СтихиИ бесплатное чтение

Здравствуйте, меня зовут Сергей Селезнёв. Я автор этого небольшого сборника стихов. Стихи были написаны в самое разное время, разные эпохи и даже тысячелетия). Я выбрал именно эти, потому что они про всё и всех, включая меня.Стихи непростые, что не означает умные), поэтому для того, чтобы написанное было проще понять, некоторые из них я буду ненавязчиво комментировать. Я долго думал, в какой последовательности их расположить: по датам, темам, временам года. И в итоге, чтобы избежать всякой закономерности, я расположил стихи в случайном смысловом порядке, я доверился алфавиту. ,. меня. В книжке будут встречаться посвящения, потому что мне приятно увековечить и моих друзей). Хм. Увековечить) Ну что, поехали…
Здравствуй, читатель – друг, приятель,
человек незнакомый, неглупый, новый.
Ты нравишься мне; слышишь, видишь ли строчки,
перешагивай смело мысли кочки.
Наверно, ты взял эту книжицу в космос,
в невесомости ценится косность.
Или нет, вы с ней с ветерком и в машине,
ещё вероятней – на дрейфующей льдине.
Я надумал здесь много всего, и сомнения
неизвестными стали моего уравнения,
где за равенством справа итог и начало
тех дорог и надежд, что судьба обещала…
В целом есть здесь про всё – с глубиной, рефлекторно:
страхи, нежность, цинизм, откровенное порно,
много песен про жизнь, ещё больше о смерти,
впрочем, хватит! Возможно…, надеюсь, заве́ртит
тебя всё, что прочтёшь здесь иль просто услышишь
без напутственной лести поэтов свыше.
Не стесняйся хвалить меня, можешь влюбиться
в самого, мысли, голос, а можно и злиться
на меня, на себя, на любимые шоры,
на диван, на страну, до финала уж скоро.

Автопортрет

Мой мозг – губка,
душа – проститутка,
зрение – пениса продолжение,
обоняние – о конфузах напоминание.
Парень неплох,
не кипарис, конечно,
но и не мох,
накрахмаленности бордюра
и птицы метания
обаятельное сочетание.
Ровное горение, а тем более тление – не о нас,
но и взрыва не бойся,
лишь протуберанец и ослепит глаз.
На глубине не замечен,
читальными залами не искалечен,
личность масштаба местного водоёма
и не слишком широкого дверного проёма.
Но… в движении!

Амстердам

Амстердам – трубадур, ты похож на меня
ты почти из воды, как и я
ты рождён человеком, и роды
на́чали отошедшие воды.

Амстердам, ты прекрасно сложён,
ты всегда европейский пижон,
хоть уже и от ве́тров устали
твои вертикали.

Амстердам, ты столица воды,
и вода не снимет осады,
и от солнца тебе не сгореть —
утонуть, затопив свои клады.

Амстердам, память чёрных крестов – орденов,
твой девиз будто с русской отвагой
троекратно впечатаны в герб
Андреевским флагом.

Амстердам, ты свободы король,
что трава, алкоголь,
твоих правил любви передозы
счастью выжить проторили право на жить
народу Спинозы.

Амстердам, ты опять не как все.
Ветер мельниц смеётся в твоем колесе.
Ты свободной рисуешь походкой,
и я снова и снова вернусь за серьгой,
за селёдкой.

Бабий плач

Это стихотворение о Первой мировой войне.

Сором засеяно поле опять,
стало быть, время пришло воевать.
Руки свои оторвут от сохи,
и на войну все уйдут мужики.

А на войне будет сниться роса
в поле, где шашкой пройдётся коса,
в поле, где девичий свой хоровод
плачем помянет бабий народ.

А у войны только цвет что полынь,
в сердце тоска, утешеньем костыль,
а у войны да горбата спина,
как у солдатской могилки холма.

А у солдата невесть как добра:
в скатку шинель, да в кисете махра.
Помнит солдата трудяга рука
вражьего горла орех кадыка.

Ноги подкошены – в церкви свеча,
горе на воле да девка ничья.
Не поспевают бабы рожать,
а супостат у порога опять.

Вдохновение

Быть вдохновенью благодарным

приходится лишь редкий час,

за чьим мученьем долгожданным

опять смолкает Божий глас.

Затерян мир в глазах, как прежде,

в душе – свет благ и темень зла,

но лишь на здравый смысл в надежде

не смеют в стих вставать слова.

Так что ж хотят потомки звуков,

чьих судеб лишь рассудок царь,

ведь злонамеренным пасьянсом

опущен будет в грязь бунтарь.

Но нет! Как благие дела

преображают наши лица,

так в сердце будет стих зачат

и вдохновеньем озарится.

И втопчет в грязь невинность слов

отнюдь не царственный рассудок.

Кто строил стих – тот был таков,

кто стих родил – да освятится!

Венеция

Пожалуй, это была одна из самых пастельных, духоподъёмных, неповторимых моих поездок. Я был в Венеции не первый раз, но впервые зимой. Февраль – думаю, это лучший месяц, чтобы спокойно насмотреться, надышаться этим городом, полюбить его.

Я приехал один, без семьи и друзей, с небольшой девчачьей группой под предводительством очень хорошего поэта и человека Димы Макарова. Мы приехали к Бродскому.

Жил я в квартале Дорсодуро, на набережной Дзаттере, что идёт сразу за той самой набережной Неисцелимых, о которой писал Бродский в своём заказном, в хорошем смысле, эссе. В самолёте я его, собственно, и прочитал.

Февраль, всё очень недорого, и поэтому я поселился в квартире со своим двориком, с потолками 7 метров и вторым светом прямо у воды. Пожалуй, всё для введения, или я уже начну пересказывать само стихотворение.

Я хорошо здесь спал – качало.
Я чувствовал себя, нет, не в бунгало,
я был в глубоком трюме корабля,
за каменным бортом его и только для себя.

Мой дом был стар, ворчал от ревматизма,
молчал по-итальянски, и харизма
его была сыра… И лишь ограда
держалась до конца за прутья винограда.

Зима. На площади так малолюдно чисто,
средневеково тихо, что туриста
я мог, снимая денно позитив,
ни разу не просунуть в объектив.

Я часто был один, плутал по кривоулкам,
ведь навигатор кривоTALKал недоумком,
ввезённый мной с совсем большой земли,
и если б жил здесь кораблём, сидел бы на мели.

Здесь люди часто многолики,
в витринах здесь плетут интриги
носы, шуты… Смерть стережёт крыльцо.
Здесь просто потерять лицо.

Теперь о главном – о воде,
скажу понятнее – везде.
Здесь всюду только междуречья,
морского, правда, красноречия.

И что вода, она ведь только повод.
В ней небу не узнать себя, в ней русский лес всё молод,
и перемычки переулков, будучи хвостами,
из важности прикинулись мостами.

Венеция, не подступиться словом мне к твоим стенам,
не доверяешь ты прижизненным стихам.
Поблекшие глаза твои в предчувствии стихии,
глухи для лести, для любви сухие.

Весна

Это стихотворение было написано в пандемийную весну. Мне казалось, что с её приходом всё перезагрузится, всё и все оживут, выживут и, что хуже уже не будет, потому что хуже не бывает. Мда…

Весна бурлит в моих кингстонах
началом, сладкою пыльцой,
повеселевшие вороны,
в лесу клаве, свирель, гобой…

Начало есть всему – тепло
мне думать, что случится
со мной теперь, и потекла
из синего водица.

Всё пропитается надеждой,
потяжелеет от любви —
в брюхатой почке, кошке нежной.
Весна скомандует – живи!

И всё родится.

Во круге

Во круге моём заколочен проём,

на были пыли наследили

то ли мыши, то ли души…

Вспоминаю дождь и лужи, как любили…

И неистово, машинально

от ночной полусонной тоски

я сдавил, как у девки вокзальной,

ошалевшей подушки соски.

Время

Есть стихи, которые я написал, потому что очень хотел про это написать. Время – главное из них, потому как я не в состоянии понять его, а я всё люблю понимать.

Время имеет массу, чаще двигаясь по инерции,
останавливается в болевой точке,
вверяя души сквознякам и конвекции…
осыпается гербарием, зарываясь в строчки.

Время имеет запах, как всякий след:
зрелого сыра, хлеба, страха,
бабушкиной квартиры в обед.
Послевкусием связывает карамель прошедшего
с горечью неминуемого краха.

Время имеет цвет… результата:
весны, предательства, флага,
время – всегда чья-то цитата,
у нас чаще – ГУЛАГа.

Время имеет совесть, но крадёт у спящего.
Терриконы прошлого запекает в гранит.
Время – роженица и убийца настоящего,
перетирает уверенность в стыд.

Время имеет скорость. Время и есть скорость!
Лет в час, дней в год…
И, как всякая новость, всегда старость,
лишь прибавляет ход.

Время имеет усталость:
спины, веры, металла, слов…
Мне оставило малость —
снов наволочку да ночной улов.

Время искривляется… любовью,
нечасто, но замыкает круг,
замешивая перец с солью
наших встреч, столбенея вдруг.

Всё повторяется

Всё повторяется: буквы, слова, время суток, несхожие судьбы,
страхи и радости неповторимых просторов.
Все проявляются жизни в смерти сутью,
кружит пространство спираль повторений повторов.

Атомы, хвори, мечты повторяются в людях.
Люди – штакетником, руганью (смыслом забора),
каждое НЕТ, багровея в своём правосудии,
желтым сморгнётся в зеленое ДА светофора.

Ужас, надежда, война, перемирие, свадьбы,
голды, голоды, вальсы, выборы, баррели,
жизнь в повторении циклов жаркого, холода
по Александру дарит каждому Дарию.

Всё повторится старостью юной актрисы,
всё перезагрузится схватками в ветхом роддоме,
все твои слёзы и счастья – только кулисы,
всё повторится повторами, всё, даже кроме.

Всё постепенно теряет смысл

Для того чтобы следующее стихотворение слушалось легко и с полным пониманием я его немного прокомментирую. Итак, кто такая Лилит? По около христианским легендам и вольным трактовщикам всего Лилит – это перевая жена Адама, которая была создана Богом одновременно с Адамом. По этой причине Лилит решает, что имеет равные права с Адамом, как современно, Адам с этим не соглашается и Лилит уходит. А дальше по всевозможным легендам и компьютерным играм стала суккубой – ночной соблазнительницей молоденьких айтишников. Прометей. Сдесь тоже всё не так просто, не только про огонь, который он выкрал и вернул людям. Главное то, что Прометей в олимпийском коворкинге Гефеса по поручению Зевса наделяет людей человеческими качествами и даёт им знания, ремесла, делает их независимыми от богов. Теперь знаете кого благодарить) Ну, и про Пандору не забудьте) Кстати, первую женщину – человека, но уже в эллинистической мифологии.

Всё постепенно теряет смысл,
резкость, запах, вес.
Теряет начало, рекорды, жало,
не страшен и «сумрачный лес».

Каждому сезону свой строй,
выдержка, вкус, комплит.
Не путай бабье лето с весной,
Еву с Лилит.

От чрева к погосту миллионы дорог,
по-разному близок свет.
Коран или крест,
не ведал пророк,
хеппи-энда у квеста нет.

И кем бы ни был бог твой,
изгой или еврей,
боги Олимпа опять с войной,
и виновен опять Прометей.

Встреча в лесу

Гуляли в лесу, и вот такая встреча.

В лесу встречая у лыжни,
стояли весело они.
Морковный папин профиль
манил зайчат, как Мефистофель.
Втроём как будто нас и ждали.
Январь, безлюдно, не дрожали.
И мне вдруг сделалось неловко —
у мамы кто-то съел морковку.
Сыночка носопырочка —
пока что дырочка.
Да и лепили, может, дочку,
а не сыночка.
А ночью снег валил, и вот
у снежной мамочки живот.
Я завтра к ним потороплюсь,
морковкой сочной нагружусь
в надежде, что в рядочек
добавился комочек.

Город

Просыпается город, и люди
скоро проснутся тоже,
люди доверяют городу
и поэтому просыпаются позже.

Город мёл тротуары,
воздух наполнял цветами,
люди любили свой город
и, как жить в нём, решали сами.

Люди славили город,
проходили по нему оркестром,
город подрастал забором
незаметно и ещё одним местом.

Люди усмехались – знаки
вдруг стали важнее жестов,
город людям дал
безопасное красивого вместо.

Люди приняли страх за
бодрящее, яркое чувство,
город винил в грехах
евреев, любовь, искусство.

Люди разучились спать,
город перестал тоже,
чёрному белым быть
в городе стало пригожно.

Люди разлюбили людей,
не узнавали город,
умные надели очки,
прочие по́дняли ворот.

Город пылал по ночам,
люди его спасали,
город платил палачам
людьми, чтоб опять поджигали.

Город крепостью встал
на людей, люди узнали,
в большинстве в глубине дремал
горожанин – любитель хинкали.

Город разобрался, спас
горожан от людей (с годами).
Биометрия, профиль, фас…
Город без людей, с нами.

Девочка Юнона

Я увидел эту девочку из окна отходящей электрички. Она почему-то осталась стоять на перроне. Может, ждала того самого хорошего мальчишку. Я приехал на Киевский вокзал с написанной нетленкой)

Девочка Юнона по имени Нонна
любила тирамису, варёную колбасу, хорошего мальчишку,
читала одну лишь книжку про то, как любовь и что-то там кровь.
Ей часто снился Санкт-Петербург,
в ушах тампонами Крис де Бург,
писала стихи про свои грехи,
что были лишь в мечтах, наяву же был страх:
разлюбить мальчишку, дочитать свою книжку,
позабыть дома свитер, невзлюбить зимний Питер,
заюзать кассету, не стать чьим-то светом,
выплакать всю синеву, оглохнуть ко всему,
выпрямиться ботвой, быть срезанной случайно косой…
И ещё много всякой хрени – 15! Завидуй, гений!
Девочка Юнона по имени Нонна,
девочка Гера по имени Вера,
девочка Изида по имени Лида,
девочка Ундина по имени Инна.

9-е мая

Кому писать стихи, кому-то их читать,
кому-то злиться.
Кому-то лить свинец, кому-то порох жечь,
кому-то застрелиться.
Кому-то просто быть, скучать, глазея в дождь,
за рубежом теплицы.
Кому зарыть себя, молиться всем богам
и спугнутою птицей,
о воздух опершись, в атаку встать…
И не узнать свой крик,
и не успеть влюбиться.

Продолжение книги