Лонг-Айленд бесплатное чтение

1

– Этот ирландец приходил снова, – сказала Франческа, усаживаясь за кухонный стол. – Обошел все наши дома, но искал именно тебя. Я сказала, что ты скоро вернешься.

– Что ему нужно? – спросила Эйлиш.

– Я пыталась выспросить, но он был как кремень. Называл тебя по имени.

– Он знает мое имя?

Франческа хитро улыбнулась. Эйлиш знала ум и лукавое чувство юмора свекрови.

– Только еще одного мужчины мне не хватало, – сказала Эйлиш.

– Кому ты это рассказываешь? – отозвалась Франческа.

Они рассмеялись, и свекровь встала, собираясь уходить. Эйлиш смотрела, как она осторожно шагает по влажной траве к своему дому. Скоро Ларри придет из школы, Розелла – с дополнительных занятий, а потом она услышит, как Тони паркует машину.

Самое время выкурить сигарету. Обнаружив, что Ларри покуривает, она заключила с ним сделку, что, если сын бросит, она обещает тоже не курить. Впрочем, наверху оставалась еще одна пачка. Когда в дверь позвонили, Эйлиш лениво встала, решив, что это кто-нибудь из кузенов Ларри зовет его поиграть на улице.

Сквозь матовое стекло маячил силуэт взрослого мужчины. Пока он не назвал ее по имени, Эйлиш и думать забыла про незнакомца, о котором говорила Франческа. Она открыла дверь.

– Вы Эйлиш Фиорелло?

Акцент был ирландский, графство Донегол, как у ее школьного учителя. Это, а еще его повадка – всем своим видом он словно бросал вызов – напомнили Эйлиш о доме.

– Да.

– Я искал вас.

Тон был почти агрессивным. Не задолжал ли ему Тони по работе?

– Я вас слушаю.

– Вы жена сантехника?

Вопрос прозвучал грубо, и Эйлиш решила не отвечать.

– А он хорош в своем деле, ваш муж. Пользуется спросом.

Он умолк и обернулся, словно проверял, что никто не подслушивает.

– Он починял кое-что в нашем доме, – продолжил мужчина, наставив на нее палец. – Сделал даже больше, чем прописано в смете. Захаживал регулярно, когда знал, что хозяйка дома одна. Так вот, ваш муженек настолько хорош, что в августе у моей жены родится ребенок.

Он отступил и широко улыбнулся, заметив недоверчивую гримасу у нее на лице.

– Зря вы сомневаетесь. Поэтому я сюда и пришел. Уверяю вас, не я его отец. Я не имею к этому ребенку никакого отношения. Я женат на женщине, которая скоро его родит, но если кто-то воображает, будто я собираюсь воспитывать выродка итальянского сантехника вместе с собственными детьми, которые появились на свет законным образом, то он сильно ошибается.

Он снова ткнул в нее пальцем.

– Как только ублюдок родится, я принесу его сюда. А если вас не будет дома, отдам той, другой женщине. И даже если во всех домах, которыми владеет ваше семейство, мне не откроют, я оставлю ребенка на вашем пороге.

Мужчина шагнул к ней и понизил голос.

– И передайте вашему мужу, что если я завижу его поблизости, то угощу моим железным прутом, который у меня всегда под рукой. Я выразился достаточно ясно?

Чтобы не думать о его словах, Эйлиш хотела было спросить, из какого графства он родом, но мужчина уже отвернулся. Она лихорадочно пыталась придумать что-нибудь, что вызовет его интерес.

– Я понятно выразился? – повторил мужчина по пути к машине.

Эйлиш снова не ответила, и он сделал вид, будто собирается вернуться.

– Ждите меня в августе или в конце июля. Это будет наша последняя встреча, Эйлиш.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила она.

– У вашего мужа длинный язык. Вот откуда. Он все рассказал про вас моей жене.

Будь он итальянцем или американцем, Эйлиш засомневалась бы в реальности его угрозы. Он производил впечатление человека, которому нравится звучание собственного голоса. Но было в нем и еще кое-что: упрямство, своеобразная прямота. Она навидалась подобного в Ирландии. Узнай такой муж, что жена ему неверна и беременна от другого, он ни за что на свете не оставит в доме чужого ребенка.

Впрочем, в Ирландии не так-то просто отдать новорожденного в другую семью. Кто-нибудь непременно этому помешал бы. Священник, врач или полицейский заставил бы отца забрать ребенка. Но здесь, в глухом переулке, мужчина может оставить дитя на пороге ее дома и никто не заметит. Ему ничего не стоит так поступить. Его тон, то, как он сжимал челюсть, решимость во взгляде убеждали Эйлиш, что мужчина не шутит.

Когда он уехал, она вернулась в гостиную, села и закрыла глаза. Выходит, где-то по соседству живет женщина, которая носит ребенка Тони. Неизвестно с чего, Эйлиш решила, что она тоже ирландка. Вероятно, только с ирландской женой сегодняшний гость мог так обращаться. Любая другая либо сумела бы за себя постоять, либо ушла бы от мужа. Видение женщины с ребенком, пришедшей просить защиты у Тони, внезапно испугало ее больше, чем мысль о младенце на пороге. Но и без того ситуация складывалась тревожная, а когда Эйлиш представила ее в подробностях, ее замутило. А если младенец заплачет? Придется ли ей взять его на руки? И если да, что делать дальше?

Она встала, пересела на другой стул, и мужчина, недавно стоявший на ее пороге, – настоящий, живой, внушительный – представился ей героем книги или телепередачи. Такого просто не может быть: только что дом был тих и безмятежен – секунду спустя заявился неожиданный гость.

Будь у нее хоть кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться своей бедой, Эйлиш знала бы, что чувствовать и что делать. Она представила старшую сестру Роуз, умершую более двадцати лет назад. Все свое детство с любой, даже мелкой бедой она шла к Роуз, которая тут же брала все под свой контроль. Эйлиш не была близка с матерью, к тому же та жила в Ирландии и в ее доме не было телефона. Обе невестки, Лена и Клара, были итальянками и дружили, но не с Эйлиш, а между собой.

Телефон стоял в коридоре. Был бы у нее хоть один номер, по которому можно позвонить, хоть один друг, которому можно довериться, рассказать о сцене, разыгравшейся у ее порога! Не то чтобы этот человек, опиши она его кому-нибудь, стал от этого более реальным. В его реальности Эйлиш не сомневалась.

Она сняла трубку, словно и впрямь собиралась звонить. Послушала гудок, положила трубку, снова сняла. Должен же быть номер, который она может набрать! Поднеся трубку к уху, она поняла, что такого номера нет.

Знал ли Тони, что этот мужчина придет? Обдумывая поведение мужа за предыдущие две недели, Эйлиш не находила в нем ничего необычного.

Она поднялась в спальню и оглядела ее, словно чужую. Подняла с пола брошенную Тони пижаму, размышляя, обязана ли теперь ее стирать. Впрочем, какая разница, это ничего не изменит. Может быть, сказать ему, чтобы убирался к матери, пока она соберется с мыслями?

А если это недоразумение? Не слишком ли она поспешила поверить в самое худшее о мужчине, с которым прожила более двадцати лет?

Войдя в комнату Ларри, Эйлиш посмотрела на крупномасштабную карту Неаполя, которую сын пришпилил к стене. Ларри настаивал, что родом оттуда, хотя мать и пыталась ему объяснить, что он наполовину ирландец, его отец родился в Америке, и даже дедушка с бабушкой не городские, а происходят из деревни к югу от Неаполя.

– Они приплыли в Америку из Неаполя, – сказал Ларри. – Хочешь, сама спроси.

– А я из Ливерпуля, но это не значит, что я оттуда родом.

В течение нескольких недель, пока сын работал над школьным проектом о родном городе, кропотливостью и усидчивостью он напоминал сестру. Однако, закончив проект, снова стал самим собой.

В свои шестнадцать Ларри успел перерасти Тони, черноглазый, гораздо смуглее отца и дядьев. Он унаследовал от них манеру требовать, чтобы к его мнению прислушивались, посмеиваясь над потугами матери и сестры доказать, что с ними тоже следует считаться.

– Я хочу приходить домой, – часто говорил Тони, – приводить себя в порядок, выпивать пиво и задирать ноги повыше.

– И я, – вторил ему Ларри.

– Я часто спрашиваю Господа, – замечала Эйлиш, – что еще я могу сделать, чтобы облегчить жизнь мужу и сыну?

– Меньше разговоров и больше телевизора, – отвечал Ларри.

Другие подростки, жившие в тупичке, где стояли дома братьев Тони, Энцо и Мауро, вели себя скованнее, чем Розелла и Ларри. Розелле нравилось спорить, приводя факты, выискивая недостатки в аргументации другой стороны. Ларри любил все обращать в шутку. Против воли Эйлиш всегда оказывалась на стороне Розеллы, тогда как Тони порой начинал смеяться над абсурдными замечаниями сына раньше самого Ларри.

– Я простой сантехник, – говорил Тони. – Обо мне вспоминают только тогда, когда обнаружат протечку. В одном я уверен – ни один сантехник не доберется до Белого дома, разве что там потекут трубы.

– Но в Белом доме постоянные утечки, – замечал Ларри.

– Надо же, – язвила Розелла, – а ты у нас, оказывается, политикой интересуешься!

– Если бы Ларри дал себе труд заниматься, – говорила Эйлиш, – он бы вас всех удивил.

Эйлиш слышала, как вернулась Розелла. Неужели их привычному легкому подтруниванию за столом больше не бывать? Если тот мужчина не мошенник, большой главе ее жизни пришел конец. Ей хотелось, чтобы, узнав о беременности жены, он принял другое решение, не касающееся их с Тони, но она понимала, каким тщетным и отчаянным было это желание. Она не могла запретить ему постучаться в ее дверь просто потому, что ей этого хочется.

Каждый вечер за ужином Тони подробно расписывал клиентов и их дома, рассказывая, какую грязь те разводят рядом с раковиной и унитазом. И если порой Эйлиш приходилось его останавливать, то потому лишь, что Тони заставлял Розеллу и Ларри покатываться от смеха во время еды.

– Но этим папа зарабатывает на хлеб, – говорил Ларри.

– Видели бы вы, что они там развели, – снова заводил свое Тони.

В будущем, подумала Эйлиш, ей придется присматривать за Тони, если она хочет понимать, что он скрывает.

Ответив на приветствие Розеллы, Эйлиш вернулась в спальню и закрыла за собой дверь. Она пыталась вообразить реакцию дочери и сына на известие о том, что чужая женщина ждет ребенка от Тони. Ей казалось, что Ларри, несмотря на внешнюю развязность, невинен и ему будет нелегко осознать, что отец занимался сексом с женщиной, в доме которой чинил трубы. Розелла читала романы и обсуждала с дядей Фрэнком, младшим из братьев Тони, самые громкие и зловещие судебные дела. Если муж душил жену, а потом рубил ее на куски, Фрэнк, который был адвокатом и единственный из братьев окончил колледж, узнав леденящие душу подробности, делился ими с племянницей. Вероятно, известие, что у отца была связь с другой женщиной, не шокирует Розеллу, хотя кто его знает.

Странно, подумала Эйлиш, а ведь Тони гораздо стеснительнее, чем она. Муж смущался, когда по телевизору слишком долго и страстно целовались. Он и его братья пихали друг друга локтями за столом, намекая на неприличные шутки, но дальше дело не шло. Они никогда не рассказывали анекдотов. Эйлиш нравилась старомодность Тони. Она вспомнила, как он вспыхивал, когда она заводила разговор о том, что им надо предохраняться. В конце концов, подслушав разговор невесток, которые с легкостью обходили церковные установления, она просто положила упаковку презервативов на прикроватную тумбочку Тони.

Заметив упаковку, он улыбнулся и открыл ее, словно не знал, что внутри.

– Это для меня? – спросил он.

– Для нас обоих, – ответила она.

Если бы он использовал один из этих презервативов несколько месяцев назад, подумала Эйлиш, то уберег бы их семью от множества бед.

Она присела на край кровати. Как она расскажет Тони о том, что приходил тот мужчина? Где бы спрятаться, где бы найти место, в котором не надо думать о происшедшем!

Пристроенная к дому комната, где раньше работала Эйлиш, теперь служила Розелле и Ларри для занятий, хотя Ларри редко туда захаживал.

– Хочешь, заварю тебе чай или сделаю кофе, – предложила Эйлиш, обнаружив там дочь.

– Ты заваривала чай вчера, – ответила Розелла. – Сегодня моя очередь.

Розелла росла уравновешенной, неулыбчивой и молчаливой, чем разительно отличалась от двоюродных сестер. Те по любому поводу заливались смехом или вытаращивали глазки, Розелла в это время смотрела на мать в надежде, что семейные посиделки кончатся и ее отведут в тишину родного дома. Когда Тони и Ларри злили ее, соперничая в подражании радиокомментаторам бейсбольных матчей, Розелла удалялась в свой кабинет, как его называла. Она даже уговорила Тони навесить на дверь замок, чтобы Ларри не врывался, когда она пытается сосредоточиться.

Порой на Эйлиш давило слишком тесное соседство с родителями Тони и семействами его братьев. Их дома почти заглядывали в ее окна. Если ей случалось выйти из дома, кто-нибудь из невесток или свекровь обязательно спрашивали, куда она ходила и зачем. Они часто обвиняли ее в стремлении обособиться, считая это свойством ее ирландской натуры. Но Розелла внешне походила на итальянку, и женщины недоумевали, откуда у девочки такая серьезность, как будто не видели, что ее манера держаться унаследована от матери. Розелла старалась не выделяться на общем фоне. Прислушивалась к разговорам теть и двоюродных сестер, обсуждала новые фасоны и прически, но в глубине души модой не интересовалась. Эйлиш понимала, что не будь Розелла так хороша собой, женщины сочли бы ее чудачкой и синим чулком.

– Грация и красота, – рассуждала бабушка, – достались Розелле от моих матери и тетки. Нашему поколению красоты не перепало – видит Бог, я ничего такого не унаследовала, – но в Америке наша красота расцвела. Розелле следовало родиться раньше. Женщины нашего рода славились не только красотой, но и мозгами. А тетя Джузеппина была настолько умна, что чуть старой девой не осталась.

– Это было бы умно? – спросила Розелла.

– Каждому свое, но стремиться к такому не стоит. Тебе, впрочем, волноваться не о чем. Когда придет твое время, ты будешь нарасхват.

Дважды в неделю между школой и ужином Розелла отправлялась навестить бабушку, и они по часу беседовали наедине.

– О чем вы говорите? – спрашивала Эйлиш.

– О воссоединении Италии, – отвечала дочь.

– Не верю.

– Знаешь, из трех невесток ты у нее самая любимая.

– Наоборот, нелюбимая!

– Сегодня она попросила меня помолиться с ней вместе.

– О чем?

– О том, чтобы дядя Фрэнк нашел хорошую жену.

– Жену-итальянку?

– Любую. Она говорит, что с его умом, доходом, привилегиями и квартирой на Манхэттене женщины должны преследовать его на улицах. Думаю, ей все равно, будет ли она итальянкой. Ты же знаешь, кого встретил наш папа, сходив однажды на ирландскую вечеринку.

– Разве ты не предпочла бы мать-итальянку? Разве это не упростило бы тебе жизнь?

– Меня моя жизнь устраивает.

Эйлиш просматривала книги на столе Розеллы, и внезапно ей пришло в голову, насколько жизнь, которую дочь считает естественной, зависит от отца и двух его женатых братьев, которые трудились вместе, трудились так прилежно, что им доверяли и рекомендовали их знакомым. Слухами земля полнится. Братья получали заказы далеко за пределами города, и все равно мирок их клиентов казался тесным, почти дружеским. Очень скоро кто-нибудь узнает, что Тони обрюхатил женщину, в чьем доме работал. Новость распространится так быстро, как если бы они жили в глухой деревне.

До сих пор ей удавалось гнать от себя мысли о Тони в рабочей одежде в доме той женщины. Теперь Эйлиш ясно видела, как, подлатав трубу, он встает с колен и замечает благодарный взгляд хозяйки. Она представила себе застенчивость Тони. Как он мнется у двери. Неловкое молчание.

– У тебя проблемы на работе? – спросила Розелла.

– Нет, никаких, – ответила Эйлиш.

– Мне показалось, тебя что-то смутило. Прямо сейчас.

– Все хорошо. Просто работы много.

Затем пришел Ларри, чмокнул ее в щеку и показал на свои ноги.

– У меня идеально чистые ботинки, но я все равно оставил их за дверью. Мне нужно послушать радио. Если меня будут спрашивать, я в своей комнате.

Тони появился позже и, как обычно, сразу поднялся на второй этаж, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем разыскать дочь – заведенный ритуал с тех пор, как Розелла была малышкой. Часто, если ей удавалось подслушать их разговор, Эйлиш узнавала что-то новое, что-то сказанное свекровью, новости про братьев Тони, которыми тот делился с дочерью.

Она смешивала картошку с приготовленным вчера рагу, пока Ларри накрывал на стол. До сих пор ей удавалось избегать встречи с Тони, и никто этого пока не заметил. Больше всего Эйлиш боялась, что он зайдет на кухню, похвалит восхитительный аромат и пошутит с Ларри. Тони умел заполнять собою пространство, вечно добродушный, вечно заботливый. Ее невестки жаловались, что их мужья, вернувшись с работы, хмурятся и молчат. Свекровь однажды спросила Розеллу, как ее отец ведет себя дома.

– И что ты ей ответила? – полюбопытствовала Эйлиш.

– Что его все смешит и он всегда очень милый.

– А что сказала на это твоя бабушка?

– Что ты умеешь находить в людях лучшее, Лене с Кларой следовало бы у тебя поучиться, и тогда дядя Энцо и дядя Мауро будут повеселее.

– Это она тебе так отвечает. Интересно, что она рассказывает другим.

– Бабушка всегда говорит, что думает.

Эйлиш мыла посуду, стоя спиной к двери. Если бы она могла продлить эти мгновения! Если бы Тони так увлекся передачей, что засиделся бы перед телевизором!

Когда наконец он зашел на кухню, Эйлиш вытирала тарелки. В смятении она на миг позабыла, в каком порядке обычно раскладывает еду. Сначала Тони? Или, может быть, Ларри как самому младшему? Или Розелле? Она разложила рагу и поставила тарелки перед Розеллой и Ларри. Затем, молча и не глядя на Тони, вернулась за оставшимися двумя тарелками. Тони рассказывал детям, как на него напала собака, когда он искал протечку, до половины застряв в кухонном шкафу.

– Эта псина схватила меня за низ брючины и начала дергать. А хозяйкой была норвежка, у которой в доме никогда не водилось мужчин.

Эйлиш стояла и слушала. А ведь он понятия не имеет, как теперь она воспринимает его рассказ. Одна из его обычных историй. Отставив свою тарелку, Эйлиш взяла тарелку Тони и снова пересекла комнату. Она собиралась поставить тарелку перед ним, но в последний момент наклонила ее, и рагу полилось на пол. Затем наклонила еще ниже. Еда с тарелки упала у ног Тони. Он бросил на жену встревоженный взгляд – Эйлиш спокойно стояла с пустой тарелкой в руке.

Подбежала Розелла, забрала тарелку из рук матери, пока Тони и Ларри двигали стол и стулья, чтобы вытереть пол. Тони начал подбирать с пола кусочки рагу.

– Что на тебя нашло? – спросила Розелла. – Ты просто стояла и смотрела перед собой.

Эйлиш не сводила глаз с Тони, который принес губку и миску с водой. Ждала, когда он снова на нее посмотрит.

– В кастрюле еще осталось, – сказал Ларри.

Вымыв пол, вернув стол на место и положив Тони новую порцию, они доели в молчании. Если бы Тони заговорил, Эйлиш хватило бы духу прервать его. Она понимала, дети видят: между родителями что-то происходит. Но все ее внимание было приковано к Тони – он должен был понять, что она знает.

2

У отца Тони существовал неизменный субботний ритуал: навестить сыновей, которые жили рядом, узнать, в порядке ли их машины. Свекор начал замечать Эйлиш, когда та купила дешевый автомобиль, и при каждой встрече спрашивал, все ли с ним хорошо. А машина-то отличная, говаривал свекор, поначалу я сомневался, но жена велела мне держать язык за зубами, зато теперь мне не стыдно в этом признаться. Всякий раз, когда их навещал Фрэнк, отец осматривал его машину, поднимал капот, проверял масло и воду, несмотря на предупреждения жены, что он испачкается. Лучшие автомобили, утверждал свекор, замирали посреди улицы, потому что их владельцы не удосужились вовремя проверить уровень воды или масла.

Если какая-то из машин требовала внимания, свекор рекомендовал старого приятеля мистера Дакессяна, который разбирался в автомобилях почти так же хорошо, как он сам. И то сказать, у мистера Дакессяна была лучшая мастерская на много миль в округе, разумные цены и самое дружелюбное обслуживание, если, конечно, вам удастся удержать хозяина от рассуждений об армянской истории. Все остальные отнесутся к твоей машине без должного уважения, а потом еще и обчистят тебя, говорил старик, поэтому с любой проблемой иди к Дакессяну. А поскольку в те времена Эйлиш вела счета семейной фирмы, она регулярно общалась с мистером Дакессяном, который обслуживал автомобили Тони и его братьев. Это был именно такой приятный и надежный человек, каким его описывал свекор.

Однажды, когда Эйлиш заехала проверить масло, Дакессян дал ей книгу по армянской истории.

– Как ирландка, – сказал он, – вы ее оцените. Местные такого не понимают. Ваш тесть считает, что я все выдумываю. Я пытался дать ему книгу, но он не взял.

Пролистывая книгу, Эйлиш задумалась, а мог ли Дакессян, которому, по ее расчетам, было за шестьдесят, быть свидетелем массовых убийств?

– Я родился в Армении, но, когда мне было три года, родители уехали. Их предупредили, только и успели ноги унести. Меня это печалит, и не просто печалит, особенно когда я наблюдаю, как мой сын Эрик растет здесь и понятия не имеет, откуда он родом.

Его дочь, с которой Эйлиш тесно общалась, ведя дела с мастерской, собиралась замуж.

– Она выходит за армянина, поэтому служба пройдет на армянском. Как будто мы никогда не покидали Армению. И как будто вернемся туда всего на один день.

– Родные Тони частенько ведут себя так, словно никогда не покидали Италию, – заметила Эйлиш.

– Им повезло, что ты присматриваешь за их деньгами. А вот я не знаю, что буду делать без Лусинэ. Эрику нет дела до семейного бизнеса.

При следующей встрече мистер Дакессян сказал ей, что нашел книгу про Ирландию и что дела там обстояли не лучше, чем в Армении.

– Я всегда это знал, но теперь знаю в подробностях.

И он снова завел разговор об уходе дочери.

– Я не хочу давать объявление и брать незнакомого человека. Это семейный бизнес, многие клиенты обслуживаются у нас по многу лет. Если вас не смутит работа среди выхлопных газов и рычания моторов, вам здесь будут рады. Только не затягивайте с решением.

Недолго думая, Эйлиш решила принять предложение мистера Дакессяна. Ей так и не удалось убедить Тони и его братьев в преимуществах той системы выставления счетов и учета, которую она разработала. Энцо пожаловался матери, что Эйлиш пытается указывать им, как вести бизнес. Мать, в свою очередь, рассказала обо всем Фрэнку, который передал ее слова невестке.

– Они хотят, чтобы ты держалась скромнее, – сказал он. – Я знаю, как бы я поступил.

– И как же? – спросила Эйлиш.

– Они мои братья, я люблю их. Но не желал бы я быть у них на подхвате.

Эйлиш понимала, что должна обсудить это с Тони, но не сомневалась: он захочет, чтобы она продолжила работать на них. Будет трудно объяснить ему, что она уже приняла предложение.

– Приступайте, как только сможете, – сказал мистер Дакессян. – Если хотите, Лусинэ введет вас в курс дела.

– Я предпочла бы начинать каждый день в десять и заканчивать в три, как Лусинэ, – сказала Эйлиш. – Еще я хочу четыре недели отпуска, из них две за свой счет.

Мистер Дакессян присвистнул в притворном удивлении и назвал сумму, которую платил дочери.

– Думаю, вы запросите больше.

– Поговорим о повышении спустя три месяца.

Объявив, что принимает ее условия, мистер Дакессян заметил, что ему нужно отлучиться, смыть масло и смазку, и тогда они ударят по рукам.

3

Эйлиш еще раз вымыла пол, убедилась, что на нем не осталось жира от рагу. Затем занялась домашними делами. Почувствовав, что Тони следит за ней, уселась за стол с Розеллой.

– Ты бы сходила к врачу, – сказала Розелла. – Твоя рука онемела, а тебя саму словно заморозили. Будь ты за рулем, все могло бы закончиться плохо.

– Мне уже лучше, – ответила Эйлиш, но дочь явно не убедила.

Она рано легла и размышляла в кровати при включенной лампе. Войдя в спальню, Тони мягко улыбнулся, на цыпочках, словно она уже спала, обогнул жену. Затем лег и сразу выключил прикроватную лампу. Эйлиш последовала его примеру.

Она ждала, предоставляя ему возможность заговорить первому, сказать что угодно, что-нибудь про работу или про то, что видел по телевизору. Тони лег на спину, затем отвернулся, снова перевернулся на спину. Должно быть, знал, что она не спит. Она услышала, как он прокашлялся. В темноте Эйлиш могла позволить молчанию длиться столько, сколько сочтет нужным. Могла вообще не нарушать его, заснуть с ним рядом, заставив Тони терзаться еще день, гадая, знает ли она и как отреагирует, когда узнает. Но ее беспокоило, что он действительно уснет, а она останется лежать, проговаривая про себя то, что должна сказать. Ей придется заговорить первой.

– Я хочу услышать от тебя одно, – сказала она, кладя руку ему на плечо.

Тони не шевельнулся.

– Тот мужчина, который приходил, он не шутил? Он в самом деле собирается оставить ребенка у нас на пороге или просто хотел показать тебе, как он зол?

Тони молчал.

– Если это пустая угроза, скажи мне сейчас.

Не услышав ответа, Эйлиш вздохнула.

– Ты должен… – начала она.

– Он не шутил, – прошептал Тони. – Никаких сомнений. Он любит верховодить, любит сотрясать воздух. Он совсем ее запугал.

– Я не желаю про нее слышать.

– Можешь не сомневаться, он сделает, что обещал.

– Оставит ребенка у нас на пороге?

– Именно это он и задумал. Все последние недели я искал случая тебе рассказать.

– Что-то я не заметила.

– Знаю.

– Ты позволил ему сказать все за тебя.

– Знаю, знаю.

Некоторое время они молча лежали в темноте.

– Мне нужно спросить тебя еще кое о чем, – наконец решилась Эйлиш, – отвечай четко и, пожалуйста, не лги мне. У тебя был кто-нибудь еще?

Тони включил прикроватную лампу.

– Больше никого. Нет и не было.

– Ты должен сказать мне сейчас, если у тебя…

– Никого. Я же сказал. Клянусь. Никого и никогда.

– Только это.

– Только это, – вздохнул Тони.

После того как тот мужчина рассказал ей о ребенке, Эйлиш каждый день рвалась на работу, только бы не сидеть дома. Если в мастерской были срочные дела, она охотно задерживалась, лишь бы не возвращаться туда, где Тони вел себя так, словно ничего не произошло. Даже разговоры за ужином вернулись в привычное русло. Всякий раз, когда она пыталась заговорить с мужем о том, что им делать, если тот человек осуществит свою угрозу, она чувствовала яростное сопротивление Тони. А поскольку Розелла и Ларри понятия не имели, что происходит, Эйлиш приходилось нести это бремя в одиночку. В конце концов, тот мужчина приходил к ней. Она видела его лицо, слышала его голос. Никто не представляет, что она испытала. И не было никого, с кем Эйлиш могла бы поделиться своей бедой.

Тони начал ложиться рано. Когда она присоединялась к нему, он притворялся спящим. Иногда она долго лежала в темноте, зная, что Тони тоже не спит.

Однажды вечером она застала Тони на кухне. Когда она вошла, он потупил глаза и буркнул, что устал.

– Я еще не все тебе сказала, – начала Эйлиш.

Тони медленно кивнул, словно давно этого ждал.

– Ни при каких обстоятельствах я не собираюсь заботиться о твоем ребенке. Это твое дело, не мое.

– Может быть, ты от этого не в восторге, – мягко заметил он, – но ты все еще моя жена.

– Жаль, что ты об этом не думал, когда устранял протечку. Но я не собираюсь это обсуждать. Я хочу, чтобы ты знал; если тот мужчина принесет сюда ребенка, я не отвечу на стук, а если он оставит ребенка на пороге, не открою дверь. Я не хочу иметь с этим ничего общего.

– И что же нам делать? – спросил он.

– Понятия не имею.

Эйлиш засиделась допоздна, читая оставленный Фрэнком журнал в надежде, что к тому времени, когда она будет ложиться, Тони уже уснет. Позволив себе взглянуть на вещи с его точки зрения, она поняла, в чем суть его терзаний. Если Тони верит, что тот человек подкинет им ребенка, он чувствует себя беспомощным. Она заставила себя подавить жалость, прекрасно понимая, что стоит дать слабину, и ей придется вставать среди ночи кормить чужого младенца. Эйлиш была полна решимости этого избежать. Она видела, что Тони пытается ее задобрить, принимая несчастный вид и стараясь ни единым словом не ухудшить их отношения. Без нее ему не справиться.

Внезапно ей пришло в голову, что она не знает, как поведет себя Франческа. Мать Тони умела убедить членов семьи, включая Эйлиш, что у них все в порядке. Даже когда Лена в приступе ярости пыталась переехать Энцо на дорожке у дома, свекровь заявила, что такие вещи случаются в самых крепких семьях.

Всякий раз, встречая Франческу, Эйлиш всматривалась в нее, пытаясь угадать, знает ли свекровь про ребенка, но та вела себя как обычно. Эйлиш решила, что Тони не посмел довериться матери.

Однажды в мастерской, повинуясь внезапному порыву, Эйлиш позвонила в контору Фрэнка и договорилась о встрече. Прошлым летом Розелла провела месяц у дяди в офисе, помогала секретарше, изучила картотечную систему, познакомилась с его коллегами. Даже побывала в его квартире на Манхэттене в районе «Адская кухня», куда никто из родственников ни разу не захаживал. По окончании школьного семестра Розелла собиралась пройти стажировку в другой адвокатской конторе.

Фрэнк обсудил с Розеллой ее оценки и устремления и решил, что племянница вполне способна поступить в хороший колледж. Если поступит, я оплачу ее обучение, сказал он Эйлиш.

– Я не могу заплатить за всех племянниц и племянников, – добавил он, – но Розелла должна поступить в колледж, и она этого хочет. Она упорная.

– Она знает об этом?

– Знает.

– Ты сам предложил или она попросила?

– Я рассказывал ей о своей учебе в Фордхэме. Заметил, что, как мне кажется, ей там понравится. Она долго колебалась, когда я предложил ей помощь.

– А потом?

– Потом призналась, что давно об этом мечтала.

Тем же вечером, после того как они с Тони шепотом обсудили в темноте текущие дела, Эйлиш заговорила об учебе Розеллы в колледже. Она сказала, что Фрэнк сам предложил оплатить обучение; Розелла согласилась только после того, как он на нее надавил.

– А у меня забыли спросить?

– Меня тоже никто не спрашивал.

– Но теперь ты знаешь.

– И ты.

– А что подумают Энцо и Мауро? Они знают, что нам такое не по карману.

– Фрэнк не может платить за всех племянниц и племянников.

– Тогда почему он платит за Розеллу?

– Потому что из них она самая умная.

– Ты его об этом просила?

– Конечно нет!

– А что, если узнают остальные?

– Можем сказать, что она получила стипендию.

Тони замолчал. Эйлиш подумалось, что ему грустно и неловко при мысли, что за учебу дочери заплатит кто-то другой.

Тони вздохнул и придвинулся к ней ближе.

– Я не знаю, как об этом сказать, – прошептал он.

Эйлиш понимала: сейчас главное – промолчать, дать ему понять, что она не промолвит ни слова, не дождавшись продолжения.

– Это началось как шутка. Ты же знаешь Энцо с Мауро. – На мгновение Тони затих, словно не был уверен, стоит ли говорить. Голос дрогнул, затем набрал силу. – Они отпускают шуточки про тебя с Фрэнком о том, что вы чересчур много болтаете между собой, что он приносит тебе газеты и журналы, и удивляются, отчего он не заводит девушку.

– Фрэнк никогда не заведет девушку.

– Почему?

– Фрэнк из этих.

Тони затаил дыхание. Начал что-то говорить, запнулся.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне признался.

– Кто-то еще знает? Мама?

– Вряд ли.

– Ты можешь мне кое-что пообещать?

– Что?

– Что ты никогда больше об этом не заговоришь. Никогда. Ни со мной, ни с другими.

– Я и не собиралась.

– Нет-нет, я хочу, чтобы ты пообещала. Я должен быть уверен, что никто больше об этом не заговорит.

Адвокатская контора Фрэнка находилась в двадцати минутах ходьбы от Пенсильванского вокзала. В письмах мать часто расспрашивала Эйлиш о нью-йоркском шике, модных магазинах, небоскребах, ярких огнях, но дочери было нечего рассказать о большом городе. Она по-прежнему регулярно писала матери, вкладывая в конверты детские фотографии.

Этим летом матери исполнялось восемьдесят, и Эйлиш хотелось еще раз с ней повидаться. Больше всего ее тяготила мысль, как она будет жалеть, если не поедет, а с матерью что-то случится. Ее брат Мартин вернулся из Бирмингема и жил в Куше, над береговыми утесами, в десяти милях от города. Он навещал мать несколько раз в неделю и часто в свойственном ему бессвязном стиле писал Эйлиш о состоянии ее здоровья. Она знала, что Франческе, а также Лене и Кларе, чья родня жила неподалеку, кажется странным, что можно прожить жизнь так далеко от семьи. В их мире люди не переезжали в Америку в одиночку. Никто из их знакомых не путешествовал, как Эйлиш, без родственников и друзей. Иногда за ужином она рассказывала о доме, особенно если приходили письма от матери или от Мартина, а на каминной полке стояла фотокарточка ее сестры Роуз, сделанная в 1951 году, за год до смерти, когда Роуз выиграла дамский турнир в местном гольф-клубе. Однако ни Тони, ни Розелла с Ларри не проявляли особенного интереса ни к Эннискорти, ни к Ирландии.

В кабинете Фрэнка, рассказывая о неожиданном госте и его угрозе оставить ребенка на пороге ее дома, Эйлиш надеялась, что найдутся законные средства ему помешать.

– Очевидно, – сказал Фрэнк, – что нельзя просто бросить ребенка на произвол судьбы. Проблема в том, что делать, если этот человек осуществит свою угрозу. Могут пройти дни, прежде чем социальные службы или даже полицейские им займутся, особенно если ребенок будет жить в доме родного отца.

– Но как доказать, что именно Тони – отец ребенка?

– Ты права. Со временем проблема решится, и этому человеку могут предъявить обвинение, найдут приемную семью. Но что делать с ребенком в первые часы или даже дни?

– Это забота Тони.

– А если дома будешь ты или Розелла с Ларри?

– Возможно, этот человек блефует, хотя Тони так не считает. Воображаю, каково приходится его жене. Разве у нее не должно быть права голоса в этом вопросе? Она единственная, кто может…

– Этот человек на самом деле чувствует, – перебил ее Фрэнк, – что присутствие чужого ребенка осквернит его дом. А еще он считает, что в этом вопросе у его жены нет права голоса.

– Откуда ты это знаешь?

– Я с ним встречался. Он сюда приходил.

Эйлиш решила, что не станет спрашивать Фрэнка, почему он не сообщил ей об этом, как только она вошла в его кабинет. Фрэнк с самодовольным видом ждал расспросов. Никогда раньше она не испытывала к деверю неприязни, но теперь ее почувствовала. Фрэнк может молчать хоть целый час, она не проронит ни слова. Некоторое время Эйлиш смотрела в окно, разглядывала книжную полку, затем перевела взгляд на Фрэнка.

– Я решил, Тони рассказал тебе, что я знаю.

– Фрэнк, ничего ты не решал.

– Мне вообще запретили говорить с тобою об этом. Когда ты вошла, я считал, что не имею права признаваться, что уже слышал эту историю.

– Похоже, ты знаешь больше моего.

– Если я стану обсуждать с тобой это дело, давай договоримся, что ты никому не передашь моих слов. Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Нет.

Должно быть, подумала Эйлиш, Фрэнку досадно видеть ее. И он жалеет, что впустил ее в свой кабинет.

– Могу я тебе доверять? – спросил он.

– Кому я буду рассказывать?

– Я еще раз спрошу, могу ли я тебе доверять?

– Можешь.

– Пару недель назад меня навестил отец. Раньше он никогда не приходил ко мне в контору. Он пробыл не более пяти минут. Сказал, что я должен сделать так, как хочет моя мать. Честно говоря, я решил, что они нашли для меня невесту. Но отец больше ничего не сказал. А несколько дней спустя сюда явилась мать с историей, которую только что рассказала мне ты, но добавила, что была в гостях у семейной пары, о которой мы говорим, у мужчины, который приходил к тебе, и его жены, и они договорились, чтобы он приехал со мной повидаться.

Фрэнк остановился и посмотрел на Эйлиш.

– Решили, что ребенка заберет моя мать, – продолжил он. – И сейчас я пытаюсь найти наилучший с точки зрения закона способ, которым это можно осуществить.

– Присутствовал ли Тони при каком-либо из этих разговоров?

– Нет.

– Он знает, какое решение было принято?

– Да.

– Ты уверен?

– Мать мне сказала.

– Ты спрашивал ее, советовались ли со мной?

– Да.

– И что она ответила?

– Что все наладится.

– Я спрашивала тебя не об этом.

Фрэнк откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– Поговори с Тони, но ты не можешь передавать ему то, что узнала от меня. Вам следует разобраться между собой, но в мои обязанности не входит давать тебе подобные советы.

– Это в Фордхэме вас учат так изъясняться или это у тебя от природы?

– Я сожалею, что так вышло.

– Прости, Фрэнк, но я не нуждаюсь в твоей жалости. И прежде чем я уйду, мне хотелось бы уточнить. После рождения младенца отнесут в дом моей свекрови, где он и останется?

– Ребенка усыновят.

– Кто?

– Как раз сейчас я над этим работаю.

– Тони?

Эйлиш почти улыбнулась про себя, подумав, что препираться с Энцо и Мауро по поводу счетов было куда легче, чем иметь дело с Фрэнком. Она всегда восхищалась им, его непохожестью на других, тем, что он сам построил свою судьбу, но сейчас ей хотелось, чтобы у него было больше общего с братьями.

– Мы прорабатываем детали.

– Фрэнк, я понимаю, это не доставляет тебе удовольствия, поэтому просто ответь. Тони усыновит ребенка?

– Муж хочет, чтобы вопрос был решен раз и навсегда.

– Фрэнк, если Тони решит усыновить ребенка, разве не потребуется мое согласие?

– Вы с Тони должны обсудить это между собой.

– Фрэнк, я не желаю иметь ничего общего с этим ребенком.

– Ладно, иди домой и обсуди это с Тони. И повторяю: ты не должна никому говорить, что приходила сюда.

4

С тех пор как семья Фиорелло перебралась в Линденхерст, выстроив четыре дома в тупике, по воскресеньям, в час пополудни, за исключением особенно знойных летних дней, они обедали вместе, и трапеза растягивалась до самого вечера. Когда они чертили планы домов, мать Тони попросила устроить для нее очень большую столовую и теперь каждое воскресенье готовила на мужа, четырех сыновей, трех невесток и одиннадцать внуков, с особым тщанием накрывая длинный стол, который сколотил ее сын Мауро. Невестки по очереди помогали ей готовить, подавать на стол и мыть посуду. «Больше всего мне нравится готовить с тобой, – говорила свекровь Эйлиш, – ты спокойная, а Лена может вспылить в любой момент. И ты ничего не смыслишь в итальянской кухне, поэтому не критикуешь меня, в отличие от Клары, которая вечно во все влезает, все ей не так». Эйлиш чуть было не спросила, не должна ли чувствовать себя польщенной, но ей нравилось проводить время с Франческой, и она ценила усилия, которые свекровь прилагала, чтобы всем угодить.

Тем не менее воскресные обеды были для нее испытанием. Эйлиш так наедалась макаронами, что ей уже не хотелось баранины или рыбы, которые подавали после. И она не участвовала в совместном подтрунивании и шумных перебранках. Даже в понедельник ее преследовал хор голосов за столом, когда никто не хотел никому уступать.

Когда дети подрастали и садились обедать со взрослыми, Франческа требовала от них строгого соблюдения приличий. Они должны были сидеть тихо и демонстрировать хорошие манеры. К воспитательным потугам Франчески все относились с добротой и юмором, но ни Лена с Кларой, ни Энцо с Мауро не облегчали ей жизнь и постоянно орали на своих детей за столом. А поскольку Тони с Эйлиш никогда не разговаривали с детьми на повышенных тонах, то за бабушкиным столом Розелла и Ларри пользовались особым статусом. Пока взрослые пили кофе, дети были вольны встать и выйти. Для Эйлиш это время было самым трудным. Никому не удавалось закончить предложение, чтобы его не перебил кто-нибудь другой. Гомон стоял несусветный.

Однажды Эйлиш взяла на обед фотоаппарат, чтобы послать матери общие снимки. Всякий раз, когда она вставала, чтобы сделать кадр, взрослые поднимали бокалы и улыбались, дети им не уступали, позируя с неизменно счастливым видом; и все так радовались тому, что собрались вместе, словно это было Рождество, а не обычное воскресенье. Ее мать в Эннискорти не баловали общением с внуками. У Мартина детей не было. Пат и Джек жили под Бирмингемом и редко ее навещали. Мать всего несколько раз встречалась с их женами и детьми. А уж такое еженедельное сборище, которое устраивала семья Фиорелло, было бы ей вовсе в новинку. Эйлиш решила не отправлять матери фотографии, они ее только расстроят. Во время трапезы во главе стола всегда восседал свекор Эйлиш. И если на столе был барашек, то, разделывая его, он будто священнодействовал. Каждый раз свекор усаживал справа от себя кого-нибудь из сыновей и медленно подводил разговор к истории, которая случилась с его матерью на острове Эллис по приезде в Америку.

Тони рассказал Эйлиш эту историю вскоре после того, как они поженились.

– Его мать отправили обратно в Италию. У нее было что-то не так с глазами. Сначала держали в карантине, а потом посадили на корабль до Неаполя. Отец рассказывает об этом так, словно все случилось вчера. Одну и ту же историю без конца.

– И надолго ее отправили назад?

– Она не вернулась. Так и осталась в Италии.

– Значит, он ее больше не видел.

– Каждое Рождество она ездила в какой-нибудь город и там фотографировалась. И посылала ему снимки. Энцо говорит, если еще раз это услышит, то сам отправится на карантин. Раньше эта история доводила Мауро до слез, а теперь он говорит, что не вслушивается, а просто кивает.

– А ты?

– Я слушаю. Если бы я не слушал, отец заметил бы.

Когда несколько лет назад по телевизору показывали репортажи о студенческих маршах и сидячих забастовках против войны во Вьетнаме, свекор Эйлиш осудил демонстрантов и заметил, что полиция слишком с ними нянчится.

– Разве они не храбрецы, эти демонстранты? – спросила Эйлиш.

– Я предпочел бы увидеть их в военной форме, – ответил свекор.

– А я бы не хотела, чтобы моего сына забрали на войну, – сказала Эйлиш, – поэтому они протестуют и за меня тоже.

К тому времени почти все дети уже встали из-за стола. Тони опустил голову. Энцо знаками велел Эйлиш молчать.

– Не знаю, чем бы я мог гордиться сильнее, – сказал свекор.

– Тем, что отправили на войну сына или внука? – спросила она, глядя на Фрэнка, который при ней много раз осуждал войну.

– Тем, что они сражались бы за свою страну. Я говорю об этом. Этим я гордился бы.

Эйлиш надеялась, что кто-нибудь вступит в разговор. Сначала она решила молчать, потом разозлилась на Тони и Фрэнка, которые ее не поддержали.

– Это мнение разделяют не многие, – заметила она.

– Ты об ирландцах? – спросил ее отец.

– Я об американцах.

– Что ты знаешь об американцах?

– Я такая же американка, как и вы. Мои дети американцы. И я не хотела бы, чтобы их отправили воевать во Вьетнам.

Она посмотрела прямо на свекра, заставив его отвести глаза. Первым вмешался Энцо, который что-то буркнул про себя, затем повысил голос.

– Эй, ты, замолчи! – Он показал на Эйлиш.

Все смотрели на нее, кроме Тони и Фрэнка, которые не поднимали головы.

Наконец встала Франческа.

– Кажется, нам всем не помешает выпить граппы, – сказала она. – Вдобавок к кофе. Кто-нибудь поможет мне достать стаканы?

Несмотря на то что сегодня была ее очередь помогать свекрови, Эйлиш не двинулась с места. Напротив, Лена с Кларой с радостью воспользовались поводом встать из-за стола.

– Ты что, не в состоянии ее приструнить? – спросил Энцо у Тони, словно Эйлиш тут не было.

– Энцо, не заводись, – сказал Мауро.

Фрэнк составлял тарелки, чтобы отнести их на кухню.

На пути домой – Розелла и Ларри шагали позади родителей – Эйлиш почти пожалела Тони. Он должен был поддержать ее за столом или хотя бы сменить тему, но Тони не мог пойти против отца.

Спустя несколько дней после ссоры, когда Эйлиш была дома одна, свекровь пришла к ней в гости с яблочным пирогом. Сначала обсуждали Розеллу и Ларри, Франческа хвалила их образцовые манеры. Затем свекровь заговорила о воскресном обеде.

– Я всегда мечтала, чтобы после того, как всю неделю каждый занимался своими делами, по воскресеньям мы собирались бы вместе. И дети сидели бы с нами за одним столом, приучались вести себя прилично, и никто не заводил бы разговоров о том, что не предназначено для детских ушей.

Эйлиш спрашивала себя, не попросят ли ее извиниться. Она готовилась таким же елейным тоном ответить, что ей очень понравился обед и она не сожалеет ни о едином слове, сказанном ею или кем-то другим.

– Я часто о тебе беспокоюсь, – продолжила Франческа. – По-моему, на наших сборищах с итальянской едой и итальянскими разговорами ты начинаешь скучать. Порой мне кажется, что ты боишься наших шумных воскресных обедов. Могу представить, как бы я себя чувствовала, будь все остальные ирландцами!

Эйлиш гадала, к чему клонит свекровь.

– Ты так хорошо воспитана и так стараешься всем угодить, что я спрашиваю себя порой, а что у тебя на уме? Не подумай, что я о плохом! Я хочу сказать, у тебя, в отличие от Лены и Клары, есть собственное мнение. Я всегда думала, что такая, как ты, должна была выйти за Фрэнка, он у нас образованный, но ты вышла за Тони, и то, какими выросли ваши дети, – твоя заслуга. Вы четверо – замечательная семья. Жизнь полна неожиданностей.

Эйлиш хотелось, чтобы зазвонил телефон или кто-нибудь постучался в дверь.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – спросила Франческа.

Эйлиш кивнула и улыбнулась.

– Мне пришло в голову, что тебе будет намного легче, если не придется терпеть эти долгие воскресные обеды.

Эйлиш притворилась, будто не расслышала. Ей хотелось, чтобы Франческа высказалась напрямик.

– Мне пришло в голову, что тебе не помешает от нас отдохнуть. Разумеется, Тони должен приходить, иначе братья будут по нему скучать. И Розелла с Ларри пусть приходят.

«А по мне, значит, никто скучать не будет?» – едва не парировала Эйлиш, но вместо этого спросила:

– А с Тони вы говорили?

– Нет, но поговорю.

– И что вы ему скажете?

– Скажу, что размышляла о наших воскресных обедах и решила, что для Эйлиш это слишком.

– Слишком?

– Слишком скучно, слишком громко, все друг друга перебивают.

Франческа сглотнула, словно произнести эти слова было тяжким испытанием. Эйлиш хотелось, чтобы, если она согласится не посещать семейные обеды, все, особенно Тони, понимали, что так предложила Франческа, а не она сама.

– Мне не хотелось бы, чтобы кто-то решил, будто мне не по душе их компания.

– Но мы же и так видимся постоянно!

– Тони обидится, если я с ним не пойду.

– Я поклянусь ему, что это была моя идея.

– Уж точно не моя.

– Я не хотела бы с тобой спорить, – сказала Франческа. – Ты всегда побеждаешь.

– Но я не спорю.

– Знаю. И если бы тебе искренне нравились наши обеды, я бы позаботилась, чтобы тебе было так же уютно, как и прочим.

Для начала Эйлиш подписалась на воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс». Раньше ей приходилось ждать, пока Фрэнк прочитает свой экземпляр и не забудет захватить его с собой.

Вся семья посещала десятичасовую мессу. Порой они сидели в разных частях церкви, но всегда ждали, когда мистер Фиорелло и Франческа встанут в очередь к причастию, и лишь потом пристраивались за ними.

Родители Тони надевали в церковь лучшие наряды, да и Лена с Кларой относились к службе, как к модному показу. Энцо и Мауро облачались в парадные костюмы, галстуки и хорошую обувь. Эйлиш не заставляла Тони носить галстук и в церковь никогда не наряжалась, не надевала туфли на шпильке и вместо шляпки покрывала голову простой мантильей.

Эйлиш любила, когда остальные уходили, а она оставалась дома, читала газету, слушала радио, просто бездельничала. Как только было решено, что ее отлучают от семейных обедов, никто больше не поднимал эту тему, кроме Розеллы, которая полагала, что мать изгнали за спор со свекром, и считала это несправедливым.

– Доживешь до моего возраста, – говорила ей Эйлиш, – полюбишь проводить время в одиночестве.

– Но я все время чувствую, что твой стул пуст, – отвечала Розелла. – А ты всего-то и сказала, что не хочешь отдавать Ларри на войну.

– А я люблю свои воскресенья, – говорила Эйлиш, – и я ни на что не жалуюсь.

5

Эйлиш пыталась выбросить из головы того человека, но его голос долетал до нее в самые неожиданные моменты. Это напоминало резкое похолодание или набежавшую тучу и всякий раз заставляло Эйлиш ежиться.

Тони до сих пор не поделился с ней их планами. Дни становились длиннее, и Эйлиш не раз предлагала мужу прогуляться по окрестным улицам в надежде, что он выложит все начистоту. Такие прогулки повторялись несколько раз, но ничего не выходило, Тони принимался пристально разглядывать каждый дом, в котором шел ремонт, и у Эйлиш возникало искушение рассказать ему то, что она узнала от Фрэнка. Останавливала ее мысль, что хорошо бы и впредь узнавать от деверя о семейных делах. Поэтому она не заговаривала ни о ребенке, ни о возможном усыновлении, а только слушала истории Тони, его шутки и поддакивала. Со стороны, размышляла Эйлиш, мы кажемся идеальной супружеской парой.

Однажды она взяла с собой на работу фотоаппарат, чтобы снять мистера Дакессяна, его сына Эрика, механиков и свой кабинет.

– Я отправлю их матери, – объяснила Эйлиш. – Когда я пишу ей, то всегда прилагаю фотокарточки.

– А что пишет она? – спросил мистер Дакессян.

– Делится новостями, если есть чем делиться.

– Должно быть, вы по ней скучаете.

– Иногда, особенно когда писем долго нет, и я начинаю беспокоиться.

– А пригласить ее в гости не думали?

– Вряд ли она приедет. Ей почти восемьдесят.

– Сколько времени прошло с тех пор, как вы расстались?

– Больше двадцати лет.

– И она никогда не видела ваших детей?

– Никогда.

– Думаю, это очень ее огорчает.

На следующий день, когда Эйлиш вернулась с работы, на пороге ее ждала Лена.

– Я надеялась тебя застать, – сказала Лена. – Потихоньку выбралась из дома, когда никто не смотрел. Но никогда нельзя быть уверенной, здесь все следят друг за другом.

Они уселись за кухонный стол. От чая Лена отказалась.

– Я пришла, чтобы сказать: если тебе что-нибудь понадобится, я готова помочь. Чем угодно. Деньги, совет, просто поговорить. И Клара тоже. Она не хотела приходить вместе со мной, чтобы тебя не стеснять, и потом Франческа наверняка прознала бы, что мы приходили вдвоем, и устроила бы допрос. Мы в ужасе оттого, что у Тони будет ребенок. Я хочу, чтобы ты это знала.

Лена встала и приложила палец к губам.

– Никому ни слова, иначе Энцо узнает, что я приходила. Он ночует в доме родителей, пока не научится вести себя прилично.

На столике в прихожей Эйлиш обнаружила письмо от матери и, вскрыв конверт, улыбнулась тому, что мать вернулась к системе, которую применяла, когда Эйлиш впервые отправилась в Америку. Она просто перечисляла всех, кого видела в Эннискорти за прошедшие недели и кто спрашивал, как дела у Эйлиш, и передавал ее дочери привет. От владельцев лавок до соседей и одноклассниц, включая Нэнси Шеридан, которая в школе была лучшей подругой Эйлиш. Одно имя никогда не упоминалось. Джим Фаррелл. Определенно, мать могла столкнуться с ним на улице, ведь Джим жил в центре города над баром, которым владел. И если бы их пути пересеклись, они должны были вспомнить, как более двадцати лет назад Эйлиш вернулась домой после смерти сестры Роуз.

Тем летом в Эннискорти у Эйлиш завязался роман с Джимом. Даже мать и Нэнси, и тем более Джим, понятия не имели, что она замужем за Тони. Они с Тони поженились в Бруклине. Эйлиш хотела признаться матери сразу по приезде, но не решилась, ведь это означало, что, как бы ни сложились обстоятельства, ей придется вернуться в Америку. Поэтому она никому ничего не сказала. А в конце лета внезапно уехала, как раз когда Джим дал ясно понять, что хочет на ней жениться. Вернувшись и зажив с Тони в Бруклине, Эйлиш выбросила то лето из головы. Странно, что отсутствие имени Джима Фаррелла в списке горожан, которых она едва знала, напомнило ей о тех днях.

Конец мая выдался ветреным и дождливым. Похоже на Ирландию, думала Эйлиш, во всяком случае на Уэксфорд, где робкие проблески летней погоды перемежались холодными ветрами. За рулем Эйлиш приходилось щуриться из-за яркого света. Однажды, не доехав до дома, она решила не сворачивать на повороте, а поехать к Джонс-Бич, погулять по берегу моря.

В первые годы после переезда из Бруклина в Линденхерст Тони с Эйлиш по воскресеньям в утра пораньше приезжали на Джонс-Бич, захватив переносной холодильник с напитками и сэндвичами и большой зонт от солнца с сине-белыми полосками, который становился местом сбора для братьев Тони и их друзей. В те времена Энцо уже гулял с Леной, а Мауро еще не встретил Клару. К обеду вокруг зонта собиралась толпа молодежи, занимая места для товарищей и подруг, которые еще не подошли. Старые друзья братьев Фиорелло приезжали из Бруклина, одетые по-летнему молодые щеголи и девушки в самых модных очках, пляжной обуви и купальниках. Обычно мужчины купались без женщин. Играли в мяч у кромки воды и, вернувшись к своим дамам, изможденно падали плашмя на песок.

Поначалу Тони, единственному женатому из всех, не нравилось оставлять Эйлиш одну. Когда товарищи позвали его за собой, он заколебался.

– Мы присмотрим за ней, – крикнула ему Лена. – Должны же мы узнать про тайны супружеской жизни!

Помявшись, Тони присоединился к братьям и друзьям, но несколько раз возвращался убедиться, что с женой все в порядке.

– Какой он преданный, – заметила Лена. – Если я дождусь от Энцо хотя бы половины того внимания, которое муж уделяет тебе, я буду довольна.

Все девушки, отдыхавшие с ними на пляже, считали отношения Тони и Эйлиш историей великой любви.

– Думаю, вам было суждено встретиться, – сказала Лена, вызвав всеобщее одобрение. – Даже если бы Тони не пошел на те ирландские танцы, вы встретились бы где-нибудь еще.

– И тайно поженились! Представляю, как вы были счастливы! – воскликнула другая девушка. – Ваша история заставляет меня поверить в любовь с первого взгляда.

Эйлиш удивилась, что у них такие странные понятия о ее жизни, однако промолчала.

Как-то раз после полудня Тони решил отделиться от компании и спросил Эйлиш, не хочет ли она поплавать вместе. К тому времени жара стояла изнуряющая и на пляже было некуда ступить. Им пришлось обходить лежащие тела, снова и снова искать способ обогнуть очередную компанию. Тони сжимал ее руку, как будто они были юной парочкой. Он смирился с тем, что Эйлиш лучше держится на воде, и она в одиночестве заплыла на глубину. Тони нервничал, не спускал с нее глаз: стоял по грудь в воде, подпрыгивая, когда накрывало волной, улыбаясь, пытаясь привлечь ее внимание. Когда Эйлиш подплыла к нему и встала рядом, Тони застенчиво ее поцеловал.

После этого Тони не отходил от нее ни на шаг. Они нашли место под зонтиком поменьше, чтобы побыть вдвоем. Друзья им не мешали.

Эйлиш заехала на парковку у водонапорной башни. В разгар сезона по выходным там было не протолкнуться, машины кружили, чтобы сразу заехать на освободившееся место.

Когда родились дети, Эйлиш с Тони по привычке ходили на пляж по утрам, но там было так жарко и многолюдно, что они начали ходить по вечерам, когда становилось потише, и устраивались на часок у воды.

Эйлиш вспомнила один из таких вечеров, когда в воздухе еще висела жара, пляж почти опустел, а вода была такой теплой, какой бывает редко. Эйлиш пошла искупаться, оставив Тони присматривать за Розеллой и Ларри, тогда еще младенцем. Заходя в воду, она несколько раз оборачивалась и махала им рукой. А затем поплыла на глубину, подальше от берега, прочь от линии прибоя, где вода была поспокойнее. Повернувшись к пляжу, она увидела, что Тони держит Ларри на руках, а Розелла стоит рядом и он показывает им на Эйлиш и смеется. Она поплыла к берегу. Когда Тони опустил Ларри на песок, малыш пополз в ее сторону, и поначалу Эйлиш решила, что он хочет на ручки, но нет, малыш был полон решимости добраться до воды самостоятельно. Они с Тони и Розеллой наблюдали за ним со стороны, за его волей и самообладанием.

А ведь это и было оно, подумала Эйлиш, состояние полного счастья.

Теперь она разглядывала пляж, пытаясь определить, где стояла она, где Тони. Пляж был слишком длинным, то место могло быть где угодно. Она молча смотрела на волны, тоскуя по временам, когда Тони стоял на берегу рядом с детьми, представляла, что они ждут ее, а она плывет им навстречу.

За маем последовал июнь, а Тони так и не счел нужным поделиться с ней планом, который задумали они с матерью. Его непринужденные манеры и хорошее настроение должны были создать иллюзию легкости и естественности. Наблюдая за его попытками скрыть свои намерения, Эйлиш жалела, что ей приходится сидеть с ним за одним столом и спать в одной постели. Однажды, не успев вернуться с работы, она увидела, как Франческа идет через лужайку к задней двери ее дома. Они выпили чаю с печеньем за маленьким столиком, и Франческа перешла к делу.

– Тони рассказал мне о ребенке. Меня разозлило, что он так долго это скрывал.

Свекровь замолчала. Эйлиш не ответила, и Франческа продолжила:

– Мы все потрясены. Как думаешь, что нам делать? Я надеялась, ты придешь обсудить это со мной.

Эйлиш понимала, как легко может оказаться виноватой, ведь это ее пассивность заставила свекровь вмешаться.

– С самого начала я дала понять Тони две вещи, – сказала Эйлиш. – Первое – все это не имеет ко мне никакого отношения, это дело Тони. И второе – ребенку не место в моем доме.

– А что мы будем делать, если этот мужчина придет, как обещал, и оставит ребенка на пороге? Может быть, этого и не случится. Может быть, он образумится.

– Если он оставит ребенка у меня, надеюсь, Тони вернет его обратно. Он знает дом, где ребенок был зачат. Или отнесет в полицию или туда, где присматривают за брошенными младенцам. Но возможно, тот человек образумится. Возможно, мы говорим о том, чего никогда не случится.

– Тони никогда не отнесет в полицию собственное дитя! – вспылила Франческа.

– Это не мой ребенок.

– Этот ребенок будет членом нашей семьи, нравится это тебе или нет. Тони – его отец.

– Только не моей семьи. И мне все равно, кто его отец.

– Хочешь, чтобы ребенка отдали в приют?

– Я не намерена это обсуждать. Я сказала Тони, что думаю. С тех пор мои взгляды не изменились и не изменятся впредь.

Эйлиш намеренно загоняла свекровь в угол.

– А что скажут Розелла и Ларри, когда узнают, что их брата или сестру отдадут в сиротский приют? Ты подумала об их чувствах?

– Не вмешивайте их в это. Их чувства не ваша забота.

Эйлиш поняла, что зашла слишком далеко.

– Никто и никогда не говорил мне такого о моих внуках.

Эйлиш хотелось выставить свекровь за дверь, но она знала, что им вряд ли доведется вновь обсуждать эту тему, поэтому решила высказать все, что накипело.

– Я не позволю разрушить мир и счастье в этом доме…

– Сделанного не воротишь, – перебила ее Франческа.

– Я здесь ни при чем.

– Ты его жена!

– И как жена я дала ему понять, что чувствую. И если он обсуждал это с вами, я удивлена, что он не сказал вам, как я к этому отношусь.

– Сказал! Но это не решает проблему.

– А у вас есть другое решение?

Эйлиш надеялась, что распахнула дверь для Франчески. И теперь свекровь признается, что у нее на уме.

– Нет, нет у меня никакого решения. Никакого. И мне жалко тебя. Когда Тони рассказал мне, это первое, что я ему заявила. Поначалу мне было трудно это осознать! Чтобы мой Тони оказался таким глупцом! Стыд и срам. И я не хотела верить, что мужчина способен отобрать у жены ее ребенка. Но Тони говорит, что мы не должны его недооценивать. Для всех нас это печальная история. И я пришла узнать, что ты о ней думаешь.

Франческа собственной рукой закрыла дверь, которую она для нее распахнула. Эйлиш больше не станет ей помогать. Она холодно посмотрела на свекровь.

– Если он принесет сюда младенца, – спросила Франческа, – как ты поступишь?

– Никак. Я просто не открою дверь.

– А если дети будут дома?

– Этого младенца не перенесут через мой порог.

– И он будет лежать на голой земле?

– Если потребуется, я вызову пожарную команду.

– А если Тони думает иначе?

– Можете считать, что его точка зрения совпадает с моей. Если только он не сказал вам чего-то другого.

Свекровь вопросительно смотрела на нее.

– Ничего другого он мне не говорил.

– Значит, вы мою позицию знаете.

Эйлиш видела, Франческа пытается придумать, что на это ответить.

– Мы на твоей стороне и готовы всячески тебе помогать.

– Единственная помощь, которая мне от вас требуется, – я хочу, чтобы вы поняли: я не буду растить ребенка чужой женщины.

– А если я возьму это на себя? – спросила Франческа и быстро добавила, чтобы Эйлиш не успела ее перебить: – Если тот мужчина все-таки придет. Я справлюсь, и я понимаю, почему ты не хочешь делать это сама.

– Я сказала Тони, что он не должен связываться ни с тем мужчиной, ни с младенцем. Это относится и ко всем остальным.

– Остальные – это я?

– Весьма любезно с вашей стороны предложить помощь, но вы должны понять, я не желаю, чтобы этот ребенок приближался к нашему дому. Будем решать проблему на месте.

– И как же?

– Вернем младенца или вызовем полицию.

– Я хотела сказать, что сама разберусь с отцом ребенка.

– Я вас не понимаю. Как разберетесь?

– Ты мне не доверяешь?

– Мне нужно знать, что вы имеете в виду.

– Ручаюсь, тебя это больше не коснется.

– Я хочу, чтобы вы объяснили свои намерения. И вы должны понимать, что у вас с Тони нет никакого права замышлять что-либо за моей спиной.

– Я его мать.

– И это дает вам право делать все, что угодно?

– Я сделаю все, что в моих силах. Больше мне сказать нечего.

В наступившей тишине Эйлиш поняла, что угодила в ловушку.

Заяви она свекрови, что знает об их плане, Франческа стала бы все отрицать. Сидя в гостиной собственного дома, Эйлиш ясно видела, что ее ожидает. Выглянув из кухонного окна, она будет наблюдать, как ребенок Тони делает с бабушкой первые шаги по лужайке, где даже нет забора, который отделял бы ее дом от дома Франчески. Что же ей придумать, чтобы это предотвратить?

– Я не потерплю, – сказала Эйлиш, – чтобы счастью и благополучию моих детей угрожали.

– Никто никому не угрожает.

– И на всякий случай, если это у кого-то на уме, я не потерплю, чтобы ребенок воспитывался в вашем доме, у нас на виду.

– А разве кто-то упоминал, что такой вариант возможен? – спросила Франческа.

Эйлиш поняла, что разговор зашел дальше, чем нужно. Свекровь явно задумала ее провести.

– Я сделаю все, что в моих силах, – повторила Франческа.

Эйлиш чуть было не спросила, не будет ли она так любезна не делать ничего, но передумала.

– Мы редко видимся, – заметила Франческа. – Нужно чаще встречаться.

Она встала, ожидая, что невестка поднимется ее проводить. Эйлиш осталась сидеть. Франческа вышла и в одиночестве направилась к входной двери. Учитывая, какое значение придавала свекровь формальностям, Эйлиш понимала, что такого умышленного оскорбления ей не простят. Это вернее любых слов создаст между ними непреодолимую пропасть, и Эйлиш доставляло удовольствие сознавать, что хотя бы в этом ее усилия достигли цели.

Посмотрев на часы, Эйлиш позвонила в мастерскую. Эрик Дакессян сказал, что отец на месте и, скорее всего, задержится еще какое-то время. Эйлиш попросила подождать ее.

Позже, когда она хлопотала на кухне, к ней присоединился Тони.

– Моя мать приходила?

– О да, – отвечала Эйлиш. – Было приятно с ней повидаться.

– Она беспокоилась о тебе.

– Мы мило поболтали.

– Значит, все решено?

Мысль, что она стоит рядом с ящиком, в котором лежат ножи, заставила Эйлиш задуматься.

– Почему ты улыбаешься?

– Твоя мать рассказала мне кое-что забавное.

– Про что?

– Про Лену. Но я обещала ее не выдавать.

Если они не стеснялись ей лгать, почему бы и ей не ответить им тем же?

Когда свет погас, она немного подождала, но затем, испугавшись, что Тони уснет, тронула его за плечо.

– Я еду в Ирландию, – сказала она. – Хочу навестить мать.

Тони не пошевелился.

– Я договорилась с мистером Дакессяном, он меня отпускает.

– Когда?

– Скоро.

– Надолго?

– Матери в августе исполняется восемьдесят, я поднатаскаю Эрика, чтобы он меня подменил, а когда ему придет время поступать в колледж, вернусь на свое место.

Спустя некоторое время Тони что-то прошептал, но Эйлиш не расслышала. Она попросила его повторить.

– Ты обещаешь вернуться?

И сам вопрос, и жалобный тон ее удивили.

– Я сожалею обо всем, – продолжил Тони. – Я обо всем сожалею.

Она не ответила.

– Ты обещаешь вернуться? – повторил Тони.

– А ты не хочешь пообещать мне, что я никогда не увижу этого ребенка и что никто из твоей семьи не возьмет его на воспитание?

Он вздохнул.

– Я не знаю, что делать, – сказал Тони. – Тот человек – настоящий дикарь. И он действительно намерен принести младенца сюда.

– Я жду, что ты дашь обещание.

– Я сделаю все, что в моих силах.

– В субботу ты пойдешь с Розеллой на игру, а Ларри оставишь со мной. Ему я скажу, пока тебя не будет, а Розелле, когда вы вернетесь.

– Не слишком ли рано им говорить?

– Они должны узнать обо всем сейчас.

В субботу, когда Тони с Розеллой ушли, Ларри явился на кухню, жалуясь, что его не взяли.

– Ты нужен мне здесь.

– Зачем?

Жестом Эйлиш велела сыну идти за ней в гостиную.

– Что случилось? – спросил Ларри.

– Это касается твоего отца.

– Я все знаю.

– И что же ты знаешь?

– Я поклялся хранить тайну.

– Кому?

– Всем.

– И что это за тайна?

– У него есть любовница.

– Кто тебе сказал?

– В воскресенье за столом они сильно поссорились, потому что дядя Энцо и дядя Мауро смеялись и отпускали шутки. Дядя Энцо изображал мужчину с младенцем на руках. А когда тетя Лена поняла, о чем он шутит, она встала и ушла, и с тех пор дядя Энцо ночует у бабушки.

– У твоего папы нет любовницы.

– Я так и думал, но они утверждают обратное.

– Просто у одной женщины будет ребенок, и твой папа – его отец.

– Значит, она его любовница.

– Она не его любовница и никогда ею не была. Он работал в их доме.

– И у них будет общий ребенок?

– У нее. Муж женщины говорит, что не оставит ребенка в своем доме, а принесет сюда и положит на наш порог.

– И что ты будешь делать?

– Я еду в Ирландию. Пятнадцатого августа моей матери исполняется восемьдесят, и я хочу присутствовать на ее юбилее, но уеду я прямо сейчас.

– Папа с тобой едет?

– Конечно нет.

– А мне с тобой можно?

– А ты хочешь?

– Да. Я знаю только одну из своих бабушек и хотел бы познакомиться со второй.

– Розелла тоже думает, что у папы есть любовница?

– Нет, они не знали, что я слушаю их разговор, а Розелла ушла домой заниматься.

В ожидании Тони с Розеллой Эйлиш внезапно осознала, что больше всего боится предстоящего объяснения с дочерью, которая была очень близка с отцом.

Услышав, что Тони подъехал, она подождала немного, затем отправилась в комнату Розеллы.

– Я знала, что-то не так, – сказала дочь. – Но не могла понять, что именно. Ты уверена?

– В чем?

– Что этот человек точно не…

– Он не шутил.

– И ребенок папин.

– Так они говорят.

Розелла присела на край кровати.

– Лучше бы я этого никогда не слышала. Звучит глупо, но это так.

Она заплакала.

Когда Эйлиш сообщила дочери, что Ларри едет с ней в Ирландию, Розелла заявила, что тоже с ними поедет.

– Я не хочу здесь оставаться. Но моя стажировка заканчивается в конце июля.

– Тогда и приедете оба.

Они посидели молча, потом Эйлиш отправилась на поиски Тони.

– Розелла и Ларри едут со мной в Ирландию, – сообщила ему Эйлиш. – Я лечу в конце месяца, они позже. Возможно, нам придется взять кредит в банке.

– Значит, все решено? – спросил Тони.

– Все решено, – ответила она таким тоном, словно общалась с клиентом в мастерской.

– А меня никто не хочет спросить?

– Нет.

В дверях возникли Розелла с Ларри.

– А если я скажу, что не хочу, чтобы вы уезжали? – спросил Тони.

– Ты – единственная причина всего, – ответила Эйлиш. – Мне было нелегко рассказать об этом детям.

– Я уже сказал, что сожалею.

Тони посмотрел на Розеллу, затем – на Ларри.

– Я сказал вашей матери, что обо всем сожалею.

– И мы сожалеем, – отозвалась Эйлиш. – А с понедельника займемся сборами в дорогу.

Розелла зашла в комнату и обняла отца. Ларри посмотрел на мать, и она жестом велела ему присоединиться. Эйлиш стояла в стороне, наблюдая за ними, ожидая, не попытается ли Тони отговорить их от поездки, не заставит ли детей пожалеть себя, ведь его они с собой не звали.

Вечером в спальне Тони долго ходил из угла в угол. Эйлиш знала, что ему не хочется оставаться в доме, если там не будет Розеллы и Ларри, он предпочтет лучше перебраться к матери, чем жить одному. Все эти годы они с мужем делили постель каждую ночь, за исключением тех ночей, когда Эйлиш рожала. Она вспомнила, что после появления на свет Ларри, которое далось ей нелегко, ей пришлось провести в больнице несколько дней. Услышав эту новость, Тони был в отчаянии. Он хотел, чтобы его жена вернулась домой. Все в этой жизни его устраивало: жить своей семьей, но рядом с родителями и братьями. Вероятно, он ужасно боится ее отъезда, думала Эйлиш. Но если Тони на самом деле хотел, чтобы она осталась, ему стоило только пообещать ей, что она никогда не увидит этого ребенка и ей не придется беспокоиться, что ребенка воспитает мать Тони. Впрочем, Эйлиш уже поняла, что этого ей не дождаться. Тони хотел, чтобы она дала ему обещание вернуться. До этих слов ей и в голову не приходило, что есть другой вариант.

Тони метался по комнате. Эйлиш пошла в ванную и оставалась там как можно дольше. Когда она вернулась, он был еще на ногах. Ей не хотелось, чтобы Тони подошел к ней или обнял ее. На миг она поймала его взгляд, оба смотрели друг на друга с сожалением. И все же, когда они наконец улеглись и выключили свет, Эйлиш испытала облегчение.

1

Запах растительного масла заполнил кафе. Нэнси отжимала полотенце, чтобы перед открытием протереть прилавок. Похоже, Мириам дома не было. Нэнси вздохнула с облегчением. Будь она дома, непременно выскочила бы из спальни и стала жаловаться, что запах проникает наверх, впитывается в одежду и кожные поры.

На случай, если Джерард на месте, Нэнси, задрав голову, выкрикнула его имя в лестничный проем, но ответа не получила. Теперь, когда закусочная процветала, а на банковском счете водились деньги, сын предпочитал просиживать штаны в «Стэмпс» на другом конце Рыночной площади или в заведении Джима Фаррелла на Рафтер-стрит и выпивать с другими владельцами лавок и кафе.

Быстро спускаясь по лестнице, Нэнси пожалела, что сына нет дома. Из-за дыма воздух в кафе еще больше сгустился. Она включила вентилятор, который сначала загудел, затем принялся ритмически и довольно громко жужжать. Соседи часто жаловались на этот звук.

Когда вентилятор не справлялся, а глаза начинали слезиться от едкого чада, оставалось только распахнуть дверь на Рыночную площадь и выпустить дым наружу в надежде, что никто в этот момент не будет идти мимо.

Несколько месяцев назад на заседании городского совета было решено бороться с неудобствами, которые доставляли горожанам такие заведения, как закусочная Нэнси, и ей пришлось согласиться по понедельникам, вторникам и средам закрываться раньше пабов. Впрочем, это были не самые оживленные дни. Закусочная делала выручку по выходным, не давая спокойно спать тем, кто жил над лавками и конторами.

Вытирая прилавок, Нэнси заметила, что с улицы в закусочную заглядывают двое. Нэнси сделала вид, будто не замечает их, и продолжила вытирать, но когда снова подняла глаза, то увидела за витриной не кого-нибудь, а Родерика Уоллеса, управляющего отделением Ирландского банка, чья контора находилась через площадь. С ним была его жена Долорес.

Уоллес, который решительно отказал Нэнси в кредите, когда та закрывала бакалейный магазин и открывала закусочную, был одним из главных жалобщиков. А на танцевальном вечере в теннисном клубе его дочь в присутствии обеих дочерей Нэнси ехидно отозвалась о грязных забегаловках.

Теперь Родерик и Долорес стояли в дверях закусочной.

– Развели тут чад, – громко заметил Родерик.

Нэнси подняла глаза, и Долорес обратилась непосредственно к ней.

– Обычно мы не ходим этим путем из-за дыма, – сказала она. – А сегодня он особенно едкий.

– Я не сомневаюсь, что ваше заведение нарушает все строительные нормы, – добавил Родерик.

Нэнси принялась протирать узкий выступ, тянувшийся вдоль стены напротив прилавка. Запах заметно выветрился, и скоро она сможет открыться.

– Если бы ваш супруг был жив, – продолжил Родерик, – он негодовал бы с нами вместе.

На мгновение Нэнси застыла, затем двинулась к выходу и протиснулась наружу мимо Родерика и Долорес.

– Надеюсь, вас отсюда переведут, – сказала она. – Многие в Эннискорти вздохнут с облегчением, когда вы уберетесь из города.

Она прямо посмотрела на Долорес, затем – на Родерика.

Когда парочка развернулась, чтобы уйти, Нэнси заметила группу людей, среди которых был и ее сын Джерард, внимательно наблюдавших за этой сценой с противоположного конца площади.

– И можете валить обратно в свой Корк или откуда вы там, вы оба! – крикнула она им вслед.

Родерик обернулся.

– А ну-ка повторите!

– И повторю! Убирайтесь в свой Корк, вы двое!

Позже, когда Джерард с друзьями укатил в Уэксфорд, а Мириам сказала, что хочет лечь пораньше, Нэнси подумала, что те, кто слышал ее перепалку с Уоллесами, наверняка решат, что виновата она. Ее возмутительное поведение было недостойно Рыночной площади.

Посетителей было мало, и она закрылась на несколько минут раньше. Вентилятор шумел во всю мощь, и она его выключила; оставила дверь открытой, чтобы выветрились остатки чада. Выйдя на улицу, Нэнси заметила, что холод, который никак не хотел уходить, наконец отступил. Ночь выдалась теплой. Заперев дверь и выключив верхний свет, она наводила окончательный лоск, когда заметила у витрины две фигуры, и снова мужчину и женщину. Нэнси улыбнулась при мысли, что это Уоллесы, которые вернулись заказать бургеры с луковыми кольцами – кетчупа не жалеть. Или, может быть, они снова попросят ее повторить свои слова.

На улице было темно, и она не сразу признала мужчину и женщину, но, когда парочка отлепилась от стекла, Нэнси их разглядела. Имен она не помнила, только то, что эти двое живут в убогом домишке в Саммерхиле. У них был целый выводок детей, и в большинство городских пабов их не пускали. Порой, напившись, они приходили за картошкой фри три-четыре вечера подряд, после чего надолго исчезали. Нэнси гадала, где эта парочка ошивается в перерывах между пьянками. Во хмелю жена становилась агрессивнее мужа. Когда в закусочной было многолюдно и у них не хватало терпения дождаться своей очереди, они требовали обслужить их первыми. Несколько раз, не в состоянии уразуметь, что на неделе она закрывается раньше обычного, они приходили после закрытия, но Нэнси никогда их не впускала.

Прикрыв глаза ладонями, они стояли, прислонившись к витрине, затем начали барабанить в стекло, привлекая ее внимание. Не выдержав, Нэнси включила верхний свет и губами прошептала: «Закрыто», однако и после этого парочка не угомонилась. Мужчина знаками показал ей на дверь. Нэнси мотнула головой и продолжила убираться.

– Мы уйдем, как только получим нашу картошку! – проорала женщина.

Нэнси показала на фритюрницу и воздела руки, давая понять, что ничем не может помочь, слишком поздно.

– Да открывай же, черт подери! – орала женщина. – Мы подыхаем с голоду!

Ее муж заколотил в стекло.

Выключив свет в задней части закусочной, Нэнси приставляла к стене четыре высоких табурета. Вероятно, соседи внимательно слушают перепалку. Если бы хоть кто-нибудь спустился и помог ей или Джерард пораньше вернулся из Уэксфорда! Мириам спала в задней комнате на верхнем этаже и вряд ли слышала шум. Впрочем, Нэнси не пришло бы в голову ее будить. Мириам, которая в июле выходит замуж, будет только рада, если закусочную закроют. Ее другая дочь, Лаура, без пяти минут дипломированный адвокат, приезжая из Дублина, отзывалась о родительском доме с неизменным пренебрежением.

– А ну открывай, не то я вышибу чертову дверь! – орала женщина.

Даже поднявшись в жилую часть дома, Нэнси слышала грохот кулаков о стекло. Не включая свет, она подошла к окну, надеясь, что ее не заметят, но женщина, которая теперь стояла на проезжей части, заметила.

– Эй, ты, а ну спускайся! – завопила она.

Если позвонить в полицию, скандалистам предъявят официальные обвинения. Но тогда Нэнси придется давать показания, история попадет в местные газеты, а ее закусочная упрочит славу места, где собираются все городские буяны.

И тогда она решила позвонить Джиму Фарреллу. Наверняка он в пабе, прибирается после закрытия.

Джимми ответил после первого гудка.

– Скоро буду, – сказал он.

Стоя у окна, Нэнси слушала, как Джим пытается их угомонить. Держался он солидно, словно полицейский или большой начальник. Джиму, владельцу популярного заведения, было не впервой улаживать подобные ситуации. Велев мужчине перестать стучать, а женщине – орать, он приглушенным голосом вступил с ними в диалог.

Наконец парочка удалилась. Нэнси спустилась по лестнице и отворила Джиму дверь, но, поскольку перед свадьбой гостиную решили подновить, уселись они на кухне. Джим редко улыбался, был немногословен, и Нэнси это нравилось. Ему требовалось время, чтобы освоиться.

Джим сказал, что неугомонная парочка обещала больше не надоедать ей после закрытия.

– Им все еще запрещено посещать твой паб?

– Да, но они давно с этим смирились.

На лестнице раздались шаги Джерарда. Сын заглянул на кухню.

– Что нового? – спросил Джерард.

– Все тихо, – ответил Джим.

– Знаете про мою мать и управляющего банком?

Джим дал понять, что не знает.

– Нечего тут знать, – сказала Нэнси. – Они жаловались на запах масла.

– Здорово ты его отбрила, – заметил Джерард перед тем, как пожелать им спокойной ночи.

Они слышали, как он поднялся по лестнице, как зашел в ванную. Джим знаками дал Нэнси понять, что уходит и ждет ее у себя. Нэнси улыбнулась.

– Скоро увидимся, – прошептал он.

Вот уже год у Нэнси был роман с Джимом, хотя она сомневалась, что «роман» – подходящее слово. Они никогда не появлялись вместе на людях. Но иногда после того, как закусочная и паб закрывались, Джим звонил ей, и Нэнси пересекала Рыночную площадь, сворачивала на Рафтер-стрит и отпирала задвижку боковой двери в квартире Джима над пабом. Странно, думала Нэнси, что двое взрослых, сорокалетних людей ведут себя словно пугливые подростки. Впрочем, скоро все изменится.

Ее будоражила мысль, что никто, никто в целом свете понятия не имеет – Нэнси верила, что никто ни о чем не догадывается, – об их связи. Встав с его постели, она тайком выскальзывала из квартиры Джима, а тот заранее проверял, нет ли кого на улице. Нэнси старалась не попадаться никому на глаза. Любой, кто встретил бы ее в такой час, непременно задался бы вопросом, с чего это Нэнси Шеридан решила прогуляться по ночному Эннискорти, когда соборный колокол только что пробил три часа ночи? Дома, поднимаясь по лестнице, Нэнси старалась не шуметь.

Она вспомнила, как в рождественскую ночь вышла из дома на пустую Рыночную площадь, зная, что Джим, как обычно, ждет ее на Рафтер-стрит. Она нашла его в кресле со стаканом джин-тоника, а водка с апельсиновым соком и большим количеством льда стояла на столике рядом с ее креслом. Еще Нэнси заметила блюдо с мясными тарталетками. Некоторое время они непринужденно болтали, успев обсудить погоду и рождественский ужин у кузена Джима в Монарте. И тут Нэнси заметила, что Джим покраснел, уставился в пол, затем нервно взглянул на нее.

– Мне вдруг подумалось… – начал он, запнулся и отхлебнул из стакана.

– Мне тут подумалось… – снова начал он, вздохнул и уставился в пол. – Знаешь, мне пришла в голову мысль…

– Какая? – спросила она.

– Нехорошо для тебя, если кто-нибудь заметит, что ты сюда ходишь.

Нэнси поняла, что Джим хочет ее бросить. Забота о ее репутации всего лишь оправдание. Ей захотелось немедленно уйти. Пригубив свой стакан, Нэнси поняла, что Джим плеснул туда слишком много водки.

– Я знаю, ты женщина независимая. Независимая и привыкшая все делать по своему разумению. – Джим посмотрел в одно из высоких окон, выходящих на улицу. Нэнси подумала, что, возможно, сейчас подходящий момент, чтобы встать с кресла.

– Мне пришла мысль… – начал он снова. – Я подумал, почему бы нам не съехаться?

Нэнси принялась выковыривать тарталетку из формочки.

– Я думаю об этом уже некоторое время. И я решил, что, если ты не против, нам пора остепениться. – Он снова вздохнул и пальцем размешал лед в стакане. – Думаю, признавая, что мы оба хотели бы, понимаешь, хотели…

Он посмотрел на нее так, словно она должна была закончить мысль за него.

– Хотели?

– Ну, не знаю, видеться чаще.

Глотнув из стакана, Нэнси поморщилась.

– Что не так? – спросил он.

– Ничего. Ты добавил слишком много водки.

– Тебе подать что-нибудь еще?

– Нет, все в порядке.

– Я что-то запутался, – сказал он.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Понимаю, это звучит странно, ведь мы знаем друг друга всю жизнь. И нам давно не двадцать один.

Выглядело это так, будто Джим рассуждал сам с собой.

– Что ты думаешь? – спросил он.

– Ну, мне точно не двадцать один.

– И мне.

Нэнси кивнула и удержала его взгляд.

– Я хочу понимать, что мы оба настроены остепениться, – продолжил он.

– Джим, а ты не мог бы пояснить, что ты имеешь в виду?

– Мы поговорим об этом в другой раз. Но я думаю, ты поняла, к чему я клоню.

Следующие несколько ночей Нэнси провела в его квартире над пабом. Они обсуждали, как им следует поступить. Как сорокашестилетней вдове с тремя детьми, младшему из которых почти двадцать, выйти за холостяка, своего ровесника, которого она знала всю жизнь и который вечность назад был влюблен в ее лучшую подругу, но та подвела его, нежданно-негаданно вернувшись в Америку?

– Не могу представить, что я венчаюсь в соборе и на меня глазеет весь город. Не уверена, что детям понравится мать в подвенечном платье.

– Мы не будем ни к кому подлаживаться, – сказал Джим. – Не будем делать того, чего оба не хотим.

Дальше этих рассуждений они не продвинулись, когда Мириам, старшая дочь Нэнси, объявила в канун Нового года, что помолвлена с Мэттом Уэддингом и летом они намерены пожениться.

– Пусть ей достанется все внимание, – сказал Джим. – Пусть женятся первыми. Подождем, пока все уляжется. До их свадьбы мы не станем рассказывать о наших намерениях.

Когда Мириам назначила свадьбу на последнюю неделю июля, Джим заявил, что им лучше не оглашать своих планов до сентября.

– Никто нам не поверит, – заметила Нэнси.

– Ничего, скоро все свыкнутся с этой мыслью.

Странно, думала Нэнси, что Джерард не догадывается о намерениях матери выйти за Джима, хотя Джерард часто бывал в его пабе и они могли обсуждать текущие новости. Даже то, что сын застал их вместе на кухне после полуночи, не возбудило его подозрений.

– Это выглядит слишком странно, – сказала Нэнси.

– Джерард неглуп, – ответил Джим, – но он знает только то, что видит.

День, когда они с Джимом поженятся, станет для нее счастливым. Но и день, когда по городу поползут слухи о ее помолвке, представлялся Нэнси не лишенным приятности. Джима считали человеком солидным, горожане относились к нему с искренней симпатией. В последние годы заведение приносило неплохой доход. В его пабе выпивали все молодые учителя, адвокаты и банковские служащие. Джиму удалось завоевать новую клиентуру, не растеряв ни одного завсегдатая. Бармен Шейн Нолан работал на Джима много лет. Он и его жена Колетт трогательно заботились о хозяине.

– Без них ты бы не справился, но хотелось бы мне знать, как они отнесутся к мысли, что в доме появится новая хозяйка.

– Шейна ничем не удивишь.

Выйдя из дома Джима в ту ночь, когда он помог ей избавиться от буйной парочки, Нэнси занялась подсчетами, сколько времени осталось до того, как ее жизнь безвозвратно изменится. Через десять недель они объявят о помолвке. Она воображала себя на воскресной одиннадцати- или двенадцатичасовой мессе в начале сентября. Все будут глазеть на нее. Возможно, она наденет новый наряд, который купит в дублинском «Суицерс» или «Браун Томасе», и шляпку с легкой вуалью. Когда месса закончится, люди будут поздравлять ее на площади перед собором. Она еще не знала, какое кольцо выберет. Что-нибудь попроще. Кольцо Мириам было таким ослепительным, и ей не хотелось, чтобы дочь решила, будто она с ней соревнуется.

Нэнси немного постояла на улице, слушая, как Джим запирает дверь изнутри. Ей пришло в голову, что в те ночи, которые она проводит с Джимом, время течет по-особому. Она решила вернуться на Рыночную площадь длинным кружным путем, размышляя, какими далекими кажутся сейчас ссора с Родериком и его женой и стычка с буйной парочкой, требовавшей, чтобы ее обслужили.

После ночей с Джимом она ощущала себя легкой и счастливой. Когда умер Джордж, Нэнси смирилась с тем, что теперь она вдова. Иногда допоздна засиживалась на кухне, страшась предстоящей ночи и беспокойных снов.

Миновав Касл-стрит и оказавшись в начале Слейни-стрит, Нэнси поняла, что не хочет возвращаться домой. Она наслаждалась одинокой прогулкой по пустому городу. Здесь ее знала каждая собака. Раньше у нее никогда не было тайн. А сейчас случайный прохожий ни за что не догадается, откуда она идет и что за мысли бродят у нее в голове.

Рассчитывать, что Джим будет долго притворяться, не приходилось. Увертки не для него. С самого начала их связи Нэнси хотелось спросить, была ли их встреча случайностью или какое-то время он думал о ней, строил планы?

Нэнси вспомнила одно воскресенье много лет назад, незадолго до того, как они с Джорджем поженились, когда вместе с Джимом и Эйлиш Лейси, приехавшей из Америки после смерти сестры, они отправились на пляж в Куш. Джим был влюблен в Эйлиш, а Джордж – в Нэнси. Не просто четверо друзей, а две парочки. Думал ли Джим о ней тогда? Ей хотелось знать, когда ему впервые пришла в голову мысль, что они могут быть вместе. Нэнси порадовало бы, ответь он, что всегда был к ней неравнодушен. Или был какой-то особенный день, когда, заметив Нэнси на улице или в машине, Джим вдруг увидел ее по-новому?

Он был застенчив, но в то же время уверен в себе. У Джима была манера держаться обособленно, но не вызывать ни у кого неприязни. С Касл-Хилл Нэнси спустилась на Касл-стрит. Если Джим хотел остепениться, удивлялась Нэнси, то почему не нашел кого-нибудь помоложе и поинтереснее? После смерти Джорджа она сильно прибавила в весе. Проходя мимо кафе «Хлопковое дерево», Нэнси решила, что сядет на диету. Где-то у нее завалялись журналы с советами, как вернуть утраченную фигуру.

Утром сквозь сон она слышала, как Мириам открывает дверь малярам, а Джерард отпускает шутку. К тому времени как Нэнси окончательно встала с постели, Мириам уже отправилась на работу, а Джерард куда-то вышел. Они рассчитывали, что за недели, оставшиеся до свадьбы, многие захотят поздравить Мириам и вручить ей подарки, а поскольку комната над кафе изрядно обветшала, требовалось обновить ее, хотя бы на скорую руку. Мириам с Лаурой настояли, чтобы из гостиной вынесли всю мебель. По их мнению, обои следовало снять, комнату покрасить, а узорчатый ковер на полу заменить простым серым.

– И выбросить все до последней вещи, – заявила Лаура.

– Даже телевизор? – спросила Нэнси.

– Особенно телевизор и ужасную подставку под ним, – ответила Мириам.

– Подумать только, мы годами жили в этих руинах, – сказала Лаура.

– Никакие это не руины, – возразила Нэнси.

– А вонь от бургеров и луковых колец вечно проникает в мой шкаф и оседает на одежде. Клянусь, у меня даже обувь пропахла растительным маслом!

– Благодаря закусочной мы оплачиваем счета.

– Вот и отлично, – сказала Мириам. – Значит, благодаря закусочной мы можем позволить себе заказать фургон с новой мебелью, которую я видела в «Арноттсе». А стены выкрасим в белый или кремовый.

– А еще мы купили эстампы и вставим их в рамки, – добавила Лаура. – И в кои-то веки надо бы вымыть окна. И мы нашли работающую вытяжку для кафе.

– Я гляжу, вы все предусмотрели, – заметила Нэнси.

В любой день недели в закусочной было чем заняться. После того как они с Джимом поженятся, Джерард мог бы принимать заказы, вести счета и ходить в банк. По выходным Джерард всегда помогал ей в закусочной, а еще она нанимала Брадж Фоули, с матерью которой училась в одной школе. Девушка работала вечерами по пятницам, субботам и воскресеньям. По субботам они трудились до двух часов ночи, хотя Нэнси обещала соседям, что будет закрываться в час. Ей всегда хотелось переехать в такое место, где, выйдя из дому, ей не придется сталкиваться с чужими людьми. Хелен Хеннеси, жившая через площадь, переехала в хорошенький домик рядом с Дэвидстауном. Именно она сообщила Нэнси, что в Лукас-парке продается участок. Нэнси уже готова была связаться с продавцом, но решила сперва посоветоваться с Джимом. Она еще не успела рассказать ему о своей идее жить за городом, оставив Джерарду дом на Рыночной площади и сдавая квартиру Джима над пабом. Им с Джимом понравится уединенная жизнь; проводить в саду летние вечера, о чем еще можно мечтать!

Теперь по утрам Нэнси не могла дождаться, пока заварит чай, приготовит сэндвичи, достанет альбом для рисования, который купила в Дублине, а еще линейки, треугольники, цветные карандаши и будет чертить план дома, который собиралась построить. Поскольку Мириам с мужем намеревались перебраться в Уэксфорд, что в получасе езды, да и Джерард будет жить неподалеку, пришла пора задуматься о доме, где будут собираться ее будущие внуки. Нэнси распланировала большую кухню – пока она готовит еду, дети будут смотреть телевизор.

Когда зазвонил дверной звонок, Нэнси посмотрела на часы: половина двенадцатого! Она совершенно потерялась в измерениях и чертежах, а утро уже на исходе. Сегодня ей должны привезти продукты, и Нэнси спустилась вниз, ожидая увидеть кого-нибудь из поставщиков. Однако в дверях стояла женщина. Увидев Нэнси, женщина расхохоталась.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я заскочила по-простому, без церемоний!

Этот голос мог принадлежать только Эйлиш Лейси. Когда Эйлиш опустила и снова подняла глаза, Нэнси заметила, что она ничуть не изменилась. Разве что лицо утончилось, и, кажется, Эйлиш стала выше ростом. А еще увереннее в себе. Вот и вся разница.

– Входи же!

Нэнси рассказала Эйлиш о малярах, упомянув о предстоящей свадьбе.

– Кажется, только вчера ты гуляла на моей, а теперь замуж выходит Мириам. Ее обручение стало для меня полной неожиданностью. Они оба работают в Уэксфорде. Такие разумные. Не удивлюсь, если они уже выплачивают взносы в пенсионный фонд!

Они поднялись по лестнице и остановились у двери гостиной. Нэнси переживала, что слишком много болтает. Как будто пытается оправдаться. Осознав, что оправдываться не в чем, Нэнси громко расхохоталась. Пожалуй, слишком громко. Затем повела гостью на кухню в задней части дома, где незаметно убрала со стола альбом, линейку и карандаши.

– Ты к нам надолго? – спросила она, когда они уселись за кухонным столом.

Нэнси разглядывала руки Эйлиш в платье с короткими рукавами, отмечая, какая гладкая у нее кожа. Обратила внимание на ее тонкие запястья и аккуратный маникюр. Затем перевела взгляд на лицо: Эйлиш не выглядела моложе своих лет, но казалась свежей и полной сил. Глаза блестели, морщинки на шее почти не бросались в глаза. Нэнси так внимательно разглядывала подругу, что пропустила мимо ушей ее ответ. Пришлось снова спросить, как долго Эйлиш намерена прогостить у матери.

– Собираюсь вернуться в конце августа.

– Так ты подгадала к свадьбе! Мириам выходит замуж в следующем месяце. Будет так мило, если ты придешь!

Они немного поговорили о детях. Нэнси хотела было спросить про мужчину, за которого Эйлиш вышла замуж в Америке, но решила повременить, дождаться, когда Эйлиш сама назовет его имя. То, что старая подруга до сих пор о нем не упомянула, показалось ей странным.

– А как поживает твоя мать? – спросила Нэнси.

– Гораздо чаще, чем прежде, говорит без обиняков все, что думает. К этому надо привыкнуть. Может быть, это хороший знак. Даже не знаю.

Спрашивая о миссис Лейси, Нэнси думала, Эйлиш ответит что-нибудь в таком духе, что мать чувствует себя так хорошо, насколько возможно в ее возрасте. Ее удивило раздражение, прозвучавшее в словах подруги.

Поговорили об учителях, которых помнили, о танцах, на которые ходили. Но ни разу не упомянули о том лете, когда Эйлиш приехала домой из-за океана, лете, когда все видели, как сильно Эйлиш и Джим друг в друга влюблены, лете, которое кончилось, когда Эйлиш без предупреждения вернулась в Америку. Джим никому не признался в том, что между ними произошло, а мать Эйлиш, как болтали в округе, в тот год осмелилась выйти на улицу только после Рождества. Узнав, что все это время Эйлиш была замужем, что у нее муж в Бруклине, Нэнси никому ничего не сказала, даже собственной матери.

Узнав правду, она стала вспоминать встречи с Эйлиш тем летом. Вспомнила ее на собственной свадьбе, в паре с Джимом, который верил, что встретил любовь всей своей жизни, Джимом, которого они с Джорджем уговаривали посвататься к Эйлиш до того, как та вернется в Америку. Нэнси вспомнила, что впервые после отъезда подруги встретила мать Эйлиш, когда уже была беременна. Она покупала газету в «Годфрис» рядом с супермаркетом, и тут вошла миссис Лейси. В магазине было темно, и Нэнси притворилась, будто ее не заметила.

– Ты куда, Нэнси Шеридан? – спросила миссис Лейси. – Неужели меня по-прежнему избегает весь город?

– О боже, миссис Лейси, я вас не заметила.

– Зато я тебя заметила, Нэнси. Может быть, когда мы встретимся в следующий раз, ты сделаешь на собой усилие, чтобы меня заметить, – промолвила миссис Лейси и с обиженным видом вышла.

Эйлиш озадаченно смотрела на подругу.

– Нэнси, ты совсем меня не слушаешь!

– Прости, что ты сказала?

– Я сказала, что ты, должно быть, очень рада за Мириам. Но ты где-то витаешь мыслями.

– Я очень за нее рада, – согласилась Нэнси. – После смерти Джорджа единственное, что меня поддерживает, – это дети. Видеть Мириам счастливой и устроенной – большое облегчение. А Лаура будет адвокатом.

Нэнси подумала, что платье Эйлиш вроде бы хлопчатобумажное, но такого плотного хлопка ей прежде видеть не доводилось, бледно-желтый цвет также был для нее в новинку, но самое удивительное, она не могла понять, как пояску в тон платью удается так четко подчеркивать талию. Ее подмывало спросить Эйлиш, какой у нее объем талии и как ей удалось не располнеть.

– О чем ты думаешь? – спросила Эйлиш.

– Я пытаюсь удержаться от вопроса, как тебе удалось сохранить такую фигуру.

– У меня две невестки, которые не слазят с диет. И если я прибавлю в весе хотя бы унцию, они обязательно заметят.

– Мне просто необходимо похудеть перед свадьбой, – сказала Нэнси. – Но осталось всего пять недель, и начинать следовало с Нового года. Так ты придешь?

– С удовольствием!

– Прием будет в «Уайтс Барн». Надеюсь, все пройдет гладко.

Нэнси рассказала подруге о закусочной, удивившись, что мать Эйлиш ни разу о ней не упоминала, о заинтересованности Джерарда в семейном бизнесе и его желании открыть летом новые кафе в Уэксфорде или Гори, а возможно, даже в Кортауне. Эйлиш, в свою очередь, спросила, где лучше купить матери новый холодильник, стиральную машину и плиту.

– Она годами ничего не меняла на кухне.

Уже собираясь уходить, Эйлиш заколебалась, прежде чем спросить:

– А как поживает Джим Фаррелл?

– О, у него все прекрасно.

– Я имею в виду, он…

Она запнулась.

– Женился? Нет.

Эйлиш кивнула и стала задумчивой.

– У Джима есть кто-то в Дублине, – сказала Нэнси. – По крайней мере, мне так кажется. Он скрытный, но разве у нас тут что-нибудь скроешь?

Эйлиш молча согласилась.

Нэнси недоумевала, зачем она только что наврала про Джима. Надо было просто сказать, что он так и не женился. Когда Эйлиш ушла, Нэнси внезапно ощутила острую обиду на то, что подруга дурачила их все лето и не объяснила, почему ей пришлось возвратиться в Америку.

Нэнси вернулась на кухню и словно впервые заметила, как убого она выглядит. Пластик выщерблен, на сушилке грязные тарелки и столовые приборы, окно давно следовало помыть.