Корсары Николая Первого бесплатное чтение

– Николай Павлович! Николай Павлович! Да проснись же ты, увалень!

Человек открыл глаза. Голос был отвратительно знакомым. Отвратительно потому, что с похмелья любой звук кажется чем-то средним между расстроенным роялем и ржавой пилой, слегка дополненным ударами кувалды в темечко. А знакомым… Уж денщика-то сложно не узнать. Да и кому еще, как не «дядьке», ходившему за тобой с малолетства, придет в голову обращаться к нему на «ты»?

Осторожно сползя с кровати, он встал и подошел к окну. Раскрыл створки, негромко скрипнувшие. Со стороны и не слышно, однако в нынешнем состоянии чувства у него были обострены.

– Чего тебе?

– Николай Павлович, курьер. Вас срочно в Петербург вызывают.

– Что случилось?

– Не знаю, не говорят. Но что-то важное. Капитан, преображенец[1], важный такой, что аж слова через губу цедит.

Последние слова прозвучали с отчетливо слышимым неодобрением. Все же денщик хоть и происходил из крестьян и в «няньки» был выбран из-за богатырской стати и преданности, а не за ум и образование, таскался за своим подопечным всюду. Много где бывал, многое видел. В том числе и разных людей, и на балу, и на войне. При этом очень часто потомственные аристократы, ведущие свой род чуть ли не от Рюрика, запросто ели в походе солдатскую кашу и рукоприкладством не увлекались. Все по заветам Суворова, с которым «дядька» хаживал в Италию.

Но были и другие. Чаще всего из тех, кто древностью рода похвастаться не мог, зато гонору хватило бы на десяток. Таких изрядно добавилось за последнюю сотню лет, и если основатели родов, получившие офицерские звания из рук Петра за подвиги в боях, по большому счету оставались все теми же солдатами, то их дети, а особенно внуки изо всех сил пытались забыть свои корни. С простыми солдатами такие не церемонились. Правда, здесь и сейчас вряд ли кто-то решился бы на рукоприкладство, понимая, какие могут случиться последствия, но «поставить на место» холопа – это они завсегда готовы.

– Ясно, – подопечный задумался. Потом обернулся на миг, посмотрел на кровать, на спящую женщину, прекрасную в своей юности. – А хотя бы насколько срочно – сказал?

– Говорит, только вам, лично в руки.

– Ну и пусть подождет. Что там могло случиться такого, что среди ночи будят. Скажи, через час… – тут он вновь скосил глаза на кровать и поправился: – Нет, через два буду. Все, иди уж, не стой укором совести.

Он задержался на два часа и больше никогда не возвращался в эти места. Никогда не видел эту женщину, мимолетную подругу в длинной череде таких же. Но, сам того не зная, задержкой этой он перевел историю империи на новый путь. Впрочем, ничуть не менее кровавый.

Май 1854 года. Балтика

«Князь Варшавский», тридцатипушечный корвет, лениво покачивался на темных волнах. Капитан первого ранга Евгений Андреевич Беренс, стоя на мостике корабля, мрачно разглядывал открывающийся перед ним пейзаж. На сердце было неспокойно. Да и вообще, ему все здесь не нравилось.

Начать с того, что он командует далеко не самым мощным кораблем Балтийского флота. Вдобавок еще и не счастливым в плане командования – за чуть более двадцати лет службы на нем сменилось чересчур много командиров. Беренс был уже десятым, точнее, одиннадцатым, поскольку Шлеину пришлось командовать «Князем» дважды. Многовато…

Нет, сам по себе корабль был неплох. Построенный на верфях Филадельфии, он был достаточно быстр, прочен, мореходен. Что ни говори, янки умеют строить корабли. Сказывается кровь предков – еще недавно они были британской колонией, а жители коварного Альбиона кто угодно, только не трусы и не плохие мореходы. В кораблестроении они тоже знают толк. Конечно, там хватает выходцев из Франции, Испании… Но кораблестроители хороши и у них, поэтому неудивительно, что дела у американцев идут вполне неплохо. Нет, сам по себе корабль достойный, если бы не одно «но».

В Кронштадте Евгения Андреевича ждал линейный корабль «Константин», проходящий спешное переоборудование. Сейчас он готовился к выходу из дока, где на него только-только закончили устанавливать паровую машину. От командира линкора всего один шаг до адмиральских эполет, но для этого надо хорошо себя показать на новом месте службы[2]. По сути, Беренсу необходимо было сейчас находиться в Кронштадте, готовясь к приему корабля, но у какого-то штабного умника родилась идея, выглядевшая довольно перспективно. Если конкретно, уничтожить навигационные знаки, в изобилии раскиданные на берегах и островах Балтийского моря.

Вообще, так не воюют, но Беренс признавал, что здравое зерно в этой мысли имелось. Балтийское море негостеприимно. Погода меняется резко, навигационная обстановка сложная. Мели и скалы, изрезанные фиордами берега. В шхерах можно спрятать что угодно. В общем, если еще и навигационные знаки демонтировать, то это изрядно осложнит жизнь британцам, эскадра которых полтора месяца назад прошла Датские проливы и теперь угрожала русскому побережью вообще и Санкт-Петербургу в частности.

Вот и отправили их корвет, до того прикрывавший столицу, занять позицию на северном фарватере. Благо чем заменить его было. На взгляд Беренса, корабль для такого задания не слишком подходил, все же корветы предназначены для выполнения несколько иных задач. Тут больше подошли бы канонерские лодки, мелкосидящие и способные уйти от любой угрозы, просто спрятавшись у берега, пройдя впритирку к скалам. Увы, с канонерками дело обстояло не слишком хорошо.

Все же состояние Балтийского флота перед началом войны описывалось всего одним словом: «бардак!» Если с кораблями первого ранга, зримым символом имперской мощи, дело обстояло еще более или менее приемлемо, то в каком состоянии более легкие корабли и сколько средств необходимо для поддержания их боеспособности, не смог бы сказать ни один чиновник от Адмиралтейства. Вот и получилось… что получилось. И пришлось посылать для проведения диверсии совершенно не предназначенные для этого корветы. У каждого свой курс, своя зона ответственности. И свои риски, чего уж там.

Конечно, приятнее было бы идти в составе эскадры, пускай даже легких сил. Однако логика в решении командования тоже имелась. Со слабым противником и один корвет справится, а от сильного придется улепетывать и эскадре. Не говоря уже о том, что резко ограничиваются возможности охвата побережья. Корветов у русских тоже оказалось маловато, увы, и закрыть все направления эскадрами ну никак не получалось. Вот и приходилось лихим капитанам действовать на свой страх и риск, спать вполглаза и надеяться на лучшее.

Пока «Князю Варшавскому» исключительно везло. Все же русская смекалка, помноженная на русскую же храбрость, творит чудеса. Как ни странно, главной проблемой было то, что людей приходилось высаживать на шлюпке, оставаясь на приличном удалении от берега. В результате каждый этап операции оказывался длинным и рискованным, однако приказы не обсуждают. И приходилось Евгению Андреевичу каждый раз, сжав зубы и изо всех сил не показывая своей обеспокоенности, отдавать приказ, а потом смотреть вслед шлюпке, гадая, вернутся его люди на корабль или нет.

Тяжела доля командира. Каждый день решать, кто из твоих подчиненных умрет сейчас, а кто завтра – такого и врагу не пожелаешь. Лучше уж самому в бой, там хотя бы ты в этом плане ничем не отличаешься от своих людей, смерть для всех одна. Вот только как раз боя ему требовалось избежать любой ценой – как ни крути, а новейшие британские корабли превосходили корвет и в скорости, и в мощи огня. И они – не турки, против которых русские выходили в меньшинстве и почти всегда побеждали. С британцами ситуация, когда один бриг справляется с двумя линкорами, не пройдет в принципе.

Однако пока что судьба щадила храбрецов. Британских кораблей им так и не встретилось, да и вообще море было на редкость пустынным. Разве что пару раз мелькнули на горизонте паруса рыбачьих лодок. Война, этим все сказано.

– Все готово, Евгений Андреевич! Разрешите отправляться?

Беренс обернулся, посмотрел на говорившего. Мальчишка, не прошло и года, как примерил погоны мичмана. По молодости не боится ни бога, ни черта, в глазах огонь! Немногим более двадцати лет тому назад Беренс и сам был таким же. Увы, годы добавили цинизма и притушили огонь, и потому капитан первого ранга иногда чуточку завидовал таким мальчишкам, у которых все еще впереди. Если, конечно, их не подстрелят на взлете.

Конкретно этого представителя славного племени вчерашних гардемаринов Беренс не очень жаловал. Умный – и по молодости не скрывает этого. Но ум… несколько странный. Чересчур увлечен техническими новинками, а паруса над головой его, похоже, не слишком прельщают. Вдобавок совершенно не обращает внимания на авторитеты. Тоже по молодости, конечно. И не умеет следить за языком. Но – храбр, этого не отнимешь. И высаживался в этом походе больше всех. Пожалуй, больше двоих любых младших офицеров корвета, вместе взятых.

– Хорошо, Александр Александрович, отправляйтесь. Кого возьмете?

– Гребешкова.

Беренс медленно кивнул. Гребешков – это хорошо, это правильно. Унтер-офицер, артиллерист. Как наводчик звезд с неба не хватает, но в такого рода вылазках ему пушки не наводить. Зато обладатель саженного роста и поистине медвежьей силы, что не раз доказывал в портовых драках. Отметился не только в Кронштадте, но и в Марселе, Копенгагене и даже Лондоне. Впрочем, невелико достижение. Мало в мире таких портов, в которых русские не разнесли бы пару-тройку кабаков. А главное, спокойный и даже чуточку флегматичный выходец из архангельских поморов своей рассудительностью несколько уравновесит чрезмерно горячего по молодости командира. И мичман это прекрасно понимает, не зря же берет с собой Гребешкова уже пятый раз подряд.

– С Богом, Александр. И возвращайтесь сразу же, как сделаете работу.

Мальчишка четко, как на плацу, щелкнул каблуками, развернулся и через какую-то минуту уже сидел в баркасе. Три пары весел разом поднялись, вспенили воду, и шлюпка медленно, солидно переваливаясь на волнах, двинулась к берегу.

Глядя вслед, Беренс невольно поморщился. Не позавидуешь им. Погода мерзкая – низкая облачность, то и дело налетает дождь. Противный, мелкий, обычный для Балтики. Видимость отвратительная… И как-то неприятно сосало под ложечкой. Нет, Беренс не верил в предчувствия, но все же, все же…

Работа сегодня выпала простая. Деревянный щит, сколоченный из досок. Сами доски толстые, но качеством так себе, да еще и порядком разбухшие на сыром морском ветру. Белая краска сползала лохмотьями. Пожалуй, стоило ее обновить, но сейчас предстояло разрушить сам знак. Что поделаешь, судьба.

Хорошо все-таки, что моряков, как и солдат, набирают в основном из крестьян. Крепкие мужики, образованием, а зачастую и интеллектом не блещущие, зато с топором обращаться привычные с детства. Слегка подгнившие столбы, на которых крепился щит, они срубили в два счета, после чего разбили на досочки и саму конструкцию. Отнесли в сторону, покидали в подходящие ямы. Ну и все. Конечно, можно было бы замаскировать их чем-то, но завядшие листья и трава сама привлекает внимание. Сейчас весна, пройдет не так много времени, и буйная трава самостоятельно замаскирует следы вандализма, сделав это даже лучше человека.

Работали споро – чай, не в первый раз. И впряглись в растаскивание деревянного мусора все, невзирая на чины. Мичман тягал сырые доски вместе со своими матросами и не жаловался. Те, в свою очередь, не обращали внимания – привыкли. Когда это случилось в первый раз, какой-то салажонок, не прослуживший и года, что-то шепотом спросил у боцмана. Гаврилыч, подкрутив седой ус, только рукой махнул, и до Александра донесся обрывок фразы: «…молодой ышшо, не наигрался…» Но матросский телеграф работает быстро, и в следующий раз то, что его благородие пашет вместе со всеми, уже не вызывало удивления. И, что характерно, отношение матросов, убедившихся, что это была не разовая блажь, стало иным. Словно если не растаяла, то очень просела стена, отделяющая офицера от нижних чинов. Во всяком случае, в таких вот десантах, когда нет рядом строгого пригляда старших, так уж точно.

– Ну что, вашбродь, закончили вроде, – Гребешков подошел к Александру, отряхивая широкие, как лопаты, покрытые мозолями так, что кожа напоминала дубовую кору, ладони. Они с мичманом были обладателями примерно одного роста, но канонир выглядел чуть не вдвое шире. Последнему, впрочем, изрядно способствовала мешковатая рабочая одежда. – Пора.

– Спасибо, Егор. Возвращаемся.

Гребешков кивнул, повернулся к матросам, что воспользовались моментом и решили малость расслабиться, но в этот момент раздался короткий резкий свист.

– Вашбродь, смотрите!

Мустафа Сафин, крещеный татарин из глухой деревушки под Казанью, являлся счастливым обладателем сразу нескольких достоинств. Во-первых, несмотря на малый рост, он был опасен в драке, ибо отличался и неожиданной силой, и ловкостью угря. Во-вторых, обладал сочетанием отменного зрения и внимания, из-за которых его часто ставили в дозор. Ну и в-третьих, он никогда не трепался просто так, а потому взволнованные нотки в его голосе заслуживали самого пристального внимания.

– Что там, Муська? – хмуро спросил Гребешков, не отставая от офицера, быстрым шагом направляющегося к дозорному. – Чаек испугался?

– Вашбродь, Егор Иванович, гляньте!

Посмотреть и впрямь было на что. Все же не каждый день корабль, который должен тебя ждать, начинает спешно поднимать паруса. Впрочем, это как раз обговаривалось, и причина для такого может быть только одна.

– Вон туда, туда смотрите!

Александр проследил взглядом за жестом Сафина и уже через какие-то секунды понял, что имеет в виду молодой матрос. Из-за мыса, браво разрезая волну, в их сторону направлялись два корабля, и даже на таком расстоянии можно было понять: каждый из них заметно крупнее «Князя Варшавского». А так как своих тут находиться априори не могло, стало быть, англичане. Или, возможно, шведы, которые пока вроде бы нейтральны. Вот только их «нейтралитет» означает лишь, что они будут пакостить, где только могут, и не преминут под шумок утопить русский корабль, зная, что им за это ничего не будет. Подлый народ. Сколько раз уж их русские за это били – и все равно никак не успокоятся.

Хотя нет, не шведы. Корабли явно паровые, из труб валит густой дым. А вот на корвете их заметили поздно. Видать, из-за погоды. Ч-черт!

Эх, жаль не взял с собой подзорную трубу. Александр мысленно выругался, неосознанно копируя манеру их боцмана. Впрочем, неважно. Он резко повернулся к спутникам и скомандовал:

– Сафин, продолжайте наблюдение. Замаскируйтесь тут, чтоб ни одна муха вас не видела. Егор Иванович, берем матросов и прячем шлюпку. Что-то мне подсказывает, это сейчас может оказаться совсем не лишним.

Пока группа мичмана Верховцева спешно маскировались, на море развивалась маленькая трагедия. Два колесных фрегата королевского флота, «Леопард» и «Один», вышли к месту стоянки «Князя Варшавского» случайно и не были готовы к бою так же, как и он. И теперь обе стороны, одна поднимая паруса, другая разводя пары, спешно готовились к схватке, в которой у каждого из противников имелись козыри. Правда, чуточку разного номинала.

Хотя колесные фрегаты или, по русской классификации, пароходофрегаты и были формально классом выше русского корвета, они несли заметно меньше орудий. «Леопард» – восемнадцать, а «Один» и вовсе шестнадцать. И в этом не было ничего удивительного.

Еще со времен первых серьезных морских баталий, еще до того, как лихие голландские адмиралы преподали британцам хороший урок, а их знаменитый де’Ритер и вовсе ходил по Темзе, наводя орудия своих кораблей на неприятельскую столицу… Да что там! Еще до того, как «Непобедимая армада» с честью выдержала генеральное сражение и лишь жестокий шторм спас Британию от разгрома, кораблестроители поняли довольно простую истину. Лучшего места для размещения артиллерии, чем борта, для парусных кораблей придумать сложно.

И бороздили океаны парусные гиганты, несущие иной раз заметно больше сотни пушек на нескольких палубах. Вот только когда в гонку морских вооружений вмешался пар, ситуация разом изменилась. Пароходы, оснащенные гребными колесами, обладали немалым числом преимуществ, но и серьезные недостатки у них имелись. Одним из этих недостатков оказалось порочное расположение колес, перекрывающих большую часть бортов, не давая устанавливать вооружение. Вторым недостатком являлась общая громоздкость самих двигателей, несовершенных еще паровых машин, «отъедающих» немалую часть полезного объема. Неудивительно, что инженеры работали не покладая рук, и вот машины в кратчайшие сроки научились делать более компактными, а в качестве движителя начали использовать винт. Гребные колеса быстро становились архаикой, но эти два представителя тупиковой ветви гонки вооружений несли именно их.

С другой стороны, по сравнению с обычным парусником такие пароходы имели немалое преимущество в маневренности. Плюс независимость от ветра – это дорогого стоит. В море, да в свежий ветер, Беренс не побоялся бы схватиться с любым из идущих на него фрегатов, дымя, словно графская кухня. Там на его стороне были бы и скорость, и огневая мощь. Не в качестве – Беренс понятия не имел, насколько мощные пушки британцы впихнули на свои самоплавающие камбузы, – но в количестве уж точно. Жаль только, при относительно слабом ветре и узости местных фарватеров ситуация менялась на противоположную. И потом, врагов было все же двое.

Перед Беренсом стоял непростой выбор: уйти, бросив своих людей, или принять неравный бой с невеликими шансами на выживание. Но капитан был умным человеком, и вариант со внезапным появлением врага был заранее обговорен с офицерами. Отчасти еще и поэтому большинство из них не жаждали участвовать в вылазках. Итак, ему предстояло уйти и по возможности вернуться позже. Или не вернуться – в этом случае по прошествии определенного срока морякам придется выбираться самостоятельно. Не очень хорошо оставлять своих, но тут уже никуда не деться, а так шанс будет у всех.

Матросы в лихорадочном темпе ставили паруса. Впрочем, торопливыми их действия не выглядели – по уровню профессионализма русский флот мог кое-чему поучить и заносчивых выходцев из Туманного Альбиона. Работали четко, слаженно, но ветер, ветер…

Сейчас ветер играл на стороне врага. Он не слишком силен, но с этим еще можно смириться. Главное, для того, чтобы наполнить паруса и заставить корвет двигаться, ему требовалось время. А британские пароходы уже шли на шести узлах и продолжали разгоняться. Вряд ли они выдадут паспортные десять, все же дальние переходы не лучшим образом сказываются на состоянии механизмов, да и обрастание днища, пусть в северных морях оно невелико, тоже дает о себе знать. Но они успеют выйти на дистанцию залпа прежде, чем корвет сможет уклониться от боя.

Что же, Беренс был не только «на хорошем счету». Храбрый человек и грамотный моряк, он умел взвешивать шансы и хорошо знал, на что способен его корабль. Идущий головным «Леопард», развернутый к русским носовой проекцией, был не слишком хорошей мишенью. Но точно так же Беренс был уверен в своих людях и не сомневался: русские артиллеристы лучшие в мире. Оставалось лишь обеспечить им максимально комфортные условия для стрельбы, а это уже – обязанность капитана.

– Все зависит от вас, братцы, – сказал он артиллеристам, не погнушавшись собрать всех, и офицеров, и нижних чинов. Кто-то мог быть не в восторге, однако же – какая разница? Если корабль пойдет на дно, все они будут плавать в одной и той же воде. И в том, что сдаваться никто не собирается, тоже понимал весь экипаж. Смерть предпочтительней позора. Случаев, подобных «Рафаилу»[3], в русском флоте быть не должно!

Британцы, очевидно, поняли все и сразу, аккурат в тот момент, когда успевший набрать приличную скорость корвет резко, почти валясь на борт, начал разворот. К тому времени дистанция между кораблями составляла не более семидесяти саженей[4], и носовые орудия британцев уже вовсю перестреливались с кормовыми у русских. Впрочем, без особого эффекта вследствие качки и слабости самих орудий. Реакция британцев была мгновенной, они начали замедляться и, в свою очередь, разворачиваться. Вот только и остановить, и развернуть корабль водоизмещением две тысячи триста тонн – не такое простое дело.

В результате в момент русского залпа «Леопард» оказался в крайне невыгодной позиции, уже подставив борт, но еще не имея возможности ввести в дело свою артиллерию. Да еще и сократил дистанцию почти на двадцать саженей, что позволило «Князю Варшавскому» ударить практически в упор.

Стоит признать, русские артиллеристы показали класс. Полдюжины дырок, проделанных в борту и надстройках ядрами не самого крупного калибра, и одно разбитое орудие… Неприятно, однако совсем не смертельно, даже не слишком опасно. Однако попадание в левое гребное колесо – это куда хуже, для парохода фактически паралич. Фрегат мгновенно потерял управление, и, хотя развернувшийся корвет прошел мимо него встречным курсом на небольшой дистанции, его залп пропал втуне. Попасть куда-то с выписывающего непредсказуемую циркуляцию и быстро теряющего ход корабля – это надо не только постараться, но и крепко поймать за хвост удачу.

Заработав на проходе всего одно практически безобидное попадание в надстройке и успев ответить из кормовых орудий, корвет лихо проскочил мимо противника, продолжая разворот, и, ловя развернувшимися парусами ветер, прошел за кормой британца. Теперь Беренсу противостоял лишь один противник.

Изначально расчет окрыленного первым успехом Беренса был прост, как гвоздь, и надежен, как удар кувалды. Орудия левого борта разряжены? Плевать! Все равно «Леопард» стопорит машину, иного варианта вернуть хоть какой-то контроль за фрегатом не просматривается. Значит, какое-то время он фактически выключен из боя, шансы дотянуться до наглого русского есть только у кормовых орудий, а это несерьезно. Стало быть, противник у него сейчас один.

Оставалось всего два варианта. Или заметно отставший от головного корабля британец будет выдерживать прежний курс, и тогда корвет, повернув, имеет шанс «обрезать» ему нос. В сторону противника смогут работать все орудия ранее не стрелявшего правого борта, а тот ответит разве что носовыми. Удачный продольный залп в упор вполне может нанести противнику серьезные повреждения, и дальнейший ход боя зависит исключительно от его результатов. Или сбежать, пользуясь форой, или добить, если очень повезет, или еще что.

Второй вариант – это если британцы начнут поворот. Тогда держать курс – и проскочить по носу или корме противника. Разумеется, обстрелять его не получится, орудия левого борта только что разряжены, но и он достанет «Князя» разве что из одного-двух орудий вне зависимости от того, куда повернет. Это вполне можно вытерпеть.

Беренс не учел лишь одного нюанса. Британский капитан не уступал ему ни в опыте, ни в тактическом мышлении. Скорее, даже превосходил – столько, сколько британский, не плавал ни один флот в мире. И возможные действия своего визави он просчитал мгновенно.

Хладнокровно дождавшись момента, когда корвет начал поворот, обозначив тем самым свои намерения, англичанин фактически зеркально его повторил, ложась на параллельный курс. Небольшое отставание он компенсировал лучшей маневренностью парохода, и в результате корабли встали борт о борт на «пистолетной» дистанции, после чего обменялись мнениями о происходящем.

Корпус «Князя Варшавского» задрожал от ударов. У русских оказалось больше орудий, англичане брали калибром. И, в принципе, обе стороны пытались обездвижить врага. Русские старались поразить огромное, неуклюжее гребное колесо, и это им вполне удалось. Все же кораблям со столь ярко выраженной уязвимостью клинч противопоказан. Но и британцы не остались в долгу.

Когда грот-мачта его корабля, не пережив удара ядра, начала медленно и величественно рушиться, Беренс не сдержался и выдал такую тираду, что ей позавидовал бы и матерый боцман. Но делу это помогло мало, корабль, неожиданно обретший новую точку опоры, загребающую воду, резко накренило и начало разворачивать. Матросы немедленно принялись рубить ванты, чтобы освободиться от тяжелой конструкции. Повезло еще, что никто не оказался за бортом…

Это был еще не конец. Без одной мачты корабль частично сохраняет ход и даже кое-как может маневрировать, однако на том сюрпризы британца не закончились. На борту «Одина» находился взвод морской пехоты, и капитан использовал этих людей наилучшим образом.

Когда-то давно, при Трафальгаре, французы применили тактическую новинку, стоившую жизни адмиралу Нельсону. На мачтах они расположили стрелков, которые ружейным огнем нанесли серьезный урон британским командам. Правда, решающей роли это не сыграло, но сейчас британцы, имея под рукой хорошо обученных стрелков, повторили сей прием, творчески его дополнив. У них было на борту изрядное количество стрелкового оружия, и каждый из морпехов имел в запасе три-четыре заряженных ружья. Шквал свинца будто жуткая метла прошелся по палубе корвета.

Беренс, как ни удивительно, сохранил хладнокровие. Учитывая, что он был мишенью номер один и получил сразу две пули, одну в плечо, а другую, вскользь, по ребрам, это само по себе удивительно, а он даже не выругался. Наверное, выложился полностью при виде падающей мачты. И, благодаря этому, он сумел сохранить управление кораблем, а матросы, несмотря на потери, видя командира, стоящего на мостике и спокойно отдающего приказы, не превратились в обычную толпу. Более того, Беренс даже всерьез подумывал о том, чтобы продолжить бой, но на мачтах британских кораблей уже суетились матросы. Еще немного – и они поднимут паруса и смогут дать ход. И Беренс сделал, пожалуй, наиболее правильный выбор – ушел, благо фора по времени у него имелась немалая.

В Петербурге его действия признали правильными, наградили орденом Святого Владимира третьей степени, и после лечения он получил под командование вожделенный линкор. Только вот адмиральского чина так и не дождался. Лишь выходя в отставку, он стал контр-адмиралом, что было, несомненно, весьма обидным. Так… подсластили пилюлю. И до конца жизни он считал, что подгадил ему папаша того мичмана, так и не узнав истинных причин высочайшего неудовольствия своей особой.

* * *

– Что будем делать, вашбродь?

Александр повернулся к Гребешкову, стараясь при этом сохранить бесстрастное выражение лица. Стоит признать, это было непросто – все же впервые в жизни он наблюдал настоящее морское сражение. Да еще и осознавал, что самым позорным образом, вместо того, чтобы быть в его гуще и исполнять свои непосредственные обязанности, позорно отсиживался на берегу. Тот факт, что эта ситуация явилась сочетанием приказа командира и стечения обстоятельств, в его глазах мало что менял.

Судя по реакции унтера, ему это вполне удалось. Ну, да и неудивительно, дядя, брат матери, служил в лейб-гвардии Измайловском полку, научил. Как он говорил, умение держать морду кирпичом для гвардейца первое дело. К слову, во время учебы пригодилось не раз – отцы-командиры обожали распекать нерадивых гардемаринов, а Александр был кем угодно, только не образцом дисциплины и прилежания.

– Что делать, что делать… Ждем ночи, потом садимся в баркас и уходим отсюда.

Гребешков молча кивнул. Тянуться во фрунт не было смысла, да и не слишком жаловал подобное мичман. Чай, не императорский смотр. Остальные матросы – а они, движимые любопытством, подтянулись, да так, что увлеченный наблюдением за сражением Верховцев их даже не заметил, – переглянулись.

– Вашбродь, – осторожно влез один из собравшихся, за отсутствием Гребешкова, самый авторитетный. Впрочем, уровень авторитета здесь был, скажем так, относительный. Все, кроме унтера и Сафина, первогодки, примерно одного возраста с самим мичманом. – А как же приказ?..

Ну да, нюансы приказа все знают. Специально никто их до нижних чинов не доносит, однако же специфика их миссии такова, что шила в мешке не утаишь. Да и то сказать, мало ли что может случиться с командиром. Гребешков что-то нечленораздельно рыкнул, показав молодому внушительный кулак, но Александр только отмахнулся:

– Оставь, Иваныч. Пустое… Нам вместе рисковать, лучше, чтобы понимали. Так вот, братцы, основной приказ мы выполнили. Знак уничтожили. Ждать корвет… Сами подумайте, как он сможет за нами вернуться? Грот-мачты нет, значит, и плестись он будет еле-еле. Здесь два английских фрегата, а значит, и что-то посерьезнее может найтись. Вроде целого флота. Я на месте Беренса не стал бы рисковать кораблем, один раз он прорвался, но второй раз уйти ему не дадут.

– Вашбродь, а может, тогда лучше пехом?

– Сдурел, Савелий? Мы на острове. Ты по морю, аки посуху, идти собрался? Так то разве что Христу удавалось. И то, я думаю, дело было зимой.

Громовой хохот был ему ответом. Матросы хлопали товарища, обретшего новое прозвище, по плечам, да так, что пыль летела. Обстановка моментально разрядилась. Что, впрочем, было предсказуемо.

Александров был, по сути, мальчишкой, но субординация – наше всё. И потом, все собравшиеся подспудно сразу поняли – ждать помощи бесполезно. А потому и вопросов больше не возникло. Оставалось замаскироваться, грызть твердые, как камни, сухари да с ненавистью рассматривать силуэты британских кораблей. Жаль только, они, похоже, никуда не собирались уходить.

Их капитаны, очевидно, хорошо понимали, что в незнакомых водах и с поврежденными машинами гоняться за корветом слишком рискованно. Да и бесполезно, чего уж там. До сумерек точно не догонят, а там им придется отдавать якоря и ждать, иначе вылететь на мель проще, чем высморкаться. За это время корвет уйдет далеко, а главное, неизвестно куда. У беглеца одна дорога, у преследователей тысяча. И вывод был прост: незачем тратить время и силы, заняться собственными проблемами куда важнее.

А проблем у них, к слову сказать, хватало. Несмотря на относительно небольшой калибр орудий корвета и, соответственно, их ограниченные возможности, пробоины следовало как можно скорее заделать. Да и с гребными колесами что-то надо было решать. Вот и стучали топоры, звенел и лязгал металл да разносились над морем слова и фразы, смысл которых был понятен любому без перевода. В общем, нормальный процесс ремонта в море, чего уж там.

В результате корабли простояли до вечера, потом нарушали тишину грохотом и руганью всю ночь. Впрочем, измотанным русским морякам не мешали спать ни шум, ни мокрая одежда. Сбившись в кучу и накрывшись всем, чем можно, они спали. А утром снова наблюдали за британцами, благо погода, а вместе с ней и видимость, улучшилась. Британцы, правда, немного утихомирились, но разводить пары начали только ближе к полудню. Русские моряки наблюдали, как они, подпирая низкое балтийское небо столбами дыма из труб, величественно двинулись прочь. Двигались неспешно, уверенные в своих силах. И лишь после того, как корабли скрылись из виду, русские перевели дух. Их не пытались искать, скорее всего, даже не подозревали о том, что на острове осталась группа русских моряков, но все равно присутствие врага на расстоянии прямой видимости изрядно действовало на нервы.

К вечеру они смогли, наконец, чуточку расслабиться, подсушить одежду и поесть горячего. Самой большой проблемой было то, что с собой, высаживаясь, они взяли те же самые сухари, и ничего больше. Все же дело планировалось короткое, и, хоть и понимали, что могут случиться проблемы, все равно многое не продумали.

Однако выручил все тот же многоопытный Гребешков. У помора рыбалка в крови, так что буквально за час он ухитрился добыть разнокалиберной рыбешки достаточно, чтобы если не объесться, то хотя бы заглушить голод. А то грести на одних сухарях, которые вдобавок уже кончились, то еще удовольствие. Так что вечер внушал осторожный оптимизм, хотя, конечно, сомнения закрадывались.

Самое главное из этих сомнений озвучил все тот же Гребешков. Когда гребцы уже садились в шлюпку, он, пользуясь тем, что их разделяет приличное расстояние, осторожно тронул Александра за плечо.

– Вашбродь, разрешите обратиться?

– Давай, Иваныч. И можешь на «ты», пока никто не слышит.

– Спасибо, вашбродь. Александр Александрович, скажи… Мы хоть доберемся?

– Ну, я не Колумб, но и Балтика – не Атлантический океан. Малость поменьше будет.

– А… Ночь?

– Выяснило, так что по звездам пойдем. Я какой-никакой, а штурман. Все, пошли. А то нас заждались уже.

Разговор он, честно говоря, свернул, чтобы скрыть неуверенность. Подчиненные не должны сомневаться в том, что их командир все знает наперед и убежден в своей правоте. В ином случае возможны осложнения, причем очень неприятные. Случались прецеденты. И вот как раз в том, что он прав, Верховцев уверен не был.

В одном он ошибся точно. Рассчитывал, что до намеченного им места они доберутся еще до полуночи, однако потребовалось часа на два больше. Все же молодые матросы не могли грести так же долго и мощно, как отборные крепыши из тех, что составляли команды разъездных катеров. Там капитаны собирали отборных людей, а здесь и сейчас… Хрипят, как лошади, то и дело «ловят щук»[5] и совершают кучу мелких ошибок, обычных для неопытных гребцов. В общем, шли долго, устали сильно, однако же добрались, хотя Александр уже всерьез опасался, что ошибся в расчетах и направляются они куда угодно, кроме того места, что ему требовалось.

А волноваться было о чем. Как ни крути, а такой переход – всегда риск. Если же нарвутся на кого-то… Оружия у них – пара карабинов да пистолет. Много с таким навоюешь?! Тем не менее они дошли до острова, такого же пустого, как и место начала их одиссеи. Более того, они уже здесь бывали, точно так же разрушив навигационный знак, как раз накануне последней высадки. Можно сказать, знакомые места!

Здесь хотя бы нашлось место, где можно было развести огонь, не опасаясь быть замеченными. Свет ночью, с моря, видно далеко, но имелась маленькая, аккуратная ложбинка, зажатая между голыми камнями. Красно-коричневые глыбы местного гранита, словно бастионы старинного замка, надежно отсекали свет, хотя сами при этом искрились, словно усыпанные миллионами крошечных зеркал.

Как говорил один из многочисленных приятелей-собутыльников Верховцева, студент Горного института, созданного стараниями Екатерины Великой и, наверное, лучшего в своем роде учебного заведения в Европе, связано это с огромным количеством слюды. Может, и так, хотя, говоря по чести, Александра тогда его рассказы интересовали поскольку-постольку. Вообще, области интересов молодых людей сходились на выпивке и женщинах, которых студент, на зависть будущему офицеру, ухитрялся находить с легкостью невероятной. Все же горы и моря чем-то близки. Наверное, людьми, которые ими занимаются…

Хорошо еще, с дровами проблем не было, не пришлось среди ночи ползать-искать. Штормами на берег накидало изрядно топляков[6], некоторые, особенно оказавшиеся далеко от уреза воды, лежали, похоже, не первый год. Оставалось только протащить их к месту стоянки, что совсем не сложно даже в темноте. Конечно, до конца дрова не просохли, но умеючи можно разжечь что угодно. С малолетства хаживавший на охоту Александр умел, его унтер – еще лучше, да и остальные тоже не пальцем деланные. В общем, не так и плохо устроились.

Измотанные переходом гребцы заснули практически мгновенно. Добровольно взявший на себя самую тяжелую, «собачью» вахту[7], да следующую – тоже, Александр откинулся спиной на удачно подвернувшееся бревно и хмуро разглядывал костер. Физически переход измотал его чуть меньше остальных, но нервное напряжение было таким, что, наверное, он сейчас не смог бы заснуть, как ни старайся. Ничего, днем отоспится.

Тяжело ступая, подошел Гребешков. Устало сел рядом, поворошил костер длинной палкой. Тот в ответ выбросил сноп искр и волну ровного, сухого жара. Отсветы пламени заиграли на небритых щеках матроса, заставив сверкнуть, как намасленные, шикарные, пшеничного цвета усы.

– Что, вашбродь, не спится?

– Не хочется пока. Иди, передохни.

Гребешков кивнул, вытащил кисет. Сшитый из кожи, с хорошо навощенными швами, он сохранял табак в сухости, несмотря на любой дождь. Александр невольно принюхался… Что же, табак не лучший. Да и откуда у простого матроса деньги на по-настоящему хорошее курево? Не солдатская махорка, и то ладно.

– На, Егор Иваныч, угостись.

– Благодарствую, – Гребешков принял у мичмана кисет, такой же, как и у него, аккуратно зачерпнул содержимое, набил трубку и, выловив из костра подходящий уголек, раскурил. Над землей поплыл мягкий, с едва заметным оттенком вишни, дымок. Глядя на то, как Александр прячет кисет, удивленно приподнял брови: – А сами?

– Не хочется пока. Как-нибудь позже.

В словах Верховцева не было ни тени рисовки. Действительно, не хотелось – он вообще не любил курить. Просто так уж повелось со времен Петра. Не куришь – значит, против нового, против царя, и вообще вроде как не совсем настоящий мужчина. В лицо такого не скажут, конечно, однако подумать могут, а шепоток за спиной – это неприятно. Особенно для мальчишки, едва-едва вступающего во взрослую жизнь.

Нет, конечно, были и те, кто мог отмахнуться от всеобщих неписаных правил. Только это чаще всего люди состоявшиеся, занимающие определенное – и немаленькое – положение. Александр себя к таким отнести не мог при всем желании, а потому иногда вынужден был курить. Хотя бы просто, чтоб не выбиваться из компании. Ну и таскать с собой табак, причем хороший, тоже приходилось. Курить – но не злоупотреблять этим. Вот и сейчас не хотелось совершенно.

Они некоторое время сидели, думая каждый о своем. Потом унтер поинтересовался:

– Александр Александрович, вот ты мне скажи. Доберемся мы?

– А почему нет? – искренне удивился мичман. – Если все нормально, еще переход, и будем на материке. Там найдем лошадей – это быстрее, чем на шлюпке.

– Оно так… Вот ведь не повезло нам. И кто эту затею с навигационными знаками выдумал только…

– Я, – вздохнул Александр.

– Ты? – изумлению в голосе собеседника не было предела. – И кто ж тебя, такого умного, послушал?

– Отец. Он ведь у меня капитан первого ранга, при штабе служит. Я ему сказал, он там сослуживцам пересказал, а дальше автором стал кто-то из адмиралтейства. Ну, ты сам понимаешь, как это бывает.

– И не обидно?

– Чему?

– Ну, старался, придумывал, а награду кто-то другой на грудь повесит.

– Да нет. Главное, чтобы Отечеству на пользу пошло. А награды – да будут они еще. Какие наши годы.

Гребешков хмыкнул, но спорить не стал. В конце концов, у их благородий все не как у людей. Докурил – и отправился спать, чтобы через пару часов сменить мичмана. Как ни крути, а очень скоро усталость возьмет свое, и парень вряд ли выдержит. Так что лучше подменить – и не создавать молодому командиру ситуации, когда придется стыдиться за то, что уснул на посту.

Стоит признать, что учили в Корпусе неплохо. Во всяком случае, до берега к следующему утру они добрались. Впрочем, промахнуться мимо континента вообще затруднительно, так что за подвиг сие достижение мичман не считал. Ну, переход и переход, бывает. А что самому приходилось на веслах сидеть – так что с того? В пору учебы гардемаринов гоняли, в том числе и в гребле.

Рассвет уже начал окрашивать небо, и в его неверном свете они, высадившись, быстро и аккуратно спрятали шлюпку, благо здесь, в шхерах, места для этого хватало. И уже утром обнаружили, что неподалеку стоит невысокая, изрядно скособоченная изба.

– Чухонцы[8], – вынес безапелляционный вердикт Гребешков. – Охотничают тут или рыбу ловят, постоянно не живут.

Спорить с многоопытным унтером ни у кого желания не было. Один из матросов даже выдал:

– Добрались, свои!

Гребешков и Сафин посмотрели на него, как на слабоумного, и мичман отлично понял, почему. Чухонцы – народ своеобразный. Были среди них те, кто верно служил России, но большинство…

Как ни крути, а народ, который вчера жил в землянках и никогда не имел своего государства, народ, который те же шведы считали чем-то вроде говорящих обезьян… В общем, чего от них ждать, непонятно. Они и впрямь словно лет на сто отстали в развитии. Но, с другой стороны, проверить дом все равно нужно. Может, и нет там никого.

Ан нет, имеется. Когда русские моряки подошли к жилищу, скрипнула, открываясь, низкая дверь, и из нее навстречу им вышел человек.

Невысокий, возраста тоже неопределенного. Да и поди, определи хоть что-то, если лицо буквально выдублено холодными северными ветрами. А вот одежда вполне добротная. Ткань рубахи хоть и домотканая, но крепкая, мягкая на вид и даже, похоже, беленая. Хотя как раз это толком не определишь, грязная она изрядно. Да и вообще, дух от хозяина избы шел тяжелый, видно, что в бане он не был давненько. А с другой стороны, чему удивляться? Бани финны научились у русских строить не так и давно, есть они не везде. Ну а мыться просто так… Ручьи здесь холодные, воду придется специально греть.

Здесь же обнаружились лодка и растянутые для просушки сети. И впрямь рыбак. Финн же внимательно смотрел на незваных гостей белесыми глазами и тоже явно делал какие-то выводы.

– Чего надо? – спросил он вместо приветствия. По-русски говорил чисто, разве что слегка растягивая гласные.

Александр вышел вперед. Разговоры, хотел он того или нет, были его прямой обязанностью как офицера. Да и форма, невзирая на некоторую потрепанность, была куда представительнее матросской робы. Гребешков и Сафин будто невзначай подперли его сзади, придавая уверенности и словно бы намекая хозяину избы на то, кто здесь главный. Впрочем, тот смотрел на это представление абсолютно бесстрастно.

– Уважаемый…

Финн не отреагировал на попытку Верховцева быть вежливым и не счел нужным представиться. Ему, похоже, было все равно, кто перед ним. Зато суть дела он уловил мгновенно и о собственной незаменимости тоже догадался. Ну а дальше начался торг, и стоило признать, многим актерам императорских театров стоило бы у него поучиться.

Как мастерски он изображал полное непонимание русского языка – это отдельная история. И занятость, и все прочее… И намекал при этом, что все-все сможет понять, если…

У Александра от материального эквивалента этого самого «если» глаза на лоб полезли. Как ни крути, а понятие «деньги» чухонцу было вполне известно. А вот их реальная стоимость – вряд ли. За такую сумму в столице можно месяц квартировать, питаясь в лучших ресторациях! Мало того что, отправляясь на задание Верховцев деньги с собой вообще не взял, так его месячное жалованье было заметно меньше. И что дальше?

Но на каком-то этапе он заметил, что разговор мягко и деликатно перехватил Гребешков. А он и старше был, причем заметно, следовательно, жизненного опыта успел набраться, и с чухонцами дело раньше имел. Даже знал на их языке несколько расхожих фраз, как выяснилось. Ну а дальше начался спектакль.

Как они торговались! У Александра создалось удивительно стойкое впечатление, что перед ним не русский и финн, а два жида где-нибудь в Одессе. Александр одно время жил в тех местах, когда отец служил на Черном море, а потому имел возможность сравнивать. Так вот, очень похоже. Разговор то шел на повышенных тонах, то звук снижался почти до шепота. То один, то другой участник уходили, потом возвращались… А главное, создавалось впечатление, что обоим происходящее доставляет искреннее удовольствие!

Наконец они закончили, и Гребешков подошел к совершенно потерявшему нить разговора командиру:

– Вашбродь, он согласен взять лодку и смотаться к своим. Завтра утром приведет лошадей и телегу. Отправится с нами, чтобы потом отвести их обратно. Едой нас обеспечить согласен, опять же. Взамен хочет наш баркас, один карабин с патронами и… часы, в общем.

Последние слова он выдал, потупившись. Очевидно, считал, что перешел все пределы допустимого. Так и было, в общем-то. Если баркас и так предстояло бросить, карабин хоть и представлял ценность, но его легко можно списать, как утраченный, то часы – личная вещь Александра. С другой стороны, видать, не было другого выбора, финны – народ чертовски упертый. Верховцев почесал затылок:

– А на кой они ему?

– Перед своими хвастаться.

Что же, это все объясняло. По большому счету чухонцам такие игрушки не нужны в принципе. Как ни крути, они живут совсем иначе. У них другое отношение ко времени, что нормально для примитивных народов. Однако же вещь эта для них статусная, перед своими в деревне покрасоваться – самое то. Для Александра же относительно простые и дешевые, в медном корпусе часы – вещь нужная, однако легкозаменяемая. Вернется в Петербург – новые купит.

Подумав так, Верховцев извлек часы из кармана. Щелкнул крышкой, полюбовался в последний раз на циферблат. Отцепил вместе с цепочкой – тоже медная, да и не нравилась она ему никогда. Протянул Гребешкову:

– Держи, Егор Иванович. Ради хорошего дела не жалко. Но карабин получит, только когда мы будем на месте. Так и передай.

Гребешков кивнул, повернулся к финну, быстро переговорил, и стороны пришли к полному согласию. Полчаса спустя финн сел в свою лодку, небольшую и легкую, и умчался, гребя с такой скоростью, что матросы лишь завистливо вздыхали. Теперь оставалось его лишь дождаться. Ну и поесть, разумеется, благо чего-чего, а рыбы здесь имелось предостаточно.

Пробуждение вышло неприятным. Вообще, сложно представить, что кому-то понравится открыть глаза и увидеть нацеленный тебе в лицо ствол ружья. Ну и морда британского морского пехотинца по ту сторону мушки поднятию настроения не способствует.

Александр посмотрел налево, посмотрел направо, убедился, что его товарищи также взяты на прицел, и смачно выругался. Откровенно говоря, типичным представителем флотских сквернословов он не был, но тут получилось шикарно. Наверное, любой из старших товарищей, услышав его загиб, одобрительно покивали бы головами.

– Встать! – сказано это было по-английски, но этот язык Верховцев знал мало не в совершенстве. Как, впрочем, и Гребешков – поморы, сталкивающиеся с гостями со всего света регулярно, вообще часто становятся полиглотами. Ну и в заграничных походах, даже просто заходя в так любимые моряками пивные, хочешь не хочешь, а чего-то нахватаешься. Сафин, к слову, основы английского именно так и изучил. Сейчас этого хватило. Остальные же… Кто-то потянулся за старшими товарищами, кто-то получил прикладом по ребрам и тоже встал.

Часовой! Где он! Почему не поднял тревогу! Эта мысль метнулась в голове Александра и тут же пропала, когда их выгнали из избы наружу. Хорошо еще одеться и обуться позволили, ироды! Здесь было светло от факелов, которые держали англичане, этих умников собралось человек тридцать, не меньше. И в колеблющихся отсветах пламени Александр увидел матроса. Того, которого они оставили в охранении.

Парень лежал на земле лицом вниз, и из его спины, аккурат там, где находится сердце, торчала рукоять ножа. Не здоровенный тесак из тех, которыми вооружались британские солдаты, что сухопутные, что водоплавающие, а небольшой, аккуратный, с похожей на маленький бочонок рукоятью. Типичный финский нож в общем.

Александр повертел головой и тут же обнаружил его владельца. Тот самый финн-рыбак, которому они заплатили за помощь. Он стоял тут же и спокойно глядел на происходящее, что, в общем-то, не оставляло вариантов для двойного толкования. И понял это явно не только Верховцев.

– Продал, скотина! – Гребешков не говорил даже – он шипел. Разве что ядом не плевался, как, по слухам, умеют какие-то африканские змеи[9].

Финн услышал, безразлично пожал плечами:

– Не обижайся, русский, вы мне никто. Если ваши враги платят, почему я должен отказываться?

Надо же, снизошел до ответа. Гребешкова перекосило. И Александр, сам того не желая, поступил совсем не так, как положено офицеру. Усмехнулся с холодным безразличием и небрежно спросил:

– Ответь мне на два вопроса, финн. Почему все тело моют, а задницу подмывают. И почему все люди моются, а ты подмываешься.

До того слова Верховцева доходили медленно – видимо, не все нюансы русского языка ему были знакомы. А вот среди англичан нашелся знаток, который услышал, хмыкнул и перевел своим. Те расхохотались, глядя на русского с толикой одобрения. Не выживет – так хоть умрет, как мужчина. И когда финн, сообразив, что его оскорбили, сжал кулаки и шагнул вперед, оказавшийся рядом британец просто врезал ему прикладом своего на диво ухватистого морского мушкета в живот. Чухонец разом задохнулся, сложился пополам и бухнулся на задницу. Англичанин же, презрительно скривившись, холодно бросил ему, чтоб сидел и не рыпался. Предателей используют все. И никто не уважает…

– Аплодирую вашему чувству юмора, – раздался голос откуда-то сзади. Александр повернулся – и обнаружил там британского офицера, судя по мундиру и знакам различия, лейтенанта морской пехоты. Высокий, слегка полноватый, с чуть надменным взглядом, тот подошел, внимательно осмотрел пленных и очень четко, явно из расчета, что собеседник может не слишком хорошо знать английский, сказал:

– Лейтенант Уэст.

После этого он посмотрел на Александра так, что стало ясно – ждет, что тот представится в ответ. Что же, стоит проявить вежливость. Хотя бы во избежание конфронтации, грозящей сопутствующими осложнениями.

– Мичман Верховцев.

– Как оказались здесь?

– Высадились на острове для пополнения запасов пресной воды, – эту версию Александр со своими людьми обговорил еще во время перехода – так, на всякий случай. Не стоило рассказывать о себе чересчур много, мало ли что. Тем более что полностью выдуманной она не была – источник воды на том острове имелся, и пару бочонков они с собой взяли. Свежая вода в море лишней никогда не бывает. – Наш корабль был атакован двумя вашими, прорвался и ушел. Мы пытались вернуться к своим.

Говорил он это нарочито рублеными фразами – показывать англичанам, что он может говорить на их языке не хуже какого-нибудь уроженца Лондона, тоже не хотелось. Так, на всякий случай. Британский офицер лишь кивнул – о бое между русским корветом и парой фрегатов он уже, похоже, слышал.

– Думаю, вы можете считать себя военнопленными. Не пытайтесь бежать – охрана стреляет без предупреждения. Следуйте за мной.

– Одну секунду. Вы разрешите мне поговорить с вашим… проводником? При вас, разумеется.

– Извольте, – британец, видимо, сразу понял, как и о чем будут разговаривать, и, хотя старательно удерживал бесстрастное выражение лица, глаза его смеялись. Что же, не будем обманывать ожиданий.

Александр подошел к чухонцу, посмотрел на него сверху вниз, благо рост позволял, а потом резко, без размаха, впечатал ему кулаком в челюсть. Не ожидавший подобного финн закономерно на ногах не удержался. Да что там не удержался, его попросту оторвало от земли и отшвырнуло. Хороший удар получился, отцов денщик, старый матрос и ветеран кабацких драк, барчука в свое время учил на совесть и удары ставил вполне грамотно.

Как ни странно, финн сознания не потерял и неуклюже ворочался, пытаясь встать. Александр посмотрел на него и брезгливо бросил:

– Молись, если мы вернемся – я тебя повешу.

Тот прорычал что-то нечленораздельное, с трудом поднялся на ноги, сделал пару неверных шагов и остановился у трупа часового. Нагнулся, выдернул у того из раны свой нож – и замер под прицелом сразу двух стволов.

– Не делайте глупостей, – чуть брезгливо сказал, как плюнул, англичанин. – Эти люди нам нужны, вы – нет.

– Господин офицер, но я…

– Вам заплатили – будьте довольны. А это… – британец с усмешкой тронул челюсть, – считайте премией за хорошо выполненную работу. Нож бросил, живо!

Как же перекосило финна! Однако приказа ослушаться он не посмел. Пальцы разжались, нож звякнул о камни. Британец кивнул удовлетворенно и сделал Верховцеву жест, не имеющий двойных толкований. Что же, пришлось следовать в указанном направлении. Внутри по-прежнему кипело, но сейчас у Александра имелась цель. Выжить и отомстить – это не то чтоб светоч мыслительного процесса, но все равно много лучше, чем ничего.

Не так долго оказалось и следовать – британский корабль обнаружился от силы в пяти верстах. Стоял в узком, длинном заливе, одном из тех, которыми изобиловало местное побережье. Да и добраться до него оказалось несложно. В одном ушлый финн не соврал, лошади были, причем в изрядном количестве. Как раз чтобы британцы ноги не били. Но и пленным на одной из телег место нашлось. Конечно, тесновато, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Английский кораблик был, надо признать, так себе. Александр, конечно, не считал себя всезнающим, но учили его на совесть, и что перед ним, он смог определить сразу. Колесный шлюп «Бульдог». Шесть орудий, вполне приличного для такой скорлупки калибра. Чуть больше полутора сотен человек экипажа. В общем, корабль несерьезный на вид, словно бабочка, и смертельно опасный, как затаившаяся в засаде гадюка.

Чуть в стороне от него расположился другой корабль, раза в три больше и явно не военный. Никаких орудийных портов в бортах, отсутствует даже намек на паровые машины. Очень похоже, «купец», грузовой то есть. И – в этом Александр был готов поклясться – не британский.

Человеку, далекому от моря, это может показаться выдумкой, но на самом деле профессиональный моряк достаточно легко определит, в какой стране и даже на каких верфях построен корабль. Обводы, такелаж, надстройки… Тысяча и одна мелочь имеет свой собственный, ни с чем не сравнимый рисунок. И этот корабль был построен не на английских верфях, тут вопросов быть не могло.

А вот где? Чем-то он напоминал французские из тех, что строились лет этак двадцать, а то и тридцать назад. Но – не совсем то. Да и потом, на палубе корабля видны были характерной расцветки мундиры английских солдат. Учитывая, что французы с англичанами союзники, какой смысл размещать на его борту британскую абордажную партию? Вот то-то!

Впрочем, эта загадка оказалась из тех что разрешаются быстро и походя. Верховцева сразу по прибытии отделили от его людей и отправили на «Бульдог». Шлюпка, благо, имелась, да и вообще на берегу скопилось довольно много англичан, видимо, решивших воспользоваться оказией для мелких надобностей вроде отдыха, помывки, стирки и прочих радостей жизни. Учитывая число котлов, в которых вовсю кипела вода, морячки обустраивались всерьез и надолго.

Так вот, пока шлюпка неспешно дефилировала к кораблю, она прошла совсем рядом с «купцом», и мичману не составило труда прочитать и название корабля, и мелкими буквами написанный чуть ниже порт приписки. «Санта-Изабель», Кадикс[10]. Испанец, значит.

Ну, тогда все логично, в том числе и то, что корабль похож на французские образцы. Французы в массе своей посредственные моряки, но отменные корабелы. В Европе, наверное, лучшие, поэтому их решения не считают зазорным применять на своих кораблях даже британцы, что уж говорить об Испании. Вот и копировали, естественно, со своим колоритом, получая в результате корабли быстрые, мореходные и очень крепкие. На этом, небось, через Атлантику перейти можно запросто. Интересно, с какой радости его занесло в эти воды, да еще и в разгар большой войны? И чем он не поладил с англичанами? Впрочем, те всегда умели тащить все, что плохо лежит.

На борту шлюпа его встретил командир «Бульдога». Высоченный, даже выше совсем не маленького Александра, и худой, просоленный морскими ветрами. На вид ему было лет тридцать или около того, но в темных волосах изрядно седины. Без мундира, в одной не первой свежести рубахе. Шрам на щеке придавал ему сходство с пиратом.

Впрочем, держался он без тени презрения к русскому. Правда, и без признаков вежливости – безразлично, вот самое верное определение. Задал несколько вопросов, услышал ту же историю, что и морской пехотинец. Кивнул и поинтересовался, какая нелегкая занесла в эти воды русский корвет. Пришлось отвечать.

Версию о том, что «Князь Варшавский» проводил разведывательный поход, он сглотнул без каких-либо признаков недоверия. В самом деле, без разведки нельзя, а послать в нее корвет или бриг – нормальное решение. Ну, в самом-то деле, не линкоры же на такие задания гонять. А что подробностей нет – так что может знать самый младший из офицеров корабля? А мичманский чин и молодость Александра об этом прямо-таки вопили. Словом, узнал, что хотел, после чего потерял к русскому интерес и махнул рукой – увозите, мол. И отправили Верховцева обратно на берег. Точнее, не обратно…

Английский капитан оказался таким умным, что аж убить хотелось. Свою ахиллесову пяту он знал прекрасно – даже с учетом приданных морских пехотинцев людей для того, чтобы еще и пленных охранять, у него было маловато. И решение проблем он нашел остроумное – по всему судя происхождение сказалось, не иначе. Все же высаживать людей на необитаемый остров – это нормальная пиратская практика. Ну а пират и англичанин – это, можно сказать, полноценные синонимы.

В общем, русских перевезли на остров. Причем довольно далеко отстоящий в море, и это было логично. Если в шхерах островов масса, но до материка с них вплавь добраться раз плюнуть, то полторы мили[11] по стылой даже летом балтийской воде… Такое препятствие – уже серьезно. Сейчас же когда весна и море еще даже не сделало вид, что нагревается… В общем, хорошая тюрьма. И не надо возиться ни с охраной, ни с кормежкой – рыбы вокруг хватает, а как уж пленные ее будут ловить, британцев не интересовало совершенно. Кроме того, имеется какая-то пародия на лес, опять же, вынесенного на берег плавника хватает. Не сдохнут русские, но и не сбегут, так, видимо, рассудил британский капитан и был со своей точки зрения прав.

Так что высадили их англичане, честно вернули ножи, без которых жить станет не то чтобы весело и приятно, да и свалили в туман. Дело шло к вечеру, и неудивительно, что британские моряки торопились вернуться к своим. И уже после этого выяснилось, что остров этот вполне себе обитаем.

– …Вот так мы здесь и очутились.

Закончив рассказ, который, если выбросить эпитеты и ругань, можно было запросто сокращать вдвое, Матвеев лег на спину и принялся смотреть на звезды. Могучая бородища купца-старовера казалась разросшейся до безобразия моховой кочкой. Вот так… Действительно, вот так.

Население острова составляло человек сорок. Часть команды того самого «испанца», что стоял возле берега, и остатки еще одной команды, только уже русской. Если точнее, люди Василия Матвеева, купца из старообрядцев, что не первый год уже хаживал по торговым делам то в Швецию, то в Данию, то к немцам. И оказались они все здесь практически одинаково – после встречи с английским шлюпом. Только вот за жабры их взяли по-разному.

Испанский корабль вышел из порта Риги. Испанцы искренне верили, что их нейтральный статус защитит корабль от британцев. Наивные! Англичане, завоевав в свое время господство на море, плевать хотели на приличия вообще и чей-то там нейтральный статус в частности. Просто навели пушки, высадили абордажную группу – и все, дело сделано. Теперь британским офицерам полагались неплохие призовые, как-никак испанский корабль шел из неприятельского порта, и груз его можно было считать контрабандой безо всякого досмотра. Тем более зерно – русский хлеб всегда в цене.

С Матвеевым дело обстояло куда круче. Обнаружив, что за ними прет британская посудина, Матвеев сразу же попытался уйти. Будь ветер чуть посильнее – возможно, и получилось бы. В шхерах можно спрятать и корабль посерьезней. Но – не срослось, и вскоре заговорили пушки.

Вот тут и оказалось, что русские купцы – противники опасные. Как ни крути, а предки русских ходили в набеги еще в те времена, когда англичане сидели на своих островах и носа оттуда не казали. Да, на торговом судне пушек не было, но при попытке британцев взять их на абордаж они встретили нахалов плотным ружейным огнем. В общем, дело кончилось потоплением торгового корабля и вылавливанием уцелевших непосредственно из воды. Еще и удивительно, что выловили – запросто могли развернуться и просто уйти. Но, видимо, какое-то понятие о благородстве и морских законах у англичан еще осталось. Не зря их поговорка гласит: «Люди делятся на живых, мертвых и тех, кто плавает по морям». Так что выловили, допросили, выбили Матвееву пару зубов, да и высадили на этот остров. Чтоб, значит, и думать не смели бежать.

Откровенно говоря, чего тут думать-то? До берега добраться можно хоть на плоту, но местные финны за копеечку малую их переловят, и хорошо, если только обратно притащат. А то и просто убьют. Через море? Еще веселее. Словом, некуда деваться, остается сидеть и ждать.

Примерно такого же мнения придерживались и испанцы. Горячие южные парни дрожали от холода, ругались на нескольких языках, проклиная англичан, и… В общем-то, все. Тем более капитана, да и вообще всех офицеров, а также большую часть команды у них предусмотрительно изъяли, оставив частью на шлюпе, частью на захваченном корабле, а потом и вовсе отправили их куда-то. Заходило тут недавно небольшое парусное судно под английским флагом, и как пленных перегоняли на его борт, отсюда было неплохо видно. Без старшего испанские моряки предпочитали сидеть и не дергаться, и вряд ли у кого-то поднялась бы рука их обвинять. К тому же вместе с имеющими опыт жизни в холодных условиях русскими они успели вырыть несколько землянок, наладить какой-никакой быт. Теперь главным раздражителем служила разве что диета исключительно из успевшей набить оскомину рыбы. А это, как ни крути, можно и потерпеть.

– И вы не пытались что-то сделать?

– А что тут сделаешь, ваше благородие?

Это «благородие» звучало настолько издевательски, что Александр едва не сплюнул. В самом деле, этот купец за один рейс зарабатывает больше, чем отец за год. И на офицеров смотрит, как на цепных псов, обязанных защищать его капиталы. О Родине, чести и прочих нюансах и речи не идет. Не будь на том корабле его товаров – вообще на все бы наплевал. А вот за свое и драться будет до последнего, и любому глотку перегрызет. И что-то объяснять ему бесполезно, купцы просто думают иначе.

Встав, Александр пошел прочь от костра. Куда? Да какая разница, в любую сторону шагов сто максимум – и вот он, берег. Огромные каменные глыбы, торчащие из воды… На одну из них Александр и уселся, мрачно глядя в ночь, туда, где темное море сливалось с таким же темным небом. На душе было погано.

– Вашбродь…

– Чего тебе, Иваныч? – спросил Александр, не оборачиваясь.

– Подстели вот. А то простынешь – что мы тогда будем делать?

В голосе унтера звучала сермяжная правда. Они в плену, однако остаются русскими моряками. Вот только если что-то случается с командиром, любое, даже самое гвардейское подразделение становится небоеспособно. Или как минимум теряет эффективность, эта истина верна, наверное, со времен Рима, а может, и раньше. Так что не стоит показывать браваду и морозить пятую точку без нужды. Так что Александр пересел на расстеленный унтером бушлат, Гребешков сел рядом, и на несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным шепотом волн.

– Вашбродь, не переживайте вы так, – нарушил молчание Гребешков. – Выберемся.

– Сказал же, наедине на «ты» можно, – Верховцев досадливо махнул рукой. – Выберемся… После войны разве что.

– Да не переживай, может, и раньше что-нибудь получится.

– Может, и раньше. Позор-то какой…

– Да ну… Попали в плен – всякое бывает. Дело житейское.

– Я как представлю, что обо мне отец подумает, когда узнает… Честное слово, самому застрелиться проще.

– Чтоб застрелиться, вашбродь, тебе пистоль нужен.

Александр только вздохнул. Именно так. Даже пистолета нет, из всего имущества только складной нож. Гребешков, сообразив, наверное, что ляпнул что-то не то, поспешно добавил:

– Пока мы живы, все еще можно исправить. А как умрем, только и останется, что на кладбище лежать. Так мой батя говорил.

– А где он сейчас?

– Утонул. Шторм в море застал. У нас шторма – не чета здешним. А твой? Он, наверное, старик уже.

Ну да, раз капитан первого ранга, то наверняка в возрасте. А тем более при штабе – там места хлебные, но и в чинах растут не быстро. Впрочем, исключений тоже хватает. Верховцев снова вздохнул:

– Отец… Он для своего звания довольно молод, всего-то тридцать восемь лет. Так что в чинах рос быстро. Но не потому, что гениальный флотоводец с беспорочной службой. Гения давно бы съели, а так он никому не мозолил глаза. Да и волосатой лапы сверху у нашей семьи никогда не было.

– Разве ж это хорошо?

– Может, и нет. Знаешь, Иваныч, если у тебя есть высокий покровитель, то многое решается проще, но и тех, кто завидует и ненавидит, хватает. А когда с покровителем что-то случается, они пользуются случаем, чтобы сплясать на костях недавнего фаворита.

– Но как он смог быстро построить карьеру, если ему не помогали?

– Просто, как говорил отец, ему везло. Мелкие грешки, которые есть у любого, проходили мимо глаз начальства и не портили формуляр, а крупных ему хватало ума не совершать, вот и продвигался по службе без задержки.

Они еще некоторое время сидели и разговаривали про жизнь, Потомственный дворянин и помор с Севера, волею судьбы оказавшийся на войне. И, как ни странно, постепенно Александр успокоился. В конце концов, как сказал Гребешков, даже Ричард Львиное Сердце был когда-то в плену. Откуда узнал? Так читал, и довольно много, благо еще в детстве батюшка понимал важность грамоты и отвел отрока в церковно-приходскую школу. А там уже другой батюшка, тот, что в рясе, в два счета с помощью розг, гороха и прочих эффективных педагогических приемов научил отрока читать. И тому, что характерно, понравилось.

Ну а когда пришло время служить, грамота и впрямь пригодилась. В принципе, через нее и стал Гребешков артиллеристом. Да и унтер-офицером стал быстрее. В общем, ученье – свет, а неученье тьма, прав был великий Суворов.

Через двое суток жизнь на острове вошла для вновь прибывших в колею. Правда, вначале успевшие здесь обустроиться раньше испанцы и люди Матвеева попытались «строить» новичков. Однако тут же выяснилось, что от военных моряков, с их понятием о дисциплине и умением мгновенно собираться вместе, можно и в зубы получить. В общем. их оставили в покое. Правда, вначале была небольшая поножовщина, когда не в меру горячий испанец попытался ткнуть своей навахой Сафина.

Испанцев вполне заслуженно считают если не мастерами ножевого боя, то уж разбирающимся в нем народом – точно. Однако сейчас испанца подвела самоуверенность. Мустафа, тоже будучи в обращении с ножом далеко не новичком, не стал даже хвататься за оружие. Хладнокровно уклонился от удара и встретил испанца кулаком в кадык. Этого хватило, чтобы следующие четверть часа наглец был занят исключительно пропихиванием воздуха в легкие. И пускай скажет спасибо – таким ударом можно и убить.

От большой драки тогда спасло лишь то, что люди Матвеева встали на сторону военных. Не из большой любви к ним, но все же люди русские, это многое значит. Ну и, слава богу, не было языкового барьера. Дикая смесь подхваченных в кабаках слов, где основа английская и на нее, как бусины на шнурок, нанизаны русские, немецкие, испанские, французские и еще бог знает какие слова, оказалась достаточно понятной для всех. Порычали друг на друга, разошлись, а часа через два уже успокоились и перемешались. А куда деваться, если сидишь на таком вот вшивом островке?

В общем, человек – скотина такая, что привыкает ко всему. Привык и Александр, причем очень быстро. Даже успел кое-какие нововведения ввести, организовав из своих людей дозорную службу. Главным образом для наблюдения за британцами ну и, немножко, чтоб не оставлять без присмотра соседей. И, возможно, так бы и просидел до того, как британцы решили бы отправить их куда-нибудь, но утром третьего дня он проснулся от того, что один из матросов начал яростно трясти его за плечо:

– Вставайте, вашбродь, быстрее!

– Что случилось? – Александр резко сел и помотал головой, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся, подобно тараканам, мысли. Полное соответствие с любимой присказкой няньки – поднять подняли, а разбудить забыли. – Толком говори.

– Вашбродь, Егор Иванович зовет. Говорит, срочно.

Ну, срочно или не срочно, а соблюсти какой-никакой обязательный утренний ритуал офицер просто обязан. Иначе сам не заметишь, как скатишься до состояния финна. В общем, на берег Верховцев вышел тщательно умытый, застегнутый на все пуговицы и с тщательно расчесанными волосами.

Впрочем, как оказалось, многоопытный унтер предусмотрел это, да и вообще, на море редко что-то происходит мгновенно. Так что у Верховцева оказалось достаточно времени, чтобы вдоволь поглазеть на выходящий в море шлюп – он как раз проходил мимо острова.

К слову, смотрелся он эффектно, все же англичане по праву считались первыми среди морских наций. Легкий дымок из трубы показывал, что котлы держат под парами, однако колеса в движении корабля пока не участвовали. Явно экономят уголь, вряд ли его у них целые склады. Можно, конечно, и дровами топить, но их тоже надо еще где-то сначала найти, потом заготовить… Так что – экономят. Зато паруса развернулись во всю ширь, словно крылья гигантской бабочки. Завораживающее зрелище, понятное лишь тем, кто сам с ветром на «ты». Изящно развернувшись, шлюп продемонстрировал великолепную маневренность и начал удаляться от острова. И лишь тогда Верховцев спросил:

– Что случилось, Егор Иванович?

– Так что, вашбродь, – при людях, особенно посторонних, ибо здесь собрались практически все обитатели острова, Гребешков старательно изображал тупого служаку, – утром англичане сыграли побудку и развели пары. Теперь уходят…

В следующие несколько минут Александр узнал, что едва не с первыми лучами солнца британцы перевезли с берега всех, кто ночевал не на корабле, оставив лишь группу на «испанце». И вывод был прост: идут на перехват кого-то. Реши они уйти вообще, то увели бы с собой трофейное судно или уничтожили бы, случись им бежать от противника быстрого и опасного. А значит…

План в голове сложился почти мгновенно. Повернувшись к своим людям, мичман распорядился организовать постоянное наблюдение за морем и покинутой стоянкой. Главное, чтобы британцы не вернулись до вечера, а там уже можно будет что-то решать.

Его действия не остались незамеченными, и чуть позже к мичману подошел один из приказчиков Матвеева. Дородный мужик, за время сидения на острове изрядно растерявший брюхо, но сохранивший богатырскую стать и широкие плечи.

А еще он был совсем не дурак, поэтому, в отличие от своего хозяина, не пытался изобразить купеческий снобизм. Просто сказал, что Матвеев желает переговорить с офицером. Что же, можно и поговорить. Вот только мичману и дворянину к купцу подходить не совсем по чину, пускай сам приходит.

Смешно. Островок – переплюнуть можно, однако же у каждой группы свое облюбованное место, и эффект своих стен тут играет вовсю. И Матвееву вряд ли хотелось разговаривать на чужой территории. К тому же он наверняка считал Верховцева мальчишкой, за спиной которого кроме дворянского титула ничего и нет. Однако же подошел, видать, сильно заинтересовался.

Сев напротив Александра, которого ненавязчиво подпирали широкими плечами Гребешков и Сафин, несколько секунд хмуро смотрел на него, а затем спросил:

– И чего же вы задумали, ваше благородие?

– Отомстить, – спокойно ответил Верховцев.

– Как?

Что же, пришлось объяснить, видя, как с каждой минутой наливается кровью лицо собеседника. А когда Александр закончил, Матвеев буквально прошипел:

– Ты чего задумал, мальчишка? Своих людей погубишь – и нас под монастырь подведешь! Или ты думаешь, англичане такое простят? Да я тебя лучше своими руками…

За спиной Александра унтер стиснул кулаки так, что хрустнули суставы. Мичман же остался внешне невозмутим, хотя внутри все кипело:

– Вообще-то, я рассчитывал, что ваши люди примут участие.

– Чего-о? Да ты…

– Молчать.

Александр даже голоса не повысил, но вроде бы спокойно-безразличная интонация, в которую, будто клинок в слой ваты, завернул слова мичман, просто и доходчиво напомнила купцу: они не ровня. Да, Матвеев богаче, и намного, но в сословном обществе это значит куда меньше, чем титул и офицерские погоны. И, пока он обдумывал достойный ответ, Верховцев холодно припечатал:

– У тех людей, которые погибли, защищая ваше добро, наверняка остались жены и дети. И отомстить за них – самое меньшее, что вы обязаны сделать.

– У тех, кто погибнет, тоже есть и жены, и дети.

Это прозвучало вроде бы сурово, но оба собеседника уже поняли: Матвеев сдался. Да, он еще будет надувать щеки, возможно, орать и грозить карами небесными, но на результат это уже не повлияет. Никак. И вечером, когда Александр, толкая перед собой на скорую руку сколоченный плот, шагнул в холодную балтийскую воду, Матвеев и его люди, шепотом ругаясь себе под нос, сделали то же самое.

Проплыть ночью полторы мили даже в теплом море удовольствие так себе. Даже держась за плот. Точнее, лежа на плотике, едва-едва способном выдержать вес человека. А куда деваться? Построишь что-то более крупное – и тебя обнаружат. Хорошо еще, что британцы, уверенные, видимо, в своей безопасности, не погасили огни. Было по чему ориентироваться и, хотя небольшое течение изрядно мешало, ветер оказался попутным и вполне компенсировал это неудобство. Так что к борту испанского корабля их группа в количестве неполных двадцати человек добралась без потерь, что само по себе достижение. Теперь оставалось придумать, как забраться на палубу.

Сделать это надо было кровь из носу. Лучше, конечно, из чужого. Впрочем, не все было так страшно. Якорный канат, толстый, пеньковый, вполне мог заменить трап для привыкшего работать с парусами на огромной высоте и в любую погоду моряка. И неудивительно, что первым наверх полез Сафин.

Вряд ли предки-кочевники могли представить, что их недостойный потомок будет ходить в море. А вот то, что он куда-то полезет по канату – запросто. Крепости татары в своей истории брали не раз и на стены ползали в куда худших условиях. С помощью подручных средств да под градом стрел, камней и прочей смолы. Так что подняться по толстому, надежному канату – это, можно сказать, вполне комфортное занятие, и Сафин взобрался наверх, словно бешеная макака.

Теперь оставалось лишь ждать. Лежать в воде, опершись на мокрое дерево, и чувствовать, как стынут ноги. А потом с борта корабля аккуратно спустился штормтрап.

У Сафина хватило ума не сбросить его, как обычно делают. Сообразил – даже несильный стук дерева о дерево разносится над водой далеко, а ночью он и вовсе способен разбудить спящих британцев не хуже пароходной сирены. На этот раз первым влез Александр, следом потянулись остальные.

Надо отдать Сафину должное, сработал он чисто. Англичане выставили двоих часовых. Сейчас видны были только ноги одного из них, а второй и вовсе пропал неизвестно куда. Зато Мустафа прибарахлился карабином и широким абордажным тесаком. Второй он протянул офицеру, и Александр, потянув его из ножен, с удивлением обнаружил очень знакомый клинок. Откуда, интересно, у англичан русское оружие?[12]

Дальше все получилось довольно просто. Английские морские пехотинцы – а их и было-то полтора десятка человек – ощутили то же, что попробовали на своей шкуре Верховцев со своими людьми тремя днями ранее. То есть проснулись и увидели перед носом ружейные стволы. Народ они, конечно, не трусливый, однако переть на рожон в безнадежной ситуации не склонный. Тем более в ситуации, когда лично им ничего не грозит – Александр сразу же озвучил, что убивать без нужды никого не планируют и пообещал жизнь тем, кто сдастся и не станет устраивать ненужное буйство.

Возможно, защищай англичане что-то свое, они бы рискнули побузить, в истории таких примеров хватало. Однако где тут свое-то? Особенно учитывая, что офицера, способного отдать команду «Фас!», рядом не было – он ночевал отдельно, в каюте капитана. И в результате морская пехота не стала корчить из себя героев. Солдаты подняли руки, после чего их проводили вниз, где и заперли до поры, до времени в одной из кают.

А вот с офицером получилась накладка. Когда Александр решил первым войти в его каюту, он проснулся, и реакция его оказалась мгновенной. Заряженный пистолет лежал рядом, на полочке, только руку протянуть, и спасло мичмана лишь то, что он успел броситься в сторону, что в тесной каюте само по себе тянуло на маленький подвиг.

Выстрел в замкнутом темном пространстве выдал ослепительную вспышку и прозвучал громко, так, что резанул по ушам, заставив Александра на миг оглохнуть. Левую рука дернуло, а через секунду пришла боль. Англичанин же, не теряя времени, схватил приставленную к кровати длинную прямую саблю, одним движением стряхнул с нее ножны и встретил вломившегося в каюту Гребешкова быстрым, как укус змеи, выпадом.

В тесной каюте длина клинка, с одной стороны, давала преимущество, но с другой – изрядно ограничивала маневр. Унтер встретил удар зажатым в правой руке факелом, отбив клинок вправо, а повторить британец уже не успел. Шаг вперед – и тяжелый русский кулак соприкоснулся с наглой английской челюстью.

Удар был сокрушительным. Теряя по пути зубы, британец отлетел назад и впечатался спиной и затылком в стену. Доски содрогнулись. Удивительно, но офицер не потерял сознания и даже не выронил оружие, но сделать что-либо уже не смог. Двигался он сейчас подобно беременному таракану, и унтер просто ударил его концом своего оружия по макушке. Отбросил ногой в сторону саблю, выпавшую из ставшей безвольной руки, и, повернувшись, бросился к Верховцеву.

– Вашбродь! Вашбродь! Живой?

– Да живой я, живой, – прошипел Александр.

Унтер, быстрый и ловкий в бою, сейчас оказался на редкость неуклюж. Поврежденную руку задел так, что из глаз, кажется, искры посыпались.

– Помоги встать.

Гребешков подхватил его, вздернул на ноги. Голова кружилась, и без того мокрый рукав рубахи стремительно темнел от крови.

– Сейчас перевяжу, вашбродь… А вы что встали? – рявкнул унтер на столпившихся у входа матросов. – Берите этого урода и тащите к остальным. Бегом!

Его послушались беспрекословно. Англичанина подхватили с двух сторон под руки и поволокли по коридору. Но крепок, крепок – уже начал вяло шевелиться, хотя кто другой после такого неделю пролежал бы. Ну а Гребешков занялся наконец раной командира, заставив того уже не шипеть, а в полный голос ругаться от боли.

Стоит признать, Александру повезло. Английская пуля угодила в левую руку чуть повыше локтя, не задев кость. Пробив мышцу, дошла до кожи и… не прорвала ее, заставив руку вспухнуть уродливым желваком, уже посиневшим от прилива дурной крови. Унтер, увидев это, выругался так, что ему позавидовал бы и судовой священник, после чего начал вполне профессионально обрабатывать рану, что в неверном свете факела само по себе требовало немалой сноровки.

Вначале он обыскал каюту и довольно крякнул, найдя в стенном шкафу какое-то достаточно крепкое пойло. На вкус оно оказалось редкостно противным, но замерзший и потерявший изрядную порцию крови мичман не обращал на подобное внимания. Несколько глотков – и голова закружилась, по телу поплыло тепло, и боль отошла. А унтер тем временем принялся активно колдовать над раной.

Аккуратно прокалив на огне лезвие ножа, он ловко вскрыл кожу там, где ее оттягивала пуля. Свинцовый шарик с глухим стуком запрыгал по полу. Не обращая на него внимания, унтер аккуратно очистил входное отверстие от вбитых в рану пулей кусочков ткани. Облил рану из той же бутылки, заставив Александра взвыть. Громко посетовав на отсутствие иглы, он туго перевязал рану куском принесенной кем-то чистой ткани.

– Все, вашбродь, что смог – то сделал. Ложитесь.

– Стоп, Иваныч. Спасибо тебе, но не сейчас. Помоги отсюда выйти, что ли…

Когда они выбрались на палубу, уже светало. Еще не день, однако можно различать детали окружающего пейзажа, не напрягая глаз. Естественно, не там, где берега окутаны туманом. Александра передернуло – опустись туман раньше, черта с два они бы смогли добраться до корабля, огни которого просто не разглядели бы. Зато ветер стих полностью, и было на удивление тепло. Гребешков буквально прислонил мичмана к мачте, и несколько секунд тот просто стоял, наслаждаясь красотой утра. Это было все, что он мог себе сейчас позволить, на большее не оставалось сил, а главное – времени.

Несмотря на выпитое, голова мичмана была ясной. Он прекрасно понимал, что исполнено даже не полдела, а так, самый краешек. И время сейчас утекает, как песок между пальцами. В любой момент может появиться британский корабль, и тогда… Что будет тогда, ему не хотелось даже представить. На борту испанского корабля изрядное количество стрелкового оружия, но пушек – ни одной. А значит, отбиться они не смогут. Остается лишь бежать.

– Егор Иванович, – несмотря на слабость, голос мичмана звучал на удивление ровно и твердо, – готовимся к отплытию. Передай Матвееву, чтоб послал ялик[13] на остров. Если кто-то из испанцев захочет пойти с нами, берем их с собой. Негоже людей бросать.

Унтер бросился исполнять приказ – и тут же все ожило. Народ хоть и был из разных экипажей, но действовал удивительно слаженно. Были вначале сомнения в том, что тот же Матвеев захочет и дальше исполнять приказы, но, видимо, народ хорошо понимал, чем может закончиться промедление. Единственно, к острову отправился не ялик, а шлюпка посерьезней. Как оказалось, правильно сделали – вернулась она перегруженная и очень быстро. Испанцы драпанули с острова полным составом, отлично понимая: британцы их не простят и не станут разбираться, кто и насколько причастен к случившемуся. Веры в то, что они будут вести себя хоть немного по-джентльменски, ни у кого не было.

С прибытием масштабного и вдобавок хорошо знакомого с кораблем подкрепления дела пошли заметно веселее, однако Александр хорошо видел и другое: ветер. Точнее, его отсутствие. Над морем стоял полный штиль, это проклятие всех парусников, и пока не подует хоть какой-нибудь ветер, кораблю с места не сдвинуться. Притом, что пароход сможет дойти сюда в любой ветер.

Накаркал! Появился в небе дымок, а вскоре удалось рассмотреть и его источник. Тяжело шлепая плицами колес по гладкой, словно зеркало, воде, из-за только что покинутого острова показался британский шлюп. Тот самый «Бульдог», Александр узнал его сразу. Впрочем, кто еще мог здесь что-то забыть? А следом еще один корабль, раза в два больших размеров. Парусов на мачтах нет, труб нет – похоже, британцы тянут его за собой на буксире.

Вот ведь сволочи! Александр мог лишь позавидовать их задумке и мастерству ее реализации. Сразу видно – нация пиратов! Устроили здесь базу, раскидали по побережью цепь постов. Как между собой связываются – вопрос открытый, но вариантов хватает. И в нужный момент, когда приходит сигнал, выходят на перехват. Интересно, кого они захватили на этот раз?

– Вашбродь! – голос унтера раздался настолько неожиданно, что Александр едва не подпрыгнул. Засмотрелся, называется. Он обернулся:

– Чего, Иваныч?

– Вашбродь, что делать-то будем?

Верховцев окинул взглядом палубу. Никто не работал, все замерли и смотрели только на него. Вот так. Или он справится и станет для них первым после Бога, или… О втором думать как-то не хотелось.

– Иваныч, для начала пусть принесут мне китель того офицера…

– Он же на вас не налезет!

Действительно, британец был на полголовы ниже и заметно уже в плечах отличающегося богатырской статью мичмана. Александр лишь щекой дернул:

– На плечи накину – и ладно. А теперь смотри, Иваныч. Если он отправится на прежнее место стоянки, то пройдет от нас в десятке саженей, край – в пятнадцати. Там слишком узко, ему придется делать поворот…

Вообще-то, здесь было на одно «если» больше, чем нужно. Конечно, англичане традиционалисты, но вполне может статься, что они выберут для стоянки другую точку. И что делать тогда? Но Гребешков поверил офицеру сразу и безоговорочно. Даже объяснять особо ничего не потребовалось. Не прошло и минуты, как закипела работа, благо каптенармус[14] на этом корабле явно знал свое дело. Во всяком случае, нашлось все, что нужно, и – быстро.

Главное – все надо было делать скрытно, дабы корабль производил впечатление сонного царства. Конечно, это не по уставу, но где, скажите на милость, оказавшиеся в стороне от глаз начальства служивые не расслабляются? Это повод для того, чтобы дать втык всем, от юнги до офицера, но не для подозрений. Обычное разгильдяйство. Ну а окончательно снимал вопросы Александр, развалившийся в специально поднятом на мостик кресле, демонстративно повернутом спинкой к морю. Вот так, лица не различишь но видно, что сидит офицер, судя по расслабленной позе, находящийся в несколько пьяном состоянии, да пускает дым до небес.

К слову, сигара, которую Александр позаимствовал из закромов пленного британского офицера, была хороша. Даже такой паршивый знаток, как он, понимал, насколько качественным табаком удалось разжиться. Ароматная, плотная… И единственное, что портило впечатление, это кружащаяся от крепкого табака голова. Общая слабость, отчаянно ноющая рука, алкоголь, добравшийся-таки до мозга, и как апофеоз – табак. В общем, чтобы не потерять контроль над организмом и не скатиться в беспамятство, приходилось Верховцеву прикладывать немалые усилия. Но дело того стоило.

Британцы ничего не заподозрили до самого последнего момента. Даже без подзорной трубы Александр смог увидеть, как расширяются и лезут на лоб глаза английского капитана. Все, узнал. Дальше медлить нельзя. Картинно подняв руку, он сделал небрежный жест в сторону шлюпа и ровным голосом скомандовал:

– На абордаж.

Тут все и завертелось.

Шлюп еще не поравнялся с их кораблем, но ни остановить, ни сколь-либо заметно поменять курс британцы уже не успевали. Тридцать саженей – расстояние немаленькое, однако же и не запредельное. Из-за высокого фальшборта выскочили, отчаянно раскручивая кошки[15], сразу десяток матросов. Миг – и их снаряды полетели в сторону британского корабля.

Цели достигли всего три, но и этого было достаточно. Отлично понимая, что от результатов их действий зависит жизнь, абордажники тут же начали подтягивать «Бульдога» к своему борту, и тот, разогнанный машинами, не мог уклониться. Практически одновременно все остальные, находящиеся на борту открыли огонь, благо разнотипных ружей имелось в достатке. Дистанция для пули была детская, и жиденького дождика свинца вполне хватило, чтобы отбросить англичан от борта, не дав ни освободиться от намертво впившихся в дерево крючьев, ни организовать сопротивления.

Британцы оказались захвачены врасплох и моментально утратили инициативу на первом, самом рискованном этапе боя. Собственно, происходящее было как раз тем, к чему их никто и никогда всерьез не готовил. Слишком уж они привыкли быть атакующей стороной и сейчас расплачивались за пренебрежение к противнику.

Борта кораблей соприкоснулись с глухим стуком, и абордажники, потерявшие от ответного огня британцев двоих, тут же намертво пришвартовали их друг к другу. И тут выяснилась еще одна проблема англичан – борта шлюпа были заметно ниже, чем у торгового судна. Так что последний ружейный залп ушел по англичанам сверху вниз в комфортных условиях, а потом им на головы посыпалась размахивающая оружием и матерящаяся на русском и испанском живая волна.

Рукопашной схватки как таковой не получилось – англичане так и не успели что-либо организовать или даже просто добраться до оружия. Дрались тем, что было при себе, а этого было немного. Конечно, их было заметно больше, чем атакующих, но на палубе находилась лишь часть команды. Кто-то был у машин, кто-то просто в трюме… Возможно, сохрани они командование, и результат мог быть иным, но как раз этого и не случилось. Вначале Гребешков, человек северный и к топору привычный, метнул сей плотницкий инструмент и раскроил череп английскому капитану, затем Сафин, с разбойничьим посвистом раскручивающий вокруг себя не достигшую в прошлый раз цели кошку, ловко зацепил ей какого-то английского офицера и буквально приколол его к фальшборту. На того лейтенанта-морпеха, что взял в плен Верховцева и его людей, набросились сразу четверо испанцев. Одного он успел рубануть саблей, но трое других буквально истыкали его навахами… На этом, в принципе, все и закончилось. Недавно еще опытная, крепко спаянная железной дисциплиной команда превратилась в толпу испуганную, обыкновенную. И, хотя кое-кто еще пытался сопротивляться, их в считанные минуты загнали на корму, где под прицелом ружей вынудили сдаться. После чего совершенно без боя скрутили машинную команду, на чем бой, собственно, и был закончен.

Ан нет, не закончен. Тот корабль, который тащил за собой шлюп и о котором поглощенный скоротечным боем Александр и думать забыл, напомнил внезапно о себе грохотом выстрелов и воплями. Судя по всему, с него не сняли команду, просто загнали ее в трюм, оставив несколько морских пехотинцев для контроля, плюс рулевого, чтобы он этой махиной, раза в полтора большей, чем «Санта-Изабель», управлял.

Так вот команда, видать, услышала шум боя и пришла к выводу, что это – шанс. И рванула наверх, сметая немногочисленную охрану. Несколько выстрелов в упор по толпе – это кровь и боль, но остановить прущую вперед толпу не так-то просто. Англичан попросту смели. И все бы хорошо, вот только не учли атакующие кое-какие нюансы. Точнее, просто не знали о них.

На тот момент, когда началась атака на английский шлюп, трофейный корабль уже освободился от буксира. Даже не просто освободился, а успел отстать – видимо, планировалось отдать якорь чуть в стороне и дальше от берега. Вот только манёвр пока не начали, идя по инерции, постепенно отставая. Когда «Бульдог» оказался взят на абордаж, британцы на трофейном корабле промедлили. Затем начался бой уже у них, а корабль тем временем, лишившись и намека на управление, постепенно приближался и как-то вдруг догнал своего пленителя.

Все немного ошалели, когда над кормой шлюпа нависла вдруг махина парусника, и он начал медленно и плавно, с приличествующей такой громаде неторопливостью, наваливаться на сравнительно низкобортный боевой корабль. В обычных условиях он получил бы дополнительный импульс и сдвинулся вперед, отделавшись сравнительно небольшими повреждениями, но сейчас его намертво удерживал стоящий на якоре «испанец». И удар получился что надо – огромная масса отличается соответствующей инерцией, и малая вроде бы скорость оборачивается чудовищной нагрузкой. Заскрипело дерево, шлюп, подмятый форштевнем «купца», резко осел на корму. Мутная прибрежная вода с восторгом хлынула ему на палубу и через открытые люки обрушилась в трюм.

В обычных условиях вряд ли можно было бы назвать это серьезной угрозой. Ну, примет корабль внутрь несколько тонн воды. Потом выправится, что в общем-то уже началось, поступление воды через палубу прекратится – и, в принципе, все. Не такая уж долгая работа для корабельных помп, и только. А потому Александр, так и стоящий на мостике «Санта-Изабель», в первый момент не понял даже, почему британские моряки вдруг с воплями кинулись к борту и начали прыгать в море. А потом сообразил, не так и плохо учили в Корпусе. Жаль только, изменить что-либо он уже не успевал.

В трюмах парусника может оказаться что угодно. И теоретически чего угодно не быть. В трюме парохода обязательно есть непременный атрибут такого корабля – паровая машина. А у паровой машины есть котлы под давлением. Раскаленные. И когда на них попадает холодная вода, они имеют обыкновение лопаться. Что, в общем-то, и произошло.

Откровенно говоря, давление было невысокое, а потому и особых эффектов вроде рождественского фейерверка не получилось. Но палуба вспучилась, рванулись через щели струйки горячего пара, обжигая тех, кому не повезло оказаться поблизости. А еще взрывом, пускай и несильным, у корабля вырвало кусок борта, и он начал медленно оседать, заполняемый водой теперь уже по-настоящему.

Это было мучительно – видеть, как корабль, который ты уже пару минут как считал своим, начинает тонуть и одновременно гореть. Хотя и не слишком интенсивно – ясно было, что вода уничтожит его первой. А главное, понимать при этом, что ничего уже не изменишь. Остановить воду, конечно, можно, пластырь подводить русские умели неплохо, вот только корабль после этого восстанавливать… Проще построить новый, а значит, «Бульдог» обречен в любом случае.

Но жизнь продолжалась. Мичман открыл было рот, чтобы отдать приказ – и тут ж захлопнул его обратно. Там, на «Бульдоге», уже и без него поняли, что к чему. И действовать начали быстро и на удивление сноровисто, благо народ был опытный, и азарт боя еще не прошел, сменившись апатией.

В первую очередь вытащили убитых – своих, а раненых – всех, не разделяя на русских, испанцев и британцев. Раненый есть раненый. Может, кто-то и не был согласен, но русские, которых европейцы считали варварами, об этом не забывали.

Потом начали шерстить корабль, благо тонул «Бульдог» медленно, времени хватало. В первую очередь вытащили корабельную кассу, потом оружие, боеприпасы, кое-что из личных вещей… Правда, успели немного – шлюп оседал все быстрее. У кого-то появилась мысль сдернуть с него хоть пару-тройку пушек, но тут уже было ясно, что не успеть. Наконец, на палубе корабля начала плескаться вода, и даже самые решительные и любящие пограбить сообразили – ловить тут больше нечего. И, когда последние матросы перебрались на опасно кренящуюся «Санта-Изабель» и освободили намертво вошедшие в твердое дерево кошки, английский корабль, словно этого и ждавший, начал стремительно уходить вниз. Через несколько минут на том месте, где недавно еще располагалось красивое, хорошо вооруженное судно, остались лишь торчащие из воды кончики мачт – для них глубины не хватило.

Стоило признать, в этом море упокоилось немало кораблей, подчас со всеми экипажами. Волны одинаково принимали и драккары викингов, и ганзейские флейты, и современные многопалубные линкоры. Так что там, на глубине, много чего лежало. «Бульдог» упокоился в достойной компании.

Ну а мичман, пока его люди занимались любимыми делами солдат любого государства и любого времени – грабежом, а потом сортировкой трофеев, вынужден был разбираться со вновь прибывшими, так внезапно обгадившими ему весь финал. Учитывая, что таскать что-либо тяжелее ложки, ну или максимум стакана, он сейчас все равно был не способен, вполне логичное распределение обязанностей. И, надо сказать, тут нашлось, чему удивляться.

Ну, начать стоило хотя бы с того, что портом приписки корабля был все тот же многострадальный Санкт-Петербург. Вот только в команде этого корабля не нашлось ни одного русского. Да и название, честно говоря, на русское не тянуло. «Ольза» какая-то. Ну хоть бы «Ольгой» назвали, право слово – и красиво, и звучит привычно…

Хотя все были граждане Российской империи, тут не поспоришь. Хотя Казимирский и польская фамилия, да. Хотя, конечно, Царство Польское – русская провинция, это факт. А то, что русских там не любят – второй факт, и тоже неоспоримый. Третий факт – те поляки, что верно служили России, достигали порой немалых высот, причем вполне заслуженно. И наконец, четвертый – польские дворяне были помешаны на своей гордости, причем где она кончается и начинается гонор – не смогли бы понять даже они сами. Эти исключением не были. Во всяком случае, капитан изо всех сил пытался смотреть на Верховцева сверху вниз. Получалось не очень.

Хотя, стоило признать, кое-какие поводы для гордости он все же имел. Как-никак сумел, воспользовавшись моментом, отбить свой корабль. И перед этим держался вполне достойно, до последнего пытаясь уйти от британцев. И ушел бы, корабль у него был вполне быстроходный, вот только ветер стих. Так что британцы смогли приблизиться и решить вопрос картечным залпом, изрядно проредившим экипаж и нанесшим серьезный ущерб такелажу. Собственно, из-за этого они сюда и добирались так долго. Вначале приводили трофей в относительный порядок, а когда закончили, то выяснилось, что ветер ушел окончательно. Пришлось тащить трофейный корабль на буксире.

К слову, трофей был не то чтобы очень завидный – так, все подряд. Польский капитан специализировался на торговле со шведами и датчанами, а там продать можно практически любой товар. Вот только с какого перепугу русский корабль рванул через море в разгар войны? Именно этот вопрос Александр и задал.

Поляк в ответ состряпал такую рожу, что за сто лет не оплюешь, и заявил, что поляки, дескать, не русские. На вопрос «А британцы-то об этом знают?» ответствовал, что потом наверняка разобрались бы и все вернули, доплатив за причиненное беспокойство. Правда, вопрос, зачем тогда было устраивать восстание и отбивать свой корабль, теряя людей, если англичане такие белые и пушистые, остался без ответа. Капитан же после этого стал смотреть на Александра волком – в самом деле, кому же приятно чувствовать себя дураком?

Матвеев, принявший участие в разговоре на стороне мичмана, все это время молчал, но хмыкал так выразительно, что Верховцев с трудом удерживался от смеха. Эти хмыки доводили поляка до белого каления. Впрочем, реакция Матвеева была неудивительна – поляков он не любил. Впрочем, кого он вообще любил? Верховцева и его людей просто терпел, ибо все же русские. Так – ничем не лучше иноверцев, тремя перстами крестятся…

Тем не менее, несмотря на тот факт, что иронически смотрит на него лицо абсолютно гражданское, терпения вспыльчивого поляка надолго не хватило. И последней каплей стала ошибка Верховцева, по молодости, впрочем, простительная.

Расклад был прост. До ближайшего русского порта ходу меньше суток. Если, конечно, с ветром повезет. Ну, или немного больше. У британцев силы большие, но далеко не беспредельные, контролировать все море не смогут в принципе. Через их заслон прорваться шансы неплохие. Стало быть, надо идти к своим. Вполне логичное решение. И если бы Александр построил разговор в форме рассуждения, уважительно спрашивая у поляка его мнение, тот, скорее всего, сам предложил бы нечто подобное. Но когда услышал это в приказном порядке, да еще от русского… И плевать, что перед ним офицер!

Возможно, сыграла тут роль и разница в возрасте. Все же Верховцев, как ни крути, был молод, а польский капитан уже дошел до тех лет, когда делу время, кряхтению – час. Правда, ему достало здравого смысла не устраивать бузу – все же шлюп как раз пошел на дно, и теперь по палубе «Санта-Изабель» матросы с шутками и прибаутками перетаскивали трофеи. Хамить человеку, за спиной которого куча только что победившего в бою, хорошо вооруженного народа – глупо. Но вот заявить, что плевать он хотел на чье-то мнение и вообще не является военнослужащим, а раз так, сам решит, куда прокладывать курс – на это поляка вполне хватило.

Что же. Александр, которого в очередной раз замутило, лишь безразлично пожал плечами. Зря, кстати, в руку стрельнуло так, что захотелось взвыть. Но спорить, ругаться… Да оно надо? Каждый сам кузнец своего счастья. Именно это и сказал Верховцев и был поддержан и Матвеевым и присоединившимся к ним Гребешковым. Тот как раз закончил руководить сортировкой трофеев и подошел к мичману, дабы что-то сообщить. А тут поляк словно медный самовар закипает… В общем, отправился Казимирский своей дорогой, получив вслед нейтральное «попутного ветра» от Верховцева и «Якорь тебе в зад!» от Матвеева. И то и другое звучало довольно ехидно, особенно учитывая, что ветер подниматься так и не спешил.

А вот это, к слову, было уже плохо. Наверняка британцы, добравшись до берега, рванули предупредить своих. Быстро это у них не получится, но все равно, рано или поздно, о том, что здесь произошло, станет известно. И британцы наверняка не оставят без последствий столь оглушительную пощечину. Учитывая, что их пароходы от ветра не зависят, можно и не успеть отсюда убраться.

Зато после доклада унтера стало наконец ясно, с чем они остались и на что можно рассчитывать. В строю тридцать пять человек, из них половина – испанцы. Есть несколько легкораненых, но они хлопот не доставят. Еще пятеро ранены тяжело и выздоровеют или нет – вопрос открытый. И четверо англичан, тоже получивших ранения и не успевших бежать вместе с остальными. Их перевязали, конечно, однако, что с ними делать дальше?

Мичман размышлял совсем недолго, буквально пару секунд. Просто потому, что успел кое о чем подумать еще до боя. И приказ его был достаточно простым: высадить британцев, и раненых, и тех, кого ночью взяли в плен, на тот самый остров, с которого они все сбежали накануне. И пусть сидят! Получится прорваться к своим – пришлют за ними кого-нибудь. Нет – сами придумают, как выбраться, не дети, чай. Оставлять же их на борту с учетом малочисленности экипажа и, чего уж там, понимания, что бойцы англичане хорошие, выглядело чрезмерно опасным.

Зато следующее дело оказалось неожиданным и весьма интересным. Гребешков доложил о захвате корабельной кассы, и оказалась та на удивление большой. Тысяча с чем-то фунтов, огромные деньжищи! Правда, там не только фунты были, но и рубли, пиастры, кроны, талеры… Очень похоже, «Бульдог» давно промышлял рейдерством, и далеко не все трофеи заявлялись официально. А судя по тому, что у капитана в каюте нашелся еще один интересный ящичек с деньгами и довольно увесистым мешочком разнокалиберных драгоценных камней, в корабельную казну тоже поступало не все. Интересно живут британцы…

В общем, Гребешков интересовался, что делать с деньгами, и это заставило Александра задуматься. В самом деле, по-хорошему эти деньги требовалось сдать. Вопрос только куда – об этом мичман представление имел весьма смутное. А с другой стороны, суровые и неподкупные (а как же иначе-то) чины из адмиралтейства море ночью без шлюпок не переплывали, да и с врагами насмерть не резались. И потом, половина народу – испанцы, им-то какое дело до русских правил?

Мичман думал. Жизнь на палубе остановилась, зато уши все навострили так, что, кажется они вытянулись на манер заячьих. Наконец Александр вздохнул:

– Поделите между собой. Оставьте только долю семьям тех, кто погиб. И – забудьте о них, иначе проблемы могут появиться.

– Так точно, вашбродь! – унтер вытянулся в струнку, бросил руку к козырьку, по-уставному развернулся и словно бы испарился с мостика.

Сзади раздался смешок Матвеева:

– А ты рисковый человек, мичман. Не боишься?

– Пулю я и здесь могу получить. Да и чего бояться? Может, я так и до завтра не доживу.

– Тоже верно. А теперь иди, отлежись. Я присмотрю, чтоб все в порядке было.

– Это почему еще?

– Все же ты сопляк, твое благородие. Но ты храбрый, везучий, люди за тобой идут. И если что-то с тобой случится, это может стать концом всему. А ты еле на ногах держишься. Так что выспись, если что – позову. И да, красного вина выпей. В капитанской каюте оно точно есть. Для крови полезно.

Что же, Александр подумал – и последовал совету. Правда красное вино он не слишком жаловал, ну да раз уж надо. В общем, уснул он, едва голова коснулась подушки, и проспал часа три, не меньше, после чего был разбужен Гребешковым, сообщившим: ветер поднимается, можно выходить в море.

Можно – это хорошо. Александр почувствовал себя на диво свежим и даже принесенную унтером тарелку какого-то странного супа, в бульоне которого плавали огромные куски оленины вперемешку с крупно порезанным картофелем и морковью, съел как не в себя. Мало того что проголодался, так ведь еще и рыба успела до смерти надоесть. Здесь же с продуктами, причем свежими, дела обстояли неплохо – видать, местные финны не прочь были поторговать с врагами.

А еще Гребешков принес его долю трофеев. Самый настоящий револьвер Кольта, его Верховцев разве что издали видел, а так даже в руках не держал. Как оказалось, его реквизировали у английского капитана – остальные офицеры имели при себе однозарядное старье. Даже у такого промышленного и финансового гиганта, как Великобритания, не хватало ресурсов на мгновенное перевооружение и армии, и флота. Вот и экономили, на чем могли, отправляя новые образцы на действительно важные участки за счет вторичных направлений. А небольшой корвет, как ни крути, судьбоносной точкой для Империи не являлся, и его стрелковое вооружение обновлялось по остаточному принципу.

Еще у капитана же забрали «перечницу», немного устаревший многоствольный пистолет с круговым расположением стволов, сколь грозный на вид, столь и неудобный. И венцом ко всему – деньги. Тот самый ящик из капитанской каюты – матросы, посовещавшись, решили, что это будет командирская доля. Мичман подумал. Затем еще раз подумал. А потом мысленно плюнул и взял. Его люди сегодня получили от боя суммы, которые большинство вчерашних крестьян, да и испанских моряков тоже, не то что в руках не держало, но даже и не видело. И если они решили, что раненому командиру что-то причитается, то с какого переполоху он должен отказаться?

Вот так. Был сыном небогатого помещика из тех, что привыкли жить на одно жалованье. Теперь стал пиратом, и надо привыкать жить на долю в добыче. Позор… С другой стороны, а почему же позор-то? В конце концов, не зря же русские пираты наводили ужас и на Балтике, и на Черном море еще в те далекие времена, когда Британия была всего лишь маленьким и никому не нужным островком в океане. И не зря первым русским адмиралом был пират с каперским свидетельством от Ивана Грозного. Так что можно считать, все по заветам великих предков. Да и грабили не мирных купцов, а самый что ни на есть боевой корабль. А что с бою взято – то свято!

Как известно, самокопание – истинно русская черта. Которая для интеллектуально развитого человека обязательна. Во всяком случае, именно так утверждают те, кто считает себя солью земли русской на том простом основании, что имеют сомнительного качества образование и избыток свободного времени. Александр, наверное, был не очень правильный русский – слишком короткими были его размышления. Ну а потом все завертелось, и стало не до моральных терзаний.

Вывести в море и знакомый-то парусник, у которого из русского, помимо части команды, был только найденный в трюме «Бульдога» и поднятый флаг, для молодого офицера с минимальным опытом задача совсем непростая. Чего уж говорить о крупном и совершенно незнакомом корабле, вдобавок с урезанной командой? А тут еще этот чертов поляк, который кровь из носу желает покинуть бухту первым, и плевать ему на правила кораблевождения. Гонор, небось, взыграл. Александр весь покрылся холодным потом, когда чудом уклонился от столкновения. И ведь смотрит на них и скалится, мерзавец: весело ему – утер нос русским…

Да и черт с ним. Разошлись в море корабли, и скоро очертания парусов пропали с горизонта. И появилась у мичмана задача из тех, которым его учили – довести корабль до родного порта. Вот только делать это он умел пока что лишь теоретически.

Впрочем, играть в великого мореплавателя он не собирался. Особенно учитывая, что створные знаки сам же недавно и разрушал, что многократно увеличивало риск навигационной ошибки. Поэтому он увел корабль дальше от берега, на безопасные глубины, и вел его практически до ночи. Расчет оказался верен, через какое-то время начались знакомые еще по учебным плаваниям места, и выбрать место для ночной стоянки оказалось несложно. И, встав на якорь, они наконец-то смогли дать измученной команде отдых – все равно идти в изобилующих мелями водах ночью было чересчур опасно.

В душе Александра росток надежды затрепетал и вырос в нечто серьезное. Если так пойдет дальше, завтра к вечеру они будут уже под защитой фортов Кронштадта. Взять приступом эту морскую крепость не сможет ни один флот. Британцы, конечно, народ серьезный, но не самоубийцы. Главное, чтобы ветер не стих, однако вроде бы ничего не предвещало такой пакости.

– Александр Александрович! Вашбродь! Проснитесь! – Голос Сафина вырвал мичмана из объятий Морфея. Инстинктивно он сделал попытку еще раз заснуть, но тут его затрясли за плечо. За раненое плечо, гады! Верховцев аж взвыл от неожиданности и боли и проснулся окончательно.

– Что случилось, Мустафа? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Получалось с трудом – после рывка потревоженная рана горела, словно огнем. – Жить надоело?

– Вашбродь, извольте наверх. Егор Иванович вас срочно требуют. Поспешайте, там такое…

От не страдающего паникерством Мустафы ждать подобного без веского повода было сложно. Александр, резким движением головы отвергнув попытку помочь, быстро оделся и вышел на палубу. Здесь, похоже, собралась уже вся команда, и даже в предрассветных сумерках было заметно, что лица моряков встревоженные.

– Что случилось Иваныч?

– Тихо, вашбродь! Гляньте.

Мичман приложил к глазу подзорную трубу. Очень хорошую, из запасов испанского капитана. В какой мастерской ее делали, оставалось только гадать, клеймо давно стерлось от времени, но оптика была отменная. Взятые у британцев трофеи близко не лежали – и слабей, и изображение мутное, да еще и малость искаженное.

Несмотря на темноту, он вполне отчетливо рассмотрел не менее десятка кораблей, стоящих на якорях совсем недалеко. До ближайшего было с полмили, не больше. Александр всмотрелся – все же их многому учили – и опустил трубу.

– Ближайший – линкор «Монарх», восемьдесят четыре пушки, то ли семьсот, то ли восемьсот человек экипажа, точнее не помню. Чуть дальше «Нептун», сто двадцать пушек, народу на борту под тысячу. Там, дальше, что-то более мелкое… вроде бы. Точнее не разглядеть.

– Проклятие! – злобно прошептал Матвеев. – Еще и мелочь… Нам и одного из этих гадов за глаза будет.

– Но эти линкоры, я точно помню, паровых машин не имеют. А ветер – он для всех один. Так что шанс есть. Тихонечко поднимаем паруса и тихо-тихо, на кошачьих лапках, уходим.

Показалось ему, или после того, как он по силуэтам опознал и весьма приблизительно расписал характеристики вражеских кораблей, на него смотрели с легкой толикой восхищения? Неважно. Главное, вопросов никто не задавал. Люди бросились исполнять приказ с такой скоростью, будто от этого зависела их жизнь. Впрочем, почему «будто»?

В считанные минуты грот и фок, нижние и самые малозаметные со стороны паруса развернулись, ловя ветер. Полилось масло на брашпиль[16], чтобы хоть немного убрать скрип, и якорь медленно пополз вверх, освобождаясь от донного ила. «Санта-Изабель» мягко повернулась и двинулась в темноту, по ветру. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Им повезло – ушли незамеченными. Вот только курс их сейчас был совсем в другую сторону. Мичман надеялся уйти подальше и вновь направить стопы к своим берегам, но Фортуна, видимо, решила, что хватит с них на сегодня ее милостей. И, едва перевалило за полдень, на горизонте появились еще два корабля, тут же развернувшиеся на пересечение их курса. Что характерно, это никому не понравилось.

Примерно через полтора часа стало ясно, что это фрегаты, идущие под флагом Швеции. И точно так же было ясно, что попадаться им себе дороже. Все же шведы русских не любили, и, честно говоря, было за что.

Как ни крути, а от русских поимели они много горести. Правда, было за что. Все же никто их не просил, воспользовавшись недолгой слабостью Руси, захватывать все балтийское побережье, исконно принадлежавшее именно русским[17]. Однако же захватили, благодаря чему стали процветающей и быстро развивающейся державой, одним скачком вырвавшейся в число европейских лидеров.

А куда им, собственно, было деваться? Нищая страна, известная доблестью своих воинов и мастерством мореходов, ну и кузнечных дел мастерами еще. Последнее, правда, больше проходило по ведомству матушки-природы, разместившей на ее землях отличные рудные месторождения. Тем не менее в легендарные времена драккаров и викингов это давало поистине убойное сочетание. Северные пираты налетали, грабили и бежали прежде, чем им успевали дать отпор. К слову, воинами они были достаточно средненькими, но право выбирать время и место боя компенсировало этот недостаток и давало повод для рождения легенд о непобедимых норманнах.

Однако позже страсть к дальним походам куда-то ушла, самые лихие сорвиголовы пали в далеких походах или же стали элитой завоеванных государств[18]. Оставшиеся же дома жили весьма бедно. До тех пор, пока не откусили русские земли и не наложили лапу на транзит русских товаров.

За счет этого транзита они и богатели. На вырученные деньги развивали промышленность, строили флот и создавали современную армию. Казалось, вернулись грозные и славные времена легендарных викингов, но…

Вначале Петр Великий разбил шведов в долгой и вялотекущей войне. Измором взял, если честно, компенсируя нехватку мастерства на первом этапе превосходством в человеческом ресурсе. И практически сразу после этого, лишившись контроля над морскими торговыми путями, Швеция скатилась к уровню третьеразрядных стран. Большего за счет собственных ресурсов она позволить себе не могла.

Естественно, шведам это не понравилось Так же естественно, что русским на их недовольство было плевать с высокой колокольни. Стремительно развивающаяся империя была намного сильнее, но шведы все же попробовали вернуть утраченное. Что характерно, военным путем.

Последовала череда из трех войн, в ходе которых Швеция лишилась изрядного куска территорий и практически всего флота. Позже, конечно, что-то построили, но малочисленное и паршиво вооруженное, до английских, испанских или русских стопушечников уж точно не дотягивающее. С тысяча восемьсот девятого года они больше не рисковали открыто задирать русского медведя, но при этом желание поквитаться никуда не делось. И если появлялась возможность исподтишка нагадить – то почему бы нет?

Конечно, влезать в схватку гигантов – занятие рискованное, однако если тихонько, чтобы никто не узнал… В общем, ничего хорошего от шведов ждать не приходилось. Два фрегата – это два фрегата. Пушки, люди… Отбиться от них шансов не было, оставалось попытаться уйти, и здесь шансы были.

Все же «Санта-Изабель» шла по ветру, максимально выгодным с точки зрения скорости курсом. Шведские корабли, идя на перехват, вынуждены были держать довольно круто к ветру, что «съедало» толику скорости. Ну и плюс, если вспомнить геометрию, то хотя квадрат гипотенузы и равен сумме квадратов катетов, то гипотенуза сама по себе длинней любого катета. Соответственно, шведским кораблям требовалось пройти заметно большее расстояние, что вкупе с приличной форой давало русским определенную надежду.

Минусом было то, что фрегаты, корабли универсальные, строились в том числе и с расчетом на возможность догнать практически любое торговое судно. Клиперы им, конечно, были не по зубам, но «Санта-Изабель» к таковым не относилась. А потому шведы погоню не бросали, явно рассчитывая, что до темноты смогут настигнуть свою жертву.

– Пожалуй, сразу поднимать русский флаг было задачей опрометчивой, – заметил Матвеев, подойдя к Аександру. – Под испанским был бы шанс разойтись миром.

– Вы сами-то верите?

– Не знаю, – усмехнулся в бороду купец. – Меня больше удивляет, что ты про честь русского офицера и невместность ходить под чужими флагами не пытаешься говорить.

– Во-первых, не вижу смысла. Вы все и сами понимаете. А во-вторых, флаг был мне нужен для поднятия духа матросов. В поход и бой идут под своим флагом, а не крадутся, подобно мыши перед лисой.

Откровенно говоря, врал он сейчас напропалую. Когда поднимали флаг, вовсе ни о чем не думал. Просто есть корабль – значит, над ним должен развеваться флаг. Если корабль русский – значит, и флаг должен быть русским. Все это в молодого офицера намертво вбили еще во время учебы, а потому и действовал он не раздумывая. Тем не менее Матвеев ему поверил, кивнул и отошел к своим людям. Видимо, считал, что отвлекать капитана во время такой гонки последнее, чем стоит заниматься.

К вечеру шведские корабли уже практически настигли беглецов, но, как оказалось, все же чуточку опоздали. Барометр падал весь день, но в какой-то момент он попросту рухнул. Ветер, постепенно крепчавший, к тому времени превратился уже в некое подобие шторма, и вот тут выяснилась интересная особенность испанского корабля. Сравнивая его с корветом, Верховцев сразу ощутил заметно худшую маневренность. Для торгового судна неудивительно. Вот только, как оказалось, построенный для дальних океанских переходов корабль волну держал играючи. А вот «Князя Варшавского», изрядно валяло на волне, это мичман помнил. И шведские фрегаты, похоже, не избежали подобного недостатка. Чему, к слову, не стоило удивляться. Корабли, построенные в не самой мощной державе и предназначенные для вод закрытой со всех сторон Балтики, вряд ли могли рассчитывать на запредельную мореходность. Которая сейчас ой как пригодилась бы!

Ночью шторм разыгрался не на шутку. Убрав все паруса, кроме штормовых, «Санта-Изабель» моталась на волнах, как одинокая ягода в корзине. Шведские фрегаты окончательно исчезли из виду, очевидно, отстав, но легче от этого не становилось. Теперь надо было бороться просто за выживание.

И вот тут лучше всех показали себя испанцы. Опытные моряки, не раз ходившие за океан, с парусами они управлялись лихо. Русским, стоило признать, до них было далеко. Все же дальние походы не самый любимый конек русского флота. Хаживали, конечно, в кругосветки, Антарктиду открыли, но то был удел элитных экипажей. Большинство же занимались тем, что британцы пренебрежительно называли каботажем. А учитывая, что матросы с корвета в большинстве молодежь, зрелище было так себе. Но – труса не праздновали и даже никого не потеряли, что в такую погоду уже достижение.

К утру ветер и не думал стихать. Корабль выдавал сейчас узлов пятнадцать, а то и больше. Ни один пароход не смог бы развить такую скорость. Плохо только, что их волокло прочь от родных берегов.

Лишь ближе к вечеру стало немного спокойнее, но волны пока не унимались, и «Санта-Изабель» приходилось несладко. Зато Верховцев поймал себя на мысли, что ему все это явно пошло на пользу. Раньше у него была одна, как он считал, постыдная особенность. Даже при относительно небольшой качке его мутило, да так, что порой он с трудом сдерживался, дабы желудок не вывернуло наизнанку. Самое смешное, что первоначально этим мучились практически все начинающие флотоводцы, но, в отличие от сокурсников, у Александра это не проходило и, похоже, не собиралось.

Зато после навалившихся на него приключений вдруг оказалось, что он не чувствует ни малейших позывов к морской болезни. Что уж тут повлияло, заплыв в ледяной воде, простреленная рука, о которой он, к слову, уже больше суток не вспоминал, или ночь на мостике в отчаянных попытках удержать корабль? А может, чужие корабли, от которых с трудом оторвались, или осознание того, что в любой момент под днищем корабля может раздаться хруст, радостно сообщающий о подводной скале, на которую они налетели? Трудно сказать, главное, море его бить перестало.

Окончательно море успокоилось только под утро, когда все уже валились с ног от усталости. К тому времени окончательно разошлись тучи, и в неверном свете луны удалось рассмотреть берег. До него оставалось мили две, не больше. И не увидели б, однако в серой мгле слабо замерцали огни какой-то деревушки.

Наскоро померили глубину, обнаружили, что под килем всего-то десяток саженей, и отдали якорь, после чего люди попадали там же, где и стояли. Плевать было и на мокрую одежду, и на твердые палубные доски – как оказалось, все это совершенно не мешало спать. Правда, очень скоро народ как-то незаметно перебрался в кубрик…

1 То есть служит в Преображенском полку, старейшем в России подразделении лейб-гвардии.

2 В реальной истории так и произошло.

3 Фрегат Черноморского флота России, во время войны 1928–1929 годов без боя сдавшийся туркам.

4 Около 150 метров.

5 Случайность, могущая произойти при гребле. Заключается в том, что гребец, делая гребок, неправильно разворачивает лопасть весла в воде, то есть ставит лопасть в конце гребка плашмя, а не ребром, как то полагается. Вследствие сопротивления воды он уже не может в этом случае вытащить своевременно весло из воды и тем самым нарушает работу гребцов всей шлюпки, а в некоторых случаях может получить удар задним веслом.

6 Затонувшее (обычно при сплаве) бревно. В широком смысле – дерево, в том числе попавшее в реку естественным путем, например, при обрушении берега. Пропитавшись водой, может приобретать околонулевую плавучесть и как опускаться на дно, так и дрейфовать на поверхности или вблизи поверхности. Создает опасность для судоходства.

7 «Собачья вахта», или просто «собака» – вахта с 00:00 до 04:00. Обычно её несёт второй штурман. Считается самой тяжелой, так как вахтенному приходится бороться со сном в это время суток.

8 Финны (устар.).

9 На самом деле плюющиеся кобры встречаются в Африке и в Азии.

10 Он же Кадис. Город-порт на юге Испании.

11 Морская миля 1852 метров.

12 Тут он, конечно, ошибался. Такое оружие не англичане передрали у русских, а сами русские несколько ранее скопировали английские образцы. К моменту Крымской войны, правда, британцы приняли на вооружение новые модели, но перевооружение не производится мгновенно.

13 Небольшая шлюпка с одной или двумя парами весел.

14 Человек, ведающий учётом, хранением и выдачей военного имущества: провианта, оружия, боеприпасов, обмундирования и военного снаряжения.

15 Небольшой, как правило, четырехлапый якорь.

16 Палубный механизм (лебедка), предназначенный для подъема и спуска якоря.

17 Война 1610–1617 годов, в период Смутного времени.

18 Во Франции и Британии среди дворян выходцев из Скандинавии хватало, да и в других странах они отметились.

Продолжение книги