Двойное сердце агента бесплатное чтение

© Корявов Д., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

– Хочу сразу ответить тем, кто здесь «укает»! Вы, господа, «укайте», да оглядывайтесь. Мы вас не добили под Сталинградом, на Украине, в Белоруссии… и если вы будете еще «укать» против нас и будете опять готовить нападение, мы вас так «укнем», что больше не будете «укать»! – рвался из телевизора раскатистым громом голос Хрущева.

И хотя в это майское утро 1960 года сам Никита Сергеевич находился за тысячи километров от Белого дома, на пресс-конференции в Париже, президент США Дуайт Эйзенхауэр непроизвольно поежился, глядя на кряжистые кулаки своего советского коллеги, которыми тот после каждой истерично-рубленой фразы колотил по трибуне, словно забивая гвозди.

Эйзенхауэр не выдержал, щелкнул тумблером телевизора, и угрожающий хрущевский лик в мгновение схлопнулся в маленькую яркую точку. Экран погас.

– Вы говорили, что у русских нет истребителей, которые способны подняться на такую высоту, – сказал с раздражением Эйзенхауэр, повернувшись к Аллену Даллесу, шефу Центрального разведывательного управления.

– Я в этом уверен на сто процентов. – Даллес встал и протянул президенту несколько листков, испещренных цифрами. – Вот последние тактико-технические данные истребительной авиации русских…

Эйзенхауэр взял листки, не глядя отложил их в сторону и, просверлив колючим взглядом руководителя ЦРУ, спросил:

– Тогда как же им удалось сбить наш самолет-разведчик?

Конечно, перед встречей с президентом Даллес проигрывал предстоящий разговор в голове, и у него, как у опытного дипломата и разведчика, были заготовлены все необходимые ответы, но сейчас он почему-то растерялся. Всегда сложно признаваться в собственных просчетах.

– Таких истребителей у них действительно нет… – еле слышно прозвучал из глубины кабинета голос еще одного посетителя – сухопарого, стриженного под «бобрик» старичка в генеральской форме с непроницаемым взглядом серых глаз из-под массивных роговых очков. Генерал Холгер Тоффрой, начальник разведывательного центра «Форт Фелисити», был куратором всех проектов ЦРУ в области ракетных технологий. Еще пятнадцать лет назад, сразу после Второй мировой войны, именно он руководил секретной операцией американской разведки, получившей кодовое название «Скрепка». Десятки немецких ученых-ракетчиков в обстановке абсолютной секретности были перевезены в США. И именно благодаря ему в пустынном уголке техасской равнины была основана маленькая секретная лаборатория, положившая начало космической программы США. Возглавил ее штурмбаннфюрер СС, он же главный конструктор знаменитой ракеты «Фау-2», профессор Вернер фон Браун.

– Они сбили самолет Пауэрса ракетой, – продолжил, вставая, Тоффрой. – К сожалению, господин президент, русские научились делать ракеты. Господин президент, я понимаю все политические последствия данного инцидента…

– Вы понимаете все последствия?! – вспыхнул Эйзенхауэр. – Сначала вы утверждали, что наш самолет-разведчик полностью уничтожен, и я с вашей подачи несколько дней врал всему миру, что это был метеорологический самолет… что его сбили кровожадные русские. А теперь выясняется, что пилот жив, а обломки разведывательного самолета вместе со всем шпионским оборудованием выставлены на всеобщее обозрение в московском парке! И как я после этого выгляжу, нелепо повторяя, что ЦРУ проводило операцию, не поставив меня в известность?

– Я полностью признаю свою вину и готов понести заслуженное наказание, – склонил голову Тоффрой.

– Господин президент! – вмешался Даллес. – Я понимаю всю неприглядность этой ситуации и не снимаю ответственности за происшедшее ни с себя, ни с кого-либо из моих сотрудников, но я бы хотел сообщить информацию, которая носит чрезвычайно важный характер…

– Что может быть важнее дискредитации президента? – перебил его Эйзенхауэр.

Даллес молча подошел к Эйзенхауэру и протянул тоненькую бумажную папку, в уголке которой красовался гриф «Совершенно секретно». Бросив раздраженный взгляд на директора ЦРУ, президент раскрыл папку и пробежал глазами вложенный в нее документ.

– Это фотокопия секретного постановления Центрального комитета компартии Советского Союза и их Совета министров, – прокомментировал Даллес. – Информация достоверная, получена от нашего человека в высших эшелонах КГБ.

Заголовок текста вспыхнул перед глазами Эйзенхауэра:

«О подготовке полета человека в космос»

Не поверив своим глазам, он перечитал документ, отложил его в сторону и вопросительно взглянул на Даллеса.

– Когда они планируют запуск?..

– Наш человек в КГБ, имеющий доступ к информации на самом высоком уровне, полагает, что русские смогут сделать это в течение года, – ответил Даллес.

– Технологически мы пока опережаем их, – вмешался Тоффрой, – но они могут…

Глаза Тоффроя встретились с жестким взглядом президента, и генерал осекся. В кабинете воцарилась пронзительная тишина.

– Первым в космосе должен быть гражданин Америки! – с металлом в голосе произнес Эйзенхауэр. – И вы оба лично отвечаете за то, чтобы русские аплодировали нашему астронавту с земли!

– Господин президент! – по-армейски отчеканил Даллес. – Можете не сомневаться, Советы нас не обгонят. Уже завтра мы приступаем к активной фазе операции «Обратный отсчет»!

В Вологодских лесах уже вторую неделю лил тягучий дождь. Заключенные колонии строгого режима, увязая в глинистой жиже, подтаскивали тяжелые скользкие бревна к ржавой пилораме. Железные зубья с протяжным стоном вгрызались в древесину, с трудом разрывая разбухшие волокна. И, тщетно пытаясь заглушить стон древесной плоти, из репродуктора, прикрученного колючей проволокой к вышке с часовым, разносился над лагерем звонкий голос Гелены Великановой:

У пилорамы командовал Крамаренко – пожилой рецидивист, своим картавым говором и внешностью напоминавший Ленина.

– Грузи, грузи! – глотая букву «р», кричал он другим зекам, принимая бревна и загружая их на направляющие.

Подали очередное толстенное бревно. Крамаренко, надрывно крякнув, подхватил его и, тяжело дыша, стал подталкивать к вращающимся зубьям.

– Вж-ж-жи! – завизжала пила, всасывая в себя мясистый комель. Неожиданно нога Крамаренко скользнула по раскисшей глине, бревно спружинило, сыграло, крученая сила подбросила деревяху вверх, и полетело оно прямо на растянувшегося в луже Крамаренко. Казалось, еще мгновение – и бревно обрушится всем весом на его седую голову. Но откуда ни возьмись распростерлись над Крамаренко чьи-то руки, подхватили бревно, оттащили в сторону.

продолжала распевать из репродуктора Великанова.

Уже попрощавшийся с жизнью Крамаренко открыл глаза и увидел веселое лицо Олейникова – зека из второго отряда, который, широко улыбнувшись, подмигнул ему и подпел Великановой:

Визгливо взвывший за железными воротами зоны автомобильный гудок оборвал песнь Олейникова. Вертухаи бросились отворять, из конторы выскочил начальник зоны и вприпрыжку побежал к воротам.

Во двор въехала темно-синяя «Победа», скрипнули тормоза, распахнулась дверца, и из автомобильного чрева появился высокий молодой офицер в форме майора госбезопасности.

– О, кино, наверное, привезли! – хохотнул Олейников, наблюдая, как начальник зоны подобострастно козыряет прибывшему майору.

Зеки заржали. Но тут ударила по ушам караульная сирена, залаяли псы, побежали автоматчики, на бегу выхрипывая команду «стро-о-ойсь!».

Подгоняемые прикладами, толкая друг друга, спотыкаясь и падая в грязь, зеки бросились строиться.

Майор оглядел строй заключенных, раскрыл бумажную папку, полистал и, легким движением головы подозвав начальника зоны, ткнул пальцем в список. Тот кивнул и, набрав полные легкие воздуха, с усердием рявкнул:

– Заключенный Олейников! Два шага из строя!

Зачавкали в грязи кирзовые сапоги зеков, строй перед Олейниковым расступился, освобождая проход. Олейников прищурился, хитрая улыбка скользнула по его губам. Глянув на стоявшего рядом щупленького зека, он легонько подтолкнул его вперед и заговорщицки шепнул:

– Тебя!

Зек вздрогнул и испуганно завертел головой.

– А, нет, меня… – успокоил его Олейников. – Грамотой, наверное, награждать будут.

Из папирос майор Зорин признавал только «Казбек». Когда-то давно, еще учась на юридическом, он как лучший студент был направлен на практику к легендарному муровскому сыщику Владимиру Чанову. Чанов курил, курил много, и только «Казбек», неуловимым движением пальцев лихо заламывая мундштук. Зорин боготворил Чанова, стараясь во всем ему подражать: носил такой же обвислый пиджак (в складках можно было спрятать еще один пистолет) и пил такой же круто заваренный чай с кислыми дольками антоновки (мозг бодрит и витаминами питает!). Тогда же Зорин и закурил. Удовольствия он от этого не получал, только кашлял надрывно, но не соответствовать облику великого сыщика он не мог.

Вот и сейчас Зорин, глубоко затянувшись, сорвался на резкий, дерущий горло кашель. Дребезжащее эхо отразилось от крашенных отвратительной масляной краской стен допросного кабинета. Отхлебнув из стакана горячий чай, Зорин рукой разогнал дым над головой и, восстановив сбившееся дыхание, поднял взгляд на стоявшего перед ним Олейникова.

– Садитесь, Петр Алексеевич, – хрипло сказал Зорин и показал рукой на прикрученный шурупами к полу металлический стул.

– Так я уже десять лет как сижу… – ухмыльнулся Олейников.

– Настроение, я вижу, у вас, Петр Алексеевич, хорошее. Значит, и разговор у нас получится правильный. Присаживайтесь.

«Прав был генерал Плужников, – подумал Зорин, наблюдая, как Олейников демонстративно смахивает невидимую пыль со стула, прежде чем сесть на него. – Вряд ли все пройдет гладко. Ну ничего, посмотрим, кто кого!»

Он взял в руки увесистую картонную папку с жирной надписью на обложке:

Уголовное дело № 38-4/59.

Олейников П. А.

Ст. 58-1а «Измена Родине».

Раскрыл ее и, делая вид, что внимательно вчитывается в страницы, задумался…

Зорину давно хотелось живой оперативной работы. Он и на юрфак пошел, начитавшись в детстве детективных романов. Рос Зорин без отца, мать его работала в библиотеке иностранной литературы, и Зорин имел возможность читать на языке оригинала не только доступных всем Конан Дойля, Жоржа Сименона, Эдгара По и Агату Кристи, но и Эрла Гарднера, Мориса Леблана, Рекса Стаута и Питера Чейни. Часами вгрызаясь со словарем в хитросплетения сюжетов, Зорин представлял себя то частным сыщиком Ниро Вульфом, то комиссаром Мегрэ, то адвокатом Перри Мейсоном. Незаметно для себя он овладел английским и французским языками, стал читать юридическую литературу, увлекся римским правом. Легко сдал вступительные экзамены, блестяще учился, через год был избран секретарем комитета комсомола курса. Через два – вступил в партию. В 54-м Зорин окончил университет и, естественно, с красным дипломом. Ректор, выслушав просьбу Зорина направить его на работу следователем в уголовный розыск, покачал головой и назидательно сказал: «Вот какое дело, товарищ Зорин… Как ты знаешь, в ряды правоохранительных органов вместе с предателем Берией затесалось большое количество врагов трудового народа. Партия ставит задачу кардинально обновить личные составы органов внутренних дел – нужны грамотные, верные ленинским принципам товарищи, способные заняться подбором надежных, идейных сотрудников для нашей милиции. Поэтому принято решение направить тебя в центральный аппарат МВД, в управление кадров».

Пять лет – бумажки, кадровые листки, проверки, собеседования. Начальство быстро оценило исполнительность молодого сотрудника и завалило его работой, которую Зорин выполнял весьма скрупулезно и точно в срок, заполняя все документы ровным каллиграфическим почерком. Он быстро получил старлея, затем капитана, благодарности сыпались одна за другой, его отчеты дважды отметил лично министр. Многие прочили ему быстрый и успешный аппаратный рост. А Зорин с завидным упорством раз в год писал рапорты с просьбой перевести его на следовательскую работу и неизменно получал отказ – какое начальство захочет расстаться с «рабочей лошадкой»! И каждый вечер Зорин, сдав в архив толстые папки кадровых дел, возвращался в свой кабинет и, закурив любимый «Казбек», зачитывался литературой по криминалистике и психологии, перелистывал старые уголовные дела, изучая схемы расследований. Потом, уже за полночь, он неспешно брел домой по ночной Москве, выбирая самые темные и безлюдные закоулки, и каждый раз надеялся, что сейчас на его глазах кто-то попытается совершить какое-нибудь ужасное преступление. Тогда он вступит в смертельно опасный поединок с преступником и, рискуя жизнью, задержит его. Может быть, даже будет ранен.

И вот однажды, именно в тот холодный январский день 1960 года, когда в очередной раз на его рапорт о переводе пришел отказ, Зорин, закончив дела, доехал на троллейбусе до Нескучного сада и направился в звенящий от мороза мрак пустынных липовых аллей. Настроение было паршивое, не радовало даже то, что вместе с отказом Зорину пришло представление к майорскому званию – начальство явно им дорожило. Пройдя мимо Андреевского пруда, Зорин вышел к беседке-ротонде, сел на скамеечку, достал из пачки папироску и закурил. Курил Зорин, как научил его в свое время Чанов, – спрятав папиросу в кулак, чтобы издалека никто не мог заметить ее огонек.

Зорин огляделся: запорошенный снегом фонтан, похожие на огромные белые грибы вазоны, пустынные пьедесталы. Поговаривали, что один из основателей сада купец Демидов нанимал охранять посаженные им диковинные растения особых сторожей – гимнастов с фигурами атлетов. Измазанные мелом на манер парковых скульптур, они денно и нощно стояли неподвижно на пьедесталах. Но стоило кому-то из посетителей начать вести себя недостойно, как скульптуры «оживали», наводя на нарушителей ужас. Иногда они пугали прохожих просто из озорства, чтоб не было скучно. Вскоре слухи о говорящих скульптурах поползли по Москве, и демидовский сад нарекли «Нескучным».

Пошел легкий снег, немного потеплело. Зорин уже докуривал и собирался идти домой, как вдруг в глубине Аллеи влюбленных он заметил темную фигуру. Незнакомец явно торопился, шаг его сбивался, он все время оглядывался. Зорин быстро сунул окурок в снег, встал и спрятался за одну из колонн ротонды. Человек остановился совсем рядом, еще раз огляделся, затем достал из глубины черного пальто пистолет и, передернув затвор, переложил оружие в наружный карман. Сердце Зорина взволнованно застучало. Неужели?! Неужели ему повезло и пришел его звездный час? Вот он, перед ним – бандит-рецидивист, убийца, идущий на дело! Зорин напрягся и бесшумно двинулся за «объектом». Незамеченным он проследовал за ним до Пушкинской набережной и вышел к каскаду «Купальщица». Здесь неизвестный остановился и позволил себе отдышаться. В очередной раз оглядевшись, он присел рядом с фонтаном и стал осторожно раскапывать снег под постаментом. Через мгновение в его руках блеснул в лунном свете продолговатый округлый предмет. Наблюдавший за ним из-за дерева Зорин прищурился. Камень! Обыкновенный крупный булыжник, каких полно на берегах Москвы-реки. Незнакомец засопел, сжимая камень в руках. Хрясть! – неожиданно булыжник развалился на две половинки, оказавшись полым внутри. Человек в черном пальто достал из-за пазухи какие-то бумажные листки и, осторожно сворачивая, стал вкладывать их внутрь одной из половинок булыжника.

«Шпион!» – озарила догадка Зорина. Он вспомнил, как год назад читал заметку в газете «Правда» о разоблачении офицера Главного разведывательного управления Генштаба СССР Петра Попова, работавшего на американскую разведку. Тот тоже прятал свои шифровки именно в такие замаскированные «закладки».

Кровь тревожно запульсировала в висках, Зорин даже испугался, что стук его сердца спугнет незнакомца, и, глубже спрятавшись за дерево, он сильнее запахнул шинель. Эх, если б сейчас с ним было его табельное оружие! «Но ничего, справлюсь и так», – подумал Зорин и, резко выскочив из-за дерева, эффектно крикнул:

– Милиция! Ни с места! Руки вверх! Неизвестный удивленно охнул, отчаянно завертел головой, его рука скользнула к наружному карману. Зорин, в три прыжка преодолев разделявшее их расстояние, ловко выбил ногой вскинутый незнакомцем пистолет, повалил растерянного шпиона на землю и начал заламывать ему руки.

И вдруг из темноты, словно призраки, прямо перед Зориным материализовались какие-то фигуры, он почувствовал, как чьи-то сильные руки оторвали его от пойманного шпиона, отбросили в сторону, чье-то колено уперлось ему в спину и вдавило в снег. «Комитет госбезопасности СССР! Не шевелиться!» – обжигающим шепотом хлестнула ему в ухо резкая команда.

А на следующее утро в кабинете заместителя начальника Второго главного управления КГБ СССР генерал-лейтенанта Плужникова Зорин узнал, как сорвал операцию советской контрразведки, долго и кропотливо следившей за атташе посольства США. У чекистов возникли подозрения, что основным местом работы атташе было не дипломатическое поприще, а Центральное разведывательное управление США. Требовались доказательства. Под видом инженера одного из оборонных НИИ сотруднику КГБ удалось выйти на инициативный контакт с двуликим дипломатом. «Инженер» предложил передать некие ценные сведения. Дипломат согласился и сообщил место для закладки в Нескучном саду. И вот когда чекист, выдававший себя за инженера-предателя, вкладывал документы в тайник…

– Н-да, – похлопал по карманам генерал Плужников и поднял взгляд на вытянувшегося перед ним в струнку Зорина. – Куришь?

Зорин быстро вытащил из кармана пачку «Казбека» и протянул генералу. Плужников взял одну папиросу, размял ее пальцами и потянулся за спичками. Зорин опередил его, чиркнул зажигалкой – перед лицом Плужникова вспыхнул огонек. Генерал уже хотел прикурить, но неожиданно отстранился и отложил папиросу в сторону.

– Совсем забыл! Я ж бросил, – пробурчал генерал. – Прочитал в американском журнале: их ученые недавно установили, что курить – вредно. Второй месяц мучаюсь.

Плужников вздохнул и, прищурившись, посмотрел на Зорина:

– Ну и что прикажешь с тобой делать?

– Товарищ генерал! Я понимаю, что заслужил самое строгое наказание, и прошу скорее передать материалы моего дела в трибунал.

Генерал встал из-за массивного дубового стола, мягкой пружинистой походкой прошелся по кабинету и остановился около большого аквариума, в котором, переливаясь в лучах утреннего солнца, грациозно плавали разноцветные тропические рыбки. Плужников взял с подоконника круглую жестяную коробку из-под монпансье, аккуратно открыл ее и, зацепив щепотку сушеного мотыля, стал кормить рыбок.

– Твоего дела, говоришь?.. – усмехнулся генерал. – Никакого твоего дела нет. Ты выполнял свой долг. А провал операции – наша недоработка. Как мы тебя в парке не заметили? Не понимаю…

Генерал отряхнул руки, так же аккуратно закрыл коробочку и с сочувствием глянул на Зорина.

– Но у тебя теперь другая проблема. У тебя теперь нет работы.

– Товарищ генерал! Увольнение – слишком легкое наказание для меня.

– Да никто тебя не увольнял! – улыбнулся Плужников. – Сегодня утром Министерство внутренних дел СССР было расформировано, его полномочия переданы в республиканские МВД.

Зорин в недоумении уставился на генерала.

– Не будем обсуждать целесообразность данного действия, – продолжил Плужников. – Раз партия и правительство приняли такое решение, значит, они всесторонне оценили все его последствия. Значит, так надо. Только ты вот теперь без работы. Что делать-то будешь?

Зорин, не осознав до конца смысл услышанного, в растерянности пожал плечами. Генерал подошел ближе, заглянул ему прямо в глаза:

– Ты ведь иностранные языки знаешь?

– Английский, французский… – ответил Зорин. – Немного немецкий.

– Это хорошо, – кивнул генерал и вернулся к столу. Выдвинув верхний ящик, он достал папочку с тесемками, неспешно развязал их и вынул несколько листков бумаги. – Хорошо о тебе пишут, н-да… «Исполнителен, дисциплинирован, хорошо образован…» А, вот еще: «Мыслит логически, кропотливо и вдумчиво выполняет работу…» Про верность партии и идейность я уж и не говорю. Хорошую рекомендацию дает тебе товарищ Чанов.

– Владимир Федорович?! – в изумлении воскликнул Зорин.

– Точно – Владимир Федорович, – кивнул Плужников. – Мы с Володей давние приятели, и я знаю, что он слов на ветер не бросает. Так что делаю тебе предложение: приходи к нам на работу.

Так в январе 1960 года майор Зорин попал в контрразведку. Два месяца ушло на дополнительные формальные проверки, и в апреле он уже обживал маленький, но уютный кабинет на площади Дзержинского. Конечно, сразу собственного дела Зорину не поручили – для начала Плужников направил майора в архив и приказал ознакомиться с материалами операций, проводимых под руководством генерала.

Утром 1 мая, несмотря на праздничный день, Зорин пришел на работу пораньше и только успел разложить папки, как его срочно вызвали к начальству. Под доносившиеся из приоткрытого окна радостные крики демонстрантов и звуки бравурного марша Зорин вошел в кабинет Плужникова и застал генерала в тот момент, когда он подносил к папиросе зажженную спичку. Увидев Зорина, генерал быстро спрятал папиросу в ящик стола и поднялся ему навстречу.

– Здравия желаю! – козырнул Зорин. – С праздником, товарищ генерал! Извините, что без стука, ваш секретарь сказала, что-то срочное, вы ждете…

– И тебя с праздником, майор, – похлопал Плужников по плечу Зорина. – Только праздник этот нам чуть было не испортили. Час назад над Свердловском нашим зенитчикам удалось сбить ракетой самолет без опознавательных знаков. Летел на запредельных высотах, сбили с восьмой попытки. Самолет, скорее всего, американский. Тип самолета и цель его полета уточняются. Летчику удалось катапультироваться, его задержали. К сожалению, при стрельбе ракетами по вражескому самолету был сбит и один наш истребитель. Пилот погиб. Теперь твое первое ответственное задание: срочно вылететь в Свердловск, допросить на месте иностранного летчика, этапировать его в Москву. Кроме того, необходимо организовать доставку в Москву обломков сбитого вражеского самолета. Чтоб ни одного винтика не осталось на месте! Через сито все просеять!

– Есть, товарищ генерал! – радостно взял под козырек Зорин, почувствовав, как у него за спиной вырастают крылья. – Разрешите идти?

– Да не спеши ты! – охладил его Плужников. – Спешка хороша при поносе и ловле блох.

Зорин стушевался.

– Возьмешь с собой пару оперативников. При выполнении задания обратить особое внимание на его секретность, – продолжил генерал. Потом, улыбнувшись и махнув рукой, добавил: – Действуй!

Так Зорин встретился с Фрэнсисом Гэри Пауэрсом – летчиком американских ВВС, завербованным ЦРУ для выполнения разведывательного полета над территорией СССР. Удалось установить, что его самолет-разведчик U-2 вылетел с пакистанской авиабазы в Пешаваре. В 05:36 по московскому времени на двадцать километров юго-восточнее Кировабада U-2 пересек границу Советского Союза, прошел над космодромом Байконур, затем, покружив над ракетным заводом в городе Волжанске, направился на север, предполагая завершить свой полет в Норвегии. Проявленная фотопленка с установленного на борту U-2 фотоаппарата подтвердила повышенный интерес ЦРУ к советской ракетной промышленности – стартовые площадки Байконура, цеха и подъездные железнодорожные пути Волжанского завода были в деталях запечатлены на снимках.

– Значит, все-таки космос, – задумчиво произнес Плужников, перелистывая альбом со шпионскими снимками. – Не дают им покоя наши успехи, н-да…

Генерал потянулся было за пачкой папирос, но, поймав на себе укоризненный взгляд Зорина, вздохнул и продолжил:

– На Волжанском заводе идет монтаж Р-7, «семерки» – основной ракеты для наших космических полетов. Кстати, именно этим носителем три года назад мы забросили на орбиту первый спутник, а с января этого года боевая модификация Р-7А поставлена на вооружение.

– До Америки долетает?

– Долетает, долетает…

Генерал протянул альбом Зорину.

– Ты не обратил внимания на эти фотки? – Плужников ткнул пальцем в снимки, на которых с разных ракурсов был запечатлен многопролетный мост через реку. – Это железнодорожный мост через Волгу, по которому вывозится готовая продукция как раз с Волжанского ракетного завода. Кстати, мост – один из самых протяженных в нашей стране. Что думаешь? Откуда такой интерес у наших американских коллег к этому объекту?

Зорин взял в руки альбом, полистал страницы.

– Хотят оценить объемы перевозок? – предположил он.

– Чтобы оценить объемы перевозок, фотографии не помогут. Кто сказал, что грузы повезут именно в тот момент, когда самолет-разведчик будет кружить над мостом? А здесь вот, смотри, Пауэрс даже опустился на малые высоты, чтобы сделать более четкие фото. Он-то что сам говорит?

– Утверждает, что детали операции ему неизвестны. Ему лишь был задан маршрут полета, высота и дано задание в определенное время открывать затвор фотоаппарата.

– Что же можно установить по фотографиям? – задумался Плужников. – Конструкцию моста? Материал изготовления? Систему охраны?..

– Думаете, подготовка диверсии? – взволнованно перебил Зорин.

– Не исключаю. Если взорвать мост, можно парализовать работу завода на длительное время.

– Неужели вы думаете, они на это способны?

– Когда ставки так высоки…

Генерал встал, прошелся по кабинету, остановился у своего любимого аквариума, посмотрел на рыбок, потом резко повернулся и вновь подошел к Зорину. Взгляд Плужникова стал жестким.

– Ты понимаешь, что космическая гонка сейчас выходит на финишную прямую? Чей гражданин – наш, советский, или их, западный, – будет первым в космосе?

– Конечно наш! – воскликнул Зорин. – У них же сплошные аварии…

– А у нас, думаешь, аварий нет? Про них в газете «Правда» не пишут! Сейчас гонка идет, настоящая гонка на пределе возможностей! Когда мы первыми спутник запустили, американцы поняли, что отстают. Меньше чем через год они создали НАСА…

– НАСА?

– Национальное управление по аэронавтике и исследованию космоса. Они так объединили ресурсы всех структур в рамках одной организации. Главной задачей, которая ставилась, была отправка человека в космос – создали программу «Меркурий». Все понимали, что это следующий логический шаг в развитии космонавтики, и здесь снова особое значение приобретает вопрос о приоритете. Между прочим, президент США Эйзенхауэр своим указом присвоил этой программе высшую категорию срочности: «Д-Икс». Напрягли все силы, вложили огромные деньги! Возглавляет проект профессор Вернер фон Браун, бывший штурмбаннфюрер СС, главный конструктор фашистских ракет Фау-2. Согласно их программе первый полет пилотируемого американцем спутника должен состояться до середины нынешнего года. Но, по нашей информации, что-то там у них не заладилось по технической линии, сроки сдвинулись, а тут и мы их догонять стали. Вот они и занервничали, готовы на пакость пойти…

– С фашистами, значит, спелись? – возмутился Зорин.

– Вряд ли фон Браун сам пытал и расстреливал, но то, что на него работали заключенные нескольких концлагерей, – факт установленный. И то, что он гений, – тоже не подлежит сомнению. Немцы, между прочим, уже в 44-м запускали по три сотни ракет Фау-2 в месяц по Лондону и Парижу. Да и наша первая космическая ракета по образу и подобию трофейной Фау была сделана. Потом, правда, мы их обогнали.

– Со спутником?

– Со спутником. И собачку в космос мы первые запустили. Лайку, помнишь? Так вот… В 45-м американцы под руководством майора Холгера Тоффроя провели секретную операцию «Скрепка» – вывезли основной костяк нацистских ученых-ракетчиков из Германии в США, в том числе и Вернера фон Брауна…

– Вы сказали «Холгера Тоффроя»? – удивился Зорин.

– Ну да…

Зорин вскочил и возбужденно зашагал из стороны в сторону.

– Дело в том, товарищ генерал, что полетное задание Пауэрсу давал персонально один генерал ЦРУ, специально прилетевший для этого на авиабазу в Пешаваре. И звали его именно Холгер Тоффрой!

– О как! – воскликнул Плужников. – Интересно-интересно… Значит, до генерала дорос…

Плужников задумался.

– Знаешь что, Сережа, – первый раз по имени назвал он Зорина, – подбери-ка мне всю информацию, что у нас есть на этого господина. Сдается мне, что полет Пауэрса – это лишь звено в некой большой операции ЦРУ… И не забудь дать шифртелеграмму в наше Волжанское управление об усилении охраны моста!

Покопавшись в архивах, Зорин установил, что еще со времен операции «Скрепка» именно Тоффрой является куратором всех проектов ЦРУ в области ракетных технологий и возглавляет разведывательный центр «Форт Фелисити», сокращенно именуемый «Дабл ЭФ». Он же является и директором созданной при «Дабл ЭФ» школы по подготовке специализированных диверсионно-шпионских кадров. Майор немедленно доложил об этом Плужникову и был крайне удивлен, когда тот, в очередной раз покрутив незажженную папиросу, задумчиво произнес:

– «Дабл ЭФ»? Забавно. Весьма забавно…

– Что забавно, товарищ генерал?

– Как все скручивается в один клубок. Сегодня утром я получил распечатку прослушки кабинета секретаря посольства США. Есть информация, что Центральным разведывательным управлением активирован «дремавший» в нашей стране более десяти лет агент по кличке Томас. Агент глубоко законспирирован, никто не знает его в лицо, даже президент. Единственное, что удалось установить дополнительно, – в конце сороковых годов Томас проходил обучение в разведывательной школе…

– «Дабл ЭФ»?! – не выдержал Зорин.

– Точно! В разведывательной школе ЦРУ «Дабл ЭФ», – щелкнул пальцами Плужников и задумался: – Непростое совпадение…

Всю ночь Зорин вновь корпел над архивами, выискивая обрывки информации, хоть как-то связанные с разведцентром «Дабл ЭФ», и уже под утро он неожиданно натолкнулся на упоминание о неком Олейникове – майоре советской авиации, осужденном в 1951 году на 20 лет лишения свободы за измену Родине. Зорин срочно затребовал уголовное дело и, едва успев выпить в буфете стакан чаю и перехватить бутерброд, углубился в чтение.

«Олейников Петр Алексеевич, родился в 1919 году в городе Волжанске… работал слесарем по ремонту паровозов… записался в аэроклуб. В 1938 году призван в армию… направлен в военно-авиационную школу… окончил с отличием. Участник Великой Отечественной войны: в июне 1941-го – октябре 1942-го – летчик, командир звена, заместитель командира авиационной эскадрильи… 73 боевых вылета, 25 воздушных боев, сбил лично 9 и в составе группы 8 самолетов противника. Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.

В конце 1942 года направлен на работу в Волжанский летно-испытательный полигон… 30 испытательных полетов на самолетах с ракетными ускорителями… заочно получил специальность «инженер реактивных двигателей и установок».

В декабре 1944 года отозван в Москву на курсы повышения квалификации. После возвращения в Волжанск в апреле 1945 года в связи с решением об испытаниях в боевых условиях направлен в расположение войск 1-го Украинского фронта. 23 апреля 1945 года при выполнении боевого задания пропал без вести».

Но, как выяснилось, Олейников не пропал… Он оказался в разведывательном центре «Дабл ЭФ».

– А, черт! – ругнулся Зорин, когда догоревшая папироса обожгла пальцы, вернув его из воспоминаний к действительности. Стряхнув упавший в папку с уголовным делом пепел, Зорин поднял глаза – перед ним, задумчиво рассматривая темное пятно на потолке допросного кабинета, по-прежнему сидел заключенный Олейников.

– Зовут меня Зорин Сергей Александрович, – сухо произнес майор. – Я из Комитета государственной безопасности. Из Москвы…

– Из само́й столицы нашей Родины? – оторвавшись от пятна на потолке, наигранно всплеснул руками Олейников.

Зорин закурил новую папиросу, закрыл папку и отодвинул ее на край стола.

– Петр Алексеевич, я внимательно изучил ваше дело…

– Неужели разобрались? – ухмыльнулся Олейников. – И мне теперь помимо ордена полагается еще квартира в центре Москвы?

– Не могу понять одного, – продолжил Зорин, пропуская иронию мимо ушей, – зачем вы после пяти лет пребывания в Америке вернулись в СССР?

– Ностальгия. Березки по ночам снились.

– Березки… А что же, в «Дабл ЭФ» березки не росли?

– Не-е… Березок не было. Одни кактусы.

– То есть таким образом вы подтверждаете, – оживился Зорин, – что бывали в разведцентре ЦРУ «Дабл ЭФ». С какой целью?

– С какой целью подтверждаю?

– С какой целью бывали?! – рассердился Зорин.

– Если вы действительно читали мое дело, там написано, что в США я работал инженером в ракетной лаборатории Вернера фон Брауна. А разведцентр «Дабл ЭФ», как вы, наверное, знаете, специализировался на шпионаже в области ракетных технологий. Вот нас и приглашали почитать будущим шпионам лекции об устройстве ракет. Они же должны были хотя бы представлять, с каких чертежей стоит делать фотокопии, а какие годятся только для использования в клозете.

– Неплохая легенда, Петр Алексеевич… Но мне почему-то кажется, что не лекции о космических ракетах вы там читали, а сами проходили обучение шпионско-диверсионной деятельности. И ваше появление в 50-м году в советском посольстве в Мексике было началом плана Центрального разведывательного управления по заброске вас в СССР! – хлестко выпалил Зорин.

Олейников задумался, с прищуром оценивающе глянул на Зорина и, вздохнув, махнул рукой:

– Ну что ж, приперли вы меня к стенке… Пишите всю правду! Так и быть!

Зорин быстро схватил заготовленный лист бумаги, достал из накладного кармана гимнастерки ручку и, лихо щелкнув кнопкой, выдвинул стержень.

– Ух ты! – присвистнул Олейников, разглядывая в руках Зорина чудо-ручку.

– Американская, шариковая, последнее изобретение, – непроизвольно смутился Зорин, но тут же собрался и строгим голосом произнес: – У одного такого же шпиона, как ты, изъял. Трофей.

Зорин нашел эту ручку на месте падения самолета Пауэрса, когда все обломки U-2 уже были упакованы и увезены, а сам майор решил напоследок еще раз все осмотреть. Сначала Зорин подумал, что в ручке спрятана какая-нибудь отравленная игла или микрофон, или еще какое-нибудь шпионское приспособление, но, разобрав ее до винтика, ничего интересного, кроме оригинальности самой конструкции, не обнаружил. Вернувшись в Москву, Зорин забегался и забыл про вещдок, а когда вспомнил и показал ручку генералу, Плужников махнул рукой и сказал: «Оставь себе. Считай, что трофейная».

– Итак, – начал Олейников, – вернувшись по заданию ЦРУ в Советский Союз, я сначала должен был сесть в тюрьму на двадцать лет. Замысел был такой: отсидев полностью весь срок, мне удастся серьезно подорвать свое здоровье, а значит, и последующая моя госпитализация в больницу не должна вызвать подозрений у КГБ. В больнице с целью массового понижения трудоспособности советского народа…

Олейников остановился, посмотрел на торопливо пишущего Зорина и заботливо спросил:

– Успеваете?

– Да-да-да, – кивнул, продолжая записывать, Зорин. – Продолжайте.

– …с целью массового понижения трудоспособности советского народа я должен был потреблять максимальное количество лекарств…

– Лекарств? – недоуменно спросил майор, отрываясь от бумаги. – Каких лекарств?

– Которыми советских граждан лечат.

– Зачем?

– Зачем лечат – не знаю… – Пожал плечами Олейников. – А потреблять – чтоб им меньше досталось. Что не позволило бы СССР выполнить пятилетний план развития народного хозяйства и обеспечить обороноспособность страны.

Зорин положил ручку на стол и уставился на Олейникова, который, словно не заметив этого, продолжил:

– Кроме того, я должен был завербовать продавщицу пивного ларька, поручив ей разбавлять пиво водой не наполовину, как она обычно делает, а на три четверти. Что должно было вызвать у советских людей недовольство политикой партии и правительства. Также я был должен…

– Хватит! – прервал его Зорин.

– Я ж еще про одно задание не сказал!.. Выполняя его, я должен был…

– Я сказал: хватит! – Хлопнул ладонью по столу майор, его лицо побагровело, он встал и подошел к Олейникову. Тот одарил его простодушной улыбкой:

– Вас что-то не устраивает в моих показаниях?

– Меня не устраивает, – нараспев растягивая слова, произнес Зорин, – ваше отношение к нашей беседе!

– Знаешь, майор, – перейдя на серьезный тон, сказал Олейников, – таких, как ты, только такое и устраивает. Десять лет назад я вашему следователю пытался правду объяснить, так он меня ужасами всякими стращать стал. А чего меня стращать? Меня жизнь так постращала, что все эти ваши страшилки-пугалки – ерунда на постном масле. А вот когда понес я ему, что к американцам в 45-м перелетел, чтоб самолет свой дозаправить и рвануть на Москву, где, разогнавшись как следует, спикировать на дачу товарища Сталина, глазенки его так загорелись, что он меня от радости чуть целовать не начал… Перо как пулемет строчило!

Зорин прошелся по кабинету, успокоился и, присев на краешек стола рядом с Олейниковым, протянул ему пачку «Казбека».

– Петр Алексеевич, – продолжил Зорин, с легким сожалением наблюдая, как Олейников, прикурив, ловко вытащил из пачки еще пяток папирос и рассовал их по карманам, – проведя десять лет в заключении, вы, очевидно, не поняли, что в нашей стране произошли разительные перемены. Времена Ежова и Берии безвозвратно прошли. Органы госбезопасности, стоящие не только на защите интересов государства, но и на строгом соблюдении законности и прав граждан, не нуждаются в липовых признаниях.

Зорин обошел стол и сел на место. Ему показалось, что выбранный теперь доверительный тон беседы начинает срабатывать, располагая к нему собеседника. Так его учил Чанов вести допросы уголовников – то нажать, то отпустить, так он добился успеха в беседах с Пауэрсом, за что заслужил благодарность от Плужникова, поэтому и сейчас он рассчитывал, что данная методика не подведет.

– Я готов был бы поверить, – широко улыбнулся Зорин, – что вы оказались в США по заданию советской разведки. Но как мне быть с фактами? Генерал НКВД Кубин, на которого вы ссылаетесь и который якобы таким хитроумным способом забросил вас под конец войны к американцам, в 50-м году был разоблачен как враг народа и расстрелян…

– Враг народа?

– Не берусь обсуждать сейчас – действительно ли он был врагом народа, или это очередное дело рук Берии, но факт остается фактом – вы ссылаетесь на человека, расспросить которого про вас невозможно. Более того, в наших архивах нет ни одного документа, подтверждающего, что вы, как утверждаете, работали на нас, нет ни одного вашего донесения из-за рубежа, нет ни-че-го!

– Наверное, мыши съели…

– Петр Алексеевич, вам не надоело паясничать?

– А вам? Или вы действительно думаете, что профессионалы из ЦРУ, забрасывая меня в СССР, снабдили бы меня такой слабой легендой?

– А я не исключаю того, что генерал Кубин мог все же быть американским агентом и должен был вас прикрывать. Не могли «профессионалы из ЦРУ» знать, что его арестуют именно в тот день, когда вы явитесь в наше посольство в Мексике. Вам тогда поверили, Петр Алексеевич, что вы лишь просто решили сбежать на Запад к своему отцу, да и, честно говоря, вам повезло, что на тот момент смертная казнь была отменена. Я ведь помочь хочу, Петр Алексеевич. Вы, наверное, не знаете, что сейчас в связи с обострением международной обстановки идет пересмотр всех судебных решений по вашей статье. И сейчас в нашем законодательстве такое наказание, как смертная казнь, вновь существует. А посему, как говорится, лишь чистосердечное признание…

– Утяжеляет наказание?

Зорин улыбнулся, выдержав небольшую паузу, выдвинул ящик письменного стола и достал из его недр отпечатанный на машинке листок бумаги.

– Вот тут у меня есть один любопытный документ, – пробежав глазами текст, сказал Зорин. – Рапорт начальника вашей зоны. Он докладывает, что две недели назад была предотвращена попытка побега заключенных…

– Да вы что? – с деланой озабоченностью воскликнул Олейников. – А куда ж тут бежать? Сплошная тайга.

– Были обнаружены заготовленные продукты питания, теплая одежда. Под стеной четвертого барака кто-то пытался сделать подкоп… Петр Алексеевич, вы ведь в четвертом бараке обитаете?

– В четвертом, – с наигранной радостью согласился Олейников.

– Но вот одна беда, – вздохнул майор, – установить тех, кто замышлял этот побег, к сожалению, не удалось.

– Плохо работаете… – покачал головой Олейников.

Добродушное лицо Зорина вновь стало серьезным.

– Петр Алексеевич, а вы ненароком не знаете, кто готовил этот побег? – произнес он, пытаясь разглядеть в глазах Олейникова хотя бы тень волнения.

Когда Зорин сопоставил данные прослушки посольства США и материалы уголовного дела Олейникова, сердце его забилось так же волнительно, как в ту незабываемую ночь в Нескучном саду, когда во мраке аллей он разглядел подозрительную фигуру незнакомца. А запросив начальника зоны, в которой отбывал наказание летчик-перебежчик, и получив рапорт о подготовке побега, Зорин окончательно утвердился в своей догадке и тут же доложил Плужникову:

– Товарищ генерал! Олейников – это и есть Томас! Смотрите: проходил обучение в «Дабл ЭФ», десять лет «глубоко законсервирован», а он же сидит как раз десятый год – куда же глубже консервировать? Все сходится! А теперь пришел его час «Ч», он должен сбежать из зоны и приступить к активным действиям. Надо ехать, колоть его, перевербовывать. Если нам удастся за что-нибудь его подвесить, Томас будет работать на нас. Мы организуем ему как бы побег, затем под нашим контролем он выйдет на контакт с ЦРУ, и мы будем знать все их планы! Разрешите…

– Во-первых, – осадил его Плужников, – данных о том, что он обучался в разведшколе, нет, в деле присутствует лишь информация, что он, будучи инженером в группе фон Брауна, читал в «Дабл ЭФ» лекции. Во-вторых, посадка в тюрьму – не лучший способ консервирования агента. Мы могли и расстрелять…

– Не могли, товарищ генерал! Смертная казнь тогда была отменена.

– Да и не вяжется как-то его предыдущая биография с образом предателя…

– Очень даже вяжется, товарищ генерал. Его мать – из дворян, отец – авиаконструктор, до революции с Сикорским работал…

– Это который изобретатель вертолета?

– Так точно. Авиаконструктор Сикорский. Эмигрировал после революции в Соединенные Штаты, сейчас там целое бюро возглавляет. Так вот, отец Олейникова работал с этим Сикорским, а в 18-м он якобы разбился при испытаниях аэроплана. Но! Потом выяснилось, что ничего он не разбился – сбежал к Сикорскому в Америку. И когда Олейников убегал за границу, он к отцу бежал – тот уже ведущим конструктором был, у него и деньги, и дом там был, и местечко теплое он сынку своему мог обеспечить.

Закончив речь, Зорин с победным видом взглянул на Плужникова.

– Забавно-забавно, – нараспев произнес Плужников. – А подвесить ты его за что собираешься?

– Да есть тут у меня одна зацепочка. В его Волжанской биографии… Сейчас отрабатываю.

– М-да, – сморщил лоб генерал. – Как-то очень легко все получается. Правда, есть еще одно обстоятельство…

– Какое, товарищ генерал?

– Но в одном ты точно прав, – пропустил вопрос Зорина Плужников. – За ним надо ехать.

И вот теперь Зорин, который твердо пообещал себе привести Плужникову уже перевербованного Томаса, смотрел прямо в глаза Олейникову и не видел ничего – ни волнения, ни страха, ни напряжения. «Да, с кондачка его не пробьешь, – подумал майор, – придется выкладывать козыри».

– Петр Алексеевич, я спросил, знаете ли вы, кто готовил побег в вашем бараке?

– Понятия не имею, – пожал плечами Олейников. – Чего бежать-то? Кормят регулярно, воздух вокруг свежий – санаторий, да и только.

Зорин вновь встал со своего места, подошел к Олейникову и пронзающим насквозь, как ему показалось, взглядом посмотрел на него.

– А я знаю, – произнес, словно отливая слова из металла, Зорин и, выдержав паузу, заявил: – Побег готовил ты, Олейников! Или как там тебя лучше называть – мистер Томас?

– Да называйте меня хоть Сойер, гражданин майор, – сгримасничал Олейников. – Только сойдите с моей ноги, пожалуйста. Вы же сказали, что в вашей организации теперь все по-другому. Или завуалированные пытки по-прежнему допустимы?

Торжествующая улыбка сползла с лица Зорина. Он сделал шаг назад, нервными пальцами достал из пачки папиросу, прикурил и, пыхнув дымом в лицо Олейникову, произнес:

– Да, Петр Алексеевич, настроение у вас и впрямь хорошее. А вот разговор у нас с вами почему-то не получается. Даю вам время подумать до утра. И чтоб думалось лучше, думайте не только о себе. – С этими словами Зорин достал из кармана гимнастерки конверт и протянул его Олейникову. – Посмотри́те на досуге в камере!

Два охранника втолкнули Олейникова в сумрак тюремной камеры, с гулким грохотом захлопнув за ним тяжелую дверь.

– Эй! – стукнул кулаком по двери Олейников. – Дверью не хлопайте – имущество попортите!

В углу камеры кто-то зашевелился, Олейников обернулся.

– Они сегодня домой уйдут, а мне здесь теперь долго жить, – объяснил Олейников, пытаясь разглядеть в темноте неясную фигуру.

– А такие, как ты, Петро, теперь долго не живут, – узнал Олейников картавый говор Крамаренко. – Нас, честных воров, не трогают, а вашего брата, политического, – шлеп-шлеп-шлеп, как баранов перед Курбан-байрамом. В КГБ тюремный отдел прикрыли, вот и чистят за собой – следы заметают. Думаешь, чего тебя из барака сюда перевели?

– А тебя? – подсел Олейников на шконку к Крамаренко.

– А меня наседкой к тебе. Я через месячишко откинусь, мне паспорт обещали, если чего выведаю у тебя перед расстрелом. Сказали, чтоб я тебе настойчиво объяснил: кто колется, если раньше чего скрыл, того, глядишь, и помилуют. А кто в несознанку – в расход точно.

– А чегой-то ты мне все это рассказываешь?

– Так ты бы и так понял, что я не просто здесь нары полирую. Так что колись им, Петро, – и мне удружишь, и шкуру свою спасешь.

– Думаешь, пожалеют?

– Обязательно. Они ж обещали.

– Так мне им все-все впрямь и рассказать?

– Ну да…

– Все-все? И как мы с тобой на японскую разведку работали?

– На какую японскую?.. – ошалел Крамаренко.

– Ну как? Когда я тебе поручил секретную карту Перл-Харбора сфотографировать.

– Какого перхабора? – взвизгнул Крамаренко. – Ты что несешь? Ни на какую японскую разведку я не работал!

– Как не работал? А цианистый калий, который ты по приказу японского императора в водопровод города Калуги добавлял?

– Какого императора?! – испуганно взмолился Крамаренко. – Да я в Калуге отродясь не был!

Олейников ловко запрыгнул на верхние нары, растянулся на них, забросив руки за голову, и, выдержав паузу, равнодушно произнес:

– Ну не был так не был. Тогда и паспорта у тебя не будет.

Крамаренко засопел и отвернулся к стенке.

Олейников достал из кармана конверт, который ему передал Зорин, повертел его в руках и аккуратно надорвал. В руки Олейникову скользнула фотография, и тут же, словно вспышка молнии, воспоминания пронзили его память…

– Как ты мог? Как ты мог?! – вслед за пощечиной обжигают Олейникова Катины слова. Ее плечи сотрясаются от рыданий, она быстро разворачивается и бежит прочь.

«Я больше никогда ее не увижу… – провожая ее взглядом, понимает Олейников. – Никогда!»

Олейников бережно разгладил замятый уголок фотокарточки и вгляделся в Катино лицо. За прошедшие пятнадцать лет из хрупкой, ангельски бледной девушки она превратилась в очаровательную, стройную, зрелую женщину. И хотя на фотографии она улыбалась, Олейников заметил в уголках ее глаз притаившуюся грусть и тревогу. На фотографии рядом с Катей стоял, прижавшись к ней, мальчик лет пятнадцати. Черты его лица показались Олейникову знакомыми… «Неужели? – царапнула по сердцу Олейникова догадка. – Не может быть…»

Олейников долго лежал неподвижно, рассматривая фото, ему даже показалось, что мальчишка стал крепче прижиматься к Кате, что Катины волосы иногда теребит ветер, а ее губы шевелятся, словно она что-то шепчет. Олейников провалился в сон…

«Боже мой, какие у тебя губы!» – шепчет Олейников, притягивая Катю к себе. Она смеется, берет его за руку… но это уже не она, это – генерал Кубин крепко пожимает его руку, а за спиной Олейникова ревет на взлетной полосе готовый к старту реактивный самолет. Олейников бежит к самолету, но вдруг позади него раздаются крики и хлопки, он оборачивается – толпа, толпа фотографов окружает его, слепят вспышки, рядом с Олейниковым – офицер в американской форме, это – Холгер Тоффрой. Олейников узнал его и что-то кричит ему по-английски, а самолет ревет, но это уже не самолет, это – ракетный двигатель на стапеле заглушает голоса – его и Вернера фон Брауна. В лаборатории идет испытание, инженеры в белых халатах, фон Браун следит за приборами. Олейников незаметно выходит, вот он в какой-то комнате, перед ним распахнутый сейф, он достает из кармана миниатюрный фотоаппарат и щелкает, щелкает, щелкает… вспышка… вспышка… вспышка… Нет, это уже не вспышка, это слепит солнце. Жаркое мексиканское солнце. Олейников стоит на террасе утопающего в пальмах и цветах посольского особняка, рядом с ним улыбается, потягивая затекшие плечи, атташе советского посольства:

– Хорошо-то как! Прямо-таки как в раю!

По бокам Олейникова встают двое коренастых парней в штатском, атташе ласково говорит ему:

– Завтра самолет в Москву. Полетите с товарищами.

– Вам удалось связаться с генералом Кубиным? – спрашивает Олейников.

С лица атташе медленно сползает улыбка.

– Ваш генерал, гражданин Олейников, или кто вы там на самом деле, оказался предателем!

И Олейников проснулся. Сквозь зарешеченное окно пробивались лучи утреннего солнца, а со двора, заглушая храп Крамаренко, который и храпел, тоже картавя, доносился звонкий голос Великановой:

В двери с лязгом распахнулось окно «кормушки», и хриплый голос охранника стеганул по камере:

– Олейников! Руки!

Вздрогнул, проснулся Крамаренко, забился в угол.

Олейников, быстро спрятав в карман фотографию, соскользнул с нар, подошел к двери и привычным движением протянул руки в окошко.

– Спиной! – рявкнул охранник.

– Я тебя предупреждал, я говорил… – зашлепал дрожащими губами Крамаренко.

Олейников, повернувшись спиной к двери, с трудом протиснул заведенные за спину руки в «кормушку».

– На допрос так наручники не надевают, на расстрел только, – тараторил, захлебываясь, Крамаренко, – одумайся, пока не поздно!

– Дурак ты, – улыбнулся ему Олейников. – И паспорта у тебя никогда не будет!

Когда после часа езды по шоссе автозак резко свернул на проселок и запрыгал по кочкам, Олейников со скованными за спиной руками не удержался и соскользнул с жесткой деревянной скамьи на заплеванный пол грузовика. Сидевший напротив с автоматом в руках рыжий, весь в веснушках, сержант довольно заржал. Олейников попытался встать, но потерял равновесие и вновь рухнул на пол, зацепившись за ремень автомата охранника. Рыжий испуганно дернул автомат на себя, потом наотмашь саданул Олейникова прикладом и сквозь зубы процедил:

– Лежи тихо, скотина! Была б моя воля, я б тебя прям здесь шлепнул. Только бензин зря жгем!

Заскрипели тормоза, автозак остановился, и в проеме распахнувшихся дверей передвижной тюрьмы появился еще один конвоир.

– На выход! – скомандовал он, передергивая затвор автомата.

Щурясь от яркого майского солнца, Олейников выглянул из кузова автозака, остановившегося на большой лесной поляне, и, глубоко вдохнув свежий воздух, спрыгнул на землю. Неожиданно нога Олейникова подвернулась, и он со всего маха упал прямо в грязную лужу. Пока охранники хохотали, его рука нащупала в водяной жиже большой комок глины. Встав на колени спиной к автозаку, Олейников быстрым незаметным движением залепил выхлопную трубу урчавшего грузовика и встал.

Подталкиваемый прикладами, Олейников пошел в сторону сосны, у которой с лопатой в руках стоял еще один охранник.

– Копать-то умеешь? Или тебя на зоне только пилить учили? – довольный своей шуткой, скривил рот охранник и протянул лопату Олейникову.

– Нас там только петь учили. Как я тебе копать-то буду? Наручники сними!

– Отставить! – неожиданно раздался за спиной Олейникова голос Зорина. – Наручники не снимать. Сами закопаем.

Олейников обернулся. Позади автозака стояла темно-синяя «Победа», рядом с ней благодушно улыбался Зорин.

– Ну что, Петр Алексеевич, подумали? – спросил он, направляясь к Олейникову.

– Пытался, гражданин майор. Но пару лет назад на лесоповале мне бревном по темечку тюкнуло, – вздохнул Олейников, мельком бросив взгляд на забитую глиной выхлопную трубу автозака, – все мозги напрочь отшибло.

– Все мозги, значит… А жаль.

Зорин не торопясь расстегнул кобуру, достал пистолет и щелкнул затвором, загнав патрон в патронник.

– Ну что же, гражданин Олейников, даю вам последнюю возможность раскаяться и искренне признаться в осуществлении шпионской деятельности против нашей социалистической Родины.

– Гражданин майор, а одну просьбу мою выполните?

– Слушаю… – подался вперед Зорин.

– Вы, пожалуйста, стреляйте только в голову. А то роба у меня новая, казенная. Дырок понаделаете, вас же потом за порчу народного имущества и накажут!

Зорина передернуло, он подбежал к Олейникову и с презрением заглянул в его лицо.

– Какая же ты мразь… – сцедил слова сквозь губы майор, потом медленно поднял пистолет и приставил его к голове Олейникова.

– Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Ба-бах! Опередив Зорина, с резким, похожим на выстрел звуком вылетел из выхлопной трубы автозака комок глины.

– Ложись! Засада! – закричал Олейников, падая на Зорина.

Испуганные чекисты дружно повалились в грязь.

Секунда ушла у Олейникова на то, чтобы, согнувшись и подтянув ноги, перебросить скованные наручниками руки из-за спины вперед. Еще две – чтоб оттолкнуть подальше выпавший из рук Зорина пистолет, вскочить на ноги и вихрем промчаться к «Победе». Взревел мотор.

– Стой! – закричал Зорин, отчаянно размахивая руками вслед удаляющейся машине. – Стой, сволочь!

Оправившиеся от шока охранники открыли огонь, но «Победа», подняв фонтан грязи, уже скрылась за поворотом.

– За ним! Быстро! – скомандовал Зорин, запрыгивая вместе с охранниками в автозак.

И грузовик, натужно заскрипев рессорами, рванул в погоню.

Не обращая внимания на гороховую россыпь автоматных очередей по кузову, лишь ниже прижимаясь к приборной доске, Олейников отчаянно гнал по лесной дороге, на скорости перескакивая рытвины и объезжая поваленные деревья. Дорога пошла в гору, и Олейникову уже показалось, что ему удалось оторваться от погони, как вдруг за пригорком, прямо перед капотом его машины, блеснуло синей бездной водохранилище, в водах которого отразился разрушенный мост.

Олейников глянул в боковое зеркальце – автозак уже показался из-за пригорка, обратной дороги не было. Нога вдавила педаль газа, провернулись колеса, и на глазах у изумленных преследователей «Победа» на полной скорости рванула с обрыва прямо в воду, взметнув фонтан искрящихся брызг.

Соскочив с подножки тормозящего автозака, Зорин бросился к обрыву и лишь успел увидеть, как иссиня-черное тело машины, словно ныряющий кит, фыркнув в последний раз, погрузилось в темную пучину вод.

А под водой, глубоко вдохнув оставшийся в кабине воздух, Олейников с трудом распахнул дверцу тонущего автомобиля и выплыл наружу. Бисерные нити автоматных очередей прострочили воду. Олейников нырнул глубже и сквозь водную муть с удивлением разглядел на дне неясные очертания кладбищенских крестов. Сделав два-три мощных гребка, он, чтобы его не вынесло на поверхность, ухватился рукой за металлическую ограду и затаился, наблюдая, как в нескольких метрах от него величаво опускается на дно окруженная стайкой пузырьков «Победа».

– Утоп, товарищ майор! – подбежал к Зорину рыжий сержант. – Или разбился…

– Ты – со мной! – приказал Зорин рыжему, запрыгивая в оставленную кем-то на берегу водохранилища лодку, и, оттолкнувшись багром, крикнул остальным: – Тело! Ищите тело! И вызовите подкрепление!

Акулой скользнула над головой Олейникова тень лодки. Его легкие уже разрывались от недостатка кислорода, он слышал, как надрывно стучит его сердце. Надо было что-то делать! Оттолкнувшись от ограды, Олейников подплыл к заднему колесу «Победы» и, выкрутив ниппель, прильнул губами к соску камеры. Не успели его легкие наполниться свежим воздухом, как прямо в него, взрезая водную толщу, понесся заостренный багор. Олейникову чудом удалось увернуться – острый крюк лишь царапнул беглеца по щеке. Но на обратном ходу багор зацепил за брючину, дернул раз, дернул два, потащил вверх… – Олейников с трудом освободился из его хватки.

– Здесь же деревня раньше была, – объяснил Зорину рыжий конвоир, вытаскивая из воды пустой багор. – Как плотиной перекрыли, все дома и затопило… Там столько всего на дне – вот багор и мог за что-то зацепиться…

Дождавшись, когда лодка с чекистами отплывет подальше, Олейников сделал несколько глубоких вдохов из шины и, оттолкнувшись изо всех сил от «Победы»-утопленницы, поплыл к зарослям камышей.

Смеркалось. Зорин уныло наблюдал, как с десяток лодок лениво покачивались на волнах водохранилища, а сидевшие в них усталые автоматчики продолжали нехотя ворочать баграми, вытаскивая из воды то обрывки сетей, то пучки водорослей. Допотопный трактор, приобретенный местным колхозом еще во времена первой пятилетки, надрывно рыча, пытался вытащить на берег покореженный корпус «Победы».

– Пусто, товарищ майор, – рапортнул подбежавший к Зорину рыжий сержант. – Все обшарили – ни в машине, ни на дне тела нет.

– Ушел, гад! – в сердцах бросил Зорин, встал и пошел прочь от берега.

– То-ва-рищ ма-йор! – донесся с воды до Зорина радостный крик.

Зорин обернулся – один из охранников в лодке с довольным видом размахивал над головой вытащенным со дна старым самоваром.

– Идиоты… – сплюнул Зорин и, повернувшись к рыжему, приказал: – Сообщить во все отделы милиции! Перекрыть железные дороги, шоссе и так далее – сами знаете, что делать!

В этот ранний час на шоссе было пусто, лишь старый проржавевший грузовик, сиротливо притулившийся на обочине, отбрасывал длинную тень на заросли придорожных кустов. Утреннему щебету птиц вторило веселое посвистывание водителя, лежавшего на брезентовой подстилке под грузовиком. Периодически из-под машины появлялась его замасленная рука и, нащупав в куче разбросанного на брезенте инструмента нужный, вновь исчезала. Свист становился все веселее и веселее – судя по всему, дело спорилось.

Отложив отвертку с красно-желтой наборной ручкой, водила взял разводной ключ и крепко потянул прикипевшую гайку. Та крякнула и поддалась. Перепачканное шоферское лицо озарилось улыбкой, и, засвистев «Сердце красавиц склонно к измене», он лихо отвернул гайку и потянулся за оставленной на брезенте отверткой.

Свист прервался – отвертки на месте не было. Нервно похлопав рукой по брезенту, шофер уже собрался вылезти наружу, как прямо в его раскрытую ладонь чья-то рука вложила искомый инструмент. Веселое насвистывание возобновилось, водила продолжил ремонт, а Олейников, выбросив в заросли кустов взломанные наручники, зашагал прочь от грузовика.

За окном кабинета начальника железнодорожной станции громыхал отходящий поезд и раздавались окрики милицейских патрулей, проверяющих документы у пассажиров.

– Не понимаю, товарищ генерал, – докладывал в телефонную трубку Зорин, – как это случилось? Он по нужде попросился. Конвой остановил машину… рядом с водохранилищем, и он прямо с откоса – в воду!

Зорин поморщился – ему явно не хотелось врать. Но и сознаться, что он, без санкции Плужникова, решил попробовать сломать Олейникова на признание, разыграв расстрельную сцену, майор не смог.

– Так точно, товарищ генерал! К вечеру его фотографии будут во всех линейных отделах… Есть, товарищ генерал, диктуйте телефон!

Положив трубку, Зорин любимой трофейной ручкой быстро записал на клочке бумаги номер телефона и протянул его стоящему рядом милицейскому капитану.

– Вот номер. Свяжитесь с командующим округом, с ним уже разговаривал генерал Плужников. Передайте приметы. Пусть поднимают войска!

Капитан бросился дозваниваться, а Зорин склонился над расстеленной на столе картой района.

– Куда он пойдет?.. – задумчиво произнес майор.

– В лес, куда ж еще? – накручивая телефонный диск, высказал догадку капитан. – Подальше от населенных пунктов.

– Не-е-т, – покачал головой Зорин, – он не уголовник… он – шпион! Значит, прежде всего он будет искать одежду и документы!

С треском распахнулась массивная дверь рубленой баньки – пяток голых мужиков и столько же обнаженных девиц, румяных, крепких, не городских, с пьяными криками и визгом, прошлепав босыми ногами по кривым деревянным мосткам, попрыгали в речку.

– Веньдиктыч! – заорал один из мужиков, протягивая бутылку водки вынырнувшему из воды брюнету с тонкими усиками над губами. – За твой день рождения!

Веньдиктыч полно отхлебнул, смачно крякнул и щипанул ближайшую девку за мелькнувшую в волне задницу. Девка взвизгнула, все заржали и, окружив Веньдиктыча хороводом, загорланили:

– Каравай, каравай, кого хочешь – выбирай!

– За лучшего директора нашей овощной базы! Ура! – надрывался мужик с бутылкой, отхлебывая из горлышка и пытаясь поцеловать тупо улыбающегося Веньдиктыча.

Олейников, с противоположного берега наблюдавший за оргией, прислушался. Где-то неподалеку заревел мотор. Олейников сдвинул над собой камыши и прижался к земле.

Мимо него, тяжело урча двигателями, проехали три грузовика, набитые автоматчиками.

Дождавшись, когда последний грузовик скроется за поворотом, Олейников раздвинул камыши. Гогочущая компания, толкаясь локтями, уже вбегала в баню.

Бесшумно проскользнув в предбанник, Олейников прикрыл за собой входную дверь и прислушался. Из парилки доносились шлепки хлещущего веника, сопровождающиеся довольным кряканьем мужиков и визгом девиц. Осторожно ступая вдоль стен, чтобы не скрипели половицы, он прокрался к длинной скамье, на которой вперемешку была разбросана одежда любителей попариться.

Покопавшись в костюмном ворохе, Олейников извлек из кармана одного из пиджаков приличную пачку денег и паспорт.

– Гладилин Антон Венедиктович, – прочитал он. Тот самый именинник-брюнет «Веньдиктыч», с усиками.

Подобрав подходящую по размеру одежду, Олейников быстро переоделся, бережно переложил из арестантской робы в карман нового пиджака фотографию Кати, затем, собрав в кучу оставшуюся одежду, кинул ее на расстеленную на полу простыню, завязал в узел, забросил за плечо и, осторожно ступая, вышел из бани.

В сопровождении капитана милиции Зорин расхаживал по платформе, чуть поодаль за ними семенил перепуганный начальник железнодорожной станции. Зорин нервничал. Уже прошло четыре часа, как были подняты по тревоге все подразделения милиции и весь район был оцеплен войсками. Автоматчики уже прочесали основные лесные массивы, а следов Олейникова найти так и не удалось.

Взвизгнули тормоза – к платформе, взметая клубы пыли, подлетел «газик». С треском распахнулась дверца, из «козлика» кубарем вывалился рыжий сержант и, расталкивая локтями сгрудившихся на платформе автоматчиков, подбежал к Зорину.

– Товарищ майор! Вот! – прокричал сержант, протягивая Зорину арестантскую робу Олейникова. – Нашли! В урне на соседней станции! Только поезд на Москву отошел. Он сейчас здесь будет. Еле обогнали его…

В этот момент раздался свисток, и из-за поворота появился пассажирский состав.

– Это московский поезд? – сухо спросил Зорин у начальника станции.

– Так точно… – взволнованно сглотнул начальник.

– Беглец там! Точно там! – махнул рукой запыхавшийся рыжий сержант.

Зорин кивнул командиру автоматчиков, и патрули побежали оцеплять платформу.

– В Москву рвется? – покачал головой капитан милиции. – На поезде? Что он, дурак, что ли? Так же легче всего попасться…

Зорин вытащил пачку «Казбека», закурил.

– Нет, он не дурак… – задумчиво произнес Зорин и, сделав затяжку, раздраженно процедил сквозь зубы: – Он из нас дураков сделать хочет!

Окружающие с недоумением посмотрели на майора.

– Специально подбросил на ту сторону платформы, где поезда на Москву останавливаются, – заключил Зорин. – Думает, купимся мы. Бросим все силы на проверку московских поездов. А сам тихонько в противоположную сторону, на восток…

Зорин повернулся к начальнику станции.

– Поезда из Москвы были?

– Пассажирских нет, – промямлил начальник станции. – Товарняк вот полчаса назад прошел. Он, кстати, на той станции притормаживает, там стрелок много.

– Значит, он мог запрыгнуть в тот товарняк? – предположил капитан.

К этому времени поезд подошел к платформе, и солдаты, отталкивая проводников, уже стали заходить в вагоны.

Зорин, резким щелчком выбросив недокуренную папиросу на рельсы, набрал воздуха в легкие и зычно прокричал:

– Слушай мою команду! Отставить проверку поезда!

Свисток, звякнули стаканы на столике в купе, волной по вагонам пробежал прицепной перестук, и поезд неторопливо стал набирать скорость. Олейников слегка приоткрыл занавеску и с легкой улыбкой на губах проводил взглядом оставшегося на платформе Зорина, отчаянно жестикулировавшего в окружении автоматчиков.

За окном смеркалось, колеса мерно застучали, Олейников откинулся на спинку сиденья и уже было задремал, когда дверь купе распахнулась и на пороге появился проводник.

– Вы где у нас сели? – спросил проводник, подозрительно вглядываясь в оставленную багром на щеке Олейникова глубокую царапину.

– Побрился утром неудачно, – пояснил Олейников, протягивая проводнику билет. – А сел в Салтыковке…

– Побрился? А щетина торчит…

– Отрастает быстро, – улыбнулся Олейников и решил переменить тему. – А где у вас можно раздобыть кипяточек?

Проводник покрутил в руках билет, еще раз придирчиво – с ног до головы – осмотрел Олейникова, заглянул на верхнюю полку, где в обнимку с книжкой посапывал еще один пассажир, по внешнему виду явно командировочный, затем глянул в багажный отсек над дверью.

– Ваш багаж? – спросил он, кивая на завязанную в узел простыню. – А что, чемодана не нашлось?

– Жена не дала, сказала: поцарапаю, новый, мол. Так что с кипяточком-то?

Проводник щелкнул компостером, вернул пробитый билет Олейникову и, выходя из купе, бросил:

– Кипяток у нас в голове вагона.

Когда дверь за проводником захлопнулась, Олейников встал и аккуратно, чтобы не разбудить командировочного, вытащил из его рук книжку. Прочитал название: Иван Ефремов, «Звездные корабли». Олейников удивленно присвистнул, сунул книжку в карман и, взяв со столика пустой стакан с подстаканником, выглянул из купе.

Проводник, оживленно препиравшийся с кем-то в конце коридора, услышав стук открывшейся двери, отвлекся от спора и внимательно посмотрел на вышедшего из купе Олейникова. В ответ тот лучезарно улыбнулся, продемонстрировал пустой стакан и зашагал по коридору в противоположную сторону.

Дойдя до головы вагона, Олейников оглянулся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, осторожно открыл дверь в купе проводника и проскользнул внутрь. Взяв со столика большую пачку чая, Олейников насыпал полный стакан заварки. Оглядевшись, он заметил висевшую на стене аптечку, достал из нее ножницы и сунул их себе в карман.

По коридору в сторону своего купе быстрым шагом шел проводник. Ему явно не понравился этот странный тип с царапиной на щеке. На прошлой неделе их инструктировали об активизации на транспорте поездных воров, требовали повысить бдительность – и вот нате, этот подозрительный гражданин. Что-то больно долго он за кипяточком ходит… Не застав никого у титана с кипятком, проводник в удивлении покрутил головой по сторонам и вдруг заметил, что дверь в его купе немного приоткрыта, хотя он точно помнил, что, уходя, захлопнул ее. Неслышно ступая по мягкому ковру, проводник подкрался к двери и резко открыл ее. Купе было пусто…

Перед зеркалом в вагонном туалете стоял Олейников и с трудом размешивал ложечкой в стакане густо заваренный чай. Бросив тоскливый взгляд на свою русую шевелюру и уныло вздохнув, он решительно вылил чифирь себе на голову и энергично стал втирать пальцами темно-коричневую жижу в волосы, пока те постепенно не окрасились в каштановый цвет.

Удовлетворившись результатом, Олейников достал из кармана добытый в бане паспорт и, раскрыв его на странице с фотографией брюнета с усиками – «Веньдиктыча», поставил на полочку под зеркалом. Содрав корешок переплета с книжки Ефремова о звездных кораблях, Олейников размочил водой клей, которым были скреплены страницы, смазал свою верхнюю губу и, поглядывая на фото, стал мастерить из срезанных с головы волос себе усы.

Московские вокзалы, особенно утром, бурлят, как горные речки весной. Толпы приехавших и отъезжающих вперемешку со встречающими и провожающими, будто буруны на каменистых порогах, сталкиваются между собой, закручиваются в вихри, брызгами выбрасывая зазевавшихся прохожих в сторону, а иных унося против их воли за собой, складываются затем в мощные разнонаправленные потоки и гудят, гудят, словно камни, увлекаемые половодьем.

И вот когда загримированный под брюнета с усиками Олейников протиснулся через напирающую толпу и уж было зашагал в сторону метро, на него со всего ходу налетел какой-то человек в сером плаще и клетчатой кепке. Удар был такой неожиданный и сильный, что Олейников едва удержался на ногах, а незнакомец, даже не обернувшись и не сказав «простите», лишь закашлялся булькающим клекотом и стремительной и жесткой походкой стал удаляться в сторону перрона.

Походка… Кашель… Что-то тревожное кольнуло в памяти Олейникова, на уровне подсознания он почувствовал опасность. Олейников сделал шаг, чтобы последовать за неизвестным, как вдруг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Олейников обернулся. Прямо перед ним стояли два милиционера…

До 1955 года, пока бывший штурмбаннфюрер СС профессор Вернер фон Браун не стал гражданином США, упоминать о нем в американской печати категорически запрещалось. Все это время он постоянно находился под наблюдением ЦРУ – сначала в «Дабл ЭФ» в Техасе, потом в Рэдстоунском Арсенале в Хантсвилле, Алабама, где под его руководством американские инженеры колдовали над вывезенными из Германии ракетами. Поначалу американцы не очень верили в гений нацистского инженера, ему было разрешено работать лишь над ракетами малой дальности. Основную ставку в развитии космической программы американское правительство делало на конструкторское бюро военно-морского флота США. Но «моряки» подвели, их сателлит не смог взлететь даже через год после того, как советский спутник передал с орбиты свои знаменитые «бип-бип-бип». Тогда-то вспомнили и о немецких разработках, и о самом фон Брауне, и уже вскоре первый американский спутник, правда размером всего с апельсин, вращался вокруг Земли, а профессор Браун стал директором Центра космических полетов имени Маршалла, на аэродром которого военный вертолет только что и доставил директора ЦРУ Аллена Даллеса.

Встречавший у трапа генерал Тоффрой бойко козырнул своему шефу и подвел его к ожидавшему у входа в огромный ангар Вернеру фон Брауну.

– Если не ошибаюсь, профессор, – сказал Даллес, протягивая руку фон Брауну, – последний раз мы виделись с вами летом сорок пятого?

– В августе, – кивнул фон Браун. – Насколько я понимаю, нынешний интерес вашего ведомства к моей персоне связан с успехами русских на космическом фронте?

– Вы чрезвычайно проницательны, профессор. Независимо от успехов или неудач русских я рад нашей встрече. Все-таки космос – чертовски любопытная история. Ну что, похвастаетесь чем-нибудь?

– Прошу! – сказал Браун, распахивая небольшую дверцу в огромных воротах ангара и пропуская Даллеса вперед.

Тоффрой юркнул за Даллесом и зашептал ему в ухо:

– Сэр, могу доложить: первое задание агент Томас выполнил. Все по плану.

– Отлично, – кивнул Даллес. – Но это всего лишь маленький шаг в начале пути. А времени у нас в обрез. Напомните Томасу главную цель: достоверная информация о готовности русских к полету человека в космос.

Сопровождаемые фон Брауном Даллес и Тоффрой прошли в ангар, заставленный сложными металлическими конструкциями, частями ракет, различными блоками и деталями, густо опутанными проводами. Около конусообразной капсулы высотой в два человеческих роста их ждали три астронавта, одетые в легкие блестящие скафандры.

– Позвольте представить, – произнес фон Браун, – подполковник морской пехоты Джон Гленн, капитан ВВС Вирджил Гриссом и капитан-лейтенант ВМС Алан Шепард.

Даллес пожал им руки.

– Кто-нибудь из них очень скоро полетит на этой птичке, – сказал Браун, показывая на капсулу. – Мы назвали ее «Меркури», как и проект в целом.

– Как скоро? – прищурился Даллес.

– Мы готовы хоть завтра! – возбужденно воскликнул Шепард.

– Так когда? – спросил Даллес, выразительно взглянув на Брауна.

– Ракетоносители практически готовы, – не очень уверенно произнес фон Браун. – Для суборбитального полета у нас уже есть ракета «Редстоун»…

– Суборбитального? – переспросил Даллес. – Это что значит?

– Ракета способна подняться на высоту в двести-триста километров и сразу возвратиться на Землю…

– То есть полета вокруг Земли не планируется?

– Для вывода «птички» на круговую орбиту мы сейчас завершаем отработку более мощного ракетоносителя «Атлас»…

– Господин конструктор, – сказал Даллес, взяв фон Брауна за локоть и отведя немного в сторону, – вы мне так и не назвали точную дату полета.

– Вы забываете, – слегка возмущенным голосом ответил Браун, – я не Господь Бог! Одного желания мало. Нам надо провести еще массу испытаний…

– Мы ничего не забываем, герр фон Браун, – сухо произнес Даллес. – Поверьте, в нашей организации у всех отличная память. Например, мы очень хорошо помним, что в свое время вы служили в войсках СС, и еще, герр фон Браун, мы помним, что сделанные именно вами ракеты падали на Лондон и Париж!

Вернер поежился.

– Думаю, – сказал Даллес, похлопав фон Брауна по плечу, – у вас есть максимум шесть месяцев, чтобы об этом не вспомнил кто-нибудь еще.

Садясь в вертолет, Даллес склонился к Тоффрою и спросил шепотом:

– И все же, генерал, вы уверены, что за те десять лет, пока Томас «дремал», он не утратил профессиональные навыки?

– Томас был одним из лучших агентов нашего центра, и пока он действует четко. Завтра он получит дальнейшие инструкции через нашу посольскую резидентуру в Москве.

Слегка освободившись от объятий милиционеров, Олейников огляделся по сторонам, прикидывая возможные пути бегства.

– Не ушиблись, товарищ? – неожиданно дружелюбно спросил один из стражей порядка.

– Нет-нет, – скороговоркой ответил Олейников, мимоходом бросив взгляд на милицейскую кобуру. «Закрыта», – отметил он про себя.

– Приезжий? – поинтересовался второй милиционер, поглядывая на поцарапанную щеку Олейникова.

– Командировка, – широко улыбнулся тот и, перехватывая инициативу, спросил: – А где тут метро, товарищи? Первый раз в Москве, растерялся… такой красивый, но очень большой у вас город! Без знающих людей не разобраться…

– Это да… – согласились милиционеры. – Метро-то у нас вот там…

– Спасибо-спасибо-спасибо! – затряс руки милиционерам Олейников, заметив, что один из них уже набрал в легкие воздух, собираясь задать следующий вопрос. – Большое вам человеческое спасибо! Кто, как не родная милиция, поможет приезжему человеку в незнакомом городе! – прокричал Олейников, уже удаляясь в сторону метро.

А на бульварах утренней Москвы уже вовсю царствовала весна. По чисто вымытым мостовым катили одинокие автомобили, на тротуарах зеленели тополя, набираясь соку и готовясь через месяц-другой измучить жителей столицы пуховыми метелями, а на многочисленных клумбах от легкого ветерка трепетали нежные головки разноцветных тюльпанов.

Любуясь через распахнутое окно на изящную колоколенку храма Спаса на Песках, увековеченную еще Поленовым в его «Московском дворике», секретарь посольства США Алекс Чейн благоговейно вдыхал весенние ароматы и размышлял о «странностях русской души», сначала воздвигшей во славу бога такую красоту, а потом разместившей там мастерские по производству кукол для мультфильмов. Вдруг дверь его кабинета распахнулась и влетел офицер ЦРУ Сайрус, числившийся одним из рядовых сотрудников секретариата.

– Неужели они там не понимают, – возмущенно зашептал с порога Сайрус, сотрясая зажатой в руке шифртелеграммой, – что все сотрудники посольства под колпаком у КГБ? Проследив за мной, они могут выйти и на Томаса. Рисковать агентом, который столько лет был законсервирован?!

– Не орите так, Сайрус, – не поворачивая головы, спокойно ответил Чейн. – Если бы русские захотели нас подслушать, им достаточно было нанять глухую старуху в двух кварталах отсюда.

Вздохнув с сожалением о прерванных идиллических рассуждениях, секретарь посольства выглянул в окно, покрутил головой и, плотно затворив рамы, задернул занавеску.

– Старух, слава богу, нет, машин наблюдения тоже… – повернулся он к Сайрусу. – Обед, Сайрус. По-нашему – ланч… У русских тоже бывает ланч. И они почему-то любят есть в середине дня жидкую пищу. Вы любите «борсч», Сайрус?

Мягко ступая по ворсяному ковру, Чейн подошел к старинному письменному столу, сохранившемуся еще со времен прежнего владельца особняка банкира Николая Второва, обладателя самого большого состояния в дореволюционной России. Чейн сел в массивное дубовое кресло. Стену над ним украшал герб Соединенных Штатов – вырезанный из ценных пород дерева белоголовый орлан, сжимавший в когтях пучок стрел. Под ним была прикручена изящная медная табличка:

ПОСОЛЬСТВУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

ОТ БЛАГОДАРНЫХ ПИОНЕРОВ «АРТЕКА»

6 февраля 1945 года

– Присаживайтесь, Сайрус, – указал на стоявший напротив стул Чейн. – Значит так. Никто рисковать ценным агентом не собирается. Слушайте меня внимательно…

Сайрус быстро присел на краешек стула и наклонился к Чейну. Никто из них не обратил внимания, как одна маленькая стрелка в цепких когтях деревянного орлана слегка завибрировала в резонанс с голосом секретаря посольства…

А на балконе дома напротив американского посольства седая сухонькая старушка, словно сошедшая со страниц русских сказок, сняла с веревок высушенное белье и, шаркая разношенными тапками, зашла внутрь, в большую светлую комнату с высоким потолком, украшенным по периметру тяжеловесной лепниной. В дальнем углу комнаты у длинного стола, чем-то напоминавшего большую школьную парту, сидели два молодых, одетых в одинаковые серые костюмы человека в наушниках, наблюдая, как крутятся бобины стоявшего перед ними на столе ленточного магнитофона.

– После того, Сайрус, – поскрипывал в наушниках чекистов слегка искаженный голос секретаря посольства США, – как вы сегодня передадите посылку Томасу, все прямые каналы связи необходимо заморозить. Будем использовать исключительно канал «Квадрига» – так безопаснее…

Один из молодых людей в сером что-то пометил карандашом в блокноте.

– Инструкции у Томаса будут, – продолжал шуршать в наушниках голос Чейна. – Он сможет действовать практически самостоятельно. Идите, Сайрус, и опасайтесь «хвоста». При необходимости проявите фантазию.

Услышав в наушниках звук отодвигаемого стула, один из чекистов взял в руки рацию:

– Ноль одиннадцатый, ноль одиннадцатый, прием!

– На приеме, – хрюкнула в ответ рация.

– Встречайте объект шесть, встречайте объект шесть. Как поняли?

– Понял, встречаем.

Чекист отложил рацию, щелкнул магнитофонным выключателем и повернулся к «сказочной» бабульке, которая уже сбегала на кухню и вернулась к кипе белья с тяжелым чугунным утюгом, разогретым на газовой конфорке.

– Марь Иванна, – потягиваясь, спросил чекист, – когда обед-то? Или, как это у них, ланч?

Сайрус вышел во внутренний двор посольства. Он уже успел переодеться, и теперь на нем красовался яркий полосатый пиджак, а голову украшала широкополая белоснежная шляпа. В руке он держал большую коробку, завернутую в серую оберточную бумагу. Сайрус подошел к припаркованному неподалеку от подъезда темно-синему «Кадиллаку», сел за руль, бережно поставил коробку на соседнее пассажирское сиденье и запустил стартер.

Когда темно-синий «Кадиллак» выехал из ворот посольского двора и поплыл по мостовой Спасопесковского переулка, из арки соседнего дома выскользнула серая «Волга» и покатила за ним вслед.

– Камеру проверь! – бросил сидевший за рулем «Волги» сотрудник КГБ в штатском своему напарнику.

Напарник взял в руки лежавшую на заднем сиденье восьмимиллиметровую кинокамеру и стал накручивать ручку на ее боковой поверхности, заводя пружину лентопротяжного механизма.

Попетляв по переулкам, «Кадиллак» выехал на Садовое кольцо и увеличил скорость. Некоторое время серая «Волга» держалась достаточно близко, но через несколько минут стала потихоньку отставать. И не потому, что мотор «Волги» не справлялся со скоростью, просто на одном из перекрестков с боковой улицы вынырнула уже другая «Волга», другого цвета, и приняла на себя эстафету преследования.

Свернув на Цветной бульвар, Сайрус покрутился по Трубной площади, с ухмылкой поглядывая в зеркальце заднего вида на очередную смену следящих за ним машин, и, проехав по Неглинной, притормозил у ресторана «Узбекистан». Зафиксировав, что преследователи остановились метрах в пятидесяти от него, Сайрус перегнулся через спинку кресла и прошептал лежащему на полу мужчине, одетому в точно такой же полосатый пиджак:

– Be ready. Now [2].

Мужчина кивнул, и Сайрус, вдавив в пол педаль газа, резко свернул в ближайший переулок.

– Вот гад! – заорал сотрудник КГБ, снимавший через лобовое стекло «Волги» маневр Сайруса на кинокамеру. – Оторваться хочет!

«Волга» бросилась в погоню. На полной скорости, скрипнув тормозами, она свернула в переулок и чуть не врезалась в припаркованный прямо за поворотом «Кадиллак».

– Черт! – воскликнул сотрудник КГБ, вглядываясь в пустой салон посольского автомобиля. – Где он?

– Да вот же! – кивнул его напарник, включая кинокамеру. – Нагнулся просто. Чего-то в бардачке ищет…

Медленно объехав «Кадиллак» и убедившись, что «объект» в полосатом пиджаке и белой шляпе действительно сидит в машине, контрразведчики проехали метров сто вперед и только стали прижиматься к тротуару, как вдруг мотор «Кадиллака» взревел, и американский лимузин с бешеной скоростью промчался мимо «Волги».

– Гони! За ним! – крикнул напарник чекисту-водителю, и «Волга», с визгом прокручивая колеса, сорвалась с места.

А в это время в подъезде, рядом с которым еще мгновение назад был припаркован «Кадиллак», запыхавшийся Сайрус снял свой яркий полосатый пиджак и, вывернув его наизнанку, снова надел. Теперь на нем уже был неприметный темный пиджак «советского» покроя. Затем Сайрус взял в руки прихваченную с переднего сиденья «Кадиллака» коробку, сорвал оберточную бумагу – и в его руках оказался обыкновенный «Киевский торт». Удовлетворенно хмыкнув, Сайрус вышел из подъезда…

– Как упустили? Что значит «подменили водителя»? Чтоб через час подробный рапорт был у меня на столе! – раздраженно швырнул телефонную трубку генерал Плужников и устало опустился в кресло.

Такой шанс упустили! Проследив за сотрудником американского посольства и зафиксировав передачу «посылки», можно было выйти и на Томаса. А теперь… все прямые каналы связи американцы заморозят, а что это еще за канал «Квадрига» – пойди-разберись.

Плужников потянулся за папиросами, как вдруг запищал селектор.

– Павел Михайлович, – раздался из динамика голос его постоянного секретаря Зины, – напоминаю, что в 14:00 вас ждут в конструкторском бюро у Царева.

– Спасибо, Зина. Сейчас выезжаю. И скажите Копейкину: пусть возьмет кинохронику и спускается в машину.

Плужников уже, наверное, в пятый раз пересматривал кадры американской хроники, полученные по дипломатическим каналам: космодром Канаверал в США, сборочные цеха американских ракет, профессор Вернер фон Браун и группа инженеров работают с чертежами, идет тренировка американских астронавтов, стартует ракета «Редстоун»…

Протащив последний метр пленки, стрекотнул вхолостую и замолк киноаппарат, кто-то включил свет. В небольшом просмотровом зале Опытно-конструкторского бюро № 1 воцарилась тишина.

– Да… – задумчиво прозвучал голос главного конструктора ракетных систем Сергея Царева. – Наш коллега фон Браун идет семимильными шагами!

– А мы, Сергей Палыч? – повернулся к нему Плужников. – Мы-то как?

– И мы стараемся…

– А вот подполковник Копейкин, – сказал Плужников, показывая на начальника Волжанского управления КГБ, – утверждает, что у вас есть серьезные проблемы.

– Так точно, товарищ генерал! – закивал плешивой головой Копейкин. – Две аварии за последний месяц на Волжанском заводе. Я вам уже докладывал. А вот детали вы лучше у директора завода спросите. Товарищ Онегин, доложите детали товарищу генералу!

К Плужникову пододвинулся крупный седовласый мужчина лет шестидесяти со звездой Героя Соцтруда на пиджаке.

– Т-течь в топливных б-баках, – немного заикаясь, заговорил он. – Думали, д-дефект конструкции… А в-вчера у нас на заводе мы обнаружили н-надрезы уже на новых б-баках, п-подготовленных к монтажу.

– Товарищ генерал, – встрял Копейкин, – меры безопасности усилены, но пока оперативно-розыскные мероприятия результата не дали.

– То есть вы полагаете, что возможен саботаж или диверсия? – прищурился Плужников.

– Павел Михайлович, – вмешался Царев, – не наша компетенция проверять, диверсия это или саботаж. Мы лишь констатируем факты – баки прибыли на завод в исправном состоянии, а перед монтажом на их поверхности оказались надрезы. То есть это не дефект изготовления. А через два дня у нас еще один испытательный пуск. Мы, со своей стороны, постараемся разобраться с техникой, ну а вам мы были бы очень признательны, если бы удалось исключить проблемы любого иного характера…

В этот момент дверь в просмотровый зал с треском распахнулась, и на пороге возникла фигура Зорина.

– А вот как раз подошел человек, – пояснил генерал, с недобрым предчувствием вглядываясь в потрепанное и невыспавшееся лицо Зорина, – который явно что-то хочет мне доложить по данному вопросу…

Олейников протянул руку и уверенно нажал на кнопку дверного звонка, над которой висела потускневшая медная табличка:

КУБИНЫ – звонить два раза

За дверью послышались шаги, звякнул отпираемый замок, дверь открылась. На Олейникова с некоторым удивлением смотрела, кутаясь в серую кружевную шаль, пожилой красоты женщина с усталыми глазами. Из-за ее спины с любопытством выглядывала рыжеволосая девочка лет шести.

– Вам кого? – спросила женщина, всматриваясь в лицо Олейникова.

– Вас, Мария Григорьевна. Вы меня не узнаете?..

– Подбросил арестантскую одежду… рядом с урной… прямо перед отходом московского поезда! – лепетал Зорин, едва поспевая за Плужниковым, размашисто вышагивающим по коридорам ОКБ-1. – Думал, обведет нас вокруг пальца! Некуда ему деваться, некуда! Мы заблокировали все восточное направление, вплоть до Урала!

Контрразведчики вышли на крыльцо главного корпуса конструкторского бюро и направились к машине Плужникова.

– Значит, прямо перед отходом московского поезда? – переспросил генерал, закуривая.

– Так точно, товарищ генерал! – подтвердил Зорин и, показывая на папиросу, спросил: – Вы же бросили?

– Точно, бросил, – согласился Плужников, выкидывая папиросу, и, на мгновение задумавшись, произнес: – Да… Старый трюк. Молодец, Олейников! Узнаю школу генерала Кубина…

– Не понял, товарищ генерал? – остановился Зорин.

– Двойной обман, майор. Двойной обман… – подошел к Зорину Плужников. – Здесь он, в Москве. Точно.

– В Москве? – удивился Зорин. – Откуда вы знаете?

– Знаю, майор, знаю, – ухмыльнулся в усы Плужников. – И еще, майор, я знаю, что генерал Кубин своих никогда не бросал!

Олейников огляделся. Светлая уютная комната, изобилие цветов в горшках на подоконнике, большой круглый стол в центре, над ним пожелтевший от времени абажур с бахромой, никелированная кровать у стены с гобеленом. Взгляд Олейникова задержался на стоявшей на прикроватной тумбочке фотографии молодого человека в летной форме. Олейников вздохнул. Ведь когда-то и он был таким же молодым, как этот парень на фотографии, и вся жизнь была впереди, и казалась она простой и понятной…

– Дядя летчик, – прервала его размышления рыжеволосая девочка, – а вы и правда летчик, как папа?

– Наташка, не вертись! – с улыбкой бросила ей Кубина, заходя в комнату с подносом, на котором стояли три чашки, чайник и вазочка с вишневым вареньем. – И не приставай к дяде…

Поймав взгляд Олейникова, смотрящего на фотоснимок, Кубина остановилась, улыбка сошла с ее лица, а глаза наполнились бесконечной печалью.

– Сын… – тихо сказала она. – Пропал без вести. В Корее…

Кубина поставила поднос на стол и захлопотала, разливая по чашкам чай.

– Так мы теперь бабским царством и живем. Дочка моя, слава богу, работает, а я вот с внученькой сижу. Вы берите варенье, сама варила. А я вас помню, – вновь улыбнулась Кубина, – муж мой, Василий Степанович, царство ему небесное, вас тогда еще на рыбалку затащил…

– Да, было дело, – кивнул Олейников, отхлебывая горячий чай. – Мария Григорьевна, я вот как раз про Василия Степановича спросить хотел. Может, какие-то документы, записи… дневники какие-нибудь остались?

– Да что вы! – всплеснула руками Кубина. – Какие дневники? Пять обысков. Все забрали. Ни свиданий, ни передач не разрешали. Я ведь только через год узнала, что его расстреляли…

И, еле сдерживая слезы, Кубина отвернулась к окну.

Олейников допил чай, встал, подошел к ней и положил руку на плечо.

– Пойду я, Мария Григорьевна. Пора…

– Вы заходите… Хоть иногда.

– Постараюсь, – сказал Олейников и направился к двери.

– Ой! – вскликнула ему вслед Кубина. – Как же я могла забыть? Прямо перед арестом…

– Что? – обернулся Олейников.

– Прямо перед арестом Василий Степанович, если вдруг вы объявитесь, просил вам отдать… пластинку!

– Пластинку?

Кубина засеменила к тумбочке, на которой стоял старый патефон, и, покопавшись в стопке грампластинок, взяла одну из них и протянула Олейникову.

– Вот эту…

Олейников только взял ее в руки, как вдруг на улице взвизгнули тормоза и захлопали двери машин. Олейников подбежал к окну и сквозь заросли герани осторожно глянул вниз. Во дворе из двух серых «Волг» выскочили человек восемь в штатском и побежали в сторону кубинского подъезда.

– Двое в лифт, двое остаются здесь, остальные за мной! – командовал им Зорин.

Обыск уже почти закончился. Зорин расположился за столом и, поглядывая на копавшихся в ящиках чекистов, крутил в руках чашку, из которой только что пил Олейников.

– Мария Григорьевна, зачем вы меня обманываете? – строго прищурившись, спросил майор. – В целях его же безопасности мы должны знать, куда он пошел.

Кубина сидела неподвижно и молчала.

Из коридора вошел один из чекистов и доложил Зорину:

– Товарищ майор, в подъезде чисто. Все квартиры осмотрены, чердак и крышу проверили.

Зорин махнул рукой.

– Ладно, Мария Григорьевна, – сказал он, вставая. – Скажите спасибо генералу Плужникову, а то мы бы продолжили наш разговор в другом месте.

– Спасибо… – с глубоким сарказмом выдавила из себя Кубина. – Только мне уже ничего не страшно.

– Ну ничего так ничего, – усмехнулся Зорин и потрепал рыжую Наташку по голове. – Красавица растет! А?

– А вы если дядю найдете, – пролепетала заплаканная Наташка, – вы вернете мою любимую пластинку?

Зорин, поймав испуг в глазах Кубиной, опустился перед Наташкой на корточки и ласковым голосом спросил:

– Какую пластинку, деточка?..

Когда за чекистами захлопнулась массивная дверь подъезда, в шахте неожиданно загудел лифт и пошел вверх. Но, не доехав до второго этажа, лифт несколько раз дернулся и замер. Раздались щелчки, железная дверь шахты открылась, и на лестничную площадку с крыши лифта спрыгнул Олейников.

Среди бесконечных шляп разных форм и оттенков, фуражек и ситцевых косыночек, да и просто вихрастых и лысоватых макушек в сторону Киевского вокзала плыла, покачиваясь, клетчатая кепка. Перед главным входом ее владелец остановился, огляделся по сторонам и, подкашлянув, зашел внутрь.

Немного покрутившись по залу ожидания, человек в кепке скользнул в зал автоматических камер хранения, подошел к одной из ячеек и уверенно набрал шифр.

Достав из камеры хранения коробку с «Киевским тортом», «кепка» так же неприметно скользнула сквозь людскую толпу на улицу и направилась к Дорогомиловскому рынку.

Пройдя через шумные рыночные ряды, человек в кепке присел на скамеечку рядом с входом в слегка перекошенное двухэтажное деревянное здание, над которым поблескивала на солнце табличка:

Прикурив, человек стрельнул глазами по сторонам, кашлянул, потом резко встал и, вышвырнув папиросу, быстро зашел в гостиницу.

Войдя в аскетично обставленный номер, человек в кепке запер дверь на ключ, поставил на стол коробку с «Киевским тортом» и, задернув шторы, достал из-под кровати фанерный чемодан, обитый металлическими уголками. Вынув из чемодана вещи, человек аккуратно подцепил ножом перегородку фальшивого дна и извлек из потайного отделения небольшую железную коробочку.

Расположившись у стола, человек достал из коробочки пинцет и маленький пенальчик с линзами, каждая из которых была размером с зернышко. Аккуратно захватив пинцетом нужную линзу, он положил ее на красную линию – окантовку коробки с тортом, и, прижавшись глазом, стал читать спрятанный в линии микротекст:

ТОМАСУ.

ИНФОРМАЦИЮ ОБ УСТАНОВЛЕНИИ КОНТАКТА ПОЛУЧИЛИ. ВЕРБОВКУ РАЗРЕШАЕМ. ЗАПРОШЕННЫЕ ВАМИ МАТЕРИАЛЫ ПРИЛАГАЮТСЯ.

Человек отвлекся от чтения, открыл коробку и, полюбовавшись мгновение на ажурные розочки «Киевского торта», проткнул его в самой середине карандашом. Карандаш уперся во что-то твердое. Человек удовлетворенно кивнул и вновь погрузился в чтение:

ОСНОВНЫМ ЗАДАНИЕМ СЧИТАТЬ ПОЛУЧЕНИЕ ДОСТОВЕРНОЙ ИНФОРМАЦИИ О ПОДГОТОВКЕ В СССР ПОЛЕТА ЧЕЛОВЕКА В КОСМОС.

ПРИ ВЫЯСНЕНИИ ТОЧНОЙ ДАТЫ СТАРТА НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО СООБЩИТЬ.

ДЛЯ КОНТАКТОВ ИСПОЛЬЗУЙТЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО КАНАЛ КВАДРИГА. УДАЧИ. ЦЕНТР.

Сорвав с коробки этикетку с тайнописью, человек чиркнул спичкой и, наблюдая, как она догорает в пепельнице, осторожно разрезал торт, достал из него полиэтиленовый пакет, в котором оказались упаковки с импортными лекарствами и конверт. Бегло проглядев несколько листков, вложенных в конверт, человек сунул его в карман и, достав из пакета лекарства, переложил их в лежавшую под кроватью обувную коробку.

Игла хрипнула, опустившись на грампластинку, и из раструба патефона на весь магазин радиотоваров задорно зазвучал пионерский хор:

Симпатичная продавщица с удивлением подняла глаза на Олейникова.

– Замечательно, это действительно то, что надо! – расплылся в улыбке Олейников и, уже собираясь уходить, подмигнул продавщице: – Спасибо вам огромное!

– Подождите, – потянулась к патефону продавщица, – сейчас пластинку отдам…

– Не надо, красавица! Пионерам подаришь. Я эту песню наизусть знаю, – махнул рукой Олейников, выбегая из магазина под летящий ему вслед припев:

И в кабинете Плужникова на патефоне крутилась пластинка, и тот же бравурный хор лихо заканчивал исполнение той же песни:

Воцарилась тишина. Плужников внимательно посмотрел на Зорина:

– Все?

– Так точно, товарищ генерал… – смущенно кивнул Зорин.

– Вы уверены, что это точно такая же пластинка?

– Девочка подтвердила. Мы ее пять раз прослушали…

– Девочка… – задумчиво произнес Плужников, расхаживая по кабинету. – Никто кругом не знает, куда идет оно… Бред какой-то!

Пронзив предрассветную тишину испуганным свистом, электричка отошла от станции и, постучав колесами на стыках рельс, скрылась за поворотом. По пустой платформе с удочками на плече бодро вышагивал Олейников, напевая себе под нос:

Спустившись с платформы, Олейников перепрыгнул через канаву, затем прошел вдоль лесной опушки и устремился в чащу по узенькой петляющей тропинке. Через минут пять быстрой ходьбы ему навстречу показался велосипедист – мужик неопределенного возраста с синим носом и авоськой в руке, набитой пустыми бутылками.

– Эй, товарищ! – окликнул его Олейников. – Я правильно к пионерлагерю иду?

– Туда, туда! – проезжая мимо и с трудом удерживая равновесие, на ходу махнул рукой пьяница.

– А где лодку раздобыть можно? – крикнул ему вслед Олейников.

Пьяница резко затормозил, велосипед на мокрой от росы траве пошел юзом и влетел в кусты. Раздался звон битого стекла, бормотание, и через несколько мгновений из кустов медленно поднялась голова с синим носом:

– На пол-литра дашь?

Как и тогда, в апреле 1945 года, над речной гладью тончайшей пелериной стелился утренний туман, бодряще покалывающим холодком закрадываясь под незапахнутую одежду. Олейников сделал еще два мощных гребка веслами, и его утлая, сочащаяся сквозь прогнившее днище водой лодчонка уткнулась носом в песок рядом с огромным поваленным кедром. Когда и как семена этого сибирского исполина занесло в Подмосковье, никому не ведомо, только рос он здесь десятки, если не сотни, лет, затмевая своей кроной привычные местному взгляду елки и березы, да сражен был как-то на заре века молнией, ударившей в самую вершину, иссох за несколько лет и рухнул, широко распластав в воде свои лапы. И унесло бы давно его течением, да спутанные кряжистые корни еще цепко держались за песчаную отмель, поросшую камышами.

Олейников спрыгнул на берег. Все так же, все по-прежнему, как и пятнадцать лет назад, когда накануне его заброски за рубеж генерал Кубин привез сюда Олейникова порыбачить, а на самом деле поговорить вдали от прослушиваемых коридоров Лубянки. Перед глазами Олейникова поплыли воспоминания…

– Хорошо здесь: тишина, благодать… – нараспев говорит Кубин, помогая Олейникову привязать лодку к поваленному кедру. – Я сюда часто сома пошукать под корягой езжу. Сом-то, он в начале апреля просыпается, и до нереста в мае у него жор идет. Местные этот островок стороной обходят, побаиваются. Говорят, что, как молния ударила, здесь черти водяные поселились. А я вот не боюсь чертей…. Людей надо побаиваться, а не чертей. Черти, как и рыба, тишину любят, а люди – галдят, шумят…

И в этот момент, словно в подтверждение генеральских опасений, на противоположном берегу, хрипло прокашлявшись, пронзает утреннюю идиллию пионерский горн, и сквозь туман из репродуктора льется на всю округу бодрая песня:

– Ну вот, – вздыхает Кубин, – пионеры проснулись. Теперь вся рыба разбежится.

Прихватив из лодки удилища, Кубин с Олейниковым идут к огромному, вкрученному узлами в землю корневищу кедра.

– Лезь туда! – показывает рукой генерал вглубь лабиринта корней. – Там у меня тайничок маленький устроен.

Олейников ныряет под корневище.

– Обычно до лета пионеров не бывает, – ворчит ему вслед Кубин.

– Так сегодня день рождения Ленина. Может, слет у них, а может, их там и нет, а завхоз просто громкоговорители проверяет – готовится к сезону, – отзывается из темноты Олейников и вылезает наружу, держа в руках небольшую железную коробку. – Это?

– Оно! – кивает Кубин.

Генерал открывает коробку и, покопавшись среди разных блесен и крючков, выбирает самый большой.

– Вот этот на сома в самый раз! Цепляй! – говорит он Олейникову.

Наблюдая, как Олейников прилаживает крючок к леске, Кубин закуривает папиросу, обходит Олейникова с другой стороны, присаживается на корягу, потом встает, снова садится и, наконец решившись, говорит:

– Я вчера шифровку получил… из нашей резидентуры в США. Хотел тебе сказать вот что…

– Что, товарищ генерал? – поворачивается к нему Олейников.

– Понимаешь, какое дело, Петр Алексеевич… – мнется Кубин. – Дело в том, что твой отец… жив.

Олейников замирает в недоумении.

– Он же погиб в восемнадцатом… – тихо произносит он. – Разбился на аэроплане…

– Не разбился он тогда, Петруша, – обнимает его за плечи Кубин. – Эмигрировал. Вместе с Сикорским. Сейчас живет и работает в Калифорнии, ведущий авиаинженер…

Радостная улыбка озаряет лицо Олейникова.

– Это, конечно, для тебя весть добрая, – говорит генерал. – И дай бог ему здоровья и долгих лет жизни. Но…

– Что «но»?

– Но ты же понимаешь, я обязан доложить наверх…

Олейников задумывается.

– Значит, мое задание отменяется? – спрашивает он. – Теперь вы мне не доверяете?

– Я лично, Петр, тебе верю. Но будет назначена дополнительная проверка. А времени у нас нет, американцы на два шага уже впереди.

– Так что делать-то?..

Генерал берет удилище из рук Олейникова, подвешивает к леске тяжелое грузило, довязывает крючок и, насадив наживку, закидывает в воду.

– Я вот что решил, – говорит он. – Полетишь сегодня ночью. А я скажу, что шифровку получил уже после твоего отлета.

– Но тогда могут вас обвинить, что…

– А вот это уже не важно! – перебивает Олейникова Кубин. – Мне дело важнее…

«Да… давно это было, а как вчера… – думал Олейников, залезая под корневище. – Генерала уж нет, а кедр – вот он, еще цепляется за берег». Покопавшись под корнями, Олейников извлек на белый свет знакомую железную коробку и открыл ее. Среди крючков и блесен лежал прямоугольной формы контейнер, завернутый в промасленную бумагу и запечатанный сургучом. Осторожно обстучав печатку, Олейников вскрыл контейнер – в его руки выпали кассета с фотопленкой и блокнот!

Выйдя на улицу из душных коридоров Лубянки, Зорин понял, что чертовски устал за эти дни. Все не радовало его, все вокруг казалось серым, и даже обычно мужественный лик стоявшего на постаменте железного Феликса смотрелся как-то уныло, безнадежно. С безразличием глянув на по-весеннему веселое вечернее солнышко, Зорин зашагал по площади и даже не заметил, как со стоящей у «Детского мира» скамейки, отложив газету, поднялся какой-то человек и скользнул за ним в метро.

Уже подходя к дому, Зорин почувствовал, что проголодался, и, вспомнив, что он уже несколько дней не был в квартире, а значит, и съестного там ничего нет, решил заглянуть в гастроном. Пока Зорин покупал хлеб, колбасу и свое любимое овсяное печенье, зашедший за ним в магазин человек прошел в винный отдел и, поглядывая издалека на майора, приобрел бутылку водки.

Войдя в подъезд, Зорин проверил почтовый ящик, оказавшийся, как обычно, пустым, вздохнул и стал медленно подниматься вверх по лестнице. Внизу хлопнула входная дверь. Прижимая к груди завернутые в бумажный кулек продукты, Зорин достал из кармана ключ, вновь устало вздохнул и стал ковыряться в замке, когда неожиданно позади него раздался голос Олейникова:

– А настроение у вас, Сергей Александрович, я вижу, не очень.

Не оборачиваясь, Зорин медленно дотянулся рукой до кобуры на поясе, открыл ее, нащупал пистолет и взвел курок.

– Но я все же надеюсь, – продолжил Олейников, – что теперь вот разговор у нас получится правильный…

Не дав Олейникову договорить, Зорин резко обернулся и выбросил вперед руку с взведенным пистолетом…

Но Олейников ждал этого: ловкий прием – и пистолет Зорина зазвенел по ступенькам. Ловко выхватив трофейную ручку из нагрудного кармана Зорина (да-да, именно ту, которой Зорин хвастался на первом допросе в лагере), Олейников нанес ей выверенный удар майору прямо в ухо! Зорин вздрогнул, уже представив, как наконечник стержня прорывает его барабанную перепонку, проникая в мозг. Но в последний момент рука Олейникова изменила направление удара, и ручка вонзилась в дерматиновую обивку двери.

– Тихо, майор, – улыбаясь, прошептал Олейников ему на ухо. – А то водку побьешь…

Сквозь звонкую прозрачность утреннего воздуха в распахнутое окно кабинета члена Президиума Центрального комитета коммунистической партии Советского Союза Егора Петровича Сидорова влетел бой Спасских курантов и, отразившись эхом в многочисленных эркерах, утонул в толще красного сукна, обтягивающего длинный массивный стол, за которым восседали участники совещания: десятка два военных и штатских специалистов.

– У американцев ракеты тоже взрываются! – с жаром размахивал руками главный конструктор Царев. – Это ж техника, а она…

– Вот пусть у них и взрываются! – пытаясь придать своему лицу максимально строгое и уполномоченное выражение, прервал его Сидоров. – Вам партия доверила, сказала, что делать… И я хочу знать: кто виноват?

– П-проведенная эк-кспертиза п-показала, – вмешался директор Волжанского завода Онегин, – что причиной аварий явилось м-механическое повреждение бака первой ступени.

– Егор Петрович, – к Сидорову наклонился профессорского вида сухенький старичок, чем-то смахивающий на дедушку Калинина, и зашептал на ухо: – У Онегина на заводе кто-то топливные баки режет…

Походивший на всесоюзного старосту Ростислав Карлович Закарпович стал академиком, как поговаривали в научных кругах, по личному указанию Сидорова. Так это или нет – никто точно не знал, но то, что он часто появлялся на людях с Егором Петровичем и почти сразу после избрания в академики был введен в состав Президиума Академии наук СССР, эту версию подтверждало.

– Вона что? – нахмурив брови, Сидоров резко повернулся к Онегину. – Механическое повреждение, говоришь?..

Сам Егор Петрович, недавно назначенный еще и секретарем ЦК по оборонным вопросам, был по-солдафонски тяжел в мыслях, груб и упрям, и многие воспринимали его как человека недалекого. Но его природная смекалка и хитреца рязанского крестьянина, с годами и аппаратным опытом переросшие в изощренное коварство, легко позволяли ему расправляться со всеми своими недругами. В конце правления Сталина он чутко уловил недовольство «хозяина» растущим авторитетом Жданова и присоединился к группе Берии с Маленковым. Именно Сидоров в 1950 году, через два года после таинственной смерти Жданова, возглавил разгром так называемой ленинградской группировки. Около двух тысяч человек были репрессированы, а более двухсот были расстреляны, в том числе – первый зампред Совмина СССР Николай Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, о которых Сталин за два года до этого в узком кругу соратников говорил как о самых подходящих кандидатурах на посты председателя Совета министров и генерального секретаря ЦК после своей смерти.

«Ленинградское дело» было использовано и для зачистки излишне самостоятельных и «набравших вес» руководителей органов безопасности – под расстрел попало несколько десятков человек, среди которых оказался и генерал Кубин. После ухода из жизни «вождя народов» Сидоров быстро переориентировался на Хрущева, и, когда в 1954 году «Ленинградское дело» было признано сфабрикованным, а репрессированные по нему были реабилитированы, именно поддержка Хрущева позволила Егору Петровичу избежать ответственности. На июньском пленуме ЦК 1957 года, когда Молотов, Каганович и Маленков предприняли попытку отстранить от власти Хрущева, уже сам Сидоров обвинил Маленкова в причастности к «Ленинградскому делу», заявив, что у того «руки в крови по локоть». Хрущев не забыл оказанной услуги, и «верный» Егор Петрович быстро пошел вверх по карьерной лестнице.

Вхождение в элиту руководства страны сопровождалось и изменением внешнего облика Сидорова – он стал носить идеальные английские костюмы тонкого кроя, стильные галстуки с золотыми заколками и обильно смазывать бриолином свою завитую шевелюру с проседью. После удачного запуска первого спутника Земли Сидоров, почувствовав перспективность данной темы, взял на себя кураторство космических программ. Именно ему принадлежала идея к сорокалетней годовщине Великой Октябрьской революции еще раз «удивить» мир – отправить в полет несчастную собачку Лайку, скончавшуюся на орбите через несколько часов от стресса и перегрева.

Мир «удивился», прокатились протесты защитников животных, а в Советском Союзе, чтобы увековечить собачий подвиг, в память о Лайке были выпущены одноименные сигареты. Но вот сейчас, когда первенство СССР в космосе уже не было столь очевидно, а по многим проектам американцы ушли далеко вперед, Сидоров очень волновался. Он уже был не рад, что в свое время убедил Хрущева поручить ему курировать космическую промышленность. Если США первыми запустят человека на орбиту Земли, то это будет прежде всего его личным провалом, которым, конечно же, не преминут воспользоваться все его недоброжелатели…

– Какое это, к черту, механическое повреждение? Да у вас под носом вопиющие факты саботажа и диверсии! – распалялся Сидоров и, повернувшись к присутствовавшему на заседании Плужникову, грозно заявил: – А Комитет государственной безопасности спит!

– Мы уже проводим проверку по данным фактам, – спокойно ответил Плужников.

– Проводим… – с издевкой бросил Сидоров. – Давно я говорил Никите Сергеевичу: надо укреплять руководство нашей государственной безопасности!

Плужников поджал губы и посмотрел по сторонам. Напротив него, чиркая что-то в маленьком блокнотике, сидел самый молодой член Президиума ЦК, буквально несколько дней назад избранный в его состав, Дмитрий Романский. Их глаза на мгновение встретились, и Плужников успел прочитать в его взгляде искреннее сочувствие. Романский едва заметно улыбнулся и вновь углубился в блокнот.

– Когда у вас следующий запуск? – нервно спросил Сидоров.

– Завтра первый старт по программе подготовки полета человека «Восток», – ответил Царев. – Впервые в мире мы попробуем отправить в космос и вернуть на землю Мандельштама…

Взгляд Сидорова затуманился.

– Это который поэт? – с недоумением спросил он.

– Поэт умер еще в тридцать восьмом году, – не отрываясь от рисования в блокнотике, бросил Романский.

– Сам знаю, – передернул плечами Сидоров.

– Мандельштамом, – пояснил Царев, – наши инженеры прозвали габаритно-весовой макет человека…

– Чушь какая! – перебил его Сидоров. – Что, нельзя было какого-нибудь поэта русской национальности взять? Пушкина, например?

– Пушкина тогда тоже нельзя, – улыбнулся Романский.

– Это почему еще? – вспыхнул Сидоров.

– А у него дедушка арап был.

Сидоров напрягся, повращал бровями, посмотрел на Закарповича. Тот кивнул.

– Неважно, – заключил Сидоров. – А вот запустить надо было к празднику. К Первому мая, дню трудящихся!

– К сожалению, это было невозможно, – твердо сказал Царев.

– Опять «невозможно»! – всплеснул руками Сидоров. – Запомните: если партия приказывает – возможно все!

– Егор Петрович, – улыбнулся Романский, отложив в сторону блокнотик, – помните анекдот: сидит генерал на берегу реки, ловит рыбу. Жара, мухи гудят, пот льется градом, а поплавок – мертвый, не колышется. Час сидит, два, три… И вдруг слышит голос с неба: «А ведь хрен прикажешь».

Все присутствующие заулыбались, с трудом сдерживая смех под суровым взглядом Сидорова.

– О вашей позиции, Дмитрий Федорович, – с ненавистью сверля глазами Романского, выдавил из себя Сидоров, – я доложу Никите Сергеевичу.

Выйдя из правительственного корпуса Кремля, в котором проходило совещание, Плужников уже садился на заднее сиденье своей черной «Волги», когда его окликнул неизвестно как оказавшийся рядом Романский:

– Павел Михайлович!

Плужников вылез из машины и подошел к нему.

– Не расстраивайтесь, Павел Михайлович, – сказал, глядя ему в глаза, Романский. – Вы же понимаете, он на Президиуме ЦК заверил Никиту Сергеевича, что наш космонавт полетит раньше американского. А это пока не очень получается. Вот он заранее и подыскивает виновных.

– Я понимаю…

– А на самом деле чего там у вас в Волжанске? – поинтересовался Романский. – Действительно диверсия?

– Проверяем.

– Ну, удачи! – похлопал Плужникова по плечу Романский. – Если помощь нужна – не стесняйтесь, звоните напрямую.

И, пожав Плужникову руку, Романский направился к распахнутой дверце неслышно подкатившего правительственного лимузина.

– Дмитрий Степанович, – окликнул его Плужников, – а вы не боитесь, что…

– Ну, – улыбнулся, садясь в машину, Романский, – это мы еще посмотрим, кто кого!

Сидоров отошел от окна. Интересно, о чем там говорили у машин эти двое? Нехорошо, если Романский найдет себе союзника в руководстве КГБ. Очень ему не нравился этот сорокатрехлетний выскочка. И Косыгин его поддерживает, да и сам Хрущев в последнее время благоволит Романскому.

– Ишь ты, анекдоты он мне рассказывает, – буркнул под нос Сидоров. – «Не прикажешь»… Если не прикажешь, то все дело завалят!

– Завалят, Егор Петрович, – закивал Закарпович, по обыкновению задержавшийся в кабинете. – Однозначно завалят! У американцев за апрель три удачных пуска ракет. А у Царева – авария на аварии. Он все экспериментирует, а отвечать вам придется…

Поймав грозный взгляд Сидорова, академик поперхнулся.

– Ну нам, в смысле, всем вместе… – поправился он.

– Вам, вам! – огрызнулся Сидоров. – А я посмотрю, что вы товарищу Хрущеву говорить будете, когда американцы первыми в космосе окажутся.

Закарпович нервно заходил по кабинету.

– Надо подумать… – многозначительно изрек он.

– Ну вот иди и думай! – рыкнул Сидоров. – На то ты и академик, чтоб думать. Только не забывай, кто тебя этим академиком сделал!

Закарпович исчез.

Сидоров подошел к столу и нажал кнопку селектора.

– Слушаю, Егор Петрович! – отозвалась секретарша.

– Напомните мне фамилию этого кагэбэшного генерала, что на совещании у меня был…

Миновав бульвар, черная «Волга» выскочила на Арбатскую площадь и стала поворачивать на улицу Калинина, бывшую Воздвиженку. Плужников в задумчивости глядел на проплывавшие за окном яркие афиши на стене «Художественного» – первого широкоформатного кинотеатра в Москве:

РЕТРОСПЕКТИВА ФИЛЬМОВ С УЧАСТИЕМ П. КАДОЧНИКОВА

«УКРОТИТЕЛЬНИЦА ТИГРОВ»

«ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА»

Похоже, история приобретает сильный политический оттенок, размышлял он, а это ни к черту не годится. Одно дело – вычислять и ловить шпионов, другое – участвовать в кремлевских интригах, в которых он совсем не спец. Но Романский ему интуитивно понравился. Надо будет все-таки как-нибудь пообщаться с ним, решил для себя Плужников, и в этот момент его размышления прервал противный зуммер телефонного вызова.

– Слушаю, – ответил он, снимая телефонную трубку. – Да, я.

Трубка что-то прохрипела. Плужников, после небольшой паузы, ответил:

– Соедините.

В зеркальце заднего вида водитель с интересом наблюдал, как меняется лицо Плужникова, слушающего своего собеседника.

– Да, – сказал в трубку генерал. – Хорошо, я буду. Договорились. Через час у амурского тигра.

И, поймав удивленный взгляд водителя, скомандовал:

– В зоопарк. Быстро!

Расположившийся на крыше дома снайпер проверил винтовку и вновь приложил к глазам бинокль – за последние пятнадцать минут картинка не изменилась: вдоль клетки с тигром по-прежнему прогуливался Плужников, периодически останавливаясь у таблички с описанием животного и делая вид, что внимательно изучает его ареал обитания. Рядом с Плужниковым какая-то мамаша воспитывала двух своих капризных детишек, да уборщик в синем халате и натянутой по самые уши беретке уныло греб метлой обертки от мороженого в кучу. Не отрываясь от наблюдения, снайпер взял в руки рацию:

– Четвертый седьмому.

– На приеме, – отозвалась рация.

– Все тихо. Объект пока не прибыл, – сообщил снайпер.

Его коллега-чекист, прятавшийся в кустах напротив клетки с тигром, посмотрел на часы и ответил в рацию:

– Понял. Продолжайте наблюдение…

В этот момент за спиной Плужникова раздался ироничный шепот:

– У вас продается славянский шкаф?

Плужников обернулся и вздрогнул. В стоявшем перед ним уборщике он узнал знакомого ему по фотографиям в уголовном деле Олейникова.

– Здравствуйте, Павел Михайлович! – улыбнулся тот. – А отзыв «про тумбочку» позабыли?

Чекист в кустах занервничал и схватил рацию:

– Есть контакт. Приготовились!

Снайпер вскинул винтовку и попытался поймать в перекрестие оптического прицела Олейникова, но тот, мягко переступая с места на место, почему-то все время оказывался перекрыт генералом.

– Мне говорили, что вы человек веселый, – придя в себя, ответил Плужников. – Давно хотел с вами повидаться.

– Извините, – сказал Олейников, поглядывая на отблеск винтовочного прицела на крыше и прячась за Плужникова, – раньше не мог. Дела, знаете. Сидел некоторое время, потом бегал – разминался. Не до свиданий было…

Олейников рассмеялся и опустил руку в карман. Сидящий в кустах чекист нервно нажал кнопку рации:

– Внимание! Огонь на поражение…

Палец снайпера опустился на спусковой крючок.

– А вот теперь в самый раз повидаться, – сказал Олейников, извлек из кармана кассету с фотопленкой и протянул ее Плужникову.

Генерал повернулся в сторону снайпера и отрицательно покачал головой. Снайпер опустил винтовку.

– Что здесь? – спросил Плужников, забирая фотопленку.

– Фотографии Брижит Бардо, – заговорщицки прошептал Олейников.

– Кого?

– Павел Михайлович, здесь фотокопия оперативного дела из архива генерала Кубина. Берите-берите, она не отравлена. Потерять не бойтесь – копия у меня есть. Там, кстати, все мои донесения из Америки, которых почему-то, как мне сказал, приведя меня на расстрел, товарищ Зорин, в ваших архивах не осталось…

– Расстрел? – искренне удивился Плужников, убирая кассету с фотопленкой в карман.

– Ух ты! – хохотнул Олейников. – Так ваш майор еще и в самодеятельности участвует? Талантище!

– Какой еще расстрел? – продолжал недоумевать генерал. – Ему было приказано лишь отконвоировать вас в Москву…

– То есть вы ничего не знаете о наших развлечениях по дороге? О спектакле с приставленным к затылку пистолетом?

– Первый раз слышу, слово офицера…

– Молодец майор, решил меня на испуг взять – вдруг я все-таки сознаюсь, что я американский шпион.

– Где он?! – с негодованием рыкнул Плужников.

Олейников покрутил головой по сторонам.

– Где-то здесь… предков кормит.

– Что?..

Олейников махнул в сторону вольера с обезьянами, и генерал разглядел Зорина, который, держась рукой за клетку и пошатываясь, кормил пломбиром шимпанзе.

Майор был пьян в стельку, его лицо неожиданно принимало самые разные выражения: от глубокой сосредоточенности до детского умиления. Закончив скармливать мороженое, Зорин стал корчить обезьяне рожицы, высовывая язык и надувая щеки. Позади него раздался настойчивый кашель. Майор обернулся – перед ним стояли Плужников и Олейников.

– Товарищ генерал… – икнул оторопевший Зорин, – ваше задание выполнено… Только вот он чуть не воткнул мне в ухо мою любимую….

Зорин вновь икнул и показал генералу трофейную ручку.

– Смирно! – стараясь не привлекать внимания окружающих, злобно прошипел Плужников. – Бегом марш в управление! Сдать удостоверение и оружие!

– Товарищ генерал, – перебил его Олейников, – оружие у майора Зорина я уже изъял, потому и пил он под дулом пистолета, привязанный к батарее. Не было у меня другого способа получить у него информацию про вас. Пока насильно пол-литра в него не влил, молчал как кремень…

– Как кремень… – еле ворочая языком, подтвердил Зорин.

– Простите его милосердно, – улыбнулся Олейников.

– По справедливости – под трибунал надо, – сверкнул глазами Плужников.

– Не надо… – жалобно попросил Зорин.

– Да уж… – вздохнул генерал. – Ладно. Сказано же нам: милосердие паче справедливости.

– Кем сказано? – заглянул в глаза Плужникову Олейников.

– Не важно, – отмахнулся тот и повернулся к Зорину: – Чтоб ни капли в рот больше!

– Он больше не будет, – улыбнулся Петр и предложил: – А вот мы с вами, товарищ генерал, вполне могли бы по рюмашке. Где-нибудь в менее людном месте. А то вон на крыше ваши подчиненные очень нервничают, не дай бог шмальнут…

– Ну рассмешил старика! – хохотал Хрущев, хлопая Сидорова по плечу. – Ну рассмешил! «Хрен прикажешь», говоришь… Хороший анекдот! Ха-ха-ха!

– Молодой он еще, Романский этот… – обиженно заворчал Сидоров, надеявшийся совсем на другую реакцию Хрущева на свой рассказ о совещании.

– А у нас, как это в песне поется, – не унимался Хрущев, – молодым везде дорога, а нам старикам – что?

– Почет… – вздохнул Сидоров.

– Правильно, почет!

Хрущев перестал смеяться, обошел стол, сел в кресло и внимательно посмотрел на Сидорова.

– Не бойся, – сказал Хрущев, и в его глазах мелькнула хитрая искорка, – я тебя больше люблю. Вот уйду на пенсию, тебя у руля оставлю. Ты ведь старика не подведешь?

– Никита Сергеевич… – взволнованно выдохнул Сидоров. – Я… да я… да спасибо…

– Знаю, – решительно прервал поток благодарности Хрущев. – Ладно. Чего там еще на совещании-то было? Утрем мы нос американцам в космосе?

Сидоров напрягся, изобразив на лице озабоченное раздумье.

– Я вот что подумал, Никита Сергеевич… – изрек он. – Правильно вы подметили про молодых, про дорогу… Давайте товарищу Романскому и поручим курировать подготовку полета человека в космическое пространство. Молодой, энергичный – проложит, так сказать, дорогу в космос. Завтра как раз первый запуск по программе «Восток» – вот пусть и летит на Байконур! На месте, так сказать, разберется…

Сидевший в кабинете Плужникова на краешке стула Зорин потихоньку трезвел, наблюдая, как расхаживающий из стороны в сторону генерал выдает Олейникову непозволительную, с точки зрения майора, информацию:

– Пару недель назад нам стало известно, что ЦРУ собирается активировать спецагента с оперативным псевдонимом Томас. Идентифицировать Томаса нам не удалось. Он настолько засекречен, что даже сотрудники американской резидентуры в Москве не знают про него ничего, кроме псевдонима. Скорее всего, он был заброшен в нашу страну несколько лет назад, легализовался и «дремал», ожидая задания. Единственное, что нам известно о Томасе, – это то…

Плужников сделал многозначительную паузу, и в этот момент за спиной Олейникова неожиданно выросла фигура Зорина.

– Это то, гражданин Олейников, – еще слегка заплетающимся языком сказал Зорин, – что Томас прошел полный курс обучения в разведцентре ЦРУ «Дабл ЭФ»!

– Сядьте, майор! – одернул его Плужников.

Зорин покорно опустился на стул.

Генерал продолжил:

– Действительно, оперативными мероприятиями нам удалось лишь установить, что в конце 40-х годов Томас обучался в «Дабл ЭФ». Мы запросили в наших архивах всю информацию по этой школе, и майор Зорин наткнулся на ваше уголовное дело…

– И вы посчитали, что Томас – это я? – прищурился Зорин.

– Такая версия была у майора. Я же, Петр Алексеевич, считаю так: вы, как человек, бывавший в свое время в «Дабл ЭФ», могли бы оказать нам неоценимую услугу в поисках Томаса…

– Думаете, я могу знать его в лицо?

– Ну да… Вы же посещали «Дабл ЭФ» достаточно регулярно, читали лекции, видели курсантов в лицо…

– Читал, это правда… – задумчиво произнес Олейников. – Дело в том, Павел Михайлович, что я не только читал там лекции о ракетостроении, я прошел в «Дабл ЭФ» полный курс обучения шпионско-диверсионной деятельности…

– Я же говорил! – вскричал Зорин, бросаясь к Олейникову с кулаками.

Олейников легко увернулся, подставил ногу, и Зорин растянулся на ковре. Из кармана майора выскочила его любимая авторучка и покатилась по полу.

– Сядьте, майор, я сказал! – приказал Плужников, поднимая с пола ручку.

– Это было одним из заданий генерала Кубина, – пояснил Олейников. – Если б я сказал об этом тогда, в пятидесятом, мне бы все равно не поверили.

– А я ведь никогда и не сомневался, что вы обучались в «Дабл ЭФ», – произнес генерал, рассматривая авторучку. – Это вас там научили этим в уши тыкать?

– Джиу-джитсу, – кивнул Олейников. – Фирменный прием выпускников «Дабл ЭФ» – удар «карандашом в ухо».

Олейников взял из рук генерала ручку и продемонстрировал в замедленном темпе прием на застывшем на стуле Зорине.

– Через барабанную перепонку, – объяснил Олейников, – острие безболезненно проникает в головной мозг…

Зорин поежился.

– Там много чему еще учили… – похлопал Олейников Зорина по плечу, вкладывая ручку ему в карман. – Все это подробно было изложено в моих донесениях, фотокопия которых теперь у вас имеется. Кстати, вы не выяснили: кому все-таки понадобилось уничтожать мое дело в вашем архиве?

К железным воротам в высоком зеленом заборе подъехала черная «Волга». Два охранника одновременно подошли к водителю и пассажиру, проверили документы и, козырнув, распахнули ворота. Машина змейкой зашуршала по петляющей по лесу асфальтовой дорожке. Преодолев еще один контрольно-пропускной пункт, «Волга» подъехала к утопающему в зелени старинному, шикарно отреставрированному особняку. Выскочивший из-за руля шофер натренированным движением распахнул пассажирскую дверцу – из машины появился облаченный в элегантный темно-синий костюм мужчина лет пятидесяти. Он был лысоват, а потому коротко стрижен, тонкие нервные губы скрывались под густыми усами, а левую бровь рассекал давно зарубцевавшийся шрам. Мужчина что-то буркнул своему водителю и, суетливо взбежав по мраморной лестнице, вошел в дом.

В просторном вестибюле, богато обставленном дорогой мебелью и старинными скульптурами, его встретила горничная, в которой, несмотря на белоснежный передник и накрахмаленный кокошник, угадывался по выправке офицер охраны.

– Товарищ Гудасов! – козырнула горничная, приложив руку к кокошнику. – Товарищ Сидоров вас ждет. Прошу следовать за мной.

Через длинный, увешанный картинами коридор она провела Гудасова во внушительных размеров гостиную и оставила одного. Бóльшую часть залы занимал длинный, персон на тридцать, обеденный стол, вокруг него были расставлены деревянные резные стулья с высокими спинками. На белоснежной, натянутой без единой морщинки скатерти сверкали позолоченные подсвечники. Во главе стола возвышалось массивное кресло и было накрыто на одного: три тарелки разного размера, поставленные одна на другую, высокие хрустальные бокалы, десяток разных вилочек и ножичков.

Гудасов в нерешительности огляделся, потом, стараясь не шуметь, отодвинул ближайший к нему стул и присел на краешек.

В этот момент в противоположном конце залы распахнулась дверь, и в проеме появился одетый в спортивный костюм Сидоров. Гудасов вскочил. Сидоров, изобразив на лице радушную улыбку, размашистым шагом подошел к нему и протянул руку:

– Ну здравствуй, здравствуй, Олег Владимирович! Давненько не виделись.

– Здравствуйте, Егор Петрович! – затряс сановную руку Гудасов. – Спасибо, что вспомнили про меня.

– Садись, не стесняйся, – сказал Сидоров, присаживаясь на соседний стул. – Как время летит! Десять лет прошло как один день… Но Егор Петрович добро помнит. Помог ты мне тогда с этим выскочкой… как его?.. Ну, с твоим бывшим начальником?..

– Кубиным? – услужливо подсказал не решающийся сесть Гудасов.

– Ну да, с Кубиным… – закивал Сидоров. – Очень ты мне помог тогда…

– Да я всегда, Егор Петрович…

– Это хорошо, что «всегда», – перебил его Сидоров. – Ты сейчас за что в КГБ отвечаешь-то?

– За работу с иностранцами – разработка, вербовка там всяких враждебных элементов…

– А что же, – с напускной заинтересованностью спросил Сидоров, – генерала-то так и не дали?

– Ну… – замялся Гудасов.

– Понимаю… Завистники, интриги… – покачал головой Сидоров. – Ну ничего. Я уж тут переговорил. Короче, представление уже готовится – быть тебе генералом!

– Егор Петрович… – затряслись от волнения губы Гудасова. – Егор Петрович… я оправдаю… я все… я всегда… Егор Петрович…

– Да что ты заладил: «Егор Петрович» да «Егор Петрович»? Конечно, оправдаешь! Для того и делаем. Сначала в генералы тебя определим, двинем на замы к председателю КГБ. А там, глядишь, и…

И Сидоров покрутил поднятым вверх пальцем. У Гудасова закружилась голова.

– Егор Петрович…

– Вот тебе и Егор Петрович! – вставая, хлопнул Гудасова по плечу Сидоров. – Егор Петрович преданных людей не забывает. Ну, бывай!

Гудасов потряс руку Сидорову, потом хотел козырнуть, но вспомнил, что он в штатском, зачем-то поклонился и попятился к двери.

– Ты ведь Плужникова знаешь? – вслед ему тихо спросил Сидоров.

– Павла Михайловича? – обернулся Гудасов. – Конечно. Они же с моим отцом друзья были. Когда отец погиб, Плужников меня на работу к Кубину и пристроил.

– Значит, с отцом твоим дружил, говоришь… – задумался Сидоров. – Конкурент он тебе. Тоже в замы метит. Понятно?

– Понятно… – нервно сглотнул Гудасов.

– Понятно, да не все, – строго сказал Сидоров и понизил голос: – Плужников сейчас одну операцию курирует. В Волжанске. Если ты правда в замы хочешь, нужно, чтобы Плужников обосрался на этом деле. Теперь понятно, будущий генерал Гудасов?

За окном кабинета Плужникова уже стемнело, и генерал включил свет. Сладко спавший на стоявшем в углу кожаном диванчике Зорин почмокал губами и перевернулся на другой бок. Посмотрев на майора, Плужников вздохнул, вернулся к столу и достал из ящика большой конверт.

– Когда вас готовили к заброске в Советский Союз, были ведь и другие претенденты? – спросил он сидевшего у стола Олейникова.

– Наверняка.

– Имен не знаете?

– К сожалению, нет, – покачал головой Олейников. – Подготовка велась индивидуально и была засекречена по высшему уровню. Очевидно, это кто-то из курсантов «Дабл ЭФ». Их общий список есть в копиях моих донесений. Но чтобы узнать Томаса в лицо, мне надо как минимум оказаться рядом с ним. Или у вас есть фотографии подозреваемых?

– Фотографий подозреваемых нет, – сказал Плужников, доставая из конверта и выкладывая на стол перед Олейниковым пачку аэрофотоснимков. – Но зато есть вот эти…

– Что это? – спросил Олейников, рассматривая фотографии.

– Первого мая над Уралом был сбит американский самолет-разведчик У-2. Маршрут его полета и эти сделанные им снимки подтверждают, что…

– Это же мой родной Волжанск! – воскликнул, перебивая его, Олейников. – Вот Волга, вот коса – мы там в детстве купались, вот мост железнодорожный, а вот и наш авиазавод!

– Да, Петр Алексеевич, это именно тот авиационный завод, где до встречи с Кубиным вы служили летчиком-испытателем. Только теперь этот завод выпускает не самолеты, а космические ракеты…

– Ракеты?

– Да, ракеты, Петр Алексеевич. Сегодня Волжанский завод – одно из основных звеньев в нашей космической программе, и вот недавно на этом заводе начались проблемы – по непонятной причине топливные баки, предназначенные для монтажа на ракеты, оказались повреждены…

– Вы предполагаете, что Томас смог проникнуть на завод?

– Это вряд ли. Но вот завербовать кого-то на заводе – вполне возможно. Тем более что у нас есть информация, что недавно Томас запросил в московской резидентуре некие материалы, необходимые ему для вербовки объекта на заводе.

– Но вам же наверняка известны все агенты ЦРУ, работающие под крышей американского посольства, – можно усилить слежку за ними и выйти на Томаса в момент передачи.

– Уже проследили, – грустно улыбнулся Плужников. – К сожалению, им удалось обвести нас вокруг пальца, и я не исключаю, что Томас с посылкой для завербованного сотрудника завода скоро появится в Волжанске.

– Вы предлагаете мне побродить по улицам моего родного города, внимательно вглядываясь в лица прохожих?

– Можно и так. Но, во-первых, Томас может встретиться со своим агентом и в Москве, да и в любом другом городе, а во-вторых, у меня есть идея и получше, чем бродить по улицам и пытаться встретить Томаса. Вы же обучались вместе с ним, а это значит, что вы знаете систему подготовки агентов «Дабл ЭФ», знаете их образ мышления, методы действий, вербовочные подходы…

– И?..

– Чтобы вычислить завербованного на заводе сотрудника, я предлагаю вам поставить себя на место Томаса и попытаться повторить его действия…

Плужников потянулся за папиросами, наблюдая за реакцией Олейникова на прозвучавшее предложение.

– А если майор прав? – спросил Олейников.

– Прав?.. Ах да, я же бросил курить, – смутился генерал, отодвигая пачку папирос подальше.

– Я имею в виду другое. Что, если майор прав, и я действительно продался американцам? Не боитесь?

– Нет, – спокойно ответил Плужников.

– Почему?

– Потому что, Петр Алексеевич, я знаю, что генерал Кубин никогда не ошибался в людях.

Олейников пристально посмотрел в глаза Плужникову.

– Вы его знали? – спросил он.

– Василий Степанович был моим другом…

И они оба замолчали, каждый вспоминая свое.

– Петр Алексеевич, – первым нарушил тишину Плужников, – а почему вы сейчас не сбежали совсем? Зачем нашли меня?

Олейников молча опустил руку в карман, достал блокнот, который он нашел вместе с фотопленкой в Кубинском тайнике на острове, и стал листать его.

– Председатель Госплана СССР Вознесенский, председатель Совмина РСФСР Родионов, секретарь ЦК Кузнецов… – переворачивая страницы, перечислял Олейников. – Знакомые имена?

– «Ленинградское дело»? – удивился Плужников. – Насколько я помню, все они вместе с руководством Ленинградского горкома были обвинены в антипартийной деятельности и в 50-м году расстреляны. После смерти Сталина их реабилитировали.

– Здесь кое-какие записи генерала Кубина, – сказал Олейников, протягивая блокнот Плужникову. – Мне кажется, что его гибель имеет отношение к этому делу…

По вечернему усталому асфальту Кутузовского проспекта скользил правительственный ЗИЛ-111. Машин на улице почти не было, и если бы Романский, сидевший на широком диване заднего сиденья, хотя бы раз обернулся, он бы непременно обратил внимание на черную «Волгу», неотступно следовавшую за лимузином от самого Кремля. ЗИЛ уже миновал Дорогомиловскую заставу и стал набирать скорость, когда Романский приказал своему водителю:

– Толя, сверни на Дунаевского к гастроному.

– Опять с проверкой, Дмитрий Степанович? – поинтересовался сидевший рядом с водителем помощник Романского.

– Надо же знать, как народ живет, – улыбнулся Романский.

Сверкнув хромом в свете неоновой вывески, ЗИЛ остановился у входа в гастроном. Из припарковавшейся неподалеку черной «Волги» было хорошо видно, как из лимузина выскочил помощник Романского, услужливо распахнул дверцу, помогая выйти своему начальнику, и они вместе зашли в магазин.

Натянув на глаза шляпу, Романский медленно прошел вдоль полупустых прилавков и остановился около витрины бакалейного отдела, где рядом с насыпанной в лоток вермишелью красовалась табличка:

ТОВАР ОТПУСКАЕТСЯ В ТАРУ ПОКУПАТЕЛЯ

Романский дважды перечитал объявление, оглянулся на своего помощника, который в ответ только удивленно пожал плечами, и встал в очередь. Вошедший за ними в магазин мужчина, скрывавший лицо за поднятым воротником плаща, юркнул за ближайшую колонну и стал наблюдать.

– Килограмм вермишели, пожалуйста, – сказал колоритной продавщице Романский, когда подошла его очередь.

Продавщица бойко отвесила вермишель и, держа на вытянутых руках пластиковый тазик с покупкой, грозно посмотрела на Романского:

– Куда сыпать?

– А что, ни пакетов, ни упаковочной бумаги нет? – спросил он.

– Ты чо, мужик, приезжий, аль с луны свалился? Читать не умеешь? Бумаги давно ни в одном магазине нет. Так во что ссыпать будем?

Романский на мгновение задумался, потом снял с головы шляпу и поставил ее рядом с весами:

– Ссыпайте сюда!

Продавщица, пожав плечами, с невозмутимым видом пересыпала вермишель из тазика в шляпу и, перегнувшись через прилавок, крикнула в соседний отдел:

– Любка, гляди! Шизик какой-то интеллигентный вермишель в шляпу взял! Ха-ха!