Погребенные. Легенда о Маат бесплатное чтение

* * *

Тем, кто ищет свет в кромешной темноте

Список ныне живущих, упоминаемых в книге богов высшего мира:

Гор – бог неба и солнца, сын Исиды и Осириса, отец Амсета, Хапи, Кебехсенуфа.

Кебехсенуф – третий сын Гора, защитник Гора.

Иунит – богиня любви.

Онурис – бог охоты.

Птах – бог правды.

Список ныне живущих, упоминаемых в книге богов низшего мира:

Акер – бог земли, страж врат Иалу и покровитель умерших.

Аментет – богиня Запада, плодородия и покровительница умерших.

Амсет (Габриэль) – второй сын Гора, защитник Гора, хранитель пламени Дуата.

Анубис – бог смерти, страж весов.

Бастет – богиня жизни, защитница Ра, создательница хранителей и покровительница умерших в Иалу.

Маат – богиня правды, дочь Сета.

Мафдет – богиня, покровительница умерших в Иалу, жена Исдеса.

Исдес – бог иллюзий, покровитель умерших в Иалу, муж Мафдет.

Сатет – богиня, дочь Анукет и Амсета.

Список погибших, но упоминаемых в книге богов высшего и нижнего мира:

Сет – бог ярости, песчаных бурь и хаоса, брат Осириса, отец Маат.

Осирис – бог возрождения, после победы в войне с Сетом – правитель Дуата, судья душ усопших, брат Сета, муж Исиды, отец Гора.

Исида – богиня плодородия, жена Осириса, мать Гора.

Анукет – богиня-покровительница умерших.

Хранители богов:

Мираксес – хранительница Маат.

Дориан – хранитель Амсета.

Вивиан – хранительница Амсета.

Шесему – хранитель Бастет.

В книге присутствует отхождение от общепринятой мифологии. Некоторые мифы о египетских богах переосмыслены, некоторые – полностью изменены.

I

Мне казалось, что бесконечный мрак длился целые столетия. Бестелесная, лишённая тревог и скорби, подобно сгустку слабой, но постепенно усиливающейся энергии, я существовала в пространстве. Меня не было ни в мире живых, ни в мире мёртвых. Я была между материями, сочилась сквозь время.

Когда-то я уже была в подобном месте, и очень скоро в подтверждение этой догадки пришли первые видения – словно тьма нашёптывала сказку, используя тени.

Всё началось во мраке. Здесь, в бесконечности, неподвластной восприятию богов и людей, формировалась энергия. Нун, сотворивший себя отец богов, был первым, кто вышел из Тьмы, разделившись на множество стихий и граней сущего, создав первых богов и первую твердь, выступившую из-под вод Океана. После в небе воссияло Солнце. Его свет рассеял тьму первоначального Хаоса, и девять богов – Осирис, Сет, Исида, Нефтида, Атум, Шу, Птах, Геб и Нут – сотворили более примитивную жизнь на Земле и под ней: мир людей и Царство вечной ночи, куда смертные уходили после кончины, чтобы расплатиться за грехи или получить награду за праведные поступки[1].

Какое-то время боги жили в мире и согласии. За помощь и покровительство люди несли им дары: свои души. Создав новую жизнь, боги пожертвовали частью силы, и каждый оборот Луны вокруг Земли нуждались в восполнении утраченного.

Как и люди, которые были созданы по их же подобию, боги были склонны к печали, зависти, похоти, любви, ненасытности и жажде власти.

Между Сетом и Осирисом вспыхнула война. Она длилась тысячелетия и, как любила рассказывать Бастет, никогда бы так и не закончилась, если бы в порядок бытия вновь не вмешался Источник. Он подарил миру двух истинных богов, чьей миссией стало восстановление порядка и равновесия между враждующими богами.

Осирису источник даровал сына Гора, а Сету – меня, Маат, богиню разума и первую истинную богиню.

Голос. Солнце. Шелест песка. То особенно тёплые, то до дрожи прохладные порывы сильного ветра. Касание. Невесомое, нежное касание женской ладони.

– Пейте, госпожа, – шелестела пустыня.

Обессиленная горем и ужасом, я приоткрывала онемевшие губы, чтобы позволить прохладным каплям смочить иссохший язык.

– Спите, госпожа, вам нужны силы.

Нет. Не нужны. Я хотела лишиться всех сил, что ещё поддерживали жизнь внутри тела. Я хотела, чтобы забвение поглотило меня, как поглотило Алекса. Я жаждала смерти, но вместо этого, содрогаясь всем телом в лихорадке, потерялась в лабиринтах собственных воспоминаний.

Нижний Египет, 1960 год до н. э.

Сет долго скрывал сам факт моего рождения. Я была слишком мала и толком не понимала, что происходило между ним и Осирисом, а потому ни о чём не спрашивала.

Он не был любящим и чутким отцом. Несколько десятилетий, даже толком не зная, кем являлась, я просидела в четырёх стенах – как уже потом выяснилось, в мире людей, в высшем мире. Я просто плыла по течению, не ведая о существовании людей и богов. В моём маленьком мирке была лишь одна молчаливая прислужница, которая быстро убедила меня, что жизнь, которой я живу, единственно возможная. Я буквально не подозревала о том, что где-то существовал кто-то, кроме неё, меня и отца. Меня не интересовала бескрайняя пустыня, в центре которой стоял наш домик. Иногда я выходила на порог и, подолгу глядя в никуда, зарывалась босыми ступнями в горячий песок.

К тому моменту, когда Гор, родившийся в ту же секунду, что и я, достиг полной зрелости и развил свои силы, моё тело сохраняло облик пятилетнего ребёнка. Я даже не знала, что спустя сорок лет должна была хоть немного вытянуться.

Каждый вечер пред сном прислужница заплетала мои волосы, негромко пела на незнакомом языке, а потом, пока я засыпала, терпеливо ждала у двери. В наших отношениях не было нежности, но я в ней и не нуждалась. Я не догадывалась, что могло быть иначе, но одной ночью меня разбудило чьё-то прикосновение. Прислужница касалась меня редко, но в тот первый раз меня просто гладили, и от этого стало так приятно, что на ногах и руках зашевелились волосы.

Необычной красоты молодая женщина в длинных бесформенных одеяниях, сотканных из света и серебра, продолжала перебирать мои волосы, а когда увидела, что всё это время за ней наблюдали, вскрикнула от неожиданности и чуть кубарем не слетела с постели.

– Ты меня напугала, – прошептала она. Я продолжала на неё таращиться. – Мати.

Я молчала, потому что не умела вести разговоры.

Немного растерянная и смущённая, она аккуратно вернулась в прежнее положение и снова положила руку на мой лоб.

– Милая, ты умеешь говорить?

– Да, – не моргая, ответила я.

– Тушканчик, меня зовут Бастет.

Сирия, 662 год н. э.

Звук закрывающихся ставен сменился завыванием ветра. Люди попрятались по домам и затихли. Лишь песок шуршал под моими ногами. Он закручивался вокруг нас, трепал полы чёрной мантии, и после выжившие в этой деревне ещё долго разносили легенду о самой смерти, что пришла к ним посреди ночи.

Мы надвигались на деревню, словно цунами. Мы были голодны, но никто из здешних не планировал добровольную капитуляцию. Ислам пришёл на эти земли, и вера в нас ослабла. Маат, богиня разума и истинная богиня, стала всего лишь легендой.

Но эта легенда была зла и голодна. Насытиться душами тех, кто перестал верить, стало почти невозможно. Чтобы поддерживать силы, приходилось вырезать целые деревни, утратившие веру в настоящих богов.

Мираксес, в обличье огромного чёрного кота размером со льва, шагала рядом. Погружаясь лапами в мягкий песок, она водила мордой и рычала. Это означало, что здесь не осталось ни одного человека, верующего в нас. В меня. Также это означало, что ради насыщения нам придётся перебить их всех.

Первым был старик. Он не успел спрятаться, но принял встречу с нами достойно. Встав на колени, он сложил руки в молитве. Мираксес обошла его со спины и облизалась. Я же ждала, пока мужчина закончит.

Когда он наконец поднял голову и посмотрел мне в глаза, я протянула вверх руку, и тени, словно нити, сползли вниз, протянулись по земле и обвили его тело. Старик задрожал, закатил глаза, а из беззубого рта потекла слюна. И так было с каждым, кто посмел перестать верить в нас. В единственных и истинных богов.

– Я даю ей воду, – прошептала женщина.

– Мои целебные травы. Подавай с питьём дважды в день. Я спрошу с тебя, если с ней что-то случится. – В голосе отчётливо слышались высокомерные нотки.

– Конечно, госпожа, я сделаю всё, как вы велите. Но девочка умирает. Посмотрите на неё…

– Думай, о чём говоришь, Фирузе. Она не просто девочка. Она…

Они обсуждали то, как скоро я умру, по пять раз на дню. Я же ждала, когда их пророчество сбудется и уже в следующее полнолуние воды Нила унесут меня к предкам. Что угодно, лишь бы избавиться от этих образов в голове.

Ещё через день женщина приложила к моей шее мокрую тряпку. До того как прохладная ткань коснулась кожи, я и не подозревала, что сгораю заживо.

– Да у вас лихорадка, госпожа! – ахнула она и резко встала. Заскрипели половицы, хлопнула дверь. Женщина быстро вернулась и сунула мне в рот что-то до омерзения кислое, но я проглотила это вместе с водой из приставленного к губам стакана. Это был мой первый самостоятельный большой глоток за долгое время. После того как лекарство провалилось в желудок, я снова отключилась, на этот раз без видений.

Меня разбудил знакомый голос. Сперва он звучал отдалённо, но вскоре начал приближаться. Послышался смех. Кожа вспыхнула в том месте, где прохладные пальцы впились в мою руку. Двинувшись ниже, они переплелись с моими и сжали так крепко, что я вскрикнула и распахнула глаза.

В туманной дымке показалось знакомое лицо: сначала его пронзительные серые глаза, затем тонкие, изогнутые в нежной улыбке губы.

– Просыпайся, Аника, – позвал Робинс.

Я замерла, просто не поверила тому, что предстало перед глазами. Неверие спугнуло его, и я увидела Аарона. Опечаленный, он гладил основание моей ладони большим пальцем и тихо приговаривал:

– Открой глаза, Аманда.

Из горла вырывалось сдавленное рыдание, но я по-прежнему не могла двигаться. Не могла удержать его образ, и он растворился, тенью покинув комнату через приоткрытое окно.

– Не уходите, – прохрипела я. – Пожалуйста, не оставляйте меня одну.

– Я здесь, милая. Я здесь, – ответил уже другой голос, и я, крепко сжав прохладные пальцы, вновь потерялась во тьме, из которой, казалось, не было выхода. Я была навеки обречена слышать крики умирающих, чувствовать запах горящих тел. Я была навеки обречена жить в этой тьме, потому что была её порождением…

Первым признаки жизни подал желудок. Он урчал громко и требовательно, последние пять дней переваривая лишь самого себя. Жар спал, и я наконец почувствовала, как прояснилась голова.

Приподняться на локтях и осмотреться оказалось задачей повышенной сложности. В глазах троилось ещё какое-то время, но я смогла разглядеть мрачную комнату, посреди которой лежала на кровати, усыпанной разноцветными подушками. Единственное окно завесили тонким лоскутом ткани алого цвета, хорошо пропускающим яркий солнечный свет и покачивающимся на ветру.

За относительную прохладу внутри я могла благодарить холодные кирпичные стены. На той, что была прямо напротив моей постели, висел ковёр. В остальном здесь казалось пустовато: в самом углу стоял небольшой деревянный стол и высокое напольное зеркало.

С улицы доносился шелест ударяющегося о стены и стёкла песка. Небольшими пригоршнями, вместе со зноем и треском, похожим на пение цикад, он попадал в комнату через приоткрытое окно.

Я пошевелила онемевшими ногами и стряхнула цветастое покрывало из грубой, щекочущей кожу ткани. Сжав и разжав пальцы на руках, облегчённо выдохнула, последние несколько дней пребывая в уверенности, что полностью лишилась подвижности в конечностях.

Решив долго не затягивать, я опустила ноги на холодный каменный пол. Икры покалывало от долго лежания. Я вовремя опёрлась о матрас, когда зашаталась на подкосившихся коленях. Дав ногам минуту, чтобы привыкнуть, оттолкнулась от постели и сделала шаг в сторону стола, на котором стояла ваза с цветами.

– Боги…

Выбросив содержимое на пол и наплевав на привкус тины, задыхаясь и захлёбываясь, я вливала в себя тёплую воду и не могла поверить собственному счастью. Капли, которыми кто-то смачивал мои губы, едва ли попадали в желудок. Я была так сильно обезвожена, что могла бы умереть. Могла бы, не окажись вдруг так, что имя мне было Маат.

Всё должно было закончиться в тот момент, когда тело Аники Ришар поглотила бездна. Перед тем как отключиться, я успела закрыть глаза, сделать глубокий вдох и подумать: «Всё кончено».

Но вот я здесь, где бы это «здесь» ни было, стою в мятой сорочке и хлебаю воду из вазы с цветами. Опустошив её за рекордные полминуты и пролив половину на себя, я облокотилась о стол, вцепилась в его края пальцами и вдохнула полной грудью в попытке усмирить бешеное сердце, которое так и норовило выпрыгнуть через рот.

Наконец, отдышавшись, я утёрла губы и уставилась в зеркало. То, что я увидела, поразило меня сильнее, чем дóлжно.

Настоящая я и была той, кого Аника Ришар видела в кошмарах и отражениях зеркал, что казалось в крайней степени ироничным. Мои глаза были обычными, но в то же время нет. Правый застлала серая, а левый – белая пелена. Выглядело так, словно я слепла.

Я подошла ближе к зеркалу и коснулась щёк. Трогая мягкую кожу, опустила руки. Что-то изменилось, но я не могла понять, что именно.

Дверь скрипнула. В комнату зашли, но я не стала разглядывать лицо женщины и, набросившись на неё, вырвала из рук кувшин. Эта вода была холодной и на вкус гораздо приятнее, от чего по щекам потекли слёзы радости.

Незнакомка опешила.

– Госпожа, – сдавленно пробормотала она, видимо, уже смирившись с тем, что на кровати валялся труп, – я…

– Ещё воды, умоляю! – простонала я.

Она вышла за дверь и через минуту вернулась с кружкой и плоской посудиной, на которой лежали яблоки.

У меня совсем снесло крышу. Я пыталась пить и кусать одновременно, но подавилась и закашлялась. Когда приступ прошёл, засунула половину яблока в рот и, не разжёвывая, проглотила его и запила водой.

– Ох, слава Бастет, вы живы, госпожа, – лепетала маленькая женщина с круглым лицом. Мне наконец довелось разглядеть её, хотя глаза ещё слезились. Серое платье в пол с закрытыми рукавами подчёркивало полноту её тела. Такого же неприглядного цвета платок болтался на шее, частично цепляясь за узел чёрных волос на затылке.

– Вы знаете Бастет? – в надежде, что не всё ещё потеряно и никаких богов не существует, уточнила я.

– Конечно, госпожа. Ох, простите меня, дуру старую!

Я ничего не поняла, когда Фирузе – кажется, так её звали – упала на пол и вскинула вверх обе руки в странном молитвенном жесте.

– Великая, великая Маат…

Я только нелепо замычала, с уже меньшим остервенением продолжая хрустеть яблоком.

– Слава, слава великим богам! – продолжала причитать она, в силу возраста с трудом сгибаясь в спине, чтобы удариться лбом о пол в сантиметре от кончиков моих пальцев.

Дверь снова открылась, и на пороге замер мужчина. Нижняя половина его лица была закрыта тканью, но морщины в уголках чёрных глазах выдавали количество прожитых лет. Он был ровесником Фирузе, но на колени упал с большей прытью и гибкостью.

– Благословите, о великая богиня!

Мужчина сорвал с лица повязку, скомкал её в руке и обтёр вспотевший лоб, при этом странно на меня поглядывая. Когда в его глазах задрожали слёзы, я совсем запуталась в происходящем, положила огрызок от яблока на стол и неловко сцепила руки за спиной.

Фирузе тяжело задышала, будто тоже готова была расплакаться.

– Объясните мне, где я.

И желательно добавьте, кто я.

– Вы в храме, госпожа. В храме великой Бастет, – с благоговением почти пропела Фирузе.

– А вы кто такие?

– Мы те, кто ждал вашего появления несколько тысячелетий, – вызвался отвечать мужчина. – Мой отец ждал, мой прадед ждал, мой прапра…

– Я поняла, не продолжайте. – Я перекатилась с носка на пятку. – Как я здесь оказалась?

– Великая госпожа Бастет привела вас, когда вам было совсем плохо. Она попросила нас приглядывать за вами и защищать ценой собственных жизней.

– Она сказала, от кого вы должны меня защитить?

– От предателей, – закивала Фирузе.

– Понятно. – Ничего не было понятно. – Что ж, тогда начнём с того, что я голодна. Безумно.

– Возьмите меня, госпожа. Я, Ахмет, ваш покорный слуга…

Что бы он ни имел в виду, я попятилась и выставила вперёд две руки.

– Я бы предпочла… ну… – Дико захотелось сладкого. – Круассан с шоколадом.

– К… курсан с шоколадом? – Мужчина нахмурился, будто я попросила стейк из единорога.

– Круассан, – вежливо поправила я.

Ахмет встал с пола, шепнул Фирузе что-то такое, от чего она покрылась красными пятнами, и жестом руки предложил пройти в дверь. Я поторопилась, прижимая к урчащему животу ладонь.

Мы оказались в небольшом коридоре, в котором было всего две двери. Одна из них вела наружу. Фирузе и Ахмет спешно обулись, не забывая пугливо на меня поглядывать, и вышли на улицу. Я прошмыгнула следом, уже с порога зарывшись босыми ступнями в раскалённый песок.

– Дерьмо.

Фирузе и Ахмет переглянулись.

– Жарко тут у вас, – пожаловалась я, вскинув голову навстречу палящему солнцу. Вокруг простирались километры пустыни. Несколько таких же крохотных домиков, как тот, из которого мы вышли, замыкали круг, внутри которого возвышалась небольшая мечеть.

К ней вела каменная тропинка, по бокам утыканная иссохшими кустарниками и такими же обезвоженными деревьями, не дающими тень. Я чувствовала себя яйцом на сковородке, пока мы шли к мечети, у которой росли пальмы и журчал маленький фонтанчик.

– Это и есть храм Бастет? – обливаясь по́том, спросила я.

– Нет, госпожа, – ответила Фирузе. Взяв со скамейки у подножия мечети сумку, она вернулась обратно, и мы двинулись дальше, к другому жёлтому домику. – Храм великой Бастет был разрушен полтора тысячелетия назад. Мы заботимся об его останках, но они погребены под землёй, под мечетью, под этим поселением. Этот круг, – она взмахнула рукой, – прежние границы храма, от которого остались лишь подземные этажи.

– Мы хоть в Египте?

– Да, госпожа.

Здесь было жарко, как в аду, что, казалось, надоедало только мне. Пышногрудая, с широкими бёдрами Фирузе быстро, словно мячик, прыгала вперёд под невыносимой жарой. Достав моток с ключами из сумочки, она открыла дверь.

Вопреки надеждам, внутри оказалось так же душно. Ни о каком кондиционере не шло и речи, но солнце хотя бы перестало пытаться поджечь мои волосы.

– Госпожа, присядем. Пока Фирузе будет готовить обед, вы можете отдохнуть в нашей скромной гостиной.

Ахмет махнул рукой. Край рукава задрался, и я увидела странный, но знакомый символ на его предплечье: вытянутая в профиль кошачья морда, переливающаяся золотом.

– Что это, Ахмет?

Он проследил за моим взглядом и, прочистив горло, ответил, когда мы зашли в гостиную и сели на расстеленный на полу красный ковёр, перед которым стояло что-то наподобие стола, только без ножек:

– Госпожа Бастет вознаградила нас и наших предков за верную службу. Видите ли, у нас с Фирузе не получались дети. Мой брат умер пару лет назад, а его единственный сын вырос и уехал в Каир. Больше в этой деревне, кроме нас, никто не живёт. Но мы всё равно остались верны великим богам, и спустя столько тысячелетий вы наконец проснулись. – На этих словах он заплакал, промакивая глаза тем же платком, которым вытирал пот. – Великая Бастет оставила эти метки, и теперь моя Фирузе беременна.

На вид Фирузе, хлопотавшей у плиты, было лет пятьдесят, если не больше. Но я решила не вмешиваться в их личную жизнь, сдержанно выдавив из себя:

– Поздравляю.

– Спасибо, госпожа. Хотите чай? Или…

– Включите телевизор, – попросила я, заприметив квадратный ящик прямиком из начала двухтысячных.

Прежде чем включиться сразу на программе новостей, несчастный издал шипяще-кряхтящий звук. Прижав колени к груди, я обхватила их руками. Внутри у меня наконец появилась тревога, которую я не испытывала до этого момента – была слишком занята попытками выкарабкаться с того света.

– На месте образовавшейся трещины продолжается расследование, – быстро тараторила молодая девушка из телевизора. – Трещина неизвестной глубины разделила на части Эль-Файюм и почти дошла до пирамиды Джосера. На сегодняшний день количество жертв составляет двести человек…

Агата Ришар. Боги! Её имя ворвалось в поток мыслей короткой, но такой яркой вспышкой, что перехватило дыхание. Где она сейчас? Что с ней случилось? Кто она такая?

Всё, что говорил Габриэль Эттвуд, являлось ложью. Не было никакого семейного проклятия, связывавшего Анику и Агату с древним кланом, и либо сумасшествие Агаты Ришар оказалось простым совпадением, либо она была связана со мной. С Маат.

– Когда это случилось? – бросив взгляд на Ахмета, внимающего новостям с таким встревоженным видом, будто слышал всё это впервые, спросила я.

– Четыре месяца назад, госпожа.

Четыре месяца. С того дня прошло целых четыре месяца. Стоп. Я же не могла так долго бредить. Или могла?

– Страшный был день, – продолжал Ахмет, не обращая внимания на то, что моё лицо превратилось в огромный вопросительный знак. – Везде выключился свет. Как сейчас помню: мы с Фирузе вышли, заслышав гром, но… – он улыбнулся, видимо насмехаясь над тем, что счёл возвращение богов громом, – то был не гром, а великая сила, разорвавшая небо на части.

Сжимая в пальцах серебряный поднос, на котором в тарелках дымилось что-то, от чего у меня вновь заурчал желудок, радостная Фирузе выпорхнула из кухни.

– Какая это великая честь, госпожа, угощать вас с нашего скромного стола!

Я ответила ей натянутой улыбкой и уставилась на кусок хлеба, покрытый красным джемом. Хмыкнув, я отодвинула тарелку кончиком указательного пальца и, всё ещё натянуто улыбаясь, потянулась за свежими овощами.

Мне не хотелось разговаривать. Мне не хотелось, чтобы на меня смотрели, но Фирузе и Ахмет перестали бы таращиться лишь в том случае, если бы лишились глаз. Они видели во мне то, что я сама не видела в себе.

В голове не было мыслей. Ни единой мысли, способной связать минувшие события воедино. Я чувствовала себя так, словно впала в кому на долгие столетия, словно уснула в пятнадцатом, а проснулась в двадцать первом веке, и кто-то из врачей сообщил: «Ты – Маат».

Я не знала, что я Маат, но мне сказали, что я – это она. И никому не было дела до того, что я сама думала обо всём этом, ведь у меня не было выбора. Не было права сомневаться, кричать, что все вокруг сошли с ума и я хочу домой, в Париж. Хочу увидеть маму и Александра Робинса…

Я тяжело вдохнула и, прищурившись, подумала: «Боги, если всё это правда, дайте мне знак».

И они дали. Следующим днём, когда я лежала на кровати и смотрела в потолок, в комнату вошла женщина, сотканная из сияния и теней. И имя ей было Бастет.

II

1960 год до н. э.

Она стала приходить ко мне каждую ночь. Подобно сказке или миражу, Бастет появлялась у моей кровати после захода солнца.

Я познала нежность и тепло чужих касаний. Одинокие дни наполнились смыслом, ведь теперь я жила в ожидании того, чтобы коснуться её бархатистой кожи.

– Я… богиня? – приподняв подбородок, спросила я. Бастет гладила мой лоб и перебирала волосы, а я лежала на её груди и тщетно боролась с сонливостью.

– Да, тушканчик.

– А люди…

– Есть боги, а есть люди, – убаюкивая меня перед сном, рассказывала она. Её мелодичный голос казался мне самым красивым из всего того, что я когда-либо слышала. Раньше моим любимым звуком был шелест песка и дуновение прохладного ветерка на закате, но теперь самым любимым стала она.

Бастет поведала мне о двух мирах, обо мне, о моей силе и моём предназначении. Она рассказала о моём отце и о войне, которая шла между ним и Осирисом. Но, несмотря на все открывшиеся истины, я не испытывала интереса к внешнему миру. Мне было достаточно её.

Пока Сет не проиграл, а меня, как великую опасность и трофей, не забрали в Дуат. Там меня держали в заточении до тех пор, пока Осирис не пошёл против воли своей жены, Исиды, и не освободил меня.

Там, где её ноги касались пола, по жёлтому камню расползалась чёрная дымка. Откуда бы она ни пришла, она принесла с собой ночь и тени. Она принесла страх. Но страх сплёлся с восхищением так тесно, что стал неотделим от него.

Тело покрылось мурашками, а похолодевшие пальцы на ногах рефлекторно поджались. Я заёрзала на месте и отвела взгляд, но Бастет обхватила мой подбородок двумя пальцами и вынудила посмотреть ей в глаза: раскосые, идеальной миндалевидной формы, подведённые сурьмой.

– Маат, – прошептала она. – Ты нас всех так напугала.

– Чем? – прочистив горло, уточнила я.

Бастет покрывал чёрный плащ. Скинув капюшон, она заправила чёрные волосы за ухо и, натянуто улыбнувшись, крепче сжала мою руку.

– Смертные не могут жить в Дуате. Ты была так слаба, что Дуат принял тебя за одну из них. Нам удалось вернуть тебя в мир людей, пока процесс не стал необратимым.

– Процесс? Необратимым?.. – Я шумно сглотнула.

– Ты в замешательстве, знаю, но у меня мало времени, чтобы объяснить всё.

Никогда не видела ничего красивее её лица. То, как она говорила, как двигались её губы и блестели тёмно-карие глаза, создавало впечатление, что происходящее – сон. Реальность не могла вместить в себя столько прекрасного.

– Я ничего не помню, – прошептала я.

– Мы знаем. Амсет всё рассказал.

Его имя впилось в горло и стало душить. Я откладывала размышления о нём в самый дальний ящик, потому что знала… Знала, что не справлюсь со всем сразу.

– В Дуате настоящий переворот.

– Переворот? Из-за того, что души людей… – Окончить это предложение оказалось труднее, чем я думала. Поверить в сказанное – тем более.

– Две тысячи лет ни единая душа не могла попасть туда. Язык не проворачивался, так что всю работу пришлось возложить на брови, медленно поползшие вверх.

– Потому что две тысячи лет назад ты сбежала. – Голос Бастет дрогнул. Только теперь, немного привыкнув к её присутствию, я разгадала в её взгляде тревогу. Она смотрела на меня так, словно глубоко скорбела и была напугана не меньше, а может, даже больше, ведь отсутствие у меня воспоминаний не позволяло мне особенно сильно сожалеть о прошлом.

– Почему я сбежала? – Спросить об этом в первую очередь казалось вполне логичным, но Бастет отрицательно закачала головой, будто говорила: «Не знаю» или «Не тот вопрос».

То, как она сжимала мою руку, напоминало, что у нас совсем нет времени, и я не стала добиваться ответа на первый вопрос, перескочив к тому, что раз за разом прокручивала в голове последние несколько дней:

– Кем были те, кто напал на нас?

– Ты заточила в Дуат весь пантеон. Тех, кто пытался схватить тебя, называют высшими богами. Богами, несущими службу в мире людей. Гор – первый сын Осириса. От него мы и прячем тебя здесь, в моём храме. Ни одно божество не может ступить на эти святые земли без моего позволения, как и люди, которые не почитают меня. Если кто-то попробует пробраться в храм, я тут же это почувствую, так что ты в безопасности. На время.

Гор. Я поморщилась и потёрла виски пальцами из-за резкой болевой вспышки. Его имя повторилось в моей голове ещё с десяток раз, но голос, называвший его, принадлежал мужчине.

Бастет потрясла меня за руку, помогая вернуться обратно до того, как случится непоправимое. До того, как тьма вновь поглотит меня.

– Но почему я ничего не помню?

– Ты отказалась от своих сил, когда сбежала из Дуата. Амсет рассказал нам, что охотился за тобой две тысячи лет, чтобы открыть врата, но ты перестала питаться душами людей, и силы покинули тебя. Твой истинный лик погиб, а ты сама поселилась в теле смертной.

– До Аники Ришар была Аманда Бэкшир, но и до Аманды были другие женщины. Те жизни я совсем не помню.

– Потому что с каждым перерождением ты теряла свои силы и память, пока в конечном итоге Амсет не нашёл Анику Ришар – слабую девушку, которой было легко манипулировать.

У меня дёрнулась скула.

– Он так сказал? «Слабая девушка, которой было легко манипулировать»?

– Он оказался не очень многословен, – поморщившись, поспешила закрыть тему Бастет.

Разминая кожу на тыльной стороне ладони большим пальцем, я словно старалась стереть невидимое пятно. Это немного отвлекало от желания застрелиться.

Бастет печально посмотрела на мои руки и трясущийся подбородок и прошептала:

– Мне очень жаль. Всё сложно. И у нас нет времени, чтобы ждать, когда ты будешь готова услышать правду, о которой забыла. Ты должна знать…

– Я готова.

Я не была готова, но день, когда у меня хватит на это сил, был далёк.

Бастет коротко выдохнула, украдкой посмотрела на дверь и придвинулась ко мне так близко, что её следующие слова осели пеплом на моей коже:

– Всё началось с твоего рождения. Сет и Осирис… Они воевали между собой, сколько я себя помню. Сет хотел править людьми, в то время как Осирис ставил себя вровень с ними. – Мне показалось, что ей захотелось фыркнуть, когда она сказала про Осириса. – Такой кровопролитной войны не видело ни человечество, ни боги. Половина старого пантеона погибла, и тогда Источник решил вмешаться. Он сделал Сета и Осириса равными друг другу: подарил им детей и наделил их силой обращаться к нему, к Источнику. Вы должны были привнести баланс в этот мир, должны были стать совершенной силой, истиной. Но Сет убил Осириса.

Я никак не отреагировала, ведь сотню раз слышала эту историю от Робинса и своего учителя истории. Точнее, учителя истории Аники Ришар.

– Тогда, чтобы спасти жизнь своему отцу, Гор пожертвовал частью своей силы, которая открывала ему доступ к Источнику. Война продолжилась, и в конечном итоге Сет проиграл. И самой большой опасностью для власти Осириса и Исиды стала ты, дочь мятежника. Наравне с Осирисом, который получил силу от своего сына, Гора, ты могла обращаться к Источнику, могла разрушить мир, который дался Осирису огромной ценой. Ко всему прочему, как и Гор, ты обладала почти полным бессмертием.

– Что? – Звук «о» ещё долго пульсировал у меня в голове.

– В какой-то степени боги смертны. Высшие боги уязвимы в Дуате, боги Дуата уязвимы в мире людей. Я могу умереть здесь. – Бастет похлопала рукой по кровати, но я поняла, что она имела в виду. – В любую секунду мне могут перерезать горло. Есть сотня вариантов, но способ умертвить тебя или Гора всего один.

– Какой?

– Кроме Исиды, самого Гора и Осириса, о нём никто не знал и до сих пор не знает. Это великая тайна была передана от Источника Осирису.

Ладони завибрировали. Я потянулась, чтобы почесать их, и лишь тогда заметила, что всё это время раздирала кожу ногтями. Из маленьких рваных царапин сочилась кровь. Её было немного, словно меня цапнула кошка, но запах… Он был сильным. Настолько сильным, что перебивал сладковатый аромат ванили и миндаля, исходивший от Бастет.

– Маат, ты слушаешь меня?

– Да, – сглотнув, ответила я и спрятала руки в складках одеяла.

– Ты должна понимать, как всё происходило. Должна знать, что представляла для Исиды и правления Осириса огромную опасность. Исида требовала твоей головы, но Осирис ослушался приказа жены и решил оставить тебя в живых взамен на то, что ты добровольно передаёшь ему свою силу, как когда-то это сделал Гор. Исиде он сказал, что убил тебя, а нам всем приказал держать в тайне, что ты живёшь среди нас в Дуате. Долгие столетия Исида жила с мыслью, что их единственная опасность мертва.

– В какой момент что-то пошло не так?

Что-то. Или всё.

– Исида узнала, что ты жива, и пришла убить.

– Я жива, – прошептала я, честно говоря, будучи не совсем в этом уверенной.

– Да. А Исида мертва. Ты убила её.

Внутри меня словно щёлкнул переключатель. Аника Ришар в ужасе забилась в угол, и на смену ей пришла Маат. Она расправила плечи и с достоинством приняла эту новость. Новость… Каким же странным был этот эффект новизны от фактов, к которым я имела непосредственное отношение.

– Узнав обо всём, Гор пришёл к Осирису и потребовал твою голову. Когда Осирис отказался отдавать тебя, то сперва пытал его, а потом, когда узнал, что Око больше не принадлежит Осирису, просто убил, – прошептала Бастет. – Но Осирис передал Око, ключ от Дуата и Источника, тебе незадолго до своей смерти. Скорее всего, он знал, что Гор придёт забрать его силой. Гор умел контролировать сознание, он мог принудить Осириса добровольно отдать ему Око, если бы оно ещё было у него.

– Но как он убил его, если низшие, – я прочистила горло, – бессмертны в Дуате?

– Осирис был богом высшего мира.

Ладно. Я всё равно ничего не понимаю, так что эта деталь казалась незначительной.

– Открыв Дуат, ты приняла эту силу. Теперь она внутри тебя и нужна Гору.

Я не чувствовала внутри себя никакую силу. Только пустоту, кипящую, словно лава, и моментально уничтожающую всё плохое и хорошее.

– Кто-нибудь в курсе, что будет, если всё закончится тем, что Гор завладеет Оком? – подыскивая себе пути очередного побега, уточнила я.

Бастет ничего не ответила, но сам факт того, что я озвучила подобный вопрос, заставил её напрячься.

– Ты сказала «добровольно»… – продолжала я.

– Получить силу Ока можно лишь в том случае, если предыдущий хранитель самолично передал его. Осирис знал, сколь велико будет искушение заполучить подобную власть, поэтому любой, кто пытался свергнуть его, в конечном итоге погибал.

– Тогда я откажусь отдавать Око Гору, а если он попытается убить меня, то…

– Мы не уверены, что в таком случае он умрёт, ведь вы оба бессмертны.

– Тогда Гор попытается принудить меня отдать Око добровольно. Но как это возможно? Как можно заставить кого-то сделать что-то не по своей воле?

– Гор умеет контролировать разум. Этим редким и безумно опасным даром обладает лишь он и… ты. – Губы Бастет напряжённо поджались и изогнулись в сочувствующей улыбке. Она словно извинялась за то, что я родилась с мишенью во лбу.

Не усидев, я слезла с кровати и стала ходить по комнате, громко, протестующе шлёпая босыми ногами по холодному полу.

– Я знаю, что тебе сложно это принять, – наблюдая за тем, как я мечусь по комнате, словно муха в консервной банке, сказала Бастет и сложила руки на коленях. – Но теперь у тебя будет время всё обдумать, пока Гор лично не пришёл за тобой.

От напоминания о том, что за мной охотилось древнее, возможно, сильнейшее в мире существо, снова задрожали руки. Я с трудом справилась с тем, чтобы налить воду в стакан, и сделала несколько глотков, поглядывая в приоткрытое окно.

Фирузе и Ахмет хлопотали у подножия мечети. Кажется, они раскапывали и закапывали одну и ту же клумбу уже в пятый раз. С частотой в десять секунд они одновременно бросали взволнованные взгляды на дом, о чём-то шептались и возвращались к работе. Они знали, кто навестил меня. Они верили в неё. Как много людей во всём мире сохранили веру?

Знала ли Бастет, как сильно изменился этот мир? Знала ли, что люди перестали верить в богов тысячелетия назад? Знала ли, что они не только догнали их в развитии, но и превзошли? Знала ли, что боги не смогут склонить, поработить и заставить их подчиняться? Люди давно научились выживать без их милости. Люди давно научились воевать.

Бастет подошла к окну и кончиками пальцев отодвинула занавеску.

– Я помню это место величественным, богатым и полным жизни. Тысячи людей стекались сюда, чтобы принести жертву и помолиться. Теперь остались лишь эти двое. Скажи, Маат, всё действительно так? Люди больше не верят в нас?

Я поставила пустой стакан обратно на стол и опёрлась на него поясницей.

– Ты не узна́ешь этот мир.

– Я уже не узнаю его. – На секунду улыбка Бастет превратилась в оскал. – Ещё ни одна душа не попала в Иалу. Анубис признал виновными всех, кто потерял веру или принял веру в лжебогов. Сотни тысяч преданы забвению, а их сердца сожрала Амат.

Кем бы эта Амат ни была, мы бы не подружились. Мне не нравились те, кому нравилось есть сердца.

– Теперь они верят в науку, – неуверенно пробормотала я. Бастет фыркнула:

– Наслышана.

– Людям не удалось подтвердить ваше существование, и они перестали верить в то, чего никогда не видели.

– За это им придётся поплатиться. – Она отошла от окна, разгладила складки плаща и сказала то, от чего у меня вскипела кровь: – А тебе придётся забирать их души, Маат. Чтобы восстановиться, нужно вернуться к тому, от чего ты сбежала. Только так мы сможем узнать, что случилось после смерти Осириса.

Я знала, что потрачу несколько бессонных ночей, обдумывая то, что рассказала Бастет, но одно казалось очевидным.

– Гор мстил за смерть матери. И он жаждал власти.

– Да. И из-за этого началась бы новая война. Поверь, нам не впервой. Мы бы справились. У твоего поступка была другая причина.

– Вы спрашивали у Гора?

– Места, подобные этому, – она бросила короткий взгляд в окно, – существуют и в Дуате. Как только мы поняли, что не можем выйти в мир людей, Гор вместе с остальными высшими скрылся в храме, возведённом там в его честь. Высшие были под защитой и не выходили к нам. Опасались гнева Анубиса. Мы в не меньшем неведении, чем ты, Маат.

Ничего не ответив и прикрыв глаза, я сделала глубокий вдох. Второй раз сбежать не удастся.

– Ещё кое-что, – засуетилась Бастет. – Где Мираксес?

– Кто? – Я подняла на неё безжизненный, как мне казалось, взгляд.

– Где твоя хранительница?

– Моя кто?

Бастет цокнула языком и легонько шлёпнула себя по лбу.

– Агата Ришар – так звали маму этой девочки? – имея в виду моё тело, спросила она. – Амсет упоминал её.

– Да-а-а, – я неуверенно растянула звук «а» минимум на секунд тридцать.

– Ты сбежала из Дуата не одна. Честно говоря, я не знала, что связь между божествами и хранителями бывает настолько сильной. – Бастет развела руками. – Но всё это время Мираксес путешествовала по телам других людей вместе с тобой.

«Путешествовать» мне нравилось больше, чем умирать и насильно вселяться в ещё не остывшие трупы. «Путешествовать» звучало романтично, с нотками права выбора. Мне подходило.

Сложив губы в трубочку, я закивала головой и притворилась, что поняла, о чём она говорила.

– Я не знаю, где она. В последний раз мы виделись в отеле, в Каире.

Бастет задумчиво закачала головой.

– Скоро тебя найдут Дориан и Вивиан. Они присмотрят за тобой, а я буду навещать тебя как можно чаще, а пока ты должна набраться сил. Пообещай мне, что постараешься, Маат. Обещаешь?

– Да, – бездумно прошептала я, нервно сгрызая ноготь с большого пальца.

Но могла ли я обещать такое?

Следующие четыре дня показались бесконечностью.

В бескрайней пустыне мы были совсем одни: я, Фирузе и Ахмет. Пока последние занимались своими делами, я подолгу лежала в постели и смотрела в потолок. Без конца думала про Агату – точнее, Мираксес, – и вспоминала Дориана и Вивиан. Где они теперь? Увижу ли я их? Но самое главное – кто они?

Не зная, к кому обратиться, в один из дней, когда жара немного спала, я подошла к Фирузе, хлопотавшей в кустах, и спросила:

– Что вы знаете о хранителях?

Она удивлённо на меня посмотрела и замерла с куском земли в сжатой ладони. То, что Фирузе и Ахмет побаивались меня, я поняла по тому, как они сторонились и лишний раз не надоедали своим присутствием. За это я была крайне им благодарна, хоть и умирала от одиночества.

– О хранителях, которые служили богам.

– Вы говорите о жрецах, госпожа?

Бастет назвала их хранителями, но я не стала копать в суть того, почему формулировки отличались. Может быть, Фирузе говорила о ком-то другом, а может быть, людям было не положено знать всей правды. Но слово «жрецы» показалось мне знакомым.

Отряхнувшись от грязи, Фирузе отыскала взглядом Ахмета и кивнула ему головой. Старик выходил из дома с кухней и держал в руках кувшин с лимонадом.

– Пойдёмте, госпожа. Я покажу вам кое-что. – Женщина взяла с земли вязаную сумочку, достала из неё ключи и со странной улыбкой поманила меня за собой. У входа в мечеть она остановилась, чтобы поправить платок на голове. Я свой не снимала, опасаясь, что разлечусь на атомы под таким солнцепёком.

Мне показалось, что Фирузе сгорала от нетерпения, когда мы вошли в пустую мечеть и в молчании дошли до лестницы, ведущей вниз. Как и в остальных мечетях, в которых я была, внутри оказалось сдержанно и чисто. Несмотря на то что Фирузе и Ахмет верили в других богов, они с уважением поддерживали порядок в небольшой обители в самом сердце пустыни. Красный ковролин устилал пол. Куполообразные белые потолки не могли похвастаться роскошной росписью, но я всё равно засмотрелась, медленно и с трепетом вдыхая приятный аромат благовоний.

Взяв одну из свечей, Фирузе зажгла её и заранее приподняла над головой. Я с недоверием посмотрела на тёмную лестницу. Оттуда веяло зловещим холодом, но выбора, идти или не идти, не было.

– Храм Бастет разрушили во времена, когда на эти земли пришёл ислам, – говорила Фирузе, и каменные стены уносили её голос далеко вперёд, возвращаясь глухим эхом. – То, что вы сейчас увидите, госпожа, называется церемониальным залом. Это место было скрыто глубоко под землёй, поэтому его удалось спасти.

Фирузе попросила оставаться на месте, пока зажигала свечи.

– Чтобы случайно не поранились в темноте.

Обхватив себя руками, я следила за тем, как давно немолодая женщина частыми, но короткими, ввиду своего роста, шажками кружится в полутьме и прикладывает фитиль своей свечи к другим. Вскоре я начала различать очертания комнаты.

Фирузе причитала о былом величии этого места и извинялась за то, что не удалось сохранить его должным образом. Но она скромничала. Даже спустя столько лет после всех событий огромный зал внушал благоговение. Всё от потолка до пола – даже сетка паутины, которую я пока ещё не видела, но вскоре заметила и поёжилась, – хранило столько истории, что становилось жутко и одновременно трепетно. Каждый миллиметр помещения пропитался легендами, что передавались из поколения в поколение предками Фирузе. Церемониальный зал. Какая бы церемония здесь ни проводилась, лишь одна мысль о том, что это происходило тысячи лет назад, вызвала мурашки по телу.

– Те коридоры завалило землёй во время стройки мечети, – говорила она.

Вспыхнула последняя свеча в канделябре, прикреплённом к стене, и я ахнула, встретившись взглядом с парой изумрудов, помещённых в каменные глазницы статуи огромной чёрной кошки. Одно ухо величественной громадины откололось, как и кончик носа. Когда-то гладкая порода поцарапалась и сохранила былой блеск лишь в области шеи.

Кошка сидела в самом центре. У её лап стояла сотня расплавленных свечей. Фирузе подожгла немногие уцелевшие, осветив расписанный иероглифами пьедестал.

– «И вползут они на животах своих в царство тьмы, на страдания обречённые. И во рту останутся пеплом все могущественные империи…»[2]

– «И воздвигнется царство ночи, о котором столь долго пели мы», – окончила за меня Фирузе и согнулась пополам, чтобы провести рукой по выгравированной на древнем языке надписи. – Знание этих символов в моей семье передавалось из поколения в поколение. Легенда гласит, что под этой статуей путь в загробный мир.

От кошки исходила такая мощная тёмная энергия, что я без сомнений поверила в эту легенду. Многое из того, чему не верила Аника Ришар, оказалось правдой. Вымысла осталось слишком мало. К вечеру того дня, когда запылённая временем подноготная человеческой истории всплывёт на поверхность, люди не узнают собственные отражения. Ни одна наука не справится с последствиями таких открытий. Открытий, способных разрушить тонкую завесу между миром живых и мёртвых.

Могут начаться войны. Сотни, а может быть, тысячи религиозных войн. Миллионы людей обратятся в истинную веру, но останутся и преданные своим богам. А я, в свою очередь, не стану отрицать возможность их существования. Если древние египетские легенды отнюдь не беспочвенные сказочки, то сколько всего мы по-прежнему не знаем?

И воздвигнется царство вечной ночи…

– Смотрите сюда, госпожа, – поднеся свечу к дальней от статуи стене, позвала Фирузе.

Я подошла к ней и, прищурившись, вгляделась в символы, золотым тиснением переливавшиеся на чёрном камне.

– Жрецы богов, покровительствующие смертным. Они проводили жертвоприношения и замыкали цикл жизни человека. Тут написано, что Бастет даровала свои силы животным, дабы те помогали богам и людям. Многие жрецы когда-то были кошками.

Полгода назад я бы пришла в ужас от осознания, что Дориан и Вивиан действительно принадлежали к семейству кошачьих, но сейчас я не испытала ничего схожего. Аника Ришар догадывалась об этом, хоть и рьяно отрицала, лишь бы окончательно не тронуться умом.

– А это что? – Я подошла к другой стене и приложила кончики пальцев к изображению человека с волчьей головой. Все символы в зале были связаны между собой. Легенда о жрецах переходила сюда, но потом линия повествования расходилась в разные стороны.

– Анубис – великий бог загробного царства. После смерти душа человека попадает на его Суд, где решается, достоин ли смертный продолжения жизни в Иалу, или же его ждёт забвение.

– Поглотительница смерти? – Я вгляделась в надпись под изображением пугающе огромной собаки.

– Амат, чудовище, пожирающее сердца грешников, – с придыханием ответила Фирузе и положила руку на пока не сильно выпирающий живот.

– Вам с Ахметом нечего бояться, – ковыряя ногтем очертания странного животного, о котором упоминала Бастет, прошептала я. – Вы попадёте в Иалу, как и ваш будущий малыш.

Я вновь вспомнила об Александре Робинсе. Он ведь тоже верил во все эти легенды. Может быть, не совсем так, как хотелось бы Анубису и Бастет, но я надеялась, что его душа не сгинула в забвении, а отправилась в вечный рай.

– А это та самая легенда о войне Осириса и Сета, – продолжала Фирузе, не подозревая, чья дочь стоит перед ней. – Моя бабушка говорила, что здесь её оставила сама великая Бастет, когда явилась после постройки храма.

Я с трудом представляла красивейшую из ныне живущих и даже тех, что умудрились умереть, женщину с тесаком и приборами для наскальной живописи, но не стала говорить об этом Фирузе.

Кое-что о войне Осириса и Сета Аника Ришар, особо не слушая, всё же мельком узнала на школьных уроках. Кое-что на неосязаемом уровне я знала сама. Кое-что мне рассказывал Александр…

– Сет задумал погубить Осириса и, порубив его тело на четырнадцать частей, разослал их по разным концам Египта.

Исида, жена Осириса, нашла все части, кроме одной… его члена, – Фирузе хихикнула, но продолжила: – Когда она собрала тело мужа, то смогла зачать от его безжизненных остатков их сына, Гора. Впоследствии именно глаз Гора воскресил отца.

– И как она смогла зачать от него, если он лишился члена? – совершенно серьёзно спросила я.

– Об этом история умалчивает, – пожала плечами Фирузе.

– А Маат? Что известно о ней? – Собственное имя прозвучало таким чужим, что я поморщилась.

Женщина подвела меня к обратной стороне статуи кошки, присела на корточки и подсветила пьедестал. Среди сотен наспех нацарапанных имён я увидела лишь три знакомых: Маат, Амсет, сын Гора.

Осирис прятал меня в Дуате от своей жены. История тех лет не знала о моём существовании, но кто в таком случае поведал миру о Маат? Быть может, заперев врата в Дуат, я сделала это сама, ведь современная история знала моё имя. Быть может, это сделал кто-то другой. Тот, чьё имя было написано рядом с моим. Амсет.

Я не стала спрашивать Фирузе. Ответ на вопрос таился в сводках и легендах многовековой давности. Да и значения это не имело.

Боги канули, но возродились вновь. И то, почему я поступила так, как поступила, стало единственным, о чём я думала, пока спустя три дня на закате на горизонте не появились две машины.

Я сидела на пороге своего домика, очищала картошку и бросала её в таз с водой, чтобы хоть как-то помочь Фирузе в благодарность за её заботу. Рёв приближающейся машины не заставил меня поднять головы. Погружённая в свои мысли, я вытерла потный лоб полотенцем.

– Фирузе, госпожа!

Рёв по-прежнему сотрясал почти сакральную тишину здешних мест, хоть Ахмет и выключил двигатель. Пикап серого цвета, забитый коврами, которые шила Фирузе, принадлежал Ахмету. Лёгкую проходимость по бездорожью и песку обеспечивали огромные колёса. Вторую же машину я видела впервые в жизни.

Боги!

Нож с грохотом упал в таз. Вода брызнула в разные стороны, но там, куда она вылилась, меня уже не было.

– Какого чёрта? – Я бежала и размахивала руками, как умалишённая. Споткнулась, чуть не упала, выровнялась и почувствовала, как слёзы обожгли щёки.

Вивиан придерживала дверь машины и смотрела на меня с какой-то странной светлой грустью.

– Вашу мать, как вы здесь оказались? – рыдая от радости, что меня нашли и спасут из тлена одиночества, кричала я.

Дориан выпрыгнул из машины, и, о боги, я никогда не была так сильно рада видеть его, как в тот момент.

– Солнышко, скучала? – просиял он, но я стёрла с его лица эту идиотскую улыбочку, когда врезалась в него на полной скорости и попыталась задушить в объятиях.

Я рыдала так громко, что меня слышали в Каире и в Дуате. Мои слёзы могли бы разлиться во второй Нил, но с заднего сиденья вылезла Агата Ришар – Мираксес. И крик, который она испустила, заглушил мои слёзы. Я вцепилась в неё дрожащими руками и поклялась, что больше никогда не отпущу, пока она сама этого не захочет.

III

Привычная усмешка Дориана превратилась в печальную полуулыбку. Он шутил, что устал в дороге, пытаясь найти меня в этой богом забытой песочнице, пока они не встретили Ахмета. Но причина, по которой он был столь поникшим, безусловно, крылась в другом.

– Бастет попросила приглядеть за тобой, – коротко проинформировал он, когда понял, что я не заткнусь, если не узнаю, как и почему они здесь оказались.

Мираксес не отлипала от меня ни на секунду. С нашей последней встречи она сильно похудела, но не это вызвало у меня сотню вопросов. Куда любопытнее казалась тюремная одежда и наручник, болтающийся на одной руке.

– Спасибо, Ахмет, – поблагодарила я.

Мы сидели на ступенях мечети, а Ахмет носил из дома тарелки с едой и холодный лимонад. Я заметила, как дрожат его руки и как несколько раз он порывался начать разговор, но не находил в себе мужества и с опаской поглядывал на молчавшую всё это время Вивиан.

– Обращайтесь, госпожа. Вы знаете, где найти нас, – неловко почесав затылок, сказал он.

– Кто это? – взявшись за тарелку с кашей и куриными сосисками, спросил Дориан, когда Ахмет скрылся в своём доме.

– Добрые люди, по просьбе Бастет приютившие меня на время, пока я… не восстановлю свои силы.

Руки Мираксес задрожали с новой силой, и она расплакалась. Внутри меня всё сжалось от боли и страха, с которыми я старательно справлялась последние дни. Но они передались мне от неё, когда я прижала её к себе, баюкая в объятиях.

– Когда врата в Дуат открылись, Мираксес была в отеле в Каире, – прошептала Вивиан, с фальшивым интересом разглядывая свои ноги. – Плоть и душа хранительницы и божества связаны. Она увидела то же, что и ты.

– А потом мы нашли её в женской колонии, куда поместили некую гражданку Франции по имени Агата Ришар, за то что каким-то одним богам известным образом она прорвалась внутрь пирамиды и переломала в саркофаге древнейшее наследие Египта, – усмехнулся Дориан.

– Ты звала меня, – всхлипнула Мираксес. – Так неистово и отчаянно, что я не ведала… не ведала, что творила. Голос привёл меня в пирамиду…

Я посмотрела на её стёртые в кровь пальцы и с ужасом представила, как она пыталась… разобрать саркофаг, чтобы попасть в Дуат?

– Я пришла в сознание лишь в следственном отделении, где мне сказали ждать судебного заседания.

– Как ты уже поняла, – открывая пиво в покрытой инеем стеклянной бутылке, продолжал Дориан, – мы не совсем легально забрали её после того, как местный суд впаял нашей расхитительнице гробниц пару лет за порчу культурного достояния.

Всё это время в крохотной квартирке в Париже жила одна древняя хранительница и сбежавшее из своего мира божество. Аника и Агата Ришар были лишь физическими оболочками. Узнав правду, мадам Розетта пришла бы в восторг и настоящий ужас. Как и вся французская знать. Как и весь мир.

Я с трудом переваривала услышанное и держалась из последних сил лишь потому, что чувствовала ответственность перед Мираксес. В отличие от меня, у неё не было достаточно времени, чтобы справиться с паникой и непониманием.

– А вы? – преодолев неловкое молчание, решилась я. – Что почувствовали вы?

– Что это конец, – ответила Вивиан, задержав на мне взгляд. – Какой бы ни была причина, по которой Осирис попросил тебя запереть врата в Дуат, ты не справилась. А значит, конец чего бы то ни было близок.

– Разве вы не помогали… – Я не знала, как его называть, но не эта путаница заставила меня запнуться. Какое бы имя он ни предпочитал, было тяжело произнести любое.

– Габриэлю. Теперь у него новое имя. И да, – Вивиан собрала заметно отросшие чёрные волосы в хвост и погладила себя по вспотевшей шее. Попросив у Дориана холодную бутылку пива, она приложила её к затылку и прикрыла глаза, продолжив: – да, мы помогали ему, потому что связаны душой и…

– Плотью.

– Именно. Но я никогда не хотела, чтобы всё вышло так, как вышло. То, что было заперто в Дуате веками, должно было оставаться там, раз на то была воля Источника.

– Те, кто был заперт, – поправила я.

Девушка улыбнулась так, что мне стало неприятно.

– Ни один учебник истории ещё не смог приблизиться к примерному перечню тварей, проживающих по другую сторону Нила. Боги – лишь часть проблемы, касающаяся скорее тебя. Людям придётся несладко, когда наружу полезут голодные демоны.

– Демоны? – Я подавилась собственными словами.

– Люди, сбежавшие с Суда и навеки обречённые бродить по пустыням Дуата.

Там, где происходил медленный, болезненный, но всё же процесс принятия ситуации, всё вновь перевернулось вверх дном. Демоны. Мне ведь только их и не хватало, чтобы окончательно разочароваться в научной картине мироздания, каким-то образом выкрутившей всё в пользу эволюции от обезьяны.

– Вивиан, – раздражённо перебил её Дориан. Мираксес зарыдала пуще прежнего. Попытка успокоить неловкими поглаживаниями по золотистым волосам провалилась, и я подала ей стакан воды.

– Ты всегда был на стороне Габриэля. Как и ему, тебе наплевать на людей, – Вивиан резко ощетинилась. Никогда прежде не слышала, чтобы она отвечала Дориану с такой неприязнью. Неприязнью к его выбору.

– Потому что мы не люди?

В ответ раздалось негромкое шипение.

– Но как так получилось? Как я сбегала от Га… Габриэля столько столетий?

– В том, чтобы водить всех за нос, тебе когда-то не было равных, – подмигнул Дориан.

На улице стемнело, стало заметно прохладнее, но не столько дневная духота, сколько пыль в воздухе мешала нормально дышать. К ночи становилось только хуже. То, что мчалось на нас из сердца пустыни, к утру засы́пало все дорожки песком.

В полной изоляции от мира и отсутствии инфраструктуры имелся лишь один плюс: никогда прежде я не видела столь звёздного неба. Повторив за мной, Мираксес запрокинула голову и наконец перестала плакать. В серых глазах вспыхнул восторг.

– Мы были в Эдфу, в храме Гора, когда ты сбежала из Дуата, – заговорила Вивиан. Порыв ветра донёс до меня её тихий, полный скорби вздох. – Я и Дориан ждали Габриэля, когда почувствовали нечто странное. Как потом оказалось, в ту ночь это почувствовали и остальные и отправились в Дуат, чтобы понять, что произошло. В какой-то степени замешательство спасло нас троих от двух тысяч лет под землёй.

– Даже не знаю, что хуже: гоняться за тобой или цапаться с Анубисом в Дуате, – фыркнул Дориан.

– Когда мы попытались вернуться в Дуат, он уже был закрыт, если так вообще можно сказать, – продолжала Вивиан, своим рассказом вызывая мурашки.

Её воспоминания слабо откликались внутри меня, не позволяя даже думать о том, что всего этого не было на самом деле. С каждым словом я погружалась всё глубже. Проваливалась в её рассказ, представляла всё настолько реалистично, что забывала дышать…

– Мы остались в Эдфу. Думали, что там дождёмся вестей, но ничего не происходило. Тогда мы отправились в имение Гора, но никто из его прислужниц не знал, где он. Мы посетили каждый дворец высших богов, но все они словно растворились. С третьим циклом луны по нижнему Египту стали расходиться слухи. Каждые двадцать семь дней высшие и низшие боги приходили в храмы, где избранные с благоговением ожидали часа, когда расстанутся со своими душами во благо создателей, а после проведут бесконечность в полях Иалу. Но боги покинули их, замолчали. Египет накрыло песчаной бурей невиданной силы, а Нил разлился так, что затопил все близлежащие деревни. Так прошло лет десять, пока Египет не вошёл в состав Римской империи, а по одной из деревень не прокатился слух, якобы там заметили богиню, которая отбирала себе прислужниц.

– И этой богиней была я? – я подняла голову.

– Да. Это была ты, Маат. Ты собирала больных девушек…

– Зачем?

– Чтобы в обмен на здоровье отнять у них свободу. Мои глаза округлились.

– Как я теперь думаю, они были нужны тебе, чтобы спрятать Око. Самозванки распространялись по Египту, как чума. У них рождались дети, но дочерей настигало то же проклятие. Все они считали, что являлись богиней, и это сбивало нас со следа. Мы убили десятки твоих безликих копий до того, как встретились впервые через несколько сотен лет. Это было тяжёлое время. Тяжёлое для меня и Дориана. В поисках твоих следов мы скитались по свету, и в какой-то момент я утратила смысл. Дориан тоже. Лишь вера Габриэля двигала нас к цели. Его любовь к Сатет была… бескрайней и неукротимой. Ни я, ни Дориан не были в силах понять гнев отца, стремившегося вернуть своё дитя, но наша верность ему была безгранична. Мы прибыли в Сирию с войной и исламом. Габриэль увязался за военными, которые шли уничтожать остатки языческих храмов. Он надеялся, что в одном из них встретит тебя. Надежда была призрачной, но он цеплялся за любую. Ты была голодна, свирепа и неосторожна. Вырезала под чистую, по моим подсчётам, не меньше двадцати деревень.

– Я помню это. Видела воспоминание о том, как перебила половину деревни.

– Одно воспоминание? – Вивиан зловеще улыбнулась. – Когда вера людей в богов ослабла, а их души приходилось отбирать силой, тебе и Габриэлю стало практически невозможно насытиться.

Между плотно переплетёнными пальцами собрался пот.

– Я была жестокой?

На самом деле я хотела узнать, не была ли я такой же жестокой, как и мой отец, легенда о кровожадности которого дошла до каждого современного человека.

– Ты была хаотичной, – подмигнул Дориан, за что получил от Вивиан кулаком по плечу. Я заметила знакомое «заткнись, не начинай эту тему» во взгляде, которым она наградила его следом за пинком.

– Хаотичной?

– Исида называла тебя обличьем хаоса. Она твердила, что от семени бога войны не могло прорасти что-то хорошее. Для неё ты была хаосом и предвестницей. – Под недовольный взгляд сестры Дориан не сразу решился договорить то, что хотел.

Мне пришлось уточнить:

– Предвестницей чего?

– Предвестницей гибели всего пантеона, – неуверенно и с опаской прошептала Вивиан.

– «Сет пал, но на его место придёт та, что вернёт миру его истинное обличье – хаос. Нехех», – напел он.

– «Нехех»?

– Это значит, что всё циклично. По мнению Исиды, ты была частью цикла Сета, своего отца. Его продолжением. Частью его плоти.

– Помимо меня у него были ещё дети? Вивиан кивнула.

– Ни я, ни Дориан, ни даже Габриэль не застали их. Но во времена великой войны они сражались на стороне твоего отца. От их рук и рук их отца пала большая часть старого пантеона. Из тех, кто помнил Ра, остались лишь Птах, Бастет и Анубис. Те, кто сейчас заправляет всем в Дуате, родились во время или после войны.

– Птах – самый древний и опасный. Но он перебежчик, в начале войны выступавший на стороне Сета. – На губах Дориана дрогнула странная улыбка.

Часть мозга, отвечающая за анализ порой примитивных, порой до бесконечности сложных чувств, остановила свою работу. Я вновь ощутила знакомую пустоту, обычно накатывавшую по утрам после очередного кошмара: короткий, но болезненный момент, когда тело бьёт крупной дрожью, а мозг пытается справиться с ещё одним видением, зная, что оно далеко не последнее.

– Знаешь, хоть я и оставалась в трезвом уме последние столетия, мне тоже кажется, что всё это сон, – словно прочитав мои мысли, хмыкнула Вивиан.

И я могла поклясться, что это был второй раз, когда она говорила искренне, раздобыв эту правду в самых тёмных уголках своей души. Первый раз это случилось по дороге к тётке Аники Ришар. Тогда она сказала: «Я вся в его укусах». Ни до, ни после Вивиан не говорила о своих чувствах. До этого момента.

Мне не стало легче от того, что в этом мире, казавшемся лишь сном, я была не одна. Но то, что в какой-то степени Вивиан оправдывала свершённые мной злодеяния и просто поступки, дарило надежду.

– Тогда вам обеим придётся проснуться.

Я метнула в Дориана уставший взгляд. Он лишь улыбнулся, но на этот раз без неуместной иронии или злорадства. Уголки его губ дрожали так, что ему не пришлось озвучивать мысли вслух, но я знала: ему жаль.

Вдруг со стороны Вивиан раздалась глухая вибрация. Территориально остатки древнего храма находились в такой заднице, что, кроме спутникового телевизора, выдававшего пять каналов, связи с внешним миром не было. Когда Вивиан достала из кармана джинсов мобильный телефон, я почувствовала себя так, как, должно быть, почувствовала бы себя Бастет при виде подобного приспособления.

– Мы в Каире, – ответила на звонок Вивиан и случайно нажала на кнопку громкой связи. Голос, вырвавшийся из динамиков, заставил меня забыть, как правильно дышать.

– Какого чёрта вы там делаете? – в привычной манере рявкнул Габриэль.

Послышался характерный звук тлеющей сигареты, и я уже ничего не могла поделать с образами, возникшими перед глазами, где главным действующим лицом был уставший мужчина в чёрной рубашке, облокотившийся на перила веранды или чего-то в таком духе. Он недолго думал, прежде чем набрать Вивиан. Узнав, куда она направилась, разозлившись, что его не поставили в известность, он тут же вскочил с места и выбежал наружу, где его бы не подслушали. И там, в череде этих действий, может быть, всего на одно короткое мгновение, в его мыслях мелькнуло моё имя.

– Давно не отдыхали?

Вивиан поспешила переключить режим. Когда она поднялась и сделала два шага в сторону, я вскочила следом, но заметила на себе пристальный, на грани осуждения, взгляд Дориана и замерла, стыдливо обняв себя руками. По какой-то неведомой причине внутри меня всё сжалось и затряслось в ту секунду, когда я услышала его голос.

– Не ори на меня, – между тем отвечала Вивиан, злобно отрывая листья от кустарника с неизвестными мне фиолетовыми цветами. – Мы с Дорианом приняли решение остаться с… ней. Мы остаёмся, Габриэль, пока всё не разрешится.

Он что-то сказал. Я увидела сомнения на лице Вивиан, но её голос звучал уверенно:

– Я дам тебе знать, когда ситуация прояснится.

– Что он сказал? – Я не удержалась и подалась вперёд. – Где он?

– В Калифорнии, – вздохнула девушка, перебрасывая телефон из руки в руку. – Они с Сатет там подальше от божественных разборок.

– И что это значит?

– Это значит, что Габриэль выполнил свой долг. Теперь у него начнётся новая, нормальная жизнь.

– В Калифорнии?

То, с какой интонацией я задала этот вопрос, каждый воспринял по-своему. Я же поймала себя на двух вещах: сердце стукнуло особенно громко, когда в голове промелькнула мысль о том, что новая и нормальная жизнь светит всем, кроме меня. Было кое-что ещё – кое-что горькое, не изменившее сердечный ритм, но кольнувшее под рёбрами с такой силой, что онемели кончики пальцев.

Это ведь означало, что мы больше никогда не увидимся. Что у него не было даже мыслей разобраться в наших отношениях, прежде чем начать жизнь заново. По его мнению между нами не осталось незакрытых вопросов, призраков прошлого, тянущих на дно и мешающих жить дальше, до гроба мучаясь попытками предугадать «что, если бы…».

Настал мой черёд заниматься самокопанием без шанса успокоить совесть и душу ответами. Мы поменялись местами. Попытка всё забыть и начать заново была одна, и я её потратила, не совсем справедливо вернувшись к изначальной точке.

– Тебя это так удивляет? – всунулся в разговор Дориан. – Сама так делала последние две тысячи лет, а мы гонялись за тобой по всему миру. Настал его черёд отдохнуть.

– А вы? Почему вы здесь, со мной, а не там, с ним, жарите барбекю на террасе?

– Потому что, – коротко и ясно ответила Вивиан, вскинув подбородок. – Что хотим, то и делаем.

– И это то, чего вы хотите? Спасать мою задницу?

– Мы думали спасти мир, но твоя задница – хороший старт, – улыбнулся Дориан.

IV

1700 год до н. э.

Одна клетка сменилась другой, но она нравилась мне куда больше старой. Здесь, в небольшой тёмной комнате, стояла кровать. Она была маленькой и твёрдой, но мне выдавали одеяло и подушки, так что я была вполне довольна. Окон не имелось, но со временем я привыкла к темноте и стала ориентироваться в ней почти как при дневном свете.

Словно по часам – ровно тогда, когда я начинала ощущать голод, – дверь в комнату открывалась, и молчаливая тень ставила на пол поднос с едой. Игнорируя все мои вопросы, тень закрывала дверь с обратной стороны и возвращалась, когда я заканчивала греметь посудой. Или когда переполнялся мой горшок.

Иногда тень забирала меня из комнаты и водила в умывальню. Там, в полной темноте, я кое-как мыла голову и меняла одежду. Спустя ещё какое-то время я начала видеть очертания мест, в которые меня водили. Тень поняла это и стала завязывать мне глаза.

Так прошла целая вечность, прежде чем однажды дверь в комнату открылась, но на пороге появилась Бастет.

– Тушканчик! – крикнула она, когда я с разбегу врезалась в её ноги и вцепилась в длинные серебристые юбки.

– Когда я выйду отсюда? – взмолилась я.

– Очень скоро, милая, моя милая Мати, – обещала она, гладя меня по волосам. Её движения были суетливыми, рваными, словно она опаздывала и у нас совсем не было времени. – Но пока меня нет рядом, я принесла тебе друга.

– Друга? – шмыгнув носом, спросила я и услышала протяжный писк.

Бастет сделала шаг назад, сунула руку в складки своего одеяния и достала маленький визжащий чёрный комочек. Я тогда ничего не знала о таких мохнатых формах жизни и с недоверием уставилась на странную морду с серыми глазами.

– Это Мираксес, – объяснила Бастет, постоянно оборачиваясь, будто боялась, что кто-то нас увидит. – Береги её, Мати. Береги, пока меня не будет. Поняла?

Я заметила неестественный серебряный отблеск в глазах Агаты Ришар на седьмой день её пребывания в моей кровати. Ахмет предложил ей поселиться в соседнем доме, но она отказалась, вцепилась в мою руку и заявила:

– Либо мы вместе, либо я отдельно, но с твоей рукой.

В теле взрослой женщины прятался перепуганный ребёнок, большую часть времени молчаливо глядевший в потолок. Я пыталась её разговорить, но всё оказалось тщетно. Тогда я решила дождаться, когда она сама будет готова.

Это случилось однажды ночью, уже после того, как во всех окнах погас свет. В углу небольшой комнаты дёргался огонёк старой керосиновой лампы. Хоровод мошек, собравшихся вокруг единственного источника света, отбрасывал тени на стены. Полчище полудохлых мух противно жужжало на болтающейся под потолком клейкой ленте.

– Я слышу твои мысли. И мысли Дориана и Вивиан.

Это заявление застало меня в тот момент, когда покрасневшая после целого дня на солнце кожа лица встретилась с приятной прохладой белой подушки.

– Что? – я резко подскочила обратно.

Мираксес сидела в позе лотоса и, нервно ковыряя заусенцы на пальцах, виновато на меня посмотрела.

– Я думала, что схожу с ума. В голове постоянно звенели голоса, но я не могла разобрать, о чём они говорили. А сегодня утром я проснулась и услышала…

– Что ты услышала?

– Ты думала о нём, когда потянулась рукой к моей подушке.

Последние пару дней я спала без сновидений, но под самое утро мне стали мерещиться его голос и запах. Короткие, тёплые мгновения счастья на тонкой грани между сном и реальностью. В области талии, там, где за ночь собиралась простыня, становилось тяжело, словно кто-то клал на меня руку.

Я улыбалась. Боги, я улыбалась, когда переворачивалась на правый бок с мыслями о том, что уткнусь носом в его горячую грудь, прижмусь к телу. Прекрасное мгновение, за которым непременно следовало опустошающее осознание. Мозг предпринимал последнюю попытку и заставлял тянуться рукой в сторону соседней подушки, но беспокойно ворочающееся всю ночь тело принадлежало Мираксес.

– Что? – отряхиваясь от вновь захвативших сознание образов, переспросила я и убрала с лица налипшие волосы.

– Думала? – с надеждой в голосе повторила Мир.

– О ком? – У меня участилось дыхание.

– О Габриэле.

Заполненная лунным светом комната погрузилась в молчание. Я посмотрела в окно и, потерев лицо руками, несколько раз больно ущипнула себя за щёки. Ты не спишь, Маат. Это не сон.

– А сейчас ты думаешь о том, что это всё тебе мерещится и на самом деле ты Аника Ришар.

– Прекрати!

– Прости, я не контролирую это…

Я вскочила с кровати, запнулась и чуть не упала. Мираксес спрыгнула следом и, поддержав меня сбоку, спросила:

– Что ты делаешь?

Дотянувшись до тапочек, валявшихся по разные стороны кровати, я обулась и стянула с зеркала кофту. От волнения запуталась в рукавах, плюнула на всё и просто накинула её на плечи. Мираксес выбежала на улицу босиком, обнимая себя руками и подпрыгивая на месте от опустившейся к ночи температуры.

– Куда мы?

– Будить Дориана и Вивиан.

– Им это не понравится.

Меня это мало волновало. Как и то, что с первым ударом в дверь Дориана загорелся свет в окнах Фирузе и Ахмета.

– Он думает, что убьёт того, кто нарушил его «сон красоты», – сдавленно пропищала Мираксес.

Недовольный взгляд парня, показавшегося на пороге в одних трусах, подтвердил сказанное. Полгода назад я бы ещё попыталась изобразить смущение или отвести взгляд, но между нами случилось столько всего, что у меня бы не дёрнулся ни единый мускул лица, окажись он полностью голым.

– Какого чёрта она читает мои мысли? – с порога заверещала я.

Дориан зевнул:

– Я пропустил утро?

Я легонько толкнула его в грудь, когда Фирузе и Ахмет вышли из дома и вопросительно на нас уставились.

Мы ввалились внутрь. Последней зашла Вивиан, на ходу завязывая пояс красного шёлкового кимоно.

– Что случилось?

– Мираксес слышит мои мысли.

Несколько секунд Дориан и Вивиан молчали, потом одновременно зевнули и махнули руками, словно дело было недостойно их внимания.

– Все хранители могут слышать мысли своих богов, в этом нет ничего страшного. Наоборот, это замечательно. Ты умница, Мираксес, – похвалила Вивиан.

Я открыла и закрыла рот.

– Вы могли предупредить об этом немного заранее?

– Да я как-то забыл. – Дориан пожал плечами.

– Это можно как-то вырубить? – жалостливо протянула Мираксес. – Потому что твои мысли о зудящих яйцах я тоже слышу.

– Зудящие яйца? – непонятно зачем переспросила я.

– У меня не было секса две недели, – ответил Дориан в тот самый момент, когда меня осенило. Но мысль, пришедшая в голову, не имела ничего общего с его жалобой на спермотоксикоз.

– Кто-то из вас приходил к нам ночью в Париже в кошачьем обличье, – зажав рот рукой, пробормотала я и вспомнила, как думала, что окончательно сошла с ума. – Я слышала чужие мысли в своей голове.

– Да-да, – поддакнула Мираксес. – Я помню.

– Это был Пёс. У нас есть особая связь с кошками, – пояснила Вивиан.

– Мой мальчик трагически скончался, – печально протянул Дориан.

– Просто поверь, Маат, если бы кто-то из нас, – Вивиан указала на себя, а потом на брата, – пришёл к тебе посреди ночи, на следующее утро об этом уже говорил бы весь город.

Сдвинув к переносице брови, я спросила:

– В смысле?

Дориан и Вивиан странно переглянулись. Я повернулась к Дориану – в его глазах сверкал знакомый огонёк. Огонёк, который ещё ни разу не довёл меня до добра, но пару раз – до дикого похмелья, которого не было в моей жизни ни до, ни после встречи с ним.

– Дамы, – он посмотрел на меня, на Мираксес и указал на дверь, – вижу по вашим лицам, что вы готовы. Время пришло. Прошу.

– То, что ты задумал, нанесёт непоправимый вред моей психике? – уточнила я.

– Вероятно.

Мы вышли обратно на улицу, по предупреждению Вивиан действуя молча, чтобы снова не привлечь внимание Фирузе и Ахмета. С пустыни дул сильный ветер, закручивая песок под ногами.

Когда я пожаловалась на кромешную темноту, выяснилось, что у остальных такой проблемы не было. Вивиан сунула мне свой мобильник, и я включила фонарик. Мы обогнули дом и метров на сто отошли от круга, за пределы которого я всё это время, помня слова Бастет, ни разу не высовывалась. Не хотелось на личном опыте узнать, насколько сильно она приукрасила, когда сказала, что меня хотят похитить и разобрать на запчасти.

– Закройте глаза, – скомандовал Дориан. Подрагивая в ожидании чего-то несомненно неприятного, я осветила его и тут же пожалела об этом: трусы парня лежали в стороне. Сам он был полностью голым и даже не пытался прикрыть все свои прелести.

– Фу, – одновременно с Мираксес фыркнула я и, опустив фонарик, закрыла глаза.

Ничего не происходило несколько минут, но потом послышались шаги. Кто-то приближался ко мне, выдавая себя шелестом песка. Я нахмурилась, представляя, сколько всего идиотского мог совершить Дориан без трусов, пока у нас закрыты глаза.

Что-то влажное и прохладное коснулось моего носа.

– Дориан! – резко распахнув глаза, закричала я, но, как только мозг обработал визуальную составляющую странного прикосновения, звук застрял в горле на последних нотах. Я подавилась и чуть не скончалась на месте от приступа кашля.

Дерьмо.

Мираксес закричала и грохнулась рядом. Я устояла на ногах лишь потому, что, кажется, вросла в землю. Фонарик телефона осветил пару зелёных глаз на вытянутой шерстяной морде в неприличной близости от моего лица, и узел, завязавшийся в желудке, не предвещал ничего хорошего.

Он был огромным. Настолько, что в положении сидя кончик его носа был на одном уровне с моим. Чёрная шерсть блестела под тусклым искусственным светом, и в мире не было приличных поводов подумать: «Так это же Дориан». Кроме одного.

Его глаза.

– Вашу мать, – севшим голосом пробормотала я и медленно повернулась к Вивиан за поддержкой. Но её больше не было на прежнем месте. Огромная кошка, размером превосходящая даже своего старшего брата, горделиво вскинула морду и заурчала.

Вот тогда, кажется, я и отключилась.

1720 год до н. э.

Я поняла, что провела в заточении слишком долго, когда повернула голову и посмотрела на знакомых девочку и мальчика. Они приходили ко мне, когда я была в темнице, и с тех пор оба подросли. Когда-то мальчишка был ниже меня, а теперь, чтобы разглядеть его лицо, мне пришлось приподнять подбородок. Амсет – кажется, так его звали.

Он стоял ровно, с вытянутыми по бокам руками. Подловив момент, он улыбнулся мне одними глазами. Я ответила лишь испуганным взглядом. Стиснув в кулаке край платья Бастет, я жалась к её ногам и дрожала в ожидании. Я никогда не видела Осириса прежде, но много читала о нём. Мои глаза привыкли к темноте, и Бастет стала приносить свитки. Так я изучила весь пантеон и примерно ориентировалась, где и среди кого оказалась.

Я узнала, что жизнь всем богам дарил Источник. Все, даже Осирис, когда-то родились здесь, под землёй. На протяжении долгого времени боги развивали свои силы. Высшей точкой становился момент, когда кровь в их телах превращалась в белый свет. Тогда боги обращались в высших. Они считались самыми сильными и просветлёнными, и поэтому им доверяли важную миссию: нести свет в мир людей.

Но не все божества достигали такой силы. Некоторые, как, например, Анубис, предпочитали оставаться в подземном мире. В их жилах текла красная – человеческая кровь. Они были склонны к слабостям больше, чем высшие боги. Низшие боги отвечали за Дуат, за души людей после их смерти.

Когда Осирис вошёл в зал, все перестали дышать. Я посмотрела на резко окаменевшую Бастет и, последовав её примеру, затаила дыхание и надула щёки.

Его босые ступни, украшенные золотыми цепями, не касались пола. Казалось, что он парил над землёй, со снисходительной усмешкой на губах наблюдая за каждым, кто стоял в этом зале. Когда его взгляд коснулся меня, я была красной и задыхалась. От того, как он посмотрел на меня, стало ещё хуже, и я почти упала, но что-то смягчило падение.

– Дитя, – его голос звенел в моей голове. – Ты дитя Сета?

Бастет упорно смотрела вперёд, словно боялась лишний раз взглянуть на Осириса. Я заметила, как от напряжения сжалась её челюсть, когда он обратился ко мне.

– Я дитя Источника, – вспоминая, как меня научила Бастет, сдавленно пробормотала я. – Я…

Я вскочила с чувством, будто падаю вниз, но вместо песка меня встретила тёплая постель, пустующая со стороны, на которой обычно спала Мираксес.

Сжав белую простыню и сделав несколько коротких вздохов, я посмотрела в приоткрытое окно, из которого доносился нехарактерный для ранних часов грохот. Что-то с силой ударилось о крышу моего дома, взбаламутив заткнувшихся лишь к утру ещё живых мух на клейкой ленте, и я, накинув на голову и плечи белый платок, поспешно вышла на улицу.

– Что происходит?

Вивиан, Мираксес, Фирузе и Ахмет смотрели вверх. Я последовала их примеру и вперила взгляд в задницу Дориана на крыше.

– Что он делает на крыше?

– Солнечные панели барахлят, госпожа, – ответил Ахмет. – И, кажется, в соседней деревне сломалась водонапорная вышка, так что сегодня без душа. Но господин Дориан старается вернуть электричество.

– Я не знала, что ты разбираешься в зелёной энергетике, – крикнула я, и Дориан, ползающий на четвереньках, громко выругался. – Он ведь сделает только хуже.

– Две другие панели он уже починил, – тепло улыбнулась Фирузе.

– Мне две с половиной тысячи лет, солнышко, – свесив голову вниз, ухмыльнулся он. – Ты понятия не имеешь, сколько разных интересных вещей я умею. Особенно языком.

– Например, нести всякий бред?

– Но вот противостоять солнечным ударам, насколько я знаю, ты ещё не научился, – подметила Вивиан. – Может быть, оденешься?

На её губах играла проказливая усмешка, напоминающая о том, как вчера ночью я позорно отрубилась при виде её истинного обличья.

– Хорошо себя чувствуешь? – спросила она.

– Синдром Шмида – Фраккаро, да? – вспомнив, как Дориан цитировал Википедию, передразнила я. – Боги, если бы тогда я узнала, кто вы такие…

– Дориан цитировал Википедию, – рассмеялась Вивиан. – Ты должна была почувствовать подвох. На то ведь и был расчёт. В теле Аманды ты была смышлёнее.

Я закатила глаза.

Мы зашли в дом, отведённый под кухню и столовую. На полу стояли вёдра с водой. Фирузе носила тарелки с едой. Я сунула чайник в ведро с водой и занялась напитками. Пока вода закипала на газовой плите, достала жестяную банку с красным чаем и одну – с кофе. Мираксес помогла отнести чашки, а я, закурив, осталась дожидаться кипятка.

– Не могу понять, что с тобой не так, – со спины подкралась Вивиан. – Такое чувство, что ты по-прежнему Аника Ришар.

– Ты меня напугала, – подавившись дымом и закашлявшись, заворчала я. – Я и без того дёрганая. Хочешь довести меня?

– Смотря до чего требуется доводить. – Вивиан даже не попыталась изобразить раскаяние. Наверно, именно поэтому она нравилась мне. – Не смотри на меня так. За шутками про оргазм к моему брату.

Я сделала несколько коротких затяжек и стряхнула пепел в специально отведённую под это пластмассовую банку.

– Ладно, прости, впредь буду уведомлять тебя о своём приближении за… – она разыграла задумчивость, – за сто метров, пойдёт?

Закатив глаза, я кивнула головой и вернулась к предыдущей теме:

– Так какой там была Маат?

Пол кухни медленно засыпа́ло песком. Обжигающий воздух коварно подступал следом. Разминая ладонью покрасневшую шею, Вивиан рассеянно смотрела вперёд. Я потушила сигарету и, прогоняя едкий дым от дешёвого табака, замахала руками перед лицом.

– Решительной и пугающей. Ты будешь смеяться, но я всегда робела в твоём присутствии.

– И правда смешно.

Представить Вивиан, робеющую перед кем-то, было определённо сложнее, чем представить меня, в ужасе забившуюся в угол под пристальным взглядом пары ядерно-зелёных глаз.

– Вы с самого начала знали, кем я была?

– Нет. От тебя и сейчас исходит очень слабая энергия, а пару месяцев назад не было и намёка. Я не думала, что Аника Ришар – это ты, пока Габриэль не рассказал о видениях.

– Но ведь девушки, притворявшиеся мной, тоже их видели, – напомнила я и обняла себя руками. Странно ли, что мне хотелось спрятаться от самой себя из прошлого?

– Да, – задумчиво протянула Вивиан, – и тогда мы решили, что, возможно, ты потомок одной из культа. Но смерть Аманды Бэкшир совпала с днём, когда Аника Ришар попала в аварию. Потом Габриэль увидел у тебя за ухом татуировку…

Я потянулась к шее, провела кончиками пальцев выше и надавила на череп.

– Там был шрам.

– У Маат был шрам. Это ритуальный порез. Твои безликие копии делали татуировки в том же месте, чтобы сбить нас с толку, но настоящего шрама не было ни у одной из них.

– Ритуальный?

Вивиан оттолкнулась от кухонной столешницы и, не пытаясь скрыть, что хочет избежать дальнейшего разговора, сказала:

– Об этом спросишь не меня.

– А кого?

Она многозначительно пожала плечами.

Закипел чайник. Одновременно с этим из столовой выглянула Мираксес. Они с Вивиан разминулись в дверях, когда Мир подошла ко мне, чтобы предложить помощь с чайником. Наклонившись ниже, я зашипела ей прямо в ухо:

– О чём она думает прямо сейчас?

– О нём, – дрогнув от испуга, прошептала Мираксес.

– В каком плане?

– Кажется, ей очень его жаль.

Прикрыв ухо с татуировкой волосами, я тяжело вздохнула, натянула на лицо доброжелательную улыбку и вышла в столовую, где на полу уже сидели Фирузе и Вивиан. Пятью минутами позже к нам присоединились Ахмет и обгоревший Дориан с накинутой на плечи футболкой.

Перед каждым приёмом пищи Фирузе читала короткую молитву, благодаря богов за пищу и кров над головой. Дориан шутливо присоединялся к ней, а я чувствовала себя странно, особенно когда Ахмет поднимал на меня взгляд и восхвалял как пришедшее к ним чудо и благословение.

Жили Ахмет и Фирузе небогато, но и не бедствовали. Каждую неделю глава семьи уезжал на выходной рынок, где продавал ковры, а возвращался с забитой продуктами машиной. Первое время мне было совсем неудобно, но потом Вивиан и Дориан дали им деньги. Проедать их бюджет было не так неловко, как скромный доход добрых людей.

– Нехех, – этими словами Фирузе заканчивала молитву и каждый раз плакала, приговаривая, что это слёзы счастья. Я же покрывалась по́том и краснела от смущения, ощущая на себе взгляды всех собравшихся.

Запихнув в рот кусок сыра, я смотрела новости по телевизору, пока остальные негромко переговаривались о солнечных плитах, воде и о том, что Дориан хотел съездить в город.

– Маат, – позвал Дориан, прямо в разгар пережёвывания ветчины. – Завтра двадцать седьмой день цикла.

Я уже и не помнила, что это значит, и вопросительно выгнула бровь.

– Тебе нужно восстанавливать силы.

До меня стало доходить, но медленно. Я застыла с широко раскрытым ртом, ещё не полностью пережевав сыр.

– Мы идём на охоту.

Кусочек еды скатился по языку и упал на стол.

V

1700 год до н. э.

Кто-то тянул меня за собой. Я старалась не волочиться и быстро перебирала ногами, но прислужник, тащивший меня, не учитывал интересы ребёнка втрое меньше него. Я подумала, что он вырвет мне руку, когда в конце тёмного и холодного коридора, по которому гуляло эхо, показался свет. Прислужник ускорился. Ему явно не терпелось расстаться со мной.

У самых дверей я не удержала равновесие и упала, но мужчина даже не почувствовал это и втащил меня в комнату.

Швырнув меня, словно мешок с мусором, он спросил:

– Твоя?

Я шмякнулась на холодный каменный пол и так сильно ударилась подбородком, что в глазах заплясали искры.

Последовало долгое молчание. Я всхлипнула и приподняла голову, чтобы понять, где оказалась. Чья-то голая ступня опустилась в сантиметре от моих разбросанных по полу волос. Протянув указательный палец, чтобы я смогла зацепиться за него и встать, Анубис сухо ответил:

– Моя.

– Прости, – прошептала я. – Прости, что вышла из комнаты.

Анубис мягко улыбнулся:

– Всё хорошо, Мати. Не переживай.

– Не переживай? – возмутился тот, кто поймал меня во внутреннем дворике, пока я собирала камешки. – Она в заточении до вынесения решения об её участи. Это приказ Осириса и Исиды.

Выражение лица Анубиса показалось мне насмешливым. Он не злился на меня за то, что я посмела выйти из своей комнаты. Напротив, его веселил гнев, с которым прислужник смотрел на маленькую девочку.

– Она богиня, а ты смертный прихвостень Исиды, выносящий за ней ночной горшок. Что ты делаешь в Дуате?

– Я к Осирису по важному поручению, – немного напрягся прислужник.

– В это поручение входил отлов маленьких девочек, гуляющих в саду?

– Нет… но…

Разговор был коротким. Я вскрикнула и отпрыгнула в сторону, но несколько капель крови всё равно попали на платье.

Анубис рассёк ладонью воздух, даже не коснувшись прислужника, и тот резко схватился за горло. Через его плотно сомкнутые пальцы сочилась кровь, а в глазах застыл ужас. Вскоре он опустился на колени, а потом рухнул на пол.

– Никогда не позволяй так с собой обращаться. Никому. Особенно смертным, поняла? – спросил Анубис, пнув трагично почившего ногой.

Люди – поразительные создания. Гораздо более умные, чем боги. Лишившись милости последних, они не просто выжили и победили в сражении с природой, но и обуздали её, подчинили себе. Нас, богов, Источник наделил силой. Люди же пришли в этот мир ни с чем.

Но чего всё это стоило на самом деле? Чего стоили все эти тысячелетия кропотливого труда и войн, когда, вернувшись из заточения, боги могли стереть всё в пыль одним щелчком пальцев?

Перевернувшись на живот, я нащупала мобильный телефон, который выпросила у Вивиан на одну ночь, и юркнула под одеяло.

Александр Робинс не доверял социальным сетям. Чтобы следить за друзьями, он завёл пару пустых аккаунтов. Я силой заставила его выложить фотографию, сделанную на приёме у Пьера Бенетта: немного смущённый, раскрасневшийся от комплиментов и шампанского, он держал в руках нелепую статуэтку-приз за вклад в развитие истории человечества. Фотографировала не я, поэтому снимок был немного смазанным, но сам Робинс выглядел великолепно. Я почти влюбилась в него, когда увидела таким… живым.

Теперь он был мёртвым. Канули в небытие все карьерные достижения, попытки наладить отношения с окружающими, слабая социализация и доброта. Ничего не осталось. Лишь фотография в профиле, под которой знакомые и незнакомые люди писали соболезнования и скорбели об утрате такого великого человека и прекрасного отца.

Он не был прекрасным отцом, да и великим не успел стать. Но он был живым, он был хорошим. И умер из-за меня.

За окном медленно восходило солнце, обращая ночную прохладу в очередной жаркий день. Божественных сил в моём теле оказалось недостаточно, чтобы справляться с последствиями чрезмерного воздействия ультрафиолета. Начиная от шеи и поднимаясь выше, к бровям, кожа покрылась мелкими прыщами.

Я открыла список контактов в телефоне Вивиан. Ввиду отсутствия знакомых, на шесть первых букв английского алфавита номер Габриэля расположился в самом верху.

Палец задрожал, прижавшись к сенсорному экрану.

«Только не пиши ему», – попросила Вивиан, протягивая телефон. Но она ничего не говорила про звонки.

Всего через три гудка на другом конце послышалась возня и негромкое, скорее девичье, чем женское:

– Да? Вивиан?

Сатет. Дочь Габриэля. Это казалось странным, но её не существовало в моей памяти. Совсем. Каждый день в голову приходили образы. Среди них были все, кроме этой загадочной девочки.

– Вивиан? – повторила она и возмущённо охнула.

– Вивиан? – голос Габриэля обжёг ухо, и я не сдержала сдавленный всхлип. – Маат?

Не рассчитывая на разговор по душам, я не сильно расстроилась, когда он сбросил звонок. Не знаю, чего вообще ожидала, но от звука его голоса стало немного легче. В нём не было боли, которую я так боялась услышать. Мне показалось, что Габриэль устал и, осознав, кто позвонил ему, просто растерялся.

Ещё немного подремав, я окончательно проснулась через два часа и, переодевшись в тонкий белый гольф с закрытыми рукавами и бежевые штаны длиной чуть выше середины голени, вышла на улицу, на ходу покрывая голову платком.

Сегодня был рыночный день. Вчера вечером Фирузе и Ахмет предупредили, что будут отсутствовать с самого утра. Остальные любили поспать до обеда, поэтому я не готовилась к тому, что кто-то выпрыгнет на меня из кустов по дороге на кухню.

– Солнышко!

Я вскрикнула и прижала руки к груди.

– Твою мать!

Рядом с мечетью, в тени буйной растительности, которую Фирузе поливала трижды в день, раскинулся самый настоящий оазис. Здесь журчал маленький фонтанчик и стоял раскладной стол, за которым мы провели последние несколько дней, помогая Фирузе с коврами или другими домашними делами.

Обнажённый сверху, в пижамных штанах, Дориан сидел на своём привычном месте с дымящейся кружкой кофе в руках.

– Будь ты богом, ты был бы тем, кто всех раздражает, – усевшись рядом с ним, проворчала я.

– Будь я богом, солнышко, я бы был тем, кого все хотят.

– Ты сказал это, сидя в пижамных штанах с пятнами от горчицы. – Я закатила глаза.

– Ладно, бог, которого все хотят, у нас уже есть, мы с моей пижамой можем удостоиться звания «бог секса». – Прежде чем я успела отпустить ядовитую шуточку, он дополнил: – Поверь, эти штаны никому ещё не мешали. Женщинам нравится моя естественность.

– А то, что ты воняешь мокрой кошачьей шерстью, им тоже нравится?

– Ты всегда мне завидовала, – запальчиво заявил он.

– Всегда? Когда мы познакомились?

– Мы с Вивиан появились в Дуате последними. Больше Бастет не обращала кошек в людей, а нас выловили в какой-то реке, когда хозяйка пыталась избавиться от ненужного потомства.

– Номера у вас за ухом… – я интуитивно коснулась мочки, – кто это сделал?

– Бастет. Она нумеровала нас, потому что не могла углядеть за всеми. Даже имена нам придумал Габри… – Дориан запнулся, высунул сигарету изо рта и посмотрел на меня неестественно серьёзным образом. – Габриэль дал нам имена. Вообще-то, это он выловил нас в той реке.

– То есть животное – буквально ваше истинное обличье? – Часть меня всё ещё считала происходящее дерьмовым сном. Кошки-люди? Серьёзно?

– От моего истинного обличья ни черта не осталось. После первого обращения в человека всё, что было до, стёрлось. Я ошеломительно прекрасен вот уже две с половиной тысячи лет.

– Ошеломительный – да, прекрасный? Где выдают такую самооценку?

– Я заслужил, солнышко. Вам не понять, как непросто построить свою личность, когда основа – четыре лапы и хвост, а все вокруг считают тебя идиотом, – хмыкнул Дориан.

– Знаешь, я бы с радостью поменялась жизнью с любым домашним котом, чтобы умереть пухлой и счастливой на пятнадцатом году в жизни.

– На твоём месте я бы тоже этого хотел.

Скорчив крайне недовольную физиономию, я бросила на парня хмурый взгляд. Он открыл рот, но захлопнулся ещё до того, как успел сказать что-то неприятное.

– Доброе утро, – прозевала Вивиан, кутаясь в кимоно и прижимая руки к груди. – Дориан опять несмешно шутит, а на часах всего девять утра?

– Она первая начала. Между прочим, с шутки про вонючую кошачью шерсть.

Вивиан села рядом со мной и вырвала из рук брата кружку с подостывшим кофе. Дориан обиженно пробубнил что-то о неуважении личных границ, на что девушка показала ему средний палец. Я улыбнулась, но семейная идиллия прервалась, когда Вивиан спросила:

– Ты готова к сегодняшней ночи?

– Готова? К чему?

Часть меня поняла, о чём зашла речь, другая же восприняла сказанное вчера за ужином шуткой.

– Охота, Маат.

Из горла вырвалось что-то среднее межу «хи» и «хрю», и я с немым вопросом уставилась на девушку. Это прикол?

– Это не прикол, – даже не подумав рассмеяться, сказала Вивиан.

Тогда в поисках поддержки я обратилась к Дориану, но тот вдруг впервые в жизни застыл с крайне серьёзным выражением лица.

– Охота? То есть ты серьёзно говоришь о том, что мы будем бегать за людьми, а потом сожрём их? – И это было не уточнение, а крик о помощи. Я истошно взывала к здравому смыслу присутствующих.

– Ну, мы планировали притащить их в храм и совершить ритуал, но твоя формулировка не лишена изящества. Мне нравится, – ухмыльнулся Дориан.

– Мне не нравится. Я не буду это делать.

– Не делай. Оставим всех Гору, – уголок губ Дориана дёрнулся в пугающей полуулыбке.

– Да как вы себе это представляете?!

Приложив палец к губам, парень сделал вид, что задумался, а потом ответил:

– Очень образно.

– Ты сделаешь это, Маат, а мы поможем. В противном случае заставим.

Нет, они не шутили. Даже Дориан!

Я вскочила со стула и стиснула зубы. Меня лишили права выбора с момента рождения, а единственная попытка, заключавшаяся в том, чтобы забыть и начать заново, провалилась. Если бы Габриэль не нашёл меня в Париже, если бы оставил поиски…

От бессилия издав глухой рык, я представила, как ударила кулаком по столу и бросила уверенное «нет, не буду». Но ничего из этого я, конечно, не сделала и, растерянно схватив уже пустую кружку Дориана, направилась к своему домику.

Сбежать. Эта идея впилась в меня и стала душить. Я могла бы угнать машину Дориана и украсть кучу денег, что видела у него в кошельке. Там было не меньше пары тысяч долларов. Этого бы хватило, чтобы купить билет на самолёт и добраться до Мексики. Все дороги всегда вели в Мексику. Оттуда я бы отправилась в сторону Южной Америки. Осела бы в Колумбии или пошла дальше, до Бразилии, чтобы навсегда затеряться среди смертных.

Я упала на постель, упёрла локти в колени и уткнулась лицом в ладони. Несколько минут ничего не происходило, но потом кто-то сел рядом, и я предложила:

– Давай сбежим.

– Опять? – спросила Мираксес таким тоном, будто я предложила ей переправить пару тонн кокаина через государственную границу США. Хотя предложение сбежать от древних богов, наверное, было ещё более рисковой затеей.

– Я отдам Гору Око, а потом мы уедем в Бразилию.

– А что будет с остальными? Что случится с ними, когда Гор получит доступ к Источнику?

– Не знаю. И я хотела бы, чтобы мне было наплевать на это.

– Но тебе не наплевать, поэтому ты здесь.

– Они хотят, чтобы сегодня ночью я убила человека, Мир. Я не смогу… Я никогда не смогу никого убить.

Смерть. Я ничего о ней не знала, даже несмотря на то, что умирала целую сотню раз. Какой она была? Что чувствовал человек между последним мгновением жизни и первым мгновением смерти? Какие мысли проносились у него в голове? О чём и о ком он сожалел? Был ли этот момент наполнен ужасом, или там, на рубеже, не было ничего, кроме покоя?

Аника Ришар, несмотря на все выдающиеся грани своего характера, всегда думала, что ей будет проще убить саму себя, чем отнять чью-то жизнь. Быть может, мы лукавили и в критический момент сделали всё, чтобы спастись, но…

– Вивиан сказала, что, пав от рук божества, люди попадают в этот их рай без Суда, – пыталась подбодрить меня Мираксес.

– Но жизнь на земле дана всего одна, Мир.

– Тогда мы можем найти самого несчастного – того, кто хотел бы умереть.

Найти и отнять жизнь у того, кто собирался расстаться с ней и был готов кануть в небытие, стало компромиссом, но не между мной и Дорианом и Вивиан, а между мной и мной.

До Каира было часов восемь езды, два из которых пришлись на пустынное бездорожье. Согласно изначальному плану, я должна была остаться в храме, в безопасности, чтобы дождаться, когда Дориан и Вивиан привезут жертву. Но то, что мы поедем вместе, стало компромиссом с их стороны.

– Я сама выберу того, кто умрёт из-за меня, – сказала я, прежде чем сесть в машину.

– Хорошо, – словно нехотя согласилась Вивиан.

Было два часа дня, когда, повязав платок, так чтобы он закрыл нос и рот, я взяла сумку с водой, напоследок окинула себя недовольным взглядом и вышла на улицу.

– Готова? – открывая заднюю дверь машины, спросил Дориан и улыбнулся одними глазами.

Я ничего не ответила и, как только оказалась в салоне, отвернулась к окну. Мираксес села рядом, Дориан и Вивиан – спереди, первым делом выкрутив кондиционер на всю мощность.

С того момента, как я проснулась в доме Фирузе и Ахмета, прошло около тринадцати дней, но меня всё равно не покидало ощущение, что я не видела мир и других людей целую вечность.

Пальцы Дориана легли на руль и сжались до побелевших костяшек. Он притормозил, не успели мы проехать и двух минут.

– О чём он думает? – наклонившись к Мираксес, прошептала я.

– Ничего не слышу, – нахмурилась она.

– Будь осторожна, хорошо? – посмотрев на меня через зеркало заднего вида, попросила Вивиан. – Мы покидаем храм.

Я щёлкнула ремнём безопасности, проворчав:

– Крайне осторожна.

Вивиан странно улыбнулась, и Дориан, переключив передачу, выжал педаль газа. Вопреки ожиданиям, я ничего не почувствовала, когда ещё спустя несколько минут небольшое поселение вокруг бывшего храма осталось заметно позади.

Духота стояла невыносимая. По лбу и шее тёк пот. Я вся раскраснелась и от жары увеличилась в размерах втрое. Потянувшись к кроссовкам, я ослабила шнуровку и освободила ноги. Моё тело было явно недостаточно божественным, потому что вряд ли боги испытывали такие же трудности с сорокоградусной жарой.

Пейзаж за окном не радовал разнообразием. Около двух часов мы ехали молча, дважды остановившись, чтобы попить и сходить в туалет.

Ближайшая от храма деревня была небольшой, но выходила к асфальтированной дороге, ведущей прямо в Каир. Мы не договаривались, что обязательно поедем в столицу, но держались этого направления.

Я не хотела выбирать кого-то из маленького города. В них люди тесно связаны друг с другом. Я надеялась найти одиночку, грезящего как можно скорее покинуть этот не всегда приятный мир.

Заправив полный бак, мы наконец выехали на нормальную дорогу. Подозрительное напряжение между Вивиан и Дорианом можно было потрогать руками.

– Что-то случилось? – Вивиан снова посмотрела на меня в зеркало заднего вида.

– Нет. Всё хорошо.

– Я могу поспать?

– Конечно, – ответила девушка и отвела взгляд. Я заметила короткое движение, намерение повернуть голову в сторону Дориана, но она почему-то одёрнула себя и, поглядывая в окно, стала грызть ноготь на большом пальце.

Они волновались не меньше, чем я. Они отвечали перед Бастет и Анубисом за сохранность моей жизни. Я решила, что не буду искать скрытые мотивы и, положив голову на плечо Мираксес, прикрыла глаза.

Звук шин, трущихся об асфальт, и негромкое жужжание кондиционера убаюкивали. Почти заснув, но в сонной дымке ещё различая очертания дороги через лобовое стекло, я услышала странный, похожий на дождь шум.

В Египте, особенно в пустыне, дождей могло не быть годами, они в целом были крайне редким явлением, поэтому я подумала, что мне показалась, и широко зевнула. Спящая Мираксес начала гладить меня по руке, и тогда я, окончательно сдавшись, погрузилась в беспокойную дрёму.

Дорога была ухабистой. Я подпрыгивала вверх и без конца ударялась головой о крышу. Может быть, из-за того, что поездка выбила из меня остатки мозгов, я не сразу до конца проснулась, когда Дориан заглушил машину. Может быть, я просто устала волноваться и искать в каждом событии подвох.

Небо стало чёрным от туч, стекая вниз беспрерывным пластом воды. Крупные капли барабанили по окнам и мелкими брызгами проникали в салон через не до конца закрытые окна.

Дождь в пустыне?

Находясь где-то на грани сна и реальности, я зевнула. Наверное, что-то случилось с машиной, и ребята вышли проверить.

Обессиленное жарой и долгой поездкой в сидячем положении тело стало таким тяжёлым, что я с трудом приподняла руку, чтобы почесать нос и убрать пару капель со лба. Дориан и Вивиан всё не возвращались.

– Мир. – Я повернула голову и посмотрела на женщину, сладко сопящую у меня на плече.

– М-м?

– Слышишь их?

Она заворочалась, промычав что-то невразумительное.

Я попыталась нормально сесть, чтобы оглядеться, когда с водительской стороны открылась дверь и внутрь салона проникло нечто в чёрном мокром плаще. Ещё одна фигура залезла с пассажирской стороны.

– Что-то с машиной? – уточнила я, потерев глаза основанием правой ладони. – Дориан?

В машину кто-то сел. Но то, что это не Вивиан или Дориан, я поняла слишком поздно. Послышался щелчок закрывшихся изнутри замков. Ещё не успев толком испугаться, я дёрнула дверную ручку. Современные стандарты безопасности не предусматривали возможность заблокировать человека изнутри, но дверь не поддалась ни с первой, ни с десятой попытки.

– Привет, малышка, – наконец отозвался тот, кто сел за руль.

Он посмотрел в зеркало заднего вида. Я увидела мужчину, нижняя часть лица которого была скрыта повязкой. Чёрные глаза и смуглая кожа, рассечённая в районе верхней части носа, выдавали в нём местного.

– Не дёргайся и не ори, и наша поездка будет приятной, хорошо? – вкрадчиво спросил он.

Ощущение было таким, словно мне отрубили сразу две ноги. Я рухнула, но не физически, а на другом, неосязаемом уровне. Здесь и сейчас начиналось то, чего я так глупо и наивно надеялась избежать.

Они были людьми. Я почувствовала это не только из-за того, что совсем недавно стала замечать различия между аурами смертных и бессмертных, но и по тому, как они двигались, разговаривали. Тот, что сидел за рулём, завёл машину, и она резко тронулась с места. Мираксес широко распахнула глаза, но я прижала палец к губам, пока она не закричала.

– Дориан и Вивиан не с нами?

– Кошатники, что ли? – грубо сплюнув на пол, спросил лысый мужик с пассажирского сиденья.

– Никто не придёт к тебе на помощь, если ты об этом. – В зеркале заднего вида показался ряд ровных жёлтых зубов, приоткрытых в неестественно широкой улыбке. – Так что веди себя хорошо.

Мираксес уставилась на меня стеклянными от слёз глазами, тихо поскуливая в прижатую к губам ладонь. Я не плакала и не страдала от желания заняться этим. Страх превратил внутренности в лёд. Нужно было выбираться, но что могла сделать слабая человеческая девушка?

Из плохих динамиков с хрипами и шипениями вырвалась сводка новостей, извещающая об аномальном количестве осадков в радиусе двухсот километров от Каира. Ведущий предупреждал о размытых дорогах, участившихся авариях и просил оставаться дома. Я слушала его краем уха и смотрела на шариковую ручку, прикреплённую к журналу, торчавшему из кармашка водительского сиденья. Даже если получится вогнать её в шею одного из похитителей, вряд ли мне удастся с первого раза попасть в сонную артерию. Или, что более вероятно, мне сломают руку ещё до того, как получится окончить задуманный манёвр.

– Что ты делаешь? – подумала Мираксес, когда я взяла ручку и сжала её в потной ладони.

Мужчина с пассажирского сиденья обернулся и посмотрел на нас.

– Что у тебя в руке?

Лёд внутри треснул, и сердце забилось с такой бешеной силой, что стало тяжело дышать.

– Нет… – всхлипнула Мираксес.

– Я нужна вам живой? – севшим от волнения и страха голосом спросила я.

То, что меня везли к Гору, было очевидным. Но вряд ли эти двое знали, кто я. Вряд ли они вообще знали, к кому конкретно нас везут.

– Мы берём плату за килограмм живого веса. За мёртвых платят меньше, – рассмеялся водитель.

– Отлично, – прошептала я и резко воткнула ручку себе в шею.

Сперва ничего не происходило: не было ни боли, ни возни, которой я планировала воспользоваться, чтобы сбежать. Ещё несколько секунд, словно в замедленной съёмке, мы ехали по размытой дороге и смотрели друг другу в глаза, пока из горла не вырвалось бульканье. Следом из шеи фонтаном хлынула кровь.

В отражении зеркала блеснула пара чёрных глаз. Моих глаз. Карие радужки стали расползаться, темнеть и заполнять белки. Изо рта капала кровь, окрашивая в красный белые зубы, выглядывавшие в кривой усмешке.

Я думала, что впаду истерику, но всё случилось наоборот. Хлещущая кровь пробудила нечто древнее и страшное в дебрях моей души – то же самое ощутила Аманда Бэкшир за несколько минут до своей смерти. То же самое ощутила Аника Ришар, когда вышла из комы спустя девять дней после аварии.

Перерождение. Я думала о нём особенно тяжёлыми ночами, снедаемая страхом. Но если раньше за мной гонялся один Габриэль, теперь охоту откроют все божества, и вряд ли я смогу провести в одном теле больше пары месяцев.

Мираксес была пристёгнута. Когда машина резко остановилась, ремень безопасности удержал её. Свой я отстегнула за секунду до того, как нас похитили. И это стоило мне руки. Я выставила её вперёд, но она с громким хрустом сложилась пополам. Сильно ударившись головой о переднее сиденье и откинувшись назад так, что в шее слетела пара позвонков, я вырубилась на несколько секунд.

В ушах звенело. Кровь шла не так интенсивно, но я уже ничего не понимала. Мысли разом вылетели из головы от сильной режущей боли по всему телу, особенно – учитывая дыру в шее – в области сломанной пополам руки.

Когда с моей стороны открылась дверь, мне было глубоко наплевать на того, кто приподнял меня на руках и вытащил из машины. Я умирала, чувствовала, как странные вибрации концентрировались в груди и поднимались выше подобно тому, как бессмертная душа Маат покидала тела людей.

– Открой рот, – перекрикивая шум надоедливого дождя и раскаты молний, зарычал знакомый голос.

Я замотала головой, но ничего не увидела и подчинилась. Меня опустили на землю, прислонив спиной к горячему колесу машины. Послышались крики, возня. Я слабо дышала, пыталась раскрыть глаза, но веки всё тяжелели и тяжелели.

А потом он вернулся и аккуратно обхватил мою шею рукой. Я улыбнулась родному запаху чёрного перца и дыма, подалась навстречу исходившему от его тела теплу. На секунду, почувствовав последнюю, предсмертную вспышку силы, даже передумала умирать.

Губы Габриэля накрыли мой рот в точности как в тот день, когда умер Александр Робинс. Он не целовал меня, но его язык проник глубоко в моё горло. Я задрожала, зашевелив губами, но Габриэль сжал мои щёки так, чтобы я прекратила пытаться целовать его.

Что-то комом полетело в желудок, но я не успела разобраться. Габриэль отстранился и, вернувшись с новой порцией криков, снова вгрызся в мой рот зубами, на этот раз позволив мне обхватить его язык своим и вцепиться в его мокрые волосы пальцами. Я вырывала их, стонала, извивалась, словно безумная, пока в теле Аники Ришар происходили несовместимые с планом вновь умереть процессы. Кожа Габриэля вдруг стала болезненно холодной по сравнению с температурой, до которой разогрелось моё тело. Но мне было наплевать. Я терзала его губы и язык зубами. Это было слабо похоже на поцелуй. Скорее на драку, попытку убить друг друга. Пальцы Габриэля сжали в кулак кофту на моей спине. Он вдавил меня в себя и приподнял над землёй. Я смогла встать на ноги.

Мы оторвались друг от друга и одновременно повернули головы в сторону, где у обочины остановилась ещё одна машина. Вышедшие из неё мужчины в чёрных плащах побежали на нас, но облажались. Чертовски сильно. Габриэль метнулся в их сторону с ошеломительной скоростью. Он двигался словно вспышка света в воздухе, и те, кто шёл на меня, даже не заметили его. Они замерли только тогда, когда между нами остался всего один шаг. Кожа на шее того, что стоял ближе всех, разошлась в разные стороны. Я увидела мышцы, мясо и все внутренности, но не издала ни звука, когда кровь брызнула мне в лицо.

VI

– Я должен тебя спрятать, – сказал Габриэль и качнулся назад. Между нами было всего каких-то жалких два сантиметра, а его рука по-прежнему лежала на моей талии. Он сжал пальцы, и я почувствовала странное тепло.

Бегло что-то обдумав, Габриэль снова приблизился ко мне и обнял, но в этом не было дружеских или любовных намерений. Он сделал это вынужденно, идя против своих желаний, потому что в следующее мгновение я открыла глаза уже под землёй, в Дуате.

Оказавшись в этом мире однажды, было невозможно спутать его с другими. Стоило ногами погрузиться в чёрный, прохладный песок, стоило вскинуть голову и вглядеться в бескрайнее, бурлящее небо – и пути назад уже не было.

Я лишилась дыхания и, свалившись на землю, устремилась вверх обезумевшим взглядом, словно вовсе не было последних месяцев, словно я не приняла свою божественную сущность и факт существования этого места. Всё оказалось лишь неудачной попыткой самовнушения. На самом деле я не до конца осознавала происходящее, и это место взорвало моё сознание.

Всё дело было в нём. В небе. В этой кромешной, всепоглощающей темноте. Казалось, что я могу коснуться её рукой, просунуться в эти двигающиеся тени, но это была лишь иллюзия. Стоило мне приподняться, вытянуть шею, как пульсирующая мгла стала дальше. Я была готова поклясться, что небо обладало сознанием, наблюдало за мной. Но не только оно.

Габриэль молча смотрел на меня всё время, что я задыхалась от переизбытка чувств. Нас выбросило в знакомой по воспоминаниям бескрайней чёрной пустыне. Тёплый ветер трепал его заметно отросшие, немного вьющиеся волосы и широкую чёрную футболку, испачканную кровью убитых им людей.

– Ты в порядке? – безэмоционально спросил он.

– Нет, – честно призналась я, сгорая от желания броситься в его объятия и разрыдаться. Мне так не хватало слабости, которую я могла ощущать только рядом с ним. – Я…

– Пожалуйста, – Габриэль выставил перед собой руку, закрываясь от меня, и отвёл взгляд, – ничего не говори.

– Но…

– Теперь, когда ты здесь, в Дуате, ты в безопасности, под защитой Анубиса. На этом мои дела с пантеоном окончены. Я ухожу. Дорогу до дворца найдёшь сама. – Он вскинул подбородок, и я проследила за его взглядом. На горизонте, в пыльной чёрной дымке, виднелись стены здания, подпирающего небо. Заблудиться и правда было сложно.

– И ты просто уйдёшь? Не сказав ни слова?

Подобие усмешки тронуло изящные, словно нарисованные губы.

– Я сказал целую кучу слов, Маат.

Захотелось швырнуть ему в голову горсть песка, которую я сжимала в ладони, но вместо этого я просто уставилась на него. Я не верила, что он действительно уйдёт. Внутри него должно было остаться что-то… что-то ко мне: злость, ненависть или любовь – не важно. Он что-то чувствовал, а значит, всё его безразличие – игра.

А потом он развернулся, даже не выдержав драматическую паузу, повисшую между нами, – словно я была деревом или столбом, с которым можно не прощаться. Словно я была никем.

И это правда. Я не помнила половину жизни Маат, поэтому не ощущала себя собой в полной мере. От Аники Ришар осталось лишь тело и глупые, человеческие рефлексы: постоянно вздрагивать, пищать, курить и грызть ногти. Я не верила в злой рок. Я верила в череду принятых решений и их последствия. Мне некого было винить в том, какой стала моя жизнь.

Когда-то Габриэль был Амсетом.

Он изменил имя, но не оно делало его тем, кем он был, а жизненный путь, выбор и ответственность за этот выбор. Его могучие плечи гнулись под тяжестью потерь, принятых решений. Его сердце болело, а я… Во мне ничего не было: ни пути, ни силы, – лишь тупая уверенность в том, что, если он уйдёт, я сойду с ума. В последний раз. Окончательно.

Что-то, что я смогла объяснить лишь многим позже, случилось с моим телом и сознанием в тот момент, когда Габриэль приподнял руку и у кончиков его пальцев образовалась чёрная брешь. До того момента, как он вернётся на землю, оставалось меньше секунды. Меньше половины секунды. Человеческое тело Аники Ришар не умело двигаться с такой скоростью. У меня не было силы и времени, чтобы закричать. Не было ни единого шанса…

Но он остановился, когда поглотившее меня отчаяние преодолело расстояние между нами и вгрызлось в него зубами. Рука Габриэля замерла, а разрыв в материи, через который он должен был уйти от меня навсегда, так и не успел утянуть его за собой.

Я была быстрее.

Моя боль была сильнее. И она поглотила не только его. Она поглотила меня.

Я не отдавала себе отчёта в том, что делала, когда Габриэль вцепился руками в голову и протяжно взвыл. Я совсем не понимала, не контролировала боль, которую ему причиняла.

– Что ты делаешь? – Он протянул руку в мою сторону, пытаясь схватить, но не удержался и рухнул на колени. – Маат…

Здесь, в его воспоминаниях, был запечатлён каждый миг таинственного прошлого…

Люди не имели власти над своими судьбами – их решали мы, боги. Но и мы не славились выбором жизненного пути. Источник наделял нас силой, в которой нуждался мир людей и богов в тот или иной период времени.

Моей силой был огонь. Я обуздал стихию раньше, чем научился ходить, но это было лишь началом пути. Люди и боги научились добывать огонь примитивными способами. Моя задача заключалась в чём-то другом, и мне предстояло разобраться с этим под чутким руководством старшего брата Хапи и Анубиса.

– Как я принимаю решение, куда отправится душа человека на Суде? – спросил Анубис.

Мы сидели на балконе его покоев. Западная часть дворца выходила на каменистую пустыню и врата Тота, через которые после Суда душа проделывала путь к полям Иалу, где обретала вечный покой. Комната Анубиса была единственной в этой части дворца. Никто, кроме Осириса, не мог прийти и увидеть это место без позволения Анубиса.

– Весы… э-э-э… грехи и… – Я не спал так долго, что с трудом ворочал языком и повторял заученную из свитков информацию.

Грозный, жестокий профиль Анубиса тронула снисходительная усмешка. Уроки с ним нравились мне гораздо больше, чем с Хапи. Хапи требовал дисциплины, изнуряя меня тренировками. Анубис имел свою тактику: мы просто разговаривали, ели фрукты и пили вино.

– Если бы всё было так, как описано в свитках, подлецы попадали бы в Иалу, в то время как действительно хорошие люди предавались забвению без шанса на продолжение жизни, – поучительно заявил Анубис.

– Но…

– Есть то, что мы называем плохими и хорошими поступками. Но не всегда плохие поступки совершают плохие люди. И не все те, что совершают хорошие, на самом деле хорошие люди. Тонкость моего ремесла в том, чтобы увидеть эту грань. Она не очевидна. Мы не видим её, как видим огонь.

Я пошевелил пальцами, перекатывая между ними пламя.

– Огонь очевиден, но твоя сила и предназначение не в очевидности. В этом пламени ты должен найти что-то другое, недоступное людям. Недоступное даже мне.

Воодушевлённый этой истиной, я мчался в свои покои, не разбирая дороги. И даже когда кто-то влетел в меня на полной скорости, собирался просто пройти дальше, но у него были совершенно другие планы на это случайное столкновение.

– Помоги! – вскрикнула девчонка и вцепилась в мою ладонь острыми ногтями. – Пожалуйста, помоги мне.

Мне пришлось наклонить голову: она была низкой и пряталась под копной длинных чёрных лохматых волос. Маат, дочь Сета. Мы давно не виделись, но я знал, что Осирис выпустил её из темницы и позволил жить во дворце, а мне нельзя было сообщать об этом отцу.

– Что случилось? – пытаясь звучать так же серьёзно и важно, как Анубис, спросил я.

Северная часть дворца выходила к скалам. Здесь дули сильные, пронизывающие до самых костей ветра. Я сам с трудом сдерживался от того, чтобы пожаловаться на погоду, чего уж говорить об этой тощей, трясущейся от холода. Отпустив мою руку, когда поняла, что не убегу, она поднесла ладони ко рту и, пытаясь согреться, подула в них.

– Я потеряла своего котёнка. Точнее, не потеряла, а он куда-то убежал, когда мне приносили еду.

– У тебя есть кот?

– М-м? – Девочка приподняла одну бровь.

– Далеко не каждому Бастет преподносит такой дар, – объяснил я. – У меня есть два, а у моего старшего брата ни одного, потому что он…

– Мне всё равно, почему у него нет кота, – резко перебила меня она. – Я ищу своего. Ты поможешь мне или нет?

От тона её голоса и резкой смены настроения я немного растерялся, а она не стала ждать, пока я приду в себя, и, толкнув меня плечом, прошла мимо.

– Эй, подожди, я могу помочь…

Он боролся так, словно был готов умереть, лишь бы я не узнала о нашем прошлом, о чувствах, которые мы испытывали друг к другу. Он прятал всё хорошее, что между нами когда-то было, потому что той меня больше не существовало. Теперь я была чужой, и он ненавидел эту чужачку.

Она была лентяйкой, но такой способной, что раздражала и восхищала одновременно. Я заворожённо наблюдал за её занятиями с Анубисом, и, страдая от ревности и детской зависти, просто не мог не попытаться им помешать.

– Ты неправильно держишь руки, – сказал я, когда Маат встала в стойку. Анубис был ей не по зубам, поэтому он попросил меня побыть тем, на ком Маат могла испытать свои навыки. Она силилась заставить меня пошевелить пальцами, но я сжал кулаки.

– Ты можешь заткнуться? – рыкнула Маат, глядя на меня исподлобья так, словно уже готовилась вгрызться зубами мне в шею. – Я пытаюсь сосредоточиться.

Я откинулся на стену, скрестил руки на груди и закатил глаза.

– Ты неправильно стоишь.

Её глаза расширились и округлились. Она была готова убить меня, поэтому не могла взять свои силы под контроль, но ногами пользовалась умело. Со всей дури пнув меня пяткой по колену, Маат вылетела за двери.

Я не умела себя контролировать. Не могла ничего сделать с тем, какую разруху оставляла в сокровенных, дорогих его сердцу воспоминаниях. Я видела и чувствовала, как он боролся, но в этот момент моя боль и злость были сильнее.

Тень улыбки преобразила её скучающее от нудного чтива лицо, когда она повернула голову и посмотрела на Акера. Я кашлянул в кулак, остро нуждаясь в том, чтобы отвлечь её внимание от этой груды красующихся мускулов, но ничто не могло остановить Маат.

– Он такой взрослый, – закусив губу, прошептала она, вцепившись в него взглядом. – Анукет, правда, он красивый?

Анукет подавилась кончиком длинной косички, которую всегда держала во рту, когда слишком сильно чем-то увлекалась. В отличие от Маат, парни её мало заботили. Анукет мечтала о мире людей, поэтому много училась и постоянно пропадала в своих мыслях, пока я и Маат отвечали за беспорядок во всём дворце.

– Ага, – удостоив Акера секундным взглядом, ответила Анукет. – Только тупой как камень. – Она постучала кулаком по скамейке, на которой мы все сидели и вот уже какое тысячелетие читали в наказание за то, что сожгли её служанке волосы.

Сжёг я. Точнее, Маат заставила меня, а Анукет, как обычно, просто стояла рядом.

Внутренний двор напоминал огромный колодец, на самом дне которого мы и сидели, а над нашими головами от одних дворцовых стен к другим тянулись многочисленные мостики. Прислужники редко сюда забредали. Популяция пауков и змей разрасталась так стремительно, что даже Анукет привыкла к соседству с ними и перестала кричать каждый раз, когда что-нибудь выползало составить нам компанию. Одним словом, скверное место, созданное специально для того, чтобы нагонять тоску и отбивать тягу к жизни.

Акер стоял на ближайшем к нам мосту. Он всегда возвращался с тренировок в свои покои этой дорогой. Только спустя много лун я узнал, что Маат специально подбирала момент для своих шалостей, а наказание всегда совпадало со временем, когда Акер проходил именно в этом месте. Он был старше нас и, как и Анукет, планировал нести службу в мире людей, но уже трижды не прошёл отбор.

– Он не тупой, – возразила Маат, не переставая следить за Акером, с печальным видом разглядывавшим небо. Скорее всего, он потерпел очередное поражение при отборе. – Просто он создан для Дуата. Анубису не хватает рук, а вы все так тянетесь в мир людей, словно там что-то есть.

– Я не тянусь, – пытаясь привлечь её внимание, сказал я, и она улыбнулась, всего на секунду удостоив меня взглядом.

Я и правда никогда не хотел покидать Дуат. Моё главное стремление – быть как можно дальше от отца и как можно ближе к Маат, для которой путь в мир людей закрылся навсегда.

– Прекрати, умоляю, – прошептал Габриэль. Его голос смешался с шелестом песка, мерно перекатывающегося по пустыне. Эти земли, земли Дуата, видели зверства и похуже тех, которыми я пытала Габриэля против своей воли. Моя сила желала большего. Ей было мало правды, но боли… её оказалось слишком много.

– Маат, стой. – Я поджидал её за углом с букетом белых кувшинок, но она даже не заметила меня. Просто прошла мимо, слишком торопясь к Акеру. Я знал, что к нему, потому что встретил этого придурка у выхода из северной части дворца, когда бежал к ней.

– О… – Она искренне удивилась и уставилась на меня из-под длинной чёлки, скрывающей глаза, блестящие от предвкушения чего-то неприлично приятного. – Амсет, ты вернулся? Давно?

– Только что, – ответил я и уставился на округлую, заметно увеличившуюся с нашей последней встречи грудь, очень слабо скрываемую платьем. Я тоже подрос и именно по этой причине смотрел туда, куда не следовало, не в силах поднять взгляд выше.

Мы не виделись слишком долго. И слишком сильно изменились за то время, что я провёл в мире людей, обучаясь у своего отца, потому что мой старший брат отказался проходить отбор и принял решение остаться служить в Дуате. Луна сделала тринадцать оборотов вокруг Земли, прежде чем мне позволили ненадолго вернуться. И первой, кого я захотел увидеть, была она: молодая, невероятной красоты девушка, торопящаяся на свидание с другим.

Она рвалась вперёд, словно дикое, загнанное в сети животное, а я удерживал её и сгорал от желания присвоить себе.

– Амсет, поболтаем позже, – пробормотала она, ни капли не соскучившись за это время. – Я очень тороплюсь.

– Куда? – как последний идиот, спросил я, покраснев до кончиков ушей и вспотев в новой шёлковой рубахе.

– Не твоё дело, – устав бороться со мной за свою же руку, Маат сделала что-то такое, от чего я сам отпрыгнул в сторону и позволил ей пройти.

– Прости, Амсет, я правда спешу. Увидимся позже.

– Я не контролирую это, – сквозь слёзы и плотно сомкнутые зубы процедила я, пытаясь оторвать руки от головы Габриэля. Он стоял на коленях, обнимая мои ноги, но я не могла… не могла перестать…

– Ты сейчас расплавишь мой мозг, – зарычал он, но это был не рык злости. Это был рык умирающего животного, пробравший меня до дрожи. – Маат…

Я перестал считать луны после того, как Исида благословила наш с Анукет союз, и мы поселились в собственном дворце, недалеко от земель, которыми правил мой отец. Пройдя отбор и вступив на службу бок о бок с высшими богами, я проводил дни, растянувшиеся в месяцы и годы, помогая людям сохранить их медленно, но верно развивающийся мир.

Под моим чутким руководством и с позволения отца к власти пришла самая могущественная, как её потом прозвали историки, Восемнадцатая династия фараонов, и земли Египта расширились от пятого порога Нила на юге до Евфрата на севере.

Анукет провалила два отбора и готовилась к третьему. Так, в перерывах между работой и её обучением, уже много лет спустя после заключения брака, мы поняли, что полюбили друг друга. Она стала моим лучшим другом, поэтому, когда она не прошла отбор в третий раз, на заре Восемнадцатой династии фараонов, спустя почти семьсот лет по солнечному календарю, я вернулся в Дуат вместе с ней.

Не только время, но и жизнь текла здесь совсем иначе. Смертные представляли Дуат как страшное, скверное место, но в сравнении с миром живых на этих землях царствовали тишина и умиротворение. Никаких тревог и лишней суеты: лишь ты и смерть. Пугающее, но – если привыкнуть – потрясающее единение.

Всё здесь шло своим чередом, застыло в своей безмятежности. Всё, но не я. Я изменился достаточно сильно для того, чтобы не думать о Маат, не искать с ней встреч.

Проходя по мостику, на который мы всегда смотрели в детстве, отбывая наказание за очередную провинность, я обдумывал то, что мы обсудили с Анубисом, и спешил к своей жене. Нам с Анукет было хорошо вместе. Мы выросли бок о бок и в какой-то степени взрастили друг друга. Но у моей любви к ней не было определённой причины. Вероятно, именно это люди и называли истинной, настоящей любовью.

А потом я посмотрел вниз – и замер.

Я не сразу её узнал. С нашей последней встречи Маат сильно изменилась: стала выше и шире в нужных местах. Она лежала на каменной скамейке, закинув ногу на ногу, а чёрные, немного вьющиеся волосы рассыпались вокруг её головы подобно жидкому шёлку. Она что-то читала, но я понял это не по свитку. Её аккуратный прямой нос всегда морщился, когда она была особенно сильно увлечена чтением.

– Не верю своим глазам! – вдруг вскрикнула она, и я вздрогнул, засмотревшись на её волосы. – Амсет!

Я стоял на том самом мостике, а она смотрела на меня так, как я всегда мечтал в детстве: восторженно, воодушевлённо.

– Я сейчас спущусь, – ответил я.

– Не надо, – Маат махнула рукой, – я сама.

Она вскочила на ноги и вытянулась во весь рост. И это стало одновременно худшим и лучшим моментом моей жизни. Красная воздушная ткань облегала стройное тело, подчёркивая изгибы. Пояс из золотой змеи обхватывал талию чуть ниже выглядывающего наружу пупка. Никогда преж де чужой пупок не казался мне таким недостижимо притягательным.

Когда она поднялась наверх, я уже забыл, куда и зачем шёл. Когда она бросилась на меня с объятиями, словно за последние сотни лет мы не успели стать друг другу совершенно чужими, я забыл, зачем родился.

Она запрыгнула на меня, обвила руками и ногами, и тепло наших тел нашло друг друга. Я вдохнул аромат мёда и корицы и ощутил себя дома.

Из его глаз потекла кровь, но я знала и чувствовала, что вместе с ней текли его слёзы.

– Я зла, – заявила Маат. – Зла, что узнаю о том, что вы вместе, самой последней!

Мы сидели в её новых просторных покоях с видом на врата Тота. Я помнил покои Маат ещё с тех пор, когда мы были детьми: она ютилась в крохотной комнатушке и с постоянно разинутым ртом исследовала мою спальню.

Теперь она жила как настоящая богиня. Мои покои в мире людей в собственном имении и близко не были такими роскошными. Посреди комнаты стояла огромная, способная вместить в себя человек десять, кровать. Чёрный шёлк, расшитый золотом, устилал поверхность. С потолка спадали серые вуали и тщетно пытались прикрыть бардак, царивший на постели.

Балкон захватили растения. Вероятно, что когда-то они были маленькими и смирно сидели по горшкам, но кто-то перестал следить за ними, и они разрослись так, что мне пришлось расчищать место у стола, ломившегося от еды.

– Не могу поверить! – не унималась она.

Смущённо улыбнувшись, Анукет уткнулась носом в моё плечо. Я оставил невесомый поцелуй на её макушке.

– Столько времени прошло, у нас было много дел, прости. Ты должна была узнать об этом первой, – пробормотала Анукет.

Маат жевала сыр и запивала его вином так, что всё вываливалось и вытекало из её рта. Но она не обращала внимания и диким взглядом прожигала во мне и Анукет дыру. В ней не было ревности, только любопытство, и тёмную часть меня это немного злило.

– И вы вернулись в Дуат навсегда?

– Я не прошла отбор, – прошептала Анукет, продолжая прятать пунцовое лицо у меня на плече.

– Так это же здорово! – Маат вскочила с места, развернула кувшин и подносы, а потом бросилась на нас, и мы втроём повалились на пол. – Боги, я тут с ума схожу от скуки! Помогаю Анубису, занимаюсь одним и тем же!

Я старательно изучал созвездия ненастоящих звёзд в попытке отвлечься от женской груди, зловеще нависшей прямо над моими губами.

Анукет громко расхохоталась. Грудь Маат её ни капли не смущала.

– Какой красивый рисунок, – пробормотала она, и я, попавшись в эту ловушку, впился взглядом в пространство между женскими грудями. Птичье перо, нарисованное золотом на теле Маат, брало своё начало в самой середине и уходило вправо – уверен, что касалось сосков. Я никогда не видел её соски, но часто представлял их. Особенно когда оставался совсем один, ещё когда жил в Дуате.

– Спасибо! Сама себе нарисовала.

Я невольно представил её голой, рисующей на своём теле золотыми красками, и поспешил откатиться в сторону. Спасением стали Дориан и Вивиан, резко ворвавшиеся в покои…

А потом я упала под тяжестью его горячего тела и ударилась головой так, что зазвенело в ушах. Габриэль навалился сверху, рыча от ярости и боли. Кровь текла из его глаз и ушей и капала мне на лицо.

– Сука! – закричал он, вдавливая меня в землю до хруста костей.

Габриэль вытолкнул меня из своей головы, но это далось ему с таким трудом, что он едва дышал. Я видела своё бледное отражение в его застланных тьмой глазах.

– Прости, прошу, прости, – хрипло простонала я, когда он сжал моё горло дрожащими пальцами. – Я не хотела…

Но он не слышал. Не хотел слышать. Его поглотило. Перед ним лежала не его бывшая подруга детства, а враг. Я напала на него, причинила боль. Я и правда была его врагом. Врагом, которого он любил. Врагом, который любил его.

Сердце остановилось, когда отчаянный крик души Габриэля проник в моё тело. Его пальцы перестали душить, но оставались на горле, а он сам, вскинув голову к небу, просто кричал. Вены на шее вздулись и потемнели, лицо покраснело. По подбородку и под ушами по-прежнему текла кровь.

Словно услышав его, серый песок под нами, подхваченный сильным порывом ветра, завихрился, а небо, в котором, как мне казалось, бурлила жизнь, обрушилось на нас чёрным дождём, смывая слёзы, текущие по моим щекам.

– Я бы хотел, чтобы ты умерла, Маат, – прошептал Габриэль, тяжело дыша.

– Прости, – пробормотала я. – Прости, что не могу умереть.

Кадык на горле Габриэля дёрнулся, когда он сглотнул и, отвернувшись от меня, уставился куда-то вперёд. Дождь всё не утихал. Я закрыла глаза, но чёрная вода всё равно проникала через плотно сжатые веки, через губы, попадала в рот.

– Твою мать, – вдруг выругался Габриэль и скатился с меня. – Вставай, живо.

Руки и ноги дрожали. Я с трудом перевернулась и приподнялась на колени, а потом увидела их.

Сотни тысяч, быть может, даже миллионов теней выплывали из-за горизонта. Вода и вихрящийся песок не позволили мне увидеть эмоцию, с которой Габриэль смотрел на стремительно надвигающееся на нас полчище. Но, уверена, он был обескуражен.

– Что это? – пряча лицо в сгибе локтя, спросила я. – Что это такое?

– Парад смерти, – перекрикивая дождь, ответил Габриэль. – Мёртвые ищут путь на Суд Анубиса. Те, кто не справится, будут навеки обречены скитаться по этим землям. Нам лучше не мешать им. Вставай, я отведу тебя к Анубису.

VII

Я хорошо помнила зал, в котором все собрались. Только вместо восхищения и изумления при взгляде на гранитные стены и потолки, отражающие серебряный свет, тянущийся откуда-то сверху, испытывала тошноту и сильную головную боль, потому что Габриэль попытался разбить мой череп о землю. Тот, к сожалению, оказался крепким, иначе мне бы не пришлось торчать на божественном собрании в божественном мире с божественными божествами, будучи божественно божественной.

Сложив руки между коленей и потерянно глядя в пол, Габриэль сидел отдельно от нас. Мокрая одежда прилипла к крепкому телу, а тонкие губы побледнели.

– Сет! – рыкнул Анубис, ударив кулаком о стол. – Слишком быстро. Они пришли за ней слишком быстро, – он обращался ко всем, кроме меня. Он злился на меня, но ещё больше – на Габриэля, которому попытался сломать руки, когда увидел следы на моей шее.

Исдес и Мафдет вздрогнули и прижались друг к другу, напомнив мне двух перепуганных попугайчиков. Чего нельзя было сказать об Аментет, выкручивавшей и щёлкавшей длинным языком, словно жвачкой. Она наслаждалась, пировала злостью Анубиса и одновременно была единственной, кто сохранял спокойствие. Собственный наряд, вдохновлённый веяниями египетской моды конца позапрошлого тысячелетия, волновал её больше, чем моя перекрученная, позеленевшая физиономия и всеобщая паника.

Моя физиономия – предвестница того, что желудок может не выдержать и извергнуть вчерашний ужин, – вообще никого не волновала. Агрессия Анубиса, которую он вымещал на столах, стульях и нервной системе и без того слишком дёрганных Исдеса и Мафдет, только отдаляла нас от конструктивного диалога и поиска решения, после которого я смогла бы сходить в туалет.

Акер оставался Акером – таким, каким я помнила его всю жизнь: если кто-то и пытался, то потерпел поражение в борьбе за то, чтобы он, наконец, оделся. Я заметила золотые татуировки на его предплечьях, но отвела взгляд раньше, чем вспомнила их значение. Что-то подсказывало, что когда-то между моим худосочным и этим огромным туловищем был секс – поэтому он так странно на меня смотрел.

– Я настаиваю на переговорах. – Бастет начала с поглаживаний по моей голове, но в процессе так разнервничалась, что стала дёргать за волосы. У меня их было много, поэтому я не возражала. – Мы должны поговорить с Гором. Война не имеет смысла. Она принесёт с собой лишь смерть и боль. Ты, Анубис, как никто другой, помнишь, каково это – оплакивать братьев.

Анубис сжал челюсти. Прочности его зубов, на которых он вымещал всю злость, можно было только позавидовать. И я завидовала, кончиком языка почувствовав, что от верхнего переднего зуба откололся кусочек. Как быстро регенерировали божественные зубы?

– Помню. – Он остановился и странно на меня посмотрел. – Я помню, каково это. Но я также помню, что пускание братской крови – единственное, что способно остановить вражду.

– Мира не будет, пока не умрёт каждый, в чьей голове зреет смута. Либо они, либо мы, – хмыкнула Аментет.

Анубис обошёл вокруг стола дважды и остановился рядом с девушкой. Она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза, а он опустился ниже, прильнув к её губам в пошлом, животном поцелуе.

Все молча смотрели в пол или друг на друга, словно боялись даже коснуться взглядами рук Анубиса, сжимавших плечи и шею Аментет. Габриэль и я оказались единственными, кто посмели наблюдать за этим.

– Он тоже должен умереть, – прошептала Аментет и облизала губы, когда Анубис отстранился от неё. Они одновременно перевели хищные, прищуренные взгляды на Габриэля.

– Что? – хрипло прошептала я. – Он спас меня.

Рука Бастет сжалась в кулак, а сама она выпрямилась и напряглась.

– Спас тебя? – глянув на меня исподлобья, рассмеялся Габриэль. – Это я организовал похищение. Тебя должны были доставить Гору, а я должен был проконтролировать всё.

Анубис одарил меня странной улыбкой. «Я же предупреждал», – читалось в его взгляде. «Глупая, наивная Мати», – читалось во взглядах остальных.

– Но ты воткнула в себя эту грёбаную ручку и чуть не умерла – смех Габриэля превратился в раздражённое шипение. – У меня не было выбора. Я не мог допустить, чтобы ты снова сбежала.

– Ты ведь понимаешь, что сделает с тобой отец за непослушание? – ни капли не изумившись брошенным словам, словно знал всё с момента сотворения Вселенной, спросил Анубис и сел за стол. – Ты не допустил её перерождения, но почему привёл её в Дуат, а не потащил прямиком к отцу? – продолжал допытываться он. Остальные сохраняли тревожное молчание.

Я ожидала любого ответа. Самого безумного.

– Не знаю. – Габриэль устало улыбнулся своим мыслям и приложил руку к груди. – Я не знаю.

– Ты предал Гора, и теперь Сатет в опасности. Ты в опасности, – постукивая пальцами по столу, сказал Анубис. – Вы можете остаться здесь, в Дуате…

Аментет вспыхнула за долю секунды.

– Что? Ты не убьёшь его?!

– Ты бы хотела этого?

Девушка возмущённо фыркнула, чем вызвала короткую усмешку на губах Габриэля. Он оценивающе заглянул в глубокий вырез её платья, прошёлся по упругой груди и показательно задержался на ореолах сосков, видневшихся из-под прозрачной ткани. У меня, как и у Аментет, запылали щёки. Но в его взгляде не было симпатии. Он словно показывал Аментет, где её место: на коленях перед Анубисом. И она лучше остальных распознала этот намёк.

– Амсет – сильный воин. Мне не выгодно, чтобы он сражался на стороне Гора. Мне не выгодно, чтобы он умер. Мне выгодно, чтобы он встал на нашу сторону, – с нескрываемой угрозой в голосе сказал Анубис.

– Я не принимаю сторон, – равнодушно фыркнул Габриэль.

– Пока Гор не приставил нож к твоей шее или к шее твоей дочери. Гор не прощает предательство. Оно карается немедленной смертью.

– Нужно отправить кого-нибудь за Сатет, – спохватилась Бастет и взмахнула руками. – Амсет сейчас слаб для того, чтобы вернуться за ней.

– Там ещё Мираксес, – едва слышно промычала я.

– Мафдет, – Анубис щёлкнул пальцами, – отправляйся на землю. Передай Хапи, что его брат теперь с нами, а девочке угрожает опасность. Найди Мираксес. Вивиан и Дориана приведите ко мне.

Мафдет определённо не любила болтать. Получив приказ, она тут же встала и удалилась. Следом за ней, все ещё полыхая от ярости, под руку со своим братом ушла Аментет. Бастет потянула меня за собой, но я притормозила у выхода и, не оборачиваясь, спросила:

– Дориан и Вивиан – они были с тобой? Они были частью плана? Они знали, куда везли меня?

– Да.

Пальцы Бастет, придерживающие меня за локоть, опустились к ладони и крепко её сжали.

Мне было плевать на роскошные убранства моей новой-старой комнаты. Мне хотелось крушить, разрушать, но под рукой не оказалось ничего существеннее подушки в шёлковой наволочке.

В цепочке произошедших событий не было никакого смысла. По крайней мере, я его не видела, расшвыривая вещи в разные стороны. В этом занятии тоже не было смысла, но, кажется, я вообще потеряла значение слова «смысл».

– Ауч, – раздалось за спиной.

Я вздрогнула и от того, как резко обернулась, не удержала равновесие и упала на кровать.

Аментет была последней, кого я ожидала увидеть. Последней, кто, по моему мнению, должен был пойти за мной, чтобы с натянутой улыбкой убедить в том, что всё хорошо. Или когда-нибудь будет.

Сдув со лба пряди, выскочившие из причёски, она посмотрела на меня, неуклюже развалившуюся на постели, и улыбнулась уголком губ.

– Знаешь, что самое странное? Это тельце так похоже на тебя настоящую, что мне кажется, будто я сошла с ума.

Не помню, какой силой или умением владела Аментет, но я не смогла заставить себя ответить ей, заворожённая хищной грацией, с которой она прогуливалась по моей комнате. Раскосые, цвета жареного миндаля глаза сузились, когда Аментет остановилась у золотистой чаши с белыми кувшинками. Она взяла один цветок и задумчиво провела большим пальцем по нежным лепесткам.

– Знаешь, почему именно они? Почему кувшинки? Я не знала.

– Твои любимые цветы. Ты обожала кувшинки. Но знаешь, кто впервые показал их тебе? – Не дожидаясь моего ответа, потому что знала, что его не будет, она прошептала: – Я. В пустыне не растут кувшинки. Но в Иалу есть всё, что только угодно душе. Это я принесла их в твою комнату, а ты даже толком не помнишь, как меня зовут. Какая ирония.

– Аментет, сестра Акера, – прошептала я и с трудом сглотнула от того, как быстро презрение в её глазах сменилось печалью. Но в одном она была права: я почти не помнила ничего о том, что связывало нас в прошлом.

– Польщена, – с неприкрытым сарказмом фыркнула девушка. – «Аментет, сестра Акера, любовница Анубиса». Приятно, когда тебя знают и вспоминают только как приложение к мужчине.

– Я не контролирую то, что вспоминаю и в какой последовательности. Ты не единственная, о ком я ничего не помню. О Габриэле… Амсете у меня практически нет воспоминаний.

– О… – Она сжала цветок в кулаке и резко обернулась. – Значит, я в одной категории с самим Амсетом? Вот это и правда льстит мне.

– Мы были близки?

– Достаточно. Но особенно сильно после того, как Анукет и Амсет покинули Дуат.

– Я помню это. – Точнее, я забрала эти воспоминания силой.

Аментет продолжила исследовать покои. Что-то зацепило её внимание у входа на балкон, а я впервые туда посмотрела. В воспоминаниях Габриэля это место было другим, неполным. Ворвавшись в его голову и перевернув там всё вверх дном, я увидела себя. Много себя. Он не смотрел по сторонам. Когда мы находились рядом, его взгляд всегда был прикован ко мне.

Я продолжала следить за передвижениями Аментет, и, когда она остановилась, поддев прозрачную занавеску кончиком пальца, вместе с ней посмотрела на каменную долину, ведущую прямиком в Иалу.

Земля была круглой – так думало большинство людей, в том числе и я. Солнце опускалось за горизонт лишь фигурально. На самом деле Земля просто меняла своё положение относительно солнца.

Здесь все было иначе. Казалось, что там, откуда виднелось золотистое свечение Иалу, был конец мира. Горизонт был ровным, как под линейку, а за ним – пустота, словно Дуат был плоским и можно было дойти до его конца, увидеть, где заканчивался мир и тьма распахивала свою пасть.

Сделав полный круг, Аментет опустилась на край кровати и пододвинулась ко мне так близко, что я уловила сладкий аромат цветов и смолы.

– Но знаешь, что обижает меня больше, чем тот факт, что ты забыла обо мне?

Её близость и хищный взгляд одновременно пугали и будоражили.

– Меня обижает, что Анубису наплевать. Ему наплевать на то, что ты сделала с нами. – Печаль в её глазах вновь уступила место злости, а губы дрогнули, словно она готовилась раскрыть рот и вцепиться мне в глотку зубами. За последние несколько дней столько людей смотрели на меня подобным взглядом, что мне следовало начать волноваться по этому поводу. – Ты просто сбежала и выбросила нас из своей головы.

Говоря это, Аментет напирала на меня, и я упала на спину, а она нависла сверху. Тёмные волосы дождём осыпались мне на лицо, но я не шевелилась, не пыталась убрать их, пока она водила взглядом по моему телу.

– И так всегда. Абсолютно. Что бы ты ни сделала, тебе всегда всё прощали, потому что ты у нас, как любит оправдывать Бастет, особенная. Но нет. Ты не главная героиня этой истории. Ты просто дочь своего отца, – выплюнула она. Наши носы столкнулись. – Я не ненавижу тебя, Маат, как ты уже, уверена, успела подумать. Я просто хочу, чтобы ты знала цену своим поступкам, ведь ты приняла решение всё забыть. Мы станем ближе, если тебе будет так же больно, как и всем нам.

– Я не принимала это решение…

– Врёшь! – рыкнула она. – Ты ведь задавалась вопросом, что за часы Амсет носит во внутреннем кармане? Я спросила его и получила ответ, потому что так делают те, кому не плевать: говорят друг с другом.

Аментет провела пальцем по моему подбородку, опустилась ниже, оставляя царапину от острого ногтя на покрывшейся потом коже.

– Эти часы показывают время, в которое над Дуатом всходит солнце. Он смотрел на них, чтобы узнать, когда его дочь увидит солнце, ведь только так он мог приблизиться к ней. Только так. Можешь себе представить, каково это – помнить, но не иметь возможности видеть собственную дочь?

Я не могла ответить ни на один вопрос, что мне задавали. Как я могла оправдываться за совершённые грехи, если не помнила причины, по которым так поступала? Я могла принять всю вину и последствия. Могла стать главной злодейкой, на которую можно повесить не только грядущие, но и уже закончившиеся войны… Но было ли это справедливым?

Было ли справедливым, что Аментет винила меня во всём, что случилось с ней, с ними? Было ли справедливым, что последние несколько сотен лет Габриэль смотрел на меня, знал всё и справлялся с этим в одиночестве, пока я…

Я не хотела, чтобы Аментет видела мои слёзы, но они текли сами собой. То, что они не подчинялись мне, тоже было несправедливо. В мире вообще не осталось справедливости. А может быть, её никогда и не существовало. Источник создал нас, богов, такими. Мы создали людей такими же. И ни одна переменная в этом уравнении не имела ни малейшего представления о том, что действительно было справедливым.

– Плачешь, – хмыкнула Аментет и во мгновение ока потеряла ко мне какой-либо интерес. – Это хорошо. Я тоже плакала, укладывая Сатет спать, пока она звала папу.

Она слезла с меня, поправила платье и собралась уходить, достигнув своей цели, но напоследок подошла к чаше с кувшинками. Я наблюдала за тем, что она собиралась сделать, и была готова.

Аментет скинула чашу со стола одним небрежным движением руки. Осколки позолоченного стекла разлетелись в разные стороны, а белые цветы остались умирать в луже воды на полу. Я смотрела на них и не двигалась, пока по щекам бежали слёзы, а когда сил плакать не осталось, просто свернулась калачиком и уснула.

Впервые за очень долгое время я не видела снов и проснулась по собственному желанию. Прохладный ветер, проникавший в комнату через открытый балкон, подхватывал разбросанные по подушке пряди волос и играл ими. Заворожённая этой игрой, я пролежала так ещё какое-то время, пока не стало совсем холодно.

Солнце в Дуате всходило редко. Я не понимала, сколько времени прошло, сколько я проспала и сколько всего могло измениться, но ещё свежие кувшинки по-прежнему лежали на полу в груде осколков.

Я слезла с кровати, сделала небольшой круг по центру комнаты, повторяя выгравированный на полу рисунок, и подошла к зеркалу. Дикарка в порванной и окровавленной кофте была мной. Она выглядела отвратительно и казалась такой разбитой, что могла вот-вот рассыпаться на части. Красные отметины от пальцев Габриэля на шее приобрели синеватый оттенок, что было невероятно глупо, ведь я была бессмертной богиней, но в то же время хрупким и слабым человеком.

Тело, покрытое бесчисленными синяками, болело, что тоже показалось абсурдным. Быть бессмертной, но чувствовать боль – худшее наказание за совершённые грехи. Была бы я смертной, могла бы умереть после всего пережитого или в процессе, но нет. Мне предстояло жить с этим, и я хорошо понимала себя в прошлом.

Забыть всё, когда не можешь умереть, – единственный выход.

Но помыться, когда уже не можешь ни забыть, ни умереть, – тоже неплохо.

Поблуждав по собственным покоям, я нашла ванную комнату. Вся она, даже пол и потолок, была покрыта зеркалами. Прижимая руки к груди, я посмотрела вниз и заметила огромный синяк на подбородке. Качнула головой вправо, и к синяку добавилась царапина возле уха. Запрокинув подбородок, уставилась на собственное отражение с неприятного ракурса, растягивающего лицо, но уменьшающего тело.

В самом центре стояла огромная золотая чаша. Попытки отыскать кран не увенчались успехом. В углу комнаты, рядом с полкой, заставленной сотнями диковинных баночек, нашлись ведра, наполненные прохладной водой.

В надежде получить помощь я выглянула в коридор. Простояв достаточно долго, но так никого и не встретив, вернулась в ванную и стала стягивать грязную одежду.

В том месте, где рука сломалась пополам, остался розовый шрам. Я подошла к зеркалу вплотную, но синяки на шее, которые были там всего двадцать минут назад, исчезли. Не поверив увиденному, я поднесла тлеющую свечу прямо к коже, но на ней действительно ничего не было.

– Я богиня, это не странно, – утешала себя я.

Оставшись полностью голой, я аккуратно сложила вещи в углу, вылила воду в ванную, взяла несколько стеклянных баночек и тканевый свёрток, в котором обнаружилось твёрдое мыло. Погружение оказалось не из приятных. Глубоко вдохнув, я поморщилась от собственной вони и резко села. Наслаж даться холодной водой в сакральной тишине и одиночестве удалось не долго.

– Маат! – позвал знакомый голос. – Маат!

Когда Мираксес ворвалась в комнату, я, забыв о собственной наготе и мокрых волосах, которые только начала мылить цветочным мылом, выскочила из воды и, поскользнувшись, бросилась в её объятия. Мы соединились, словно две части одного целого. Мы и были одним неделимым целым.

– Боги, я так за тебя испугалась! – всхлипнула она, вжимаясь лицом в мою подмышку. – Я…

Она задрожала, и я не сдержала слёзы. Никогда прежде я так много не плакала. Окружающие любили напоминать о том, что когда-то Маат была пугающей и холодной, но я потеряла самообладание и контроль примерно тысячу лет назад.

Единственным, что осталось со мной спустя столько веков и событий, была она: Мираксес. Я рыдала и сокрушалась о собственном одиночестве примерно раз пять лишь за один приём ванны, но теперь плакала от счастья и ненавидела себя от стыда, от того, что позволила себе считать себя бесконечно одинокой в мире, в котором жила Мираксес.

– Они не обидели тебя? Ничего с тобой не сделали? – спросила я, прижимаясь губами к белокурой макушке.

– Нет-нет, со мной всё хорошо. Вивиан и Дориан нашли меня.

– Что? – Я резко отстранилась и схватила Мираксес за плечи. – Дориан и Вивиан? Они…

– Что? – удивилась Мираксес и тут же бросилась трогать своё лицо. – Что-то не так? Волосы? Что?

– Они подстроили это, Мир. Дориан, Вивиан и Габриэль. Всё это похищение было спланировано.

– Нет. – Она восприняла это так, как восприняла бы я, не услышь прямиком из первых уст. – Это полный бред.

– Но это так. Габриэль сам сказал мне. Он был там, с ними.

– Тогда почему ты здесь, а не у Гора?

Я открыла и закрыла рот.

– Не знаю. Нет, кое-что я всё же знаю: никому здесь мы не можем доверять. Мы вдвоём, понимаешь?

– Анубис? Бастет?

– Нет. – Я поджала губы. – Никому, Мир. Даже им. Я с трудом их всех помню.

– И что в таком случае мы будем делать? Снова сбежим?

Я взяла кусок белой тряпки, завернулась в неё, и мы вернулись в спальню. Мираксес отвлеклась на спелые фрукты в вазе. От голода у меня заурчал желудок.

– Они найдут меня, куда бы я ни сбежала. И неважно, кто это будет: Анубис или Гор. Ни одному из них я не смогу противостоять.

Мираксес стояла у окна и жевала яблоко, а потом вдруг резко задёрнула штору. Я вопросительно выгнула одну бровь.

– Мы осторожны, – напомнила она. – А твой сосед пялился на меня.

– Мой сосед?

Я вскочила с кровати, подбежала к балкону и аккуратно выглянула наружу.

Покои Анубиса были ниже и чуть правее. Пожелай я рискнуть жизнью и размазать мозги по земле, при этом не умерев и оставшись в состоянии всё осознающего овоща, могла бы перелезть к нему на балкон – так близко он был.

Анубис стоял и смотрел мне в глаза, скрестив руки за спиной. Бог загробного мира. Страшнейшее зло, описанное в истории человечества.

Было глупо полагать, что его поступками руководили лишь добрые намерения и всепоглощающая любовь ко мне. Он мыслил шире, чем мы все вместе взятые. Он видел и знал больше, чем кто-либо из ныне живущих. И он следил за мной. Стоя на балконе с заведёнными за спину руками, пока ветер трепал его длинные тёмные волосы, а губы изгибались в хитрой ухмылке, он наблюдал за мной. За всеми нами. То, что я знала и думала о нём, было поверхностным.

В мире не было никого опаснее Анубиса.

VIII

Я явно переоценила важность собственной персоны, когда вдруг выяснила, что стала не гостьей, а заложницей. Первая и единственная попытка выйти из комнаты и исследовать дворец, чтобы найти Дориана и Вивиан и задушить их голыми руками, не увенчалась успехом.

– Тушканчик, – широко, но в то же время виновато улыбнулась Бастет, перегородив мне проход, едва я открыла дверь, – тебе лучше отдохнуть. Поспать.

– Я спала, – буркнула я. – Вообще-то уже раз десять.

– Сон – всему голова, моя дорогая.

Я попыталась сделать шаг, но Бастет, которая была значительно выше, вжала меня в дверной косяк. Тело Аники Ришар явно портило статистику и весь божественный генофонд. На фоне остальных богов я была не только слабой, но и низкой, и тощей, и испугать и внушить уважение могла разве что тринадцатилетнему ребёнку. Не старше.

Из-за спины Бастет, напоминая ручных змеи, в комнату заползли две тени. Я раскрыла рот, чтобы возмутиться их вторжению в мою частную жизнь, но вместо Бастет уткнулась носом в каменную плиту.

Так прошли дни. Наверное, дни. Я не ориентировалась в местной системе подсчёта времени, измеряя сутки количеством приёмов пищи и походами в туалет. Со сном дела обстояли труднее: просыпаясь, я не знала, сколько проспала.

Мираксес оказалась такой же заложницей шикарных покоев с расписными потолками, после долгого разглядывания которых начинало мутить.

Меня заперли. Меня, чёрт возьми, заперли, и я не была уверена, что это жест доброй воли. Две прислужницы, покрытые чёрными вуалями, молчаливо околачивающиеся в углу, служили тому немым подтверждением. Я пыталась их разговорить, сперва, как и весь цивилизованный мир, прибегнув к словам. Позже – к угрозам. Позже-позже – к физическому насилию. Но стоило только попытаться коснуться их, как меня и Мираксес тут же отбрасывало на добрый десяток метров.

В голову приходили разные мысли и планы: некоторые казались глупыми, некоторые – очень глупыми. В какой-то момент я стала швырять в прислужниц постной едой, которую кто-то приносил и ставил под дверь. Но ни хлебные мякиши, ни погрызенные кусочки яблок – ничто их не раздражало. Они оставались безмолвными.

Меня заперли. И предали. И хотели убить. И я была голодна. Но не так, как могла быть голодна Аника Ришар. Голод принадлежал мне, Маат. От него не скручивало желудок, не сосало под ложечкой. От него в голову лезли разные, очень плохие мысли…

Прислужницы были людьми. Я узнала это, воспользовавшись собственными воспоминаниями и острым нюхом. Взамен на служение боги проводили людей в Иалу без Суда, поэтому обычно на службу поступали особенно грешные. Или чокнутые – те, кто хотел пропустить людскую жизнь и перескочить в место, которое создавалось Источником как рай.

Выплёвывая в потолок косточки от кислой вишни, я думала о том, что предпочла бы перескочить собственное рождение. Плевать и кричать – всё, что было дозволено мне в этом новом, странном мире.

– Я, кажется, поняла, – сказала Мираксес, разглядывая потолок. – Видишь ту точку?

Без особого энтузиазма, к тому часу пытаясь разгадать загадку куполообразного потолка примерно раз сто, я посмотрела наверх и сложила руки на животе. Всё начиналось с круга, в центре которого золотыми красками жирела точка. Дальше – странные зигзаги, похожие на волны. В один из многих дней созерцания мы с Мираксес решили, что это солнце и вода. Начало всего.

Мираксес протянула руку, словно пыталась достать до верха, но кончики её пальцев и потолок разделяло не меньше десяти метров.

– Символы делают круг, но в самом центре есть точка. Видишь?

Я прищурилась.

– Ну допустим. И что?

– Если точка внутри круга – это солнце, то это похоже на ещё одно солнце. Солнце, внутри которого описан ещё какой-то цикл.

Ни одна из прислужниц не дрогнула. Я следила за ними из-за полога, отделяющего кровать от их неприятного соседства. Отделяющего, впрочем, лишь номинально. Я бы предпочла скрываться от них за тюлем, на худой конец – за тафтой, а не за прозрачной органзой.

Это было далеко не единственным, что я бы предпочла. Помимо свободы и объяснений, я жаждала сходить в нормальный туалет, где не пришлось бы отводить взгляд от собственного отражения в зеркале, нависнув над позолоченной дыркой в полу. И мне хотелось мяса. С рационом у древних богов были серьёзные проблемы. Либо меня просто хотели заморить голодом. Варёному ячменю с пережаренной в масле курицей я бы определённо предпочла что угодно в этом мире.

– Циферблат часов тоже похож на этот круг. Точка, опоясанная снаружи, – продолжала Мир, привстав на локтях со странным воодушевлением на порозовевшем лице.

– Ну и что?

– Потолок – это часы, – вдруг выпалила она.

– Не вижу минутной стрелки. Вообще никакой стрелки не вижу.

Прислужницы всё ещё не двигались. Я даже не была уверена в том, что они дышали.

– Ты плохо смотришь. Видишь, как падает тень?

– Нет, не вижу. Здесь темно как в гробу.

– У тебя ужасное зрение, госпожа. Я же из семейства кошачьих, забыла? – ухмыльнулась Мираксес.

О таком было трудно забыть. Зрачки Мираксес реагировали на свет, а в Дуате стояла не абсолютная, но всё-таки тьма. Но даже когда прислужницы зажигали огонь в лампадках, у Мираксес не было такой ярко выраженной коломбы, как у Дориана и Вивиан.

– Сейчас тень закрывает восьмую часть всего круга, она вот здесь, у этого квадрата. – Мираксес указала пальцем. – Если она покроет всё, то замкнётся на солнце. Понимаешь?

– Нет, – ответила я одновременно с тем, как углу комнаты что-то шевельнулось. Я посмотрела на прислужниц, но они оставались на своих местах.

– Когда тень накроет весь круг, над Дуатом взойдёт солнце, – ахнула Мираксес и зажала рот руками.

Лишь тогда положение двух чёрных теней изменилось. Прислужницы замерли в странной позе, когда я и Мираксес бросили на них очередной взгляд, словно мы играли в какую-то извращённую игру.

Неожиданно Мираксес вскочила с кровати и дёрнула меня за руку. Я открыла рот, чтобы задать целую кучу вертевшихся на кончике языка вопросов, но Мираксес затолкала нас в ванную комнату и задвинула каменную дверь.

– Вспомни слова Бастет, госпожа. Солнце и тьма. Высшие и низшие боги. Ты – баланс, твоя сила – баланс. Когда в Дуате взойдёт солнце, этот мир погрязнет в грёбаном балансе. Это должно что-то значить… Может быть, ты чудесным образом отрастишь себе…

– Что? Третью ногу?

– М-м-м, – замычала Мираксес, – нет, у тебя и за двумя уследить не получается.

У меня зачесался средний палец.

– Я просто уверена, что должно случиться что-то важное! Я чуть не проглотила язык, когда из-за дверей впервые за всё время раздался хриплый голос одной из прислужниц:

– Прошу вас выйти.

– Прошу тебя катиться к чёрту, – раздражённо, но тихо, чтобы никто не услышал, рыкнула я.

Нас заперли. Через секунду после того, как я приняла решение никому здесь не доверять. Через несколько часов после того, как те, кому я доверяла больше самой себя, предали меня. Через несколько месяцев после того, как я выпустила веками заточённых под землёй богов в мир людей.

Впервые за всё это время я вспомнила о том, что хранила внутри себя силу Ока. Силу, открывающую путь к Источнику, путь к правде. Силу, которую Анубис и остальные решили запереть в грёбаной комнате с золотой дыркой в полу, а не использовать во благо. Они не дали мне общаться с истиной, не подпустили меня к ней.

– Даже если твоя догадка верна, мы не знаем, что будет со мной, когда взойдёт солнце, – прошептала я, застыв в ступоре – нет, в страхе, перевернувшем вверх дном ещё неуверенные представления о мире, в котором мы оказались.

– Но мы попытаемся. Если получится, мы выйдем из этой комнаты.

– И я найду Источник.

– А я начищу рожу Дориану и Вивиан, – выпятив вперёд грудь, заявила Мираксес. – Есть лишь одно «но»…

– Солнце встаёт всего на пару мгновений. Нам придётся следить за временем. Счёт пойдёт на секунды. В этот небольшой промежуток я попытаюсь открыть дверь, а ты – удержать прислужниц, – подытожила я.

Мираксес активно закивала головой и сунула в рот палец, как это всегда делала я, чтобы успокоиться.

– Но нам понадобится помощь. Ты ведь не знаешь, где находится Источник.

– Но я знаю, кому можно доверять больше остальных. Брови Мираксес взлетели к потолку, а потом опали, стоило ей заглянуть в мои глаза, хоть ответ и был написан на лбу.

– Нет, – тут же возразила она. – Только не Габриэль.

– Он единственный, чьи цели мне известны, Мир. Его дочь – самое главное для него. Никаких скрытых мотивов.

– А ты – та, кто не давал ему увидеться с ней долгие тысячелетия, – напомнила Мираксес, что было неприятной правдой.

– Выходите, – ударив в дверь, потребовала прислужница. Я покрылась потом и скрестила руки на груди в попытке утешить саму себя. От сыплющихся на голову предположений становилось жутко. Гораздо более жутко, чем в ночных кошмарах Аники Ришар.

Аника не верила в чудовищ, пусть и встречалась с ними каждую ночь. Но я верила. Я жила среди них. Я сама была чудовищем. И я ничего о них не знала. Я не знала, на что был способен Анубис. Не знала, что крылось за добротой и лаской Бастет. Но я догадывалась, что таилось в мыслях и сердце Габриэля. Этого оказалось достаточно, чтобы справиться с болью от его ненависти. Чтобы записать его в короткий список тех, кому я могла доверять, потому что знала, чего ожидать.

Габриэль хотел продать меня своему отцу – очевидно. Истинные желания Анубиса и Бастет – не очевидны. Мотивация двух древнейших и сильнейших созданий во Вселенной была мне неизвестна, и это вдруг стало самым пугающим.

Мираксес вышла из ванной первой, я – следом, преисполненная решимости разобраться со всем как можно скорее. И единственной системой измерения были сомнительные часы на потолке.

Тень начала меняться. По крайней мере, Мираксес это замечала и не отлипала от созерцания потолка даже во время еды.

– Десять, – наконец выдохнула Мираксес. – Десять приёмов пищи между тем, как тень пододвинулась от одного символа к другому. Значит, осталось всего тридцать.

– Всего? Это целая бесконечность ничегонеделания! – взвыла я.

– Ну прости. – Она развела руками. – Я не умею двигать время.

Пробормотав невнятное извинение в ответ, я поджала губы. Мираксес делала больше, чем я, потому что я вообще ничего не делала и сжигала калории лишь периодическими набегами на туалет.

Низшие были бессмертны в Дуате. Тот факт, что я не могла убить их, если того потребует самозащита, не вдохновлял и не вселял надежду. Впрочем, как и мысль о том, что, возможно, мне придётся защищаться от тех, кого я вроде бы любила.

Мне не хотелось думать о них плохо, но им не стоило ожидать, что одинокая принцесса, заточённая в башне против собственной воли, с пониманием отнесётся к их решению. Какой бы идиоткой каждый из них меня ни считал, они долж ны были предугадать, что за столько времени в моих мыслях вспыхнут сомнения. А сомнения, как известно, обладают побочным эффектом: претворяются в подозрения. Которые, в свою очередь, не ведут ни к чему, кроме страха. А страх ведёт к ненависти.

Если они хотели напугать меня, то у меня для них плохие новости. И Габриэль, которому на выбросе адреналина я поч ти расплавила мозг, – ходячее тому подтверждение.

Я не верила в собственную силу, пока боль не вывернула её наружу, не обрушила на голову Габриэля. Теперь, хоть и смутно, я кое-что понимала о своих способностях. Понятия не имела, как ими пользоваться или хотя бы контролировать, но экспериментальным путём выяснила, что инстинкт самосохранения функционирует просто замечательно. Чего нельзя сказать о других инстинктах, с которыми каждый тихий час велась борьба и профилактические беседы.

Мне нужно было забыть о Габриэле. Забыть о романтической связи между ним и Аникой, о дружеской – между ним и Маат. Нас больше ничего не связывало. По крайней мере, ничего хорошего. Я планировала обратиться к нему за помощью лишь потому, что не могла попросить об этом никого другого. Но наша общая история была окончена. И уже давно.

Это осознание далось мне тяжело и в то же время легко. Там, где я приняла решение перестать любить его, не было боли. Там, где наши пути расходились в разные стороны, была лишь свобода. Я могла предпочесть страдания, могла потратить силы на восстановление того, что ему не подлежало. Либо могла принять. Принять, что между нами больше ничего нет и не может быть.

Я хотела это принять, по тысячному кругу проигрывая в голове то, что силой вырвала из воспоминаний Габриэля. Когда становилось особенно паршиво и больно, я перекатывалась на соседнюю половину кровати и прижималась к Мираксес. В отличие от меня, она спала крепко, но когда я подползала к ней, всегда интуитивно клала руку поверх моей. Это были те самые редкие моменты, когда я шмыгала носом и жевала сопли от радости.

Она была сильнее, умнее и лучше меня. Не она совершила кучу глупых, необдуманных поступков. Не она бежала и ранила тех, кого любила. Не она была столь труслива, что забрала у нас память. Пока я делала всё, что считала правильным, ради спасения собственной задницы и этого грёбаного мира, Мираксес делала всё ради спасения того, кого любила. Ради меня.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда я громко зашмыгала носом.

– Ничего. – Получилось как-то неубедительно и жалко, отчего захотелось зарыдать ещё громче и в то же время рассмеяться. – Просто люблю тебя.

– Ты меня пугаешь.

– Если тебе станет легче, то себя я тоже пугаю.

Перевернувшись на другой бок так, что наши носы стукнулись, Мираксес прищурилась. Я ожидала ласкового поглаживания по голове, но вместо этого она ущипнула меня за нос и негромко захихикала:

– Ты очаровательно жалкая.

Я всхлипнула и хрюкнула одновременно, пытаясь придать лицу как можно более весёлый вид.

Мы лежали на смятой постели. Попытки уснуть были вторым по интересности развлечением после посещения туалета. Прислужницы по-прежнему стояли в углу. По положению их голов создавалось впечатление, что они были опущены, но я никак не могла отделаться от липкого ощущения, что они наблюдали за нами. Это было жутко. Но не более, чем тишина.

Я сожалела о каждом мгновении, когда в теле Аники Ришар жаловалась на крики детей и соседки во дворе. Сейчас я была готова отдать что угодно, лишь бы снова услышать её: жизнь.

И вот ещё примерно сто вещей, к которым я никак не была готова: я не была готова к тому, что ступни и ладони вдруг завибрируют. К тому, что Мираксес резко вскочит и случайно зарядит в меня пяткой, – была готова, но всё равно растерялась, не успела сгруппироваться и, жалобно заскулив, схватилась за живот.

Впервые с момента заточения движения прислужниц лишились сдержанности. Перекинувшись парой слов, они одновременно двинулись на нас – так мне показалось. Испугавшись того, что они планировали сделать, я спрыгнула с кровати и упала на пол. Дрожь с рук и ног перекинулась на область груди и живота.

Фигуры в чёрном прошли мимо. Я увидела две пары бледных тонких рук, вцепившихся в занавески. Тогда-то Мираксес поняла, что происходит, и первая вскинула голову к потолку.

– Солнце, – зачарованно прошептала она. – Маат, оно…

Я была сильнее и умнее двух смертных, а в этот самый момент, быть может, сильнее всех в Дуате. По крайней мере, так я себя ощутила, когда тьма и свет сошлись во мне в области солнечного сплетения, образовали плотный ком, а потом взорвались одновременно с тем, как взошло солнце.

Ему было плевать на шторы. Оно ворвалось в комнату, словно намеревалось сжечь всё на своём пути. Я выбросила вперёд руку, интуитивно прикрывая глаза. Тёплый мягкий свет просочился сквозь пальцы, пробираясь ближе, проникая в меня, растапливая боль, уничтожая слабость.

Баланс. Я была его порождением и проводником. Я несла его в себе и впервые в жизни ощутила равновесие. Всё это время я нуждалась лишь в этом мгновении: мгновении тишины, вернувшей трезвость разума, залатавшей бреши и исцелившей душу.

Прислужницы всё поняли.

Если бы Мираксес не догадалась о том, что солнце скоро взойдёт, скорее всего, оно бы застало меня врасплох. Скорее всего, я бы не успела воспользоваться моментом, не успела бы распознать, что солнце пришло освободить, а не убить меня.

Я не думала о том, чтобы причинить прислужницам боль. Не хотела этого, когда заставила вжаться друг в друга и замереть. Я не хотела нести разрушение, касаясь каменной двери, которая не подчинялась ни физической силе, ни настоятельным уговорам. До этого мгновения. Мгновения, окутавшего меня и всю комнату солнечным теплом.

Дверь отодвинулась. Я закрыла глаза и от холода, хлынувшего из коридора, покрылась мурашками. И тогда всё закончилось. Я обернулась, провожая взглядом остатки света, будучи уверенной, что мы с ним ещё непременно встретимся – с балансом света и тьмы.

– Живее! – развалившись на полу, закричала Мираксес.

Обе прислужницы уже пришли в себя, намереваясь если не удержать, то доложить обо мне тем, кто приказал держать меня в заточении и кормить грёбаным разваренным ячменём. Так как я не хотела питаться вонючей кашей до конца жизни, пришлось собрать уже разбегающиеся клетки мозга воедино, объединить их общей целью и пулей рвануть вглубь тёмного коридора.

Я должна была найти Габриэля и Источник. Источник и Габриэля. В каком порядке, не имело особого значения, но то, что я заблудилась уже на третьем повороте, значение имело. Не помог даже навык определять части света по тому, где рос мох: он тут нигде не рос, а каменные чёрные полы и стены скрипели чистотой.

Где-то впереди единственным маяком трепыхалось пламя, и я, как мотылёк, опрометчиво бросилась ему навстречу. Топот моих ног был единственным звуком, чего нельзя было сказать о тени. Огонь отбрасывал мою тень. И его. Но тормозить было поздно.

Он появился из ниоткуда, словно поджидал за углом всё это время, а я влетела в него так, словно торопилась оказаться в его объятиях. И, когда он приобнял меня, помогая затормозить, кровь, чувства и мозги покинули моё бренное тело.

Я ощутила его тепло, его руку на своей талии, то, как она сжалась в кулак, скомкав майку. Я подняла голову, не подозревая, что его лицо будет так близко, совсем не ожидая, что мы стукнемся носами, почти коснёмся друг друга губами.

– Потерялась?

Язык пересох. Засох. Куда-то делся в самый неподходящий момент, который я хотела потратить на колкую реплику и просьбу отодвинуться.

– Не потерялась, а заблудилась, – часто моргая, сипло прошептала я.

– Вообще-то это одно и то же, – хмыкнул Габриэль.

– Да. – Сглотнув, я напоследок кивнула головой и умерла в омуте чёрных глаз. Он поглощал меня. Это было незаконно. Ничего из того, что вдруг стало происходить между нами, не являлось законным. Как минимум потому, что в нашу последнюю встречу Габриэль пытался сдать меня своему чокнутому папаше.

Огонь, заточённый в золотую клетку, прикреплённую к стене, дрожал на наших лицах, особенно чувственно играя на приоткрытых в ухмылке губах Габриэля. – Вообще-то я тебя искала, – наконец одумалась я, и кулак на спине разжался.

– Меня?

– Да. Анубис и Бастет заперли меня. Я хотела разобраться с этим, найти Источник…

– Не с чем разбираться. – Мимолётное веселье покинуло лицо Габриэля. Он отпустил меня и скрылся в тени. – Это я попросил их запереть тебя. Таким было моё условие. Они выполнили его, чтобы я остался в Дуате.

Подобными признаниями меня уже было сложно удивить, но я решила не упускать все имеющиеся возможности и всё равно удивилась.

Урод.

– И долго ты планировал держать меня там? – хрипло, где-то на грани между расплакаться и закричать, уточнила я.

– Я как раз шёл сказать им, что они могут выпустить свою любимую козочку погулять.

От небрежности, с которой он назвал меня козой, шкала злости поднялась от нуля до бесконечности за рекордные ноль секунд – вот какой быстрой я была, когда дело касалось Габриэля.

– Где Анубис сейчас?

– В главном зале. Проводить?

– Вали в задницу! – рыкнула я, намеренно задев его плечом, когда проходила мимо. – Сама разберусь, – добавила и замерла у развилки: направо или налево – не имело значения. Уйти с гордо поднятой головой, имитируя полную уверенность в себе, – вот что имело.

– Не туда, – крикнул Габриэль, когда я повернула направо. Чёрт подери. Что с ним не так? Что с нами не так?

IX

– Склонитесь перед великими богами, – послышался тихий шёпот, и следом за ним по залу прокатилось эхо из двух аккордов, – иначе всё должно исчезнуть, должно умереть.

По спине пробежала дрожь. Лёгкие наполнились затхлой вонью старых книг, древних ритуалов, гнетущей тяжестью веков. Тусклый свет, просачивающийся откуда-то сверху, обволакивал силуэты прислужниц, удлинённые тени которых устрашающе двигались вдоль покрытых иероглифами стен.

Когда-то давно трон, к которому вела дорога, с двух сторон обрамлённая водой, принадлежал Анубису, потом Осирису. Но Осирис был мёртв. Внушительной мускулатуры силуэт, у ног которого дремало странное животное, был Анубисом. Снова.

– Древние боги с каменными сердцами забирают души себе.

Казалось, что между пустыней и троном Анубиса не было никаких преград, никаких стен. Однако это была лишь иллюзия. Подойдя ближе, я увидела едва уловимую мерцающую дымку, отделяющую часть дворца от бескрайних просторов Дуата.

Боги сменяли друг друга, равно как и династии, и империи, и королевства, и политики правящих партий. Лишь пустыня оставалась неизменной, истинной и честной. Из её недр выходили высшие и сильнейшие творцы мироздания.

– И в царстве теней слышны отголоски последнего вздоха.

Пугающий и в то же время завораживающий вид сопровождался жутким пением и негромким шумом многочисленных фонтанов вдоль дороги, по которой я стремительно приближалась к Анубису. Он внимательно изучал свиток и пил из бокала – я надеялась, что вино, а не кровь своих врагов.

Он знал, что я приближалась, хоть и не подавал виду, замерев подобно каменному изваянию. Во-первых, я злобно топала. Во-вторых, дважды позвала его по имени, но не получила ни ответа, ни намёка на то, что была услышана.

Несколько девушек, покрытых чёрными вуалями, безлико сидели на полу, чуть поодаль от трона. Виднелись лишь их руки, гипнотизирующе перебирающие струны инструментов, похожих на арфу.

– Склонитесь перед великими богами, – с силой дёрнув несколько струн и повысив голос, пропела одна из прислужниц, и все они разом смолкли.

Я замерла в паре шагов от вставшего на дыбы чудовища, напоминающего разожравшегося до размеров слона шакала. Вытянутая морда оскалилась, обнажив ряд острых зубов, с которых стекала слюна.

Анубис не удивился моему прибытию. Протянув вперёд руку, усыпанную золотыми перстнями, он погладил шакала по голове, и тот вернулся к его ногам.

– Маат. – Улыбка Анубиса была искренней и в то же время насмешливой. Он искренне надо мной насмехался. – Ты сбежала, или тебя отпустили?

– И то и другое одновременно.

– Хорошо. У нас не было другого выбора, кроме как согласиться на условия Амсета. Он нужен нам.

Часть меня предложила заткнуться и не озвучивать то, что вертелось на кончике языка. У меня не было прав, авторитета или чего-нибудь такого, что позволило бы обращаться к Анубису крайне неуважительным образом, но…

– А я вам не нужна? Потому что я как раз планировала свалить в закат. – Голос сорвался на истеричный визг. Для пущей вопросительности я приподняла брови, убедительности – указала пальцем на дверь, через которую планировала покинуть родные пенаты и до самой смерти в компании Мираксес пить пиво и питаться тако где-то в районе Мексики.

Но палец, которым я так активно махала, упёрся во что-то знакомой твёрдости, а потом оказался в сжатом кулаке Габриэля.

– Пусти, – то ли рыкнула, то ли хрюкнула я и пыталась вырвать руку из его поразительно цепкой клешни.

Он не сопротивлялся и отпустил меня именно в тот момент, когда моя поза была наименее устойчивой. Я почти позорно упала.

– Сходи уже к доктору, мистер Раздвоение Личности. – На этот раз получилось хорошенечко цокнуть и даже немного устрашающе рявкнуть. – Я не успеваю за твоими изменениями.

– Это всё из-за того, что ты просидела взаперти почти целый год. – Его изящный рот расплылся в нахальной усмешке.

– Год?!

Анубис скорчил гримасу и начал массировать виски.

– Маат, послушай…

– Вы заперли меня на год, потому что вам нужен он? Вот этот?! – Я хотела снова ткнуть куда-нибудь пальцем, но решила не рисковать и скрестила руки на груди. – А я? Я вам нужна? Тогда требую, чтобы его тоже заперли!

Габриэль так громко рассмеялся, что я подпрыгнула на месте – слишком давно не слышала его смех.

Находясь в заточении, большую часть свободного времени (а его было больше, чем хотелось бы) я винила себя во всём, что случилось между нами. Череда принятых им решений вытекала из поступков, которые я совершила «до». Мне не в чем было его винить и не за что ненавидеть. Я могла лишь попросить прощения и именно этим планировала заняться на воле. Пока он не начал смеяться.

Что-то в моём теле реагировало неправильно на звук его голоса, когда в нём отсутствовала убийственная сталь или всепоглощающая боль. Когда он смеялся, мы возвращались в недалёкое прошлое. В Париж. Я возвращалась к своему Габриэлю Эттвуду, пока он, как и раньше, издевался над своей Аникой Ришар.

Я пялилась на него своим фирменным злобным взглядом, визуализируя, как проделываю в его голове дыру, когда двери открылись, и в зал вошли Бастет, Аментет, Акер и смутно знакомый мужчина, как-то очень неестественно похожий на Габриэля.

Хапи.

Следом с грацией, которой можно было только позавидовать, вбежали три огромные чёрные кошки: Дориан, Вивиан и ещё одна, чья энергия была мне незнакома.

Если бы я не увидела их в таком обличье в Египте, наверное, свалилась бы замертво от одного вида двух огромных, размером со львов, котов, кружащих около своего хозяина.

– Маат. – Бастет, что было ей крайне несвойственно, сдержано кивнула и сжала кулаки, словно по какой-то причине не могла задушить меня в объятиях и была вынуждена с этим мириться. На её красивом лице читалось смущение, раскаяние и толика злости.

Когда она развернулась к Габриэлю, толика превратилась в астероид. Я почти испугалась её гневного взгляда, но меня отвлекли. Три огромных кота, двое из которых бесчестно предали меня, были очень отвлекающими.

Я не знала, что делать с чувствами, которые испытывала к ним. Всё внутри меня вопило, требовало истерики, быть может, даже драки. И лишь сердце глухим набатом выстукивало: «У них не было другого выбора». У Мираксес тоже не было. Я знала, что по моей просьбе она готова сделать всё что угодно. Причинить вред даже самой себе.

Дориан продолжал сидеть у ног Габриэля, как и полагалось, но Вивиан вдруг обошла меня по кругу и уселась прямо за спиной, ткнувшись мордой в пространство между лопатками. Я растерялась, когда заметила, как недовольный этим действием Габриэль крепко сомкнул челюсти. Неловко задёргавшись, я положила руку на голову Вивиан и сделала неуверенную попытку её погладить. Она наградила меня тихим мурчанием.

– Раз уж почти всё семейство в сборе, – нарушила неловкое молчание Аментет, вышагивая перед троном Анубиса так, словно обычно там сидела её задница, – пришло время решить, как будем действовать дальше.

– Моё решение остаётся прежним, – отозвался Хапи. Он был выше Габриэля, шире в плечах и с очень короткой стрижкой, почти без волос. – Я здесь, и я буду помогать защищаться. Не ждите, что я соглашусь пойти с войной первым. Это без меня.

Аментет закатила глаза, цокнула языком и перевела взгляд на Габриэля. Мне не понравилось то, как плотоядно она на него смотрела. Он ничего не ответил, но и не отвернулся, выдержав на себе её презрение и раздражение.

– Я тоже не буду в этом участвовать, – сказала Бастет. – Я не буду воевать со своими. Нам нечего делить.

В глазах Анубиса сверкнуло несогласие с её словами.

– Он убил Осириса, – сквозь зубы процедил Анубис. – Он ищет Око. Ты глупа, если думаешь, что он остановится, если думаешь, что его следующей целью не станет захват Дуата. Две тысячи лет назад Маат помешала его планам. Теперь его ничего не остановит. Око и Источник сделают его всесильным. Мы будем подчиняться законам отцеубийцы?

Нижняя губа Бастет дрогнула, но она не изменила своё решение.

– Негусто, но ожидаемо. Значит, нас всего семеро, и трое останутся для защиты здесь, – оскалился Анубис.

– Двое, – поправил его Габриэль. – Сатет не будет принимать участие ни в защите, ни в нападении.

– Да, Амсет. Она будет играть в куклы в своей комнате, – фыркнула Аментет. И перешла черту.

Габриэль не был принципиальным и обидчивым в те мгновения, что она или Анубис пытались втянуть его в войну или уличить в трусости. Пока дело не коснулось его дочери. Он схватил Аментет за тонкую шею и сжал так, что лицо девушки покраснело, а сама она неестественно задрожала.

Анубис смотрел на это без особого сочувствия к своей партнёрше. Казалось, во всём зале я была единственной, кто был готов попросить Габриэля отпустить эту курицу. Даже Акер не двигался, хмуро глядя перед собой.

Габриэль был выше и больше хрупкой девушки. Она трепыхалась в его огромной руке. Казалось, ей нравилась причинённая боль, она заводила её. То, с какой улыбкой Аментет посмотрела на губы Габриэля, когда он склонился над ней, шепча неуловимые моему слуху проклятия, вызвало желание врезать им обоим.

– На сегодня достаточно, – встав с трона, рыкнул Анубис. Огромное животное у его ног поднялось на длинные лапы, оскалом острых зубов заставив тех, кто не замолчал, наконец заткнуться.

Габриэль выпустил Аментет и сделал несколько шагов назад. По красивому, но порядком раздражённому лицу было трудно понять, испытывал ли его носитель страх.

– Твою дочь никто не тронет, – прошептала Бастет, устремив на Габриэля полный понимания взгляд. – У нас хватит сил бороться, если Гор придёт с войной. Пока мы здесь, в Дуате…

– Прячемся как трусливые крысы, – как бы продолжая мысль Бастет, снисходительно усмехнулся Анубис.

– Да, прячемся, – горделиво вскинув подбородок, хмыкнула Бастет. – Мы в безопасности.

– Осирис мёртв. Гор убил его здесь, в Дуате, где, как ты считаешь, безопасно.

Габриэль кашлянул в кулак, и по тому, как дрогнул его голос, мне показалось, что он сдерживал смех.

– Ты находишь это забавным, Амсет?

Лицо Анубиса оставалось беспристрастным. Уже собираясь отойти от трона, он вернулся обратно и склонил голову набок, с интересом уставившись на Габриэля. Его взгляд показался мне враждебным в своём безразличии.

– Что-то в горло попало.

– Бастет рассказала мне, что сила Ока открывает своему хранителю доступ к великому Источнику. Где он? – поспешно, пока не передумала, спросила я.

– Никто не знает. Источник пропал, – прошептала Бастет.

– И каков шанс, что вместе с Оком я утащила с собой целый Источник?

На губах Аментет расцвела злорадная усмешка. Анубис сдержанно усмехнулся. Заржать в голос не постеснялся один лишь Габриэль. Посмотрев на меня как на последнюю дуру, он сказал:

– Не волнуйся. Что-что, а это точно не твоя заслуга.

Если бы я была обута, то непременно что-нибудь сняла бы и запустила ему в голову.

– Связь с Источником, как и сам Источник, утрачены, – резюмировал Анубис. – У нас нет выбора, кроме как готовиться к тому, что Гор придёт за Маат и за Оком.

– Но если Источник утрачен, – недоумевала я, – зачем ему ключ от того, что, возможно, исчезло навсегда?

– Если бы Источник исчез навсегда, мы бы здесь не разговаривали, – словно разжёвывая двухлетнему ребёнку, протянул Анубис.

– Мы можем попытаться найти его?

– Правила Осириса о том, сколько и когда мы можем питаться, больше на нас не распространяются. Мы наберём силы быстрее, чем высшие успеют восстановиться, и тогда… – Анубис осёкся раньше, чем поведал нам свой план по захвату мира.

– Чтобы питаться, придётся выходить в мир людей, которые перестали в вас верить. – Габриэль нахмурился, уставившись на то, как нервно я заламываю руки.

– Гор это так просто не оставит. – Во взгляде Анубиса вспыхнула ничем не подкреплённая гордость.

– Ты прав. – Габриэль выждал драматичную паузу, прежде чем добавил: – Он обратит людей в истинную веру и против вас. Такой вариант тебя устраивает больше?

– Гор может подкупать своих любимый зверей чем угодно, Амсет. Финальное слово останется за мной, и сейчас последний шанс принять сторону победителей.

Он сказал «за мной», не «за нами», но никто из присутствующих не оскорбился подобным заявлением.

– Мы будем готовы, – вмешалась Бастет. – Маат будет готова. – Она остановилась рядом и положила руку на моё плечо. – Но нам понадобится помощь её главного учителя.

Я подумала об Анубисе и вытаращилась на него исподлобья.

– Амсет, ты поможешь ей?

– Что? – я так громко и нелепо ахнула, что впервые в жизни услышала кошачий смех: странный звук, похожий на мышиный писк вперемешку с карканьем чайки.

Глаза Габриэля сверкнули недобрым огнём. Несколько долгих секунд он думал о чём-то, казалось, крайне неприличном, изучая мой подбородок и всё, что ниже, а потом ответил:

– Вы справитесь и без меня. Между нами больше нет связи. Без разницы, кто будет заново её обучать.

Добродушное выражение лица Бастет сменилось раздражением, но она не стала возражать, догадываясь, что это бесполезно. По его милости последний год по человеческим меркам я провела в заточении в собственной комнате – вот насколько ему не хотелось меня видеть. Было глупо полагать, что он согласится учить меня чему-то. Даже искусству харакири.

– Что ж, раз наше семейное собрание окончено… Дориан, Вивиан. – Он посмотрел на кошку, сидящую у моих ног.

Она вытянулась во весь рост и в один большой прыжок вернулась к хозяину.

Я никогда не думала о Дориане и Вивиан как о животных. И уж точно не считала себя хозяйкой Мираксес. У нас с ней всё было скорее наоборот. Но то, как в своих истинных обличьях два огромных кота покорно прикрывали тыл растворяющегося во тьме Габриэля, снова напомнило мне, кем мы все здесь были.

– Ещё раз прости, что пришлось держать тебя в комнате, – менее формальным тоном произнёс Анубис, когда следом за Габриэлем ушли и остальные. В зале остались лишь мы и Бастет, у ног которой вился огромный, больше Дориана и Вивиан, кот.

Я так изумлённо и долго на него смотрела, что Бастет не сдержала улыбку:

– Это Шесему. Мой будущий супруг.

Шесему, достающий Бастет до плеч, громко заурчал под её ловкими, ласковыми пальцами, поглаживающими его по морде.

– Нас ждёт свадьба?

Играли ли божества свадьбы?

Бастет улыбнулась ещё шире, но Анубис перебил её стремление поделиться со мной хоть чем-то хорошим. Лишь когда он поднялся с трона, я заметила, из чего тот был сделан: обугленные кости, сплетающиеся друг с другом и уходящие в пол, словно корни дерева.

– Как только мы разберёмся с душами тех, кто не мог всё это время попасть в Иалу, мы займёмся тобой.

Прозвучало пугающе многозначительно.

Сложно было понять, что конкретно, но что-то изменилось в его взгляде: он стал задумчивым и отрешённым. Замерев рядом, Анубис протянул руку, почти невесомо коснувшись моего подбородка большим пальцем.

– Уверен, что у тебя всё получится, и мы наконец узнаем правду.

X

Никто не спешил приступать к моим тренировкам, а я, побаиваясь, что кто-то снова запрёт меня, старалась развлекать себя долгими прогулками по пугающе длинным и молчаливым коридорам. Мираксес здесь совсем не нравилось. Она предпочитала огромную кровать и обманчивое ощущение безопасности, которое могло подарить лишь мягкое одеяло.

Это место было обителью смерти. Оно чувствовалось как смерть.

Никто, кроме самих умерших, на самом деле не знал, какой на вкус и цвет была смерть. И то, как образы Аники Ришар вписались в картину, которая предстала перед нами в Дуате, было крайне странно и жутко. Смерть была именно такой, какой она себе её рисовала: пустой, серой, безмолвной. Солнечный свет был тёплым и жёлтым, темнота – непроглядной и немного пугающей, но Дуат оказался пустым. Там, где коридоры не освещались огнём, всё виделось лишённым красок жизни. Здесь было ни темно, ни светло. Здесь было никак.

Пока я слонялась без дела, слыша лишь топот собственных босых ног о каменные, начищенные до блеска полы, в памяти всплывали туманные подробности, образы. Теперь там, в кошмарах Аники Ришар, была я, липкий страх человека, отдающего сердце в руки Анубиса, и перо истины на одной из чаш весов.

Полутёмные коридоры дворца напоминали извращённый лабиринт, в котором стены то и дело меняли своё положение. Я даже примерно не представляла масштабы его величия, но вряд ли кто-либо когда-либо здесь страдал от скромности. Пусть мы и делили один дом, за последние несколько суток, которые могли быть не сутками и даже не неделями, я натыкалась лишь на прислужниц. Как всегда, молчаливые, с опущенными и спрятанными под мантиями лицами, они склоняли головы в знак уважения, а потом растворялись в пространстве, оставляя за собой лишь холод и неконтролируемое желание обнять себя руками, спрятаться.

Какие тайны и легенды хранили эти стены? Сколько крови и смерти впитали в себя эти полы?

– Маат.

Я привыкла к новому-старому имени, но уже почти лишилась надежды встретить хоть одну живую душу, умеющую пользоваться языком. Когда кто-то выпрыгнул из-за угла, я громко запищала и прижала руки к груди.

– Чёрт подери!

Акер опустил голову и сложил губы в немного сочувствующей улыбке.

– «Чёрт»? Что это значит?

Я перевела дыхание, ощутив прилив радости от того, что наконец кого-то встретила. И сглотнула, невольно коснувшись взглядом крепкого, обнажённого торса, в некоторых местах исписанного незнакомыми символами. Наверное, будь у меня такой же торс, я бы тоже ходила голой.

– Это очень длинная история, – пробормотала я.

– Я бы хотел послушать её. – Он улыбнулся. – Бастет собирает всех на примирительную трапезу, но я хотел предложить немного прогуляться до неё. Может быть, размяться перед предстоящими тренировками.

– О… – Я окинула взглядом не совсем приглядный для занятий наряд, состоящий из обрезка чёрного шёлка, который мог служить и ночным платьем, и вечерним, если собрать волосы во что-то приличное.

Приняв замешательство за положительный ответ, Акер пропустил меня вперёд и попросил свернуть направо, а затем налево. Я ощущала на себе его пристальный взгляд, от волнения пружинисто шагая вперёд.

– Я бродила тут целую бесконечность. Где вы были?

– Заняты своими делами. За последние пару тысяч лет работы накопилось… неприлично много.

Если с Анубисом всё было предельно ясно, о роде деятельности Бастет я не догадывалась: она могла быть палачом и доброй тётушкой одновременно.

– Чем занимается Бастет? Разве она не покровительствовала живым? – Этот вопрос я хотела задать уже очень давно, но между попытками выжить и не сойти с ума как-то не находила подходящего момента.

В моих детских воспоминаниях Бастет была высшей. Достигая определённой зрелости, низшие боги могли пройти отбор и отправиться в мир людей. То же самое совершил и Габриэль, когда вместе с женой вернулся обратно в Дуат, но я не помнила, чтобы переход был возможен в обратном направлении.

– В своё время Бастет добровольно отказалась от всех прелестей жизни среди людей и вернулась сюда, в Дуат, – ответил Акер, когда мы свернули в очередной тёмный коридор.

– Почему она так сделала?

– Спроси у неё сама, уверен, что тебе понравится ответ.

Я нахмурила брови, будучи и без того слишком перегруженной тайными тайнами в кубе. Мне очень хотелось, чтобы все вокруг перестали изъясняться загадками и двусмысленными оборотами. Чёрт возьми, я не хотела дозировать правду – мне, на хрен, не терпелось ей отравиться!

– И чем же она занимается теперь?

– Следит, чтобы те, кому повезло оказаться в Иалу, получили своё заслуженное счастье.

– Счастье – крайне растяжимое понятие. Иногда люди сами не знают, что им нужно.

– В этом и есть вся сила Бастет: она всегда знает наверняка. Будь аккуратнее, – последнее слово он произнёс тише предыдущих. – Тот, кто знает, что приносит другому истинное счастье, порой может быть самым опасным врагом. Так что там с чёртом?

– Аналог Анубиса. – Или Амсета? – Что-то вроде страшного чудовища, которое встречает грешника после смерти во многих современных религиях.

– Что ж, в какой-то степени мне приятно знать, что даже без нашего непосредственного участия в своём восприятии мира люди далеко не ушли. Лишь дали старым понятиям новые имена.

Он коснулся моих лопаток, направляя в другую сторону, когда на развилке я шагнула не туда. Я вздрогнула, ощутив тепло его пальцев на голой коже. Было в этом что-то… знакомое.

Мы вышли к лестнице и начали спускаться.

– Ты чувствуешь, что твоя миссия – вернуть людям истинную веру?

– Нет, – хохотнул Акер. – Это всё задача Анубиса и Бастет. Люди меня мало волнуют.

Я слегка обернулась, и он добавил, недобро улыбнувшись:

– Пока я сыт.

– Что случается, когда ты голоден?

– Зависит от причины голода, – очень многозначительно ответил он.

Здесь, на севере, дули сильные ветра. Они пронизывали, пробирали до самых костей резкими, колючими порывами. И без того плохая причёска окончательно потеряла опрятный вид: ветер разнёс волосы в разные стороны, местами приподнял короткое платье, которое я старательно натягивала обратно.

Преодолев страх и любопытство, я посмотрела вниз с высокого моста и с леденящим душу ужасом встретила неизмеримую высоту – под нами ничего не было. Между величественными стенами дворца и скалистыми образованиями, к которым мы шли, распахивала объятия непроглядная пустота.

– Что случится, если я упаду туда? – дрожащим от волнения голосом поинтересовалась я.

Акер пожал плечами.

– То есть туда никто и никогда не падал?

– Это странно? Вообще-то мы не особо любим лететь головой в безызвестность.

– В Дуате есть что-то вам безызвестное?

Мы пошли дальше. Я старалась держаться центра моста, последние семь лет страдая от страха высоты.

– Большая часть этого мира нам совершенно неизвестна. Он был создан не нами, а творения не могут разгадать все замыслы своего творца.

– А мир людей? Его создали мы – значит, мы всё о нём знаем.

– Сейчас я уже не уверен, что это действительно так, – задумчиво протянул Акер.

Мост заканчивался лестницей вниз. Впервые, за время проведённое здесь, я увидела живые растения, берущие своё начало из чёрной почвы, а не из горшка на балконе.

Место, в которое меня привёл Акер, было совершенно другим. Живым. Пробираясь сквозь зелёные ветви деревьев, ломившиеся от крупных плодов неизвестных фруктов, я ощутила прохладу и твёрдость земли под ногами.

– Потрясающе! – прошептала я и широко раскрыла рот, когда над головой пронеслась стая маленьких птичек.

– Ты не любила это место, – раздвигая передо мной ветви, как-то странно улыбнулся Акер.

– Да? Я была дурой. – Утверждение, как мне казалось, прекрасно описывающее меня в любой ситуации.

Мы вышли из-за зелёного ограждения и оказались в окружении пестрящих яркими цветами кустарников. Кроме нас и природы, здесь совсем ничего не было. И мира мёртвых здесь тоже не было. Это место источало жизнь, струилось словно прохладный весенний вечер в лучшем из придуманных людьми саду.

– Ты не была дурой. Ты была взаперти, а это место лишь напоминало о мире, в который ты не могла попасть, – жалея меня, ответил Акер.

– Что ж, тогда мне придётся постараться, чтобы получить возможность вернуться обратно.

– Да, Маат. Тебе придётся постараться. – Мужчина протянул мне руку, явно предлагая вложить в неё свою ладонь. – Поэтому я решил позвать тебя прогуляться, чтобы немного потренироваться. Начать с самого простого в тишине и спокойствии. Чем ближе к цели, тем менее приятными будут твои тренировки.

Я протянула руку, с интересом изучая то, как гармонично сочеталась его коричневая и моя золотистая кожа. Когда он легонько сжал кончики моих пальцев, я подняла голову.

Между нами существовала связь. Она не была такой сильной, как с Габриэлем, поэтому не такой болезненной. Но Акер точно не был мне чужим. Наши ладони что-то соединяло, а в глазах горело взаимное любопытство.

– Ты единственный, кто так спокойно реагирует на то, что я всё забыла.

Он ответил не сразу, прикрыв глаза.

– Это и будет нашим первым уроком. Я не стану сопротивляться, а помогу тебе поблуждать по каким-то отдельным воспоминаниям в моей голове. Ты должна быть спокойна и не бояться силы, которой воспользуешься.

– Это больно, если ты не будешь сопротивляться?

– Это не очень приятно, но не так, как когда это происходит против воли.

– Ладно. – Я закрыла глаза следом за ним и постаралась немного расслабиться. – Но я не знаю, как это должно происходить. Есть какое-то заклинание?

Уверена, что он улыбнулся, но ответил с напускной серьёзностью и тоном, которым обычно отвечал Габриэль Эттвуд, когда я задавала сотню вопросов подряд:

– Да, конечно. Сейчас принесу книгу по проникновению в дебри чужого разума.

– Правда? – Я резко распахнула глаза.

– Конечно, нет, – фыркнул Акер, не открывая глаза. – Просто подумай о том, как тебе жаль, что не помнишь меня. Проберись в мою голову из благих намерений. Сделай это ради себя и ради меня.

– Легче сказать, чем сделать, – вцепившись ногтями в широкую мужскую ладонь, процедила я.

– Разодрать мне руку не поможет.

– Ну так расскажи, что поможет!

– Тебе не понравится.

– Мне понравится любая помощь… – Но эти слова сорвались с языка прямо в его горячий рот, одним резким порывом прижавшийся к моим губам.

– Оу… – только и пробормотала я, уже забыв, как правильно целоваться.

– Оу? – переспросил он мне в губы. – Совсем, что ли, ничего?

– А что должно быть?

Он отстранился и не стал скрывать разочарования, выраженного поджатыми губами и немного съехавшими на переносицу бровями.

– Вспышка, но я был бы рад и небольшой искре, которая стала бы точкой вхождения в мой разум.

Тот факт, что за последние две тысячи лет взаперти в Дуате у него не было времени найти себе новую подружку, всё сильно усложнял. Возможности богов заводить тесные, более глубокие, чем сексуальные, связи вообще были крайне ограничены.

Пыл Акера поубавился. Он понял, что по отношению к нему я не испытываю ничего, кроме замешательства. Но замешательства оказалось недостаточно, чтобы вывести меня из равновесия. Чтобы завести в организме процессы, которые пока не поддавались контролю, мне требовалась не искра и не вспышка. Я нуждалась во взрыве.

– Прости, это очень неловко. Я поступил… спонтанно, – пробормотал он. – Ты ведь ничего не помнишь…

– Мы были вместе, да? – Требовалось задать этот вопрос раньше и заодно прояснить своё отношение к несанкционированным попыткам затолкать в моё горло чужой язык.

– Ты бросила меня незадолго до того, как всё случилось, – вздохнул мужчина, потерев переносицу. – Я… Прости, странно получилось.

– Не извиняйся, Акер, здесь нет твоей вины. В мире людей в моей жизни прошло столько тысячелетий, случилось столько всего… – Мне оставалось лишь добавить типичное «дело не в тебе, дело во мне».

– Да уж. – Он в последний раз посмотрел на мои губы и уселся на землю, собрав длинные ноги в аккуратную позу лотоса. – Так странно осознавать, что мы просто застыли во времени.

Застыли во времени. Даже если бы очень захотела, я бы не смогла приблизиться к понимаю того, насколько странно ощущал себя Акер и другие боги после стольких столетий в полной изоляции. Они всё ещё могли контролировать людей, их жизни, но понятия не имели, над кем вновь обрели власть.

– Будешь вино?

– Откуда здесь вино? – Я плюхнулась рядом с ним, но раньше ответа увидела знакомую чёрную тень с золотым кувшином в руках. Покорно опустив голову, прислужница показалась из-за деревьев.

Я не знала, была ли она одной из тех, что травила меня ячменной кашей, но всё равно недовольно фыркнула. Даже сейчас, когда я думала, что мы находились совсем одни, за нами наблюдали молчаливые тени. Но оставались ли они столь же неразговорчивыми, когда Анубис спрашивал их о моих занятиях?

– Они всегда где-то поблизости, – вдруг сказал Акер в продолжение нашего разговора, сделав несколько больших глотков из кувшина. – Жутко, правда?

– Не так жутко, как то, что они добровольно согласились на такую жизнь.

– В жизни древних людей было очень мало хорошего. Их участь здесь всегда считалась гораздо более завидной. Крыша над головой, еда, – загибая пальцы, начал перечислять Акер.

– Но современная жизнь полна прекрасных вещей. Ты знал, что теперь люди живут в огромных стеклянных домах и умирают от старости, а не от несварения желудка?

Аккуратный контур острых скул перестал быть таким серьёзным, когда Акер широко улыбнулся, и на его щеке образовалась маленькая ямочка.

– Не верю, – с вызовом заявил он.

– Правда! – Взяв из его рук кувшин с вином, закивала головой я. – А ещё они научились готовить. Если бы ты только попробовал шоколадный круассан…

Мне понравилось то, как быстро нас покинула неловкость за неудавшийся поцелуй. В отличие от остальных богов, Акер казался простым. Мне не следовало обольщаться или доверять этой его простоте, но впервые за долгое время, сидя посреди цветущего сада рядом с тем, кого плохо помнила, я ощутила желание выдохнуть и расслабить живот. Он не пугал меня, хоть его габариты и должны были внушить обратное.

Я посмотрела на Акера, когда он прикрыл глаза, чтобы сделать очередной глоток, и вспомнила о вечернем Париже и о дешёвом вине, распитом на лавочке в одном из парков вместе с Мираксес, которую на протяжении семи лет принимала за родную мать. Акеру бы подошла простота мира, о котором он ничего не знал. Я не могла, не понимала, как показать ему это, поэтому решила рассказать обо всём, что когда-то ненавидела. Теперь я была готова расстаться с жизнью, лишь бы снова прокатиться на метро и выйти на станции Риволи, а потом пройтись до Лувра под шум проезжающих мимо машин.

Зал, в котором Бастет собрала всех, находился уже в знакомой мне части дворца. Я старалась запомнить маршрут, которым вёл Акер, и параллельно рассуждала о влиянии французской моды и о том, что неплохо бы провести в Дуат горячую воду.

– Дуат изменится уже очень скоро, – отвечал Акер. Мы шли рука об руку, и наши тени зловеще ползли следом. – Это место меняется вместе с людьми, которые в него приходят. Иалу воссоздаёт мечты поколений.

Моё лицо вопросительно вытянулось.

– То есть… – Я едва поспевала за Акером и уже с трудом дышала, но не хотела жаловаться. – Хочешь сказать, что в скором времени здесь волшебным образом появится унитаз?

– Да, – Акер задумался, – чтобы это ни значило.

– Удобно.

– Уже не уверен. Всё произойдёт слишком резко.

Мы остановились у каменных дверей. Резьба арки складывалась в занимательную историю, но Акер толкнул меня внутрь до того, как я спросила, что всё это значит.

– Вы немного опоздали, – натянуто улыбнулась Бастет. Её длинные волосы были убраны в высокий хвост. Чёрные глаза, подведённые сурьмой и золотой краской, сощурились, когда она оценивающе прошлась по моему не совсем уместному на общем фоне наряду. Сакральный смысл символов, покрывающих руки Бастет от кончиков пальцев и до самой шеи, по-прежнему оставался для меня загадкой.

1 На основе книги: Шоу Гэрри. Египетские мифы. От пирамид и фараонов до Анубиса и «Книги мёртвых» – М: МИФ, 2023.

2 Цитата из фильма «Париж, город мёртвых». (Прим. авт.).

Продолжение книги