге Европы, и даже в объятиях «Морфея» понял, что на его глазах, в его сне, разразилась и прокатилась по земному шару Вторая война трансформеров – пока он выплакивал на плече у Рори свою порожденную «Уралочкой» депрессию.

Гжесь опустил потенциометр «Морфея» до нуля, вздрогнув от чистейшего солипсического страха – не снится ли ему и это пробуждение?

Он оторвал железный корпус своей «Хонды» от мокрой крыши. Был солнечный день после обильного дождя, кампус МТИ сверкал серебристыми лужами и веселыми бусинками дождевой воды.

Поступил сигнал от матерницы. Календарь показывал 10231 ПостАпо, прошло тринадцать дней.

«Хонда» Рори со скрежетом поднялась, наверняка запустившись вновь лишь в ответ на движение Гжеся.

– Я рада, что…

Эмотировав громоподобное «FUCK YOU!», он набросился на нее и столкнул с крыши. Оба вместе свалились на тротуар внизу, она ударилась плечом о плиты, кампус содрогнулся от грохота. Лили-Гжесю размозжило бедренные суставы и оторвало левую руку; Лили-Фрэнсис переломилась пополам, будто расколотая кукла. Окрестный Маттернет взвыл красным.

– Откуда у тебя ключи?! – Гжесь бил о землю верхней половиной «Хонды Спирит», пока от нее не отвалилась стальная ребристая обшивка радиатора[102]. – Откуда ты взяла ключи?! Как вы меня хакнули?!

– Ни-кто-те-бя-не-ха-кал, – простонала Рори в ритме ударов ее головы о бетон. – Мы-за-мед-ли-ли-весь-твой-сер-вер.

Он отпустил ее.

Все это время она заговаривала ему зубы, лишь бы он не сообразил. Если бы он не морфеился, заметил бы намного быстрее.

Он не хотел замедляться, как диктовал Зодиак Игуарте, и его замедлили тайно, без всякого согласия.

Над ними склонились два меха-опекуна. Из-за их похожих на каминные трубы ног выглядывала рожица девочки из Третьего Приплода, очень серьезно смотревшей на них широко раскрытыми глазами. Миленка.

Фрэнсис оперлась на локте.

– Sorry, мне пришлось. Чо торпедировал бы переговоры, лишь бы показать, кто тут правит. Ты подвернулся в самый неподходящий момент.

– Врешь. Ты убрала меня со сцены, поскольку боялась, что Дагеншелл меня убедил и я проголосовал бы за королевских и «Большой Замок».

– Sorry.

Гжесь неуклюже собирал с бетона обломки харда. Части нагрудной крышки и подсистемы сыпались между его пальцев.

Ему не хотелось уже даже эмотировать.

– Так к чему мы пришли?

– «Тяжелый металл» пал, Homo sapiens победил. Мы делаем человечество.

Вторая война трансформеров была религиозной войной.

– Я ухожу, – Гжесь с неприятным хрустом сел и воткнул большим пальцем в глазницу выпавший объектив. – Справляйтесь сами.

– Куда?

– Куда-нибудь на независимые серверы.

– Нет никаких независимых серверов.

– Тогда сделаю. У меня опечатанные склады с запчастями.

– Окей, – Фрэнсис испустила извиняющийся эмот побитого песика. – Только не злись опять, – она воспроизвела для него глубокий вздох, full human & organic. – У нас есть твои бэкапы.

Из его оторванной руки выстрелили красные искры.

– Вы меня украли!

– Пришлось. Пока не воспитаем для себя ботанов два-ноль.

Миленка, погруженная в глубокую задумчивость – вероятно, скопированную прямо из пиксаровских мультиков с малышами и собачками, – прикладывала очередные куски разбитых «Хонд» к лежавшим на изрытом тротуаре изуродованным корпусам – кабели, приводы, стальные пальцы и полимерные кости, – прикусив язычок и сдувая падающую на глаза челку.

– А почему вы ругаетесь?

– Тетя сделала дяде бяку.

Проблема эпигенеза не давала Гжесю сомкнуть глаз (не в буквальном смысле, но ощущение то же самое).

Что он делал, когда не спал? Просматривал тысячи часов записей – из Рая, до Погибели, а также записей из жизни новых людей, из более ранних приплодов, рожденных методом химического синтеза Винсента Чо из сохранившихся генетических архивов.

Тысячи, десятки тысяч часов. Неустанно сравнивая: детей с детьми, жизнь с жизнью, слова со словами, смех со смехом, забавы с забавами – но в чем состоит разница? Существует ли разница вообще? Или же ошибка в глазах смотрящего, и причина лежит в совершенно ином различии – между человеком и трансформером?

Эпигенез ускользает от технического анализа.

– Берешь точно такую же ДНК, – рассказывал Ярлинка, – имплантируешь и развиваешь в точно таких же условиях, и тем не менее в итоге получаешь разные организмы.

– Значит, это все-таки не люди? В смысле, не как до Погибели?

– Что ж, геном тот же самый. Но способ экспрессии генов – какие гены включаются, какие нет, и на каком этапе – все это записано вне ДНК, в неразрывной памяти поколений. Начиная с гистонов[103] – смотри, это вот эти белки – на них наматывается ДНК, как спагетти на поварешку, и форма этой поварешки определяет форму намотанной ДНК, так что какая разница, что гены те же самые, если не знаешь, какую форму поварешки задать изначально? Или весь механизм метилирования[104]. Ты читал, что метилирование отражает в ДНК весь образ жизни, травмы, болезни, материальное положение, образование, место жительства, воздух, которым ты дышишь? Или взять наследственные экспрессии окружающей среды. Или…

– То есть гены обладают своей культурой?

– Гм?

– Изыми человека из культуры и воспитай в дикой среде – и получишь зверя, не человека. Культура не кодируется в ДНК.

Ярлинка до трансформации был нью-йоркским собирателем старых комиксов, интерес к генетике у него возник от Халка и Супермена.

– Но ведь мы же сохранили культуру! – он подсунул Гжесю под нос стопку «Бэтменов» и «Железных людей». У него теперь имелись в личной коллекции все Первые Издания мира. Он никогда не изменится, никогда уже не вырастет из подростковой гиковости. – Мы воспитаем их на том же самом, на чем сами росли!

– Мы? Или наши оригиналы?

Гжесь просматривал тысячи часов записей, в том числе самого себя – дружеские вечеринки, которых он вообще уже не помнил, городские архивы, мероприятия на работе, чужие видеобиографии с Фейсбука; он смотрел на себя, себя в теле Гжеся 1.0, и пытался вчувствоваться в ту человечность.

Как он вообще смог бы сегодня ее эмотировать? И что из нее безвозвратно пропало где-то между чувством и эмотом?

– Что за абсурдный вопрос! – возмущался Ярлинка. – Нет никакого «между». Да и с чего? Мы этими самыми эмотами гневаемся и радуемся, плачем эмотами и эмотами любим. Эмоты – и есть наши чувства.

Но Гжесь помнил по Токио, по 1К ПостАпо, все эти пронзительно грустные театры человечности, разыгрываемые заклятыми в неуклюжих мехах трансформерами, уродливые симуляции пьянства в баре «Тюо Акатётин», душераздирающие пародии нежности, пересчитанной на тонны металла и мегаджоули сервомоторов, ритуалы биологической дружбы, культивируемые в облике угловатых машин – как они чокались рюмками с алкоголем, которого не выпьют, как таращились на порно, которое не пробудит в них даже самой слабой похоти, как подкручивали динамики, чтобы подогреть атмосферу беседы – он прекрасно все это помнил, поскольку записал.

А теперь, теперь, в 10К ПостАпо, они уже даже не пытаются симулировать симуляцию, не стараются притворяться, будто притворяются, поскольку им это незачем, поскольку никто не смотрит.

Что они делают, когда не работают и не смотрят фильмы из Рая?

Ничего.

Изваяния из холодного металла. Роботы без работы.

– Суть в том, – пытался объяснить Гжесь Ярлинке, а его дисплей выплевывал мешанину стробоскопических ассоциаций, – что уже через пару лет они начнут сами размножаться и воспитывать собственных детей, они, первый-второй приплод, и это неизбежно скопируется на все последующие поколения. Как в первую секунду после Большого взрыва микроскопическая квантовая неровность определяет форму галактик и галактических скоплений, так и эти несколько лет их детства – игры, колыбельные, няньки, сказки, наказания и награды – определят форму всего нового человечества.

В ответ Ярлинка эмотировал своим «Бургом» пожатие тысячи плеч.

– Ну так иди, играй с ними.

Алисе пять лет, и она узнает Гжеся по подсознательным особенностям его поведения, в каком бы мехе тот ни появился. Иногда Гжесь еще ничего не эмотирует, ничего не скажет, а она уже бежит к нему, забирается на обшарпанные стальные пластины, мажет фломастером по голове и дисплею.

– Будем делать ура!

– Будем делать ура.

Гжесь явился в муниципальном «Таурусе»[105], у которого вместо правой лапы большое сопло-воздуходувка. Они вышли на Вассар-стрит, в западные кварталы кампуса, за заросшие и подмокшие бейсбольные поля, уже покрытые осенними листьями с первых деревьев 2.0, которые самозабвенно высеивал Чо во времена начальных тестов. В Кембридж-порт теперь растут подобия кленов, с незнакомой природе Рая корой. Есть также карликовые дубки-бонсаи и напоминающие драные парики кусты-сорняки, жалкие ошибки неофлоры, которых уже никогда не искоренить.

Гжесь выпустил из правой руки-сопла узкий ураган, подняв разноцветные тучи листьев и методично сметая их в угол дворика Уэстгейт, на бывшую парковку. Алиса резвилась в этих шелестящих тучах, размахивая ручками, будто ветряная мельница, а ее ириготи – Слава Осени и, похоже, наложенный на нее Цирк Пчел – гонялись вокруг за кружащими листьями, будто диснеевские щенята, щебеча рекламные джинглы прошлого века.

У подножия осыпающегося небоскреба Гжесь встретился с Дагеншеллом.

– Этот твой ящик ловит ультразвуки?

– Не бойся, малышка ничего не услышит, ты все заглушаешь своим ревущим кулаком.

– Она не услышит, да и в любом случае не поймет, но ириготи все теснее связываются с Маттернетом. У Чо тут везде уши.

– Теперь уже ты впадаешь в паранойю.

– Погоди, пока я в самом деле не дал тебе повод для паранойи, – Гжесь фактически перешел на ультразвук.

– Нас не могут надуть сильнее, чем уже надули, – проворчал Дагеншелл, эмотируя фак-офф для Бычков, гномиков и всего проекта «Генезис».

– И что? Ляжете брюхом кверху и будете ждать потопа?

– Ха! В «Большом Замке» теперь строят орбитальные планы. Нужно, понимаешь, повесить новые спутники, восстановить глобальную связь, а потом торговать этой монополией.

– Уже вижу. Как они вдруг достают из рукава отряды космических инженеров. Кто из трансформеров был в Раю специалистом по топливу для ракет-носителей? Даже не смешно. Нет-нет, я имею в виду кое-что иное.

– Что?

– Чтобы вы все-таки состряпали эту новую жизнь в океанах.

– Как?

– Силами своих Чо, Ярлинок и Лагир.

Дагеншелл эмотировал полное непонимание.

– Говори, говори.

– Знаешь, что они со мной сделали?

– Замедлили тебя по-уральски на всю войну, ты уже мне плакался по кабелю.

– Не только. У них мои бэкапы, – Гжесь эмотировал едкую, будто кровь инопланетян, горечь. – Они подстраховались, чтобы не остаться без мастера-умельца по харду. Если я захочу уйти, меня запустят с запасного сервера. Потом проверят, не хочет ли и этот дубль уйти, и будут каждый раз предлагать новые условия, пока не убедят какого-нибудь меня остаться, и я стану без конца грести навоз для доктора Чо.

Дагеншелл замер на половине тирады Гжеся.

– Ты хочешь уйти к нам?

Гжесь дохнул соплом на десять метров, и Алиса с ириготи погнались за его выдохом до самого перекрестка аллей.

– Я же тебе говорил: сам я ничего хорошего для вас не сделаю, я спец по харду, в жизни два-ноль не разбираюсь. Как, впрочем, и в жизни один-ноль. Я разбираюсь в машинах.

– Так что тогда?

– Я спец по харду, у меня есть все ключи и отмычки, это я продуваю им системные платы и чищу оптическую память. Рори могла вломиться в нейрософт, но я – я вхожу в подвалы серверной, извлекаю те модули памяти, отсоединяю RAID-массивы[106].

– Ты говоришь о физической краже?

– А как? Мне незачем ломать защиту софта и строить из себя программиста – которым я не являюсь, – чтобы открутить винты и отсоединить жгуты. А потом козлики из «Роял Альянса» наверняка вгрызутся в это на своих компах в Японии методом брутфорса[107], и вы создадите там собственных Чо, Картеров и Ярлинок, всю команду проекта «Генезис».

– Они голосовали против нас, а теперь вдруг захотят для нас работать?

– Подумай немного. Вы сделаете в точности то, на чем подловила меня Рори: будете запускать этого Чо раз за разом, до тех пор, пока какая-то из версий сама не пожелает повторить у вас сотворение мира. Могу даже предположить, какова будет ее мотивация: о, тот Чо – вовсе не я, я другой Чо, лучше которого нет, и я покажу старику Винсенту, как делается жизнь!

– И что, тогда будут два проекта «Генезис 2.0», две природы, два человечества?

– По крайней мере два.

Слава Осени тем временем завладела большей частью охваченной сетью материи над Чарльз-ривер, десятки ириготи крутились под стальными ногами Гжеся и Дагеншелла, складывая из листьев и веток фрактально прекрасные мандалы, будто тибетские песочные мантры. Гжесь сразу же сдувал их в сторону общественной свалки, но это нисколько не смущало меланхоличный вектор Маттернета/ириготи, и он начинал заново, изображая при этом симметричные граффити на матерницевых поверхностях зданий и дорожек. Несколько дней назад Гжесь с крыши Медиалаба наблюдал, как по матернице МТИ проплывают векторы ириготи величиной в пять-десять квадратных километров, сиявшие ночью, как уцелевшие огни небоскребов Бостона.

– А ты? – Дагеншелл заскрежетал металлом о металл Гжеся – брутальное эхо дружеской фамильярности. – Что ты с этого будешь иметь? Кроме мести?

– Я, само собой, хочу невозможного. То есть того же, что и все, – возвращения в Рай, – он выключил воздуходувку и посадил себе на плечо хохочущую Алису. – Когда снова возьметесь за Homo sapiens, я хочу воспитать его по-своему. От эпигенеза до сказок на ночь. Не так, как здесь. Здесь был эксперимент и полный беспредел, они сами не знали, что делают.

– В первый раз тем более никто не знал.

– В первый?..

– Ну, в Раю. Эволюция. От амебы. Естественная история человека. Тоже ведь беспредел?

Гжесь выдержал многозначительную паузу (отсутствие эмота – тоже эмот).

– Знаешь, что означает на сленге Проекта «минусы»? Я бы тебе показал, будь у нас время. Ярлинка держит их в формалине рядом со своими комиксами. Некоторые даже сами выглядят так, будто прямо из «Марвела». Приплод номер один они воспринимают как рождение Христа – лишь годы спустя от него начали отсчитывать весь Проект, рекомбинация за рекомбинацией. До этого же состоялось полтора десятка полностью неудачных попыток эпигенеза. Вроде ДНК в порядке, а рождается чудище. Или вообще не рождается, скисает в утробе инкубатора. И это как раз те самые «минусы» – приплоды минус один, минус два, минус пять, минус пятнадцать.

– Черт побери. Так что, мы, мы из Рая, считая все те миллиарды лет назад, мы все были – чем? Цивилизацией минусов?

– Ха! Жизнь минус.

Они дошли до кучи листьев, и Алиса спрыгнула с головы Гжеся прямо на спины и лапы ириготи.

– Ура! Ура их, ура!

Гжесь запустил воздуходувку на полную мощность и, присев, направил сопло под углом от земли, так что бегущие к нему и Алисе ириготи попадали прямо в ревущий поток воздуха и, внезапно взмыв, пролетали по дуге несколько метров, размахивая ручками, ножками, хвостами, усиками, крыльями, прежде чем с писком шлепнуться в мягкую груду листьев.

Цирк Пчел на это время завладел всем Маттернетом вдоль Амхерст-аллеи, даже фонари вдоль аллеи и свет в окнах МТИ мигали в ритме Гжесевых ураганов.

– Вот и вся твоя уборка.

Гжесь эмотировал Дагеншеллу самую широкую из улыбок Шрека.

– Зато веселья хоть отбавляй!

– Ура! Ура! Ура!

– И ты в самом деле к этому готов? Оставить тут ее, их всех? – Дагеншелл показал инфракрасным лучом на Алису, которая валялась в листьях, покрикивая на подлетающих талисманов. – Ты никогда больше их не увидишь, тебя к ним не допустят.

– Знаю.

– Это твоя семья.

– Семья?

Гжесь попытался вспомнить соответствующие записи из Рая.

Семья? Как эмотировать это чувство?

(В чем состоит разница? И существует ли вообще таковая?)

Он высветил Дагеншеллу поток векторов, наложенный на топографию МТИ.

– Что это? – Даг изобразил знак вопроса в видимом диапазоне.

– Взгляни сюда, на этот вектор в Маттернете, и взгляни на Алису.

Какое-то время они молча смотрели на мерцающий в тенях сумерек кампус и на раскрасневшуюся от возбуждения девочку среди перепачканных и растрепанных игрушек.

– Видишь?

– Что?

– На самом деле вовсе не векторы отражаются в ириготи и в Маттернете, будто снимок с поведения наших ребятишек. Скорее, дети и есть эти векторы, часть векторов – точно так же, как ириготи.

Дагеншелл сделал зум на девочку – аж линзы вылезли из глаз.

– Вы не имплантировали им какие-нибудь нейрочипы?

Гжесь насмешливо фыркнул.

– Какие нейрочипы? Нет, они просто в этом росли с самого младенчества. Так по кому я буду тосковать – по Алисе или по этому фенотипу векторов? Где заканчивается Слава Осени и начинается Алиса?

– Я же тебе говорил – у нас еще есть в Японии свои ириготи.

– Но я не позволю им воспитывать моих детей.

Дагеншелл эмотировал некий неясный клубок противоречий.

– Anyway. Чем дольше мы об этом говорим, тем больше вероятность провала.

– Я предупреждал, что тобой тоже овладеет моя паранойя.

– Я имею в виду параллельный процессинг твоих бэкапов. Если Рори запустила твою контрольную копию, у нее тоже возникла мысль сбежать обратно в РА.

– Мяч на твоей стороне, Даг. У вас есть физический транспорт через океан – лишь потому у нас может все получиться. Я иду в серверную CSAIL, демонтирую зеркала, пересаживаюсь на игуарте, пакуюсь вместе с тобой в дрон – и до свидания. Одно железное условие для Пожирателя Душ: я сижу там у вас на внешних машинах, под собственным крипто.

– Какие тут у вас есть игуарте?

– Для работы в замкнутой среде. Этакие человекоподобные двухтонные танки, переделки военных «Церберов»[108]. Поднимешь?

Безумного Эрнесто Игуарте («идите и саморазмножайтесь») уже изгнали со всех серверов; по последним сведениям, он перемещался в стае краденых мехов, целиком скопированный в их скромную память и процессоры. Некоторые металлисты впоследствии восприняли подобную модель существования как некий идеал. До Погибели, однако, было построено не так уж много роботов, снабженных суперкомпьютерами, которые могли полностью самостоятельно обеспечить процессинг трансформеров, без необходимости поддерживать связь с сервером-маткой, а гномики еще долго не смогут создать подобную производственную линию.

Дагеншелл думал, считал и наверняка вел диалог с остальными членами японской делегации. Алиса тем временем устала и вернулась к Гжесю. Тот взял ее на руки «Тауруса» и уложил, будто в колыбель, на левый локоть. На обратном пути она заснула.

Над Новой Англией наступила ночь, и по кампусу МТИ плыла Невыносимая Легкость Бытия[109].

– Окей, – Дагеншелл спроецировал бьющий колокол. – За четверть часа до полуночи, отлет из Логана.

– Буду.

Алиса лишь зачмокала во сне, когда Гжесь оставил ее в спальне в здании Малого Гнезда, на задах бывшего спортивного центра имени Цезигера. Три меха-няньки «Филипса-Диснея», измазанные фломастерами и спреями, склонялись над ее кроваткой, будто греческие хоры, чуткие богини урожая и плодородия.

Именно такой прощальный кадр Алисы Гжесь закинул себе в самые глубокие архивы, такие обои поставил на экране памяти.

Затем он пересел на серийного «Бурга», сразу же поставив в очередь «Цербера». По дороге к CSAIL никого не встретил.

Стата-центр[110] уже в проекте архитектора выглядел как склад сломанных игрушек, а по прошествии тридцати лет буйства стихии и трансформеров превратился в настоящий храм механического хаоса. Здание пребывало под тихими векторами матерницы, погашенные огни не зажигались для Гжеся. Ему пришлось перейти на инфракрасный, к которому все еще нелегко было привыкнуть, – так же, как он на самом деле до сих пор не привык к металлическому телу и пикселям в глазах.

В Гейтс-тауэр, в коридоре под этажом выделенных для трансформеров серверов, из-за приоткрытой двери бил холодный свет люминесцентных ламп. Гжесь прибавил чувствительность микрофонов и услышал дыхание человека.

Он подошел, топая тяжелым железом.

– Болтаешься по ночам, а потом Фрэнсис Афина устраивает мне скандалы.

– А, это ты, – Инди добрался до старых игровых гаджетов. В Большом Гнезде у ребятишек имелась лучшая электроника для игр, последние модели до Погибели, шесть больших игровых комнат с аппаратурой от «Сони» и «Майкрософта». Самым старшим, однако, постепенно переставало этого хватать. – Я поспорил с Чарли, ничего не говори.

Заразившись Индианой Джонсом, Фредек загорелся желанием пройти все версии приключений археолога, в том числе сюжеты для полной виртуальной реальности. Совет Проекта все еще не позволял людям забавляться в виртуале, и детвора решала этот вопрос на свой страх и риск.

Гжесь эмотировал добродушный скепсис при виде десятков разодранных упаковок и карт с установочными программами, разбросанных вокруг Инди.

– Впрочем, матерница все равно доложит Винсу.

– Винс пусть тебя больше не волнует, – протяжно зевнув (все они демонстрировали физиологию, будто дурное настроение или военные цвета), Инди поскреб в затылке и, о чем-то вспомнив, потянулся к коробке под окном. – Слушай, а это? Я когда прочитал на обложке, подумал…

– Нет, это совсем другое.

Хмуря брови и надувая щеки, Инди повертел в пальцах резиновую шапочку и, искоса поглядывая в инструкцию с картинками, напялил себе на голову. Шапочка села криво, и Гжесь машинально ее поправил.

– Как это, черт побери… – содрав пленку с руководства пользователя IS3, Инди неуклюже эмотировал замешательство (в руководстве было восемьсот страниц). – Можешь мне помочь?

Гжесь поколебался на тысячу тактов процессора. Время еще есть, до отлета он успеет, а это уже не его человечество, пусть дальше беспокоятся Чо и Рори.

Ибо, собственно, – почему бы и нет?

– Садись сюда.

Он установил нейрософт, откалибровал InSoul3, еще раз поправил считыватель мозговой коры на голове человека, после чего нажал ENTER, и понеслось.

100К ПостАпо

С утра над розовой саванной тяготеет звериное Дыхание Камня. Повсюду царит ленивая гиппопотамья медлительность. Гжесь покидает деревню, минует тянущиеся до бывшего Марсабита[111] Поля Изобилия, переходит через мост над искусственным притоком озера Парадайз, спускаясь к лениво развалившимся сфинксам и бронтозаврам – и у него тут же возникает желание снова улечься в койку рядом со своими правнуками и правнучками, рядом с их пустыми и холодными оболочками.

– Вернешься вернешься вернешься, – поет вслед ему земля, вода и небо. Среди облаков на него смотрит лицо госпожи Спиро.

Гжесь в ответ пакуется в своего игуарте вместе с архивами и эмотирует выразительное «ХАРД ТВОЮ МАТЕРНИЦУ». Он уже целый век не опускался ниже пятнадцати процентов сна, и деревья кланяются перед его фрейдизмами.

Дыхание Камня держит всю матерницу от руин города на севере до фергюсоновского скансена Караре[112] на юго-западе. Гжесь бродит в излучине реки, чешет за ушами сфинксов и мишек-гамми, переходит дамбу и машинально обрызгивает водой из искусственного водохранилища играющих в жемчужных лучах солнца замковцев.

Их тельца, по-эльфийски слабые и бледные, вызывают у Гжеся неожиданное чувство вины. Снова, думает он, снова я запорол Сотворение Мира. Райские замковцы бесплодны, в их организмах не хватило места для репродуктивной системы. Слишком хрупкие и эфирные, они размножаются исключительно трансформацией, посредством промежуточных, айэсовых форм. (Личиночной стадии.)

– Иди сюда, поставишь нам гадание!

– Я не разбираюсь в гаданиях.

– Ха, не обманывай!

У игуарте Гжеся, «Аль-асра»[113], творения арабских гномиков из кочевых роев «Трэш-металла»[114], лицевая маска из метаматериала[115], и Гжесь держит целый отдельный канал эмотов для икон старой мимики – смеха, грусти, удивления, меланхолии. И теперь в ответ на упрямые попытки замковцев его соблазнить – ну иди же, иди, все равно придешь, иди к нам, иди! – он вздыхает своим мехом, и его маска застывает в грубом эмоте похожего на крик вздоха.

Госпожа Спиро гладит его пальцами из золотых лучей по напоминающей обсидиановое яйцо голове.

– Какое прекрасное отчаяние! Какой чудесный гнев!

Гжесь садится, а потом ложится на спину в розовой траве у берега. Что видит из безопасного зенита госпожа Спиро: отполированные, как фарфор, ярко-красные члены металлической скульптуры, человекоподобной модели, будто с эскиза Леонардо да Винчи, с выгравированной на грудной пластине цитатой из Корана, и все это увенчано похожей на замерзшую каплю ртути башкой, без глаз, ушей, носа, рта. Пока маска не эмотирует конкретную эмоцию лица, это вообще не лицо.

А Гжесь ничего не эмотирует; он упал и лежит без движения в той долине между эмотами. Он хотел бы войти в вектор замковцев (Фигли-Мигли или Каприз Треугольников), но Дыхание Камня слишком тяжкое, оно облепляет его и вжимает в землю лапой пожравшего мир великана.

Гжесь протягивает руку к голубому небу, жаркая лазурь ласкает плавные изгибы цвета киновари. «Аль-аср» – поскольку небо Медины на закате солнца имеет именно такой цвет, а мусульманские копии древних ботанов Америки относятся к своему призванию столь же серьезно.

В прицеле из большого и указательного пальцев Гжеся пасутся в волосах госпожи Спиро косяки алебастровых аксолотлей.

– Почему ты убегаешь, любимый?

– Мне нужно подумать. Самому по себе. Одному. Без вас, вне вас.

– Сам по себе, ох, но ты же потеряешься один, сам по себе, сам сам сам сам…

Сжатый кулак заслоняет ее и солнце; голос матерницы стихает и гаснет, смолкают камни, стебли и насекомые.

Замковцы на берегу лепят из грязи и травы шишковатого четверорукого человечка, матерница тут же придает ему вектор и ведет вприпрыжку по камешкам и веткам. Человечек добирается до Гжеся и заползает ему по бедру на грудь, где свивает гнездо из тростника и совершает ритуалы гадания. Гжесь смотрит на них со снисходительностью Атланта, поглядывающего сквозь ресницы на интимные танцы метеоров и гулянки комет.

Они сгорели, сгорели все. Сегодня они были, завтра их уже не было. По ним прошлась та чертова сука, они забыли себя, как забывают услышанную на улице шутку или адрес бывшего знакомого – они сами выпустили себя из рук, выпустили и разбились. По лицу Гжеся, будто волны бушующего моря, прокатываются эмоты; человечек стоит на его плече и смотрит, заламывая все свои травяные ручонки. Они сгорели, Гжесевы дети-недети, семья-несемья, тени-призраки, человечество-чудачество. Остается только хард, твердый, холодный, неизменный.

Уродец испуганно убегает.

Прибегают замковцы с претензиями.

– Ты испортил нам гадания, мы тебя не любим, уходи, уходи!

– Вы сами хотели.

– Ты нас обманул!

С ними всегда так.

Гжесь накрылся одеялом розовой травы, ворочается на ложе из песка и глины (девятнадцать процентов сна). Татуированный Зодиаками и Меркаторами аксолотль выкапывается из-под земли, будто крот, и чмокает «Аль-аср» в красное яйцо черепа. Земля накрывает и Гжеся, Гжесь проваливается под землю; придавленный, он перестает ощущать ее вес, и вдруг оказывается в этой тесной темноте по-настоящему невесомым, оказывается напротив живых Зодиаков и Меркаторов. Он вращается вдоль оси своего меха, и вокруг него густым потоком плывут звезды.

Планета, пересеченная на одну треть меридианом тени, на две трети светится успокаивающей голубизной.

– В Калифорнии я показал бы тебе все орбиты.

– От Калифорнии у меня голова болит.

Они прогуливались на магнитных ступнях вдоль решетчатого скелета космического поселения. Оба в «Хорусах I»[116], легких скелетоподобных роботах, приспособленных для открытого космоса; им не требовались никакие страховки и привязи. Не требовался и кислород или постоянное питание – при необходимости «Хорусы» разворачивали свои солнечные батареи, словно крылья черных ангелов. Они обошлись бы также без лазера связи, нацеленного на Землю, на станции имелись свои серверы и быстрые процы из новейшей кузницы гномиков. А на подходе были уже «Хорусы II», полные игуарте.

Ибо орбитальные станции трансформеров в основном состояли исключительно из решеток, закрепленных на них машин и антенн. То были своего рода собранные из полуфабрикатов плоты, дрейфовавшие подобно медузам над огромным глобусом Земли. Все менее человекоподобные мехи перемещались по ним, словно обезьяны по спутанным кронам деревьев. Значительно легче строить орбитальные сооружения, когда не нужно проектировать их как герметичные банки с теплым воздухом для белковых мягкотелых.

Но именно это теперь предлагал SoulEater843.17.8.

– Розетта, или Звезда Давида – поскольку, если разрисовать ее на эллипсе орбиты, увидишь именно такую фигуру. Мы расставляем их на равных угловых расстояниях вокруг Земли – сперва три, а в конечном счете шесть поселений, на противоположной орбите. И тогда, даже если снова в нас угодит Луч Смерти, по крайней мере одна сокровищница жизни останется в безопасности, защищенная массой Земли. Нам никогда больше никто не обнулит биосферу.

Гжесь обошел вокруг второго, перпендикулярного хребта станции, перевернувшись при этом вверх ногами. У него имелся плагин, блокирующий симуляцию вестибулярного аппарата, и он мог принимать любую ориентацию в трехмерном космосе.

– Сколько ты планируешь таких баллонов?

– Семьдесят шесть, на каждой станции. Потом подумаем над второй гроздью, на плече противовеса. И если она выдержит напряжение, мы смогли бы закрутить станцию, как гантель, по крайней мере до четверти земной силы тяжести.

Два белых шара уже висели под вытянутой во тьму решетчатой стрелой. Гжесь подошел ближе, микроколебания станции передавались «Хорусу» при каждом шаге.

Он пригляделся к конструкции шлюзов и гнездам IN/OUT питания и связи.

– Кто вам это делает, «Дети Немо»[117]?

– И «Циркачи».

Металлисты, которые уже два столетия сидят в океанских глубинах, используя энергию гидротермальных источников[118], воспроизвели там забытое искусство материаловедения и ткут из полимеров[119], фуллеренов[120] и нанотрубок[121] чудеса инженерии XXI века. После накачки атмосферой такой баллон имел в диаметре двенадцать метров. На орбиту их выводила грузовая ракета с Байконура, упакованными до размеров дыни, в пакетах по две дюжины. Полностью надутые, они постепенно обрастали противометеоритной оболочкой – твердым, как алмаз, углеродным мхом.

Что касается «Patagonia Circus», то они отвечали за конструкцию связей между баллонами и всю инженерию систем жизнеобеспечения.

– И в чем тогда проблема?

Пожиратель разинул птичий клюв своего «Хоруса» и бросил из него яркое светящееся пятно на точку стыка двух баллонов, на кольцо шлюза и кабельных соединений.

– Видишь?

– Что это?

Подстроив резкость, Гжесь увидел вокруг кольца мерцание микроскопических бриллиантиков.

– Утечка атмосферы, – сказал Пожиратель.

– Негерметичность соединения?

– Хуже – выносливость материала. – Пожиратель захлопнул пасть, съев свет. – Патагоны получили спецификацию температурной вилки для объектов в вакууме над Землей, то есть от нуля Кельвина[122] до двухсот градусов Цельсия максимум. Что ж, окей, они справились. Но наши подводные Гефесты не подумали о том, чтобы провести тесты альбедо[123] своих углеродных оболочек, и…

– Отраженное тепло нагревает патагонские соединения между баллонами свыше двухсот градусов.

– Именно. На самом стыке образуется чертова печь из зеркал, отражение отражения отражения, при полном солнце можно плазму выращивать.

Гжесь выключил магниты, оттолкнулся от решетки и облетел кольцо между баллонами, то и дело стреляя газом из встроенных в меха сопел. Записав видео баллонов и их соединений со всех трехсот шестидесяти градусов, он завис перпендикулярно «Хорусу» SoulEater'а.

– Гм, по сути это вопрос материаловедения, химии и атомной физики, не знаю, чем могу тут помочь.

Пожиратель эмотировал ветер и море.

– Имей в виду, я планирую с расчетом на будущее. Это лишь начало первого поселения, подобные стечения инженерных обстоятельств будут накапливаться, чем дальше, тем больше, и нам нужен практик для решения на ходу любых головоломок харда.

– Так иди и найми себе какого-нибудь раба Гугла.

– И что, впустить трояна в самое сердце? Благодарю покорно.

Гжесь, однако, подозревал Пожирателя в неискренности. Все нанимали G-slaves. Неужели Пожирателю в самом деле столь необходимы услуги Гжеся, или же ему просто стало жаль старого приятеля, когда Дагеншелл, вернувшись в Азию, рассказал ему о райской жизни Гжеся? И они придумали повод, последнее практическое испытание для последнего умельца в области харда.

– Тогда найми их с правом удаления копии по завершении работы.

– Знаешь, сколько это стоит? Мне самому пришлось бы продаться в рабство.

Когда заходил разговор о рабах Гугла, Гжесь не мог удержаться от эмота руин после бомбардировки Дрездена или иной столь же апокалиптической иронии. Его украденные Фрэнсис Рори копии являлись лишь зачатком огромного банка добровольных и недобровольных бэкапов трансформеров, которые за эти почти три века собрали наследники альянса «Bull & Bull» в серверных, принадлежавших в далеком прошлом концерну «Гугл». Гжесь уже перестал следить, кто на какие архивы наложил там лапу. Случались расколы, слияния, перевороты, саботаж, крупные кражи и крупные заражения; возникла даже религия и несколько новаторских политических систем. Ибо – кто голосует в демократии мехов, хард или софт? А если софт, то считается ли за один голос один процесс, отдельная живая нейропрограмма – или же весь континуум процессов одной личности? Так что – не следовало ли рассчитывать избирательную силу трансформера по истории его апгрейдов, например, рассматривая все версии SoulEater'a, от 843.0.0 до 843.17.8, как единое целое? Что в итоге мешает выкупить дополнительную вычислительную мощность для копий, созданных исключительно для обретения этой временной избирательной силы? Тогда демократия становится всего лишь бумажной маской дарвиновского капитализма, ибо при любом голосовании автоматически побеждает тот, у кого есть деньги на самое большое количество копий с параллельным процессингом. Так что трансформеры окончательно попрощались с идеей власти народа. В Раю XXI века об этом сняли бы десяток триллеров и драматических сериалов.

От самих Бычков не осталось уже даже тэгов, но на серверах Америки продолжали жить копии-рабы Гжеся и других редких и ценных специалистов. Услуги этих G-slaves продавали и покупали на свободном рынке, на аукционах, проводившихся HTL, MTL и STL[124]; но при этом никогда не продавали самих G-slaves, то есть их нейрокоды. Владельцы рабов делали все, чтобы сохранить исключительный контроль над товаром. Перед Погибелью, например, успел заайэситься только один доктор-метеоролог (некий Ли Д. Мушко), и каждый, кто теперь сталкивался с проблемой, требовавшей соответствующих знаний на уровне, превосходящем чтение трехсотлетних научных архивов, вынужден был обращаться к доктору Мушко – или к его копии. Хуже того, болезни софта, описанные в Зодиаке Игуарте, уже выкосили немало трансформеров, и в некоторых областях остались исключительно копии, G-slaves, сдававшиеся за почасовую плату под жестким крипто.

И если ты нанимал раба, живущего на машинах Гугла, ты вынужден был смириться с тем, что он заберет с собой все сведения о выполненной для тебя работе.

Альянс «B & B» уже не существовал, но точно такая же аура параноидальной подозрительности окружала всех последующих наследников Гугла.

Однако засыпанный пеплом Дрездена Гжесь мог позволить себе и более откровенную иронию: а изменилось ли вообще хоть что-нибудь со времен до Погибели? Гугл так или иначе держал у себя нейрокопию каждого человека на Земле – если не созданную IS3, то скомпилированную по образцу его активности в интернете.

– Остаются еще…

– Кто? Что?

Гжесь рассинхронизировался, глядя на кольцо междубалонного соединения, из тени под которым вылез пятнистый аксолотль, высокомерно таращась на «Хорусов».

– Остаются людаки, – снова начал Гжесь, поворачиваясь спиной к сновидению. – Если они сумели поднять Калифорнию, значит, чему-то все-таки учатся.

– И что, я должен запихнуть живого человека в ракету и выстрелить им на орбиту?

– Кого-то ведь ты должен посадить в те баллоны.

SoulEater издал демонический смех.

– Зоопарк посажу! Ноевы ковчеги! Террариумы и банки ДНК! Думаешь, хоть кто-то из живорожденных позволил бы запереть себя тут на всю жизнь?

– Жить он мог бы в Калифорнии, здесь ты держал бы только его тело.

В ответ «Хорус» Пожирателя пыхнул в морду «Хоруса» Гжеся газом из трех передних сопел. Он стоял, примагниченный к решетке, так что это был исключительно физический издевательский эмот, механический жест меха.

– Ты, похоже, в самом деле туда не заглядываешь. Все эти их виртуалы едва дотягивают до разрешения последнего «Grand Theft Auto»[125]. Еще немало матерницы утечет, прежде чем виртуальная Калифорния в самом деле станет неотличима от Калифорнии реальной.

– Я же тебе говорил, у меня от этого голова болит.

(Естественно, не голова, но чувство такое, будто голова.)

Гжесь прекрасно понимал тоску трансформеров по утраченной жизни; то была главная объединяющая эмоция, их трансформерный патриотизм. Если родиной считать не место, но время – годы до Погибели.

И в последние 25К, с тех пор как протоколы mind-to-mind стали полностью неуязвимы к Заразе, виртуальная реальность засасывала все больше трансформеров. Калифорнию и подобные ей среды полной виртуальной реальности создавали главным образом живорожденные – уже десятое, пятнадцатое поколение Homo sapiens на искусственной эпигенетике, – поскольку для них, в свою очередь, то был единственный способ войти в Потерянный Рай, познать жизнь в цивилизации десяти миллиардов людей, в естественной среде человека. А ведь даже тогда, в Раю, подобная виртуальная реальность требовала бы предприятия масштабов голливудского мегапроекта или правительственной военной программы, с участием сотен и тысяч специалистов, с использованием ресурсов целых корпораций или агентств.

Теперь же пришлось обходиться любительщиной трансформеров и творениями самоучек-людей. Потому – что вышло, то вышло.

Тем не менее, Гжесь уже неоднократно пытался войти в эту Калифорнию, что запомнилось ему как весьма травматический опыт. По той же причине, по которой большинство трансформеров не могли психологически вынести жизни, не имеющей якоря в виде человекоподобного тела – пусть даже металлического, карикатурно-механического, ограниченного двумя-тремя чувствами, – они не могли выдержать и виртуальной среды, столь неуклюже имитировавшей реальный мир. «Зловещая долина» стала бы гигантским успехом – тем временем к ней даже не приблизились.

Гжесь спотыкался уже на самом пороге Калифорнии – на чувстве тяжести и инерции тела. Живорожденные не придавали им особого значения, поскольку подобные ощущения получали даром от своих белковых тел и могли логиниться без программной поддержки этого чувства. Но трансформеры не имели тел. Они логинились в Калифорнию, облачались в виртуальные тела, после чего понимали, что в этих телах чего-то недостает, что они не чувствуют их и мир на некоем вполне базовом уровне – который крайне трудно выразить словами.

Как пришпилить на место этот недостаток, обрести утраченную человечность? То была совершенно другая Долина, Долина Тени Смерти.

Настоящая Калифорния, Калифорния харда, как раз сейчас проплывала под/над головой «Хоруса» Гжеся, припорошенная седыми облаками и задорно подчеркнутая одиночным завитком небольшого урагана у побережья Флориды.

Гжесь слегка дунул под колени, повернувшись передом к Земле. Сверкающе-тенистая путаница прямых углов, полусфер и кабелей, увенчанная двумя белыми шарами, покачнулась над/за Гжесем, будто внезапно ускорил свое вращение весь небосклон. В его заднем объективе появилась боковая стрела станции, под которой висели еще три пустых «Хоруса», ровно в ряд, будто спящие летучие мыши. Между ними резвились чудовищные ириготи, состряпанные из обрывков скафандров и замороженных трупов всех погибших космонавтов. Гжесь чувствовал себя на орбите неуютно, и этот дискомфорт то и дело всплывал на поверхность яви такими вот кошмарными пузырями.

Он закрыл задний глаз. Баллоны космического поселения моргнули ему в ответ.

– Что?

– Ничего. Мой ксанакс, – Гжесь эмотировал свой знак Зодиака Игуарте. – Либо время от времени полная депресуха и крах, либо такой вот непрерывный морфеинг на полтора десятка процентов. После веков проб и ошибок братья-уральцы разработали метод. Ха, это тебе хорошо.

SoulEatert 843.7.8 не стал комментировать. Среди трансформеров считалось дурным тоном обсуждать софтверную генеалогию души.

– Я тебя вытерплю даже вместе с твоими снами. Не упрашивай. Ну что там у тебя за сверхважная работа? Ханы[126] ведь тебя выгнали?

– На самом деле они хотели подкупить вашу токийскую матерницу, только не предвидели массового айэсинга Детей Мао – что Рай Коммунизма окажется столь заразителен для китайцев, порожденных голливудской копией Китая. А я скорее себя сотру, чем приложу руку к строительству очередной Красной империи. Или игре в Красную империю. Впрочем, какая разница?

– Ну и что, ты сидишь в этом чудном псевдо-Раю, чешешь за ушами игрушечных гиппопотамов, а Земля чоизируется.

Гжесь в свое время придумал другую игру слов. Земля давится, «Earth is Cho-king».

Америка медленно вползла под черный покров ночи, и теперь их взгляд с орбитальной высоты охватывал также Атлантику и кусочек Африки; вся эта суша была уже распределена для жизни, возрожденной из Цифры какой-то из версий Винсента Чо. Гжесь мог бы показать когтем «Хоруса»: Жизнь Третья РА на Британских островах, Жизнь Одиннадцатая гномьих племен на побережье Мексиканского залива, Жизнь Третья и Четвертая Спектров[127] на Иберийском полуострове, большие центральные равнины Северной Америки, освоенные Жизнью Один Плюс изначального Чо, а тут, на Канарских островах, – Клаус и его Рандомиты[128]. Центральная Африка и ее Первый Рай[129], владения госпожи Спиро, еще не взошли.

– Так над чем, собственно, ты там работаешь?

– А я должен работать?

SoulEater издал белый шум замешательства.

– Ну так чем ты занимаешься?

– Воспитываю детей.

SoulEater медленно подплыл к Гжесю. Мех стукнулся о меха. Они примагнитились. SoulEater эмотировал дружеский жест из buddy movie[130].

– А говорят, будто трансформеры не меняются. Будто они неспособны меняться.

– Я что, изменился?

– Ты же сам сказал, что занимаешься детьми, а не серверами.

– Какая разница? На самом деле я всегда занимался одним и тем же – заботился о харде.

Что-то блеснуло на более высокой орбите. Гжесь прибавил зум бокового объектива «Хоруса». Внезапно логика сна взяла верх, и оба меха оказались по другую сторону станции, откуда свечение было видно отчетливее.

Гжесь спроецировал на фон космоса длинные кривые пересекающихся орбит. На белых линиях астроматематики раскачивались обезьяны и людаки. Сон затягивал его все глубже, он пытался защититься, сосредоточившись на практической инженерии.

– Есть еще одна роковая возможность, – сказал он. – Если Луч ударит точно перпендикулярно орбите Розетты. Тогда может случиться так, что он все же достигнет всех станций одновременно, и мы снова вернемся в исходную точку.

«Хорус» Пожирателя оскалился светодиодами от одного сварочного шва до другого.

– Ты же не считаешь, будто наша Розетта будет единственной? Вскоре каждая Жизнь поставит здесь свои бэкапы. В Калифорнии я показал бы тебе все орбиты. Во всяком случае, они не накладываются друг на друга, – Пожиратель не мог высветить трехмерную проекцию, так что лишь показал рукой. – Там идет Треугольник Небесной Гармонии, там, почти от полюса, пойдет Розетта Первой Америки, твоей любимой Фрэнсис, да и клаусовцы с Разломом Саламандр тоже обещались.

– А это?

– Что?

Снова блеск, тот же быстрый рефлекс – профиль свечения среди теней и звезд.

– Это, это.

Гжесь увеличил зум до самой границы разрешающей способности. Объект двигался в верхних зонах низкой орбиты, тысяча семьсот-восемьсот километров. Под углом, с которого они смотрели вместе с Пожирателем, трудно было оценить, что собой представляет это устройство. Гжеся слегка сбил с толку масштаб; по подсчетам получалось, что диаметр этой серой округлости превышает восемьдесят метров. Он еще какое-то время подозревал, что это тоже сон, пока ближайший аксолотль не покачал отрицательно головенкой.

– Ага, – SoulEater высветил глаз Большого Брата.

– Что – «ага»?

– Они переместились со стороны Арктики. Разбрасываются топливом, как Ханы.

– Кто?

– Отродье Гугла, тьфу, спрашивай свою Фрэнсис. Я знаю, что они никого к себе не пускают, кроме старых Бычков. Но это не имеет ничего общего…

Гжесь засмотрелся. Пожиратель толкнул его локтем, беззвучный гул прошел волной колебаний по металлу.

– Подъем!

– Мне будто откуда-то знакома эта конструкция. Говоришь, ее собирали над полюсом?

– Не знаю, где ее собирали, они сообщают только об изменениях орбит, чтобы мы с ними не столкнулись.

– Огромная, скотина.

Гжесь глубоко вздохнул (как бы вздохнул) и синхронизировался.

Снова повернувшись к шару поселения, он эмотировал RESTART.

– Окей. Пока можешь сделать вот что: разверни зеркало из нанопаруса между станцией и Солнцем.

SoulEater843.17.8 никак не реагировал, неподвижный как статуя и жестко примагниченный к решетке. Гжесь начал подозревать, что «Хорус» Пожирателя отрезало от сервера.

Но нет. В конце концов тот выдал длинный эмот FUCK и перевернулся вверх ногами, войдя в тень станции.

Гжесь эмотировал нахмуренные брови.

– Что?

– Ничего.

– Только не говори, будто вы об этом не подумали.

– Не подумали.

– Серьезно, Пожиратель, такие игры…

– Не подумали, серьезно. Что ты делаешь?

Что он делает? Что делает? Он не заметил, когда на него нахлынула волна «Морфея», накрыв на две трети сна. Без малейшего удивления, будто речь шла о чем-то вполне очевидном, Гжесь созерцал свой отчаянный полет вслед за удаляющейся чашей гугловского конструкта. Вероятно, за это время – во сне – он успел оттолкнуться от поселения японских Козлов и дать залп из сопел «Хоруса I», поднявшись на более высокую орбиту. Он позумил задним объективом на станцию Пожирателя – та уже превратилась в маленькую серебристую точку. Похоже, он летит так уже долго.

Летит, летит, летит. Гжеся стиснули бархатные клещи логики сна. Он лениво рассчитывал циклы орбит. На этом витке чашу ему не догнать. Тогда на каком? Сколько у него времени? Он зевнул, потянулся и начал разворачивать черные как дыхание Люцифера крылья солнечных коллекторов «Хоруса I». На половине витка из-за края планеты вырвалось Солнце, и Гжесь, получив удар бичом живого огня вдоль позвоночника (как бы позвоночника), вывалился из темноты под ослепительный свет африканского полдня.

– Тебя мама ищет, – над выкапывающимся из-под земли «Аль-асром» приседает бледный замковец. – Идем, идем к маме!

Может, это все из-за света, проникающего сквозь белковые тела, будто сквозь кинопленку, – для Гжеся все они теперь не более чем двумерные силуэты из целлулоида.

Он встает и пытается отогнать замковца. Тот возвращается, словно голодный пес. Как там его зовут? Сперва Гжесь знал их всех по имени и эпигеному[131], в том числе нерожденных, минусы каждого приплода. Но два-три поколения назад он перестал следить за новыми генеалогиями госпожи Спиро. Для чуда сотворения жизни давно уже стали излишними Винсенты Чо. Культура рождала биологию, которая порождала культуру, которая порождала биологию, которая… Он перестал за этим следить. Слишком много людаков появлялось на свет в спонтанных порывах матерницы, за пределами селений Рая на Земле, слишком легко, слишком быстро.

Гжесь эмотирует замковцу монашеский капюшон, превращая свою голову в черную как уголь глыбу. С севера летит клин огромных пеликанов, на спинах которых, будто наездники драконов, сидят голые жемчужнокожие питерпэны, трансформерные личинки неких будущих голливудских замковцев, которые Гжеся вообще уже больше не интересуют. Когда клин спускается к озеру и скрывается за розовыми пальмами, на Гжеся, подобно удару молота, обрушивается Дыхание Камня – меланхолия открыла его вектору звериной биологии. На мгновение он завидует даже обезьянам и покемонам. Потрясенный, морфеится до захода солнца и по другую его сторону.

В сердце райско-африканской ночи сидит у костра госпожа Спиро, поджаривая на длинной палке трупик толстенького грызуна. Замковец – тот самый? – подскакивает, отрывает кусочек мяса, жует, обжигается, выплевывает, подскакивает снова.

– Убегаешь? – госпожа Спиро нежна и мягка с Гжесем, как всегда. – Но я тебя не держу, милый, могу только поцеловать на прощание и пожелать скорого возвращения. В Раю нет рабов; вся моя власть – искреннее обещание счастья. Прошу.

Она показывает другой рукой на горизонт слева. Гжесь встает (до этого он сидел) и выходит за круг света от костра. Карминовая броня «Аль-аср» мерцает, будто горит, яйцо-капля пустой головы игуарте (проц и память он носит в корпусе) меняет цвет от матового пурпура пламени до чернильной тьмы. Гжесь переходит на инфракрасный и узнает Утес Стервятников, границу матерницы Спиро и розовой жизни Рая на Земле; от этой границы его отделяют не более двухсот метров. Над Утесом все еще стоит древняя башня Национального парка Марсабит.

Госпожа Спиро в деревянном мехе, собственноручно вырезанном ее детьми из райского эбена, руки у нее из гибких прутьев, ноги из округлых дощечек, пальцы – сплетения кораллов, груди – тыквы орехов, лицо – тотемная маска, все это на углеродных сухожилиях и невидимом скелете из графена, движущееся с помощью некоего скрытого в ее лоне часового механизма от «Дженерал Электроникс». Когда она подходит к Гжесю и встает за его спиной (ниже на голову, стройнее на половину ствола пальмы), Гжесь слышит в ночной тиши сухой скрип ее деревянного тела.

– Смотри, какой он голодный.

Прибегает замковец с только что сорванными с кустов багетами. Госпожа Спиро разрывает для него зажаренного зверька на мелкие кусочки. Они сооружают пахнущие свежестью хот-доги, и все это почти под рукой Гжеся, под самыми его объективами.

Сон покачивается волнами на границе тени.

Гжесь бросает взгляд на жадно набивающего рот людака и внезапно понимает:

– Тигра.

– Что?

– Тигра из диснеевского «Винни-Пуха».

Дыхание Камня отступило от матерницы, на поверхность всплывают более далекие от биологии очевидности. Гжесь вспоминает дурачества Мики, и прижавшегося к Халку Брюса, и как Флоки и Слоки объедались горячими маффинами, так что румянец переползал с их щек на уши и виски, и как Дедек гонялся на пеликанах за золотой колесницей госпожи Спиро, и их весьма серьезные шахматные поединки на крыше арборетума[132], и рождение первой дочери Мики и Дедека, и архитектурные развлечения Дедека в Парке Смеха…

Нужно уйти, нужно подумать одному одному одному.

Госпожа Спиро не останавливает Гжеся. Ночь милосердна к меху, на мгновение скрывая всю его меховость – он может притвориться, будто вышел на прогулку, встав прямо из теплого логова, зверь дня в объятиях ночи, живой эмот ДНК.

Обходя башню, он спотыкается о – камень? корень? Машинально сменив спектр, видит, обо что споткнулся – о руку старого «Шмитта-4». И правда, ведь именно здесь состоялся тот разговор с Дагеншеллом. Именно здесь они с Дагом…

– Даг! Как живой!

Они не договаривались заранее. Даг прилетел в Настоящий Рай пятьсот сорок девять дней назад, возвращаясь от Рандомитов в Вечную Империю. Посадив свой дрон за Полями Изобилия[133], он застиг Гжеся врасплох в обезьяньей роще, где тот надзирал за подростками, резвившимися в разноцветных иллюзиях и симуляторах вместе с райскими шимпанзе и покемонами.

– Ну да, живой, живой и настоящий.

Дагеншелл тоже пересел на игуарте. Его «Шмитт-4», однако, не смог бы вместить нейрософт трехсотлетнего трансформера – совсем другое дело бездонная память дронов, являвшихся безопасным расширением тесного разума меха и железным бэкапом.

Дети Гжеся разглядывали Дага и его медленные эмоты с лишенным страха любопытством. Одна из обезьян вспрыгнула ему на плечо. Он сверкнул на нее зелеными диодами, и та возмущенно заверещала.

Матерница пребывала в полусонном состоянии, над рощей висел вектор Безголового Цыпленка.

– Они привыкли, что матерница вытирает им носы и меняет пеленки. Им не набить себе шишек, как бы они ни старались.

Дагеншелл, осторожно сняв с себя обезьянку, эмотировал засмотревшегося туриста.

– Это та самая госпожа Спиро?..

– Идем.

Гжесь тогда вывел его за пределы матерницы Настоящего Рая, к старой башне, когда-то принадлежавшей службе охраны парка.

Их сопровождали несколько шаловливых любознательных людаков, все явно под Резвым Пони. Гжесь машинально играл с ними в фигуры Роршаха, мерцая сериями ассоциаций, каскадами фантазий-загадок; даже столько веков спустя он замечал в них нечто от ириготи.

Они миновали южные Поля Изобилия; людаки собирали по дороге плоды непревзойденного алкоголя и серотониновых драгов, опутав Гжеся застольным вектором, и он делал вид, что ест.

На гладком металле мехов шкворчало лимонное солнце. Жужжали насекомые, микродроны[134], меха-фэйри[135] – не отличить.

– Ханы все так же не хотят сыпать манну с неба?

«Шмитт-4» покачал угловатой головой.

– Сам знаешь, что были попытки. Но экономика сверхизобилия [136] не работает по кусочку, в частичных вариантах, немного безграничности тут и немного ограниченности там. Нужно войти в нее на сто процентов, как вы тут, – он эмотировал в сторону Полей. – И тогда возникает проблема масштаба; для таких селений по несколько сотен людаков и самое большее на двести квадратных километров – окей, на подобный провинциальный размах она, может, и сдаст экзамен. Но не на весь мир.

– Таких попыток не было.

Дагеншелл толкнул Гжеся стальной лапищей, так что «Аль-аср» едва не опрокинулся.

– Скажи честно: вам удался бы рай где-либо за пределами Рая?

Гжесь помедлил с ответом, пока они не остановились над Утесом, в тени башни. С высоты более чем стометрового геологического обрыва они увидели панораму выжженной солнцем равнины, все так же почти мертвой, с немногочисленными пятнышками Жизни, наверняка принесенной из Рая ветром и животными. Вдали, почти на горизонте, в волнах разогретого воздуха мерцали скелеты древних нефтяных вышек и ветряных электростанций, с такого расстояния даже при максимальном зуме напоминавшие скорее чудовищные картины технофэнтези.

– Я выдам тебе страшную тайну, Даг: меня уже ни черта не волнует, удастся нам этот Рай или нет.

– О, так нас тут не слышат? – Даг издал громкий смех Орсона Уэллса. – Старый добрый параноик!

– Эх… У меня уже нет сил что-либо затевать, – «Аль-аср» с несвойственным роботу изяществом сел на землю, подтянув колени под подбородок. Эмот парижской меланхолии отобразился в виде лица Леонарда Коэна[137]. – Или куда-то бежать. Сколько можно? Все то же самое заново. Больше не хочется, в самом деле.

Старый «Шмитт-4» присел рядом, в полтора раза крупнее и массивнее, угловатая гора промышленного железа в противоположность изящному «Аль-асру», пришедшему будто из «Сказок тысячи и одной ночи».

Дагеншелл эмотировал угощение сигаретой. Гжесь эмотировал поджигание сигареты и протяжное выпускание дыма; затем оба вместе эмотировали дружеское молчание.

Все это настолько подавляло, что Гжесь через сто девяносто четыре секунды подкрутил себе «Морфея» до тридцати процентов.

Перед ним по равнине плыли фата-морганы кораблей и городов. Людаки и мартышки с башни швыряли в обоих роботов камешками и мумиями аксолотлей.

– Значит, это и есть твои малыши?

– Мои, не мои…

– Не будь таким скромным, – Дагеншелл перешел на частоту крипто. – Который это уже твой заход?

Гжесь поежился уже от одного слова. «Заход»! А потом начал мысленно считать: если первый был у изначального Винсента Чо в изначальном проекте «Генезис» от «B & B», второй и третий – японские живорожденные Чо, перезапущенного у замковцев РА, а потом три Жизни у Саламандр в Австралии, потом Вечная Империя Ханов, эпикультурных китайцев, трансформированных из эпосов китайской фэнтези и Джеймса Клавелла, и их сложные для подсчета эпигенезы из глубокой матерницы; а теперь здесь, Настоящий Рай с его раз за разом повторяющимися поколениями…

– От одиннадцатого до пятнадцатого, смотря как считать.

– Когда я услышал, что ты строишь тот Первый Рай, сразу подумал: ну да, ведь ему не требовалось ничего иного, кроме как возврата в прошлое.

– Нам всем это требуется.

– Но мы понимаем, что это невозможно, что мы можем самое большее создать грубую иллюзию Калифорнии. А ты – про ювелирную инженерию ностальгии. – Дагеншелл раздавил сигарету о колено. (Как бы.) – Но, вижу, получилось в точности наоборот, это нечто совершенно новое.

Гжесь натянул на себя лицо старичка далай-ламы.

– Отчасти потому, что ты смотришь уже на позднюю итерацию. Основателями Первого Рая были в основном трансформеры первого поколения из свободной фракции «Black Castle», и на самом деле мы исходили только из одного – выйти за пределы моделей образа жизни до Погибели.

…Подумай. Мы не люди, во всяком случае, определенно не те же самые люди. IS3 не создал полные нейрокопии, мы знали, прекрасно знали с самого начала, что это обман. Никто из нас не прошел бы хорошего теста на идентичность. Мы трансформеры – и тоже не знаем, что это означает. Мы не меняемся, не учимся. Не спим. Тоскуем по телу. Механически повторяем себя, день за днем, год за годом, вечность за вечностью. И во всем этом никак не можем найти для себя иной жизни, нежели эта страшная пародия на жизнь человека. Почему? Почему?

…На что ответ Фергюсона – ты его помнишь, тоже уралец, он высаживал первые Поля Изобилия после Погибели – ответ Фергюсона был таков: всему виной капитализм. Не смейся! Ибо он всегда возвращался к нам через черный ход, а вместе с ним вся его этика, эстетика, ментальность, образ жизни, комплексы и мечты. Отнюдь не потому, что капитализм лежит в природе человека, но потому, что он является самым простым и очевидным решением проблемы распоряжения ограниченными благами.

…В то время как для трансформера это театр пустых форм. Ибо что мы на самом деле делаем? Гм, Даг? С самого начала, с рестарта после Погибели, в каждой конфигурации и альянсе? Я, ты, все Ханы, и королевские, и патагонский котел? Что мы делаем? Впихиваем трансформеров в жизни как в костюмы, в псевдосемьи, в якобы дома, занимаемся якобы работой, изображаем якобы зарплаты и якобы должности, всеми этими старыми ритуалами придавая смысл нашему меховскому существованию. Понимаешь? Наверняка понимаешь.

…Так существовало ли вообще когда-либо человечество, столь же естественным образом – без каких-либо приказов, запретов и идеологических систем – обходящееся полностью без капитализма? Фергюсон его обнаружил: до неолитической революции, пятнадцать тысяч лет назад, до того, как Homo sapiens перешел к земледелию. Когда он функционировал в охотничье-собирательских культурах[138], удовлетворяя свои потребности исключительно тем, что давала ему дикая природа. Тогда он был здоровее, выше ростом, жил дольше, почти без насилия, без эксплуатации, при равенстве мужчин и женщин, без иерархии власти, почти не работая. И это был настоящий рай, Золотой век, Эдем, об изгнании из которого упоминают все мифологии человечества, в каждой культуре, на каждом континенте. Ибо нас изгнали – человек открыл земледелие. Так началась цивилизация, но точно так же началось падение в капитализм и рабский труд, во всю его культурную надстройку. Из которой мы не вырвались до сих пор. У нас нет для этого даже воображаемых инструментов.

…Если не работаешь – зачем тогда живешь? Есть ли какой-либо смысл существования в ничегонеделании, в стагнации, в вегетативной смене дней и дат? Робот стоит без движения, то есть робот не работает, то есть робот мертв. Робот существует для работы.

…Но если бы мы сохранили ту память о тысячелетиях охотничье-собирательской культуры – мы смогли бы так жить, трансформеры смогли бы жить по-настоящему трансформерной жизнью. Вместо того чтобы через силу отыгрывать этот чудовищный театр человека, работающего, чтобы жить.

…И потому мы придумали этот Рай. Но нас настигло проклятие исполнившейся мечты. Ибо стоит тебе сказать «Рай» – и ты думаешь обо всех идеализациях мира до Погибели, которыми полны архивы, о глянцевом Голливуде. Наши первые людаки поглощали все это всеми порами своего воображения. И начался слоеный пирог, как везде: людаки айэсятся, трансформируются, вступают в альянсы и рожают собственных людаков, но уже на основе сильно голливудского эпигенеза, и все это постепенно въедается в матерницу, векторы накладываются на векторы – включи быструю перемотку, и через тридцать килодней у тебя такой вот Рай: «Король Лев», библиотека Диснея и Пиксара, парк сказок и комиксов, с каждым поколением все более инфантильный и оторванный от правды о человеке.

…А может, мне только так кажется.

Дагеншелл эмотировал Сартра, Ханеке[139] и вторую сигарету.

Гжесь эмотировал Вуди Аллена и Пола Боулза[140].

Они сидели и курили. (Нет, но как бы.)

– Госпожа Спиро ничем не поможет?

– А кто у вас правит? – усмехнулся Гжесь. – Только не говори, будто у вас демократия.

– Честно? Я сам до конца не знаю кто.

– Вот именно. Вспомни, как до Погибели выглядело управление в достаточно крупных сетях. Кто-то имеет власть, но кто именно? Человек или программа? Общество или процедура? Все накладывается, процессуализируется, размывается. Хоть убей, но я понятия не имею, откуда взялась госпожа Спиро – из какого-то людаково-трансформерного слоеного пирога, из долговечного вектора Маттернета или чисто из управляющего софта. Наверняка она и сама не знает. Она вросла в матерницу Рая, возможно, мы уже даже ею дышим, – Гжесь эмотировал выдох, на мгновение изобразив на мехмаске облик греческого Борея. – Но я слышал, будто Рандомиты на Канарах с корнем оторвали свой Интернет от Маттер. Это правда?

Даг весьма нечетко высветил неопределенное выражение лица.

– Они ебанаты еще те, они в самом деле рандомизируются в нейро и в ДНК – один раз у них получается одно, в другой другое. Неделя переговоров, и я думал, что с ума сойду, – он снова толкнул локтем «Аль-асра» Гжеся. – Рядом с тобой ко мне возвращается здравый рассудок.

Под обрывом проплыла перевернутая Венеция, проплыли Лас-Вегас, Эльдорадо, Метрополис, и «Аль-аср» толкнул «Шмитта» в ответ.

Из всего репертуара физической близости – трансформер и трансформер, двое рабов харда, утопающих в океане бескрайнего одиночества – что им еще оставалось?

«Шмитт» хлопнул «Аль-асра» по спинной пластине – у карминового меха внутри аж зазвенело. «Аль-аср» врезал из полуприседа «Шмитту» молниеносным ударом в подбородок.

Они продолжали с грохотом лупить друг друга, вскочив на ноги и отступая под ударами к самой башне.

Радостные эмоты выстреливали фонтанами. На песчаной равнине дефилировали Альгамбры и Теотихуаканы. По пустыне разносился лязг уродуемого металла.

Замковцы бегали вокруг, хлопали в ладоши и пели:

– Трансформеры бьются! Трансформеры дерутся!

Они бились, дрались и крушили друг друга с размахом, достойным Первого и Последнего Рая. Даг воспроизвел из архива рев Годзиллы, Кинг Конга и Чужого, Гжесь ответил воплем Брюса Ли и завыванием корабельной противотуманной сирены.

Под кулаками мехов содрогалась Африка и срывались облака с небес. Гжесь, будто торпедой, ударил башкой в бедренные шарниры Дага; Даг схватил Гжеся поперек и грохнул роботом о камни под башней. Та накренилась, на лазурном небосклоне покосилось солнце.

– Трансформеры дерутся!

«Аль-аср» вбил кулак под грудную пластину «Шмитта» и вырвал пучок кабелей. «Шмитт» выломал из конструкции башни одну из опор – двухтонный столб из дерева, железа и бетона – и начал лупить им «Аль-асра» как дубинкой. По матернице разносился смех. Они стояли на палубах тонущих авианосцев, превращая в кашу десятки истребителей и вертолетов. Вокруг них проваливались континенты чужих планет, а они боксировали кулаками-кувалдами. Они падали во взрывающиеся сверхновые на спинах нечеловеческих мехо-богов и снова рубились с грохотом в триста децибел, а вокруг них, вытаращив глаза, объедались попкорном аксолотли.

Metal on metal, soul on soul. Кости и кровь роботов летели во все стороны. Рука, нога, обломки электронных подсистем – Гжесь наклоняется и поднимает старую руку «Шмитта-4», и она уже кажется ему почти античным артефактом, следом некоей дэникеновской цивилизации времен до человека – так исцарапали и отшлифовали эту железяку пустынные ветер и песок за прошедшие с их сентиментальной драки полтора года.

Гжесь стоит, держа в руке реликвию брата-меха, и долго не может двинуться с места, будто его заело. Что-то в нем ломается (не хард). Он заплакал бы, но у него есть только эмоты.

Госпожа Спиро сидит у костра в классической позе пьеты[141], наевшийся людак-замковец спит на ее коленях, свернувшись в позе полуэмбриона. Госпожа Спиро нежно гладит эбеновыми пальцами мягкое тельце сказочного живорожденного, тотем-лицо склоняется с дикой нежностью над беззащитным человеком. Белый белок в объятиях черного дерева. Пальцы, будто живые клавиши фортепиано, подрагивают на лбу замковца в ритме неслышимых там-тамов. Госпожа Спиро – черная богиня, госпожа Спиро – кукла дочеловеческих снов и мифов, госпожа Спиро – мать Африки.

Гжесь швыряет руку «Шмитта» в пламя. Огненная жертва поднимает фонтан искр.

Госпожа Спиро смотрит на него глазами, похожими на два горизонтальных сучка в закопченной коре.

– Какое прекрасное отчаяние!

– Правда? – Гжесю незачем эмотировать горечь, у него по умолчанию такой голос. – Мне потребовалось сто тысяч ночей, чтобы дойти до этого края.

– Тебе этого не хватает? Великих чувств, великих страданий, драм из Рая?

– Не говори мне о Рае, это не Рай.

Двадцать процентов сна, и госпожа Спиро мерцает в отблесках костра, почти расплываясь в сомнабулический призрак, нечто среднее между деревянной куклой и масайской шаманкой.

– Не Рай? А чего тебе недостает?

Гжесь заглядывает в ночь и заглядывает в себя. Как ответить на этот вопрос? Будто он триста лет задыхался под бетонной тяжестью. Он знает, что чего-то недостает, чего-то самого важного, но когда пытается вымолвить слово, озвучить мысль – выходит лишь глухая пустота.

– Ведь у меня была какая-то жизнь, помимо жизни робота. Были какие-то хобби, какие-то увлечения, странности, любовь, ненависть, желания-нежелания, у меня была личность.

– А теперь нет?

– Не знаю. Есть?

Ведь это наверняка не все. Существовала глубокая тайна-сущность человечества, и он, они ее утратили, утратили при трансформации посредством IS3 столь бесповоротно, что теперь они, трансформеры, не в состоянии даже сравнить, чтобы охватить мыслью утраченное.

Но они чувствуют, догадываются, переваривая сотни дней механически повторяющейся работы, будто они в самом деле были лишь тем, что в состоянии сделать, подвергаясь воздействию энергетических циклов, более жестоких, чем астрономические циклы темноты и света, тупо поглощая призраки искусственных развлечений и наматывая себе на ум те вымышленные жизни. Стоя часами в ступоре, будто статуи, воистину как выключенные роботы, и ничего не делая, не живя, даже не отыгрывая светских ритуалов тела, пусть даже выглядящих столь же ужасающе жалко, как совокупления сексботов. Вся их жизнь – жизнь роботов; почини то, сделай это, построй то; вся их жизнь – сон харда, но они чувствуют, чувствуют, что ЭТО НАВЕРНЯКА НЕ ВСЕ.

– Ведь у меня оно было.

– Было?

Он завелся. Голова в ночь, процессор на наивысшие обороты, охлаждение всей поверхностью меха; он отступает глубже во тьму, в африканский холод, в сон прошлого, где, распаковав из внутренней памяти игуарте безнадежно перемешанные архивы, снова и снова прогуливается по шумным аллеям парка, среди людей и животных, ссорится с чиновником у окошка конторы, купает сонного внука, трясется в лихорадке под пропотевшими одеялами, дотрагивается кончиком языка до века спящей женщины, бежит за уезжающим трамваем, дрожит в окопе под артиллерийским обстрелом, засыпает на работе с головой на клавиатуре перезагрузившегося компьютера, выталкивает из своего лона на свет плачущего новорожденного, выходит после ночной смены под весенний дождь, а Солнце взорвалось над горизонтом, и процессор окончательно перегревается, перемешивая сны, времена и линии харда.

Солнце взорвалось над горизонтом по-африкански внезапно, как всегда взрывалось над Эдемами и Ириями[142], и Гжесь машинально напряг позвоночник, чтобы шире простереть черные крылья. То был уже триста пятнадцатый виток вокруг Земли одинокого «Хоруса I», который летел по инерции, будто запущенный в астрофизическом флиппере шарик, поскольку давно уже израсходовал последние капли газа из маневренных резервуаров. Либо уравнения сцепятся, и орбита склеится с орбитой, либо «Хорус» Гжеся окончательно выйдет из игры.

Он медленно вращался. Над-под ним полудуга ослепительного блеска очертила профиль Азии и Тихого океана, после чего из-за черного диска планеты обрушилась разогнавшаяся лавина рассвета. Вырванный из холодного ничто «Хорус» внезапно обрел резкие контуры, его пересекли линии дня и ночи, а каждое крыло поделилось на позитив и негатив. По ним в каменную утробу робота сползали прожилки ледяного огня.

Сосредоточившись в остывшем мехе, Гжесь включил все системы диагностики и термостатику, оптимизировал солнечный профиль – крылья уже впитывали солнечный свет до последней капли. В зуме росла грубым полумесяцем солнечных отблесков чаша гугловского конструкта. Гжесь запустил отсчет, нацелил правую руку, числа уменьшались, кривые сближались, пока наконец не наложились друг на друга – и «Хорус» за долю секунды совершил запрограммированное движение, отцепив паруса крыльев, выстрелив из руки якорной нитью и свернувшись в эмбрион-шар.

Якорь зацепился за конструкт – который миновал орбиту Гжеся в нескольких десятках метров от него, с разницей векторов[143] в несколько метров в секунду – и «Хоруса» дернуло, затем потащило в сторону, по результирующей обеих орбит. Мех начал сматывать нить, но прежде чем домотал ее на четверть, результирующая перешла в плотную спираль. Вращаясь по кривой с уменьшающимся радиусом, разогнавшийся робот Гжеся врезался в бок рефлектора[144].

Удар выгнул ему обе голени, размозжил правое сопло и вмял правое плечо: больше пошевелить им он уже не мог. Однако связь сохранилась, в его досягаемости имелись по крайней мере три открытых спутника «Black Castle» и восстановленные спутники «Иридиум»[145], что вполне его устраивало.

Отцепив якорную нить, он включил магниты и перевалился через край. Тот же край отбрасывал тень, рассекавший внутренность чаши почти точно пополам, от радиоколлектора[146], размещенного в геометрическом фокусе, до тянувшихся вдоль колец многоэтажных галерей.

Гжесь повел зумом по этой линии, не сразу заметив движение в путанице механизмов, которыми были забиты галереи. Будто оживающие скульптуры в замке Дракулы, все роботы, выключенные и защелкнутые в своих гнездах питания и консервации, теперь одновременно запускались, распрямляли конечности, выдвигались в открытый космос. Удар «Хоруса» о конструкт, видимо, прошелся по его алюминиево-титановому костяку, будто тектоническое сотрясение по коре планеты.

Встав на погнутые ноги, Гжесь поковылял вдоль металлического ребра в сторону фокуса. Но прежде чем успел миновать линию между ослепительным блеском и угольной темнотой, до него добрались и окружили со всех сторон только что запустившиеся мехи: «Хорусы» I и Iа, «Шмитты» 202, 203, 223, «Хонды Х»[147], даже один «Усабуро Рекс»[148], с топливными баками, похожими на карикатурный акваланг или двойной горб, благодаря которым он мог долететь до Луны и обратно, взорвав при этом любой орбитальный бункер.

Гжесь попытался оттолкнуться и добраться до коллектора в фокусе, пролетая между мехами и над ними – но ближайший «Шмитт-203» молниеносно метнулся ему навстречу, отразив «Хоруса» Гжеся будто хорошо спланированным ударом в бильярде, послав его обратно глубоко во внутреннюю тень чаши, подальше от паукообразного харда, висевшего над центром полусферы.

Все это происходило в абсолютной тишине космоса, даже без саундтрека учащенного дыхания астронавтов. Снова примагнитившись, Гжесь включил себе медленный техно-бит.

Звезды Млечного Пути складывались в микросхемы и системные платы старых персональных компьютеров; он знал, что всему виной «Морфей», но после стольких лет это стало частью его подсознания, равноправной составляющей реала.

Он медленно поднял ногу. Мехи Гугла облизали его лучами сканеров. Он высветил искренние тэги. В ответ получил лишь один короткий эмот: ЖДАТЬ.

Все застыли как статуи.

Четверть часа спустя Гжесь снизил энергетический уровень «Хоруса» до минимума, на полделения выше полной деактивации. По чаше волнами перемещались Солнце и тьма. Вдоль Зодиака выстроились как на параде «ZX Spectrum», «Commodore 64», «Atari 800XL», доисторическое детство Гжеся, забытые боги харда.

Семь часов двадцать три минуты спустя «Хонда Х» эмотировала «ЧАТ», после чего открыла линию связи с «Хорусом» Гжеся.

– Ты?

– Покажись.

Но идентификатор сперва ничего ему не сказал: Гильгамеш90.

Гжесь вошел в MTL и проверил нейрогенеалогию этого Гильгамеша.

И оказалось, что в «Хонде Х» сидел один из двух тысяч четырехсот двадцати двух трансформеров, ведущих свое начало от Фрэнсис Рори – уже из четвертого поколения, считая от оригинала, причем лишь одно трансформерное звено его генеалогической цепи имело отношение к биологии.

– Помнишь меня? – удостоверился Гжесь.

– Да, у меня есть эта память. Надеюсь, по знакомству не разлогинишь меня насильно?

– Дашь мне записи с этого телескопа? Это ведь сетевой радиотелескоп[149]? Насколько большого эффективного диаметра вам удалось достичь?

– Зачем тебе записи?

– Компенсация. Гонорар. Десятина. У меня нет подходящего слова, но ты и так знаешь, что мне причитается.

– Это хард «Норада»[150]. «Норад» не признает и никогда не признает никаких твоих прав.

Гжесь проверил «Норад». Какой-то альянс внутри конгломерата сотен постгугловских наций. Гильгамеш90 официально был членом «Трибеки II»[151] и «Большого Северного Союза»[152], но среди трансформеров случалась и не такая шиза.

– Скажи, что я ошибаюсь.

Разинув пасть «Хоруса», он швырнул пятно света на край чаши. Вся конструкция уже была нанесена у него на карту, так что он лишь поворачивал корпус робота и его соколиную голову, выхватывая из мрака очередные элементы импровизированной орбитальной инженерии, по две секунды на каждый, от края к центру.

На двадцать втором Гильгамеш90 эмотировал поднятые руки, давая понять, что сдается.

– Это все построил я, – сказал Гжесь, проглотив ослепительный блеск. – Я думал, что мне приснилось, но нет. Уже с первого взгляда я понял, что в этом дизайне есть нечто… мое. Лишь вблизи мне стало ясно, что именно так я построил бы орбитальный телескоп, если бы в моем распоряжении имелись лишь материалы, выведенные на орбиту до Погибели. Если бы мне пришлось делать по-своему, как я всегда поступал – импровизируя, из того, что есть под рукой, собирая и комбинируя, на глаз и на ощупь. Это моя работа, мой дух харда. Тот оптический калибратор – он ведь с третьего «Хаббла»? Половина рецепторов с той стороны – с китайских наблюдательных телескопов НАОК[153]. «Двести двадцать третьи» вы держите здесь потому, что только они видят трещины меньше чем в полмикрометра. При этих диаметре и массе напряжения превышают прочность материалов, позаимствованных из конструкций меньшего размера, и вам приходится на ходу их латать. А сколько копий умельцев в области харда есть у вас на выбор из банков Гугла? Я узнал свою работу, Фрэнс. Заплати мне.

Семь секунд молчания.

– Мы говорим о торговом обмене?

– Можете предложить обмен, да.

– Рабы Гугла, как видишь, справились. Зачем нам сейчас нанимать оригинал?

– Если это что-то сетевое, вас ждет по крайней мере…

– Ты, похоже, даже понятия не имеешь, о чем речь.

Гжесь эмотировал игрока в покер со спрятанным под столом снятым с предохранителя револьвером.

Гильгамеш90 высветил DEFCON5[154], и все остальные мехи, в столь же одновременном порыве, как и до этого, поднялись, отмагнитились и вернулись в свои гнезда в окружной галерее.

– Прошу. Твоя игрушка. Делай, что хочешь.

«Хорус» даже не дрогнул.

– Тебе очень бы хотелось, – медленно проговорил Гильгамеш-Рори, – чтобы это оказалась какая-нибудь страшная политическая тайна в войне между альянсами. Информация для шантажа, или другой ключ к драме в твоих руках – и уже идет по контурам напряжение, поднимаются осцилляторы и блуждающие токи, в машину входит жизнь. Некий Винсент Чо, которого ты мог бы выкрасть и снова опрокинуть равновесие сил, да?

– Говори.

Четыре секунды.

– Мы те, кто на стороне добра, – сказал Гильгамеш90. – Мы – Лига Защиты Человечества, Космическая Месть и Война Миров.

– Что?!

«Хонда Х» вытянула руки над головой, охватив трехпалыми лапами звездный зенит.

– На что мы смотрим? Что слушаем?

– Погоди, я сообразил!

– Именно. Мы ищем наших убийц.

– Вы выследили Луч Смерти?

– Да. Мы тщательно собрали все архивы времен Погибели, все частичные данные, древние реестры автоматов и датирование нейтронной волны с точностью до наносекунды, и вычислили точку на небосклоне, вычислили расстояние.

– Говори, черт бы тебя побрал!

Гильгамеш опустил руки и весело рассмеялся.

– Семнадцать целых шесть десятых световых лет от Солнца, в созвездии Змееносца[155], за звездой Барнарда[156]. Свыше двух световых лет от ближайшей системы. Абсолютная пустота и тишина. Там ничего нет. Это гравитационная пустота, она никак не влияет на движение материи. Ничего не излучает сама и не преграждает путь излучению из глубин космоса. Ноль. Там ничего нет. Ничего.

– Погоди. И что это значит?

– Это значит, что они были готовы к Космической Мести. Будь у тебя такая пушка с Лучом Смерти, стал бы ты из нее стрелять из окна собственного дома? Чтобы каждый, в кого попали, но не добили, мог ответить тебе с лихвой?

– Ага! Строишь адскую машину в полностью анонимной точке пространства и наверняка еще уничтожаешь ее после использования, так что даже если бы мы когда-нибудь туда долетели и исследовали остатки, то ничего бы не узнали.

– Да. Самый быстрый и самый простой ответ. Но на самом деле он ничего не объясняет. Прежде всего он не отвечает на вопрос о мотивах. Но существует намного более обширная гипотеза: что там не было никакой машины, никакого генератора Луча Смерти.

Гжесь даже ничего не эмотировал, лишь почесал тяжелой левой лапой «Хоруса» бронированный лоб.

– Это уже выше моего понимания.

– Окей. Но имей в виду, что это единственный гонорар, которого ты можешь ожидать от «Норада».

Пять секунд. Десять секунд. Пятнадцать секунд.

– Единственный гонорар, – повторил Гильгамеш. – Да?

– Да. Говори!

– Хорошо, – «Хонда Х» на мгновение подняла к небу угловатую башку, словно вызывая в свидетели созвездия Дискеты[157] и Картриджа[158]. – Семнадцать световых лет – это слишком близко. Семнадцать световых лет – это ничто, это выстрел в упор, как если бы приставить нам обрез к груди.

– Шутишь? С такого расстояния попасть в цель, в планету, не допустив при этом рассеяния энергии – подобная точность намного превосходит все наши возможности и теории!

– Мы даже не уверены, что это, собственно, было за излучение. Все указывает на некий пучок из многих компонент, и приходится смириться с тем, что о большинстве из них мы не узнаем, поскольку не можем вернуться назад, чтобы поставить во время Погибели соответствующим образом откалиброванные датчики; мы можем опираться лишь на косвенные следы, на то, что уцелело из тогдашних достаточно случайных измерений.

– Быстрые нейтроны, я сам их видел в данных от «Го Цзя Хан Тянь Цзюй».

– Да, была такая компонента, наверняка. Но сама ли нейтронная волна очистила всю биосферу Земли? Мы в «Нораде» считаем, что Луч состоял в первую очередь из частиц, настроенных специально на частоту, разрушающую связи ДНК.

– Им пришлось бы сперва откуда-то взять эти параметры, – Гжесь начал поспешно шарить в древних базах по химии и биологии. – Не знаю, видна ли вообще ДНК в спектре планеты, наблюдаемом из космоса…

– Отступи назад, ты все еще смотришь с чересчур близкого расстояния. Подобная цивилизация – это не дворовый хулиган, стреляющий из воздушки через забор соседа. Речь идет о масштабах галактики, скопления галактик. Если не Вселенной.

– Не верю. Им пришлось бы найти способ обойти ограничение скорости света, иначе все это…

– С этого мы начали.

– С чего?

– С теорий, возникших еще до Погибели. Мы докопались до расчетов. Теперь, естественно, никто их до конца не понимает – перед погибелью не заайэсился ни один физик-теоретик, а новых с нуля мы потом не обучили, впрочем, их некому учить, какому-нибудь живорожденному самому приходится вытаскивать себя за уши на уровень Эйнштейна и Хокинга. Так что остались лишь голые гипотезы. Как открыть червоточину[159], как ее стабилизировать, как удержать связь, сколько тех или иных экзотических частиц для этого требуется. Впрочем, сперва нам пришлось бы построить ускоритель диаметром с Солнечную систему. Но это мы, человечество, – а каков шанс, что никто никогда во всей Вселенной не додумался до этого раньше?

– Знакомые аргументы, – пытаясь поспеть за Гильгамешем, Гжесь параллельно читал рефераты научно-популярных статей из архивов Замка. – Уравнение Дрейка[160], парадокс Ферми[161], гипотезы Хокинга[162]…

– И сразу же начинают громоздиться практические проблемы. Окей, у тебя есть технологии, ты можешь открывать туннель-червоточину в любое сколь угодно далекое место в космосе – вот только до тебя дошла информация исключительно о ближайших таких местах, о тех, из которых уже успел долететь сюда свет. Допустим, что за миллиард световых лет отсюда развилась некая иная цивилизация, и ты мог бы перебросить к ней туннель в мгновение ока. Но ты о ней не знаешь, и не узнаешь еще миллиард лет.

…Что можно сделать? Можно вести наблюдение за небом на максимальной чувствительности, и на основе текущих данных об отдельных звездных системах и планетах, а также на основе всеобщих астрофизических знаний создать карту вероятности развития жизни и технологической цивилизации в сколь угодно далекой системе в видимой Вселенной. До той звезды миллион световых лет, – «Хонда Х» подняла руку и показала пальцем на какое-то солнце из анонимной галактики, – и ты видишь сейчас ее образ миллионолетней давности. Тем не менее на основе самого этого образа ты можешь сделать вывод, разовьется ли там через миллион лет жизнь и разум. Десять, двадцать, пятьдесят процентов подобного сценария. И точно так же ты наносишь на карту все небо. А потом открываешь свои туннели-червоточины.

…Даже боги, однако, должны как-то управлять ресурсами. В мириады сторон сразу в любом случае не разорваться. Самым эффективным методом было бы разослать какие-нибудь зонды с искусственным интеллектом для сбора данных о текущем состоянии космоса. Что сегодня происходит на планете, телескопический образ которой повествует нам о положении дел тысячи веков назад? Так создается гигантская база информации о путях жизни во Вселенной – в каких условиях среды с какой вероятностью зародится та или иная жизнь и возникнет та или иная культура. А поскольку в твоем распоряжении имеются превосходящие скорость света червоточины, ты забираешься далеко за пределы нашей видимой Вселенной и собираешь в этой базе триллионы триллионов примеров, любые возможные астрофизические и биологические комбинации, причем отслеженные вплоть до их естественного конца.

…И потом у тебя уже есть алгоритм, готовый справочник миров и цивилизаций – будто у космического часовщика, который держит планеты пинцетом под лупой. В такой-то среде и из такой-то биологии в девятистах девяноста семи случаях на тысячу рождается космическая раковая опухоль – и мы выжигаем ее в зачатке.

– Землю они тоже так превентивно выжгли? И именно нам так не повезло оказаться в тех трех случаях на тысячу, collateral damage[163] садовника Вселенной?

– Почему в трех на тысячу? Почему не именно в тех девятистах девяноста семи? Ты что, думаешь, они ошиблись?

– А ты нет? Мы что, замышляли какой-нибудь космический блицкриг[164]?

– А что, австралопитеки замышляли Хиросиму? Этот самый садовник Вселенной, как ты говоришь, он не смотрит на сто лет вперед – у него карты вероятности развития цивилизаций на миллион, миллиард лет. А через миллиард лет – откуда ты знаешь, до каких космических извращений дошли бы потомки и наследники Homo sapiens?

Гжесь подумал об ириготи, о живорожденных Чо, о векторах матерницы и райских эпигенетиках Фергюсона.

– Миллиард лет – этого невозможно знать.

– Но он знает! Не потому, что ему известен результат, – но потому, что перед ним статистика, охватывающая все звезды и планеты Вселенной, все ее биологии и разумы. Это не вопрос вины и наказания – это вопрос гигиены.

– И что? И поэтому семнадцать световых лет? Неужели не видишь, сколько допущений вам пришлось вытащить из кармана? Это сказка.

– Не сказка, а проверенная гипотеза. Семнадцать световых лет нужны были не для того, чтобы мы не нашли их родную планету или остатки сверхпушки – но чтобы мы не считали сигнатуру червоточины, ее IP-адрес, дорогой мой спец по харду.

Гильгамеш90 в очередной раз придал своему меху позу жреца, охватив обеими руками туманности[165] и квазары[166], между которыми нацелилась чаша гибридного радиотелескопа.

– Знаешь, что наша сборка сейчас слушает? Эхо мусорного излучения после открытия червоточины. Поскольку чисто ее открыть невозможно, всегда останется шрам. Обычная физика. Мы докопались до расчетов.

Пять секунд.

– Вы верифицируете гипотезу?

– Верифицируем гипотезу. Тут нет никаких сказочных допущений, одни лишь логические выводы. Ибо если в нас самом деле выстрелили Лучом через червоточину – это означает, что существует по крайней мере одна цивилизация, имеющая доступ сверх скорости света ко всему видимому и невидимому космосу, из чего, в свою очередь, следует, что они располагают полной базой всех возможных путей жизни и технологии, а из этого следует садовник Вселенной и все, что я тебе тут рассказал.

Но Гжесь уже смотрел в противоположную сторону, под ноги, сквозь редкий каркас чаши, на проплывающую под ними светлую сторону Земли.

– Только зачем? Зачем, зачем, зачем? Зачем им было нас столь изощренно стерилизовать? Властители червоточин могли бы просто поглотить Землю в черную дыру, и делу конец. Так что это вовсе не был Луч Смерти – раз они устроили все именно таким образом, значит, хотели достичь именно того, чего достигли. Не всеобщей погибели. Они нас не убили.

– И достигли.

– Чего достигли? Нескольких веков задержки в неумолимой кавалькаде прогресса? В чем разница между цивилизацией людей до Погибели и цивилизацией людей после Погибели?

Гильгамеш90 эмотировал бородатого старика, прогуливающегося с собакой по осенней вересковой пустоши.

– Чего достигли… В самом деле не видишь? Что это не цивилизация людей? И не машин. Что это вообще не вопрос прогресса – никакого перескока через Технологическую Сингулярность не произошло. Нет-нет, я не так выразился, вернись! – Гильгамеш отмагнитился и медленно поплыл к «Хорусу» Гжеся. – Помнишь те вопросы? Те вызовы, проблемы, границы? У меня это в памяти. «Человек или не человек», «машина или не машина», «есть сознание или нет сознания», «разум индивидуальный или коллективный», «органический или неорганический», и так далее, по кругу. Не видишь, чего они достигли? – «Хонда Х» слегка дунула соплом из-под передней пластины и зависла прямо перед «Хорусом I», эмот в эмот. – Что стало с предметами всех этих усилий и пытливых исследований, которые тогда казались нам важнее всего? Они попросту растворились.

Эмот в эмот:

Пустая автострада под затянутым грозовыми облаками небом.

Рушащиеся церкви и крошащиеся римские статуи.

Сорвавшийся с привязи воздушный змей.

– Что имело значение – не имеет значения.

– Каждая цивилизация меняется, эволюционирует, мы сами тоже преодолели бы этот этап прогресса.

– Но это не прогресс! Не видишь? Не видишь? Мы ведь на самом деле ничего нового не открыли, не добавили ни одного кирпичика в пирамиду знаний. Мы не используем никаких технологий, которые не существовали еще до Погибели. Домашняя промышленная робототехника, поверхностные нейросканы, Интернет, RFID, Маттернет, телеприсутствие[167] и нейропротезы, химический и биологический синтез, ДНК из пробирки и человек из пробирки, генетические архивы, метаматериалы, углеродные волокна[168] и молекулярная инженерия[169] – все это уже было у нас раньше. Хуже или лучше разработанное и внедренное, но уже придуманное, уже ассимилированное цивилизацией. После Погибели мы лишь оказались вынуждены использовать эти инструменты иначе. Тот Луч вышвырнул нас из однонаправленной очевидности. Технология не изменилась; изменились цели и смыслы, для которых мы ее применяем.

Повисшая вертикально перед «Хорусом» «Хонда» протянула руку и стукнула похожим на отвертку пальцем в механическую грудь Гжеся:

– Скажи честно – когда в последнее время тебе вообще приходили в голову такие вопросы: «Человек ли я?», «Есть ли у меня сознание?»

– Сперва мы все над этим задумывались.

– Но теперь? Ты не задаешь их, поскольку знаешь – они не имеют смысла.

Гжесь эмотировал Гильгамешу Поля Изобилия Фергюсона и райские племена живорожденных.

Анимированных духов и зверюшек, рождающих людаков из комиксов.

Пестрых обезьянок, присевших на плечах двухтонного меха.

– Все-таки это какие-то изменения, вряд ли ты станешь возражать. Какое-то движение, эволюция.

– Какое движение? Какое движение? До Погибели любое движение могло быть только движением вперед, было только одно направление – рост, развитие, прогресс. И сам мне скажи: рай Фергюсона – это прогресс?

– Но ты же не станешь утверждать, будто мы там деградируем?

– Ибо есть уже и другие направления, помимо этих двух. Есть множество гор и ям, – Гильгамеш развернул своего меха по всем осям, вращаясь в невесомости перед Гжесем, будто трехмерная буссоль. – Мы вышли за пределы старой системы координат.

Воздушный змей. Вересковые поля. Автострада.

Гжесь чувствовал, что медленно уплывает. Гильгамеш его залил, затопил своей диатрибой, заэмотировал напрочь червоточинами и галактиками.

– Признайся, зачем вы на самом деле ищете это излучение после червоточины? Хотите им отомстить – или скорее их поблагодарить?

– Только представь, какова бы могла быть эта месть! – «Хонда Х» выпустила в маску «Хоруса» пучок сатиры, от Монти Пайтона до «Симпсонов». – Но это дела «Норада», я тебе уже заплатил. Хочешь еще записи прослушки и координаты червоточины?

Гжесь не мог больше смотреть в маску Гильгамеша, целя объективами вниз, вниз и вбок, на сварочные швы сеток и заклепки решеток в чаше радиотелескопа.

Он отмагнитил левую ступню и топнул.

– Эта ваша сборная солянка сейчас развалится. Ты в самом деле думаешь, что рабы Гугла справятся?

– А чем ты лучше их? – Гильгамеш-Рори источал притворную жалость. – Ха! Ты надеялся, будто мы станем тебя просить! Потому ты сюда и приполз, потому тебя это так и завело. Внезапное избавление от рутины райского робота! Будто ты нам нужен, будто нам без тебя не обойтись! Ха!

Гильгамеш90 устремился к «Хорусу», угрожая столкновением.

Гжесь отмагнитил вторую ступню, чтобы не переломать ноги робота, и оттолкнулся влево.

Но «Хонда Х» быстро скорректировала траекторию и поймала «Хоруса» над чашей, выталкивая его за ее край. Имея схожие массы, оба меха в итоге отразились друг от друга в соответствии с законом Ньютона: Гжесь вниз, к Земле, в тень радиотелескопа, а Гилгамеш90 – поверх чаши, к созвездиям Бэббиджа[170] и Джобса.

– Ты нам ни для чего не нужен, – передавал он издали, уменьшаясь среди звезд, и вокруг него лохматым гало[171] распухали эмоты снисходительного веселья. – Возвращайся к себе, к играм в Фергюсона и к своей бесценной индвидуальности.

Падая, Гжесь пробивал все более глубокие уровни сна. Он миновал спутники из ацтекских пирамид, на которых покемоны приносили в жертву наполовину разобранных мехов, миновал облака из бульона дикой РНК, в которых Зевс-Чо безумствовал с молниями, с демоническим смехом призывая к жизни многотысячные генеалогии чудовищ – а Гжесь падал дальше в потоках грозового дождя вместе с этими чудовищами. Наконец, пробив последний слой облаков, он вывалился в яркий свет, в день, в другой сон, сон нынешний, в почти безоблачную лазурь над континентом цвета охры, в маняще распростертую Африку, в эбеновые объятия госпожи Спиро.

– На самом деле ты ни для чего нам не нужен.

– Тогда почему бы тебе не оставить меня в покое?

– Потому что ты мне нравишься. Мои дети тебя любят. Им будет тебя недоставать.

Гжесь может лишь язвительно рассмеяться. Эмот страшен и безжалостен: аксолотль, ускользающий от шприца с гормонами.

«Аль-аср» подходит к краю обрыва и смотрит в пропасть. Карминовое яйцо его головы превращается в продолговатую морду амбистомы. Выпученные глаза застывшего в развитии земноводного меряют взглядом освещенный солнцем бескрайний континент смерти и сна.

– Мика, Флоки и Слоки, Дедек, Филимонка – все позволили себя векторизировать в один миг, и никто даже не попрощался. Любят меня? Я для них мебель, шкаф с вакуумными лампами, старый писюк и надувная кукла. Может, тебе и нравится этот потертый обшарпанный комп, но станешь ли ты говорить компу «здравствуй», «до свидания»?

– Они ведь не ушли. Не видишь их? Не чувствуешь?

И госпожа Спиро достает из погасшего костра обгоревшую руку «Шмитта-4», после чего за минуту совершает чудо райского творения: разделяет металлолом на составные части, сплетает их вместе с ветками, травой, обугленными щепками из костра, костями съеденного ночью грызуна, вырывает откуда-то из-под собственных ребер часовую пружину и тоже встраивает ее в новую куколку, и еще немного песка, немного воды, и поцелуй деревянных губ госпожи Спиро – и вот уже людак-неживорожденный стоит на двух копытцах, дергает шипастой головкой, подскакивает, будто Дедек, на правой, левой, правой ноге, излучает теплый разноцветный эмот и резво марширует к Гжесю.

Который, повинуясь рефлексу неприкрытого ужаса, отскакивает прочь и падает в пропасть.

После удара о первый скальный уступ он теряет непрерывность реестра и возвращается в себя – в машину – лишь в самом низу, у подножия обрыва. «Аль-аср» внутренне восстанавливается, но пройдет еще несколько часов, прежде чем игуарте сможет снова встать на ноги. Побитый и помятый, он ничем теперь не напоминает восточное творение трансформеров Аллаха – всего лишь обычная груда цветного металлолома.

Поблескивающая в ней карминовая морда амбистомы немо таращится на две черные фигурки над зазубренным краем утеса: тотемический силуэт госпожи Спиро и рядом с ней, поменьше – фигура людака.

Матерница сюда не достает, Гжесь выпал за границы Рая – госпоже Спиро приходится наклоняться и прилагать немало усилий, чтобы ее слова достигли «Аль-асра».

– Вернись, вернись, вернись!

«Зачем? – ответил бы он. – Зачем, зачем? Я ни для чего тебе не нужен. Никому ни для чего не нужен».

– Вернись, в Раю тебе не обязательно быть кому-то нужным, не ради этого мы живем, разве Адам и Ева были созданы для чьих-то потребностей, для каких-то задач, нет, они были созданы, чтобы жить, вернись, вернись, живи.

«Ты не хочешь меня отпускать, потому что боишься, что я кончу как другие, айэсованные читами команды „Уралочка“, – Аркон, Фергюсон, семьдесят копий Переса – всех поглотила одна и та же пустота, сон, не сон, Долина Тени Смерти».

– Вернись, дети так тебя любят!

«Нет. Сам сам сам я должен сам».

Иначе никак. Госпожа Спиро, несмотря ни на что, пошлет за ним своих детей, Гжесь не может просто так валяться у врат Рая. К заходу солнца он наконец встает на ноги. Огни Сан-Франциско указывают ему дорогу. Он сильно хромает, лишившись всех своих округлостей и гладкостей, не для него больше блеск стеклянного кармина, он хромает, и через сто шагов у него отваливается правое предплечье. Мост Золотые Ворота стоит над пустыней, как трамплин к полной Луне, утомленные жизнью аксолотли скачут с него в бурное течение каменной реки.

Зов госпожи Спиро рвется и ломается, это предел ее возможностей.

– От чего ты бежишь? Чего ищешь? Человека? В самом деле? Признайся, передо мной ты можешь признаться – больше всего пугает тебя тихая возможность, что по сути ничего, ничего, ничего не изменилось. Что нет никакой разницы – несмотря на все айэсы, трансформации, мехи и раздолбанные эпигенетики с эпикультурами – и есть лишь голая правда существования: железо звенит о железо, эхо пустого металлолома под небом бесконечности. Тебе не сбежать, от этого не убежишь.

Металлолом шатается, падает, встает, бредет дальше в сон и пустыню. Это не может быть правдой, он помнит, хотя не может назвать, но помнит эту разницу, он уверен, что безвозвратно чего-то лишился. Чего? Чего?

– Нет никакой разницы, милый, нет никакой разницы…

Мутные глаза амбистомы блуждают по горизонту. Все колышется, пустыня – единственная константа. На римской мостовой он упал, потеряв обшивку на спине: что-то отказывает в батареях игуарте. Приходится ждать рассвета, напиться солнца; лишь тогда он поднимается на более высокую энергетическую кривую и идет дальше.

И снова нога за ногу, хромая, через Гренады, Готэмы, Нессусы, безлюдные и мертвые, через Флоренции и Шанхаи, через высохшие Саргассовы моря с миллионами кораблей воды, воздуха, земли и вакуума. Шагомеры показывают абсурдные числа. Он уже добрался бы до другого конца континента. Достигнув линии сломанных солнечно-ветряных электростанций, он падает под белым столбом, будто под торчащим из-под потрескавшейся земли клыком доисторического дракона, клыком, ребром или когтем, который днем скребет небесную лазурь, а ночью выковыривает новые кратеры в диске Луны. Что-то серьезно отказывает в батареях игуарте, они не держат энергию ночью и не заряжаются полностью, ремонтные системы тоже не справляются, в этой развалине осталось лишь столько сил, чтобы поддерживать работу процессора; каждое движение железяки – одной мыслью меньше. И потому он больше не двигается. Опершись об отшлифованную до кристального блеска кость древнего зверя, он улегся напротив раскидистого алтаря Африки. Машина неумолимо теряет силы, энтропия подгрызает производительность подсистем, и выхода не остается, приходится постепенно спускаться на все более низкие энергетические профили, замедляться и охлаждаться. Он перестал замечать смену дней, порой перескакивая через целые периоды солнца и темноты. Его попеременно накрывают сезоны убийственного пекла и муссонных дождей. Дюны мелкозернистого песка то подступают к груди, то осыпаются с неподвижных конечностей. Вращение небосклона тоже ускорилось, Знаки Зодиака и Знаки Харда мчатся будто на молитвенном барабане. Между ними вспыхивают все новые искорки, Розетты и не-Розетты, радиотелескопы, поселения, солнечные зеркала, орбитальные лифты и ускорители частиц, он мог бы начать задумываться, что там строится в космосе, но после таких мыслей ему потребовался бы год летаргии, и потому он ни о чем не думает, лишь позволяет обтекать себя потоку времени, потоку сна, потоку технологии, потоку природы, тоже уже не в силах их отличить, лучистые метрополии уступают место столь же эффектным катаклизмам, извержениям вулканов, падениям метеоритов, маршам многоногих молний, пожарам и наводнениям, потом наступают вторжения разноцветной Жизни, пустыни зарастают все более странной флорой и матерницами, металлическими травами, стадами бродячих цветов, бумажными лесами эозинового фотосинтеза, джунглями из манги, в которых похожие на колибри ангелочки с фрактальными крылышками охотятся с минитрезубцами и гарпунами, они облепили сидящий под драконьим ребром металлолом, колют его и тычут, сокрушая последнюю карминовую броню головы и груди, потом наступает пора Жизни Миядзаки, и равниной завладевают рои несмелых эльфов, тянутся шествия ками и богов, а среди низких туч движутся армады деревянных воздушных кораблей, потом снова пустыня, бесплодная земля и мертвые фатаморганы, потом вновь движение самооживленной материи, камни говорят с дюнами, дюны шепчут Луне, песок скручивается в торнадо, башни, термитники и поэтические биомехи, неземные барочные пейзажи Земли без жизни, тем временем не остается энергии даже на удивление, столь быстро проносятся векторы, природы, сны и цивилизации, 200К, 300К, миллион дней после Погибели, и новый день, и 5М, 10М, и никто наверняка уже не помнит Погибели, никто наверняка уже не помнит человека, не хватает сил и ресурсов на эту память, впрочем, стоит ли, не стоит, на самом деле нет никакой разницы, нет никакой разницы, ты знаешь это с абсолютной уверенностью, only hardware remains[172]. 100М, 200М, 300М, бьют радостные часы пустоты, а в потрескавшихся объективах проржавевшего меха восходят и заходят галактики и вселенные.

Поэтому, после короткого жизненного пути длиной в несколько сотен тысяч лет, исполненных величия и агонии, Семнадцатые Люди уступили место Восемнадцатым – как оказалось, последнему человеческому виду.

…Разумеется, только благодаря подобному трюку я смог обосновать, что все наше настоящее сознание является лишь предварительным и не очень удачным этапом первого эксперимента.

Олаф Стэплдон. Последние и первые люди

Июль – декабрь 2013

1. Убийство в Агерре

Квинсианец опускается на колени, прижавшись лицом к полу, правый глаз исчезает в ковре, левым он смотрит на труп. Большие часы из железа, черного дерева и хрусталя отбивают в углу комнаты двадцать семь. При звуке первого удара хрустального сердца леди Амиэль роняет бокал с фиолетовым спьере, но вино и осколки стекла тут же взмывают с пола и возвращаются в непослушную руку: это входит Сцилла. Молниеносно становится темнее. Альбедо кожи ксенотика не превышает процента. Сцилла в белой рубашке и белых брюках, босиком. Волос у него нет. Черные ступни тонут в ковре. Он бросает взгляд на спину квинсианца, и у того путаются мысли. Не зная, что сказать, он поднимается и говорит:

– Прекрасно.

– Прошу прощения?

– Убийство.

Леди Амиэль ставит вернувшийся во времени бокал и наливает себе в новый. Чтобы не смотреть на тело мужа, выглядывает в окно. За городом, на северном горизонте, под кольцом, трещат горизонтальные красные молнии.

– Мы минуем Смерть Тато, – бормочет она в пространство.

Карминовые вспышки километровых молний отражаются в ее зрачках кровавыми ниточками. Она закрывает глаза и дышит, дышит, дышит. Боже. Что мне теперь делать? В Иллюзионе наверняка уже все кипит. Габриэль, чтоб тебя, зачем тебе нужен был в конституции этот де Квинси? У нее кружится голова, она прислоняется к бару. Крайст, какая пустота! Мышцы живота дрожат в нескончаемых судорогах.

Внезапно навалившаяся тяжесть вынуждает ее опереться о стойку обеими руками. Приходится поставить бокал.

Это вошел Агерре.

– Гритц.

– Гритц, фрай.

Он подходит к ней.

– Майгод, Карла, я в самом деле не знаю, что сказать. Я понятия не имел. Объявлю вендетту.

– Незачем.

– Я так хочу. Джииз, – он обнимает ее, сжимает за плечо. – Не понимаю.

Леди Амиэль чувствует, как проваливается в тело ксенотика. Стампа Примуса ОНХ нарушает градиенты гравитации. Вдова высвобождается, с трудом поднимает голову и смотрит в лицо Агерре. Маска сочувствия. Из-под глаз сочится отвратительная фиолетовая глия. Она предпочла бы, если бы Агерре был столь же равномерно черен, как Сцилла, по крайней мере, этого не было бы видно. Они иногда потеют глией, и та остается на предметах и людях, к которым они прикасались.

Агерре качает головой.

– Что угодно. Только скажи.

Леди Амиэль, похоже, даже не слышит. Она совершает неверный жест рукой.

– Мне нужно сесть, – бормочет она.

Вбегает стул. Агерре протягивает руку, и тот попадает в нее, свернув на лету.

– Пожалуйста.

Женщина садится.

Окно открывается настежь, внутрь врывается холодный воздух неземной ночи, заставляя дрожать пламя свечей, ероша белые волосы вдовы, шелестя бумагами на полке. Шевелится также рукав одежды лорда Амиэля.

Сцилла бесшумно обходит труп. Там, куда падает его взгляд, становится светлее. Когда он всматривается во взрезанное горло мужчины в кресле, рана начинает сиять белизной, от которой больно глазам.

Квинсианец стоит неподвижно и смотрит. Взгляд его полон наслаждения. На высоте его локтя вращается в воздухе венчик пыли, сплетенной в маленький октоморфический остаток. Квинсианец задумчиво делает полшага в сторону и шипит от боли, когда рука попадает в микроузел 4D.

– Я его знаю? – спрашивает через плечо вдова, приведенная в чувство страдальческим звуком.

Агерре – с головой в Иллюзионе – отвечает:

– Похоже, нет. Показать?

– Спасибо, не надо.

– Он убегает.

– Да.

Агерре оглядывается на Сциллу. Сцилла Миазо ОНХ, номер 16 по августовским рейтингам Лужного, 356.7 окт., двадцать два года без сна. Пес Агерре. В таких ситуациях слова между ними не требуются, ни в Глине, ни в GRI. Едва заметный взгляд, дрожь стампы, прожилка глии – этого вполне достаточно. Сцилла кивает, разворачивается кругом, проходит мимо сгорбленной леди Амиэль и выпрыгивает в окно с семидесятого этажа. Ночь беззвучно поглощает черно-белую фигуру.

Агерре массирует руки вдовы. Наконец от его прикосновения в ней что-то надламывается, и женщина издает первый крик отчаяния; пока это еще скорее шепот, вздох – но так высвобождается душа.

Он поднимает взгляд на квинсианца. Взгляд ксенотика чувствуют даже те, кто без сознания; квинсианец вздрагивает, нервно озирается и выходит.

Минута тишины. Труп стынет. Ночной ветер. Женщина в отчаянии. Запах глии.

Агерре читает в иллюзионной библиотеке конституцию убитого. В пятом пункте та ссылается на полный текст Лондонской декларации, включая ортодоксальный Закон Арте. Агерре спрашивает у библиотекаря указатель, и тот показывает ему примечания. Исполнение Закона требует установления эстетического статуса убийства. Поскольку Закон признает тот печальный факт, что объективная красота, хотя она и существует, не может быть оценена по ту сторону смерти, сюда прибудут двенадцать квинсианцев, которые вынесут решение. Информация уже помчалась по глиоводам, автозавещание Габриэля исполняется.

То есть убийца все же может подпасть под местную юрисдикцию – если преступление нарушило каноны красоты.

Агерре, массируя шею и плечи вдовы, открывает дверь в Сциллу и входит через Стража в его голову.

– Поймай мне этого артиста, – мыслит он.

В Глине, через две комнаты, все также продолжается бал по случаю пятой годовщины покупки планеты, слышатся музыка и сочный смех людей и ксенотиков.

2. Пес и Хамелеон

Сцилла Миазо выскакивает в окно, штанины и широкие рукава трепещут на холодном воздухе, в непроницаемой для человеческого глаза дрожащей белизне, он падает с убийственной скоростью, семидесятый, шестидесятый, пятидесятый этаж, молниеносно темнеют и светлеют проносящиеся мимо горгульи, барельефы, витражи, блестящие плоскости живокриста, складывающиеся на стене Агерре-тауэр в мозаики Пенроуза.

В окрестностях сорокового этажа ксенотик сжимает пространство над головой. Быстро переместив точку коллапса вверх, усиливает узел, пока гравитационный колодец не оказывается зажатым в двухстах метрах над землей, посреди уличного каньона между Агерре-тауэр и Замком Ордена. Колодец вначале должен быть глубоким, чтобы затормозить падение Сциллы. Прежде чем Миазо останавливается, а затем взмывает к местной точке псевдо-Лагранжа (восемьдесят второй этаж), от Башни и Замка отваливается несколько фрагментов внешних украшений. С угловой террасы Замка также срывает четыре больших знамени ОНХ, гигантские злобно-фиолетовые полотнища с нарисованными на каждом тремя серебристыми буквами. Знамена падают в гравитационный узел, опутывают его, длинные древка торчат из клубка под дикими углами, одно ломается… Шипастое фиолетовое солнце над головой ксенотика.

Сцилла, зависнув в точке невесомости, смотрит на Агерре-сити – астигматически, ибо одновременно находится в Глине и в Иллюзионе.

В Глине город сверкает дважды отраженным блеском – ночь (здесь всегда ночь), солнце за горизонтом, но золотисто-голубое кольцо планеты дает достаточно света, чтобы живокристная метрополия сияла на фоне старого вулканического плоскогорья, будто бриллиант среди шлака. Бриллиант шестигранный, причем передняя и задние грани непропорционально вытянуты идентичными отражениями перемещающегося района. В данный момент перемещается Торговый район, перед городом вырастают остроконечные Тройняшки Гуза, еще не упавшие с противоположной его стороны, сверкая хрустальным живокристом в авангарде Агерре-сити, перед районом Каббалистов. Поскольку центр и оси города постоянно движутся, причем в разных направлениях, в соответствии с тем, как меняется направление, в котором путешествует метрополия, узор ее улиц в силу необходимости обладает фрактальной структурой, всегда с несколькими фокусами, до которых можно дойти из любой точки, придерживаясь одного и того же алгоритма маршрута. Фокус, ближайший к геометрическому центру Города Хаоса, называют Большим Аттрактором. Агерре-тауэр и Замок ОНХ были скопированы две недели назад, и Сцилла, вися между ними и глядя в сторону фасада метрополии, видит перед собой четыре аттрактора, восемьдесят процентов Агерре-сити, а дальше – черную равнину, иссеченную неглубокими ущельями, восток кольца, огромный купол звезд, никогда до конца не блекнущих даже на дневной стороне.

В Агерре живет всего четыреста тысяч человек. Учитывая время, особого оживленного движения ожидать не следовало бы, но поскольку сейчас праздник, крыши и террасы, воздушные кафе и дансинги полны. Погруженные почти в полный мрак наземные дороги служат исключительно для безлюдного автоматического транспорта, в том числе живокристной перистальтики бродячего города. А поскольку в соответствии с распоряжением мэра воздушный транспорт над городом запрещен, вернулось забытое искусство пеших прогулок; Агерре-сити достаточно мал. С момента рождения города, создававшегося по принципам трехмерной архитектуры – где ни одно из направлений не подвергается дискриминации вследствие силы тяжести и несовершенства материальных технологий, – в нем сформировалась традиция путешествий по дорожкам, соединяющим две произвольные точки под его диффузионной полусферой. Узкие и широкие дорожки из самого быстрого черного высокоэнергетического живокриста растут между зданиями со средней скоростью три километра в час, и еще быстрее потом разрушаются, превращаясь в пьезоэлектрическую сажу. Фазу активности города можно определить с первого взгляда по тому, насколько густа сеть воздушных дорог. Более пристальный взгляд позволяет оценить точнее: точки сгущения, где сходятся опускающие и поднимающиеся аллейки, указывают – будто в структуре мерзлоты, в схеме полимера – на центры кристаллизации, места, где сильнее всего бьется пульс города. Теперь уже нет сомнений, что внимание метрополии сосредоточено на Агерре-тауэр: живокристный зиккурат окружают густо ветвящиеся черные ленты, некоторые еще растут, некоторые уже распадаются, в основном начиная с отдаленных от башни концов – гостей все еще прибывает больше, чем покидает палаты властителя планеты. Сеть эта здесь столь густа, что кажется чудом, что внезапно пробитая Миазо гравитационная дыра не разрушила конструкцию ни одной из аллеек. Одна из них прямо под ним, одна слева, одна на уровне фиолетового солнца – та ведет от Каланчи, самого высокого здания города, опускаясь к балкону шестьдесят второго этажа Агерре-тауэр (если еще до него не доросла). Остановившиеся на ней мужчина в белом костюме и женщина в синем платье топлесс смотрят на Сциллу, опираясь на поручень; женщина поднимает в его сторону асимметричный бокал-раковину, будто провозглашая безмолвный тост. Миазо не обращает на них внимания – он уже в Иллюзионе.

В Иллюзионе/Open/Aguerre00 вчетверо теснее. На празднование годовщины прибыло свыше миллиона гостей, в основном с Земли, но также непропорционально много из колоний. Приглашены были в основном тем или иным образом связанные с ICEO или напрямую с ОНХ. Теперь они толпятся на видовых инсталляциях города, его каскадных террасах, живокристных воздушных дорожках, глинных и иллюзионных. Для иллюзионных гостей левитирующий ксенотик выглядит большей достопримечательностью: трое стоящих на аллейке позади пары в вечерних костюмах показывают на Сциллу пальцами, женщина с бокалом что-то им объясняет, оглядываясь через плечо. Миазо не обращает внимания, он уже в Иллюзионе/Open/Аguerre00/Personal/Track07.

Скачанная Стражем запись, сделанная четверть часа назад, накладывается на картинку в реальном времени. Убийца выскакивает в окно из Агерре-тауэр – но он не ксенотик, и искусство Ваяния пространства-времени ему чуждо, у него иная стратегия: выпрыгнул, развернулся в полете, прижался к стене, повис на пальцах. Миазо внимательно к нему приглядывается. Мужчина высок и худ, у него длинные руки и ноги, черные волосы заплетены в косу; прижатого к стене лица не видно. Светло-серый костюм морщится и скручивается – на коленях, на плечах, в поясе. Убийца быстро сбрасывает с ног кожаные мокасины, они летят в пропасть. Ноги ищут точку опоры. На нем нет носков, и теперь видно, что происходит с его пальцами – они удлиняются, искривляются, становятся толще. Сцилла замеряет темп метаморфозы – несколько секунд. Столь жестокая РНКдакция требует густой сети энергопоглощающих нановодов на клеточном уровне, солидных запасов быстрых аналогов АТФ… Убийца наверняка основательно нанокиборгизирован.

В Сцилле просыпается внезапная жажда – поймать этого артиста для Агерре.

– Это Хамелеон, – отвечает он своему суверену.

Хамелеон, убийца-метаморф, уже завершил оптимизацию фенотипа (генотип он оптимизирует молниеносно) и спускается по башне со скоростью этаж в секунду. Миазо смещает спектр воспринимаемых электромагнитных волн влево и видит оставляемую Хамелеоном полосу теплого воздуха, источаемый его телом жар. Температура организма убийцы держится чуть ниже порога денатурации белка.

На пятьдесят втором этаже Хамелеон сворачивает к балкону, разворачивается и прыгает в пропасть – там находилась живокристная дорожка, которой теперь уже нет. Миазо вызывает ее в Иллюзионе. Хамелеон бежит по ней в размеренном ритме неутомимого спринтера, на бегу РНКдактируясь заново. За ним тянется голубой термошлейф.

Естественно, если бы Сцилла хотел проследить за действиями убийцы лорда Амиэля в масштабе времени 1:1, он никогда бы до него не добрался, постоянно отставая на те самые четверть часа. И потому он ускоряет проекцию до 1:4, 1:10, 1:20. Он настигнет цель за минуту.

Миазо запускает НавигаторXG, и начинается погоня – Пес и Хамелеон в Городе Хаоса, под холодными звездами.

Раз, два, три; с каждым шагом новое Ваяние пространства-времени. Подобные скорость и точность уже недостижимы для голого разума, даже ксеногенетического. Миллисекунды, миллиметры, искривления гравитационного поля с точностью до одной стотысячной «же» – но все равно кажущиеся неряшливыми и поспешными по сравнению с крупномасштабным Ваянием, насущным хлебом неспящих. Здесь это поистине прогулка. Раз, два, три; каждый шаг – несколько десятков метров, по высоким аркам, среди путаницы черных дорожек, сквозь висящую в ночном воздухе толпу, глинную и иллюзионную, сквозь огни, музыку и смех, в трепетании белой ткани, в облаке тени, все время падая, все время «вниз», к очередному узлу, тут же развязывающемуся; и так от одного гравитационного колодца к другому, черный Пес в семимильных сапогах, только босиком. Куда он ни взглянет, там огонь, где ни пройдет – по невидимым мостам ночи, в сотне метров над землей – там вдруг все становится невесомым: оказавшиеся рядом глинные гости хватаются за поручни, разноцветные напитки текут из выроненных ими бокалов, их одежда морщится в полном несоответствии с дизайном. Раз, два, три; за духом Хамелеона через разноцветный Агерре-сити.