Мой дедушка – частный детектив бесплатное чтение

Masateru Konishi

Meitantei no Mama de Ite

* * *

Глава 1. Красные клеточки

– Сегодня утром синий тигр приходил, – сказал Каэдэ ее дед. – И как только дверную ручку повернул?! Ловкий какой.

Похоже, деда удивило не столько появление в кабинете тигра, да еще с синей шерстью, сколько то, что тигр умудрился открыть входную дверь.

– Хорошо еще, что не слопал, – решилась пошутить Каэдэ.

Но на самом деле повторение все той же истории расстроило ее. Деда она навещала раз в неделю, и обычно в это время он дремал. А если она изредка заставала его бодрствующим, опять начинались рассказы о том, что ему привиделось. Теперь разговор будет продолжаться в том же духе, пока Каэдэ не уйдет домой, и как следует побеседовать о чем-нибудь серьезном им уже не удастся.

Но все равно она делала вид, будто вежливо и внимательно слушает историю о синем тигре, и то и дело кивала и поддакивала. Потому что ничем другим не дорожила так, как временем, проведенным в этом доме, который принадлежал не только деду, но и ее родителям.

– …А тигр тогда… – продолжал дед, изобразив, как тигр шагает, ставя передние лапы крест-накрест. – И когда уходил, на морде у него в самом деле играла улыбка.

– Тигр улыбался?

«Эх, ну вот опять», – подавила она невеселую усмешку. Речь шла о зрительной галлюцинации, маловероятной в реальности, однако не заслушаться было невозможно. Так что, если поначалу Каэдэ лишь притворялась внимательной, рассказчиком дед был настолько искусным, что всякий раз мир его историй незаметно увлекал и затягивал ее. Вот и сегодня ей даже почудилось, что синий тигр и впрямь выскакивал из какой-нибудь иллюстрации в одной из книг на стеллажах.

Лишь выговорившись, дед, кажется, успокоился. Его веки медленно опустились.

В этой комнате, устроившись в кресле-реклайнере с электроприводом, дед просиживал целыми днями. Для него, рослого и худощавого, намеренно было выбрано кресло размером побольше, и все же избежать досадного просчета не удалось: реклайнер оказался гораздо удобнее, чем ожидалось, поэтому дед с него почти не вставал. К столику сбоку от кресла он прислонял деревянную трость, передвигаться без которой был не в состоянии. Но от помощницы по уходу, по совету которой и была приобретена трость, Каэдэ приходилось выслушивать жалобы вперемешку со вздохами – мол, если дед, когда ему надо в туалет, тростью еще пользуется, то напрочь забывает про нее и явно тяготится ею, когда встает, чтобы взять с полки книгу, вот она, помощница, и тревожится, как бы он не упал.

«Книги-то он по-прежнему любит, но вряд ли за содержание… Как будто он почти не в состоянии удержать его в голове», – мелькнула у Каэдэ тоскливая мысль.

В кабинете, битком набитом книгами, до сих пор витал застарелый запах типографской краски. Он вызывал у Каэдэ воспоминания о ее излюбленной улице в квартале Дзимботё, где размещались лавки букинистов.

Она и не заметила, как солнечный свет, пробившись сквозь листву и заглянув в окно, лег на лицо спящего деда пятнистым маскировочным рисунком. На этом лице, в возрасте семидесяти одного года, почему-то без каких-либо признаков пигментации, крупный гордый нос и обозначившиеся в углах глаз морщинки образовали сложную светотень. По сравнению с прежними временами щеки похудели, подбородок заострился, и это лишь усиливало впечатление глубоких складок на лице. Довольно густые длинные волосы, разделенные на прямой пробор над широким лбом, были седыми почти на три четверти, остальные же были все еще черными. Переход оттенков придавал этому лицу сходство с чеканным императорским профилем на древнеримской монете.

Вид у старика был внушительный, причем не только на благосклонный взгляд внучки.

«Наверняка он многим нравился», – Каэдэ тихонько подтянула сбившийся плед, прикрывая худую шею деда.

Закончить уборку и разбрызгать антибактериальный спрей с запахом мыла, стараясь не попадать на стеллажи с книгами, она успела как раз к приходу физиотерапевта и сеансу реабилитации. Этот спрей не только способствовал поддержанию чистоты в комнате. Деду часто мерещились мелкие насекомые вроде комаров. В таких случаях спрей служил заменой инсектициду.

«Пока, дедушка. До свидания».

У двери кабинета стоял туалетный столик с зеркалом, доставшийся Каэдэ от покойной бабушки.

«Интересно, существует ли в отличие от возрастного регресса еще и возрастной прогресс?»

Особую изысканность туалетному столику придавала косметика сложных оттенков, которая скопилась в рельефном рисунке древесины за все время, пока за ним красились.

Каэдэ вынула из выдвижного ящика щетку, наскоро пригладила волосы, посмотрелась в зеркало и состроила гримасу.

«Улыбнись».

Прежнюю дверь кабинета, сделанную из прочного дуба, во время ремонта заменили на раздвижную, готовясь к тому, что рано или поздно дед не сможет обходиться без инвалидного кресла.

Прежде чем покинуть дом деда в Химонъя, Каэдэ постаралась прикрыть дверь как можно осторожнее, чтобы не издать ни звука.

На обратном пути, пока Каэдэ тряслась в поезде, идущем по линии Тоёко, она случайно бросила взгляд на свое отражение в вагонном окне и увидела совершенно отрешенное лицо. От улыбки, которую она с таким трудом изобразила, даже воспоминаний не осталось.

Уже смеркалось, небо будто выкрасили бледной губной помадой. С началом осени кучевые облака, грозящие дождем, пропали, и повсюду виднелись облака других всевозможных видов и форм.

В памяти Каэдэ вдруг всплыло одно воспоминание, связанное с дедом.

Это случилось двадцать три года назад, когда Каэдэ исполнилось четыре. Устроившись на коленях у деда, сидящего со скрещенными ногами на открытой веранде-энгава, она не сводила глаз с неба, окрашенного в яркий мареновый цвет. Взгляд ясных, исполненных интеллекта глаз деда был направлен на пол рядом с его коленями.

– Каэдэ, ну-ка, на что похоже каждое из вон тех облаков? Попробуй сочинить историю про все эти облака сразу.

Сейчас она сказала бы, что это было, как сандайбанаси в ракуго – импровизация на три темы, заданные зрителями искусному рассказчику.

Рассчитывал ли он, что воображение Каэдэ расправит крылья? Видимо, таким образом дедушка старался помочь ее эмоциональному развитию.

Она отозвалась сразу же, не раздумывая:

– Вон то облако – Маленький дедушка. А вон там – Плоский дедушка. А там… м-м… самое большое облако – это дедушка, который толще моего.

И хоть дедушка и сказал, что так истории не сочиняют, он все же расплылся в улыбке. А потом, к удивлению Каэдэ, взял и сам вместо нее сочинил экспромтом детскую сказку под названием «Три дедушки». Подробности этой истории уже забылись. Однако ненасытный Толстый дедушка слопал все лекарство от простуды в мире, перепутав его с сахаром, над ним немилосердно потешались, а он в итоге прожил дольше всех – вот таким остался в памяти Каэдэ финал.

Возможно, сказка должна была послужить уроком Каэдэ, которая не терпела горькие порошки от простуды. Так или иначе, рассказ получился настолько увлекательным, что девочка хлопала в ладоши от радости.

– Смотри, Каэдэ! Ты только погляди!

Подняв глаза к небу, она увидела, что на нем осталось только самое большое облако, то есть Толстый дедушка, а Маленький и Плоский дедушки рассеялись прямо как туман. Значит, недаром у сказки такое окончание?

Ошеломленная Каэдэ раз за разом переводила беспокойный взгляд с деда на небесного Толстого дедушку и обратно. Если так подумать, дед наверняка в тот раз украдкой поглядывал на небо, проверяя, как там дела у облаков, пока продолжал сочинять сказку. И если бы Маленький и Плоский дедушки продержались до самого конца, сюжет, несомненно, изменился бы до неузнаваемости.

– Дедушка, а расскажи мне еще сказку, а не то…

Малышка Каэдэ, глядя на деда снизу вверх, дернула его за волосок, растущий из родинки на кадыке. Ей отчетливо помнилось, как волосок неожиданно легко выпал, позабавив ее, и как весело она смеялась.

«А вдруг это сделала я еще в тот раз? – задумалась Каэдэ. – Может, так я и отняла у дедушки его здравый ум?»

Странности в поведении деда стали очевидными лишь полгода назад. Когда Каэдэ водила его на прогулку, то заметила, что его шаги стали короткими, семенящими.

– Дедушка, ты что же это, растолстел сильнее, чем кажется? Если ноги еле тащишь?

Дед склонил голову набок и с горькой улыбкой, полной насмешки над собой, ответил, что состарился.

Поначалу и Каэдэ считала – нет, надеялась, – что все дело в избыточном весе или солидном возрасте. Но с тех пор прогрессирование ускорилось. Когда дед пил любимый кофе, рука, в которой он держал чашку, мелко и непрестанно тряслась. Заходя к нему в гости, Каэдэ всякий раз заставала его в кабинете, сонно клюющим носом в кресле. Он постоянно сутулился, и что бы ни делал, движения его были вялыми и замедленными.

Но нет, и это было еще не самое худшее.

Худшим, что Каэдэ, наверное, ни в жизнь не смогла бы забыть, стало потрясение, которое она испытала однажды.

Поздно ночью зазвонил ее телефон. Когда Каэдэ, протирая заспанные глаза, ответила на звонок, ее собеседник, судя по голосу, молодой мужчина, неловким почему-то тоном представился: «Э-эм, это из службы экстренной медицинской помощи». И продолжал в том же духе, смущаясь и то и дело запинаясь:

– Можно поговорить с Каэдэ-сан лично?.. А, ну да, конечно. Видите ли, ваше имя и номер значатся в памятке с контактной информацией для экстренных случаев, которая приклеена к стене, потому и звоню. Вообще-то это ваш дедушка обратился в экстренную службу по номеру 119. Так что… э-э-э… ну и вот.

– Извините, да что случилось?

– Он сказал: «Каэдэ лежит здесь вся в крови».

В клинике, куда обычно ходила Каэдэ, предположили, что это болезнь Паркинсона, но поскольку не были уверены в диагнозе, то порекомендовали обратиться в крупное медицинское учреждение.

В больнице при университете деда тщательно обследовали, в том числе сделали компьютерную томографию.

И выдали результат, не обращая внимания на деда, который крепко уснул в кресле, молодая женщина-врач как ни в чем не бывало объявила:

– Итак, это деменция с тельцами Леви.

С тем, что у ее деда, такого умного и эрудированного, не успевшего даже отпраздновать семидесятилетие, развилась деменция, Каэдэ просто не могла смириться легко и сразу. Но самостоятельный поиск и в Интернете, и в специально заказанных материалах дал полное совпадение всех проявлений дедовой болезни с симптомами именно этой деменции. Так Каэдэ впервые узнала о том, что в одной только Японии численность больных деменцией, по-видимому, превышает четыре с половиной миллиона человек, а также что «деменция» – лишь общий термин, но на самом деле существуют разные формы этого заболевания.

Так называемую деменцию приблизительно разделяют на три вида. Самый распространенный, численность пациентов с которым составляет примерно 70 % от общей, – это деменция по типу болезни Альцгеймера: предположительно, ее вызывает отложение в тканях мозга белка определенного типа, известного как бета-амилоид. Большинству людей в мире при слове «деменция» первым сразу же представляется именно этот тип заболевания.

Следующий по распространенности тип – сосудистая деменция, возникающая вследствие мозгового инфаркта или инсульта; пациенты с такой деменцией составляют 20 % от общего количества.

При обоих типах деменции наблюдаются нарушения памяти, когда одни и те же рассказы повторяют по многу раз, дезориентация в результате затуманенного восприятия времени и пространства, и, кроме того, часто возникают такие симптомы, как бесцельные выходы из дома и блуждания.

А на долю деменции с тельцами Леви, выявленной у деда и известной также под сокращенным названием ДТЛ, приходится примерно 10 % всех случаев.

Название эта деменция получила лишь в 1995 году, так что это один из недугов, открытых сравнительно недавно, если вспомнить, насколько продолжительна в целом история болезней человечества. В последние годы ДТЛ, как деменция третьего типа, привлекла пристальное внимание, в итоге, насколько известно, представления об этой болезни в сфере клинических исследований стали уточняться быстрыми темпами, не говоря уже об условиях лечебных учреждений.

В тканях головного мозга и его ствола у пациентов с ДТЛ неизменно обнаруживаются рубиново-красные структуры, похожие на миниатюрную яичницу-глазунью, – тельца Леви. Вот эти-то «мини-глазуньи» и вызывают такие симптомы болезни Паркинсона, как тремор конечностей и нарушения походки, разговоры во сне или состояние сонливости в дневное время при расстройствах поведения в фазе быстрого сна, или же не дают чувствовать расстояния при нарушениях пространственных когнитивных функций.

Но наиболее характерным для ДТЛ является симптом другого рода, а именно – зрительные галлюцинации. Какими бы ни видел их пациент, цветными или монохромными, объединяет эти галлюцинации одно: яркость и отчетливость, «как в жизни». К примеру, открыв глаза сразу после пробуждения, видишь в комнате с десяток человек, которые молча и бесстрастно стоят и глаз с тебя не сводят. Или обнаруживаешь, что на обеденном столе вольготно разложила кольца гигантская змея. А иногда, куда бы ни пошел, весь день следом ходит девочка с косичками.

Нередко случаются и совершенно нереалистичные галлюцинации. Прямо перед глазами торопливо проходит на задних ногах свинья. На тарелке грациозно резвится фея. А дед видел синего тигра – как ни странно, в большинстве случаев такие зрительные галлюцинации не сопровождаются слуховыми.

«Мельтешня» перед глазами во время галлюцинации – не что иное, как чисто визуальные феномены, и с пациентами они не заговаривают. Но, как известно, в действительности из всех пяти чувств девять десятых информации об окружающем мире человеку обеспечивает зрение. Иначе говоря, для большей части пациентов с ДТЛ эта «мельтешня» определенно существует в реальности.

Наверное, у людей с таким заболеванием самой ходовой могла бы стать поговорка «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Ведь они же отчетливо и явно видят то, что у них перед глазами. Сколько бы окружающих ни отрицало якобы увиденное, убедить пациентов с ДТЛ, что на самом деле этого не существует, – задача из наитруднейших. Вдобавок их порой раздражают заявления вроде «ничего такого здесь нет», «неоткуда ему взяться» и «очнись», напрасно заостряющие внимание на ситуации. Потому и считается, что ухаживать за больными с ДТЛ нелегко.

В руководстве для опекающих лиц, которое прочла Каэдэ, говорилось следующее: «Когда подопечный пациент жалуется на появление гигантских насекомых, которых боится, или на другие галлюцинации, вместо того чтобы все отрицать (“тебе только кажется”) или отмахиваться от него (“это из-за болезни, не приставай ко мне”), хлопните в ладоши со словами: “Смотри, больше ничего нет. Теперь все в порядке”, обращаясь к подопечному мягким тоном. Эффективной оказывается также смена темы…»

«Должно быть, в этом дело», – думала она.

Вдобавок, поскольку дед никогда не сердился на нее, Каэдэ во что бы то ни стало стремилась избежать ссор с ним. Потому-то она и не обсуждала подробно его болезнь, а когда он рассказывал о своих галлюцинациях, старательно сдерживалась, чтобы не отрицать реальность того, что он «видел своими глазами». Заставить больного осознать, что у него деменция, почти невозможно, а если бы такое и было возможно, даже думать об этом казалось слишком жестоким.

Но она все же думала.

Собственные представления и поведение вызывали у нее ощущение такого странного дискомфорта, как будто то, в чем должна была возникнуть раздвоенность, почему-то в итоге осталось целым. Эти ощущения несколько отличались от мыслей о том, что у деда не может быть деменции, или других, эскапистских, – вернее, отдающих самообольщением, – болезней, о том, что он не должен теми же темпами продолжать терять рассудок.

«Да. Это не то…»

Но в чем же тогда суть этого дискомфорта?

Никакого хоть сколько-нибудь определенного ответа Каэдэ дать не могла.

От станции Гумёдзи еще пятнадцать минут тряски в автобусе.

К возвращению Каэдэ домой, в квартиру с единственной комнатой в многоквартирном доме, доставили и книгу. Это было собрание статей известного поклонника детективов Сэтогавы Такэси. В выходных данных указывалась дата первого издания – 1 апреля 1998 года. Если Каэдэ не подводила память, Сэтогава-сан умер еще молодым, в возрасте чуть за пятьдесят. Так что эта книга была не чем иным, как посмертной публикацией автора.

С малых лет находясь под влиянием деда, Каэдэ буквально помешалась на детективах, и когда романов ей стало мало, взяла у деда с полки сборник статей Сэтогавы Такэси и стала читать.

И не столько удивилась, сколько испытала потрясение.

Автор предлагал для обсуждения всевозможные произведения, рассматривал их притягательность с точки зрения самобытности и естественности, и его статьи порой – нет, почти без исключения – оказывались увлекательнее сюжета книг, о которых рассказывали. Так, для тематического сборника «Паломничество к шедеврам» он выделил у большой тройки мастеров канонического детектива – Эллери Куина, Агаты Кристи и Диксона Карра – наиболее показательные произведения и подверг их всесторонней критике, задаваясь в том числе вопросом: «А такой ли уж это шедевр?». Его рассуждения выглядели более логично и увлекательно, чем сюжеты самих книг, к приведенным доводам придраться было невозможно, но независимо от того, знал об этом сам Сэтогава-сан или нет, переполняющая его любовь к этим книгам проступала между строк, приятно согревая Каэдэ всякий раз во время чтения.

Божеством, которое привило Каэдэ любовь к зарубежному классическому детективу, был он.

«Сэтогава Такэси».

Этого имени, произнесенного мысленно, хватило, чтобы у Каэдэ дрогнуло сердце.

В семидесятых годах молодой Сэтогава Такэси стоял во главе Детективного клуба Васэда – легендарного университетского общества, во множестве порождавшего авторов детективов и литературных критиков. В районе Нисивасэда, в кофейне «Мон шери», между студентами, состоявшими в Детективном клубе Васэда, изо дня в день разворачивались азартные обсуждения детективов, и в самой гуще этих событий неизменно находился Сэтогава Такэси с улыбкой на выразительном лице с густыми бровями.

По-видимому, и дед был одним из видных членов клуба Васэда.

С классическими детективами прекрасно сочетается кофе.

Ориентированная по вертикали вывеска кофейни, белым психоделическим шрифтом по красному гласящая: «Мон шери. Кофе экспертов», словно преграждала доступ всем посетителям, кроме экспертов, сведущих в детективах.

Вскипал шапкой пены кофе – насыщенный, с горчинкой, темный, как загадка, в которой не разглядишь дна. Облицованные желтым кафелем наружные стены наводили на мысли о «Тайне желтой комнаты» Леру. Из маленького театра на втором этаже доносились шаги актеров, как в «Странных шагах» у Честертона или «Наблюдателе на чердаке» у Рампо.

Теперь, когда кофейни «Мон шери» больше не было, не оставалось ничего другого, кроме как дать волю воображению. Заведение, где в роли рассказчиков выступали Сэтогава Такэси и дед, наверняка должно было излучать тепло и свет, подобно общежитию художников «Токивасо» в мире манги или Ляншаньбо в «Речных заводях».

«Послушать, как эти двое рассуждают о классических детективах… я бы не отказалась».

То, что знаменитой кофейни больше не существовало, лишь разжигало желание Каэдэ.

Увы, век «Мон шери» миновал. Зато имелась книга – вот эта.

Желание держать под рукой книгу, которую особенно любишь, возникает само собой. К тому же в доме у деда книги хранились бережно завернутыми в полупрозрачную кальку, в них не было ни единой загнутой страницы, поэтому Каэдэ стеснялась брать их почитать. По всем этим причинам она решила скупить все сборники статей Сэтогавы Такэси.

«Хорошо, что книга как новенькая. Даже бумажный поясок цел».

Каэдэ обрадовалась, увидев, что книга в хорошем состоянии. Если уж начистоту, ей как раз и хотелось, чтобы все книги любимого автора были новыми, никем еще не читанными. Но поскольку это посмертное издание больше не печатали, пришлось приобрести его в букинистическом интернет-магазине. И вот теперь произведения Сэтогавы Такэси были собраны полностью.

«Что же это за женщина двадцати семи лет от роду, если собирает такие коллекции?»

Чувствуя, как на лице сама собой возникает улыбка, Каэдэ принялась было пролистывать страницы, прижимая их большим пальцем.

И тут…

Четыре листочка бумаги выпали из книги и плавно опустились на ковер, словно листья гинкго.

«Хм. Это еще что такое?»

Каэдэ осторожно подняла четыре листочка и разложила их на столе. И задумалась, уставившись на эти прямоугольники разного размера.

«Для закладок великоваты. Но все же… Вряд ли они для заметок – слишком… мрачные».

Листочки оказались статьями, вырезанными из газет и журналов. И всеми этими статьями были некрологи, извещавшие о смерти Сэтогавы Такэси.

По случаю праздников Каэдэ впервые за три дня прошлась до Химонъя в районе Мэгуро пешком.

В тихом уголке жилого района близ святилища местного покровителя, бога войны Хатимана, приютился дедов дом – двухэтажный, деревянный и почти опустевший. Из-за ограды садика чисто символических размеров тянулись ветки сакуры и японской фатсии. Деревянная табличка на столбе садовой калитки содержала искусно выведенную тушью фамилию деда. Его почерк был знаком Каэдэ с детства.

Говорят, табличка с именем на дверях – лицо дома. Снаружи дом все еще имел солидный вид, и, возможно, по-прежнему исходившим от него ощущением значимости был обязан написанному хорошим почерком имени на табличке.

Но стоило войти в калитку, как возникало отчетливое чувство, что вспыхнувший было интерес к этому месту ослабевает. Раньше путь к входной двери указывали круглые камни, разбросанные там и сям, но с тех пор, как у деда обнаружили деменцию, их заменила бетонная дорожка с присущей ей безликостью.

Каэдэ повернула ручку двери в прихожей, с переделкой которой было решено повременить, и ей в нос сразу же ударил мыльный запах антибактериального спрея. «Это вы, госпожа помощница?» – чуть было не позвала Каэдэ, но тут же спохватилась. Потому что не заметила в прихожей чужой обуви. Видимо, приходящая помощница, ухаживающая за дедом, уже закончила уборку и стирку и ушла только что, буквально несколько минут назад.

По всему коридору вдоль стен были установлены новые поручни. Для передвижения по дому деду с его неуверенной походкой многочисленные поручни стали необходимыми.

Оформление субсидии на вспомогательные средства такого рода зачастую оказывается сложной и запутанной процедурой, отнимающей уйму времени. Так что фактически расходы, связанные с дедом, Каэдэ пришлось взять на себя.

Она прошла в гостиную, расположенную по коридору слева.

Случайно взглянув на почти утративший полировку центральный столб, подпиравший потолок, она увидела на нем несколько горизонтальных карандашных линий. Ими дед отмечал сначала рост матери Каэдэ, когда та была маленькой, а потом – своей единственной внучки. Цифры роста и дат рядом с линиями уже почти стерлись, но и они свидетельствовали о красоте дедова почерка. Однако при виде крепежной стойки поручней, словно вонзившейся в надписи и застрявшей в них, у Каэдэ защемило сердце.

Бросив взгляд в сторону окна, она увидела развешанные для просушки в комнате белые футболки.

«Ох, ну и рассеянная эта помощница».

В доме, где есть больной с ДТЛ, одежду в комнатах лучше не сушить: когда она висит для просушки, ее можно принять за человека. Особенно часто пациентам с ДТЛ «чистым холстом», на который накладываются яркие галлюцинации, служат белые футболки. Услышав, что по той же причине на глаза таким пациентам не стоит попадаться изображениям людей и семейным фотографиям, Каэдэ сразу же убрала поглубже в ящик комода снимки в рамках, стоявшие раньше на письменном столе.

Она взялась было впопыхах снимать с вешалок футболки, как вдруг за спиной прозвучал сравнительно бодрый голос деда:

– Извини, это Канаэ развесила. А пятна, похоже, так и не отстирались.

Появившийся в гостиной дед медленно уселся на постель, не выпуская из рук кофейной чашки. Поскольку в его спальне на втором этаже к тому времени уже устроили кладовку, ареал обитания деда теперь был ограничен преимущественно гостиной, где стояла его кровать, и кабинетом, расположенным в глубине дома. Судя по походке, по сравнению с прошлыми визитами сегодня его самочувствие существенно улучшилось. Значительная переменчивость состояния в разные дни характерна для пациентов с ДТЛ.

– Эм-м, да я просто складки расправляю, – нашлась Каэдэ, оставив футболки в покое.

– Это ведь не помощница приходила, а твоя мать, да?

– Наверное, у нее какие-то дела, вот она и ушла так спешно. Как жаль, что мы с ней разминулись.

Мысленно Каэдэ вздохнула с облегчением.

Уже лучше…

По крайней мере сегодня он додумался спросить. Да и вообще в последнее время ей редко случалось видеть деда в настолько хорошем состоянии. Сегодня шанс все-таки есть.

– Кофе, который варит Канаэ, вкусный, даже когда остынет, – продолжая улыбаться и нахваливать кофе, дед неторопливо поерзал, усаживаясь поудобнее. Потом лишь слегка трясущейся рукой поднес чашку к открытому рту и сделал глоток.

– Видимо, пролить кофе сегодня можно не бояться. Со стороны виднее, но, кажется, состояние приличное, верно? Так что неплохо было бы в этом удостовериться. Но это, возможно, не более чем догадки.

Сделав еще глоток кофе, дед уставился на Каэдэ в упор.

– По-моему, у тебя ко мне важный разговор. Я вижу это по твоему лицу.

Каэдэ чуть не прослезилась. Дед заговорил о себе в первом лице, употребив форму слова «я», которой пользовался раньше. Ясные черные глаза смотрели ласково. Как будто вернулся дедушка из прежних времен.

Его речь звучала отчетливо – вероятно, потому что улетучилась сонливость. Если вдуматься, последние полгода Каэдэ так тревожило состояние деда, что ей было не до серьезных разговоров с ним.

Все-таки сейчас – или никогда.

Собравшись с духом, Каэдэ отважилась:

– Вообще-то да. Дедушка, я вот хочу спросить…

– О чем?

– Дедушка…

Она изо всех сил старалась сдержать слезы.

– Послушай, дедушка… неужели ты сам не понимаешь, что болен? И не отдаешь себе отчет, что постоянно видишь иллюзии, а не реальность?

Бесполезно.

У нее задрожал голос.

– Но потому, что ты не хочешь расстраивать меня…

Слезы все-таки навернулись. А ведь она решила, что не расплачется ни в коем случае.

– Ты не хочешь расстраивать меня, потому и делаешь вид, будто не понимаешь?

По-прежнему мягко улыбаясь, дед отпил еще кофе. Потом осторожным движением руки медленно поставил чашку на обеденный стол сбоку от кровати.

– Да, Каэдэ, ты верно говоришь. Нет никаких сомнений, что у меня деменция с тельцами Леви.

Все-таки чутье не подвело ее.

Черные глаза деда с радужками, напоминающими стеклянные вещицы филигранной работы, словно вбирали Каэдэ в свои глубины. Да, блеск ума в них ничуть не отличался от прежнего. В этом-то и заключался истинный характер дискомфорта, который сама она не сознавала.

Последние два дня Каэдэ продолжала изучать ДТЛ и узнала о ней много подробностей разного рода.

Даже у пациентов с одинаковым диагнозом ДТЛ наблюдается значительная разница в нарушении памяти и пространственных когнитивных функций в зависимости от локализации телец Леви. Одни пациенты всякий раз пугаются зрительных галлюцинаций, другие, по-видимому, легко свыкаются с ними. Симптомы проявляются у каждого пациента по-своему, и, само собой, таких вариантов насчитывается великое множество. По-видимому, нередки случаи, когда при идеально подобранном сочетании различных медикаментов, в число которых входит допа, зрительные галлюцинации «рассеиваются, как туман», и прекращаются полностью. На практике, в зависимости от физического состояния, пациент чаще всего не создает впечатления какого-либо упадка интеллекта.

Больше всего Каэдэ удивило то, как много существует пациентов, отчетливо сознающих, что «их видения на самом деле не реальность, а порождения их болезни». Некоторые из них настроены настолько позитивно, что, просыпаясь каждый день, предвкушают появление галлюцинаций, а потом с увлечением рисуют увиденное.

Поскольку научных сведений о ДТЛ все еще недостаточно, на этой почве легко возникают заблуждения. Даже в лечебных учреждениях немало врачей относятся к интенсивному опыту зрительных галлюцинаций у пациентов поверхностно и делают поспешные выводы о «прогрессировании деменции».

Выявление ДТЛ не обязательно означает упадок интеллекта. Узнав об этом, Каэдэ вдруг обнаружила, что ее странное ощущение дискомфорта само собой «рассеялось, как туман».

Дед смотрел на свои руки, которые дрожали лишь слегка, а не как при болезни Паркинсона.

– Уже довольно давно я заметил, что мое душевное состояние весьма отличается от состояния человека, которого принято называть здоровым. Да, так и есть: к примеру, если посмотреть на этот книжный стеллаж, кажется, будто искусный храмовый плотник покрыл его стенку тонкой резьбой, как на «божественном паланкине» микоси. Но если потрогать ее, никаких неровностей резьбы нет. Стенка совершенно гладкая. В таком случае, какому из чувств следует доверять – зрению или осязанию? Покрыть всю стенку стеллажа сложной резьбой за одну ночь, не привлекая моего внимания, совершенно невозможно. И потом, никто в этом мире не станет прокрадываться в комнату к старику только затем, чтобы покрыть резьбой его стеллаж. То есть доверять, к сожалению, следует осязанию. Или, если взглянуть с другой стороны, полагаться на мое зрение ни в коем случае нельзя.

Каэдэ просто слушала признания деда, ничего не говоря в ответ.

– А чем же тогда объясняются эти казусы? Мой компьютер неисправен, пользоваться им нельзя. Я думал было поискать в смартфоне, но, как видишь, нет никакой уверенности, что руки не подведут меня. Точнее, после того, как я увидел якобы твой труп и позвонил в службу спасения, Канаэ конфисковала мой смартфон, поэтому о поиске в нем с самого начала не стоило и думать, – дед с проказливым видом надул красиво очерченные губы. – Так что я уговорил помощницу вызвать социальное такси и отправился в библиотеку, чтобы что-нибудь разузнать. Вот только в глазах, которыми я водил по иероглифам, сразу помутнело, они осоловели, работа заняла целый день… Но я выяснил-таки, что у меня за болезнь. Кстати, смотри, что вспомнил: есть же выражение «серые клеточки», – приводя излюбленные слова знаменитого бельгийского детектива Эркюля Пуаро, дед посмеивался над собой. – Стало быть, если в моем случае по поверхности мозга распространяются тельца Леви цвета красного апельсина, то я, получается, обладатель «красных клеточек».

Тогда-то Каэдэ и задала вопрос. И сама заметила, что ее голос звучит чуть хрипло.

– Ты что же, нарочно изводил меня рассказами о своих галлюцинациях?

– Так и есть.

Дед лишь слегка запнулся.

– Это потому, что когда я рассказывал о галлюцинациях, выражение твоего лица менялось особенно стремительно. И я видел тебя то удивленной, то улыбающейся. И главное – слышал твой голос, когда ты откликалась или поддакивала. Тогда я со всей уверенностью уяснял себе, что ты, Каэдэ, – объективная реальность.

– Эм-м… то есть? Дедушка, я же всегда рядом.

– Даже не знаю, поймешь ли ты меня. Раньше я уже рассказывал тебе со всей откровенностью, что намерен делать со своей жизнью в дальнейшем, которое, если уж начистоту, для меня вряд ли будет слишком долгим «дальнейшим», и неизвестно, как их назвать, эти, как говорится, «последние приготовления», – это выражение звучит сравнительно неплохо, но за равнодушие я его не люблю и по возможности им не пользуюсь. В то время я возомнил, что мое состояние безупречно. И даже считал, что если и вести такие разговоры, то сейчас или никогда. Так что… проговорил чуть ли не целый час. Однако почему-то ты все время слушала меня молча, с лишенным всякого выражения лицом.

Дед наконец умолк и опустил взгляд.

– И вдруг прямо у меня на глазах ты взяла и исчезла. Это была не ты, а галлюцинация.

Всего на миг на лице деда мелькнула горечь, а может, кофе попался пережаренный.

– Пожалуй, еще никогда я не чувствовал себя таким расстроенным и несчастным. С тех пор я принял решение ни в коем случае не говорить о моей болезни, пока ты сама не поднимешь этот вопрос. «Даже если меня будут принимать за старика с деменцией, с которым не поговорить толком, ничего не поделаешь», – думал я.

«Дедушка, – и она снова повторила мысленно: – Дедушка».

Ее дед не мог – нет, не осмеливался! – заговорить с единственной внучкой о своих планах на оставшуюся жизнь. И как только ее угораздило до сих пор не замечать, как он мучается!

Наверняка из-за галлюцинаций.

И такое бывает. Среди когнитивных нарушений встречаются самые разные, в том числе потеря памяти. При болезни Паркинсона движения даются с огромным трудом. Однако базовый интеллект деда не ухудшился нисколько.

Видимо, в соседнем детском учреждении, работающем при миссии, наступило время распустить подопечных по домам. До гостиной доносились голоса проходивших мимо дома детей – они пели какую-то детскую песенку. Даже фальшивили они и то мило. Лицо деда смягчилось.

– «Осенний день сменяет тьма, упав ведром в колодце…»

Впрочем, до наступления темноты еще оставалось время.

– Вообще-то, дедушка, я хочу показать тебе кое-что, – и Каэдэ вынула из своей черной сумочки сборник Сэтогавы Такэси.

Если бы дед, как обычно, задремал в кресле, она укрыла бы его свежевыстиранным пледом, с удовольствием почитала бы, устроившись рядом, и ушла домой.

Но…

Теперешний ли это дед, или же…

Дед водрузил на нос вынутые из кармана халата очки без оправы, предназначенные для чтения, и, все еще держа книгу на некотором расстоянии, растроганно произнес:

– Неужто посмертная публикация Сэтогава-сэмпая? Не стоило специально покупать, я отдал бы тебе свою.

«Я бы не взяла. Повезло книге, которую так ценят».

Каэдэ внутренне заулыбалась.

– Ее же наверняка больше не издают, как хорошо, что она тебе досталась!

– Сейчас есть интернет-магазины, специализирующиеся на букинистике, так что даже редкие книги зачастую приобрести довольно легко. Так что вот… собственно, дело в том, что в книгу было вложено вот это.

Каэдэ открыла книгу и снова, как у себя дома, разложила на столе четыре вырезки с некрологами.

«Скончался Сэтогава Такэси, игравший активную роль в сфере критики кино и детективов».

«Сэтогава Такэси: кончина незабвенного таланта».

«Эпоха многоплановой критики. Наследие Сэтогавы Такэси».

«Удачная встреча детективной литературы и кино в работах Сэтогавы Такэси».

– М-да. Все это я прочел еще тогда.

Одного беглого взгляда, брошенного на эти заголовки издалека, хватило деду, чтобы ощутить тоску и одиночество.

– Кажется, были еще две публикации. Разумеется, я вырезал их все.

– Вот как.

Уже в который раз Каэдэ поразилась дедовой памяти. Из-за болезни самые недавние события полностью выпадали из нее, а когда речь заходила о прошлом, в памяти как будто сам собой открывался выдвижной ящичек.

– Ну вот, дедушка, в них-то и загвоздка. По-моему, это и подразумевается под «загадками повседневной жизни» и встречается нечасто.

– Действительно, – подтвердил кивком дед.

– Короче говоря, суть загадки в следующем: собственно говоря, кто, где и с какой целью вложил в эту книгу четыре вырезки с некрологами?

– Правильно. Прежде всего для закладок эти листочки слишком велики, так? А в качестве бумаги для заметок разве они не вгоняли бы в уныние?

– Прямо как у Гарри Кемельмана, – снимая очки, дед произнес имя давнего автора детективов.

Типичное для Кемельмана произведение «Девятимильная прогулка»[1] – построенный исключительно на логике шедевр детективного жанра, в котором на основании единственной реплики, проскользнувшей в разговоре соседей по пабу – «пройти девять миль пешком – не шутка, а тем более в дождь», – стремительно, кратко и исчерпывающе раскрывается убийство, совершенное днем ранее.

В этот момент дед вдруг просительно произнес:

– Каэдэ, можно мне сигарету?

Сочетание некоторых слогов каким-то образом действует как заклинание – вероятно, в том и заключается одно из достоинств японской поэзии.

Каэдэ принесла синюю пачку сигарет, вынув ее из выдвижного ящика туалетного столика с зеркалом, стоявшего в кабинете. Французские «голуаз». Не самые дорогие сигареты, но такие, которые не раздобудешь где угодно. Обычно Каэдэ покупала их в известной лишь посвященным лавчонке, торгующей всякой всячиной, когда бродила по букинистическим магазинам Дзимботё.

– Буду признателен, если поможешь прикурить… да, вот так. У меня ведь руки трясутся. Когда я один, употреблять не решаюсь.

Вместо «курить» дед говорил «употреблять». Должно быть, как пережиток тех времен, когда, в отличие от нынешнего общества противников курения, сигареты наряду с алкоголем считались само собой разумеющейся роскошью, которую ценят за вкус и стимулирующее действие, а не за питательность. С молодых лет дед ограничивался определенным количеством сигарет в неделю, а в последнее время курил крайне редко. Поэтому даже Каэдэ не считала нужным лишать его этого удовольствия.

Дед затянулся сигаретой, и некоторое время у него на лице отражалось упоение. Запах дыма от «голуаз» не вызывал у Каэдэ неприязни, но она опасалась, что им пропитаются сохнущие футболки, поэтому слегка приоткрыла окно. Выпуская сиреневый дымок, дед произнес: «Итак…» – отчетливее, чем прежде. Сигарета как будто включила в нем кнопку усиления интеллекта.

– В какие же сюжеты складываются имеющиеся у нас факты, Каэдэ?

У Каэдэ взволнованно заколотилось сердце. С давних времен ее дед излагал гипотезы в виде «сюжетов».

Теперь он в самом деле вернулся. Тот, прежний дед.

– Вот что у меня сложилось, – выкладывая обдуманные гипотезы, Каэдэ изо всех сил изображала невозмутимость. – Сюжет первый. Некрологи в книге появились благодаря ее бывшему владельцу – или владелице. Для того, чтобы чувство опустошенности, вызванное смертью Сэтогавы Такэси, испытали и другие поклонники знаменитого критика, этот владелец решился вложить в книгу вырезки.

Судя по лицу деда, услышанное соответствовало его собственному мнению. Как обычно, Каэдэ держалась напряженно, рассказывая деду свои «сюжеты».

И все-таки…

«И все-таки я рада».

– Эм-м… Сюжет второй, – спохватившись, продолжала она. – Тот, кто вложил в книгу вырезки с некрологами, имел некое отношение к букинистическому магазину. И был – или была – поклонником Сэтогавы Такэси. А по прошествии нескольких десятков лет ему заказали книгу этого автора, которую уже давно не печатали. На радостях он или она решил сделать приятное незнакомому, но живущему теми же интересами человеку, то есть мне, вот и вложил в книгу вырезки.

Наверное, от мыслительного возбуждения у нее пересохло в горле.

– Ну, не знаю. Эти два сюжета – все, что я придумала.

Дед отозвался:

– Угу, не так уж плохо. В каждом из них более-менее есть смысл, их даже не назовешь надуманными. Но и в том и в другом имеются существенные неувязки.

– Вот как…

Каэдэ прикусила губу.

– Как бы это объяснить… прежде всего в первом сюжете неувязка вот в чем. А продаст ли хоть когда-нибудь любимую книгу поклонник, который настолько увлечен личностью Сэтогавы Такэси, что даже хранит вырезки с его некрологами? Тем более книгу, изданную посмертно. Обладатель среднестатистического здравомыслия будет бережно хранить ее вместе с вырезками в личной библиотеке.

Каэдэ осталось лишь кивнуть.

– И то правда. Исходя из психологии библиофила, с моим предположением, пожалуй, трудно согласиться.

– Второй сюжет выглядит лучше первого. Однако и в нем неувязки бесспорны. Если вырезки с некрологами в книгу вложил человек, как-то связанный с книжным магазином, почему он не сопроводил их пусть даже самой краткой запиской? Приложив старания, чтобы дополнить книгу вырезками, неужели он не написал бы что-нибудь вроде: «Меня как любителя книг несказанно порадовал Ваш заказ. Пользуясь случаем, прошу Вас принять в память о Сэтогаве Такэси вырезки, извещающие о его кончине, которые я взял на себя смелость предоставить»? Почему он или она, приложив старания, так поскупились на них, если уж на то пошло? – без обиняков заключил дед. – Это значит, что версии, лежащие в основе и первого, и второго сюжета, оказались провальными. Однако существуют и другие сюжеты «икс».

– В таком случае… – осипшим голосом выговорила Каэдэ, – дедушка, ты не мог бы изложить их?

Дед ничего не ответил, но, словно дорожа укоротившейся сигаретой, взял ее как-то щепотью, зажав между большим и указательным пальцем, затянулся и выпустил последнее облачко дыма. Его веки медленно, но верно опускались. Каэдэ встревожилась, не засыпает ли он.

Но ее опасения оказались напрасными.

Дед открыл ничуть не сонные глаза и объявил:

– Я только что видел «картину». Увы, мужчина, которому раньше принадлежала эта книга, уже скончался.

– А?..

– Да ты сама посмотри. Он ведь прямо здесь, этот человек с безмятежным лицом.

Галлюцинация.

Однако галлюцинация, основанная на точной логике, – это чувствовалось интуитивно.

– Сюжет «икс» состоит в следующем. Перед смертью этот человек из чувства скорби и в память о любимом авторе Сэтогаве Такэси вложил в его книгу, которой так дорожил, вырезки с некрологами. Однако, разбирая его имущество после смерти, его супруга, не имеющая ни малейшего представления о ценности этой книги, продала ее букинисту вместе со всевозможными другими.

«А ведь действительно!» – пришлось согласиться Каэдэ. Как раз то, что надо, – совершенно лишенный изъянов, сразу же понятный и убедительный сюжет, верно?

Но Каэдэ упорствовала:

– Откуда ты знаешь, что раньше эта книга принадлежала мужчине? Разве все то же самое не может относиться к женщине?

– Не может, – коротко и просто отмел ее предположение дед. – Когда один из супругов умирает, если кому и удается действовать рассудительно, не поддаваясь скорби, так это жене. От мужей в таких случаях нет никакого толку. В сущности, как и от меня, – дед потупился. – Ведь с тех пор, как жена умерла, опередив меня, я ни на что не гожусь.

На мгновение перед мысленным взором Каэдэ возник зыбкий образ покойной бабушки.

Некоторое время оба молчали. А потом дед заговорил, будто вдруг развеселившись и пристально вглядываясь в сиреневый табачный дым:

– Ха-ха-ха, прямо сейчас за столиком в «Мон шери» прежний владелец книги увлечен разговором со своим кумиром Сэтогавой Такэси. Похоже, сегодняшний вечер он намерен посвятить всестороннему обсуждению детективов.

Опять галлюцинация.

Но что, собственно, эта странная галлюцинация означает? У Каэдэ перехватило дыхание.

– Все как в былые времена. Стены, обшитые древесиной криптомерии и пропитанные ароматом кофе, дышат не только им, но и новыми тайнами. У стойки хозяин заведения, свободного времени у которого хоть отбавляй, не на шутку разошелся, сражаясь в сёги со студентом. Э, тут парнишка, подрабатывающий в кофейне, вдруг вскочил как ужаленный. Интересно, что стряслось.

Дед насторожился всего на миг, выражение его лица тут же снова смягчилось.

– А, ясно, почему вскочил: только что пожаловали Куин и Кристи. Ого, да это же сам Карр незаметно вступил в дискуссию! Так это чаепитие с участием «большой тройки» авторов классического детектива. Нет, поскольку Куин – это дуэт соавторов, полагаю, их следовало бы назвать «четырьмя небесными царями». А Кристи воспользовалась кухней и начала заваривать гордость Девоншира – традиционный черный чай. Сэтогава-сэмпай и его собеседники в восторге. Карр и есть Карр: с серьезным видом, ни на кого не глядя, уставился на чайник так пристально, что вот-вот дырку в нем просверлит, – не иначе как придумал новую уловку с отравлением. Надо же, как будто все в самом деле довольны.

«Чем? Что это значит, дедушка?»

Неужели это результат его безотчетной доброты, стремления к счастливым финалам сюжетов? На глаза Каэдэ снова навернулись слезы. Но теперь это были слезы радости, которым сопутствовала слабая улыбка.

«То, что видит дедушка сейчас, – несомненная «реальность».

И хотя совершенно никаких подтверждений этому не было, она считала именно так.

А в это время…

Сигарета с тихим шипением упала в пепельницу с водой. В приоткрытое окно влетел ласковый осенний ветерок. На сквозняке закачались так и не снятые футболки.

Дед принялся кланяться им.

– Пожалуйте, прошу вас, вы из Общества заботы о стариках? Спасибо, что специально пришли, да вас еще так много!

Как только «голуаз» догорел и сигаретный дым рассеялся в воздухе, дед снова впал в блаженное старческое забытье.

Глава 2. «Закрытая комната» в идзакае

Учитель муниципальной школы считается государственным служащим, однако это не та работа, с которой можно уйти в определенное время. Пока в учительской шла проверка маленькой контрольной и выставление оценок, стрелки часов приблизились к шести вечера.

«Да что это вообще?..»

Пока Каэдэ занималась своим несложным делом, у нее вдруг мелькнула мысль о запомнившейся удивительной галлюцинации. Что это за образ мышления, если он порождает способность видеть «картины», которые можно назвать правдоподобными? А может… рука Каэдэ с красной ручкой в ней замерла. Возможно, благодаря своему выдающемуся интеллекту и накопленным знаниям дед способен осознанно видеть галлюцинации, в основе которых лежат логические заключения. А сигаретный дым, наверное, сделал нечеткой окружающую реальность, окутал ее, как туман, более того – помог деду яснее видеть, как он это назвал, «картину»…

«Разумеется, это лишь предположение… э-э, нет. “Сюжет”, верно?»

Каэдэ криво усмехнулась, не поднимая головы, чтобы не заметили другие учителя вокруг нее. Кстати, как раз вспомнилось – дед часто повторял: «Все события, которые происходят в мире, – это и есть сюжеты».

С тех пор, как Каэдэ помнила себя, дед был директором начальной школы. А когда пошла учиться сама, то узнала, что ее дедушку прозвали Мадофуки-сэнсэй[2] и что среди учителей этой школы он считается самым популярным. За исключением торжественных случаев, вроде церемонии в первый день учебы или выпускной церемонии, встречать деда одетым в строгий костюм не доводилось никому. Всегда в белой рубашке с закатанными рукавами, его видели повсюду в школе – или протирающим окна в коридоре, или поливающим цветы во дворе, или от души надраивающим унитаз в туалете.

Торчащие из рукавов рубашки руки были тонкими, но на них бугрились мышцы, создавая впечатление человека, имеющего подготовку в спорте или боевых искусствах. Однако к категории учителей-физкультурников он не относился.

При каждой встрече с кем-нибудь из учеников он, обязательно назвав его по имени, спрашивал, какую книгу тот сейчас читает. Еще больше, чем то, что дед помнил всех детей по именам, Каэдэ удивляло, что ему в общих чертах известно содержание всех книг, которые читали дети, и то, с каким жаром он рассуждал о достоинствах сюжетов.

На выпускной церемонии дед вместе с аттестатом вручал каждому ученику книгу. По жанру книги бывали самыми разными, в соответствии с индивидуальностью ребенка: от современной серьезной литературы до детективов, научной фантастики и комиксов.

Нет, вручал он не только книги. Некоторым детям, как ни странно, доставались видеоигры-боевики в жанре хоррора. Видимо, в понимании деда даже игры представляли собой «сюжеты», важные для формирования личности. Он был твердо убежден, что детям иногда необходимы страшные истории, после которых не уснешь, душераздирающие или таинственные сюжеты, способствующие развитию восприимчивости и воображения. И действительно, как и предполагал дед, один из его учеников в дальнейшем основал компанию видеоигр, выпускающую хиты один за другим.

В год выпуска Каэдэ напутственная речь, произнесенная дедом на церемонии, также отличалась оригинальностью. Неожиданно он достал из кармана книгу и звучно, с выразительностью актера принялся читать по ней:

– «Есть слово, которое в последнее время услышишь нечасто…»

Внезапно начавшееся театрализованное представление «Речь директора», баритон которого сделал бы честь оперному певцу, ошеломило как детей, так и присутствующих на церемонии их взрослых близких.

– «…и даже если им пользуются, то произносят не слишком серьезным тоном. Теперь оно не в чести, и когда употребляешь его, приходится напоминать себе делать это чуть насмешливо, чтобы не испытывать неловкости. Вы знаете, что это за слово?.. Да, так и есть…»

Дед на трибуне сделал паузу на миг лишь затем, чтобы окинуть взглядом Каэдэ и других, и так же звучно и выразительно закончил:

– «Это слово – “приключение”», – и он умолк чуть ли не на минуту. А потом, дождавшись, когда утихнет гул в зале, продолжал своим обычным бодрым тоном: – Это известные строки из романа «Нападение на “Куин Мэри”» автора фантастики и триллеров Джека Финнея. Слово, которое кажется устаревшим, на самом деле новое, и, услышав его, никто не в силах сдержать в душе трепет волнения. Это слово «приключение» – всего два иероглифа. Ах да, если записать азбукой, тогда все четыре? Тому, кто так считает, следует лучше учить кандзи.

По залу прокатились смешки.

В ожидании, пока они утихнут, дед посерьезнел.

– Выпускники, вас ждет отнюдь не бесконечное будущее, – продолжал он. – Все конечно. У всего есть завершение. Такое оружие, как молодость, в мгновение ока становится ржавым. Если вы хотите, чтобы желанное будущее оказалось в ваших руках, прошу, пускайтесь в приключения. На этом все.

Таким «приключением» для Каэдэ стала поставленная перед собой цель пойти по стопам деда, которым она восхищалась, и стать профессиональным преподавателем начальной школы, как и он.

«Да уж, как сейчас помню».

Книгой, которую она получила от деда на выпускной церемонии, стал сборник рассказов Роберта Ф. Янга «Девушка-одуванчик». В давшем сборнику название проникновенном научно-фантастическом рассказе, уже ставшем классикой, была изложена печальная история любви девушки с волосами цвета одуванчика, преодолевшей пространство и время. Даже сейчас Каэдэ могла процитировать наизусть все самые известные реплики героини, начиная с «позавчера я увидела кролика».

Каэдэ, как и ее мать Канаэ, была светлой шатенкой, так что в этом отношении на Девушку-одуванчика она не то чтобы совсем не походила. Наверное, дед подарил эту книгу единственной внучке, желая ей прекрасной любви.

«Извини, дедушка. Вот с любовью… как-то не сложилось».

Вновь невесело усмехнувшись этим мыслям, она услышала:

– Над чем смеетесь, Каэдэ-сэнсэй?

Вздрогнув от неожиданности и обернувшись, она увидела, что рядом стоит с блюдцем в руках ее одноклассник и товарищ по работе, – учитель Ивата.

– Стало быть, угощение унюхали.

Ничего подобного, чуть было не возразила Каэдэ и покрепче перехватила красную ручку. Несмотря на то, что осень уже началась, Ивата все еще был в тенниске с коротким рукавом. Видно, не желал упускать случай щегольнуть мускулистыми руками, пусть даже лишнюю секунду в году.

– Сегодня я приготовил на пробу «гато-о-шоколя». Но, возможно, оно слишком сладкое на ваш вкус, Каэдэ-сэнсэй.

– О, замечательно. С удовольствием попробую.

Вопреки впечатлению, которое производила на первый взгляд крепкая и коренастая фигура Иваты, увлекался он кулинарией и приготовлением сладостей.

Пирожное прямо-таки таяло во рту. Как обычно, оно казалось слишком сладким, но физически уставшей Каэдэ этот вкус был приятен. А детям он понравился бы наверняка.

– Спасибо, очень вкусно.

Ивата улыбнулся так, что по всему лицу разбежались морщинки, смущенно провел пятерней по курчавым от природы волосам и вернулся на свое место прямо напротив Каэдэ. Пышные волосы выглядели прекрасно, словно он специально делал завивку в салоне красоты.

Каэдэ смутно сознавала, что Ивата, кажется, слегка неравнодушен к ней. И что он, безусловно, хороший человек. Однако его порядочность, безобидность и живость, внушая симпатию, почему-то казались ей слишком ярко выраженными, затмевающими. Саму себя она причисляла к вдумчивым и самоуглубленным натурам, и, возможно, эта яркость Иваты, располагающая к нему всех вокруг, вызывала в ней чувство собственной неполноценности.

Ей вспомнилось, сколько раз еще с давних времен она выслушивала упреки и придирки от подруг: «Каэдэ, ты же такая хорошенькая, вот и говори попроще, без трудных слов. Так будет легче ладить со всеми, разве нет?»

Вдобавок некоторые относились к ней откровенно неприязненно, и это еще слабо сказано.

«Книги лучше читать со смартфона, что же тут непонятного? В наше время тот, кто не отказался раз и навсегда от томиков в мягких обложках, выглядит, если уж начистоту, будто уловками привлекает к себе внимание».

Сверстники поддразнивали ее, хоть и не напрямую, за равнодушие к моде на яркие цвета.

«И что это Каэдэ вечно ходит в одном только темном? Кое-кто считает, что одежду надо подбирать под цвет волос. Нет, по-моему, у Каэдэ это проявление свободы».

Отплатить за все эти нападки Каэдэ ничем не могла. И даже считала себя в двадцать с небольшим лет уже слишком старой для женщины. В итоге у нее развился комплекс, который стал помехой в личной жизни. Или же вред причинило множество прочитанных книг, от которых у нее развилась зависимость? Нет, если уж добираться до самой сути, то…

Возможно, именно из-за «того случая» она, повзрослев, с трудом строила с другими людьми даже обычные отношения, не говоря уже о любовных. Видимо, по наследству от деда ей передалась способность уверенно общаться только с детьми.

– Вы слушаете, Каэдэ-сэнсэй?

– Ой, простите.

Кажется, Ивата со своего места за столом напротив о чем-то заговорил с ней.

– Вот я и подумал… ну, так как?

– Что как? О чем вы вообще?

Ивата обиделся.

– Как всегда, вынуждаете меня снова рассказывать такую жуть?

– Какую жуть?

– Так я и знал. Помните идзакаю, куда мы ходили примерно год назад? «Харуно» в северной части Химонъя?

– Помню, конечно.

Само собой, она помнила. В то время дед постоянно бывал в этом заведении с японской кухней, и поскольку Каэдэ стеснялась пить только вдвоем с Иватой, она выбрала «Харуно». Она помнила, как, забыв про Ивату, который в тот раз выпил столько, что свалился лицом в стол, сидела у стойки с пришедшим ранее дедом и неторопливо потягивала вторую порцию.

– Вот в этом «Харуно», – с серьезным видом продолжал Ивата, – вчера ночью, видимо, произошло убийство.

В идзакае с японской кухней, где постоянным посетителем был дед, кого-то убили? Более того, если верить Ивате, его младший товарищ по временам учебы в старшей школе сообщил, что как раз находился там.

– Мы сейчас с ним созванивались, договаривались сходить выпить. Может, и вы с нами, если не возражаете?

– Что?.. А я никого не напугаю, если нагряну вот так?

– Не беспокойтесь. Слушайте, я же в старших классах в бейсбол играл.

– Впервые слышу.

– Забыли просто. Ну так вот, а в бейсбольной команде слово старшего товарища – закон, и неважно, сколько лет прошло после выпуска. В общем, если я неожиданно приведу вас с собой, никаких проблем не возникнет. Вот только…

– Только что?

– Есть проблема с этим малым, и нешуточная. Ведь как-никак странностей у него хватает.

В итальянский бар, отделанный под бревенчатый дом, она прибыла минут за пять до условленного времени.

«Похоже на кофейню “Мон шери”», – мелькнуло в голове Каэдэ при виде внутренних стен, обшитых сосной в скандинавском стиле. Маленькое уютное помещение бара вмещало стойку и пару столиков, за дальним из которых молодая пара откупоривала вино. И поскольку на ближнем столике стояла табличка «резерв», вероятно, адресом она не ошиблась.

В углу посетитель, пышная шапка волос одинаковой длины которого, в отличие от курчавой шевелюры Иваты, пребывала в полном беспорядке, одиноко читал книгу в мягкой обложке. Не зная его половую принадлежность, по шуршащей голубой рубашке с застежкой на правую сторону можно было предположить, что это мужчина. Пожалуй, будь он женщиной, его стрижку можно было бы назвать удлиненным каре: концы волос доходили точно до резкой линии челюсти.

Лицо скрывала упавшая на лоб челка. Но… Каэдэ обратила внимание, что пальцы у него длинные и тонкие.

– Эм-м… – нерешительно обратилась Каэдэ к незнакомцу. В таких вопросах опыта ей недоставало, но по возрасту она явно была старше. – Прошу прощения, это вы младший товарищ Иваты-сэнсэя?

Не поднимая глаз, обладатель удлиненного каре ответил кратким «да». Он стукнул по экрану смартфона длинным безымянным пальцем и мельком взглянул на Каэдэ.

– До назначенного времени еще четыре минуты сорок пять секунд. Тут до конца немного, так что я дочитаю, ладно?

Так и продолжалось четыре с лишним минуты: Каэдэ осталось только молча слушать, как Человек-Каре шуршит страницами книги.

Но, как ни странно, такое пренебрежение ее не возмутило. Возможно, все дело было в том, как бережно листал книгу Человек-Каре, словно боялся повредить бумагу.

Сова на стене заухала, возвещая наступление восьми часов. Человек-Каре сразу же откинул длинные волосы со лба одним движением. В этом жесте Каэдэ привиделось что-то театральное. Ох уж этот парень. И нос такой гордый.

– Приятно познакомиться, пожалуйста, зовите меня по имени. Я Сики, пишется теми же иероглифами, что и «четыре времени года».

– Что ж, Сики-кун… эм-м… мне тоже очень приятно.

Разрешить ему и ее звать просто по имени?

– Я Каэдэ. Листья с кленов ярко-алых осенью срывает ветер: пишем «дерево» и «ветер» и читаем их «Каэдэ».

Сики фыркнул.

– Это стихи?

– М-м…

– Знаете… можно понять, почему на вас так подействовало то, как я представился. Вы всегда упоминаете об осенних листьях, когда объясняете, как пишется ваше имя? Ну вот, значит, уверены, что даже красота листьев не затмит вашу.

– Нет, совсем не поэтому.

Она через силу улыбнулась, приподнимая уголки губ, но, видимо, улыбка получилась неловкой. Да что этот парень напридумывал?.. Вот это да, про длину его ресниц лучше промолчать.

Каэдэ не хватило ни уверенности в себе, ни присутствия духа, чтобы остроумно парировать реплику собеседника. Когда она общалась с детьми, объяснение про клены и ветер вылетало само собой.

– Да еще Ивата-сэмпай задерживается. Но ведь опаздывать на попойку вроде бы допустимо тому, кто ее организовал?

– Угу, так и есть. Правда, он предупредил, что на работе у него небольшой завал.

Подошел официант. Человек-Каре… нет, Сики, явно здесь уже бывал.

– Так, с нами будет еще один человек, а я пока сделаю заказ… нет, общий. Первым делом – два бочковых. От такого угощения не откажетесь? Вы же прямо с разбега угостили меня странными стихами.

– Что?..

Надо же было так выразиться. Но она лишь помолчала, потупившись и досадуя на себя за подавленные эмоции.

– А, да. Только немножко.

– Один капрезе. И ветчину-ассорти, пожалуйста. С остальным определимся, когда наш товарищ подойдет. Будьте любезны.

– Эм-м… простите.

– Что такое?

Снова постаравшись изобразить улыбку, она все-таки высказалась:

– Если уж делать заказ, хотелось бы, чтобы выслушали и мое мнение.

По-прежнему не встречаясь с ней глазами, Сики издал приглушенный смешок.

– Думаете, я не заметил? Вы же бросили на соседское капрезе два – нет, аж три взгляда.

Вот уж враки. Каэдэ поняла, что ее лицо вдруг вспыхнуло.

– Нет-нет-нет, хоть вы и покраснели, по помидорам, моцарелле и базилику было видно, что им тоже совестно оттого, что на них глазеют.

– Ну, а ветчина-ассорти?

– Ее хочу съесть я, а что?

– Ничего.

И когда она ощутила, что краснеет еще сильнее, Сики с возгласом указал пальцем на выглядывающую из кармана ее пальто книгу удлиненного формата, большую часть обложки которой занимала репродукция картины маслом.

– Мастер невозможных преступлений Диксон Карр? В рамках жанра стильно, да?

«Надо же, разговорился».

– Да, «Четыре орудия убийства». Развязка уже близко, но вообще весьма неплохо.

– Хм… – Сики выглядел удивленным до глубины души. – И вы носите ее напоказ в кармане не потому, что это модно, а в самом деле читаете? В наши дни – раннюю вещь Карра? Неловко об этом говорить, но для осовремененных визуалов вроде вас… Вы извините, вообще-то это комплимент.

– Минутку, что-то я плохо вас понимаю.

– А вот и пиво.

– Может, дождемся, когда Ивата-сэнсэй придет, и выпьем? Все лучше, чем это.

«М-да? Наверное, это я от волнения. Но все же я разговариваю вот так с человеком, которого вижу в первый раз».

– Если я читаю Карра, чем это плохо?

– Да дело не в том, что Карр чем-то плох.

Сики почесал сбоку свой гордый нос.

– По-моему, переводные классические, серьезные и так далее детективы нечитабельны.

– И что это значит?

– Если я буду перечислять все причины, уйдет целая ночь, так что расскажу в общих чертах. Прежде всего выбранные декорации, в которых происходит действие, устарели. Рассудите здраво, стали бы вы строить роскошный особняк, в котором неизвестно сколько комнат, на уединенном острове далеко в море? Пожалуй, в этом случае смерть от голода страшнее, чем от руки серийного убийцы. Далее, персонажи выбираются тоже устаревшие и шаблонные. Среди подозреваемых – военный, вышедший в отставку, которого почему-то до сих пор называют полковником, и его белокурая красавица-жена, которая ему в дочери годится. Тут бы забеспокоиться, «не умрешь ли ты от рук собственной жены». И уж во всяком случае, устарели переводы. Стоит войти в комнату пожилому человеку, как начинаются разговоры о том, как он «пережил две мировые войны и спасся чудом». Ладно еще, если речь о Лондоне, а когда местом действия становится Окаяма или Хиросима? И еще одно, тоже в карму переводчикам: имена персонажей не запоминаются ни в какую. Помнить полные имена каждого из членов семьи Фортескью – труднейшее из испытаний, и даже когда по ходу действия появляется какая-нибудь «Ренисенб, дочь Имхотепа», то и она не задерживается в памяти. Интересно, в чем дело: именами как будто чрезмерно увлекаются, делают их до неестественности вычурными, и этого нельзя не заметить. По-моему, вместо мудреных фамилий можно давать персонажам просто имена или прозвища, а еще лучше, чтобы было понятнее, называть их «бабушка» или «старший брат», или даже пользоваться личными местоимениями. Короче говоря, переводным классическим серьезным детективом называется в итоге не что иное, как штампованная заготовка, внутри которой помещается еще несколько других заготовок. Я так и называю его: «детектив-матрешка».

«Минутку. Давай уже, выскажи, что хотела».

В самом деле, с тем, что в старых зарубежных детективах устарели и место действия, и персонажи, не поспоришь. Каэдэ помнила, как тот же Сэтогава Такэси особо упоминал старомодность литературного стиля, присущего Карру. Но все же она по-прежнему питала пристрастие к книгам Карра, как и сам критик.

Хорошая книга оставляет ощущение приятной ласки, какое возникает, когда проводишь ладонью по качественной деревянной мебели. К тому же переводные произведения со временем приобретают изысканность и насыщенность, становясь отражением своего времени. Как бы ни хотелось ей возразить напрямую, она сдержалась, не желая конфликтов… и вместо этого попробовала выбрать обходной путь.

– Тогда какие же детективы читаете вы… Сики-кун?

– Исключительно детективы японских авторов, – твердо заявил Сики. – Ни в одной другой стране нет такого множества литературных премий, предназначенных для начинающих авторов детективов. Без удачного места действия и персонажей этот этап отбора не пройти. Естественно, общий уровень становится выше. Такая трагедия, как падение качества по вине переводчика, произойти не может. Что же касается подлинного многообразия, то как раз оно и демонстрирует буйное цветение. Пожалуй, можно сказать, что современная Япония лидирует в сфере детектива среди великих держав, верно?

– Интересно, что это, Сики-кун: ваши личные вкусы или твердая уверенность?

– Ну уж нет. Если приводишь доводы, почему бы не перестать ссылаться на личные вкусы?

«Ого… это что-то. Любитель поспорить ради самого спора».

Каэдэ непроизвольно пожала плечами.

– Вот видите.

– А?.. А что, что такое?

– Вы ведь только что пожали плечами, да? У обычных японок не увидишь жестов наподобие этого, когда они в замешательстве. Вы что, прикатившая на курортный юг Франции праздная мадам? Когда читаешь только что-нибудь вроде Кристи, такая жестикуляция усваивается сама собой. Вот я и называю это явление «синдром детектива-матрешки».

«Наверняка только что придумал!»

Каэдэ уже была готова выпалить это вслух, но тут вмешался наконец появившийся Ивата:

– А вот и я! Слушайте, Каэдэ-сэнсэй, этот малый – чудак из чудаков.

«Успокойся. Улыбнись».

– Ничего, я ведь тоже не без странностей. Вы извините, Ивата-сэнсэй, но можно попросить вашего младшего товарища сказать мне кое-что?

Наверное, несколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз напрямую возражала человеку, с которым только что познакомилась, а тем более мужчине. Собравшись с духом, она повернулась к Сики.

– Семья Фортескью – из «Кармана, полного ржи». Ренисенб, дочь Имхотепа, – персонаж книги «Смерть приходит в конце». То есть и вы читаете Агату Кристи, так?

– И что, Каэдэ-тян?

После заказанного графина с вином Ивата начал называть ее запросто, но Каэдэ решила не обращать на это внимания.

– Занятный он, этот малый. Когда с нами в бейсбол играл, почему-то хотел стать не то спортивным судьей, не то менеджером команды, а иной раз – состоять в группе поддержки. Ну, а в итоге входит в труппу прогорающего театра… что-то я тут не совсем понимаю.

Значит, он из театральной труппы. Но Каэдэ казалось, что это-то как раз понятно.

– И вдобавок у него странное мировоззрение. Эй, что не так?

Сики по-детски расплылся в улыбке.

– Все так и есть, Каэдэ-сэнсэй. Я убежден, что все события, которые происходят в мире, – это сюжеты.

Каэдэ была потрясена. Испытала чувство дежавю – нет, пожалуй, его следовало бы назвать «чувством Сики»[3]. Хоть он и раздражал ее, в нем ощущалось что-то знакомое и близкое.

– Один знаменитый японский актер перед смертью сказал: «Все, что происходит, правильно». Эти слова я понимаю как «все происходящее – это сюжеты, вдобавок со счастливым концом». Если так, тогда, думаю, в своей жизни я должен попасть во столько этих сюжетов со счастливым концом, во сколько возможно, какими бы несущественными они ни были.

И Сики снова откинул со лба длинную челку. Но, как ни странно, на этот раз его жест не вызвал у Каэдэ неприязни.

В этот момент принесли болоньезе, и Ивата с довольным видом потер руки.

– Лучшее блюдо заведения, настоятельно рекомендую! От такого зрелища поговорить про «Папу-кулинара» не захотелось? Вот у меня есть все выпуски[4].

Каэдэ со смехом переспросила: «Все?», Сики в тот же момент слегка хохотнул.

После съеденной с большим удовольствием отбивной по-милански, послеобеденный капучино принесли как раз вовремя, чтобы вернуть Каэдэ хорошее настроение. Даже Ивата, которого обычно развозило быстро, все еще держался.

– Может, пора обсудить тот случай? – спросил Сики.

Убийство, совершенное в столичной идзакае с японской кухней. Неудивительно в принципе, если бы в таком случае поднялся грандиозный шум в новостях, но, видимо, из-за матча футбольной сборной Японии, к случившемуся как к второстепенному известию отнеслись и обычная пресса, и новостные сайты в Интернете, почти не упоминавшие о нем.

– А большой переполох не поднялся, скорее всего, потому, что все случилось только вчера. – Сики привстал со стула и придвинулся к Каэдэ и Ивате. – Видимо, у полиции почему-то еще нет подробного заявления.

Пара, сидевшая по соседству, уже ушла, во всем заведении из посетителей оставались они трое. И все же Сики пусть и слегка, но понизил голос, словно из опасения, что сказанное дойдет до ушей кухонных работников.

– Но это несомненное убийство. И я хочу, чтобы вы поняли, почему я рассказываю вам о нем. Потому что… в это убийство втянут мой друг.

– Я же говорил, Каэдэ-сэнсэй! – подхватил Ивата.

Стоило ей только глотнуть капучино, как к ней снова стали обращаться, как раньше. Таких, как она, обхаживают лишь под действием спиртного. Неприятной неловкости это не вызывало, но…

– Когда Сики попросил совета, вы как раз оказались рядом, помните, Каэдэ-сэнсэй? Тут я подумал, что вы же без ума от детективов, вот и пригласил вас.

Сики переслал им на смартфоны схему помещения идзакаи, нарисованную в графическом приложении.

– Прежде всего посмотрите вот что: это упрощенный план зала «Харуно». Как и в заведении, где мы сейчас находимся, там два столика и еще несколько мест у стойки, где обычно устраиваются завсегдатаи, то есть идзакая небольшая и уютная.

Каэдэ подтвердила, глядя на план:

– Да. Я бывала там всего несколько раз, но помню, что именно такое ощущение она и вызывала.

Идзакая находилась в отдельно стоящем, возведенном в старинном японском стиле здании, в нескольких минутах ходьбы по улице Мэгуро-дори, пересекающей север Химонъя. Хоть она и называлась «идзакаей с японской кухней», это было не заведение высокого класса, куда не решится заглянуть случайный посетитель без рекомендации, а вполне демократичное по атмосфере и ценам, умело управляемое жизнерадостной хозяйкой, выходящей к гостям в свободных джинсах.

У Каэдэ в голове мелькнули воспоминания о неожиданно изысканных для своей цены закусках-отооси, коронном блюде заведения – никоми и сорокалетней хозяйке с чистой кожей на улыбчивом лице, в опрятном белоснежном переднике.

– Да, по размеру она как раз такая. Раньше там был неплохой выбор местного сакэ, – подтвердил Ивата.

«Так я и знала! Не успела распробовать японское спиртное, как производство свернули», – подумала Каэдэ, но промолчала об этом и спросила Сики:

– Буквами от «А» до «М» обозначены посетители?

– Верно. Слева, то есть с западной стороны, за Столиком 1 обозначены буквами от «А» до «D» четверо: двое мужчин и две женщины, видимо, заглянувшие туда по пути с работы. А за Столиком 2 с восточной стороны сидела обозначенная буквами от «E» до «H» компания из четырех членов театральной труппы, в том числе и я. Помнится, все места у стойки тоже были заняты мужчинами. По сути дела, выходит, зал был полон и в нем бурлило оживление. Поскольку хозяйка управлялась в одиночку, можно представить себе, в какой она была запарке. Пока все ясно?

Каэдэ и Ивата одновременно кивнули.

– Так, сидящий за Столиком 2 посетитель, обозначенный буквой «F», – не кто иной, как я. По телевизору за моей спиной шел матч японской футбольной сборной, так что большинство посетителей под это дело увлеклись выпивкой. Из-за этого мы были не в состоянии заваливать хозяйку заказами, так что, наверное, она смогла слегка перевести дух.

«Ясно», – подумала Каэдэ.

– Заведение напоминало, так сказать, спортивный бар, хоть и называлось идзакаей.

– Вот именно. Если честно, футболом я совсем не интересуюсь, и вспыхивающая временами кричалка «Ниппон!» меня раздражала. Ведь игрокам же все равно ничего не слышно. Во мне пробудился дух противоречия, и в общем шуме я несколько раз выкрикнул: «Саудовская Аравия!»

– Да быть того не может, – отозвался Ивата голосом, в котором слегка сквозило недовольство. – Всегда чувствуется, когда болельщики кричат, подбадривая команду, даже если не на стадионе. В итоге у команды прибавляется сил.

– Ха! Чтобы кричалки посетителей, жующих в идзакае жирное брюшко лосося, долетали до Национального стадиона? Если так, тогда японская сборная давным-давно бы уже выиграла десять мировых чемпионатов подряд!

– Ну ты!.. – Ивата переменился в лице. – И это говорит бывший игрок бейсбольной команды? Если играешь в театре, надо же уметь сопереживать самым разным человеческим чувствам, так? Неужели не случалось, чтобы тебе требовалось сыграть роль болельщика, который хочет пойти на стадион, не может, но все равно стремится поддержать сборную? А ведь это полностью противоречит тому, что ты недавно сказал.

Логично.

После мгновенной неловкой паузы Сики вдруг вскочил, объявил, что ему нет оправданий, и низко поклонился.

– Речь идет о моих товарищах по труппе, может, поэтому я немного не в себе. Сэмпай, простите меня, я угощаю.

– Нет-нет, что ты. Нельзя же заставлять младшего товарища платить за меня, – и Ивата, с растерянным видом почесывая курчавую от природы шевелюру, сказал, что сам наговорил лишнего, на этот раз прощает Сики, так что пусть он сядет.

Каэдэ, не имевшей опыта общения в клубах, от увиденных краем глаза взаимоотношений этих двоих стало немного завидно.

– Я отклонился от темы. Так… позднее я сверился со спортивными новостями, чтобы уточнить время, – продолжал Сики. – Без десяти десять, вскоре после начала второго тайма, счет все еще был равным: три – три. После чего японская сборная провела три яростных атаки подряд. Великолепный удар со средней дистанции, разметавший толпу защитников. Прямой из угла. Прямой свободный удар, назначенный после фола в идеальной позиции. Увы, все эти мячи, либо отраженные плотной защитой вратаря, либо отскочившие от перекладины, очков не принесли, но при виде непрерывной серии головокружительных атак все как один посетители взбудораженно вскочили.

– Да, в эти десять минут было вложено немало усилий. Вскочил, конечно, и ты.

– Нет, я так и остался сидеть и грызть орешки.

– Тогда не говорил бы, что вскочили «все как один».

– «Япония провела три яростных удара подряд! Только что пробило десять часов, но никто не покинул своих мест!» Когда я услышал эти слова комментатора, было как раз ровно десять, атаки закончились, и противник наконец завладел мячом. Помнится, посетители устали оказывать команде поддержку, поэтому напряжение в зале слегка рассеялось. Итак… вот этот момент. Сидевший напротив меня ровесник из нашей театральной труппы – в этом заведении он постоянный посетитель, но его имя я скрою и буду называть его «Н», – отлучился в туалет и вернулся на свое место минуты через три. Это важно, поэтому я прибегну к инсценировке. Прошу, послушайте внимательно. – Сики вдруг сосредоточенно посерьезнел.

– Ой, минутку, Сики-кун! Можно, я включу запись?

Дождавшись согласия, Каэдэ запустила на смартфоне голосовые заметки. Это наверняка поможет, когда придется обращаться за помощью к деду, а то, что обращаться придется, ей подсказывала интуиция.

– Можно? Так вот… – всецело преобразившись в актера, Сики приступил к инсценировке событий. – Посетитель «Н» возвращается из туалета на свое место и закуривает. Тут к нему обращаюсь я, то есть посетитель «F»: «Туалет не занят?» «Н» отвечает: «Да, прошу… не занят». «F» встает и направляется в туалет. Бросив взгляд в сторону женского туалета, он проходит в глубину помещения, к мужскому, но дверь кабинки почему-то не открывается. Оказывается, замок с вращающейся ручкой заперт изнутри. На стук никто не отвечает. Случайно посмотрев под ноги, «F» испуганно вскрикивает: «Ай!». Почему «F», то есть я, не удержался от крика? Потому что из-под двери кабинки вытекает жидкость, имеющая явный вид крови. «Что-то случилось? Как вы там?» – спрашивает «F», но ему не отвечают. Тогда «F» влезает на стол, в который вделана раковина, и заглядывает в кабинку сверху. И видит, что на унитазе сидит, ссутулясь и сильно наклонившись вперед, мужчина средних лет – стройного телосложения, с татуировками на бритой голове и пирсингом в обоих ушах. Похожий на нож предмет торчит у него из спины, рана продолжает выплескивать прерывистые струйки крови. Пол уже залит ею. Неизвестный средних лет, украшенная вышивкой спина спортивной куртки-сукадзян которого окрасилась в ярко-красный цвет, сидит не шелохнувшись. Так что я, то есть «F», твердо убежден: «Этот человек уже мертв. И его убили вот только что, прямо здесь». Стоп.

Каэдэ молчала, зажав рот ладонью. Она никак не ожидала, что тело обнаружил Сики. И тогда… если нож торчал в спине, значит, точно произошло не самоубийство, а убийство.

Ивата, который тоже услышал все это в первый раз, сидел молча, скрестив руки на груди. Немного погодя он спросил:

– Так что же случилось? Полицию, конечно, вызвали.

– Да. Далее первым делом я, стараясь шуметь как можно меньше, огибаю стойку и прохожу позади нее в кухню. Хозяйка заведения, устроившись у кухонного стола в непринужденной позе и подпирая голову рукой, составляет, кажется, новое меню блюд из острой курятины, но, едва заметив, в каком я состоянии, останавливает зажатый в руке маркер и рвет лист, на котором писала. Возможно, она допустила ошибку, напуганная моим поспешным и взволнованным появлением. В полицию по моему настоянию она сообщает, но ее обычно уверенный голос дрожит, возможно, от полной растерянности. Закончив телефонный разговор, она безвольно никнет на месте.

– Как я ей сочувствую… – произнесла Каэдэ.

Эта картина отчетливо встала у нее перед глазами, тем более что она хорошо знала много натерпевшуюся в жизни трудолюбивую хозяйку заведения.

– Прибывают три патрульных машины. Место преступления временно оцепляют, сразу же приступают к опросам свидетелей. Вот еще важный, по-моему, момент, – пожалуйста, не упустите его.

Каэдэ и Ивата вновь подались к нему.

– Полицейский в штатском: «Не заметил ли кто-нибудь – перед тем, как был обнаружен убитый и поднялась суматоха, – в туалет никто не выходил?»

Столик 1. Показания посетителей, в поле зрения которых находился путь к туалетам.

Посетитель «С», мужчина: «Ну, примерно до половины десятого все мы сходили туда по несколько раз, а чтобы потом – не припоминаю, чтобы видел. Еще помню, что сразу после десяти, когда наши завелись и пробили три раза подряд, отходил мужчина из-за соседнего столика». Под «мужчиной из-за соседнего столика» он подразумевал, конечно, посетителя «Н».

Посетительница «D»: «И я не видела. Но я смотрела футбол по телевизору, так что если бы кто-нибудь прошел туда, я бы, наверное, заметила».

Все посетители, сидевшие за стойкой, подтвердили эти показания:

«С половины десятого и примерно до десяти часов в туалет никто не ходил».

«Ага, честно, не было ничего такого. Все в зале оставались на своих местах».

«Так ведь счет был три – три. Схватка жаркая, глаз не оторвешь».

Посетители, сидевшие за Столиком 2, дали такие же показания. Иначе говоря, последним – не считая «F», то есть меня, – кто заходил в мужской туалет непосредственно перед тем, как в одиннадцатом часу там обнаружили труп, оказался посетитель «Н». И этим проблема не исчерпывалась.

На миг в глазах Сики мелькнул оттенок чувства, подобного боли, словно он забыл о своем актерском долге.

– Посетитель «Н» отказался давать показания: «Я буду молчать». Вот потому-то его и препроводили в полицию… Стоп.

«Неужели товарища Сики-куна еще и в полицию забрали…»

Каэдэ решительно нарушила очередное минутное молчание:

– Личность убитого выяснили? Насколько я слышала, это не кто-то из посетителей.

– Да, вряд ли, но думаю, пока о нем ничего не известно. Хозяйка говорит, что прежде его не видела, а от полицейского в штатском я слышал, что у него не нашли «ни водительских прав, ни других документов».

– Знать бы, кому принадлежит орудие убийства, тот самый «предмет, похожий на нож».

– А это выяснилось сразу же, – сказал Сики. – Я услышал от криминалистов, что у найденного мужчины к ремню были подвешены кожаные ножны для ножа-балисонга.

Ивата почесал в курчавых волосах.

– Выходит, преступник схватил с пояса убитого нож и заколол его.

– Вот именно.

– Если так, разве не ясно, как день, что отсюда следует? Ты уж извини, Сики, но не было ли у «Н» какой-нибудь причины для импульсивного убийства? Для того чтобы его совершить, достаточно и трех минут. Во всяком случае, этот отказ давать показания выглядит нелепо и подозрительно, разве нет? Если вдуматься, этого «Н» по любым меркам не назовешь честным малым.

– Вообще-то, сэмпай, малый «Н» на удивление честный. И для него, как для актера, это фатально.

– Фатально?

– Да, – твердо заявил Сики, глядя Ивате прямо в глаза. – Человеку театра быть слишком хорошим никуда не годится. А «Н» совершенно лишен тщеславия и не станет расталкивать других локтями, чтобы заполучить роль. И если я за что-то поручусь, так это за достоинства его характера. Он ни в коем случае не относится к тем, кто способен на убийство. Серьезный, добрый, с обостренным чувством справедливости – он лучший. В этом смысле он, пожалуй, немного похож на вас, сэмпай.

– Да брось, – перебил Ивата, но по всему его лицу разбежались морщинки от широкой, явно довольной улыбки. – Я что, правда такой?

– Нет, я о прежних временах. За что могу поручиться, так только за ваш хороший характер.

– Э-э!

– Простите.

– На этот раз прощаю.

– И потом, если принять, что «Н» преступник, разве не остановил бы он меня со всей решимостью, узнав, что я направляюсь в туалет?

– Наверняка. Тогда почему «Н» продолжает запираться? Нет, это все перевешивает. – Ивата снова запустил пальцы в свои кудри.

– Полагаю, суть дела в следующем: выяснить, кто, где и как убил татуированного мужчину.

– Здесь сплошные загадки, в том числе и место.

– Разберем еще раз спорные моменты в хронологическом порядке событий, – предложил Сики. – Начнем с того, что после половины десятого в туалет никто не ходил. Ровно в десять «Н» направляется в мужской туалет. Проходит каких-нибудь три минуты. «Н» возвращается на место, слышит от меня вопрос, свободен ли мужской туалет, и недвусмысленно отвечает, что свободен. Я сразу же иду туда, а дверь там почему-то заперта изнутри. На мой стук и зов ответа нет. Я поспешно влезаю на столик с раковиной, заглядываю поверх двери и вижу, в чем дело: там мертвый человек, явно убитый ударом в спину.

– И окна в туалете нет. А то кто-нибудь мог бы влезть в него.

– Окна нет. Как видно на схеме.

– Тогда как насчет вот такой версии? Раненный возле заведения человек мог забрести в туалет и умереть.

– Этого не могло быть, понимаете? Когда я увидел неизвестного, кровь все еще так бурно вытекала из раны, что он наверняка умер на месте почти только что. И потом, если бы в идзакаю ввалился умирающий, кто-нибудь из посетителей заметил бы его, несмотря на весь шум футбольного матча.

– В таком случае, спорными моментами остаются…

– Да, вы верно сказали, сэмпай. Суть дела в следующем: выяснить, кто, где и как убил татуированного мужчину.

– И вдобавок еще одно: куда девался убийца?

Тишину, установившуюся на некоторое время, нарушила сова на стене, снова подав голос.

Каэдэ, до тех пор молча слушавшая разговор двоих друзей, высказалась:

– По-моему, в этом деле полным-полно довольно-таки запутанных загадок.

Именно это подсказывала ей интуиция.

– Вот потому Сики-кун и обратился к нам за советом.

Сики пожал плечами. Ага!

«Так плечами, значит, и ты пожимаешь».

– Послушайте, Сики-кун, а нельзя повременить до завтра? Может, вдруг случайно выяснится в разговорах что-нибудь полезное.

Завтра у нее выходной, она могла бы сходить к деду.

Незаметным движением Каэдэ отключила запись в голосовых заметках.

Дождь хлынул в тот самый момент, когда Каэдэ подошла к дому деда.

Неизвестно почему, но ей казалось, что дед сегодня в добром здравии. Проходя по садику, где там и сям поблескивали мокрые от дождя опавшие листья, она услышала голос из окна кабинета:

– А-а… э-э… и-и… у-у… э-э… о-о… а-а… о-о… А-а… э-э… и-и… у-у… э-э… о-о… а-а… о-о…

Сегодня, видимо, выполнялись восстанавливающие упражнения для голоса. В нынешних условиях ухода за престарелыми редко случалось, чтобы за все реабилитационные мероприятия отвечал один и тот же человек, более распространенным явлением были команды, которые в зависимости от назначений составляли специалисты самого разного профиля. Специализация на нарушениях речи, когда помощь оказывалась в таких сферах поведения, как речевая, слуховая и глотательная, была сравнительно новой в реабилитационном комплексе.

Каэдэ постучалась в дверь кабинета, сообщила, что это она, и в ответ ей разрешил войти приветливый и жизнерадостный голос.

– А вот и ваша внучка пришла. И вы держитесь молодцом, Химонъя-сан.

Как искусных рассказчиков ракуго в древности называли по месту их жительства, прибавляя «наставник», так и дед, большой любитель ракуго, давно удостоился ласкового прозвища «Химонъя».

С медленным поклоном войдя в кабинет, Каэдэ увидела, что худой и гибкий пожилой мужчина с чисто выбритой головой, в медицинских резиновых перчатках, приступает к массажу дедовой шеи. Ростом он был такой же, как Каэдэ с ее ста шестьюдесятью сантиметрами, – нет, даже чуть ниже.

– У некоторых людей в возрасте мышцы шеи обвислые, как у верблюда. Мускулатура горла у них ослаблена. Естественно, снижается и способность глотать. При регулярном массаже шеи картина существенно меняется.

– А-ах, до чего приятно. Спасибо вам, как всегда.

– Но какие же у вас, Химонъя-сан, великолепные волосы! Как я вам завидую! – массажист со смехом завертел головой, показывая деду и Каэдэ гладкую голую макушку. – Хотя какими бы великолепными ни были ваши волосы, а у моей дочери они хороши по-своему. Во всяком случае, и длина другая, и гладкость, и, что ни говори, впечатление совсем иное.

– Само собой. Как же можно сравнивать вашу дочь со стариком вроде меня? – дед громко рассмеялся. – И раз вы то и дело упоминаете о ней, прямо хоть зови вас «Глупапашей»!

Дед любил давать прозвища общительным окружающим. И в годы работы директором наверняка неплохо ладил с «глупапашами и мамашами». Эти двое вели разговор азартно, даже слушать его со стороны доставляло удовольствие – пожалуй, было в нем что-то от атмосферы старых парикмахерских и тамошних традиционных бесед с примесью политики. И некоторое сходство с известным эссе Эдогавы Рампо «Карр в вопросах и ответах».

– Дедушка не надоедает вам с его бесконечными разговорами?

Услышав это, Глупапаша отрицательно замахал перед Каэдэ руками – так усердно, словно никак не ожидал подобного вопроса.

– Эрудиция Химонъя-сан неизменно внушает мне восхищение, – желобок под носом у него выпятился, придавая лицу потешный, какой-то обезьяний вид. – Если прибегнуть к спортивным сравнениям, я назвал бы его чемпионом в десятиборье. Поскольку он известен обширными познаниями во всех областях, даже просто слушать его поистине поучительно. Поэтому возникает желание воздать должное за лекцию.

Каэдэ поняла, что это сказано отнюдь не из вежливости. Казалось, большие круглые глаза ее собеседника, окруженные морщинками, переполняет любознательность.

– О, какое удачное сравнение с десятиборьем, – дед проказливо приподнял угол рта. – Не задать ли вам вопрос по такому случаю? Сможете перечислить все дисциплины десятиборья?

– Я пас. Прошу меня простить, – выразительно, с кривой усмешкой посмотрев на Каэдэ, Глупапаша погладил себя по голой макушке. – Знаете, Каэдэ-сэнсэй, вот так всегда все и происходит, и меня всякий раз загоняют в угол.

– Ну, тогда вместо вас отвечу я. Во-первых, бег на сто метров. Потом прыжки в длину, толкание ядра…

– Ясно, ясно! И сегодня победил опять Химонъя-сан.

Завуалированное чувство такта, как у хорошего комика-цуккоми, подействовало на Каэдэ, вызвав у нее невольную улыбку.

Словно подстроившись к концу процедур, в саду застрекотали сверчки-судзумуси. В последнее время в садах частных домов они водились редко, потому служили деду предметом гордости.

– Что ж, мне пора, с вашего позволения.

Дед поблагодарил его, протянув руку, но, явно не желая расставаться, в последнюю минуту спохватился, будто решил наговориться впрок:

– Так вы тогда сумели сделать удачную запись пения сверчков?

– Бесподобную. Когда я дал дочери послушать, она была в восторге.

– Вот и хорошо. Ведь нечасто случается, чтобы на одном листочке стрекотали сразу три сверчка.

– Так что не зря я купил дорогое цифровое устройство для записи. Представить себе не мог такой исцеляющий эффект.

– Вот видите! Для Сэй-Сёнагон «насекомые – сверчок-колокольчик». В такой мере, что его пение упоминается первым.

– Нет, извините, я о другом. – Глупапаша нарочито забавно склонил голову набок. – Меня исцеляло то, как улыбалась моя дочь, слушая сверчков.

– Ах-ха-ха! Все-таки я попался.

– Ну, Каэдэ-сэнсэй, хорошего вам дня.

Глупапаша, глаза которого находились почти на одном уровне с глазами Каэдэ, несколько раз поклонился, выходя из кабинета.

«Везет дедушке».

Как же она была благодарна за то, что его поддерживали не только в хорошей физической форме, но и смешили так, как сейчас!

Когда она только составляла программу по уходу за дедом, от консультанта услышала, что «в этом деле важны улыбки всех окружающих, в том числе специалистов и членов семьи», и эти слова глубоко тронули ее.

Начиная краткий рассказ о том, что случилось в идзакае, Каэдэ мысленно взяла за руки специалистов, помогающих ей ухаживать за дедом. Своим слухом, совершенно не ухудшившимся с возрастом, он очень гордился. Выслушав суть дела в изложении Каэдэ и запись с ее смартфона, дед, устремив взгляд вдаль, забормотал словно самому себе:

– Хм-м, «Харуно»? Давно там не бывал, с тех пор, как ноги слушаться перестали. Знаешь, лучшее тамошнее блюдо – никоми из потрохов. Изумительно приправлено, тарэ и даси положено как раз в меру, за одно это заведение уже достойно похвалы, такого чудесного вкуса там добиваются.

Дед отпил глоток кофе из любимой коричневато-зеленой чашки. Каэдэ казалось, что с прошлого вечера она тоже только и делает, что пьет кофе. Есть мнение, что и пациентам с ДТЛ он полезен. И все же дед им явно злоупотреблял.

– Когда я приходил, тамошняя хозяйка всякий раз спрашивала: «Химонъя-сан, до какого часа вы здесь пробудете?» А когда я отвечал, во сколько собираюсь уйти, она, по обыкновению обсуждая такие вещи заранее, добавляла: «Всего две задачки, и я вас оставлю. Как насчет бутылочки сакэ?» В моменты затишья, когда посетителей становилось мало, она раскладывала по стойке пособия по математике, английскому, шелестела страницами. В юности, по некоторым причинам, учебу ей пришлось бросить. И она постоянно занималась самостоятельно, чтобы выдержать экзамен на аттестат об окончании старшей школы. Нет ведь никакой разницы между улыбкой младшего школьника и взрослого человека, когда им наконец удается понять задачу. Если так, почему бы тогда не порадоваться и мне? Так и повелось, что я начал объяснять ей по пять-шесть задач, хоть каждый раз и задерживался до закрытия.

– Хозяйка идзакаи выдержала экзамен?

– А как же. Забыла, кто был у нее домашним репетитором? – дед поднял брови, будто желая дать понять, что шутит, но в голосе проскользнула пронзительная тоска. – И впрямь уютное заведение… и я хорошо помню молодого человека с угловатым лицом – по-видимому, постоянного посетителя «Н». Помню, как он мягким тоном повторяет: «Обо мне не беспокойтесь», когда в идзакае наплыв гостей. Знаю также, что в облике хозяйки ему видится его покойная мать. Еще знаю, что он видит в ней женщину, но, возможно, от застенчивости сам того не сознает.

– Наверное.

– Итак… – дед вернулся к делу, словно, чтобы воспрянуть духом. – Прежде всего будем рассуждать, исходя из того, что Сики-кун к преступлению непричастен.

– Верно. А то сложить сюжет никак не выйдет.

– Тогда идем далее. Начнем с того, что помимо загадки самого инцидента всплывает еще одна особо важная, которую никак нельзя упустить. Так что… мы могли бы назвать ее «загадкой меню».

– «Загадкой меню»? – Каэдэ слегка склонила голову набок. – А что, там есть такая?

– Обнаружив в туалете труп, Сики-кун сразу же направился на кухню сообщить о случившемся хозяйке идзакаи. В тот момент хозяйка, «устроившись у кухонного стола в непринужденной позе и подпирая голову рукой, составляет, кажется, новое меню блюд из острой курятины», но, заметив, в каком состоянии Сики-кун, «останавливает зажатый в руке маркер и рвет лист, на котором писала». С чего вдруг?

– Сики-кун тоже обратил внимание, но он ведь решил, что она в спешке допустила ошибку, да? И это тебя так насторожило?

– Чрезвычайно.

Дед отставил чашку на стол у кровати.

– Даже если она описа́лась, разве обязательно было рвать бумагу? Так или иначе, сперва следовало узнать, с чем пришел Сики-кун. Хозяйке заведения несвойственно действовать внезапно и резко – взять и порвать листок с записанным меню. Так все-таки зачем она намеренно порвала его? Или нет: должна ли она была его порвать? Вот это и есть «загадка меню». И увидеть этот сюжет в его истинном свете мы сможем лишь в том случае, если дадим этой загадке логичное объяснение.

Если вдуматься, пожалуй, так и есть. Каэдэ видела хозяйку идзакаи всего несколько раз, но та не показалась ей человеком, способным в присутствии кого-либо порвать бумагу из-за описки в меню. Но что, если?..

Дед между тем принял позу идущих в строю младших школьников «потихоньку повторяй за идущим впереди», вытянул перед собой обе руки и отрицательно помахал ими, давая понять, что «загадку меню» предстоит на время отложить.

– В любом другом случае я попросил бы тебя изложить свой сюжет, но сейчас было бы лучше, если бы ты выслушала о моем опыте бывшего завсегдатая этой идзакаи, – на лице деда лежали тени сложного рисунка. – Ведь я как-никак имею некоторое представление об истинном характере татуированного мужчины.

– Что?..

– Этот человек еще со времен учебы хозяйки в старших классах проявлял жестокость по отношению к ней и продолжал оставаться мрачной тенью в ее жизни; довольно долго и часто я слышал от нее жалобы, самой мягкой из которых было «нехороший он человек, мой бывший парень», и действительно видел «татуированного мужчину» у входа в идзакаю.

– Так вот оно что.

– Было это около года назад. Вечер выдался холодный, свирепствовал ветер, нагоняя на всех тоску и уныние. Как обычно, я пришел заниматься с хозяйкой идзакаи, но в тот самый день она была пьяна. «Кончилась моя учеба, Химонъя-сан. Выпьем, я угощаю… послушаете историю о человеке, которого вы видели на днях у входа сюда?» – спросила она и села у стойки, подперев голову рукой.

«Подперев голову…»

«А ведь и в тот момент, когда Сики вошел в кухню, хозяйка сидела, подперев голову рукой, и писала меню. Милая привычка, украшающая обаятельную женщину», – подумала Каэдэ.

– Я уже знал почти все, что было между ними, поэтому сказал: «Он… вышел, да?» Тогда хозяйка идзакаи съехала со стойки и заплакала.

– Вышел откуда?

– Из тюрьмы, – невозмутимо ответил дед. – Лет двадцать назад случилось одно происшествие, которое наделало много шуму. Татуированный мужчина и старшеклассница на пару совершили многочисленные кражи со взломом по всей Японии. Их преступления отягчало то, что один из ограбленных, попытавшийся дать отпор, был убит. Среди этих двоих зачинщиком был, конечно, мужчина примерно двенадцатью годами старше его спутницы, которая оставалась соучастницей, следовала за ним и подчинялась ему. Задачей этой миниатюрной и ловкой девушки было преимущественно влезать в высоко расположенные окна и обеспечивать охрану путей отступления, но люди не видели разницы между преступниками. Они приобрели крайне дурную славу как на редкость жестокая пара, «японские Бонни и Клайд».

«Бонни и Клайд…»

Каэдэ знала, о ком речь.

Эта пара, Бонни Паркер и Клайд Бэрроу, в тридцатых годах XX века неоднократно грабившая банки на Среднем Западе США, стала прообразом главных героев криминальной драмы «Бонни и Клайд»[5] – важной вехи в истории «Нового Голливуда».

– Вот как. Значит, старшеклассница из этой пары теперь хозяйка идзакаи?

– Именно.

На лбу деда прорезалось несколько скорбных морщин.

– В конце концов где-то далеко на севере страны этих двоих схватили. Мужчину отправили в тюрьму, а старшеклассницу, в дальнейшем хозяйку идзакаи, – в исправительное учреждение для несовершеннолетних преступниц. История до этого момента мне известна из выпусков новостей.

– М-м…

– Спустя годы, увидев появившегося у входа в идзакаю татуированного мужчину, я сразу же узнал в нем «японского Клайда», которого когда-то объявили в розыск по всей стране. Значит, и в хозяйке идзакаи неизбежно должны были узнать «японскую Бонни». После длительного пребывания в тюрьме «Клайд» вновь вероломно явился к своей напарнице.

– О, нет…

– Видимо, она и так собиралась когда-нибудь рассказать мне всю правду, неважно, во хмелю или нет. Не дожидаясь расспросов, она принялась объяснять, что произошло после их ареста. Выросшая в бедной семье, лишь в исправительном учреждении она впервые узнала, что, оказывается, еда – это то, что полагается три раза в день. Не в силах забыть вкус никоми, которым кормили там, она твердо решила: в будущем у нее обязательно появится свое заведение.

У Каэдэ защемило сердце. Если ее «приключением» стала работа учителем начальной школы, то «приключением» хозяйки идзакаи, ради которого она рисковала жизнью, – открыть свое заведение, чтобы щедро кормить посетителей блюдами собственного приготовления.

– Можно сказать, для нее арест был вмешательством свыше, чтобы она порвала с сообщником и начала вторую жизнь. И тут вдруг у идзакаи появился неизвестно откуда узнавший ее адрес татуированный мужчина. Запугать хозяйку было несложно: «Слушай, а если о твоем прошлом узнают все? Разорится твоя идзакая или нет, мне решать». То есть хозяйке не осталось ничего другого, кроме как уступить его требованиям. Я предупредил ее, чтобы больше ни в коем случае не уступала, а если этот человек снова явится к ней, – сразу связалась со мной.

И дед бросил быстрый взгляд на трость, приставленную к столу у кровати. Но даже если бы хозяйка каким-то образом связалась с ним, в теперешнем состоянии он все равно не сумел бы дойти до идзакаи. Даже если бы взял трость… Делая вид, будто ничего не заметила, Каэдэ попробовала узнать что-нибудь еще.

– И этот день все-таки настал.

– Верно. Настырный «Клайд» снова явился с требованием денег. То, что дела идзакаи явно шли хорошо, наверняка было ему на руку. И он, должно быть, злорадствовал, рассчитывая вытянуть больше денег, чем обычно. Безусловно, ему и в голову не приходило, что это последний день его жизни. Ну, кто он такой, полиция скоро выяснит. Возможно, где-то тут кроется причина, по которой полиция запаздывает с заявлением об убийстве. Значит, заявление сделают после того, как будет получено подтверждение, что убитый – действительно вышеупомянутый, ранее осужденный за тяжкие преступления, – дед посмотрел прямо в глаза сцепившей руки Каэдэ. – Итак, думаю, у нас имеются все материалы, относящиеся к этому делу. Так почему бы нам не поставить еще раз вопрос о том, что же все-таки произошло той ночью? Какие сюжеты складываются у тебя, Каэдэ?

Момент настал.

Судорожно сглотнув, Каэдэ принялась излагать.

– Сюжет первый. Преступник – «Н». Татуированного мужчину он убил в кабинке туалета после какой-то размолвки, которая и стала поводом. Поскольку кабинка осталась запертой изнутри, для того чтобы сбежать, он перелез через верх перегородки, пользуясь как опорой для ног держателем для бумаги и внутренним замком… как ни в чем не бывало, вернулся на свое место и закурил. Подтверждением этого сюжета можно назвать тот факт, что он отказался давать показания.

1 Публиковалось на русском под названиями «Девять миль» и «Прогулка под дождем». – Здесь и далее примеч. переводчика.

2 Дословно – «протирающий окна».

3 При перестановке слогов в слове «дежавю» (, kishikan) получается «чувство Сики» (, shikikan).

4 «(«Папа-кулинар») – манга из более чем 165 томов про офисного работника, увлекающегося приготовлением еды, считается одной из самых длинных в истории.

5 В Японии фильм получил название «Для нас нет завтра».

Продолжение книги