Дочь Авраама бесплатное чтение

Ты властен окаянным племенам

Не дать родиться, их не зачинать.

Бездетен ты – останься таковым,

Прожорливую Смерть перехитрив;

Тогда насытить нами лишь двумя

Желудок алчный доведется ей1.

Джон Мильтон, «Потерянный рай»

Глава 1

– Я хочу, чтобы вы выяснили, кто убил моего отца, – с вызовом произнесла молодая мулатка, глядя мне прямо в глаза.

Я был настолько изумлен, что забыл затянуться, хотя уже поднес горящую спичку к сигарете. Увидев девушку в конторе, я был уверен, что она пришла заявить о парне, который неожиданно исчез накануне свадьбы, заняв у нее денег или стянув любимую мамину брошь.

Хотя, если подумать, то надо быть полным идиотом, чтобы бросить такую девушку даже ради целого мешка бриллиантовых брошек. Мисс Рэйми, записавшаяся ко мне на прием как новая клиентка, была неописуемо хороша. Лет двадцати, с блестящей бронзовой кожей, будто покрытой глубоким и ровным загаром, ради которого домохозяйки из Лос-Анжелеса каждую свободную минуту проводят на лежанке у бассейна или в кабинете косметолога, с чувственным полным ртом, аккуратным носиком и широким лбом, увенчанным идеально гладкими черными волосами длиной до плеч, напоминающими шлем. Но самым удивительным в лице девушки были глаза цвета прохладного горного озера, окруженные самыми густыми черными ресницами, которые я когда-либо видел.

Глядя на мисс Рэйми, я вспомнил рекламные плакаты фильма «Клеопатра», премьера которого должна была состояться этим летом. Пять с половиной долларов за билет! Втрое больше, чем обычный поход в кино. Возможно, если бы Клеопатру играла не Элизабет Тейлор, а мисс Рэйми, я бы еще подумал. Хотя о чем тут думать – ожившая Клеопатра прямо сейчас сидела в моей крохотной конторе, вцепившись в сумочку, и буравила меня взглядом своих ледяных глаз.

– Простите, что вы только что сказали? – глупо переспросил я, наконец затягиваясь.

– Я хочу вас нанять. Чтобы вы выяснили, кто ответственен за смерть моего отца, Абрахама Рэйми. Его убили в начале года, – отчеканила мулатка.

Теперь я заметил, что в ее речи не было ни следа «черного» выговора. Девушка произносила фразы словно выпускница элитного пансиона. Мисс Рэйми определенно интересовала меня все больше, однако я сомневался, что она обратилась по верному адресу.

– Видите ли, мисс Рэйми, – я с удивлением заметил, что сам стал копировать ее великосветский «вассаровский»2 прононс. – Дело в том, что я не занимаюсь убийствами. Сочувствую вашей утрате, но я не частный сыщик из книг, которые вы возможно читали. У меня нет помощников, я работаю один и занимаюсь мелкими делами, к которым люди не хотят привлекать полицию: изменами, розыском пропавших, незначительными кражами. Я мог бы отыскать вашу собачку, если бы она потерялась на прогулке. Но выяснять, кто убил вашего отца – это определенно дело полиции.

– Но вы расследуете убийства! – льдинки в ее глазах ярко сверкнули. – Я читала в газетах о деле этого монстра из «Гарнета»3. И до этого вы помогли найти истинного преступника в деле вашего брата. Я не просто так к вам пришла с улицы. Уже несколько месяцев я пытаюсь добиться от полиции хоть какого-то прогресса, но, похоже, они махнули рукой на смерть моего отца. Детектив, который занимался этим расследованием, теперь постоянно занят, он даже не отвечает на мои звонки. Вначале они кого-то задержали и допросили, но поскольку явных зацепок не нашли, то просто спустили дело на тормозах.

Нет, это не Вассар и не Рэдклифф4, подумал я. В произношении мисс Рэйми чувствовалось что-то европейское, похожий акцент был у моей бывшей партнерши по детективному агентству Лекси Бальтазар, чуть более года назад уехавшей на Восточное побережье.

– Дедушка сказал, что мы можем обратиться в какое-нибудь крупное частное агентство, например, к Бойду или в «Северо-Западное», но я не уверена, что у них будут хоть какие-то результаты. Понимаете, мне кажется, что такие корпорации мало отличаются от государственных структур. Они проведут ту же работу, опросят всех «подозрительных личностей», а потом выставят счет и умоют руки. Для всех это лишь очередное рядовое дело. Пьяница-негр, зарезанный в парке. В полиции сказали, что мой отец был бродягой и жил на улице. Его могли убить из-за пары центов или недопитой бутылки или… не вовремя занятой скамейки. Но я в это не верю!

В прекрасных глазах заплескались слезы.

Ситуация мисс Рэйми интриговала меня все больше, но я старался держать себя в руках. Отец черный, к тому же пьяница и бродяга, зарезанный ночью на скамейке в парке. И вот передо мной сидит дочь, которая говорит, как выпускница частной школы, ее прическа стоит не меньше тридцати долларов, а жакет и юбка, подогнанные по фигуре, явно указывают на недешевого портного, причем, скорее всего, не калифорнийского. С другой стороны, я боялся, что если начну расспрашивать девушку о подробностях, она примет это за мое согласие взяться за дело.

– Мисс Рэйми, мне очень жаль. Но повторяю, я не занимаюсь расследованием убийств. Если вас не удовлетворяет работа полиции, возможно, вам стоит прислушаться к совету деда и обратиться в крупную контору, у которой есть оперативники и технические средства…

– Я думала, вы не такой! – хлопнула она ладонью по подлокотнику кресла. – Я думала, вы понимаете, что значит быть, таким… такими, как мы.

– О чем вы?

– Вы же тоже полукровка, – откровенно заявила девушка. – Кто-то из ваших предков был азиатом, ведь правда? Я узнала, вы служили в полиции, дослужились до детектива, но ведь наверняка все время чувствовали на себе клеймо за то, что вы недостаточно белый. Слишком темные волосы, слишком узкие глаза. Мы никогда не добьемся полного равноправия в этой стране, вы не согласны? Вот и полиция так отнеслась к делу моего отца, потому что его смерть для них… незначительна. Как будто собаку переехало машиной. А в вашем объявлении написано, что для вас не бывает незначительных дел.

– Я совсем не это имел в виду, когда составлял текст для объявления.

– Хватит софистики! Я пришла к вам сюда и рассказываю о том, что государственная организация, призванная стоять на страже закона и защищать интересы всех граждан Соединенных Штатов, фактически отказывается расследовать смерть моего отца, потому что он был для нее слишком маргинальным и недостаточно белым. И вы мне откажете в поисках справедливости, прикрываясь тем, что не занимаетесь ничем более серьезным, чем поиск сбежавших мопсов?

Девчонка была в ярости и это мне, надо сказать, понравилось. Вместо того чтобы расплакаться и давить на жалость, она стала нападать, призвав на помощь весь арсенал идей, позаимствованных в колледже. Интересно, что будучи мулаткой, мисс Рэйми сразу углядела и во мне смешанную кровь. Похоже, что проблемы «чистоты расы» больше всего волновали как раз тех, кто не мог ею похвастаться. Так, мой отец и братья были просто помешаны на том, чтобы не сойти за «узкоглазых», тогда как мои друзья, так сказать, европейского происхождения всегда считали это беспочвенным проявлением паранойи. Например, Лекси уверяла, что никогда не видела в моем лице восточных черт, пока я сам ей не рассказал о «позорном пятне» в истории своей семьи, когда мой прадед женился на азиатке еще до переезда в Америку.

Меня слегка покоробило, что мисс Рэйми взывает к моим туманным корням, будто бы призывая расследовать преступление во имя метисов всего мира. Я хотел было ей сказать, что ни во время учебы в Гарварде, ни в полиции никогда не чувствовал себя человеком второго сорта, но сдержался, поскольку вовсе не хотел вступать в словестные баталии с девушкой, которая явно владеет английской софистикой лучше меня.

К тому же я никогда не понимал и наверное уже не пойму, почему людям так непременно нужно знать, кто и за что убил их близких. Ведь этот урон уже не возместить. Неужели мисс Рэйми будет легче спать, если она будет точно знать, какой именно собутыльник воткнул перо в ее отца?

Что-то в ней нехорошее клокотало, когда она набросилась на меня с упреками. Гнев, отчаяние, грусть, не знаю. Во всяком случае, не каждая молодая девушка решится прийти одна в контору частного детектива, чтобы нанять его расследовать убийство собственного отца. Может, это ее способ все пережить? Я решил, что вреда не будет, если я немного поговорю с несостоявшейся клиенткой разумно, дав ей возможность выпустить пар и привести в порядок мысли.

– Сколько вам лет, мисс Рэйми? – спросил я.

– Двадцать один, – с вызовом ответила она. – То есть будет. В следующем январе. Пока что мне двадцать. Но я имею собственный капитал, из которого могу платить вам требуемый гонорар.

– Вы же понимаете, что любые соглашения, которые мы с вам заключим, будут считаться недействительными, если их не поддержит ваш официальный опекун. Что по этому поводу думает ваша мать? Вы не можете меня нанять, мисс Рэйми, если против этого будет возражать ваша семья.

– Моя мама умерла уже давно. Но… мой дедушка… он поддерживает меня. Я же сказала, он сам предлагал мне обратиться в детективное агентство.

– Так и послушайте совета деда. Выберете агентство с наилучшими рекомендациями. Или приходите ко мне оба, если сумеете его уговорить, хотя я сильно сомневаюсь. Но если ваш дед сейчас является вашим опекуном, то я не могу ни о чем с вами договариваться без его согласия. Но мне кажется, вы зря наговариваете на полицию. Насколько я знаю по собственному опыту, детективы из отдела убийств расследуют все дела одинаково, независимо от расы или социального положения жертвы. Да, сейчас вы думаете, что полицейские не добились никаких результатов за пару месяцев и поэтому списали дело в архив. Но они не забыли о нем. Поверьте мне, рано или поздно найдутся новые улики, всплывут показания. Преступники имеют свойство болтать, хвастаться содеянным. Рано или поздно убийца вашего отца расскажет что-то… своим… приятелям, – я изо всех сил старался не употреблять слов «спьяну» и «собутыльникам».

Впрочем ее совсем не впечатлила моя речь.

– Я не верю, что моего отца зарезали какие-то пьяницы, – решительно заявила она. – Вы его совсем не знали, а уже нарисовали в голове удобную картину. Прямо как те детективы, что занималась расследованием. Тогда как я считаю, что вы именно тот, кто может непредвзято взглянуть на дело свежим взглядом. Потому что вы независимый, решительный человек, не пресмыкающийся перед истеблишментом.

Теперь она перешла к лести. Забавно.

– Мисс Рэйми, я уже сказал вам, что не могу заниматься вашим делом без согласия вашего опекуна, – напомнил я.

Девушка на мгновение задумалась.

– Мистер Стин, я тоже кое-что знаю на эту тему, – неспешно произнесла она. – Предположим, я просто прошу вас о дружеской услуге. Вы будете действовать по собственному почину, просто потому что кто-то попросил вас расследовать убийство Абрахама Рэйми, безработного сорока двух лет, случившееся четвертого января в парке Санта-Мария в Анахайме. Сейчас я даю вам пятьсот долларов. Наличными. Это мои личные деньги. Если у вас будут какие-то результаты в течение трех дней, и вы решите продолжать дело, обещаю, я поговорю с дедушкой, и мы заключим с вами официальный контракт. Деньги в любом случае остаются у вас.

Она полезла в лаковую сумочку левой смуглой лапкой с идеальным маникюром и извлекла оттуда пять сотенных купюр, явно подготовленных заранее. Я понял, что эта малышка все продумала и была почти уверена, что сможет подцепить меня на крючок. Она все больше напоминала мне очаровательного, но очень хваткого клеща. Впрочем кое-что привлекло мое внимание даже больше, чем пять хрустящих бумажек, выложенных на стол.

– Подождите, вы сказали, Абрахам Рэйми, сорока двух лет, безработный. У него не было шрама на щеке? И еще… кажется, он хорошо играл на скрипке.

– Как вы об этом узнали? – совершенно искренне удивилась она.

– Объявление в газете. В декабре. Я просматривал рубрику частных объявлений и наткнулся на просьбу сообщить, если кто-то знает о местонахождении вашего отца.

– Совершенно верно. Это я дала его. Отец несколько месяцев не показывался, а мы узнали, что он съехал из меблированной комнаты, в которой жил последнее время. Я разместила объявление в нескольких газетах. Но прежде чем отец объявился, его нашли… мертвым. Зарезанным в парке.

– Расскажите мне все с начала, – предложил я, доставая блокнот. – Повторю, пока что я не принимаю вашего предложения. Если я и возьмусь за дело, то лишь поговорив с вашим опекуном.

– Хорошо, – покорно кивнула девушка, но потому, как блеснули льдинки в зарослях ее ресниц, я понял, что она добилась того, чего хотела.

– Меня зовут Эпифани Рэйми. Я не видела отца последние полгода до его смерти, так что не могу сказать, чем он точно занимался.

Эпифани5. Какое красивое старомодное имя, видимо, отец ее был откуда-то с юго-востока из вотчины методистов, где детей негров и не только принято называть по церковным праздникам. Интересно, как его занесло в Калифорнию, и откуда у прекрасной Эпифани замашки египетской царицы и ее же склонность к тонкому интриганству.

– Хотя все зовут меня Пиппа. И вы можете меня называть Пиппой, а не мисс Рэйми. Кстати, я забыла сказать, Рэйми – не моя настоящая фамилия. То есть это фамилия моего отца, так что я могу ее носить, но моими опекунами являются дедушка и бабушка со стороны матери, они официально поменяли мою фамилию на Роббен. Когда мне исполнится двадцать один год, я сменю ее на Роббен-Рэйми.

Возникла пауза. Видимо, мне нужно было как-то среагировать.

– Как колледж Роббена? – в шутку спросил я, вспомнив роскошный академический парковый ансамбль недалеко от Пасадены, где преподавал один мой приятель, специалист по английской литературе.

– Да, как колледж. Его собственно основал мой прадед. А еще оптика Роббена, очки Роббена, фотоаппараты Роббена.

Мне с трудом удалось удержать губы вместе, хотя нижняя челюсть слегка подалась вниз. «Роббен Лензес» была одной из крупнейших американских корпораций в области оптики, заграбаставшей, помимо прочего, государственные и медицинские контракты. Полицейские и военные пользовались ее прицелами, врачи и ученые оперировали ее микроскопами, профессиональные фотографы снимали ее объективами. Не говоря уже о миллионах очкариках по всей стране.

Черт возьми, моей клиенткой стала наследница огромного состояния.

Глава 2

– Значит, ваш дедушка…

– Вим Роббен, глава «Робен Лензес» и бывший сенатор от штата Калифорния. Но я повторю, он меня полностью поддерживает в желании найти убийцу отца. Просто он боится, что если использует свое политическое влияние, то полицейские произведут несколько показательных арестов, может, даже выбьют из какого-то бедолаги признание. Дедушка не строит иллюзий относительно методов работы наших доблестных органов, да и вы, я думаю, тоже. Нет, мне нужно честное непредвзятое расследование, поэтому я и обратилась к вам.

– Как получилось, что ваш отец жил в трущобах и умер в парке? – спросил я ровным голосом. – Он развелся с вашей матерью?

Пиппа Роббен снова сделала паузу, будто бы обдумывая ответ. На самом деле, как я мог понять, она заранее спланировала всю беседу, точно просчитав в какой момент вываливать на меня новые факты. Если бы она с самого начала представилась своим настоящим именем и сообщила, что является внучкой миллионера экс-сенатора Роббена, я бы просто выставил ее вон, решив, что девушка меня разыгрывает.

– Моя мама умерла, когда я была еще почти младенцем. Отец в это время был на войне, он служил в морской пехоте. Вы же тоже служили на флоте?

Черт, да у Пиппы была обширная информация о моей биографии. Неужели она нанимала частного детектива, чтобы вначале проверить меня?

Я молча кивнул, не вдаваясь в подробности.

– Тогда вы должны помнить, какое тогда было время. Родители познакомились весной 42-го года в Сан-Диего. Отца мобилизовали и должны были со дня на день отправить на корабль. А мама работала машинисткой и шифровальщицей на базе, она добровольно записалась в женские вспомогательные войска после Перл-Харбора. Мама была ярой феминисткой, считала, что женщины не должны отсиживаться дома, пока мужчин посылают на войну. На этой почве они и сошлись – отец был тоже активистом, он боролся за права черных в Америке. Особенно его возмущало, что негры первые попали под мобилизацию, и их сразу записывали в пушечное мясо, несмотря на то, что многие, как например, мой отец, уже успели закончить двухлетний колледж. Вы знаете, что тогда негров не брали даже в матросы. Просто давали винтовку и отправляли в бой. Не удивительно, что чернокожие американцы вовсе не горели желанием сражаться. Но, он не думал сбегать и прятаться, а сам пришел на призывной пункт. Позже папа мне рассказывал, что это было каким-то умопомрачением. Шла война, его должны были отправить на фронт, где каждый день мог стать последним. Они встретились с мамой, понравились друг другу, поэтому решили – почему бы и нет? Зарегистрировали брак тут же на базе, и отцу дали еще недельную отсрочку. Потом он все-таки ушел в рейд, но…

– Успел зачать вас?

– Именно. Матери пришлось уйти со службы, она подрабатывала машинисткой на дому, когда я родилась. Представляете, отца даже не отпустили на побывку, мама просто прислала ему мою фотографию. Я родилась 6 января, поэтому родители и решили назвать меня Эпифани. Точнее это была идея моего отца, а маме она понравилась. А потом она заболела. Ей помогали подруги и другие десантники, знавшие отца, но мы все равно еле сводили концы с концами. Мама умерла в начале 44-го, когда мне исполнился год и два месяца.

– Почему она не обратилась за помощью к своим родителям?

– Не хотела. Была слишком горда. А еще боялась, что ее отец придет в ярость, узнав, что она выскочила замуж за негра и родила ребенка. Ведь он уже тогда был публичной фигурой, такой скандал мог бы погубить его политическую карьеру. Маме же едва исполнился двадцать один год, она была в том же возрасте, что и я сейчас. Ей казалось, что она сама может со всем справиться, пока муж не вернется с войны. Кстати, папа хотел, чтобы мы с мамой переехали к его родителям в Алабаму, откуда он родом. Но те отказались нас принять.

– Вы не можете этого помнить.

– Конечно. Но ведь остались письма. Я нашла у мамы письма отца и других родственников, а он предал мне пачку писем, которые она ему писала на корабль. Оказывается, бабушка и дедушка Рэйми, родители отца, еще больше возмутились, что он женился на белой девушке. Представляете – они считали, что он опозорил семью. Они заявили, что не пустят мою маму на порог, но готовы были забрать меня, хоть я и была по их меркам слишком светлокожей. Мама послала их к черту, и я ее понимаю. Ну а когда она умерла, они были не против взять меня, но у них не было денег, чтобы приехать в Калифорнию. Так что я едва не попала в приют, никому не было дела до осиротевшей дочери черного солдата. К счастью, мама перед смертью успела написать своим родителям. Дедушка Вим и бабушка Эллен немедленно примчались и забрали меня к себе, оформив опекунство.

– Довольно смелый шаг для сенатора.

– О, Виму всегда было плевать на предрассудки, мама зря боялась. Он сразу признал меня своей внучкой и не стеснялся появляться со мной в публичных местах, не делал разницы между мною и моим кузеном Аланом, сыном дяди Криса, старшего брата мамы. Хотя после войны он отошел от политики и вновь сосредоточился на бизнесе, на всех фотографиях в газетах Вим крепко держал меня за руку.

– Но ваш отец все-таки вернулся. Ему не нашлось места в идиллической семейной картине?

– Мне кажется, что вы почему-то предвзято относитесь к дедушке Виму. Нет, он нормально принял моего отца. Дело в том… что весной 44-го папа был серьезно ранен. Осколками снаряда ему повредило руки и разворотило щеку. Он едва не лишился глаза. Ребята на корабле вначале решили, что у отца снесло полголовы, но это оказался лишь ожог и сильная контузия. Так что он несколько месяцев провел в военном госпитале, потом его комиссовали. Едва выписавшись из больницы, папа разыскал меня. Правда, он был все еще очень плох, руки, плечо и лицо не до конца зажили. Дедушка предложил остаться в нашем поместье, он прожил некоторое время в гостевом доме. К нему пригласили лучших врачей, которые исправили последствия военного лечения, так что в итоге папа отделался лишь шрамом на щеке, ну и еще несколькими другими шрамами. В принципе его лицо выглядело нормально, мне кажется, она сам больше его смущался. Вим предложил ему работу в одной из своих компаний, но отец отказался. Он рассказывал мне, что не знал вначале, что моя мама – девушка, на которой он женился – из такой богатой семьи. Я говорила вам, что папа был активистом и у него были свои принципы? Он хотел сам встать на ноги, чтобы нормально заботиться обо мне. Поэтому он уехал из поместья и начал искать работу. Но навещал меня так часто, как мог. Я отлично помню время в детстве, проведенное с папой. Мы ездили на пляж, ходили в цирк и в океанариум…

Пиппа снова сделала паузу в рассказе, на этот раз настоящую.

– К сожалению, у папы ничего не получалось. Он был почти инвалидом, один глаз после ранения едва видел, руки его не слушались. Конечно, он был инвалидом войны, уволился в запас с почестями и получал небольшое пособие за ранение. Но его активистское прошлое мешало устроиться на нормальную работу.

– Подождите, что значит, руки не слушались. А как же игра на скрипке?

– Это стало папиной одержимостью. Он играл на скрипке с детства, а после ранения стал использовать инструмент, чтобы разрабатывать поврежденную руку. Когда я оставалась у него, он часами занимался, проигрывая различные пьесы. Всякие народные мелодии, но также Мендельсон, Вивальди, Моцарт. Я полюбила музыку благодаря папе. Но с работой у него не ладилось, к дедушке он обращаться не хотел, поэтому… начал пить. Когда мне исполнилось пять, отец начал пропадать все чаще и надолго. Говорил, что ищет работу в других штатах. Но снова ничего не получалось. Тогда я видела его редко, он приезжал в поместье буквально на пару часов и наверное был очень пьян. Я не могу сказать наверняка, но дети такое чувствуют. В конце концов Вим и Эллен выдвинули ему ультиматум: или отец ложится к клинику, чтобы лечиться от пьянства, или они официально оформляют надо мною опекунство. Отец опять исчез…

– И тогда вы стали Пиппой Роббен?

– Наверное. Я никогда не спрашивала, когда точно дедушка сменил мою фамилию. Я знаю, что поначалу им совсем не нравилось мое имя. Эпифани. У нас так не принято. Старая голландская семья из Новой Англии, там было принято всех называть по именам бабушек и дедушек. Именно поэтому получилось, что мою мать звали Кристина, а ее старшего брата – Кристиан. К счастью, моего поколения этот бред уже не коснулся. Например, моего двоюродного брата зовут Алан, я говорила? Ну а у меня второе имя Матильда в честь прабабушки. Эллен одно время пыталась меня переучить, но я отказывалась отзываться на Тильду. В итоге сошлись на Пиппе, тем более, что это звучит как прозвище тети дедушки Вима. Правда, ее полное имя было Филиппа.

– Вернемся к вашему отцу.

– О, я не видела его потом толком много лет. Дело в том, что меня отослали учиться в пансион в Швейцарию. Дед очень хотел, чтобы я получила хорошее образование, но было очевидно, что в США это практически невозможно, меня не приняли бы ни в одну нормальную частную школу, несмотря на все его деньги и связи. Или приняли, но я бы чувствовала себя там белой вороной. Точнее черной вороной. А в Швейцарии были другие порядки. В пансионе, где я училась, были африканские принцессы, дочери королей и шейхов с Ближнего Востока, девушки из Азии, дети дипломатов со всего мира, там никто не смотрел на цвет кожи. Когда я вернулась в Америку, то без труда поступила в колледж. Конечно, не без помощи силы фамилии.

– В колледж Роббена?

– Нет, в Стэнфорд. У меня были очень хорошие вступительные баллы. Я выбрала специализацией экономику.

Ну, еще бы. Настоящая наследница своего деда.

– И чем все это время занимался ваш отец?

– В том-то все и дело. За прошедшие годы папа превратился в конченого алкоголика. Я сейчас говорю честно, без утайки. В Алабаму он не захотел возвращаться, окончательно поругавшись с родными. Тогда он и показал мне письма, в которых его родители отказывались принимать мою маму. Хватался за любую работу то тут, то там, но нигде не задерживался надолго. И он не хотел уезжать далеко от Калифорнии, чтобы не терять меня из виду. Один раз он приезжал ко мне в Стэнфорд, иногда мы встречались в Лос-Анджелесе во время каникул. Но это происходило все реже и реже. Я очень боялась, что с отцом что-то случится. Даже хотела, чтобы он переехал ко мне, я снимаю квартиру в Стэнфорде, думала, я могу позаботиться о папе. Но прошлым летом он неожиданно совсем пропал. Может, и раньше, я сама выяснила это только на летних каникулах. Он съехал из комнаты на Лорел-стрит, куда я ему раньше звонила, и не оставил нового адреса. Я ждала его все лето, думала, он сам объявится или позвонит, потом мне надо было возвращаться к учебе, так что я снова начала искать его только на Рождество. А потом я узнала, что его убили.

На мой взгляд, рассказ был предельно ясным. Девчонка в порядке, пока папа спивается. У нее квартира и успешная жизнь в Стэнфорде, любящая семья в огромном поместье где-то в пригороде Лос-Анджелеса. У него – затяжной алкоголизм, отсутствие работы и перспектив, ссора с родителями из черной глубинки, нежелание принимать помощь от дочери и ее богатых белых предков. И кто-то зарезал мистера Рэйми зимой в парке, в не слишком благополучном районе к юго-востоку от Лос-Анджелеса. Может, это были другие бомжи, а, может, наркоманы, принявшие «дозу», насколько я знал, в Санта-Марии регулярно паслись те и другие. Я, конечно, не видел лично ни места преступления, ни улик, но мог предположить причины отсутствия энтузиазма у полицейских детективов – как правило, такие преступления невозможно раскрыть, если убийца по рассеянности не оставил в теле нож с полным набором отпечатков пальцев, а заодно не бросил рядом на скамейке свой бумажник с водительским удостоверением и письмами на домашний адрес. В противном случае оставалось только запастись терпением и ждать, пока кто-то не начнет трепать языком. Мозги у этой публики некрепкие, алкоголь и «дурь» располагают к приятным дружеским беседам, наверняка через несколько месяцев один из штатных полицейских стукачей за пятерку донесет компам, как его кореш недавно хвастался, что зарезал черного зимой в парке. И вот убийца в миг окажется за решеткой, если, конечно, сам доживет до этого времени.

Пиппа Роббен бросила на меня скептический взгляд, словно читая мои мысли.

– Вы по-прежнему считаете, что мой отец стал жертвой случайного убийства в парке?

– Извините, мисс Рэйми… Роббен… Пиппа. Пока что я не вижу доказательств спланированного злостного умысла, если их не увидела полиция. А, как я уже сказал, у меня физически нет возможности отлавливать всех темных личностей в Анахайме.

– А если я вам сейчас сообщу кое-что из того, о чем полиция не в курсе?

Глава 3

Я заинтересованно подался вперед. «Удиви меня», как вроде бы сказал сказал один русский в Париже6.

– Мой отец был вовсе не таким пропащим пьяницей, как все думали, – заговорщицки продолжила Пиппа. – Но я расскажу дальше только в том случае, если вы согласитесь принять задаток и провести расследование.

– Я же говорил, я не могу…

– Мы решим вопрос с дедушкой Вимом, если вы найдете что-то важное, я обещаю.

– И любая информация, которую вы мне сообщите…

– Да, она не конфиденциальна с точки зрения закона. Но я надеюсь на вашу порядочность. Может, это и не имеет никакого отношения к убийству моего отца. Так вы приметесь за дело?

Конечно, я уже увяз по уши в этом еще не начатом расследовании. К тому же пять сотен были вовсе нелишними. Я смахнул купюры в ящик стола и кивнул.

– Так вот, я говорила вам, что в молодости, еще до моего рождения мой отец был активистом в борьбе за права негров? Он не оставил это занятие. Папа состоял в Юго-Западном Комитете защиты гражданских свобод, многие его поездки были связаны вовсе не с поиском работы, а с поручениями комитета. Конечно, из-за травмы и жуткого шрама на лице он редко появлялся на публике, но был одним из ближайших помощников главы ячейки в Анахайме, Вирджила Гаррисона.

– И что?

– А то, что отделение комитета находится в полусотне ярдов7 от парка Санта-Мария. Фактически отца убили неподалеку от его места работы. А сотрудники отделения уже давно получают смертельные угрозы.

– Ради бога, и почему вы не рассказали об этом копам?!

– Потому что я не хотела подставлять комитет, неужели не понятно! Полиция и так относится к ним предвзято, хотя это мирная организация, которая действует исключительно в рамках закона. Но если бы копы пронюхали, что мой отец был многолетним активистом, они бы первым делом накинулись бы именно на комитет и парализовали бы его работу. Я говорила с мистером Гаррисоном вскоре после убийства отца. Он был потрясен. Хотя он тоже не исключал, что смерть папы связана с его политической деятельностью, он настоятельно просил меня не афишировать это. Потому что они планируют акции протеста и что-то еще, связанное с выборами в городской совет. Мистер Гаррисон сказал, что сам расспросит сотрудников, не происходило ли в последнее время что-то подозрительное, что может указать на причины убийства отца.

– И что?

– И ничего. Я поддерживаю идеалы отца, поэтому умолчала о его связях с комитетом про просьбе Вирджила Гаррисона. Но я не считаю, что это настолько высокая цель, что ради нее можно простить кому-то убийство.

– Почему?

– Что почему?

– Почему для вас так важно найти убийцу отца, Пиппа? Ведь его это уже не вернет.

– Потому что жизнь моего отца была ужасно несправедливой. За всю его жизнь никто за него не вступился, все, на кого он полагался, думали только о себе и своих интересах. Даже я все детство злилась, когда он увозил меня из дедушкиного дома, чтобы прогуляться по дешевой ярмарке, на самом деле, я до смерти боялась, что он меня однажды увезет навсегда от моей прекрасной жизни с большим бассейном, пони и домашними учителями. Я упустила шанс перед ним извиниться, но хочу сделать все, чтобы добиться для отца последней справедливости.

Глава 4

Черт бы побрал все эти колледжи с прогрессивными взглядами. Черт бы побрал пасхальные каникулы, на которых студентам нечем заняться, кроме как ездить с друзьями на пляж или отнимать время у несчастных частных детективов.

Я с тоской оглядел скромную комнатушку, которая последние три месяца служила мне новым офисом. После Нового года мои дела немного поправились, вновь появились клиенты, так что я смог арендовать крохотную контору в старом кирпичном здании на 5-й Западной улице недалеко от Парка Ла Бреа. Дом явно просился под снос (что, скорее всего, с ним и случится в ближайшем будущем), владелец решил не тратиться на установку лифтов и замену электропроводки. Зато арендная плата была мизерной, моя контора находилась прямо на первом этаже, а близость к Голливуду и Миле Чудес8 предполагала стабильный приток клиентуры. К тому же новая контора располагалась в районе Фэрфакс, недалеко от полицейского участка, лейтенантом в котором служил мой старый приятель Вэл Крэддок.

Даже при отсутствии текущих дел торчать днем в конторе было гораздо приятнее, чем торчать целый день дома – не было возможности лечь на кровать и потихоньку впадать в депрессию, глядя в потолок. Однако за аренду надо было платить, поэтому я положил пять сотен из ящика в конверт для банковского депозита и уставился на записи, которые сделал во время разговора с Пиппой Роббен.

Итак, отец девушки, Абрахам Рэйми, родившийся в 1920 году в штате Алабама, чернокожий с огромным шрамом на правой щеке, был найден мертвым утром 5 января этого года на скамейке в парке Санта-Мария в Анахайме9.

Я более-менее помнил этот парк. Несколько лет назад какой-то очередной филантроп, желавший облагородить городской пейзаж, заменил обычные скамейки и столики гигантскими каменными плитами, напоминавшими доисторические мегалиты и жертвенные алтари. Не лучшее садовое решение для любителей шахмат или молодых матерей, прогуливающихся с колясками, зато прочные конструкции с просторными поверхностями стали пользоваться огромной популярностью у бездомных, наркоманов и любителей случайного секса.

Под гранитной крышкой подобной «скамьи» можно было с комфортом разложить спальный мешок, спасаясь от дождя, а любой из столов странной произвольной формы легко бы выдержал короля Артура и его рыцарей Камелота, даже если бы они все вскочили на него в полном вооружении и начали отплясывать джигу.

По ночам добропорядочные обыватели района старались обходить стороной парк: черные мегалиты в неярком свете редких фонарей выглядели зловеще, к тому же их постоянные обитатели имели склонность издавать резкие душераздирающие крики. Даже полицейские патрульные избегали Санта-Марию в ночное время, предпочитая по утрам подбирать полусонных бродяжек или отправлять в больницы жертв слишком сильного кайфа и полуночных разборок.

У меня уже давно не было надежных информаторов в Анахайме, так что я надел шляпу, запер контору и прогулялся до полицейского участка Фэрфакса, по дороге бросив конверт в щель приема наличных депозитов в банке.

Как я и предполагал, Вэл Креддок сидел в своем кабинете в окружении башен из отчетов и графиков и что-то увлеченно печатал на машинке. Я знал, что Вэл обожает бумажную работу, а также порядок и точность, его отчеты еще в патруле отличались невероятной аккуратностью и маниакальной подробностью. Поэтому не сомневался, что лейтенантские нашивки – это только начало, а закончит карьеру он на высокой административной должности в комиссариате.

Я тоже был не менее маниакально привержен порядку, вот только зачастую не мог содержать в этом самом порядке собственные мысли. Вэл же и в голове не допускал даже малейшего бардака: он точно знал, в чем состоит его полицейский долг, как должно быть устроено общество, где подают самые вкусные колбаски, когда следует выпить последний стакан виски, чтобы не проспать утреннее дежурство, и как он назовет своего первенца, когда наконец найдет ту, единственную.

Полагаю, Вэл считал, что я стал жертвой какого-то коварного клеща, заразившего меня энцефалитом, от которого я спятил настолько, что уволился из полиции и занялся независимым частным сыском, приносившим мне в годовом исчислении сущие гроши. Сколько раз за прошедшие десять лет я пытался объяснить другу свои этические метания, вызывающие во мне отвращение к работе на американское государственное правосудие, он только изумленно вглядывался в меня, словно ожидая обнаружить где-нибудь в ушной раковине того самого злополучного клеща, продолжающего высасывать остатки моего разума.

– Если ты зашел пригласить меня на ленч, то сейчас я слишком занят, – сухо сказал Вэл, не отрывая глаз от каретки. – Начальство требует отчет о показателях участка.

– На самом деле я отвлеку тебя всего на минутку. Мне нужна твоя помощь.

Вэл подозрительно посмотрел на меня.

– Опять информация о текущем расследовании? Или допуск в архив? Давай, не стесняйся, выкладывай. Или подожди, дай угадаю. Ты опять наткнулся на труп и пришел мне об этом по-дружески сообщить.

– Я хотел спросить, есть ли у тебя кто-то знакомый в полиции Анахайма. Желательно в участке, к которому относится парк Санта-Мария. А еще лучше, чтобы это был детектив из отдела убийств.

– А в чем дело? – заинтересованно спросил Вэл.

Я не видел причин скрывать от приятеля причину своего интереса, рассчитывая на его помощь.

– То есть девчонка считает, что полиция не добилась результата, и поэтому наняла тебя? Погоди, но ты же не занимаешься расследованием убийств.

– Я это ей минимум дюжину раз повторил. Но она видите ли прочитала обо мне в газетах и вбила себе в голову, что ей нужен честный принципиальный одиночка, который не будет тянуть из ее семьи деньги. Может быть, мисс Роббен увлекается детективами. Знаешь, где действуют такие крепкие неулыбчивые ребята, как Сэм Спейд, Филипп Марлоу или Лью Арчер.

– Как я понял, ей удалось тебя уговорить. И что ты собираешься делать? Ставить на уши полицию Анахайма?

– Если бы я этого хотел, то не пришел бы сейчас к тебе. Нет, я хочу спокойно поговорить с кем-то из местных, кто расследовал дело. Наверняка ребята сделали все по протоколу: собрали улики, опросили возможных свидетелей. Я просто проверю все заново. Если ничего не найду, то попрощаюсь с клиенткой и посоветую ей запастись терпением. Такие дела рано или поздно раскрываются сами.

– Согласен с тобой. Вот только родственникам это не объяснишь. В итоге они злятся, нанимают адвокатов и частных сыщиков, которые начинают мутить воду и тыкать полицию мордой в грязь, мол, они плохо стараются.

– Я не буду никого тыкать мордой в грязь. Или любой другой частью тела. Так есть у тебя знакомый, с которым я мог бы поговорить?

– Есть один. Зовут Билл Гровенер. Фамилия пишется как название какой-то площади в Лондоне10, почему-то для него это важно. Мы с ним пересекались пару раз в Управлении, толковый парень, звезд с неба не хватает, но работает на совесть. Берет задницей, если понимаешь. Так что, если он скажет, что подергал за все ниточки – значит, так оно и было. Я закончу с отчетами, а потом позвоню ему, поручусь за тебя, может, расскажет о деле. Не умничай с ним слишком.

Через три часа Вэл перезвонил мне в контору и сообщил, что детектив Гровенер согласен встретиться со мной в семь вечера в баре «Четыре туза» на улице Малибу.

Глава 5

Улица Малибу, несмотря на название, не имела никакого отношения к знаменитому курортному пригороду, где селились миллионеры и кинозвезды. Бар «Четыре туза» находился в Вестминстере к юго-западу от Анахайма. То, что детектив Гровенер выбрал заведение в другом районе Лос-Анджелеса, говорило о том, что он не хочет, чтобы о нашей встрече знали его коллеги.

Билл Гровенер оказался мужчиной моих лет с узким нервным лицом и блестящими карими глазами. Не знаю, что именно наговорил ему Вэл, но встретил меня детектив вполне благожелательно.

– Значит, девчонка и тебя припахала искать убийцу своего папочки? – дружески спросил он, опрокидывая в себя порцию виски и тут же сделав бармену знак повторить.

Я подумал, что шелковый блеск глаз Гровенера объясняется тем, что он пришел в «Четыре туза» намного раньше меня. И возможно место выбрано не ради конспирации, а детектив часто проводит тут время подальше от родного участка. Интересно, давно ли Вэл общался с Гровенером. Не исключено, что тот успел охладеть к полевой работе и монотонным допросам свидетелей, а работать задницей теперь предпочитает за барной стойкой.

– Пришла сегодня утром, – заговорщицки подмигнул я. – Я пытался ее убедить, что если вы, ребята, ничего не нашли, то и никто не найдет, но что толку. Вот, что я выяснил из ее рассказа, – я подтолкнул к Гровенеру блокнот с открытой страницей, на которой выписал все факты по делу.

Он внимательно впился глазами в жалкие строчки, быстро прочитал и вернул мне блокнот. Может, Билл и любил пропустить несколько лишних стопок бурбона, но концентрации он не терял.

– Да, это почти все, что есть у нас, – кивнул он. – Ни улик, ни свидетелей, знаешь, как бывает в таких гадючниках. Никто не видел, как Рэйми в парк пришел, какую скамейку занял, только утром патруль наткнулся на его труп. Вокруг валялись старые газеты, пустые разбитые бутылки и куски дерьма, причем не только собачьего. На одной из бутылок мы нашли отпечатки Рэйми. Хотя про отпечатки говорить сложно, потому что одна рука у него почти вся в шрамах от ожогов, а на другой не хватает пальца. Но отпечаток большого пальца левой руки довольно четко виден на бутылке.

– Его опознали по отпечаткам?

– Нет, нам даже не пришлось. У него в пиджаке лежал бумажник. Денег там, естественно, не было, но мы нашли социальную карточку и фото дочери, а еще бумажку с ее телефонными номерами в Стэнфорде и здесь, в Лос-Анджелесе. Девушка в итоге его и опознала. Представляешь, эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами. Это было утро субботы, а на следующий день у девчушки был день рождения, двадцать лет. И она приехала домой на выходные, чтобы отпраздновать в кругу семьи. И вот вместо того, чтобы готовиться к празднику, она притащилась морг вместе с дедушкой и бабушкой. Думаю, торжество им пришлось отменить. Но представляешь, как мы осоловели, когда поняли, кто именно ее дед. Естественно, мы постарались, чтобы эта информация не просочилась в газеты. Она внучка миллионера и бывшего сенатора, а папаша у нее обыкновенный забулдыга. Надеюсь, девица сама никогда не будет пить. Черная кровь, сам знаешь, организм вообще не приспособлен к алкоголю. Мгновенно сопьется.

Билл Гровенер шевельнул пальцем в сторону бармена, демонстрируя, что его организм напротив прекрасно приспособлен к алкоголю.

– А еще какие-то бумаги при мистере Рэйми были?

– Да полно. Мужик был набит бумажным барахлом, он же типа жил на улице. У него в пиджаке были вырезки о найме на поденную работу, список адресов ночлежек Армии Спасения, письма от дочери, адресованные на его последний адрес, замызганное письмо с рекомендацией от его предыдущего нанимателя, владельца какого-то склада в Бруксайде. Талоны на питание в бесплатной столовой, чеки букмекеров на мелкие суммы, брошюра Анонимных Алкоголиков, даже листовки Комитета защиты гражданских свобод. Парень жил насыщенной жизнью.

– И что с листовками? – спросил я небрежно.

– Да их раздают пачками на улицах. Особенно в окрестностях Санта-Марии, ведь у них там один из офисов. Наверняка Рэйми взял себе побольше, чтобы запихнуть в пиджак, когда будет спать в парке. Дело-то было зимой. Слушай, вот возьми и сам почитай. Я захватил дело, когда уходил из участка. Вэл сказал, что ты мужик нормальный, сам раньше в убойном работал. Если заметишь что-то, что может успокоить девчонку, поделишься со мной? Я буду только рад.

Мне определенно импонировал Билл Гровенер.

Глава 6

Устроившись в пустой кабинке бара, я заказал кружку пива и начал внимательно читать дело, оставив Билла развлекаться за стойкой.

В шесть сорок утра 5 января, незадолго до рассвета, полицейский патруль, совершавший обход парка Санта-Мария, наткнулся на тело неизвестного черного мужчины. Неизвестный лежал на земле рядом с каменной скамьей, патрульный вначале решил, что он просто спит, что, учитывая прохладную температуру ночью, могло пагубно сказаться на его здоровье. Он попытался разбудить мужчину (видимо, потыкал палкой, предположил я). При ближайшем осмотре обнаружилось, что неизвестный не подает признаков жизни, а его рубашка в области грудины и горла испачкана следами, похожими на кровь.

Вызванный на место судебный медик констатировал смерть, предположительно наступившую от раны острым колющим предметом в область шеи.

Я быстро нашел отчет о вскрытии. Он подтвердил предварительные выводы медиков: смерть наступила примерно за десять часов до обнаружения тела, то есть в районе девяти вечера предыдущего дня. Причиной стал единственный удар в шею, задевший сонную артерию и повредивший блуждающий нерв, что привело к мгновенной смерти мозга. Удар был нанесен под углом с левой стороны, что указывает на то, что убийца правша.

Я вспомнил, что Пиппа вынимала из сумочки купюры левой рукой. Впрочем, я и не предполагал, что она примчалась из Стэнфорда накануне дня рождения, чтобы зарезать ночью своего отца в парке, а потом три месяца доставать полицию требованиями найти убийцу.

Посмотрев на фотографии тела и одежды жертвы, я вернулся к описаниям и фото с места преступления. Крови из раны на рубашку вытекло не слишком много, не так много кровавых следов было обнаружено и на траве вокруг трупа. Я еще раз просмотрел отчет патрульных. Дождя в ту ночь не было.

По идее после удара в шею кровь должна была хлынуть фонтаном, заливая все вокруг. Полицейские поначалу решили также, поскольку быстро оцепили парк и устроили облаву на всех окрестных бездомных, ища человека, заляпанного кровавой коркой. Обычно убийцы под кайфом ведут себя достаточно беспечно, но не в этот раз – на всех задержанных ничего, кроме обычных следов грязи, фекалий и рвоты, а также застаревших порезов, обнаружено не было.

Опрос задержанных также ничего не дал. Все в один голос твердили, что никогда раньше не видели покойного Абрахама Рэйми и не заметили прошлым вечером ничего подозрительного. В отношении последнего полицейские были склонны верить показаниям. Обычно обитатели парка к вечеру приводили себя уже в такую кондицию, что если бы увидели всех четверых всадников Апокалипсиса, то лишь приветственно махнули им бутылкой.

Кстати о бутылке. Полицейские собрали осколки вокруг тела, на одном из которых обнаружили отпечаток Абрахама Рэйми. Примечательно, что согласно отчету токсиколога, в крови жертвы не было обнаружено ни грамма алкоголя. Одна из версий заключалась в том, что у Абрахама мог возникнуть с кем-то спор из-за бутылки, из-за чего она разбилась о край каменной скамьи, что в результате и привело к драке с фатальным ранением.

Впрочем, происшедшее никак нельзя было назвать дракой. На теле Рэйми не было обнаружено других травм или следов оборонительных ран.

Естественно, полицейские не остановились на версии пьяной разборки в парке. Они проверили прошлое Абрахама Рэйми. Раскопали записи о его довоенном активистском прошлом – он состоял на учете в ФБР как неблагонадежный элемент, но ни разу не был задержан, во всяком случае, в Калифорнии.

Пообщались с его бывшей домовладелицей в клоповнике на Лорел-стрит, который она гордо именовала «пансионом для джентльменов». Означенная домовладелица, миссис Браунсвик, сообщила, что Рэйми прожил у нее почти девять месяцев, с октября 1961 года по июнь 1962-го, и в целом зарекомендовал себя неплохим постояльцем. Хотя он часто напивался и терял из-за этого работу, буйным не был и вовремя вносил плату. Периодически на его адрес приходили письма и открытки от некой мисс Роббен, а также чеки из военного ведомства, но миссис Браунсвик не из тех, кто читает чужую почту.

Исчез Рэйми неожиданно, не предупредив, что съезжает, и не оставив нового адреса. Поскольку он появился в ее «пансионе» после окончания какой-то сезонной работы на ферме, домовладелица предположила, что Рэйми снова устроился на летнюю подработку и стала ждать, пока он вернется в старую комнату. Но когда он не появился и не дал о себе знать в течение месяца, она убрала все его вещи в кладовку. Правда почему-то все никак не могла вспомнить, куда именно она их засунула.

Столь же туманной оказалась и судьба пенсионных чеков. Миссис Браунсвик уверяла, что после отъезда Рэйми чеки приходить перестали, так что, видимо, он сам предупредил военных, куда ему переводить пенсию. Детективы справились в ведомстве и обнаружили, что дом на Лорел-стрит указан у них последним адресом, и все выплаты отправлялись вовремя.

Припертая к стене миссис Браунсвик признала, что в течение полугода сама обналичивала пенсию постояльца, а его вещи просто выбросила на помойку, потому что «это было сплошное барахло, а у нее в кладовке даже банку лишнюю некуда поставить». Конечно, можно было предположить, что когда Рэйми вернулся в город и обнаружил, что домовладелица присвоила все его деньги, то потребовал их вернуть, а она в страхе разоблачения выследила его и убила. В пользу этой версии говорило то, что во время первой беседы на собственной кухне миссис Браунсвик очень энергично размахивала ножом, что отметили детективы в своем отчете.

Но даже детективы признавали, что почтенная дама при всей своей экспрессивности не могла быть настолько тупа, чтобы не понимать, что полицейские первым делом придут проверять последний адрес Абрахама, так что могла бы замести следы и получше. К тому же на время убийства у миссис Браунсвик было надежное алиби – весь вечер с шести до полуночи она провела в своем доме, мозоля глаза постояльцам, поскольку, по ее словам, «нельзя оставлять этих головорезов без присмотра».

Против миссис Браунсвик были выдвинуты обвинения в воровстве и мошенничестве, но это не имело отношения к расследованию убийства.

От мистера О’Кифа, последнего нанимателя Рэйми из Бруксайда, толку было еще меньше. Ему нравился Абрахам, поскольку он сам служил на флоте, хотя толку от работника было немного: клиенты склада шарахались от его изуродованного лица, тяжести он носить не мог, потому что еще раньше надорвал спину, а записи, которые он делал, невозможно было прочитать из-за чудовищного почерка. К тому же Абрахам часто уходил в запои и прогуливал работу. В итоге О’Кифу пришлось его уволить, но он сжалился и написал парню рекомендательное письмо, взяв с того обещание, что он бросит пить и возьмется за ум.

– Ну что, вычитал что-то интересное? – на противоположный диван плюхнулся Гровенер, держа в одной руке сэндвич и запивая его колой. – Надо сделать перерыв в выпивке, – пояснил он. – Я же не алкаш какой-нибудь.

– Кстати об алкоголе. В отчете вскрытия указано, что в крови Рэйми не было ни промилле. Как ты это объяснишь?

– Ну там же написано. Он где-то разжился бутылкой «Стрэгг», кстати, очень неплохим бурбоном, сел на скамейку, тут кто-то попытался бухло у него отнять, Абрахам не отдавал, вот его и пырнули.

– Но у него совсем не было в крови алкоголя. Ни капли. Это странно. Что за бездомный пьяница, который терпеливо ждет до девяти вечера, чтобы насладиться первым глотком виски. А где он до этого был – в филармонии?

– К чему ты клонишь?

– Ни к чему. Просто странно, что наш парень был абсолютно трезв.

– И что? С ними со всеми это бывает. Сходил на собрание АА, решил завязать. Потом не выдержал, купил или слямзил бутылку бурбона. И все по-новой.

– Согласен. Но как получилось, что на осколках бутылки вы нашли только отпечатки Рэйми и больше ничьи.

– Убийца протер бутылку.

– До или после того, как она разбилась?

– Ладно, уел. Вэл говорил, что ты ушлый. И что ты думаешь?

– На ум приходит только то, что злоумышленник был в перчатках.

– Даже бездомные носят перчатки. Особенно зимой.

– А что насчет ножа?

– Ножа? Ну его так и не обнаружили, хотя ребята прочесали все поляны и кусты. Доктор говорит, что, судя по ране, лезвие было довольно коротким и узким, без всяких зазубрин. В общем, идеально подходит обычный раскладной ножик, который продается в любом универмаге за тридцать центов. Тут в отчете все сказано. Не за что зацепиться. Даже у моего десятилетнего сына такой есть.

– Я не про сам нож, а про то, как его использовали. Убийца воткнул нож в рану и не стал сразу вынимать, а подождал некоторое время, пока сердце не остановилось. Именно поэтому крови вытекло не так много. И только потом он достал орудие преступления и забрал с собой.

– И снова – что в этом особенного. Парень выхватил ножик, пырнул Абрахама, а потом сам оцепенел, осознав, что натворил. Когда понял, что убил человека, вытащил нож и дал деру.

Я понял, что сейчас спорить с Гровенером бесполезно. Как бы следователи не старались вести объективное расследование, они уже все для себя решили и нарисовали образ убийцы, неуравновешенного пьяницы, охочего до бурбона, случайно воткнувшего перочинный ножик в горло Абрахаму Рэйми и сбежавшего с места преступления.

Мне же казалось, что тут дело сложнее. Некто подошел к Рэйми достаточно близко и не вызвал подозрений. Возможно, они беседовали. Затем небольшим ножом, зажатым в руке, одетой в перчатку, стремительно вонзил нож собеседнику в горло. И не стал его сразу вынимать, чтобы не запачкаться кровью. Убедившись, что все прошло гладко, завершил сцену: вынул нож из раны, разбил бутылку о скамейку, возможно приложив к ней руку Рэйми, чтобы создать впечатление пьяной драки. И затем спокойно ушел под покровом ночи.

Я допил вторую кружку пива и подвинул к себе фотографию Абрахама Рэйми, сделанную в прозекторской.

Конечно, смерть никого не красит, но тут я предположил, что Рэйми и при жизни выглядел не слишком презентабельно. Кожа на правой щеке напоминала целлулоидную пленку, правый глаз был оттянут вниз, а щеку корежил выпуклый шрам от ожога, напоминавший по форме Южную Америку, которая мысом Горн заканчивалась у челюсти, а Панамским перешейком деформировала нижнее веко. На подбородке и части щеки были отвратительные розовые пятна, появившиеся от отсутствия пигмента. Тонкие черные усы только подчеркивали монструозность лица, будто бы сшитого из лоскутков.

Пиппа Роббен-Рэйми была права. В жизни ее отца было мало справедливости.

Глава 7

– Я несколько раз встречалась с Роббеном на различных академических приемах. Точнее с обоими Роббенами.

– Это как? – спросил я, поворачивая голову, любуясь обнаженным плечом Аманды и изгибами ее фигуры, едва накрытой простыней.

Простившись с Биллом Гровенером, я перекусил в баре точно таким же сэндвичем, оказавшимся совсем недурственным. Потом неторопливо поехал в сторону своего дома, где посвятил некоторое время наведению порядка.

Ближе к одиннадцати вечера, закончив работу на киностудии, ко мне на такси приехала Аманда.

Я не готовил для нее никакого ужина, не украшал стол цветами и свечами, даже напитки не стал предлагать. Едва она переступила порог моей квартиры и сняла туфли, мы сразу же направились в постель.

Любовниками с леди Амандой Хэйр мы стали совсем недавно и совершенно внезапно, еще пару месяцев назад подобное развитие событий даже не могло прийти мне в голову. Во-первых, потому что она была матерью Лекси Бальтазар, моей давней приятельницы и бывшей партнерши по детективному агентству. Во-вторых, Аманда была замужем – как мне казалось, счастливо – за своим вторым мужем, английским баронетом сэром Грегори Хэйром, отцом их общих сыновей-близнецов. Аманда была всего на пару лет старше меня, Лекси она родила очень рано, еще когда сама училась до войны в Сорбонне, будучи наполовину француженкой, наполовину американкой, и отчаянно влюбилась в другого студента, такого же неприкаянного американца на чужбине.

С Амандой мы не виделись несколько лет, казалось, поводы для общения окончательно иссякли, когда Лекси ушла из агентства и переехала на Восточное побережье, чтобы получить докторскую степень по психологии и сотрудничать с ФБР.

Однако случай свел нас снова в конце прошлого года, и я узнал, что в жизни матери Лекси также назревают большие перемены. Ее супруг, сэр Грегори, в течение многих лет преподававший какую-то заумь в Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса, решил не продлевать свой контракт и вернуться в родной Оксфорд. Причина была в том, что ему все никак не могли предложить обещанного пожизненного места, что, как я понял, в академических кругах считается величайшим оскорблением. Когда мы последний раз беседовали на эту тему с Амандой накануне Рождества, она сомневалась в том, что ей хочется покидать Калифорнию и ехать с мужем в Англию – в конце концов, у нее здесь была интересная и весьма хорошо оплачиваемая работа в собственной продюсерской компании, имеющей постоянный контракт с ведущими голливудскими студиями. Она до последнего надеялась, что Грегори как-то уладит свои разногласия с деканом колледжа и советом попечителей.

Как оказалось, рождественские каникулы совсем не сгладили, а только усугубили эти самые разногласия. Уже в январе Грегори объявил, что даже не будет дожидаться окончания учебного года, а уедет сразу в конце весеннего триместра перед пасхальными каникулами. Аманда была раздосадована, что такое решение муж принял, не посоветовавшись с ней, но, кажется, ожидала чего-то подобного. Так что супруги договорились временно пожить раздельно – пока Грегори будет обустраиваться на новом месте в Оксфорде, навещать старых друзей и родственников, Аманда начнет постепенно «завершать свои дела в Америке».

Не знаю, что именно она там планировала завершать, но одно странное дело она точно начала без подготовки. Две недели назад поздним вечером я услышал настойчивый звонок, а когда открыл дверь, то на пороге увидел Аманду с бутылкой красного вина. И не каким-то калифорнийским каберне, а с настоящим бургундским.

С тех пор Аманда приезжала ко мне вечерами два-три раза в неделю, все-таки предварительно позвонив и убедившись, что я дома. Она отпускала своего личного водителя и брала такси, поскольку даже спустя десять лет после возвращения в Штаты так и не нашла времени научиться водить машину.

Как ни странно, наша любовная связь началась совершенно естественно и не причиняла нам обоим ни малейшей неловкости. Более того, Аманда оказалась первой женщиной, которую я без смущения принимал в своей крошечной квартире, где не было места даже для дивана.

Я знал, что она никогда не останется в этой квартире надолго, и что мне нет места в ее роскошном доме с бассейном, отдельным гаражом и ровными лужайками, но не испытывал из-за этого никаких страданий, а просто наслаждался каждой минутой, даже когда мы просто сидели рядом на кровати и пили вино, завернувшись в простыни.

– Прикури мне сигарету, – попросила Аманда, подкладывая подушку под спину.

Я раскурил две, для нее и себя.

– Так что ты говорила об обоих Роббенах?

– Вим Роббен и его сын Кристиан. Они часто появляются на разных университетских церемониях и торжественных сборищах.

– Про старика я могу понять. Он бывший сенатор и владеет собственным колледжем. А сын здесь причем?

– Ну как же. Кристиан профессор юриспруденции. Он возглавляет юридическую кафедру в колледже Роббена.

– Ты серьезно? Роббен преподает в Роббене? Ему совсем некуда было податься?

– Я не настолько близко с ними знакома, повторю, мы сталкивались только на публичных мероприятиях, где я сопровождала Грега. Но насколько я слышала, он серьезный ученый. Закончил Гарвард, защитил докторскую, потом работал в Кэмбридже и Колумбийском. Скорее уж это он слишком хороший куш для колледжа Роббена. В конце концов, это достойное, но не самое звездное заведение.

– А что ты еще можешь о них рассказать? О Роббенах, я имею в виду.

– Старый сенатор до сих пор производит впечатление. Вообще-то его имя Уильям, но все зовут его Вим, как я понимаю, семейство очень гордится своими голландскими корнями. Отец и сын оба нордические великаны, в них есть что-то от викингов. Или румяных бюргеров, как посмотреть. Вим Роббен напоминает старого льва, главу прайда. Даже его седые волосы похожи на расчесанную и уложенную гриву. Ну а его жена, Эллен Роббен – настоящая львица. Она младше мужа лет на десять, значит, ей около шестидесяти, может, чуть больше, но она по-прежнему красавица. Говорю безо всякой зависти, потому что это какая-то сверхъестественная красота, она не имеет отношения к возрасту или ухищрениям косметологов. Эллен вроде бы не голландка по происхождению, а датчанка, хотя, кем бы ни были ее предки, она явно выбила джек-пот в генетической лотерее. Мне она напомнила одновременно Елену Прекрасную и валькирию. Такая не просто начала бы Троянскую войну, она бы ее возглавила.

– Ого. Если она на тебя произвела такое впечатление, представляю, что о ней думают мужчины. Или думали. В ее молодости.

– Не уверена, что у Эллен было много поклонников. Как я говорила, такая красота скорее отпугивает. В отличие от книг в жизни мало кто из мужчин хочет обладать женщиной, которую надо вначале завоевать. Если он, конечно, не Вим Роббен.

– Ну а его сын Кристиан?

– О, вот он по-настоящему красивый мужчина. Он немного похож на отца, но больше пошел в мать. Если в лице Вима есть нечто львиное, но Кристиан мне напомнил гравюры Блейка11. Всех этих златокудрых Люциферов из иллюстраций к Мильтону или Исаака Ньютона. Хотя, может быть, это просто мое воображение.

– Ты очень поэтично описываешь знакомых.

– Да. У Кристиана удивительно пропорциональное лицо. И золотые кудри, как у матери. Он потрясающе киногеничен.

– Ты не предложила ему случайно попробовать силы в Голливуде? – со смехом спросил я.

– Я бы не упустила возможности, – улыбнулась Аманда. – Но, боюсь, у Кристиана Роббена нет шансов. При всей внешней красоте у него абсолютно нет… харизмы, вот точное слово. Сенатор сразу оказывается в центре внимания, он излучает мужественность и силу, которую ты физически ощущаешь и затягиваешься в его орбиту. А Крис… совершенно замороженный, он неуютно чувствует себя в обществе. Заметно, какие мучения ему причиняют светские разговоры на приемах. Нет, конечно, он улыбается и кивает, временами вставляет уместную шутку, но видно, что мыслями он где-то далеко. К тому же, когда он волнуется, а волнуется он в любой компании, то начинает преувеличенно четко и медленно произносить слова. Я думаю, что это следствие вылеченного заикания. Окружающих это слегка пугает. Как будто перед ними не живой человек, а искусственно созданный андроид. Так что Крис при любой удобной возможности стремится улизнуть от толпы, зато когда встречает коллегу, с которым может поговорить о каком-то редком юридическом казусе, то может делать это часами, наплевав на общество. Его жене нередко приходится вмешиваться, она, кстати, довольно милая. Бев… Бет.. точно, Беттани. Так ее зовут.

– Не знал, что ты увлекаешься научной фантастикой.

– Да ты что! Обожаю Саймака и Шекли. Я бы хотела заняться экранизацией «Снова и снова»12, но сейчас фантастика не пользуется большим успехом в Голливуде. Ну и если поднимать эту тему, что у андроидов должны быть те же права, что у людей… на студии могут решить, что речь идет о гражданских правах негров. Хотя я например андроидов в книге я представляю себе в точности как Кристиан Роббен. Я вообще удивляюсь, как ему удается преподавать студентам. И совсем непонятно, зачем его потянуло в политику. Хотя по телевидению и на фотографиях Крис выглядит очень импозантно, думаю, голоса домохозяек у него в кармане.

– Подожди, в какую политику?

– Ты не читаешь газет?

– Только вторую половину. Там где частные объявления, кроссворды и комиксы.

– О, мы могли бы выписывать одну газету на двоих и делить ее пополам. Так вот, Кристиан Роббен собирается баллотироваться в Конгресс. В конце учебного года он уходит из колледжа и начинает осенью предвыборную кампанию от демократической партии в нижнюю палату от 31-го округа. В принципе, у него неплохие шансы, если бы не дебаты и встречи с избирателями. Но, может, его поднатаскают жать руки и улыбаться. Действующий конгрессмен покидает пост и поддерживает его кандидатуру, политические связи папы сыграют роль, к тому же у него черная племянница, которая будет участвовать в предвыборной кампании. Я видела ее фото в газете, думаю, ради нее многие республиканцы станут демократами и начнут поддерживать расовое равноправие. Она мне напомнила царицу Савскую.

– А я, когда ее увидел, первым делом подумал о Клеопатре.

– Клеопатра была из династии Птолемеев, которые происходили от Птолемея Первого, военачальника Александра Македонского. Они правили всего триста лет и все эти годы женились исключительно на собственных родственниках. Хотя матерью Клеопатры вроде бы была какая-то наложница. Но все равно источники изображают последнюю египетскую царицу как типичную гречанку.

– Ты слишком долго была замужем за профессором. Стоит мне что-то брякнуть, как в ответ я получаю маленькую лекцию. К тому же у Пиппы Роббен голубые глаза. Мне кажется, даже в Средиземноморье, не говоря уж об Эфиопии, в те времена это было большой редкостью.

Аманда улыбнулась и попросила меня смешать ей еще один напиток. Ночью сквозь сон я слышал, как она тихо ходит по комнате, одевается, а после щелчка автоматической двери снова провалился в черноту.

Глава 8

Утром, позавтракав яичницей и сардинами, я решил, что нет никакого смысла ехать в контору. Секретарша из телефонной службы сообщила, что меня никто не разыскивал, а к делам стоило приступить немедленно.

Для начала я позвонил в участок Анахайма и спросил детектива Билла Гровенера.

– Отвлеку тебя буквально на минутку, – извинился я. – Вчера я об этом не подумал, а к утру возникла пара вопросов.

– Валяй, приятель.

– Ты говоришь, что в карманах Абрахама Рэйми были все его документы и личные вещи.

– Ну, по крайней мере, те, что нужны ему для обычной жизни. У многих бездомных часто и того нет.

– А как же его Пурпурное сердце? Он получил ранение во время боевых действий, парня должны были наградить медалью.

– Тут все просто. Парень оставил награду дочери. Подарил ей, когда она еще была маленькой. Спроси сам у своей клиентки. Но я видел медаль, девчонка ею махала у меня перед носом, когда в очередной раз приходила в участок.

– Понятно. И скрипку он тоже ей оставил?

– Скрипку?

– Рэйми играл на скрипке. Как утверждает его дочь, он никогда с ней не расставался, постоянно упражнялся, чтобы разрабатывать пальцы после травмы. В конце концов даже восстановил чувствительность настолько, чтобы извлекать что-то вроде настоящей музыки. Судя по фотографиям, скрипки при нем не было.

– Не было. Мы даже не подумали об этой чертовой скрипке. О ней никто не упоминал. Скорее всего, он оставил ее на Лорел-стрит вместе с остальными вещами.

– А старуха Браунсвик ее выбросила?

– Да черта с два. Продала наверняка, как и остальные вещи жильца, если они представляли какую-то ценность. Но что это дает?

– Понимаешь, странно получается. Рэйми где-то мотался полгода, ни разу не востребовал свои пенсионные чеки, наплевал на вещи, даже на любимую скрипку. Чем он занимался все это время?

– Не вижу особой загадки, приятель. Устроился на сезонную работу, а потом пошло-поехало. Стал мотаться по штатам. Знаешь, как это бывает с запойными: получил пару зеленых, купил бормотухи, заснул в товарняке, проснулся – уже Канзас.

Следующий мой звонок был Пиппе по номеру, который она мне оставила.

– Резиденция Роббенов, – услышал я торжественный голос в трубке.

– Могу я поговорить с мисс Роббен? Мисс Эпифани Роббен, – уточнил я.

– Как вас представить?

– Дуглас Стин.

– Могу я узнать, по какому делу вы звоните?

И так еще минут десять. Конечно, в доме, который называется «резиденцией», к телефону просто обязан подходить какой-то чопорный цербер, всеми силами стремящийся доказать, что ваш звонок является крайне нежелательным. Жаль, что со мной больше не было Лекси, наверняка она бы просто проигнорировала этого дворецкого, сказав что-то вроде «Эй, привет, позови старушку Пиппу к телефону, да поживее», я же так и не научился этой надклассовой легкости и общался с секретаршами и обслугой с подспудным чувством вины, будто действительно звонил, чтобы навязать пожизненную подписку на прошлогодние журналы.

Наконец после суровых расспросов и долгого ожидания в трубке раздался запыхавшийся голос Пиппы Роббен.

– О Боже, мистер Стин. Надеюсь, вы не сказали Перкинсу, что вы частный детектив?

– Перкинсу?

– Да, дворецкому, который взял трубку. Он совершенно ненормальный. До сих пор считает, что молодые леди не должны разговаривать по телефону, если им звонит незнакомый мужчина. Чуть было не попросил Алана ответить вместо меня, мы собирались играть в теннис.

– Я сказал, что у меня к вам дело личного характера.

– Ну теперь Перкинс доложит Виму, а дедушка начнет меня расспрашивать. А, ладно, пошлю его к черту.

– Вы же обещали, что расскажете деду о том, что наняли меня.

– Расскажу, конечно. Когда появится что-то конкретное. Вы уже раскопали что-нибудь?

– Пока не могу сказать определенно. У меня к вам пара вопросов.

– Только давайте побыстрее. А то Алан ждет.

Как я и думал, стоило Пиппе свалить расследование убийства отца на «компетентного независимого специалиста», у нее сразу же появились дела поинтереснее.

– В полиции сказали, что отец подарил вам свою Пурпурную звезду.

– Да, это правда. Еще когда я была совсем маленькой, чтобы я не забывала о нем, когда папа был в отъезде. Бабушка запрещала мне с ней играть, медаль так и хранится у меня в наградной коробке. Я хотела вернуть ее отцу, когда приехала из Швейцарии, но он сказал, что с таким лицом все равно не собирается появляться ни каких встречах сослуживцев. К тому же, я думаю… он боялся, что ее пропьет. Что-то еще?

– А скрипка? Он не отдавал вам скрипку на хранение?

– Нет, – недоуменно ответила Пиппа. – Он бы ни за что с ней не расстался. Это была одна из редких вещей, которая всегда доставляла отцу радость. Я подумала, что у отца ее украли…

– Это была какая-то ценная скрипка?

– Совсем нет. Хорошая, но ничего особенного. К тому же, не первая. Папа был самоучкой, он рассказывал мне, увлекся музыкой еще в детстве, его учил какой-то старик на ферме в Алабаме. Естественно, скрипки у него всегда были самые дешевые, а когда он начал заново пытаться играть после выписки из госпиталя, то часто рвал струны или просто разбивал корпус от злости. Последнюю скрипку я сама подарила ему на Рождество три года назад. Заказала ее в Бостоне в известной мастерской Йоргассона за триста долларов.

– Три сотни это большие деньги.

– Вы думаете, отца могли убить из-за скрипки?

– Не знаю. Но лучше если вы расскажете детективам об этом инструменте и опишете его. Вдруг скрипка всплывет в каком-то из ломбардов.

Хотя, скорее всего, сдала ее туда предприимчивая миссис Браунсвик, подумал я.

– И последний вопрос, Пиппа. Вы не могли бы устроить мне встречу с Вирджилом Гаррисоном?

– Устроить встречу? Как?

– Просто предупредите его, что я собираюсь посетить Юго-западный Комитет защиты гражданских свобод, чтобы поговорить о вашем отце. Не хочу, чтобы несколько черных крепких ребят просто вышвырнули меня из их офиса.

– О, ладно.

Я воочию представил, как вытягивается лицо девушки. Надо же, только наняла частного детектива, а он уже придумал для нее кучу заданий, которые рушат все планы на каникулы. Теперь вместо тенниса и похода по магазинам – очередной утомительный визит в полицию и разговор с активистом Гаррисоном.

– Вы вовсе не обязаны все это делать, Пиппа, – дружески сказал я. – Но все-таки будет лучше, если вы сможете связаться с мистером Гаррисоном в ближайшее время. Я бы хотел сегодня нанести ему визит.

– Я поняла, – раздраженно ответила клиентка. – Мистер Стин, вы и правда думаете, что смерть моего отца не глупая случайность, или просто имитируете расследование?

– Я и правда думаю, что дело серьезнее, чем кажется на первый взгляд.

– Спасибо.

Пиппа повесила трубку.

Глава 9

Я сел за стол и начал набрасывать в блокноте шаги, которые мне предстояло предпринять.

Посетить Вирджила Гаррисона в его логове гражданских свобод, это первое. Дружески поболтать с миссис Браунсвик о судьбе скрипки ее постояльца. Позвонить в комитет ветеранов флота и узнать, на каком корабле служил Рэйми. Еще неплохо было бы запастись мелкими купюрами, дешевым алкоголем и храбростью и пошляться вечерком в парке Санта-Мария. Вдруг удастся разговорить кого-то из местных завсегдатаев и они расскажут нечто, о чем умолчали в полиции.

Я попытался вспомнить, что еще видел в отчете. Квитанции из тотализатора. Абрахам ставил по мелочи, вряд ли это могло дать какую-то зацепку. Адреса Армии Спасения и брошюра АА. Можно было бы обойти подобные места в городке Анахайм и расспросить, не видел ли кто там Рэйми незадолго до убийства.

Неплохо было бы попросить у Пиппы снимок отца, живого, а не из прозекторской. У дочери должно быть фото отца, хотя я сомневался, что Абрахам был из тех, кто обожал сниматься.

Надо еще раз позвонить Пиппе, если она сама не свяжется со мною в ближайший час. Пиппа, Пиппа, Пиппа. Что-то мне ее имя напомнило. Конечно же – так называлась поэма Роберта Браунинга. Я вычитал ее в книге, которую мне подарил друг Маркус Ван Ренн. Несмотря на мою в целом нелюбовь к поэзии, здесь мне понравился сюжет. Юная работница фабрики в свой единственный выходной гуляет по окрестностям и любуется пейзажем, а в это время вокруг нее кипит неведомая ей жизнь: жена с любовником только что зарезали престарелого мужа, какие-то карбонарии планируют правительственный заговор, управляющий собора убивает по приказу монсеньора. А Пиппа знай себе гуляет и поет.

Год у весны,

У утра день;

А утр ведь семь;

И холм в росе;

Птица летит;

Улитка ползет;

Бог в своих небесах —

И в порядке мир!13

Черт возьми, как я мог забыть о Маркусе. А ведь он был первым, о ком я подумал, когда впервые услышал фамилию Роббен. С прошлого года мой друг получил постоянное место на кафедре английской литературы в этом колледже, а до этого несколько лет работал там на неполной ставке.

Мне определенно следовало пригласить его куда-нибудь на ужин и подробно расспросить о жизни и нравах, царящих в Роббене. Я усмехнулся, представив себе, как удивится Ван Ренн, узнав, что мне впервые за все время нашего знакомства требуется не литературная консультация, а слухи и сплетни его родной академической среды.

Господь благословил мои забавы.

Так или иначе, но гимны правы.

Пред Богом все дела равны –

Мы куклы Бога, в этом – свет,

Ни первых, ни последних нет.

Что ни говори, а викторианцы умели эффектно поставить точку в любой истории.

Глава 10

Через полчаса мне позвонила Синди, моя любимая секретарша из телефонной службы, с сообщением от мисс Рэйми, что мистер Гаррисон будет ждать меня в конторе в семь тридцать вечера.

Меня это не слишком обрадовало. Он явно рассчитывал, что к этому времени остальные сотрудники комитета разойдутся, так что мы можем встретиться наедине. Или парню было, что скрывать, или он задумал что-то недоброе.

Поэтому я решил играть на опережение. Коль скоро мистер Гаррисон предупрежден о моем возможном визите, то почему бы не нанести этот визит прямо сейчас?

Я схватил со стула шляпу, перекинул через руку пиджак и поспешил к своему «плимуту».

Пока я ехал в направлении офиса Юго-Западного Комитета защиты гражданских свобод, то пытался упорядочить в памяти новые факты. Поскольку телевизора у меня не было, а газетных передовиц я действительно не читал, то в ожидании звонка от Пиппы я сам позвонил нескольким знакомым журналистам, чтобы получить из первых рук информацию, которую, по идее, и так должен знать каждый прогрессивный житель Калифорнии.

Гражданские свободы – это вечный двигатель любых начинаний в США. Мой кумир Кларенс Дэрроу14, из-за которого я во многом и решил в юности стать адвокатом, готов был нападать даже на Библию, если считал, что это улучшит качество американского образования. Впрочем, как подсказывал мне опыт, если дураков даже в Конституции назвать дураками, они не перестанут быть таковыми.

Итак, Юго-Западный Комитет защиты гражданских свобод, он же ЮЗКЗГС (интересно, хоть кто-то в своем уме мог это выговорить?) был некоммерческой организацией, существующей основном на пожертвования неравнодушных граждан. Главный офис находился в Сакраменто, были также отделения в Сан-Франциско, Тусоне, Портленде и Карсон-Сити, ну и конечно эта организация не могла обойти вниманием самый рассадник попирания гражданских прав – Лос-Анджелес.

Честно говоря, я подозревал, что ребята, окопавшиеся в Анахайме, просто били баклуши, пока их братья сражались за равноправие в Алабаме и Джорджии. Там негра могли избить полицейские только за то, что он сел на скамейку, предназначавшуюся для белых. У нас негры и белые мирно спали на одной скамейке, а потом их с равным энтузиазмом били как белые, так и чернокожие полицейские.

Впрочем, я не сильно разбирался в политике, поэтому не рискнул бы вступать в дебаты по этому вопросу. В отличие от управляющего директора местного отделения комитета, мистера Вирджила Гаррисона, который, как мне сообщили, был довольно публичной фигурой. Он часто мелькал в телевизоре и на радио, охотно давал интервью прессе и с чувством цитировал Мартина Лютера Кинга. Мистеру Гаррисону было около пятидесяти, он возглавлял лос-анджелесский офис чуть более двух лет.

Зайдя в здание, где располагался комитет, я понял, почему они выбрали недорогой Анахайм, а не район в деловом центре Лос-Анджелеса или где-то поближе к Голливуду. Контора занимала целый этаж и имела собственную приемную с телефонистками и секретаршами.

На минуту я растерялся, потому что ожидал увидеть тесную прокуренную комнату, наполненную неулыбчивыми черными мужчинами в рубашках с закатанными рукавами. Теперь же я оказался в светлом холле с относительно новыми креслами, а из-за стола на меня удивленно смотрела девушка, по красоте немногим уступавшая Пиппе Роббен, хотя глаза у нее были темно-ореховыми.

– Вы что-то хотели, сэр?

– Это офис ЮЗКЗГС?

– Совершенно верно. Я могу вам чем-то помочь? Может, вы хотите получить наши брошюры или сделать пожертвование?

– Вообще-то я пришел на встречу с мистером Гаррисоном. Мы договаривались по телефону.

– Мистер Гаррисон сейчас занят, – неуверенно ответила девушка. – Подождите, я уточню.

Она подняла телефонную трубку.

– В чем дело, Рут? Кто этот джентльмен? – раздался строгий голос и в приемную вошла белая женщина средних лет с завитыми волосами, вытравленными пергидролью, и крепко сбитой фигурой.

Ее появление окончательно выбило меня из колеи. Почему-то мне казалось, что в такой организации должна царить атмосфера свободы и братства, дверь директора всегда будет открыта для посетителей, а не охраняться армией секретарш. К тому же в отличие от прекрасной Рут, эта дама явно сразу оценила меня и причислила к классу бесполезного мусора.

– Назовите свое имя и по какому делу вы явились, – сурово заявила она.

– Дуглас Стин. Мы договорились с мистером Гаррисоном о встрече. Конфиденциальной.

– Это невозможно, – решительно заявила она. – У мистера Гаррисона сейчас совещание с другими сотрудниками комитета. И неизвестно, сколько оно продлится.

– Тем лучше, – миролюбиво заявил я. – Дело, о котором пойдет речь, касается всех сотрудников. Так что, возможно, мне лучше присоединиться к этому совещанию. Доложите, пожалуйста, мистеру Гаррисону, что пришел Дуглас Стин, чтобы поговорить об Абрахаме Рэйми.

Судя по тому, как вздрогнули Рут и неизвестная пергидрольная мегера, это имя было им явно знакомо.

– Вы журналист? – подозрительно спросила последняя.

– Нет, я частный детектив. Передайте, пожалуйста, мистеру Гаррисону, что я хочу его видеть. Он предупрежден о нашей встрече.

Услышав о моей профессии, мегера бросила на меня презрительный взгляд, ясно дав понять, что она не ошиблась в первоначальной оценке моего статуса.

Глава 11

– Что вы делаете здесь? – напустился на меня Вирджил Гаррисон, когда ведьма-блондинка вернулась и проводила меня в отдельный кабинет. – Я же совершенно четко сообщил Пиппе, что могу встретиться с вами вечером после семи.

– Я работаю на мисс Роббен, но выполняю свои обязанности так, как удобно мне. А мне удобнее было встретиться с вами как можно скорее, к тому же я хотел бы побеседовать с другими сотрудниками комитета.

– Но зачем?! Какое мы имеем отношение к этому… происшествию.

– Абрахама Рэйми убили в десяти минутах ходьбы от вашего офиса. Его дочь утверждает, что он был активным работником вашей организации, хоть и не публичным. Она предполагает, что его смерть могла быть связана с вашей деятельностью.

– Глупая девчонка, – Гаррисон вцепился руками в курчавые волосы.

Хотя было заметно, как он нервничал, выглядел директор комитета все равно очень импозантно. Хорошо скроенный серый костюм облегал спортивную фигуру, лицо цвета кофе с молоком было гладко выбрито, а на пальцах, нервно пробежавших по тугим колечкам черных волос, я заметил профессиональный маникюр.

– Эйб сотрудничал с нами много лет, – продолжил он спокойным тоном с поставленной телевизионной дикцией. – Он начал бороться за права черных еще подростком в Алабаме, но вынужден был бежать на запад, когда там был выписан ордер на его арест. Потом после ранения на флоте он на некоторое время отошел от нашего дела. Но лет десять назад вернулся и предложил свои услуги. Естественно, на безвозмездной основе. Комитет существует в основном за счет пожертвований и взносов, мы лишь некоторым сотрудникам можем платить зарплату. Остальные работают добровольно. Эйб, конечно, не мог появляться на публике из-за своего увечья. К тому же он часто пропадал и… впадал в запои. Но нам годится любая помощь.

– Какие именно задания выполнял мистер Рэйми?

– Господи, вы так говорите, будто мы какой-то кружок террористов. У нас обычная политическая организация. Большей частью мы занимаемся бумажной работой: подаем петиции в городской совет, принимаем жалобы на нарушение прав чернокожего населения, раздаем листовки… Эйб работал курьером. Например, забирал заказы из типографии. Также занимался техническим обеспечением наших мирных митингов. В общем, выполнял мелкие работы. Иногда дежурил на телефонном коммутаторе. Не знаю, почему Пиппа вбила себе в голову, что его смерть как-то могла быть связана с комитетом. Она очень романтичная, такая же, как ее мать. Когда несколько лет назад Эйб рассказал дочери, что работает в ЮЗКЗГС, она очень воодушевилась, стала гордиться отцом. Даже приходила в комитет и тоже предлагала свою помощь. Но у девушки оказалось слишком много других дел. Стэнфорд, ухажеры, теннис, дедушкины приемы. Я ее не осуждаю, Пиппа с детства принадлежала другому миру. Но она делает регулярные пожертвования, как я понимаю, с согласия бывшего сенатора Роббена. Для нас это тоже существенно.

– Мисс Роббен сказала, что вы часто получаете письма с угрозами.

– Ну естественно, как и любая общественная организация. К тому же расистов хватает и в Лос-Анджелесе, и у них есть свободное время, чтобы присылать нам свои любезные пожелания. Все подобные письма мы подшиваем и отдаем нашему юрисконсультанту. Он пишет заявление в полицию, но не могу сказать, чтобы они там хоть раз среагировали. Иногда на наших сотрудников нападают во время митингов или раздачи листовок. Это ужасная реальность, с которой мы сталкиваемся сегодня ради того, чтобы наступило прекрасное будущее. Но я не понимаю, как угрозы деятельности комитета могли быть связаны со смертью Эйба.

– Рэйми приходил в ваш офис в вечер, когда его убили? – спросил я прямо.

– Нет, я уже отвечал на этот вопрос Пиппе. Именно поэтому я просил ее не впутывать комитет в расследование. Мы не видели Эйба до этого около полугода с прошлого лета. Он исчез, никого не предупредив. Поскольку он работал у нас бесплатно, то не было повода его разыскивать. Как я говорил, Эйб и раньше мог пропасть на некоторое время из-за своих… проблем.

– Где вы сами были вечером четвертого января, сэр? Например, в девять часов?

– Что? Вы меня подозреваете?

– Нет. Но было бы неплохо, если вы сможете вспомнить. Лучше ответить на мой вопрос, чем разговаривать с полицией.

– Вы сами говорите, как коп, – проворчал Гаррисон. – Я отлично помню вечер, когда убили Эйба. На следующий день мы готовились к митингу, увидели полицейское оцепление в парке, а через пару дней позвонила Пиппа и рассказала, кого именно там убили. В тот вечер я ушел из конторы в шесть, потому что в половину седьмого у меня была назначена встреча в мэрии. Она продлилась до девяти, а потом я отправился на ужин с одним важным спонсором. Вам нужно подтверждение? Свидетели? – издевательски спросил он.

– Значит, вы не можете утверждать, что Рэйми не заходил в контору после вашего ухода. Кто оставался здесь в это время?

– Подождите, вы что серьезно пытаетесь втянуть комитет в это дело? Какие у вас основания?

– Скажем так, я не верю в совпадения. Рэйми лишился квартиры и побирался по ночлежкам Армии Спасения. Почему он пришел ночевать в парк, который в двух шагах от вашего офиса. К тому же в его кармане были обнаружены несколько ваших листовок. Разумно предположить, что в час нужды Рэйми пришел за помощью по знакомому адресу. Здесь ему могли ссудить немного денег, найти жилье. Я так понимаю, что за годы работы Рэйми обзавелся тут каким-никаким друзьями.

– Я не знаю, – растерянно пожал плечами Гаррисон. – Наша секретарша и телефонистки уходят обычно до шести вечера. Миссис Бэнкс немного позже, это делопроизводительница офиса, вы ее встретили в приемной. Хотя вообще на ней тут все держится, она одна из самых ценных наших волонтеров. Все остальные работники уходят, как правило, не позже семи, если нет какой-то срочной работы.

– Именно поэтому вы хотели встретиться со мной сегодня в половину восьмого? Чтобы я не расспрашивал остальных сотрудников?

– Нам нечего скрывать, – замахал Гаррисон наманикюренными руками. – Я просто думал, что смогу в спокойной обстановке объяснить вам ситуацию. А в итоге вы меня оторвали от важного совещания.

– Так вы можете вспомнить, кто оставался в конторе четвертого января после вашего ухода? Или мне самому задать этот вопрос вашим коллегам?

– Вы обещаете, что не будете впутывать в это дело полицию? – спросил Гаррисон после минутного раздумья. – Уверяю вас, сэр, никто из комитета не имеет отношения к убийству Рэйми. Он мог действительно прийти сюда вечером, увидеть закрытые двери. А листовки лежат в специальном ящике прямо у входа в здание.

Тем не менее Гаррисон проводил меня в совещательную комнату, где за длинным столом сидело несколько раздраженных мужчин и две женщины. К моему удивлению далеко не все из присутствующих были неграми.

Я был представлен поочередно Освальду Пуатье, казначею комитета, юрисконсульту Эндрю Бернстейну, волонтерам Анхелю Эскобару и Барбаре Кольер, кандидату в городской совет Джорджу Слоану, организатору митингов Юингу Джексону, координаторше сбора пожертвований Тесс Стоктон и пресс-секретарю Уитмену Бертону.

Все они знали Эйба Рэйми, кроме мисс Кольер, которая пришла в комитет всего три месяца назад. Все были потрясены его смертью. Никто из них не видел мистера Рэйми четвертого января. Джексон и Бертон в тот вечер оставались в конторе почти до полуночи, прорабатывая детали предстоящего мирного митинга, но они были абсолютно уверены, что к ним в это время никто не заходил, тем более, что входную дверь здания швейцар после восьми вечера запирал на замок, так что войти и выйти могли только сотрудники с собственными ключами.

Миссис Делайла Бэнкс, а именно так звали пергидрольную мегеру из приемной, после настойчивой просьбы Гаррисона также согласилась ответить на мои вопросы. Обе секретарши и телефонистка на коммутаторе покидали свои рабочие места в половину шестого вечера. Сама миссис Бэнкс обычно задерживалась до шести, иногда до начала седьмого, сортируя бумаги и заодно отвечая на телефонные звонки. Вечером четвертого января до самого ее ухода никто подозрительный в контору не приходил и не звонил, Эйба Рэйми она сама не видела много месяцев и вообще считает крайне возмутительным, что я подозреваю сотрудников комитета в причастности к его смерти только потому, что они тоже чернокожие.

Мне все-таки удалось усмирить ее праведное негодование и лично спросить о том вечере прекрасную Рут Фрейзер и чернокожую телефонистку средних лет, отзывающуюся на имя Каллиопа Пьюфрой. Рут сообщила, что каждую пятницу работает только полдня и исключений не делает, потому что у нее занятия в вечерней школе. Миссис Пьюфрой в тот вечер задержалась почти до восьми, поскольку накануне митинга было много звонков от волонтеров, но потом она почувствовала, что устала, к тому же не хотела возвращаться домой слишком поздно, поэтому попросила Бертона и Джексона самих подходить к телефону и поспешила на автобус.

Глава 12

Я был уверен, что они в этом комитете что-то скрывают, но только не мог понять, что именно и по какой причине. Предположим, Рэйми все-таки приходил вечером в контору – и что тут такого? Если он пришел поздно, то застал только Джексона и Бертона, а те почему-то сговорились убить Рэйми. Каким-то образом выманили в парк, а затем один из них заколол старину Абрахама раскладным ножичком.

Бред какой-то. Тем более, что оба молодых человека не показались мне кровожадными психопатами. Юингу Джексону было около тридцати, комплекцией он напоминал университетского раннинбека15 (коим наверное и был в колледже), шоколадное скуластое лицо украшали очки в черепаховой оправе и длинные бакенбарды. Мистер Джексон выглядел очень собранным и компетентным и я подумал, что работу в комитете он использует не столько для борьбы за права всех черных братьев, сколько для продвижения собственной политической карьеры.

Уитмен Бертон был его полной противоположностью. Очевидно названный в честь величайшего американского поэта, он оправдал свое имя и стал законченным гуманитарием. Невысокого роста с узкой грудной клеткой и почти детским личиком, по которому сложно было определить его настоящий возраст (в диапазоне от восемнадцати до тридцати пяти). Я так и видел, как он смело выстукивает на своей машинке речи для Гаррисона, где повторяются такие слова как «доколе» и «мы требуем».

Найдя дайнер с телефонной кабинкой, я позвонил Маркусу Ван Ренну в его университетскую квартиру, чтобы пригласить на ленч. Как и предполагал, Маркус никуда не уехал на каникулы, а сидел дома, корпя над своими «малыми елизаветинцами» или другими мертвыми поэтами. Он с радостью принял мое приглашение, сообщив, что будет свободен в половине второго.

У меня еще оставалось время, чтобы доехать до последнего жилища Рэйми на Лорел-стрит в южной части Лос-Анджееса, в Хантингтон-парке, традиционно считавшегося черным районом.

Зайдя в полутемный подъезд старого четырехэтажного здания со скрипучими полами и облупившимися стенами, я разыскал квартиру домовладелицы. На стук вышла полная негритянка с глазами навыкате, одетая в замызганное домашнее платье.

– Миссис Браунсвик?

– Ну я. Чего надо? Желаете снять комнату?

Я опешил. Изначально я боялся, что домовладелица примет меня за очередного полицейского и захлопнет дверь перед моим носом, а затем позвонит адвокату, раз в суде сейчас рассматривается против нее дело о мошенничестве. Но я и подумать не мог, что настолько поистрепался внешне, что в глазах этой опытной леди сойду не за копа, а за потенциального жильца ее ночлежки.

А чего ты хотел, спросил меня внутренний голосок. Сто лет не покупал себе новых костюмов, стрижешься раз в месяц за доллар пятьдесят девять центов, а твоя настоящая квартира не слишком отличается от здешних апартаментов, разве что состоянием здания и чуть более приличным районом.

– Нет. Меня зовут Дуглас Стин, я частный детектив. Работаю по поручению родственников Абрахама Рэйми.

– И что? – подбоченилась миссис Браунсвик. – Я все сказала легавым. Уж они попили моей крови. Чего эти родственнички хотят от меня, денег? Так я сказала: эти чеки едва покрыли плату за комнату, когда Эйб съехал. Он не предупредил об отъезде, а я держала его комнату, понимаете, мистер. Должна же я была компенсировать ущерб. Я так и сказала легавым, слышите.

Я понимал едва ли половину того, что она говорит, не только из-за резкого негритянского выговора, но еще потому, что у миссис Браунсвик отсутствовала половина верхних зубов.

– А вещи Рэйми? Родственники интересуются их судьбой.

– Да какие там вещи! Одно барахло. Старый костюм, стоптанные ботинки. Какие-то письма, бумажки. Я все запихнула в его чемодан и снесла в кладовую. Но не мог же этот чемодан там стоять вечно, а? Слышите меня? Как это будет выглядеть, если я буду складывать все вонючие чемоданы от жильцов, которые сбегают, не заплатив. Хотите, я покажу вам эту кладовку, мистер? Там развернуться негде, когда мне нужно что-то достать, то приходится выходить задом, слышите меня?

– Значит, вы просто выкинули чемодан Рэйми на помойку?

– И что? Он полгода за ним не приходил, а я сейчас вам покажу мою кладовку, мистер.

– Не надо. Я понял, что вам приходится выходить из нее задом. Скажите, а скрипка Рэйми тоже была в этом чемодане?

– Скрипка?! Не знаю ни о какой скрипке, мистер. Нет, знаю, что у Эйба была скрипка, он даже пробовал вначале на ней пиликать в своей комнате, но я твердо сказала, что у меня приличное заведение и этих кошачьих концертов тут не надо. У меня все твердо, мистер – ни женщин, ни орущих детей, ни пьяных песен. Если кто-то устроит шум или драку, сразу вылетает. Я так на суде и скажу, подумать только – они решили выставить меня мошенницей. Это была плата за комнату, так им и передайте!

– Значит, у Эйба была скрипка, но вы не знаете, куда она делась? – терпеливо спросил я. – И вы не выбрасывали ее и не продавали?

– Продавать! Я?! Вы меня обвиняете в том, что я продала чужую скрипку?! Каков наглец. И родственнички эти хороши. Полгода об Эйбе не вспоминали, а теперь нате, требуют с меня его имущество. Да я в любом суде поклянусь, вот те крест, чтобы меня черти разорвали, а покойная мать пришла за мной из могилы, если Эдна Браунсвик хоть раз продала чужую вещь! Не знаю, куда Эйб дел эту чертовую скрипку. Может, отнес туда, где ему разрешали пиликать, например, к этой богатой белой леди, которая сюда приходила.

– Рэйми навещала белая леди?

– А я что говорю или у вас вата в ушах, мистер? Почти год назад приезжала в начале прошлого лета, вся такая из себя королева. Я ей – тут вообще-то женщины не шастают в комнату к мужчине, какая бы ты фифа из себя не была, а она мне – у меня личное дело к мистеру Рэйми, вас, мол, это не касается. Видно, такая привыкла командовать, небось дом у нее полон черных слуг. Только вот я не из этаких, меня на испуг не возьмешь, рабство давно отменили, милочка. Я ей тогда сказала, эй ты…

– Так эта леди прошла в комнату к Рэйми?

– Да, – мрачно ответила миссис Браунсвик.

– Она не представилась?

– Ой, боже мой, эта фифа наверное полдня в себя не могла прийти от того, что вообще со мной заговорила. Я ей – …

– А вы не знаете, о чем они разговаривали с Рэйми?

– Эй, мистер, да за кого вы меня принимаете? Чтобы Эдна Браунсвик подслушивала под дверью, да пусть мой покойный муж Херб провалится с небес прямо в ад. Наверное, дамочка ему работу предлагала, потому что Эйб потом со мной расплатился за комнату сразу за три месяца вперед. И что такая фифа нашла в нашем Эйбе? Он же жить не мог без бутылки, а таким страшным был, что детишки плакать начинали, увидев его на улице. Может, она одна из тех сердобольных добрячек, которые верят, что творят богоугодное дело, помогая убогим. Лучше бы мне помогла, кручусь тут, как подстреленный енот, мистер, с этими проходимцами, которые только и мечтают сбежать, не заплатив, да еще прихватить мое добро. Если бы мой покойный муж Херб…

– Вы можете описать эту леди, миссис Браунсвик?

– А чего ее описывать, бледная, что твоя моль, кожа да кости. Смотрит на тебя, что ушатом ледяной воды окатывает. Видно, что старуха, но прыткая, что блоха. Как отодвинет меня, да поскачет по лестнице, куда мне за ней. А что сказать, я-то всю жизнь на коленях провела, мистер, ноги уже не те, драила, мыла, а теперь эти утверждают, что я кого-то обокрала. Да вот вам крест, чтобы хоть кто-то в жизни сказал, что Эдна Браунсвик…

– Я вам верю, миссис Браунсвик. Но вы знаете, полиция очень дотошна. И вы уверены, что, если офицеры проверят окрестные ломбарды и лавки, то нигде не всплывет квитанция о скрипке на ваше имя? Или на другое имущество покойного мистера Рэйми?

– Да чтоб вам провалиться со своей скрипкой, мистер! Не продавала я ее, слышите? Наверняка Эйб сам продал, ничего у него в руках не держалось. Эй, погодите, мистер. Не надо говорить полиции. Ну, давайте скажем, что я не совсем выкинула чемодан, а отдала его Джерри Данбару. Это все равно, что выкинуть.

– Джерри Данбар?

– Это местный старьевщик, скупает все по дешевке. Чемодан взял у меня всего за три бакса, хотя я просила двадцать. Там костюм вовсе неплохой был, хоть и ношеный. Но это все в счет уплаты за комнату, мышкины слезы, мистер, вот что я говорю. Если эти родственнички хотят костюм Эйба, пусть идут к Джерри, хотя тот уже все продал, я точно говорю. Он ушлый черномазый, не то, что я, практически за бесценок тут горбачусь на этих бездельников, мистер, слышите меня.

Я искренне надеялся, что адвокат миссис Браунсвик не даст ей нести всю эту околесицу перед судьей. Даже сквозь ее невообразимое бормотание было понятно, что Рэйми в начале прошлого лета заплатил хозяйке за комнату за три месяца вперед, а едва он исчез спустя пару недель в июне, как она тут же собрала его вещи, чтобы продать старьевщику, а потом несколько месяцев присваивала его пенсию.

Впрочем я склонен был верить домовладелице в том, что к скрипке Рэйми она действительно не прикасалась. И еще меня заинтересовала история о белой леди, посетившей Абрахама. К сожалению, у меня с собой не было фото, чтобы показать Эдне Браунсвик, но, судя по описанию Аманды, это могла быть теща Рэйми, Эллен Роббен. Или жена его шурина Кристиана Роббена, Бетани, потому что в интерпретации Эдны слово «старуха» могло иметь весьма широкое значение. Также это могла быть и деловитая делопроизводительница Делайла Бэнкс – у нее был взгляд, способный усмирять тигров, хотя я с трудом преставил ее скачущую по лестнице, как блоха.

К тому же, миссис Бэнкс, как и все прочие члены комитета, уверяла, что никогда не общалась с Рэйми вне офиса. Это можно было попробовать проверить, но я все отчетливее понимал, что мне пора встретиться с семейством Роббен – и подробно расспросить их об отношениях с бывшим зятем.

Глава 13

Мы познакомились с Маркусом Ван Ренном, когда он работал на полставки в Мемориальной библиотеке на бульваре Олимпик, тянущемуся из центра Лос-Анджелеса в сторону Университета, приводя в порядок огромное собрание редких древних изданий, полученное означенной библиотекой согласно завещанию какого-то почившего филантропа. Заодно он использовал эту должность, чтобы завершить собственную монографию по английской поэзии одного из тех периодов, когда поэты писали при свечах и страдали хроническим несварением. Поначалу наша дружба с Маркусом не распространялась дальше бесед на литературные темы. Точнее я спрашивал, а он отвечал, советуя мне книги, восполняющие пробелы в культурном образовании, поскольку мой практичный отец всегда считал чтение художественной литературы пустой тратой времени.

Затем мне пришлось проконсультироваться с Ван Ренном по поводу нескольких литературных загадок, которые возникали в делах, которые я вел, и он с большим неудовольствием узнал о моей профессии. Правда, затем примирился с моей склонностью совать свой нос в дела незнакомых людей (чего, надо сказать, сам он никогда не делал) и вытаскивать на свет их неприглядные и кровавые тайны.

А в прошлом году Маркус наконец завершил свой труд в библиотеке и получил место постоянного преподавателя в колледже Роббена.

Мы встретились с ним за ленчем в симпатичном ресторанчике недалеко от кампуса, который отличался сносной едой и почти студенческими ценами. Приехав на полчаса раньше, я воспользовался случаем еще раз прогуляться по территории колледжа, раскинувшейся на сотне акров16 в предгорье Сан-Рафаэль, восхитившись архитектурным ансамблем факультетских зданий, построенных в начале века в псевдотюдоровском стиле. Я посещал колледж уже второй раз и снова во время каникул, поэтому дорожки и лужайки были почти безлюдны. Хотелось бы мне хоть раз оказаться в Роббене в разгар учебного семестра, увидеть, как по-настоящему функционирует этот скромный бриллиантик частного образования.

Как я и предполагал, Маркус некоторое время приходил в себя, узнав, что на этот раз мне требуется консультация, весьма далекая от литературы.

– Но я практически ничего не могу тебе рассказать о Кристиане Роббене, тем более о его отце, – наконец забормотал он. – Ты же знаешь, я сам недавно стал полным профессором. Не могу сказать, что я часто вращаюсь в кругах заведующих кафедр, декана и тем более попечительского совета колледжа. Мы общаемся по работе, в лучшем случае, получаю формальное приглашение на какое-то мероприятие. К тому же Кристиан Роббен возглавляет кафедру юриспруденции, а это совсем не моя область.

– Но что-то же о нем говорят в ваших кругах.

– Ты хочешь, чтобы я пересказал тебе слухи?! – от изумления Маркус не донес бокал до рта.

Я испугался, что он прямо сейчас уйдет из-за стола и больше никогда не захочет со мной общаться.

– Я не имею в виду грязные сплетни. Просто колледж носит имя Роббена, а Роббены активно участвуют в его жизни. Какое-то мнение о них должно сложиться.