Рисунок на стене бесплатное чтение

Вода

Совсем недавно я не мог и помыслить, что когда-то буду умолять о глотке воды. Простой чистой воды.

Не знаю, сколько времени назад это произошло. Месяц? Год? Говорят – человек не живет без воды больше нескольких дней. Мне кажется, что я прожил уже несколько столетий, и каждый миг этого столетия стал жаждой, нестерпимой, мучительной.

Наше селение было ближе других к истоку реки. Рассказывали, что она берет силу из нескольких горных ручьев, потом ныряет под землю – и выходит к лесу уже немалым, смелым потоком, потоком-подростком, зовет к себе лесные родники. Мы видели реку уже в юной силе, следующее по течению село – в молодой и почти полноводной, далее она приобретала зрелость. Соседи побаивались нас и всегда шли на уступки, опасаясь, что при любых сварах мы испортим их воду. Мы гордились этим. Воду пил скот, и обилен был урожай.

Ничто не омрачало нашего существования.

Ничто. Кроме прихода Чужаков.

Они появлялись в этих землях раз в год. Мы закрывали двери домов, амбаров, каждого стойла, чтобы они не украли ничего из нашего имущества, – впрочем, не было никого, кто бы помнил, чтобы пропало хотя бы яблоко. Мы закрывали глаза детям рукой, чтобы они не смотрели на этих презренных людей, у которых нет ни дома, ни поля, если они предпринимают путешествия в такую даль.

Там были молодые и старые, мужчины и женщины. Молодые не были сыновьями зрелых, женщины не были женами этих мужчин. Они шли, сосредоточенные и погруженные в себя, в истрепанной от долгого пути одежде. Пройдя мимо сел, они уходили в лес. Каждый знает, что в чащу леса ходят лишь колдуны да опытные охотники, – у этих не было ни луков, ни стрел.

Два древних старика в нашем селении говорили странное о них. Будто идут Чужаки для того, чтобы очистить исток нашей реки. Через чащу, в горы. Будто старые ручьи умеют умирать, а пришельцы умеют находить новые родники, и слышат их журчание под землей, и направляют их в реку, без чего река бы обмелела. Будто только их обветревшим рукам – которыми размахивают они на пути и держат дорожный посох вместо того, чтобы обрабатывать землю, – доверяет наша река в своем младенчестве, и без них вода бы пропала навек.

Говорили также старики, что раньше Чужаков звали не Чужаками, а как-то иначе. Что тайны их -вовсе не тайны, и откроют они их любому, кто готов идти с ними к месту рождения реки – не из корысти, а только затем, чтобы у каждого из нас была чистая вода. Что в прежние времена все люди из сел знали ту мудрость, учились у них и шли с ними. Никто не верил старикам. Никто не мог и представить себе, что можно пригласить в дом – страшно подумать – Чужака. Мой дед еще застал времена, когда Чужаки предлагали сами рассказать о реке. Их гнали, бросали в них камни. Последнего такого нахала просто убили, и сородичи унесли его тело. Жалкие попрошайки, столько веков они ходили через наши земли, хотя знали, что им не подадут. На что надеялись? Что кто-то будет слушать их сказки? Что мы поверим, будто они могут преодолеть чащу леса и выйти к горам?

Один старик умер, а за ним и другой. Хоть их и считали давно выжившими из ума, но таков уж у нас закон – почитать седины. Теперь, когда они ушли к предкам и их тела нашли упокоение на холме, мы решились, наконец, положить конец блужданию чужаков по нашим селениям. Гонцы были посланы к людям, живущим по течению реки, и вернулись с согласием. Из моего села собралось несколько мужчин, по пути к ним присоединялись мужчины другого села, и так до последнего, у которого они и встали, чтобы ждать.

Они рассказывали, как появились на дороге Чужаки. Как хотели пройти. Как пытались что-то объяснить. Но люди не стали вслушиваться в их жалкое бормотанье, схватились за палки и дубье, кого-то из пришлых сбросили в реку, а дети и подростки бросали камни, стараясь попасть в голову, хвастаясь меткостью. Уцелел ли кто? Я не знаю. Мужчины, освободив свою землю, вернулись по домам.

Через неделю мы вышли и увидели, что наш чистый ручей превратился в вонючие помои. Он тек и распространял зловоние, и даже скот отскакивал от этой воды. Мы бросились к забытым колодцам – но колодцы пересохли либо издавали то же зловоние. Запасов было на день: несколько поколений даже не знали, что значит делать запасы воды. Не успели мы даже задуматься о том, какие боги и почему наслали на нас такую кару, как поток обмелел, а потом и вовсе прекратил течь. Ил и грязь – всё, что осталось нам. Надо было послать кого-нибудь на разведку – но никто из нас никогда не доходил и до чащи леса, не говоря о горах. Стоило поискать родники – но никто не умел и этого делать. Последнее, что оставалось, – это выжимать в рот плоды и ягоды и доить коров, но плоды, казалось, сжались, оставшись без влаги, а коровы шарахались от людей, позволяя приблизиться лишь телятам, и искали водопой.

Мы собрались и пошли. Высыхающие на глазах болота, пустые колодцы, брошенные дома, бессильно упавшие и ревущие животные – вот что встречало нас. Дети плакали и просили воды. Родители спускали их с рук и ускоряли шаг, не оглядываясь.

Я всегда был крепким и ловким, но тут обессилел. Напрасно я стонал и тянул руки к уходящим. Были дети, которые звали мать и отца уже где-то далеко позади, – неужели кто-то обернулся бы ко мне?

Я умолкну. Я только сейчас разглядел, кто вы, спасшие меня. В потрепанной одежде, с обветренными лицами. Мне стыдно, что я пил воду из ваших рук. Теперь, когда мы умерли или разбрелись по разным землям, вы беспрепятственно пройдете там, где я сеял пшеницу. Только зачем? Я не верю сказкам о бескорыстных пришельцах, которые живут для того, чтобы у других была вода, и учат, как отыскать родник. Не верю. Я не сделаю больше ни глотка, скажите ей, чтоб отошла от меня и унесла свою флягу.

Пройдут годы, и будут гулять по земле стариковские бредни о том, как изгнанники возродили реку, как ожила она и смыла нечистоту своего поруганного русла. Пусть внимают этому бездельники и невежды. Мне этого, к счастью, уже не услышать.

Рисунок на стене

– …На самом деле, дорогой коллега, возможно всё. Наш испытуемый ведь тоже не из воздуха взялся. Однако вы хоть сейчас можете убедиться, что все наши наблюдения – чистая правда.

– Да нет, что-то не хочется лезть в клетку к тигру, в которого в момент может превратиться тот, кто лишен стольких вещей, – улыбнулся человек, который и в помещении оставался в шляпе. Однако – замедлил шаг.

– В том и дело, – отзеркалил улыбку его собеседник, – что он давно уже, можно сказать, не знает, чего лишен. Осталось не так много.

– Тогда я тем более жду продолжения вашего рассказа о ходе эксперимента, – тот, что в шляпе, изобразил что-то вроде легкого поклона.

– На чем мы…ах, да. Так вот, испытуемый с самого начала призван быть, прежде всего, благодарным за свои условия жизни. Ведь кто-то строил эту прекрасную добротную комнату, где не каплет с потолка, не так уж и холодно. А где-то и холодно и голодно. То, что ему приносят еду, вообще один из главных аргументов. Кормят – стало быть, относятся просто прекрасно, как к родному. Разве можно хотеть чего-то еще?

– А для чего нужно окно, расположенное так высоко, и широкий подоконник?

– Заключенный… то есть испытуемый – он сам моет этот подоконник. Добирается без лестницы, каждый раз новым путем. Ему объяснено, что без трудностей невозможно развитие, а делать трудные вещи еще и разными путями – это… Как видите, никто не солгал ни в одной букве! Еще до эксперимента испытуемый волновался, не пострадают ли его умственные способности. Прочел в какой-то книге, что наводить порядок даже в камере – это поддержит человека. Мы только рады выдавать ему ведро и тряпку, но…

– …но я уже увидел, что даже ведро и тряпку он обязан держать в строго определенном месте и отдавать по первому требованию, а мебель привинчена к полу и ее не переставить, – кивнул собеседник. – Кстати, согласно проекту – за окном-то… глухая стена?

– А, так здесь нам на помощь вновь приходят беседы о нравственности, так мы их для себя назвали. Мягко укоряем, что окна вообще могло не быть. Объясняем, что благодарный человек благодарен за все. Говорим, что правильный подход к жизни-не тяготиться даже таким видом из окна, что хороший человек рад любым условиям, а быть недовольным тем, что имеешь, – это постыдно…

– Как хорошо, что вы не читали лекции первобытным людям, – по-мальчишески хихикнул человек в шляпе. – Чтоб не показаться неблагодарными и недостойными, они бы не стали ничего изобретать, а наскальные рисунки объявили бы порчей стен, и мы до сих пор жили бы в пещерах без признаков сантехники, зорко следя, кто из нас правильнее исполняет то, что принято в обществе. А для чего, все же, столь широкий подоконник? Он на нем сидит после уборки, как указано в записях!

– Считайте это моим маленьким чудачеством, – экспериментатор приосанился. – В наше время принято было изучать опыт прежних поколений даже в том случае, если он мог оказаться опасным. Будущим ученым доверяли, да, друг мой. И в одной из книг, что запретили среди первых, были строки… Возраст, возраст… надеюсь, что я точен: «не заграждай уста волу молотящему». Маленькая поблажка, результат труда: вскарабкался, помыл – посиди на нем. Заодно потом можно поговорить о мыслях, возникших при созерцании вида из окна…

– А вы не думали, что не было бы сидения на подоконнике – не было бы и вольных мыслей? – остановился человек в шляпе. – В дневнике записан недавний инцидент…

– А, вы про этот несчастный суп… Кстати о наскальных рисунках, правда? – усмехнулся экспериментатор.

– Не такой уж и несчастный. Нарисовать картинку на стене, макая палец в суп. Вот вам и благодарность за еду. Вот вам и позволение самому убирать в каме… в комнате. И вольготный отдых на окне.

–Молодой человек, – возвысил голос собеседник, и человек в шляпе поежился. – Смысл эксперимента – не столько и не только увидеть, скажем так, предел таких изменений внутри человека, но еще и иметь в качестве результатов опробованные механизмы, которые можно применять прямо сейчас к отдельным членам общества. А они живут вовсе не в комнатах с видом на стену. Вот ваше окно, смею спросить, на что выходит – на зимний сад? И какие мысли рождает в вас взгляд на эти вполне невинные деревья? А нам нужно знать, что со всем этим делать…

Лицо молодого человека пошло пятнами.

– Ладно-ладно, – экспериментатор усмехнулся одним уголком рта. – Я из того поколения, когда ученым доверяли. А главное – продолжали учить и учиться всю жизнь. Так вот, с испытуемым уже провели много, много бесед. Подскажете, о чем? Хотя нет, не нужно. Так вот, мы говорили о мечтательности. О том, что нельзя порядочному человеку приукрашать действительность. Уход от реальности как самая большая анти-добродетель – каково?

– Позвольте…сейчас ко мне пришла такая мысль: а если мы не правы? Смотрите: может быть, напротив, следовало принести ему краски и кисть? Пусть бы разрисовал хоть всю камеру – но зато уже никогда не вспомнил, что отсюда можно уйти? Хотя, конечно, то, что он не просил у вас красок, а рисовал супом – это очень, очень интересный показатель…

– Знаете, юноша, я все-таки придерживаюсь во многом старых правил, хотя и всецело поддерживаю любые новые начинания. А в наше время считалось, что любое вот такое разукрашивание… вообще любое творчество, даже самое примитивное – это прямой и кратчайший путь к тому, чтобы захотеть «освободиться» – интересное старинное слово, верно? Гораздо в большей степени «освободиться», чем мы можем представить. Раньше вообще слишком много говорили о свободе. Сейчас, к счастью, гораздо больше существует «лазеек», чтобы воздействовать на человека. Я объяснил испытуемому про уход от действительности – и все, этого достаточно, для него уже теперь, как следствие, единственная действительность – это камера. Раньше бы это, что называется, не прошло, слово «творчество» было вполне употребимым. Наш мнимозаключенный  испытывает чувство вины, думает, как глупо рисовать на стенке супом, и размышляет на тему «как пригодиться обществу там, где находишься, и приносить пользу каждый день»…

– Хотите сказать, что в ваше время кто-то поставил бы под вопрос и понятие пользы? Сколько же вам лет, профессор? – решился на дерзость человек в шляпе. Но собеседник не отреагировал, и молодой человек немного испугался пришедшей в голову мысли.

– Книги, молодой человек, запрещали не на пустом месте. Особенно ту, которую я сегодня уже упоминал. Вот где бесконечный источник всяких идей о свободе! Я бы сказал – свобода в чистом виде. Оставь ее – и никогда бы мы не создали тот общественный порядок, которым ваше поколение наслаждается в полной мере. И ведь некоторые невежды и профаны – смешно сказать – утверждали, что эта книга нам может помочь, что она, напротив, способна закабалить человека… Невежду, не желающего смотреть дальше своего носа, она может закабалить. Точнее – не она, а он сам. Потому что смотреть будет в нее, а вычитывать там свое, как и в любой другой книге. Глупцы весьма самолюбивы и самоуверенны… Впрочем, эта книга – что самое опасное – чаще других превращала глупцов в думающих людей, а подлецов – в образцы самоотдачи и милосердия… вы, кстати, знаете эти слова? Отлично, а то мало кто их сейчас знает, плох словарный запас даже у ученых в наше время. Хоть возвращай великие книги древности на полки… я пошутил, не пугайтесь. У вас великое будущее в науке, но следует потренировать то, что в народе называется выдержкой. Моя вторая лаборатория, кстати, экспериментально работает именно над этой проблемой, мои коллеги успешно пользуются наработками и благодарны мне. Не желаете попробовать? Сейчас мы отдохнем немного и все обсудим.

И два человека направились по коридору в большой отсек Общественного Дворца – с фонтаном и устройствами, распыляющими ароматы благовоний. Там можно было присесть на лавку у одной из многочисленных клумб и полюбоваться знаменитым потолком: новые лампы расположились в искусно декорированных нишах. Когда-то, в более дикие и беспорядочные времена, там были окна. И кто-то даже писал о них стихи, таков исторический факт. Стихи эти, впрочем, ныне только упоминались: в тот же год они были изъяты, поскольку поэт допустил сравнение со звездами и небом.

Злые языки поговаривали, что образ сочли проявлением вольнодумства.

На самом деле, наверное, всё было проще. Ведь в обществе нового порядка было не принято допускать сравнения с тем, чего никто никогда не видел.

Я не меняюсь

Большие часы в гостиной пробили девять.

Подруги собрались уходить.

– Всё-таки счастливая ты, Дора, ох счастливая, – сказала крупная черноглазая Карина, отставляя чашку недопитого чая. – Столько лет с мужем вместе!

– …А в день годовщины свадьбы – вот не с ним, а с вами сижу, – комически поджала губы Дора, оглядывая стол.

– Ничего, – засмеялась Карина, подмигнув остальным. – Зарабатывает же, а не развлекается. Мой муж вообще месяцами дома отсутствует, и что? Все равно мы друг друга любим. Вот только это у меня уже третий брак, а тебе с самого начала счастье досталось.

– А у меня четвертый! А я вообще не замужем! – со смехом перебивали друг друга женщины.

– А я вообще не выйду, ну их, – басом сказала низенькая толстенькая София, и все четыре подружки расхохотались. Только Дора стояла, все так же поджав губы и скрестив руки на груди.

***

Подруги ушли. В комнате стоял запах духов, смешавшийся так причудливо, что создавалось впечатление, будто духами полили растоптанные детские конфеты. На одном блюде осталось несколько пирожных – все дамы, кроме Софии, дружно берегли фигуру – и Дора знала, что сейчас она сядет и съест все пирожные одна. Несмотря на поздний для ужина час и на то, что уже и так за вечер одна одолела треть этого блюда.

Дора злилась. На подруг, которых сама же пригласила, чтоб не так тосковать в этот вечер, на мужа, на его работу. На часы, которые громко бьют. Говорят, люди всегда привыкают, когда дома есть часы с боем или кукушкой, и не просыпаются на каждый звон, а она вот именно в последнюю неделю начала просыпаться. Муж приедет – надо сказать, чтобы продал их.  А чего ждать, собственно? Вот сейчас набрать ту же Карину, спросить, как они на днях продавали какие-то панно и картины, которые не хотят везти в новый дом, да и все. А заодно присмотреть бы другие часы, без звуковых глупостей. Все равно еще долго, очень долго не уснуть.

Вдруг она отчетливо услышала какой-то шорох. И шорох этот совершенно точно шел из часов. Дора похолодела. Неужели в часы забралась мышь? Тогда Дора вынесет их на помойку, проще будет объяснить мужу, почему она решила от них избавиться. Вот только откуда в доме мыши? Какая гадость… и лишние расходы – вызывать службу по истреблению мышей.

Она поборола брезгливость и обернулась.

– Так, – прошептала она. – Говорили мне, что бессонница приводит к сумасшествию. Но не так же быстро! Или я сплю?

На фоне красивого инкрустированного циферблата она ожидала увидеть что угодно. Но только не некое существо, зацепившееся за верхнюю стрелку капюшоном зеленого одеяния, похожего на плащ, работающее изо всех сил руками и ногами, подобно бегуну, и размахивающее красной тряпкой.

Дора подошла поближе, сердце стучало где-то в ушах, заглушая стук часов. В руке существа оказалась не тряпка, а колпачок.

Дора машинально прикоснулась рукой к стеклу циферблата, и о чудо – он открылся, как дверь, словно только и ждал этого момента. Дора закусила губы и решительно протянула руки к существу. Брать руками, впрочем, не решилась – просто сняла его со стрелки двумя пальцами и перенесла на стол. Раздался стук: это само собой вернулось на место стекло циферблата.

Существо тяжело дышало, застыв в одной позе, оно будто не верило, что из ловушки удалось вырваться. Потом оно выпрямилось и надело колпачок.

– Ты… Ты гном, что ли? – Дора пыталась говорить как можно спокойнее, но голос дрожал и не почти не слушался.

Незваный гость обернулся, на его сморщенном личике появилось подобие улыбки:

– Вы вроде так нас зовете, да. Гном. А ты кто?

– Я Дора, – ответила Дора.

Гном сел на поверхность стола и засмеялся визгливым смехом:

– Смешные вы, люди, раз – и сразу имя говорите. А если бы я был плохой?

– Но… – Дора снова похолодела. – Но ты же не отблагодаришь меня за спасение чем-то плохим? И вообще: как надо было ответить?

– Сказала бы, к примеру, что ты – хозяйка этого дома. Или ты служанка?

– Нет-нет, я хозяйка, – затрясла головой Дора.

– А благодарить людей у нас не принято, даже за спасение, – вредным голосом продолжил гном. -Вот могу сделать для тебя одну вещь. И то, если догадаешься, что ты должна для этого сделать. Подсказываю: кое-что дать.

– С…свою душу? – ахнула Дора.

Гном снова засмеялся:

– Не те книжки вы, люди, читаете! Да и от нужных бы вам толку не было. Зачем мне твоя душа? Да и как, с позволения сказать, ты мне ее дашь?

– Ну…я вообще не верю, что душа есть, – смутилась Дора.

– А раз не веришь – зачем предлагаешь? – сморщился гном. – Нет, думай дальше.

– Деньги? – подняла брови Дора. – А, нет, вам же золото только нужно, наверное.

– Могла бы меня не спасать, раз мне суждено умереть с тобой от смеха, – прыснул гном. – В наших краях этого золота столько, что хоть выбрось. Не нужны мне твои невзрачные украшения со скучными камушками.

– Вовсе не невзрачные! – вспылила Дора. – В любом случае они дорого стоят. Где это ты успел их увидеть?

– Ты же подружкам показывала, вот и увидел.

– Я не все показывала, между прочим… Так давно там висел? А почему никто тебя не видел?

– Я не висел, – топнул ногой гном. – Путешествуем мы так в вашем мире, от часов к часам! Я ждал, пока все разойдутся, чтобы выйти. А потом поторопился – и вот… Так ты отгадывать-то будешь или я пойду?

– Не знаю, – развела руками Дора.

– Ну что с гостями делают?

– Накормить и чаем напоить? – обрадовалась Дора.

– Наконец-то, – гном довольно вытянул ноги. – Пирожные твои пахнут очень вкусно, вполне подойдут. А вот вместо чая я бы предпочел какао. Ты там подружкам свой детский кукольный набор показывала, когда вы детство вспоминали – очень даже мой размер. Только не забудь подуть на какао!

***

– Итак, – сказала Дора, которой изрядно надоело молчание гостя, нарушаемое только восхищенным уханьем и чавканьем. – Что ты мне дашь?

– А, это просто, – прожевав кусок пирожного, сказал гном так беспечно, будто выполнение желаний Доры входило в его ежедневный план уже минимум пару лет. – Ты получишь возможность вернуться в тот момент своей жизни, который ты винишь больше всего.

– Виню… момент? Это как?

– Очень многие люди в своей жизни даже не замечают, что кружатся и кружатся вокруг одного момента. Но чаще замечают. Внутри сердца или прямо вслух, но они постоянно думают: вот если бы тогда я не поступил так-то, или избежал того-то, моя жизнь была бы счастливой! Я могу сделать так, чтобы ты вернулась назад прямо в тот момент, когда можно было что-то изменить.

– Ничего себе! – ахнула Дора. – Хотя постой-ка. А обратно-то я вернусь?

– В том и дело, что нет, поэтому соглашаются не все. Тебе придется прожить жизнь заново с того самого дня. Причем ты забудешь, что вернулась из своего будущего, которого больше нет. Ну и, конечно, никто не гарантирует, что твоя новая жизнь окажется счастливой.

– А нельзя потом вернуться обратно на столько же лет уже в счастливую жизнь?

– Я же говорю: никто не обещает, что она будет счастливой. Представь: человек поменял свой важный момент, перенесся обратно в день и час, когда встретил меня, и раз! – а он в тюрьме, например.

– А то и вообще его нет, – нервно засмеялась Дора.

– А еще – ты не можешь забрать с собой весь опыт этой жизни. Хотя есть одна лазейка. С ее помощью ты… В общем, диплом взять не можешь, но можешь оставить при себе все таланты, которые раскрылись в этой жизни, все интересы, устремления…

– Подожди, – махнула рукой Дора. – А как я выберу момент?

– Вот еще одна проблема: ты не можешь выбрать. Ты перенесешься строго в ту точку, которая тебя мучит, против которой восстает все твое существо. Ты можешь, например, думать, будто вся беда в том, что не приютила уличную кошку в десять лет. Соглашаешься на перенос – а оказываешься в момент, когда, например, режешь свадебный торт. И тут придется быстро ориентироваться: то ли надо встать и сказать «мой брак – ошибка», то ли ты всю жизнь считала причиной всех бед то, что нож из рук выпал, а это – болтают – плохая примета. Только ты можешь понять, почему ты здесь. И самое важное: никто не сказал, что твое желание выполняется во благо. Это только твое желание. Возможно, следовало бы поменять работу или не ходить ночью на улицу. Но в твоем сердце засело, как заноза, что ты несчастна из-за некупленной в двадцать лет сумочки – и ты окажешься у магазина с кошельком в руках. Хотя могла бы спасти, например, жизнь кому-то. Или не заболеть, или под машину не попасть. Все от того, что мы внутри себя считаем главным. То есть – что вы считаете. Мы-то, гномы, не ошибаемся.

– Да уж ладно, не ошибаетесь, – засмеялась Дора. – То есть, предположим, я обижаюсь на маму, что она не купила мне игрушечную козу в пять лет. Я могу попасть именно в этот момент? Или я в пять лет не могу ничего изменить и это не считается? Хотя… вот что надо было делать? Стащить деньги и купить козу? Но мне бы не продали…

– Это уж ты сама сейчас решай, можешь ты в пять лет или не можешь что-то менять.  Я знал одного ребенка, который вернулся в прошлое, чтобы продать козу. Причем живую. И изменил к лучшему жизнь всей семьи. Да еще и быстро добежал до лавки и купил большие часы. В родительской хижине-то часов не было и быть не могло.

– Часы? Зачем такому большие часы? Ладно бы наручные, – фыркнула Дора.

– Толку-то от наручных, – так же фыркнул гном. – Ты меня перебила, когда я говорил про таланты. Чтобы они сохранились, когда исчезнет память о прошлой жизни, нужно в ближайшие десять минут положить руки на циферблат часов, наручные тут не подойдут. Внятно сказать слова: «Я не меняюсь». И держать так руки еще пять минут, что бы ни случилось. Кстати, можно держать одну руку. Я даже сам не знал, это один парнишка за десять минут смог залезть на городскую башню с часами, повиснуть там на каком-то крючке, обвязавшись и перебросив веревку, и одной рукой упереться в циферблат. Впрочем, для этого нужны такие таланты, которые, возможно, не изменятся ни от каких путешествий.

– Ясно… – протянула Дора.

Куда же, интересно знать, она переместится? Хорошо бы – в ту минуту, когда она испугалась и не стала поступать учиться на юриста. Сейчас понятно, что пугаться было нечего, но тогда она была молоденькая и каждый день слышала, как отчим кричал матери: «Твоя дура никуда не поступит!» Вот бы сделать так, чтобы мама не выходила за отчима. Но их свадьба состоялась за месяц до рождения Доры. Говорят, в таких семьях дети обычно называют отчимов отцами. Но отчим Доры остался отчимом. Своих детей он иметь не мог, а Дора навсегда для него осталась плохой частью прошлого его жены. Казалось, что Дора была виновата во всех неприятностях и прошлого, и настоящего, и будущего их семьи. Ладно, что теперь об этом думать. Все плохое когда-то кончается… хотя иногда оно кончается еще более плохим.  Например, браком с человеком, который никогда не исполнит ничего из того, что ты хочешь. Чем больше Дора слышала в свой адрес гадостей от отчима, а иногда и от отчаявшейся матери, тем больше она убеждалась внутри себя, что она достойна лучшего. Лучшее в ее понимании было – богатый дом, а не эта отчимова развалюха. Машина, которая не ломается раз в месяц. И, конечно, богатый муж, который осыплет ее цветами и увезет в свадебное путешествие на далекие берега, а потом внесет на руках по дорожке, усыпанной цветами, в огромный дворец. Дворец Дора почему-то представляла себе как в сказках.

Девчонки-подружки мечтали о любви, а она – о том, чтобы презрительно посмотреть на отчима перед тем, как навсегда захлопнуть за собой дверь… Но в один прекрасный день вечером в эту дверь постучался робкий мальчик с соседней улицы, с которым они вместе ходили по утрам на пробежки и по большей части молчали. В этот раз он был в отглаженной рубашке, с букетом противных пестрых цветочков в прозрачной обертке, с огромным смущением вошел в ее комнату и предложил выйти за него замуж. Она раскрыла рот от удивления …а закрыла его уже для того, чтоб сказать «да», потому что в этот момент раздался из-за стены жуткий вопль отчима: «…и кормлю твою бездельницу Дору!» Бежать. Бежать – это было единственной мыслью. Перед глазами корчились, обугливались и рассыпались пеплом все ее мечты о далеких берегах и дворцах.  Но у мальчика-в-рубашке была квартира, которую он снимал почти что самостоятельно, и ни во что не вмешивающиеся родители в другом городе.  А дворцов – она впервые ощутила это очень остро – дворцов можно и не дождаться.

– Ну так решилась, что ли? – насмешливо произнес гном. Он поставил кукольную чашечку на кукольный столик и почесал затылок под колпаком.

– Решилась… – скорее повторила за ним, чем ответила Дора.

– Смотри, – предупредил гном. – Насколько я знаю, чаще всего люди жалеют о том, что не признались кому-то в любви, особенно этим страдают женщины. Но по моему опыту гнома (ему явно нравилось слово «гном») – такие исправления мало что меняют. По крайней мере – в лучшую сторону. Часто люди надеются вернуться туда, где была возможность заключить удачную сделку, а попадают к одру умирающего дедушки, чтобы сказать ему, как его любят. Или туда, где решили никогда не иметь детей. Ваше сердце непредсказуемо.

– Это уж точно не обо мне, – Дора поджала губы.  – Я все-таки надеюсь, что получу другое образование или работу. И буду жить лучше, чем сейчас, это уж точно.

– Смотри, – еще раз сказал гном. – Не забудь про часы!

– Я никогда не жила в хижине, – пожала плечами Дора. – Часы есть везде!

– Тогда подойди к часам сейчас, – скомандовал гном. – Положи руки на циферблат. Остальное сделаю я сам.

– Стой! – вскрикнула Дора. – Как же я сразу не подумала! Ведь если что-то изменится в прошлом, хотя бы один вздох или один шаг, – последствия могут быть самыми разными и для других людей, и в жизни целых…ну, стран, государств! И если я поменяю что-то в жизни, и не только в своей…

– Ох, люди, – впервые гном произнес что-то без ухмылок. – Вы даже не представляете, как много существует вариантов для каждой жизни и для всех жизней в целом. В какой причудливый узор они могут сплетаться, как невероятно они могут скрепляться такими вещами, которых вы в своей жизни и не замечаете… Словом, не бойся, ничего фатального из-за тебя не произойдет. Разве что какая-нибудь внучка закажет для любимой бабули коричневое платье в подарок – а придет зеленое. Война из-за этого не начнется, а если окажется, что бабуля давно мечтала о платье именно зеленого цвета – так и вовсе красота, правда? Так что либо клади руки на циферблат, либо желай мне доброго пути и на этом расстанемся.

– Я уже положила. Долго еще ждать? – кусая губы, спросила Дора.

***

– Долго еще ждать? – кусая губы, спросила Дора.

– Что? – захлопал пушистыми детскими ресницами гость. Чашка в его руках дрогнула, еще немного – и капли чая попали бы на рубашку.

– Ты пришел мне что-то сказать, правда? – произнесла Дора и испуганно обхватила руками собственные плечи. Только сейчас она поняла, что находится в полутемной комнате родительского дома, в «детской», как называла ее мать даже в те годы, когда Доре самой впору было бы быть матерью. На столе, среди наскоро раскиданных книг и конспектов, стояла ваза с пестрыми цветами. Фотографию таких цветов она рассматривала однажды в туристическом проспекте сквозь стекло киоска, когда к киоску подбежал за бутылкой воды парень с соседней улицы, завершая пробежку, – так они и познакомились…

– Да, – он поставил чашку на стол, и она все поняла. Она попала в тот самый момент своей жизни, когда он должен был сделать ей предложение.

–Ну конечно, – сквозь зубы произнесла Дора. – То есть, я хотела сказать, говори.

Он говорил сбивчиво и все больше краснея, а она смотрела куда-то сквозь него, молодого, почти совсем еще мальчика, со смешной и трогательной – так считали подруги – копной рыжих волос.

Она никогда не ошибается. Она все знает точно. Значит, вот он – поворотный момент ее судьбы. Она не должна была давать согласия. Ее все-таки ждало лучшее будущее, лучшая жизнь. А сейчас, через пять минут, она перечеркнет это самое будущее. Точнее – теперь уже не перечеркнет. И с новыми силами, с опытом взрослой женщины, столько добившейся вопреки замужеству за этим ничем не примечательным, самым обычным – пусть и порядочным, добрым и любящим ее -человеком, – она все начнет с нуля, и весь мир будет у ее ног. Итак, она уедет в другой город, там поступит учиться… где взять денег – это большой вопрос, но об этом можно подумать и после. А сейчас надо стряхнуть с себя всю прошлую жизнь.

– Нет. Я не хочу за тебя замуж, – перебила она. Мальчик, который будто только этого и ждал, тяжко вздохнул.

– Прости, – добавила она на всякий случай. В фильмах всегда показывали, что в таких случаях женщины говорят «прости». А потом устремляются к жизни, о которой мечтали.

Мальчик встал и побрел к двери комнаты. Обернувшись от двери, он сказал:

– Я тебя люблю.

И вышел.

Дора села на стул и шумно выдохнула. Где-то в этот момент отчим должен был кричать про то, что он ее кормит. Но теперь все равно, ведь отныне все пойдет иначе. Сейчас только найдем часы, -ох, ведь чуть не забыла! Опыт, надо сохранить опыт. Она сделала шаг к двери, и тут ее охватил ужас.

Прежняя жизнь и память о ней еще оставались, однако Дора потихоньку становилась прежней Дорой. Студенткой, которую охватывал страх от каждого крика отчима, от всхлипа матери, от стука двери родительской спальни и особенно от шагов у двери ее комнаты. Опыт опытом, но из прежней жизни не возьмешь сюда ни средств, ни знакомств, ни возможностей. Как и куда она поедет? Кто заплатит хотя бы за билет на поезд? И точно ли она может собрать свои вещи и просто уйти из дома? А если ее найдут? А ведь найдут, найдут непременно. Дора-молоденькая боялась и шагу за порог ступить без разрешения родителей, и сейчас она превращалась в ту самую молоденькую Дору. Вот ей нужны часы, нужны срочно, возможно – она уже опоздала. Но часы-то -в комнате, где сейчас бурно ссорятся мать и отчим! Для взрослой Доры это была не проблема: зайти, взять часы, не обращая внимание на любую реакцию родителей, и сделать все, что нужно, чтоб завершить изменения. Но сейчас ее руки и ноги будто налились свинцом. Как? Как она даже подойдет к их двери? Дора открыла рот, ловя воздух, как будто он заканчивался в доме.

– Твоя бездельница-дочь ворует из дома вещи! Куда, спрашивается, пропали часы из нашей комнаты? – завопил вдруг отчим так, что что-то треснуло в оконной раме.

Ноги Доры подкосились, и она упала на стул.

Часы.

Она должна была помнить. Сейчас мать скажет, что она отнесла их чинить, потому что они упали и разбились, а отчим скажет, что это неправда и что она выгораживает воровку-дочь, направится к двери, чтобы пройти на кухню и достать из холодильника пиво. Просто за дверью должны были стоять они, молодая испуганная Дора и молодой, испуганный, но счастливый – ее будущий муж, со своей радостью. «Одной на двоих», говорят в таких случаях в фильмах. Но у Доры и ее жениха были разные радости. Жених радовался, что получил согласие любимой девушки. Дора – что она наконец-то уберется из этого дома, пусть и ценой всех своих надежд и желаний.

Десять минут заканчиваются.

Часов в доме нет.

Можно быстро добежать до соседей. Можно еще успеть.

Но что подумают соседи, если к ним ворвется соседская девочка и схватит их часы?

Странно, что тот парень, который залез на городскую башню, что-то смог изменить в жизни к лучшему. Как это возможно, если целый город явно считал его после этого идиотом? Как? У гнома уже не спросишь, сидит себе в чьих-нибудь часах или требует какао с очередного спасителя. Кстати: где брал какао тот мальчик с козой и с хижиной? И откуда было взяться гному там, где нет часов? Или гном все-таки о чем-то умолчал?

– Дора, ты достойна большего, ты достойна лучшего, ты не ошибаешься, думай, – сказала она себе. В голове всплывали слова гнома о человеческих чувствах. И зачем он это говорил? Всё, что ей вообще понравилось в этой истории, – это слова «я не меняюсь». Любить, заводить детей, плакать, что кому-то не успели что-то сказать, – для тех, у кого нет орущего отчима и желания хорошей жизни. А она всегда четко шла к своей цели. Даже при таком старте, как полуголодный мальчик-ровесник в качестве мужа.

Воздуха явно не хватало. Она открыла окно. Снежинки ворвались в комнату, осели на занавеске.

На углу виднелась телефонная будка. Точно, она там была всегда… Конечно, вот что следует сделать! Из дома звонить нельзя, вдруг кто помешает…

Не одеваясь, только впрыгнув в ботинки, она помчалась к входной двери. Долго возилась с замком.

– Куда на ночь глядя поперлась твоя гулящая дочь? – взвыл в родительской спальне отчим.

 Дора хлопнула дверью и побежала изо всех сил, но потом передумала: вдруг кто встретится и увидит, как она тут бегает среди ночи? Девушка пошла спокойным шагом, выравнивая дыхание. Холода она не чувствовала. Снег ложился ей под ноги, она с каким-то удовольствием наступала на чистую поверхность не помытыми после дневных хождений по слякоти грязными подошвами.

В будке она набрала номер и заговорила совершенно спокойно:

– Это я. Хорошо, что ты уже дома. Знаешь, я передумала. То есть не то что передумала, я… Просто растерялась. Ты сам хорош, все нормальные девушки имеют право растеряться, когда им делают предложение, а ты еще и сразу ушел. На самом деле я согласна. Вернись, пожалуйста, ко мне. Мы прямо сейчас сообщим обо всем моим родителям и назначим свадьбу. Я не хочу тянуть.

И на всякий случай прибавила:

– Прости.

Пару минут она еще медлила в будке, слушая гудки. Потом вышла, огляделась. Почувствовала холод. Взглянула на огни родительского дома и пошла туда. Оставаться там ей придется совсем-совсем недолго.

Да, сделать жизнь лучше – не получилось. Более того, теперь придется прожить заново все то, о чем она в ближайшие минуты потеряет память. Память, скорее всего, пропадет, как только она объявит родителям о своем решении, – по крайней мере, это было бы логично.

– Да, я ничего не поменяла к лучшему, – сказала она вслух. – Но, по крайней мере, я не буду жить хуже. Просто ничего не изменится.

 Из-за поворота показался чей-то силуэт: это, в распахнутой куртке поверх рубашки, растрепанный и счастливый, бежал к Доре ее жених. Он догнал ее, попытался обнять, но девушка мягко отстранилась, чинно взяла его под руку и направилась к дому.

Наступала ночь давно прошедшего дня в давно прошедшем году. Город кутался в снег. Гасли окна, одно за другим.

Продолжало светиться окно в доме Доры: там волновалась мать и наконец-то умолк с кружкой в руке надутый, как индюк, отчим.

А позади молча идущей молодой пары горело еще одно окно. Если бы Дора обернулась, она бы увидела незнакомую старушку. Старушка с кем-то говорила по телефону, улыбалась и бесконечно поправляла воротничок новенького зеленого платья.

Кто прав

– Ты только посмотри на них, – толкнул трактирщик свою жену в необъятный бок. – Этих рож я вроде у нас еще не видел! Да и одеты не по-нашему.

– Ты чего любопытным стал на старости лет? – хохотнула жена, обнажив кривые зубы. – Лишь бы платили, а там…

Она замолчала и сама уставилась на новых посетителей:

– Как будто я их видела уже где-то. По крайней мере – вон того, с желтыми волосами.

Двое молодых парней, сидевших за дальним столом, могли бы сойти за простых уставших путников, ожидающих выпивку. Мест они не выбирали и заняли ту единственную лавку, о которой хозяин давно уже вместо «доброго утра» говорил жене «починю, починю! Там один гвоздь забить!» – а по вечерам выслушивал от супруги все про ту же косую лавку. Сидеть вдвоем там было неудобно и даже конфузно, но парни этого будто не замечали. Один из них, с волосами цвета золота, был бледный, будто перед входом в трактир его встретило привидение, хозяину казалось, что он видит капельки испарины на лбу гостя.  Второй, черноволосый, явно его брат -схожесть не оставляла сомнений – то смотрел на первого, то отводил взгляд, будто не знал, как посочувствовать его горю.

– Умер у них, что ли, кто? – шепнул хозяин жене.

– Или убили кого, – повела бровями женщина. – Так что не вмешивайся. Меньше знаем – нам же лучше.

Она еще раз кинула беглый взгляд на гостей:

– И всё-таки где-то я его видела.

***

– …Отлично поработал, братец, отлично! Нет, ты это слышал?

– А что я должен был слышать?

– Ох, умора! Поэтов сюда надо было, штук пять. Дева в розовом платье возвела свои очи ввысь и промолвила: «Спасибо, Купидон! Спасибо! Твои стрелы вовсе не ранят – они дают надежду!»

Говоривший это расхохотался и повалился в придорожную траву. Неяркие, нежные цветы в траве, их запахи, солнце, уставшее и уже посматривающее в сторону своей постели из облаков – поэту и впрямь не мешало бы увидеть этот вечер.

Парень, наконец, отсмеялся и сел, вытянув ноги перед собой и делая вид, что изучает испачканный носок башмака. Поднял голову:

– Слушай, братец, не стой как пень. Обиделся, что ли?

Он потянул за руку второго, светловолосого, который, действительно, стоял все это время неподвижно и не то снисходительным, не то привычным взглядом смотрел на причуды брата. Тот послушно сел рядом.

– Бедный мой брат. Кто вообще придумал называть тебя Купидоном? Дурацкое слово. Может, тебе представляться? «Здравствуйте, барышня, меня зовут вовсе не Купидон, запомните мое настоящее имя. А теперь, извините, я вынужден перейти к работе. И заметьте, у меня нет никаких варварских стрел! Стрелами до сих пор пользуется мой брат, постарайтесь его не встретить!»

Он снова засмеялся.

– А вправду: зачем тебе эти стрелы? – пожал плечами тот, которого назвали купидоном. Он неловко подвинулся и почти упал на брата, светлые волосы на минуту смешались с черными прядями.

– Эк ты устал, – вздохнул брат. – При твоей неблагодарной работенке это особенно обидно – так уставать. Ты думаешь – даешь людям смысл жизни? Или силу? Способность летать? А я считаю и буду считать, что твой труд есть только то, что он есть. Да, ты помогаешь, по сути, открыть глаза. Как слепой щенок: родился слепым, а тут раз – и глазки открылись, и побежал. Так и здесь: ты подошел близко к человеку, глаза его сердца открылись, он взглянул на мир иначе. Чье-то сердце из таких же уже открытых отозвалось ему, увидели, что они друг другу родня. Прекрасно. Но что будет дальше? Это только в сказках все заканчивается свадьбой и половиной королевства в приданое. А смогут ли эти люди создать своё королевство, смогут ли быть счастливы?

– И это он называл меня философом, – меня! – впервые улыбнулся брат.

– Да знаю, что ты на самом деле хочешь сказать. Что уж меня-то за мою работу никто не поблагодарит.

– Ну почему? Умный человек – поблагодарит. Только хотелось бы, чтобы поменьше людей нуждались в ней. Потому что где я потрудился хорошо – там твое присутствие никогда не понадобится.

– А я говорю тебе, что ты неправ. Не ты виноват в том, что мой труд тоже нужен. Если хочешь – мы можем очень просто разрешить наш спор.

– Как?

– Деревню видишь? Зайдем в первый попавшийся дом и…эээ… спросим!

«Первый попавшийся дом» выглядел неуютно. Вроде и чувствовалась хозяйская рука, вроде и не особо отличался двор от других дворов. Но что-то настораживало, веяло холодом.

Юноша со светлыми волосами легко перепрыгнул прямо через закрытую калитку – под веселый шепот брата «Купидон на крылышках перелетел!» – и направился к дому.

Дверь дома оказалась незапертой. Он осторожно вошел. И услышал хриплый голос:

– Я ждал тебя. Я знаю, что это – ты.

Гость обернулся.

За старым деревянным столом, где уместились бы и десять человек, сидел настоящий великан. В огромной ручище он сжимал кружку, рядом стояла бутыль хмельного напитка. Лицо выдавало человека, привыкшего к выпивке, как к воздуху. Гость вгляделся в его потускневшие глаза и изумленно выдохнул:

– Я помню тебя.

– Попробовал бы ты меня не помнить! – взревел великан. Одним глотком он осушил кружку, грохнул ею об стол и встал.

Гость с тревогой смотрел на странного человека.

– Ты изменился, – наконец сказал юноша.

–Конечно, изменился! – прорычал великан. – Из-за тебя, купидона собачьего, вся моя жизнь провалилась в преисподнюю! Зачем тебе нужно было выбирать именно меня? Зачем ты подсунул мне эту девицу?

Гость было собрался ответить, но вовремя понял, что хозяин просто не захочет слушать. А тот продолжал:

– Да, конечно, поначалу все было хорошо. Ах, дорогой, мы нашли друг друга. Ах, дорогая, всё для тебя. Ах, мы будем вместе и умрем в один день в окружении правнуков. Вся деревня гуляет на свадьбе: Грег женился на первой красавице, шутка ли. Я чувствовал себя королем: завидуйте!

– «Завидуйте»? – удивленно повторил за ним гость. – Постой…

– Поначалу и завидовали: такую хозяйку отхватил! И два сына! А что потом? Что потом, я тебя спрашиваю?

– Что потом? – эхом отозвался гость.

– А потом твоя девица слегла! Заболела, чтоб ее! И мне пришлось пахать за двоих, тратиться на лекарей – впустую! Хорошо, хоть дети были уже в том возрасте, когда мне не пришлось вытирать им сопли! У других стол ломится от яств, нежные словечки жена шепчет по ночам, а у меня на кровати лежала эта бледная немочь!

– Бледная…немочь… – вслушивался в слова гость.

– Ты прекратишь повторять, как попугай? – завопил великан.

– Но ведь ты полюбил ее, – заговорил гость. – Ведь она стала для тебя смыслом жизни. Как ты мог?

– Замолчи! – рыкнул хозяин. – «Полюбил!» Да, поначалу сердчишко бьется, кажется, что многое изменилось, стало такое добренькое и сказочное, а остальное ты и сам сможешь изменить. Но потом ты говоришь себе: возьми себя в руки, нюня! Ты чего это раскиселился? Тебе нужна хозяйка, нужно жить, как живут все, а не хлопать глазками при виде девицы, как последний дурак! Жена – она для…ну, все знают, для чего жена. Хозяйство, прочие вещи. А не купидончики с цветочками.

Последние слова словно подбросили его, он двинулся к гостю:

– Ты знаешь, что я даже не мог завести любовницу? Все шарахались от меня, как от прокаженного, как же, я теперь был Мужем Больной Жены! Раньше они завидовали мне, а теперь жалели меня, -меня! И дети, эти проклятые дети, – «мамочка, дай поправлю подушку, мамочка, не принести ли тебе водички», и это вместо того, чтобы помогать своему отцу! Лентяи. Когда она, наконец, умерла, я радовался. Что теперь смогу жить, что никто не будет меня жалеть. Но ни одна женщина теперь не хотела за меня замуж, потому что все считали, что мое хозяйство отойдет сыновьям! Тогда я выгнал их без гроша в кармане, эти щенки еще и сказали мне напоследок, что я был жестоким и свел в могилу их драгоценную мамочку! Так что ты думаешь? Теперь для половины села я подлец, ибо выгнал этих неблагодарных! Им еще посчастливилось, что дожили у меня в доме почти до совершеннолетия: если б в них проявилась хоть капля болезни их мамочки – я б убил их, клянусь!

Гость застывшим взглядом смотрел на хозяина, который потрясал кулаками перед его лицом и кричал:

– И это все сделал ты!

– Я раскрываю людям глаза их сердец, – вздохнул юноша. – Я делаю это уже много-много веков. И ни разу не задумался о том, что вы потом берете и силком закрываете их себе. Я виноват.

– Да-да, ты виноват! – взревел великан, который понял только последнее слово. – И сейчас я тебя за это убью!

Он протянул свои ручищи к юноше, но тут воздух словно прорезал тонкий звук. Что произошло-понимал только светловолосый гость. Черная стрела вошла в тело великана, точно поразив его сердце.

Хозяин дома замер. Посмотрел на свои руки. И вдруг обхватил голову этими руками и прошептал: