Охотники на мамонтов. Посёлок на озере бесплатное чтение

Следы лесных великанов

Шевельнулись ветки кустов. Лохматая голова показалась, спряталась и опять показалась в просвете. Человек это или зверь?

Об этом не сразу можно было догадаться.

Рыжая львиная грива спускалась с этой головы и падала по плечам. На груди она сливалась с огромной бородой и совершенно скрывала шею. Из-под низкого лба остро глядели узкие щели-глаза. А над ними мохнатой щёткой нависали брови. И всё-таки это был человек.

Когда он раздвинул гущу ветвей на краю берегового обрыва, можно было разглядеть его сутулую, коренастую фигуру. На нём было надето что-то вроде короткого мехового мешка, подпоясанного лыком. В прорезы высовывались жилистые руки, обмотанные широкими меховыми браслетами. Левая рука сжимала копьё с каменным наконечником. Человек втягивал носом воздух, подставляя под ветер широкие ноздри.

Потом он вылез из кустов, сделал несколько шагов вдоль края обрыва и нагнулся.

Здесь трава и кусты орешника были поломаны и помяты.

Рыжий стал на колени, опёрся ладонями о землю, пригнул лицо к притоптанной траве и принялся нюхать её.

Он нашёл след какой-то огромной ступни:

– Хумма, хумма, хумма!

Он трижды прошептал это странное слово, поднялся и поманил кого-то к себе волосатой рукой. Потом приложил к носу указательный палец и сделал рукой плавный жест, как будто закручивал в воздухе невидимую спираль. Затем высоко поднял ладонь и два раза помахал ею.

Кому делал он эти знаки?

Не прошло и четверти минуты, как из чащи показались ещё два человека.

По наружности они резко отличались от первого. Оба были много выше. Они были молоды и стройны.

На их лицах не было ни усов, ни бороды. Прямые чёрные волосы, перевязанные на макушке, торчали пучком. В середину такого пучка было воткнуто перо, а у пояса назади болталось по лисьему хвосту. Горбатые тонкие носы, широко раскрытые глаза и соболиные брови придавали им смелый и воинственный вид.

Рыжий ещё раз прошептал: «Хумма!» – и показал рукой на север. Молодые ответили ему выразительными движениями: они радостно подпрыгнули на месте и взмахнули копьями.

Все трое выбрались на край речного обрыва. Внизу перед ними расстилалась долина Большой реки. На другой стороне зеленела мокрая пойма. На заливных лугах блестели узенькие озерки и лужи: их оставило здесь половодье. Люди осмотрелись и стали спускаться вниз, цепляясь руками за длинные корни деревьев. Ниже обрыва начиналась пологая и мягкая осыпь; по ней тянулись звериные тропы. Одна, самая нижняя, была и самой широкой. На ней среди давних оленьих следов виднелись огромные свежие следы какого-то гигантского зверя.

– Хумма! Хумма! – радостно шептали охотники.

– Хо, хо! Волчья Ноздря! – выкрикивал, смеясь, самый младший из них – Ао.

Это был горячий восторг перед необыкновенным чутьём охотника.

Волчья Ноздря опустился на колени и стал обнюхивать след огромной ступни:

– Хумма прошёл, когда солнце проснулось и роса высохла.

Рыжий разбирал следы, как грамотей читает книгу. Он внимательно вгляделся в них и прибавил:

– Прошла молодая самка, а тут старая. Здесь детёныш и ещё детёныш.

Ао так же пристально изучал следы на краю берега и вдруг хлопнул себя ладонью по коленке:

– По воде шли! Много… много…

Волчья Ноздря засмеялся. Глаза его совсем спрятались в морщинках. Рот растянулся почти до ушей.

Третий охотник, Улла, стал искать что-то в глубине мешочка, сшитого из беличьих шкурок. Он вытащил оттуда белый предмет длиною в ладонь. Это была женская статуэтка, вырезанная из мамонтовой кости. Статуэтка была сделана очень искусно. Она изображала пожилую женщину с тонкими, прижатыми к груди руками. Голова её была опущена. На голове можно было различить что-то вроде шапочки, покрывающей причёску. Или, быть может, это были изображены завёрнутые венцом косы.

Лица охотников стали сразу же серьёзными. Волчья Ноздря посмотрел кругом и выбрал место, где отвесная стена обрыва ближе всего подступала к реке. Со статуэткой в руках он направился туда.

Снизу белели известковые пласты, почти закрытые рыхлой осыпью. Над ними лежала толща плотной глины.

Взобравшись на мягкую площадку осыпи, Волчья Ноздря прежде всего наскрёб руками кучку земли и воткнул в неё до колен белую статуэтку.

Ао подошёл к обрыву и уверенными взмахами копья начертил на гладком отвесе очертания зверя. Это был горбатый слон на толстых ногах. Он был покрыт прядями длинных волос и высоко поднимал концы могучих клыков. Фигура слона была сделана немногими скупыми линиями, но так искусно, что с первого взгляда можно было узнать, кого изображает рисунок.

Это искусство настоящего художника, у которого был глаз охотника, привыкшего подмечать все особенности и повадки зверя.

Едва только Ао закончил рисунок, как все трое быстро отпрянули прочь. Глаза их были широко открыты; челюсти плотно стиснуты; пальцы судорожно, с силой сжимали короткие копья; мускулы ног и всего тела натянуты, как струны.

Они медленно пятились назад, чтобы быть подальше от обрыва: там перед ними стоял хумма – живой, мохнатый, страшный.

Охотники опустились на колени: Ао и Улла – по бокам, Волчья Ноздря – посередине, позади статуэтки. Здесь они были в полной безопасности: их охраняла колдовская власть Матери матерей, покровительницы их посёлка, могучей заклинательницы вражеских сил и невидимой спутницы во всех их опасных охотах.

Все трое воткнули в землю остриём вверх свои копья и ничком припали к земле; потом вскочили на ноги и затянули протяжную песню. Под монотонный мотив начался охотничий танец. Они ходили вокруг копий друг за другом, сгибая через каждые три шага то одно, то другое колено.

И песня, и танец не были для них развлечением. Это было заклинание. Заклинание должно было принести им, как они думали, охотничье счастье. Слов в песне было немного. Говорились они как бы от имени статуэтки, от имени самой Ло – Матери матерей рода Красных Лисиц:

Я ЛО, МАТЬ МАТЕРЕЙ РОДА КРАСНЫХ ЛИСИЦ!

Я ЗАКЛИНАЮ ГОРБАТОГО ХУММУ.

ЗАКЛИНАЮ ЕГО БИВНИ, И УШИ, И ВСЕ ЧЕТЫРЕ НОГИ:

ХУММА, ХУММА, ПЕЙ ВОДУ!

ХУММА, ХУММА, ИДИ В ГОРУ!

ХУММА, ХУММА, ПАДАЙ В ЯМУ!

ХУММА, ОТДАЙ НАМ ТВОЁ МЯСО!

ОТДАЙ НАМ ТВОИ БИВНИ И ТВОИ КОСТИ!

ЗАКЛИНАЕТ ТЕБЯ ЛО, МАТЬ МАТЕРЕЙ КРАСНЫХ ЛИСИЦ.

Охотники хлопнули в ладоши и схватились за копья. Хумма стоял перед ними живой, косматый и поднимал к небу свой ужасный хобот. Но теперь он был уже им не страшен. Мать матерей укротила его. Она околдовала его своими чарами. Она связала его силу. Теперь он не мог сделать ни шагу от той стены, на которой был нарисован. Охотники набрали горсти песка и стали с силой бросать в чудовище. Они метили в то место, где Ао изобразил глаза – оба на одной стороне.

Зачем они делали это?

Нужно было ослепить хумму, чтобы он не мог видеть охотников.

После этого Ао подкрался к хумме и быстро обвёл тупым концом копья черту вокруг ослеплённого зверя. Круговая черта означала ловушку или, может быть, колдовскую силу, которая смыкается вокруг зверя. Как только круг замкнулся, охотники опять запели своё заклинание. Они долго-долго кружились, приседали и подпрыгивали.

Наконец заклинательный танец кончился. Охотники поочерёдно вонзали копья в побеждённого хумму. Одно из них пробило глаз, другое – сердце, третье – живот. Этим всё колдовство завершилось. Оно отдавало хумму в полную власть охотников. Они верили, что теперь хумме от них не уйти. Кто может отнять у них ту добычу, которую уже опутало их заклинание? Разве только какое-нибудь чужое, ещё более сильное слово станет на их пути и разрушит волшебную власть Матери матерей.

Преследование

Самое важное для успеха было сделано. Теперь можно было идти дальше. Но раньше охотники сели отдохнуть. Песни, пляски и заклинания их утомили. Пот градом катился по их лицам. Сердце билось, руки и ноги тряслись. Они только что пережили такие чувства, как будто и в самом деле выдержали борьбу с чудовищем и одолели его. Все трое тяжело дышали и отирали ладонями мокрые лбы. Потом они вынули из-за пазухи запасы пищи и стали есть. Это были большие куски мяса молодой сайги.

Каждый держал большой кусок мяса в левой руке, а в правой – тонкую кремнёвую пластинку с острым, режущим краем; они вцеплялись крепкими зубами в край мяса, а потом кремнёвым лезвием отрезали кусочек перед самыми зубами.

Иногда им удавалось сразу отгрызть кусок, чаще же они довольно долго перепиливали волокна мускулов и сухожилий своими осколками кремня. Ели много. Нужно было утолить голод, успокоиться и собраться с силами, чтобы продолжать путь в поисках добычи.

Тропа мамонтов привела их к самой реке. Вдруг Волчья Ноздря остановился. Против устья оврага протянулась песчаная отмель. Вся она была покрыта свежими следами целого стада мамонтов. Здесь хуммы пили, купались, обливали друг друга водой, посыпали себе спины песком, а слонихи кормили тяжеловесных и неуклюжих слонят. Там и сям по отмели раскиданы были кучи помёта.

– Хуммы пили воду, – сказал Ао и хлопнул по плечу Волчью Ноздрю.

Ноздря засмеялся. Он вспомнил слова заклинания:

ХУММА, ХУММА, ПЕЙ ВОДУ!

ХУММА, ХУММА, ИДИ В ГОРУ!

Свежие следы вели к оврагу, и скоро тропа со следами животных пошла наискось вверх, на правый берег оврага. Ноздря опять засмеялся.

– Хумма, хумма, иди в гору! – бормотал он.

На высоком берегу оврага стеной стоял осиновый лес. Мамонты проложили тропу по самому краю обрыва. Тропа была вытоптана крепко. Видно, стадо было большое и звери уже не раз спускались здесь на водопой.

Охотники шли гуськом, друг за другом, пока чаща не стала светлеть. Перед ними открылась выжженная широкая поляна, покрытая низким кустарником. Кое-где на ней торчали чёрные стволы горелого леса.

Несколько лет тому назад в жаркую погоду разыгралась гроза. Молния ударила в сухую ель. Дерево вспыхнуло, как свеча, от него загорелись кучи валежника. Ветер раздул лесной пожар. Выгорел большой участок. Среди чёрных пней выросли высокие травы и ягодные кустарники. Летом густыми чащами поднимались целые полчища алых кипреев и густо кустилась земляника.

Охотники успели сделать только несколько шагов, как из-за кустов показалось стадо мамонтов. Здесь были и старые, и молодые. Совсем маленькие – приплод этого лета – жались к волосатым животам матерей. Хуммы мирно паслись под охраной огромных самцов. Они угрюмо стояли по краям, как коричнево-бурые холмы, медленно шевеля мохнатыми ушами. Огромные хоботы их качались, как маятники гигантских часов.

Толстые самки держались в середине со своими слонятами-сосунками и заботливо подзывали их, когда те пробовали отойти в сторону. Матери попискивали при этом тоненькими, скрипучими голосами, похожими на слабый поросячий визг. И странно было слышать, что такие звуки исходили от этих колоссальных и неповоротливых животных. На обильных летних кормах мамонты сильно жирели, спинные горбы их превращались в мешки, туго набитые салом. Теперь же горбы не были так высоки, как осенью.

Охотники жадно смотрели на мохнатых великанов. У Волчьей Ноздри глаза сверкали, как у голодного волка. Он облизывался и часто глотал набегавшую слюну.

Вдоволь насмотревшись, он толкнул тихонько локтем сначала одного, потом другого соседа и знаками показал, чтобы они шли за ним. Осторожно, низко пригибаясь, они почти доползли до края оврага и спустились вниз, к реке.

Охотники решили гнать мамонтов к селению Красных Лисиц, где для них давно приготовлена ловушка – ямы.

Погнать мамонтов! Три человека, одетые в меховые мешки, говорили об этом так просто, как будто это было стадо косуль.

Большерогие олени в ужасе шарахались в чащу, когда на лесной тропе показывалась гигантская фигура вожака мамонтов. Могучие зубры уступали им дорогу. Огромный серый пещерный и бурый лесной медведи не решались вступать в бой со взрослым мамонтом. Даже свирепый северный носорог, при всей злобности своего характера, предпочитал не встречаться с чудовищными бивнями хуммов.

Откуда же эта непомерная дерзость? Неужели эти голые двуногие, которые выучились таскать с собой палки с каменными наконечниками, сильнее медведей, зубров и злобных шерстистых носорогов?

Охотники направились вверх по оврагу, чтобы оттуда пробраться в тыл мохнатому стаду. Но прежде чем начать действовать, нужно было призвать на помощь силу Матери матерей. Правда, заклинание покровительницы племени уже произнесено, но сейчас предстояло выполнить самую трудную задачу: надо было заставить мамонтов идти туда, куда нужно.

Белую статуэтку снова вытащили из беличьего мешка. Все три охотника тихо шептали ей в уши ласковые слова и деловито рассказывали все обстоятельства охоты. Времени терять нельзя: нужно было только объяснить поскорее, куда должна быть направлена неодолимая сила заклинания. Пошептав, охотники вскочили на ноги. Ао взял в руки статуэтку, быстро поднялся по крутому склону и осторожно высунул голову из-за края оврага.

Хуммы по-прежнему мирно паслись среди кустов на том же месте. Ао поднял белую фигурку Матери матерей. Она должна была сама хорошенько осмотреть и стадо, и поляну, чтобы не вышло ошибки.

Через несколько мгновений Ао сбежал вниз. Надо было спешить. Дел впереди ещё много. Охотники быстро зашагали в обход спокойно пасущихся мамонтов.

Чего боялись хуммы

Солнце уже спускалось, тени от кустов и деревьев росли.

Мамонты всё ещё продолжали неторопливо набивать пищей свои необъятные желудки. Лесная поляна, богатая кормами, была для них настоящим раздольем. Густая трава, пестреющая весенними цветами, сочные лозы ивняка и жимолости, вяжущие язык, ветки молодых осинок и берёз – всё это было для них лакомым блюдом. Взрослые хуммы держались ближе к опушке, и можно было видеть, как они с треском ломали древесные сучья. Их чудовищные коренные зубы, тяжёлые, как жернова, растирали не только траву и листья, но и крепкую кору и древесину. Мамонты так были заняты едой, что, казалось, ни на что не обращали внимания. Вдруг один из вожаков тревожно насторожил уши. Как два огромных кожаных лоскута, они поднялись и оттопырились по сторонам головы. Хобот вытянулся вперёд, хумма шумно вдохнул в себя свежую струю холодеющего воздуха.

С запада тянул ветерок. Вместе с ним доносился ни с чем не сравнимый запах, который наводил страх даже на сильнейшего из зверей. Это был едкий, горьковатый запах лесного дыма. К нему примешивался тот особенный дух двуногих существ, которого боятся и звери, и птицы.

Маленькие глаза хуммы беспокойно осматривали край поляны, и вот голубоватая струйка дыма зазмеилась с той стороны, откуда восходит солнце. Ветер доносил потрескивание сухих ветвей, душистый запах горящего можжевельника и еловой смолы.

Вожак поднял хобот и протрубил сигнал тревоги. Всё стадо разом зашевелилось. Головы гигантов повернулись к востоку, и слонихи беспокойным визгом начали подзывать рассыпавшихся по кустам детёнышей.

На несколько мгновений взрослые мамонты застыли в немом ожидании. В это самое время от опушки леса отделились три странные фигуры, не похожие ни на одного из жителей леса. Они были густо обвязаны сухими ветками ёлок. Каждая из них держала в руках по огромному пылающему, как факел, смолистому суку.

Странные существа размахивали огнём и медленно приближались к стаду.

Все горбатые самцы подняли свои огромные хоботы, и отрывистые звуки раздались на лесной поляне. Слонихи первые начали отступление. Слонята рысью затрусили за ними. Сзади замыкали шествие, тяжело ступая, самцы, растопырив, как крылья, необъятные уши. Самый старый и самый крупный из них всё ещё стоял на месте и глядел на приближающуюся опасность. Хобот его был грозно поднят к небу, а белые бивни, как толстые кривые стволы, торчали вперёд. Они загибались в стороны и назад, как белые края гигантской лиры. Он стоял один и был похож на тёмное бронзовое изваяние. Казалось, он готовился встретить таинственных врагов и уничтожить их. Вид его был страшен. Но люди продолжали наступать. В другое время мохнатая фигура чудовища испугала бы их. Но сейчас они чувствовали за собой непобедимую силу, которая всё покоряет на своём пути. Мамонты боялись огня, но наивные люди думали, что силу им придало заклинание Матери матерей.

Ао шёл впереди. От его факела брызгами разлетались искры. И клубы едкого дыма доносились до ноздрей старого вожака хуммов.

В это время до ушей мамонта долетел призывный зов самок. Великан тяжело повернулся и стал догонять удаляющееся стадо. Он шёл не спеша, но огромные шаги его были так широки, что человеку пришлось бы бежать, чтобы не отставать.

Мамонты пересекали поляну. Кусты трещали под их тяжестью. Охотники почти бежали, однако на порядочном расстоянии – близко подходить было опасно.

Хуммы возвращались той же тропой, какой пришли сюда. Самцы иногда останавливались и оглядывались на преследователей. Охотники продолжали размахивать дымящимися ветвями и двигались вслед за ними.

Мамонты дошли до берегового обрыва. Здесь слоновья тропа разделялась: одна шла вдоль обрыва на юг, другая – на север.

На минуту слонихи задержались. Они оглядывались на отставших слонов, как будто приглашая их поскорее следовать за собой.

Когда самцы стали подходить, огромная слониха, самая старая и большая во всём стаде, повернула на северную тропинку, и остальные послушно двинулись вслед за ней.

Охотники очень удивились, когда увидели, что стадо повернуло на север. Как же так: ведь они просили свою Ло, чтобы она помогла подогнать стадо к селению Красных Лисиц, а Красные Лисицы жили к югу, а не к северу от поляны хуммов. Неужели заклинаний было недостаточно?

Они поделились сомнениями с Волчьей Ноздрёй.

– Не бойтесь, – сказал Ноздря, – они ищут другого спуска. Этот слишком крутой. По нему хуммам трудно спускаться.

Охотники успокоились.

Между тем хуммы продолжали шагать всё дальше и дальше. Эта тропа была и в самом деле более широкой, идти по ней было просторнее.

Слонихи шагали осторожно и, почти не переставая, взвизгивали, подзывая детёнышей, которые по-ребячьи легкомысленно отбивались то влево, то вправо. Им нравилось забираться в кусты и ломать свежие ветки. Иногда они принимались гоняться друг за другом, обгонять передовых, ломясь через кусты.

Шалунам нравилось также, разбежавшись, неожиданно ткнуть лбом идущего впереди прямо в хвост и заставить пуститься резвее вперёд, чтобы избежать повторного удара. Один из забияк проделал такую рискованную шалость даже у самого края обрыва.

Получивший удар метнулся в сторону, и вдруг земля поехала под его ногами, комки и камни запрыгали вниз, кружась в облаке пыли. Бедный слонёнок сорвался с кручи и покатился вместе с оползнем и глиной с головокружительной высоты прямо на прибрежные валуны.

Это случилось так быстро, что никто из взрослых хуммов не понял, что именно тут произошло, тем более что высокая заросль жимолости не давала возможности ясно видеть обоих шалунов в густой зелени кустарников.

Стадо продолжало шагать дальше. Шаги хуммов как будто ускорились. Казалось, они решили отделаться во что бы то ни стало от своих надоедливых преследователей, продолжавших пугать их огнём и дымом.

Наконец они подошли к тому месту, где начинались большой береговой оползень и осыпь, которые образовались здесь, как видно, очень давно, судя по тому, что обваленные части берега заросли не только густой травой, но и молодыми осинками и кустарниками. Тропа мамонтов спускалась здесь наискось и более полого.

Один за другим животные шли к спуску, притаптывая подросшую траву и обламывая по пути зелёные ветки осинок. Охотники внимательно следили за ними сверху, спрятавшись в зелёной чаще, нависшей над береговым обрывом.

Мамонтов было много. Их длинная вереница отлично была видна с высокого берега. Всех хуммов было бы легко сосчитать. Беда только в том, что охотники считали очень плохо и могли только сказать, что пальцев на руках и на ногах далеко не хватает, чтобы пересчитать всех слоних, слонят и самцов.

С радостью заметили они, что, как только стадо спустилось на верхнюю береговую террасу, звериная тропа повернула на юг и хуммы по ней двинулись как раз в ту сторону, куда было нужно.

Вздох облегчения вырвался у всех троих, когда они убедились, что заклинание не обмануло их и длинное шествие хуммов направилось в сторону посёлка Красных Лисиц.

О добрая старая Ло, славная покровительница рода! Твоё колдовство не обмануло. Твоя волшебная фигурка из слоновой кости недаром была взята охотниками из рук самой родоначальницы. Ведь это самый верный залог их охотничьего успеха.

Куда пошли хуммы

Мамонты и люди жили в одной стране многие тысячи лет. Когда люди научились охотиться сообща, они стали побеждать самых крупных зверей. Волки, медведи, пещерные гиены с их страшными зубами отступали перед натиском людей с их каменными орудиями.

Мамонты долгое время были непобедимы, но и они в конце концов сделались предметом охоты. Люди научились добывать огонь. Они зажигали сухую траву в конце лета, устраивали лесные пожары, которые ужасали всех зверей и даже мамонтов. Люди научились подстерегать и отгонять от стада новорождённых слонят, чтобы потом захватывать их. Они выучились делать ловушки и загоны, куда попадали и взрослые хуммы.

Вот почему большое стадо мамонтов, несмотря на свою силу, не стало дожидаться нападения этих пахнущих дымом двуногих и предпочло уклониться от неприятной встречи. Пройдя несколько десятков шагов по верхней террасе, оно нашло пологий спуск и стало медленно спускаться вниз, к самой воде, на влажную полоску прибрежного сырого песка и отшлифованных камешков.

Ао, Улла и Волчья Ноздря спустились по слоновьей тропе вслед за стадом к берегу Большой реки. Они торжествовали. Волшебная сила Матери матерей, казалось, продолжала действовать неодолимо. Они твёрдо верили, что им удастся загнать мамонтов в окрестности селения Красных Лисиц.

А тогда…

Вдруг Улла громко ахнул и протянул руки вперёд. Отсюда можно было хорошо видеть, как передовая слониха повернула не к югу, а к северу. Хуммы собирались идти не к посёлку Красных Лисиц, а совсем в другую сторону.

Что же это значит? Где же помощь Матери матерей? Где её могущество? Как остановить их? Как заставить повернуть обратно?

Ао торопливо выхватил из мешка и поднял над головой волшебную статуэтку. Волчья Ноздря зашептал заклинательные слова. Все трое начали кружиться вокруг Матери матерей.

Но ничто не помогало. Хуммы упрямо шли своей дорогой. Ни один из них не послушался заклинаний.

Охотники с недоумением смотрели друг на друга и на костяную фигурку. Куда же девалась её сила?

Вдруг Улла схватил Волчью Ноздрю за плечо.

– Гляди! – зашептал он со страхом и показал на лесные верхушки деревьев.

Осины качались и трепетали листьями. Слабый ветерок, который так недавно гнал дым от костра на мамонтов, теперь сменился другим. Вместо него по лесу шумел северяк, от которого шатались древесные стволы.

– Пущено по ветру, – многозначительно шепнул Улла и тревожно огляделся вокруг.

Волчья Ноздря переменился в лице, а всегда смелый Ао побледнел; руки у него дрожали.

– Пущено по ветру! – повторил он, как эхо.

– По ветру! По ветру! – зашептал и Волчья Ноздря, и было видно, как волосы на его голове стали топорщиться. Так встаёт шерсть на загривке у волка, когда он чует опасность.

Все трое стали пристально вглядываться в кусты. Ветки их подозрительно качались. Не понимая причин перемены ветра, они решили, что кто-то более сильный в этих местах стал у них на дороге. Это он уничтожил силу заклятия, которое помогало им до сих пор. Чья-то чужая колдовская власть вмешалась в их охоту и повернула всё по-своему. Хотя бы один из хуммов пошёл к посёлку Красных Лисиц!

– Это Куолу! – сказал Волчья Ноздря.

В тревоге охотники спустились к самой воде. Здесь против устья оврага находилась та самая длинная отмель, которую топтали мамонты. Долина реки уходила прямо на север. Там, где-то далеко, по рассказам стариков, скрывалось озеро. Из него рождалось начало Большой реки, а ещё дальше лежал Великий лёд. Оттуда неслись холодные ветры и приползали туманы.

Охотникам было видно, как вереница тёмно-коричневых мамонтов тянулась гуськом у самой воды по мягкой песчаной береговой полосе. Над береговой террасой поднимались почти отвесные обрывы высокого правого берега, поросшего лиственным лесом. Люди стояли в растерянности. Теперь они не старались догонять зверей, но и упускать их из виду им тоже не хотелось.

Расстояние между ними увеличивалось, хотя стадо было ещё хорошо видно.

Ао оглянулся и зашептал:

– Смотрите, смотрите!..

Он указывал пальцем на береговую кручу, под которой они стояли. Там в густом буреломе свалившихся с вершины берегового карниза сухих деревьев шевелилось что-то тёмное. Скоро острые глаза охотников рассмотрели фигуру молоденького хуммы, застрявшего головой среди толстых стволов. Он угодил туда, когда упал вниз с высокого берега. Это был тот самый слонёнок, который так неосторожно расшалился, когда стадо хуммов проходило по краю обрыва.

Слонёнок упал головой в груду бурелома и переломил себе спинной хребет. Он ещё двигал ушами и хоботом, но это были уже последние, предсмертные движения.

Быстрыми прыжками охотники добрались до слонёнка, перелезая со ствола на ствол и расчищая себе дорогу среди чащи засохших, изуродованных ветвей.

Один бок маленького хуммы был сильно ободран, и обломок сучка глубоко вонзился ему между рёбрами.

Оглушив слонёнка крепкими ударами по голове камнем с острыми краями, Ноздря принялся остриём своего копья расширять его рану.

Из раны тонкой струйкой побежала тёмная кровь. Ноздря подставил сделанную из берёсты черпалку и набрал тёплой мамонтовой крови. Выпил до дна, не отрываясь, и передал черпалку Улле. Молодые охотники последовали примеру Ноздри.

По поверью, жизнь молодого хуммы вошла в них вместе с кровью. Теперь они все трое вооружились кремнёвыми ножами и собирались уже вырезать себе по куску ещё тёплого мяса, как вдруг чей-то сердитый окрик заставил их содрогнуться.

Высоко над собой, на самом краю обрыва, они увидели дородную фигуру полуголого человека. Одна только волчья шкура охватывала его стан. Длинные волосы прядями рассыпались по плечам.

Волосатый человек махал сучковатой дубиной.

– Наши хуммы! – кричал он, размахивая руками. – Наши хуммы! Чужое мясо! Плохо гоняться за чужой едой!

Волосатый орал и визжал изо всех сил и яростно грозил дубиной.

– Это Куолу. Это он пустил ветер на хуммов, – зашептал испуганно Волчья Ноздря.

Охотники отпрянули прочь и быстро сбежали вниз, на песчаную террасу. Зубы их стучали от страха. Куолу нагнулся, поднял с земли камень и швырнул с высоты в охотников. Волчья Ноздря бросился ничком на песок и обеими ладонями закрыл голову. Ао и Улла сделали то же. Так лежали они неподвижно, откинув в сторону оружие и уткнувшись лицом в землю.

Куолу ещё продолжал кричать. Он швырял камнями, грозил, что не даст им изловить ни одного зверя, что испортит им всякую охоту.

Охотники отошли в сторону и знаками показывали рассерженному Куолу, что отказываются от своей неожиданной добычи.

– Смотрите, смотрите! Не видать вам больше хуммов, ни старых, ни молодых…

Он выразительно махал руками в ту сторону, куда уходили хуммы, и злорадно смеялся, показывая на север. Охотники оглянулись, и теперь им стало ясно, чему смеялся Куолу. Мамонты уже вошли в воду и начали переходить реку. На той стороне развернулась обширная пойма. Река в этом месте была широка, но мелка. Вода слонятам доходила только до брюха. Они смело шагали за матерями, и всё стадо спокойно переходило вброд. По временам хуммы останавливались, чтобы попить в своё удовольствие и побрызгать из хоботов на спины себе или другим. Напившись и пополоскавшись, стадо начало вылезать на противоположный берег. Охотники следили, как хуммы ленивой походкой удалялись в глубь заливных лугов. Они осторожно пробирались между озёрами и топкими болотцами, покрытыми зелёной осокой.

За широким простором лугов, далеко на севере, виднелась узкая полоска синего леса. Хуммы тянулись туда. С каждым шагом их тёмные туши становились всё меньше и меньше, пока из огромных животных они не превратились в вереницу ползущих букашек.

Куолу надоело смотреть на удаляющееся стадо. Он перестал смеяться, нагнулся и опять швырнул камень.

– Сердитый, – сказал Улла и робко поглядел на Куолу.

– Лучше пойдём домой, – сказал Ао. – Ничего нет.

– Матерям есть надо. Старикам, детям кто принесёт еду?

– Матери матерей надо еду, – прибавил Ноздря.

Надо было сговориться с Куолу, чтобы ещё больше не рассердить его. Если они пойдут запрещённой дорогой, он может испортить всякую другую охоту. Нельзя было и думать о доме, пока не будет поймана какая-нибудь крупная добыча. Охотники решили идти вперёд по новым местам, и притом против ветра. Звери чутки, и, если до них доносится запах человека, они прячутся и убегают.

Чтобы задобрить страшного Куолу, Улла приложил к губам рупором руки и закричал:

– Куолу! Куолу! Хуммы ушли, не надо нам хуммов. Бери себе слонёнка. Возьми добычу. Мы пойдём. Будет счастье – принесём жирный кусок и Куолу.

Куолу улыбнулся, молча махнул рукой, и охотники двинулись дальше.

Куолу

Почему же так страшен охотникам был Куолу? Откуда этот страх, это трусливое желание его задобрить?

Куолу стали бояться с тех пор, как он здесь поселился. Он был из рода Вурров, то есть медведей. Становище находилось на расстоянии нескольких дней пути, на берегу притока Большой реки. Вурры жили в курных землянках, похожих на глубокие норы, на склонах речных берегов. В каждом становище ютился отдельный род. Основой рода были женщины-матери. Они были хозяйки землянок. Все они занимались колдовством. Они знали множество заговоров и заклинаний: от зубной боли, от разных болезней, от нападения зверей.

Во главе каждого рода стояла самая старшая, искусная и почтенная из колдуний. Она считалась самой могущественной из всех. Все другие получали колдовскую силу только от неё. Она считалась прабабушкой всего детского и юного населения.

Женщины со своими детьми, подростками и девушками составляли полуоседлое население становища. Мужчины-охотники вели полубродячую жизнь. Они то появлялись, то вновь исчезали. По целым дням, иногда по неделям бродили они за добычей и при удаче приносили её для всех. Все матери считались сёстрами. Их дети, то есть все девушки и юноши, также считались братьями и сёстрами. Юноши уходили в соседние родственные становища и там искали себе невест. Они оставались надолго жить в посёлке своих жён, проводя там тёплое время года.

С наступлением холодов, а то и раньше возвращались они в становище матерей, чтобы охотиться и добывать пищу для родного посёлка. Жили они отдельно от незамужних сестёр и младших братьев, в особой большой землянке, куда имели доступ только охотники и старики.

Сурова была зима в долине Большой реки. Она была очень длинная и снежная. Метели и вьюги бушевали тут по целым месяцам. Глубокие сугробы нередко совсем погребали под собой землянки людей. Особенно много снега наносили западные ветры.

Иной раз после сильных буранов жители с трудом прокладывали себе выход из своих засыпанных нор.

Но как ни долга была зимняя пора, весна, хоть и поздно, брала своё. Она разрушала белые бастионы зимы. На освобождённой от снега земле зацветали весенние цветы. Посёлки Большой реки встречали победу солнца песнями, плясками и хороводами. Бывало, правда, что жёны уходили с мужьями в посёлок их матерей и оставались в нём навсегда.

Случилось, что молодой Куолу стал мужем своей ровесницы Изы, девушки того же рода Вурров.

Они были детьми разных матерей, но как члены одного рода они, по понятиям Вурров, должны были называться братом и сестрой.

Их брак был нарушением обычаев и привычных понятий племени. В глазах родичей они совершили преступление, и притом непростительное.

Проступок этот сделал их отщепенцами в своём собственном посёлке. Никто не хотел жить с ними под одной крышей.

Охотники изгнали Куолу из мужского дома. Женщины не пускали Изу к себе. Куолу и Изе пришлось наскоро вырыть маленькую землянку на краю посёлка и отдельно добывать себе пищу.

Вскоре произошло событие, которое окончательно сделало невозможным совместную жизнь их со своими родичами.

В их посёлке особенно строго соблюдалось почитание Родового огня. Неуважение к нему каралось как величайшее из преступлений.

Родовой огонь горел в особой пещере, выкопанной в известковом обрыве. В пещеру имели право входить только Мать матерей племени да ещё четыре старухи, на которых лежала обязанность поддерживать пламя, подкладывать сучья и валежник.

Каждый вечер всё население посёлка приносило к пещере свежие вороха валежника и сухих сучьев. Четыре старухи перетаскивали их в пещеру. Мать матерей подкидывала сучья в костёр, а толпа молча сидела перед входом, зачарованная блеском огня. Если в посёлке гасли все домашние очаги, можно было взять от Родового огня горящую головню. Но сделать это могла лишь сама Мать матерей после усиленных просьб своих детей и внуков. С особыми церемониями и ворожбой выносила она горящую ветку и отдавала одной из старух, а та, в свою очередь, передавала её тем, кто почтительно дожидался у входа.

И вот один раз в летнем шалаше молодого Куолу погас костёр. Иза побежала за огнём к соседям. Но никто не давал ей огня, потому что она считалась теперь как бы чужой. Тогда она вошла потихоньку в пещеру Родового огня, в которой, как ей показалось, не было никого, и похитила горящее полено.

Но уже к вечеру об этом узнало всё становище. Все стали говорить о том, что Иза и Куолу похитили огонь из священной пещеры. Куолу и Иза упорно отрицали своё преступление. Но следопыты рода доказывали, что след маленьких женских ног ведёт от пещеры к летнему шалашу Изы и Куолу.

Мать матерей назначила на следующее утро суд над виновниками страшной, кощунственной кражи. Суд должен был начаться гаданьем, которое откроет преступников. Виновных ожидало испытание огнём, и в случае их осуждения им грозила немедленная и мучительная смерть.

Своевольная пара знала, что её ожидает. Куолу и Иза в ту же ночь бежали из своей землянки, захватив с собой оружие и два мешка, набитых звериными шкурками. Они вырыли себе землянку на полпути между стойбищами одноплеменных с Медведями родов Красных и Чернобурых Лисиц. Долго и искусно они скрывались, потому что боялись жестокой расправы. Но родные выследили их. Лучшие охотники посёлка Медведей отправились, чтобы захватить их. Однако облава потерпела полную неудачу: найденная землянка оказалась пустой.

На другой день преследователи рассыпались широкой цепью и стали обыскивать соседний лес. Они уже напали на след беглецов. Гибель их казалась неизбежной, как вдруг огромный носорог неожиданно бросился на преследователей. Двух из них он убил своим рогом, одного затоптал насмерть ногами. Остальные разбежались и вернулись домой, поражённые ужасом.

Охотники Вурры решили, что это Куолу превратился в носорога. Его стали бояться, как огня. Его считали могущественным колдуном, который может сделать какое угодно зло. Всякую беду, всякую болезнь, смерть или неудачу приписывали колдовским чарам Куолу.

Если охота была неудачной и жители посёлка начинали голодать, снаряжалось посольство на поклон Куолу. Его задабривали подарками или обещаниями, просили не мешать охоте и после удачи лучший кусок относили к землянке колдуна. Куолу выгодно было поддерживать свою славу оборотня и колдуна. При случае он рассказывал о себе страшные небылицы. При этом сам он начинал верить в свои россказни и в свои колдовские способности.

И всякий раз, когда людям приходилось держать путь мимо землянки Куолу, они старались сделать это как-нибудь незаметно: обойти её стороной, проскользнуть ночью или на утренней заре.

Вот почему угрозы Куолу так напугали наших охотников. Какое облегчение почувствовали они, когда толстая фигура Куолу скрылась за выступом берега! Как хорошо, что его уже больше не видно и он не может послать им вслед враждебное заклинание!

Неожиданная встреча

Охотники под кручами лесных берегов осторожно пробирались на север. Солнце уже начинало садиться. Тень от высокого берега перекинулась через реку. Надо было подумать о ночлеге. Все трое стали взбираться на высокий берег в том месте, где он был не так крут. Но только что они вступили в лес, как из кустов показалось с десяток вооружённых людей. Охотники приготовились защищаться, но услышали смех и весёлые голоса:

– Чернобурые Лисы не грызут Красных Лисиц!

Это была встреча соплеменников, друзей из стойбищ двух родов.

– Что видели хорошего?

– Всё хорошо!

– Что видели злого?

– Ничего не видели!

Охотники из рода Чернобурых Лисиц повели соседей к своему лагерю. Неподалёку от берега горел костёр. Около него тоже сидели люди. Двое из них поджаривали на вертеле бедро убитой косули. Более голодные лакомились сырой печёнкой и кусками парного мяса. Старшие разбивали камнями очищенные от сухожилий трубчатые кости, чтобы добраться до костного мозга.

Чернобурые стали угощать гостей. За едой обменивались новостями. Встреча с мамонтами всех заинтересовала. Сговаривались проследить их для совместной охоты.

– Нет! – сказал самый старший из Чернобурых. – Хуммы уйдут далеко. Пойдут к Великому льду. Хуммы знают: прилетит мошка Зиа-Зиа и будет забиваться в ноздри. Мошек боятся и хуммы. Теперь они худые, осенью будут жирные. Пожелтеют берёзы, упадут листья, умрёт мошка, подует холодный ветер, приползут туманы с Великого льда. Тогда вернутся хуммы, и горбы их будут ещё выше, чем теперь. Чернобурые будут тогда их сторожить. Они расскажут обо всём Красным Лисицам и станут вместе ловить горбатых хуммов.

Чернобурые рассказали, как они выследили стадо оленей. Они ходят за ними уже много дней. Когда удастся погнать их к загону, Красные Лисицы помогут им окружить рогатых зверей.

За едой и разговорами незаметно спустился сумрак. Вверху зажигались звёзды. Лагерь начал готовиться к ночлегу. На всякий случай зажгли костры. Люди расположились на земле, и огонь охранял их сон от зверей и от злых взглядов, которые приносит ветер.

Усталые люди крепко уснули, подложив под голову по охапке мягкой травы. Только двое сторожевых остались сидеть у костра. Чтобы не уснуть, они тихонько переговаривались между собой. По временам они подкидывали в огонь заготовленные пучки валежника. Долго не спал также Ао. Он сидел, охватив руками колени и откинув назад свою красивую голову. Ао прислушивался к затаённым шорохам ночи.

После всех приключений и испытаний этого дня ему не спалось, и он думал о том, что такое эти небесные огоньки. Ао привык слепо верить тому, что ему рассказывали старшие родичи. Но про небесные огоньки говорили по-разному.

Мать объясняла ему, что там, на небе, живут такие же светляки, как и те, что сияют тёплой летней ночью под кустами в густой траве на опушке леса.

А вот Тупу-Тупу говорит по-иному. По его рассказам, это далёкие костры небесных охотников. Они зажигают их на ночь, когда садятся отдыхать после долгой охоты в широких лугах высокого неба.

И Ао не знал, чему же надо верить.

Утро в посёлке Чернобурых

Летняя ночь накрыла тёмным пологом и посёлок Чернобурых, и соседний лес, и всю долину Каменного оврага, где мирно спали люди в своих землянках. Землянки были вырыты недалеко от края оврага и глядели в него тёмными дырами входов. Ниже выступали каменные глыбы известняков.

Ещё темнее было в лесу, который поднимался за поляной.

Но коротка летняя ночь. Не успели люди отдохнуть, как с востока показались слабые отсветы новой зари. Свет перекинулся и на правый высокий берег, где у воды по осыпи тянулись низкие кусты ивняка.

Две серые тени выползли из-под кустов и замерли на месте. Пока они были неподвижны, их трудно было заметить. Вдруг они двинулись вперёд и тёмными комочками скользнули к самой реке.

Теперь их можно было разглядеть более ясно. Это были два пушистых зверька ростом с небольшую собачку. Дымчатая шёрстка летних шкурок как нельзя лучше скрывала их в сумерках ночи. Осмотревшись хорошенько, они припали к воде и начали жадно лакать горячими узенькими язычками.

Это были песцы, или полярные лисицы. Они водились тогда там, где теперь расстилаются чернозёмные степи. А северные олени попадались у склонов Крымских и Кавказских гор.

Лисички напились, подняли мордочки, навострили ушки и потянули ноздрями воздух.

Ветер качнул тонкие лозинки и донёс им отдалённый, но терпкий запах человеческих нор. Пахло дымом костров, жжёной костью.

Песцы жадно проглотили набежавшую слюну и, осмотревшись ещё раз, помчались туда, куда призывал их заманчивый запах. Они неслись по берегу плавными скачками, словно пара серых ночных птиц, скользящих бесшумно над самой землёй. Возле устья Каменного оврага песцы остановились и прислушались к журчанью холодного ручейка под сводами ещё не растаявших в овраге снежных сугробов.

Наконец они очутились у пологого спуска и стали взбираться на высокий берег, прямо к землянкам Чернобурых.

Песцы осторожно подкрадывались к посёлку. Люди ещё спали. Но тем сильнее манили к себе песцов вкусные запахи.

На ровной площадке перед входом землянок было разбросано немало отличной еды.

Везде валялись кости. Мясо на них было обглодано, но на многих можно ещё было найти присохшие сухожилия и свежие хрящи. Губчатые части костей, пропитанные костным жиром, были вполне съедобны. Попадались и куски мяса, брошенные в дни изобилия. Возле одной из землянок валялись рыбьи внутренности, головы щук и налимов.

Зверьки с удовольствием доедали отбросы человеческой кухни. В предутренней тишине отчётливо слышались чавканье и хруст костей.

Заря разгоралась.

В кустах уже заливались птицы. Над болотом потянулись туманные полосы. Близилось утро, и прохладный воздух становился почти морозным.

Вдруг затрещала и отодвинулась заслонка у входа одной из землянок.

Из тёмного отверстия душного жилья высунулась кудрявая голова. За ней показалась тонкая фигура полуголого юноши, почти мальчика, с широким меховым поясом.

Это был Уа, старший сын рыжей Уаммы и самый бойкий из её детей. Уа выполз на четвереньках из чёрной дыры и осмотрелся.

– Фью! – свистнул он на песцов.

Они отбежали на несколько шагов и с любопытством уставились на человека. Он свистнул ещё раз, но песцы остались на месте и продолжали его разглядывать. Тогда ему сделалось страшно.

«Может быть, это оборотни? Может быть, это колдуньи из враждебного племени Лесных Сов? Отчего они так пристально смотрят? Может быть, они хотят послать несчастье недобрым вражеским глазом?»

Уа глядел на них со страхом. Лицо его вытянулось. Он уже начал пятиться назад к землянке, как вдруг взгляд его упал на кучку белых камней, аккуратно уложенных направо от входа. Уа вспомнил, что это наговорные камни: над ними долго шептала сама седая Каху, Мать матерей Чернобурых. Каждый из них был помечен чёрным углём.

Теперь Уа знал, что надо делать. Если кинуть в оборотня наговорным камнем, от оборотня пойдёт дым.

Уа схватил один из волшебных камней и метко швырнул им в лисичек. Песцы взвизгнули и опрометью бросились в кусты.

В землянке Уаммы

Уа был высок и строен.

Если бы его спросили, сколько ему лет, он даже не понял бы вопроса. Во-первых, он почти не умел считать. Если он хотел рассказать, что видел четырёх зайцев, он загибал на руке четыре пальца. Всякое число больше пяти называл просто «хао», то есть много. Да и во всём посёлке Чернобурых никому и в голову не приходило считать года. Важнее было вот что: на верхней губе у него уже показался рыжий пушок, а голос начал грубеть и ломаться. В последний год он сильно вырос.

Отрочество Уа подходило к концу. Уже давно с нетерпением дожидался он того дня, когда взрослые дадут ему в руки боевое копьё, примут в число охотников. Его станут брать с собой на поиски оленей, на охоту за зубрами, носорогами, а может быть, и за дикими лошадьми. Правда, ему придётся немного пострадать. Он ещё должен выдержать трудное испытание. Но этого он не боялся. Он сам готовился к этому «экзамену зрелости». И не раз он, уйдя в лес, хлестал себя гибкой лозой по голой спине, чтобы уметь, не моргнув, переносить самую острую боль.

Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право называться настоящим взрослым охотником.

А пока он ещё мальчик. Он должен жить с сёстрами и младшими братьями в материнской землянке. Там было и душно, и жарко. Хижина битком набита женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трёх её сестёр.

Возле матерей копошится целая куча больших и малых ребят, от длинных подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тётки один ребёнок.

Под утро воздух в землянке настолько спёртый, что трудно дышать.

Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, освежиться холодной водой.

…Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду, которая журча выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром.

«Старики говорят, – вспомнил он, – в той стороне Великий лёд. Летом из-под него течёт вода. Там родится много ручьёв и потоков. И Большая река вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят, пока дойдёшь до Великого льда».

Уа остановился возле ручья и задумчиво стал глядеть в ту сторону, откуда мчался сырой и холодный ветер.

– Бррр!..

Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понёсся в гору. Он проворно нырнул в дыру землянки. Воздух проникал в жильё не только через вход, но и через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты.

В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом различал в нём фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На полу лежали толстые оленьи меха, они служили постелями. Жилище внутри походило на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша посередине была подпёрта крепким столбом. К земляным стенам жилища прислонён изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали лыками или гибкими прутьями ив.

Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только рождённых в этом году, но часто двух- и трёхгодовалых. Кормилицам приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди посёлка жили впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть.

Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько дней, как они отправились за добычей, и никто ещё не возвращался. Верно, забыли, что их ждут, или охота была неудачной.

Начало лета было тяжёлым временем. Ягод, орехов и грибов ещё не было. Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков – северных оленей – уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно.

Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счёту сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок зайца-беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щёлками зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете.

Уамма подвесила мешок на ремнях к потолку, у самой стены. Нехорошо, когда ребёнок на полу. На него недолго и наступить в тесном и тёмном жилье.

Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке.

Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была сильная, красивая и статная женщина.

Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг её стана. Другая такая же бахрома из хвостиков полёвок, водяных крыс и мышей охватывала её шею.

Грудь её прикрывал меховой нагрудник, сшитый из пушистых шкурок и беличьих волосатых хвостов.

Покончив с причёской, она подошла к старшему сыну. Уа лежал, закутавшись в меха, и отогревал озябшие руки и ноги.

– Вставай, Уа! – крикнула она. – Рыбы в реке! Птицы на яйцах!

Она шлёпнула его ладонью по спине и громко засмеялась. Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий голос:

– Рыбы в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!

С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту. На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора разделилась на две партии. Девочки-подростки отправились на опушку леса собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнёздах птичьи яйца. Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с ними. Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.

Рыбу добывали руками или рыболовным копьём. Остриё такого копья делали из кости. Копьём можно было ловить только крупную рыбу, добыть которую было не так-то просто.

Старая Каху, Мать матерей Чернобурых Лисиц, сама вышла, чтобы проводить рыболовов.

К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в птичьих гнёздах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить всё население посёлка ими было невозможно.

Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые жили вместе с ней в землянке Родового огня.

Птенцами накормили маленьких детей.

К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной рыбы. Но беда была в том, что старики Чернобурых вовсе не ели рыбы. Это был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только недавно Чернобурые переняли приёмы рыбной ловли у жителей Нижнего посёлка и научились печь её на горячих углях.

Но и до сих пор старики, а особенно старухи не ели рыбьего мяса – оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печёную рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.

На широкой площадке был разведён костёр. Около огня собралось всё население посёлка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа её не обугливалась от жара. Печёную рыбу раздавали желающим. Не давали её только маленьким детям: они могут подавиться костями.

Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать матерей посёлка Чернобурых. Там жили старухи – хранительницы огня. Целыми днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по очереди ходили в лес за охапками валежника.

Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали беззубыми ртами. Некоторые плевались.

Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь. Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую пищу.

Художник Фао

На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках матерей долго не открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось подниматься со своих тёплых лож.

Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и шлёпали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским молоком.

Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу и долго вглядывались в даль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.

Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.

Когда он присел возле неё на корточки, она тихонько прошептала ему на ухо несколько слов и показала рукой на землянку Уаммы.

В жилище Уаммы дети особенно раскричались. Вдруг кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвались свет и холодный воздух. Дети замолкли. Все испуганно оглянулись.

В дверь просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезящимися от едкого дыма глазами и подошёл к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал её ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад, к выходу, и молча выполз обратно.

Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом.

В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костёр. Это был неугасимый огонь, покровитель всего племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза». Серый дым струёй поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она была открыта настежь. Дым клубился под стропилами потолка и висел над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать её зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели старухи. Одни из них были очень толстые, другие – тонкие, костлявые и горбатые, все в морщинах и складках, с дряблой, обвислой кожей.

Мать матерей Каху сидела посередине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.

– Плясать будешь! Оленем! – сказала она.

Уамма засмеялась и сбросила с себя одежду. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.

Подошёл Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была жёлтая и красная охра, белые осколочки мела и чёрные куски пережжённой коры. Всё это были краски первобытного художника-колдуна.

Фао взял уголёк и несколькими штрихами набросал на смуглой спине Уаммы фигуру важенки – самки северного оленя с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углём, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и тёмных летних волос. В передней части тела важенки Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты жёлтой краской, рога – бурой.

По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели её за костёр, так что рисунок был отчётливо виден всем, кто сидел в землянке.

– Тала! – сказала Каху.

– Тала, тала! – повторили за ней хором все остальные.

Этим словом обозначали жители посёлка важенку – оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма, она стала духом самки оленя.

В зверя её превратили колдовское искусство Фао и заклинание Каху. Как маленькому ребёнку, Уамме можно было внушить всё. Она верила словам больше, чем глазам, и воображение, пылкая фантазия подчиняли её себе целиком.

С той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка оленя!» – она стала сама чувствовать себя оленьей важенкой. Она стала немой – ведь олени не говорят. Она больше не улыбалась – ведь олени не смеются. Она чувствовала, как на ногах у неё выросли твёрдые двойные копыта.

– Ложись! – сказала Каху. – Спи!

Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли оленью шкуру и накрыли её, а впереди положили голову молодой важенки с шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя во сне оленем.

Каху назвала ещё два имени: Балла и Огга.

Это были две другие матери, которые должны были плясать танец оленей.

Огга была маленькая и толстая женщина. Балла – стройная и худая. Огга была самая многодетная из матерей. Балла была молодая и весёлая. У неё был один только грудной ребёнок. Два года тому назад её привёл из рода Вурров охотник Калли, и она осталась жить с Чернобурыми.

Фао расписал обеих женщин. Они были раскрашены так же, как и Уамма, и так же укутаны в оленьи шкуры. Всем троим надели на шею по священному ожерелью из оленьих зубов, а на талию – тонкий ремешок, к которому сзади привязали по короткому оленьему хвосту.

Колдовская пляска

Главной заклинательницей племени была Каху. Три матери только исполняли её волю.

По знаку Матери матерей четыре старика вынесли на лужайку горящие сучья. На них извивались золотые змеи – дети Родового огня. Старики подожгли с четырёх концов большую кучу валежника, сложенного посреди поляны.

А кругом уже давно собралось всё население посёлка. Люди уселись двумя кругами. Внутри сидели дети, кругом – матери, девушки и подростки. Из землянки вышла сутулая Каху. Она опиралась на толстую клюку. Белые космы волос падали на плечи. Голова и руки тряслись. Крючковатый нос нависал над губами.

Старики постлали перед костром три мохнатые шкуры. Каху уселась на средней, опустила голову и тихо забормотала непонятные слова.

Толпа затаила дыхание.

Фао и другие старики вернулись в землянку. Скоро они вывели оттуда трёх матерей, окутанных оленьими мехами. Головы их украшали пустые черепа с маленькими рогами молодых важенок. Фао подвёл женщин к костру. Каху бросила в огонь связку сухого можжевельника. Пахучий дымок вместе с тучей блестящих искр взлетел в воздух.

Каху и вслед за нею все остальные хлопнули в ладоши. Протяжный мотив заклинательной песни тихо поплыл над заворожённой толпой.

Три матери, взявшись за руки, ходили кругом костра. Через каждые три шага они сгибались, опускали руки до земли и срывали зелёные травинки. Так изображали они, как олени пасутся.

Когда плясуньи оборачивались спиной, зрители видели нарисованные там фигуры. И все знали, что перед ними талы – рогатые важенки оленя.

Но вот Каху перестала бормотать. Фао помог ей подняться. Мать матерей провела по воздуху пальцем: это она окружила себя волшебным кругом. Все вскочили на ноги. Старики и старухи, матери и девушки, подростки и маленькие дети сцепились в один хоровод.

Вне хоровода остались только три талы и сама Каху. Губы старухи продолжали шевелиться. В то же время она внимательно искала кого-то глазами. Из взрослых мужчин в хороводе участвовал только один. Это был Тупу-Тупу, искусник в обработке кремня и лучший мастер-оружейник. Его копья были высшими образцами оружейного искусства. Но Тупу-Тупу был хромой. Искалеченная нога делала его негодным для охоты.

Вдруг Каху протянула свою клюку и дотронулась до проходившего мимо Уа. Он был самый рослый из подростков. Руки и ноги его были стройны, а стан гибок, как молодая берёзка. Глаза его сияли; на верхней губе слегка пробивался рыжий пушок.

Все остановились. Уа, густо краснея, вышел из круга. Каху подала ему палку с обугленным концом – волшебное копьё в обряде заклинаний зверей. Теперь началась самая важная часть колдовства.

Хоровод снова задвигался. Женщины и девушки пели. Напев их был однообразен, дик. Они пели про то, как всходило солнце из-за синего леса, как вышли на болото три белые важенки – талы – пощипать зелёной травы и сладкой морошки. Выходил тут из леса молодой Уа-охотник. В руках у него острое копьё, во лбу меткий глаз, в сердце у молодца горячая кровь.

В это время Уа опустился на землю. Разрисованные матери ходили вокруг костра и рвали руками траву. А мальчик, сжимая в руке воображаемое копьё, подползал к ним всё ближе и ближе. Он изображал, как подкрадывается охотник, как высматривает добычу и рассчитывает своё нападение.

Вдруг он вскочил и с криком взмахнул обугленной палкой. Женщины, девушки и дети пронзительно завизжали, а татуированные матери бросились убегать. Лица их побелели от страха, глаза широко раскрылись. Они бегали вокруг хоровода, сколько хватало сил.

Всего трудней было толстой Огге. Она задыхалась, ноги её подгибались от усталости. Уа быстро настиг её и ткнул обугленной палкой в спину. Новый пронзительный визг огласил воздух, и Огга, добежав до медвежьей шкуры, рухнула ничком в густую пушистую шерсть.

Фао подошёл к ней со своими красками. Он провёл угольком чёрную линию от красного кружочка кверху, а охрой – красную полоску вниз. Это означало, что копьё охотника пронзило сердце и из него побежала красная струйка крови.

Одна самка оленя была убита, но игра продолжалась. Теперь Уа гонялся за Уаммой. Это были не сын и мать: это был страстный охотник, который гнался за испуганной добычей. Уамма бегала лучше Огги, но и она недолго спасалась от своего быстроногого преследователя. Он ударил её, и довольно больно. Фао снова подошёл к упавшей на шкуру женщине и проделал над ней ту же церемонию, что и над Оггой.

Теперь настала очередь сразить молодую Баллу. Балла – высокая и стройная женщина. Когда она убегала от мальчика, ветер свистел в её ушах, и сама она была похожа на резвую девочку-подростка. Уже три круга пробежали они вокруг хоровода, а расстояние между ними почти не уменьшалось.

Вдруг Балла споткнулась о кочку и шлёпнулась в траву. Ещё мгновение – и охотник был уже над ней. Уа, забывшись, так ткнул её палкой, что у неё на правой лопатке появилась большая ссадина.

Когда Фао докончил разрисовку поверженной жертвы, у неё на спине можно было заметить две красные полоски. Одна из них была сделана рукою художника, а другая – настоящая кровь, вытекавшая из царапины.

Каху велела всем трём женщинам подняться. Они стали рядом: Уамма – посередине, Огга, с рогом в левой руке, – налево, Балла – направо. Балла держала рог в правой руке и с улыбкой посматривала на Уа, который так больно её ударил. Но почему-то ей было смешно и вовсе не хотелось сердиться.

Охотник стоял неподвижно с поднятым копьём, как будто прицеливался в добычу. А девушки и женщины пели про оленьих важенок, про то, как они вышли на болото пощипать зелёной травы и как вонзил им в сердце копьё молодой Уа-охотник.

Загон оленей

Заклинательный танец кончился, но никто ещё не расходился. Только Уамма, Балла и Огга побежали проведать своих малышей. Балла мчалась впереди, подскакивая по-детски на одной ноге.

Рыжая Уамма старалась не отставать, но это ей плохо удавалось. Она завистливо любовалась лёгким бегом Баллы. Сзади трусила Огга. Она тяжело переставляла короткие ноги, пыхтела и задыхалась.

Кашляя и прихрамывая, поплелась в землянку к Родовому огню старая Каху. Она с трудом опиралась на корявую клюку. Губы её всё ещё шевелились, как будто она никак не могла кончить своё бормотанье.

И вдруг случилось то, что навсегда утвердило за ней славу великой заклинательницы. Из лесу выбежал высокий охотник.

Все обернулись. Дети закричали:

– Калли вернулся! Калли!

Калли показал копьём в сторону болота.

– Чикчоки! – кричал он. – Много оленей, как комаров! Много!

Все радостно засуетились:

– Где чикчоки?

– На болоте! Охотники гонят. Помогать надо! В загон загнать!

Олений загон был по ту сторону оврага. Там на кочковатом болоте были воткнуты два ряда высоких жердей. Между собой они соединялись также длинными жердями, привязанными пучками ивовых прутьев.

Это были две высокие изгороди. Через них не могли перепрыгнуть ни олень, ни дикая лошадь. Изгороди в сторону болота расходились широким раструбом. К береговому обрыву они суживались, как воронка. Здесь оставался проход шагов в семь шириной. Он вёл на небольшую площадку – род террасы, сплетённой из древесных ветвей и замаскированной елями. Террасу снизу поддерживали тонкие жерди. Сооружение было очень шатко. Даже человеку ступить на него было опасно.

Всё население посёлка, кроме старух и больных, приняло участие в облаве. Матери, девушки, подростки и дети лет от семи и старше перебрались на другой берег оврага. Там залегли они длинной цепью, спрятавшись среди низких кустов ивняка. Несколько дозорных во главе с охотником Калли проползли вперёд, чтобы лучше видеть всё болото.

Ждать пришлось недолго. Скоро из-за низкорослой ивовой поросли показался живой кустарник. Он качался и двигался. Это были рога, одни рога – много десятков ветвистых рогов, ещё обросших бурой шерстью, хрящеватых, полных горячей крови.

Но вот показались и сами олени. Словно стадо больших овец, спускались они от леса к болоту. Впереди шли самки с оленями, сзади – крупные самцы с огромными рогами. Животные шли и оглядывались. Они почуяли беду. О ней говорило их тончайшее чутьё. По ветру они узнавали человека за много тысяч шагов. Но ветер относил запах посёлка в другую сторону. Зато с тыла он нёс им страшную весть: двуногие близко. Это пугало оленей, заставляло идти всё вперёд и вперёд.

Стадо приближалось. Уже слышался глухой храп маток. Явственно можно было различить и хрустящее щёлканье их широких копыт: то самое щёлканье, которое составляет особенность северного оленя. Оно происходит оттого, что во время ходьбы при нажиме на землю двойные копыта их сильно раздвигаются. Это облегчает ходьбу по болоту, по топким местам. При подъёме копыт раздаётся хрустящий звук, от которого и пошло звукоподражательное название «чикчок».

Оленьи матки то и дело окликали своих сосунков, оглядывались на лес и мордой подталкивали их. Ведь останавливаться было нельзя. Надо было идти во что бы то ни стало, потому что сзади за ними крались неведомые, но страшные запахи. Последние ряды рогачей уже вышли из кустарников, и теперь стало видно всё стадо.

В передних рядах их нарастала смутная тревога. Откуда-то с самой земли, с протоптанных между кочками тропинок начинал врываться в их ноздри этот ненавистный и жуткий запах. Опасность была везде. Она надвигалась и от оврага, и от берега реки, и сзади, от опушки леса.

Олени остановились. Одни зорко смотрели кругом, другие поворачивали назад. Их голоса превратились в отрывистый рык, сливавшийся в глухой, басистый гул. И вдруг сзади прорезал воздух громкий охотничий крик, и человек двадцать загонщиков выскочили из-за кустов. Стадо разом рванулось вперёд и понеслось наискось к оврагу.

Волчья Ноздря галопом летел впереди всех. С ним рядом весело прыгал через кочки высокий и стройный Ао. Он пронзительно выкрикивал своё собственное имя:

– Ао! Ао!

Волчья Ноздря визжал и рявкал, как дикий зверь. Зрачки его горели.

В это время по знаку Тупу-Тупу женщины и дети выскочили из оврага и с визгом бросились наперерез. Матки шарахнулись в сторону, и всё стадо стало вливаться в широкую воронку загона. Охотники были уже близко и с криком замыкали кольцо облавы.

Олени помчались между двумя заборами. Путь становился теснее. Оленята и матки смыкались в густую кучу. Самцы, как сумасшедшие, напирали сзади. Свирепый рёв мужчин, визг женщин и детей очень испугали оленей. В диком ужасе прыгали они друг на друга, давили маток и оленят. Передние ряды уже ринулись через узкий проход на плетёную площадку.

Площадка покачнулась и с треском рухнула вниз. Но стадо уже не могло остановиться. Задние продолжали напирать. Матки и оленята кучами валились с обрыва. На самом краю олени вскакивали на дыбы и пытались повернуть назад, но напиравшие сзади сбивали их вниз и сами валились за ними. Под обрывом лежали известковые глыбы. Олени падали на них, разбивались насмерть или калечили ноги. Самцы, остановленные давкой, вдруг повернули назад и в отчаянии ринулись обратно. Охотничьи копья не задержали их. Они опрокидывали людей, перепрыгивали через них и мчались дальше. Уцелевшие матки и оленята бросились за ними. В несколько мгновений загон опустел. Вырвавшись из него, рогачи летели по кустам и кочкам. Ушибленные и опрокинутые люди со стоном поднимались с земли.

Старый Фао охал, плевал и растирал ладонями синяки и ссадины от оленьих копыт. Тупу-Тупу скакал на одной ноге и грозил копьём убегавшему стаду. Большой олень ударил его по больной коленке, и теперь он почти не мог ступить на правую ногу.

Пир

Бо́льшая часть стада вырвалась из загона. Но и без того добыча была чрезмерно велика. Несколько задавленных и искалеченных оленят остались наверху, в узкой части загона. Калли и Волчья Ноздря приканчивали их. Добивали оленя палицей из мамонтовой кости и приговаривали ласковые слова:

– Милый! Да кто ж это тебя так ударил? Это не наши! Это чужие! Это люди из посёлка Ежей!

Так поступали со всяким сильным зверем. Люди думали, что у каждого зверя, как и у человека, своя тень. Тень ходит с ним рядом. В ненастье и ночь тень уходит одна и бродит невидимкой. Она может являться во сне. После смерти тень остаётся и живёт недалеко от мёртвого тела. Если человек убит рукой врага, тень убитого преследует убийцу и может жестоко ему отомстить. То же делает тень медведя, кабана, оленя, хуммы и всякого большого зверя. Убивший прежде всего старался «заговорить» и задобрить тень своей жертвы. Лучше всего её обмануть: уверить, что убийцей был кто-то другой, пришелец из дальней страны, охотник из враждебного племени.

К счастью, тень довольно простовата. Видит она плохо, а может быть, и вовсе слепая. Ведь глаз-то у неё нет.

Весь посёлок торопился спуститься вниз, к месту кровавой бойни. Первыми примчались подростки. Следом явились охотники. За ними прибежали девушки. Молодые женщины пришли с маленькими детьми и грудными младенцами, запрятанными за пазухи меховых рубах. Позднее приплелись старики и старухи. Но никто не думал приступить к пиру до прихода Матери матерей.

Каху осмотрела кровавое побоище и пристально стала вглядываться в заросли ивняка и ольшаника, которые были у самой воды.

Тени убитых оленей прячутся, конечно, в этой густой чаще. Каху стала шептать. Она подняла сухую травинку и бросила её в воздух. Ветер подхватил её и понёс прямо на север. Каху стала лицом против ветра и опять зашептала заклинания.

Надо было заговорить недобрые взгляды и отогнать злые слова. Ведь их приносит ветер.

Наконец Каху махнула рукой – знак, что можно приступать к еде.

Охотники оттащили более крупных оленей на ровное место. Олени были отданы многодетным матерям. К ним присоединились охотники – их мужья, холостые ловцы, дети, подростки и бездетные или имевшие только одного младенца женщины. Старики и старухи присаживались туда, где было меньше едоков.

Мужчины повернули туши оленей ногами вверх и начали вспарывать кожу зверей острыми осколками кремней. Они делали это быстро и ловко, как заправские мясники. Сдирая кожу, охотники продолжали бормотать свои причитания.

Тупу-Тупу вместе с огромным Калли выбрали хорошего оленя.

Охотники освежевали тушу и вынули внутренности – все, кроме сердца.

Острым кремнём Калли перерезал шейную артерию. Ярко-красная струя брызнула из толстой жилы и стала заливать опустевшую полость тела.

Первая проба должна принадлежать Матери матерей. Тупу-Тупу вынул из-за пазухи толстый кривой рог зубра и протянул его Каху.

Каху зачерпнула им из живота оленя и с наслаждением выпила до дна.

Потом она возвратила рог Тупу-Тупу и перешла к другому оленю. Ведь там так же первые глотки будут отданы ей. Пили по очереди все.

В это время Уамма, жена Тупу-Тупу, заметила трёх охотников из селения Красных Лисиц.

Они нерешительно стояли в стороне и голодными глазами поглядывали на пир едоков. Это были Ао, Улла и Волчья Ноздря. Чужие охотники ещё не успели присоединиться ни к кому из пирующих. Уамма поманила их рукой. Калли зачерпнул рогом остатки крови и попотчевал сначала одного, а потом и других. Ао успел быстро оглядеть всю группу.

Кроме взрослых, здесь были несколько малышей, высокий Уа и его старшая сестра – Канда.

Ещё с прошлой весны Канда перешла жить в отдельную землянку, где жили другие девушки.

Канда была хороша.

Ао не мог оторвать от неё глаз, пока она не отвернулась, заслонив лицо руками.

– Пей! – крикнул ему Калли.

Он поднёс Ао полный рог, и улыбка оскалила его крепкие зубы:

– С нами гонял – с нами пей! Будешь сильным, как олень.

Ао засмеялся. Когда он кончил пить, ему опять захотелось взглянуть на красивую Канду. Но её уже не было. Закутав голову меховой накидкой, она торопливо уходила прочь. Кто-то засмеялся, и Канда пустилась бежать.

Остальные со смехом продолжали пир.

Теперь победители принялись за мясо. Калли и Тупу-Тупу каменными ножами вырезали мякоть вместе с рёбрами и раздавали участникам пира. Женщины получили по куску мяса величиной с голову ребёнка. Каждая из них захватывала его сперва зубами, потом острым кремнём отпиливала порцию перед самым носом. Так же делали подростки и дети. Некоторые поджаривали кусочки мяса на раскалённых в костре камнях.

Мужчины-охотники прежде всего набросились на кости с мозгом внутри. Раньше всего они сгрызли с них мясо, а потом крепкими ударами камня разбили костяные трубки. Там внутри скрывалась нежная масса тёплого жирного мозга.

Мозг для них был больше, чем простое лакомство. Победитель недаром поедает мозг. Люди думали, что тот, кто съедает мозг, овладевает крепостью ног оленя, быстротой его бега, уменьем ходить по болотам, его неутомимостью, искусством издали узнавать врага и находить верную дорогу и днём и ночью.

Удивительно, сколько мог съесть человек каменного века в один присест! Он мог голодать по нескольку суток, но зато, когда мяса было вдоволь, он пожирал его целые горы.

Жители посёлка Чернобурых и их гости из селения Красных Лисиц пировали до заката солнца. Они глотали сырое тёплое мясо оленей, пока веки их не начали тяжелеть.

Пирующие разбредались по землянкам. Некоторые остались отдыхать на том же месте.

Приглашение на праздник

Ещё в самый разгар пира к Ао и Улле подошла Каху. Каху была весела. Глаза её улыбались. Несколько раз она пошевелила толстыми губами, как бы силясь что-то сказать и не находя слов. Вдруг она ткнула в грудь сперва Уллу, потом Ао, беззвучно засмеялась и пошла дальше. Потом вернулась и оскалила кривые передние зубы.

– Зови Красных Лисиц! – сказала она. – Еды много, зверям достанется – песцам и тому, кто любит мёд. Зови своих. Вместе гоняли – вместе и есть будем!

Она опять осклабилась, смеясь, замахнулась на Ао клюкой и заковыляла дальше.

Через минуту оба приятеля, захватив в дорогу по доброму куску мяса, пустились в путь. Пробираясь среди пирующих, им пришлось проходить мимо девушек. Когда Ао и Улла поравнялись с ними, девичий разговор сразу умолк. Девушки смотрели на молодых людей, подталкивали друг друга локтями и смеялись.

Одна только Канда не смеялась. Как только Ао встретился с ней глазами, она сейчас же повернулась к нему боком и прикрыла лицо ладонью, как при первой встрече.

Сделав несколько шагов, Ао оглянулся, чтобы ещё раз взглянуть на Канду. Среди всех он видел только её; он видел, как она приподняла ладонь и следила за ним глазами.

– Вот девушка! – сказал Ао, хватая Уллу за плечо.

Оба приятеля ещё раз оглянулись. И только у самого поворота закинули они за спину мешки с мясом и весело зашагали по тропинке вдоль берега Большой реки. Лёгкие, как лани, длинноногие и сухие, они шли молодым, упругим шагом. Таким шагом могли они двигаться с изумительной быстротой круглые сутки.

Солнце начинало склоняться к западу. Они завернули за мыс возле брода хуммов. Здесь они заметно убавили прыть и озабоченно вглядывались туда, где за кустами скрывалось страшное жильё. И вот, когда они со страхом поглядывали вверх, тихий шорох за спиной заставил их вздрогнуть.

В чаще кустов стоял лохматый толстяк с накинутой на плечи рысьей шкурой. Это был сам Куолу.

– Ха! – сказал он. – Красные Лисицы!

Оба охотника со страхом попятились назад. Потом они вытащили из мешков по большому куску оленины и положили на кучу камней – обещанный дар.

– Вот! – прошептал Ао. – Сказали – принесём, вот и принесли. Это тебе!

– Где достали?

– С Чернобурыми загнали много оленей! Очень много.

– Ха, – засмеялся Куолу. – Скажи им, что это Куолу послал оленей!

Левый глаз его хитро прищурился, а правый смотрел гордо и как будто поверх собеседников.

Охотники тревожно глядели на могущественного колдуна. Вот человек! Кто может сделать то, что Куолу! Улла раскрыл даже рот от страха перед знахарем.

– Идите! – сказал Куолу. – Всегда надо дарить Куолу. Куолу возьмёт мясо – Куолу пошлёт охоту.

Охотники закинули за спины пустые мешки и бодро зашагали дальше.

Колдун долго смотрел им вслед прищуренным глазом. Когда они скрылись, он приложил ладони к губам и громко свистнул. Из землянки показалась женская голова. Куолу поманил её рукой. Женщина вылезла наружу и стала торопливо спускаться, толстая маленькая женщина в меховой безрукавке, босая и простоволосая. На шее у неё бряцало костяное ожерелье, а подол короткого платья был обшит бахромой из беличьих хвостов и птичьих перьев.

Это была Иза.

Когда-то она была первой красавицей в посёлке Вурров, теперь она постарела и обрюзгла. На ходу она качалась, как утка, но это не мешало ей ловко одолевать все трудные повороты и крутые спуски.

– Возьми! – скомандовал ей Куолу, указывая на мясо.

Иза послушно взяла куски и засеменила назад к землянке.

Опять Куолу

Три дня продолжался пир победителей. После долгого поста люди с жадностью поедали мясо. Ели с утра и до вечера. На другой день начали прибывать люди из племени Красных Лисиц.

Первыми явились охотники и старшие мальчики-подростки. Девушки и дети пришли позднее. После всех доплелись матери с грудными ребятами под охраной стариков. Старухи и слабые старики остались дома и ждали, когда им принесут остатки еды.

За ночь трупы оленей остыли, и холодного сырого мяса уже никто не ел. На берегу горели костры. Женщины раскладывали на угольях нарезанные ломти или вертели над огнём большие куски, надетые на палки. К вечеру второго дня Чернобурые настолько были сыты, что ели уже лениво. Больше лежали около костров, черпали воду из реки берестяными черпалками и пили медленными глотками. Зато Красные Лисицы торопились наверстать упущенное.

Гонцы Ао и Улла не стали есть со своими. Они направились прямо к оленю Уаммы и Баллы. Их встретили весёлыми криками привета. Глаза Ао прежде всего искали Канду. Она сидела на этот раз не с матерью, а недалеко, вместе с другими девушками, возле тушки маленького оленёнка. Канда улыбнулась при виде молодых охотников. Глаза её блестели, а на лице пылал яркий румянец.

От солнца с южной стороны побежала по реке золотая дорожка. Был полдень, когда из-за кустов вдруг появился рядом с крайним костром Уаммы волосатый человек. Он был в меховой безрукавке, в меховых штанах, с сумкой и коротким копьём в руке.

Тупу-Тупу первый узнал его:

– Куолу!

Все заволновались. Что ему нужно?

Куолу боялись, его никто не любил. Да и за что было любить? Он был юсора – недобрый колдун. На что ни взглянет – всё ему надо, что захочет – то и сделает! Захочет – пошлёт удачу, захочет – огненную болезнь.

В долине Большой реки все колдовали. Колдовал каждый охотник. Каждый заклинал словами и танцами дичь, которой он хотел овладеть. Колдовала Мать матерей, заговаривала жизнь и благополучие своего посёлка. Колдовала каждая мать для здоровья своих детей. Но их не называли юсорами. Своими заговорами они хотели вызвать благо для семьи или своего посёлка. Матери бормотали заговоры у порога своих землянок, чтобы прогнать врагов видимых и невидимых. И это было хорошо. Без этого где искать спасения?

Другое дело – юсора. Он был отщепенец. Он жил вне общины. Его колдовство было корыстно. До общины ему не было дела. Он хотел одного: запугать, отуманить, навести страх, чтобы заставить себе служить. Даже если он жил в посёлке, он был один против всех и сам по себе… Колдовские действия его устрашали тёмную мысль людей и подчиняли их волю. Детское их доверие помогало ему, и он цепко держал их в руках, чтобы жить дармоедом и питаться на чужой счёт. Он пугал потому, что на страхе людей держались его могущество и благополучие.

Поклонение кружило ему голову. Он привык брать всё, что ему нравится. Отчего не брать, если дают? Куолу брал не только еду, но и украшения, одежду, оружие и разные вещи. Он подстерегал в лесу или возле реки женщин и девушек и уводил их силой в свою землянку. Кроме старой Изы, он держал у себя молодых жён и заставлял их работать. Он запугивал их кривляньями и угрозами напустить на них смерть, если они не будут его слушаться.

Все вскочили, когда Куолу подошёл к Уамме. Жадно разглядывая распластанную на земле тушу, колдун молча стал у костра. Ни привета, ни ласковой улыбки. Людей, к которым он пришёл, он считал недостойными своего внимания.

– Мяса! – бросил он свысока, сел на камень и чванно развалился. – Куолу послал оленей! – прибавил он, когда Уамма, надев на острую палку свежий кусок мяса, начала обжаривать его на углях.

Волнение быстро распространилось по лагерю. Люди перестали есть. Все робко смотрели на юсору. Те, кто его особенно боялся, отходили подальше. Иные знали, что колдун на них сердится, другие – просто из осторожности. Матери подзывали к себе ребят и старались заслонить их от опасных глаз Куолу. Некоторые из молодых матерей подхватили ползающих малышей и, прижимая их к себе, быстро удалились в свои землянки.

Сама Каху, сидя в отдалении, у костра стариков, очертила около себя охраняющий круг и зашептала колдовские слова. Куолу зорко оглядел лагерь и самодовольно усмехнулся:

– Боятся! Чего боятся? В гости пришёл!..

Насмешливая гримаса кривила его губы. Он сидел как раз против Ао. Приземистый, с крепкими плечами, с длинными, цепкими волосатыми руками, он в своё время был очень силён. Но заплывшая шея, толстые щёки и сиплое дыхание указывали на то, что обжорство и ленивая жизнь уже наложили на него неизгладимую печать. Бороду и усы он выщипывал, и только несколько седых щетин торчало у него на подбородке. Длинные кудрявые волосы на голове были ещё черны, и, казалось, целая плотная копна спутанной шерсти шапкой надвигалась ему на лоб. Целых три ожерелья спускались на его грудь. Одно было сшито из белых песцовых хвостов, другое – из просверлённых молодых шишечек ели, третье – из речных ракушек.

Вдруг он оглянулся и увидел сидевших недалеко молоденьких девушек. Безусый рот его осклабился в улыбке, а глаза заблестели из-под нависших бровей.

– Ха! – грубо засмеялся он.

Он сделал движение, как будто хотел встать. Но в это время Уамма подала ему на палке большой кусок обжаренного мяса. Куолу протянул руку и вцепился в мясо крепкими зубами. Жадность была сильнее всех остальных его чувств. Пока он жевал, чавкая, горячую оленину, ещё красную и сочную внутри, Уамма бросила тревожный взгляд на Канду. Покосившись выразительно на колдуна, она помахала рукой, делая знаки, чтобы та удалилась.

Девушки вскочили и потащили за собой смущённую Канду.

Колдун заметил это и нахмурил брови.

– Зачем махала? – с досадой сказал он. – Не надо было махать!..

Девушки боязливо оглядывались на ходу. Дойдя до устья оврага, они свернули в него и бегом пустились к землянкам посёлка.

Куолу ел кусок за куском. Уамма едва успевала поджаривать ему новые порции. С тех пор как скрылись девушки, он не обращал больше ни на кого внимания. Казалось, он весь ушёл в еду. Вокруг него лагерь продолжал понемногу пустеть.

Люди один за другим поднимались со своих мест и исчезали. Некоторые заходили в кусты и прятались в их чаще. Другие скрывались за крупные известковые глыбы и потом, пригнувшись, ползком пробирались к оврагу.

Куолу, казалось, не замечал этого или делал вид, что не замечает. Вдруг он бросил недоеденный кусок на землю и поднялся с камня.

– Сыт! – сказал он.

Он снял висевший у него за плечами меховой мешок и протянул Уамме. Тупу-Тупу всунул в мешок окорок оленя. Куолу закинул мешок за спину, покряхтел и вдруг внимательно стал разглядывать Баллу. Молодая женщина смутилась и стала медленно пятиться к кустам. Колдун опять нахмурил брови.

– Подойди! – приказал он.

Балла ни жива ни мертва подошла ближе. Колдун указал рукой на её перламутровое ожерелье. Балла послушно сняла его и протянула колдуну.

Куолу брякнул ожерельем и надел себе на шею.

– Хорошо будет? – спросил он Баллу, громко засмеялся и зашагал по тропинке к своей землянке.

Люди провожали его тревожными взглядами, пока коренастая фигура его не скрылась за береговыми кустами. Долго ещё пирующие сидели молча и никак не могли прийти в себя. Всем было и тяжело, и жутко. Наконец, Каху подымила веткой можжевельника в ту сторону, куда ушёл колдун.

– Ушёл! – сказала она. – Ешьте и пейте! Теперь не вернётся.

Все вздохнули с облегчением. Но прежнего веселья уже не было.

Вурр

К вечеру начал накрапывать дождь. Тучи бежали с северо-запада и несли с собой сырость и холод. Гости и хозяева посёлка разбрелись ночевать по землянкам. Старики улеглись поближе к жаркому очагу.

На четвёртый день стали прятать остатки добычи в глубине оврага.

В этот год зима была вьюжная. Навалило столько сугробов, что в конце зимы весь овраг был засыпан почти доверху, и теперь там всё ещё лежали и таяли остатки снега.

Весь день мужчины снимали шкуры, потрошили оленей и на длинных жердях переносили приготовленные туши с отрубленными ногами в снег. Всех оленей перенести всё-таки не смогли. Несколько туш осталось лежать на берегу. Когда солнце зашло, холодный туман, поднявшись от реки, покрыл берега и всю низкую пойму. Впрочем, и днём было так холодно, что мясо было ещё совершенно свежее.

Как только ушли люди, сейчас же из кустов начали появляться песцы. В летних шкурках они не были пушисты и потому казались гораздо меньше, чем зимой. Они были похожи на маленьких тонконогих собачек.

Осмотревшись подозрительно кругом, песцы принялись за еду. Целых оленей они не трогали, но с удовольствием подбирали недоеденные куски, грызли разбитые камнем кости.

Утром посёлок проснулся, когда яркие лучи солнца разогнали тяжёлый полог тумана. Гости и хозяева один за другим выползали из душных землянок и отсырелых за ночь шалашей. Начинался новый день, сытный и праздный. Люди собирались закончить пир весёлыми играми молодёжи. Мальчики-подростки разбрелись по кустам на другой стороне оврага. Все были сыты и счастливы. Вдруг раздался пронзительный крик: целая стайка детей стремглав бежала к посёлку и неистово кричала. В становище поднялась суматоха. Женщины выскакивали наружу. В первую минуту никто ничего не мог понять. Все кричали и визжали, как безумные. Мужчины брались за оружие и тревожно оглядывались по сторонам. Но большинство не знали, в чём дело. Наконец всё разъяснилось.

Прибежавшие мальчики на все лады выкрикивали одно слово:

– Вурр! Вурр! Вурр!

Они оглядывались и тыкали пальцами в кусты, где в это время из-за зарослей ивняка показалось мохнатое чудовище. Это был большой медведь, тяжёлый и неуклюжий житель лесов и гор ледникового времени. Он шёл потихоньку, с перевальцем, покачивая головой. Как только он поравнялся с землянками, людской крик сделался ещё оглушительнее. Кричали все. Кричали женщины и старухи; кричали старики и дети; громовыми голосами орали мужчины. Они махали палками и камнями, зажатыми в кулаки. Круглые булыжники и плоские осколки кремней тучами летели через овраг и шлёпались в землю вокруг насторожившегося зверя.

Медведь повернул голову и глухо охнул. Он терпеть не мог людского крика. Не нравился ему и запах посёлка: горькая гарь костров, едкий людской дух. К тому же он был сыт. Там, на берегу, распугав песцов, он наелся до отвала потрохов оленей да ещё закопал себе впрок в кустах два оленьих трупа. Глядя на посёлок и на мечущихся людей, он досадливо мотал головой, как будто отбиваясь от рассерженных пчёл.

В это время из толпы выскочил Волчья Ноздря, самый сильный охотник посёлка Красных Лисиц. С диким криком он стал спускаться в овраг. Прыгая на своих коротких и кривых ногах, он сам рявкал, как дикий зверь. Космы его волос поднимались дыбом, и от этого он казался ещё страшнее. За Волчьей Ноздрёй двинулись остальные. Женщины и дети в посёлке завизжали ещё громче.

Медведь оглянулся на людей. В это самое время выбежал Ао с горящей веткой сосны. Он подбежал к краю обрыва, с силой перекинул на ту сторону окутанный дымом сук и вихрем помчался догонять товарищей.

Когда первый ряд атакующих, с Волчьей Ноздрёй во главе, взобрался на противоположный берег оврага, все увидели, что медведь был уже далеко. Со страху он мчался огромными прыжками, вскидывая толстый зад и перескакивая через кусты и болотные кочки.

Игры победителей

Охотники с хохотом возвращались домой. Они почти не могли ничего толком сказать. Волчья Ноздря только гоготал и взвизгивал. Он потрясал своей страшной бородой и разевал зубастую пасть. Выразительно взмахивая руками и оглядываясь назад, другие мужчины протягивали руки в ту сторону, куда убежал медведь. Все кричали, не слушая друг друга. Торжествуя победу, они рассказывали о том, как смешно скакал страшный зверь через кусты, как он улепётывал от огненной палки Ао.

Художник Фао не утерпел и принял участие в атаке. Возвращаясь домой, он шёл рядом с Уа. Заливаясь смехом и повторяя слово в слово всё, что говорил Фао, Уа добавил:

– Эах – трус! Эах побежал, как заяц.

Он хотел сказать ещё что-то, как вдруг Фао зажал ему левой рукой рот, а правой больно ударил по плечу.

– Молчи! Нельзя! – хрипел он, сжимая ему челюсть. – Нельзя называть. Услышит – придёт ночью! В лес унесёт!..

Все кругом разом перестали смеяться и сердито глядели на Уа. Некоторые трусливо оглядывались назад. Другие торопились описать вокруг себя черту остриём копья. Третьи замахивались на Уа и даже толкали его кулаками в спину. Уа был обескуражен. Он понял, что поступил непозволительно неосторожно.

Сколько раз мать говорила ему: «Не называй громко того, кто любит мёд. Назовёшь – повстречается где-нибудь, унесёт в свою берлогу!..»

И сама она, если доводилось говорить про какого-нибудь сильного зверя, всегда шептала про него в самое ухо, да ещё прикрывалась ладонью:

– Чтобы ветер не подхватил. Ветер подхватит, отнесёт слова далеко. Залетят в лес, а там их услышит тот, кого назвали. Узнает хозяин, придёт, скажет: «Кто меня звал?»

Так говорила мать, и сам Уа сколько раз учил тому же младших. А тут… Что сделалось с его головой? Как мог он позабыть?

Настоящее имя медведя было «эах». Но вслух говорили вместо этого «вурр». Это было лишь звукоподражание. Так эах ворчит, когда, забравшись в берлогу, лижет свою лапу. Звали медведя также «лохматым», или «кто любит мёд», или «кто сосёт лапу». Про волка говорили «кто воет зимой», про гигантского оленя – «кто бесится осенью». Слово «хумма» также означало громкое дыхание мамонта и было ненастоящим его именем. Чем сильнее зверь, тем страшнее его накликать. Матери с раннего детства внушали это своим ребятам шлепками и угрозами. Это было основное правило охотничьей мудрости.

Впрочем, если вовремя спохватиться, дело ещё можно поправить. И Фао сейчас же постарался это сделать. Он наклонился и что-то шепнул Уа на ухо. Уа кивнул головой.

– Это не Уа тебя звал, – сказал он, обернувшись лицом к лесу. – Звал тебя мальчик из племени Окуней.

– Вот, – сказал Фао. – Пускай себе пойдёт к Окуням. Пускай поищет!

Все засмеялись. Через минуту охотники уже вылезли из оврага и вступили в посёлок. Здесь было шумно и весело. Женщины с радостью встречали своих защитников. Дети прыгали и суетились. Девушки визжали. Канда то кружилась, то бегала вокруг землянки и на бегу всплёскивала смуглыми руками.

Жители посёлка веселились. Никто не мог устоять на месте. Ноги приплясывали сами собой. Руки тянулись к рукам, и вот без уговору составился огромный хоровод, и людской круг завертелся на лужайке.

Крики и хохот перешли в весёлую песню про глупого вурра. В хоровод втолкнули Волчью Ноздрю. На него со смехом накинули медвежью шкуру. Теперь он должен был изображать самого «страшного эаха». Ноздря сейчас же вошёл в свою звериную роль. «Медведь» с рёвом бросался на девушек и женщин, а те с визгом разбегались во все стороны, прятались за кусты и за летние шалаши. Актёр вскоре перестал быть актёром. Он в самом деле чувствовал себя медведем. Да и все окружающие признали это.

Дети плакали от страха и прятались в землянки. Молодые матери прижимали к себе малышей и боязливо смотрели из-за кустов на то, что происходило на лужайке.

В это время, подпрыгивая на одной ноге, приковылял к хороводу Тупу-Тупу. Он махал выхваченным из огня можжевельником. Волосы на его голове были связаны таким же пучком, как у охотника Ао.

Тупу-Тупу зашёл со стороны ветра, чтобы искры и пахучий дым летели на «зверя». Оглушительный хохот раздался на поляне, когда Волчья Ноздря стал на четвереньки и уморительно побежал от него по-медвежьи к опушке леса.

Так начался день весенних игр. Сначала играли в медведя, в охоту на разных зверей и птиц. Потом два охотника – Суоми и Хоху – с деревянными рогами на голове плясали буйную пляску дерущихся зубров. Они бодались, толкались и ревели друг на друга, подражая рёву диких быков.

Под конец стали играть в ловлю оленей. Мужчины были охотниками, женщины – дичью. Игра состояла в том, чтобы от лесной опушки загнать «оленей» в «загон», то есть в промежуток между двумя землянками. «Олени» старались убежать как можно дальше в лес; «охотники» бегали вслед за ними и гнали их к условленному месту.

В лесу уже темнело, когда отряд молодёжи, в котором находились Ао и Улла, выследил между кустами кучку спрятавшихся девушек и женщин. Охотники стали заходить с тыла, чтобы отрезать свою «дичь» от леса. Женщины заметили их и с визгом бросились в разные стороны. Ао больше других увлекался игрою. Он быстро обогнул поляну, чтобы забраться поглубже в чащу леса и перехватить путь убегающим «оленям». Он знал, что сюда побежала Канда.

Вдруг он заметил тёмную фигуру коренастого охотника, который прятался за кустом и, пригнувшись, следил за тем, что делается на луговине.

В это время две девушки, держась за руки, выбежали на середину поляны и, перешёптываясь между собою, со смехом подбежали к кусту. В ту же минуту из-за него выскочил коренастый охотник и, прежде чем они успели повернуться, схватил одну из девушек и вскинул её себе на плечо. Девушка громко завизжала и стала вырываться из цепких рук.

– Уамма! Уамма! – кричала она, и неподдельный ужас слышался в её крике. – Люди, спасите! Тут чужие! Спасите Канду! Уамма! Уамма!

Охотник повернулся и быстро побежал со своей ношей, но не к посёлку, а в глубину леса.

Ао понял, что это не игра, а настоящее похищение.

Кровь бросилась ему в голову. В бешенстве ринулся он наперерез похитителю, и, прежде чем тот успел сообразить, Ао сунул ему под ноги своё копьё. Толстяк споткнулся и тяжело рухнул на землю.

Освобождённая Канда вихрем помчалась к посёлку, а её похититель со звериным рёвом вскочил на ноги и бросился бежать.

Ао настиг его и ударил копьём в правое плечо. Толстяк завыл раненым волком.

– О-о! Ой! – вопил он. – Куолу убивают! Куолу!

Куолу! Откуда он взялся?

Тут только Ао сообразил, на кого напал он в сумраке леса. На самого колдуна!

Но вместо страха у него на уме было только одно бешеное желание ещё и ещё раз ударить обидчика Канды.

Да и как можно бояться врага, кто бы он ни был, если тот трусливо убегает с поля битвы!

Всё же, услышав имя «Куолу», молодой охотник на миг задержался на месте, и Куолу успел юркнуть в кусты. С заячьей прытью промчался он к береговому обрыву, который оказался здесь очень близко. Недолго думая, он кубарем скатился вниз по крутому склону, поднимая целое облако песка и пыли.

Ао остановился на краю и сверху погрозил копьём беглецу, который каким-то чудом ухитрился не свернуть себе шею и не переломать рёбра.

– Выдра! – крикнул Ао ему вслед самое презрительное слово, какое он знал.

Что снилось Ао

В эту ночь Ао долго не мог уснуть. Ему казалось, что горячий уголь из костра влетел ему в грудь. Там что-то загорелось и жжёт его огнём. В ушах всё ещё раздавался отчаянный крик Канды:

– Уамма! Уамма!

Кровь кипела в нём, когда он вспоминал Куолу, его звериный вой, погоню за Куолу и свою неожиданную с ним схватку. Узнал ли его колдун в вечернем сумраке леса?

В его мозгу вспыхивали и гасли искры. Слов у него не было.

Поздно забылся он тяжёлой, беспокойной дремотой. В землянке было душно и тесно.

Вместе с Чернобурыми спали двадцать гостей – охотников Красных Лисиц. Лежали все вповалку на оленьих шкурах.

Под утро ему приснилась Канда.

Он видел, будто она сидит в овраге, около ручья. Сидит так беспечно, не знает, что вот сейчас придёт Куолу и унесёт её.

Ао должен её спасти. Вот он уже спускается в овраг. Он торопится, бежит, он уже близко. Ао хочет приблизиться к Канде, но в этот момент огромный лохматый медведь выскакивает из-за кустов и становится между ними.

Медведь смотрит на него зловеще, становится на дыбы и идёт ему навстречу. Глаза у него хитрые и злые, как у Куолу.

Ао хочет бежать и не может. Ноги будто связаны. А чудовище всё ближе и ближе…

Ао крикнул и проснулся. Весь он обливался потом, а сердце его стучало, как у птицы, зажатой в кулак.

Куолу! Это был Куолу!

Ао сделал усилие и сел на меховой подстилке. Дышать было трудно.

Кто-то ночью закрыл для тепла отдушину, и от этого в землянке ещё больше сгустился запах: чад очага и едкий дух сырых кож, содранных с убитых оленей.

Ао на коленях подполз к выходной дыре, отодвинул заслонку и вылез наружу. Здесь ночные страхи разлетелись, словно клочья дыма от ветра.

– А, старая выдра! – шептал он. – Это ты приходил? Погоди!

Солнце ещё не всходило, но было где-то близко, за белым пологом тумана. Оттуда уже сияли его лучи и золотили светлые края облаков. Ао вздохнул полной грудью.

Крепкая молодая радость била в нём весёлым ключом. Жажда томила его. Пить жители посёлка ходили на дно оврага. Ао сбежал вниз и стал черпать горстью студёную воду.

Лесные свадьбы

С утра девушки начали готовиться к играм. Из мешков и сумок они вытаскивали лучшие наряды и украшения: летние безрукавки, расшитые разноцветными мехами, красивые ожерелья из раковинок и молоденьких хвойных шишек, бахрому из хвостов маленьких зверьков и из птичьих перьев.

Те, кому очень хотелось казаться покрасивее, привешивали к ушам костяные подвески. Другие румянили щёки оранжевой охрой или проводили красные полоски на лбу и на плечах.

Цакку нацепила на подбородок блестящий перламутровый кружок, вырезанный из раковины речной двустворки. Уже давно для этой цели в нижней губе её были сделаны две дырки. А чтобы они не зарастали, в них был продёрнут шнурочек, свитый из крепких волокон подорожника. В первое время губа болела, нарывала и гноилась. Было так больно, что Цакку потихоньку плакала. Но зато, когда рана зажила, она с гордостью поглядывала на своих подруг, у которых не хватало смелости сделать себе то же самое. Её круглое лицо сияло, когда она вышла из игры с драгоценным перламутром на подбородке. Она считала себя теперь первой красавицей посёлка.

Меньше всего украшений было на Канде и на Балле.

Игры происходили на лесной поляне, недалеко от посёлка. После игр Канда привела за руку своего жениха Ао к шалашу, который каждая девушка начинала строить, как только становилась невестой. Вслед за Кандой стали возвращаться и другие пары. Молодожёны сейчас же принялись поправлять и расширять свои весенние гнёзда. Почти все девушки нашли себе мужей из рода Красных Лисиц или из других посёлков. Только тихонькой Ши не хватило жениха.

Ши пришла из лесу поздно и с заплаканными глазами. Зато перламутровый кружочек Цакку оправдал себя в полной мере. Волчья Ноздря – лучший охотник Красных Лисиц – был так ослеплён блеском и игрой перламутра, что покорно позволил привести себя в её шалаш.

Привели новых мужей и молодые вдовы, мужья которых погибли или пропали без вести. Красивая Балла вернулась из лесу рука об руку с молодым Уллой.

Испытание Уа

В землянке пылал огонь. Было жарко, и пахло дымом костра.

Около очага сидели старики и старшие охотники. Перед ними стоял голый Уа и быстро вращал ладонями заострённую палку. Нижний конец её был вставлен в дыру, выдолбленную в сухой деревяшке. Палка вертелась, как веретено. От трения обложенный сухим прутом конец её обуглился и начал чадить. Пахучий дымок серым червячком поднимался из дырки. Старшие серьёзно и деловито следили за руками Уа. Пот градом катился по его лицу. Мокрая спина блестела от горячей испарины.

Дым понемногу усиливался.

Уа припал ничком к своей деревянной «зажигалке» и начал раздувать показавшуюся искру. Он прикрыл её сухой травой и продолжал дуть в неё изо всех сил. Лицо его раскраснелось, а щёки надулись, как пузыри.

Наконец родился огонь, трава загорелась, и юноша стал подбрасывать тонкие ветки сухого можжевельника. Огонь лизнул их. Через несколько мгновений пламя уже весело запрыгало и стало пожирать более толстые сучья.

– Хорошо! – сказали старики.

Тупу-Тупу сидел в сторонке на куче оленьих шкур и смеялся. Он ещё с утра привёл к старикам сына Уаммы и пригнул его голову так, что тот низко склонился перед очагом. Это означало, что Тупу-Тупу просит принять сына Уаммы в разряд охотников.

Старик Фао похлопал Уа по спине, взял его за руку и повёл к выходу. Все вышли за ними. На лужайке позади землянок уже дожидались семь старших охотников с оружием в руках.

Чтобы стать охотником, недостаточно отрастить волоски на верхней губе. Нужно выдержать испытания. Нужно доказать, что можешь быть мужчиной.

Испытания начались. Уа должен был показать, как быстро он бегает, как высоко прыгает, как ловко взбирается на деревья. Потом начались испытания с копьём. Как далеко полетит копьё из рук Уа? Как метко попадёт оно в цель? С какой силой пробьёт сухую оленью шкуру?

В те времена люди ещё не знали лука и стрел. А в эпоху, когда жили наши герои, высшим достижением было уменье метко кидать копьё. Это было трудное искусство. Но сын Уаммы недаром целый год упражнялся. Перед стариками и старшими он показал такую силу и ловкость, что ему мог позавидовать и взрослый охотник.

Но и одного уменья владеть оружием всё ещё было мало. Нужно было знать, как поправить сломавшееся копьё, как вставить обратно выпавшее каменное остриё и прочно закрепить его в верхнем расщепе древка.

Всем этим искусством Уа уже владел в совершенстве, и судьи остались довольны.

Калли пришёл, когда все собрались в охотничьем доме, чтобы перейти к последним испытаниям: Уа должен был показать свою выносливость и терпение.

Юношу заставляли долго держать на вытянутой руке тяжёлый камень. Калли ударил его гибким прутом по голой спине. Его щипали, ему крутили пальцами кожу на животе. Калли приказал ему лечь ничком и приложил к телу раскалённый на углях кремень. Уа должен был, не охнув, дожидаться, пока он остынет. Уа и здесь показал себя молодцом. Сильное желание стать мужчиной помогло ему стойко перенести все муки.

Это было последнее испытание, и Калли, храбрейший охотник посёлка, с улыбкой отдал ему своё тяжёлое боевое копьё. Трудное испытание было выдержано.

Старики вместе с Тупу-Тупу пришли в землянку матери Уа – Уаммы. Они перенесли в землянку охотников вещи Уа: его постель, одежду, его мешки и оружие, которое он себе сделал.

Уамма неожиданно для себя всплакнула. Она всё ещё считала сына маленьким. И вдруг он уже охотник! Остальные женщины тоже прослезились. Младшие братья и товарищи глядели на Уа с восторгом и завистью.

Вечером опять на лужайке кружился хоровод в честь молодожёнов и молодого охотника Уа. Только ночь разогнала всех.

Когда посёлок затих, огромный и тяжёлый Калли вышел из охотничьей землянки. Он осмотрелся кругом и медленно зашагал вдоль оврага. На самом краю обрыва сидела одинокая Ши. Весь вечер она провела одна, не принимая участия в танцах. И теперь ещё глаза её щипало от слёз. Она глядела, пригорюнившись, вдаль, не замечая, как густеют сумерки и наступает ночь.

Калли издали заметил её, неслышно подошёл и уселся рядом.

Обоим не хотелось говорить. Они даже не смотрели друг на друга. Вдруг Калли накрыл широкой ладонью маленькую руку Ши. Девушка улыбнулась, и её печальные глазки повеселели. В этом жесте она ощутила ласку, и ей было приятно почувствовать теплоту его руки. Так сидели они до поздней ночи.

Месть Куолу

Куолу едва живой дотащился до своей землянки. Рана была неглубока, но колдун потерял много крови. Он провалялся целый день. Иза прикладывала к больному месту листья. Рана перестала кровоточить.

Землянка Куолу была похожа на землянки других жителей Большой реки. В береговой круче он выкопал неправильной формы округлую продолговатую яму, сверху прикрыл её конусообразной связкой жердей. Промежутки между жердями были закрыты большими кусками белой берёсты, а снаружи укутаны пучками стеблей сухой осоки, тростника, камышей и рогоза. В крыше он проделал дымовую дыру. Другая, пошире, со стороны реки, служила дверью.

Стены внутри были обвешаны мехами зверей, пучками растений и рогами оленей. Несколько лошадиных черепов украшали угол, в котором ютился Куолу.

Куолу лежал молчаливый и злой. Все жёны не знали, как ему угодить. Колдун капризничал: то лежал с закрытыми глазами, то требовал воды, а когда её приносили, опрокидывал посуду.

Через день он услышал голоса возвращавшихся домой Красных Лисиц и послал к ним жён за обычной данью.

– За проход! А Чернобурым сказать: Куолу будет здоров. Узнают скоро! Пусть ждут злого ветра от моих слов!

Так стала всем известна страшная угроза: Куолу хочет мстить!

Через десять дней сам Куолу сказал об этом трём охотникам Чернобурых. Он встретил их возле реки, недалеко от посёлка. К этому времени рана его затянулась. Колдун стал снова выходить.

Куолу потребовал, чтобы в его землянку привели Канду. Он хочет взять её в жёны. А если не послушают, всем Чернобурым будет плохо.

У Чернобурых началась паника. Колдун! Юсора! В его власти пустить по ветру всякую беду. Захочет сделать зло – где спасенье?

Женщины приходили уговаривать Канду – пусть идёт к колдуну. Они не хотят из-за неё терпеть несчастье. Канда плакала. Ао с копьём в руке стоял перед шалашом и грозил каждому, кто подойдёт. Через день пришло известие: колдун требует в жёны не только Канду, но и Баллу.

Ни та, ни другая и слышать не хотели об этом. Но женщины ворчали и сердито поглядывали на красавиц. Матери пошли разговаривать с Каху. Мать матерей взяла из костра горящую ветку и обошла с ней вокруг землянок. Это немного успокоило взволнованные умы. Но скоро страхи возобновились.

В посёлке начали хворать люди, особенно дети. Каждое лето дети болели. В этом не было ничего удивительного. Но в этом году болезнь была особенно злой. Тяжело заболел и умер один из стариков. С каждым днём становилось всё теплее и теплее. Тучи мух и мошек вились над посёлком. Отбросы были тем местом, где они плодились. Мух становилось всё больше и больше, они носились повсюду, быстро распространяя заразу.

В один из пасмурных дней Ао, Волчья Ноздря, Уа, Калли и Улла вернулись с удачной охоты. Они принесли молодого оленёнка, разрезанного на куски. Но, к их удивлению, никто их не встретил. В охотничьей землянке нашли они товарищей. Остальные охотники тоже вернулись с хорошей добычей.

И старики, и дети были сыты, но не было ни у кого обычного в этих случаях веселья.

Все женщины собрались в землянке Уаммы. На полу посреди жилья сидели с каменными лицами Огга, Уамма и другие женщины. Перед ними была вырыта продолговатая неглубокая ямка. Свежая земля, откинутая в сторону, лежала рыхлым валом.

У стены сидели другие матери и молча глядели на два меховых свёртка на дне могилки.

В это утро умерли девочка и мальчик – сын Уаммы и дочь Огги.

Трупики положили рядом и начали засыпать землёй. Могилка была так мелка, что детские тела покрылись только тонким слоем земли.

Вместе с ними закопали берестяную чашку с орехами, заботливо положили рядом круглый камень – разбивать скорлупу. Поставили деревянную миску с водой. Когда тени умерших захотят пить, они смогут это сделать, не выходя из могилы.

Прежде чем положить детей в могилу, Уамма сняла ожерелье и надела его на шею своему Лаллу.

Три старухи сидели над могилкой. Это были Мать матерей Каху и ещё две.

Каху сидела, скрючившись, на земле, и старческие губы её шевелились. Она бормотала невнятные слова. Одна из старух держала пук можжевеловых веток. Время от времени она протягивала одну из них к очагу. Ветка вспыхивала, и старуха передавала запылавшую хвою Каху. Та махала веточкой над могилкой, и ароматный запах горящего можжевельника распространялся по землянке. Когда ветка сгорала, Каху кивала, и та же старуха зажигала новую ветку, а другая высыпала из мешочка горсть серых угольков. Каху кидала их на могилку и пришлёпывала ладонью к земле. Крючковатый нос её почти упирался в подбородок, седые космы спадали по плечам.

Потом Каху обошла вокруг землянки и окурила её можжевельником.

Вдруг раздался тоненький голосок Уззы, восьмилетней дочки толстой Огги.

– А зачем их зарыли? – Она показала пальцем на свежую могилку.

– Им там будет лучше, – сказала Огга. – Они будут жить под землёй.

– Под землёй темно, – сказала Узза.

– Они пойдут туда, где живут тени, – прошамкала старуха, которая зажигала можжевельник.

– А зачем? – приставала Узза.

– Как зачем? Они умерли, а теням куда же деваться? Вот ты спишь, а тень твоя ходит. Так и они. Они спят в могилке, а тени будут жить. Нехорошо, когда тень мёртвого по земле ходит.

– А отчего им у нас не жить? – продолжала неугомонная Узза. – Мы бы с ними играли. Или в лес пошли бы за ягодами.

– Глупая! Если тень будет ходить по земле, люди будут пугаться. Заболеть даже можно, если встретишь. Пусть себе ходят под землёй. Там такие же есть леса, и речки, и травка. Там им будет хорошо.

Дети окружили старуху и стали спрашивать, что такое тени.

– Тень – такой же человек, только вроде дыма. Сейчас, в полдень, маленький, а вечером станет большой. Когда человек ляжет спать, куда тень девается? Вот ты сон видишь? А это тень твоя летает и всё видит. А когда человек умрёт, его надо проводить под землю. Там ему будет хорошо. Там в речке он рыбку будет ловить, в лесу ягоды собирать. Всё как здесь, так и там. Только надо о тени позаботиться, а то она рассердится и что-нибудь сделает вредное…

Каху вернулась ещё раз к могилке и пошептала над ней. Это она уговаривала тени лежать смирно, не выходить из-под земли и не пугать живых.

Ни Каху, ни Огга, ни Уамма не понимали, что такое смерть. Они не знали, что она – неизбежный и естественный конец всего живого.

Если человек погибает в бою или на охоте, это ещё можно понять. Это победитель отнял силу у побеждённого или зверь оказался сильнее и одолел охотника.

Но если кто умирает, лёжа в своей землянке, – это загадка, и над ней надо хорошенько подумать. Тут дело не обошлось без злого врага. Кто-то отнял жизнь не силой, а колдовством, наговором. Кто-нибудь напустил сперва болезнь, а потом и смерть. Кто-нибудь посмотрел злым глазом, от которого уходит здоровье. Зло можно «напустить» издали. Можно наслать болезнь по ветру. Нужно только знать такие слова. Можно сделать это из мести. Но не всякий может это сделать, а только кто умеет.

Кто же виноват в смерти детей Огги и Уаммы? Кто сумел погубить столько Чернобурых?

Конечно, Куолу! Он ведь грозил отомстить и отомстил.

А всё эти Красные! Не хотят уступить колдуну, вот он и злится.

Когда Улла вместе с Ао и Волчьей Ноздрёй вошли в землянку охотников, они сразу почувствовали что-то неладное. Никто не позвал их сесть у огня. Никто не спросил об охоте. Их встретили враждебными взглядами. Никто не сказал ни одного слова привета. Их считали виновниками гнева Куолу и его страшной мести.

В мастерской Тупу-Тупу

Вечером, когда в посёлке все сидели по шалашам и землянкам, в летний шалаш Канды просунулась рыжая голова. Это был Уа.

Ао лежал возле костра и раздувал тлеющие угольки. Уа молча сел у входной дыры. Канда вопросительно поглядела на брата. Вид у него был встревоженный.

– Что скажешь? – спросила Канда.

– Что скажу? В посёлке все боятся Куолу. Вот умерли Лаллу и Го. Ведь это его дело. Матери толкуют: всему виной Красные Лисицы. Не хотят отдать своих жён. А из-за них Куолу мстит целому посёлку. Старый Фао говорит: надо убить Красных! А Калли и Тупу-Тупу спорят. Говорят: не надо. Тупу-Тупу жалеет Канду. Не хочет, чтобы она шла к Куолу.

Канда со страхом слушала брата. Ао положил ладонь на голову жены:

– Не бойся! Ао не отдаст Канду.

В это время во входной дыре показалась чья-то тёмная фигура. Канда с криком бросилась прочь. Вдруг все засмеялись:

– Улла!

Улла пришёл сказать, что Тупу-Тупу велел звать Ао и Канду к себе.

Тупу-Тупу редко ночевал в землянке охотников. Большей частью он проводил время в своей каменной мастерской. Тут же стоял его шалаш, в котором на мягкой подстилке отдыхал он от дневных трудов. Мастерская помещалась около реки, у самого устья оврага. Нужно было спуститься по узкой тропинке и миновать кусты ивняка. Ещё издали до ушей охотников стали доноситься глухие удары камня.