Моя необычная обычная жизнь бесплатное чтение

Все имена и сбытия в книге вымышлены, совпадения носят случвайный характер.

Пролепсис

Небо вдали вновь полыхнуло, и через несколько секунд до нас донесся очередной раскат грома. И времени между вспышкой и звуком теперь прошло меньше. Гроза приближалась

Даша посмотрела на меня и улыбнулась. Она не боялась.

Я всегда знал, что она чувствовала, а порой чувствовал вместе с ней. И в этот раз я не ощущал в ней страха. В её лице, обращённом ко мне, я видел лишь безграничное доверие.

Я ободряюще улыбнулся в ответ и взял её за руку.

Мы ничего не говорили друг другу. Слова давно были нам не нужны, чтобы понимать друг друга до самой сути наших чувств и мыслей. Всё что было необходимо давно нами сказано друг другу, и теперь мы просто стояли с ней на вершине горы и ждали грозу.

Мы не собирались прятаться. Поздно. Да и незачем.

Более того – мы и находились здесь ради этой грозы.

Впрочем, даже если мы захотели, то прятаться было негде; вершина горы была полностью открыта, а всё наше снаряжение мы оставили внизу.

Нам оно было больше не нужно; мы не собирались возвращаться.

Глава 1

Меня зовут Ракитин Кирилл, и до 12 лет я был самым обычным мальчишкой.

Мои родители также – самые обычные люди; мама, Анна Григорьевна, преподавала историю в вечерней школе, прихватывая попутно административную работу, а отец, Николай Михайлович, был отставным военным инженером, вышедшем в отставку в скромном звании инженер-майор, и работающим на одном из оборонных заводов уже в гражданском статусе.

Ещё у меня есть брат Юрий, который на шесть лет меня старше. Юрий – музыкант, студент Ленинградкой Консерватории. Он – талант. И ему прочат «большое будущее» на этой стезе. А вот я, в отличие от него, никакими особыми музыкальными, или же какими иными талантами, никогда не блистал. А потому родители, отдав меня в музыкальную школу, где собственно и был вынесен в отношении меня этот печальный вердикт, посчитали свои обязательства по раскрытию моих способностей выполненными, и оставили меня в покое, сосредоточив своё внимание на карьере брата. Я же был этому обстоятельству только рад, и, забросив все занятия в «музыкалке», кроме уроков игры на гитаре, с удовольствием проводил своё время по собственному желанию и настроению.

Жили мы в Ленинграде, в обычной кооперативной «двушке», дачи не имели, поэтому на лето родители старались отправить нас с братом куда-нибудь «на свежий воздух». Свежий воздух обычно ждал нас в туристических походах (мама была заядлой туристкой; наверное, потому и не возражала против моего увлечения гитарой), в пионерских лагерях, изредка на море, а ещё мы практически каждый год снимали дачу в местечке Аглона в Латвии. Причём, в роли дачи, как правило, выступал какой-нибудь хутор в максимальном удалении от «цивилизации».

Нас с братом вывозила «на воздух» мама, у которой, как у преподавателя, отпуск всегда был летом. А позже, мы стали ездить с ней лишь вдвоём. С компанией на хуторе, понятное дело, было туго; потому я довольно быстро привык к одиночеству. Много читал, бродил по лесу, которого совершенно не боялся, рыбачил.

Спать я предпочитал на сеновале в сарае, что удивляло всех, если учитывать, что я родился и вырос в мегаполисе, и был городским жителем до мозга костей. По утрам, ещё до восхода солнца, хозяйка будила меня, и я, выпив кружку парного пенящегося, молока, отправлялся рыбачить. Хозяева, и что самое удивительное, мама, спокойно отпускали 12-летнего пацана плавать одного на лодке по озеру. Причём, как на утреней зорьке, так и на вечерней; до полной темноты.

Темноты, как и леса, я не боялся. Поэтому иногда ходил по вечерам в ближайшую деревню смотреть кино, которую привозила кинопередвижка; такой фургончик с установленным на нём кинопроектором. На улице, логично дождавшись полной темноты, вывешивали экран, народ рассаживался кто на чём, и следующие два часа приобщался к «самому значимому из искусств». Возвращаться домой после сеанса, приходилось поздно; одному и в темноте. Но, как я указал выше, я не боялся, ни одиночества, ни темноты, ни леса, через который приходилось идти.

В тот день я привычно возвращался после кино, и, проходя краем поля, увидел полыхающие зарницы у горизонта. При том, что ни дождя, ни грома не было. И вообще, небо было ясным и звёздным. Тоненький серп нарождающейся Луны практически не давал света, но на поле было светло словно днём.

Я остановился, засмотревшись на такую необычную иллюминацию, как вдруг заметил два сверкающих клубка, летающих над полем и вдоль проводов, рассыпая искры во все стороны. Они словно играли в догонялки друг с другом. Я понял, что это такая редкость, которую называют «шаровая молния». И я слышал о непредсказуемости этих молний; что они не бьют в высокие здания и предметы, стекая по громоотводам в землю, как обычные молнии, а летают как захотят. Что они могут даже залетать в окна и форточки, могут летать горизонтально и вверх и прочее. Я знал, что эти молнии, если их вообще можно так называть, очень опасны, но опасности не чувствовал и страха не испытывал. Напротив, мне словно бы передалось то бесшабашное веселье, с которым играли эти два огненных шара. Хотелось присоединиться к ним, принять участие. Я даже рассмеялся, от этого неожиданного веселья, охватившего вдруг меня. Они словно передавали мне свои эмоции, делились своей радостью

Внезапно это ощущение лёгкости и радости сменилось вдруг чувством тревоги, растерянности и боли. Присмотревшись, я увидел, как один из шаров попал в «ловушку» между двух концов оборванного провода. Другой шар растерянно метался вокруг него, но тот, что был «захвачен» проводами, отчаянно искря, становился всё тусклее и меньше, словно бы втягиваясь в один из обрывков провода. Несмотря на свой возраст, я отлично знал, что к проводам прикасаться руками нельзя; плакаты про технику безопасности, висели у нас в школе на каждом шагу. Нужна была сухая деревянная палка, но где её взять посреди поля, тем более среди мокрой от росы травы?

Между тем шар между проводами светился уже совсем слабо. И времени на раздумья не осталось. Я вспомнил, что электрики пользуются резиновыми перчатками и ходят в резиновых сапогах. Я сорвал с ноги кед, просунул внутрь руку, и подбежав к проводам изо всех сил ударил по одному из концов провода.

Глава 2

Проснулся я от яркого света, светившего мне прямо в глаза.

Неужели я заснул прямо среди поля до самого утра, испугался я. Мама же спустит с меня три шкуры! Придётся соврать, что сразу ушёл спать на сеновал, не зайдя в дом. Но это было не солнце. Какой-то мужчина светил маленьким фонариком мне прямо в глаза, открыв мои веки пальцем. Невольно я зажмурился и ударил его по руке.

Доктор вскрикнул от неожиданности, и потирая ушибленную руку сказал:

– Однако, заставили Вы нас, молодой человек, всех поволноваться. Я уже собирался вызывать машину для перевода Вас в Даугавпилс. Всё-таки, вторые сутки, как мы Вас не можем добудиться. Но вижу, что Вы уже вполне пришли в себя.

Он подобрал упавший фонарик и открыв дверь сказал:

– Мама может зайти; мальчик пришёл в себя.

В тот же миг в палату ворвалась моя мама и молча крепко обняла меня. А доктор добавил, обращаясь уже к ней:

– Ожог Вашего сына хоть и не опасен, однако, возможно, потребует лечения в больнице. Но уже по месту жительства.

Ожог? Какой ожог?

Только тут я обратил внимание на забинтованную левую руку и повязку через грудь. Никакой боли я не испытывал, хотя уже имел представление о том, что такое ожог и как он обычно болит. Я вопросительно посмотрел на маму и пожал плечами.

За последующие два дня, пока меня осматривали несколько врачей и делали анализы, я узнал, что меня нашёл наш хозяин хутора, отправившийся, несмотря на разразившуюся всё-таки грозу, на мои поиски глубокой ночью. Мама, проснувшись от раскатов грома, решила проверить, вернулся ли я и не надо ли мне переодеться в сухое. Обнаружив моё отсутствие, разбудила хозяина и хотела пойти вместе с ним на мои поиски, но хуторянин велел ей оставаться в доме и ушёл на поиски сам. Меня он нашёл быстро по светлой футболке. Я лежал без сознания под оборванным проводом в одном кеде. Не тратя времени, он на руках донёс меня до местной больницы, и лишь потом сообщил маме о случившемся. И вот мама уже вторые сутки сидит в больнице со мной, требуя моего перевода, но врачи сказали, что в таком состоянии перевод нежелателен.

Чувствовал я себя хорошо, и снабдив нас длинной выпиской с рекомендациями, меня наконец-то выписали через пару дней. Мама предлагала немедленно возвращаться в Ленинград, чтобы лечить мои ожоги, но меня мысль провести остатки каникул в больничных стенах совершенно не радовала, и я упросил маму остаться на хуторе. А на перевязки просто ходить в местную больницу. Боли я не испытывал, а мои ожоги заживали буквально на глазах, приобретая зеленоватый оттенок и складываясь в какой-то странный рисунок.

Врач, видя, как успешно идёт процесс, не настаивал больше на госпитализации, и когда я через три дня пришёл на очередную перевязку, мне было сказано, что я больше в них не нуждаюсь. И что вообще, мои ожоги на собственно ожоги были похожи мало, а напоминали скорее татуировку, или, как сказал врач, «фотоимпрегнацию» – фотографический отпечаток на коже, оставленный ярким светом или каким-то излучением.

Как я уже сказал, чувствовал я себя хорошо. Но это мало так сказать. Я себя чувствовал просто превосходно!

Я стал воспринимать мир так, словно до этого смотрел на него через грязное окно, а теперь это окно даже не протёрли, а распахнули. Теперь я замечал массу деталей, на которые прежде не обратил бы внимания. Я стал меньше спать по времени, а вот высыпался не хуже, чем прежде. Стал явно быстрее читать и лучше запоминать прочитанное. Да что там «лучше»; я теперь помнил абсолютно всё, что прочёл, а при желании мог вспомнить вообще всё, что читал когда-либо.

Между тем, был уже конец августа; и мне и маме нужно было готовиться к школе (она ведь работала учителем), и мы наконец вернулись в Ленинград.

Ни о каких светящихся шарах я никому рассказывать не стал. Ни в больнице, ни дома. Во-первых, все считали, что меня ударила не молния, а просто током по влажной траве от оборванного сильным ветром, провода. Боюсь, узнай кто про шаровые молнии, так просто от врачей я бы не отделался. И, во-вторых, в этом случае как бы никто не был виноват; просто несчастный случай. А вот если рассказать, как я сам полез спасать с кедом огненный шар, то тут моя собственная вина становилась очевидной, а какой ребёнок хочет быть виновным?

Жизнь моя потекла привычным путём; 1-го сентября начались занятия в обычной и музыкальной школе. На физкультуре мальчишки завидовали моим «боевым» шрамам, девчонки поглядывали с интересом, и лишь моя соседка по парте, тихая молчаливая девочка Света, внимательно посмотрев на меня, спросила:

– Это у тебя после удара током (я всем скормил только эту версию, интуитивно чувствуя, что об истинных событиях следует помалкивать) левый глаз потемнел или так было всегда и я просто не замечала?

Она протянула мне небольшое зеркальце, и я убедился, что действительно; мой левый глаз стал значительно темнее; превратившись из светло-серого в тёмно-серый. Я вернул ей зеркальце и пожал плечами;

– Сам только сейчас увидел. Но ты помалкивай, хорошо? Не хочу, чтобы мне снова в больнице в глаза фонариком светили.

Света молча кивнула и на этом разговор был закончен. Довольно странно, что никто, кроме неё на изменившийся оттенок моего глаза внимания не обратил, а сам я не спешил демонстрировать всем эту новую свою особенность, закономерно опасаясь новых походов по докторам.

Примерно ещё две недели я жил своей привычной жизнью – обычной и счастливой жизнью обычного школьника, пока однажды, задремав днём, не проснулся оттого, что кто-то светит мне фонариком в глаза и не услышал:

– Однако, заставили Вы нас, молодой человек, всех поволноваться…

Глава 3

Все знают, что в году 12 месяцев, и что век человеческий – это 70–80 лет. Или пусть даже 100. Но мало кому приходило в голову задуматься, а сколько месяцев длится одна жизнь? А я вот подсчитал.

840.

Всего 840 месяцев при средней продолжительности 70 лет и 1200, если этих лет наберётся целая сотня. В общем, в реалии что-то около одной тысячи.

Всего!

А если этих месяцев две, три или пять тысяч? В общем, после первой сотни я просто перестал их считать.

Голливуд приучил всех, что «День сурка» длится ровно сутки. Но ко мне судьба отнеслась благосклоннее, и моя «петля» составила ровно 29 суток 12 часов 44 минуты и 3 секунды. В принципе, эта петля, а точнее сказать, спираль во времени, может быть какой угодно; от секунд (отсюда, например, всем известный феномен déjà vu), до десятков лет и более.

Не стану описывать подробно, как мне удалось не сойти с ума сразу же. Мне помогли. Хотя сойти с ума я мог вполне и от самой «помощи». В той невообразимой ситуации, в которой я (напомню, 12-летний ребёнок) внезапно оказался, мой разум отчаянно хватался за любую зацепку, что помогло бы мне хотя бы понять, что происходит. И эта зацепка появилась. Возможно потому, я сам её искал изо всех сил.

Сыграло роль и то, что мой мозг, как я уже отмечал, стал работать гораздо быстрее и лучше. Это помогало и быстро соображать, и быстро принимать решения. Оптимальные в данной ситуации. В общем, помощь была.

Со мной вступили в контакт.

Кто? Я до сих пор этого не очень понимаю.

И это не были слова и речеобразные мысли; никто не «ломился» ко мне в голову. Просто я вдруг стал ощущать чьи-то эмоции, направленные именно ко мне. И самое первое, что я осознал, как не свою, а чужую мысль (буду для удобства называть это «мыслью») в голове – это «МОЛЧИ!»

«МОЛЧИ! МОЛЧИ! МОЛЧИ!»

Совет был разумным.

Мне было страшно, я не понимал, что происходит со мной, но ещё сильнее был страх, что я на самом деле сошёл с ума. Что на меня сейчас наденут смирительную рубашку и отправят в палату к настоящим психам. Молчать из страха получить наказание – это вполне привычное действие для любого ребёнка. Поэтому я молчал. Я старался вообще ничего не говорить, ни на кого не смотреть и ничего не делать.

Я думал.

Следующий посыл, дошедший до меня, был «УХОДИ». Повторюсь ещё раз; это не был «голос», не была речь; это было осознание того, что мне хотят донести.

«УХОДИ»

Сказал маме, что просто убегу, если меня не отпустят, и она забрала меня под расписку и клятвенные обещания немедленно, чуть ли не прямо из больницы ехать в больницу по месту жительства. Сыграла роль «магия» второго по значению города в стране, названия знаменитых клиник. Ну а может и привычная в медицинских кругах «спихотерапия», когда медики предпочитают избавиться от пациента с неясными перспективами, нежели разбираться с ним. Тем более, что лавры спасителей, всё равно в данном случае, местным эскулапам, не достались бы. Поэтому они не сильно и противились, не забыв, впрочем, взять все соответствующие подписи и расписки с моей матери.

Вначале мама и впрямь засобиралась домой в Ленинград, но я упросил её остаться ещё на пару дней, в надежде, что ситуация как-то прояснится. Мелькнула было мысль, рассказать всё маме; всё-таки взрослая, да и мама же не сдаст меня в «жёлтый дом». Но реакция пришла немедленно – «МОЛЧИ!»

Во сне контакт был лучше.

С идеей перемещений во времени я был к тому времени знаком. И как заядлый книгочей прочитал и «Янки при дворе короля Артура» М.Твена, и «Машину времени» Г.Уэлса, и "Часы веков" Виталия Губарева и ещё ряд других. Поэтому принять эту концепцию я смог. Не мог лишь принять идею «петли времени» по отношению к себе. Но мне пришлось.

После того, как я в третий раз проснулся от света фонарика в глаза.

Глава 4

Мне пришлось научиться жить с этим. Я разработал целый алгоритм действий по «пробуждению», позволяющий мне как можно быстрее вернуться домой и заниматься тем, чем хотел.

Я пытался понять природу произошедшего, осознал нехватку знаний, начал изучать всё, что относилось к этому вопросу, но мало что смог понять, даже своим «подстёгнутым» мозгом. Хотя идея-то была не нова.

Для начала придётся вспомнить, что означают слова «квантовый» и «волновой». «Квант» – это минимальная неделимая порция чего-либо. Например, квант света – это фотон, квант электрического поля – это электрон. И у этого кванта есть множество удивительных и малопонятных нам свойств. В зависимости от условий он может быть как частицей, так и волной – это называется «корпускулярно-волновым дуализмом». Электрон может находиться в нескольких местах и состояниях одновременно – такое его свойство называется «суперпозицией». И это совершенно официальный научный термин.

Ещё раз: в нескольких местах одновременно.

Но современное представление об электроне довольно сильно изменилось;

Электрон в современном понимании – это не «теннисный мячик», каким его обычно изображают на схемах атома (модель Резерфорда), а энергия в форме волны электрического поля.

Знаменитый умозрительный опыт, известный, как «Кот Шредингера» в своё поставил под сомнение один из фундаментальных принципов квантовой механики – принцип суперпозиции. И тогда другой учёный, американский физик Хью Эверетт, предложил в 1957 году своё объяснение, названное «многомировой теорией», суть которой в том, что суперпозиция атома не исчезает при измерении, а продолжает существовать в параллельных мирах.

Много позже, в 1998 году Максом Тегмарком была выдвинута теория «квантового бессмертия», идея которой состоит в том, что каждый раз, когда человек находится в ситуации, при которой он может умереть, он, на самом деле, не умирает, а просто его мир расщепляется на два; в одном он погибает, а в другом возникает его новая «версия». Т. е., если человек или любое другое разумное существо умирает в одном мире, то непременно продолжает жить в другом.

Другими словами: Вселенная всё время расщепляется на множества, потому что у любых событий имеется множество вариаций. Смерть физического тела – это всего лишь переход из одной формы существования сознания в другую. Сознание живет вечно, это энергия, она не может умереть, она может лишь трансформироваться. Вот поэтому эффект «петли времени» правильнее называть «спиралью времени», потому что каждый раз эта петля в критический момент не замыкается в кольцо, а начинает новый цикл в параллельном мире.

Мне иногда думалось, что я попросту умер ещё тогда, на поле, при контакте с проводом и молнией. Но некие разумные сущности, имеющие энергетическую или волновую форму существования, которых я воспринимал, как «шаровую молнию» или «клубок огня», каким-то образом подтолкнули меня в альтернативный цикл, где я всегда буду выживать, при этом сохранив мне память и как побочный эффект – «разогнав» мой мозг. Но перспектива проживать один и тот же месяц, даже сохраняя память и полученные навыки, радовала меня мало. И, каюсь, в какие-то моменты меня даже посещала мысль решить этот вопрос радикально – умерев.

Однако, «волновики» (я придумал им такое название) прислали мне чёткий сигнал, содержащий два посыла: «НЕЛЬЗЯ» и «НАВСЕГДА». Сопроводив его «для убедительности» эмоцией бесконечного ужаса и смертной тоски. Так что с идей этой я расстался сразу. А вот другие две «мысли», пришедшее от них, понравились мне гораздо больше. И они заключалось в понятиях «ЖДИ» и «УЧИСЬ».

И я начал учиться.

Глава 5

Получив бонусом «модифицированный мозг», я смог как бы «удлинить» свой временной отрезок до очередного цикла, т. к. читал теперь очень быстро, понимал прочитанное легко, запоминал прочитанное или увиденное сразу и навсегда. Научившись с помощью «волновиков» воздействовать на собственный мозг, резко сократил потребность во сне (а ведь обычно человек целую треть своей и без того невеликой жизни тратит именно на сон). Кроме того, они научили меня тому, что можно было бы назвать медитацией или трансом, если бы не одно отличие; я не сидел «очистив разум от мыслей», как это принято в «классической» медитации, а напротив – усиленно «работал мозгом».

Это сложно описать словами.

Как известно, у человека 5 чувств: зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. Но, например, как объяснить глухому, что означает «прислушаться»? Или слепому «всмотреться»?

Выход на «волновое воздействие» – это вот примерно тоже самое, в случае попытки объяснить, что же это я там напрягал, и как же это я там «работал мозгом». Начав эти упражнения я получил посыл одобрения и тренировался усиленно каждый день. Постепенно я научился улавливать «волны» разума других людей и даже воздействовать на них некоторым образом. Правда, для этого мне был необходим телесный контакт, да и ни о каком «гипнозе» речи не шло. Я не мог приказать людям сделать что-то. Просто я мог воздействовать – стимулировать или тормозить – волны мозга, отвечающие за те или иные эмоции: страх, радость, тревога, спокойствие и т. п. Ну или на органы чувств. Например, уменьшить боль, или напротив – усилить её.

Никакой мистики в этом не было. Как известно, весь наш организм, ну и мозг в том числе – это, по сути, комплекс полупроницаемых мембран, через которые активным или пассивным образом проходят ионы, т. е. заряженные частицы. А что такое движение заряженных частиц? Это электрический ток; сиречь волны энергии.

Называется это «биотоки», которые в медицине давно и успешно регистрируются даже на бумаге, в виде всем хорошо известных электрокардиограммы, электроэнцефалограммы, электромиограммы и пр. Да, ЭКГ – это всего лишь регистрация электрического тока, проходящего через сердце. Тока, который вырабатывает сам организм самостоятельно, непрерывно на протяжении всей жизни человека. Ну а где волны – там появляется возможность их идентификации и воздействия на них.

Да, это не «лучи лазера» из глаз, как у Супермена!

После многих лет таких упражнений я наконец смог выйти и на более высокий уровень волнового контакта. Вначале, для более тесного общения, если его можно так назвать, со своими «кураторами», которых я называл «волновики» и они, похоже, не обижались. Я выяснил, что мои «учителя» – это и в самом деле те самые «молнии», которых я видел тогда на поле, и спасать одного из которых, так неосмотрительно бросился. Позже, я начал ощущать и волновую структуру пространства вообще. Смог ощутить точку «перехода» на очередной цикл моей «хроноспирали», и даже понять, как её можно разорвать, но…

Но это было, как «выпить море» для Ксанфа; т. е. никак.

Не может человек поднять танк, даже если он натренирует мышцы и сможет поднимать вместо 50 кг, как обычный человек, 450 кг, как рекордсмен мира. От отчаянья меня удержала уже выработавшаяся дисциплина чувств, и очередной посыл от «кураторов»: «ПОМОЩЬ», «УЧИСЬ»

И я учился.

Но учился я не только этому. Моя «мирская», видимая всем жизнь, тоже текла. Как я уже писал, полученные знания и навыки после очередного цикла оставались со мной, а вот изменения тела на физическом уровне – мышечная сила, мышечная память – «обнулялись». Поэтому тренировать тело для меня не имело никакого смысла.

А зачем я его начал тренировать?

Как и любой подросток моего возраста (а напомню, что физически мне постоянно было 12 лет), я несколько раз попадал в конфликтные ситуации, в которых успешно и обидно получал по лицу от сверстников или чуть более старших ребят. Такой расклад меня никак не устраивал, и я даже попытался записаться в какие-то боевые спортивные секции, типа бокса или борьбы. Но большого смысла мне это не дало; через месяц все наработанные движения (та самая «мышечная память») исчезали, равно как и силы из мышц. Единственное, что я мог вынести из таких занятий – это абстрактное знание техники. Т. е. чисто теоретически я знал, как надо бить или проводить тот или иной приём (ну словно посмотрел и выучил картинку), но правильно ударить или применить прием на практике, не мог. Не хватало именно что наработки навыка. Поэтому я эти занятия через какое-то время забросил тоже, в силу их очевидной для меня бесполезности.

Но тут помощь, как ни странно, пришла от моих «потусторонних» учителей. Наблюдая за моими тщетными попытками обрести хоть какую-то силу, они научили меня способу быстрого перемещения.

Вы видели, как Супермен летит рядом с ракетой или самолётом? А теперь представьте себе, что произойдёт с человеком или хотя бы с его одеждой, если он высунет голову из самолёта на скорости порядка 1000 км/час. Законы физики никто не отменял; такому умнику встречный поток воздуха сорвёт всю одежду, оторвёт его «умную» голову и вывернет все суставы. Чтобы перемещаться также быстро, как упомянутый «Супермен», «Ртуть», «Шазам», «Флэш» или «Peter Maximoff», надо иметь тела, способные выдерживать такую скорость; кости, крепче титана, мягкие ткани, крепче кевлара, мышцы, как у «Халка» и т. д. Да и надо что-то с силой инерции делать; ведь она разорвёт все внутренние органы, а глаза так выскочат наружу практически сразу. Физика, что поделать.

Так вот, «волновики» научили меня, как можно перемещаться очень быстро без такой модификации тела. Сами они, имея волновую структуру, могли перемещаться с огромной скоростью, но это и понятно, а вот как это было сделать мне?

За счёт использования «волновых» умений», на тренировке которых они непрерывно настаивали. В результате этих многолетних (!) – и не думайте, что это было так просто, легко и быстро – тренировок, я смог обеспечивать волновое же воздействие на собственное тело. Максимальным достижением которых стала способность на микродолю секунды вводить своё тело в волновое состояние. Этого было отчаянно недостаточно, чтобы покинуть хроноспираль, но хватало, чтобы переместиться на какое-то расстояние практически мгновенно. Правда, очень недалеко.

На сантиметры.

Но если проделать так несколько раз подряд, то внешне это будет выглядеть, как просто очень быстрое перемещение обычного тела. Однако, тут опять – таки, играл роль ресурс организма. А он у меня был очень невелик. Так что всё, что я мог изобразить – это несколько неуловимых глазу движений или просто очень быстрое перемещение на пару метров. И не по воздуху, как в дурном комиксе, а по твёрдой поверхности.

Помним: физика!

Таким образом, силу я заменил на быстроту. Ею же компенсировал и отсутствие боевых навыков. В общем, за себя постоять в бытовой драке я теперь вполне мог, а вот «спасать человечество» или планету – нет.

Впрочем, я и не собирался.

Глава 6

Кто-то из Великих сказал: «Жизнь – это не те дни, что прожиты, а те, что запомнились». (Кажется, это был Леонардо да Винчи, чьи многочисленные достижения в самых разных областях, наводят, между прочим, на кое-какие мысли).

Какова же была моя жизнь и во что она превратилась?

Мои возможности, как 12-летнего ребёнка, были весьма ограничены в обычной жизни. Правда, от школы мне удалось «откосить», симулируя болезнь. Но мой бодрый пересказ учебника наизусть, примирил родителей с этой идей – домашнего обучения с последующей сдачей экзаменов, и отвлёк от идеи вновь направить меня в больницу.

Моё время проходило в тренировках с «волновиками», чтении доступной литературы (а с этим в то время было не просто), занятий в «музыкалке». Их я, как ни странно, не забросил. А ещё я начал учить английский язык. Просто для того, чтобы чем-то забить голову. И ещё потому, что это было то немногое, что я мог накапливать и не терять при очередном «переходе».

Со временем (и я даже не мог сказать, каким), когда я по обычным меркам возможно жил уже не первую жизнь, дни стали сливаться для меня в какой-то один непрерывный день. В моей жизни просто не происходило ничего нового. Почему в детстве дни такие длинные, так насыщены всевозможными событиями? Да потому, что каждый день несёт новизну. Даже если дети просто взрослеют, то их восприятие мира меняется, а значит мир открывается им с какой-то новой стороны. И чем больше этой новизны в жизни – тем и дни «длиннее» и сама жизнь тоже. К старости же одинаковые дни сливаются в один и исчезают из памяти. Я называю это «эффект тетриса».

Проведите мысленный эксперимент; вспомните какое-нибудь своё путешествие, бывшее несколько лет назад. Вы без особого труда вспомните, что происходило тогда почти по дням. А теперь попробуйте вспомнить, что вы делали в эти же дни всего год назад, когда вы жили обычной жизнью.

Если первые годы (годы!) разнообразие в моей жизни ещё какое-то было за счёт новых умений, попыток освоить что-то новое (тот же спорт), то позже всё это стало также одинаковым.

Я начал стареть, так и не побыв взрослым.

Но однажды всё изменилось.

У меня была обычная, ставшая уже рутинной, тренировка «волновых» способностей, как я вдруг ощутил непривычное возмущение в этой среде. Сложно описать; это как предчувствие грозы, шторма. Или вот как некоторые звери чувствуют приближение землетрясения, извержения вулкана. Ну или когда видишь каменное лицо матери, вернувшейся с родительского собрания в школе. Ещё ничего не сказано, ещё отцовский ремень не покинул папиных брюк, а на душе уже становится тревожно.

Так же было и на этот раз.

Мои «учителя» ощутимо притихли сами, а я напротив – потянулся изо всех своих невеликих сил по волновой структуре. Не передать эмоций, что я ощутил; наверное, это как нырнуть в цунами. Ну и с соответствующими последствиями.

Вообще-то, ни в тот момент, ни позже, внешне ничего не изменилось. Я продолжал вяло плыть по течению моей то ли взрослой, то ли детской жизни, бездумно ожидая начало нового цикла спирали. Я точно, до секунды знал этот момент. Я мог находиться в это время где угодно, но почему-то предпочитал быть дома. Как правило, я был в своей комнате и просто смотрел в окно. Я знал, всё, что сейчас должно произойти; хлопнет входная дверь, мамин голос произнесёт: «Кирилл, помоги мне – возьми сумки». После чего радио скажет: «Московское время 18 часов одна минута» и затем луч фонарика ударит мне в глаза.

Сегодня же мне, отчего-то, захотелось встретить маму. Я несколько раз пытался успеть донести мамины сумки до кухни, но никогда не успевал. Однако, сегодня я снова ждал маму у дверей.

– О, здравствуй сынок! – немного удивлённо сказала мама, входя в квартиру,

– Помоги мне – возьми сумки.

Я быстро чмокнул её в щёку, подхватил сумки, и, скрывая вдруг навернувшиеся слёзы, повернулся к кухне.

«Московское время 18 часов одна минута», – сказало радио. И немного пошуршав эфиром, добавило: «Начинаем выпуск последних известий»

Глава 7

Как описать то, что я почувствовал тогда?

Несмотря на свою феноменальную, в общем-то, память я плохо запомнил тот момент, когда осознал, что «петли» больше нет. Какие-то обрывки; звон падающих сумок, вот я крепко обнимаю маму и шепчу ей «здравствуй, мама» и плачу, не стесняясь. Мамин удивлённый взгляд и её тёплые руки у меня на голове.

А дальше…

Дальше я ощутил себя, словно рыба на берегу. Или как маленький зверёныш, который впервые покинул, ставшее ему тесным родное логово. Безопасное, изученное до последнего миллиметра, но и надоевшее уже до смерти. Во мне боролись два чувства: стремление жить скорее, получить всё то, чего был лишён, а с другой стороны, страх, опасение, настороженность.

Я вообще не очень представлял себе, как жить дальше. Много лет мечтая об этом, представляя это, теперь я стоял на пороге настоящего взросления и не решался сделать шаг. Ведь, несмотря на весь свой многолетний опыт, на прожитые годы, я, по сути, оставался всё тем же подростком; опыта именно взрослой жизни у меня не было никакого. Был лишь подростковый, растянутый на долгие годы. И ещё тело подростка, со всеми его гормонами и «переходным возрастом».

А что же в «активе»?

В «активе» – объём знаний, небывалый для подростка, и некоторые специфические умения, так сказать, исключительно для внутреннего пользования. Эдакий недоделанный «супергерой» с ущербными «суперсилами», да в придачу такой же недоделанный «попаданец», который на самом деле никуда не попал, а все мои знания – это были знания лишь своего времени и мира.

Я не чувствовал себя своим ни среди сверстников, ни среди взрослых. Для ребёнка у меня был слишком длинный жизненный путь, слишком большие знания, слишком другие интересы и ценности. Мне попросту было не о чем с ними говорить. А взрослые, во-первых, не воспринимали меня иначе, как ребёнка, а во-вторых, я сам опасался их. Опасался, что они раскроют мою тайну. Что меня вновь выдернут из обычной нормальной жизни, а я этого не хотел.

Мне нужен был своего рода якорь, точка опоры в этой новой, второй жизни.

Но для начала мне нужна была социализация, ведь я отвык иметь дело со сверстниками, да и людьми вообще, всё более будучи погружённый в себя самого. Поэтому, несмотря на то, что школьная программа была мною усвоена давным-давно и вообще не интересна, я принял решение вновь пойти в школу, о чём и сообщил родителям, которые были несколько удивлены такой переменчивостью, но и обрадованы столь явным свидетельством моего «выздоровления». Надо понимать, что это для меня прошли годы, а для моих родителей прошёл всего один месяц с тех пор, как мы вернулись после летнего отдыха.

В школе я вновь сидел за одной партой с флегматичной Светкой, которая не лезла ко мне с разговорами, и меня это полностью устраивало. Главной моей идеей теперь стало не выдать себя, а значит прежде всего не привлекать к себе много внимания.

Вначале мои оценки резко скакнули вверх, что для прежнего меня, учившегося с тройки на четвёрку, было несколько непривычно. Но важнее, что это было непривычно для учителей. Ведомый своей паранойей, я тут же прикрутил «фонтан знаний», легко соскользнув из небольшой «элиты» отличников, в более комфортный уровень «хорошистов», где мог легко спрятаться и затеряться. Но психику изменить оказалось не так легко, как демонстрируемый уровень знаний. Боясь как-то выдать себя, я стал избегать компаний сверстников (да и скучно мне было с ними), и стал считаться в их среде «странным». Всё легко объяснялось полученным ударом тока, но общаться и тем более дружить со мной желающих становилось всё меньше, пока таковых не осталось вовсе.

Неожиданно я увлёкся фотографией. Это, с одной стороны, отлично соответствовало моему характеру одиночки, а с другой избавляло от ненужных других предложений и объясняло некоторые особенности моего поведения. «Поиск натуры» или «задание в фотокружке» – отличная отмазка, для чего я куда-то уехал один. А я уезжал, потому, что несмотря на то, что мои, уже можно сказать, друзья-«волновики» куда-то запропали, но занятий своих по контакту с волновой стороной мира я не бросал.

Мой, работающий «на все сто» мозг, между тем неожиданно начал выдавать мне приятные бонусы, в виде творческих способностей. Вдруг оказалось, что я могу сочинить простенькую мелодию, и при желании даже написать к ней слова.

Были успехи и на поприще фотодела.

Однажды мой отец рекомендовал меня своим знакомым, когда нанятый ими фотограф для съёмки юбилейной встречи внезапно заболел, а быстро найти другого они не смогли. Помимо некоторой суммы денег, это принесло мне своего рода рекламу по «сарафанному радио», и с тех пор меня, хоть и с сомнением, но стали периодически приглашать на съёмки.

Одну мою песню, которую я спел, будучи с мамой в очередном турпоходе, у меня даже купил какой-то патлатый парень «для своей команды», как он выразился. Заплатить он был согласен лишь при условии, что автором песни будет теперь считаться он, а не я. Мне это было безразлично; поэтому я легко расстался с «авторским правом» в обмен на некоторое количество купюр.

Также, ко мне, с просьбой научить игре на гитаре, напросился в ученики мой сосед. Я хотел было отказаться, но он предложил платить за уроки, и я согласился. Так меня появились собственные деньги, пусть и небольшие.

Попытку же старшеклассников «поговорить по-взрослому» я сразу пресёк самым жёстким образом, впервые воспользовавшись своим умением в конфликте. И от меня отстали.

Школа, в которой я учился, была «восьмилетка», и те, кто хотел окончить 10 классов должны были перейти в другую – «десятилетнюю» школу. Как правило, желающие учиться дальше переводились в соседние школы объединившись; так было и проще добираться, и входить в новый коллектив легче уже привычной компанией. Но я решил поступить иначе, и перейти в дальнюю школу, чтобы там не было никого из моей прежней. И где бы никто меня не знал. Чтобы никто не мог сравнить меня прежнего и настоящего. У меня всё ещё сохранялась иллюзия возможности прожить обычную жизнь обычного подростка.

Глава 8

Родители к моей идее со сменой школы отнеслись с сомнением, но в общем, не возражали, привыкнув к тому, что я уже довольно самостоятельный и знаю, что делаю.

Завершив успешно экзамены за 8 класс, я забрал документы из своей, теперь уже бывшей школы, и в один из последних июньских дней, понёс их в другую. Подальше от прежней. Родители были на работе, поэтому формальностями своего перевода я занимался самостоятельно.

Войдя с жаркой улицы в школу я очутился в просторном и прохладном холле, из которого в разные стороны вели несколько дверей. В поисках каких-нибудь указателей я принялся оглядываться и тут же заметил девушку, стоящую посреди холла с папкой в руках и также несколько растерянно осматривающейся.

Выглядела она фантастически. Первое, что сразу бросалось в глаза – это её волосы. Вернее, их цвет.

Они были розовые!

РОЗОВЫЕ!

Это сейчас таким цветом никого не удивишь, но в то время, когда даже обычная покраска волос у школьницы какой-нибудь «иранской хной» вызывала негодование преподавательского состава и «комсомольского и пионерского актива», розовые волосы у ученицы, безусловно, должны были вызвать как минимум истерику. А уж выйти на улицу с такими волосами – это хуже, чем голому. Но тем не менее, волосы у девушки были именно такого цвета. Ну, может не ярко-«кислотного», а скорее бледного, да ещё не тотально, а больше отельными прядями, однако никаких сомнений в их цветовой гамме не оставалось.

– Здравствуй, красивая девочка, – обратился я к ней. – Ты, случайно не знаешь, кому здесь документы на зачисление надо отдать и где?

Девушка резко повернулась и зло глянула на меня:

– Решил посмеяться? Или одолел приступ остроумия?

– И в мыслях не было, – поднял я обе руки вверх. – А как же мне ещё обратиться к тебе? Я ведь не знаю твоего имени. Не могу же я сказать красивой девушке «Эй!» – развёл я руками. – Поэтому мне ничего не оставалось, как говорить то, что вижу. А я вижу красивую девушку.

– А ты всегда говоришь то, что видишь? Т. е. правду? – хмыкнула розоволосая.

– Разумеется, нет. Я говорю лишь то, что считаю нужным сказать. Хотя, был один, хм, весьма известный человек, который полагал, что правду говорить легко и приятно.

– И всем хорошо известно, чем это для «весьма известного человека» закончилось.

Я пожал плечами

– Каждый делает свой выбор. И иногда он вдруг оказывается самым главным решением в жизни. Или после неё.

Девушка с интересом посмотрела на меня и протянула руку:

– Меня зовут Даша.

– Кирилл, – осторожно дотронулся я до её руки.

Тон у Даши значительно смягчился. Она глянула на документы в моих руках

– Ты, я вижу, тоже здесь впервые?

Мы быстро выяснили, что оба мы пришли по одному и тому же поводу; Даша, как и я, переводилась из другой школы, и тоже в 9-й класс. Это почему-то меня обрадовало.

– Давай проситься в один класс; новичкам всегда лучше держаться вместе.

– Я не против. Но думаю, что здесь всех новеньких загоняют в один класс.

– Ага. Так им проще отделять агнцев от козлищ.

Мы одновременно рассмеялись.

В этот миг со стороны одной из дверей, выходящих в холл, послышался несколько раздражённый голос:

– Хватит уже любезничать, молодые люди. Идите сюда с документами.

В проёме двери показалась женщина лет сорока. Увидев Дашу она буквально остолбенела.

– Девочка, ты что, собираешься в ТАКОМ виде учиться в школе?! – буквально возопила она.

Даша немедленно затвердела лицом;

– А что с моим видом не так?

Подцепив двумя пальцами край юбки она демонстративно оглядела себя.

На Даше было двухцветное широкое сине-розовое платье из лёгкой ткани, длиной чуть ниже колен, с открытой спиной и руками и белые босоножки на низком каблуке. А я впервые внимательно посмотрел ей в лицо.

Главное, что я увидел, и что не сразу заметил раньше в затенённом холле после яркой улицы, это необычный цвет Дашиных глаз. Радужка её глаз не была какого-то одного цвета, а имела как бы несколько колец от жёлтого у зрачка до голубого на периферии с тёмным ободом. При этом по «кольцам» радужки словно искры были разбросаны разноцветные точки. Всё это создавало эффект «лучистых», светящихся глаз.

Высокий лоб, длинные брови, едва видные немногочисленные пятнышки веснушек, ровные губы. И слегка оттопыренное, по сравнению с другим, правое ухо. Которое не пряталось стыдливо за волосами, а словно нарочито было открыто «на показ» выстриженными волосами этой стороны. И это нисколько, на мой взгляд Дашу не портило, а напротив – вместе с тонкой длинной шеей придавало ей вид своеобразной наивности, «детскости», и даже некоторой беззащитности.

Между тем конфликт грозил перерасти в скандал; пришедшая тётка повысила тон и громкость:

– Нормальные родители такого не допустили бы никогда. Кто твои родители, девочка? Как они тебя на улицу-то в таком виде выпускают?

– Выпускает…, мама выпустила. – тихо сказала Даша.

– А отец твой куда смотрит? – не унималась женщина

– А он никуда не смотрит. Уже… – ещё тише ответила Даша и я заметил, что её глаза зло заблестели.

Пора было вмешаться.

– Уважаемая, извините, не знаю Вашего имени отчества. Вы же видите, что девочке этот разговор крайне неприятен. Её что, обязательно нужно довести до слёз? Или это такой местный педагогический приём? – попытался я перевести её внимание на себя.

– А ты ещё кто такой, что перебиваешь взрослых? – разъярилась женщина ещё сильнее.

– А я ей брат, – спокойно ответил я, краем глаза уловив удивление и благодарность в Дашином взгляде. – И сейчас каникулы, а не учебный год. Так что можем ходить, как угодно.

Тётка проворчала: «брат, видите ли», и буркнула:

– Идите за мной.

В кабинете, куда она нас привела, кроме неё было ещё два человека. Полная женщина средних лет с располагающим добрым лицом и пучком седоватых волос на затылке, раскладывающая какие-то бумаги, и молодая женщина со спортивной фигурой и светлыми длинными волосами, убранными в хвост, которая с невыразимо тоскливым видом поливала подвядшие цветы на подоконнике. Судя по их взглядам, они слышали весь разговор, но никак своего отношения не проявляли. Не накинулись на Дашу – и на том спасибо.

– Здравствуйте, – вежливо сказали мы с Дашей вместе.

– Здравствуйте, – ответила нам женщина с добрым лицом, а молодая, скользнув взглядом по Дашиным волосам и слегка кивнув, молча продолжила поливать цветы, утратив к нам всякий интерес.

– Давайте документы, – процедила скандалистка.

Я подошёл к ней первым, чтобы дать ей и Даше немного остыть от перепалки. Меня быстро записали в разные журналы, вложили мои документы в отдельную паку, скривив рот оценили мой Аттестат, и объявили: «девятый “A”».

После чего эта канцелярская крыса сказала:

– Запиши как зовут вашего нового классного руководителя, – но ни ручки, ни бумаги не предложила. Я поискал глазами вокруг, но ничего подходящего не нашёл, а тётка, проследив за моим взглядом, ухмыльнулась.

«Мелочная пакостница», вынес я вердикт. Эта тварина начинала меня раздражать всерьёз, и я уже начинал думать, не «вправить» ли ей немного мозги моим «фирменным» способом. Но вспомнил, что я пришёл в новую школу, чтобы быть обычным подростком, а потому вместо экзекуции повернулся к Даше:

– У тебя есть чем записать?

Даша кивнула, и протянула мне блокнот и ручку:

– Lūdzu[1], – сказала она.

– Paldies[2], – невозмутимо ответил я Даше, с удовольствием отметив изумление на её лице.

Наш обмен словами не остался незамеченным. Добрая и молодая подняли на нас глаза, а «пакостница» насторожилась.

– Давай свои бумаги, – обратилась она к Даше чуть более вежливо. – Щербакова Дарья Михайловна, прочитала она вслух, и обратила на меня гневный взгляд;

– Какой ты ей брат?! У вас же разные отчества и фамилии! С вранья здесь учёбу начинаешь?

– Мы не родные, невозмутимо ответил я. – Сводные.

«Крыса» вновь уставилась в бумаги, а затем достала папку с моими документами, что-то посмотрела, и немного оторопело сказала:

– А день рождения у вас один и тот же…

Я умел очень хорошо владеть собой, а потому не выказав, в отличие от Даши, на которую, слава Богу, никто в тот момент не смотрел, ни малейшего удивления подтвердил:

– Близнецы. Сводные.

«Крыса» кивнула с умным видом, а я заметил мелькнувшую презрительную усмешку на лицах женщин в кабинете.

– Ребята, – внезапно обратилась к нам пожилая. – А вы не хотите поехать в КМЛ – наш комсомольско-молодёжный лагерь – в Крым? Пойдёмте в МОЙ кабинет; я вам всё расскажу.

Она поднялась изо стола, и направилась из кабинета. Мы двинулись было за ней, но в этот момент «крыса» вновь подала голос, очевидно желая оставить «последнее слово» за собой:

– Учти девочка! С такими волосами тебя 1 сентября в школу не пустят. Так и передай СВОИМ родителям.

Увидев, как Даша меняется в лице и уже открывает рот для ответа, я быстро шагнул к столу гадины-«крысы», и взяв Дашу за руку, произнёс «мёртвым» голосом:

– Дарья Михайловна непременно примет во внимание Ваши рекомендации, – и не отпуская Дашиной руки дошёл до выхода. У двери я повернулся, вежливо сказал: «До свидания» и толкнув Дашу плечом, заставил её сделать тоже самое.

Мы вышли из кабинета, и Даша сердито выдернула свою руку из моей;

– Почему ты не дал мне ответить? Что ты всё время вмешиваешься? Я и сама могу за себя отвечать!

«Братец» – с сарказмом добавила она.

– Не сомневаюсь, что можешь, – ответил я. – Но поверь; лучше, если это сделаю я. Ты же не хочешь снова плакать? Так что доверь это мне…

– Я не пла… – начала Даша, но я уже повернулся и культурно постучав, вновь вернулся в кабинет, откуда мы только что вышли.

Входя, я услышал, как «крыса» возмущённо говорит:

– Нет, ну каков наглец, этот парень. Рот мне ещё затыкает. «Ей разговор, видите ли, неприятен». Цаца какая нашлась. «Дарья Михайловна» она, оказывается. Вконец распустились эти дети…

Увидев меня, «крыса» собиралась что-то сказать, но я ей не дал. Одним шагом оказавшись у её стола, что заставило её испуганно отпрянуть, я наклонился к мерзавке, и слегка «залив» темнотой глаза, прошипел ей прямо в испуганное лицо:

– Вы, что, настолько тупая, что не услышали, что у Даши отца нет? Или Вы специально хотели довести девочку до слёз, ударив по больному, просто за то, что Вам не понравилась её причёска??

От «гадины» уже отчётливо фонило страхом. Я слегка дотронулся до руки женщины, немного усилил эту волну её мозга и добавил:

– Я Вас предупреждаю; в этой школе Даша не будет плакать. Не из-за Вас, ни из-за кого другого, кто бы это ни был. Я вам этого не позволю. И предупреждать больше не стану.

После чего повернулся и вышел.

(Нда… Хорошенькое начало «обычной жизни» у меня вышло)

В коридоре меня встретили Даша, с всё-таки мокрыми глазами, и «добрая женщина», (которую, как я узнал чуть позже, звали Августа Демьяновна, и она была заместителем директора школы по внеклассной работе), которая лишь молча покачала головой (не сомневаюсь, что обе всё слышали), и указав рукой на открытую дверь соседнего кабинета, сказала:

– Ну заходите же. Сколько вас ждать? Сейчас всё вам расскажу и покажу.

Закрыв дверь кабинета Августа Демьяновна, предложила нам сесть, и выпив залпом стакан воды (мы отказались), сказала, обращаясь ко мне:

– А ты не слишком перегнул палку, молодой человек? Тем более в первый день. Берта Владимировна в общем-то неплохой человек. Просто с трудной судьбой.

– Она завистливая и злая, – ответил я. – И вымещает свою злость и обиду за неудавшуюся жизнь на тех, кому завидует, и кто не может ей ответить. Её вообще к детям подпускать нельзя. Но лично я не собираюсь подставлять другую щёку. И не позволю обижать своих друзей.

– Друзей? – переспросила Августа Демьяновна. – Да вы же только что познакомились. Или нет?

– У подростков это быстро, – изобразил я половиной рта кривую улыбку. – К тому же, мы ведь теперь одноклассники. Школьная дружба, всё такое…

Даша, пока длился этот разговор, молчала, глядя в окно. Но сейчас, повернувшись ко мне, спросила:

– Завидует? Ты сказал, что она прицепилась ко мне «из зависти».

– Ну да, – пожал я плечами. – Это же очевидно. Она уже не молодая и постепенно становится никому не нужной. Её жизнь катится под уклон, и в ней вряд ли случится что-то, что сможет изменить её к лучшему. Она просто завидует твоей молодости, твоей красоте, – (тут Даша хмыкнула), – твоей смелости, – я кивнул на её голову. Завидует тому, что в твоей жизни ещё может произойти, и наверняка произойдёт, что-то чудесное, что-то хорошее, счастливое, чтобы твоя жизнь стала лучше и интереснее, а вот её уже никогда такой не будет.

– А ты можешь бить больно, – задумчиво произнесла Августа Демьяновна, – Но давайте вернёмся всё же к лагерю.

Оказалось, что школа организует летний лагерь в две смены на берегу Черного моря. Там школьники работают каждый день с 6 до 12 на сельхоз работах, а остальное время – пляж, экскурсии, катание на катерах, кино, спорт, танцы и прочие прелести летнего детского лагеря. На своё проживание, питание и развлечения школьники зарабатывают сами, работая в совхозе. Единственное, за что надо внести деньги, это за билеты туда и обратно.

– Их надо покупать заранее, – пояснила Августа Демьяновна, – что там заработаешь ещё неизвестно. Поэтому на билеты деньги надо сдать сейчас. Зато всё остальное – бесплатно. И это очень хороший вариант для тех, кому некуда деться летом, и для тех, кто хочет побывать на море, а возможности такой нет.

Я был полностью с ней согласен, и предложение поехать к морю у меня вызвало живейший интерес. К тому же, у меня были ещё кое-какие соображения на этот счёт, почему нам следует с Дашей непременно поехать в лагерь. Но Даша, к моему удивлению и разочарованию, особого энтузиазма не проявила, вяло пообещав «поговорить с мамой» на этот счёт.

– Поговорите, – согласилась преподаватель, – но не затягивайте. Билеты я поеду покупать через неделю, а выезд через две недели. Возвращаемся 27-го августа, чтобы успеть подготовиться к школе. Но билеты обратно надо покупать уже сейчас; за 45 дней. Я поеду с вами сама и повезу ещё двух человек. И не забудьте письменное заявление от родителей на имя директора.

Мы попрощались и пошли к выходу. У самых дверей Августа Демьяновна вдруг окликнула меня:

– Кирилл! А ты уверен, что тебе только 15 лет?

– Мне нет 15-ти, Августа Демьяновна. Мне лишь 14, – ответил я и вышел.

=====

[1] – Пожалуйста (латышский)

[2] – Спасибо (латышский)

Интермедия 1

Когда Августа Демьяновна вернулась в канцелярию, то застала там бушующую «крысу»;

– Я этого так не оставлю! Мне, МНЕ угрожать вздумал, какой-то сопляк. «Не допустит» он! Это я его куда хочу не допущу с его девицей крашеной. Подтвердите, Генриетта Павловна, – обратилась она к блондинке, – Вы же слышали, как этот наглец мне угрожал. Да он почти напал на меня!

– Ничего я не слышала и не видела, отмахнулась та. А Вам, Берта Владимировна, следует лучше следить за своим языком и вообще быть повежливее и повнимательнее.

Скандалистка задохнулась от возмущения, но Генриетта Павловна, не обращая больше на неё внимания, уже вышла из кабинета. Августа Демьяновна села за стол, и, ни к кому не обращаясь, негромко произнесла:

– Чувствую, эта парочка ещё задаст жару в школе. И, Берта Владимировна, Вам и в самом деле следует быть посдержаннее при общении с детьми. Тем более, незнакомыми детьми. И мой Вам совет: не связывайтесь Вы с этим Кириллом. Разве Вы не видите? Он же читает Вас, как открытую книгу.

Августа Демьяновна собрала бумаги и вышла тоже. А Берта Владимировна ещё долго сидела за столом, вспоминая как вдруг потемнели глаза у этого странного Кирилла; наверно, просто так легла тень, но отчего такой жутью ей повеяло от его взгляда?

Глава 9

Мы с Дашей вышли на улицу.

Я спросил, занята ли она, Даша ответила, что нет, я предложил «поболтаться и поболтать» – нам же учиться в одном классе – и она согласилась. Я обрадовался, потому что надеялся уговорить Дашу поехать со мной в лагерь на море. В том, что мои родители согласятся, я не сомневался. Осталось выяснить, что держит Дашу здесь.

Было очевидно, что говорить с Дашей об отце, или даже упоминать его, было нельзя.

Табу.

Запретная тема.

Значит, надо было выяснить с кем она живёт ещё; возможно, даже поговорить с её мамой. Я предложил Даше «отметить» наше знакомство в мороженице на соседней улице, и мы отправились туда.

В кафе было прохладно и совсем немного народа. Оставив мою благоприобретённую одноклассницу ждать за столиком, я, по какому-то накатившему куражу, внезапно обратился к Даше по имени отчеству;

– Дарья Михайловна, извольте выбрать. Я же немедленно всё принесу. Разрешите помочь Вам, – я отодвинул стул для Даши.

– Дарья Михайловна, Вы предпочитаете молочный коктейль или кофе-гляссе?

Я с удовольствием наблюдал краем глаза, как вытягиваются от удивления лица присутствующих. И с не меньшим удовольствием заметил «бесенят» в Дашиных глазах;

– Неси, голубчик, и то и другое. Я выберу, а ты возьмёшь себе оставшееся, – откликнулась Даша со своего места сохраняя серьёзное лицо и голос.

Народ за нашими спинами зашептался.

Я получил заказ от продавщицы, внезапно ставшей очень вежливой и молчаливой, и со всей возможной любезностью отнёс его за наш столик. Не преминув извиниться перед Дарьей Михайловной за слегка подтаявшее мороженое. В конце концов мы оба не выдержали и рассмеялись.

– Любишь шокировать окружающих? – спросила Даша отсмеявшись.

– Кто бы говорил, – указал я ложкой на её волосы.

– Ерунда, – отмахнулась Даша. – Я занимаюсь в детском театре; волосы мне покрасили для спектакля легко смываемой краской. Как теперь выяснилось, «якобы» легко смываемой. – Даша рассмеялась. – Но «что-то пошло не так», и теперь вот жду, пока она смоется постепенно или выгорит на солнце. Хотя, после того, что было в школе, у меня желание покраситься ещё раз на первое сентября уже специально.

– Оно того не стоит, поверь, – сказал я, – Но если ты хочешь, чтобы краска выгорела наверняка, то почему бы тебе на самом деле не поехать на юг, к морю?

– А ты хочешь поехать?

– Непременно. Я считаю, что это очень удачное для нас предложение.

– Для нас?

– Ну да, «для нас». Мы же «новенькие», а это крайне сомнительный статус. Неустойчивый. А нам учиться здесь ещё два года и получать Аттестат.

– А что даст лагерь? – заинтересовалась Даша.

– Как что? Мы перестанем как раз быть «новенькими» в полном смысле этого слова. К началу учёбы у нас появится несколько десятков знакомых в этой школе. Возможно, с кем-то даже подружимся. Всё это поможет нам и в коллектив войти, и избежать ненужных конфликтов, а значит и с учёбой будет проще.

– Ты избегаешь конфликтов? – удивилась Даша. – Вот как бы по тебе и не скажешь, – слегка усмехнулась она.

– Я не люблю ненужных конфликтов. Бессмысленных. Которые ничего не решают. Которые просто сами по себе. Вроде, как подраться с алкашами у пивного ларька. Но если это требуется для решения проблемы или для того, чтобы защитить себя и близких – я готов на любой конфликт.

– Хорошо. А если в лагере мы не подружимся, как ты говоришь, а напротив – наживём врагов?

– Это вряд ли, чтобы все вдруг стали нам врагами. А значит всегда есть возможность манёвра. Да я и не червонец, чтобы всем нравиться. Если уж с кем-то и разругаемся всерьёз, то значит это было неизбежно; разругались бы уже потом, в школе. Но тогда наша позиция была намного хуже; ведь мы не знали бы вообще никого, а так всё-таки какие-то знакомые будут.

– Ты такой «продуманый», – сказала Даша. – Ты всегда такой?

– Какой?

– Ну такой… обстоятельный.

– Ты хочешь сказать «зануда»?

– Нет, что ты! – замахала руками Даша. – После того, что ты даже хотя бы тут в кафе устроил. Какой же ты «зануда»? Просто удивительно немного, и странно.

– Что же именно тебе показалось странным?

– Ну, например то, как ты сразу среагировал на эту тётку, которая… – голос Даши дрогнул, и я успокаивающе коснулся на миг её руки.

– Ну и потом; всё это «я её брат», и так жёстко говорил с ней, и мне, слава богу, не дал наговорить лишнего. А сейчас анализируешь всё по пунктам, вместо простого «ура, едем купаться на море». Как там, Августа..?

– Демьяновна

– Как там Августа Демьяновна сказала: ты уверен, что тебе 14 лет?

– Во всяком случае, «Свидетельство о рождении» у меня настоящее.

Даша рассмеялась.

Мне нравилось, как она смеётся. И не нравилось, когда её глаза наливались слезами. И мне вдруг очень захотелось сделать так, чтобы её глаза более никогда не плакали, а лишь улыбались.

Даша заметила мой взгляд и слегка нахмурилась;

– Почему ты так смотришь?

– У тебя удивительные глаза. Нет, правда, – не дал я ей перебить себя, увидев, как она собирается что-то возразить, – издалека-то не видно, но вот если присмотреться вблизи, то они в самом деле совершенно необычные. Это не «заигрывание», честно. Ну ты же уже знаешь, что я предпочитаю говорить правду, если это не вредит никому.

– Помню, помню, – смягчилась Даша. – Когда ты сам решаешь, что, кому и когда говорить. И как же понять тогда, где ты говоришь правду, а где то, что сам считаешь нужным сказать, как ты выразился?

– Тебе я обещаю не врать. По возможности, – подумав добавил я.

Даша рассмеялась;

– Ну вот видишь! Но насчёт глаз – ты прав. Называется «центральная гетерохромия». На зрение никак не влияет, но нравится это не всем.

– На вкус и цвет, – пожал я плечами.

– Точно. Это у меня по наследству. От бабушки. Она в Латвии живёт. Кстати! Откуда ты знаешь латышский язык?

– Да я и не знаю, – развел я руками

– Но ты же ответил мне по-латышски?

– А, это. Просто мы отдыхаем с мамой каждый год в Латвии, вот я и выучил некоторые слова. А языка я не знаю. А ты сама тоже из Латвии?

– Да, я там родилась. И только не спрашивай, почему мы переехали!

Дашин голос опасно зазвенел.

Я успокаивающе поднял руки и вновь как бы невзначай коснулся Даши.

– Извини пожалуйста. Я не хотел тебя расстроить своими вопросами. Это вышло случайно. Извини ещё раз.

Даша уже успокоилась, но я понимал, что сейчас любое слово может оказаться фатальным для наших дальнейших отношений, а потому просто молчал. Даша некоторое время смотрела мне прямо в глаза, а потом вдруг с удивлением сказала:

– А у тебя тоже разные глаза. Ну точно! И я тоже не заметила сразу. Цвет одинаковый, но один темнее другого. Потому и не заметно; кажется, что это просто тень, но это не тень, да? Ты тоже «гетерохромник»?

От азарта Даша даже постучала по столу.

– Один день рождения, знаешь латышский, гетерохромия, назвался братом и бросился защищать… Может мы и впрямь родственники?

– Ага, кармические, – хмыкнул я

– Карм – чего? – не поняла Даша.

"Так, – одёрнул я себя, – держи-ка свой возрастной словарь на привязи. Не забывай, что тебе 14 лет. Ты уже дважды сегодня по краю прошёл. Заметил один – заметит и другой. Тот, кто не должен".

– Не важно, – сделал я беззаботный вид. – В смысле, судьба ведёт. Но сейчас именно ты вступила на опасный лёд тотального анализа. Берегись.

– Почему «опасный»? – не поняла Даша

– Ну так многие знания – многие печали, и кто приумножает знания – тот приумножает печаль.

("Тьфу, идиот! – обозвал я сам себя. – Ну давай, поцитируй ещё девочке Экклезиаста. Ничего умнее не придумал?")

Даша задумалась.

– Мудрые слова. А кто это сказал, не знаешь?

Я помотал головой

– Просто слышал где-то. Или читал.

– Ну хорошо. Оставим «тотальный анализ» тебе, раз ты не боишься, и может уже пойдём куда-нибудь сходим погулять? А ты мне по дороге ещё какой пример «тотального анализа» покажешь.

Погулять мы решили в Таврическом саду. Благо, это было не так далеко; прямой рейс на троллейбусе без пересадки. К тому же можно было зайти в большой кинотеатр «Ленинград». Или в «Спартак»; он там недалеко. По пути Дарья не раз удостоилась самых разных взглядов, гримас, качаний головой и иных аллегорических телодвижений, но свои мысли окружающие, к счастью, держали при себе; так что обошлось без скандалов.

Перед нашей остановкой мы прошли к водительской двери. Троллейбус остановился на перекрёстке на красный сигнал светофора.

Я сказал Даше:

– Ты хотела ещё примера?

Даша кивнула.

– Смотри. Видишь, напротив нас также стоят машины на красный свет? Они стоят в первых двух рядах, а третий ряд свободен. А вон старушка, которая начала переходить улицу, но она не успеет. И машина, которая, вон там, вдалеке видишь? Едет сюда по третьему ряду. Водитель старушку из-за других машин не видит, а скорость он не сбавляет, потому что рассчитывает подъехать, когда загорится зелёный, и проскочить перекрёсток сходу. Поэтому сейчас он или собьёт бабушку, или отвернёт в другую машину справа или повернёт влево, и через встречку врежется вон в тот столб.

Водитель троллейбуса, который слышал наш разговор, глянул, куда я показал, выматерился и начал отчаянно сигналить. Но через пару секунд машина, которая подлетела к перекрёстку с третьего ряда, уже «отдыхала», уткнувшись разбитой мордой в столб на другой стороне улице. В тот самый, на который я только что показал.

Водитель посмотрел на меня в зеркало со странным выражением, и открыл двери.

Глава 10

В парке было хорошо.

Хоть и лето, но на дорожках и скамейках было малолюдно; во-первых, рабочий день, во-вторых, все, кто мог, уже уехали от раскалённого асфальта куда-нибудь на природу. Так что гуляли мы по почти пустым аллеям.

Притихшая было, после ДТП Даша, снова пришла в хорошее расположение духа. Мы болтали как обычные подростки, т. е. обо всём сразу и ни о чём конкретно. Из репродукторов негромко играла музыка. Было просто радостно и спокойно. В какой-то момент заиграла «Una furtiva lagrima» Доницетти. Даша закружилась в танце и потащила танцевать и меня. И хоть я не умел этого совершенно, её настроение захватило и меня тоже. Поэтому я старался как мог, хотя выглядел, очевидно, ужасно нелепо и смешно, но мне было наплевать. Свои детские комплексы я изжил уже давно, зато научился ценить не очень частые моменты радости в жизни.

Невольно я потихоньку начал и подпевать. Музыкальное образование бывает полезным!

На последних нотах арии Неморино Даша взлетела на скамейку, замерла, и когда я завопил во всё горло «si puo morir d’amor» просто…сиганула в небо, расправив руки, словно крылья.

Трудно сказать, чем бы закончился этот leap fidei, если бы не мои особые умения, но я успел. Мне кажется, что лишь ощутив под ногами землю Даша осознала, что только что произошло, и выглядела слегка напуганной. Я подержал её руки немного в своих, и вскоре она уже снова смеялась, как ни в чём не бывало.

На соседней скамейке сидели три старушки. Они и без того неодобрительно поглядывали в нашу сторону. Ну а после нашего феерического финала, наконец не выдержали, и высказали многое из того, что думают про современную молодёжь. А я едва не рассмеялся им в лицо.

– Вы что, полагаете, что это был танец? – сказала нам одна из них. – Вы же совершенно не понимаете, что такое танцевать. И не умеете.

– Скамейку вот только изгадили. А на неё люди потом сядут, – добавила другая.

– Но мы ведь и не танцевали, – развёл я руками.

– А что же вы делали? – удивилась первая старушка.

– Мы радовались.

– Чему же? – вступила в разговор третья

– Как чему? – изумился я. – Жизни, молодости и наступающей «светлой заре человечества», не удержался я. – Чего и вам, милые бабушки, советую!

– Да сколько там той жизни осталось-то. Было бы чему радоваться. Скоро перед Всевышним ответ держать; какая уж тут радость? – заохали старушки.

– Ну так тем более! Жизнь ведь есть Дар Божий. Не так ли?

– Так, так, – закивали все трое.

– Ну и как же вы им распоряжаетесь, этим Даром? Разве блюдо доедают лишь до половины? Или пьют за здоровье разве не до самого донышка? И если вы уже не радуетесь жизни и не живёте, а лишь ожидаете смерти, то не отвергаете ли вы тем самым Божий Дар? Ну так что же Вы скажете Ему?

Старушки растерянно притихли;

– Вот тебе и современная молодёжь, – задумчиво сказал та, что начала разговор. – Эх, была бы я моложе, то показала бы вам, что такое настоящий танец.

– Ну так идите и танцуйте так, как можете! Время рождаться и время умирать, а ваше время умирать ещё не настало. Вон там, – протянул я руку в направлении летней эстрады, откуда слышалась музыка, – вон там танцуют кто как может, и пьют свою жизнь до конца. Идите туда и делайте тоже самое. А молодёжь ругать не надо. Вы были молодыми, а стали старыми. И молодые сегодня когда-нибудь состарятся. Время всякой вещи под небом.

– А скамейку я уже вытерла, – услышал я за спиной Дашин голос Обернувшись, я увидел Дашу, которая держала мой платок (и когда только вытащить успела!) и смотрела на меня почти так же, как недавно смотрел водитель троллейбуса.

Та-ак! А вот этого мне совершенно не надо.

– Вот скажите, мудрые бабушки, почему танцевала она, а платок грязный теперь мой? Почему, если веселится женщина, то страдают почему-то мужчины?

Даша смутилась и покраснела, а старушки ожили, забормотали что-то, засмеялись и поднявшись с кряхтением, пошли, как я с удовольствием отметил, в сторону музыки.

Чуть позже, когда мы гуляли вдоль пруда, Даша сказала:

– Жаль, что в этом парке нет лодочек; покатались бы. Хотя в этом платье кататься не очень удобно.

– Ну так давай завтра поедем туда, где есть лодки, – обрадовался я.

– Давай, – согласилась Даша. – Где и во сколько?

– Одевайся как удобно для лодки. А встретимся давай в 10 на «Финбане» у паровоза.

На том и порешили.

Когда я провожал Дашу вечером домой, она вдруг тихонько взяла меня за локоть, и, заглянув в глаза, спросила:

– Кирилл, скажи, а это тяжело? Тяжело видеть мир ТАК, как ты его видишь, постоянно?

Меня взволновали её слова. Потому, что в них было какое-то глубинное понимание. И искренность. Не удивление от «фокусов», а сопереживание. И мне ещё больше захотелось как-то защитить эту девочку с одной стороны, а с другой, узнать её лучше, и для этого прежде всего надо было добиться с ней ещё встречи, и чтобы она поехала со мной в лагерь.

Я пожал плечами;

– Я привык. Но не могу посоветовать это каждому.

И перед самым расставанием, когда я повернулся, чтобы уйти, Даша внезапно спросила:

– А что ты кричал перед тем, как я ПРЫГНУЛА?

– «si puo morir d’amor»

– И что это значит?

– «Можно умереть ради любви».

Даша молча кивнула и ушла.

https://youtu.be/cd_GRpZorYY?si=0dKNiU8nj2pqiV9C

Глава 11

Как я и предполагал, родители к идее трудового лагеря на море отнеслись с энтузиазмом и всецело её одобрили. Мама немедленно выделила нужную сумму и написала заявление для директора. Предложила отнести всё буквально завтра же, но я попросил пару дней подождать. Скрывать я ничего не стал; честно сказал, что познакомился с одноклассницей, что именно с ней я провёл сегодня весь день и планирую провести завтрашний, и что она пока ещё не определилась с поездкой, а мне бы очень хотелось продолжить с ней дружбу. Мама было недовольно поджала губы, но понимая, что решение будет всё равно за мной (за прошедшие с момент СОБЫТИЯ два года она не раз убедилась в бесполезности попыток переубедить меня в чём-то, если я уже что-то решил для себя) согласно кивнула.

Я выпросил у отца паспорт (лодки выдавались лишь под залог паспортов; так что накануне в парке у нас всё равно не получилось бы взять лодку напрокат, даже если бы они были), собрал вещи, и на следующее утро точно в 10 часов уже встречал Дашу на Финском вокзале. На этот раз на ней были серо-зелёные шорты и такого же цвета футболка с оранжевым принтом, стёршимся от многочисленных стирок до невозможности идентификации. На ногах то, что можно было бы обозначить как «спортивная обувь» с белыми носками, и небольшая сумочка в руках.

Глядя на эту сумочку я невольно хмыкнул, но Даша, не понимая причину, нервно осмотрела себя и спросила:

– Мы же едем кататься на лодке?

И с тревогой добавила:

– Это же не «свидание»? Нет? Надеюсь, ты там не прячешь за спиной вялый букетик, надранный с ближайшей клумбы?

И она с подозрением уставилась на мои руки, которые я держал за спиной. Я искренне расхохотался, и поспешил её успокоить;

– Нет-нет, всё верно. Мы едем кататься на лодке. Просто мы едем не парк.

– А куда? – удивилась Даша?

– За город, – лаконично ответил я. – В Кавголово. И до электрички у нас всего три минуты

Я показал Даше два билета, и прежде, чем она успела что-то сказать, потащил её за руку на перрон.

– Потом, потом всё выскажешь, – отвечал я на все её возмущения.

Мы вбежали в вагон буквально за несколько секунд до отправления, и плюхнулись на свободные места (благо, их было достаточно в это время). Едва отдышавшись Даша возмущённо сказала:

– Почему ты не предупредил?

– А что такого? Ты одета как раз для «загорода»

– Ну я бы взяла купальник, например!

– А, ерунда, – махнул я рукой, – я тут взял – показал я на свою сумку, – пару футболок и полотенце. Так что можешь не переживать.

– Это что, шутка такая?! – Дашины глаза опасно сузились. – Ты предлагаешь мне загорать, прикрывшись полотенцем, а КУПАТЬСЯ как я, по-твоему, должна? Тоже обвязавшись полотенцем, что ли? Ни за что не поверю, что ты, такой весь из себя предусмотрительный, не подумал о том, КАК я должна раздеваться на пляже БЕЗ ВСЕГО!

– А-а… – успокаивающе протянул я, – там, куда мы поплывём никого не будет, кроме нас. Не волнуйся.

– Ах так? Не волнуйся, значит? А ТЫ? Ты испаришься?

– Ну-у… несколько озадаченно протянул я, – я белый и пушистый, и у меня есть лапки, которыми я умею закрывать глазки, если ты беспокоишься об этом.

– А СЕБЕ? Себе ты плавки, надеюсь, не забыл взять?

– Ну конечно не забыл, а что?

– Ну вот и прекрасно, – Даша как-то особенно посмотрела на меня, – Значит я буду купаться и загорать в ТВОИХ плавках, ну а насчёт «лапок» мы посмотрим. Главное, держи их при себе.

– Дарья Михайловна, – сказал я, – а вот сейчас как-то обидно было. Насчёт «лапок». Мы, конечно, знакомы лишь второй день, но всё равно обидно.

– Извини, – помолчав пару секунд сказала Даша, положив свою руку на мою. – Извини, – повторила она, – немного не подумала. Обидеть не хотела. Но ты всё равно негодяй! Так подставить девушку!

Я сложил руки ладонями перед грудью и покаянно поник головой.

– Виноват, Дарья Михайловна! Виноват, исправлюсь. Готов нести наказание.

– И понесёшь! – пригрозила мне Даша. – И непростое. Вот только придумаю его для тебя.

Я поник головой ещё ниже, но видел, что Даша уже не злится. И что ситуация выправилась. Я досадовал сам на себя; хотел сделать девушке сюрприз, а чуть не поссорился.

Но как просчитать этих девушек? Как их понять?

Вскоре поезд прибыл на нашу станцию, и мы немного прошли вдоль железнодорожных путей, где с правой стороны приютилась небольшая лодочная станция. Служащий повертел с сомнением отцовский паспорт, но лодку дать согласился.

– Цены на доске. В 18 часов закрываемся. Не опаздывайте…

Он помолчал и добавил:

– Грести-то хоть когда-нибудь, доводилось? Плавать оба умеете?

Я заверил его, что и грести и плавать умею, а девушка будет сидеть в обнимку со спасательным кругом, хотя плавать она тоже может, и нас наконец отпустили.

Ну что сказать? Кавголово – это не городской парк. Это пусть и малое, но тем не менее вполне полноценное озеро в обрамлении лесистых холмов. Общественный пляж был расположен по правую руку, поэтому я поплыл сразу наискосок по диагонали к самому дальнему берегу, где виднелась небольшая полянка и не было людей.

Грести я на самом деле умел, как и плавать. Тут я не соврал нисколечко. С мамой я ходил в лодочные походы в Литве по Неману и по Игналинским озёрам. Плавал каждый год на каникулах в Латвии, а парковые покатушки уж и не счесть сколько раз. И в Кавголово был с отцом много раз, а плаваньем так и вовсе занимался с детства.

Где-то ближе к берегу я положил вёсла, раскрыл сумку и достал фотоаппарат.

– Даша, ты сказала, что занимаешься в театре?

– Да. Но утопленницу мне играть ещё не приходилось и желания такого нет, – с некоторой тревогой Даша следила за мной.

Я рассмеялся:

– Даша, тебе абсолютно не о чем беспокоиться со мной.

Я отлично знал, как опасна любая паника на воде. А потому старался, чтобы у Даши не было и тени сомнений или тревоги.

– Я не собираюсь разыгрывать сцену «и за борт её бросает в набежавшую волну». Я просто хочу сделать пару фотографий. Надеюсь, ты не против немного попозировать? Ну как актриса.

– А что надо изображать? Повторю; делать вид падающей за борт я не стану. Потому, что могу и вправду упасть.

– Нет, ничего такого. Просто несколько изящных поз и всё. Я подскажу и покажу. Ну и да, к слову; а ты плавать-то умеешь? – я постарался добавить безмятежности в голос, – Ну так, просто из любопытства спрашиваю.

– И самое лучшее место, чтобы задать этот вопрос – середина озера и дырявая лодка. Поздравляю, мистер гений анализа! – ехидно сказала Даша.

Я несколько озадаченно поскрёб затылок.

– Ну, т. е. нет? – постарался не выдать я своей тревоги

– Ну, «т. е. да», мистер гений. Но в следующий раз лучше всё-таки уточнять такие «мелочи» на берегу. И ещё; это озеро я не переплыву.

Я сделал несколько кадров; Даша великолепно позировала, сразу понимая задумку. Не кокетничала и не рефлексировала. Всё же, профессиональная подготовка – она и есть профессиональная подготовка, даже в таком её урезанном и детском варианте.

В конце концов, мы доплыли до пункта назначения, я расстелил полотенце, отдал Даше свои плавки (хвала богам, что хоть взял новые!) и футболку. Даша повертела футболку в руках и …вернула мне.

– Плавать-то я в ней могу, а вот что я буду делать потом на берегу? Сидеть в мокрой или обмотавшись мокрым же полотенцем, и бояться сделать неловкое движение? – Надену её после купания, – решила Даша. – А вот в воду я буду заходить одна! И не пялься на меня слишком уж откровенно.

Я помотал головой, и возведя очи горе, отвернулся.

– Повернёшься, когда скажу, – велела мне Даша, и я согласно покивал, опасаясь что-либо сказать. Вина моя, всё-таки, была слишком очевидна.

Когда Даша с визгом окунулась, я позволил себе повернуться. Даша уже плыла, и я поспешил к ней, опасаясь каких-нибудь случайностей, типа холодного ключа или прикоснувшейся неожиданно рыбы. Повторюсь; паника на воде – смертельна. Через несколько секунд я уже плыл рядом с Дашей. Мелкая рябь на воде, отражая солнечные зайчики, практически непроницаемым покровом скрывала всё, что находилось под водой. Поэтому Даша быстро успокоилась и плыла спокойно, хоть и не очень умело.

Берег начинал опасно удаляться. Но Даша всё плыла, и мне стоило труда уговорить её повернуть обратно. И где-то метров за 20 до берега случилось то, чего я опасался; Даша начала тонуть. Нет, не камнем, но я слышал её всё учащающееся дыхание, видел, как её гребки становятся всё чаще и мельче по амплитуде, и понимал, что она уже на грани. Но старался ничем свои опасения не выдать, поддерживая шутливый трёп.

В конце концов Даша сказала:

– Всё, больше не могу. Помогай!

Я подплыл к ней ближе и сказал:

– Держись за моё плечо и плыви как прежде.

Даша немедленно вцепилась в меня, совершая типичную ошибку.

– Нет Даша, успокойся. Ты не можешь утонуть, когда я рядом. Но и меня топить не надо. Просто положи мне руку на плечо и плыви.

При тесном контакте мне удалось передать Даше чувство уверенности и спокойствия, и убрать волны тревоги и зарождающегося водоворота паники. Она быстро взяла себя в руки, стала слушать меня, и мы довольно быстро добрались до берега.

Забыв, что «не одета», Даша упала на полотенце, и отдышавшись сказала:

– Спасибо. И не вздумай кому-то рассказать об этом. Особенно моей маме.

Затем вновь буркнув под нос «не пялься», быстро вытерлась и надела футболку.

Пялиться я и не собирался, но предпочёл никак не реагировать. Это было формальная реакция. Обязательная, для «сохранения лица». Ведь «приличная девушка» не может бесстыдно сидеть с открытой грудью рядом с малознакомым молодым человеком. Я понимал это и принимал «правила игры».

Когда Даша совсем пришла в себя, я предложил ей перекусить, а заодно попытаться что-нибудь выяснить насчёт лагеря. Мне очень хотелось, чтобы Даша поехала со мной на море. Я даже всерьёз рассматривал вариант отказаться от поездки, если не поедет Даша, если, конечно, наши с ней отношения не испортятся, или она сама куда-нибудь не уедет.

В Дашиной реакции на слово «отец» я чувствовал какую-то семейную драму, но понимал, что расспрашивать об этом нельзя ни под каким видом. Осталось лишь надеяться, что после того, как наши отношения укрепятся настолько, что мы станем безусловно доверять друг другу, Даша расскажет сама. Когда сочтёт это нужным.

С собой у меня была небольшая спиртовка, которая из плоского «портсигара» превращалась в букву Н, несколько таблеток сухого спирта, алюминиевая и пластиковая кружки, чай, сахар, ложки и жестяная консервная банка болгарских голубцов. А воды у нас было предостаточно; целое озеро. На общественном пляже было два родника, но плыть туда мне совершенно хотелось, и потом, воду мы всё равно будем кипятить, а потому можно набрать её прямо из озера.

Когда мы утолили разыгравшийся на свежем воздухе аппетит, и блаженно развалились на солнце, я решил аккуратно начать разговор.

– Даша, извини, возможно, но ты не говорила с мамой насчёт поездки? На море. В лагерь. Или, может, ты сама не хочешь ехать? Тогда не скажешь ли мне причину?

Даша долго молчала, и я, досадуя на себя, что опять, возможно, допустил какую-то ошибку, уже хотел вновь извиниться и закрыть тему, она наконец ответила:

– Дело не в моём желании или нежелании. И я соглашаюсь со всеми твоими аргументами. Но тут есть очень непростые наши семейные обстоятельства.

Она помолчала, словно собираясь с духом.

– Кирилл, скажу честно и прямо: ты мне нравишься.

Она предупреждающе подняла руку, видя, что я собираясь что-то сказать.

– Да-да, я понимаю; мы знакомы всего два дня, и я, возможно, кажусь тебе слишком легкомысленной, но поверь – это не так. И с людьми я схожусь не очень быстро, и у меня тоже были свои причины перейти в другую школу, как и у тебя свои, не так ли? Но у меня чувство, что мы знакомы гораздо дольше. Потому, что мне с тобой так легко, ну словно – она лукаво улыбнулась – с братом. Так вот; я «не еду» не потому, что едешь ты, не думай. Но, – она вновь помолчала, – то, что я тебе скажу, пусть останется, между нами, обещаешь?

Я кивнул.

– У меня есть сестра. Кира. Ей 10 лет, и сейчас она в лагере. Обычном, пионерском. По бесплатной профсоюзной путёвке. Как ты знаешь, мы приехали из Латвии, где у нас остались родственники и знакомые, а главное – бабушка – мама мамы. Она очень ждёт нас к себе, и мы тоже хотели бы поехать к ней, но у нас есть основания, – голос её вновь дрогнул, но она справилась без моей помощи – воздерживаться от общения с нашими родственниками. Всеми, кроме бабушки. Кира не знает причин наших поступков; она ещё слишком маленькая для того, чтобы их знать. Поэтому мама хочет оставить её в лагере ещё на одну смену, а Кира говорит, что если я к ней не приеду, то она сбежит из лагеря домой, и просится к бабушке. Вот такая запутанная история. Поэтому мама хочет отправить меня к Кире, т. к. это, во-первых, удержит её в лагере, а во-вторых, послужит формальным оправданием, почему мы не приезжаем к родне, ну и плюс – финансовый аспект.

Я чувствовал, что в этой истории полно «белых пятен», совершенно очевидно, связанных с Дашиным отцом. Но спрашивать не решался, помню Дашину реакцию. Но вот слово «финансовый» мне было знакомо и понятно. И я переспросил:

– Финансовый?

– Да, Кирилл! Финансовый. Представь, что у нас в стране ещё существует такая проблема, как финансовая, особенно у матерей – одиночек, – в её голосе послышались какие-то горькие нотки, – Для которых стоимость билетов на юг и обратно, является существенной. Чтобы ты понимал, это, к примеру, два новых школьных платья на меня и на сестру.

Я чувствовал, что иду по тонкому льду, но упускать шанс было нельзя.

– Даша, Даша, успокойся, пожалуйста. Знаешь, наша семья тоже отнюдь не буржуи. Мама- учитель, а папа – инженер. И у меня тоже есть брат. Правда, он старше меня и теперь живёт отдельно. И, я прошу тебя, выслушай меня пожалуйста до конца. У меня есть мои личные деньги, и я мог бы..

– МЫ НЕ НИЩИЕ! – Даша вскочила на ноги, лицо её буквально горело негодованием, – И мы вполне самостоятельно можем решить свои проблемы без ваших денег.

Она начала нервно ходить вокруг.

Я вздохнул:

– Ну вот этого я и боялся, что ты так отреагируешь. А потому ещё раз тебя прошу: выслушай меня до конца. Ну пожалуйста. Разумеется, вы сами всё можете решить. В этом у меня нет сомнения. Но деньги о которых я говорю – это не деньги моих родителей. Эти деньги – мои личные. Я не получил их от родителей, а честно заработал их сам. Понимаешь? Я их не украл, не получил в подарок. Я их заработал. А потому имею полное МОРАЛЬНОЕ право распорядиться ими так, как САМ сочту нужным и правильным.

Даша молчала, и это давало мне некоторую надежду.

– Скажи, Даша, если у мужчины есть заработанные им лично деньги, то разве он не может потратить их на подарок понравившейся женщине? Ведь, если он этого не может, то какая у него будет мотивация их зарабатывать вообще? И какая разница, как называется ПОДАРОК: билет в кино или билет на поезд? Я вот хочу ПОДАРИТЬ тебе поездку на море. Просто потому, что ты мне тоже нравишься, Даша. Потому, что мне ТАК захотелось потратить СВОИ деньги. И ГЛАВНОЕ, Даша: это не накладывает на тебя никаких обязательств, если тебя это беспокоит.

Даша фыркнула, но я видел, что она уже не злится;

– Потому, что это не сделка, а подарок. Подарок, который дарящему порой приносит больше удовлетворения и радости, чем тому, кому дарят. Понимаешь, о чём я?

Даша кивнула.

– Разве нет, например, для матери большей радости, чем видеть радость в глазах ребёнка, получившего что-то в подарок? И кто в этот момент больше рад – ещё вопрос. Разве сделать доброе дело безвозмездно, как тимуровцы, не приносит радость тем, кто эти дела совершает?

Даша задумчиво смотрела на меня и неожиданно спросила:

– Я всё стеснялась спросить тебя про эти татуировки, – она дотронулась пальцем до одной из линий, оставшихся от той встречи, что изменила всю мою жизнь.

– Это не татуировки; это ожоги.

Даша испуганно отдёрнула руку.

– Больно?

Я засмеялся;

– Нет, они давно зажили.

– А от чего они?

– Это тайна. Но тебе я скажу. Потому, что доверяю.

Я помолчал.

– Это молния.

Даша испуганно ойкнула, а я добавил:

– Шаровая.

– Как же ты остался жив? Ведь это всё равно молния!

– Я не знаю, Даша. Может я выжил, а может и нет.

Почему-то у меня перехватило дыхание. Это было странно и немного стыдно. Я замолчал и отвернулся к озеру.

Даша также молчала.

Через какое-то время, справившись с голосом, я сказал ей:

– Вот поэтому это секрет. Не хочу превратиться в подопытного жука в лаборатории. Для всех это был просто пожар.

Даша смотрела на меня округлившимися глазами.

Я усмехнулся:

– И пожалуйста, Даша, не надо смотреть на меня, как на восставшего из могилы упыря. Я живой и тёплый. И уже битый час уговариваю симпатичную девушку разрешить сделать ей подарок. Это не ведь не очень похоже на ожившего мертвеца?

Теперь уже улыбнулась Даша.

– Знаешь, Кирилл, ты меня убедил. Но тебе надо поговорить с моей мамой, потому что обманывать её якобы бесплатными билетами я не хочу, но и сама без неё решить всё равно ничего не могу. Поговори с ней. Ты ведь можешь быть убедительным. Но только не пугай, как ту…дуру в школе. Просто поговори. И если мама согласится, то я на твоей стороне, и с довольствием поеду с тобой.

Всю обратную дорогу Даша продремала на моём плече. Мы почти больше не разговаривали, ибо главное было сказано, и оставалось только дождаться встречи с Дашиной мамой.

Глава 12

К Дашиной маме мы договорились пойти вечером, а до этого решили снова погулять в Таврическом саду, который понравился нам прошлый раз своим относительным безлюдьем в центре города.

Поскольку и у меня и у Даши были с утра дела в городе, то встретиться мы договорились на улице Петра Лаврова у метро «Чернышевская». На выходе из самого метро мне стоять не хотелось; там всегда толчея. На Лаврова расположен Дворец Бракосочетания и Дворец Малютки, где регистрируют новорожденных, и многие добирались сюда именно таким образом.

Плюс два, а по факту четыре кинотеатра (в «Ленинграде» было три зала). Ну и вообще – Центр же.

Придя заранее, я купил сразу два мороженых-для себя и для Даши (опоздает – так съем оба сам!), и поджидал её, заняв свободную скамейку на бульваре. Вдруг пара молодых людей, что сидели рядом и болтали о чём-то, как по команде замолкли и сделали «равнение направо».

По середине бульвара шла Даша. Да что там «шла» – Дарья шествовала!

В простого кроя бледно-розовом платье выше колен, в белых, почти прозрачных чулках, выгодно контурирующих её стройные ноги, и с розовым цветом волос, Даша производила на всех ошеломляющее впечатление. Даже взрослые мужчины буквально сворачивали шеи, ловя тычки под рёбра от своих спутниц, что уж говорить про молодёжь.

Даша прекрасно видела, какой эффект производит, и явно им наслаждалась, неспешно дефилируя походкой "от бедра" по центральной аллее. Да уж, умела моя новая одноклассница удивить и поразить! Актриса, чего уж тут..

Даша уже видела меня, но вида не показывала. Шла, мечтательно глядя прямо лишь перед собой. Я решил поддержать её игру; подождал, пока она пройдёт мимо, и, глядя в землю, негромко произнёс:

– А у меня есть мороженое..

Дарья молниеносно развернулась, подскочила ко мне, и, сделав хищное выражение лица, ухватила протянутое эскимо.

Надо было видеть лица окружающих! «А что, ТАК можно было??!», читалось на них.

Через несколько секунд мы с Дашей уже хохотали во всё горло.

Просмеявшись, я сказал ей:

– В опасные игры Вы играете, однако, Дарья Михайловна! Ох и опасные. Знаете, сколько мужиков сегодня из-за Вас лягут спать на диване, и сколько женщин Вас уже ненавидит, посылая проклятья на Вашу прелестную головку? И вообще, на месте Вашей матушки, я в таком виде Вас из дома отпускать одну и вовсе не рискнул бы. И совсем даже не из-за Ваших прекрасных волос.

Даша довольно щурилась, словно кошка, словившая желанную добычу.

– Пойдём-ка, – сказал я ей, – когда она доела, – я научу тебя одной игре.

– Куда идём? – спросила она, принимая мою руку

– Взрывать воздушные замки и развеивать девичьи иллюзии.

– Ничего себе, игра! – удивилась Даша, – и где же мы всем этим займёмся?

– Недалеко. Собственно говоря, ты и сама уже начала это делать несколько минут назад. Но ты играла «в Чапаева», а я научу тебя шахматам.

Мы подошли ко входу во Дворец бракосочетания. Присесть здесь было негде, но для того, что я хотел показать Даше, это не имело значения.

Вокруг шумели свадебные кортежи; украшенные кольцами, куклами и розово-голубыми ленточками подъезжали и отъезжали машины. Из них, в облаках свадебных платьев с букетами наперевес, выходили невесты, а обратно садились уже замужние счастливицы.

Хлопки шампанского, крики «горько», лепестки и букеты. Вопли «Ура» и здравицы, команды фотографов, клаксоны автомобилей – всё это сливалось в единую праздничную какофонию.

– Смотри, Даша, – обвёл я рукой весь этот свадебный шабаш, – что ты видишь?

– Ну свадьбы, – неуверенно сказала Даша, машины, люди…

– Дальше, дальше., – подбодрил я её, – люди, это хорошо, а что за люди?

– Гости, женихи с невестами…

– Кто здесь главные действующие лица в этом спектакле?

– Спектакле?

– Конечно. Ведь свадьбы ИГРАЮТ. Слышала такое выражение? «Сыграть свадьбу». Сыграть, Даша, сыграть. Не «отпраздновать», «не отметить», а именно, что «сыграть». Поэтому смотри на это как на большой спектакль.

Его могут «поставить» на уровне художественной самодеятельности, а могут привлечь профессионалов. По сценарию, с репетициями, или на импровизации, но это всё равно будет лишь спектакль. Игра. Понимаешь?

Даша кивнула.

– А какое название ты дала бы этому спектаклю?

– Не знаю… что-нибудь про счастье, наверное.

– Именно, Даша, про счастье. Хотя я однажды видел название лекции «Ключи от счастья женского у партии в руках», но это немного другая история.

Так вот – счастье. Ты видишь счастливые лица вокруг?

– Ну да, все счастливы…

Я молчал.

Даша подумала и добавила:

– Во всяком случае, они выглядят счастливыми.

Я хлопнул три раза в ладоши.

– Браво, Даша! Ты делаешь успехи в Игре.

– Игре? А мы уже играем?

– А ты разве не заметила? – усмехнулся я. – Конечно, моя Игра не так заметна, как твоя,

Даша слегка порозовела

– Но ты в самом деле молодец. Я был впечатлён. Ещё раз браво. Но давай вернёмся к нашим …хм… счастливцам. Ты знаешь статистку разводов, Даша?

– Нет

– 50%

Дашины глаза округлились.

– Нет, правда? ПОЛОВИНА?

– Половина, половина. Каждая вторая пара, которую мы здесь видим, и которая ныне буквально истекает счастьем, неизбежно разведётся. Расстанется. С руганью, ненавистью, дележом имущества, алиментами и всеми прочими атрибутами уже финальной сцены того спектакля, кульминацию которого мы видим сейчас.

– И в чём же наша Игра? – уже серьёзно спросила Даша.

– Игра в том, чтобы не просто угадать, кто из тех, кто сейчас входит в эти двери – показал я на Дворец – расстанется, а кто нет, а в том, чтобы глядя на них, на их родителей, гостей, весь антураж, придумать ИСТОРИЮ.

– Это очень жестокая Игра, – тихо сказала Даша, и слегка отодвинулась от меня. – Я не хочу в неё играть.

– А это от нас не зависит, – пожал я плечами. – Дело в том, Дарья, что мы УЖЕ В ИГРЕ. Нас не спросили. Нас просто выпихнули на игровое поле, даже не объяснив толком Правила, и Игра началась.

– А кто же нас выпустил, и главное – кто зрители?

– Ты задаёшь ПРАВИЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ, но ответа у меня нет, – я развёл руками. – Впрочем, я показал тебе Игру именно здесь, чтобы стала ясна её суть. А играть можно где угодно. Вон, например, та продавщица мороженного, – я показал рукой, – ничуть не хуже персонаж. Ведь у неё тоже есть СВОЯ ИСТОРИЯ. И её тоже можно разгадать.

– Или придумать, – задумчиво протянула Даша.

– Или придумать, – кивнул я. – Даша, я тобой восхищаюсь, – добавил я, – ты настоящая умница.

Даша немного помолчала, затем подошла ко мне практически вплотную и негромко спросила:

– И многим ты устраивал здесь такой экзамен? Приводил сюда, показывал "Игру"?

– Никому. И это абсолютная правда, Даша. Просто я не встретил ещё никого, кому хотел бы показать это. И это никакой не «экзамен». Это, если ты предпочитаешь школьную терминологию, скорее «внеклассный урок». Факультатив. Не каждому он нужен, не каждому интересен, не каждый готов слушать, и очень далеко не каждый способен его понять.

Даша немного подумала, затем вскочила на низкую ограду газона, не глядя, уверенная, что я её поддержу, протянула руку, и спросила:

– Так что там ты говорил насчёт взорванных замков?

– Хочешь повторить свой давешний триумф? – засмеялся я,

– А может просто хочу проверить твои слова? – парировала Даша.

– «Внимание! Дарья Щербакова вступает в Игру!» – возвестил я, но в общем гаме никто на мои слова внимания не обратил. А зря.

– Валяй, – сказал я Даше. – Иди, круши семейное счастье глупцов.

– Что нужно сделать?

– Просто войти и выйти. Ну можешь ещё зайти «попудрить носик».

– И что будет?

– Увидишь сама. После расскажешь. Если захочешь.

Дарья кивнула и неспешно направилась ко входу во Дворец своей крышесносной походкой.

Я устроился поудобнее у ближайшего дерева и засёк время. Даша вышла через 12 минут. Лицо её горело, а в глазах были слёзы.

– Два назойливых предложения помочь «потерявшейся девочке», одно предложение поехать со всеми кататься на кораблике. Количество взглядов разного свойства не считала. Но чувствовала себя раздетой и униженной.

Она передёрнула плечами.

Я заглянул ей в глаза:

– Вот поэтому, Даша. Поэтому.

– Но почему? Почему?! – возмутилась Даша.

Я не ответил, а показал рукой на ближайший ларь с мороженным и на парк.

Мы долгое время молча бродили по пустынным дорожкам, выбирая самые дальние уголки парка. Даша не хотела разговаривать, и я не лез. Позже, когда мы стояли на берегу пруда, глядя на уток, Даша, не отрывая взгляда от воды, спросила:

– Ты считаешь, что мне не стоило этого делать?

– Ты девочка – пожал я плечами, – Ты должна нравиться, и тебе должно это нравиться.

– Но я не хочу ТАК!

– Даша, – повернулся я к ней, – Я твой друг; во всяком случая, я хотел бы им быть, но даже не брат, и ты мне не невеста. Я не могу указывать тебе, как и что делать.

– Но ты можешь дать совет.

– Я могу научить. Что я сегодня и сделал.

– Твой урок был слишком горьким.

– Не думаю, что рассказал тебе что-то, чего ты не знала до этого. Просто одно дело абстрактное знание, и совсем другое – перенести это абстрактное знание в реальную жизнь и по отношению к себе.

Даша помолчала, обдумывая мои слова, а потом вдруг покрутилась, расставив руки, рассмеялась (девчонка – она и есть девчонка!), и сказала:

– Нет, ну ты видел, КАК я шла! Оценил? А какие у них были лица!

– Ещё бы, – подтвердил я. – Сам чуть не умер.

– Надеюсь не от смеха? – с подозрением спросила Даша.

– От стрелы Купидона, – заверил я её.

– Но увернулся? – обвинительно ткнула она в меня палец.

– Повезло… на этот раз.

– Ах, повезло? – Даша возмущённо стукнула меня кулачком. – А скажи, Кирилл, я что, тебе совсем-совсем не нравлюсь? Ну как… ну в общем ты понял, – порозовела она.

– Даша, не говори ерунды. Разумеется, ты мне нравишься, и я сказал это уже столько раз, что уже боюсь показаться тебе навязчивым. Если ты не забыла, то вечером я вообще собираюсь знакомиться с твоей мамой.

– Сказал. Но я про другое «нравлюсь»

– А про «другое» мы поговорим позже. Потому, что я не хочу вносить двусмысленность в наши отношения.

– «Двусмысленность в наши отношения» – скривившись передразнила Даша. – Ты говоришь, как противные взрослые. Словно поставил меня в угол и отчитываешь, – Даша отвернулась

– Ну извини, – я помолчал, – Возможно, я слишком много читал, когда …болел. Я слишком долго болел, Даша. И слишком мало общался со сверстниками. Потому и разучился говорить просто. И у меня теперь слишком «книжная» речь "противного взрослого".

Даша подошла и взяла меня под руку

– Не обижайся. Я глупая. Я забыла.

– И не думал обижаться. Я понимаю…

– Ничего ты не понимаешь, Кирилл Ракитин. Ни-че-го!

Она вновь закружилась, запрокинув голову.

– Вот вроде и умный, а дурак дураком.

– Есть такое, – развёл я руками, – Мужчины, Даша, они в отношении женщин всегда были несколько туповатыми. Не знаю уж, почему.

– Так, хватит уворачиваться! Скажи прямо: я красивая?

– Ты великолепна, Дарья Щербакова! И я говорю это абсолютно честно, без стёба или подколки.

– И тебя не смущают ни моё торчащее ухо, ни мои глаза, ни моя конопатость, ни мои худые ноги?

– Меня нисколько не смущает ваше ухо, Дарья Михайловна. Ваши веснушки лишь добавляют Вам очарования, а Ваши глаза – чудесны, волшебны и таинственны, словно звёзды.

– А ноги?! Почему ты ничего не сказал про мои прекрасные ноги? – возмутилась Даша. – Ну-ка, быстро посмотрел и похвалил.

– Ну а что ноги-то? Ноги – это ведь просто ноги…

– Не юли, негодяй! Все пялились на мои ноги, а ты говоришь «это просто ноги»?

Я с сомнением посмотрел на Дашины ноги:

– Ну да, конечно, с чулочками ежли. Или вот колготки… потолщ…

Я не договорил, потому, что весьма чувствительно получил по голове. Пора было спасать ситуацию; похоже, я превысил лимит шуток про внешность. Женщины же…

– Даша! – сгрёб я её в охапку и подержал, полка она не перестала вырываться. – Я же тебе объяснял, что мужики – они туповаты, когда речь идёт о женщинах. Прости, если чего обидного сказал; я не хотел. Я просто хотел пошутить. Неудачно, – я развёл руками и сложил их молитвенно перед грудью. Ну прости. Нельзя нам ссориться. Прости. Не дуйся.

Даша освободилась и вздохнув, сказала:

– Я не дуюсь. Но… понимаешь… Я ведь так оделась сегодня ДЛЯ ТЕБЯ. Не для ТЕХ. Вот это платье – это подарок от бабушки. И я ни разу его никуда не надевала, если не считать домашнего праздника. Ни разу не вышла в нём из дома. Я хотела поразить тебя, показать тебе, какая я красивая, и чтобы все тебе завидовали.

Я на секунду обнял Дашу за плечи.

– Но ведь всё именно так и получилось. Ты и в самом деле меня поразила, и все мужики вокруг на самом деле мне завидовали. Так всё и было. Разве нет?

– А тебе что, было трудно сказать мне всё это раньше?

– Нет, вовсе нет. И я очень ценю; нет, правда ценю, что ты сделала. Но давай и я тебе кое-что скажу; вот ты сказала про ухо, веснушки и глаза.

– И НОГИ!

– И ноги. Но дело в том, что я не оцениваю, даже чисто внешне, человека так сказать «по частям». Ну согласись, звучит глупо: она красива, потому что у неё красивые ноздри. Или он уродлив, потому что у него ужасный большой палец на ноге.

Даша хихикнула, а я облегчённо вздохнул

– Я вижу человека целиком. И тут же я вижу его манеру двигаться, говорить, слышу его голос, если угодно, чувствую его запах. И так целиком этот образ и оцениваю на предмет красоты. Хотя, как говорится, красота в глазах смотрящего. Для любой матери её ребёнок самый красивый. А для любого жениха…хм, ну почти для любого… самая красивая именно его невеста.

Ты видела пожилых некрасивых людей, которые ходят, держась за руки? Потому, что они самые красивые друг для друга. И это я ещё не говорю, что у разных народов разные взгляды на красоту в принципе. НЕ каждому китайцу понравится негритянка, которая у себя дома будет считаться первой красавицей, и наоборот. Подозреваю, что и тебе будет не так легко оценить красоту бурятского юноши, первого красавчика в своей деревне.

Даша фыркала уже вовсю.

– Но всё это, Даша, лишь «первый слой»

А дальше идёт суть человека; его характер, взгляды, поступки. И никакие красивые ноги не перевесят подлости, а красивые уши – мелочности и тупости.

А ноги у тебя красивые. Это правда.

Даша остановилась, внезапно встала на носочки и чмокнула меня в щёку.

И грозно сказала:

– Молчи! Не говори ничего!

Так я и молчал.

Глава 13

Мама Даши, Анастасия Марковна, невысокая стройная женщина, с усталым лицом и приятным голосом, встретила нас чаем и пирогами. Что было весьма кстати, т. к. мы уже изрядно были голодными, а пара мороженных для наших молодых организмов было просто ничто.

День сегодня был длинным. Я уже, если честно, устал, и мне совершенно не хотелось заводить длинную волынку. Но решить вопрос с поездкой в положительном ключе было необходимо.

Анастасия Марковна тоже не стала ходить вокруг да около.

– Ты ведь хотел мне что-то сказать? – сразу перешла она к делу, как только мы допили по второй чашке и съели по третьему куску пирога.

Ну что же, такой подход меня устраивал

– Спасибо, Анастасия Марковна! Пирог был очень вкусным и очень актуальным.

Но я хотел просить Вас, – я посмотрел ей прямо в глаза, – отпустить Дашу на море. Я в курсе некоторых обстоятельств вашей семьи; Даша рассказала мне, – я заметил неудовольствие и даже тревогу (!) на лице мамы Даши, и поспешил добавить, – далеко не всё, разумеется, но в общих чертах. И я предложил свою помощь в решении, э-э-э… некоторых аспектов возникших проблем. Даша согласилась с моими доводами, но без Вас, разумеется, вопрос не решается.

– А могу я тоже послушать твои «доводы», с еле заметным сарказмом спросила мама Даши.

– Разумеется. В общем-то всё, на мой взгляд, настолько очевидно, что вряд ли даже нуждается в каких-то пояснениях.

Во-первых, это здоровье. Море, солнце, свежие фрукты, физический посильный труд – какие тут сомнения?

Анастасия Марковна кивнула.

– Во-вторых, мы с Дашей приходим в эту школу, теперь уже можно говорить «нашу школу», в статусе «новеньких». И не просто «новеньких», а новеньких – одиночек. У которых нет никого из знакомых в новой школе.

Честно говоря, это и было причиной того, что я перешёл в эту школу. И у меня были на то свои причины, как и у Даши, как я догадываюсь. Но дети, подростки в особенности, они, знаете ли, особой деликатностью в этом плане не отличаются. Так что «входящие конфликты» практически неизбежны. А тут и поддаться нельзя; иначе придётся два года, фигурально выражаясь, извините, «под партой» провести, но и непрерывную войнушку вести нет желания. Это и на учёбе скажется, ну и вообще на жизни.

По мере того, как я говорил, лицо Дашиной мамы принимало всё более изумлённый вид. Она явно не рассчитывала на такие речи от 14-летнего мальчишки. Но мне уже надоело притворяться, и я решил, что буду таким, какой я есть; нравится это кому-то или нет.

Анастасия Марковна посмотрела на дочь, и Даша поспешила пояснить:

– Не обращай внимания. Кирилл часто говорит как взрослый. Он долго болел и мало общался со сверстниками

Анастасия Марковна кивнула, принимая пояснение, и показала, что готова слушать дальше.

– В лагере же мы обретём если и не друзей, то по крайней мере несколько десятков знакомых из старших классов. Что нам сильно облегчит жизнь и вхождение в новый коллектив. По сути, изменит наш статус.

В третьих; когда выпадет такая возможность ещё – побывать на море летом? Следующее лето слишком далеко, да и что измениться через год по сравнению с этим годом? А там и вовсе выпуск, студенчество, всевозможные практики…

Так какие препятствия? Если они есть, то я готов в меру сил помочь их преодолеть.

Мама Даши долго молчала, глядя на меня. А затем медленно сказала:

– Дарья поведала мне о твоём предложении насчёт денег, но ты же понимаешь, как это выглядит с нашей стороны?

– О, ещё как понимаю! Дарья Михайловна изволили выразиться крайне определённо, гордо заявив: «МЫ НЕ НИЩИЕ!».

Мне пришлось долго извиняться.

Даша вспыхнула, но промолчала

– Анастасия Марковна, не знаю, говорила ли Вам Дарья, но эти деньги – это деньги – мои собственные, заработанные лично мной, а не полученные от родителей или ещё кого-то. Возможность потратить заработанные собственным трудом деньги по своему усмотрению, в том числе и на подарок понравившейся ему девушке – это часть самоуважения для любого мужчины. Это его мотивация и его самооценка. Отказываясь по каким-то причинам от подарка, женщины, по сути, обесценивают сам труд мужчины, и лишают его права на принятие мужских решений.

Я помолчал и добавил:

– И это очень обидно. Тем более, когда подарок делается без каких-либо задних мыслей и от чистого сердца. Пусть даже под влиянием момента, но от всей души.

На этот раз Анастасия Марковна молчала ещё дольше, с ещё большим удивлением глядя на меня. Поймав её взгляд, Даша лишь пожала плечами, как бы говоря: «так я же предупреждала»

Наконец мама Даши сказала:

– Ты сказал всё верно, – и усмехнулась, – Меня впечатлило. Но сумма, – развела она руками, – сумма как-то не очень тянет на «просто подарок», говоря по правде, малознакомой девушке. Тебе не кажется?

– Вовсе нет. Но хорошо, давайте просто посчитаем.

Анастасия Марковна пожала плечами

– Скажите, может ли мужчина, некий абстрактный мужчина, пригласить понравившуюся ему девушку в кино?

Анастасия Марковна кивнула – может.

– Билет – это 50 копеек. А на двоих – целый рупь!

– Идём дальше. А может ли этот абстрактный мужчина купить девушке цветы? Это же нормально? Нет вопросов?

Но букет будет стоить уже два- три рубля.

А если этот мужчина пригласит девушку в кафе и угостит кофе с пирожным? Это ведь не какая-то чрезвычайная трата?

Мама Даши уже поняла, куда я веду, и досадливо поджала губы, в отличии от Даши, которая вовсю веселилась.

– Теперь представим, что этот абстрактный влюблённый кавалер пригласит свою девушку на концерт.

Это ведь нормально, пригласить девушку на концерт, купить ей букет цветов, угостить её в кафе и отвести на такси домой?

Билеты в театр обойдутся в пятёрку, столько же будет стоить такси…

– Всё, всё, остановись пожалуйста. Я поняла уже. Ты прав. – Анастасия Марковна помолчала, – И ты ведь не успокоишься? Я правильно понимаю?

– Анастасия Марковна. Поймите и Вы меня правильно, пожалуйста, – я помолчал, прикидывая, как лучше донести свою мысль.

– Нормально дарить подарок, сделанный своими руками, какова бы не была его стоимость. Не правда ли?

А если у меня нет таланта сделать этот подарок – нарисовать картину, связать свитер – но есть другие умения, с помощью которых я могу заработать деньги, купить эту картину и свитер и подарить их? Тогда, есть ли разница? У нас почему-то принято с подозрением относиться к деньгам, как к таковым, но ведь деньги, по сути, лишь посредник между нашим трудом и нашим подарком. Лишь средство, способ. А не сам подарок.

Я хочу подарить Даше вовсе не деньги; я хочу подарить ей юг и море. Я хочу подарить ей новые впечатления и новых друзей. Подарить решение её будущих возможных проблем. Вот, что я хочу ей подарить. И для меня очень важно сделать этот подарок. Важно для меня самого. Понимаете? Поэтому, я очень прошу Вас: не обижайте меня отказом от него.

Она помолчала и задумалась, глядя сквозь меня.

Я понял, что это критический момент. Критический не просто в плане поездки, а в плане наших дальнейших отношений вообще. Поняла это и Даша, буквально замерев.

Я с грохотом бухнулся на колени:

– Матушка родимая, Настась Марковна! Христом богом прошу и Троицей Святой заклинаю! Дозвольте же нам с Дарьей Михайловной поездку сию. Вечно молить о здравие Вашем буду Богородицу, Деву пресвятую – Заступницу! Ведь лишь о благе дочери Вашей пекусь, имея помыслы чистые. В чём готов на поклясться хоть и жизнью самой.

Я попытался ухватить и поцеловать руку Дашиной мамы, которая в испуге отпрыгнула и спрятала руки за спину.

– Дарьюшка, голубушка! Что же ты стоишь? Пади, пади маменьке в ноженьки-то! Проси её!

Я схватил за руку тут же бухнувшуюся рядом Дашу.

– Настась Марковна, матушка! Вот два сердца чистых пред Вами милости Вашей взыскуют. Неужто глухи Вы к мольбам и слёзам нашим пребудете?

Я посмотрел на Дашину маму и из глаз моих покатились слёзы.

Она же смотрела на меня чуть ли не в панике.

– Дарьюшка, сердце моё! Неси же скорее иконку малую. Даст Бог и смягчится матушка. Сердце-то материнское- чай не каменное. Даст нам матушка благоволение своё на труды для тела и души спасительные.

Даша тут же вскочила и заметалась по кухне с причитаниями.

– Прекратите, да прекратите же оба этот балаган! – пыталась урезонить нас Дашина мама. – Устроили здесь дурдом какой-то!

Но выйти из образа бывает труднее, чем в него войти. Я чувствовал, что сам нахожусь на грани истерики, затягивая туда и Дашу с мамой. Та, видимо, почувствовала что-то, и наконец, сдалась:

– Да чёрт с вами, клоуны несчастные! Поезжайте уже куда хотите!

Даша радостно взвизгнула и бросилась обнимать маму. Я же медленно поднялся с колен и, шмыгнув носом, поплёлся в ванну, прекрасно понимая, что на самом деле разговор ещё не окончен.

Я умылся, и немного постоял, глядя в зеркало; глаза мои всё ещё оставались красноватыми. Я был сам немного шокирован своими слезами, но это произошло как-то само собой. Я пытался разобраться в себе, но мозг явно сбоил, отказываясь строить даже самые простые логические цепочки. Я решил положиться на интуицию, и, собравшись с духом, наконец вышел из ванной.

– А вот и наш главный «переговорщик»! – с усмешкой поприветствовала меня Дашина мама, – Никогда не сдаёшься, да? Победа любой ценой?

– Игнатий Лойола никогда не был для меня кумиром, Анастасия Марковна, осторожно ответил я.

Дашина мама изобразила на лице кривую улыбку

– Ничего не скажешь; умеешь ты убеждать, Кирилл. – Как уверяла меня Даша, «чистой логикой», – саркастически посмотрела она на дочь. Даша смущённо хихикнула.

– Знаешь что, Даша, – сказала Анастасия Марковна, – у нас тут совсем не осталось хлеба в доме. Может ты сбегаешь? Вернее, сходишь. Неспешно. А мы тут с Кириллом пока потолкуем. О жизни.

– Ну ма-ам… – недовольно протянула Даша.

– Иди-иди, «сердце моё», – метнув на меня взгляд, насмешливо сказала её мама.

Я смущённо посмотрел на Дашу и слегка кивнул. Это не укрылось от Дашиной мамы, но она лишь качнула головой и ничего не сказала. Когда хлопнула входная дверь, Анастасия Марковна села за стол, устало положила на него руки, и, указав мне на стул напротив, очень серьёзно сказала:

– Давай, Кирилл, поговорим теперь как взрослые люди.

Я кивнул и осторожно присев, выжидательно посмотрел на неё. Анастасия Марковна молчала, подбирая слова.

– После того, как Дарья …м-м… осталась без отца, – тут голос её слегка дрогнул и это не укрылось от меня. Анастасия Марковна это заметила, и словно решившись, продолжила более уверенно:

– То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться строго, между нами, хорошо?

Я вновь кивнул и приложил руку к сердцу, не решаясь сказать хоть слово.

– Дашин отец – не был её родным отцом. Её настоящий отец погиб ещё до её рождения. Её вырастил другой человек. Отец Киры – сестры Даши. И который теперь тоже умер.

Она немного помолчала и добавила:

– И умер он в заключении.

Я замер. Мы оба понимали, какой неизбежно должен последовать мой вопрос, но я его принципиально не задавал.

Наконец Анастасия Марковна вздохнула и сказала:

– Спасибо Кирилл. Я рада, что не ошиблась в тебе.

Дочь рассказала, как ты вступился за неё в школе, я благодарна тебе за это. Как и за твою деликатность. За то, что ты ни разу не спросил Дашу об отце. Она сказала и об этом. Но я тебя буквально заклинаю всем, чем могу; если ты не хочешь потерять дружбу с Дарьей, если она тебе нравится, то никогда, ты слышишь – НИКОГДА-НИКОГДА, ни под каким видом, ни по какому поводу, даже намёком не упоминай о нём при Даше! Не спрашивай её ни о чём, и не говори ей о том, что я тебе рассказала. И, разумеется, никому другому. Иначе ты станешь ей врагом, Кирилл. И для Даши, и для меня.

Мы оба помолчали ещё некоторое время.

– Отчим Даши оказался плохим человеком. Но после того, как его не стало, в Даше словно что-то надломилось внутри. Исчезло что-то, что было ей присуще до всего этого…, – она запнулась, – словно боялась сказать что-то лишнее, – после всего этого кошмара.

Что-то, что составляло очень важную часть её натуры.

Дарья, наверное, сказала тебе, что занимается в театральной студии?

Я вновь кивнул

– Когда она проживает, и пусть лишь в игре, какие-то другие жизни, становится, пусть и на время, как бы другим человеком, ей легче возвращаться в эту реальность.

От этих слов моё сердце явственно сбилось с ритма, и я судорожно сглотнул.

– Есть и ещё один незаявленный аспект этих занятий; Дарья может казаться тем, кем хочет казаться, а не той, кем является на самом деле. Потому, что на самом деле, она очень доверчивый и открытый, возможно в чём-то даже наивный человек.

Была, – добавила Дашина мама после паузы, и голос её снова дрогнул. – Была раньше.

Она даже страдала из-за этого от сверстников. И это одна из причин, почему она выбрала другую школу в старших классах. Подозреваю, что у тебя есть схожая причина, – она вопросительно посмотрела на меня.

– Нет, я никогда не страдал от одноклассников, – лаконично ответил я. – Хотя причина, разумеется, есть.

– Ладно, не хочешь – не рассказывай.

Так вот; Даша может обмануть чужого человека, но не меня. И я вижу, что с ней происходит на самом деле. И я вижу, что несмотря на смехотворный срок вашего с ней знакомства, в ней словно оживает то, что, казалось бы, исчезло уже совсем. Та позитивность, та детская открытость миру, интерес к нему.

– Но мир детей, Анастасия Марковна, и мир взрослых, очень отличаются друг от друга. Дети – это объективно, уж извините, маленькие и глупые существа. И детская открытость, о которой Вы говорите, может сыграть в жизни слишком задержавшегося в детстве, очень плохую роль. Дети неизбежно должны взрослеть, даже если их родителям и хочется, чтобы они подольше оставались детьми.

Мама Даши с изумлением уставилась на меня, словно увидела впервые.

– Сколько тебе лет, на самом деле, Кирилл?

– Я уже не первый раз слышу этот вопрос, Анастасия Марковна, – усмехнулся я. – И отвечу Вам так же, как ответил и Даше: моё «Свидетельство о рождении» подлинное.

– Да-а… – протянула мама Дарьи. – Дочь меня предупреждала, но видимо, я её не поняла до конца. Но ты, безусловно, прав. Взрослеть придётся всем. И мне очень хочется, чтобы в это время рядом с Дашей был НАСТОЯЩИЙ ДРУГ. Тот, кому и Даша и я могли бы доверять полностью и без оглядки. Тот, кому я могла бы доверить саму Дашу, понимаешь?

Я снова кивнул, избегая слов.

Я понимал.

Я не понимал почему, но понимал, что Даша вдруг и стала тем «якорем», за который я мог бы зацепиться, чтобы вновь обрести самого себя. И, возможно, я сам был таким «якорем» для Даши. Что и объясняло столь стремительную нашу дружбу, и то, почему мы так отчаянно вцепились друг в друга, словно двое выживших при кораблекрушении в открытом море.

– Анастасия Марковна, говорят, что разбитую чашку уже не склеить; швы всё равно будут видны. Не знаю, можно ли собрать заново душу, но лучше пусть она будет хоть и со швами, но цельная, чем от неё останутся одни осколки.

Дашина мамы долго молчала, а затем сказала:

– Я рада, Кирилл, что поговорила с тобой. И рада, что Дарья встретила именно тебя. И даже, вопреки всему своему материализму, думаю, что может ваша встреча и не была такой уж случайной. Я отпускаю Дашу с тобой не потому, что вы мне устроили тут цирк с конями. А потому, что вижу, насколько идёт Даше ваша дружба на пользу. Уж извини, но я как мать думаю в первую очередь о своей дочери. Я вижу, как Даша доверят тебе, а это многого стоит, поверь. Её прежде нередко обижали из-за её открытости, и она научилась хорошо считывать людей. Разбираться в них. Она тебе доверяет, и это для меня серьёзный аргумент. И я знаю, КАК вы купались! – её лицо и голос вмиг стали строгими, – Вы, молодой человек, держите свои руки и дальше под таким же контролем. Ну и за другими приглядите.

– Это не будет проблемой, Анастасия Марковна, обещаю.

– Верю. Точнее, доверяю. Да я и сама не слепая; я же вижу как вы общаетесь с Дашей, как вы «подхватываете» друг друга, ваши невербальные знаки. Да хотя бы то платье, в котором сегодня была Даша. Дарья рассказала тебе?

Я кивнул.

– У вас уже даже свой язык появился, – развела руками Дашина мама. – Наверное, так и взрослеют дети… – внезапно в её голосе послышались печальные и даже горькие нотки.

Я протянул руку и дотронулся до её руки

– Я обещаю, Анастасия Марковна. Я обещаю.

И добавил чуток спокойствия на нужную волну.

Анастасия Марковна накрыла мою руку своей, и чуть помолчав сказала:

– Я разрешаю тебе, Кирилл, заплатить за билеты для Даши.

––

Я встал, слегка поклонился и крикнул:

– Дарья Михайловна! Да заходите уже. Право слово, не красит Вас подслушивать под дверью!

Дверь немедленно открылась, впуская Дашу, которая сердито буркнула:

– Ничего я не подслушивала. Я только что пришла. Просто вы так кричите…

– Даша! – ахнула её мама, – неужели ТЫ ПОДСЛУШИВАЛА?! Кто тебя этому научил?

Даша сделала "poker face", и вместо ответа, якобы незаметно, указала пальцем на меня.

И довольно улыбнулась.

Глава 14

Последующие дни ничего сверхординарного не происходило; мы почти каждый день встречались с Дашей. Ещё два раза ездили купаться за город, несколько раз сходили в кино. При этом то я, то Даша громко просили дать нам «места для поцелуев», вызывая некоторую оторопь у присутствующих, и практически всегда устные комментарии в свой адрес.

Нас это смешило, и мы постоянно придумывали новые способы эпатировать окружающих.

Вообще-то, для подростков того времени такое поведение было не совсем типично. Легко рассуждая на темы любовных перипетий, скажем литературных персонажей, или даже их авторов, любой подросток отчего-то впадал в оцепенение или напротив – экзальтацию, как только речь заходила о нём самом. Сказать кому-то «ты мне нравишься» было для него тяжелее, чем прыгнуть с десятиметровой вышки в бассейне, а уж заявить публично о своих чувствах – так и вовсе немыслимо.

Проще умереть.

Я, в силу известных обстоятельств, несмотря на гормональную бурю своего возраста, изжил эту подростковую рефлексию давно. А Даша, то ли в силу занятий актёрством, то ли по характеру своему, но составила мне вполне достойную в этом плане компанию.

Даша вообще предпочитала решать все проблемы методом «клин клином». Например, чтобы избавиться от своей рефлексии по поводу немного оттопыренного одного уха (я так понял, что дети в прошлой школе дразнили её за это) она, вместо того, чтобы пытаться скрыть это за длинными волосами, напротив – сделала короткую стрижку и более того – выстригла эту сторону особо коротко, выставив своё ухо напоказ. (Которое, повторюсь, на мой взгляд нисколько её не портило, а напротив – придавало своеобразное очарование).

Ну и в общем-то, способ работал; она могла теперь совершенно свободно говорить о своих ушах, и презрительно фыркала на попытки её задеть, а не бежала рыдать, как прежде. Убедившись в эффективности данного метода, она стал его применять по любому поводу. Поэтому мы могли совершенно спокойно говорить с ней практически на любую тему, без обычной для этого возраста стыдливости и иных условностей и ментальных блоков. Из-за этого в том числе наши отношения с Дарьей развивались, можно сказать, семимильными шагами, причём не только «вширь», за счёт охвата тем разговоров, но и «вглубь», за счёт погружения в эти темы. Я старался сильно не «умничать», всё больше осваивая стиль обычной подростковой речи, и старался вести себя адекватно «паспортному» возрасту. Разве что, не считая тех «спектаклей», которые мы с Дашей порой разыгрывали на публике. Например, используя своё свободное владение английским языком, я, одевшись как-нибудь вычурно, и обняв для антуража пару бутылок кефира с батоном, изображал из себя потерявшегося иностранца, а Даша – простую советскую школьницу, которая пыталась мне помочь, собирая вокруг «потеряшки» небольшую толпу.

Однажды мы так заигрались, что с трудом удрали от родной милиции, прибывшей на помощь «иностранцу» по «сигналу» добрых советских граждан.

Кроме того, я устроил Даше небольшую, но необычную фотосессию. Объяснив всё необходимостью якобы выбора платья для предстоящего спектакля, я немного поснимал Дашу в салоне свадебных нарядов, подкрепив нашу версию для продавцов небольшой зелёной купюрой, благоразумно скрыв этот момент от Дарьи. Что делать с этими фотографиями в будущем мы ещё не придумали, но сошлись в том, что показывать их родителям – это отправить их прямиком на больничную койку, а нас – в противоположные части нашей большой и великой Родины.

Рассматривали мы и сюжет с «брошенной у алтаря» невестой и не явившимся женихом, но по зрелому размышлению отказались от его реализации. Памятуя неудачный опыт с милицией.

Ещё я предлагал, как иллюстрацию своих «мизантропных взглядов» (как выразилась Даша), пойти в качестве гостей на любую свадьбу, и, либо поесть там чего вкусного, либо разыграть сцену «дети случайно уехали не на ту свадьбу». Но Даша запретила «портить самый важный день» жениху и невесте, и я не стал ей перечить.

В общем, время мы проводили задорно и весело.

Даша съездила с мамой в лагерь к сестре Кире; с большим трудом и слезами уговорив её остаться в лагере ещё на одну смену. За это Кира выклянчила обещание купить ей необычное школьное платье – с плиссированной юбкой. А поскольку такие платья купить можно было лишь в Эстонии, то хитрюга, по сути, выпросила себе целую поездку. И было понятно, что одним платьем дело там не ограничится. Чувствуя себя в какой-то степени причастным и виновным, я заручился у Анастасии Марковны обещанием принять мою посильную помощь в этом вопросе.

Практически ежедневно провожая Дашу домой, я несколько раз заходил к ней «на чашку чая», наладив неплохие отношения с её мамой, которая, я это чувствовал, всё более проникалась ко мне доверием. Правда, «свадебные» фотографии Дарьи мы ей всё равно пока показывать не стали. Да и я их, собственно говоря, пока и печатать-то даже не рискнул!

Занимаясь фотографией, я, естественно, освоил и самостоятельную проявку плёнки, и самостоятельную печать фотографий. Дома у меня был фотоувеличитель «Ленинград-2» и все прочие необходимые аксессуары. (А мечтал я о польском «Krokus» для цветной печати, но пока не мог себе его позволить, позволяя зарабатывать на себе государственной лаборатории).

Показать эти Дашины фотографии своим родителям, я тоже не решался, не зная, как они отреагируют на такую «шутку». Особенно после того, как мой старший брат ушёл из дома явочным порядком жить, как сейчас сказали бы, «гражданским браком». И это была уже наша семейная драма. Потому, что брат из-за этого рассорился с родителями, дома показывался крайне редко, и всегда лишь один. Его «жену» родители не приняли категорически, и в дом не приглашали. Так что представить им Дашу в свадебном наряде после того, как мы пропадали целыми днями вместе, было опасно.

Родители не препятствовали нашим встречам, но в них явно ощущалась какая-то настороженность. Мама, правда, как-то высказала идею пригласить Дарью к нам домой, но я счёл это несколько преждевременным. Я не мог предугадать эмоциональную реакцию матери на Дашу, совершенно уже для них очевидно, не «просто одноклассницу», а подвергать из-за этого риску наши с Дашей отношения, я не собирался. Фотографии же Даши, сделанные мной ещё в Кавголово, родители рассматривали долго, и чуть ли не с лупой. Хорошо ещё, что на чёрно-белых фотографиях не было видно цвета её волос.

– Худенькая какая-то, – сказал отец, полагая, что я их не слышу.

– И ноги худые, – добавила мама, – хотя вид у них спортивный.

– Стройные, – поправил папа.

– Конопатая, – проявила наблюдательность мама.

– Немного веснушек, практически незаметно – опять смягчил папа.

– Лопоухая, – строго отметила мама.

– Совсем чуть-чуть, – вновь «откатил» отец.

– В общем – обычная, – вынесла вердикт мама.

– Но милая, – нашёл папа компромисс.

– Однако, наш сын, кажется, всерьёз увлечён этой девочкой, – задумчиво отозвалась мама. – А наш сын – не простак, и ты это прекрасно знаешь. Значит он видит в ней то, чего не видим мы.

Перед сном, когда отец возился в ванной, я зашёл к маме в комнату, чтобы забрать фотографии.

– Скажи, Кирилл, – обратилась ко мне мама, глядя на Дашину фотографию, которую держала в руках, – ты в самом деле настолько всерьёз увлечён этой девочкой? Чем она тебя так пленила, что занимает все твои мысли и всё твоё время?

– Мама, у нас же каникулы, чем мне ещё заниматься? – попытался я съехать с темы, но мама не позволила; – Не говори ерунды и не считай нас с отцом дураками; мы не слепые и всё видим. В конце концов, мы – взрослые. А ещё мы – твои родители, если ты уже забыл об этом, – начала потихоньку сердиться мама

Я опустился на пол рядом с её креслом и положил ей голову на колени.

– А Гёте писал, что очень трудно любить за что-нибудь, и очень легко – ни за что.

– Это не ответ, сын. Мы с отцом прекрасно знаем твои увёртки, и то, как ты можешь отвечать, если захочешь.

Она вновь повертела в руках Дашину фотографию.

– Я просто хочу понять, Кирилл, что ты нашёл в этой, извини, но в общем-то совершенно обычной на первый взгляд, девочке. Ведь ты – мой сын, и для меня это очень важно.

В квартире повисла полная тишина. Перестала литься вода в ванной, перестали, кажется, даже тикать часы.

Я протянул руку в сторону книжного шкафа и сказал:

– Вон там, на второй полке, стоит небольшая книга со стихами. В ней есть такие строки:

…что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?[3]

– Ты спрашиваешь, что я вижу в этой «обычной девочке»? От неё свет исходит, мама.

Мама взъерошила мне волосы и с грустью сказала;

– Вот так, наверное, и взрослеют дети. Ты вырос, Кирилл. А мы с отцом и не заметили…

====

[3] – Николай Заболоцкий "Некрасивая девочка"

Глава 15

За два дня до отъезда мы с Дашей вынуждены были прервать наши ежедневные «загулы», как говорила моя мама. У Даши были какие-то семейные дела, и я, чтобы скоротать время с пользой, решил эти дни заняться «тренировками», которые совсем забросил из-за наших встреч. Надо сказать, что уже, наверное, с неделю у меня ныли мои «татуировки» (о чём я, разумеется, ничего никому не говорил), и я почему-то чувствовал необходимость таких занятий.

Чтобы ничто не мешало, я на трамвае доехал до Ржевского лесопарка, где, найдя укромное место, привычно погрузился в то самое «двойное» состояние, находясь, как бы, и в нашем «корпускулярном» мире, и в его «волновой» ипостаси одновременно.

Просканировал пространство вокруг, «увидев» своим вторым волновым «зрением» всё живое, скрытое от обычного зрения, потянулся своим "вторым зрением" вдаль и тут же ощутил знакомые до боли флюктуации. Буквально через миг я оказался в эпицентре такого волнового смерча, что едва не выпал из своего двойного состояния. Но страха не было, потому, что я узнал своих давних знакомых, если можно так выразиться, невольных (а может и вольных, кто же их поймёт) виновников моей «хронотюрьмы», и одновременно моих же спасителей из неё и, подозреваю, спасителей вообще. А кроме того, также и моих наставников. Я ощущал эманации радости и дружелюбия, и постарался ответить тем же, что вызвало ответную реакцию «смеха».

Сложно сказать, сколько времени это продолжалось, тем более что время здесь явно отличалось от течения времени в моём материальном мире. Это я понял уже давно. Но всё когда-нибудь заканчивается.

Я ощутил этот посыл прощания, а затем произошло то, чего я не ожидал. Внезапно мои «татушки» нестерпимо зажгло, но почти сразу эта боль исчезла, а своим особым зрением я увидел что-то вроде пары искр как бы внутри своей левой руки, которую «татуировки» и «украшали». Вновь ощутил волну «смеха» и ощутил, что остался один.

Некоторое время я просто разглядывал, поселившиеся во мне «огоньки», а затем, ведомый каким-то внутренним чутьём потянулся к ним тем самым «шестым» чувством, и с изумлением увидел, как они словно бы вышли из моей руки и зависли на кончиках пальцев, отчего те сразу же зажгло. Тем же усилием я вновь убрал «искры» в руку. И жжение тут же исчезло. Затем я проделал это ещё раз, и ещё, и так раз до тех пор, пока действие это не стало простым и понятным, до автоматизма. Вернувшись целиком в обычное состояние, я внимательно осмотрел пальцы, и никаких ожогов на них не заметил, а вот следы от «искр», когда я касался ими окружающего – листьев, травы – имелись; это были полностью выжженные пятна, хотя и очень небольшие; буквально миллиметры.

– Ну вот, подарили мне «зажигалку», а я и не курю, – внутренне рассмеялся я. Но подарок – есть подарок. И душу грело сознание, что не забыт, что контакт не утрачен. И хотя какое уж там общение было, но я только сейчас понял, что на самом деле скучал по своим огненным приятелям. Ведь они не бросили меня ТОГДА, и было понятно, что без их помощи не обошлось.

Я не раз задумывался, а в прежний ли свой мир я вернулся, выскочив из ловушки? И я ли это всё ещё, или лишь моя копия, а «оригинал» сейчас лежит где-то в земле? Но видимых отличий в этом мире я не находил (хотя особо и не искал), а со временем заставил себя не думать об этом вовсе. И даже заранее уже установил себе запрет на занятия наукой в этой области. Я не хотел знать правду, и не хотел оказаться в психушке, или цепких лапах учёных и спецслужб. Я хотел быть нормальным и жить в нормальном, обычном мире, не думая, копия он или оригинал.

Весь следующий день я также посвятил тренировке новоприобретенной способности, не понимая, как её можно будет использовать в жизни, и вообще для чего мне её подарили, но понимая, что просто так такие подарки не делаются. А также то, что и хвастаться этим ни перед кем не следует, демонстрируя якобы фокус. Ибо быть параноиком на воле лучше, чем полностью здоровым клиентом куда менее приятных помещений.

На вокзал мы поехали рано утром вместе с мамой; отец работал, а у мамы, как у учителя, летом график был более вольный.

Разумеется, я понимал, что мама едет со мной вовсе не для того, чтобы помахать платочком вслед последнему вагону. Особая сентиментальность не была ей присуща, да и вообще не принята в нашей семье. Мама желала посмотреть на Дашу.

На этот раз я не стал отговаривать её от «смотрин»; в конце концов, это знакомство рано или поздно всё равно должно было состояться. Так почему бы не сейчас? Тем более, когда обстоятельства не позволят этим «смотринам» затянуться, и всегда будет повод их прервать.

За два дня я так соскучился по Даше, словно мы не виделись месяц, и невольно всё ускорял шаг, хотя времени ещё вполне хватало. Даши ещё не было, когда мы нашли свой поезд. Но я был уверен, что она приедет. Пока мама знакомилась с Августой Демьяновной и расспрашивала её о лагере, в конце перрона наконец-то появилась и Даша со своей мамой. Сегодня на Даше была чёрная майка со светло-голубыми шортами и белые высокие носки с белыми же кедами. Смотрелась она потрясающе, ну а её розовые волосы, естественно, были «контрольным выстрелом» для всех, кто задерживал на ней взгляд.

– Здравствуйте, Анастасия Марковна, – я вежливо поклонился. – Знакомьтесь: это – мама. хм… Анна Григорьевна. Мама, – это Анастасия Марковна, мама Даши, а вот и сама Даша.

Моя мама работала с не самым лёгким контингентом, и преподавательский стаж у неё был не маленький. Она и «глазом», – что говориться, – «не моргнула», увидя Дашину сногсшибательную причёску, и спокойно поздоровалась сама.

Пока мамы, поедая друг друга глазами, рассыпалась во взаимных любезностях, очнулись стоявшие рядом с Августой Демьяновной двое ребят старшего вида, слегка обалдевшие вначале от Дашиного вида. По всей видимости это и были те, кто должен ехать с нами.

Они дружно подскочили к Даше:

– Привет! Меня Сергей зовут, – сказал один.

– Меня Володя, а тебя, мы слышали, Даша?

– Ты с нами едешь?

– Давай вещи, помогу донести.

– И мне давай; что там ещё у тебя нести?

– Ты на какой полке хочешь; верхней или нижней?

– Ты из какого класса? – затараторили они, пытаясь завладеть Дашиным вниманием, и как бы случайно оттесняя меня в сторону.

Со мной ни один из них знакомиться не захотел.

Моя мама с интересом, а Дашина мама, нахмурившись, наблюдали эту сцену. Даша лучезарно улыбнулась обоим новоявленным Ромео:

– Ой, спасибо мальчики! Вот, отнесите пожалуйста – она указала на свой чемодан. Когда же те чуть ли не вдвоём подхватили его, Даша не спеша подошла ко мне, и заложив руки за спину, привстала на носочки и поцеловала воздух у самой моей щеки:

– Привет, Кирилл!

Лица у парней вытянулись, а рейтинг Дарьи в глазах моей мамы подскочил сразу на несколько пунктов.

– Что ты стоишь, как истукан? – сказала мне мама.

– Но этот поцелуй был не для меня, – пожал я плечами

– А для кого же?

– Вон для них, – мотнул я головой в сторону парней, уже без прежнего энтузиазма тащивших Дашины вещи в вагон.

Даша продолжала так же сиять улыбкой, прижавшись ко мне плечом.

– А к тому же, – продолжил я ехидно, – Анастасия Марковна велела мне держать свои руки подальше от Дарьи. Ну я и обещал..

– МАМА! – Дашино лицо стало под цвет её волос, и она возмущённо топнула ногой.

– Всё правильно, всё правильно, – вступилась за смутившуюся Дашину маму моя, – Вам только слабину дай, так вы ещё, чего доброго, и закурите!

Все рассмеялись, а Анастасия Марковна потихоньку показала мне кулак.

– Отъезжающие, прощайтесь. Провожающие – выходите из вагона, – раздались голоса проводников.

– «Одна слезинка украдкой появилась в её глазах» – продекламировал я.

– Не паясничай! – строго сказала мне мама, и крепко обняла.

– Ну что же, – сказал я Даше, когда все наконец устроились, и поезд набрал ход, – По крайней мере наши мамы не вцепились друг другу в волосы сразу.

Даша рассмеялась.

– Но у нас, похоже, вырисовывается другая проблема, – добавил я уже серьёзно.

Интермедия 2

Вечером, Николай Михайлович, собираясь ко сну, спросил супругу:

– Аня, и как тебе избранница Кирилла? Пообщались?

– Дарья? – мама задумчиво повертела в руках оставленную сыном одну Дашину фотографию, – Да мы с тобой вроде бы всё правильно говорили; и худая, и лопоухая… Но очень, очень непростая, и что совершенно точно – очень неглупая девочка.

И добавила, уже погасив свет:

– Надеюсь, Кириллу на самом деле повезло с ней.

Глава 16

В поезде мы с Дашей, поменявшись с кем-то из пассажиров местами, заняли две боковушки, что давало нам возможность говорить более-менее спокойно, без посторонних. Даша уже привыкла доверять моим словам, а потому сразу посерьёзнела.

– Ты про этих двоих? – кивнула она в сторону наших спутников, периодически недобро смотревших в мою сторону, – разве я уже не разобралась с этой проблемой?

– С этими двумя – да, но будут и другие. Даша, я говорил тебе тогда на озере, – помнишь? – что у тебя полная свобода действий, отношений и т. п. И это будет именно так, и от своих слов я не отказываюсь. Но дело не в парочке романтично настроенных идиотов. Дело в отношении к тебе коллектива.

Даша недоуменно смотрела на меня

– Не понимаешь?

Она помотала головой

– Ты красивая и необычная. К тому же – «новенькая», причём во всех смыслах.

Я накрыл её руку своей, видя, что она собирается возражать.

– Погоди, дай сказать. Это на самом деле серьёзнее, чем ты думаешь. Положим, с мальчиками я разберусь, хотя конфликтов не избежать, а это не самый лучший «вступительный взнос» в новую школу. Но хуже придётся тебе, как ни странно. Посмотри со стороны девчонок; там уже сложились какие-то пары, а то и «многоугольники». Есть лидеры, есть аутсайдеры. Система обрела равновесие и устойчивость, на радость преподавательскому составу. И тут появляемся мы и вносим диссонанс в эту гармонию. Мальчики массово пытаются завоевать твоё внимание, и ты полагаешь, что девочки будут просто смотреть на это? Девочки начнут войну с тобой, Даша. А потом начнут шпынять своих кавалеров – мальчиков. Вот, что будет.

Даша помолчала, а потом сказала:

– Но ведь ты знал это с самого начала; с того самого момента, как нам предложили поехать в лагерь. Почему же ты согласился и так настаивал сам на этой поездке? Кучу аргументов привёл «за» и ни одного «против»? Почему, Кирилл?

– Во-первых, все мои аргументы «за» абсолютно правдивы и никуда не делись. Просто нам надо сделать так, чтобы эти «за» сработали, а «против» – нет.

– А «во-вторых»?

– А, во-вторых, мне не хотелось расставаться с тобой, Даша.

– Но мы были знакомы тогда лишь несколько минут. МИНУТ, Кирилл!

– Значит, мне их оказалось достаточно, – пожал я плечами

Даша сердито отдёрнула руку.

– Так что ты теперь предлагаешь? Как нам сделать так, чтобы твои «против» не повернулись против нас?

– Нам нужно продумать линию поведения и наш статус.

– Какой ещё статус?

– Ну, ты помнишь, что я говорил в школе?

– Хочешь быть моим «братом»? – сощурилась Даша, – и всё? Всего лишь?

В её голосе сквозили ноки разочарования

– Да, но не просто братом.

– Тогда как?

– А ты вспомни, как вела себя та «крыса» в канцелярии.

– Она растерялась, – Даша облегчённо засмеялась.

– Вот именно. Это и будет наша фишка – заморочить всем головы так, чтобы пока они разгадывают наши ребусы время первичных конфликтов было упущено, и мы уже перестанем быть «новенькими». Всем придётся с этим считаться, ну а там и авторитет какой-никакой, может появится. Придумаем, что-нибудь.

– Ну тогда давай придумывать, – с азартом сказала Даша, потирая руки.

И мы начали Игру.

Время в поезде пронеслось для нас быстро.

Мы мало общались с нашими попутчиками, хотя Даше как-то удалось убрать с их лиц надутое выражение. Они время от времени болтали втроём, и позже мы даже все вместе попили чай, под одобрительным взглядом Августы Демьяновны, предпочитавшей помалкивать, помня наше в Дарьей непростое появление в школе. И благодаря своему опыту и интуиции, уже понимавшей, что ей достались не совсем обычные школьники, от которых можно ожидать не совсем обычных поступков.

По прибытию в Симферополь, нам предстояло добираться до Алушты на междугороднем троллейбусном (!) маршруте, протяжённостью 84 км, а там нас уже встречала совхозная машина. Часа за полтора до прибытия на конечную станцию, поезд делает получасовую остановку в Джанкое. Учитывая предстоящее многочасовое сидение в тесном транспорте, и мы с Дашей решили немного размяться; благо, времени для этого казалось было достаточно.

Видели когда-нибудь, как катаются опытные фигуристы? Движения их ног почти не заметны и неспешны, а скорость и плавность движения завораживают. Вот также шла и Даша по центральной аллее бульвара, ведущего от вокзала. Легко, словно паря над землёй. Шаг, ещё, несколько коротких, разворот… Она не шла, а танцевала. Я немного отстал, любуясь ею. Но, как оказалось, любовался ею не только я.

Мне почему-то сразу не понравилась милицейская машина, которая некоторое время медленно ехала рядом с нами, а когда она прибавила ход, и, скрипнув тормозами, остановилась немного впереди, я остро ощутил опасность. Но Даша ничего не чувствовала; она гарцевала на аллее, и уже довольно далеко опередила меня. Чувствуя тревогу, я постарался её догнать, но не успел; из машины вышли трое: толстый усатый майор с мятыми погонами на форменной рубашке, и два сотрудника с сержантскими лычками. Они быстро подошли к Даше и стали о чём – то с ней говорить. Один из них указал рукой на машину, но Даша отрицательно помотала головой. Тогда второй схватил её за руку.

Я побежал.

У машины я оказался, когда её дверь практически закрылась. Я встал перед УАЗиком, не давая ему уехать. Вышедшему водителю я закричал, что мы школьники с поезда, что нас будут искать, что девочка несовершеннолетняя.

Люди на бульваре стали оборачиваться. Тогда из машины вышел толстый майор и сказал:

– Этого тоже бери.

Меня запихнули в пропахший потом и сигаретами «собачник» УАЗика, больно ударили под дых, и машина свернула с бульвара. Вскоре милицейский «козёл» остановился у районного отделения милиции.

В том, что это было самое настоящее похищение, kidnapping, не вызывало у меня никаких сомнений. Даша ещё не осознала этого, с детской надеждой глядя на людей в форме, и наивно полагая, что всё происходящее какое-то недоразумение, и оно сейчас разрешится. Я не стал её пугать, но сам приготовился действовать самым решительным образом, как только появится шанс. Я понимал, что если нас отсюда увезут, то надежды выбраться практически не будет.

Думаю, что нас привезли в райотдел, а не сразу куда-то ещё лишь потому, что я привлёк слишком много внимания прохожих своими криками, да и саму Дашу наверняка запомнили; такая, девушка как она, просто не могла остаться без внимания. Похитители решили подстраховаться; если наши поиски начнут сразу, то всё можно будет списать на ошибку, а если нет, то можно будет нас перевести в другое место. Поэтому нас даже не стали оформлять в журнал задержанных, как положено, а просто посадили в «обезьянник», даже не разделив. Даша не уставала возмущаться, говорить про поезд, что мы из Ленинграда, про то, что нас уже ищут и пр. Но на все её доводы присутствующие лишь ухмылялись, переглядываясь, и ничего не отвечали.

Я молчал, выжидая момент. И он наступил.

В какой-то момент в комнате, где нас держали, остался из милиционеров лишь один человек. Масляные взгляды, которые он бросал в сторону Даши, не оставляли сомнений в его намерениях, и вызывали у меня настоящую ярость. Ещё один сотрудник оставался в дежурной части, но я был уверен, что справляюсь и с ним.

Опасаясь, что сидящий к нам спиной охранник решит как-то отреагировать на Дашины угрозы, я жестом попросил её замолчать. Затем мои пальцы охватило жжение и на концах заиграли вызванные мною искры. Которые уже и не искры были, а словно ощутив мою ярость, превратились в настоящую электрическую дугу.

Даша с изумлением смотрела на мою руку, но я предостерегающе приложил ладонь другой к её губам.

Одним движением я перерезал хлипкий замок на решётке, а затем ударил горящими пальцами по шейным позвонкам сидящего к нам спиной милиционера. Не издав ни звука, он кулем свалился на пол. «Погасив» искры, я схватил застывшую в ужасе Дашу, и повлёк её к двери. Держась за руки, мы выскочили из кабинета и рванули мимо дежурки. Сидевший там за стеклом сотрудник выскочил наперерез, но я, расцепившись с Дашей, резко ускорился, нанося противнику одновременно удар коленом в пах и рукой в угол челюсть снизу.

Слава богу, что больше в этот момент никого здесь не было. Мы выскочили из отдела, и тут Даша вспомнила:

– Поезд! Кирилл, поезд уйдёт сейчас!

Я оглянулся. «Козлика» похитителей, что привезли нас сюда, не было видно, но у дверей стоял милицейский «Жигуль» с ключами в замке зажигания. Кому придёт в голову угонять милицейскую машину, да ещё от самого райотдела милиции?

Пришло мне.

Водить машину я научился на курсах, хотя официально ходить на их можно было лишь с 16 лет, но я «договорился». Получить же сами водительские права пока ещё не мог; нужно было ждать 18 лет.

Я рванул водительскую дверь, и кивнул Даше – садись. В её чести надо сказать, что Дарья не истерила и не тупила; во-первых, она доверяла мне, а во-вторых, до неё наконец-то дошло, что всё куда серьёзнее, чем ей показалось вначале, когда она решила, что здесь всего лишь какая-то ошибка. Что нас просто перепутали с кем-то.

Она быстро села с другой стороны, поворот ключа, и я понёсся. Водить-то я вроде как умел, но опыта было мало. Поэтому мы неслись от обочины к обочине, задевая то припаркованные машины, то деревья, скамейки, урны и вообще всё, что было на дороге. Опасаясь устроить серьёзное ДТП я нажал большую красную кнопку, и улицы огласил рёв милицейской сирены. Стремясь не опоздать, я влетел непосредственно на перрон, распугивая лоточников, и затормозил ближе к нашему вагону, уткнувшись разбитой фарой в урну.

Августа Демьяновна, что-то яростно говорившая проводнику и, судя по всему, начальнику поезда, смолкла на полуслове, увидев, как мы выходим из разбитой машины. Но педагогический опыт – есть опыт; не став устраивать сцен, она быстро взяла себя в руки, и «педагогическим» голосом приказала:

– Быстро в вагон! Всё потом.

И победно глянув на обалдевшую бригаду поезда, неспешно поднялась по ступенькам вслед за нами.

Глава 17

Надо сказать, что наше эпичное появление со светомузыкой и сиреной произвело впечатление не только на поездную бригаду, но и вообще на всех, кто это видел. А видел это почти весь поезд.

При нашем появлении все разговоры вокруг нас как-то стихли. Мы с Дашей с невинным видом тут же уселись на свои места, и сидели молча и тихо, как мыши под веником. Августа Демьяновна, всем своим видом показывая остальным пассажирам, что ничего «такого ужасного» не произошло во вверенном ей коллективе, поворачиваясь к нам, имела совсем другое выражение лица. Сергей и Володя, наши спутники, глядели на нас с Дашей с восторгом, и втихаря показывали нам большие пальцы.

Лишь один раз Августа Демьянова, обратилась к нам, едва слышно прошипев:

– Что это было, Ракитин?

– Мы боялись опоздать к поезду, – нейтральным голосом ответил я, и обратился к проходившей проводнице:

– А можно нам чайку?

Проводница с обалдевшим видом кивнула и отправилась за чаем.

– Со мной твои штучки не пойдут, Ракитин! – зло прошептала Августа Демьяновна, пропуская проводницу, вернувшуюся со стаканами – Наш разговор ещё далеко не окончен!

– Разумеется, Августа Демьяновна, – ответил я, с хрустом откусывая «цукор пресований», – разумеется.

Честно говоря, я очень опасался Дашиной реакции. (О реакции её мамы, узнай она об этом, мне и думать не хотелось)

Истерики со слезами, отчуждённости, или, что самое плохое, страха. Страха передо мной. Поэтому я ни на секунду не выпускал Дашиной руки из своей, стараясь даже на ходу уловить волны её настроений и внушить ей спокойствие и уверенность, которые, к слову, сам ощущал не очень.

К моему удивлению, моя помощь в этом плане Даше особо не требовалась. Не то, чтобы она была абсолютно спокойна, но её волнение не выходило за рамки такого же, как, скажем, при просмотре фильма, или, как тогда, когда мы, хохоча, удирали от милиции в Ленинграде. Похоже, Даша понимала и мои сомнения на свой счёт, поэтому успокаивающе подала мне руку сама. Она вообще, как я уже писал, очень хорошо меня понимала.

Надо сказать, что прежде я принципиально старался не использовать свои возможности на Даше и её маме. Моё воздействие было кратким, лишь на период непосредственного физического контакта. Позже человек неизбежно возвращался к своим собственным мыслям. Да мне и самому не хотелось ничего искусственного в наших отношениях. Так что я с облегчением убедился в том, что мне не надо «лезть в душу» к Дарье, в квантово-физическом понимании этой фразы.

Т.е. буквально.

На выходе из вагона, судя по тому, как Августа Демьяновна оглядывалась, она ожидала, что нас будет встречать по меньшей мере с десяток автоматчиков, которые сразу закуют нас в кандалы и отвезут в самую мрачную тюрьму. А её саму, как главаря, расстреляют на закате. Разумеется, никаких автоматчиков нас не встречало, и даже обычного наряда милиции тоже не было.

Сергей и Володя, улучив момент подошли к Дарье, и подхватив её чемодан, спросили:

– Что там было?

На что она пожала плечами, и безмятежно улыбнувшись, лаконично ответила:

– Мы опаздывали.

Парни смотрели на неё с обожанием. Я же внутренне застонал;

– Даша, ну что ты делаешь? Только-только разобрались хотя бы с этими «ромео», и смотри, что ты натворила; они вновь «твои на веки». Даша рассмеялась:

– Они не опасны. Они теперь уже не разделяют нас. Мы теперь для них словно двуглавое чудовище. Может я кому из них и нравлюсь, – лукаво улыбнулась она, – но они уже чувствуют, что быть рядом со мной опасно, и с удовольствием предоставят эту честь тебе. Да и их родители никогда не позволят своим славным мальчикам дружить с такой плохой девочкой.

И запрокинув голову Даша вновь весело засмеялась.

Я смотрел на неё с изумлением;

– Откуда ты это всё…? – я развёл руками.

Дарья насмешливо смотрела на меня:

– Это суть Тайна Великая Женская есть. Вам, грубым примитивным созданиям, этого не понять. – И снова засмеялась.

Августа Демьяновна смотрела на нас, как на слабоумных, а ведь она ещё не знала, что мы оставили за спиной два тела в милицейской форме без сознания. Боюсь, знай она это – отвезла бы нас сама к ближайшему патрулю. Или мы её – в больницу. С инфарктом.

Позже в троллейбусе нам удалось сесть отдельно от всех, и мы стали говорить серьёзно.

– Кирилл, я боюсь, – сказала Даша. – Я боюсь, что они не оставят нас в покое, что они найдут нас.

– Пусть они лучше сами боятся. Того, я сам их найду, – мрачно ответил я, чувствуя, как ярость вновь поднимается в моей душе.

– Не надо, Кирилл, – попросила Даша. – Не надо их искать. Я боюсь за тебя.

– Даша, я не идиот и не «спаситель мира». Преступников пусть ловят другие, честные милиционеры, если таковые ещё остались. А если нет, то я всё равно не спасу всех. Но за тебя, Даша, – я сглотнул комок в горле, – я перегрызу горло любому и заберу его душу.

Впервые я произнёс эту формулу, но больше никогда не забывал. И это были не пустые слова. От ярости, что начала подниматься во мне, я на мгновение утратил контроль над собой, попросту забыв, как именно это отражается на моём виде.

И глаза мои залила чернота.

Позже я не раз пытался поговорить с Дашей об этом моменте, но она всегда лишь пожимала плечами и говорила:

– Так я же тебе верила. И сейчас верю, – после чего целовала меня, и я, разумеется, уже не мог ничего допытываться и анализировать.

Дарья не отпрянула от меня в испуге, что происходило практически со всеми без исключения, кто хоть раз наблюдал это зрелище. Напротив; она прижалась ко мне плотнее, и САМА взяла мои руки в свои.

– Кирилл, не надо. Всё хорошо, и я рядом. Мы вместе и вместе мы справимся. Не воюй в одиночку, прошу. Помни, что я всегда рядом.

Её слова привели меня в чувство. Возможно, это была одна из тех критических точек в наших отношениях, пойдя которую уже ничего невозможно отыграть назад. Это момент выбора. И Даша его в тот момент сделала.

Как сделал и я.

Навсегда.

Придя в себя и немного помолчав, я сказал Даше:

– Хорошо, я не буду их искать. Но ты же понимаешь, что они не оставят нас в покое. Мы слишком многое увидели и узнали из того, что видеть и знать не должны. Поэтому тактика «ничего не делать и ждать, пока всё рассосётся само» фатальна для нас. Я бы даже сказал, смертельно фатальна. Ничего само уже не рассосётся.

Даша вздрогнула;

– А что мы можем сделать? Обратиться к другим? А вдруг они такие же или заодно? Тем более здесь, на юге. А обратно, когда мы ещё поедем.

– Как я уже сказал, я не могу вести с ними войну в одиночку. Не могу и победить их всех. И помощи нам ждать неоткуда. Значит выход один; мне придётся переиграть их на их собственном поле.

– И ты это сделаешь? Ты сможешь?

– А у нас просто нет другого выбора, Даша. Но у нас есть и преимущество. Козырь в рукаве. Они не представляют, с КЕМ они имеют дело, – и я хищно оскалился.

– А КТО ты, Кирилл? – тихо спросила Даша.

– Я уже один раз ответил на этот вопрос, отвечу ещё раз: я человек, Даша. Просто не совсем обычный человек. Но человек.

А главное, что ты должна знать, что я тот человек, который не даст тебя в обиду никому и никогда.

Глава 18

Как я и предполагал, лагерь встретил нас настороженно. Известие о наших «подвигах» молниеносно (спасибо Сергею и Володе) стало известно буквально каждому.

Мы с Дарьей были немедленно вызваны на «допрос с пристрастием» к директору лагеря, где озвучили нашу версию событий, о которой договорились заранее, что просто были задержаны по ошибке. Затем нас собирались отвезти к поезду, и даже уже посадили в машину, но водитель всё не шёл, а поезд уже вот-вот уйдёт, а мы очень боялись подвести Августу Демьяновну, (замечательную женщину, она нам прямо как мать родная), и мы от отчаянья приняли такое решение, вернее я принял, а Даша здесь лицо страдательное, она плакала, а я не знал, что делать, но я же ребёнок, я растерялся, был не прав, а может прав, теперь я не знаю.

Тут Даша начала рыдать и нас наконец отпустили.

Первой реакцией директора, которому вовсе не улыбались неминуемые разборки с милицией, и наличие как минимум одного хулигана в образцовом («до этого момента») лагере, было немедленно отправить нас с Дашей домой. (Пошептавшись с Августой Демьяновной, директор озвучил вариант с «двумя хулиганами»). Розовые волосы Даши и мои «татуировки» не добавляли нам симпатий в глазах начальства. Но технически это было сделать невозможно. Билетов нет, везти некому, и вообще ситуация спорная.

От безысходности было решено оставить нас пока что в лагере, и дать возможность «искупить ударным трудом» своё преступление, что возможно нам зачтётся гуманным советским судом, где мы непременно окажемся со временем из-за своего поведения. А комсомольская организация школы, куда мы, правда, ещё не встали на учёт (а может теперь уже и не придётся), ещё скажет своё веское слово.

Мы выслушали сей вердикт со скорбными лицами, изо всех сил демонстрируя, что «смущены и полны раскаяния», но когда мы уже вышли от директора, Августа Демьяновна, глядя в наши честные лица, тихонько сказала:

– Ракитин и Щербакова! Меня вы не обманете. Я не верю ни единому вашему слову, и не верю вашим хитрым физиономиям. И твоим крокодиловым слезам, Щербакова, я не верю тоже. Я уже всё поняла про вашу парочку. Вы – Божье наказание мне, лишь не пойму за что.

И добавила ещё тише:

– Ребята, от всего сердца прошу вас: сидите тихо. Не высовывайтесь. Никаких авантюр, драк, курений, самоволок и прочих нарушений режима. Только труд, труд и труд. Иначе вас уже ничто не спасёт.

Такое «триумфальное» появление в лагере создало нам, как я шепнул Даше, «аванс доверия» и некоторую фору по времени, чтобы влиться в коллектив без немедленных «вступительных экзаменов», как правило обязательных для новичков.

Привлекательность Дарьи не осталась, разумеется, незамеченной мужской частью лагеря, но репутация причастной к преступлению «странной девушки» (одни волосы чего стоят!) несколько охлаждала (я понимал, что лишь на время) их романтический интерес к ней. Плюс рассказы «рыцарей Дарьи» – Сергея и Володи, о наших с Дашей непривычных отношениях, и явно давнем знакомстве. Сходиться со мной ближе никто не спешил, чтобы не забыть замазанным в «порочащих связях» (что поделаешь; историческая память ещё долго будет сказываться в национальном менталитете). Поэтому я оказался в некоем социальном вакууме. Вроде, как и не полноценный бойкот, но и к общению никто особо не стремился.

Однако, вопросы про Дашу и наши с ней отношения всё же последовали; гормоны юности перевешивали социальные страхи «непоротого поколения». А вот к этому-то мы с Дашей и подготовились заранее!

Нами были разработаны несколько версий наших взаимосвязей, которые должны были всех запутать и ничего не прояснить. Эти версии должны были вбрасываться «в народ» постепенно, один за одним, но разным людям, и непременно «по секрету». Эти версии включали, например, вариант с одним отцом, но мы не знали этого, и всю жизнь считали себя чужими и даже собирались пожениться в будущем, а теперь вот вдруг выяснилось, что мы родня. Или вариант с разными отцами-близнецами, один из которых разведчик, погибший, очевидно, на тайном задании (мама не рассказывает), и второй брат усыновил/удочерил ребёнка брата, а КГБ сделал фальшивые «Свидетельство о рождении», так что мы всю жизнь считали себя родными братом и сестрой, и любили друг друга как брат и сестра, а теперь выяснилось, что мы не родные брат и сестра, а лишь двоюродные и теперь мы не знаем, что делать дальше. Или мы вдруг оказывались вовсе не роднёй, а считали себя роднёй, и теперь вот опять, что нам делать со своей любовью.

И т. д. и т. п.

Главный смысл был в том, что мы и сами пока что толком не знаем, кто мы друг другу, потому, что взрослые детям всё время врут и скрывают правду (с этим соглашались все и сразу). На будущее у нас были заготовлены ещё более экзотические варианты, но их время пока не пришло; они должны были быть рассказаны уже в школе, куда приедут из лагеря наши уже отработанные версии.

В общем, Игра началась. Ну а что вы думали? Игра – это серьёзно! И я не зря обучал ей Дашу.

Откуда вообще мне пришла идея Игры?

Как уже говорил, одной из версий произошедшего со мной была та, что я, на самом деле, погиб там, на поле с молниями. И возвращаясь постоянно по спирали времени обратно, каждый раз попадал в иной вариант реальности. Я не находил видимых отличий, но, возможно, они так незначительны, что найти их вообще нереально. Но сама возможность этого диктовала и возможность разных вариантов судеб любого человека данного мира. Так, например, возможно, что наш водитель уже давно погиб в ДТП в каком-нибудь другом варианте своей жизни, и жив лишь в этой версии мира. И напротив; кто-то из тех, кого уже нет с нами, в другой версии мира продолжил жить, но мы уже ушли из того варианта сами, а потому считаем, что он умер.

Повторюсь; ни доказать, ни опровергнуть эти версии было невозможно. Но зато можно было ИГРАТЬ.

Глава 19

На следующее утро началась наша лагерная жизнь.

Подъём в 5 утра (дежурные вставали в 4), завтрак, загрузка в кузов обычного бортового грузовика, и выезд на поле. Работать предстояло на прополке и окучивании виноградников или табака. Для чего каждому вручалась солидная тяпка с массивным лезвием (не чета магазинным дачным хлюпикам), и указывался фронт работ.

Землю, независимо от наличия сорняков, следовало взрыхлить у каждого растения. А земля была каменистой плотности, нафаршированная каменной же крошкой. Так что тяпкой приходилось не рыхлить, а лупить со всей силы, разбивая спёкшуюся землю. При такой работе одной, даже усиленной тяпки, хватало лишь на неделю. В общем, «пахать» приходилось без дураков, в полную силу.

В первый день, закончив свои грядки, я увидел, что Даша едва осилила половину, и, несмотря на то что у меня болели даже те мышцы, о наличии которых я и не подозревал, молча прошёл на её участок и начал ей помогать. Парни, что давно уже закончили свою работу и теперь валялись в тенёчке, снисходительно поглядывая на новичков, некоторое время смотрели на нас, но затем несколько человек встали и пришли нам на подмогу. С Серёгой и Вовой, в первых рядах, конечно же.

Девчонки лагеря смотрели на это поджав губы, но никто ничего не говорил, хотя и помогать новенькой, разумеется, никто из них не пошёл. Так общая, безликая ещё для нас с Дашей, масса коллектива лагеря, начала постепенно разделяться на индивидуальности.

В полдень тот же грузовик вернул нас в лагерь, где дежурные уже приготовили обед, после которого все завалились спать. После обеда я не пошёл спать, а пошёл искать Дашу, и вскоре нашёл её с мокрыми глазами, сидящей на каком-то бревне в кустах у границы территории лагеря. Я сел рядом, обнял её, и так мы молча и сидели некоторое время. А ещё через четверть часа нас нашла одна из девчонок.

Сердито сбросив мою руку, она сама обхватила Дашу за плечи и сказала:

– Все через это прошли. В первые дни мы все плакали и не могли выполнить дневную норму. Я, например, от усталости даже есть и спать не могла. Нужно продержаться первые дни, а там всё уже будет легче. Ну не легко, но привычно и по силам. А сейчас необходимо поспать.

И обращаясь уже ко мне:

– Тебя это касается тоже. И не бойся; никто не съест твою Дашу. Иди уже, давай, отсюда.

Эту девочку звали Надежда Быстрова, и она стала нашей первой удачей и помощницей.

После дневного сна все отправились купаться, и мы с Дашей, разумеется, тоже. Но от усталости ожидаемого восторга с нами не приключилось. Немного поплескавшись недалеко от берега под бдительным оком директора («За буйками, не дай Бог кого увижу – тот больше не пойдёт на пляж никогда»), мы с Дашей просто сидели рядом и молча смотрели на море.

К нам особо никто не подходил, в компании не приглашал, очевидно, понимая, что такое первый день. Ну и потом, негласный «карантин» продолжал ещё действовать. Мы всё ещё оставались инородным телом в лагере; наша дальнейшая судьба была неясной ни для кого, в том числе и для нас самих. Потому никто с нами устанавливать более близкое знакомство не торопился.

Ужинали мы уже в городской столовой. Правда, особо есть нам с Дашей и не хотелось, но мы понимали, что это просто надо. Вечером ребята затеяли было танцы, но я тихонько посоветовал Даше не выделываться и не злить девчонок, демонстрируя «двужильность», и мы, сославшись на усталость, сопровождаемые снисходительными взглядами, и даже парой смешков, отправились спать.

Так продолжалось ещё два дня, и мы действительно, уже начали входить в рабочий ритм, да и общаться ребята с нами стали больше. Ну а потом нас наконец нашли.

Глава 20

Жёлтый милицейский «Жигуль» мы увидели ещё на подъезде к лагерю. Он по хозяйски и нагло расположился прямо посередине дороги сразу за воротами, перегородив дорогу грузовику.

Возле машины стояли и курили двое; сержант, очевидно, водитель, и майор. "Прямо "дежа вю", – ухмыльнулся я.

Только если ТОТ майор был толст и усат, имея явно кавказские черты, то ЭТОТ был бледен (это на юге-то!), конопат и имел жидкие белесые волосы. Рядом с ними переминалась с ноги на ногу директор лагеря.

– Ракитин и Щербакова, подойдите! – скомандовала она.

Вокруг нас сразу словно образовалось пустое пространство. Я презрительно хмыкнул, и взяв Дашу за руку, подошёл с ней к директору, попутно «вливая» в Дашу спокойствие, и гася зарождающуюся у неё панику.

– Вот, – каким-то неестественно высоким голосом сказала директор, кивая на двух милиционеров, которых я демонстративно игнорировал, – хотят с вами двумя поговорить.

– Говорите, – предложил я им.

Майор смерил меня высокомерным взглядом;

– Говорить будешь ты, а мы будем спрашивать. И не здесь.

Он распахнул заднюю дверь Жигуля;

– Садитесь, по-быстрому. Времени у нас мало. И так вас тут целый час уже ждём.

– Это у вас времени мало, – нагло ответил я, и услышал, как за спиной ахнула директор, – а у нас каникулы и времени полно. К тому же нам надо умыться, переодеться и пообедать. Вы не можете лишать нас воды и пищи. Да и Августа Демьяновна тоже должна привести себя в порядок и пообедать.

– Какая ещё Августа Демьяновна? – сбился майор. – Нас послали только за вами двумя.

– Ну как же, товарищ майор, – дружелюбно осклабился я. – Мы ведь НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЕ, а значит допрашивать нас вы можете лишь в присутствии родителей или учителей. А Августа Демьяновна нам здесь заместо матери родной. К тому же она была в с нами в поезде, а вам же нужен взрослый СВИДЕТЕЛЬ? Это ведь проще, чем искать пассажиров поезда и гулявших по улице людей, – прозрачно намекнул я.

Взрослый свидетель, судя по всему, был милиции совсем не нужен.

– Но мы не собираемся вас «допрашивать», заявил майор. – Просто побеседуем, зададим пару вопросов…

– Устно мы можем побеседовать и здесь, – ответил я, – А если под запись, то как будет называться бланк такой «беседы» и собственно ваши действия? Может нам директор тогда ещё и адвоката поищет пока что?

Директор пошла пятнами:

– Ка-какого ещё «адвоката», Ракитин? Что ты несёшь?

– Простого, с лицензией. Впрочем, я не настаиваю, а лишь предлагаю. Но не настаиваю. Пока что., – и выразительно посмотрел на майора.

Тот пошёл на попятный:

– Ладно, давайте мойтесь и обедайте, но только быстро. Мы подождём. И пригласите эту вашу, как её – Авдотью Августовну

– Августу Демьяновну, – поправил я, и мы с Дашей пошли умываться.

Первый раунд был за нами. Пусть и небольшая, но всё-таки победа была сейчас очень важна. Она мало того, что слегка сбила спесь с приехавших. Это тешило самолюбие, но не было так уж важно. Важнее было то, что она ломала выстроенную ими линию поведения, и пока ещё не ясный нам план. А это давало нам шанс найти прореху в их тактике и перехватить инициативу.

К чести директора, надо отметить, что она порывалась поехать с нами тоже. Но я был уверен, что непосредственно в отделе милиции и прямо сейчас с нами ничего не случится. А вот потом… Но это уже зависело от результатов наших переговоров. А я был отчего-то убеждён, что нас везут пока что именно на переговоры, а весь этот ментовский антураж – он исключительно для запугивания. Была бы Дарья одна – она бы подписала и сделала всё, что угодно. Но со мной такие номера не проходили.

По прибытию в райотдел, майор вначале долго молча заполнял какие-то бумаги, специально нагнетая обстановку, затем завёл нас в кабинет, заставил совсем уже павшую духом Августу Демьяновну, подписать какие-то обязательства, что-то вроде «говорить правду и ничего кроме правды». Затем попытался проделать тот же номер со мной и Дашей, но я напомнил ему, что несовершеннолетние свидетели в возрасте до 16 лет не предупреждаются об ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний.

– По нашим самым справедливым и лучшим законам в мире, – с усмешкой добавил я.

Майор зло посмотрел на меня, и открыв «Дело» начал перечислять наши преступления: нахождение в нетрезвом виде в общественном месте, аморальное поведение там же, сопротивление и оскорбление сотрудников милиции, отказ представиться, из-за чего, якобы и были доставлены в райотдел, нападение на сотрудников милиции при исполнении с нанесением им телесных повреждений разной степени тяжести. В общем, светила нам колония для несовершеннолетних, позор родителям, и крушение всей жизни в перспективе.

На Августу Демьяновну было больно смотреть; она явно находилась в предынфарктном состоянии. Я встал. Не спрашивая разрешения, налил ей воды из неизменного графина, заставил выпить. Даша тоже сидела ни жива – ни мертва; ошеломлённая тяжестью обвинений и наказанием за него.

Меня охватила злость. Я схватил майора за руку, «ливанул» ему от души тревоги, и зашипел:

– А ну закончил мне здесь комедию ломать! Довёл, сука, женщину! А ты хотя бы выяснил вначале, были ли мы вообще в том отделе? Были ли мы там зарегистрированы или нет? А если нет, то почему? И не хочешь ли пойти «паровозиком», как соучастник похищения детей в регионе?

Глаза мои начали опасно темнеть, а майора приобретать осмысленное выражение. Подставы – обычное дело в силовых структурах, а по такой расстрельной статье идти никто не захочет.

– Может мне стул в окно швырнуть, да позвать на помощь? – продолжил я давить на него, не давая опомниться. – Ни слова тебе здесь не скажем, а вот проблем ты себе наживёшь, это точно. Давай, где начальник твой? Веди!

Теперь и Даша была на грани истерики, а Августа Демьяновна так просто впала в ступор и никак не реагировала уже ни на что.

– Дарья, позаботься пожалуйста, об Августе Демьяновне, – сказал я своей «соучастнице», но дотрагиваться до неё не рискнул. Я буквально весь звенел от гнева.

Вместе с майором мы подняли на этаж выше, и подошли к тяжёлой двери, с табличкой «Начальник РОВД полковник..».

– Ашот Гамлетович, осторожно посунулся в дверь майор, – Тут к вам эти… ну ЭТОТ…

Услышав имя начальника, я вспомнил другого майора, его взгляды в сторону Даши, и меня буквально скрутило от бешенства.

ПЕРЕГОВОРЫ?! Какие ещё нах «переговоры» с теми, кто ПОСМЕЛ?

НА ДАШУ!

Злоба распирала меня и буквально лишала разума, а шрамы на теле жгли огнём.

– Охраняй! – рыкнул я майору, и оттолкнув его ворвался я в кабинет начальника.

Опытный Ашот Гамлетович мигом почуял опасность, и даже успел потянуться к телефону правой рукой, но это было всё, что он успел. Мои пальцы левой «электрической» руки через мгновение впились в его руку на телефоне, буквально прожигая её насквозь.

Кто-нибудь разве может оторваться самостоятельно от провода под напряжением? Вот и Ашот Гамлетович не смог. И сказать ничего не мог тоже. Потому что, что тут скажешь, когда тебя колбасит напряжением?

Нырнув в «волновую» тень мира я резко потянул общий контур, что смог захватить, волновой структуры тела полковника, и Ашот Гамлетович вдруг осознал, что умирает. Умирает безвозвратно, безнадёжно, и душу его охватила смертная тоска и непередаваемый ужас. Но это уже был мой «подарок».

Немного придя в себя, я взял под контроль свой разум, свои чувства и свои действия. Убить Ашота Гамлетовича очень хотелось, но было нельзя. Сейчас, по крайней мере. Я слегка ослабил давление, заглушил «искры» на татуированной руке, и приблизив свои уже абсолютно чёрные глаза почти вплотную к лицу полумёртвого и обмочившегося от ужаса и боли главного милиционера района, прорычал ему в лицо:

– Если я продолжу, полковник, то через пять минут в этом кресле будет сидеть слюнявый идиот. Который закончит, и, уверяю Вас, очень быстро закончит, свои дни в ближайшей психушке. Мне продолжить или мы будем говорить, как взрослые и СЕРЬЁЗНЫЕ люди? Можете попытаться вызвать охрану. У Вас три секунды на выбор.

– Говорить, – не задумываясь прохрипел Ашот Гамлетович, – говорить.

– Отлично, – я, с безмятежным выражением на лице, как ни в чём ни бывало, откинулся на кресле, но не спуская при этом настороженного взгляда с полковника. Я знал, что он в любом случае не успеет, но он-то этого не знал

– Вы зачем мне этого идиота майора подсунули? – укоризненно сказал я. – Довёл, придурок, пожилую женщину почти до инфаркта. Да и Даша могла испугаться, а Даша бояться не может.

– Почему? – рефлекторно спросил полковник, держась за покалеченную руку.

– Потому, что если Даша испугается, то начнёт плакать. А если Даша начнёт плакать, то сюда приедут ВЗРОСЛЫЕ, чтобы её утешить, и выяснить, кто причина её слёз.

– Взрослые? – тупо переспросил Ашот Гамлетович.

– Ну да, взрослые, – изобразил я недоумение, – я ведь ещё ребёнок. Несовершеннолетний даже.

Полковник обалдело смотрел на меня, полностью потеряв контроль над ситуацией. Между тем я продолжал:

– Я понимаю, что вы здесь все уже давно забыли свою профессию, но хотя бы чуйка на самосохранение должна ведь остаться? Он что, майор этот ваш, не видел разве, что я его не боюсь? Ребёнок его не боится! Майор не понимает, что так не бывает? И что надо сразу идти выше, а не изображать из себя «плохого полицейского»? Ну да ладно; это Ваши идиоты, разбирайтесь с ними самостоятельно. Но есть и другие, и к ним у меня уже свой счёт.

Не давая милиционеру прийти в себя, я повысил голос:

– Вы, полковник, вообще берега видите? Хоть какие-то? Вы что творите-то? Похищение детей, организованных (!) детей, сексуальные домогательства…

– Какие дети?! «Какие домогательства?» – обалдело спросил полковник, у которого моментально пересохло в горле. Он сразу, в отличие от майора, оценил возможные последствия одного лишь подозрения на это.

– Мне плевать, если «дорожники» (железнодорожная милиция), берут дань с поездных катал и лоточников. Это их бизнес и их издержки. Такси, ночлежки, проститутки – на всё это мне глубоко плевать.

Но ДЕТИ!

Крышевание, Ашот Гамлетович, имеет одну неприятную закономерность; оно рождает безнаказанность для низовых структур. А безнаказанность неизбежно ведёт к вседозволенности, или, говоря по-вашему, «беспределу». Который, в свою очередь, рано или поздно очень сильно подставляет саму «крышу». Вот и думайте, в каком месте будете рвать этот круг. От себя лично я посоветовал бы Вам, Ашот Гамлетович, срочно «зачистить хвосты», если мои предположения правильные. И другим урок, и вам спокойнее.

Жалости к будущим жертвам этой «зачистки» я никакой не испытывал.

– Хотите получить сюда десяток комиссий из Москвы и «важняков» (следователи по особо важным делам)? А они накопают и то, что было, и чего не было. Сами знаете.

Ашот Гамлетович к тому времени немного пришёл в себя, и попытался укрепить позиции:

– Это всё твои СЛОВА. Только слова.

– А я ничего доказывать Вам не собираюсь, – пожал я плечами, и слегка затемнил глаза, отчего полковника снова прошиб пот, а сердце пропустило пару ударов. – Вы можете рискнуть и сыграть со мной. Я-то готов, а Вы?

– Но до Москвы далеко, а вы уже здесь, – сделал продажный мент последнюю попытку

– Что касаемо «Москвы», то письма с описанием ситуации уже отправлены. Пока лишь по частным адресам, но случись что с нами, они пойдут по адресам официальным. И очень многим адресам. Лично пойдут, не по почте. Замолчать не выйдет, кто бы не покрывал вас «наверху». Так что скорее произойти «что-то» здесь может именно с вами. Хвосты рубят – головы летят.

Но ведь кроме официальной, легальной стороны, есть и другая. А ну как КТО-ТО СПРОСИТ из очень серьёзных людей? И им не нужны будут ни формальные доказательства, ни улики. Просто они очень хорошо УМЕЮТ СПРАШИВАТЬ. И НАКАЗЫВАТЬ тоже умеют очень хорошо.

Ашот Гамлетович вытер внезапно выступивший пот.

– Но о чём ты вообще? – пытался ухватить нить смысла милицейский начальник.

– А Вы, полковник, вот прямо сейчас позвоните в ТОТ райотдел, и спросите, в какое время мы были с девушкой в нём зарегистрированы, как задержанные. Ну или не были.

Под моим пристальным взглядом полковник набрал номер, запросил дежурного и указанные мною сведения. Выслушав, молча положил трубку, подумал, и наконец, сдался:

– Что ты хочешь?

С полковником мы договорились.

Снятие всех обвинений. Претензии с обеих сторон обнуляются; нас остановили по ошибке, а потом сразу повезли на вокзал. Прямо с улицы. Не было никаких похищений и нападений. Машину никто не угонял; просто водитель как выскочил после аварии, так сразу побежал за помощью, а был он в гражданской одежде, поэтому его не заметили.

На тех, кто задержал нас в Джанкое, накладывается штраф в нашу пользу; по 2 тысячи с каждого. И это ещё мелочи; это нам «на мороженое». Обычно те, кто дотрагиваются до Даши лишаются руки. Которой дотрагивались. Деньги должны быть положены в Центральную Сберкассу Ленинграда, а до конца смены мне переданы Сберкнижки «на предъявителя». Кроме того, РОВД обеспечивает полную безопасность нашего лагеря и всех детей от местного криминалитета; пусть хоть пост выставляют.

И да; надо как-то компенсировать Августе Демьяновне перенесенные нервные потрясения, и объяснить ей, что всё, что она видела тогда в Джанкое – ей лишь показалось. А всё, что наговорил сегодня глупый майор – лишь небольшое недоразумение. Путаница в документах. Майора накажут.

Ашот Гамлетович хотел было встать из-за стола, но ноги его предательски дрожали, а брюки были мокры. Он досадливо опустился обратно в вонючее кресло, и сказал мне:

– Пригласи своего воспитателя и майора.

Через некоторое время личная машина начальника РОВД доставила нас всех в лагерь. Августа Демьяновна прижимала к груди заманчиво позвякивающий свёрток с какими-то коробками, а также периодически нервно трогала свой карман.

Даша, которой я успел шепнуть «мы выиграли», безмятежно улыбалась, держа меня за руку, которую ни разу не отпустила с момента, как мы вышли из отделения милиции. Ну а я раз за разом прокручивал в голове нашу «беседу» с Ашотом Гамлетовичем, выискивая в ней слабые места, и думая, что можно ещё сделать для нас с Дашей.

Когда я уже покидал кабинет начальника РОВД, он вдруг спросил меня негромко:

– Да кто вы такие-то? КТО ты?

Я вернулся к его столу, наклонился, и, слегка затемнив глаза так же тихо ответил:

– Вам не надо этого знать, полковник. Более того, Вам не надо было бы знать даже того, что ТАКИЕ люди вообще существуют. И эти люди, поверьте мне, очень нервно относятся к тому, когда кто-то начинает наводить о них справки. Вам следует знать лучше вот об этом.

И ещё.

Не пытайтесь ИГРАТЬ со мной, полковник. Вы всё равно проиграете, а цену проигрыша Вы уже поняли. За Дашу я Вам горло перегрызу и душу заберу.

– Но кто, чёрт побери, такая, эта ваша «Даша»?

Я молча дошёл до двери, но там обернулся и сказал:

– Ненужное знание, полковник. Но я отвечу; она – принцесса.

Глава 21

На следующее утро Августа Демьяновна и директор лагеря вид имели неважный.

Но довольный.

Директор, буркнув нам с Дашей что-то типа «не сомневалась, что это недоразумение», более ничего нам сказать не пожелала. А вот Августа Демьяновна, выпив третий стакан чая подряд, поманила нас к себе и негромко сказала:

– Я ещё не выжила из ума, и отлично знаю, что именно я видела ТОГДА. И я по-прежнему ни на грош не верю вашим словам, но рада, что всё закончилось благополучно. Надеюсь, что закончилось.

А после, с сомнением повертев в руках пустую кружку, ещё тише добавила:

– И спасибо тебе, Ракитин.

Поняв, что «опала» с нас снята, ребята перестали нас сторониться. Сергей и Володя, ехавшие тогда с нами а поезде, и тоже всё видевшие, ещё какое-то время пытались поддерживать героический флёр Даши, но я им кое-что объяснил, и они прикусили языки.

Поскольку сегодня был выходной, а ни на какие экскурсии преподавательско-воспитательский состав лагеря явно не годился, то день объявили «свободным»; желающие могли провести его на пляже, в лагере, или получить «увольнение» в городской парк. Мы с Дашей решили, что днём на пляже нам делать нечего – мы ещё не вполне адаптировались к местному солнцу, и лучше мы пойдём купаться вечером. А потому предпочли прогулку в парке. С нами увязались ещё пятеро; наша первая подруга Надя Быстрова, два "рыцаря Даши" – Сергей и Володя, ещё один мальчик, откровенно симпатизирующий Наде, и яркая весёлая хохотушка Лена, поглядывающая с интересом на Сергея.

Мы не возражали, а напротив – были рады; т. к. пора было укреплять знакомства и более плотно вписываться в коллектив. И если Даша была просто рада прогулке и решению проблемы, то я смотрел на происходящее именно так: пора реализовывать нашу программу: заводить друзей и полезные для будущего знакомства в школе. Жить жизнью «обычного подростка» иначе не выходило никак.

Впрочем, и «роботом» я тоже не был; всё же гормоны порой рулили настроением сильнее, чем мозги. Что с полным основанием считал исключительно заслугой Даши, испытывая к ней всё более сильную привязанность. Ко всеобщей радости я захватил фотоаппарат, и мы набегались и наснимались вволю, аж на все 36 кадров «Свемовской» плёнки. Особенно в живописном Большом Хаосе – естественном нагромождении каменных глыб, появившихся на этом месте миллионы лет назад.

Когда мы уже шли ближе к выходу, дорогу нам перегородила огромная собака, внезапно вышедшая из кустов. Она стояла прямо по центру аллеи; огромная, лохматая, страшная. Вывалив меж желтоватых, внушительных размеров клыков тёмно-бордовый язык, она недовольно порыкивала в нашу сторону. Девчонки взвизгнули и замерли, схватившись за парней. Те приняли мужественный вид, но делать что-либо ещё не рисковали.

И были в этом абсолютно правы.

Я аккуратно освободился от Дашиной руки, «перецепив» её на Володю (чтобы Лена не ревновала), а сам не торопясь пошёл к псине. Я не боялся животных, т. к. уже научился с ними справляться, используя свои возможности. Благо они рассказать никому ничего не могли. При моём приближении собака угрожающе зарычала и, приподняв верхнюю губу, показала мне свои клыки во всём их смертоносном великолепии. Я подошёл ещё на шаг и затемнил глаза.

Для полноценного контроля мне нужен телесный контакт. Я был намного быстрее любой собаки, но демонстрировать это при посторонних не мог. Поэтому приближался к ней осторожно, без резких движений, постепенно выбирая расстояние и занимая нужную позицию. В ракурсе, когда я заслонял собой собаку, ребята не смогли бы оценить адекватно мою скорость.

Когда до зверюги осталось около двух метров, она атаковала.

Чуть развернувшись, я пропустил собаку мимо себя, и положив ей руку на голову, моментально заглушил агрессию, «разбудив» и «подогрев» чувство подчинения и радости. Собачью, как и кошачью волновые структуры я изучил давно, и контролировать их мне труда не составляло. Они были значительно проще, чем человеческие, и куда более управляемы. Одно внутреннее усилие – и вот лохматая страшила уже лежит у моих ног, радостно подметая хвостом дорожку. Я был сейчас для неё Вожаком, и она выказывала и радость, и покорность, как того и требует собачья иерархия. Собаки ведь животные стайные, а в стае без иерархии невозможно.

Я немного наклонил голову, чтобы скрыть глаза, и сказал своим замершим товарищам:

– Проходим быстро, но не бежим. И долго я её не удержу, не стойте.

На самом деле держать так собаку я мог довольно долго; всё же не человек, но опасался, что кто-то из ребят увидит мои глаза или полезет к зверю. По аллее к нам уже спешили милиционер в форме и мужчина в рабочей спецовке.

– Малчик, малчик, – закричал он издалека с южным акцентом, – нэмэдлэнно отойди от собаки! Медлэнно так отойди. Руками не маши.

– Так «медленно» или «немедленно»? – изобразил я непонимание, под смешки ребят, которых страх уже начал постепенно отпускать.

– Ти шутиш, малчик? – возмутился рабочий. – Это очэн опасный и злой собак. Лучшэ уходы тихо.

– Опасный? – притворно удивился я, – он что, зализывает врагов до смерти?

– Ти смотри; смелий, но глюпый! Совсэм животных не знает, – турыст, – с презрением сплюнул он, – ныкакого понымания. Не умеет думат совсем…

Мужчина в спецовке подошёл к собаке, которая приветствовала его парой взмахов хвоста, и, надев на неё ошейник с крепким поводком, посмотрел мне в лицо. А я ему улыбнулся.

Нет, он не закричал и не отпрыгнул. Он просто резко замолк и очень быстро, не оглядываясь, ушёл. И милиционер с ним тоже ушёл, предварительно очень внимательно посмотрев на меня и на Дашу.

– Ну вот, – с удовлетворением подумал я, – эта строчка в докладе будет нам очень даже полезна.

После обеда все дружно отправились на пляж. Поскольку мои «татуировки» нервировали директора, равно как и внимание окружающих к ним, мне милостиво разрешили загорать (а заодно и купаться) не на основном пляже, а в стороне, по другую сторону от длинного мола, уходившего в море. Там вдоль берега были свалены огромной кучей бетонные волноломы, среди которых можно было найти для себя уединённое местечко.

Для начала мы отправились «искать место под солнцем» лишь вдвоём с Дашей, но постепенно к нам присоединилось ещё человек шесть-семь, выказывавших к нам несколько большую симпатию, чем остальные. Таким образом у нас начала формироваться уже СВОЯ компания более-менее близких товарищей. Наш план начинал понемногу реализовываться, чего нельзя было сказать о моих мечтах об обычной жизни обычного подростка. Вероятно, их следовало уже хоронить окончательно. И жить в той реальности, что имелась в наличии, а не в той, что была лишь у меня в голове.

Поскольку мы с Дашей всё никак не могли остаться наедине, то и поговорить более подробно о том, что произошло в РОВД, нам не удавалось до самого вечера.

Ворота лагеря выходили практически сразу на автомобильную трассу, петлявшую вдоль берега. Со стороны моря дорогу ограждал широкий и низкий каменный парапет, сидя на котором можно было смотреть на море с высоты птичьего полёта. Формально, это территория была уже за пределами лагеря, выход с которой расценивался, как «самоволка». Но, поскольку, от парапета до собственно ворот было не более 10 метров, то сидеть там любителям созерцания закатов, разрешалось. Впрочем, таковых, кроме нас с Дашей, в лагере больше не нашлось. Поэтому мы и облюбовали это место для наших бесед, когда нам хотелось побыть вдвоём, но не хотелось, чтобы это выглядело так, будто мы скрываемся от других людей.

Мы сидели на виду у всех, но вокруг нас всегда было пустое пространство и незаметно подойти к нам никто не мог. Идеальная позиция; с одной стороны ни от кого не прячемся, (не подумайте мол, чего), а с другой – наедине.

Наблюдать там закат стало нашей с Дарьей ежевечерней традицией, к которой все в лагере быстро привыкли, и уже не пытались составить нам компанию, как бывало в первые разы. Целый день мы были в коллективе, с ребятами и преподавателями, и реально побыть вдвоём и отдохнуть от толпы могли лишь здесь. (Ну не прятаться же нам по кустам, в самом деле!). Здесь мы могли помолчать вдвоём, рассказать друг другу какие-то новости, слухи и сплетни из лагерной жизни, договориться о совместных действиях или словах. Ведь наша Игра продолжалась; версии о том, кто мы с Дарьей друг другу продолжали «по секрету» пополняться новыми сведениями, и обрели уже какую-то свою, независимую от нас жизнь. Правда, Даша как-то высказалась в том плане, что это не совсем «по-товарищески» – так врать новым друзьям. На что я возразил, что в Игре нет друзей, а есть лишь игроки, которые могут быть врагами, а могут таковыми и не быть, и могут быть даже друзьями, но Игра от этого не перестаёт быть Игрой, а в жизни вообще есть не только друзья. Впрочем, как и в самом лагере тоже. И ещё неизвестно, как дальше повернётся всё в той же школе. Да и Игра по нашему плану была ещё далеко не окончена. И вообще, люди меняются, отношения меняются, и вчерашний друг внезапно становится врагом.

Тогда Дарья очень внимательно посмотрела мне в глаза, и тихо спросила:

– А ты? Ты не предашь?

Я взял её руки в свои, поцеловал кончики пальцев, и также серьёзно и тихо ответил:

– Никогда. Клянусь.

– И не будешь лгать!

– Не буду, – согласился я. – Так я и сейчас тебе говорю лишь правду. С нашей первой встречи. Помнишь?

– Забудешь, разве, – улыбнулась Даша. – Но ты ведь и ВСЕЙ правды мне не говоришь.

– Всей – не говорю, – не стал я спорить. – Но и не лгу никогда.

– Это так, – согласилась на этот раз Даша, и мы замолчали, провожая взглядами солнце, уходившее в море.

О событиях в РОВД я рассказал Даше лишь то, что счёл нужным ей знать.

О своих «особенностях» я пока что не рисковал ей открыться полностью, будучи не в состоянии предугадать её реакцию, и желая, чтобы к этому моменту, который всё равно неизбежно должен был наступить, наши отношения с ней станут настолько крепкими, что никакие мои «необычности» не смогут им навредить. Я боялся, что Дарья попросту сочтёт меня не вполне психически здоровым, и решит держаться подальше. Или поделится с мамой, а в этом случае я просто был уверен, Анастасия Марковна постарается оградить Дашу от меня. Разумеется, «ради её собственной пользы», как же иначе! Не понимая, что сейчас именно я обеспечиваю Даше безопасность.

Я помнил, что Дарья уже видела кое-что из моего «арсенала». Но она точно также не задавала мне вопросов, как не задавал ей вопросов я, относительно того, о чём она не хотела говорить. И в этом не было обиды или недоверия, а напротив; было взаимное понимание и взаимное уважение личного внутреннего пространства каждого. Поэтому, я не стал рассказывать Дарье, что банально запугал полковника страхом смерти, к которой он и в самом деле был весьма близок. Сказал лишь, что пригрозил жалобами в «высшие инстанции», введя его в заблуждение о наших возможностях. И потому мы решили дело миром – взаимным отказом от претензий. Начинать же войну было бы самоубийством. Я вполне отдавал себе отчёт, что если я ещё в состоянии справиться с отдельными людьми, то против организации мне не выстоять никак.

О деньгах же я Даше пока ничего не стал говорить, полагая их поступление своего рода индикатором; поверил мне полковник или нет. И если денег не будет, то придётся начинать действовать на опережение, привлекая уже официальные структуры. Словам, связанного с криминалом милиционера, я не верил ни на грош. Нужны были дела. Их я и ждал.

Интермедия 3

На уютной даче, собрались те, кто олицетворял официальную и реальную власть на земле.

Эти люди в принципе ничего не боялись, но лишние проблемы им были ни к чему, особенно, если это могло повредить «делам». А их «дела» были деньги. Очень большие деньги.

Поэтому, собравшиеся сейчас решали, насколько реальны угрозы со стороны мальчишки, и насколько опасен он сам. Разумеется, они могли бы просто проигнорировать его, или напротив, организовать через местный криминалитет «несчастный случай», но дети были из Ленинграда, организованный коллектив, и случись что с ними, расследовать дело наверняка прислали бы «важняка» из другого региона. К тому же, парень был не один, а с непонятой девчонкой (а два тела – это был бы уже явный перебор). Да и сам этот парень был странный донельзя. Не бывает таких школьников. Поэтому вопрос заслуживал обсуждения.

К тому же, если разобраться, прав он был, это странный школьник. Милиция в Джанкое обрела слишком много независимости, а глядя на них, такой же «суверенности» могли захотеть и другие. Что грозило утратой контроля (и доходов). И это ставилось опасным уже для них самих. Наглый мальчишка был прав. Следовало напомнить всем, кто Хозяин в доме. Кроме того, не только все присутствующие, но и многие, кто «по ту сторону», не одобряли преступлений на сексуальной почве, тем более против детей. А здесь речь шла именно о детях. И это уже был настоящий «беспредел», что по закону, что по криминальным понятиям.

Все сидящие в комнате были материалистам до мозга костей, а потому к «мистической» части рассказа Ашота Гамлетовича, отнеслись весьма скептически.

В отличие от него самого.

– Дырки в руке он тебе обычным электрошокером сделал, – говорил басом солидный человек в светлой рубашке. – Такие есть у американцев, я видел. А сердечко просто на ток среагировало; вот ты и начал помирать. Меньше коньяка пей.

Все засмеялись.

– Но глаза, глаза! Вы не видели его глаз. Я от одного их вида в штаны напустил, а вовсе не от тока. Никто из вас не видел, того, что видел я, а ржёте тут. Это был настоящий ужас, настоящая смерть.

Смешки присутствующих, как и их ухмылки стали реже, а потом и вовсе исчезли. Начальник РОВД не был честным человеком, но и трусом он не был никогда. И все это знали. А потому, если он был напуган, то один этот факт уже заставлял отнестись к ситуации серьёзно.

– Ну ты не нагнетай, так-то уж, Ашот. «Сама смерть». Придумаешь же.

– Не верите. Вы ещё рапорта не видели, как он с охранной псиной справился!

– И как же? – проявил интерес полный.

– А так, что просто подошёл к ней, руку на башку положил, а та и давай расстилаться перед ним, словно щенок перед матёрым. У меня у самого такая собака. И я знаю, что так не бывает! – в голосе начальника РОВД зазвучали истеричные нотки.

Он выпил залпом стакан воды, и вновь заговорил.

– И никакой это не «шокер» был; я их тоже видел. Этот сумасшедший у моего стола за секунду от двери оказался; я и глазом моргнуть не успел, как его пальцы словно когти в меня впились – не вытащить и не оторвать. Был бы шокер – я бы валялся без сознания, а он меня «держал». И я понимал, что умираю, сознания не терял. Это было ужасно, ужасно! Не дай Бог никому из вас почувствовать такое. Он пригрозил «забрать душу», и я вдруг понял, что он и вправду может это сделать, хоть никогда в эти поповские сказки не верил. И эти его глаза ещё… Чёрные полностью. И такая злоба от него шла. Словно он зверь какой, а не человек! Не зря он пригрозил «перегрызть горло». А вы всё веселитесь! – со злостью добавил он, невольно дотронувшись до забинтованной руки.

– А может ты и прав; может и не человек. Вернее, не совсем человек, – неожиданно сказал, сидевший чуть поодаль от остальных, худощавый седой и немолодой уже человек в очках и сером костюме.

Все в изумлении повернулись к нему.

– Была когда-то давно уже такая программа; по вмешательству в генетику человека. Направленная эволюция. Высший уровень секретности.

– Тьфу, пакость! – сплюнул ещё один из присутствующих, с тщательно уложенными волосами… – Это же фашизм, товарищи, чистой воды! Немцы же такое делали. Никогда не поверю, что у нас в стране…

– Ты не партсобрании своём, и не на митинге, – веско оборвал его худощавый. – Вот потому и засекречено всё было. Но я слышал, что Программу эту давно прикрыли. Значит, что-то ещё делается, или это утечка, или частная разработка… – задумчиво сказал он.

– А разузнать по СВОИМ каналам Вы не сможете? – обратился к нему Ашот Гамлетович.

– Ашот, ты что, не слушал меня? – рассердился худощавый. – Я же говорю вам: высший уровень секретности. Гостайна. За один лишь проявленный интерес можно попасть в разработку, а то и вовсе в «несчастный случай». Так что я свою голову ради пустого любопытства подставлять не стану. И вам никому не советую. Может мне даже этого говорить не стоило, да вот же – решил предостеречь, – досадливо сказал он.

– Извините, – сказал Ашот Гамлетович, – всё толком в себя прийти не могу.

– Нет, ты всё правильно нам сказал, – пророкотал полный. – Болтунов тут нет. Ты знаешь.

Худощавый кивнул. А Ашот Гамлетович добавил:

– Вот и этот парень говорил тоже самое. Слово в слово. Что, мол, «там» очень не любят, когда начинают наводить про них справки или задавать вопросы. И реагируют «нервно»; так он сказал.

Худощавый вновь кивнул, подтверждая, но говорить больше ничего не стал. Да и всё что хотел, он уже сказал, а болтать попусту не привык.

– А почему он назвал девчонку «принцессой»? – вдруг спросил полный. – Это кликуха такая у неё или может она чья-то дочь? Авторитета какого?

– Здесь не криминал, точно, – ответил начальник РОВД. – Не тот стиль. Не похоже совершенно.

– А на что похоже? – поинтересовался с причёской

– Похоже… похоже на «практику», – сказал вдруг полный.

– А парень?

– А парень, скорее всего, просто охранник. Но не только; у него задача «решать вопросы» по обеспечению безопасности в целом.

– У пятнадцатилетнего пацана? – с сомнением сказал тот, что с причёской.

– А что, разве плохо справляется? – хмыкнул худощавый. – На мой взгляд, абсолютно грамотный расчёт тактики. В Джанкое беспредельщиков – ментов ваших успокоил, и здесь всё уладил. Отличная работа, между прочим. Я бы такого к себе аналитиком взял.