Таинственное завтра. 15 рассказов мастер-курса Анны Гутиевой бесплатное чтение

Авторы: Жигалова Ольга, Валужене Елена, Ерехинский Алексей, Ивка Арина, Тумина Елена, Калина Нада, Гулкова Елена, Макарова Татьяна, Губко Лара, Тучин Василий, Чудинова Екатерина, Журавлева Елена, Ковальска Наталья, Кобкова Алла, Делгадийо Ольга

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Ольга Жигалова, 2024

© Елена Валужене, 2024

© Алексей Ерехинский, 2024

© Арина Ивка, 2024

© Елена Тумина, 2024

© Нада Калина, 2024

© Елена Гулкова, 2024

© Татьяна Макарова, 2024

© Лара Губко, 2024

© Василий Тучин, 2024

© Екатерина Чудинова, 2024

© Елена Журавлева, 2024

© Наталья Ковальска, 2024

© Алла Кобкова, 2024

© Ольга Делгадийо, 2024

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-5732-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ольга Жигалова.

ХОДЮТ МАРФЫ ПО РОЯЛЯМ

Рояль стоял в кустах. Хотя ему совершенно не подобало там находиться. Марфа, нынешняя хозяйка рояля, пристроила его сюда из-за нехватки места в дворницкой. Потаенная мечта Марфы приобщиться к культуре и аристократизму тех, на кого она всю жизнь горбатилась, сподвигла ее уволочь инструмент из полупустой квартиры (хозяева, прихватив только самое необходимое, подались за границу) сначала к себе в комнатушку, а потом во двор, в укромные кусты, где небольшой навес мог защитить его от дождя. «К зиме снова домой заберу, места, правда, с воробьиный носок – ну да ничего, потеснимся», – думала Марфа.

Вечерами она пробиралась к роялю, ставила перед ним дощатый ящик, открывала крышку и корявыми, предварительно тщательно вытертыми пальцами блаженно давила на клавиши. Рояль простуженно вздыхал: постанывали бемоли, поругивались диезы, но звуки завораживали, манили в неведомый, чарующий мир музыки. Глаза Марфы слезились, она была как бы и не она вовсе, а изящная барышня, и рядом с ней стоял, слегка облокотившись на рояль, бравый поручик. Его образ был накрепко запечатлен в ее памяти: еще бы – дочка-то – вылитая папаня получилась, ни дать ни взять – половина благородных кровей на личике ангельском выписана. И не жалела она никогда, что приглянулись они с первого раза друг другу. Ночью постучался, она дверь и открыла. Не устояла. Потом, правда, когда все обнаружилось, выставила ее хозяйка на улицу, не пожалела (поручик-то для ее дочери приваживался, а тут такое).

Как сейчас помнит Марфа тот вечер: дождь по щекам злобной плеткой хлещет (слез-то и не разглядеть), ветер жухлые листья по двору гоняет. И она, Марфа. Сидит мокрым комочком на лавке. Тощий узелок рядом. Никому нет дела. А вот Софья Александровна остановилась. Присела. Расспросила. Взяла за руку и повела. В тепло и сытость. В жизнь. С работой помогла: помощник дворника – невесть что, вроде, а пристроена. Дом приличный, работы не много, да и дочь, которую аккурат тогда в срок родила, рядом, под присмотром. Чего еще желать? А люди в доме жили сплошь культурные да обходительные, всегда: здравствуй, Марфа, дочка как, растет? Гостинцы ей подсовывали. Порой и платьюшки-пальтишки перепадали: чудные такие, нарядные, а уж как они Полюшке шли – любо-дорого смотреть: ангелочек, а не девочка. А Софьясанна, как дочка подросла маленько, нотам ее научила: способности у Полины обнаружились (от поручика-папаши, видно) к музыке. Вот с тех пор Марфа и начала мечтать о лучшей доле для дочери. Вона как Софьясанна живет: в роскоши да в довольстве. Выучит Полюшку на фортепьянах играть, сразу жених подходящий появится, и заживут они в холе и достатке. Софьясанна-то в частной музыкальной школе тогда преподавала, а муж ее – из попечителей той школы оказался. Полюшку туда и пристроили. Образование дали. И как славно получилось, что успели: муж-то Софьисанны не пережил (царствие ему небесное!) революционных перемен, да и саму ее вскоре оттуда поперли. Ну а Полюшка научилась-таки играть так, что люди заслушивались. Поэтому-то, обнаружив в одной из заброшенных квартир рояль, Марфа своевременно его экспроприировала. А что? Если заводы-фабрики можно, то уж старый, покинутый рояль – сам бог велел. Марфа вздыхала: кабы переложить на музыку ее жизнь – невеселая получилась бы мелодия. Да и нынче времена пошли неспокойные. Революция эта непонятная: с одной стороны таким, как она, на руку, а с другой – как была дворничихой, так и помрет, не дождавшись лучшей доли. А Полине уже семнадцать. Невеста. И ни жениха, ни покровителя на горизонте. Болтается между пролетариатом и интеллигенцией. Одни не по нраву, другим не глянется.

Музыка где-то в глубинах очерствевшей души Марфы, сострадая ей, всхлипывала. Вместе с ней поскуливала и Марфа.

Однако непостижимы судьбы Господни. Никто не знает, как в одночасье повернется твоя: может покорежить, а может и ангелов ниспослать, которые новую страничку жизни откроют. Лучшую, что не ждала да не угадывала.

Вот и к Марфе спустились такие в лице веснушчатой комсомолки в тужурке, залепленной широким ремнем на осиной талии, и выглядывающего из-под ее кожаной подмышки малорослого корявого мужичонки на кавалеристских ногах.

– Как ты относишься к революционным переменам, ммм…. – Мужичок заглянул в бумаги и прошелестел: – Марфа Никитишна…

– Товарищ Марфа, – звонко обратилась к ней девчушка.

От недопонимания и неожиданности вопроса Марфу одолела икота.

– Иииик, хорошо отношусь, иииик…. Приветствую.

– Ты, товарищ Марфа, пролетарской жилки и должна помочь революции укрепить свои завоевания, поэтому решено ввести тебя в новое домоуправление жильцов нашего дома, – комсомолка шмыгнула было хлюпающим носом, но, осознавая важность момента, утираться рукавом не стала.

Марфа нерешительно запротестовала:

– Да я не жилец, я в дворницкой…

– Вселим тебя в квартиру Стародубцева. Будем вместе заниматься уплотнением, подселением, другими важными вопросами. Покажешь себя – глядишь, и председателем домкома станешь.

Марфа почувствовала, как метла словно приросла к ее рукам. А под дворницкой робой стало так жарко, будто на дворе не поздняя осень, а лето. Залепившимися губами-варениками она с трудом выдавила:

– А эту куда же? – приподняла метлу. – Кто ж за меня работать будет?

– Несознательность проявляешь, товарищ Марфа, – комсомолка порозовела. – Пролетариат – движущая сила, если не мы – то кто? На все надо находить время. Ну а ежели что – приходи, поможем.

Так и стала Марфа сначала бочком, а потом и по-хозяйски (полномочный представитель домоуправления – это вам не баран начихал) ходить по квартирам. Примечала, прикидывала, подселяла, уплотняла. Софьюсанну пожалела: отстояла ей две комнатушки. А когда НЭП начался – смекнула: стала предлагать «бывшим» помочь продать или обменять вещи (им-то непривычно, а кому и стыдно простаивать на рынке часами). А сама те вещички припрятывала. Готовилась. Копейками откупалась (больше теперича и не дают). И, наконец, развернула-таки свою комиссионку, поднялась, всем на удивление. А Полюшка, тем временем, уроки частные давать стала. Музыке учила. Вот и дала между делом поэту одному. (Тьфу-ты ну-ты – что за дело такое – поэт?) Но не урок, а свое сердечко глупое. Ну да ладно, Марфа сама втайне желала сродниться с интеллигенцией. Поначалу, знамо дело, выяснила, что квартирка от родителей у того имеется, да и барахлишко кое-какое осталось. Поприжала, конечно, чуток – не без этого. Но поженила. Наведываться, понятно, приходилось почитай каждый день – а то как же? В узде таких держать надо, а у Полюшки жилка не та. Не рабоче-крестьянская. Да и хитрости никакой: вся на виду. Экая жалость была смотреть на них: воркуют, а в буфете – не одна уже мышь, поди, придушилась. Полюшка-то не хозяйка. Все в эмпиреях ихних витает, да и зять там же. Одним словом – богема. Марфе хотелось выругаться. Сочно. Конкретно. По-пролетарски. Однако сдерживалась. Приносила то щец, то котлетки, да и деньжат подкидывала. Так и жили.

Ну а рояль из кустов Марфа к себе в комиссионку приволокла – благо, рядом, прямо в их же доме, на первом этаже, квартирку перекроила. Оформила на Игната, бывшего главного дворника, что над ней столько лет стоял, а нынче поднялся (в милиции участковым служит – куда выше?). Делилась, конечно, – что за вопрос? А рояль, хоть и пошарпанный, пусть стоит.

Марфа прошлась по магазину, с удовлетворением оглядывая свое хозяйство. Наконец-то сбылось все, о чем мечтала: и она – из дворницкой в председатели домкома да во владелицы комиссионки, и дочь пристроена. Переставляя «прихватизированные» безделушки, подумала, что к Софьесанне наведаться бы не мешало: прикупить чего. Мелодичной трелью задребезжал входной колокольчик.

Марфа моментально оценила вошедших: из тех, кто ни тебе заработать, ни продать выгодно. Вещи из их домов обычно вытекали рекой, превращаясь в молоко, пшено и картофель. Значит, можно взять задешево. Бывшие же в нерешительности замялись на пороге, ослепленные пестротой и безвкусицей Марфиного наряда.

– Чего изволите? – некое подобие шляпки, напоминавшей потасканную курицу с вырванными перьями, отвесило им легкий полупоклон.

– Да вот, фамильная реликвия, – нерешительно произнесла та, которая посмелее.

– Ну, покажьте вашу реликвию.

Женщины переглянулись.

– Выкладывайте, говорю. Что застыли статуями, не икона поди. Хозяйка я, – Марфа горделиво откинула остатки вуальки. Курица на голове приосанилась.

– Вот, щипчики для сахара. Серебро. Эмалью инкрустировано.

– Маловаты что-то. Да ими и не поколешь!

– Это не для колки, из сахарницы брать.

– Да видала я, не учите. Но цена им и в базарный день невелика.

– Сколько дадите?

Марфа бросила на прилавок несколько монет.

– Больше не дам.

Женщины вздохнули.

– Мы согласны.

Молча взяв деньги, они удалились. Марфа же выложила щипцы на витрину, обозначив тройную цену. «А кичливости – невпроворот! – с неприязнью подумала она и подытожила, – ничего, скоро мы спесь с этих инкрус… инкус… (тьфу ты – не выговоришь!) собьем». И вновь распушилась на звук колокольчика.

Софья Александровна молча провела Марфу на кухню. Чуждый аромат витал в воздухе. Марфа по-свойски села и, не спрашивая разрешения, плеснула себе кофе. По скатерти коричневой жижей расползлись рваные взбухающие рубцы.

– А вы что же, Софьясанна, не присядете? Допрежь того не брезговали, – пытливо посмотрела она на бывшую хозяйку.

Софья Александровна, укутавшись в воздушную шаль, вздохнув, присела.

– Шалька-то ваша никчемная совсем, не пригодна от холода-то. И чего вы в нее вворачиваетесь? – начала разговор Марфа. – Может, теплую вам принесть? Вы только скажите, по старой памяти расстараюсь.

Разговор не клеился. Марфа, оттопырив толстый мизинец, с прихлюпыванием втягивала в себя из крошечной чашки горячий кофий (черт бы побрал этих бывших, ведь дрянь несусветная!) Однако силилась соответствовать благородным манерам хозяйки. Изнутри же просто захлебывалась ядом: «Ишь ты какая: обнищала, распродала почитай все, а гонор остался. Противно ей со мной чаевничать, а виду не показывает. А чем я хуже? Наше сейчас время. Хватит. Были уже ничем. А станем всем. И из сервизов ихних будем кушать, и в кринолинах ходить, и на роялях играть».

Софья же Александровна, глядя на разодетую, в рюшах Марфу, напоминавшую ей дачную самоварную бабу, печально думала: «И это – будущее России? Да хоть тысячу лет будет водить Моисей по пустыне таких марф – генофонд не улучшится».

– Голубушка, – вежливо выдержав еще два прихлюпа, спросила она Марфу, – могу я поинтересоваться целью вашего визита?

Марфа по-хозяйски откинулась на стуле, предварительно вытерев запотевшие руки о скатерть. Тонкая бровь Софьи Александровны приподнялась в легком изломе и опустилась на место.

– Я, глубоко… важаемая Софьясанна, комиссионку держу. Слыхали, наверное. А у вас вещичек ненужных – не счесть. Оптом могу скупить – все равно проедите. Вот серебра столового уже не вижу, глядишь, – и до хрусталя дойдет. А я все за хорошие деньги приму.

Взгляд Софьи Александровны сквозил мимо Марфы в прошлое. Ничего не осталось в этой хваткой бабище от отчаявшейся беременной девушки, которую она, по доброте душевной, приютила. А теперь та мнит себя ровней. Да, их время. Что стало с Россией? Словно причудливое лоскутное одеяло из клочьев смешавшихся сословий, чуждых культур и неясных ориентиров. И сплошь марфы: хваткие, наглые, невежественные.

– Софьясанна, вы тут невзначай Богу душу не отдали? Взгляд-то какой стеклянный? – склонилась над ней Марфа, обдав запахом застоявшейся пролетарской столовки. – Ну вы тут решайте, а я завтра тогда загляну, отдохните покуда, – и ретировалась подальше от греха, заприметив мимоходом: «Совсем плоха Софьясанна, туго соображать стала, да и взгляд… Неровен час – падучая?»

Громоподобные раскаты опостылевшего голоса тещи закупоривали уши. Марфа, упершись руками в исполинские бока, достойные внимания пролетарского скульптора, смотрела на зятя как солдат на обреченную вошь.

– И чего же тебе, болезный, неймется? В третий раз пристраиваю на доходное место, а ты, немощь интеллигентская, никак не приноровишься? С тебя требовалось-то: ящик поднять, донести, поставить. А ты?

– Не мое это, Марфа Игнатьевна.

– А что твое? Стишки сомнительные клепать? Дождешься – загребут как чуждый элемент.

Марфа схватила со стола тетрадку:

– Вот здесь ты на что намекаешь, паршивец:

– Это не я, это Гиппиус, – сдавленно застонал зять.

Марфа шарахнула жилистым кулаком по столу. В серванте жалобно возроптали серебро и хрусталь.

– Я с вами не из одной печи хлеб едала. По мне что Хипиусы, что какая другая тля недобитая – все одно: враги народа.

– Боже, ваше невежество ужасает, – субтильный зять воздел было руки к семейной реликвии, но взгляд наткнулся на шляпки гвоздей.

– Куда вы дели матерь Божью? Неужели снесли в свою комиссионку? – ахнул он. И осел подломленной березкой.

– Ах ты, говна какая: иконку пожалел! Люди добрые, держите меня, а то ща как запендюрю – ведь руки чешутся, – двинулась Марфа на поверженного зятя.

Тот, отползая от неотвратимо наступающей на него тещи, нащупал на полу упавшую со стола вилку и заслонился ею, как щитом.

– Мама, – возопил зять, – ради Полюшки, не сокрушайте нашего несокрушимого счастья, не губите свою загубленную революционно-большевистскую душу!

Марфа притормозила. Задумалась. Выматерилась. Села на стул и уже спокойно произнесла:

– Вот завернул, гаденыш. Сразу и не сообразишь, что сказать хотел. Серебро-то положи, оно же и ткнуть может. Нужно оно тебе как в Петровки варежки, – с усмешкой покосилась она на нелепое оружие в руках зятя.

Вошла Полина.

– Вы уже позавтракали? А я крендельки с пылу с жару принесла.

Присмотрелась. Сникла.

– Мама, у вас опять идейные разногласия?

– Да какие-такие разногласия, все по-благородному, – мать подошла к зятю и, стряхнув с него пылинки былого сражения, по-родственному похлопала по плечу: – Живи пока. А на работе завтра чтоб верняком был.

И обратилась к дочери:

– Пошла я, Полюшка, делов много накопилось. А вы кушайте свои крендельки, кушайте.

Полина, проводив мать, с тревогой посмотрела на мужа. Евгений вскочил. Забегал по комнате.

– Полина, умоляю, – он был в отчаянии, – усмири ее. Это ни в какие ворота не лезет!

– Я же просила тебя быть повежливее, – гримаса отчаяния перекосила лицо жены, – мать нам добра желает.

– Господи, пошли мне терпенья. Это я-то невежлив? – возмутился Евгений. – Она меня топчет. Унижает как личность. Подавляет.

Лицо Евгения заалело, в своем праведном гневе он был необычайно красив и беззащитен. Полина с восхищением смотрела на мужа: ей было неважно, что он говорит, слова были лишь фоном для ее всепоглощающей и преданной любви.

– Она полагает, что революция делалась для таких, как она, и считает себя вправе помыкать и указывать, как жить и что делать.

– Евгений, она столько в меня вложила, – по бледным щекам жены побежали соленые бороздки.

Муж мгновенно сник.

– Успокойся, Полюшка, я не со зла: все нервы она мне вымотала. Просто не могу никак понять, как это ты, моя вишенка, так далеко от этого яблока упала…

Все шло своим чередом, пока по непонятной для Марфы причине не стали сворачивать НЭП. Как сказал один из жильцов, стуча по дворовому столу костяшками домино:

– Душат, сволочи, спасу нет, очевидно, что конфисковывать начнут, бюрократы чертовы!

– Правильно душат! Неча нашу кровушку жрать! Не все коту масленица, будет и великий пост, – отреагировал один из пролетариев.

– Что, завидки берут? – подколол первый. – Коммэрция – это тебе не лысину мхом выкладывать да экспроприировать что ни попадя.

– А я тебе ща на деле покажу, кто кому выкладывает! – пролетарий, опрокинув стол, ринулся на защитника НЭПа.

Тихо стоящая в стороне Марфа по старой привычке вытащила из кармана свисток.

– Милиция, убивают! – истошно завопила она.

Мужики разбежались. Марфа же заволновалась: не было бы беды. И вправду, слыхала, что все под корень изымать начали. Неужели и до нее дойти может? Но она же – «пролетарская жилка», как говорила та, сопливая, что в кожанке. Однако соломку подстелить стоит: не мешало бы к Игнату сходить: уж он-то наверняка все знает.

Заурядный будничный день в комиссионке был надломлен сдавленным возгласом вбежавшей дочери:

– Мама, зачем? Зачем ты написала донос на Евгения?

Марфа приосанилась:

– Это не донос, это сигнал. Пусть поприжмут, чтобы не клепал что ни попадя.

– Поприжали уже. Забрали сегодня.

Посетителей ровно шквалистым ветром сдуло. Марфа повернулась к дочери:

– Что застыла соляным столпом? Ну посадили. На время. Поучат уму-разуму и выпустят. Кому он нужон со своими стишками?

– У нас литературу нашли. Запрещенную.

– Что? Какую-такую запрещенную? – Марфа растерялась. – А какого лешего…

Дочь обреченно разрыдалась.

Первый раз в жизни Марфа не знала, что делать. Муж Полюшки, как «чуждый элемент», оказался за решеткой, и не было никакой надежды на то, что он выйдет оттуда живым. Полюшка слегла, страдая от своей никчемности и бессилия. Марфа просиживала около нее ночами, тупо уставившись в темноту. Она потерялась во времени. Что-то в ней надломилось. Не было больше веры. Ни во что. И сил больше не было.

В окно черной птицей вломился крик соседки:

– Марфа, ну Марфа же! Слушай сюда!

Марфа нехотя подошла к распахнутому окну.

– Беги в свою комиссионку, Игнат сказал, что завтра прийти могут! Заберут все – как пить дать, спасай имущество!

Хрупкое зимнее утро было расколото жалобной разноголосицей. Марфа размазывала по лицу слезы и сопли, запивая их самогоном, и монотонно дубасила заскорузлыми пальцами по гладким клавишам рояля. Вот и вымостила она саморучно дорогу в ад себе и дочери. А все благими намерениями. Недостаточно, оказывается, для счастья научить дочь играть на фортепьянах. Хотелось как лучше, а получилось как водится: зять – немощь интеллигентская (отмордасить бы его, недоумка, за антисоветчину), дочь – дура бесхребетная (ни материнской хватки, ни пролетарского упорства) и рояль пресловутый (будь он проклят). Кругом облапошили, обмишурили, обдурили. Сначала с революцией, а потом и с НЭПом. Только-только на ноги подниматься стала, развернулась – конфисковать все хотят «товарищчи» бывшие. Роток-то у них – с арку Зимнего, все заглотнет, а нам и кусочком подавиться можно. И что теперь? Опять в дворницкую? Ни-за-что.

Оскалившаяся белая пасть рояля неотвратимо наступала, обретая очертания уродливого монстра. Марфа хлестанула мосластым кулаком по холодной глади клавиш. Те упруго засопротивлялись.

– Ишь ты, не нравится, – съехидничала она. – А кто мне жизнь сломал, подлюка?

Марфа рассвирепела. Схватив топор, она шарахнула своего идола, вымещая на нем боль и обиду за всю свою несложившуюся жизнь. Заметалось, в изгибе, и упало, надломившись, распростертое крыло рояля. В бессильном негодовании захлебнулась, выхлестнув жуткую какофонию, перламутровая клавиатура. Пот заливал лицо. Глаза щипало. Марфа, чертыхаясь, невольно слизывала эту соленую вонючую жидкость с губ. Затем чиркнула спичкой. Неистовой вспышкой охнуло пространство. Израненным зверем в заплясавшем пламени застонал рояль. Запах гари заполнил комнату. В бессилии перешли на мат диезы, зашлись в жалобном стенании бемоли. Марфа, не удержавшись, кулем завалилась к педалям и, сложив корявую дулю, на верхнем «до» исступленно выкрикнула:

– Вот вам, выкусите, ничего не получите!

Выбежавшие на улицу люди с ужасом взирали на охватившее дом пламя. Пожарные, пытаясь укротить огонь, грязно чертыхались. А зеваки, пристроившиеся неподалеку, судачили:

– Это ж сколько добра-то там…

– Так сама, говорят, и подпалила.

– Верно мне бабка сказывала: чужое добро в масть не ляжет…

Елена Валужене.

О ТОМ, КАК ВАСЬКА ПЫРЕЙ ЖИЛ-ПОЖИВАЛ ДА ДОБРА НАЖИВАЛ

Как-то Васька Пырей захворал-занедужил. В больницу потащился. В три часа утра. Думал, первым в очереди будет, а там народу – море разливанное. Народная змея охватила больницу в три кольца: кто со своими стульями приковылял, кто-то диван притолкал. Сидят-валяются, номерков дожидаются. Мужики самовар раздувают, бабы сахар щипцами ломают, по рядам чашки передают, прихлебывают. И Ваську напоили.

Но. Открылась больница, народ в двери брызнул, косяки в регистратуру занес. Все десять номерков за минуту разобрали, двести человек с пустыми руками домой пошли – несолоно хлебали.

Васька последним в регистратуру попал.

– Дочка, захворал я, занедужил, помоги.

– Я не знаю, как лечить, может, терапевт знает. Иди в 578532-й кабинет.

Пошел Васька Пырей в 578532-й кабинет, до вечера дверь штурмовал, рубаху изодрал, еле на оперативный простор прорубился.

– Дочка, захворал я, занедужил, помоги.

– Я не знаю, как тебя лечить, может, окулист знает. Номерок через три месяца будет. А пока сдай 100 анализов, с тебя не убудет. Один анализ бесплатный, 99 анализов сам оплатишь, мошну проветришь. У нас такая экономика! Приходи через три месяца.

Горючими слезами залился Васька, да делать нечего. Мошной тряхнул, сдал 99 и один анализ, пришел к окулисту через три месяца.

– Добрый человек, помоги Христа ради. Совсем я разнемогся.

– Я не знаю, как тебя лечить, может, венеролог знает. Поезжай в город к венерологу.

Поехал Васька Пырей к венерологу, пиджак разодрал, но к специалисту попал.

– Отец родной, сделай милость, исцели, болезнь проклятая со свету сживает.

– Маша, кто этого без записи пустил?! Иди, дурень деревенский, через Госуслуги ко мне запишись, тогда и приходи. Понимать надо – экономика!

Что такое Госуслуги? Добрые люди надоумили. Ноутбук, говорят купи, интернет подключи, там свои Госуслуги ищи. Но. Продал Васька Пырей трех коров, ноутбук купил, интернет подключил, Госуслуги забил. Три месяца бдел, номерок венеролога не ухватил.

А болезнь, между тем, Василия точит днем и ночью. Лежит на печи, еле дышит, ногой не колышет. Обидно умирать здоровым. Пыреева жена головой об стену бьется, на части рвется: на глазах вдовой остается. В Минздрав жалобу подает, мол, мужа моего во цвете лет со свету сживают, в могилу зарывают.

Минздрав сирены включил, подавайте, говорит, сюда этого Пырья. Приходи, говорит, к нам по ОМС лечиться хоть корова, хоть волчица. Да куда там! Ноябрь, лед по реке пошел, Вычегда останавливается. Дороги нет. Минздрав репу чешет, надо к Ваське вертолет за реку посылать, во славу нацпроектов человека от гибели спасать. Погодите-погодите, говорит главный здравоохранитель. Тпррру! Куда вертолет?! Давайте считать. Туда час лететь, да обратно час, это ж двести тысяч помножить на два, четыреста тысяч на деревенского мужичка растрынкать. Жизнь-то его бесплатная, помрет Ефим, да и бог с ним. Экономика! Понимать надо!

А Васькина жена с ума сходит, фершала находит. Вдвоем с фершалом болезного до реки дотолкали, к лодке пенькой привязали. Фершал на носу лодки стоит, шестом льдины от лодки отгоняет, Пыреева жена гребет-пыхтит, «Дубинушку» напевает. Чуть три раза «Титаник» свой не потопили, но до того берега доплыли. В скорую Василия погрузили, в райцентр по ухабам потащили. А в райбольницу их и не пустили. Мужичок, говорят, у вас при смерти, а у нас реанимации нет, экономика же. Везите его в город.

Отвезли Ваську в город. Там, конечно, приняли, в реанимацию положили. Говорят, если б часом позже приехали, помер бы Пырей ваш, вот тогда была бы экономика, эх вы, фельдшера стоеросовые – дурачины вы, простофили! Где вас только учили!

Ну что. Месяц Василия ремонтировали. Констатировали да мотивировали. Корректировали да реформировали. Заоптимизировали. Вылечили Ваську. Домой отправили Ваську. Сам главврач вышел провожать Ваську. Вот такая великая честь! Встал на крылечке и давай костерить, поносить да крыть. Ах, говорит, ты, пентюх, баламошка деревенская, пень березовый, скобленое рыло. Отчего так долго в больницу не шел? Себя чуть до смерти не довел! Знаешь, сколько в реанимации койко-день стоит? С такими как ты нам никогда экономику не построить!

Вот так и сходил наш Васька Пырей в больницу. А нечего болеть! Сам виноват!

Как-то Васька Пырей на рыбалке задрых, и во сне к нему стих пришел. Проснулся, на пачке «Беломора» его нацарапал, дома жене под нос сунул, читай, мол, изумляйся. Жена ахнула, в районную газету стих послала.

В районной газете стих одобрили, на последней полосе тиснули, «пиши еще» сказали. Васька Пырей взыграл духом, застрочил в день по тексту. Косит сено – стихи кропает, сети ставит – рассказ черкает, дрова колет – повесть сочиняет, баню топит – фельетон молотит. Тетрадь испишет – в газету шлет. Народ газету читает, ничего не понимает, но руки потирает: наконец, говорит, и у нас свой Бродский появился.

Десять тетрадей смог замарать, куда теперь это добро девать? Надо издавать. Жена намекает, в город отправляет. Там Союз писателей есть, гениев в нем не счесть, только тебя не хватает. Рысью вступай, в год по книге издавай. Васька Пырей жмется, а самому неймется. Собрался, в город поехал в писатели поступать.

Но. Приехал Васька в союз. Огляделся. На полках пыль, обои – гниль. Да, может, так и надо? Тут люди Музу ищут, им не до пылищи. На Пегасах плывут, перьями по пергаменту скребут, с Олимпа не слезают, смертных не замечают. Большую Литературу куют.

Посередине стола восседает сама – Змея Горыньевна – платье в цветочек, волосы в пучок, а вокруг все молчок. Правление за столом сидит, Змее в рот глядит. Овечьи хвосты дрожат – все жить хотят. Прибебекивают-примемекивают, корпоративная, значит, солидарность. Змея смрадом дышит, тремя головами трясет, дымом пышет. Одна голова любовную лирику слагает, вторая голова пейзажную зарисовку излагает, третья голова лирическую миниатюру миру являет.

Змея на пол яд сплюнула, Ваську Пырея обнюхала.

– Кто ты такой, откуда и как ты смел вторгнуться в наши пенаты?

– Я Васька Пырей, с деревни. Вот, принес свои стихи, рассказы, повесть еще. Почитайте, может, сборничек какой-нибудь собрать. Или, может, в союз к вам кандидатуру подать…

– Хи-хи-хи, в союз! Ишь чего захотел! Я считаю, это немного рановато, абсолютно неуместно, да и практически невозможно. Вы с-с-о мной соглас-с-с-сны, друз-з-зья?

– Бе-бе-безусловно! – быстро закивали овцы.

– А про что ты пишешь, Васька Порей? Есть ли у тебя стихи про то, что душа, как птица на ветке, мокнет одиноко под дождем и ты плачешь вместе с ней?

– Чего нет, того нет. Про птичек не пишу. Я как бы больше по философии, ну там смыслы разные, подтексты, архетипы, символы, чтобы поэзия была как проза.

– Смыслы – ерунда. В поэзии нужны только прекрасные светлые чистые чувства! Нужно писать очень красивые стихи! Братья и сестры, вы ведь со мной с-с-с-соглас-с-сны?

– Ббббе-безмерно! – толпой заблеяли овцы.

– А вот есть ли у тебя, Васька Порей, лирические миниатюры про красоту великой родной природы?

– Я сам природа, чего о ней писать. Я ритмы ищу, звуки, ассонансы, аллитерации, чтобы проза как поэзия, чтоб она на подсознательном уровне…

– Как ты сказал? Ананасы? Либиразы? Мы таких слов не знаем. И знать не хотим, не правда ли, коллеги?

– Бе-бе-бесполезно! Беее-зобразно! – овцы спрятались за Змеей и оттуда зыркали на Ваську красными глазками.

– Ах, Порей, Порей! Ты же ничего в литературе не понимаешь. Вот я тебя сейчас научу, а ты сиди и слушай. Литература должна быть красивой! Кра-си-вой! Ты конспектируешь? Нужно красиво писать о красивом. Чтобы каждый прочитавший эти великие строчки сказал: Боже мой, как красиво! Нужно писать о том, как красиво в капельке росы отражается заходящее солнце. Нужно красиво описывать, как звонко журчат маленькие ручейки, как красиво поют весенние птицы. Дорогие мои, вы любите писать красивые стихотворения о маленьких речушках своего детства?

– Бе-бе-бе-безумно! – подтвердили овцы.

– Внимай же, деревенщина. Литература – это Эверест! Это Джомолунгма! Не тебе, сивому мерину, пачкать ее своими мыслями-смыслами. Только Великая Красота! Только возвышенные чувства! Наблюдай и замечай полет бабочки над цветком, жужжание трудолюбивых пчел, вздохи летнего ветра в плакучих ивах. Вглядывайся в природу и пиши о ней красивые стихи, до глубины души затрагивающие нашего читателя! Прозу не пиши. Кроме Гомера у нас прозаиков не было, да и не надо. Только стихи! Стихи о любви! Ты должен описывать исключительно глубокие любовные переживания, вещать о том, как ты бежишь по лугу, покрытому цветами, навстречу любимой! И вы собираете, собираете, собираете цветы! – Змея перешла на фальцет и закатила глаза.

– Чушь собачья! – Не выдержал Васька. – По лугам не скачу, цветы не топчу. Есть поинтереснее темы, кроме жучков ваших, паучков да бабочек. Только, я посмотрю, и без меня хватает цветоводов в литературе. Ну-ка, пойдете на луг цветы собирать?

– Бе-бе-бегом бееее-жим! – встрепенулись овцы, по цветам крупные специалисты.

– Ах, так! Тогда, шеть отсюда, вахлак деревенский! – завизжала Змея. – Союза тебе не видать! Книг не издать! Покуда не научишься ты беее-беееезмолствовать да фаркоп мой грамотно лизать!

Все три головы огнем пыхнули, обои полыхнули, овцы всполошились, заблажили, как их звать забыли, через окна прочь припустили. Васька Пырей перекрестился, за дверью затаился. Соли горсть из кармана достал, на пороге раскидал.

– Господи, спаси и сохрани! От нечистой силы убереги! За морем-океаном, за островом Буяном, три года плыть – там тебе жить! Чур меня, чур! – так сказал, на все шесть сторон плевал и в деревню свою умотал. С тех пор Васька Пырей по союзам не ездил. К черту!

У Васьки Пырея дочь в школу собирается. Жена говорит, вот тебе, Васька, сто тыщ, три года по копеечке копила, смотри, чтоб хватило. Васька рот разевает, недоумевает, да на эти деньги нам год жить, не прожить! А все же не хватило. Рюкзак десять тысяч, да в рюкзаке пятьдесят тысяч, столько же одеть да обуть, да учителю букет не забудь. А чтоб сына в школу собрать, пришлось уже кредит брать.

Васька дочь из школы забирает, что на дом задали – никто не знает. Учитель велит в чат вступать, не зевать, там искать. Пырей в чат заходит, ни шиша там не находит.

– Скажите, а что сегодня задали?

– Мамочки, пора подумать о выпускном! Где будем отмечать?

– Какой выпускной во втором классе?

– Какой выпускной, еще сентябрь!

– Какой выпускной без аниматоров? У меня будет скидка.

– Я думаю, надо в город поехать, в ресторан. А учителю в конце года путевку в санаторий.

– Марьиванна, не цыганьте. Мы вам на выпускном букет подарим, уже скинулись.

– Кто-нибудь знает, что задали детям?

– Родители, напоминаю, до конца недели надо зарегистрироваться на 150 ресурсах. И Зум установить. Будем навсегда в онлайн переходить. Встретимся на вручении аттестатов, через 11 лет!

– И осеннюю икебану не забудьте утром в школу принести.

– А можно про икебану хотя бы в полночь говорить, а не в четыре утра?

– Продаю покрышки. Кому покрышки?

– А-ууу! Меня кто-то слышит? Домашка-то сегодня какая?

А узнали задачу, сидят, чуть не плачут. До утра решают: сам Пырей, Пыреева жена, Пыреева мать, Пыреев отец, мать Пыреевой жены, отец Пыреевой жены, Пыреев сват, Пыреева сватья, сестра Пыреевой собаки, крестная кошки Пыреевой жены и так по мелочи человек двадцать. Все тут. Отдохнут и дальше задачу грызут. Не разгрызается задача. Звонят в Москву, троюродному брату Пыреевой бабушки со стороны невестки. Помоги задачу школьную решить, на мехмате же учишь, студентов мучишь. Троюродный брат Пыреевой бабушки со стороны невестки человек опытный, сам задачу не грызет, на кафедру несет. Пять профессоров и десять доцентов с трех сторон задачу грызут, сначала-то ржут, потом ревут, потом Перельмана зовут. Перельман задачу днем и ночью решает, про Пуанкаре даже забывает, но через неделю все-таки сгрызает. Ваське Пырею решенье высылает. Пыреева дочка задачу в тетрадь пишет, не дышит. А учителька в тетради красной пастой черк-перечерк, двойка за задачу, иди на пересдачу!

Отправляет Васька Пырей дочку на футбольную секцию: провести осанки коррекцию, схуднуть лишнюю комплекцию. Не спеши, Пырей, тренер говорит, такой паразит. Вот заполни сначала десять бланков, двадцать согласий, тридцать разрешений в пятьдесят заведений. Паспорта у всей семьи, справки об отсутствии судимости и наличии недвижимости, метрику прадеда, прапрабабкин аттестат и на Трампа компромат. Вот тогда мы дочку на секцию пустим. А если хочет взять в руки мяч, тогда вообще строгач: вот вам список из тысячи документов, но чтоб кто-то их все собрал, еще не было прецедентов.

К ЕГЭ готовится второй класс, а по школе гремит завуча бас: «Во втором не начнешь – свое будущее сольешь, на паперть пойдешь, в канаве сгниешь!» Минимум три репетитора! Тест-тест-тест! А лучше четыре! Тест про тест, тест-перетест! А у нас их пять! А у вас? Тест: кем ты будешь со 100 баллами ЕГЭ? а) кассиром в «Пятерочке»; б) уборщицей в поликлинике; в) курьером в «Сбере»; г) рабом на галере. Тест: кем ты будешь с 0 баллов по ЕГЭ? а) кассиром в «Магните»; б) уборщицей в школе; в) курьером на ферме; г) дворником в шаверме. Второй класс семь потов льет, одиннадцать лет за пятилетку выдает! Школа реальной жизни обучает, ведь жизнь-то всегда четыре варианта предлагает: а), бе), ве) и ге). Только угадай! Удачу оседлай! Васька Пырей тот вертеп наблюдает, головой качает, да что он понимает. Это всеобщее среднее образование, а не бардак, а ты, Васька, дурак.

К Ваське Пырею дочка бежит, голос от радости дрожит. Нам, говорит, в школе главное рассказали! А мы-то не знали! План такой: ЕГЭ сдаешь, сразу в роддом идешь. Двух-трех рожаешь, из декретов не вылезаешь, зато граждан воспитаешь. Ура! Поступать не надо! Знаешь, все девочки нашего класса чрезвычайно рады. Учеба? Карьера? Работа? А зачем нам работа? Не наша забота. Говорят, главное – прирост здорового населения для налогообложения общества потребления. Так дочка Пыреева сказала и за тын учебники покидала.

«Черт меня подери! Держу пари, мы ребенка теряем, скоро он будет полностью невменяем, а мы тут молча сидим одобряем!» Васька Пырей ус поседевший дерет, думает ночь напролет. Куда им с дочкой бежать? Где образование получать? О! Есть одна школа, что традиции сохраняет, на путь истинный наставляет! И в Хогвартс с совой заявление отправляет.

Алексей Ерехинский.

ГДЕ ЖИВЕТ ТВОЙ ДРУГ?

Иван пытливым взглядом обследовал ботинок дочери.

– Ну, что там? – с надеждой спросила Полина.

Избегая смотреть в глаза жены, Иван задвинул ботинок под табуретку.

– Ничего хорошего. Подошва под каблуком треснула, в ремонт нести нет смысла, только деньги на ветер выкинем.

– Но это у Алены единственные зимние ботинки! – воскликнула Полина. – В чем же ей ходить?

Иван постарался успокоить жену:

– Я залью трещину клеем, на пару раз сходить в школу хватит. Через два дня выходные, пусть она дома посидит, а в понедельник у меня зарплата, пойдем и купим новые.

Спокойные, рассудительные слова мужа успокоили Полину:

– Ладно, стратег, действуй. Сам знаешь, Алене простывать нельзя, пневмония не дремлет.

Иван нахмурился, вспомнив, как год назад Алена простудилась и угодила с воспалением легких в больницу.

– Я пошла ужин готовить. Господи, когда только тебе зарплату добавят? Вкалываешь как проклятый на этом консервном заводе за гроши несчастные, ботинки ребенку не на что купить.

Уверившись в том, что проблема с обувью дочери будет решена, Полина снова превратилась в жизнерадостную, бойкую домохозяйку, с оптимизмом взирающую на окружающий мир через шеренгу начищенных до блеска кастрюль и сковородок. Дверь, ведущая на кухню, захлопнулась, и через минуту оттуда зазвучало радио.

Иван снова взял в руки ботинок Алены.

«Надо грязь убрать да наждачкой по краям пройтись».

Он открыл шкаф, в котором хранил инструмент, нагнулся к нижнему ящику; в этот момент раздался звонок телефона.

– Иван, привет! – послышался в трубке голос его приятеля Андрея. – Я только что узнал суперновость. Представляешь, Палыча все-таки переманили конкуренты, он сегодня подал заявление об уходе. Догадываешься, что это означает?

– Место начальника сектора освободилось, – машинально вырвалось у Ивана.

– Точно. И следующим будет кто-то из нас.

– Ну ты дал, мечтать не вредно, кого-нибудь из Омска своего пришлют. – Иван произнес эти слова так, для вида, чтобы Андрей не почувствовал волнения, которое внезапно охватило Ивана от сообщенной новости. Конечно же, Андрей абсолютно все точно описал: на заводе издавна повелась традиция – ставить на освободившиеся места начальников своих же работников, а не брать людей со стороны. И если ничего не изменилось, должность начальника сектора предложат кому-то из трех работников, то есть ему и двум его приятелям, с которыми он водил знакомство еще с колледжа: Андрею, который только что сообщил новость, и Сане Ночкину. Начальник сектора, шутка ли! У него оклад в разы больше, премии и бонусы там разные, а еще регулярные командировки в Омск в контору, где находится головной офис компании. Омск, как же я хочу туда…

– Алло, Иван, ты куда пропал? Чего не отвечаешь?

Иван очнулся.

– Извини, немного задумался.

– Ага, размечтался о кренделях небесных! Ладно, давай, скоро нас к главному вызовут на беседу, будут всякие вопросы каверзные задавать.

– Пока, до завтра, спасибо, что позвонил!

Иван отключил телефон.

– Кто это? – донесся с кухни голос жены.

– Андрей. У нас в секторе грядут перемены. Палыч уволился.

– А кого же теперь начальником сделают?

– Хороший вопрос.

Ивана вызвали в приемную директора последним. Сначала в цех возвратился Андрей. На вопрос, как все прошло, он буркнул что-то невразумительное, наклонился к запасному парогенератору и стал его осматривать, не обращая внимания на друзей. Жилки на его шее натянулись, как две гитарные струны, а зеленые с прищуром глаза уставились в одну точку, будто Андрей нашел в агрегате неисправность и скрупулезно ее изучает. Иван и Саша переглянулись.

– Кажется, прием у шефа ему не очень понравился, – вымолвил Саша. – Ладно, я пошел, вон мне зам по производству машет.

Саши не было долго, минимум полчаса, а может и больше. Когда он снова появился в цехе, Иван сразу почувствовал произошедшую в нем перемену: на щеках играл румянец, глаза светились уверенностью, а худые вытянутые словно у пианиста пальцы слегка подрагивали. Сердце Ивана болезненно заныло, предупреждая о близящемся фиаско.

– Топай в приемную, тебя тоже позвали! – весело объявил Саша.

Иван кивнул головой и без всякого энтузиазма отправился к главному небожителю консервного завода.

– Привет, нужно подождать! – сказала ему Юля, одна из секретарей директора, одарив Ивана дежурной улыбкой. – Присаживайся.

Вторая, Оля, лишь слегка кивнула Ивану и тут же забыла о его существовании.

– Так что тебе в бухгалтерии сказали? – спросила Юля, продолжая прерванный разговор.

– Получки в понедельник не будет, Омск придрался к платежным ведомостям.

– Хорошие дела, – скривила свои пухлые, накрашенные яркой помадой губы Юля.

Иван невольно стал вслушиваться в их беседу.

«В понедельник не будет зарплаты, – мысленно повторил он. – А как же ботинки для Алены?»

Иван тяжело опустился на стул и стал думать, как выкрутиться из неприятностей. В данную минуту мысль о ботинках дочери заслонила даже предстоящую беседу с руководством. Тем более что Иван практически не сомневался в том, что начальником сектора сделают его приятеля, Сашу Ночкина. Андрей Ивану не конкурент, он чересчур приземленный и не видит проблем дальше собственного носа. А вот Саша совсем другой, в его светлой голове всегда полно интересных идей, всяких там ноу-хау.

Казалось бы, какую инициативу можно проявить в секторе по засолке овощей на убогом консервном заводе, спрятанном от всего мира в сибирском захолустье? Оказывается, можно. Как-то на дружеской пирушке Саша разговорился и сказал, что хочет подсунуть заму по производству новый рецепт огуречного маринада. А кто такой Саша? Такой же, как Иван или Андрей, обыкновенный засольщик овощей. Разные там рецепты это не его сфера деятельности. В их обязанности входит положить овощи в банки и проконтролировать, что дозировочная машинка заполнила сосуды маринадом до нужной отметки. Ну и еще ремонт оборудования, при помощи которого груды помидоров, перцев, огурцов и так далее перемещаются с общего стола в отведенную для них тару. Иван прямо об этом Саше и сказал. Но того подобный аргумент не убедил. Он ответил, что если так рассуждать, то в ближайшие сорок лет никаких изменений в их жизни не предвидится. И чтобы подкрепить свои слова, Саша для наглядности перечислил, какие ингредиенты входят в рецепт. Почему-то Иван запомнил его, а потом передал жене. Та не поленилась и закатала пару баночек. А потом они одну открыли и попробовали: огурцы получились восхитительными! Первое, о чем подумал Иван, что Саша просто нашел рецепт в интернете. Но сколько он ни забивал его в поисковик, ничего подобного так из Сети и не вылезло. Впоследствии Саша подкидывал и другие идейки, и Иван уверовал, что его приятель действительно талантливый человек.

Да, талант это прекрасно, жаль только, что не у каждого он есть. Вот его бог таким качеством не наделил. Весь жизненный путь Ивана представлял собой неустанное карабканье на высоченную гору. Выращенный одной матерью (отец оставил семью, когда Ивану исполнился год), Иван быстро понял, что такое нищета и безысходность. Денег катастрофически не хватало. Причем не хватало на самые необходимые вещи: продукты, одежду, лекарства. Мать Ивана работала уборщицей в поликлинике и получала сущие копейки. Если бы не ее родители, в пору было пойти побираться на паперть. Они жили в Синем Доле, маленьком сибирском городке, в котором практически не было крупных предприятий: два консервных завода, конкурирующих между собой, дорожное управление и несколько бюджетных учреждений. Несмотря на патовую ситуацию с работой, мама Ивана стоически переносила невзгоды и не переставала верить в лучшее. Другого спутника в жизни она так и не встретила и сосредоточила все свое внимание на воспитании сына. С детства Иван вслед за ней повторял будто заклинания два правила: поступай с людьми так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой, и не вреди ближнему своему. С такими заповедями Иван рос честным и справедливым ребенком, ценя в людях искренность и открытость и не доверяя легкомыслию и необязательности. Став постарше, в колледже он сдружился с Андреем Бондаревым и Сашей Ночкиным, которые подходили Ивану по характеру. Приятели часто спорили и даже ругались, но не проходило и нескольких дней, как их опять тянуло друг к другу, прошлые обиды забывались, а затем и вовсе сходили на нет. Они закончили колледж и получили приглашение на работу от одного из местных консервных заводов, представлявшегося им на тот момент гарантом стабильности и спокойствия в Синем Доле. Но проработав на нем с десяток лет, они поняли, что этот завод – планка, через которую скорее всего им никогда не перепрыгнуть. Головное предприятие в Омске, которому подчинялся завод, иногда брало к себе на работу сотрудников из филиалов, поэтому переезд туда стал для многих навязчивой идеей.

И вот на горизонте замаячили перемены, но чтобы они случились, нужно ни много ни мало – потеснить в сторону своих друзей, точнее одного из них. Иван горько усмехнулся.

«Не навреди ближнему своему».

А кто такой Саня? Да он и есть тот самый ближний, который столько раз выручал его из разных передряг, выступал за Ивана поручителем перед банком по кредиту и помог отбиться от кучки гопников, пытавшихся ограбить Ивана в подворотне собственного дома. Вот кто такой Саня. И нет у Ивана никакого морального права вести против него нечестную игру. Да даже если такое случилось, шансов, что в борьбе победит Иван, нет практически никаких: Саня умнее него, целеустремленнее, что ли, такого попробуй обойди по прямой. А значит, движение по темному тоннелю, в который давно превратилась жизнь, продолжится, пока не наступит конец. Но, черт возьми, где мне взять деньги на ботинки?

– Иван, заходи, Сергей Николаевич освободился, – донесся до Ивана голос Юли.

В кабинете за длинным вытянутым столом находилось трое: директор завода, с неизменной приветливой улыбкой на лишенном абсолютно какой-либо растительности гладком как шар лице, и двое его ближайших помощников: заместитель по производству и начальник службы персонала. Первый – Илья Владимирович, страдающий радикулитом, полусогнутый пятидесятилетний мужчина – обладал редкой способностью появляться в цеху в самый неподходящий момент, чтобы застукать, так сказать, с поличным нарушителей производственного цикла. Несмотря на это, народ к Илье Владимировичу тянулся, потому что он был выходцем из рабочей среды, ценил в людях справедливость и ненавидел лгунов и подхалимов. Второй, точнее, вторая – Софья Ильинична, невысокая, средних лет дама, с непроницаемым бескровным, словно вылепленным из воска, лицом и стеклянными безразличными глазами – держала в своих худых ухоженных руках голубую папку, в которой хранились характеристики на работников консервного завода.

Иван замер на пороге кабинета.

– Ну, что же ты обомлел, проходи, садись! – приветливо обратился к нему Сергей Николаевич.

Иван занял место на другом конце стола. Софья Ильинична бросила на него взгляд и недовольно зашевелила губами. Иван соскользнул со стула и переместился к центру стола. Улыбка на лице Сергея Николаевича сделалась еще шире:

– Наверное, коллеги тебе уже сказали, по какому поводу мы здесь собрались?

Не дожидаясь ответа, Сергей Николаевич продолжил:

– Ваш начальник, Игорь Павлович, решил покинуть завод. Конкуренты своего таки добились. А мы не хотим нарушать давний обычай и поэтому считаем, что его место должен занять кто-то из работников сектора. Что ты думаешь по этому поводу?

Иван, глядя прямо перед собой, ответил:

– Считаю, что это хороший обычай. Кто знает работу лучше тех, кто сам ее и делает.

– Вот-вот, правильно мыслишь! – одобрительно воскликнул Сергей Николаевич. – Но ты, надеюсь, понимаешь, что начальник должен знать не только производственный процесс, но еще уметь и руководить им, решать разные административные вопросы, быть инициативным?

– Да, конечно.

– А что бы ты ответил, если должность начальника сектора по засолке овощей мы предложили тебе? Твое мнение, Илья Владимирович?

Заместитель по производству отличался немногословностью и в разговоре сыпал короткими фразами:

– Потокин – неплохой работник. План выполняет. Нарушений нет. Можно попробовать.

– Так, а что у нас с окладом и прочими бонусами?

Софья Ильинична заглянула в папку, написала что-то на листке бумаги и подвинула ее в сторону директора. Сергей Николаевич заглянул туда и довольно закряхтел:

– Так-так, очень неплохо.

Ивану стало смешно от всего этого спектакля. Из их троицы его позвали последним, значит, аналогичные действия и предложения уже совершались в отношении Андрея и Саши.

«Можно подумать, шеф впервые узнал, какие деньги получает начальник сектора».

– Ну-ка, взгляни сюда. – Сергей Николаевич толкнул листок к Ивану.

Когда Иван увидел цифры, написанные на листке, сердце его зашлось: только один оклад был в пять раз больше той суммы, которую он получал сейчас. А еще под окладом шли разные премии, на тот случай если сектор справлялся с текущими заданиями. Да, имея такую зарплату, нищая жизнь его семьи осталось бы в прошлом.

«Зачем они только все это мне показали?»

И тут в его голову залетела шальная мысль: «А что, если эти цифры показали только мне?»

Это, конечно, была глупая и самонадеянная мысль, но непонятный пожар, запылавший в груди, мешал Ивану здраво рассуждать. Ясность сознания куда-то улетучилась, а взамен нее к этому странному и незнакомому доселе состоянию присоединилась паника. Голоса разума Иван уже не слышал, его перекрывало сладкое мелодичное пение: «Ты можешь получить это место, можешь получить эти деньги, но только если тебя предпочтут Саше, только если ты окажешься лучше».

– Ну, как тебе цифири? – вклинился во внутренний монолог Сергей Николаевич.

Иван очнулся и, стараясь взять себя в руки, произнес:

– Неплохие. А какие должностные обязанности у начальника сектора?

Сергей Николаевич негромко хлопнул по столу рукой и одобрительно посмотрел на Ивана:

– Софья Ильинична, вам слово.

Кадровичка извлекла из папки должностную инструкцию и монотонным голосом зачитала Ивану обязанности. В целом многое из услышанного не представляло для Ивана больших трудностей, хотя в списке значились функции, о которых он раньше даже не догадывался. В нем стала крепнуть надежда, что, если он выразит свое желание занять вакансию, ему предложат место начальника.

– Мне все понятно, думаю, я справлюсь, – с воодушевлением сказал Иван.

Улыбка на лице Сергея Николаевича немного потускнела.

– Отлично, что ты готов занять должность, но нам с коллегами нужно немного времени, чтобы принять окончательное решение, ведь, как ты знаешь, претендентов трое.

Сергей Николаевич посмотрел на своих помощников:

– Думаю, Ивана Антоновича можно пока отпустить.

Илья Владимирович безучастно кивнул головой.

На губах Софьи Ильиничны заиграла загадочная улыбка, она с интересом взглянула на Ивана, как будто увидела его впервые, немного наклонила голову вбок и спросила:

– А проблем с управлением сектором не будет, я слышала, что Бондарев и Ночкин твои друзья?

Иван пропустил мимо ушей прозвучавшую иронию и, не задумываясь, ответил:

– Не будет трудностей, мы все в одной лодке и все в равных условиях.

– У меня больше нет вопросов. – Софья Ильинична хмыкнула и переключила внимание на свою голубую папку.

– Тогда пока все, – подытожил Сергей Николаевич.

Неудовлетворенный концом собеседования, Иван поднялся из-за стола и медленно пошел к выходу. Перед глазами до сих пор мелькали цифры, написанные красивым почерком Софьи Ильиничны на листке. Такую кучу деньжищ ему никто и никогда не предлагал. Но он не знал, что ему нужно сделать, чтобы должность начальника сектора предложили именно ему. В это мгновение он совсем не думал о своих друзьях, а проросшие в нем с детства жизнеутверждающие принципы почему-то сейчас безмолвствовали. Возможно, они хранили молчание, потому что Иван никогда раньше не попадал в столь необычную ситуацию. Когда до двери оставалось всего пару шагов, он вдруг вспомнил, что Саша так и не сообщил заму по производству о придуманном им чудо-рецепте. Не отдавая отчета в действиях и повинуясь импульсу, Иван развернулся и чужим голосом заговорил:

– Вы упомянули, что начальник должен быть инициативным.

Троица за столом настороженно посмотрела на него.

– Да, я так сказал, – произнес Сергей Николаевич.

– У меня есть предложение, которое возможно вас заинтересует.

– И какое же?

– Я хочу рассказать о новом огуречном маринаде, он поможет повысить продажи нашего завода.

Иван пожалел о своих словах, как только возвратился в цех и увидел Сашу. Тот пребывал в отличном настроении, не сомневаясь, что погоны начальника уже у него в кармане. Сначала Иван хотел ему во всем сознаться, но потом передумал. Что, если предложение о рецепте будет проигнорировано и на должность начальника сектора и так назначат его друга? Тогда об этом минутном затмении в кабинете директора можно будет забыть, списав все на тяжелые жизненные обстоятельства, в которых, словно в дремучем лесу, заблудилась его семья. Но когда перед самым обеденным перерывом директор завода Сергей Николаевич спустился в цех и в торжественной обстановке объявил, что новым начальником сектора по засолке овощей назначается он, Иван Потокин, Иван с ужасом понял, что момент упущен. Теперь его признание выглядело бы нелепо как для руководства завода, так и для самого Саши.

Работники из других подразделений принялись поздравлять Ивана, а он с идиотской улыбкой играл роль везунчика, на которого неожиданно обратила свой взор Фортуна.

Вскоре все разбрелись на обед и возле Ивана остались только его друзья.

Андрей приблизился к нему и похлопал по плечу.

– Поздравляю с назначением, если честно, не ожидал. Какие будут распоряжения, господин начальник?

Иван сконфузился и, стараясь выглядеть естественным, пробормотал:

– Слушай, я сам в шоке. Думал, на должность назначат кого-то из вас.

Андрей улыбнулся ему, но улыбка получилась какая-то фальшивая.

Затем к друзьям подошел Саша. От его самодовольного вида не осталось и следа; теперь он выглядел хмурым и с трудом скрывал это.

– И я тебя поздравляю! Надеюсь, мы сработаемся и не перегрыземся почем зря.

Саша хотел еще что-то сказать, но передумал.

– Ладно, пойду шинковку посмотрю, капусту зажевывает, как бы не пришлось ее менять.

Саша отошел. Приятели принялись за работу. На столах лежала большая партия намытых помидоров, и до конца дня нужно было разложить их по банкам и пустить по конвейеру для заливки маринадом и закатки. Несмотря на то что Ивана повысили в должности, он по-прежнему делал старую работу. Изменения в ней должны были наступить, только когда на его место возьмут другого засольщика.

Работа помогала ему отвлечься от мрачных мыслей. В его мозгу до сих пор жила мысль о том, что он совершил бесчестный поступок и за счет другого постарался поправить свои дела. Да что дела, полностью изменить свою жизнь!

В течение дня он несколько раз натыкался на взгляд Саши. В нем читались задумчивость и недоумение. Зная Сашину прямолинейность и дотошность, Иван подозревал, что краткий разговор, который недавно произошел с ним, лишь начало долгого выяснения отношений с приятелем. И он не ошибся. В конце смены Иван специально задержался, чтобы отправиться домой в одиночестве; сегодня ему вовсе не хотелось обмусоливать с кем бы то ни было свое назначение. Но когда он вышел за проходную, то заметил Сашу, стоявшего возле забора и следившего за воротами завода, как кот, поджидавший мышку у ее норки. Завидев Ивана, Саша сразу покинул свое место и подошел к нему.

– Ты никак меня ждешь? – Иван постарался разыграть на лице удивление.

– Тебя, тебя. Все никак не мог дождаться окончания рабочего дня. Извини, я, наверное, слишком сухо тебя сегодня поздравил.

– Да ладно, я понимаю и, поверь, совсем тебя не осуждаю. Эта должность. Это ведь не просто должность, это путь наверх, это деньги, и конечно ты всего этого достоин не меньше меня, а даже больше.

Саша пристально посмотрел Ивану в глаза. Тот не выдержал и отвернулся.

– Спасибо за эти слова, ты все верно понял. И прости еще раз, но я должен это спросить. Что на собеседовании случилось такого, что наши боссы решили тебе сделать предложение?

Иван ждал этого вопроса и поэтому подготовился к нему заранее.

– Ровным счетом ничего. Спросили, готов ли я занять должность, зачитали основные обязанности из инструкции, Софья допытывалась, смогу ли я управлять коллективом, в котором работают мои друзья. Вот и все.

– У меня было примерно то же самое. А про меня случаем не говорили?

– Про тебя? Зачем?

– Да не знаю, так спросил. Наверное, это зам по производству мне подножку поставил, ему не нравится, когда я с ним не соглашаюсь и делаю все по-своему.

– Возможно. Начальство любит, когда его по шерстке гладят.

– Ладно, забыли, еще раз поздравляю!

Прошло три месяца. Иван постепенно начал привыкать к новой должности, и теперь, как ни странно, его стало даже тянуть на работу. Одно дело таскать весь день как савраска ящики с овощами, раскладывать их по банкам и возиться с выходящим из строя оборудованием, и совсем другое – сидеть в кабинете, пусть и в крохотном, наблюдать за подчиненными через стеклянную перегородку и заполнять авторучкой отчеты. В манере поведения Ивана появились вальяжность, неторопливость.

– Ты изменился! – объявила ему однажды Полина.

– Правда? Как так изменился?

– Ты стал спокойнее, увереннее. Все-таки есть бог на земле, увидел наши страдания и сделал тебя начальником.

Иван не стал разубеждать жену, прекрасно понимая, какой бог помог ему с назначением. Он до сих пор чувствовал себя мерзко от мысли, что позволил алчности и эгоизму предать друга, который находился в столь же плачевном положении, как и он сам.

На заводе Иван старался сглаживать острые углы, которые, как известно, проступают там, где несколько человек занимаются каким-то общим делом. Так, он предусмотрительно избегал появления конфликтов, поскольку почва для них была очень даже благодатная. Прежде всего, проблем, конечно, стоило ожидать от Саши. Человеку сложно изменить свою натуру, и его приятель не стал исключением. Сердце заставляло Сашу смириться с тем, что должность начальника сектора досталась другу, но рассудок не видел объективных причин, почему руководство завода отдало предпочтение Ивану, а не ему.

Иван интуитивно чувствовал недовольство Саши, как бы тот ни старался его скрыть, и он не мог его в этом винить. Осознавая правоту друга, Иван старался хоть как-то смягчить последствия. В конце месяца Сергей Николаевич вручил ему листок с написанной на нем цифрой.

– Это размер премии. Подели ее между работниками сектора, как посчитаешь нужным, а потом сообщи мне.

Пока Иван спускался с заданием директора в свой кабинет, в голове уже созрело готовое решение. Он отминусовал от общей суммы двадцать процентов – такова была доля принятого на прежнее место Ивана нового сотрудника, а остальные восемьдесят поделил между остальными. Таким образом, думал Иван, он хоть в малейшей степени восстанавливал справедливость.

Постепенно острота от своего некрасивого поступка стала притупляться. Чтобы избавиться от неприятного чувства совсем, Иван с головой ушел в работу, и в этом ему очень помог прием на работу новичка.

Валера Банщиков совсем недавно выпустился из колледжа, того самого, в котором когда-то учились трое приятелей. Он напоминал большую панду, такую же медлительную, неуклюжую, с внушительным животом и огромными наивными глазами, с любопытством взирающими на окружающий мир. Эти глаза раскрылись еще шире, когда он понял, в какую заваруху угодил. После месяца стажировки его комплекция претерпела серьезные изменения, будто из шарика выпустили половину воздуха. Это и не мудрено, ведь ему приходилось без конца подвозить на тележке овощи, носиться от одного конца конвейера к другому и выполнять сотню мелких поручений своего начальника.

Иван словно тень следовал за ним. В последнее время друзья стали меньше общаться, но благодаря Валере Банщикову, с которым Иван возился словно нянька, дни на заводе летели незаметно. Неусыпный контроль уже очень скоро сделал из Банщикова вполне самостоятельного засольщика овощей. Огрехи в работе иногда у Валеры случались, но, как говорится, и на солнце бывают пятна.

Однажды Валера пришел утром на завод на двадцать минут позже. Иван с недовольством поглядывал на часы, поскольку пуск линии задерживался. Банщиков воровато прокрался в цех, добрался до стола, на котором лежали помытые огурцы, и как ни в чем не бывало стал их укладывать в банки. Причина опоздания была написана у Валеры на лице: небритый, темные круги под глазами, торчащий на голове словно палка клок волос. Плюс ко всему у Валеры немного тряслись руки, когда он пытался затиснуть в банку очередной огурец. Не оставалось сомнений, что он неплохо вчера провел время и заявился на работу прямо с гулянки. Иван решил, что устроит нагоняй позже.

Через час все вошло в норму. Полсотни банок, наполненных маринадом, слегка подрагивая на конвейере, прямиком направлялись к месту, где происходила закупорка. Валера, стараясь лишний раз не светить свое лицо перед Иваном, стоял возле самой ленты, тупо уткнувшись взглядом в проплывающую вереницу. В какой-то момент он переступил с ноги на ногу, пошатнулся и нечаянно задел одну из банок. Та резко качнулась и камнем полетела вниз. Валера выставил вперед ногу, и только благодаря этому банка не разбилась вдребезги, а, оттолкнувшись от ноги, скатилась на каменный пол. Дно банки треснуло, и из нее стал вытекать маринад. Валера покраснел как рак и, боясь оборачиваться, неуклюже мялся на месте.

Стараясь сгладить неприятный момент, к Валере подошел Саша и потрепал его по плечу:

– Ладно, с каждым бывает. Внутрь наверное стекло попало, волоки банку в мусорный бак.

Иван решил пока не вмешиваться; он сделал вид, что всецело поглощен заполнением отчета.

– Постой, – произнес Саша Валере. – Чего добру пропадать, дай-ка я хоть пробу сниму.

Валера протянул расколотую банку, и Саша достал из нее верхний огурец. Внимательно его осмотрев, он откусил от огурца.

– Ну как? – обратился к нему Андрей.

На лице Саши появилось озабоченное выражение, он стал тщательно пережевывать огурец. Потом откусил еще раз. Затем поднял банку к свету и стал рассматривать лежащие на дне приправы и специи. Андрей заметил, как лицо Саши медленно наливается кровью.

Настойчивый стук в дверь заставил Ивана оторваться от отчета. Не дожидаясь ответа, дверь распахнулась: на пороге стоял Саша. На его лице были написаны подозрение и гнев, он почему-то держал в руке остаток огурца. За его спиной маячила фигура Андрея.

Иван внутренне напрягся.

– Можно к тебе?! – не терпящим возражений голосом произнес Саша.

– Конечно. Что случилось?

– Много чего. Сплошные вопросы, и на них нет ответов.

– Брось говорить загадками!

– Хорошо. Можешь сказать, откуда в банках мой маринад?

Нехорошее предчувствие охватило Ивана, он сразу вспомнил о разговоре в кабинете директора перед назначением на должность. Тогда, делая маринаду рекламу, он не мог предположить, что рецептом заинтересуются. И не просто заинтересуются, а запустят в производство. Изготовлением маринадов на заводе занималось другая служба, поэтому все подготовительные процедуры прошли у Ивана за спиной.

«Признайся Саше в подлости. Разве бы ты хотел, чтобы друг поступил с тобой так же?» – проснулся в Иване хорошо знакомый голос. Но тут в противовес ему раздался шепот доселе неизвестного Ивану советчика: «Да, признайся, и потеряй все, что сейчас имеешь: положение, деньги, новую жизнь. Вернись в свое убогое жилище и ломай голову над тем, где бы урвать копейку, чтобы купить дочери ботинки».

Иван поднял глаза на Сашу:

– Почему ты решил, что маринад твой?

– Да потому что я его узнал. Вкус такой же, это раз. Ингредиенты в банке – это два. Андрей, дай банку.

Из цеха в кабинет шагнул Андрей и протянул Саше банку.

– Вот, смотри: сельдерей, тимьян, иссоп, кориандр. И главная изюминка – ореховый лист.

Иван продолжал разыгрывать непонимание:

– Как ты можешь утверждать, что маринад в банках точно такой же, что и в твоем рецепте? Как вообще разобраться во всей этой воде с плавающими специями? И зачем ты говоришь об этом мне? Какое я имею к этому отношение?

В глазах Саши блеснуло торжество:

– А вот теперь три. Я разговаривал с замом по производству. Знаешь, мне все не давала покоя мысль об этом странном решении сделать тебя начальником сектора. Я ломал голову и все не мог придумать, чем ты лучше меня, пардон за прямоту.

– Не понимаю, о чем это ты?

– А вот о чем. Илья Владимирович обмолвился, что в конце беседы ты рассказывал о каком-то маринаде. И что я должен по-твоему думать?

В Иване снова заверещал изобличитель: «Покайся, сейчас. Скажи, что черт попутал. Ты еще можешь спасти дружбу».

Не глядя на Сашу, Иван произнес:

– Ты не правильно понял зама. Речь зашла о новых перспективных продуктах. Директор пытался мне внушить, что начальник должен быть инициативным. А потом затронули тему маринадов. Я, чтобы поддержать разговор, сказал, что хороший новый маринад способен сделать заводу выручку, и почему-то сразу вспомнил о твоем рецепте. Может быть, я что-то назвал из его состава.

– Вань, брось это. Не выкручивайся. Просто скажи, что ты дал им мой маринад. Посмотри мне в глаза, говори честно.

Иван бросил виноватый взгляд на Сашу; лицо друга пошло пятнами. Иван тут же отвел взгляд.

– Ты ошибаешься.

– Ошибаюсь? Ах ты гад! Я сейчас сюда приведу Илью Владимировича. Он мужик простой, не откажет мне. Устроим очную ставку.

– Веди кого хочешь, мне все равно! Интересно, как ты собираешься доказывать свои права на какую-то маринованную воду. Ты что, патент получил? Любой может методом тыка сделать маринад, точно такой, как у тебя.

От последних слов Ивана Саша опешил, он сделал шаг назад.

– Саша, пошли отсюда, – дернул его за рукав Андрей. – А ты, Ванек, хорошая сволочь!

Саша отдернул руку друга, затем сделал два быстрых шага к Ивану и залепил ему кулаком в лицо.

– Подавись ты этим местом!

– Что это у вас тут происходит? – На пороге кабинета возникла секретарь директора Юля. – Иван, тебя Сергей Николаевич к себе зовет.

Если бы не появление Юли, возможно скандал еще как-то можно было замять. Но став свидетелем мордобоя, Юля выдавила из себя что-то наподобие улыбки и умчалась к себе. Через минуту на столе Ивана зазвонил телефон.

– Поднимись ко мне срочно! – коротко бросил в трубку Сергей Николаевич.

Держась за подбитый глаз, Иван понуро побрел к директору.

Он впервые видел Сергея Николаевича сердитым: от его открытой добродушной улыбки не осталось и следа. В кабинете уже находилась Софья Ильинична. Ее остекленевший как янтарная слеза взгляд сегодня, казалось, ожил и с интересом наблюдал за Иваном.

– Что у вас там стряслось? За что Ночкин тебя ударил? – сразу перешел к делу Сергей Николаевич.

– Он думает, что я украл у него рецепт маринада для огурцов, а потом рассказал о нем вам. Одна банка случайно на ленте разбилась, и Александр попробовал огурцы. Он убежден, что в банках находится маринад, изготовленный по его рецепту.

– Глупости какие. С чего он взял, что он автор маринада. Я что-то не припомню, чтобы Ночкин обращался к нам с инициативой. Так, Софья Ильинична, вы знаете, что делать. Срочно подготовить приказ, назначить комиссию и провести расследование. Пусть все участники инцидента дадут подробные письменные объяснения.

Софья Ильинична не проронила не слова, она лишь слегка кивнула головой, резко поднялась со стула и, чеканя шаг красными туфлями с черным ободком, величественно покинула кабинет.

Оставшись вдвоем, Сергей Николаевич задумчиво произнес:

– Ночкин тебя ударил, наверное, надо в полицию сообщить? Вон у тебя весь глаз заплыл. Что ты собираешься делать?

Иван с досадой махнул рукой.

– Бог с ним, с глазом, мы все-таки с ним приятелями были, как-нибудь переживу. Не надо полиции.

– Ну как знаешь, это твое дело. А мое – не допустить, чтобы на заводе творилось рукоприкладство. Напиши объяснительную, как все случилось, и ступай домой, поправляй здоровье.

Сашу уволили с завода через два дня. Все его обвинения в адрес Ивана были голословны и в чем-то даже наивны. В день его увольнения Иван попросил отгул, чтобы не встречаться с бывшим другом. Саша и Иван жили совсем близко друг от друга, и, чтобы их пути больше не пересекались, Иван с семьей переехал в другую, почти новую квартиру в самом центре города.

Через неделю после Саши заявление об уходе подал Андрей. Напоследок он заглянул к Ивану в кабинет и мрачно произнес:

– Не думай, что ты выйдешь сухим из воды. Там все видят, и ты свое еще получишь! – Андрей ткнул пальцем в потолок. – На чужом горбу в рай не въедешь.

Иван промолчал, теперь он мечтал, чтобы все, что его связывало с прошлой жизнью, безвозвратно кануло в Лету.

Несколько следующих недель он и Валера Банщиков вдвоем как семижильные вкалывали в цеху, пока в сектор не набрали еще людей. Теперь из прежнего состава в нем оставался только Иван. Освобожденный, не связанный теперь какими-то моральными обязательствами, которые незримо присутствовали, пока в секторе трудились Саша и Андрей, Иван проявился в качестве начальника в полной мере. За какие-то полгода он вывел сектор в передовики, ему и его сотрудникам повысили оклады, фотографию Ивана повесили возле проходной на доску почета. Сергей Николаевич и Софья Ильинична пели ему дифирамбы, и только Илья Владимирович при общении с Иваном старался поскорее закончить разговор. Иван внутренне чувствовал, что Илья Владимирович осуждает Ивана и поддерживает Сашу. Каждый раз после общения с заместителем директора Иван невольно вспоминал бывших друзей и старался задвинуть в самый дальний угол совесть, которая посылала ему в сознание слабые и уже не способные на что-либо повлиять сигналы. Своих друзей Иван больше не встречал и очень надеялся, что так будет и впредь.

Однажды его вызвал к себе директор и с довольной улыбкой сообщил:

– У меня для тебя две новости и обе хорошие.

Иван выжидательно посмотрел на Сергея Николаевича:

– Первая. Твой маринад принес нам отличную прибыль. Тебе как разработчику скоро выплатят неслабую такую премию. А вторая: о маринаде услышали в Омске, его собираются пустить в производство по всем филиалам.

– Ничего себе! – самодовольно усмехнулся Иван.

– Да, вот так. Но это еще не все. Тебе предложили место в головном предприятии. В службе по улучшению сбыта. И не простым клерком, а начальником службы. Там ты сможешь проявить талант рационализатора в полной мере.

Внутри Ивана похолодело.

– Кстати, меня тоже позвали в Омск, – сообщил Сергей Николаевич.

– И вы? – спросил Иван, пытаясь казаться заинтересованным.

– Согласился. Через месяц я покину Синий Дол. Ну что, ты со мной?

Иван смутился, не зная, что ответить:

– Можно я посоветуюсь с женой, все-таки переезд в другой город шаг серьезный?

– Конечно, о чем речь, нас ждут в Омске только через месяц. Напоследок открою тебе один секрет, только пока об этом никто не должен знать. Мое место здесь займет Илья Владимирович. Я заметил, что он к тебе не слишком хорошо относится, поэтому думай как следует.

Скрытность была чертой характера, которую Полина до чертиков ненавидела в своем муже. Иван словно исчезал с радаров, забираясь в собственную раковину, и не показывал оттуда носа. А еще говорят, что гороскопы чушь. У Раков скрытность – одна из основных черт, просто у кого-то она проявляется в большей степени, а у кого-то в меньшей. И, конечно же, Иван – типичный Рак. В минуты отстраненности достучаться до него не представлялось никакой возможности, что бесило Полину по полной. Страдало ее женское любопытство, а для женщины неудовлетворенное любопытство – недопонятый пока до конца человечеством новый вид оружия: может внезапно прилететь, и никто не догадается, что это запоздалая расплата за недомолвки и беспричинное мотание головой.

И еще Иван не умел радоваться жизни. Последний год принес столько позитивных перемен: повышение в должности, появление в семье долгожданного достатка, переезд из однокомнатной обшарпанной халупы во вполне приличную двушку. И теперь – Омск, о котором они так давно мечтали. Что еще человеку надо для счастья? Так нет же, вместо воодушевления Ивана словно подменили: он перестал следить за собой, осунулся, взгляд стал как у затравленного охотниками зверя. А по вечерам Полина к своему удивлению не раз ловила Ивана с рюмкой водки в руке. Что это вообще такое? Неужели это от волнения в преддверии переезда к новому месту службы?

Полина незаметно бросила взгляд на мужа, сидящего напротив. Нет, это не Иван, это дрозд какой-то, сидит словно на ветке, уставившись куда-то вдаль.

Перрон за окном пришел в движение, хотя на самом деле с места тронулся поезд, уходящий на Омск.

– Ура, поехали! – воскликнула Алена и прижалась к Полине.

– Я сейчас вернусь, – произнес Иван и вышел в коридор.

Он добрался до тамбура и достал из внутреннего кармана куртки небольшую флягу с коньяком, сделал глоток, потом еще один. Жар внутри все не проходил. Каждое утро начиналось с одного и того же: с ощущения безнадежности ситуации, которую он создал собственными руками. Слова Андрея в день своего увольнения оказались пророческими: там наверху, действительно, следили за Иваном и сделали так, чтобы его некрасивый поступок не остался безнаказанным. Рецепт маринада, который возвысил Ивана, теперь его медленно и мучительно уничтожал. В Омске не станут держать у руля человека, когда выяснится, что никакой Иван не оригинальный разработчик. А еще: тот же самый злополучный маринад лишил Ивана шансов остаться в Синем Доле. Директором завода назначили Илью Владимировича, а он давно точил на Ивана зуб, догадываясь, при помощи какого финта тот смог получить должность начальника сектора. Илья Владимирович – мужик простой, прямолинейный, рано или поздно он взорвется и выпрет Ивана за порог конторы.

Из двух зол пришлось выбрать Омск, там хоть можно будет при случае подыскать другую работу.

Иван переключился на жену. Горькая улыбка тронула бескровные губы. Его добрая и немного наивная жена все никак не может взять в толк, что же с ним произошло. Долго ей придется ждать объяснений. Никогда он не сознается ей в содеянном, ведь семья – это последнее, что у него осталось. Если он потеряет Полину и Алену, то…

Иван спрятал флягу в карман куртки и медленно побрел обратно в купе.

Арина Ивка.

БЛОШИНЫЙ РЫНОК АМБИЦИЙ

Огненной Уле из жаркой Алматы

в знак искренней симпатии

В тесной комнатке без окон, на обшарпанных, совершенно не эргономичных стульях, сколоченных, похоже, еще во времена святой инквизиции, расположились конкуренты с группами поддержки.

В наэлектризованном воздухе смешалось столько незнакомых и потому неприятных запахов, что, конечно, Уля, очень чувствительная, вместо приветствия звонко чихнула.

Катюшка просто физически ощутила, как их сканируют оценивающими неприязненными взглядами.

– Здрасьте, – тихо выдавила она. Никто не снизошел до ответного приветствия.

Катюшка переживала так, будто ей самой предстояло участие в кастинге. Наклонилась к Уле и прошептала подбадривающе, скорее для себя: «Спокойствие, только спокойствие!»

А Уля и не думала волноваться. Другая бы в подобной недружественной обстановке стушевалась бы, съежилась. Но только не Уля!

Своим неподражаемым царственным взором – «в упор не вижу» – она снисходительно скользнула по присутствующим. Цепкие взгляды слабели. Даже дышать легче стало.

«Как это у нее получается?» – в очередной раз восхитилась Катюшка.

Две дамы, сидевшие неподалеку, оживленно беседовали.

– Странно, что кроме справки от врача никаких документов не просят. Но мы взяли на всякий случай. И дипломы, и грамоты, и сертификаты. У Кристи их так много.

Пышная длинноволосая блондинка в брючном костюме веселенького розового цвета горделиво указала на объемный «луивитоновский» саквояж.

– Барби. Двадцать лет спустя, – шепнула Катюшка Уле.

Собеседница, тоже блондинка, стриженная совсем коротко, под «лысого мальчика», согласилась:

– Вы правы, я считаю. Нужно объективно оценивать участников, я считаю. Со всех сторон, я считаю. Муж портфолио Тамика в цифровом формате сделал. Иначе бы пришлось бригаду носильщиков нанимать, я считаю.

– Замечательная идея! – фальшиво восхитилась Барби. – Надо тоже так сделать. А то я только сотую часть могу с собой брать. А оцифрованное-то гораздо удобнее!

– Какая продвинутая бухгалтерша-счетоводша, я считаю, – снова шепнула Катюшка, и они весело переглянулись с Улей.

Сидевшая напротив блондинок очень худая брюнетка в стареньких джинсах и растоптанных кроссовках вдруг неожиданным прокуренным басом прокомментировала: