Морана бесплатное чтение

Пролог

Наверное, во всех больницах СССР пахло одинаково: табаком и хлоркой в туалетах, лекарствами и карболкой в процедурных кабинетах, разными моющими средствами – в коридорах… Вот в палатах, где лежали больные, все было индивидуально. Где-то царил аромат свежесорванных цветов и фруктов, а где-то разило всеми оттенками пшенной каши и вареной рыбы, частенько разбавляемой все тем же табаком и запахом немытого тела. И ведь что странно: все больные во время пребывания в медучреждении пользовались исключительно казенными тапочками, а специфический душок застарелого пота и несвежих портянок все никак не желал исчезать… Разумеется, помимо всего прочего стойко пахло болезнями, и все теми же лекарствами; пирожками и газетами, мочой в суднах и всепроникающей хлоркой пополам с карболкой. Причем женские и мужские палаты в этом отношении были равны: и только детские немного выбивались из общего ряда. Потому что даже профессионально-циничные медики были все же в первую очередь людьми, и старались устроить больных деток хоть чуть-чуть, да получше.

Пик. Пик. Пик. Пик. Пик. Пи-ик!!!

Пока встрепенувшаяся на посту сонная дежурная медсестра сладко потягивалась, и пыталась не вывихнуть челюсть в могучем зевке, проснувшиеся в коридоре репродукторы известным всей стране голосом диктора Левитана сочно провозгласили:

– Внимание! Говорит Москва!..

В принципе, никто для пациентов специальных побудок не устраивал: люди болеют, так чего их зазря тревожить? Недаром же сам Гиппократ некогда говорил, что сон лечит. Так что хворобые могли спокойно себе спать… Вот только градусник у медсестры принять и сунуть под мышку – и можно досматривать самые сладкие сны. Разве что через десяток минут ненадолго проснуться и отдать стеклянные палочки с запаянной в них ртутью обратно, чтобы медработник мог записать показания шкалы в карточку-планшет, висящий на спинке кровати. Еще через полчаса в коридоре зычно начинали звать на утренние процедуры, после них призывы уже возвещали о начале завтрака, состоящегоиз жиденькой каши и кусочка жареной рыбы: съел свою тарелку, похлебал бледненького чая, и опять дрыхни дальше – хоть до обхода лечащего врача! Ну, если на очередные процедуры не надо, конечно. Или уборщица-поломойка не выгонит из палаты, чтобы все протереть и проветрить. А может и строгая медсестра придти, дабы отконвоировать больного на рентген, или тому подобные процедуры. Потом наставало время посещений, и вот тогда да, спать уже было сложно: но если человек действительно хотел этого, ему и «всадница» с персональным шприцом не могла помешать… Правда, не все посетители шли в палаты – некоторым назначали «свидание» в кабинетах врачей.

– Здравствуйте, я насчет Сашеньки Морозовой.

Окинув взглядом мнущуюся на пороге женщину средних лет, в которой чувствовалось что-то «педагогическое», заведующий нейрохирургическим отделением товарищ Фиренко приглашающе повел рукой:

– Да-да, заходите.

Едва устроившись на табурете для посетителей (стул мужчина убрал специально, дабы не баловать всех домогающихся его внимания), буквально вцепившаяся пальцами в свою сумочку женщина с явственной надеждой поинтересовалась:

– Доктор, ну как она?

Завотделением, будучи всего лишь кандидатом медицинских наук, поправлять представителя детского дома номер четыре не стал: вместо этого он, положив руку на медицинское дело Александры Морозовой, довольно кивнул:

– Сегодня в семь-тридцать утра пришла в себя. Не скрою, поначалу из-за ее комы у меня было подозрение на диффузное аксональное повреждение головного мозга, но теперь я склонен диагностировать не совсем обычный ушиб головного мозга средней степени.

Похлопав глазами и осознав, что из прозвучавшего она поняла только вторую половину фразы (и то не всю), посетительница въедливо уточнила:

– Не совсем обычный – это как?

– Ну, все-таки у девочки два раза была продолжительная клиническая смерть. Такое, знаете ли, даром не проходит.

Рвано вздохнув, женщина понимающе кивнула.

– Но уже сейчас можно с уверенностью констатировать, что худшее позади и Александра уверенно идет на поправку: думаю, недельки через две-три мы ее переведем под дальнейшее наблюдение в неврологию. Мелкая моторика сохранилась почти в полном объеме, головные боли слабо выражены – а слабость и сонливость вполне укладываются в… Кхм-да. Но, вместе с тем, не обошлось и без потерь: часть ее памяти с личностной составляющей все же утрачена. И цвет радужки в глазах изменился: на моей памяти подобного еще не происходило, но медицине такие факты известны.

– Э-э?..

Оценив выражение лица самой обычной советской воспитательницы, нейрохирург пояснил:

– Она не помнит никого из своего окружения. Собственно, даже страну и город проживания назвать поначалу затруднилась…

Нервно сжимая пальцы в кулачки, молодая женщина с надеждой поинтересовалась:

– Так она, наверное, со временем все вспомнит?

– Вполне возможно. Простите, я забыл поинтересоваться: вас как?..

– Татьяна Васильевна. Я воспитатель в группе Сашеньки.

– Да, вполне возможно, что девочка со временем восстановит память в полном объеме. Хотя хватает примеров и обратного: человек после серьезной травмы головы начинал, так сказать, с чистого листа, и со временем все наверстывал. Мы ее, конечно, будем вести и внимательно наблюдать, все же неоднократная клиническая смерть… М-да. И еще: мне бы хотелось уточнить, что было причиной травмы? А то, знаете ли, многочисленные ушибы по всему телу и «неоднократные удары твердым тупым предметом» оставляют довольно много простора для различных предположений.

Порозовев и беззвучно шевельнув губами, воспитательница немного помялась, но все же выдала необходимые подробности:

– Понимаете, мальчикам из старшей группы поручили смазать петли и замки на дверях… Они просто очень неудачно уронили жестянку с машинным маслом на лестничной площадке второго этажа, и не успели подтереть… Они – ничего такого, понимаете?.. И милиция тоже не нашла злого умысла…

– Получается, обычный несчастный случай?

Перебирающая пальцами по своей многострадальной сумочке, педагог осторожно кивнула, подтверждая, что никто ничего такого не хотел. Просто все вот так случайно получилось… Как получилось.

– Н-да. Что же, при сохранении нынешней положительной динамики, месяц-полтора мы девочку понаблюдаем, а потом на выписку. Пойдемте, я вас заново познакомлю…

Из приоткрытого на проветривание окна в торце больничного коридора неслись звуки мелодии, и пока они шли до нужной палаты, их сопровождал знакомый до последней буквы и нотки «Марш авиаторов»:

– …рождены, чтоб сказку сделать бы-ылью; преодолеть, пространство и просто-ор! Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца-а пламенный мото-ор: все выше, и выше, и вы-ыше, стремим мы полет наших пти-иц…

В палате интенсивной терапии взгляду воспитательницы открылась очень бледная и худенькая девочка десяти лет. Почти полностью лысая – волосы на голове пришлось удалить для процедур, и теперь тем «колосился» короткий белый пушок…

– Саша, просыпаемся!

Глубоко вздохнув, юная пациентка медленно открыла глаза, позволив посетительнице наглядно убедиться, что прежний серый цвет радужки сменился на… Гм? Блеклый синий? Тусклый лиловый? Пожалуй, что-то среднее, ближе к фиалковому.

– Саша, это твой воспитатель Татьяна Васильевна… Эм?

– Белевская.

Переведя взгляд на женщину, Александра спокойно и почти неслышно прошелестела:

– Здркх-авств-кха!..

Присев на краешек кровати, завотделением самолично напоил еще очень слабенькую девочку. Которая, по правде говоря, самостоятельно пока могла только уверенно открывать-закрывать глаза, тихо говорить, ну и едва-едва шевелить руками и ногами.

– С-спасибо!

– Ах да!

Вытянув из кармана медицинского халата свернутую трубочкой детскую и юношескую газету «Ленинские искры», и значительно поглядев на Татьяну Васильевну, медик расправил печатное издание и показал его бледненькой (но все равно на диво любознательной) пациентке:

– Вот, как и обещал: попозже медсестра тебе немного почитает. Номер конечно не самый свежий, но все равно – за апрель этого, тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Александра в ответ едва заметно, но определенно благодарно улыбнулась и скосила глаза на газету, которую положили-подсунули под ее безвольную руку. Не выдержав всего этого, Белевская прижала руки к полной груди и тихо заплакала:

– Сашенька… Бедная ты моя девочка…

Моргнув, больная как-то странно замерла, потом ненадолго прикрыла глаза, уходя в себя – а когда вновь открыла, в них плескалось чистое, и ничем не замутненное изумление:

– Я ш-што… Д-хевочка?!?

Глава 1

Выписали Сашеньку Морозову в середине июня: могли бы и раньше, но заведующий нейрохирургическим отделением заинтересовался случаем двухкратной и довольно продолжительной клинической смерти – и тщательно (скорее уж пристрастно) наблюдал юную пациентку, настойчиво выискивая любые возможные патологии. Ради того, чтобы собрать как можно более полную клиническую картину, он даже пробил дополнительные фонды для приобретения особой расходной бумаги для установки по снятию электроэнцефалограммы головного мозга. Ответственные товарищи из горкома и обкома передвигались по области на автомобилях, ну а те, случалось, попадали в аварию, вот и «подстелили соломки» на всякий случай, закупив в Германии несколько новейших аппаратов. В обычном случае Фиренко наверняка бы сделали строгое внушение и поставили на вид за такое расточительство, но завотделением городской нейрохирургии как бы просто нарабатывал статистику и обучал персонал работе с новым диагностическим оборудованием на подходящем пациенте… У которой с показателями ЭЭГ все оказалось в пределах нормы, но опытный медик не расстроился и все равно «нашел» у нее легкую степень атаксии в виде нарушений координации движений, и диагностировал гипостатуру, то есть недостаток массы тела для ребенка ее возраста. Ну и конечно анализы! Много анализов и обследований, по результатам которых советская медицина была вынуждена отступиться и нехотя признать Александру условно здоровой. С некоторыми оговорками, конечно, в которые входили регулярные осмотры в течении следующего календарного года, и строгие рекомендации как по питанию и физическим нагрузкам – товарищ Фиренко в свободное от работы время писал большую монографию с прицелом на докторскую диссертацию, и случай с девочкой удачно дополнял тему его работы…

– Не устала? Голова не кружится?..

Отрицательно покачав головой, бледненькая «выпускница» поправила новенькую косынку на голове и вопросительно поглядела на забравшую ее из больницы Татьяну Васильевну. Обратно в четвертый детский дом они поехали на чуточку пыльном трамвае, и пока дребежащий вагон веселой красно-желтой расцветки постукивал колесами по стыкам рельс, десятилетняя сирота с явным интересом вертела головой по сторонам, время от времени забавно удивляясь некоторым видам летнего Минска. Кстати, учитывая особые обстоятельства Александры Морозовой, ей тихонько оформили переводные экзамены в пятый класс, проставив в табелях и экзаменационных ведомостях подходящие оценки. В смысле, выведя среднеарифметические на основе ее отметок по предметам до попадания в больничную палату – и конечно же, обязав нагнать пропущенную школьную программу за оставшиеся летние каникулы.

– Ну, вот мы и пришли. Это твоя кровать и тумбочка, вон тот шкафчик для верхней одежды… Да, четвертый от окна, он тоже твой.

С интересом осматривая все сразу, и задерживая взгляд на разных мелочах скудной обстановки общей девочковой спальни, лиловоглазка осторожно присела на одну из дюжины аккуратно заправленных кроватей, сколоченных из гладких сосновых досок.

– Кушать хочешь?

Подумав, девочка кивнула, после чего ее отвели в столовую и организовали небольшой перекус в виде куска жареной салаки и небольшой плошки холодной пшенной каши. Небольшой по той причине, что на лето почти всех воспитанников младших и средних классов детский дом отправлял в лагерь-санаторий на берегу Свислочи – воспитатели и классные руководители тоже люди, и им тоже надо было отдыхать от своих подопечных. Ну и разный ремонт лучше всего делать в отсутствие лезущих куда не надо мелких почемучек… В общем, спальни на лето практически пустели, и в них оставались лишь старшеклассники-выпускники, готовящиеся к поступлению в разные учебные заведения – да и тех, в основном, было можно застать только в столовой.

– Если что, я до часу дня буду в учительской… Ты же запомнила, где она находится?

Саша уверенно кивнула.

– Когда меня не будет, можешь спокойно обращаться к любому учителю: все в курсе… Ну все, отдыхай.

– Угу-ум.

Проводив женщину взглядом, беляночка стянула с головы косынку и аккуратно сложила ее, устроив на потертой тумбочке. Заглянув с интересом внутрь, обнаружила на верхней полке стопочку детского нижнего белья – основательно застиранного, но притом явно чистого, и даже вроде бы глаженного. Баночку зубного мятного порошка с немного помятой крышечкой, зубную щетку с жесткой, и частью выпавшей шетинкой, пустую мыльницу со следами коричневого хозяйственного мыла… Нижняя полка хранила стопку исписанных тетрадок за третий-четвертый классы, треснувшую вдоль деревянную линеечку и книжку с жирным синим штампом школьной библиотеки, и тисненым названием «Три толстяка». За тетрадками прежняя хозяйка тела спрятала почти целую катушку черных ниток с коротенькой иголкой, а между пожелтевших страниц произведения детского автора Ю.Олеши – четыре фантика от шоколадных конфет и плотно сложеный кусочек кумачовой ткани. Определив в ней пионерский галстук, юная блондиночка как-то неопределенно поморщилась и без особого почтения запихнула его обратно в книгу. Плюхнувшись затем на свою кровать, прикрыла глаза, длинно выдохнула и затихла.

Бытие в теле девочки было… Непривычным, да. Очень непривычным, необычным, и далеко не тем, что желалось – но вместе с тем, он… Гм, теперь уже она: так вот, она же хотела новых знаний, опыта и впечатлений? Ну и вот, хлебайте полной чашей. Так что теперь Саша с переменным успехом боролась с привычками из прежней жизни и понемногу «разрабатывала» доставшуюся телесную оболочку, крохотными шажками изменяя ее в соответствии со своими вкусами и появившимися планами. Хотя, ну как это – меняя? Прежде всего, надо было исцелить все последствия закрытой черепно-мозговой травмы, повредившей часть нервов и нейронных связей. Треснувшие ребра тоже хотелось «склеить» получше. Обязательно требовалось «почистить» накопившийся всего лишь к одиннадцати годам неплохой набор детских болячек, вывести из тела остатки лекарств и продукты распада оных: одним словом, подготовить тот базис, на который затем можно будет опираться. Пока же лиловоглазая девочка лежала и просто отдыхала, наслаждаясь тишиной и отсутствием людей – и впервые за долгое время позволив себе просто расслабиться…

Незаметно пролетел июль и август, и в спальни минского детдома номер четыре вернулись загоревшие, отдохнувшие и даже соскучившиеся по своим воспитательницам дети. Наполнились шумом юных голосов коридоры и общие помещения, и как-то разом трехэтажный корпус с двумя флигелями перестал казаться большим, приняв почти полторы сотни разновозрастных сирот. Так как почти все они были в курсе произошедшего с Морозовой, то с вопросами к ней не приставали, а соседок-подружек по комнате и вовсе предупредили-проинструктировали дополнительно. Впрочем, это не помешало троице бойких девочек прямо в день прибытия целенаправленно отыскать соседку по спальне, и сходу поинтересоваться:

– Са-ашк, а ты правда нас не помнишь?

Подняв голову от какой-то толстой книжки (какой-то, потому что ее обложка была завернута в старую газету), беляночка окинула полненькую ровесницу спокойным и абсолютно равнодушным взглядом фиалковых глаз, и отрицательно качнула головой. И как-то сразу стало понятно что да: она их действительно не узнала, и почему-то не испытывала никакой тревоги или хотя бы расстройства по этому поводу. Смешавшись, щекастенькая татарочка неуверенно оглянулась на двух других девочек, с болезненным любопытством разглядывавших вроде бы давно знакомую, и в то же время ставшую чужой одноклассницу и одногруппницу.

– Эм… Прямо совсем-совсем ничего?

Вновь отрицательно мотнув головой, Морозова раздраженно поморщилась и заправила под косынку непослушную прядку молочно-белых волос – на которую тут же уставилась троица ее бывших подружек. Рослая рыженькая девчонка, что выглядывала из-за левого плеча говорливой «предводительницы», с легким подозрением поинтересовалась:

– А чего молчишь?..

Справившись со своевольной прядкой, беляночка той же рукой прикоснулась к горлу и очень понятно изобразила, что ей-де, пока сложно говорить вслух – после чего вернула внимание к книге, лежавшей на ее коленях.

– Что читаешь?!

Медленно подняв глаза на настырных одногрупниц, сразу же залипнувших на их необычно-яркий фиолетовый цвет, любительница книг вежливо улыбнулась – и троица как-то разом почувствовала себя неуютно, вспомнив, что у них вообще-то куча дел в совсем других местах.

– Ну, мы пойдем. Ты это… Поправляйся!

За сентябрь похожие сцены повторились еще несколько раз – пока все одноклассники и просто любопытствующие не поняли несколько вещей. Во-первых, Морозова теперь крайне малоразговорчива и действительно никого не помнит – даже тех, по чьей вине едва не умерла. Во-вторых, ей ОЧЕНЬ не нравятся чужие прикосновения, из чего само собой выяснилось и третье: переход от спокойного состояния к агрессии у нее занимает неуловимо-короткое мгновение, и бьет она при этом на диво сильно и больно. К примеру, той старшекласснице, что решила полюбопытствовать необычным цветом ее глаз и ухватилась за лицо, заставляя его поднять вверх – она так саданула карандашом по руке, что тот сломался глубоко в мясе. Да и то, наткнувшись на косточку, а так имел все шансы пропороть ладонь насквозь. Короткое разбирательство в кабинете директрисы все прояснило (тем более что свидетелей хватало), к наказанию «для порядка» пятиклассница отнеслась с неподдельным равнодушием, поэтому неудивительно, что у ровесников Морозова получила стойкую репутацию отбитой на всю голову «психической», которую лучше обходить стороной. Ну а ближе к новому году, когда детско-подростковое сообщество постепенно разузнало, куда и в какие секции и кружки ее поназаписывала воспитательница Татьяна Васильна, то ее кличка закономерно сменилось на «Заучку», проиграв затем более наглядному прозвищу «Белая».

Сама же Александра ко всему этому относилась спокойно: большую часть ее внимания занимал новый мир вообще, и город в частности – в котором она оказалась. Все было другое, непривычное, иногда расстраивающее, а иногда сильно удивляющее. Те же люди вокруг нее были как-то… Открытее? Не проще, а именно доброжелательней к другим. К примеру, ее согласно рекомендации завотделением нейрохирургии Фиренко записали в класс рисования и в секцию художественной гимнастики – и стройная тренерша с пожилым наставником-художником тут же с большим энтузиазмом принялись за новую ученицу. Не отбывали время, не относились к своей работе как месту заработка денег – а именно что вкладывали душу в свое наставничество. Объясняя, раз за разом наглядно показывая, приободряя, раздувая в своих учениках и ученицах даже самую слабую искорку таланта, и не обращая особого внимания на повсеместную… Ну, не нищету пополам с нуждой, но жили в Советской Белоруссии тридцать седьмого года откровенно небогато. Одежду и обувь носили до тех пор, пока ее можно было латать и чинить; в еде не перебирали – главное чтобы побольше и посытнее, любые вещи предпочитали пусть и неказистые, зато чтобы были надежные и долговечные. И при всей этой повсеместной бедноте, взаимовыручка и дружба были для людей не пустыми словами: случись нужда, помогали всем миром. Еще Александру сильно удивляло отношение минчан к наркому внутренних дел товарищу Ежову: верней сказать, вполне официально развернувшейся под его чутким руководством уже второй по счету официальной «чистке» в рядах Всесоюзной коммунистической партии большевиков – кстати, стартовавшей еще год назад, в тридцать шестом. Люди боялись и опасались, это факт: но в то же время и одобряли, потому что карающая рука органов гребла в основном зажравшийся начальствующий состав фабрик и заводов, а так же перебирала тех, кого было принято называть партактивом на местах и старыми большевиками ленинского призыва. Что же касается пролетариата, то пресловутые «стальные ежовские рукавицы» его не давили, а так… Нежно поглаживали против шерсти: сами же работяги повсеместно и признавали, что с трудовой дисциплиной дела обстоят не очень хорошо. Можно даже сказать откровенно – херовые с ней были дела! А признав, советский гегемон с трудом перестраивался и отвыкал гнать брак, полагаться на привычные прадедовские «авось и небось», приходить на работу попозже и уходить пораньше, ну и разговляться «беленькой» прямо на рабочем месте. Вслед за ними и беспартийные директора с хозяйственниками привыкали к тому, что за регулярные срывы госзаказа и ложь вышестоящим товарищам с них могут очень больно спросить. Так больно, что если суд приговорит к «десятке» на лесоповалах, то это, считай «легко обделался жидким испугом». Кстати, военным с большими ромбами в петлицах было еще хуже партийцев: во-первых, они и сами поголовно были членами ВКП(б), во-вторых – врали, пьянствовали, морально разлагались и заваливали порученное им Партией и Правительством они как бы не больше гражданских генералов промышленности. Видимо, поэтому и наказывали их за это заметно строже. И там, где хозработник или партфункционер мог отделаться «четвертаком» или даже «пятнашкой» общего режима, старшему офицерскому составу непобедимой и легендарной рабоче-крестьянской армии Особое совещание при НКВД сходу прописывало оздоровительный расстрел.

И вот на фоне таких репрессий те же уголовники спокойно ходили по Минску, ничуть не боясь ни грозных чекистов, ни бдящей за «социально близким элементом» советской милиции. С уголовниками, разумеется, упорно и непримиримо боролись, их ловили и сажали, самых отпетых и закоренелых приговаривали к высшей мере социальной защиты… Но все это было строго в рамках уголовного кодекса, и с соблюдением норм и правил советской законности. То есть мало было их поймать, требовалось доказать преступления так, чтобы суду показались убедительными доводы именно прокурора, а не адвоката. Адвоката!!! В то время как «клиенты» Особого совещания при НКВД обвинительное заключение получали на руки за сутки до суда, на котором ни адвоката, ни присутствия самого обвиняемого не предусматривалось. Нда-а…

Всемерно развивалась любая промышленность, и в то же время открыто работали частные артели, бригады и кооперативы. И не просто открыто, очень часто они имели государственную поддержку и более того – выполняли небольшие госзаказы, включенные в пятилетний план! Свободно можно было купить длинноствольное охотничье оружие с патронами для него: зато автомобили, любые, распределялись чуть ли не поштучно, и использовались как своеобразный аналог орденов. Люди живо интересовались внутренней и внешней политикой, и реально верили, что строят для себя и своих детей светлое и счастливое будущее… И да: новое поколение «хомо советикус» именно что целенаправленно растили, воспитывали и готовили – в пионерских дружинах, в различных спортивных и научных кружках, секциях, клубах. Всяческих объединений в СССР было столько, что у среднестатистического подростка было очень мало шансов избежать правильного с точки зрения властей досуга – это не упоминая очень разветвленное Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству, в которое разными методами загоняли городскую и сельскую молодежь.

И вот так во всем: чего не коснись, все не соответствовало представлениям Александры о жизни в СССР конца тридцатых годов! Даже формальный повод для «Большого террора» был иной: в тридцать четвертом году безработный партиец Николаев застрелил в коридорах Смольного дворца не первого секретаря Ленинградского обкома, а заглянувшего к тому по делам Народного комиссара пищевой промышленности Анастаса Микояна. Он как раз здоровался с «хозяином» Ленинграда, когда пуля из нагана, прошив затылок и лицо наркома, потеряла убойную силу и завязла в плече Кирова. Всего один выстрел недалекого и обиженного на жизнь человека убил не только Микояна, но и запустил карательный механизм, уже успевший перемолоть в своих жерновах большую часть старой «ленинской гвардии», пришедшей к власти на волне успеха после Октябрьского переворота. Первыми расстрельные приговоры услышали Каменев с Зиновьевым, за ними два десятка партийцев более мелкого ранга, ну а там процесс партийной чистки, что называется, пошел сверху вниз и по-нарастающей.

Ах да, товарища Кирова после излечения ЦК ВКП (б) направило на Урал, курировать разворачивающуюся промышленность – в чем Сергей Миронович изрядно преуспел. Настолько, что результаты его работы опять же заставляли одну блондиночку усиленно копаться в памяти, в попытках разобраться: было такое? Или нет? Вообще, первые полгода после больницы для Александры прошли под знаком постоянного ох… Гм, изумления от реалий нового мира, и особенностей своего нового воплощения – к которому в некоторых моментах было очень трудно привыкнуть. Психика человека конечно гибкая, но даже самой закаленной порой требуется время для принятий новых реалий. Особенно когда помнишь из прочитанных некогда книг и статей одно, вживую видишь и ощущаешь совсем другое, а слышишь порой вообще третье…

Глава 2

В кабинете директора минского детского дома номер четыре редко было тихо: сама специфика руководимого ей заведения подразумевала детское звонкоголосье под окнами и в коридорах, перекрикивания подростков, частые появления пионерского и комсомольского актива, педагогов – и конечно, постоянные хозяйственные хлопоты. Еще свою лепту вносили регулярные телефонные звонки: хотя отлитый из черного бакелита монументальный аппарат стоял в приемной, но его резкий «голос» легко пробивался через тонкие стены и филенчатую дверь кабинета. Как правило, вместе с низким грудным голосом верной помощницы-секретарши, повторяющей вслух очередную телефонограмму, или отправляющей быстроногого «гонца» из попавшихся под руку детдомовцев за тем, кого просили срочно подозвать к трубке… Впрочем, товарищ Липницкая уже давно научилась игнорировать весь этот шумовой фон, задавив его с помощью небольшого репродуктора, настроенного на музыку. Которая, к слову, даже помогала ей в работе – вот как сейчас, когда она разбиралась со сводными вещевыми аттестатами для старших и средних классов перед тем, как подавать их наверх:

– Зелеными просторами легла моя страна; на все четыре стороны раскинулась она… Ее посты расставлены в полях и рудниках!

Очеркивая карандашом пару сомнительных позиций (на подростках одежда буквально горит, и неважно, мальчишки это или девочки!), седовласая женщина незаметно для себя подхватила мотив негромкой мелодии, льющейся из висящего на стене черного блина динамика:

– Страна моя прославлена на всех материка-ах… Тц! Ну что-то же из этого можно и на маленьких перелицевать, а не списывать!

Решительно вычеркнув сразу пять строчек, администратор вновь незаметно для себя начала подпевать:

– …плывут ее кораблики на запад и восток; плывут во льды полярные, в морозы-бури-дождь! В стране моей ударная повсюду молоде-ежь… Ударная, упрямая… Не молодежь – литье! И песня эта са-амая поется про неё… Хм?!?

Нахмурившись и перечитав часть аттестата, директриса недовольно цыкнула и полезла в стол, откуда вытянула натуральный гроссбух. Полистала его страницы в поисках ведомостей списания за прошлый год, упрямо сжала губы и вынужденно поднялась за одной из папок, распиравших полки шкафа за ее спиной. Роясь уже в нем, хозяйка кабинета услышала энергичный стук, а затем и звук открывшейся двери, к которой добавился странно-робкий голос секретарши:

– Галина Ивановна, тут к вам товарищ!

Дернув плечом и едва не рассыпав на пол содержимое просматриваемой укладки, директриса недовольно напомнила:

– Зося, ну я же просила!? Мне уже в следующий понедельник надо отдавать «вещевки», а у меня по ним еще и конь не валя-я-э?

Моргнув при виде встревоженной секретарши, позади которой спокойно осматривался по сторонам сотрудник НКВД, ответственная работница разом позабыла про ожидающие ее проверки аттестаты и прочие планы на сегодняшний рабочий вечер.

– Э-э… Чем обязана?

Кашлянув, старший лейтенант выразительно поглядел на обыкновенно очень бойкую секретаршу, и та молча попятилась и закрыла за собой дверь – разумеется, с обратной стороны.

– День добрый, Галина Ивановна.

Пока директриса переживала кратковременный приступ облегчения (будь у органов к ней какие-нибудь претензии, поименовали бы гражданкой), старлей грозного наркомата снял фуражку с малиновым околышком, оказавшись обычным усталым мужиком лет примерно тридцати.

– Старший лейтенант госбезопасности Зимянин. У меня к вам будет несколько вопросов касательно одной из ваших воспитанниц – а именно Александры Морозовой, тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения. Кстати, можно ее личное дело?

– Э-м?.. Да, конечно.

Лязгнув дверцей железного шкафа для важных документов, директриса положила перед нежданным посетителем новенькую светло-коричневую картонную укладку. Присела на свой стул и только после этого осторожно поинтересовалась:

– Простите, а что, собственно говоря?.. Наша Сашенька очень хорошая девочка!

Выкладывая из висящей на боку командирской сумки-планшета жиденькую стопочку писчей бумаги и карандаш, чекист едва слышно хмыкнул и внес определенность:

– Скажите, Галина Ивановна, вы в курсе, что ваша воспитанница уже почти год состоит в переписке с товарищами Симоновым и…

Запнувшись, нквдэшник заглянул в свою планшетку.

– И Шпагиным?

Посветлев лицом, товарищ Липницкая утвердительно кивнула.

– И вам не кажется странным столь сильный интерес девочки…

Вновь заглянув в свою «шпаргалку», гость вытянул листочек с записями под правую руку. Принявшись развязывать веревочные завязки на личном деле воспитанницы Морозовой, он выдержал небольшую паузу и чуть конкретизировал вопрос:

– Двенадцатилетней девочки, к боевому оружию? И тем, кто его создает?

Однако директор детдома ничего странного в подобном увлечении не усматривала, с ноткой гордости в голосе парировав скрытое обвинение:

– У нас почти все мальчики старших классов и половина девочек занимается в ОСОАВИАХИМ[1]! А насчет Сашеньки к нам оттуда вообще приходил инструктор – он говорил, что у нее настоящий талант к…

Поморщившись, потерявшая в Гражданскую войну деда, отца, трех братьев и кучу менее близкой родни, рано поседевшая женщина достаточно нейтрально закончила:

– Ко всему этому. Кроме того, у Саши уже первый разряд по пулевой стрельбе из малокалиберной винтовки и револьвера, и на областных соревнованиях этого года она собирается сдавать нормативы кандидата в мастера спорта! Мы в следующем году на Первенство СССР хотим замахнуться, и… Кстати, в деле вы можете увидеть и ее наградные грамоты, все три. И вы знаете, я вот сейчас припоминаю, что она несколько раз жаловалась, что обычные винтовки для нее слишком тяжелые и неудобные – для чего и написала первое письмо товарищу Симонову.

Черкнув что-то в своих бумажках, старлей вытянул платок и промакнул выступившую на висках испарину – май тридцать девятого года в Минске выдался откровенно душноватым.

– А как у нее с нормативами БГТО?[2] Ах да, вижу… Слабенько, еле-еле на бронзовый значок.

Возмущенно поглядев на чекиста, директриса напомнила:

– Вообще-то, это дело добровольное!

Вновь что-то черкнув, Зимянин покрутил карандаш в пальцах, поглядел на стершийся грифель и полез в карман темно-синих галифе за перочиным ножиком.

– Как можете охарактеризовать ее по учебе?

– М-м… Очень умная и любознательная девочка, идет с большим опережением программы. Много читает: воспитательница ее группы даже оформила на себя абонемент в городской библиотеке, и берет для нее литературу.

– Художественную?

– В основном различные учебники нашего минского Политеха, а так же мемуары видных революционеров.

– Мемуары?!

Отточенный карандашный грифель на мгновение замер, после чего вывел на серо-желтой рыхловатой бумажной глади сразу несколько строк, состоящих из непонятных условных значков и сокращений.

– Иностранные языки?

– Немецкий очень хорошо, на уровне носителя – в школе преподаватель из поволжских немцев. Дополнительно изучает английский, тоже на одни пятерки… Еще мы недавно приняли несколько испанских детей разного возраста. Ну, вы понимаете, да?

Сотрудник наркомата очень даже понимал: всего месяц назад в Испании закончилась трехлетняя гражданская война между националистами-монархистами и социалистами-республиканцами – и СССР всю войну довольно активно поддерживал одну из сторон. Не только поставками оружия и военных специалистов: по мере того как республиканцы проигрывали, страна Советов эвакуировала к себе испанских коммунистов с семьями, квалифицированных рабочих (вместе с заводами, на которых те прежде работали), женщин с детьми, и конечно – оставшихся без родителей сирот. Первому в мире государству рабочих и крестьян с того была прямая и ясно видимая польза, а вот Наркомату Внутренних дел привалил изрядный ворох забот. Впрочем, чекисты трудностей не боятся…

– С одной такой девочкой, Машей, она занимается по вечерам: помогает ей с русским, а та учит Сашеньку своему языку.

Бегло читая личное дело, старлей время от времени делал выписки – что не мешало ему параллельно задавать вопросы все тем же скучным «служебным» голосом:

– Здесь у вас запись о Музыкальной школе. Можно как-то поподробней?

– Когда Сашу выписывали из больницы после несчастного случая – о нем все подробно изложено в ее деле и медицинской карточке… Доктор рекомендовал ей регулярные физические нагрузки для восстановления общей координации, и рисование, либо занятия с каким-нибудь струнным инструментом – для развития мелкой моторики. В выписке все это есть!

– Я вижу.

– Ну и собственно, в то же лето мы ее устроили на гимнастику, в Художественный кружок и класс испанской гитары.

Пометок у старшего лейтенанта набралось на целый лист – который он перевернул и начал заполнять с другой стороны.

– Как, вы говорите, фамилия того инструктора ОСОАВИАХИМА, который приходил к вам?

– Кажется, товарищ Волков…

Удивившись, чекист поднял взгляд от своих записей, и словно сомневаясь в чем-то, уточнил:

– Виктор Павлович?

– М-м, вы знаете, я сейчас уже и не вспомню точно. Но я могу позвонить и узнать?

– Это лишнее.

Как-то сразу стало понятно, что после визита в детдом «гость» собирается побеседовать и с другими людьми, лично знающими шестиклассницу Морозову.

– Кроме того, я вижу записи про Кружок кройки и шитья, ну и конечно, занятия в ОСОАВИАХИМЕ… Возникает вопрос: как ваша воспитанница все это успевает. Или она у вас вообще не спит?

Дрогнув лицом, директриса слегка замялась: но так как на вопрос требовалось отвечать, причем правдиво, товарищ Липницкая вздохнула и пояснила:

– Сашенька учится с ОЧЕНЬ большим опережением. М-м, понимаете, большая часть уроков для нее сейчас просто пустая трата времени, а сажать двенадцатилетнюю девочку за одну парту со старшеклассниками, это как-то… Поэтому, когда Саша попросила, я сочла возможным пойти ей в этом навстречу и договориться в школе о замене части уроков на другие ее занятия. Конечно, ее перед этим строго проэкзаменовали! И класс испанской гитары она к тому времени уже окончила!..

Сдвинув в сторону личное дело и медицинскую карту, представитель карающих и надзирающих органов начал с интересом перебирать десяток эскизных набросков простым карандашом и синей тушью. Сложив затем все обратно в укладку и аккуратно придавив ту сверху документами, старлей вытянул из специального кармашка на картонной обложке фотокарточку Александры Морозовой, и присмотрелся.

– Ей здесь сколько?

– Полных одиннадцать лет.

Повертев небольшое матовое фото, Зимянин спокойно констатировал:

– Красивая девочка.

Вернув снимок обратно в кармашек, он вновь промакнул виски и лоб уже влажным платком и кивнул в сторону графина с водой.

– Можно?

– Да, конечно! Может вам чаю? У нас с обеда пшеничные булочки оставались.

– Благодарю, это лишнее. Галина Ивановна, а где сейчас ваша воспитанница? У меня к ней небольшое дело.

– Сейчас?

Задрав рукав потертого габардинового пиджака, директриса сверилась с большими наручными часами на широком кожаном ремешке, пару секунд размышляла, после чего уверенно резюмировала:

– Уже должна прийти с дневных занятий. Зося!!!

Едва заметно дернувшись от неожиданного крика, чекист сделал вид, что просто собирает свои записи в планшетку. Что же касается аккуратно заглянувшей к начальству секретарши, то она получила приказ, и с честью его выполнила – всего за три минуты доподлинно выяснив у дежурных старшеклассников на входе в детдом, что Морозова уже вернулась, переоделась и прошла мимо них в кабинет труда.

– Прошу за мной.

Едва вышли в коридор, как у старлея тут же образовался и начал расти своеобразный «хвостик» из любопытствующих ребят и девчат мелкого возраста – который, впрочем, быстро отстал, стоило только Галине Ивановне повернуться и сделать строгое лицо.

– Обормоты…

Заглянув в класс для девочек, они обнаружили троицу вполне взрослых девиц в компании отреза цветастого сатина, который начинающие модницы крутили на столе в попытке выкроить себе не только юбки, но и что-нибудь еще. Получалось откровенно так себе, так что за спорами они даже не сразу заметили появление Липницкой и незнакомого им военного: ойкнув и нестройно поздоровавшись, комсомолки сначала чуточку испуганно замерли, а затем с явным облегчением попрощались с грозной директрисой и таинственным посетителем детдома. Искомую сироту Морозову взрослые обнаружили в «мальчиковых» кабинетах, причем конкретно в том, где стояли слесарные верстаки: вот возле одного из них шестиклассница и нашлась. Зажав какой-то штырек в тисках, она размеренно шоркала по нему напильником – и в такт ее движениям плавно колыхались складки явно большого для нее рабочего халата с подвернутыми рукавами, и кончики хитро подвязанной косынки на голове… Поправка: шоркала она не напильником, а обернутым вокруг него кусочком бумажной наждачки с мелким зерном, а предмет ее работы оказался стальной, и как-то по-хитрому изогнутой фигурной кривулей. Фрезерованной, и к тому же отлично завороненой! И это притом, что никаких станков за детским домом отродясь не числилось.

– Саша!

Подняв голову, юная мастерица отложила инструмент и улыбнулась – персонально директрисе, удостоив стоящего рядом с ней гэбешника всего лишь мимолетного взгляда.

– Вечер добрый, Галина Ивановна.

Непроизвольно улыбнувшись в ответ, Липницкая очень выразительно покосилась в сторону своего сопровождения:

– Тут у товарища Зимянина к тебе какое-то дело…

Кивнув, и одновременно с этим крутнув рычаг тисков и подхватив детальку, Александра дунула на нее – пока сам старший лейтенант с нескрываемым интересом разглядывал выложенные неподалеку на куске грязной оберточной бумаги другие вороненые «кривули» с плоскими посадочными местами. Сходу ему удалось опознать тонкое плоское шильце, буравчик, простую и крестовую отвертки, обломок плоского надфиля, небольшой напильничек по металлу, две пилки – по металлу и дереву. Что-то вроде стамесочки, круглое сапожное шило-крючок, лезвие перочиного ножа, граненый штырек… Еще две стальных штучки с деревянными накладками и размеченные как линейки, смутно опознавались как будущий футлярчик для всей этой инструментальной мелочи. Но вот предназначение пары фрезерованных деталек (одну из которых девочка как раз закончила протирать клочком промасленой ветоши) от многоопытного нквдэшника ускользало, поэтому он кашлянул и добродушно поздоровался:

– Кхм. Рад с тобой познакомится, Александра.

– Вечер добрый.

Присутствие взрослых двенадцатилетнюю сироту совершенно не тяготило: немного сместившись к выложенным в определенном порядке железячкам, Саша подхватила один из «футлярчиков» и начала укладывать в него остальные заготовки. Наблюдая за этим, не торопился что-то говорить и «товарищ страшный лейтенант»: меж тем, заполнив одну половинку рукояти, беляночка перешла ко второй.

– Кхм. Александра, вижу, ты девочка серьезная, поэтому сразу перейду к делу: как ты смотришь на то, чтобы в июле или августе побывать на Ковровском заводе? Товарищ Симонов приглашает.

Подхватив тонкими пальчиками короткий штифтик, советская школьница спокойно кивнула:

– Да, Сергей Гаврилович писал об этом, и даже обещал познакомить с Василием Алексеевичем.

Сделав своеобразную стойку, вечно бдительный чекист приятно улыбнулся и уточнил:

– А это кто?

– Дегтярев.

Наблюдая за тем, как на его глазах таинственные «кривули» соединились, сложились-разложились и оказались небольшими пассатижами, изрядно удивившийся старлей не сразу понял, почему прозвучавшая фамилия показалась ему знакомой. Однако девочка не поленилась уточнить:

– Вам он известен как конструктор пулемета «Дегтярева пехотный образца двадцать седьмого года» и «Дегтярева танковый»

– Эм… Да.

Вставив очередной штифтик, малолетняя рукодельница соединила рукоятки-футлярчики, перевернула, вставила совсем крохотные болтики с потайными головками и начала закручивать их миниатюрным ключиком с шестигранным наконечником, завершая превращение заготовок в красивый и очень полезный инструмент. Правда несколько великоватый для узкой девичьей ладошки – с другой стороны, шьют же вещи на вырост? Вот и тут, похоже, было то же самое.

– А где ты все это… Гхм, достала?

– В мехмастерских при ОСОВИАХИМЕ. Я там задерживалась после занятий автоделом и помогала мыть и убирать машины, а слесаря взамен оставляли мне сломанный инструмент.

С некоторым трудом перестав завороженно таращиться в девичьи глаза необычного фиалкового цвета, нквдэшник обнаружил, что пока он тешил свой интерес, наборчик полезных инструментов уложили в брезентовый чехольчик и убрали куда-то под халат.

– М-да.

Пока он сожалел, рабочую униформу сняли и повесили на вешалку, где висел добрый десяток таких же порядком замызганных тряпок.

– Что же, хорошо, Саша…

Под девчачьей косынкой внезапно обнаружился еще один подходящий повод для удивления – в виде толстой косы молочно-белого цвета, стянутой на затылке и возле кончика волос сразу несколькими заколками и резиночками.

– Кхм! Ну что же, Александра, тогда готовься к поездке в Ковров. Галина Ивановна, мы с вами попозже свяжемся…

Покосившись на кармашек на простеньком сером платьице двенадцатилетней сироты, который зримо оттягивал вниз инструментальный наборчик, посетитель детского дома в лучших старорежимных традициях выверенно-небрежно козырнул и самостоятельно отправился на выход. Разумеется, товарищ Липницкая проводила старшего лейтенанта Зимянина до крылечка руководимого ей учреждения – и подождав, пока его фуражка исчезнет за оградой, поспешила обратно, пылая недовольством. Вот только попавшаяся навстречу беловолосая воспитанница сбила весь ее негативный настрой одной короткой фразой:

– Он не только из-за писем приходил.

Недовольство педагога немедленно уступило женскому любопытству:

– А зачем?

– Мне инструктор по борьбе как-то намекал, что в НКВД берут на заметку всех способных мальчиков и девочек. Особенно если они из интернатов или детских домов.

Липницкой хватило и этого, чтобы додумать все остальное и сильно расстроиться. По ее личному мнению, ребят и девчат нельзя было лишать счастливого детства и юности, да и вообще, на любую службу надо поступать уже будучи зрелым умственно и морально человеком. И конечно, строго по призванию души. А не потому что «партия сказала надо, комсомол ответил есть!».

– Галина Ивановна?

Вздохнув и слабо улыбнувшись юной умнице-разумнице, директриса подтверила, что она здесь и внимательно ее слушает:

– Да, Саша.

– Вы уже придумали, что мне попросить на Ковровском заводе в порядке их шефской помощи нашему детдому?

Настроение Галины Ивановны сделало крутой вираж и поползло вверх: сама же она, укоризненно покачав головой, ласково попеняла:

– Ох и лиса у нас тут выросла… А с виду такая скромница и хорошая девочка!?

Притворно надувшись, Александра «пробурчала» в ответ:

– А еще я белая и пушистая!

Было самое начало солнечного и очень жаркого июльского полдня, когда во внутренний двор большого «номенклатурного» дома в центре Минска зашла стройная светловолосая девочка. Оглядевшись и поправив лямки висящей на плечике парусиновой сумки, она закрыла свои красивые глазки и медленно направилась к одному из подъездов, время от времени зачем-то останавливаясь на пару-тройку секунд. Странное поведение пригожей юницы по какой-то причине совсем не привлекало внимания – ни бдительного и зоркого «бабкомитета», обороняющего подступы к подъездам на лавочках под тенистыми кронами деревьев. Ни двух гуляющих с детками молодых мамочек, ни даже деловитого дворника, поливающего из шланга подвявший под лучами небесного светила палисадник – хотя уж ему-то сам бог и куратор из НКВД велели подмечать любые странности! Строение номер двадцать восемь-тридцать проспекта Сталина по негласному рейтингу конечно же уступало «Первому дому Советов», где жили руководители республики – как и еще паре домов с жильцами чуть меньших рангов и калибров. Но вот после них он был самым первым, что очень положительно сказывалось на статусе и положении его ответственных квартиросьемщиков. Хозяйственные работники, творческая интеллигенция, ответственные партийные работники среднего уровня… К одному такому в гости и направлялась лиловоглазая девочка: несмотря на все странности в ее поведении, а может и благодаря им – для всех во дворе она была словно невидима, никак не откладываясь в памяти людей. Собственно, даже консьерж, чьей прямой обязанностью было хранить покой жильцов своего подъезда, смотрел сквозь юную красотку, начисто игнорируя сам факт ее существования – что и позволило легконогой беловолосой нимфе спокойно подняться на третий этаж и подойти к толстой двустворчатой двери с прикрученной к ней тусклой бронзовой табличкой. Надпись на которой гласила, что в данной квартире проживает не какой-то там пролетариат, а аж целый третий заместитель начальника ОППТ НКВТ БССР товарищ Гендон Самуил Гдальевич! Что в переводе с грозного канцелярита на простой человеческий означало Отдел продовольственной и промтоварной торговли белорусского Народного комиссариата внутренней торговли. А если совсем просто, то сей чиновник отвечал за работу закрытых номенклатурных спецраспределителей разнообразных дефицитных и деликатесных товаров – из которых кормились и одевались избранные патриции… Пардон, партийно-хозяйственная и военная элита как самого Минска, так и всей Белоруссии в целом.

«Очень ответственный и скромный товарищ – даже и не удивительно, что его проигнорировали ежовские орлы. Хотя фамилия конечно… Мда.».

Прикрыв глаза, блондиночка чуть повела головой, после чего отступила немного в сторону от левой створки входной двери и прижалась к правой. Через полминуты дверные замки начали характерно клацать, открываемые изнутри моложавой хозяйкой – свято уверенной, что она услышала что-то занимательное через основную и тамбурную двери ее семейного гнездышка.

– Котя?! Хм-м?..

Не поленившись выйти на лесничную площадку, полненькая мадам Гендон прислушалась к подъездной тишине – а за ее спиной в приоткрытый проем спокойно зашла незванная гостья, ловко разминувшаяся с переминающейся в прихожей домработницей. Пока хозяйка убеждалась, что голос милого Самуила ей все-таки почудился, девочка культурно вытерла подошвы казенных сандалет о коврик – после чего прошла вглубь, с интересом разглядывая квартирные интерьеры.

«Ковры, картины и хрусталь, опять ковры… О, патефон!»

Добравшись до кабинета, блондиночка оглядела своими фиалковыми глазами кожаный диван поистине героических пропорций, при виде которого сразу же просыпалась жалость к бедным грузчикам, умудрившимся затащить этакую махину аж на третий этаж. Затем с ясно видимым сожалением и жадностью осмотрела сорок новеньких томов Большой Советской Энциклопедии, что печально напитывались книжной пылью на полках большого (во всю стену) дубового стеллажа.

– Мда-м.

Напротив него стоял низенький, но весьма широкий шкаф, верх которого украшали различные красивые безделушки из камня: крайние дверцы были глухие, а вот две посерединке – из «витражного» стекла, за которым без особого труда можно было рассмотреть размытые силуэты каких-то бутылок. Массивный стол, соразмерный мебельному исполину-дивану; при нем стул с высокой спинкой, наглядно показывающей любому, что кабинет принадлежит очень ответственному и крайне важному товарищу. Ну и наконец, большой радиоприемник возле окна, накрытый вязаной салфеткой и используемый как подставка для пепельницы и пятка небольших каменных статуэток.

– Миленько…

Пройдясь по настоящему пушистому персидскому ковру (у хозяев на них, похоже, была идея-фикс), Александра встала в центре комнаты, и выставив перед собой ладони, начала медленно поворачиваться вокруг своей оси. Это странное действо заняло у нее от силы минуту, но ожидаемого результата (к ее искреннему удивлению) не принесло: озадаченно моргнув, девушка повторила все заново, и задумалась.

«Да ладно, сидеть на распределении дефицита, и не отщипывать в свою пользу? Чиновник-бессербреник мне еще не попадался»

Дрогнув, узкие ладошки повернулись к потолку, а затем уставились в пол, и всего через полминуты блондиночка победно улыбнулась: все же товарищ Гендон оказался не каким-то там мутантом-перерожденцем, а вполне обычным советским хозработником. Вернувшись ко входу в кабинет, лиловоглазая искательница присела на одно колено и плавно провела рукой возле порога двери; затем ее ладонь понемногу начала смещаться, остановившись возле небольшого отверстия, очень похожего на след от некогда забитого, а потом беспощадно выкорчеванного гвоздя.

«Хитрец какой… Впрочем, иначе бы он и не оказался на своем месте и должности»

Скинув на пол сумку-рюкзачок, Саша достала из нее брезентовый чехольчик с инструментальным набором, и выщелкнула крестовую отвертку. Приложила к якобы дырке от гвоздя, аккуратно надавила…

Щелк!

И кусок паркетной доски оказался хитроумной крышкой вполне надежного домашнего тайника. Логика и знание психологии у Самуила Гдальевича были явно на уровне: в случае обыска первым делом начали бы потрошить сейф, скрытый за глухой дверцей рядом с баром; затем перелистывать книги, ну и не отыскав ничего компрометирующего, взялись бы за предметы обстановки. Но даже опытные чекисты очень редко устраивали действительно тотальную перепланировку, со сносом стен и вскрытием полов – да и не менее опытные в розыске чужих ценностей воры-домушники тоже прошли бы по такому тайнику, привлеченные более «перспективным» шкафом, сейфом и ящиками письменного стола.

Сменив отвертку на лезвие, кладоискательница подцепила его кончиком довольно толстый кусок дерева. Заглянула внутрь, довольно улыбнулась, и одну за другой вытащила две жестяных коробки, вернув затем крышку на место.

Щелк!

Переместившись за стол и усевшись в стул-кресло (удобное!), Александра открыла первую раскрашеную коробку с надписью «Коммунарка», и с равнодушным интересом оглядела утрамбованные внутрь пачки купюр достоинством в десять червонцев. Закрыв и отодвинув ее в сторону, полюбопытствовала содержимым второго «банковского хранилища» некогда хранившего в себе английский чай – в котором ныне, как оказалось, товарищ Гендон бережно хранил весь золотой запас своей семьи. Три бумажных «колбаски» с советскими золотыми червонцами «Сеятель», одна с николаевскими еще золотыми пятнадцатирублевыми империалами, и внезапно – сверточек с белыми уральскими червонцами-двенадцатирублевиками из самородной платины.

«Надо же, какие раритеты…»

Сбоку от монет лежала небольшая кучка «изделий из желтого металла» исключительно советского производства: судя по их явно новому виду и не срезанным бирочкам, Самуил Гдальевич просто инвестировал нетрудовые доходы в более надежный металл. Купюры двадцатых-тридцатых годов регулярно меняли на новые, и раз за разом обновлять имевшиеся в «кубышке» крупные суммы означало неизбежно привлечь к себе внимание сотрудников сразу нескольих Наркоматов. Да и обменный курс при замене старых купюр на деньги нового образца был выгоден исключительно государству. А вот золото… Тяжелый и мягкий желтый металл есть-пить не просит, сырости неподвластен, ну и в руках ощущается как-то поприятнее и надежнее раскрашеной казначейской бумаги.

– М-да-м…

Закрыв потертую коробку-упаковку из-под чая «Липтон», Александра переправила в свою сумку обе жестянки и поглядела в сторону бара. Подошла, открыла дверцу и едва не заурчала от удовольствия при виде высокой стопки толстеньких плиток самого настоящего швейцарского молочного шоколада.

«О-о, с орехами!.. Ну, с изюмом тоже сойдет»

Закидывая в рюкзачок столь знатный трофей, порадовавший как бы ни больше всего прочего, сладкоежка остановила взгляд на плоской серебряной фляжечке – вместимостью грамм этак на двести коньяка, и на наборе серебряных стопок. Помедлила, о чем-то задумавшись, затем переложила с полки в сумку – и с непонятным интересом начала разглядывать каменные безделушки, украсившие верх шкафа. Судя по салфеточке, на которой их расставили, они появились в кабинете не без участия мадам Гендон, у которой явно наличествовал хороший художественный вкус и недурной талант к оформительству. Особенно Александре понравились пирамидки, выточенные из белого, черного, полупрозрачно-зеленого и сине-лилового нефрита, а так же большая друза темно-сиреневых аметистов чистой воды… Закрыв окончательно укомплектованную трофеями сумку, она в несколько движений перетянула-перенастроила лямки, закинув на спину получившийся небольшой рюкзачок откровенно «девчачьего» вида. Последний штрих, в виде приоткрытого окна и кусочка медной проволоки на шпингалете, имитируя тем самым попытку его закрыть снаружи – и Саша отправилась обратно той же дорогой, что и пришла.

– Мр-мяу?

Тут же наткнувшись на сидевшего за дверь кабинета подлинного хозяина и господина пятикомнатной квартиры: абсолютно черный, с желтыми глазами, острыми зубами… Настоящий ягуар! Только карликовый: наверное, мало вкусной рыбки в котячестве ел. Присев возле него, девочка дружелюбно повела ладонью, позволив любопытному коту вдумчиво ее обнюхать.

– Пс-сиф!!! П-си!!!

Запах незнакомки ему понравился, а вот размазанный по подушечкам ее пальцев клей «БФ» нет – недовольно чихнув пару раз, шерстяной гурман дернул хвостом и вальяжно направился в сторону кухни. Там и пахло не в пример приятнее, и контролировать домработницу Февронью можно было, устроившись поудобнее на подоконнике… Немного проводив черного котейкина, Александра устроила второй приступ слуховых галлюцинаций у сидевшей перед трюмо хозяйки, выскользнув вслед за ней на лестничную площадку – и в ее же компании спустившись до будочки консьержа. Оставив мадам Гендон выяснять, почему прислуга обленилась и не гоняет каких-то наглых хулиганов, блондиночка вышла из прохладного сумерка подъезда под яркий свет небесного светила, и тем же манером, как и пришла, двинулась прочь со двора, пробормотав напоследок:

– Хлебное местечко…

Глава 3

Размеренно пыхая из трубы сизым дымом, грязный черный паровоз скрипнул тормозными буксами, замедляя темно-зеленую сочлененную «змею» пассажирского поезда «Брест-Москва». Скрипнул-заскрежетал вновь, лязгая сцепками и все сильнее замедляя колесный ход – и наконец-то довольно зашипел перегретым паром, замерев на самом дальнем конце вокзального перрона. Ожидающие на нем прибытия состава люди немедля разделились на две более-менее равные половины: встречающие ринулась к покрытым угольной пылью и золой вагонам в ожидании, когда же откроют двери – а будущие пассажиры, выждав пару-тройку минут, подхватили багаж и начали медленно пробираться к стоящим наособицу проводникам.

– Пассажиры? Билет?!

Мельком глянув на два бумажных прямоугольника, женщина в темно-синей форме констатировала:

– Седьмое-восьмое места, проходите.

После чего с некоторым интересом пронаблюдала, как вместо того, чтобы пыхтеть под тяжестью угловатых чемоданов, мамаша и ее хорошенькая юная дочка потянули за небольшие ручки и спокойно вкатили свой багаж внутрь, лязгнув в самом начале маленькими колесиками по рифленому железу тамбура.

– Хм-м… Пассажиры? Ваш билет?! Провожающим просьба не задерживаться!..

Внутренности плацкартного вагона встретили воспитательницу Белевскую и ее подопечную Морозову ожидаемой духотой, разбавленную вкусными запахами пирожков «в ассортименте» и чего-то такого железнодорожного, что нельзя было вот так сразу определить. Еще пахло свежим пивом и чем-то непонятным с характерной «ноткой» укропа; ну и конечно присутствовал тонкий «парфюм» от множества человеческих тел, путешествующих в раскаленном солнцем вагоне. Не успели женщина и девочка присесть на плацкарту номер семь, как по-соседству объявился крепкий мужчина с большим бумажным кульком в руках – и такими роскошными усищами на лице, что при виде них сразу же вспоминались изображения красного маршала Буденого.

– О, я так и знал, что мне повезет с попутчиками!!! Петр Исаакович, снабженец.

Хлопнув лопатообразной ладонью по мятой рубахе, усач изобразил что-то вроде куртуазного полупоклона – который несколько попортил шорох прохудившегося кулька, из которого прямо на застеленый матрас посыпались вареные яйца и небольшие малиновые помидорки, подпираемые с тыла половинкой хлебного «кирпича».

– Эхма!

Впрочем, случившаяся авария лишь помогла наладить общение: культурно задавив улыбку, воспитательница поздоровалась-представилась (не забыв и про подопечную), после чего тут же озадачила мужчину на предмет закинуть их чемоданы в багажное отделение под деревянным лежаком седьмого места.

– Надо же, с колесиками!? Хитро придумано. А вот тут ручка, стал быть, елозит туда-сюда?

Едва начавшеся общение прервал обитатель шестой плацкарты: зайдя в узкий проход между лежаками, потрепанный жизнью и битвами с Зеленым змием болезненно-тощий пассажир сначала резко встал, потом недовольно покривился, и лишь после этого начал переправлять на свой матрац четыре бутылки пива, до этого нежно прижимаемые к груди. Затем пришел черед похрустывающего чешуей крупного леща, за которым последовала извлеченная из кармана широких штанов «чекушка» с водкой. Поправка: их было две, просто вторая успешно скрывалась в другом кармане его необъятных штанов. С покряхтыванием забравшись на свой «насест», он чем-то пошуршал, затем раздался «пшик» пивной бутылки и несколько характерных бульков, завершившихся умиротворенным вздохом страдальца.

– А это Василь, он у нас знатный труболитейщик…

Начавшийся рассказ прервал громкий голос проводницы, начавшей выгонять из своего вагона посторонних:

– Граждане провожающие, отправление через пять минут! Заканчиваем прощаться!..

Позицию главнокомандующая вагоном заняла аккурат напротив Татьяны Васильевны, так что не начавшийся толком разговор со снабженцем сразу же и увял. Стоило вагону несколько раз дернуться и поехать, как образовалась небольшая очередь за постельным бельем; когда же оная рассосалась, уже проводница с компостером наперевес пошла в ответный рейд по проверке билетов. Все это время Петр Исаакович незаметно (ну, он так думал) поглядывал на предполагаемую мамашу и ее дочку; а вот его сосед был занят более важным делом, открыв уже вторую бутылку свежего «Каунасского» и хрустнув сургучной головкой водочной «чекушки».

– Саша, я подержу простынку, а ты переодевайся.

Оказав через пару минут воспитательнице ответную любезность, блондиночка уселась у окна и замерла, разглядывая проплывающие виды и игнорируя все же продолжившийся разговор:

– …швейная артель «Красная Искра»: ну, еще и разные скобяные изделия поделываем. А вы, значит, воспитателем работаете?

– Ну, тут скорее подходит слово – служу.

– Да-а, дети это… Сложно. Вы угощайтесь, я все одно с лишком набрал: думал с Василием поделиться, а он себе рыбки взял.

Любитель «ерша» согласно булькнул со своей полки и вновь затих. А разговор все продолжался: Петр Исаакович был мужчиной словоохотливым и явно истосковался по новым ушам – что же касается незамужней Татьяны, то она была совсем не против внимания такого солидного мужчины. Под горячий чай и покупное деревенское соленое сало с приютской вареной картошкой, рассказы артельного снабженца заходили в подставленные ушки особенно хорошо. Тем более что молчаливая девочка в потрепанном и явно не раз побывавшем на маевках костюмчике физкультурницы вскоре насмотрелсь в окно, поужинала и забралась на свою плацкарту, не мешая взрослым общаться. Жаль вечер настал как-то уж очень быстро, а то так бы и общались к взаимному удовольствию… Зато ничто не помешало продолжить разговоры следующим утром:

– … ну я вам доложу, Танечка, стройка там так и кипит! Вы же, наверное, слышали про Ромашкинское и Арланское нефтяные месторождения, одни из самых больших в мире? Для их освоения целый новый город Нефтекамск возводят: это, считай, один громадный химкомбинат с жильем для работников!

Глотнув из стакана чая и брякнув подстакаником о столик, бывалый путешественник продолжил описывать красоты промышленного Урала и Сибири:

– В Нижнетагильском металлургическом комбинате после его модернизации тоже смог побывать – когда немцы неподалеку от него начали завод строить под выпуск своих лицензионных тракторов «Ланц-Бульдог». Сам город тоже сильно разросся и очень похорошел… Два новых кинотеатра открыли, ну а мы для кресел в зрительском зале обшивку делали, да. Ну а Новокузнецкий меткомбинат для нашей артели вообще наособицу: он и без того был натуральной махиной, а его за малым не впятеро расширили! И заводов разных вокруг понаставили: мне раньше для «скобянки» приходилось выпрашивать-доставать всякие металлические отходы, а теперь будьте-нате: плати деньги и забирай готовую штамповку или тот же сортовой прокат, какой тебе надобно. Недаром товарищ Киров с пустого места в Новосибирске целый промышленный район… Да что там: считай, промышленную область отгрохал! Больше тридцати предприятий поверх пятилетнего плана отстроили, и еще что-то делают – это вам не шухры-мухры!.. Нет, Танечка, что ни говори, а мой Ярославль в сравнении с Уралом и Сибирью просто сонное царство…

– Вы еще говорили, что там иностранцев много работает?

– Ой, Таня, да там целый интернационал: американцы Нефтекамск строят и в Уфе нефтеперерабатывающий комбинат и отдельный завод – говорят, на нем из «черного золота» спирт будут гнать… Кхм, да. Немцы помогают поднимать Кузбасс, Сибирь и Дальний Восток, французы в Иркутске, Кургане и Красноярске целые заводы «под ключ» делают, и в Омске тоже что-то… Мне ведь по стране-то помотаться пришлось, я мно-огое видел! Но строят-то буржуи для нас, для трудовых людей!?

Раздавив подстаканником некстати подвернувшуюся под него печеньку, рассказчик галантно пододвинул поближе к даме газетку с разложенными на ней чищеными куриными яичками, мытыми помидорками, одинокой вареной картофелиной «в мундире» и половинкой духмянистой кральки «Краковской»:

– Танечка, да вы берите, берите колбаску: свежая, деревенская, с чесночком и травками!

– Ну, разве что еще кружочек…

Давно уже проснувшаяся, сходившая с зубной шеткой и мыльницей в туалет плацкартного вагона (своеобразный опыт, конечно), и опять забравшаяся на свое место Александра улыбнулась, услышав в голосе молодой еще воспитательницы явно-кокетливые обертоны. Вполне приятная поездка выходила… Если бы не бухарик на полке напротив, украдкой облизывающий глазами ее подростково-угловатую фигуру и залипающий на заплетенных в тугую косу волосах.

«Нет в жизни совершенства… Усыпить этого педофила, что ли? С другой стороны, к такому тоже надо привыкать – дальше ведь будет только хуже».

Вздохнув, она тихонечко перекинула прочитанную страницу одной из двух прихваченных с собой в поездку библиотечных книг и углубилась в текст, уже не слушая воркование с нижних полок-плацкарт.

– И что, вы самого товарища Кирова прямо близко видели?

– Ну, не так чтобы совсем уж близко, но доводилось. Сергей Мироныч человек правильный, на Урале его крепко уважают. Он ведь не только заводы-комбинаты-химфабрики десятками строит – еще и новое жилье целыми районами и городками. Там все новые дома из кирпича прямо так «кировками» и называют: ей-богу, сам слышал не раз!

– Кхе-кха!

Видимо, пролетарий-алконарий все же почувствовал что-то такое недоброе от спокойно лежащей девочки, потому как шустро сполз со своего ватного матраца вниз, разложил свою невеликую снедь на столике и включился в беседу, сипло заявив:

– А у нас в Могилеве – только «сталинками»!

– Васек, так у вас это, наверное, такие большие пятиэтажные дома? И подъездов не меньше шести-восьми у каждого?

– Ну?!

– А на Урале выше четырех и не строят. И подъездов чуток поменее.

– А-а, вон оно что! Ну, тогда все правильно, все как полагается… Слушай, Петро, когда мы уже там до Москвы дочухаем?

– Через четыре часа. С лишком.

– Да чтоб его!

Жаждающий продолжить культурный отдых, гегемон гулко вздохнул, дожевал свою вареную картошину с солью и полез обратно, обрадовав этим приятственно общающуюся парочку – и огорчив юную блондинку. Впрочем, поваляться с книгой ей все равно бы не дали: Белевская вспомнила, что ее подопечная еще не завтракала, а у них до сих пор не продегустированы купленные еще в Минске и начавшие понемногу каменеть баранки с маком. Непорядок! Собственно, их даже из чемодана не доставали, до того хлебосольным попутчиком оказался дружелюбный и говорливый Петр Исаакович.

– Сашенька, вставай… О, так ты не спишь?

В отличие от мающегося похмельем товарища Василия, снабженец ярославской швейно-скобяной артели хорошенькой девочкой просто любовался – а его интерес к ней был с явственно-коммерческим уклоном. Выставив на стол остатки сала, вареных яиц и прочих сельских деликатесов, мужчина терпеливо дождался, пока представительницы прекрасной половины человечества насытятся. После чего «деликатно» поинтересовался у беляночки, допивающей мелкими глоточками свой чай:

– Александра, так это ты придумала все эти ручки-колесики к чемоданам прикрутить? Удобно получилось.

Согласно кивнув, юная сиротка привстала, утянув с верхней полки небольшую сумочку с личными вещами, достала из нее вороненый брусочек металла с деревянными накладочками – и выщелкнув перочиный нож, под крайне заинтересованным взглядом соседа порезала последнюю баранку с маком на десяток кусочков.

– Ишь ты? А можно я полюбопытствую?

Ну, собственно для этого Саша и устроила эту небольшую рекламную акцию. В его руках инструментльный наборчик смотрелся гораздо естественнее, гораздо больше подходя своим размером и угловатой вороненой брутальностью к грубым мужским лапам.

– Это как? Опа, плоскогубцы? О, даже и пассатижи с кусачками?! Хитро… А тут? Хм, толково, очень толково, полезная вещица. И что же, и это тоже ты сама придумала?

Не торопясь забирать свое из чужих рук, Саша согласно кивнула и легко улыбнулась.

– Нравится?

Так же не спеша возвращать хозяйке понравившуюся штучку, Петр Исаакович неопределенно шевельнул литыми плечами. Повертел стальной брусочек еще, опять разложил-сложил пассатижи, въедливо выщелкнул-пересчитал инструменты… Увы, но оформляющиеся в его голове коммерческо-производственные планы прямо на взлете сбила Татьяна Васильевна, горделиво поведавшая попутчику:

– У Сашеньки уже четыре авторских свидетельства есть, на такие вот наборчики. Последнее совсем недавно оформили! И на комбинированные чемоданы тоже подали документы. Она у нас большая умница!..

Неохотно отодвинув от себя ладную вещицу, снабженец вздохнул и огладил ухоженные усы – однако блондиночка не торопилась забирать свое имущество.

– Девять моделей чемоданов с колесиками, двенадцать моделей сумок и портфелей, четыре варианта вот такого инструментального набора, семь моделей мужских и женских полувоенных костюмов и отдельных курток-ветровок. Все с подробными чертежиками и раскладками по цветам и материалу – а еще все модное и красивое, так что с прилавков будут прямо сметать… Интересует?

– Саша?!?

Потрепав-пощипав левый кончик уса, как-то разом ставший серьезным снабженец покосился на слегка растерянную воспитательницу Танечку, и вернул внимание к хорошенькой, и действительно оказавшейся очень умной для своего возраста девчонке.

– Кхе-кхем-мда… Ну, допустим: и что хотим взамен?

– А что обычно нужно любому детскому дому? Пару-тройку швейных машинок, нитки и ткань для одежды, разную обувь, школьные принадлежности. Я вчера слышала, что вы у нас в Белорусии по колхозам ездили, договаривались насчет выделаных коровьих и овечьих шкур? Они тоже подойдут в качестве части оплаты. Конечно, все это после того, как у вашей артели пойдут первые продажи.

Слыша такое, товарищ Белевская решила погодить с укорами и внимательно послушать: да и похмельный страдалец как-то подозрительно затих.

– Нет, ну, это же надо все хорошо обдумать, прикинуть х-хр… Хомут к носу. Да и вообще, у нас в артели такие вопросы сообща решаются!

– Это правильно. Только не забудьте у Татьяны Васильевны адрес детдома взять – ну и не затягивайте с решением и оформлением договора, а то у нас в стране швейно-скобяных артелей хватает.

Хохотнув, усач едва заметно кивнул и вновь превратился в добродушного дядьку:

– Это точно, хватает. Но наша самая лучшая!

После чего тут же поднял свой лежак и начал рыться в глубинах настоящего чемоданного монстра с латунными уголками и основательным замком – а когда выпрямился, в его лапе был зажат такой же монументальный блокнотище, к которому крепкой веревочкой был привязан автоматический карандаш. Мило розовея, товарищ Белевская поведала Петру Исааковичу, где и как он сможет вновь ее увидеть на предмет серьезных разговоров и тому подобного: ну а там очень кстати знакомо задергался в торможении вагон, и показались пригороды какого-то небольшого городка.

Резко оживившийся знатный труболитейщик тут же начал готовиться к десантированию на перррон и забегу до ближайшего винно-водочного ларька – для начала достав и пересчитав небольшую стопочку потрепанных купюр. Мысленно что-то прикинув, металлург зримо посветлел испитым ликом, упруго спрыгнул вниз и отправился занимать стратегически-верную позицию в тамбуре вагона.

– Да уж!

Обласкав-оценив мимолетным взглядом богатый духовный мир попутчицы-собеседницы, особенно сильно распирающий ее блузу в районе груди, ярославский артельщик вступился за попутчика с верхней полки:

– Зря вы так, Танечка. Василий конечно употребляет, но меру знает. Вы на его лицо внимания не обращайте: у металлургов возле мартеновской печи век короткий, потому как работа дюже вредная… Им за нее даже специально молоко выдают.

– Да?

– Ну, или сок какой-нибудь. К тому же, у Василя еще и неприятности на личном фронте: может помните, год назад было постановление правительства о… Дай-то памяти… «Рациональном размещении предприятий промышленности непосредственно возле источников сырья и энергии»?

Удивившись, женщина неуверенно кивнула, подтверждая, что да, что-то такое она почти помнит. Наверное.

– У него жена работает на Могилевском заводе искусственного волокна, а его недавно начали переносить аж в Томск, поближе к Новосибирскому химическому комбинату – и всех работников туда же на два года переводят, чтобы, значит, планы выработки не завалить. Потом у него сын в Витебске на оптическом заводе шлифовщиком: а завод-то с рабочими аж в Красноярск определили! Там какие-то особые пески нашли, очень подходящие для варки хорошего стекла: вот и получается, что половина семьи останется в Могилеве, а половина в Сибирь вскоре уедет…

Скрежетнув сцепками, состав дернулся в последний раз и остановился: и тут же шествующая по вагону проводница всех зычно предупредила:

– Стоянка поезда десять минут!!!

Машинально ей кивнув, Татьяна недоуменно поинтересовалась:

– А почему половина?

– Ну так у Василя старшая дочка в том же Могилеве на чулочной фабрике трудится, а младший сын на авторемонтном слесарничает, жениться собирается. Месяц назад объявили, что и Труболитейный в следующем году собираются переносить – куда-то на Дальний Восток, там как раз большой металлургический комбинат строят. Вот он и… Огорчается.

Протянув руку, Петр Исаакович без малейших усилий сдвинул оконную створку вниз, открывая дорогу теплому августовскому ветерку.

– А что это мы тут сидим? Может, немного размнем ноги? Александра, ты как?

Вежливо улыбнувшись, юная блондиночка отказалась:

– Я лучше вещи покараулю. А вы с Татьяной Васильевной обязательно погуляйте.

– О! Слышали, Танечка?

Воспитательница, пару секунд посомневавшись, согласилась осмотреть достопримечательности московской провинции, и накинув поверх блузы кургузый светло-серый пиджачок, последовала на выход. Вернулись прогульщики почти перед самым отправлением: он тащил новый кулек с пирожками, а она держала в руках небольшой букетик и три наливных яблока. Только гулены уселись, как появился запыхавшийся металлург со своей добычей: закинув бутылку водки и две пива под свою подушку, он плюхнул неряшливый кулек с беляшами на стол и осел на нижнюю полку, вытирая с лица честную трудовую испарину.

– Ух-х! У-х-с-пел!..

Поглядев на его раскрасневшуюся физию, Татьяне резко захотелось посетить туалет, дабы немного освежиться-умыться и поглядеть на себя в настенное зеркальце: проводив ее долгим взглядом, Петр Исаакович изрек многозначительно:

– М-да!

Затем уже знакомо потеребил левый ус; решившись, пересел к читающей толстенную книгу блондиночке и нейтральным тоном поинтересовался:

– Александра, я как на тебя ни погляжу, ты все глаза портишь… Интересная хоть?

Поглядев на снабженца, девочка перевернула учебник так, чтобы он мог самостоятельно прочесть его название.

– «Расширенный курс органической химии для студентов классических университетов, том второй»?!? Э-э-мда.

Дернув от удивления головой так, что в шее что-то подозрительно хрустнуло, Петр поглядел на попутчика-Василия, увидев в его глазах что-то, очень похожее на охреневание. Вновь тряхнул головой (но уже поосторожнее) и растерянно констатировал:

– Нас в твои годы такому не учили. Кхм-да.

До предела понизив голос, мужчина чуть помялся, прислушался, не возвращается ли предмет его интереса и решительно бухнул:

– Ты случаем не знаешь, Танечка замужем, или как? Только ты не думай там чего, я просто так интересуюсь.

Не отрывая глаз от главы с поэтическим названием «Алкилирование енолятов», беляночка улыбнулась и полностью сдала свою воспитательницу:

– Или как, Петр Исаакович, или как…

В славный город Ковров пара из женщины и девочки прибыли поздним вечером и едва не разминулись и ожидавшим их водителем темно-синего «Бьюика», который должен был доставить путешественниц в заводскую гостиницу. Однако все же встретились, уселись в роскошную по советским меркам машину, и уже через двадцать минут тряской поездки начали заселяться в двухместный однокомнатный номер. Где уставшая Татьяна Васильевна первым же делом развела оголтелую бабовщину – единолично оккупировав обнаруженный на этаже душ, она добрых полчаса смывала с себя пыль странствий. По большей части угольную: для Александры было довольно неприятным открытием, что зольный шлейф из паровозной трубы не просто накрывает весь состав, но и проникает буквально всюду и везде, оседая на вещах, волосах, коже, и даже зубах пассажиров.

– Ох, как же хорошо! Сашенька, я там водичку пролила, она теперь теплая-теплая.

Ах да: горячая вода в перечень гостиничных удобств не входила. Если кто-то из командировочных нестерпимо жаждал чистоты, то мог посетить баню и вдовольно посидеть в парилке – ну или прогуляться до Клязьмы и вдоволь (и абсолютно бесплатно, между прочим!) накупаться в ее тихих речных водах.

– У-а-аух! Ну, я тогда лягу, а ты тоже давай не задерживайся. Завтра, наверное, за нами прямо с утра-уа…

Заснула женщина еще до того, как номер опустел. Когда Саша вернулась, над воспитательницей кружилось сразу полдюжины комаров-гурманов, выискивающих посадочную площадку повкуснее-посочнее: однако под взглядом едва заметно вспыхнувших в сумерках фиолетовых глаз насекомые осознали свою неправоту и от стыда перемерли, осыпавшись прямо на голую грудь и частично – подушку сладко сопящей Татьяны Васильевны. Накрутив себе небольшой тюрбан из вафельного полотенца и влажных прядей молочно-белых волос, почти нагая (в тюрбанчике же) девочка открыла оконную створку, глубоко вдохнула и минут на десять замерла, наслаждаясь ночным воздухом. И, хм, небольшим концертом, которые в честь их приезда устроили местные сверчки…

– Па-адьем, засоня! Опять читала на ночь?

Без комариного писка и укусов воспитательница Белевская прекрасно выспалась и прямо с утра была полна сил и энтузиазма. Растормошив сонную Александру, женщина сходила на разведку; в кратчайшие сроки наладив общение с дородной комендантшей гостиницы и добыв у нее сведения о расположении местных достопримечательностей, в которые входила кулинария, две булочных и один продуктовый магазин… Может, договорилась бы и о горячем завтраке, но у входа в здание объявился знакомый темно-синий «Бьюик», на котором женщину и девочку прямо как ответственных работников привезли в заводскую столовую, где их уже ждали двое солидных, но притом одинаково-улыбчивых мужчин:

– Так вот ты какая, наша муза по имени Александра?!

Пока товарищ Белевская подбирала правильные слова, двенадцатилетняя блондиночка мило улыбнулась в ответ, поздоровалась и сходу начала спрашивать о каких-то оружейных железяках – с такими забубенными названиями, что воспитательница моментально перестала понимать, о чем при ней говорят на чистом русском языке. Какие-то непонятные муфты, колодки и газовые поршни, некая затворная группа, немного капризничающая в новой штампованно-фрезерованной ствольной коробке, таинственное шептало, подающая зигзагообразная пружина обоймы… К счастью, оружейники вовремя заметили ее натянутую улыбку и начавшие стекленеть глаза:

– Берите компот из кураги, он у нас очень вкусный!

– Кстати, не хотите пока посетить наш заводской музей? Там много интересного!

– Да и город у нас очень красивый! Вам обязательно надо посетить наш краеведческий музей, Дом культуры имени Ленина, и осмотреть старые Торговые ряды. Обязательно!

– Да-да, я сейчас попрошу девочек из нашего отдела, чтобы они все организовали!..

Подошедший к их столику седовласый мужчина лет шестидесяти услышал только окончание последней фразы, и с интересом осведомился:

– Что организовали? М-м, я же не ошибаюсь, и это наша таинственная муза?..

Встав, Александра солнечно улыбнулась и подтвердила догадки Дегтярева:

– Да-да, это я, Василий Алексеевич. А организовать хотим экскурсию по Коврову для моей воспитательницы Татьяны Васильевны.

Поглядев на чуточку растерянную педагогиню и уловив подмигивания от Жоры Шпагина и Сережи Симонова, опытный оружейник-конструктор тут же все понял.

– Да зачем же наших машинисток от работы отрывать: сейчас я своей жене позвоню, и всё устроим в лучшем виде. Моя Верочка в городе все самые красивые места наперечет знает!

В итоге, товарищ Белевская не только позавтракала и продегустировала два вида компота, но и непонятно как согласилась на экскурсию по городу – после чего ее все на том же разьездном детище американского автопрома довезли до Веры Дегтяревой, которая взяла досуг молодой минчанки в свои крепкие руки. Кстати, первой достопримечательностью стала сама семья знаменитого оружейника: как выяснилось, он не только работе время уделял, но и любимой жене – в результате чего они с ней успешно «сконструировали» аж девять детей. С трудом отбившись от приглашения позавтракать во второй раз домашненьким, Татьяна неожиданно для себя разговорилась с пятидесятилетней женщиной на общие темы: то бишь, о правильном воспитании и обучении детей – и под эти разговоры Вера Леонидовна привела ее к Спасо-Преображенскому собору. Не на богослужение (тем более, пять лет назад его «перепрофилировали» под склад), а просто, полюбоватся искусством дореволюционных каменщиков. Неплохо выглядели и краснокирпичные Торговые ряды: старые, но очень даже действующие, так что гостья города надолго в них застряла. Поздний обед был настолько вкусен, что неизбалованная особыми изысками одинокая минчанка встала из-за стола немного осоловевшей. Ну и конечно, после двухчасовой прогулки ее опять привели к очередному объекту дореволюционной архитектуры: Христорождественский собор был единственным действующим храмом в городе, и Вера Леонидовна после недолгих уговоров затянула советского педагога на начавшуюся службу…

– Танюша, вы завтра прямо с утра сразу ко мне! И девочку свою обязательно прихватите: уж пирожков у меня на всех хватит. Сходим в музей, а потом я вам покажу, какие замечательные статуи отлили на заводе для нашего Дома Культуры…

С трудом отбившись от хлебосольной хозяйки и ее попыток закормить до смерти молодую гостью, Белевская медленно и с проявившейся отдышкой добралась до гостиницы, где упала в кровать и затихла в полнейшем блаженстве, переваривая… Пардон, дожидаясь, пока натруженные ноги перестанут ныть. Она уже почти собралась вставать и идти в душ, как сквозь сладкую сонную дрему пробился едва слышный жизнерадостный смех на несколько мужских голосов – вроде бы, даже как-то смутно знакомых. Затем чуть брякнула ручкой дверь в номер, и прозвучал уже нежный голосок Александры:

– Спасибо, дальше я сама.

Что-то тихо бумкнуло о пол, затем дверь вновь скрипнула и за ней тихим баритоном напомнили:

– Подожди, папку с документами забыла! Вот, теперь порядок.

– До завтра, Сергей Гаврилович…

С трудом дождавшись, пока подопечная закроет дверь в номер, воспитательница перестала изображать Сонную принцессу и села на кровати – чтобы тут же удивиться виду аккуратных фанерных чемоданчиков, и почти без перехода недовольно сморщить нос.

– Фу! Саша, чем это от тебя так сильно воня… Пахнет?!?

Поддернув подол самолично сшитого летнего сарафана, довольная как незнамо кто блондиночка мелодично рассмеялась:

– Запахом победы, Татьяна Васильна!

– А на мой взгляд, сгоревшим порохом, железками и… И горелым машинным маслом? Надеюсь, ты в нем не измазалась?

– Нет, я же аккуратно. Зато постреляла из крупнокалиберного пулемета Владимирова: такая мощь!.. Особенно спаренная зенитная установка: представляете, броневую плиту толщиной в два сантиметра с километра в натуральный дуршлаг изрешетили!!! Я рядом с ней сфотографировалась на память.

– Э-э?.. С установкой?

– Да нет же, с плитой! Завтра еще из нового пулемета Горюнова постреляю, и Василий Алексеевич обещал дать попробовать его новый «ручник» с переходником под ленту!..

Присев на кровать, советская пионерка вытащила из-под нее свой чемодан и достала «домашний» сарафанчик из ситца веселенькой расцветки.

– Тебя что, прямо на заводское стрельбище возили?

– Да, еле-еле уговорила. Я в душ!

– Подожди, а что в чемоданчиках?!?

Дотянувшись до висевшего на спинке кровати полотенца, параллельно Александра без какого-либо почтения легонько пнула лакированую фанеру.

– Вот в этом строительно-монтажный пистолет, а вон в том мои новые спортивные – самозарядный малокалиберный карабин, револьвер, и крупнокалиберный пистолет под тэ-тэшный патрон. Сергей Гаврилович еще грозился в минское стрелковое отделение ОСОАВИАХИМА пять новеньких АВС-3М прислать, но это месяца через два, не раньше…

Проводив воспитанницу долгим взглядом, Белевская вскоре обнаружила, что так и сидит с открытым в изумлении ртом – что тут же и поспешила исправить. Поднявшись, присела возле плоского и продолговатого чемоданчика: провела кончиками пальцев по его округлым уголкам, и отжав пружинные защелки, подняла крышку. Внутри, на отформованном ложе, покоился красивый и словно бы игрушечный карабин со странным прикладом, в котором выпилили большую дырку. И рукоять – ее что, из глины лепили?! Осторожно потыкав в наплывы и выемки, женщина убедилась, что «лепили» все же из полированной древесины ореха. Рукоять длинноствольного револьвера при изготовлении тоже словно бы давил пальцами некий «гончар» по дереву; в отдельных выемках покоились небольшие пустые обоймы для карабина и принадлежности для чистки-смазки и прочей оружейной ласки.

– Гм-да.

Так же аккуратно вернув все как было, воспитательница полюбопытствовала содержимым второго чемоданчика – внутри которого лежало угловатое вороненое чудовище, которое даже просто тыкать пальцами не хотелось. Еще три пачки маленьких патрончиков, принадлежности, и внезапно – упаковки с длинными строительными дюбелями и «ершами» из каленой стали, на которые плотники крепили окна и двери в проемах. Защелкнув замочки, Татьяна Васильевна подсела к столу, и целую минуту посомневавшись, все же открыла красивую папку из красного плотного картона: внутри было полтора… Два десятка авторских свидетельств, запечатанный конверт, подписанный «Липницкой Г.И. лично в руки!» и какие-то чертежи.

– Пороховой гвоздезабивной пистолет… Пневматический нейлер[3]? Пневматическая углошлифовальная машинка… Хм, гайковерт. Шпилькозабиватель!?

Непроизвольно прикоснувшись к порядком растрепавшейся прическе, которую удерживали на месте только женские шпильки-заколки для волос, Белевская от греха подальше перестала просматривать свидетельства и закрыла папку. Вздохнула, пересела на свою кровать и начала готовить свой поход в душ, озадаченно пробормотав под нос:

– И откуда только все и берется…

Глава 4

С началом октября в Минск пришли осенние дожди: с одной стороны, они наконец-то прибили и смыли прочь всю летнюю пыль – с другой же, развели изрядную сырость и слякоть. В детдоме даже устроили настоящую полосу препятствий для тех, кто возвращался в его теплые и сухие стены: сначала школьники должны были рядом с крыльцом пошоркать подошвами ботинок о десяток наваренных на железную раму прутьев, сбивая крупные пласты уличной грязи. Затем наверху крылечка их ждал прямоугольник с растянутым на нем куском панцырной сетки от списанной койки – после чего ребята и девчата могли пройти внутрь, где под бдительным присмотром злобствующих дежурных с кумачовыми повязками на рукавах старательно вытирали почти чистую обувь о грубую влажную тряпку. Кстати, злобствовали постовые-старшекласники по той причине, что это именно им надо было раз в полчаса полоскать в холодной воде грязную и противную ветошь…

– Привет, Морозова!

Ближе к вечеру поток детдомовцев почти иссякал (какая радость гулять под дождем?) и дежурные резко добрели – кроме того, в строгих правилах всегда были исключения. Поэтому, когда половинка массивной входной двери звякнула возвратной пружиной, пропуская внутрь усталую девочку-подростка, сидящий за столом при входе девятиклассник сначала приветливо ей кивнул, и только потом выполнил поручение:

– Зося Брониславовна сказала, чтобы как придешь – сразу к директору.

– Спасибо.

– Да ладно, чего там…

Самой секретарши на рабочем месте уже не было, но это не смутило блондиночку: постучав по крашеной филенке кончиками ноготков, и услышав невнятно-приглашающий возглас, Александра уверенно проникла в святая святых детдома – кабинет его руководителя.

– А, Саша? Заходи: у меня к тебе серьезный разговор насчет… Подожди, а ты почему в верхней одежде?

– Дежурный сказал, что надо сразу к вам.

– Тц! Ты поди еще и не ужинала? Иди-ка переоденься, потом в столовую, и уже из нее сразу ко мне.

Кивнув, формальная восьмиклассница Морозова (которой администрация детдома в виде ее директрисы устроила как бы экстернат за «выпускной» седьмой класс) оставила Галину Ивановну наедине с раскладками продуктов на следующий месяц. Поднявшись на второй «девочковый» этаж и сменив в общей спальне синее парадно-выходное платье и коричневые рейтузы на «домашний» наряд из такого же, но откровенно старенького платья и аналогичных штанишек, уставшая за весьма насыщенный день девочка… Хотя пожалуй, уже можно было говорить – юная девица! Так вот, умотанная девица-красавица побрела обратно на первый этаж, где имелось замечательное место для голодных сирот. Не так, чтобы прям особо (еще бы Саша голодала, со своими-то талантами), но желудок явно не возражал против еще одной порции питательных калорий…

– Морозова!!!

Морщится блондиночка начала минуты за две до того, как ее окликнул командир второго отряда пионерской дружины минского детского дома номер четыре: пятнадцатилетний Егор Тупиков не скрывал того, что видит свое будущее в партийно-организационной работе, и усиленно нарабатывал опыт и авторитет перед скорым вступлением в комсомол. Как умел, конечно: а так как он при этом еще и довольно сильно соответствовал своей фамилии, то общение с ним было тем еще удовольствием.

– Да стой ты!

Неохотно притормозив, лиловоглазая пионерка вопросительно поглядела на деловитого командира собственного пионэрского отряда.

– Ты же художница?

– Нет.

Моргнув, будущий винтик партийного аппарата ВКП (б) сбавил напор:

– А-пф… Как это нет? Ты же в этой, в Музыкальной школе уже третий год учишься!?

– Именно что в Музыкальной. На профессионального художника обучают в специальных художественных училищах.

– Э-э… Все равно: раз хорошо рисуешь, будешь помогать делать новую стенгазету, и плакаты для класса физики!

– Нет.

– Это почему это?!? Ты что, не пионер?

– Пионер. Но уже имею общественную нагрузку и поручение от директрисы.

Нахмурившись и явно подозревая, что ему дурят голову, командир Тупиков шагнул было ближе, чтобы немного нависнуть над вредничающей блондиночкой. На которую, если совсем уж честно, Егор (да и не только он, вообще-то) уже давно положил глаз. Подшагнул – тут же отшатнулся обратно, потому как выработанное за несколько лет занятий боксом чутье ясно сигнализировало, что сейчас в живот знатно прилетит от Белой.

– Это… Ты чего?!?

– Я ничего. Это ты так танцуешь, будто хочешь в туалет.

Как бы случайно остановившаяся неподалеку от бравого пионерского вожака стайка девиц, среди которых было две соседки Александры по общей спальне – сначала зашептались, а затем тихо прыснули. Тем самым нанеся неслабый моральный урон самому главному кумачовому галстуку второго отряда, углядевшему в этом прямое покушение на свой авторитет.

– Так! Что за общественная нагрузка?!? Почему я о ней ничего не знаю?..

– Ну, вот такой ты значит командир отряда. Кстати, сейчас я тоже иду выполнять прямое распоряжение Галины Ивановны, и ты меня задерживаешь.

Стрельнув глазами в сторону наблюдающей за ним стайки семиклассниц, Егор неохотно сдвинулся и грозно пообещал спине удаляющейся от него строптивой пионерки:

– Я все узнаю!

Увы, девичья спина осталась безмолвной, а вот соседки Морозовой вновь тихо зашушукались и захихикали, раня этим чувствительное сердце пионерского организатора. Что же касается беляночки, то через двадцать минут она, заметно подобревшая и даже чуть отдохнувшая, зашла в приемную директрисы, обнаружив ее саму возле телефонного аппарата.

– Да! Да, обязательно. Прекрасно понимаю! Я же сказала, что все выясню. Нет, лучше завтра, после обеда. До свидания!

Одарив Александру странно-тяжелым взглядом, рано поседевшая женщина раздраженно брякнула трубкой по аппарату и молча пошла в свой кабинет.

– Поужинала? Садись… Нет, вот сюда: папки сдвинь и подсаживайся.

Подождав, пока почти тринадцатилетняя (до дня рождения в ноябре всего два месяца и осталось) воспитанница устроится за приставным столом, Галина Ивановна недовольно поинтересовалась:

– Мне сейчас твоя тренерша из секции художественной гимнастики звонила: говорит, ты уже третье занятие пропускаешь. Саша, в чем дело?

Слегка наклонив голову к правому плечу, юная гимнастка уточнила:

– Она не мой наставник: меня тренировала Светлана Юрьевна, но она в конце августа перевелась на работу в казанскую детско-юношескую спортивную школу. Маслову назначили вместо нее, и она неделю назад записала меня сразу на несколько соревнований по гимнастике – хотя я ей говорила, что занимаюсь для собственного удовольствия, и чистый спорт меня не интересует.

– Хм-ну, в принципе… Она, кстати, говорила, что у тебя все шансы взять ак минимум «бронзу» на республиканском уровне.

– Я лучше возьму эту же «бронзу» в Первенстве СССР по пулевой стрельбе. А до этого «золото» на областных и республиканских соревнованиях.

Задумавшись на пару секунд, директриса согласно кивнула:

– Да, это было бы… Очень хорошо. Значит, с художественной гимнастикой у тебя все?

– Почему? Светлана Юрьевна научила меня всему, что нужно – так что теперь я могу заниматься самостоятельно. Вы же не против, если я буду тренироваться в нашем спортзале для младшеклассников?

– Только когда там не будет занятий с малышами! И вообще, любых других занятий.

– Спасибо. А что касается товарища Масловой, то раз она сама все решила, то пусть сама и выполняет.

Хмыкнув, товарищ Липницкая едва заметно кивнула, подводя черту под этой темой. Хотя?

– А что там с занятиями Кройкой и шитьем? Девочки сказали, ты на них почти не появляешься?..

– Мне руководитель кружка предложила практику в ателье индивидуального пошива, но предупредила, чтобы я об этом не распространялась.

– Ну понятно, другие девочки тоже сразу захотят… Но вообще, что за самостоятельность?! Я как директор должна быть в курсе, где, у кого и чем занимаются все мои подопечные! Больше чтобы так не делала. И что там за ателье?

– «Элегия», возле парка культуры и отдыха имени Челюскинцев.

– А-а, знаю, хорошее место. Там еще закройщик забавно картавит… М-да.

Мило улыбнувшись, начинающая портниха подтвердила:

– Таки да, дядя Шломо имеет отличный французский прононс.

Дрогнувшее в улыбке лицо руководителя детдома засвидетельствовало ее резко поднявшеея настроение. Меж тем, воспитанница дисциплинированно призналась:

– М-м, в художественном кружке наверное тоже все: Николай Борисович сказал, что теперь мне просто нужно как можно больше практики. Вы не возражаете, если я запишусь на риторику и общие занятия вокалом? Они раз в неделю, по сорок минут каждый урок.

Удивленно поглядев на гордость своего детдома, женщина покачала головой:

– Уж не в актрисы ли ты нацелилась, девочка моя?

– Вы же знаете, я учусь только для себя.

Вздохнув и начав наводить порядок на своем порядком захламленом документами столе, директриса попеняла:

– Да что-то уж больно много ты учишься, Сашенька. Так и переутомление заработать недолго… Ты же пока растешь, осторожнее надо. Куда так торопишься?

Похлопав пушистыми ресничками, лиловоглазая сирота искренне призналась:

– Просто мне нравится узнавать новое. К тому же, я отдыхаю, меняя и чередуя занятия и нагрузки. Утром художественный кружок, днем секция самбо; после Кройки и шитья хорошо заниматься гимнастикой – а со стрельбища я стараюсь на полчаса зайти поплавать в бассейне. Или вот после лекций в Медтехе – очень хорошо бегается на стадионе.

– И что, в самом деле помогает голову проветрить? Надо бы всех наших двоечников загнать на… Так, ладно.

Спохватившись, Липницкая убрала с лица заинтересованность и слегка нахмурилась, показывая тем самым, что они наконец-то добрались до того самого обещанного серьезного разговора.

– Ты не передумала по поводу отчислений за использование твоих изобретений той ярославской артелью?

– Нет, Галина Ивановна. И там еще несколько артелей и кооперативов заинтересовались.

– Гхм? Я почему спрашиваю: как только деньги начнут поступать на счет детдома, у тебя обязательно состоится разговор со старшим инспектором районного отдела образования.

Понятливо кивнув, пока еще худенькая и угловатая, но уже понемногу начавшая округляться блондиночка спокойно заверила:

– Я не передумаю.

– Не то, чтобы я была против, но… Сашенька, ты хорошо подумала? Может, я открою тебе сберегательную книжку, и хотя бы треть денег будем перечислять на нее?

Проведя тонкими пальчиками по чуточку растрепавшейся молочно-белой косе, лиловоглазая изобретательница перекинула ее на спину и внесла окончательную ясность:

– Мне для занятий рисованием постоянно нужен хороший ватман, краски и дорогие цветные карандаши. Разноцветная тушь, пастель…

Директриса понятливо кивнула.

– Так же я хочу хорошо одеваться, но это будет выделять меня из остальных девочек. Другое дело, если одеваться хорошо в нашем детдоме будут все… Или, хотя бы, будут иметь возможность самостоятельно сшить себе обновки, или связать кофту.

– Хм-м?!

Выжидательно помолчав, Липницкая уточнила:

– И что, это все?

Лукаво поглядев на женщину, искренне болеющую за благополучие доверенных ей сирот вообще, и одной конкретной умницы-разумницы в частности, Александра открыто улыбнулась:

– Еще, если вы не возражаете, я бы хотела поучиться у одного человека.

– Что за человек? Где работает, и чему будет учить?

– Работает и живет в небольшой полуподвальной мастерской на Красноармейской улице, в тридцать шестом доме. Он очень хороший сапожник и вообще обувщик, еще скорняк и немножко слесарь.

«Совсем немножко – таких как он, обычно медвежатниками зовут. А еще он ножом на диво хорошо владеет».

– Ну, не знаю…

– Правда, Ефим Акимович еще не знает, что будет меня учить.

Не выдержав, директриса засмеялась в полный голос и замахала на воспитанницу, разом и «благословляя» ту на обучение, и выгоняя из кабинета – а то с такими разговорами Галина Ивановна рисковала опять добраться до дома лишь ближе к ночи. А у нее, между прочим, и свои дети есть, и муж без нее ужинать не любит…

Начавшись в Минске с холодных дождей и печального шуршания опадающих желтых листьев, октябрь тысяча девятьсот тридцать девятого года завершился полноценной метелью и обильным снегопадом, покрывшим-укутавшим крыши и дороги города настоящим пушистым покрывалом. Кое-где на газонах и клумбах еще виднелись последние островки пожухлой зелени, но всем уже стало понятно, что зима властно вступила в свои законные права – и даже солнце, что заглядывало в окна небольшого спортзала детдома номер четыре, с трудом пробивалось сквозь стекло, покрытое морозными узорами. Меж тем, ничуть не смущаясь царящей в помещении откровенной прохладой, в нем занималась-упражнялась легко одетая и очень молоденькая девица: она уже час крайне медленно кружилась в непонятном… Танце? Художественной гимнастикой это точно не являлось, для странноватой разминки все как-то уж слишком затянулось, вот и оставались какие-то экзотические танцы. И все же нет: больше всего это походило на то, что юная спортсменка самостоятельно разучивает движения какого-то нового для нее комплекса упражнений, которые где-то не раз видела, и даже хорошо заучила на память – но вот с его повторением в реальности то и дело возникали досадные ошибки. Множество раз беляночка останавливалась и прогоняла отдельные элементы в разных вариантах, подбираяя наиболее подходящий для себя: или вообще начинала все заново, с самого первого движения – и так до тех пор, пока все же с грехом пополам не «откатала» весь комплекс без грубых ошибок.

– Х-ха!

Победно выкрикнув, беловолосая гимнастка немного отдохнула, и начала новый повтор. И еще. И еще десяток раз – пока отдельные элементы и стойки не начали постепенно сливаться в одно непрерывное плавное движение, когда завершение одного тягучего перехода одновременно являлось началом следующего… Раз за разом и повтор за повтором, покуда закатное светило не позволило вырасти маленьким робким теням в углах спортзала в настоящие сумрачные полотнища: только тогда гимнастка позволила себе завершить занятие и открыть глаза, едва заметно светящиеся в подступающей темноте… А, нет, это просто лучик солнца попал на ее лицо и отразился от живых аметистов. Глубоко вдохнув и длинно выдохнув, она повела плечами, минуту постояла в полной недвижимости, и направилась к развешенному на шведской стенке светло-коричневому казенному платью и тонким рейтузам.

Дум-дум-дум!

Вслед за стуком по закрытой изнутри двери, раздался и знакомый голос «ударника», лишь немного приглушенный преградой из крашеной древесины:

– Морозова, ты здесь? Чего заперлась?!?

Стягивая с себя тонкую маечку, в паре мест насквозь промокшую от пота, девица небрежно шевельнула пальчиками в сторону вновь начавшего долбиться командира второго пионерского отряда – которого ну очень интересовало, чем таким интересным можно заниматься в малом спортивном зале. В одиночку, и целых два с половиной часа?! Да и в одиночку ли? И только внезапно забурчавшие кишки, призывающие к стремительному забегу к ближайшему туалету, помешали Егору Тупикову в этот ранний вечер достучаться до правды. Но скрытная пионэрка, что спокойно переоделась и покинула спортзал, хозяйственно заперев его на выданный ей директрисой ключ – даже и не сомневалась, что упорный вожатый еще вернется, и с грацией носорога будет штурмовать неприступную твердыню окрашенной в белое двери.

«Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей! А конкретно Тупикова на забивке свай использовать – очень напористый мальчик…»

Неумолимо близилось седьмое ноября тридцать девятого года, а вместе с ним приближалась и двадцать вторая годовщина Великой Октябрьской революции – которую еще лет пять назад все спокойно именовали Переворотом. Пролетариат и трудовое крестьянство уже вовсю предвкушало целых два дня законных выходных, строя грандиозные планы на праздничное застолье и обязательные всенародные гуляния, но шестого ноября утренние выпуски центральных газет Страны Советов удивили и встревожили всех большим портретом наркома НКИД товарища Литвинова в траурной рамке. Статья под черно-белым изображением сухими строками извещала граждан о трагической и преждевременной гибели члена Центрального Комитета ВКП (б) товарища Литвинова Максима Максимовича – которого старые партийные товарищи знали и как Меера-Геноха Моисеевича Валлаха. Пламенный большевик «ленинского» призыва, он всю жизнь боролся за счастье трудового народа там, куда его посылала партия: вот и в этот раз опытный дипломат прибыл в Хельсинки на очередной раунд сложных переговоров о делимитации границы[4] СССР и Финляндской республики. Встреча была напряженной, но проходила в атмосфере взаимного уважения – пока один из референтов принимающей стороны не достал небольшой пистолет, из которого сначала выстрелил в председателя Совета Обороны Карла-Густава Маннергейма, а затем тремя выстрелами в упор оборвал жизнь главы советского НКИД… Невнятно выкрикивающего проклятия «соглашателям» и «предателям Великой Финляндии» убийцу почти сразу же скрутили, раненому фельдмаршалу оказали срочную помощь, но непоправимое уже произошло: мирные переговоры оказались не просто сорваны – нет, в воздухе просто-таки завоняло грядущей войной.

Но не успели советские люди оплакать героического наркома (попутно весело отпраздновав годовщину Революции), и начать собирать подписи под коллективными письмами-обращениями к Партии и Правительству с гневными требованиями примерно наказать фашиствующих белофиннов – как страна вновь понесла тягчайшую потерю. На сей раз смерть вырвала из тесных рядов ВКП (б) самого наркомвнудел товарища Ежова! Он вместе с рядом других ответственных товарищей из центрального аппарата НКВД как раз инспектировал Дальневосточный особый округ: десятого ноября Николай Иванович досрочно завершил проверку и незамедлительно вылетел в Москву. Но увы, не долетел: новейший советский транспортно-пассажирский самолет Ли-4 (в девичестве американский «Douglas DC-4») потерпел крушение над озером Байкал, врезавшись в его застывшую гладь с такой силой, что сходу пробил тонкий ледяной панцырь и ушел в глубину – осиротив весь народный комиссариат внутренних дел в целом, и три его отдела в частности. Конечно же, известие о новой трагедии шокировало весь Советский Союз, погрузив страну в новый трехдневный траур… Причем особенно силен он был на новых Курганском моторном и Красноярском авиационном заводах, купленных «под ключ» у американцев вместе с лицензией на их средний и дальнемагистральный транспортники Douglas DC-3 и DC-4. Настолько, что администрация обеих предприятий и ряд инженерно-технических сотрудников даже заранее собрали тревожные чемоданчики и обновили запасы сухарей. Конечно, далеко не все искренне горевали о гибели железного наркома, а некоторые скрытые враги так и вовсе сильно обрадовались и воодушевились – но НКВД сплотил ряды, и бдил как никогда! Так что начавшие было распространяться повсеместно шутки про то, что Ежова утянула на дно озера его наконец-то проснувшаяся совесть и его же знаменитые «стальные ежовые рукавицы», поехали на лесоповалы вместе с шутниками. К тому же, дело отчетливо шло к войне с финнами, и в газетах вскоре начали вовсю раскрывать людоедскую сущность буржуазного правительства президента Рютти: для начала припомнили Выборгскую резню[5] и зверские убийства финских большевиков и просто русских жителей Финляндии. Потом изгнание с попутным ограблением всех выживших русских переселенцев, недружественную политику всех последних лет, нападения на советских пограничников… После такой подготовки никто не удивился, когда двадцатого ноября СССР объявил о своем выходе из Пакта о ненападении с Финской Республикой. Впрочем, составы с укутанной брезентом военной техникой, которые понемногу потянулись в сторону Ленинграда, говорили о происходящем лучше любых печатных изданий – и разумеется, простые граждане страны Советов тоже не остались в стороне от происходящего. Одни заводские коллективы в знак поддержки доблестных бойцов и краскомов РККА брали на себя обязательства ударной работой крепить единство армии и тыла; другие клялись досрочно завершить строительство и запустить важный промышленный объект. Добыть сверх плана десятки тонн угля или руды… Выплавить больше стали… Собрать для непобедимой и легендарной деньги на «именной» танк или самолет… Одним словом, народ в меру сил и воображения выражал свою полную, и по большей части – абсолютно искренюю поддержку планам Партии и Правительства.

Не миновал этот почин и минского детского дома номер четыре, в котором младшеклассники-октябрята приняли на себя обязательство закончить учебный год совсем-совсем без троек и сдать начальную ступень БГТО[6], а пионеры из средних классов все как один торжественно поклялись сдать нормы ГТО первой ступени. Что же касается парней и девушек возрастом от четырнадцати лет, то они дружно отправились записываться в ОСОАВИАХИМ и штурмовать спортивные высоты ГТО второй ступени. Неизвестно, до чего бы додумался комсомольский актив, но первого декабря в детдом привезли сразу три ящика с новенькими швейными машинками «Подольск», четыре коробки черных и белых ниток, и джутовый мешок насыпанной вперемешку различной одежной фурнитуры. Пока все это нежданное богатство распаковывали, пересчитывали и устанавливали в кабинете труда и домоводства для девочек, с железнодорожной станции «Минск-Грузовой» привезли полтора десятка рулонов разноцветного ситца и сатина. И – пять больших десятикилограммовых катушек разноцветной шерстяной пряжи, с выжженным на торцах бобин-переростков «тавром» Троицкой камвольной фабрики. Все! Даже начавшаяся второго декабря война с Финляндией, которую новый глава НКИД товарищ Молотов в открытую назвал восстановлением исторической справедливости, не отвлекла сирот женского пола от построения стратегических планов по освоению свалившегося на них богатства. То есть, конечно же, на приют: тем более что его администрация быстро довела до воспитанниц, что каждая из них вскоре может рассчитывать и на хороший отрез ткани для построения выпускного платья! Тем, кто просто заканчивал в следующем году школу-семилетку, поскромнее и только из цветастого ситца; а вот девушки, покидающие детский дом и уходящие во взрослую жизнь, при желании могли сшить для себя вполне достойный гардероб. Что же касается освоения запасов пряжи, то любой воспитанник мог смело попросить ее себе на кофту или свитер с высоким воротником: всего-то и делов, что научиться самостоятельно вязать на спицах, и сдать несложный экзамен по этому делу – ну или как-то договорится с теми девочками, кто это уже умел. Огонька в развернувшиеся подростковые «интриги» подбавило и появление в швейном кабинете большого альбома с рисунками модной подростковой одежды, а та же трех десятков пронумерованных и «приписанных» к конкретным рисункам комплектов профессиональных лекал из тонких лакированных фанерок. На альбоме стояло внушительное клеймо «Ярославской швейно-скобяной Артели», все комплекты были отмечены маленькими штампами «Потребкооперация СССР» – и после знакомства с красочными изображениями брутально одетых парней и воздушных красоток, довольно многие сироты вдруг ощутили непреодолимую тягу к красивой и модной одежде. Чтобы сбавить накал обсуждений и нездоровые волнения, товарищ Липницкая Г.И. даже пошла на суровые меры, объявив о начале досрочной подготовки к празднованию нового, тысяча девятьсот сорокового года! В переводе с казенно-педагогического на повседневно-русский, все свободные руки рекрутировались на поистине Великую Генеральную Уборку: и если в армии подобные парково-хозяйственные мероприятия редко занимали больше одного-двух дней, то в минском детдоме номер четыре они растянулись на полноценную неделю. Причем припахали весь списочный состав: и даже убедительная победа на областных соревнованиях по стрельбе не помогла новоявленной кандидатке в мастера спорта Александре Морозовой избежать трудовой повинности, и лично-персональной «делянки» в виде наведения порядка и мытья пола в Малом спортзале… Который до нее уже два раза кто-то основательно помыл. Но нет предела совершенству: так что она не удивлялась, не обижалась и тем более не сачковала, размеренно орудуя большой деревянной шваброй и мурлыкая что-то неразборчивое, но очень мелодичное – заодно старательно «не замечая» наблюдающего за ней от входа парня лет этак семнадцати.

– Привет!

Наконец-то «заметив» наблюдателя, она ответно кивнула ему головой. Затем стянула со швабры кусок старой ветоши и присела перед ведром, принявшись прополаскивать ее в едва-едва теплой воде с разведенной в ней парой стружек хозяйственного мыла.

– Тебя же Сашка… Саша зовут?

На что-то решившись, коренастый парень все же зашел в спортзал, дисциплинированно пошаркав обувью по расстеленной перед дверью тряпке.

– А меня Слава. Говорят, ты рисуешь хорошо?!

Удивленно изогнув левую бровку, блондиночка утвердительно кивнула и принялась выжимать ветошь перед тем, как вернуть ее обратно на рабочий инструмент.

– Это. Тут такое дело…

Помявшись, выпускник следующего года бухнул как есть:

– Можешь нарисовать портрет одной девчонки? У нее скоро день рождения, я подумал… Ну, в общем, было бы здоровое подарить ей такое.

Продолжая, а вернее уже практически завершая свой трудовой подвиг, тринадцатилетняя рисовальщица на диво дружелюбно уточнила:

– Она из нашего детдома, или ты с ней вместе учишься в ФЗУ?

– А откуда ты… Ну да, вместе. Только я на станочника широкого профиля, а она на крановщицу.

– Значит, тебе ее надо будет показать.

– Да запросто!

– Хм?.. Могу нарисовать цветными карандашами, простым карандашом, акварелью, пастелью или синими чернилами.

Обалдев от того перечисленных вариантов, потенциальный заказчик осторожно согласился:

– Ага.

– Понятно. Что взамен?

Вот тут уже практически состоявшийся пролетарий почувствовал себя увереннее:

– А чё-те надо?

– А что у тебя есть?

Задумавшись, будущий слесарь-станочник звучно поскреб коротко стриженный затылок: денежный вопрос он поднимать не желал, потому как ему еще предстояло вести именинницу в кино, и хотелось показать свою финансовую состоятельность… В пределах того, что удалось отложить-накопить со стипендий и подработок.

– Ну, я же не знаю, что тебе надо?..

– Сходи-ка пока вылей грязную воду – а я подумаю.

Хмыкнув, парень безропотно подхватил ведро и поволок его в туалет, а когда вернулся, ему огласили ценник:

– Для занятий гимнастикой мне нужны две…

Задумчиво покрутив кистью в воздухе, художница поглядела на рукоять швабры.

– Небольших одинаковых стержня из металла. Длина тридцать сантиметров, вес каждой – полтора-два килограмма, диаметр примерно такой же, как у этой ручки. Как принесешь, так и будет тебе портрет цветными карандашами. Красивый.

Вслед за ней поглядев на деревяшку и прикинув что-то в голове, парень солидно согласился:

– Можно. А ты его долго рисовать будешь?

– Один-два вечера. Ах да, про нашу договоренность в детдоме – никому.

– Пф, да я могила!

Уловив приближение новых «посетителей», юная блондиночка мимолетно улыбнулась, подшагнула ближе и чуть понизила голос:

– Вместо кино, своди ее лучше на ледовый каток. Вместе покатаетесь, попросишь ее поучить тебя держаться на коньках…

– Дак я же умею!?

– А ты сделай вид, что не умеешь. И падай так, чтобы она мягко валилась на тебя сверху.

Задумавшись над новой для себя концепцией ухаживаний, начинающий Казанова не заметил появления сразу трех пионерских вожаков: председатель Совета дружины детдома и командиры первого-второго отрядов наподобие трех богатырей с картины Васнецова делали обход подвластных территорий. Странно, но увиденный ими спокойный разговор почему-то сходу не понравилось всей троице – а конкретно Тупиков даже ревниво насупился:

– Морозова! Ты закончила? Там тебя Татьяна Васильевна ищет!..

Мельком оглянувшись на пионерский актив, студент ФЗУ невольно усугубил сцену: подхватив в руку ведро и забрав у блондиночки швабру, он добродушно пообещал:

– Закину завхозу, мне все равно мимо него идти.

Благодарно улыбнувшись (что не осталось незамеченным), юная поломойка закрыла спортзал на ключ и пройдя сквозь расступившихся «богатырей» отправилась на поиски Белевской – отчего-то время от времени незаметно улыбаясь.

«Я уже и забыла, как все это весело и… Хм, ярко»

Глава 5

Тук-тук-тук-тук…

В полуподвальном помещении, на диво светлом и уютном, над стойкой-«лапой» обувщика склонилась юная мастерица: подцепив-натянув кожаный верх будущих ботинок затяжными клещами, она ловко закрепляла его на деревянной колодке небольшими обувными гвоздиками.

Тук-тук!

Пахло клеем, кожей, немного металлом и свежим деревом: на одной из множества полок, под которыми кое-где не было видно даже стен, тихонечко бубнил маленький репродуктор, повествующий узнаваемым голосом Левитана об очередных успехах Непобедимой и Легендарной. Коя почти весь январь методично взламывала пресловутую «линию Маннергейма» гаубицами Б-4, которые армейские шутники уже успели окрестить «карельскими скульпторами» – за их потрясающие возможности в изменении любого ландшафтного дизайна. Кроме давно известной 203-мм гаубицы-пушки на финнах обкатывали и новейшую военную технику в виде самоходных артиллерийских установок СУ-76 и СУ-122 – бойцы РККА уже успели ласково окрестить их «Сучками» и искренне полюбить за оперативность огневой поддержки. Еще мельком и очень невнятно упоминались испытания каких-то новых тяжелых танков, модернизированных в зенитные установки «БТ»-эшек, и легких колесных бронированных транспортеров и автомобилей – но в целом, упор все же был на могущество советской артиллерии и лихие действия сталинских соколов, день и ночь вываливающих фугасные и зажигательные авиабомбы на головы белофиннов.

Тук-тук-тук-тук…

Закончив с колодкой на левую ногу, тринадцатилетняя ученица-практикантка отправила ее сохнуть на небольшой стеллаж, стоящий неподалеку от новенькой печки-«булерьянки» – в топку которой мимоходом подкинула парочку небольших чурбачков. Установив на стойку правую колодку с подготовленным к затяжке верхом, открыла банку с клеем и подхватила щеточку, не обращая внимания на звук открывающегося дверного замка. Вернее, замков: хозяин сапожной мастерской установил их на крепкую дверь два, причем – собственного изготовления, ибо фабричные считал чем-то вроде ненадежных оконных защелок. На десяток секунд из-за брезентовой занавески, отделяющей «прихожую» от основного помещения, потянуло стылым морозцем первой февральской субботы, затем там тяжеловесно потопали, сбивая с сапог комки налипшего снега… И наконец, в теплую мастерскую шагнул крепкий мужчина, разменявший пятый десяток лет: чуть прихрамывая и опираясь на резную палку-клюку, Ефим Акимович прямо на ходу небрежно кинул матерчатую суму с капельками растаявших тут и там снежинок на заправленный лежак, и грузно осел на свое законное место возле обувного верстака.

Тук-тук-тук!

Понаблюдав пару минут время за работой усердной ученицы, сапожник (и много кто еще) вновь поднялся, и для начала сдвинул в сторону плотные шторки на двух оконцах – сквозь основательно заиндевелые стекла которых в мастерскую тут же хлынул рассеянный свет зимнего солнца. Сходив до оцинкованного бачка с водой, вернулся и поставил на примус увесистый трехлитровый чайник с закопченым днищем; пару раз качнул ручкой насоса, нагнетая давление – и сломал две спички подряд, разжигая огонь.

– Да чтоб тебя!

Дотянувшись до другого коробка, Ефим наконец-то «включил» горелку вроде бы еще не старого «Рекорд-1» – отразившего трепыхание язычка пламени сразу в несколько сторон своими добротно надраенными латунными боками.

Тук-тук-тук…

Нависнув над старательной беляночкой, он придирчиво оглядел почти завершенную работу и проворчал:

– Задник чутка перетянула. Ослабь.

Не споря и не переспрашивая, девица тут же начала вытягивать только-только заколоченные гвоздики обратно, осторожно отдирая-ослабляя посаженную на клей кожу. Что же касается ее наставника, то он вместе с сумкой устроился за небольшим столиком в глубине мастерской: первой на столешницу с легким шлепком упала толстая половинка батона вареной колбасы, затем о недавно скобленое дерево стукнуло донце бутылки водки. Пшеничная булка, мятый бумажный кулек в подозрительных масляных пятнах, три пачки чая и пяток банок рыбных консерв… Впрочем, стратегические запасы чайного листа, «Сига в томатном соусе» и «Трески копченой в масле» тут же отправились на «продуктовую» полку.

– Чай с колбасой будешь, или с пончиками?

Несмотря на откровенно хмурый вид, разговаривал и вел себя мужчина с юной девочкой вполне дружелюбно – так, словно она была его… Хм, ну, положим, очень дальней родственницей.

– С пончиками и колбасой.

Вот и сейчас, одобрительно хмыкнув, хозяин мастерской без лишних слов вытянул из-за голенища сапога хищного вида нож, которым очень ловко напластал «Докторскую». Как раз и чайник начал подавать признаки жизни…

Тук-тук-тук-тук!

Пока ученица заканчивала с «домашним заданием», наставник освободил примус от чайника, вновь сходил до бачка с водой – и с недовольным лицом поставил на огонь небольшую кастрюльку, в которой обычно варил для себя различные супчики. Правда, сегодня в глубине емкости бултыхался не кусок мяса или мозговая кость, а поблескивал нержавеющей сталью прямоугольный бокс-стерилизатор с набором для инъекций – которые, если честно говорить, Ефим Акимович откровенно не любил. Меж тем, одно из окон заслонила чья-то тень, и не успел сапожник приоткрыть большую форточку, как в нее деликатно постучались.

– Ну?

В дверцу заглянул явный интеллигент, молча поставивший на небольшой наружный прилавок побитые жизнью боты. Оглядев их и слегка надавив на отставшие от носков подметки, мастер без особого интереса осмотрел открывшийся перед ним фронт работ.

– Тридцать за оба, десятку вперед.

Явно обрадовавшись, клиент тут же согласно кивнул:

– А когда ботики можно будет забирать?

– Завтра вечером.

Все формальности с оформлением заказа свелись к передаче двух пятирублевых купюр и едва заметному кивку, после чего Ефим закрыл приемное окошко: кашлянув и запахнув безрукавку-душегрейку из овчины, он покосился на кастрюльку и едва заметно поморщился. Пакость игольчатая… К его сожалению, сразу вернуться за стол не получилось: клиенты как с цепи сорвались, выстроившись снаружи в небольшую очередь. Год назад в стране появились литые резиновые подошвы для сапогов и ботинок – и если Казанский завод резинотехнических изделий одинаково хорошо делал и автомобильные шины, и обувные «полукалоши протектированные», то вот партии такого же товара от Нефтекамского химкомбината нет-нет да и выходили с брачком. Воду обе подошвы держали одинаково хорошо, но вот холод презирали только «казанки» – натуральные гражданские шины. «Нефтекамки» же при морозце ниже десяти градусов шли трещинами и переламывались пополам, обеспечивая всех обувных мастеров Страны Советов дополнительной работой… Пока сапожник разбирался со всеми страждущими его услуг, кастрюлька с боксом-стерилизатором сменилась на небольшой медный котелок, покрытый изнутри серебром. Не пустым, конечно: прямо при нем Александра начала наполнять его какой-то подозрительной густой бурдой, которую до этого целый месяц настаивала в темноте и прохладе одного из платяных шкафов мастерской.

– Это что, пить?!?

– Нет.

Разом успокоившись (прям от сердца отлегло!) Ефим Акимович наконец-то вернулся к терпеливо дожидающейся его колбасе и хлебу, в два движения сооружив себе шикарный закусон… То есть, бутерброд. С хрустом вскрыв бутылку, щедро плеснул водки в граненую стограммовую стопку и без промедления опрокинул ее в рот.

– Х-ху!

Сдвинув в сторону бутылку, он было примерился зубами к вкусной колбасной мякоти, но внезапно замер и с сомнением уточнил:

– Мне есть-то можно?

Кивнув, беляночка с уже помытыми руками подсела к столу, налила в подставленные стаканы чая и без лишних слов зашуршала кульком. Пончики еще были теплые, а вот сахарная пудра уже успела впитаться в их золотисто-коричневую корочку – но хуже они от этого не стали… Пока она лакомилась угощением, вышедший на покой «медвежатник» неторопливо вкушал нежную колбасную мякоть, и время от времени поглядывал на белокурого ангелочка в мешковатой форменке-юнгштурмовке[7] ОСОАВИАХИМА. Вернее, на ее значки, поблескивающие чуть выше сердца: алый пионерский, тусклый бронзовый «БГТО», строгий серебряный «ГТО» первой степени, и цветной эмалированный «ГТО» второй. Чуть ниже висели «Юный снайпер» и «Юный ворошиловский стрелок» – подразумевающие, что милый нежнокожий ангелочек не просто умеет стрелять, но делает это быстро и исключительно метко. Не выдержав, полувопросительно заметил:

– Мне в голопузом детстве бабка-покойница про вас рассказывала байки – что мол, все ведьмы как один черны волосом и зелены глазами…

Расправляясь с последним сладким пончиком, его гостья выразительно изогнула соболиную бровку и с чего-то развеселилась:

– Про нас? Ты решил, что я ведьма?

Покосившись на поллитровку «Водки особой», мужчина осторожно уточнил:

– А что, нет?

– Тц… Ефим Акимович, вот вроде уже взрослый мальчик, а все еще в сказки веришь.

Промычав что-то глубокомысленное, он предпочел основательно хлебнуть чайку.

– На Руси были ведуньи-травницы, были потворницы и женщины-волхвы, но вот ведьм… Не прижилась у нас как-то эта иноземщина – их все больше в Европе топили и сжигали.

Кивнув, аристократ преступного мира ненадолго задумался, отстраненно наблюдая за тем, как Александра убавила огонь примуса и высыпала в котелок бутылек чего-то мелкого и сыпучего, начав плавно размешивать образовавшуюся вязкую смесь. В себя же пришел, когда девочка принесла к столику бокс-стерилизатор и три картонные упаковки, хранящие внутри себя хрупкое стекло тонкостенных ампул. Наблюдая за сборкой шприца, он с неподдельным интересом уточнил:

– Гм-кхм. А какая разница между ведуньей, и всеми этими… Остальными, про которых ты говорила?

– Ведунья, это как выпускница ФЗУ: знает, как приготовить набор простейших отваров и мазей из трав, грибов и кореньев, и базовые медицинские практики. Потворница уже считай пару техникумов закончила, медицинский и хозяйственный. Ну а волхва не только сразу в нескольких институтах отучилась и прикладной психологией владеет как дышит – но и в партшколе хорошо за партой посидела. Медицина, управление, география, экономика, религиозная доктрина, политика…

– О как?!? И тут, значит, учиться надо, чтобы в большие начальники выйти?

С тихим хрустом сломав носики трех разных ампул, беляночка сунула кончик никелированной иглы в первую и потянула на себя поршенек шприца.

– Учиться никогда не поздно, и никому не вредно… Ложись.

Вновь покосившись на водку, Ефим встал, и для начала подкинул в «булерьянку» пяток тонких полешков. Затем, на ходу расстегивая рубашку и ремешок штанов, направился к лежаку – пока не ведьма заканчивала набирать какой-то непонятный лекарственный «коктейль» из последней ампулы. Плеснув на клочок чистой белой тряпицы водки, юная «всадница» подсела к заранее покряхтывающему больному, прикрыла глаза – и в таком виде начала делать инъекции. С загривка начиная, и понемногу спускаясь вдоль позвоночника: одной «заправки» шприца для этого конечно не хватило – так что когда игла в последний раз мягко вошла в волосатую мужскую задницу возле копчика, ее владелец лишь гулко вздохнул, радуясь окончанию не самой приятной процедуры.

– Десять минут не двигаться.

Разобрав полезный инструмент и уложив его обратно в бокс, Александра в какой уже раз потратила воду умывальника ради чистоты своих рук. Убрала съестное на полку, расстелила газетку недельной давности, сходила к полкам, закрытым брезентовыми занавесочками, вернувшись с громоздким замком и кожаным сверточком – который, когда его развернули, оказался «ученическим» набором отмычек. Поглядев сначала на произведение слесарного искусства, а затем на чертову дюжину штырьков с фигурными головками, она вытянула сначала один, и с некоторым сомнением добавила к нему второй – и через минуту уже увлеченно орудовала ими в замочной скважине. Минут через пять, не выдержав, подал голос внимательно наблюдающий за ней со своего лежака наставник:

– Гребешком ты до ночи ковыряться будешь! Возьми двойной зубчик и «клюшку».

Послушно сменив инструментарий, советская пионерка продолжила осваивать нелегкую, но на диво увлекательную науку взлома механических запирающих устройств.

Щелк!

– Во, сразу дело пошло. У меня как-то один шведский «медведь» был, дореволюционный – я его несколько часов «уговаривал», пока не догадался крючок поменять на средний уголок…

Щелк!

– А что, ты не можешь там… Как-то там дунуть-плюнуть, и чтобы само открылось?

Щелк!

Вернув в узкие кармашки отмычки, девица согласно кивнула:

– Как-то могу, но это долго – да и следы будут уж очень характерными. Проще, быстрее и безопаснее традиционными методами.

Удивившись, опытный «медвежатник» начал прикидывать-перебирать способы взлома, оставляющие необычные следы – но в голову ничего подходящего не приходило. Автогеном для этих дел люди уже давненько пользуются, динамитом начали открывать заветные дверки и того раньше…

– Что за следы?

Ставя в изголовье ложа остывший котелочек, густая бурда внутри которого после варки стала еще гуще и темнее, Александра подхватила новенькую деревянную лопаточку для клея, зачерпнула мазь и подсела, уперевшись бедром в мужские ребра.

– Например, от жидкого азота – любая сталь становится очень хрупкой, если ее как следует им обработать.

Профессиональный интерес заставил Ефима основательно расспросить ученицу об столь новаторском способе работы со стальными хранилищами чужих денег – заодно и процесс нанесения на его хребет терпимо-горячей мази прошел быстрее обычного. Накрыв оставшийся в котелочке состав крышкой, и почистив лопаточку (которую намеревались впоследствии использовать по назначению), фиолетовоглазая целительница сходила за парочкой новых замков – и следующие сорок минут с большим удовольствием практиковалась. Что же касается наставника талантливой молодежи, то он растекся по лежаку и слегка придремал – как есть, с наполовину голой задницей и полностью голой спиной, на которой понемногу светлела и как бы «стекленела» широкая полоса густой мази.

Дум-дум-дух!

Дернувшись от громкого стука и финального пинка во входную дверь, сонный Ефим едва не свалился на грязные доски пола: пару секунд очумело моргал, затем разом собрался и превратился из простого сапожника в кого-то поопасней. Подхватил душегрейку, кинул взгляд на спокойно сидящую за столиком девицу…

– Он меня не увидит.

– Точно?!

Кивнув, беляночка заменила одну отмычку на другую, и продолжила осваивать тонкости новой профессии – а наливающийся недовольством сапожник отправился открывать.

– Фима, е-маё! Сколько Лен, сколько Зин тебя не видел!..

Зашедший в мастерскую мужичок пропитого вида быстро скользнул по ней глазами и слегка удивленно заметил:

– В прошлые разы твоя кондейка вроде побольше была… На ухо давил, что ли?

Кивнув незванному гостю на трехногий табурет, хозяин почесал небритую щеку с отпечатком рубчика от подушки, и очень достоверно зевнул:

– Не три по сухому, Нос. С чем пожаловал?

Шмыгнув шнобелем выдающихся размеров, не раз ломанным и вследствии того откровенно кривым, гость пошарил в карманах старенького полушубка и достал коробку папирос и спички.

– Знакомым скокарям[8] прямо на рынке пришлось слонов[9] скинуть, теперь совсем без ничего гуляют. А у тебя же инструмент знатный, то все знают – вот люди и попросили войти в положение…

Подумав и опять почесав скулу, сапожник с некоторым трудом нагнулся и выволок из-под лежака небольшой ящик. Покопавшись среди обрезков овчины, достал небольшой тряпичный сверток – и замер, наблюдая, как его знакомец Нос пытается прикурить папиросину от пальца. Нет, судя по характерным движениям, тот был свято уверен, что у него в руках спичечный коробок, но ведь – не было?!? Покосившись на беляночку, которая уделяла лежащему перед ней замку все свое внимание, Ефим Акимович развернул основательно испачканную в веретенном масле старую портянку, показав покупателю пару связок-наборов простеньких (для самого медвежатника) отмычек.

– Да что б тебя!

Убрав отсутствующий коробок в карман, гость оглядел товар, поскреб морщинистую щею и обратным движением вытянул из внутреннего кармана растрепанную пачечку купюр.

– Тут с горочкой, Фима.

Молча приняв деньги, хозяин оторвал кусок портянки, небрежно замотал в нее отмычки и протянул их покупателю – который как раз уперся глазами в стоящий неподалеку бокс-стерилизатор:

– Марафетом промышляешь?

– Ага, тоскую по курортам Воркуты.

Прочитав забубенную надпись на верхней упаковке ампул, в которой нигде не содержалось даже крохотного намека на морфин, уголовник поскучнел и понятливо кивнул – в ледяном аду Воркутлага[10] и Дальстроя[11] многие авторитетные сидельцы теряли не только здоровье, но и саму жизнь.

– Пора мне…

Проводив гостя, вернувшийся обратно Ефим Акимович заметил оставшуюся ему на память от Носа початую коробку папирос и коробушку спичек – и задумчиво хмыкнул. Меж тем, ученица тоже принялась собираться: встала, гибко потянулась, и убирая замки со своим набором «слоников»-отмычек, негромко заметила:

– Прямо как в зоопарке побывала – поглядела на поведение мелкого уголовника в естественной среде.

Дернув плечами из-за стянувшей кожу полосы мази на хребте, мужчина буркнул:

– Не такой уж и мелкий. Хотя Нос всегда таким был.

Надев тонкое светло-серое пальтишко из перекрашеного шинельного сукна, беляночка стянула с себя косынку – из-под которой на спину тут же упала толстая коса молочно-белых волос. Пристроив на голову синий беретик, она перевесила с гвоздя на плечо лямку ученической сумки.

– Перед сном все суставы намазать мазью, и выпить настойки.

Поймав себя на том, что с улыбкой кивает, Ефим Акимович тут же вновь нахмурился и привычно проворчал, блюдя свою независимость:

– Чапай уже…

Закрыв дверь на мощный засов (который снаружи только тараном выносить), Ефим вернулся к столику и бутылке водки. Налил, употребил, опять налил – и подтягивая к себе остатки колбасной нарезки, пробормотал:

– В зоопарке побывала, ишь ты. А я в этом зверинце уже какой год живу!

В каждом казенном учреждении есть кабинеты или просто места, которые работники предпочитают избегать, ну а если это невозможно, то хотя бы не заглядывать без действительно веской необходимости – и в минском детском доме номер четыре этими местами были приемная директора с сидящей там строгой секретаршей, и медицинский кабинет. Последний пользовался недоброй славой из-за кое-каких обязательных процедур, вроде еженедельного приема полной столовой ложки рыбьего жира (бе-е, какая гадость!), применения жгучей зеленки для обработки ранок на содранных до мяса коленках и локтях, ну и конечно главный ужастик всех детей – больнючие уколы!.. В общем, медсестру боялись и уважали лишь самую малость меньше, чем зубного врача в поликлинике: там вообще был беспросветный страх и натуральные ночные кошмары, потому как обезболивающее стоматологи кололи только самым меленьким пациентам, и зубы сверлили так страшно, что… Брр!!!

Неудивительно, что выстроившаяся первого марта тысяча девятьсот сорокового года возле медкабинета очередь из школьниц седьмых классов была за редкими исключениями тиха и чуточку бледна: несмотря на то, что грядущий медосмотр был плановым, они все равно немного нервничали и «предвкушали». Может, если бы все процедуры делала знакомая с детства медсестра, они бы были поспокойнее, но конкретно в этот день ради них из районной поликлиники прибыл небольшой «десант» полноправных врачей – которые (по опыту прошлых мероприятий) устраивали своеобразный конвейер, не особо заморачиваясь удобством оного для детдомовцев. Ну, то есть, для взрослого-то это было бы вполне нормально – но для юных девиц нежного возраста, совмещать осмотр у гинеколога с опросом-обследованием у терапевта, хирурга и лора было делом довольно… Непривычным, да.

– Следующие!

Открывшаяся дверь выпустила пару облегченно вздыхающих и поправляющих платья семиклассниц – и медленно закрылась за новыми «жертвами». Меж тем, в очереди подошло пополнение в виде двух хорошеньких и на диво «монохромных» девочек: присев на подоконник, смуглая жгучая брюнеточка продолжила на что-то жаловаться очень светленькой блондиночке – которая несколько раз понимающе кивнула, и в один момент даже сочувствующе улыбнулась. Остальные сиротки лишь неслышно вздыхали, слушая темпераментную и совершенно непонятную трескотню Машки Испанки… То есть Марии-Соледад Родригез, которой гораздо спокойнее отвечала известная молчунья Морозова – причем на родном для юной каталонки языке, отчего русские девчонки могли только гадать, что именно прямо при них обсуждают две ровесницы.

Бум!

Через резко распахнувшуюся дверь в коридор буквально вывалилась рослая четырнадцатилетняя школьница с густым румянцем на лице; следом за ней торопливо покинула кабинет вторая девица с пунцовыми щечками.

– Так, следующие! Не задерживаем, проходим быстрее!..

Понемногу очередь сокращалась (хотя любительниц испанского языка подперли с тыла еще три девочки) и через каких-то полчаса смуглянка и белянка зашли в царство страшных медиков – где их тут же обязали раздеться до трусов, и быстренько распределили по специалистам. Конкретно Александру поставили к стенке… Пардон, к большой линейке, распорядились держать голову ровно и не ерзать, после чего терапевт на мгновение прищурилась и сообщила делающей записи в карточках медсестре:

– Метр шестьдесят три! Так, теперь на весы.

Постояв на зыбкой металлической платформе, Саша узнала, что ее тушка весит целых сорок девять килограмм двести грамм – но последнее неточно, потому сей измерительный инструмент уже был весьма заслуженного возраста, и иногда откровенно капризничал. В отличие от обычного портновского метра, с точностью до полусантиметра замерившего объем ее бедер, талии и груди.

– Садись и положи ногу на ногу: я сейчас буду молоточком…

К тому времени, когда из-за чисто символической ширмы вышла розовая от смущения испаночка, терапевт как раз заканчивала греть кругляш стетоскопа о девичью спинку – в очередной раз сообщив для медсестры, что все в норме. Заминка случилась во время довольно неприятного осмотра у гинекологини: в один момент женщина в белом халате с завязками на спине как-то резко посуровела, налилась праведным гневом и явно формально поинтересовалась:

– Каким-нибудь видом спорта занимаешься?

Вместо подозреваемой в жутком разврате тринадцатилетней детдомовки ответила усталая медсестра из-за стола:

– Художественной гимнастикой, почти три года.

И о чудо! Александру из падших женщин разом вернули в категорию хороших и целомудренных советских девочек. Продиктовав медицинской сестре целую фразу на латыни, гинекологиня жестом предложила освободить кушетку, отошла к раковине и подхватила обмылок: каково же было ее удивление, когда недовольная чем-то тринадцатилетняя сопля певуче сказала ей что-то на безупречно-чистом языке древних римлян. Не дожидаясь, пока дипломированные специалисты отойдут от удивления (а девочки наденут платья), хозяйка кабинета решительно придвинула к себе три последних медкарты и возвысила голос:

– Следующие!

В результате, половину пути до общей спальни Мария-Соледад молчала, и лишь возле лестницы на второй этаж осторожно, и как бы в воздух пожаловалась:

– Словно каких-то телок в коровнике осмотрели-общупали…

Все еще недовольная Александра «успокоила» каталоночку:

– Радуйся, что бычка на случку не привели.

Растерянно сморгнув, Родригез зашла в детдомовский «дортуар» и только там от всей души расхохоталась – обратив на себя недоуменное внимание остальных девиц спальни номер три, которые после недавнего осмотра веселым настроением отнюдь не блистали. Тем не менее, полненькая татарочка Гульнара, привстав со своего койко-места, показала на новенький (и чем-то плотно набитый) рюкзак, который кто-то прислонил к тумбочке Саши – и нейтральным тоном известила:

– Татьяна Васильевна принесла.

– Спасибо.

Без спроса подсев к блондиночке (что позволялось только ей), Мария поглядела, как та натягивает на себя рейтузы – и вполголоса поинтересовалась тем, что терзало ее последние пять минут:

– Са-аш, а что ты сказала врачу, что она так… Эм, вылупилась?

Соседки по спальне тут же навострили ушки.

– Что ощущаю себя так, словно на осмотре у ветеринара побывала.

Замерев и моментально припомнив свои недавние слова, испаночка вновь прыснула смехом – а следом за ней захихикали и остальные жертвы врачебного «конвейера». Меж тем, закончив утепляться, Александра подтянула поближе странный рюкзак, и чуть повозившись с застежкой, откинула клапан – сразу же увидев почтовый конверт с каким-то посланием. Хмыкнула, чуть тряхнула головой, отбрасывая с лица непослушный локон, и зачем-то начала освобождать нижнее отделение прикроватной тумбочки. Совсем было настроившаяся немного поскучать русская каталонка тут же начала читать названия появляющихся книжек: самой первой ее добычей стал толстенный том «Справочник технолога», на корешке которого более мелкими буквами было оттиснуто уточняющее «Обработка металлов резанием». После него на столик шлепнулась «Теория обработки металлов давлением, том первый», с заметно потрепанными страничками. Пяток школьных учебников за восьмой класс Родригез просто проигнорировала, неподдельно заинтересовавшись «Сборником задач по неорганической химии для учащихся высших учебных заведений». Вернее, ее необычным видом: она мало того что была раза в полтора толще справочника технолога, так еще и обильно уснащена закладками из полосок газетной бумаги, на которых Сашиной рукой нанесли какие-то непонятные значки. Придавившие этот бумажный одуванчик «Процессы и аппараты химических производств» лишь немного уступали толщиной задачнику, но начисто проигрывали «Металловедению и термической обработке металлов, том первый». Две последние книжки легли не совсем удачно, и потворствуя своему интересу, Мария-Соледад оторвала уже довольно округлый зад от тонкого шерстяного одеяла, сделала ровно один шаг и поглядела на корешки одинакового темно-коричневого цвета.

– Фельдшерское дело… Организация работы хирургического отделения поликлиники? Са-аш, а я думала, ты на медсестру учишься?

Уши девиц-соседок едва не начали шевелиться от любопытства – а взгляды уже не скрываясь следили, как Морозова вытягивает из рюкзака… Вытягивает?.. Ну же?

– Уф-ф! Запихал, блин.

Какой-то плотно скатанный сверток ткани. Наиболее зоркие и знающие девочки без труда определили в ней тонкий шевиот[12] черного цвета и даже разглядели край накладного кармана. Неужели новая гимнастерка-юнгштурмовка? Впрочем, для одной лишь гимнастерки сверток был откровенно великоват.

– Одно другому не мешает. Для практики на живых людях я еще маленькая, так что пока расту вширь… Гм. В знаниях.

Оглядев уже вполне себе приятно-округлую в нужных местах беляночку, Мария тихо хихикнула и обратила внимание на новый сверток – вернее, штаны из все того же шевиота, намотанные вокруг двух жестяных коробок. При виде которых, по спальне словно пролетел незримый ветер: хотя сирот в детдоме особо и не баловали, но внешний вид упаковок «сладости от Красного Октября» и «Монпансье» девочки знали прекрасно. Еще одна прямоугольная картонная коробка, обернутая чем-то вроде темной безрукавки, небольшая жестяная банка – и наконец, полотняной мешочек, в котором что-то словно бы пересыпалось и тихо постукивало… Заглянув внутрь, фиолетовоглазая богачка довольно улыбнулась, и не отрывая глаз от узкой горловины, негромко предложила соседкам очень интересную программу досуга:

– Девочки, сходите в столовую, принесите стаканы и кипяток.

Та самая татарочка Гульнара, некогда бывшая близкой подружкой Морозовой, моментально оценила грядущие сладкие перспективы – и нащупывая ступнями обувку, деловито-довольно уточнила:

– Может, чаю попросить?

– Можно и чаю… Только у меня тут баночка какао.

– О-о?!?

Еще секунду назад тихая спальня взорвалась движением: большая часть девчонок ухватилась за оба стола для выполнения школьных «домашек», стаскивая их друг к другу – меньшая же отправилась в решительный набег на детдомовский пищеблок. Марии досталась самая почетная и ответственная задача: притащив оба жестяных вместилища вожделенных сладостей на сдвоенный стол, она лично вскрыла и откинула их крышки.

– М-м, как па-ахнет!!!

Листы красивой бумаги, прикрывавшие сверху конфетно-шоколадную благодать, мигом пошли по рукам, и к возвращению рейдовой группы как-то незаметно исчезли: те же, доставив два чайника и двенадцать граненых стаканчиков (на которые догадались прихватить всего одну ложечку), еле дождались, пока виновница нежданного торжества присоединиться к общему чае… Гм, какаопитию. Взяв по одной конфете, уже почти взрослые девицы с мечтательными улыбками откусывали по крохотному кусочку и медленно жевали, растягивая и буквально размазывая по языкам шоколадное удовольствие. Только на исходе второй конфеты блаженная тишина расцвела сначала тихими шепотками, а потом и откровенным вопросом от Алины – той самой рослой девицы, на щеках которой теперь алел вполне нормальный румянец.

– Саш, а откуда конфеты?

«И нет ли там еще?» не прозвучало, но было понято и одобрено почти всеми сладкоежками.

– Это подарок на мой день рождения от Петра Исааковича, хорошего знакомого Татьяны Васильевны.

Попереглядывавшись, девочки понимающе покивали, и даже похихикали: как зовут объявившегося с полгода назад ухажера их воспитательницы, знали все – и даже успели понемногу вызнать у Белевской очень романтичную историю их дорожного знакомства.

– Так у тебя же в ноябре еще?

– Лучше поздно, чем никогда.

И вновь соседки подтверждающе закивали, после чего Гуля, выразительно покосившись в сторону свертков темного шевиота на кровати, как бы незаинтересованно уточнила:

– А вещи тоже в подарок?

– Тоже.

Уступая негласной мольбе, Александра сходила и наконец-то развернула обновки, оказавшиеся уже вполне известным в четвертом детдоме костюмом «морозовка», лекала которого имелись в швейном кабинете. Более того, уже в достатке было и счастливых обладателей модной одежды, вовсю разгуливающих в ней по Минску – причем не только девушки, но и парни… Гм, этих самых девушек, которые не поленились утрудить ручки ради своих кавалеров. Единственно, те курточки-ветровки и штаны шились пусть из мягкого и качественного, но все же брезента темно-зеленого цвета, а тут был тонкий и ОЧЕНЬ качественный «офицерский» шевиот.

– Я в мае буду выступать на республиканских соревнованиях по пулевой стрельбе, на них будет присутствовать товарищ Пономаренко: поэтому Галина Ивановна и озаботилась моим внешним видом.

Одна из сладкоежек, потянувшись за третьей конфетой, чуточку наивно поинтересовалась:

– А что, это какой-то важный дядька?

Более грамотные и зрелые в политическом отношении воспитанницы детского дома шикнули на нее сразу с трех сторон:

– Первый секретарь Белорусии, дура!

Равнодушная к Всероссийской коммунистической партии вообще, и к главному белорусскому коммунисту в частности, та лишь пожала плечами. От греха подальше Гульнара перевела расспросы в более безопасное русло:

– Саша, а как ты смогла поступить в Медицинский техникум?

Положив перед собой чуть подтаявший грильяж, блондиночка спокойно раскрыла невеликую тайну:

– Год назад прошла в ОСОАВИАХИМ курсы санпомощи, потом попросила инструктора направить меня для дальнейшего обучения в техникум.

Ненадолго позабыв о сладостях, болезненно худенькая пшеничноволосая Анечка недоверчиво уточнила: