На излом клинка. Книга первая бесплатное чтение

Посвящаю моей жене Надежде

Приношу благодарность своему другу Владимиру Пристенскому,

кому я обязан названием романа и многими ценными советами.

Всякие несовпадения с реальными историческими событиями считать случайными.

Автор

1.Письмо

      В тот холодный и ветреный мартовский вечер 1767 года на нашей сцене шла пьеса Лопе де Вега «Собака на сене», где я представлял Теодоро, не без огонька живописуя его любовные страдания. Этому обстоятельству немало способствовала исполнявшая роль графини Бельфлёр мадемуазель Соланж – прима театра Бургони, редкая красавица и ещё более редкостная стерва. Я знал ее очень даже хорошо. Но, когда она своим чувственным грудным голосом произносила слова любви, я, да я, прожжённый скептик двадцати семи лет от роду, верил ей как мальчишка и уже не изображал страсть секретаря графини, а сам пылал ею. Немудрено, что нас не раз и не два награждали аплодисментами и криками «Браво». Однако же, мы не впервые играли пьесу, свою роль я знал назубок и время от времени украдкой поглядывал в зал, рассматривая зрителей, сидящих в первых рядах и в лоджиях по бокам от сцены. Их занимали дворяне знатных родов, выделявшиеся среди публики спесью и модными дорогими нарядами. Не знаю как в Париже и иных крупных городах, а в нашем захолустье, даже весьма состоятельные буржуа вели себя скромно и не мозолили глаза своим богатством аристократии. Как говорится, себе дороже. Вот почему яркое многоцветье бельэтажа на галёрке сменялось унылым тёмно-белым тоном.

Одни из присутствующих на представлении дворян считались завзятыми театралами, и я был с ними знаком. Других же не знал вовсе. И они-то, вернее только их дамы, привлекали моё внимание. Две или три из них были прехорошенькие, и дабы показаться перед ними, я принимал самые выигрышные позы, чем к середине пьесы вызвал недовольство Соланж, и в припадке злости она в сцене с пощёчинами надавала мне их в полную руку, не скупясь. Так что кровь у меня пошла самая настоящая, правда, не из носа, а нижней губы, которую она задела своим перстнем. Кое-кто из дальнозорких поклонников её таланта заметил это и разразился криками: «Браво!» «Соланж, браво!». Ничего, чертовка, подумал я, мы ещё поквитаемся. После окончания второго действия, когда занавес был опущен, я шепнул приме на ухо:

– А ты злюка, фея, не зря носятся слухи, что ты начинала прачкой, тогда, видно, и набила руку, выколачивая бельё.

Маленьким, но тяжёлым кулачком она попыталась заехать мне в бок, впрочем, безуспешно. Ловко избежав удара, я умчался за кулисы со скоростью камня, брошенного из пращи.

У каморки, не по чину именуемой гримёрной, которую я делил с двумя другими актёрами, меня поджидала Клодетта, смазливая семнадцатилетняя шалунья, чаще всего игравшая совсем юных девушек-простушек или юношей. С некоторых пор она вбила себе в голову, что влюблена в меня и буквально не давала проходу. При каждом удобном случае хитрунья прижималась ко мне своим уже далеко не детским телом и одаривала томными многообещающими взглядами. Но, ни я, ни кто-нибудь другой из труппы, не стали бы помогать ей избавиться от девственности по самым, что ни на есть прозаическим соображениям. Её отцом был сам Жером Бургони – глава труппы и владелец театра, царь и бог двенадцати мужчин и десяти женщин. С тем, кто обесчестил его дочь, Бургони рассчитался бы жестоко. Дело могло завершиться и сломанным где-нибудь в подворотне спинным хребтом. Возможно, отцовский гнев в моём случае мог смягчиться свадьбой, но я как-то не имел желания жениться даже на такой красавице с хорошим приданным. Так или иначе, Кло, как её называл отец, стремилась оказывать мне всяческие мелкие услуги, чему я не слишком препятствовал. И сейчас, она игриво преградила мне дорогу и помахала сложенной в трубочку бумагой, перевязанной синей шёлковой ленточкой.

– Это тебе, братец Тони, – пропищала она тоненьким голоском, подражая маленькой девочке, что при её развитых формах было, по меньшей мере, смешно. Я протянул руку, чтобы взять записку, но Клодетта подняла её вверх, едва не став при этом на цыпочки. Мадемуазель Бургони – девица рослая и ниже меня всего на три пальца, отобрать у неё записку, не прикасаясь, задача не из лёгких. Сначала, я попробовал увещевание, самое доступное средство воздействия на эту юную особу.

– Кло, детка моя! Спасибо за заботу, а теперь отдай эту бумагу мне, скорее всего, она от моего заимодавца.

– Ничего подобного, братец, записка пахнет дорогими духами, не очень-то подходящий аромат для старого еврея, ссужающего тебя деньгами, верно?

– Тогда это записка от хозяйки моей гостиницы, мадам Берру, она часто просит меня что-либо купить ей по дороге домой.

– Глупости, дорогой братец, ты сам прекрасно знаешь, что твоя корова хозяйка пахнет кухней и только. Я думаю, что записку написала какая-то твоя поклонница, может даже знатная дама, – при этих словах глаза её округлились.

– Так и быть, я отдам тебе письмецо за выкуп, согласен?

– Какой выкуп? – заинтересовался я для отвода глаз, одновременно делая попытку вырвать бумагу из её руки. Но хитрая бестия колесом выгнулась назад так, что я лишь натолкнулся на её грудь, бурно вздымающуюся под корсажем, да обонял острый запах свежего пота, исходящий от её подмышек.

– Поцелуй! – потребовала Клодетта, пряча руки за спиной.

Поцелуй, такая-то малость? Было время, когда я одаривал им любую встречную поперечную девицу, будь она не настолько безобразной, чтобы погасить мой юношеский пыл. Но требовать его шантажом?! Ладно, маленькая негодница, ты получишь его, только не жалуйся потом. Глянув по сторонам, не подсматривает ли кто, я взял её за плечи, приткнул к стене и поцеловал в мягкие коралловые губки так, как учили меня жрицы любви и мастерицы в науке страсти на пороге моей юности. Отпустив, спустя полминуты, девушку, впавшую в полуобморочное состояние, я без труда вынул письмо из её ослабевших пальцев и проследовал в гримёрную, чтобы прочитать там его без помех.

Развязав ленту, я развернул бумагу и прочитал строки, написанные, как мне показалось, женской рукой:

«Как и герой ваш Теодоро

Не побоялся быть любимым,

Так Вы, надеюсь, поспешите

Откликнуться на мой призыв.

Сегодня вечером, в двенадцать,

на площади перед собором.

Вас будут ждать и с нетерпеньем».

От письма восхитительно пахло духами, бумага же была приятной на ощупь и, безусловно, дорогой. Стихи, увы, хромали слогом, но это лишь доказывало, что письмо написано экспромтом, под влиянием чувств. И это обстоятельство полностью извиняло мою таинственную корреспондентку. Улыбаясь своим мыслям, я засунул бумагу за обшлаг рукава и вернулся за кулисы. Несомненно, она была в зале, и я пытливо обегал глазами молодых зрительниц, выглядывая из-за кулис всё начало третьего действия, где сам не участвовал, но безрезультатно. Тем временем, спектакль мало по малу катился к концу.

И когда я, выйдя вперёд, произнёс завершающие слова пьесы:

«На чем, высокое собранье,

Надеюсь, что никто, конечно,

Не выдаст тайну Теодоро,

Мы, с вашего соизволенья,

И кончим повесть о Собаке,

Которая лежит на сене1»,

то ощутил спиной два болезненных щипка, один из которых нанесла злюка Соланж, а другой – одетая пажом Клодетта. Заключительные овации были в меру продолжительными. Занавес упал, и зрители стали расходиться. Ко мне и Соланж подходили знакомые, благодарили за игру. Мы раскланивались и рассыпались в любезностях. Соланж наверняка имела вечером встречу с очередным воздыхателем. Она, жеманничая и раздавая воздушные поцелуи, упорхнула в свою комнату. Меня же задержали дольше. Поэтому, когда я вошёл в гримёрку, мои сотоварищи уже успели переодеться, и мне осталось лишь распрощаться с ними.

Сбросив роскошный колет моды начала прошлого века, полагающийся мне по роли, я тщательно смыл с себя грим и обмылся с помощью губки и таза с водой до пояса. Я уже успел вытереться и переодеться в свой скромный повседневный костюм: узкие кюлоты2 тёмно-синего тонкого сукна, такого же цвета жилет, сверху – облегающий вишнёвый жестюкор3, и завязывал шейный платок, когда в каморку постучалась Клодетта. На этот раз она была воплощённое благонравие. Скромно потупив глазки и, чертя по полу носком туфельки так, чтобы из-под подола мне была видна узкая щиколотка, девушка стала извиняться за своё поведение.

– Что-то на тебя совсем не похоже, – с сомнением заметил я, глянув-таки на соблазнительную ножку.

– Признавайся, сестрица Кло, какую каверзу ты задумала?

– Не ходи туда, Тони, – вдруг попросила она.

– Куда это туда? – сделал я непонимающее лицо.

– На площадь.

– Откуда ты знаешь, куда я иду?

– Я прочла письмо, вытащила его из обшлага, пока ты пыжился перед старухой.

Так мило Клодетта называла двадцатишестилетнюю Соланж.

– Положим, ты и отдавать его не спешила, но я прощаю тебе все твои козни. Будь умницей впредь и знай, читать чужие письма грешно.

– Почему ты не спросишь, кто его принёс?

– Хорошо, спрашиваю. Кто его принёс, Кло?

– Мужчина, думаю, дворянин. Он был при шпаге.

– Я тоже бываю при шпаге, это ничего не значит. Согласись, Клодетта, дворянин в роли письмоносца, это слишком.

– Вот поэтому и не ходи туда. Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.

– Ну, ты пока мне не жена, сестрица Кло, и тем более – не мать. Позволь мне самому решать, как вести свои дела. Куда ходить и что делать.

С этими словами я запахнул плащ, надел треуголку, взял трость и собрался выходить, но девушка схватила меня за руку. Её мольба и искреннее огорчение тронули моё сердце.

– Кло, я обещаю, что буду осторожен, но не более.

– Тогда поцелуй меня ещё раз, на прощание.

– Клодетта, ты невыносима!

Охваченный вполне объяснимой злостью, я грубо отстранил её и выбежал, слыша за спиной начинающиеся всхлипы. Нет, до чего настырная особа! Я не железный и могу не совладеть со своим естеством. А жениться – ну уж нет, это не для меня.

На освещённом крыльце нашего театра я посмотрел на часы – единственный подарок моей матери. Английские, в серебряном корпусе с инкрустацией из золота, они, безусловно, слишком хороши для бедного провинциального актёра. Но даже в самые безденежные времена я и не помышлял их продать. Была четверть одиннадцатого, чтобы поужинать в ближайшем трактире времени более чем достаточно. Я спрятал брегет в карман и шагнул навстречу разыгравшемуся ветру. По дороге я невольно стал раздумывать над словами Клодетты. Действительно, многое теперь казалось странным. Письма такого рода обычно приносят лакеи. Это раз. В записке ни имени, ни даже намёка на него. В моей жизни бывали случаи, когда ревнивые мужья вознамеривались поучить меня смирению, но до сих пор я счастливо избегал их ловушек, и смею заметить, что моей спины касались лишь розги учителей. Как простолюдин, я не могу, к вящему сожалению, повсюду носить шпагу, которой владею довольно искусно, и мне пришлось найти выход из этого положения. Я ношу с собой трость, внутри которой спрятано два фута и четыре дюйма доброй толедской стали. Так, что в случае необходимости я могу защититься клинком, весьма опасным в умелых руках.

Отбросив сомнения, я с аппетитом съел лёгкий ужин из жареной курицы, запив его красным вином, выкурил трубку табаку, что изредка себе позволяю, и отправился к месту встречи.

2. Мне делают предложение

Ровно в назначенное время я мерил шагами площадь, сдерживая понятное нетерпение и пряча лицо от обжигающего ветра. В этот поздний час вокруг не было ни души, горожане давно попрятались в свои дома, коротая вечер за более приятными занятиями, чем ожидание на холоде. А наиболее благоразумные уже и вовсе улеглись спать.

Только я собрался вытащить часы, как за моей спиной послышались чьи-то шаги. Я живо обернулся – не люблю оказываться спиной к возможным неприятностям.

Я увидел самого обычного человека, по виду слугу. Во всяком случае, под плащом у него была одета ливрея.

– Господин Антуан Деломи? – спросил он простуженным басом.

– Да, это я.

– Следуйте за мной.

Он так неловко поклонился, что мне показалось, будто такие упражнения он проделывал не часто. Действительно, мой провожатый больше походил на солдата, чем на лакея. Однако, подобные роли выполняют те из слуг, кому доверяют, в этом могло и не быть подвоха, солдаты на моей памяти часто становились теми, в ком была надобность. Не колеблясь, я последовал за ним. Что бы ни ожидало меня впереди, всё лучше, чем торчать на холоде.

Итак, мы с моим Вергилием4 углубились в лабиринт городских улиц, тёмных и грязных, как и всегда ранней весной. Только тусклый свет фонаря, несомого слугой, давал мне возможность выбирать места посуше. Я уже сообразил, что мы идем отнюдь не в кварталы, где проживает знать, но и не туда, где обитает чернь.

Все же долгая ходьба и непрезентабельный вид окружающих нас домов, стали внушать мне некоторые опасения в благополучном исходе моего приключения, как тут провожатый остановился у солидного двухэтажного дома и постучал в дверь. Она сразу открылась, как если бы привратник стоял прямо за ней, подобная поспешность выдавала чьё-то нетерпение. Яркий свет от свечей в больших шандалах показал мне просторную прихожую, весьма богато обставленную и украшенную. Следуя за провожатым, я шагнул внутрь. Пока привратник закрывал за нами засов, вынырнувший откуда-то ещё один лакей, освободил меня от шляпы и плаща. На трость я заранее предусмотрительно опёрся, и он с видимым сожалением оставил мысль ее отобрать.

Передо мной распахнули двери в гостиную, и я вошёл. Даже ещё не переступив порога, я понял, что встречу здесь совсем не то, на что рассчитывал. Слишком много света, слишком много слуг. Влюблённые дамы ведут себя иначе. И трое мужчин в гостиной подтвердили мой вывод. Бегло оглядев комнату, я отметил изысканность убранства и дороговизну мебели и нашёл, что на ловушку это не похоже. Убить меня можно было и в менее комфортных условиях. Да и встречавшие меня господа не имели угрожающего вида. Двое сидели в креслах по обе стороны жарко пылающего камина и держали в руках бокалы с вином, а третий полулежал на кушетке до пояса прикрытый розовым атласным покрывалом. Он выглядел на двадцать с небольшим, отличался всегда жеманным видом и был мне знаком. Звали его виконт де Сент-Жан.

– Добрый вечер, господа, – непринуждённо поздоровался я, ни капли не смущаясь.

– Признаюсь сразу, я не ожидал застать здесь столь высокое и достойное общество.

Я изобразил легкий поклон и продолжил:

– Смею надеяться, что цель, с которой вы позвали меня, не любовная.

Было весьма дерзко с моей стороны говорить им такое в лицо, но вынуждала ситуация. Если они затевали что-то плохое, то после моих слов наверняка проявили бы свою враждебность. Однако ничего подобного не случилось. Они сохраняли благодушие, и лишь по лицу виконта пробежала тень неудовольствия. Ах, каким наивным и самодовольным я тогда был! И как дорого мне это обошлось.

– Наконец-то, мой дорогой Антуан! Мы вас заждались! – весело проговорил один из сидевших в креслах, полноватый и благодушный с виду мужчина в отлично завитом парике и роскошном наряде. Его я тоже пару раз видел мельком. Кажется какой-то маркиз, но фамилии не помнил.

– Узнаю ваш острый язык и могу вас заверить, мы не содомиты. И никак не злоумышляем против вашей особы. Прошу вас, садитесь. Вы, наверное, продрогли, бокал горячего вина с мёдом и специями, думаю, вам не повредит.

Он подал знак лакею, из чего можно было судить, что он и есть хозяин дома. Пригубив вино, поданное в тяжёлом бокале из толстого синего стекла, я почувствовал себя бодрее. Беспокойство ушло, становилось ясно, что им что-то было нужно от меня.

– Любезный Антуан, – продолжил маркиз. – Я приношу вам свои извинения за столь экстравагантный способ приглашения, но поверьте, этого требовали обстоятельства. Прежде всего мы должны представиться. Я – маркиз де Шартр, а это мои друзья. Виконт де Сент-Жан, которого вы должны знать, и шевалье де Пелерен.

Виконт ограничился сухим неприязненным, как мне показалось, кивком. А третий, сухопарый, крепкий, с рыжеватыми усами и пристальным взглядом холодных серых глаз, приветственно махнул рукой. Он не мог быть никем иным, как военным.

Я бывший солдат и нутром почуял в нем военную косточку. Ведь как только я его увидел, мне сразу захотелось стать во фрунт, и потребовалось некое усилие воли, чтобы остаться неподвижным. Забегая вперёд, скажу, что за всё время нашего разговора, он так и не произнёс ни единого слова, лишь улыбался да пил. Я пока тоже помалкивал, цедя вино и слушая звучный и обволакивающий голос маркиза.

– Мы пригласили вас, чтобы попросить об одной небольшой услуге, нисколько для вас не обременительной, но хорошо оплачиваемой. Вижу, вижу ваше нетерпение! Вы желаете знать, в чём она будет состоять, не так ли? Не беспокойтесь, вам не придётся делать ничего такого, чего бы вы не умели. Однако, прежде я хочу предупредить вас, что дело это в высшей степени тайное, о его разглашении не может быть и речи.

На этом месте я ощутил металл, появившийся в его голосе.

– Вам не о чем беспокоится, господа, я умею хранить чужие секреты.

– Хорошо, тогда я перехожу к сути. Вам, Антуан, нужно заменить собой виконта.

Вот тебе раз! Нет, я ожидал нечто подобное, не станут же знатные господа приглашать в гости актёра ради пустяков, и всё же, всё же.

– Выбор пал на вас, благодаря вашему удивительному умению имитировать чужие голоса и копировать жесты. Фигурой вы также похожи, есть немного сходства и в лице, остальное доделает грим.

– Допустим, что я обладаю некоторыми малыми способностями имитации. Но с чего вы решили, господа, что я занимаюсь такими вещами вне сцены?

– А разве вам ведь уже не приходилось заниматься чем-то подобным в замке Буа-Лози? – поинтересовался маркиз.

Чёрт! Они знают о проделке, случившейся около года назад! Очень скверно, что они знают. Значит, кто-то из посвящённых развязал язык. Совесть моя до сих пор была неспокойна. Тогда, Буа-Лози, мы давали представление на свадьбе старшего сына владельца замка. Там я поспорил с тремя кузенами жениха, что вместо одного из гостей приду в комнату его супруги и течение получаса проговорю с ней, а она ни о чём не догадается. Споив беднягу в хлам, шутники раздели его бесчувственное тело. Я же переоделся в его одежду, загримировался и отправился к мадам. Шутка удалась на славу, подслушивающие в соседней комнате смогли убедиться, что жена не догадалась о замене. Естественно, я выиграл спор и получил кругленькую сумму. Вот только объектом шутки стал аристократ, человек богатый и достаточно влиятельный. И огласка могла причинить мне большие неприятности. Своей осведомленностью маркиз намекал на то, что кроме пряника у них есть и кнут. А еще я тогда всех надул. Будучи знаком с мадам, всегда нуждающейся в деньгах, я предложил ей поучаствовать в моем спектакле. Выигрыш мы разделили.

– Позволено мне будет узнать, зачем вам это понадобилось?

– Конечно! Дело в том, что наш виконт попал в одну историю, впрочем, он сам вам всё расскажет.

Виконт было нахмурился, но маркиз напомнил ему о том, что мне надо продемонстрировать его манеру говорить.

– История, милейший, в сущности, очень проста. Сегодня утром я подрался на дуэли и был ранен в ногу. Рана пустяковая, и всё же на выздоровление потребуется время, дней пять, не меньше. А послезавтра мой дядя устраивает бал, моё присутствие на нём является обязательным. Если я не приеду или он узнает о дуэли, мне не поздоровится. Маркиз любезно подсказал выход из создавшегося положения. Вы вместо меня поедете на бал, пробудете там около часа или двух, я всегда так поступаю, и, не прощаясь, исчезните. Подобные вещи я позволяю себе частенько, никто не удивится. Затем вы вернетесь сюда и получите деньги.

Виконт поведал всё это легкомысленным тоном, словно речь, действительно, шла о пустяке. Однако, я так не считал.

– Постойте, господа! Хочу заметить, что ваш план хорош только в теории. На самом деле всё не так просто. Я могу не знать какой-либо мелочи, и этого будет достаточно, чтобы меня раскрыть. Вы представляете, сколько всего мне надо будет запомнить за два дня? Это невозможно!

– Почему же? – возразил мне виконт. – Я на балах танцую, а не устраиваю философских диспутов и тем более не завожу ученых бесед. К тому же, достаточно сделать вид, что вы не в настроении, и знакомые станут сторониться вас как чёрт ладана, – при этих словах он усмехнулся.

– Я готов подтвердить слова вам Сен-Жана, – тотчас заявил маркиз. – У него особая репутация. И потом, не забывайте, я ведь буду на балу рядом с вами и помогу, если что. Право, вам стоит лишь как следует постараться, а мы хорошо вам заплатим. Что скажете о ста луидорах5? За часовую работу? Причём задаток вы получите прямо сейчас. Ваш ход, господин Деломи.

Он говорил так, будто у меня был выбор. Огласка той давней истории в Буа-Лози, которой мне пригрозили, делала его эфемерным. Да и деньги лишними не бывают.

– Согласен, – сказал я без долгих раздумий.

– Уверяю вас, молодой человек, вы не прогадаете.

Де Шартр бросил на стол прямо передо мною кошелёк из зелёной замши.

– Здесь ровно половина суммы, остальное – по завершению дела.

Я небрежно вытряхнул несколько золотых монет на ладонь, затем ссыпал их назад.

– Если с оплатой всё в порядке, то осталось оговорить детали, – улыбнулся маркиз, но улыбка вышла приторной и оттого неприятной. Тогда я не обратил на это внимания, ведь золото обладает свойством затуманивать разум.

– Завтра в полдень, – сказал маркиз, – вам в гостиницу передадут костюм для примерки. Надо, чтобы он сидел на вас безукоризненно. Портной, который принесет его, знает, как исправить недочеты. И помните, вы можете нести любую чушь при условии безукоризненности манер.

Я понял его слова, как предложение продемонстрировать мои способности. Что же, я был готов к этому испытанию и показал товар лицом. Поднявшись, я прошёлся по комнате прыгающей походкой виконта и произнёс несколько фраз его ленивым жеманным тоном, растягивая гласные.

– Поразительно! – восхитился де Шартр. – Я рад, Антуан, что вы оказались даже лучше, чем ваша репутация.

Виконт также признал мое сходство с оригиналом, но менее восторженно. Он соизволил сделать мне несколько замечаний для уточнения образа.

– Прощу вас отныне соблюдать осторожность, – напутствовал маркиз перед моим уходом. – Только полное сохранение тайны принесёт успех нашему предприятию.

3. Без маски

       В день, когда мне нужно было заменять виконта на балу, в театре разучивали новую пьесу. Она принадлежала перу модного в последнее время парижского автора, пишущего под именем Анри Дефорж, и была прислана оттуда совсем недавно. Хотя большинство его пьес не проживали больше одного сезона, господин Бургони, стремясь из всего извлекать прибыль, включал некоторые в репертуар своего театра. Эта называлась «Вознаграждённая добродетель» и слезливо повествовала о мытарствах одной бедной сиротки и об осаждающих её соблазнах. Истины ради, скажу, что в ней присутствовали две-три сильных сцены, могущие иметь успех у публики, но в целом она была откровенно слаба. И всё же новизна и некий парижский флёр, а тем более дешевизна постановки делали пьесу желательной для нашего хозяина. Репетицию назначили на десять часов утра, но началась она значительно позже, как, впрочем, и всегда. Сегодня задержка была вызвана распределением ролей, вызвавшим склоку между Соланж и наступающей ей на пятки Джульеттой Паратти, двадцатилетней актрисой итальянского происхождения, которой покровительствовал сам Бургони. И не удивительно, «итальяночка» была одинаково хороша, в чьей бы постели не находилась. Последний месяц она согревала её для некого тайного покровителя, как в своё время делала это для старины Жерома. Обе актрисы очень хотели играть сиротку, но победила Соланж, которая имела «постельного» заступника в более высоких сферах. По слухам ей симпатизировал сам интендант, мрачный, украшенный подагрой тип, считавший хорошим тоном иметь в любовницах актрису. Мне же на этот раз досталось роль соблазнителя, небольшая и очень мерзкая. Зато в ней было что играть, и я не стал отказываться. Да и надо добавить, что мысли мои блуждали вдалеке от театральных дел, вечером мне предстояло сыграть куда более серьёзную роль. Не то чтобы я боялся, нет, скорее меня одолевало вполне понятное беспокойство, не давая сил сосредоточиться ни на пьесе, ни на спорах вокруг неё. Хорошо ещё, что Клодетта надулась на меня и потому не вилась рядом как обычно. Безучастный ко всему стоял я за кулисами, пока медвежий рёв дядюшки Бургони не заставил меня встрепенуться и поспешить на сцену.

– Антуан! Что ты копаешься, бездельник. Уже твой выход!

– Я здесь, здесь, – успокоил я его и принялся громко читать слова роли, краем глаза наблюдая, как свекольный цвет сходит с лица мэтра. Бургони никогда долго не сердился на меня и относился мягче, чем к другим из-за моего отца.

Когда-то давно, во времена их молодости, они вместе колесили по стране с бродячей труппой и были большими друзьями. Я ведь происхожу из потомственной актёрской семьи. Этим ремеслом занимался ещё мой дед, ушедший в пятнадцать лет из родной деревни с повозкой комедиантов, спасаясь от чумы, умертвившей всю его семью. И мой отец провёл всю жизнь на подмостках, только умер он не на сцене, как великий Мольер, а при более прозаических обстоятельствах. Его унесла сильнейшая простуда, когда мне было девятнадцать. Матери своей я не знал вовсе, так как оказался нежелательным результатом тайной любовной связи моего отца и одной знатной дамы, чью тайну он так и унёс с собой в могилу.

По скупому рассказу отца, меня доставили к нему под покровом ночи, в колыбели с двумя кошельками по бокам, набитыми золотом. Как он сам мне признавался, тогда мое появление повергло его в ужас. Бродячий актер, перекати-поле, и вдруг новорожденный ребенок, которого надо кормить и обихаживать. Было от чего потерять голову, особенно если тебе нет и тридцати. Но что было делать? Он нанял кормилицу, а в няньках у меня была вся женская часть их труппы. Меня, бывало, передавали из рук в руки во время спектакля, так что я вырос за кулисами в прямом смысле этого слова. Никто в труппе не знал, чей это ребенок. Отец сам пустил слух, что моя мать цыганка, бросать детей было у этого племени в заводе.

Отец женился через два года после моего рождения, скорее всего для того, чтобы создать для меня хоть какое-то подобие семейного уюта. Его избранницей стала актриса его же театра. Вот так вышло, что мамой я называл мачеху, женщину добрую и весёлую, относившуюся ко мне с любовью и добротой. Она рассказывала сказки, потом читала наизусть пьесы, которые я запоминал и мог произносить целые монологи, даже не понимая их содержания. Я очень к ней привязался. Но, когда мне было семь, она умерла при тяжёлых родах вместе с новорождённым, и я оплакивал её как родную мать. Больше отец не женился, решив, что хватит испытывать судьбу. Много позже я стал приставать к нему с вопросами о моей настоящей матери. Он лишь сказал, что она была замужем и не могла оставить меня себе. Сам я смутно помню, что года в три-четыре меня привели раз к женщине, сидевшей в красивой карете, которая прижала меня к себе, долго целовала и плакала. А потом дала огромную корзину со сладостями и на дне ее я нашел часы, богато украшенные золотом и серебром. Да, я был бастардом, и в моих жилах текла дворянская кровь. Но если отцы еще имели возможность при желании признать своих внебрачных детей, то матерям такой путь был заказан.

Уже позже, научившись читать, я прочитал выгравированную на часах надпись: «Бедному брошенному ребёнку с мольбой о прощении». Вот так получилось, что кроме часов, от матери у меня не осталось ничего. А нет, вру! Еще она подарила мне природное изящество, тонкую кость, черные глаза и то, что называют породой. В детстве взрослые доводили меня шутками, что я не мою глаз, оттого они такие черные. Зато, когда я вырос, мало кто из женского пола мог остаться к ним равнодушным. От отца же я взял природную крепость и силу, способность к различного рода физическим упражнениям, а также характер и неусидчивость, не могу долго сидеть на одном месте.

Большую часть денег отец сумел сохранить, чтобы в будущем дать мне образование в коллеже иезуитов. Я провёл в нём пять лет, обучаясь латыни, языкам, математике и истории. Сейчас, когда прошло всего три года, как орден изгнали из Франции, я стараюсь реже упоминать, в чьих стенах получил образование.

В шестнадцать лет отец отправил меня в Орлеан, учиться в тамошнем университете на факультете права. Увы, я продержался лишь четыре семестра, был выдворен вон и явился к отцу. Напрасно тот старался склонить меня к какому-нибудь другому более уважаемому и доходному ремеслу. Театр был моим домом, я в нём вырос и ничего иного для себя не желал. И тогда он стал учить меня всему, что знал сам. К тому времени он имел свою труппу, но не был владельцем театра как Бургони, а только наемным антрепренером. Так я стал актером его труппы и был полностью счастлив, пока сильнейшая простуда не свалила моего отца в постель, с которой он уже не поднялся.

Отец обучил меня самым разнообразным трюкам и приёмам, которые знал, кроме одного: не научил как притягивать деньги, потому что и сам этого не умел. После его смерти наследовать пришлось в основном одни долги. Его домика и скромного имущества едва хватило на их уплату. Оставаться в труппе я не хотел, всё напоминало об отце, и потому направил свои стопы в Париж, где быстро растратив остатки наследства, подвизался на сцене одного из бульварных театров. Возможно, я стал бы через время преуспевающим столичным актером, кабы не ввязался в историю, которая дорого мне обошлась. Из-за того, что я вызвал гнев одного из властей предержащих, мне срочно понадобилось переменить род занятий. Армия нашего короля и стала тем стогом сена, где смогла спрятаться такая маленькая иголка, как бедный актер. Сделать это оказалось легко. Шла война, и Париж был наводнен вербовщиками. Я подписал контракт и вступил в Лотарингский королевский драгунский полк. Не прошло и месяца, как я маршировал в строю и рубил саблей глиняные головы. А дальше мой путь лежал в Германию, ставшей, как и в прежние войны, многострадальной ареной сражений. Пусть и не сразу, но я освоил воинское ремесло и счастливо избежал смерти и ранений. Через время меня сделали эскадронным писарем. И я не скажу, что военная служба не пришлась мне по нраву. Но тянуть лямку, зная, что самое большее на что я могу надеяться, это стать сержантом – не для меня. Да, бывали и исключения, когда кто-то выходил в офицеры из нижних чинов. Все же случалось такое столь редко, что я бы не поставил на подобное развитие событий даже грош. К тому же и война подходила к концу. А ведь чем мои командиры отличались от меня? Некоторые были гораздо хуже образованы и ни черта не смыслили в военном деле. Тем не менее они командовали мной только потому, что были дворянами. Какая несправедливость! Вот почему, отслужив обязательный срок три года назад, я распрощался с армией и было вернулся в Париж. Увы, пяти лет оказалось достаточно, чтобы я был позабыт, не только врагами, но и друзьями. Мои попытки устроиться в театр без протекции и денег к успеху не привели, уж больно много находилось желающих.

Тогда я решил, что коль столичная сцена для меня закрыта, то остается провинция. Какое-то время я переезжал из города в город, покуда не появился здесь, изрядно поиздержавшийся, в потрёпанном драгунском мундире и с несколькими су в кармане. Тут-то дядюшка Жером и взял меня под своё крыло. Сначала в труппе меня встретили в штыки именно по этой причине. Никто не любит, когда ближнему везёт больше, чем ему. Но я не ябедничал, никого не обижал, и постепенно отношение ко мне переменилось. Приобретя, если не друзей, то добрых приятелей в лице собратьев по ремеслу, я жил в своё удовольствие и играл самые разные роли, не ограничиваясь рамками одного амплуа.

– Совсем неплохо, – пробурчал Бургони, выслушав мой монолог.

– Теперь, Жильбер. Да где его черти носят? – снова заорал он, размахивая бумагами с текстом. Стиль нашего антрепренера отличался бурной жестикуляцией и надсадным криком. Погоняя им занятых в пьесе актёров, он добивался слаженности и чёткости в исполнении ролей. О, ему было трудно угодить, мэтру Бургони, он метал громы будто Юпитер, только что молниями не пепелил. И сейчас он угомонился лишь к трём часам пополудни, и распустил нас до следующего утра, так как сегодня спектакля не было.

Однако, меня он остановил и позвал в свой кабинет, располагавшийся за сценой. Я пошёл за ним, теряясь в догадках. Отперев большим ключом дверь, мэтр пропустил меня внутрь и плотно прикрыл её за собой, подчёркивая этим, что наш разговор не для чужих ушей. Словно распаляя моё любопытство, он, не торопясь, открыл шкафчик, стоявший в углу комнаты, достал оттуда стеклянный графинчик с жженым вином6 и два оловянных стаканчика, налил их доверху и, протянув один мне, сказал:

– Выпьем, мальчуган, за эти часы у меня сильно пересохло в горле.

Одним стаканом не обошлось, и только после второго он перешёл к сути.

– Я буду откровенен с тобой, Антуан, ведь ты мне как сын. Поверь мне, ты прекрасный актёр и давно перерос и наш театр, и наш город. В тебе есть дар делать чужие слова своими, наделять их искренностью и страстью. Да, знаю, ты бредишь Парижем. Хорошо, тогда почему бы для начала не добиться громкого успеха здесь, в провинции? Стать знаменитым по-настоящему, чтобы одно твоё имя собирало полные залы и давало сборы. Вот тогда можно будет и в Париж. Да за тебя там будут биться насмерть! Ты сможешь сам выбирать ангажемент. Каково?

Он помолчал, дабы я смог лучше представить себе нарисованные им радужные перспективы. Я представил. И он тотчас вылил на меня ушат холодной воды.

– А что делаешь ты? Водишь компании с повесами и шлюхами, шляешься по кабакам и притонам, заводишь любовниц-дворянок. А это плохо кончится, когда-нибудь тебе переломают все кости или убьют.

– Дядюшка Жером, никак вы собрались читать мне нравоучения? Остановитесь, прошу, вы опоздали лет этак на десять!

Да, видно, Клодетта успела нажаловаться и рассказать о записке, иначе, откуда столько пыла?

– Упаси меня Бог от нотаций, Антуан! Я не стал бы заводить этот разговор, не будь одного обстоятельства. Ты, может и не желая того, вскружил голову моей Кло. Девочка влюблена в тебя по уши. Уж ты мне поверь, я женскую натуру хорошо знаю!

– Дядюшка, даю вам слово, что никак не обижу вашу дочь и считаю своей сестрой. Вы можете быть в этом уверены!

– Ну не хочешь ты меня понять, – в огорчении хлопнул себя по коленке мэтр.

– Я не о том с тобой говорю! Я-то в тебе не сомневаюсь. Просто считаю, что тебе, Антуан, надо остепениться, повзрослеть и жениться!

– На ком жениться? – не сообразил я.

– На Кло, чёрт тебя дери, – вспылил мэтр.

– Не изображай из себя большего дурака, чем ты есть, Антуан! Короче, если ты женишься на Клодетте, дам за ней хорошее приданное, сделаю тебя своим преемником, мне ведь уже скоро будет пятьдесят два, смерть не за горами.

Тут дядюшка лукавил, его здоровья хватило бы на троих. Высокий и крепко сбитый, не имея ни одного седого волоса, он казался намного моложе своих лет. И, глядя на него, я не мог сдержать улыбку, чем разозлил ещё больше.

– Нечего тебе ухмыляться, знаешь, как говорят: «Сегодня ты здоров и крут, а завтра на погост снесут». Да и не в здоровье дело, просто подумай хорошенько и реши, как тебе поступить.

– А просто так все оставить нельзя?

– Ты, что? Не хочешь жениться? Не может быть, чтобы моя девочка тебе не подошла. Я ведь столько сил и средств на нее положил. Обучил в пансионе, как знатную госпожу. А какая она красавица, вся в покойницу мать. И разумница! Если она тебе не пара, тогда кто? Неужели ты мечтаешь о дворянке? Не забывай, мальчик, кто ты есть. Я человек прямой, говорю, что думаю. Выбрось эти бредни из головы. Да, да, бредни! Про свое благородное происхождение, про богатых и знатных родственников и прочее. Даже если и так? Кто ты? Бастард! Незаконнорожденный, проще – ублюдок. Кому ты нужен? А?

Жером опустошил бутылку, разлив вино по стаканам. Эко, как его проняло! Так он со мной ни разу не разговаривал. Значит, ублюдок?

На этот раз я выпил вино как воду, таким безвкусным оно мне показалось.

– В общем так, Антуан, даю тебе неделю сроку, а там или женись, или…

Он не договорил, но и так было ясно – котомку на плечо и в путь. Как бы ни относился ко мне добрейший мэтр, отцовская любовь к дочери пересилит. Не хочешь осчастливить малышку, катись отсюда, нечего глаза мозолить. А может правда – жениться? Завести семью и стать уважаемым буржуа?

– Надо подумать, – сказал я.

– Думай, – согласился мэтр. – Крепко думай! Я уверен, что ты не захочешь разочаровать своего доброго дядюшку Жерома!

4. Под маской

Вернувшись в гостиницу, я, не останавливаясь поболтать с мадам Берру, как делал обычно, сразу прошёл в свою комнату и, сняв плащ, как был одетый, завалился на постель. Мне действительно надо было поразмыслить над словами почтенного мэтра. Видно, что его разобрало всерьез, и полумерами тут не обойтись. Нужно было решать, что делать дальше. Нет, я понимал, что женитьба дело хорошее, но в ближайшие мои планы она не входила. И то, что меня к ней мягко, а все же принуждали, мне совсем не нравилось. Клодетта – хорошая девушка, лучшей жены мне и не сыскать, но я ее не любил. Да, да, знаю, что вы скажете: мол, стерпится-слюбится. Может и так. Однако мне желательно вступить в брак попозже, лет через пять-шесть, тогда и о приданном будет время подумать. А согласится ли ждать столько времени Клодетта? Боюсь, что нет. Да и дядюшка Жером хорош, пристал с ножом к горлу, женись и все! И ведь знал об истории моего появления на свет, но молчал, а тут раз и я, оказывается, рвусь в высшее общество! Каково? Нет, здесь он ошибался. Никуда я не рвался, а если дворянки сами желали забраться ко мне в постель, то не я – первый, не я – последний. В общем и целом, я ничего не хотел менять в своей жизни и склонялся к тому, что мне очень пригодятся деньги, которые обещали мои работодатели, чтобы уехать, если мэтр Бургони станет настаивать на осуществлении своих планов.

Тут мысли мои переметнулись к предстоящему мне приключению. Когда я уверял господ дворян, что задание очень трудно исполнить, я немного преувеличивал. Изобразить виконта было проще простого. Я часто видел его в театре и в других публичных местах, и везде он вел себя одинаково, то есть, как напыщенный индюк. Мне претила его манера тянуть слова, ходить, не глядя на окружающих, и всякий раз презрительно кривить губы. Повторить все его ужимки я мог на раз. Фигуры тоже у нас были похожи, разве я был немного выше ростом и чуть шире в плечах. И это не беда, Сен-Жан всегда носит обувь на высоких каблуках, мне же будет достаточного низкого. Парик сведет на нет различия в шевелюрах, так что оставалось лицо. Вот тут-то придется поработать. Определённо, сходство между нами было. Но были и различия, которые я собирался устранить.

Когда время подошло к вечеру, я взял свою сумку с гримерными принадлежностями, захваченную заранее из театра, и присел к столику перед зеркалом. Гримироваться должен уметь всякий, кто подвизался на сцене, меня этому искусству обучил отец. Но прежде всего мне пришлось пожертвовать своими бровями, более густыми, чем у виконта. Я подбрил их, превратив в подобие двух стрельчатых ниточек. У меня профессиональная память, и я не мог не видеть, что все больше похожу на виконта. Вот и настала очередь носа. О, я великолепно делал носы, это был мой конек. У виконта нос был крупнее моего и с заметной горбинкой. Провозившись с полчаса, я соорудил себе такой же. Оставались глаза, у нас они были почти одного цвета. У меня, о чем я уже сообщал, глаза черные, а у виконта – темно-карие и, к тому же, более глубокие. С помощью накладных век и ресниц я исправил этот недостаток и с удовлетворением щёлкнул пальцами, вышло очень похоже. Лишь цвет глаз мне не изменить. Но в освещенном зале это различие мало ощутимо. Оставалось осветлить с помощью грима лицо, припудриться, посадить мушку у рта и навести на щеках румянец в полном соответствии с тогдашней модой. Что же, из зеркала на меня смотрел вылитый Сен-Жан. Я скорчил ему рожу и посчитал свои труды удовлетворительными.

Около восьми часов вечера я, закутанный в плащ по самые брови, стучал в дверь дома маркиза де Шартра. Тот же привратник открыл дверь, и уже знакомый лакей проводил к хозяину дома. Маркиз встретил меня с широкой улыбкой на лице.

– Мой друг, рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, вы готовы выполнить свои обязательства? – спросил он.

– Конечно, ваша светлость, – ответил я голосом Сен-Жана и откинул плащ.

– О! – только и смог произнести маркиз. – Снимаю шляпу перед вашим талантом!

Я приготовил комнату, где вы сможете надеть одежду виконта. Прошу за мной.

По узкой винтовой лестнице мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату, служившей гардеробной. Тут же находились вещи, в которые я должен был облачиться: костюм, туфли и парик.

– Приступайте, Антуан, а я вас оставлю, чтобы не смущать.

Маркиз притворил за собой дверь. В отличие от виконта мне, чтобы переодеться, слуги были не нужны. И скоро я был одет в рубашку тончайшего шелка, кюлоты голубого бархата, шёлковые белые чулки, алый атласный жилет и такого же цвета нарядный жестюкор. Завязав вокруг шеи по всем правилам платок и вдев в него бриллиантовую булавку, я подошёл к столу и посмотрел на себя в зеркало. Оттуда мне улыбался разодетый молодец очень даже приятного вида. Нет, сходство между мной и виконтом определенно было. Возможно, это говорило мое воображение, но сам собой напрашивался вопрос. Не было ли между нами какого-то дальнего родства? Как знать, как знать.

Уже в плаще и со шпагой виконта на боку я спустился вниз. В гостиной меня ждал маркиз, также одетый для бала, он обошёл меня со всех сторон и остался доволен сходством.

– Это настоящее чудо! – воскликнул он. – Не будь я уверен, что виконт лежит в постели у себя дома, я принял бы вас за него без малейшего сомнения. Значит, и на балу все присутствующие поверят вашему маскараду. Что ж, пора ехать, карета ждёт.

По пути маркиз дал мне последние указания:

– Последние два дня виконт нигде не появлялся, якобы у него мигрень. Вас могут спрашивать о самочувствии, скажите, что вам уже лучше. Главное, держитесь всегда рядом со мной, я буду подсказывать вам, что надо говорить и делать.

Он посмотрел на меня и продолжил:

– Вы, верно, хотите о чём-то спросить, господин Деломи? Так не стесняйтесь.

– Я лишь хочу уточнить, господин маркиз, каковы родственные связи виконта, как бы не позабыть близких родственников.

– О, да! Конечно, вы правы, такие сведения вам просто необходимы.

Слова, произнесенные маркизом, показались мне двусмысленными, хотя тон, каким они были сказаны, был вроде бы самый обычный. Маркиз продолжил:

– Итак, граф де Сен-Жан – старший брат отца виконта. У него есть сын, он служит в королевской гвардии, и потому нашему виконту очень далеко до графского титула. Граф – вдовец, кроме сына, есть еще две дочери, но они давно замужем и здесь не бывают. Да, не зовите его дядей, он этого не любит. Отец виконта умер, мать ушла в монастырь, с этой стороны вам ничего не грозит. Но вы можете встретить на балу семейство де Лумиль. Жена барона де Лумиля, родная сестра графа и тетя виконта. Зовут ее Одилия. У них есть дочь Флоранс, кузина Сен-Жана. Вот ее вам надо опасаться в первую очередь, она на редкость проницательная особа и с очень взбалмошным характером. В доме графа ей позволяется все, он в ней души не чает. Вот, пожалуй, и все, что вам может пригодиться. Кстати, вы ведь видели мадемуазель Флоранс? Знакомы с ней?

– Да, господин маркиз, я часто встречал ее в театре, но не был ей представлен.

– Держите с ней ухо востро. И в этом случае я мало чем смогу вам помочь, так как не вхожу в число ее друзей. Будем надеяться на то, что Флоранс де Лумиль практически всегда игнорирует виконта. Я бы выразился так: они не дружат.

Загородный дом графа де Сен-Жана, располагался в одном лье от города, и мы доехали туда с ветерком. Подъездные ворота были распахнуты настежь, по периметру двора выстроились слуги в ливреях с факелами в руках. Карета подъехала к парадному входу, и форейтор открыл дверцу. Я вышел вслед за маркизом, меня била мелкая дрожь, но не от холода. Со мной такое случалось всякий раз перед выходом на сцену и прекращалось, стоило мне оказаться перед зрителями.

– Маркиз де Шартр, виконт де Сен-Жан, – провозгласил дворецкий, и мы вошли в зал. Он был ярко освещён, от лиц и нарядов у меня зарябило в глазах. Мы медленно двигались мимо стоящих и сидящих на стульях дам и господ. Маркиз – чуть впереди, склонив голову немного на бок, словно старался услышать, о чем говорили гости, а я за ним, смотря прямо перед собой, с выпяченной вперед нижней челюстью, презрительно кривя уголки рта.

– Скажем вашему дяде несколько слов, – шепнул мне маркиз. Он сквозь толпу подвёл меня к графу, пожилому худому мужчине с желчным лицом, на котором даже скупая улыбка казалось приклеенной. Про графа говорили, что он был строгим блюстителем нравов и одним из столпов нашего провинциального общества. Например, граф был инициатором борьбы с домами терпимости и проститутками, требуя их изгнания из нашего города. Правда, злые языки утверждали, что сам морализатор до недавнего времени регулярно брюхатил своих служанок.

Увидев меня, граф сделал слабую попытку выказать добросердечие, но не преуспел в этом ни на йоту и только совсем сухо ответил на моё приветствие, разве что не плюнул.

– Как ваше самочувствие? – осведомился он голосом бесстрастным и жестким как пакля.

– Спасибо, граф, уже лучше.

– Если вы меньше ночей будете проводить за картами, разматывая состояние родителей, оно станет еще лучше, – поддел граф.

Я отвел взгляд в сторону и еще сильнее выдвинул подбородок.

– О, граф, поверьте, бессонные ночи остались в прошлом, – заявил маркиз.

– Значит уже все промотал, – заметил граф Сен-Жан без тени иронии и обратился к де Шартру:

– Маркиз, я благодарен вам за покровительство моему племяннику, может быть, вы сумеете повлиять на него положительным образом.

– Приложу все усилия, дабы оправдать ваше доверие, – склонился в поклоне де Шартр.

Мы ещё походили среди гостей, говоря ничего не значащие слова приветствия мужчинам и пустые комплименты дамам. Я довольно быстро освоился. Напряжение, сковавшее меня поначалу, прошло. И мне стало нравиться моё положение. Я был словно под волшебной маской, позволявшей мне удовлетворять своё любопытство без помех. Я настолько осмелел, что даже отпустил две – три рискованные остроты, пока мой спутник ненадолго отходил, и они были встречены благосклонно.

Ну вот, подумал я, не так уж и страшно это высокородное общество, я вполне могу сойти в нём за своего. Время шло, гремела музыка, и тут маркиз обеспокоено взял меня за локоть.

– Дьявол, кузина виконта идёт сюда – шепнул он. – Она испортит нам всю обедню.

– Что мне делать?

– Стойте на месте.

По голосу маркиза я сообразил, что он не на шутку встревожен. Вот и первое испытание, дружище!

Флоранс де Лумиль я часто видел в театре, она не пропускала ни одной премьеры. И также не менее часто она стреляла глазками в мою сторону, но издали. Несмотря на внутреннюю напряжённость, я едва мог сдержать восхищение. Уж больно она была хороша! Как пудра не смогла скрыть свежесть лица, так и платье не скрывало совершенства фигуры.

– Кузен, – сказала прелестная дочь барона, приблизившись. – Как, вы уже выздоровели? Говорят, у вас была жесточайшая мигрень. Бедняжка! Не лейтенант де Робер стал причиной вашей болезни? Слышала также, что вы порезались, защищая то, что у других именуется честью.

– Мадемуазель шутит, – тут же встрял маркиз.

Флоранс его слова проигнорировала, обращаясь только ко мне.

– Ах, я забыла про ваш страх перед дядей. Не бойтесь, я промолчу, никто не узнает.

Я посмотрел на де Шартра и понял, что выкручиваться придется самому.

– Кузина, ради Бога, не начинайте! Я устал от ваших шуток. Мне нездоровилось, это правда. Де Робер – законченный дурак. И это все.

Флоранс продолжала смотреть мне прямо в глаза и с легкой усмешкой.

Ее следующие слова повергли меня в смятение.

– Вы обещали мне танец, не забыли? – Она показала веером в сторону музыкантов, играющих вступление для менуэта. Я глянул на маркиза, тот лишь пожал плечами, мол, что делать. Боясь выдать себя, я лишь молча поклонился и взял её за руку, затем мы присоединились к танцующим парам. Я в своё время посещал школу танцев, часто танцевал на сцене и не боялся опозориться. На мой взгляд мы оказались на редкость красивой парой и под стать друг другу. Не без гордости скажу, что наш танец произвел впечатление на зрителей. Когда все завершилось, и я повел свою даму на место, Флоранс повернула ко мне свою кукольную головку и огорошила следующими словами:

– Вы отлично справляетесь, господин Деломи!

От неожиданности я вздрогнул, что не укрылось от её внимания.

– Нет, нет, вам не зачем волноваться, я вас не выдам. Вам интересно как я догадалась? О, вы очень убедительны, но есть нюансы. Вы слишком хорошо танцуете. Вам, наверное, невдомек, что мой кузен не самый лучший партнер по танцам. Он весьма неуклюж, знаете ли, и чуть грубоват. Я знаю своего брата с детства, меня не обмануть внешней похожестью. И двух минут не прошло, как я испытала сомнение, с братом ли я говорю. А танец стал вашей проверкой, и вы ее провалили. Оставалось понять, кто вы. Нет ничего проще: я давно подметила сходство некого молодого актёра с моим кузеном. Каприз природы, такое случается, я читала об этом в умных книгах. Итак, в обмен на моё молчание, вы расскажете мне, почему оказались здесь под видом моего брата, договорились?

Что мне оставалось делать? Я согласился, и она увлекла меня в зимний сад. И там, среди дурманящего запаха садовых цветов и отдалённого шёпота уединившихся влюблённых, я кратко поведал Флоранс свою историю. Она внимательно выслушала меня и немного помолчала, теребя веер.

– Знаете, я восхищаюсь вами, Антуан. Нет, я говорю серьезно! Вы не похожи на пустого фигляра, повторяющего чужие слова, словно попугай. Вы воспитаны и в вас чувствуется внутреннее благородство, которого так не хватает моему кузену. Жаль, но мы не можем отсутствовать дольше, не вызывая подозрений, мне нравится с вами беседовать. Но прежде, чем мы вернёмся, позвольте сказать вам кое-что. Я в семье – «анфан террибль7», ненавижу условности, поэтому говорю прямо: вы ввязались в скверную историю, мой бедный друг, на вашем месте я бы не доверяла своим нанимателям.

– Но почему? – удивился я.

Она огляделась по сторонам, сделала мне знак нагнуться, придвинулась совсем близко так, что я ощутил её дыхание на своей щеке, и тихо произнесла:

– Я видела кузена сегодня днем, он даже не хромал. Совсем. Вы меня понимаете?

По-моему, я так и застыл с открытым ртом. И Флоранс пришлось привести меня в чувства, ударив веером по руке.

5. Нападение

      Они ждали меня в проулке, рядом с гостиницей. Я появился там далеко за полночь после того, как маркиз привёз меня обратно в его дом, где я вновь переоделся в своё платье, снял грим и получил вторую половину суммы, причитающейся мне за труды. Де Шартр настоял распить с ним бутылочку мальвазии и распорядился, чтобы его экипаж доставил меня домой. Он убеждал меня, что уже поздно, на улицах полно грабителей, и не стоит рисковать деньгами. Я отнекивался, но маркиз почти насильно затолкал меня в карету.

Мадам Берру, опасаясь воров, закрывалась ночью наглухо, а так как я чаще всего возвращался поздно, иногда и под утро, мне был доверен ключ от входа со двора. Ну а во двор я попадал, перелезая через высокий каменный забор. Я всегда ходил этим узким проулком, примыкающим к гостиничному двору. Но сегодня ночью, когда я, выйдя из кареты, зашёл в него, то оказался там не один.

Флоранс де Лумиль, по истине, стала моей спасительницей. Если бы она не открыла мне тайну здоровья своего кузена, я не был бы сейчас на стороже и попался в расставленную ловушку, как кур в ощип. Видимо, кучер за моей спиной подал знак, потому что не успел я пройти и половины пути, как впереди от стены отлепились две тёмные фигуры. Я кинул быстрый взгляд через плечо, у входа в проулок тоже мелькнули две тени. Сомнений в том, что они явились по мою душу, у меня не осталось. Четверо против одного. Не самый лучший вариант. Однако я был готов к бою и не собирался идти подобно барану под нож мясника.

Расстегнув тесемки плаща, чтобы снять его в любой нужный момент, я, держа трость в правой руке, продолжал идти вперёд, сближаясь со своими противниками. Они шли не торопясь, оба высокие, с широкими плечами и уверенной поступью, их шпаги оставались в ножнах. Видимо, совсем не рассчитывали на сопротивление с моей стороны. Когда между нами осталось всего два шага, один из них, оскалившись, сказал, протягивая ко мне руки:

– Куда спешишь, птенчик?

Я будто бы в испуге подался назад, и он схватил лишь плащ, соскользнувший с моих плеч. Я тут же сделал выпад, и моя трость ударила его под ложечку. Он согнулся, а я, перехватив трость тяжелым набалдашником вперед, с размаха хрястнул второго по голове, прежде чем тот схватился за шпагу. В одно мгновение я проскользнул между ними и побежал, на ходу выхватывая клинок из трости. Итак, я избежал окружения, все мои враги теперь сзади, но оторваться от них мне не удалось. Топот преследователей был слышен сосем рядом. Значит, нужно принять бой. Я резко остановился и присел, выставив вперед мой клинок. Один бежал прямо за мной и увидел мой маневр слишком поздно, я успел сделать выпад и проткнул ему живот. Бандит сразу поскучнел, потеряв интерес к моей особе, и медленно опустился на мостовую, зажимая рану обеими руками. Брошенная им шпага зазвенела о камни. Чем я тут же воспользовался, подхватив ее левой рукой.

Врагов оставалось трое. И один уже надвигался на меня с поднятым палашом8, а другие были еще далеко, но бежали к нам изо всех сил. Используя длину палаша, мой следующий противник попытался рубануть меня сверху. Я успел отскочить, и лезвие его клинка со свистом рассекло воздух рядом с моим плечом. Второй удар сбил с меня шляпу. Бандит снова напал, и всякий раз наши клинки неизменно скрещивались с яростным звоном. У нападавшего убийцы были приёмы бывшего вояки, скорее всего, своего брата – кавалериста, привыкшего к сабле. Он не столько колол, сколько рубил, сверх меры уверенный в своём искусстве, но всё больше раздражающийся моей непонятной неуязвимостью. Я отступал под градом его ударов, только защищаясь и не делая попыток контратаковать, моля Бога не споткнуться и не упасть.

Фехтованием мне довелось заниматься с самого детства, для актера фехтование – часть профессии, и мой отец был в этом деле докой. А в армии я научился управляться и с саблей. Без ложной скромности могу сказать, что был вторым по фехтованию в своём эскадроне и двадцатым в полку.

Я парировал трофейной шпагой его удары, выжидая, когда он раскроется, все время угрожая своим другим клинком. Вот он отвел мой удар и сейчас же попытался достать меня вскользь, поперек груди. Я успел подставить клинок из трости, а шпагу вонзил ему в грудь, Выронив палаш, мой противник пошатнулся и затем стал заваливаться назад. Вот и второму столкновение со мной вышло боком. Я почувствовал себя уверенней, а оставшиеся враги – наоборот. Эти двое уже не торопились как раньше, а осторожно приближались ко мне, выставив перед собой шпаги. Я, заменив шпагу на палаш, вытянул руки вперед, скрестил оба клинка так, что они угрожающе лязгнули друг о друга и крикнул:

– Ну, давайте, подходите, я живо вас покромсаю!

В тесном переулке драться приходилось лишь по одному, и каждый из бандитов не желал быть первым, их раненные товарищи, уверенности не прибавляли. Я сам начал атаку, размахивая палашом, лезвие прочертило по каменной кладке, высекая искры, и бандиты подались назад, едва не обратившись в бегство. Тогда я бросил в них палаш, повернулся и побежал к спасительному забору. В одно мгновение вскарабкался на него и скатился с другой стороны. Замерев и сдерживая дыхание, я ждал, прижавшись к стене. Дело в том, что с внешней стороны ограда была почти семь футов высотой, а с внутренней едва достигала пяти, сюда много десятков лет сыпали золу. Я воспользовался сим обстоятельством, и когда первый из преследователей показался над забором, вонзил острие шпаги ему в плечо. Послышался вскрик и глухой стук от удара тела о землю. Затем раздались приглушённые голоса. Заспорив, они заговорили громче, и я напряг слух.

– Лез бы сам, раз такой прыткий, а с меня хватит. Вон Жакуй уже отпрыгался.

– Чума, забери этого чёртового плясуна, он дерётся как дьявол! Виданное ли дело, из четверых один, считай, покойник, Мишо – с проколотыми кишками, у тебя – плечо. Господин Перелен будет жутко недоволен.

– Пусть и посылал бы народу побольше, меня подрядили прирезать актёришку, а не бретёра9, тут и расклад другой, и плата выше.

– Ладно, пойдём, чего здесь ждать. Лучше поможем Мишо, не то истечет кровью. Да и хозяину надо будет сказать, как все обернулось.

Голоса смолкли и, подождав ещё немного, я понял, что мои враги удалились. Пелерен, это тот, третий из дома маркиза. Вот и подтверждение, что убить меня хотели мои наниматели. Только тут я почувствовал боль в левом предплечье, в горячке я не заметил, что меня ранили. Значит, кавалерист всё-таки меня задел. Рана была лёгкой, всего лишь порез, однако промыть и перевязать его не мешало. Я на миг почувствовал слабость, но превозмог ее и пошел через двор к чёрному ходу, время терять не стоило. Ключом я открыл дверь гостиницы и, стараясь не шуметь, поднялся на второй этаж, где в начале коридора находилась моя комната. Ключ от неё я тоже носил с собой постоянно, чтобы произвести уборку у госпожи Берру был свой. Я открыл дверь, ощупью добрался до стола и засветил свечу. Она давала мало света, но зажечь другие я не осмелился. Хорошо, что большой кувшин, как и всегда был наполнен водой, пусть остывшей, пора было заняться раной. Морщась, я снял продырявленный камзол и, закатав покрасневший от крови рукав, осмотрел рану. Как я и ожидал, она была поверхностной. Промыв её водой и перевязав кое-как оторванным куском от чистой рубашки, я решил, что можно подождать до утра, а уж утром сходить к практикующему неподалёку доктору. Однако, расстегивая пуговицы на жилете, я заметил странную тень на стене и, повернувшись рассмотреть, что это, едва подавил крик.

В кресле, в котором я любил читать, сидел человек. По неподвижной, застывшей позе его можно было предположить, что он или крепко спит, или умер. Искренне надеясь на первое, я взял свечу и подошёл ближе. Нет, надежды мои не оправдались, он был мёртв, а в груди торчал мой стилет10, засунутый по самую рукоять. Я поднял свечу выше, чтобы разглядеть лицо убитого. Это был Абрахам Гернцель – еврей-ростовщик, не раз ссужавший меня деньгами под небольшой процент. Он держал в городе ссудную кассу и поговаривали, что в числе его должников немало знати. Мгновенно вспотев, я стоял и смотрел на сухое поджарое тело того, кого я только вчера видел живым и здоровым. На горбоносом и тонкогубом лице Гернцеля застыло выражение безмерного удивления, словно он до своей последней минуты не подозревал, что его ждёт. Костлявые руки покойника спокойно лежали на подлокотниках кресла, удар был нанесён мастерски, еврей умер мгновенно.

Дьявол! Как он здесь оказался, и кто его убил? Забыв про рану, я взялся за лоб, охнув от боли. В моих мозгах в этот момент что-то щёлкнуло, и я осознал до конца, в какую пропасть угодил. Первое, бретёры на улице и труп в комнате из одной оперы. Второе, мои заказчики маскарада приложили к этому руку. Ну не бывает таких совпадений, не бывает! Польстившись на золото, я своими руками смастерил себе западню. Только сейчас мне открылся коварный замысел де Шартра и Сен-Жана. Пока я на балу разыгрывал из себя дурака, у меня в комнате убили бедолагу еврея. Я не знал, зачем и с какой целью, но убийство явно вешалось именно на меня! Это же моя комната. Нет, не сходится, меня ведь тоже хотели убить. Если бы им это удалось, то за смерть ростовщика я бы ответить не смог уж точно. А небесное правосудие справедливее земного. Постой-ка, на одного мертвеца очень легко списать второго. Актёр убивает своего заимодавца из-за денег, а потом его самого режут бандиты, чем вам не история? И что хитрого, позвать ко мне в гостиницу Гернцеля? Достаточно послать за ним уличного мальчишку. Покойный слыл неутомимым ходоком. Как трудолюбивый муравей, сновал он по городу, то обходя должников, то в поисках новых клиентов. Он любил повторять только две пословицы: «Волка ноги кормят» и «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Сколько раз он бывал у меня! А я занимал у него жалкие крохи под какой-нибудь залог. В городе открыто судачили о его богатстве, впрочем, редко о каком еврее такого не говорят. Я словно наяву представил, как старый ростовщик приходит в гостиницу, спрашивает меня, и мадам Берру любезно разрешает ему подождать в моей комнате, что бывало и раньше, не раз. Ему открыли, и он уселся в кресло меня дожидаться. И дождался! Убийцу! Или убийца уже был в комнате, спрятавшись, к примеру, за кровать. Ключ от комнаты находился в кармане моего платья в доме маркиза, взять его было просто. Если всё это так, то что же мне делать? Я жив и, значит, смогу оправдаться, хотя едва ли кто станет меня слушать. Раз маркиз и виконт играют против меня, то спасать не будут, наоборот, утопят. Моё слово против слова дворянина ничего не стоит. Но есть Флоранс! Нет, она женщина, её слово тоже мало значит, хотя.… Вот я болван, да меня зарежут раньше, чем я раскрою рот, разве не родной брат маркиза исполняет «хлопотливую» должность смотрителя тюрьмы? Тут я выкарабкался из своих спутанных мыслей и осознал, что нахожусь в обществе трупа, и возможно, меня ждут на улице давешние бретёры с подкреплением, я ведь изрядно проредил их ряды. Мне нужно бежать! Прочь из города, подальше от убийц и полиции. Но сначала, необходимо переодеться и собраться. Слава Богу, что я любитель приодеться, и в моем шкафу достаточно всякой одежды. Правда, не вся она подходила для бегства. Я поменял рубашку и кюлоты, вместо порванных в схватке, обулся в удобные сапоги из мягкой кожи. Надел поверх своего лучшего жилета замшевый сюртук11 с теплой подкладкой и запасную треуголку, потому что плащ и шляпу пришлось бросить в переулке. Шпагу-трость я решил оставить в номере, без ножен она возбуждала лишние подозрения. Зато взял двуствольный пистолет, надёжный и с хорошим боем, снятый с убитого прусского офицера под Ротенбургом, а также пули и запасные кремни. Теперь мой стилет, наточенный как бритва и воткнутый в ростовщика. Оставлять его в трупе было бы глупо, еще одна улика против меня. Да и сам кинжал мог мне пригодиться. Взявшись за рукоять, я потянул его и вынул из раны. Крови вытекло не много, она осталась внутри. Я тщательно протер стилет тряпкой и засунул в правый сапог. В дорожный мешок сложил пару чистых рубах, чулки и бритвенные принадлежности, с сожалением окинув взглядом милые безделушки, накопившиеся за три года. Настал черёд денег, без которых моё бегство могло завершиться не начавшись. Из ста луидоров пятьдесят лежали в моем кошельке, а те, что я получил как задаток, были спрятаны в тайнике под полом. К вящей моей радости, он сохранился нетронутым. Там же лежали и мои сбережения на черный день – каких-то жалких сорок экю12. Я не любитель копить. Спускаю все, что зарабатываю. Хорошо еще, что свой гонорар не успел потратить. Я пересыпал все золотые и серебряные монеты в кожаный дорожный кошелёк и спрятал его за пазуху. Мелочь из су и денье сунул в карман сюртука. Всё, можно было уходить. Но тут мне пришло в голову, что в карманах еврея могут находиться вещи или бумаги, прямо указывающие на мою заинтересованность в убийстве. Обыскивать мертвеца не особенно приятно, но, когда дело касается собственной шкуры о брезгливости лучше забыть, к тому же, на войне я проделывал и не такое. Однажды мне пришлось делить придорожную канаву с тремя раздувшимися трупами в погожий солнечный денёк, в то время как мимо маршировала пехота пруссаков. Денег у ростовщика не оказалось, зато, как и ожидалось, нашлась моя долговая расписка на сумму пять тысяч ливров13. Кто-то постарался тщательно скопировать мой почерк и подделать подпись. Вся беда в том, что пишу я чётко и разборчиво, как и полагается человеку, пробывшему достаточно долгое время писарем, а подпись настолько проста, что её подделает даже школьник. Разумеется, я никогда не занимал у ростовщика таких денег, да и он попусту не дал бы их мне без изрядного обеспечения, так далеко его доброта не распространялась, но кого бы это волновало, позвольте спросить? Со злорадством, более чем понятным, я сжёг расписку в пламени свечи и развеял пепел. Вот теперь, действительно пора.

Я задул свечу и в темноте выскользнул за дверь, в коридоре было очень тихо, казалось, что малейший шум разбудит спящих постояльцев, однако, я давно научился ходить по лестнице без скрипа, и сейчас моё умение мне здорово пригодилось. Внизу, я чуть задержался у двери хозяйки, слушая её заливистый храп. Мне было ужасно жаль оставлять этой доброй женщине труп и связанные с ним неприятности, но что было делать. Хорошо, что я заплатил в январе за шесть месяцев вперёд, деньги ей пригодятся. Боюсь, случившееся убийство не добавит гостинице постояльцев. Удручённо вздохнув, я отошёл от её комнаты, быстро миновал общий зал и оказался у входной двери. Отодвинув тяжёлый засов, я немного понаблюдал за улицей в щель и, не обнаружив поблизости ни одной живой души, решился выйти.

      Ещё совсем недавно я попирал мостовую по праву, шагая по ней уверенной поступью, высекая из неё искры медными набойками своих каблуков. И вот уже напуганным и бесприютным беглецом скользил я, как бестелесный призрак, по ночным улицам, едва-едва ступая на камни носками сапог. Путь мой лежал к дому Жерома Бургони, я должен был предупредить его о произошедших событиях и только затем покинуть город. Мэтр жил рядом с театром, в небольшом двухэтажном домике, который купил совсем недавно именно из-за его расположения. Мне не хотелось будить весь квартал, и я легонько постучал дверным молотком. Дядюшка перед сном выпивал бутылку – другую вина, так было у него заведено, я мог надеяться лишь на малышку Клодетту. И она не подвела, окно надо мной раскрылось, и любопытная девушка высунулась из него, показав мне свою заспанную симпатичную мордашку и сдвинутый на одну сторону чепец.

– Это ты, братец Антуан? – пропела она мелодичным, чуть хрипловатым со сна голоском. – Что заставило тебя подняться в такую рань? Неужто прогнала любовница? – воскликнула она в шутливом ужасе. Но я не был расположен шутить, и скорчил недовольную гримасу:

– Кло, поверь, мне сейчас не до пустой болтовни. Впусти меня скорее и разбуди отца!

Её голова тут же исчезла и, спустя минуту, она загремела засовом. Когда я вошёл, Клодетта, держа свечу, разглядела мой мешок и дорожное платье, и на её лице отразился испуг:

– Что случилось? – с тревогой спросила она, ведя меня в комнату с камином, выполнявшую роль гостиной.

– Ничего хорошего, Кло, – сказал я. – Сходи за отцом, это очень важно.

– Не надо за мной идти, – послышался недовольный голос мэтра. – Когда вы поднимаете такой грохот, спать может только глухой!

В халате, ночном колпаке и без парика, он выглядел настолько домашним и беззащитным, что сердце моё невольно сжалось. То, с чем я пришёл в его дом, не прибавит мэтру здоровья. Он внимательно оглядел меня и сказал:

– Не надо быть провидцем, чтобы понять: ты вляпался в дерьмо. Хотя, сколько живу на свете, а не видел тех, кто стелет солому, прежде чем упасть. Ну, рассказывай, что с тобой приключилось.

Я выразительно скосил глаза на Кло, закутанную в длинную шаль и примостившуюся на подлокотнике его кресла. Однако Жером лишь махнул рукой.

– Бесполезно гнать её, всё равно станет подслушивать, а так хоть переспрашивать не будет.

Мне ничего не оставалось делать, как начать свой невесёлый рассказ. Естественно, я пропускал подробности, вроде ранения, но и без них история выходила печальная. Семейство Бургони слушало меня внимательно, при этом дядюшка Жером мрачно разглядывал пол, а Клодетта поедала своими глазищами, закрывая ладонями рот, чтобы не вскрикивать. Когда я закончил, в комнате воцарилось молчание. Наконец мэтр заговорил:

– Что тут скажешь, Антуан, тебе надо бежать и как можно скорее, ты прав. Выбор у тебя не велик, если не зарежут на улице, так придушат в тюрьме или казнят за убийство, разницы нет – всё одно смерть. Я только не пойму, зачем им это? Ну чем ты мог так насолить этим знатным господам? Они ведь сильно потратились на тебя, подготовить такую ловушку стоит недёшево. Посуди сам, ты заменил на балу виконта Сен-Жана, а где был в это время сам виконт?

– Я бы и сам хотел это понять, дядюшка Жером, – уныло выдавил я. – Возможно, он был заинтересован в смерти ростовщика: положим, задолжал ему кругленькую сумму, а отдавать нечем.

– Но все в городе знают, Абрахам был осторожным человеком и не стал бы настраивать против себя знать, скорее примирился бы с потерей барышей. Нет, Тони, нет, здесь кроется что-то другое. Но что? Хотел бы я знать. – Мэтр поскрёб затылок.

– Ладно, тайны тайнами, а чем скорее ты покинешь город, тем тебе будет лучше, а мне – спокойнее. В благословенной Франции найдётся немало мест, где можно спрятаться.

– Отец, ты полагаешь, что Антуан никогда сюда не вернётся? – с дрожью в голосе вскричала Клодетта.

– Если не захочет повенчаться с верёвкой, то нет! – Отрубил Бургони.

Да, он относился ко мне почти как к сыну, но хорошо понимал, что раз я не смогу доказать свою невиновность, то в таком случае, лучше мне уехать насовсем, чем навлечь опасность на его семью и его дело. И я его в этом не винил. Да и почему близкие мне люди должны страдать из-за моих ошибок?

– Меня скоро начнут искать, – перевёл я разговор в практическую сторону. – Кто-нибудь мог видеть, как я вошёл. Так, что лучше скажите правду.

– Куда ты поедешь? – спросила Клодетта.

– Не говори, нам лучше этого не знать.

– Твой отец прав, Кло.

Она заплакала, совсем по-детски хлюпая носом. Мэтр стал гладить её волосы, с тоской глядя мне в глаза. Мне стало стыдно и горько смотреть, как умирают надежды и мечты дядюшки Жерома.

– У тебя есть деньги? – осведомился он.

– Есть, не беспокойтесь.

– Тогда тебе пора. Попрощайтесь, я сейчас вернусь.

Он тяжело поднялся и вышел из комнаты. Клодетта, больше не сдерживаясь, бросилась ко мне в объятия и ткнулась в мои губы солёным от слёз ртом.

– Ты вернёшься? – услышал я её шёпот.

Горе Кло было искренне, а чувства так сильны, что я не нашёл в себе смелость сказать правду, и тоже шепнул:

– Да, малютка, я вернусь за тобой.

Я вынул из кармана свои часы и молча, вложил в руку девушки. По её вспыхнувшему лицу, я догадался, что она восприняла их, как залог моего возвращения. На самом же деле, мне было просто не найти для Кло лучшего подарка на память.

Возвратившийся мэтр сунул мне кошелёк.

– Бери, здесь тысяча ливров, деньги лишними не бывают.

Он сдавил меня в своих крепких объятьях, и я с трудом подавил стон от боли в раненной руке. Так они и остались навсегда в моей памяти: дядюшка Жером, угрюмый, куда больше обычного, и заплаканная, вдруг повзрослевшая красавица Клодетта.

6. Бегство

       Рассвет нового дня застал меня уже в пути. Благополучно выбравшись из города, я бодро шагал в сторону Лиможа по заброшенной старой дороге, проложенной вдоль лесной просеки, насвистывая солдатскую песенку. Не в моём характере было долго предаваться грусти. Я намеренно старался не думать о том, что со мной случилось. Сейчас главным было убежать как можно быстрее и дальше от своих врагов. А у ж потом поразмыслить, что да как. И я намеренно выбрал кружной путь, полагая, что возможная погоня оседлает все три главные дороги из города.

С заряженным пистолетом, покоящимся в особой кожаной петле, пришитой к внутренней стороне сюртука слева, я мог защитить себя от нежелательных встреч. План же моего бегства был прост. Я собирался пешком добраться до одного маленького городка под названием Тивье, где была ближайшая почтовая станция, и уже там купить себе место в почтовой карете, следующей в Лимож. А вот в каком направлении ехать дальше, я еще не решил. Там будет видно.

Придорожный трактир, куда я заглянул спозаранок, отшагав за четыре часа около четырёх лье14, был приземистым и закопченным изнутри строением с жуликоватым хозяином и двумя грязнулями в качестве служанок. Трактир явно не процветал, но не в моём теперешнем положении было привередничать. Да и откуда в этой глуши взяться процветающему постоялому двору, если основной тракт проходил южнее? А это заведение посещали разве что окрестные крестьяне. Печь была только-только растоплена, и я согласился на яичницу, после чего был усажен за колченогий стол, с которого перед тем согнали курицу. Кроме меня в трактире сидели трое возчиков, попивающих дешёвое вино. Их телеги с грузом стояли перед входом в трактир. Я же напустил на себя беззаботный вид, не забывая поглядывать по сторонам. Подавая на стол, хозяин осведомился, далеко ли я направляюсь. И, узнав, что в Тивье, а куда, собственно, еще можно было идти в этой глухомани, посетовал на плохое состояние дороги. Долго и косноязычно расписывал он превратности будущего пути, пока я не уразумел, что он пытается всучить мне лошадь внаём по недорогой цене. Однако, увидев почтенного одра, готового рассыпаться от старости, я вынужден был отклонить предложение сколь предупредительного, столь и алчного хозяина. Вино, поданное в сомнительной чистоты кувшине, было разбавлено водой в такой пропорции, что из красного превратилось в бледно-розовое, и на вкус стало совершенно безвкусным. Так что, отпив глоток, мне захотелось запустить кувшином в голову проклятого плута, но я унял свой порыв и был вознаграждён за это вполне приемлемой яичницей. Позавтракав и рассчитавшись с хозяином, я вышел из трактира и снова пустился в путь. Мне оставалось пройти всего два лье, и я рассчитывал успеть к почтовой карете.

Так я шёл по дороге где-то с час, солнце припекало вовсю, и мне стало жарко в плотном сюртуке. Слева от дороги тянулась небольшая рощица, облюбовав одно из поваленных деревьев, я решил сделать привал. Нужно было осмотреть рану, так как моим планам на счёт доктора не суждено было сбыться. Вопреки ожиданиям, она оказалась в хорошем состоянии, подсохла и больше не кровоточила. Я снова перевязал предплечье чистой материей и, смочив горло вином из фляги, проданной мне хозяином трактира, отправился дальше, неся сюртук на плече и подставив обнажённую голову ласковым солнечным лучам. Вино во фляге было неплохим, и я приложился к нему еще пару раз.

      Возможно, из-за вина, погоды и сытого желудка, к этому времени моё настроение переменилось. Пока я не отошёл достаточно далеко от города, мне мерещилась погоня, заставляя пугливо вздрагивать и озираться по сторонам. Я и дорогу выбрал глухую, чтобы запутать следы. Теперь же, с каждым лье отдаляясь от города, я стал думать, а не погорячился ли убегая. Может быть, меня никто и не ищет. Одно дело, обвинение меня в убийстве еврея, а другое – погоня. Для нее нужны средства и люди. Виконт точно не при деньгах, а маркиз не похож на доброго самаритянина. Ну, а полиция может искать меня до морковкина заговенья. Так, раздумывая, я решил остановиться где-нибудь не слишком далеко, например, в Лиможе, и послать оттуда письмо дяде Жерому. А дальше поступить в соответствии с его ответом. Ободрённый этим решением, я продолжил свой путь.