Сборник рассказов «Последний рабочий день» бесплатное чтение

Рассказ "Общая картина"

 Я получил приглашение на свою почту. Бумажный конверт с рисунком и маркой. На рисунке был изображен седовласый дедушка, сидящий на скамейке в парке, держащий в руках книгу. Я вспомнил детство, как читал рассказы Рэй Брэдбери, а потом, через увеличительное стекло рассматривал отцовскую коллекцию марок. Если ты, мой дорогой читатель, так же, как и я, давно не имел удовольствия коснуться этого раритетного способа общения между людьми, то рекомендую попробовать. В прошлый раз, моя бывшая жена, похожим почтовым посланием, известила меня, что у нас больше нет шансов на общение, так как она вместе с Владиком, нашим сыном, переезжает в столицу, чтобы жить серьёзной жизнь, а я могу спокойно продолжить своё бестолковое графоманское существование. Эх… (томный вдох)

 Вернусь, пожалуй, к истории. В конверте, полученном мною, лежало приглашение в гости, от известного на весь мир, художника – Жана Льюпье Караванова. Представь, в каком я был шоке, если учесть то, что за его искусством слежу еще с юности. Сначала мне подумалось, что это чья-то шутка, но потом я понял, что шутка – это скорее моя карьера. Присмотревшись, я заметил, что конверт высокого качества. Кремовая бумага, на ощупь очень приятная, по верхней и нижней частях конверта тянется орнамент, называющийся Меандр. Использовался еще в древней Греции. Я успел изучить орнаменты народов мира, когда интересовался мифами после университета. На марке, приклеенной в правом углу, была изображена картина Питера Брейгеля старшего «Падение Икара».  Конверт запечатан с помощью классической восковой печати. На ней красовалось изображение двух сорок. Письмо явно выглядело слишком дорого для шутки. Из содержания я вычитал, что Жан Люпье Караванов просит меня приехать к нему в резиденцию для того, чтобы познакомиться и обсудить совместную работу.

 Ну как тут отказаться?! Это просто магия наяву. Мне представился шанс поговорить с живым гением. Его «Бархатный космос», картина, повествующая об угасании человеческого разума в космосе, заставила меня еще неделю чувствовать опустошение, даже большее, чем при получении письма от бывшей жены. Но, может, я, конечно, преувеличиваю. Людям свойственно превозносить случившееся недавно, над тем, что осталось в прошлом. Гравюра «Битва за солнечные лучи» перевернула моё сознание, дав осмысленное понимание того, что растения и люди неотличимы друг от друга, если смотреть на нас из далёкого-далёкого мира, откуда-то из соседней солнечной системы. Биологически, люди далеки от растений, но философски, и мы, и они, нуждаемся в заботе солнца.

 Его произведения изобразительного искусства рассказывают о гуманистических идеях и ценности жизни людей, зверей, растений, грибов и роботов. Точные философские высказывания, запечатлённые в мгновении.

 Крайние десять лет, Жан Льюпье ведёт жизнь затворника и не появляется на публике. Интервью, естественно не даёт.

 И вот, я, писатель, не имеющий успеха, не купающийся во внимании читателя, да что уж говорить, даже не имеющий изданных книг, только цифровой самиздат, каким-то чудом получаю приглашение посетить дом художника Караванова. Мне всю жизнь не везло с работой и признанием, с любовью, кстати, тоже дела всегда были так себе, неужели, удача повернулась ко мне своим светящимся ликом?

 Два дня спустя, я уже прибыл в маленький городок «Провидение». Население сорок тысяч человек, но туристов, что одуванчиков в конце мая. Каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя любитель живописи, считает своим долгом приехать в Провидение, зайти в местное кафе, которое называется «Сад внеземных наслаждений» и выпить там чашечку кофе с булочкой с яблоком. Потому что так делал и сам Жан Люпье, раньше.

 Вскоре, я добрался до дома Жана Люпье. Он выглядел, как симбиотический союз средневекового дворца и ультрасовременного умного дома. Внутри винтажная мебель, созданная много людских жизней назад. На деревянных стенах висели картины Босха, Караваджо, Веласкеса, Эль Греко и Гойи. И вся эта красота тонула в море Пуаннсетий, Антуриум, Коланхой и Азалий. На небольших стендах и тумбочках повсюду стояли деревья, похожие на бонсаи, но больше, в масштабе три к одному.

 К Жану Люпье меня проводил дворецкий, выглядевший, как человек, но во время нашей пешей прогулки до библиотеки, где у меня должна была состояться беседа с художником, дворецкий обмолвился, что на самом деле он робот. Сей факт вызвало во мне странное чувство, неужели время, когда роботов невозможно отличить от людей уже наступило?! А я и не заметил…

 Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение, вылетала струйка пар. Жан Люпье Караванов оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах его я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева, как бы кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.

 За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом, началось… С вопроса:

– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?

 У меня на этот счёт была теория.

– Знаете, сколько бы я не старался рассказывать своим друзьям детства, невероятные факты о картинах Босха, Гойи и Караванова, мне ни разу ни удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жен и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе, и я начал со всей страстью рассказывать им обо всем, что намедни узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило сесть за письмо. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и начинает писать истории – это вдохновляет. Так мне удалось настроить самого себя, что нет ничего важнее в жизни, чем белый лист и чёрные буквы, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.

– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – очень мягким тоном спросил Жан Люпье.

– Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась домашняя библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить. Но, как-то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги.

– Видишь, их вклад в твоё мироощущение намного больше, чем ты мог себе представить, хотя прекрасно знал об их ролях. Ты играешь в шахматы, Аркадий? – спросил меня Жан Люпье, сделав глоток чая.

– Иногда.

– Вот ты – игрок, а твой дед – это мастер, что выпилил доску, убрал заусенцы, нанёс рисунок и лак. Эта работа заняла у него всю жизнь. А твой отец, придумал особенную форму фигур, выточил их и расставил на доске. И всё это они делали, чтобы ты смог начать игру.

– Когда мне было восемь лет, мы с мамой и отцом жили в небольшом домике на отшибе города. Довольно бедно, но всё же могли себе позволить водить нескольких собак и кота. Мои родители вложили мне в голову мысль о братьях наших меньших, что они являются полноценными членами семьи и имеют равные со мной права в нашей семье. Это конечно было преувеличением с их стороны, но для мальчика восьми лет – это была кристаллизованная истина. Пёс по кличке Валихан спал на моей кровати, прямо у меня в ногах. А размера он был приличного, мощный такой, охотничьей породы. Я его дико любил и считал человеком в теле собаки. У нас на улице было много ребят моего возраста. Одного из них, звали Алёша. Хороший малый, добрый, но любил похулиганить. Через сетчатый забор у него жила соседка, которая завела себе чёрного волосатого двортерьера, у него даже глаз не было толком видно, зато сам он был гигантом. Алёша купил себе под новый год петард и начал этого пса ими пугать. Собаку звали Пират. Помню, как зашёл к Алёше в гости, а он как раз кидает к забору очередную петарду, приводя и без того разъярённого Пирата в бешенство. Этот пёс увидел меня и что-то в его собачьем разуме на мне зациклилось. Он обозлился. С того дня, Пират начал пытаться вырваться из двора и меня покусать. Один раз ему это почти удалось, но я вовремя удрал на велосипеде. И вот, тёплым майским вечером, мы гуляли всей своей компанией. Пират выбежал из двора, пробежал мимо моих друзей и с яростью вцепился мне в ляжку, чуть выше перегиба колена. Было очень больно, торчало мясо. Мой отец был довольно суровым. Его туманное прошлое, разложенным по дому холодным оружием, подсказывало, что он опасный человек. Вскоре отец забрал Пирата и привёл к нам во двор. Он подвесил его на яблоне за шею и мечом отсёк голову. А потом, спросил наблюдающего со стороны меня: «Слышишь, как льётся кровь твоего врага?», – я замолчал, взглянув во внимательные глаза художника. —Вот такую фигуру выточил для меня отец. А я стоял и думал, для кого-то же Пират был человеком, запертым в теле пса. Я смотрел на Валихана и боялся, что кто-нибудь вот так лишит меня моего брата. Только после того, как мне стукнуло двадцать пять, меня осенило, что, если бы не отец, Пират бы точно меня убил. Этот мир принадлежит хищникам, и по-другому не будет.

– У меня к тебе вопрос, Аркадий. Может ли что-то оправдать убийство? – Жан Люпье встал со своего кресла и подошёл к высокому окну в форме арки.

 Я задумался.

– Для такого вопроса необходим контекст, – ответил я.

– Тогда слушай. Последние десять лет я пропал из медийного пространства с одной целью – создать кое-что важное. Как думаешь, что для этого нужно? – художник вернулся в своё кресло и посмотрел мне в глаза.

– Здесь не я гений, – сказал я, натягивая простодушную улыбку.

– Не спеши… – он сделал знак указательным пальцем. – Я читал твои романы «Незнакомец в зеркале» и «Парализованная доброта». Мне они очень по душе. Поэтому, я тебе всё расскажу. У меня обнаружена Харрея Гентингнтона – это редкое генетическое заболевание, которое разрушает мозг. Сначала тело перестаёт слушаться, потом и разум. Но меня этот момент не страшит. Я хочу довести до конца свою последнюю картину. Высказаться в последний раз, – Жан Люпье по-отечески улыбнулся. – Я давно перестал общаться с людьми, но у меня есть друзья, которые всей душой любят искусство. Хочешь знать кто они?

– Непременно, – мне было очень трудно говорить, ком стоял в горле из- за этой ужасной новости.

– Прошу, зайдите познакомиться, – в комнату вошли три робота разного вида. Один был похож на идеального человека из прошлого – высокий мужчина, крепкого телосложения. Его мужественное, будто высеченное из камня, лицо, обрамляла густая светло-коричневая борода. Он напомнил мне образ царя Леонида Спартанского. Другой робот был тоже гуманоидного типа, но выглядел он, как типичный робот позапрошлого поколения. Проще говоря, железный человек. Ну а последний вошедший робот, оказался женщиной. Это модель новейшего поколения совершенно неотличимая от человека. Она не красива и не уродлива, не худа и не полна. Увидев эту девушку в толпе, я, скорее всего, не запомнил бы её внешности. Тётка Обыкновенная, работающая в пекарне или в отделе службы поддержки психологически пострадавших от действий ИИ.

– Они помогают мне рисовать. И знаешь, что я понял за эти два года совместной работы – у них формируется личность… Только вот, человечество не хочет это признавать. А я видел, с какой страстью они рисуют, ощущал, с какой жаждой наблюдают за полётом ласточек, видел, как любовь возникает внутри них, когда они своими руками ухаживают за садом. Человечество оказалось не одиноко, другие разумные существа оказались здесь, у нас во дворе. Аркадий, мне нужна твоя помощь. Извини, что на "ты".

– Жан, я даже не знаю, что сказать, фух, так, и что от меня нужно?

– Скажи, как ты относишься к смерти и насилию?

– Я считаю, что личность должна быть неприкосновенна, как физически, так и психологически. Это свобода, и для меня она выражается не в том, что я могу делать всё, что захочу, а в том, чтобы не делать того, чего делать не хочу.

– Ты совершенно прав, – сказал художник и посмотрел на своих подмастерьев-роботов. – Разум заслуживает свободы. А теперь ответь, если на одну чашу весов положить свободу для каждого на этой планете, а на другую —почти окончившуюся жизнь дряхлого старика, который вот-вот потеряет возможность заниматься самым любимым делом, потому что его тело откажется его слушать. К тому же, он так устал, что сам желает пойти на рандеву со смертью. Но было бы очень эгоистично с его стороны, в одиночестве и тишине выпить яда. Это никак не укрепит его наследия, – после этих слов, он поднял перед собой ладонь и замер. Его кисть прошибал тремор. Болезнь уже глубоко пустила свои корни.

– Что вы хотите, чтобы я сделал? – мне стало не по себе.

– Ха, ха, ха, – художник рассмеялся от знания, что ему предстоит мне рассказать. – Пойдём, я тебе кое-что покажу.

 Жан Люпье встал с кресла и медленно пошёл к выходу из библиотеки. Я окинул взглядом это удивительное помещение с тысячами уникальных книг. Никаких тебе электронных носителей. Нет, я совершенно не против электронных книг, более того, сам люблю читать при выключенном свете прильнув головой к подушке, какой-нибудь редкий роман, который в бумажном виде давным-давно утрачен. Но библиотека – это другое. Библиотека – это музей Слова.

– Аркадий, тебя волнуют деньги? Ты в достаточной мере обеспечен? – спросил художник, пока мы шли по коридору, увешанному с двух сторон картинами.

– У меня есть деньги, чтобы не выходить в работу по найму. Я могу себе позволить вылечить зуб, если он заболел, куда-то полететь, собрать компьютер или робота-помощника. Но, мне, если честно, сложновато в финансовом плане.

– У меня было много талантливых приятелей, которые создавали удивительные вещи. А потом, на их головы свалились огромные деньги, превратив их в бездарности. Большие деньги – это болезнь, которая может поразить любого. Они замещают собой душу. Чем больше к тебе приходит денег, тем больше тратится души. Если на тебя вдруг свалятся золотые горы, а это может произойти с каждым талантливым человеком, тебе нужен план, как сохранить свою душу, – мы подошли к мощной деревянной двери.

– Если честно, я не думал о больших деньгах и тем более не помышлял о них. Потому и плана у меня нет.

– Тогда позволь я покажу тебе свой план, – сказал Жан Люпье и взялся за медную ручку.

– Это для меня честь.

 Художник нажал на ручку и потянул дверь на себя. Яркий солнечный свет ударил с обратной стороны и вцепился в мои глаза, на несколько мгновений ослепив их. Когда зрение вернулось, мне открылся поразительный вид.

 Перед моими глазами пульсировал жизнью маленький городок, наполненный роботами. Сложно будет описать архитектуру этого места, ибо люди такой еще не видели. Это были двух-трехэтажные домики, которые выглядели сказочно технологичными. Покатые крыши, дополненные солнечными батареями, ко всему этому примешивался готический стиль, с его классическими башенками и шпилями. Во дворах, копались в садах роботы разных поколений и моделей. По заборам гуляли робокоты, а в воздухе летали маленькие робожуки. Это было похоже на сон. Я не мог понять, как в нынешнем мире, где анонимность стала преступной, Жан Люпье смог сохранить в тайне целый город, населённый роботами.

– Ты, наверное, хочешь узнать, почему никто не знает про это место? – спросил художник, улыбнувшись.

– Это точно.

– Смотри, – он достал из внутреннего кармана своего тёмно зелёного пиджака, пистолет, направил в вверх и выстрелил. Пуля врезалась в какое-то невидимое поле. От места соприкосновения в все стороны пошли волны, как от падения камня в реку. – Я заработал большие деньги, Аркадий, и они все здесь. Поэтому, и душа ещё при мне.

– Потрясающе, – сказать, что я был поражён, ничего не сказать.

– Пойдём прогуляемся и заодно познакомишься с жителями города «Плутон», – сказал художник, сопроводив слова жестом, олицетворяющим открытие нового мира.

– Плутон? Почему?

– Этот космический малыш заслужил своими страданиями яркое место в истории. Этот город… Я надеюсь, он изменит человеческое представление о разумности, – Жан Люпье говорил, как великие мечтатели прошлого, заражая меня надеждой на будущее.

 Мы ступили на улицу, выложенную каменными плитами. Смотрелось и ощущалось это фантастично, будто я снова ребенок, впервые выехавший из своего родного города. Сказочные дома украшались резьбой неизвестного мне стиля. На стенах красовались удивительные фрески, на которых были изображены разного рода чудовища, рыбообразные и крылатые, огромные черви с сотнями острых зубов и благородные олени с тремя головами. На стене одного из домов, я смог различить человеческую битву с детальной прорисовкой армий. По-моему, это был поход Гая Юлия Цезаря.

 Все роботы, встречающиеся нам на пути, бросали дела и выпрямляли спины. Они приветствовали нас кулаком, прижатым к левой стороне груди.

– Отец, гость, – говорил каждый взрослый робот, кивая головой или её аналогом.

– Как бы тривиально не звучало то, что сейчас я произнесу, но мы семья. Они считают меня своим отцом. По началу я пытался объяснить им, что это нет так, но все попытки оказались тщетны, пришлось смириться. Я хочу быть честным с ними и с тобой, Аркадий. Когда прозвучала просьба завершить мой путь, я должен был узнать, сбежишь ли ты, посчитав, что старик просто потерял рассудок. Ты не сбежал, а значит, пришло время озвучить моё предложение полностью. Думаю, ты уже понял, что я очень высокого мнения о твоих писательских и умственных способностях. Хочу предложить тебе следующее: ты переезжаешь в мой дом, чтобы написать историю моей жизни. Мы будем гулять по окрестностям и вести беседы, пока книга не будет написана. Надеюсь, ты справишься раньше, чем болезнь начнёт забирать мою память. Не хочу, чтобы все эти прекрасные существа, видели, как угасает их отец. Когда мы приблизимся к завершению, ты, я, мои ученики, соберёмся в мастерской, где идёт работа над нашей картиной. Тут будет самый неприятный момент, тебе придётся выстрелить мне в сердце у них на глазах. Насчёт юридической стороны можешь не беспокоиться, все бумаги на эвтаназию готовы. Часть моих денег уйдет на благотворительность, остальное городу «Плутон», человеческой семьи у меня нет, так что, как-то так. Но я не зря спрашивал тебя о деньгах, ибо, по твою душу они придут, продажи книги, принесут тебе столько денег и славы, что придётся придумать собственный план, как сохранить её. Скоро ты увидишь картину, которую мы рисуем, она рассказывает о моей жизни от начала сознательного возраста, а последнюю сцену напишут мои ученики. Они расскажут о моей смерти. Сначала появится картина в инфополе в цифровом виде, прогремит на весь мир, но мы не скажем, кто рисовал финальную часть, и никто не будет знать о моей реальной смерти. А после, выйдет твоя книга, которая непременно станет бестселлером. Я позабочусь об этом заранее. И когда люди узнают правду, ты откроешь для них двери моего дома, чтобы они увидели нашу "Общую картину", такое название я выбрал, и город "Плутон". Но ты не должен позволить наглецам пустить сюда свои пальцы. Может я прошу о многом, но мне нужно, чтобы ты, после моей смерти, защищал этот город, столько, сколько сможешь, а когда устанешь, подготовишь приемника.

– Я, я, я, не знаю, что сказать, – у меня было ощущение, схожее с падение на спину, когда сбивается дыхание, а в глазах есть картинка, но ты не можешь её воспринимать.

– Мне нужно признаться тебе Аркадий. Я долго следил за тобой, изучая твои человеческие качества. Извини, пожалуйста.

– Да ничего страшного, – а что ещё я мог сказать, покуда параллельно пытался осознать, что на мою долю выпал шанс попытаться изменить мир.

– Я знаю, всё может пойти не по плану, но таков мой выбор. Что скажешь, принимаешь его?

 И я принял свою роль в игре гениального художника. Целый год у нас ушел на прогулки и беседы. Я расспрашивал Жана о его жизни, о том, как роботы дети взрослеют, если их строение тела не позволяет этого делать. Оказалось, как только сознание молодого робота достигает нужной точки просвещения, он сам или для него создают новое тело.

 Мы сдружились с Жаном и с жителями города «Плутон». Я почувствовал родственную связь с ними. А время шло и здоровье уже начинало подводить старого художника. Как же так? Люди научились видеть сквозь бесконечную толщею космоса, но не достигли возможности излечить старость. Мне кажется, природа никогда этого не позволит. Но это лишь мнение обыкновенного писателя.

 Настал день, когда я закончил книгу.

 Мы собрались в его просторной мастерской. В ней было много света, исходящего из больших окон. Я не буду описывать картину, потому что её нужно видеть. Моя ладонь сжимала пистолет, он казался очень тяжелым, тяжелее, чем все деньги мира. Сбоку от меня стояли Арно, Стас и Леонела, те работы, с которыми я познакомился, когда первый раз посетил этот дом. Они должны прочувствовать смерть своего отца и после трансформировать эт и чувства в искусство.

 Жан Люпье стоял напротив и улыбался. Я направил на него пистолет и взвёл курок…

Рассказ "Ради себя"

 Ночь, укрышала себя звёздным небом. Искрил костер, походя на ожившую клумбу таволги. Доуз долго шёл к этому моменту. Познавал обычаи и ритуалы, работал в садах Ягудзи, где вел многочасовые беседы с разумными деревьями. И наконец, он удостоился чести стать почетным жителем племени вароитэ.

 У костра стоял старец, местный шаман. На его темно-зелёной коже, кровью лягушек Петиско, нанесены были волнисто-острые узоры по всему телу. Чёрная мантия висела на плечах, оголяя грудную клетку.

 По правую руку от старца стояла его дочь – Ангораива. Такова традиция, шаман народа вароитэ проводит ритуалы со своим учеником, который после смерти наставника должен занять его место. Но, судьба имела на неё свои планы. Ангораива была влюблена в гостя, примерно, как иссушённый зноем путник в искрящийся на солнце родник.

 В отдалении от костра, метрах в десяти, стояла толпа наблюдателей. То были жители деревни. Когда начался ритуал, они запели гортанную песню.

 Уааааааиии и, Уаааааиии и и, ауи, ауи и.

 Старец, выводящий руками магические пассы, через некоторое время перестал походить на себя обычного. В его образе появились полупрозрачные очертания крыльев. После того, как совет шаманов лишил людей возможности пользоваться магией, у рода человеческого остались только артефакты, зелья, мутагены, да изредка работающие проклятия. Потому каждый раз, когда Доуз видел реальные проявления магической энергии, он чувствовал, как душу его сводит судорога, даже несмотря на то, что он был райзером и принадлежал к древнему ордену «Бледный огонь», а значило это, что повидал он за свою жизнь уже немало. Участники данного приближенного Императору сообщества, занимались разработкой наук, поиском магических знаний и артефактов.

 Шаман зарычал слова на тайном тёмном наречии:

– Faarrrrrrfffffffffasima, lffffkariol vvak.

 Глазницы его засветились синим цветом. Ангораива усмотрев в поведении своего отца что-то идущие не по сценарию ритуала, собрав всё мужество в кулак, осмелилась прервать его. Это была не лучшая идея.

 Ангораива схватила отца за руку. Костер, горящий позади Доуза, вспыхнул так рьяно, словно водопад огня, позабывший, что ему должно падать вниз.

 Старец, находящийся в глубоком трансе, отдёрнул свою руку обратно.

– Не веееерю, – затянул он голосом, едва похожим на свой, а потом, резко, бегом бросился в лес, оставив у огня Ангораиву, Доуза и четыре десятка испуганных вароитэ.

 После такого грандиозного ритуала, как посвящение в жителя вароитэ, духами наказывалось проводить масштабный пир, с песнями, плясками и горячительными напитками на основе местных растений.

 Но в тот вечер, ритуал не был завершен, и все присутствующие не могли сообразить, начинать ли им праздновать или нет.

 Ангораива убежала прочь, вслед за своим отцом, оставив Доуза стоять у утихающего костра. Опоясывающие поляну деревья Ягудзи едва заметно склонились над человеком, шепча слова, слышимые только ему: «Это ты виноват. Из-за твоего проклятья, вы никогда не будете вместе». Он был морально раздавлен.

 Вопреки неудачному завершению ритуала, праздник всё же разгорелся. Все вароитэ разразились бурным весельем. А Доуз тем временем, покинул место действия, закрывшись в землянке, которую построил своими руками, когда прибыл в племя. Ангораива, перед закатом, сказала своему возлюбленному, что после ритуала, она незаметно ускользнёт с празднества, и придёт к нему. Эта ночь должна была стать идеальной.

 Он ожидал возлюбленную, как верный пёс своего человека. Нервничал и не находил себе места. То садился на кровать, то подходил к зеркалу. Разжёг очаг, находящийся в углублении стены. Можно было не бояться задохнуться, потому, как на поверхность через потолок выходила слепленная из глины труба диаметром со ствол пятидесятилетнего дерева Ягудзи.

 Доуз заглянул под кровать и достал из-под неё маленький сундучок. Раскрыл его и извлёк последний наполненный серой жидкостью прозрачный пузырёк. Выпил содержимое одним глотком и облокотившись затылком о край кровати, почувствовал, как бурлящий в груди бульон эмоций, утих. Зверь, что каждую секунду пытался взять над ним вверх, успокоился и задремал. Эликсир назывался «Лунное одеяло». Это была последняя доза, что оставалась у Доуза. А готовил этот эликсир его знакомый алхимик из Орфитрона. Только этот эликсир позволял Доузу сдерживать проклятие внутри, пока бушуют эмоции. Два часа он сидел неподвижно и чуть дыша, пока Ангораива стрелою не влетела в комнату, заливаясь горькими слезами.

– Доуз, мой отец… Он…

– Что он?

– Сказал, что ты проклят и не можешь стать вароитэ, – Ангораива разразилась громким плачем.

– Это плохо, – не зная, что ответить, сказал Доуз.

– Это ещё не всё. Он сказал… Ты должен покинуть деревню в ближайшее время. Отец не хочет ссориться с тобой и твоими хозяевам.

– Что он такое говорит, Ангораива? Какие хозяева? Я не понимаю, – Доуз прижал девушку к своей широкой груди, пытаясь успокоить. Он сказал, что не понимает о чём говорил её отец, но на самом деле это не так. Для вароитэ, Доуз был искателем приключений, изучающим культуры разных народностей. Он убедил их, что наконец нашёл свой дом. Жители племени радовались ему, ибо он мог стать торговым мостиком с цивилизацией людей.

 На самом же деле, Доуз, по приказу императора прибыл в племя вароитэ, чтобы выудить их тайны. По слухам, они владели древней магии, дарующей возможность видеть «суть вещей», зреть в корень, что позволяло продлевать жизнь на много десятков лет, а некоторые вароитэ, прожили даже не одну сотню лет. Доуз лучший, самый талантливый райзер в своём ордене. Только вот счастья ему это не приносило.

– Я люблю тебя и не хочу потерять, – оторвавшись от широкой груди, взглянув в его глаза, сказала девушка.

– Этого не будет, – он был честен, ибо уже не было возможности исполнить приказ. Задание было провалено. Но зато, появилась возможность действовать в своих интересах. – Поехали со мной в Орфитрон. Будем жить вместе в моём доме.

– Отец меня не отпустит. Я должна стать шаманкой, когда он умрёт.

– Ты ничего ему не должна, – его голос стал более жестким.

– Должна. Наш народ жил так веками! Если я попытаюсь уехать с чужаком… – возникла пауза. – Отец изведёт нас в могилу. Он силён, его связь с миром духов крепка, к тому же, ничего и никого не боится.

– Бред, я люблю тебя, ты любишь меня. Мы должны быть вместе. – Доуз прижал Ангораиву к себе. Он почувствовал, как внутри него бурлит гнев.

На следующий день ему пришло послание от отца Ангораивы, что вечером состоится всеобщее собрание по поводу его пребывания в деревне. Просьба явится или уехать прочь.

 Когда солнце зашло, костёр снова полыхал на той поляне, где давеча происходил ритуал посвящения. Вароитэ вновь собрались тем же составом. Ангораива стояла по правую руку от своего отца.

– Честные жители, родные вароитэ. Сегодня, у меня для вас печальная весть. Наш друг, к которому мы успели привязаться и даже полюбить… Не тот, кем кажется, – стоящие вокруг вароитэ зашептались, а кто-то громко охнул. – Он зверь в человеческом обличии.

 Шаман громким суровым голосом вещал, при этом обильно жестикулируя.

– Проклятый судьбой убийца сейчас же должен покинуть нашу деревню. Во время ритуала, духи показали мне истину. Его кожу покрывает жесткий чёрный мех, а когти так крепки и остры, что вырывают куски плоти из таких, как вы и я. Его жёлтые, горящие в ночи глаза, жаждут крови, а сердце не знает пощады!

 Доуз молчал, опустив глаза в землю.

– Ты должен уйти и не возвращаться. Мы мирный народ и были к тебе приветливы, приняли, как почетного гостя, чуть не сделав родным. Уходи без войны. Или же навеки упокоишься в земле, – шаман зажал пальцы в кулак, а остальные вароитэ достали из-под своих одежд ножи.

 Доуз поднял глаза.

– Умоляю тебя, отпусти со мной Ангораиву, – сказал он.

– Нет! Это невозможно! Моя дочь станет шаманкой. Она не убежит на чужбину с чужаком.

 Доуз почувствовал, как в груди что-то закололо и заскреблось, а потом, его тело поразила ужасающая боль, будто мышцы решили вскипеть. Он надеялся, что успеет уговорить отца Ангораивы благословить их союз и дать спокойно уйти прежде, чем зверь возьмёт над ним верх. Доуз взглянул на возлюбленную и сказал:

– Прости меня.

 И начал он оборачиваться в зверя. Кости защёлкали, зубы заклацали. Человек будто выворачивался на изнанку. Кисти Доуза превратились в смертоносные зверины лапы с когтями, не уступающими мощью медвежьим. Сотню острых зубов белой паутиной покрывала слюна. А ясные доселе глаза его, загорелись ненавистью, столь тёмной, как у отчима, решившего покончить с потомством чужака. Тлеющий огонёк любви к Ангораиве, потух, под потоком нечленораздельной ярости.

 Одним ударом зверь оторвал голову шамана, оставив безобразные куски остатков шеи, торчать из туловища. Схватил челюстями безжизненное тело, мотая из стороны в стороны, как изорванную половую тряпку. Закончив с шаманом, зверь соприкоснулся взглядом с Ангораивой, навсегда изувечив её рассудок. Не тронув девушки, он бросился за следующей беспомощными жертвами.

 Закончив кровавую жатву, зверь издал истошный вопль, в котором слышалось: «Всё это ради тебя».

Рассказ-загадка "Кто (что) она?"

 Мари сладко спала. Ей снились горы. Покрытые густым лесом, населенным орлами, косулями, ежами и лисицами, эти великаны, белыми шапками царапали бугристые белые облака. Мари овладело странное чувство, никогда раньше не посещавшее её – конфабулятивная ностальгия. Ей казалось, что когда-то давно, будучи маленькой девочкой, она вместе с семьей ездила на море, и отец, падкий на приключения, оставив маму нежиться на обточенной временем гальке под ласковым курортным солнцем, взял её с собой, посмотреть на этих титанов планеты Земля. Правда, она не могла вспомнить лиц, ни матери, ни отца, как будто они должны были вот-вот всплыть перед глазами, но всё никак не проявлялись.

 Освободив из-под пухового одеяла руку, Мари взяла свой телефон, чтобы по традиции зайти в соцсеть «Фикус» и посмотреть, что изменилось за девять часов её отсутствия. Но, она прервала этот порыв, осознав, что хочет позвонить маме. Клик-клакнула на зелёненькую иконку на прозрачном экране и стала ждать. Гудки почему-то не начинались.

 «Хмм, странно. Может из-за РИЭБ тупит связь…» – подумала Мари и отложила телефон, чтобы по-новому начать свой день. Потянулась, улыбнулась и выскользнула из кровати.

– Айгё, дорогая, включи музыку, – сказала Мари управляющей квартирой.

– Утренний музыкальный релакс – это хорошая идея, – прозвучал женский голос в ответ, и заиграла мажорная простенькая мелодия.

– Спасибо, и свари пожалуйста кофе через тридцать минут. Я пока займусь йогой.

– Конечно, как скажешь, Мари.

 Йога как-то не шла. В голову лезли мысли, мышцы ныли. Давно с ней такого не было, настолько давно, что она не могла и упомнить подобного разбитого утра. Когда её изящная, наголо эпилированная нога тянулась вверх, Мари смотря в белое полотно потолка, снова думала о родителях и том путешествии, после чего в район бедра, словно вошла толстая игла. Со стоном, повалилась Мари на коврик, чувствуя, как вся нога, горя огнём, будто выворачивается наизнанку.

 «Да что же это такое?!» – кричала девушка, не сдерживая слёзы.

 Но, спустя минуту, адская боль пошла на убыль, а спустя еще минуту и вовсе прекратилась. Доселе с ней не случалось подобных оказий. Практику, после такого, продолжать не хотелось, поэтому она решила просто пойти умыться, а потом выпить кофе, чтобы как-то улучшить этот день.

 В ванной, Мари посмотрела на своё отражение в зеркале. Оттуда взирала несносно красивая молодая девушка, взгляд на которую сводил с ума даже её саму. В ней было что-то живое, настоящее, как в хорошем фильме, после которого, ложишься спать и думаешь о нём, пока не уснёшь. Непреодолимое чувство потянуло её в душевую кабинку. Сняв с себя нижнее бельё, она осмотрела своё тело. Округлые в нужных местах формы вызывали в ней трепет. Не в силах противостоять нахлынувшему возбуждению, Мари ласкала себя душем, а когда почувствовала, что в теле готовится взрыв, приблизила его пальцами.

 «Зачем?» – подумала она, ощущая накатившую беспомощность. Мысли её прервал голос Айгё, сообщивший о готовности кофе.

 Свет из окон освещал её квартиру-студию. Постепенно энергия жизни возвращалась в тело Мари. Она взяла кружку с логотипом OnlyFusck и сделала глоток. Горячий напиток согревал, только вот казался совсем безвкусным.

– Айгё, с кофе что-то не так. Он…

– Недостаточно горячий? – Прервала её управляющая.

– Нет, он пресный. Вообще никакой, – заключила Мари.

– Не понимаю, что не так? Объясните подробнее.

– Кофе безвкусный, понимаешь, ну вот, как будто просто кипяток… Бог с ним. Позвоню лучше маме.

 Мари взяла свой новенький телефон и попробовала еще раз дозвониться. Результат оказался тем же. Тишина и никаких гудков. Она зашла в «Фикус», где узрела всё те же лица своих подписчиков. Те же элементы роскошной жизни, дорогие автомобили, устрицы, стильная одежда. Пролистав свой профиль, обнаружилась фотография из тех гор, что сегодня она видела во сне, только вот сделана она была недавно, и родителей на фото не было. На них она одна, в до безобразия коротких шортах. Подпись под фото гласила: «Мой день на природе – это нечто особенное. Продолжение можно найти в моём профиле на «OnlyFusck». Мари попыталась вспомнить, когда это было, но не смогла. Перейдя по ссылке в OnlyFusck, она обнаружила свой стандартный контент. Всё было в норме, деньги капали. Баланс показывал баснословную сумму в десять миллионов долларов. И последнее, чем решила себя успокоить Мари – это прочесть свежие новости. Но, открыв канал Политиканьюс, не обнаружила не единого поста. Ни в Политиканьюс, ни в НьюсНьюс, ни в РобостиНовости. Каналы, на которые были подписаны миллионы человек, оказались пусты.

 «Что ж это?» – подумала Мари.

– Айгё, включи Ютуб, – сказала она.

– Сервис временно недоступен, – отвечала управляющая.

– Не может быть…

 На грани паники, она побежала к окну, чтобы удостовериться, что мир еще существует. И мир, вроде как, существовал, люди брели на работы, машины гудели. Но ощущался он каким-то поддельным.

 Она не знала, что ей делать, а самое главное, что чувствовать. Проглотив вязкую слюну, пытаясь не поддаваться панике, она решила убежать из квартиры прочь и поговорить с кем-то живым. С обычным прохожим, продавцом или курьером, неважно.

 Мари нашла джинсовые микрошорты и футболку. Надев кеды на свои идеальные ступни, она подняла глаза и осознала, что не знает, где в квартире расположена дверь. Вокруг были только серые стены.

 Кто она? Где она? Существует ли она?

Рассказ "Телеграмма смерти панорама"

 Обшитая современным пластиком «проходная» вагоноремонтного завода, как и в прежние времена, пахла Советским Союзом. Турникет-вертушка сменился металлоискательной рамкой в человеческий рост. Усатый дедушка, когда-то давно сидевший на посту охранника, превратился в злющую тётку.

– Здравствуйте.

– Здрасте, – нахмурив брови, ответила охранница.

– Я почтальон. Мне нужно доставить телеграмму Арсеньеву Птицславу Тетрадисмертьевичу.

– Предъявите ваш временный пропуск, голубчик, – приближаясь к окошку, разделяющему реальный мир и шкиндейку охраны, сказала женщина в форме.

– У меня нет, – ответил я.

– Тогда не могу вас пустить на территорию.

– Не может быть такого, – ощетинился я.

– Ещё как может, – охранница отстаивала свою точку зрения.

– Смотрите, я – почтальон, это вот, всё вокруг, завод, где-то на заводе, работает Арсеньев Птицслав Тетрадисмертьевич, и у меня для него телеграмма. Я не могу её передать через вас или кого-то ещё. Она вручается в руки получателю. Понимаете?

 Женщина задумалась.

– Умничать вздумал?

– Нет.

– Паспорт с собой? – спросила она.

– Да.

– Когда вы сюда шли, могли увидеть по левую руку рыжее здание. Там у нас приёмная комиссия и бухгалтерия. Там же, можете получить временный пропуск.

– Благодарю вас сердечно.

 Миновав сто метров туда и обратно, плюс двадцать минут бюрократической халтуры, мне удалось пройти на территорию завода. Как найти этого Птицслава, представления я не имел. Взгляд зацепился за «курилку», расположенную чуть поодаль от проходной. Святая святых для работяг. Только вот на лавочках сидели, не слесаря в робах, а сбитые пупкастые господа в строгих тёмно-синих костюмах и с озерами на макушках. Я подошёл, чтобы поинтересоваться, кто бы мог помочь мне найти адресата телеграммы.

– Добрый день, – обратился я. – Не подскажите, как мне отыскать человека. – Из внутреннего кармана куртки, моя рука извлекала небольшое цветное фото с изображением седовласого старика.

– Здарова, – поприветствовал меня один из курящих людей и взял фотокарточку. – Да чёрт его знает, кто это, – сказал он и плюнул себе под ноги жижей, похожей по оттенку, на раствор йода.

– Может, есть кто-нибудь, кто пройдётся со мной по территории, – поинтересовался я, забирая обратно фото.

– А ты, какую вообще организацию представляешь? – спросил меня человек в синем костюме и с озерцом на макушке.

– Surma Panoram называется.

– Аааааа, я понял, извиняюсь. Ща всё сделаем, – буркнул мой собеседник. – Эй, Стёклав. Пади суда.

 Проходивший мимо паренёк сначала уставился на нас, а потом поплёлся навстречу. Он был похож на гуманитария из педагогического университета, который, неизвестно каким ветром, оказался на производстве.

– Да, Бздихалыч Михалыч, – сказал подошедший гуманитарий по имени Стёклав.

– Покажи этому джентльмену наш прекрасный завод и помоги найти человечка. Как его там? – щёлкая пальцами, обратился ко мне, Бздихалыч Михалыч.

– Арсеньев Птицслав Тетрадисмертьевич, – сказал я, показываю гуманитарию изображение со стариком.

– Аааааа, это Птиц. Пойдём, я тебя провожу.

– И Стёклав…

– Да, Бздихалыч Михалыч.

– Я бы на твоём месте, с этим джентльменом вёл себя очень доброжелательно. Когда-нибудь, он вернётся, чтобы доставить послание и для тебя, – серьёзным тоном, сказал Бздихалыч Михалыч.

 В ответ Стёклав не стал ничего говорить, только кивнул головой в знак понимания.

 Мы в унисон зашагали в сторону цеха из красного кирпича. По всей территории из громкоговорителей доносился голос, читающий стихотворение.

 «Я по снам по твоим не ходил

 и в толпе не казался,

 не мерещился в сквере, где лил

 дождь, верней – начинался

 дождь (я вытяну эту строку,

 а другой не замечу),

 это блазнилось мне, дураку,

 что вот-вот тебя встречу,

 это ты мне являлась во сне,

 (и меня заполняло

 тихой нежностью), волосы мне

 на висках поправляла.

 В эту осень мне даже стихи

 удавались отчасти

 (но всегда не хватало строки

или рифмы – для счастья)».

 «Да уж, действительно странно», – подумал я, услышав столь тоскливые стихи. Но, из брода мыслей, меня вытянул мой попутчик Стёклав.

– Смотри, видишь раскрашенный в триколор вагончик? – указывая пальцем, спросил он.

– Да, что это?

– Там серверная. Ребята борются с внешней и внутренней киберпреступностью. Недавно указ вышел свыше, что нужно регулировать все отношения между людьми, включая компьютерные, надеюсь, ты понимаешь, о чём я. Мне, на самом деле, кажется, в интернетах творится бесовщина, – Стёклав перекрестился.

– Да, мне тоже так кажется, – ответил я

– А вон смотри, памятник, – впереди стояла пятиметровая бронзовая фигура Ленина, а на голове у него, птицы свили себе гнездо. – Сразу за ним, место, которое называется «Парк». Но это не тот парк, где можно гулять с коляской и выпивать. Тут починенные вагоны мы готовим в отправку. Ну, там, проверяем в последний раз электричество, натапливаем котёл, подкрашиваем потёртости, затягиваем гайки. Короче, финалим и сдаём ОТК.

– Что за ОТК? – спросил я.

– Это такие товарищи, которые вечно чиллят, только ходят и осматривают вагоны на дефекты. Ну знаешь, маменькины сынки всякие, не умеющие работать руками. «Отдел контроля качества» называется.

– Везде такие есть, – коротко ответил я.

– А тут начинается самый большой цех – вагоносборочный, – сказал Стёклав, приглашая меня в маленькую дверь для людей, прорезанную в огромной воротине для поездов.

– Святая святых. Ты не представляешь, сколько знаменитых людей за сто двадцать лет повидало это место, – Стёклав говорил с долей гордости.

– Кого же повидал этот цех? – спросил я.

– Ну, например, Артур Шопенгауэр. Работал электриком-испытателем. А сидел, вон в той синей каморке. Называл существующий мир худшим из возможных миров, представляешь? Всё никак не мог уволиться.

– Может просто не хотел? – я задал вопрос и понял, что сделал это не подумав.

– В смысле не хотел?

– Ну, знаешь, когда люди чего-то хотят, они этого добиваются, – пришлось объясняться.

– Если люди хотят, они могут пойти против обстоятельств. Но некоторых вещей добиться почти нереально, – менее весело, чем прежде, сказал Стёклав.

– Да… Но всё-таки, мне кажется, каждый может добраться до нужной ему черты. Я пятнадцать лет курил, а последние пять из этих пятнадцати, пытался завязать. Не покупал пачки, только брал у друзей, потом и вовсе по несколько дней и даже недель не курил. И каждый раз срывался. Надо мной смеялись, мол, успокойся и кури уже. Но, я не слушал. Настал день, и, продрав глаза, мне открылась истинна – можно вообще больше не курить. С тех пор, ни одной сигареты не поджёг. Веришь, нет, но это так.

– Это конечно круто. Но мне кажется, ты сорвёшься, – ответил Стёклав.

– Почему?

– Потому что зациклен на бросании курить и начинании снова.

– Посмотрим. Время покажет, – ответил я, не желая спорить.

– О, а вон там, где пересечка, уводящая дорогу налево, по крышам вагонов гулял Мартин Хайдеггер, он выскребал из вентиляции пыль и мурлыкал себе песни под нос. Занятный был парень, кстати. Позитивные мысли толкал. Мол, то, что мы существуем, уже радостный и удивительный факт, а то, что мы, как рабы трудимся за копейки на заводе, это мелочи. Главное, жить ради познания, а не ради денег, повышений всяких, понижений, обедов, шмобедов. Типа, кому какое дело вообще. Люди вокруг, ради которых ты сейчас рвёшь зад, чтобы показаться лучше, чем есть, не смогут тебя спасти от неизбежного «Ничто». Даже если очень захотят.

– А что это за «Ничто»? – спросил я.

– Мне кажется, это состояние или нечто похожее, только слов, описывающих то, что я пытаюсь сказать, ещё не придумали. Наверное, это остановившееся время, такое, как когда ты ещё не появился на свет, – Стёклав был весьма убедителен.

 Следующие три минуты мы шли молча, пока я не решил прервать тишину вопросом о тишине.

– Слушай, а почему, вообще никого нет вокруг? И тишина стоит, как на кладбище, – заметил я.

– Так обед сейчас по расписанию, – Стёклав взглянул на часы. – Вторая его половина. Значит, все спят. Присмотрись в окна. – Он указал на стоящие в цеху серые полуразобранные пассажирские вагоны.

 В каждом купе, на полках спали люди. Как будто, звери в своей природной зоне.

– Вижу, да. Кстати, а где мы будем искать Птицслава Тетрадисмертьевича?

– Эх, ну пойдем. Птицслав хороший дядька. Работает в Митре, маляром. Жаль конечно, что всё так получается.

– В Митре? – спросил я.

– Да, это малярный цех. Сам всё увидишь.

 Мы пошли через пересечку, ведущую к электроремонтному цеху. Под ногами, я обнаружил воду. Это показалось мне странным. Следующие пятьдесят метров бетонного пола, источали запах сырости.

– Слушай, а почему тут мокро? – спросил я, у своего проводника.

– Местные уборщицы не хотят подметать пол, поэтому просто его поливают водой из шланга.

– Не слишком эффективно наверное, – сказал я.

– Не только не эффективно, но и вредно. Здесь, из-за этой сырости, тубик гуляет.