Вдохновения родник животворящий бесплатное чтение

Иллюстратор Нина Анатольевна Абель

Редактор Сергей Николаевич Абель

ISBN 978-5-0064-2376-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ангельское служение

Нам говорят, что ангелы бесплотны
И дел им нет до чаяний людских.
Я возразить хочу: тот ангел, кто в миру
Общественному благу служит
Не только для себя и для своей семьи —
Для каждодневных нужд
И чаяний земного люда он бывает нужен.
Тот ангел, кто несёт самоотверженной души своей огонь
На созидание рассвета возрождения страны,
Тот, кто несёт живое слово в мир
О красоте земной души и окружающей природы,
Кто человечность ценит выше матерьяльных благ,
Кто светоч пламени любви своей животворящей,
Свой пламень сердца, интеллекта и души,
Во творчестве парящей,
В земной юдоли на алтарь беспрекословно возложил.

Россия трудовая

Россию изучала я
Не только в школе лишь по картам
И позже, отправляясь в туристический полёт.
Я в дни командировок, трудовых своих служений,
Россию познавала трудовую —
Кто подлинный её оплот
И на плечах своих несёт
Страды рабочей груз нелёгкий,
Благодаря чему сорта семян
В рискованного земледелья регионах
Успешно поставлялись для страны.

Несостоявшаяся спевка

Собрались птицы дать концерт согласным хором.
Сказала цапля: – Например,
Хоть дирижёр у нас и есть,
Мне предоставьте эту честь.
Я б дирижировать взялась,
Коль клювом необыкновенным
Длинней всех вас обзавелась.
А соловей: – Петь буду solo,
А попугай своё твердит.
Синца партию забыла
И ветку вишни теребит.
Тукан, красуясь опереньем,
Всех оглушил крикливым пеньем.
И целый день вели они свой спор,
Кто же певец, кто дирижёр.
Но солнце подошло к закату,
И разлетелся хор пернатых,
Оставив всем на удивленье
От тех дебатов только ворох оперенья.

Сады лотосовой Ундины

Нежный лотос тянет к свету
Лепестков своих букеты,
В лепестках его согрета
Тайна трепетного цвета,
Тайна розовой души,
Что рождается в глубинах
Вод загадочных незримых.
Ту загадку бережёт
Королева светлых вод,
Изумрудная Ундина,
Что сады неутомимо
Взращивает в лоне вод,
Посылая в мир цветущий
Нежность лотосов поющих
О величии любви,
И вплывает в дивный сад,
Что в ночи истомой дышит,
Лунной негою объят,
Вторя лотосам поющим,
Песнь вплетает в мир зовущий
Трепетной её души.
Вняв любви её напевам —
Песне кроткой нежной девы, —
Посылает ей Творец
Свой божественный венец.

Для чего?

Утка лебедя спросила,
В чём его харизмы сила,
Для чего её длиннее
У него в три раза шея,
Для чего, сил не жалея,
Землю облететь сумеет —
Ведь на общем же пруду
Можно издобыть еду.
– Так ведь пруд же замерзает,
Где кормиться птичьей стае?
Шея ж мне дана природой,
Расширяет кругозор.
Обратите в небо взор:
Мой в астрале дух витает
Вместе с лебединой стаей,
Лебедь, вставший на крыло,
Облететь весь мир готов —
Оттого штурмует дали.
Утки ж куковать остались.

Шторм на море в Алуште

Буря кедрами полощет
Неба сумрачную синь
И вздымает пирамиды
Из загадочных глубин,
И средь них, взвывая, кружит,
Будто демон бури злой,
И накатами на берег
Пенной мощи волн морской
Камня серые громады
Тащит в море за собой.

Новые приключения Колобка

Наш весёлый Колобок,
Что от дедушки убёг
И от бабушки сбежал,
Пешеходом вольным стал,
Оказался на пруду
В стае маленьких утят,
Видно, на свою беду.
Припустился было вскачь,
Чтоб похожим стать на мяч,
И весёлые утята
Им сыграть решили матч.
И как выдался штрафной,
Колобок наш удалой,
Что в полёт весь устремился,
У кукушки очутился.
Та, принявши за яйцо,
Вмиг спровадила его
В птичье малое гнездо —
Оказался в перьях он
Вывалян со всех сторон,
В перьях птички небывалой,
Но размером не прошёл.
Вновь отправившись в полёт,
Рухнул сверху невпопад
На поисковой отряд.
Те, приняв свою находку
За космический трофей,
Отнесли его в музей
В фонд космических идей.
И с тех пор гостит в музее
Как пернатый НЛО
И во снах своих крылатых
Он летает высоко.

Зелёно-голубой индийский персик

Зелёно-голубой индийский персик
Расцвёл в садах чудесного виденья,
Флюидов ароматами пленяя,
И лёгкий шелест крыльев неприкосновенно-кроткой
Прозрачной феи лунных грёз,
Их осеняя нежности прикосновеньем,
Зажёг фантазию поэта
Зелёно-голубым лучистым светом.

Осторожно, хрупкий мотылёк

Осторожно, хрупкий мотылёк,
Лишь нежное руки прикосновенье,
Посыл отзывчивой и внемлющей души,
Подарит вам счастливые мгновенья,
Отправив вас в заоблачный полёт
В поэзии безбрежные миры.

Я послушницей служу

Я послушницей служу,
Ангелу же ничего не нужно —
Он довольствуется дружбой,
Отдавая всё, что есть,
Для друзей в их только честь.

К Диогену Синопскому

Нам Диогену надо должное отдать:
Как величайший стоик и философ
Своим примером бытия
Стремился мудрые посылы к человечности
Делами ежедневно подкреплять
Не так, как делают иные,
Вещая только для забавы,
На ветер посылая
Высокопарных сонмы фраз
И упражняясь в красноречьи
Одной лишь ради славы.

«Кто бережлив в быту…»

Кто бережлив в быту
И скромен в потребленьи,
И осенён Творца благословеньем
В дерзании в изящнейших искусствах,
Того и не коснётся бедности презренье
И в творчестве не омрачит его звезду.

«Ты, человече, – Бог, когда мечтаешь…»

Ты, человече, – Бог, когда мечтаешь,
А коли размышляешь – нищим предстаёшь,
Изгнанником из дома своего,
Коль воодушевленье покидает.

Счастливый трофей

На заснеженном пруду
Днесь лазоревка вкушает
Крошку хлебца на снегу,
Но десант синичьей стаи
Трапезу вдруг нарушает,
И отброшенный хлебец,
Чтоб потом к нему вернуться.
Мышке-крошке приглянулся,
И средь мартовских снегов,
Не доставшись на поклёв,
Крошку-мышку тот хлебец
Осчастливил наконец.

«В древних мифах взгляд Горгоны…»

В древних мифах взгляд Горгоны
В камень особь превращал.
Недостоин миф похвал.
А в миру иной расклад —
Лишь завидят где несчастье,
Тут же каменеет взгляд.

«Литературных трудностей стезя …»

Литературных трудностей стезя —
Достойное создать произведенье
И честного издателя сыскать,
Для чтения ж его и смыслящих людей
Найти необходимо.

«Из всех утех иллюзия является первейшей…»

Из всех утех иллюзия является первейшей
И служит основаньем грёз,
Прекрасным фейерверком красок
И опьяняющим благоуханьем,
И ослепительным своим сияньем,
И, овладев умом, возвышенность
Существованью придаёт:
В любви, что роза алая, пленяет,
Нас в мир поэзии-волшебницы ведёт.

К Саади

У меня нет верблюда,
Чтоб носить мою кладь,
Нет однако и клади,
На плечах чтоб таскать.
У меня нет раба
Для моих приказаний,
Оттого сам себе я
Исполнитель желаний.
Не тревожусь о прошлом
И о завтрашнем дне,
И спокойствие духа
Воцарилось во мне.
В философских трудах
Проводя круглый год,
Жизнь моя, наслаждаясь
Сим духовным покоем,
Славно в мире течёт.

«Пусть молодость поёт…»

Пусть молодость поёт
Свои под солнцем песни,
Что жаворонок в ярком поднебесье.
Я ж песнь свою, подобно соловью,
В подлунном мире воспою.

«Коль скажут вам, старость кого одолела …»

Коль скажут вам, старость кого одолела —
Ведь старость всего лишь привычка дурная.
Ведь коли по-прежнему занят ты делом,
Которым к тому же владеешь умело,
То будет стареть совершенно некстати —
Ведь в сутках на это и часа не хватит.

Хлудневская игрушка

В игрушке той шутка живёт улыбаясь,
В ней песни потешный медведь распевает,
Смекалка из жизни в игрушке живёт:
Левша для блохи в ней подковы куёт.
И пёстрая ярмарка в ней оживает
И радужным цветом на солнце играет,
И в тон скоморохам народ веселится.
Румянами алыми полнятся лица
Сударынь и сударей в пёстрых нарядах —
Весну здесь встречают, души их отраду.
Дух жизни народа в себе воплощая,
Игрушка традиции так сохраняет.

«Моих воздушных замков торжество…»

Моих воздушных замков торжество
Воплощено в моих произведеньях,
Насколько ж основателен и прочен
Фундамент тот, на коем зиждется оно —
Тому мой дух крылатый служит подтвержденьем.
Мечта летает выше облаков,
Но корни у неё земные,
И для мечтаний нет прочней основ.

Задумчивый ясень

То ли холодный зимний ветер раскачивает облетевшие ветки, то ли весенний вздох ласкает пух распускающейся зелени, то ли жаркое дыхание дета шелестит густой листвой, то ли осенний порыв сметает жёлтую мантию с леса, – того не ведает задумчивый ясень. Грезит он и в полдень, и в ночь, и в стужу, и в зной о нежной песне, что распевала на все голоса синяя птица счастья. И сыпались тогда с неба звёзды, и кружились в хороводе полевые цветы, и смеялось солнце в просветах листьев, и земля дышала радостью, и струились с неба золотые дожди, и ветер нежно целовал шёлковую листву и кружил в водовороте счастья.

– Ах, улетела синяя птица и унесла с собой радость.

Грустит задумчивый ясень и не слышит, что давно уже поёт и плачет в его ветвях малиновка.

– Очнись, проснись, ясень, очнись, проснись. Уже давно встаёт над тобой новое солнце, давно расцвели новые цветы у твоих ног, давно новые песни льются среди твоих ветвей. Очнись, проснись, ясень, – зовёт, зовёт и плачет малиновка. – Очнись, проснись…

Грустит задумчивый ясень:

– Улетела синяя птица, улетела.

Всё тише и тише грустная песня малиновки, тихо умирает нежное сердце среди задумчивых ветвей.

– Очнись, проснись, ясень. Очнись, проснись…

Грустит задумчивый ясень. То ли холодный зимний ветер раскачивает облетевшие ветки, то ли весенний вздох ласкает пух распускающейся зелени, то ли жаркое дыхание дета шелестит густой листвой, то ли осенний порыв сметает жёлтую мантию с леса, – того не ведает задумчивый ясень. Грустит он и в полдень, и в ночи:

– Улетела жестокая синяя птица счастья, улетела…

Душа города

Приснился скопидому страшный сон. Попал он на страшное судилище, где взвешивали на чаше весов его праведные дела и грешные. За неимением праведных грешные тут же возобладали в весе, и судьба его была решена – провалился он со свистом прямо в ад, где заставили есть его же раскалённые докрасна золотые монеты, что лежали у него в подвале в несметном количестве в сундуках. Проснулся скопидом в холодном поту, выглянул из окна на улицу и видит, что народ мрёт от голода – год случился неурожайный. А дабы угодить Богу и избежать адовых мучений, – ведь чем больше отдашь золотых монет, тем меньше их есть придётся, – подумал он и бросил клич: кому не чуждо слово Божье, тот получил от него спасение от голода в виде золотых монет. Тут же потянулась к нему вереница голодных, и всяк воздавал хвалу Богу, сподвигшему скопидома (как лукаво он заявлял) к раздаче воздаяния, да только вот в душу к ним и к нему никто не заглядывал.

И пришёл к скопидому художник, оторванный от жизни в своих самоотверженных трудах праведных, хоть и с Богом в душе, да обездоленный: не смог испросить о помощи в хлебе насущном, дабы не помереть с голоду, как того требовал лукавый скопидом, – и был оставлен ни с чем. Приходили к скопидому и поэты, и композиторы, и музыканты, и писатели, и философы, но и те подверглись той же участи и были оставлены на произвол судьбы.

Но миновал голодный год, люди наелись, напились, и скопидома хоть немного меньше мучали страшные сны. Был он полон надежд, что, не иначе, рай его ожидает за пределами земного бытия. И потянулись люди к умным книгам и музыкальным проникновенным оперным и балетным и театральным представлениям. Кинулись они – ан в их городе всё живописное, умное и музыкальное племя, душа города, перемёрло. С тех пор повелось в городе пьянство, и стали зарастать сорной травой дворы, где некогда кипела творческая жизнь.

Светлячок и гусеница

Жил-был один добрый светлячок – душа нараспашку. И носил он в крошечном своём фонарике столько тепла и света, что его всегда хватало, чтобы отогреть встреченное на пути бедное сердце, зажечь в нём свет любви и надежды. Так помогал наш светлячок скованным холодом одиночества. И чем больше отдавал он света и тепла, тем ярче загорался его малютка-фонарик, освещая и согревая всех даже вдали. Только вот про себя он всё забывал в своём порыве не дать остыть ещё одной оцепеневшей душе.

Тут же неподалёку жила-была и мохнатая гусеница с богатым жизненным опытом – «мешочек с желчью», как её называли. Никому не нужная и такая ядовитая, что даже голодная птица не склюёт. Свесившись с листа. Скрипела она вслед светлячку:

– Дурачок ты, светлячок, не видишь, что ли, – плевать всем на тебя. Скоро истаешь, как свеча, и никто не подумает взять в руки твой фонарик, не станет поддерживать свет в нём своим сердцем.

– Вижу, – отвечал светлячок. И таял на глазах, потому что по-другому он жить не мог, был призван в этот мир, чтобы дарить тепло. И чем ярче горел его фонарик, тем прозрачней и невесомей становился он день ото дня.

И вот однажды на тропинке нашли потухший малютку-фонарик и горсточку пепла возле него. Довольная своей прозорливостью, с чувством исполненного долга столкнула гусеница фонарик в кусты и заключила:

– Чудакам законы природы н писаны.

А миру взгрустнулось: одной светлой душой меньше стало. Но долго ли живут воспоминания в круговерти жизни?

Капризный цветок и садовница

Так случилось, что однажды распустился в саду (а может, и в сердце) у садовницы долгожданный лазоревый цветок и вмиг завладел всеми её помыслами. Куда ни пойдёт, куда ни поедет садовница, только о нём и думает: «Как бы ветер не поломал хрупкий стебель… Как бы солнышко не иссушило нежные лепестки…»

Холят и лелеют нежные руки любимый цветок, а он, как напьётся из них воды, всё лепестки от неё к солнцу отворачивает. И приговаривает:

– Посмотри в небо, глупая, не твоими заботами я жив. От солнечных лучей цвет жизни моей играет на лепестках, а что до воды их твои рук – нет в ней такой уж необходимости. Тучка в небе гуляет – она и дождик пришлёт, коли понадобится, а то и росы поутру напьюсь вдосталь и весёлым солнечным днём с пёстрыми бабочками наиграюсь. Выходит, всё у меня есть, ни к чему мне твои докучные заботы. Ах, примелькалась, ах, надоела ах, уйди, ах, оставь!..

Сильно опечалилась садовница и ушла.

Долго сияло чистое, без единого пятнышка небо, и солнышко так ярко улыбалось освободившемуся от докучливых забот лазоревому цветку, что чувствовал он себя, ах, каким счастливым. Улыбалось, улыбалось солнышко, да однажды вдруг и растянулась его улыбка в череду засушливых дней. Ни тебе спасительных тучек в небе, ни росы на лепестках поутру.

– Куда же всё подевалось? – забеспокоился цветок. – Что она, не понимает, что я могу умереть от жажды? Где же тучка? Где же дождик? Отчего так кусается всегда милое солнышко? Даже дурного воробья, что повадился садиться на мой хрупкий стебель, отогнать некому!.. Куда запропастилась садовница! – воскликнул в отчаянии лазоревый цветок.

Но никто его не услышал. Лазурное небо безразлично взирало на увядающие листья, солнечные лучи равнодушно обжигали умирающие лепестки. А дурной воробей, неудачно севший на иссушенный жаждой стебель, сломал его и был таков.

Ах, какое же это грустное зрелище – выжженные солнцем цветы в саду, те, что в цвету лишь до первой засухи…

Кузнечик-музыкант

Жил-был один глубоко погружённый в себя кузнечик-музыкант. Никто никогда не слышал, как поёт и плачет его душа, как переливаются всеми цветами радуги все её грани в лучшие дни, и как под чёрным покрывалом худших дней безмолвствует и печалится она. Всё потому, что носил наш музыкант непроницаемый хитиновый покров на теле своём и застывший экран на глазах своих, что не только сберегало душу от расхищения, но и не позволяло отогреть скованное холодом чужое сердце.

Но случались такие чудесные дни, когда душа, истомившись от одиночества, выходила прогуляться по струнам его скрипки и всегда слышали все, как поёт и страдает скрипка от прикосновения его трепетных пальцев. Всё всегда внимало ему: и травы, и цветы, и застывшая в изумлении на цветах бабочка. И струны зажигали сердца, что стучали в резонанс с дивной мелодией одухотворённой скрипки. Дурман звуков кружил голову и крылья молитвенно складывались в призыве разделить чувство, рождённое зовущей в мир грёз прекрасной мелодией.

Но к сожалению, всему приходит конец. Лишь пала усталость на веки скрипача, замерли звуки, замолчала скрипка, душа музыканта покинула струны и вернулась в своё земное заточение. Безмолвие безжалостно сковало холодом сердца слушателей. И, как опавшие листья, порывом ветра уносит с пёстрого луга сорванные и смятые крылья бабочки. Она ещё так недавно, затаив дыхание, внимала музыке души скрипача и, вняв им всем своим трепетным сердцем, осталась без крыл.

Деловой ёжик

Жил да был один деловой ёжик. Лучше всего видел он то, что было у него под ногами, что могло так или иначе пригодиться в пищу или согреть его. Это его замечательное свойство способствовало тому, что был наш приятель физически здоров и не знал печали, если бы не свалилась на него однажды сосновая шишка; и ёжик наш посмотрел вверх… и замер. На ветке, среди изумруда зелени, пылал и искрился великолепный рыжий хвост, приложением которому служила и сама хозяйка хвоста – рыжая белка.

– Ай, – воскликнул ёжик, вздохнул и подумал по себя, – наверное, как приятно завернуться в такой мягкий и красивый хвост, лучше всякого мха будет и уснуть, теплее и уютнее одеяла не сыщешь, не то что у моей ежихи. Да и дом у белки, должно быть, необычный, коли живёт она так высоко.

– Эй! Милая! – позвал ёжик. – Должно, скучно тебе одной быть обладательницей такого чудесного хвоста, а как бы я хотел утонуть в его рыжем опушении на всю оставшуюся жизнь.

– Как я погляжу, – ответила белка, – пригож ты, ёжик, да больно колюч, колко будет и дружбу с тобою водить.

– Ай, да не страшно, милая, я песни так петь умею, что забудешь, что я колюч.

От удивления и подружилась белка с ёжиком (поющие ёжики очень редко, говорят, встречаются). А ещё, в тот вечер, так случилось, изумительно пел соловей в соседней роще, заслушалась наша белка соловья, загрустила, и пригрезился ей в сумерках поющий, необыкновенный ёжик. Ну, а ёжик, как ни печально, оказался обыкновенным. Лишь заиграли лучи солнца в просветах листьев, засобирался наш ёжик обратно, в свой дом.

– Хороша ты, белка, да дом твой что-то нехорош, непривычен он для меня, не по мне качаться на ветвях, да к тому же и маленький хозяин ждёт меня дома, а я с ним не стану разлучаться из-за тебя. Прощай, милая.

– Прощай, – ответила белка и грустно вздохнула.

Таковы вот у ёжиков песни.

Звёздный мальчик

Тихой звёздной ночью – звезда упала, но не канула в непроглядной тьме ночного неба, и не разбилась о землю в тысячу сверкающих брызг, а вылилась в светлый образ любви. Дрогнула, зазвенела в сердце струна в резонанс со звёздной мелодией, наполняющей душу тихой, светлой, щемящей болью рождающегося чувства. Сомкнулись сосны над костром, оберегая светлое чудо любви от стороннего взгляда.

Зашептались звёзды в тишине, – «Тише, тише, не вспугните великое таинство рождения чувства, не вспугните синюю птицу счастья, она так ненадолго осенила своими крылами двух затерявшихся в пространстве, сидящих у костра на берегу бездонных вод, под куполом бездонного неба, двух тонущих в бездонных глазах друг друга».

Огненный цветок костра озарил светлую сказку двух сердец, рванулся вверх к верхушкам сосен, радостно приветствуя праздник любви. Осветил их лица и губы, пьющие медвяную росу из уст друг друга, их трепетные руки, что так нежно слились в общем объятии любви, их сердца, их души, переполненные тихим восторгом от чувства полного слияния с мечтой. И всё поплыло и смешалось в расплавленном потоке чувства, отошло далеко, и только, набирая силу, всё звонче и радостней поёт струна, поёт во имя светлой радости, сошедшей на землю в образе упавшей звезды, поёт наперекор неизбежности, неизбежности разлуки завтрашнего дня.

Н улетай так скоро, синяя птица, молю тебя – не улетай!

А рассвет неизбежно начинает разливать свои краски над просыпающимся заливом. Отблеск розовой зари затрепетал на крыльях у пролетающей чайки. Сосны распрямились разом, исчезло волшебное видение шатра, звёзды, сонно мигая, растворились в свете пронзительных лучей восходящего светила. Ах! – утро! Знало бы ты, не наступило бы! Седые холодные росы в поле по ногам уходящих, серый седой пепел костра, оставленный на берегу, – пепел наших воспоминаний, а впереди – разлука и неизбывная тоска.

Ах, синяя птица, как больно ранишь ты сердце.

Светило взошло, а в душе затмение, неизбежная разлука заслонила непроницаемым полотном светлый образ лучистой ночной звезды, свет дня убил её. Замолчала струна, осиротело чувство, померкли краски. Лишь звёздный след, след светлых воспоминаний, будет теперь оживлять душу. Как коротко свидание с тобой, мой звёздный мальчик. Прирученная тобой рыжая девчонка каждую ночь будет смотреть, погрузив глаза в бездонное небо с мириадами звёзд. Она знает, что ты её ждёшь в созвездии, но каком? Как ты обещал. Надо лишь разорвать путы земного притяжения, и душа воспарит в мир сказки – навстречу свиданию с тобой, мой звёздный мальчик.

«Восхищенья тот достоин…»

Восхищенья тот достоин,
Кто в тяжёлую годину
Силу духа проявил,
Кто боролся выше сил —
Был в миру духовный стоик.

«Кто не сломался в юности…»

Кто не сломался в юности,
Тот долго проживёт.
Хоть и судьба его гнетёт,
Но дух стоический не дремлет,
Предназначенью в жизни внемлет.

«Цвет глаз людей…»

Цвет глаз людей,
Что в поле разнотравье, цветом удивляет:
Цвет голубой под стать
Той веронике кроткой нежной,
Что на лугу оттенками цветов играет.
А чёрные глаза под стать тюльпану чёрному,
Что источает живость, силу;
Цвет фиолетовый —
Редчайший цвет волшебных глаз —
Застенчивой прелестнице фиалке подобает.
Но глубже в сердце смотрят всё ж не те глаза,
Что цветом покоряют,
А те, что больше всех их плакали в миру.

К Саади

Жизнь драгоценная прошла в заботах —
Что буду летом есть и что зимой носить.
О жадный! Удовольствуйся же хлебом —
Не будешь гнуть спины перед другими,
И время будет с философией дружить.

«Бывает, выпадает гениальности…»

Бывает, выпадает гениальности
Удар судьбы держать,
Как гром с небес,
Удар как по железу кремнием —
Столь неожиданно и быстро, —
При этом высекающий
Божественную искру.

«Возможно, по сравнению с бездонностью Вселенной…»

Возможно, по сравнению с бездонностью Вселенной,
С её сияньем звёзд далёких неиссчётных
И бесконечностью времён текущих,
Земная эволюция – лишь капля в море
Космических пространственных глубин.
Для нас же эта капля – океан
С энергией его животворящей,
Что миллиарды лет не иссякала,
Поистине достоин восхищенья —
Неутомимостью своей из года в год,
Из века в век, в теченье тысяч, миллионов
И даже миллиардов лет
Столь скрупулёзно взращивая
Из форм простейших
Сложнейшей эволюции венец творенья,
Цепочка стройная номогенеза начиналась
В стремленьи одноклеточных приобрести ядро.
За ними в кембрии и многоножки,
И ракоскорпионы в наружные скелеты облеклись,
Оделись насекомые в хитиновый покров,
Амфибии за ними из воды
На сушу стали выбираться,
Четыре лапы для удобства обрели,
В млекопитающих в итоге обращаться стали.
Другая группа превратилась в птиц,
Воздушное пространство окрыляя,
И флора на материках, активно развиваясь,
Покрытосеменными вслед за голосеменными
Успешно землю заселяла.
Затем и многие приматов виды —
Уже не обезьяны, но ещё не люди —
Продолжили цепочку сложного пути,
И Homo sapiens был обретён в итоге.

Ясная Поляна

Поляна Ясная Л. Н. Толстого
Открыла нам в обитель дверь —
Обитель властных дум его
И духа откровений,
Что подарили нам роман «Война и мир»
О временах войны с Наполеоном,
О тех прошедших легендарных днях.
В своих трудах Толстой те дни восславил
И силу русского оружия,
Непобедимый русский дух
И доблесть воинов – защитников России,
С достоинством пронесших на плечах
Тот тяжкий груз былой войны.
Война с Наполеоном для Толстого
Событием истории была,
А Лев Толстой для нас, живущих ныне,
И сам – событие минувших дней,
Однако же история всегда
Была и остаётся современной.

«Коль гордость неуёмная…»

Коль гордость неуёмная,
Что скользкая покатость,
Внизу которой ожидает и тщеславие,
Высокомерье без границ,
Так стóит ли давать гордыне волю
И по наклонной плоскости катиться?

«Умный в гору не пойдёт…»

Умный в гору не пойдёт,
Умный гору обойдёт.
Кто умнее, тот уступит —
Вот оттуда и причина
Дисбаланса на Земле,
И отнюдь не в пользу мудрых.

«Ведь иному, как известно…»

Ведь иному, как известно,
Трудно без балкона жить —
Для него же между делом
Надо трапезу вершить.
И балкон неумолимо
Требует к себе забот —
Оттого растёт фигура
Неуёмно круглый год.
И ему чрезмерно нужен
Округлившийся удел —
Он всегда защитой служит
От ему не нужных дел.
И всегда в довольстве самость
С добродушьем на лице,
С равнодушною завесой
Тот балкон влечёт к еде.

Провидческий сон

Странный сон приснился как-то —
Будто в цирке циркачу
Вместо биты бутафорской
Душу вверили мою,
И, раскручивая душу
Вкруг себя, твердил одно:
– Вот сейчас тебя я брошу
И стремглав уйду на дно.
И тревога вкралась в душу,
И слеза застила взор,
Я споткнулась, ниц обрушив
Светлое своё чело.
И, взахлёб вкусивши крови,
Не могла в себя прийти.
Добрый ангел не оставил
И поднял меня с пути.
А вокруг алели розы,
Изумлённо мир взирал
На мои безмолвны слёзы.

«Бывает часто: чтобы жить…»

Бывает часто: чтобы жить,
Сколь больше мужества нам надо,
Чем просто чтобы умереть.
Ведь жизнь – не только лишь страданий
Иль наслаждений череда,
Она – серьёзнейшее дело,
Которое необходимо
Достойно, с честью, завершить.

«Как ошибаются иные…»

Как ошибаются иные,
Кто думает, что может жить
Высокою духовной жизнью,
В то время как тела их неизменно
И в праздности, и в роскоши коснеют.
Известно: тело – первый ученик души.

«Бывает, возмущаются иные…»

Бывает, возмущаются иные
Неблагодарностью мирян в который раз:
Ужели вправду столько благодетелей у нас?

«Иная сущность в благоденствии спесива…»

Иная сущность в благоденствии спесива,
А коль в недоле – нескромна.
Натура высшая скромна и в пору счастья,
В недоле же – горда.

«Жизнь человеческая – беспрерывная борьба…»

Жизнь человеческая – беспрерывная борьба.
Чуть одолел препятствие со стороны одной, уладил мир,
Как со второй встают из-под земли
Иль валятся с небес враги
И разрушают жизнь, гармонию, развитие.

Подснежники-галантусы

Подснежники-галантусы вели свой разговор —
На что похож их центр цветка и лепестков узор.
Один заверил: капелька, что снежная капель,
Хотя зима уж позади и на лугу апрель.
Пропел второй тихонько в тон,
Что колокольчик снежный он
И нежный робкий звон его
О том напоминает.
Воскликнул третий: лепестки его,
Что крылышки у птицы,
Несущей к нам красу-весну
И радостные лица.

«Насколько наслажденья умственные…»

Насколько наслажденья умственные
Нам удлиняют жизнь,
Настолько укорачивают
Чувственные наслажденья.

«Ведь надо наслаждаться жизнью…»

Ведь надо наслаждаться жизнью
Как восхитительным вином,
Пить за глотком глоток
Неспешно, с перерывом,
Чтоб не теряло прелести своей оно
И не случилось перестать его ценить,
Когда мы пьём его как воду.

«Когда случается, пишу в ночной тиши …»

Когда случается, пишу в ночной тиши —
Фантазия парит свободно под Луною,
И истинное наслажденье нахожу
В свободном пользованьи лишь самой собою.

«Не поддаваться под влиянием минутным помраченью…»

Не поддаваться под влиянием минутным помраченью
И дальновидно истину быть в силах прозревать,

Продолжение книги