Что такое буддизм бесплатное чтение

I Буддизм: ключевые факты

Буддизм, наряду с христианством и исламом, входит в список из трёх традиционных мировых религий. Но, строго говоря, буддизм – это не столько религия, а сложное и древнее учение, целая философская система и совокупность духовных практик. Буддизм – очень древняя религия: он по крайней мере на 500 лет старше христианства, не говоря уж об исламе. Его основатель – Сиддхартха Гаутама, позже получивший известность как Будда Шакьямуни («пробужденный из рода Шакья»).

Само слово «буддизм» европейского происхождения и в научном обиходе впервые появляется в XIX веке как технический термин, обозначающий данный религиозный феномен. Сами последователи этой религиозной традиции именуют её Дхарма, или Буддхадхарма, что в переводе с санскрита означает соответственно «закон», или «учение Будды».

Древняя Индия середины I тысячелетия до н.э. переживала глубокий духовный и культурный кризис, сопровождавшийся упадком брахманической религиозности. В это время возникает целый ряд новых учений, часть из которых стоит на позициях радикального отрицания ведического наследия и предлагает свой путь к постижению Истины2. Появляется множество странствующих аскетов, проповедующих эти новые доктрины. Одним из таких учителей и был основатель буддизма – Сиддхартха Гаутама.

В северо-восточных областях Древней Индии положение брахманической религии было менее устойчивым по сравнению с другими областями, менее жёсткой была и социальная структура общества. В то же время в северо-восточном регионе происходят активные преобразования, связанные с усилением власти и влияния светских правящих элит, то есть кшатриев. Потому неудивительно, что в сложившихся обстоятельствах люди, стоявшие у кормила управления находившимися здесь государствами, стремились по мере сил поддерживать учение, отвергавшее высший социальный и религиозный статус жрецов-брахманов. Именно поддержка светской власти помогла буддизму встать на ноги в первые десятилетия его существования, обеспечила защиту, позволила окрепнуть и развиться в самостоятельное и влиятельное учение с особой системой взглядов на мир. Однако в перспективе, как показывает история, эта опора (от светской власти) оказалась весьма непрочной и недолговечной.

В VII – XIII веках н.э. наступает период небывалого упадка буддизма. Кризис буддизма был связан с ростом влияния индуизма на жизнь общества. Правители, возвращавшиеся постепенно к традиционной культуре и верованиям предков, начинают отказывать учению Будды в покровительстве и государственной помощи. Это имело самые серьёзные последствия для судьбы учения: лишившись высшей протекции, буддизм испытал столь же стремительное угасание, сколь ярким и бурным было его становление. Тем не менее будучи фактически вытесненным из жизни общества на своей исторической родине, буддизм с успехом развивал миссию на новых территориях. В своих различных вариациях буддизм широко распространился в странах Дальнего Востока (Китай, Монголия, Япония, Корея), Юго-Восточной (Бутан, Вьетнам, Камбоджа, Лаос, Мьянма (Бирма), Таиланд) и Южной Азии (Непал, Шри-Ланка). Для трёх регионов России буддизм также является традиционной и притом доминирующей религией (Бурятия, Калмыкия и Тува).

В XIX – XXI веках буддизм вновь явил миру свой огромный миссионерский потенциал, распространяя своё влияние на новые регионы, в том числе и на страны христианской традиции, на территории Европы и Америки.

Личность основателя буддизма овеяна многими мифами и легендами, так что долгое время в европейской науке не было единого мнения, считать ли Сиддхартху Гаутаму реальным историческим лицом или же вымышленным культурным героем и легендарным персонажем. Сегодня большинство исследователей считают, что такой человек все же существовал на самом деле. Тем не менее в научном сообществе до сих пор нет согласия относительно времени жизни Будды3. В западной исторической науке утвердилось представление о том, что основатель Буддхадхармы окончил свой земной путь в 486 году до н. э. И поскольку считается, что он прожил 80 лет, то, соответственно, годом его рождения нужно считать 566 год до н. э. Однако по иной, довольно распространённой версии, даты жизни Будды 624—544 годы до н.э.

Однозначно принимается всеми только верхняя условно допустимая граница жизни Будды: очевидно, что основатель учения умер ранее 20-х годов IV века до н.э., когда состоялся индийский поход Александра Македонского. Проблема датировки жизни Будды осложняется ещё и тем, что письменные источники, свидетельствующие о Сиддхартхе Гаутаме, на века отстоят от любого из предполагаемых периодов его жизни.

Неверно называть Будду центральным божеством буддизма. В этом главная особенность этой религии: в ней вообще отсутствует бог или боги, равно как и объекты поклонения. Будда – лишь основатель учения, показавший людям путь к просветлению. И хотя он пользуется огромным уважением, но он не является объектом молитвы. Главное – следовать его учению и завещанным им принципам. Скажем больше: любой человек может стать Буддой. Формально, для этого нужно лишь достичь того самого просветления, духовного пробуждения и осознания. Будда – не имя, а скорее состояние.

В буддизме также отсутствует центральный текст, в отличие от иудаизма (Тора), христианства (Библия), ислама (Коран) и некоторых других религий. Впрочем, имеются священные тексты, в которых собраны учения буддизма, но они довольно сильно различаются. Нет в буддизме также церквей и священнослужителей в привычном понимании слова. Однако есть храмы, монастыри и монахи. В России буддийские храмы обычно именуют дацанами. Но в мире есть и другие типы храмовых построек буддистов: пагоды, вихары, ступы и т. д.

Зародившись в Индии 2,5 тыс. лет назад, буддизм распространился в Китае, Юго-Восточной Азии, а затем и в других странах. Всего в мире насчитывается 520 млн последователей буддизма, из них примерно 900 тыс. проживает в России. Буддизм имеет разные школы и направления. Но на сегодня выделяют два ключевых направления: тхеравада («школа старейшин») и махаяна («великая колесница»). Первое распространено в Камбодже, Лаосе, Таиланде, Шри-Ланке, второе – в Китае, Корее, Японии, Малайзии, Непале, Бутане и Вьетнаме.

Суть учения

Независимо от школы и направления, в основе буддизма лежат так называемые четыре благородные истины. Кратко их можно сформулировать так:

– в мире существует страдание (дуккха);

– главная причина страданий – жажда, желания и привязанности, овладевающие человеком;

– остановить страдания поможет достижение нирваны, и это должно быть главной целью жизни каждого;

– достичь нирваны можно, пройдя Благородный Восьмеричный путь, или путь просветления.

Основы своего учения Будда сформулировал не через божественное откровение, и он всегда подчёркивал это. Постичь истину ему помогла медитация, размышления. Кроме того, он отмечал, что его учение ни в коем случае не нужно автоматически принимать на веру и считать истиной. Он говорил так: «Подобно тому, как купец на базаре при покупке золота проверяет его: нагревает, плавит, режет – чтобы убедиться в его подлинности, так же проверяйте и моё учение, и только убедившись в его истинности, принимайте его!»

В буддизме есть ряд практик, которые сильно различаются между регионами и культурными традициями. Но ключевой из практик можно назвать медитацию. Она призвана очистить психику и сознание, избавиться от аффективной окрашенности, уравновесить ум, успокоить его. Конечная цель медитативных практик – это вырваться из колеса сансары (цикла перерождений души) и достичь нирваны.

В буддизме отсутствуют понятия:

– ереси (по причине расхождений в разных текстах);

– сотворения мира;

– искупления грехов;

– вечной души;

– непременного отказа буддиста от других религий;

– разделения на верных и неверных;

– претензии на абсолютную истинность учения.

В целом, буддизм понимают как религию самоспасения, так как в нем нет понятия провидения (действий бога, направленных к человеку или человечеству). Каждый сам в ответе за судьбу своей души, никакие высшие силы не вмешиваются в жизнь людей.

Буддийское монашество

В буддизме широко распространено монашество, начало которому положил сам Будда Шакьямуни. Стать монахами могут и мужчины, и женщины. Они живут группами в монастырях или путешествуют вместе, но не отрешаются от внешнего мира и не становятся отшельниками. Напротив, они тесно контактируют с мирянами. Один из принципов буддийского монашества – аскеза. Монахи стараются обходиться наименьшим: одеждой и едой, пожертвованной верующими. Лишения у монахов не являются самоцелью. Они лишь учат обходиться простыми и действительно нужными для жизни вещами. Монахи (и монахини) обривают головы: это символ смирения, готовности оставить прошлое позади, отказа от тщеславия. Также они избегают украшений и носят простую одежду оранжевого или красного цвета: считается, что именно в такие цвета одевался Будда, достигнув просветления. Монахи должны уважительно и с почтением относиться к настоятелям своих монастырей. При этом они не обязаны слушаться их беспрекословно, а важные решения и вовсе принимаются после коллективного обсуждения. Свобода воли и деяний – ещё один из принципов монашеской жизни и буддизма в целом.

С самого начала своего существования буддизм получил серьёзную поддержку светской власти. Именно из среды аристократии (кшатриев) происходил легендарный основатель учения – Сиддхартха Гаутама, получивший впоследствии известность под именем Будды Шакьямуни. В поиске путей освобождения от уз страданий Сиддхартха испытал на себе изнурительные аскетические методы, но пришёл к выводу о необходимости искать освобождение внутри себя.

II Жизнеописание Будды

В предлагаемом очерке о жизни Будды, о появлении Будды в Индии и обстоятельствах, сопровождавших его, заимствованы преимущественно из Винай, или Кодекса нравственных и общежительных постановлений буддизма. Фактов, относящихся лично к Будде, немного: источниками при составлении биографии Будды были исключительно сочинения индийских буддистов, существующие в китайском переводе.

В половине седьмого века до Р.X. в северной Индии, на восток от нынешнего Ауда, при подошве Гималайского хребта, и, вероятно, в верховьях реки Гандаки, существовало владение Капилавасту. Оно населено было племенем шакья, потомками Икшвакулы, государя, царствовавшего в городе Поталаке. Дети Икшвакулы в следствие семейных неудовольствий принуждены были покинуть отечественный город и удалились на север. Поселившись у южного склона Гималайских гор, они мало-помалу образовали значительное народонаселение и управлялись старшим в племени родом, домом Готамы. Глава племени или государь жил в Капилавасту, городе, от которого в настоящее время не осталось никаких следов, потому что ещё при жизни Будды он был разрушен и жители его рассеяны.

В соседстве с племенем шакья на запад и юг простирались владения государей Шравасти, в нынешнем Ауде. Общее наименование страны, от вершины Ганги4 до Бенареса5, было Косила. Шравастийские государи, распространив власть свою далеко за пределы Ауда, называли себя властителями всей Косалы и тем самым включали в границы своих владений и Капилавасту со всеми его мелкими удельными княжествами. Все низовье Ганги от Варанаси до Бенгала принадлежало богатой и обширной Магадхи, столицей которой был город Раджагриха, ниже нынешней Патны. Шравасти лежал от Капилавасту на запад в 250, Бенарес на юго-запад в 480, а Раджагриха на юго-восток в 1100 км.

Будущий Будда родился на северо-востоке Индии в городе Капилавасту в семье кшатриев из племени Шакья и рода (готры) Готама. Имя его отца – Шуддходана, а матери – Махамайя. Перед зачатием сына Махамайя увидела удивительный сон: ей приснилось, что белый слон вошёл в её правый бок. Наутро она поведала сон своему мужу, и тот призвал астрологов, чтобы спросить их о значении виденного. Астрологи сообщили ему, что родившийся от его жены ребёнок станет великим человеком. Если он будет подвизаться на поприще стяжания власти, то будет великим правителем всего мира, то есть чакравартином (санскр. cakravartin – букв. «тот, кто поворачивает колесо»). Если же устремит свои силы к духовным поискам и отрешится от благ земного мира, то станет великим учителем – Буддой. Буддисты не настаивают на сверхъестественном характере рождения основателя своего учения, полагая, что оно произошло в соответствии со всеми законами природы.

Через пять дней после родов был совершён обряд наречения имени, и мальчик получил имя Сиддхартха (санскр. Siddhārtha – букв. «окончательно достигший цели»). Потерявший жену Шуддходана пытался приложить все силы к тому, чтобы его сын достойно продолжил служение кшатриев и стяжал славу великого царя, а не пошёл бы по пути аскетического делания. Для этого он поселил сына в прекрасном дворце, окружённом великолепными садами. Множество молодых, дышащих здоровьем и силой слуг и служанок готовы были исполнить любое его желание. Жизнь проходила в развлечениях, разбавленных интеллектуальными упражнениями по усвоению наук того времени и практических навыков, необходимых молодому кшатрию. Как и подобает великому человеку, все преподаваемое он вмещал в свой ум и сердце легко и непринуждённо. Однажды мальчик, оставленный по вине прислуги без бдительного попечения, впал в состояние столь глубокого транса, что просидел на одном месте, скрестив ноги, несколько часов. Этот случай явился очередным доказательством склонности Сиддхартхи к созерцательной жизни.

Когда Сиддхартхе исполнилось шестнадцать лет, он должен был вступить в брак с девушкой из аристократической фамилии. Это соответствовало представлениям той эпохи о периодах жизни каждого человека. В качестве невесты была избрана представительница кшатрийской семьи Яшодхара (букв. «носительница славы»). Родители избранницы сочли нужным устроить особую брачную церемонию сваямвары (санскр. Svayamvara – букв. «по своему желанию»), при которой девица на выданье сама избирала себе жениха среди нескольких претендентов на брак, соревновавшихся друг с другом. Сиддхартха сумел натянуть тетиву на древнем луке огромных размеров, который прочие участники состязания не смогли даже поднять от земли. Выбор был сделан в пользу самого сильного и ловкого.

В браке у Сиддхартхи родился сын Рахула (санскр. Rāhula – «связь»). В соответствии с древними индийскими традициями это означало, что Шуддходана может передать бремя власти сыну, а сам удалиться от дел. Тем не менее намерениям отца так и не суждено было осуществиться.

Шуддходана, последний потомок Икшвакулы в прямой линии, был главой многочисленного семейства; из сыновей его известны двое: Сиддхартха, рождённый от Махамайи, и Нанда, от Готами. Братья Государя владели особыми удельными княжествами и хотя признавали старшего брата своим главой, однако же не зависели от него в управлении доставшимися им уделами. Кстати заметить, что по обычаю тех времён, в случаях, когда недостаточно было князей из владетельного дома, или по одной доброй воле государя, уделы отдавались в управление брахманам, составлявшим уже и в те времена могущественную касту и занимавшим должности министров, правителей, жрецов и духовных руководителей. С правом жизни и смерти и властью собирать подать с вверенных им селений, князья и брахманы жили независимыми владельцами. Брахманы того времени отличались образованностью и просвещением, и философские школы Индии имели своими основателями большей частью брахманов.

Сиддхартха предназначался отцом своим в наследники престола. С этой целью ему дано было самое лучшее воспитание, какое возможно было в те времена. Шуддходана ещё заранее отделил ему часть своих владений, окружил его блистательным двором и женил на дочери одного удельного князя, тоже из племени шакья. Так прожил Сиддхартха до 29 лет, но едва он переступил этот возраст, как вдруг, к общему изумлению и горести Шуддходаны, покинул отеческий кров, и пропал без вести. Все поиски были напрасны; узнали только по слухам, что он удалился за восточную границу Косалы и в рубище отшельника бродил из одного места, в другое, ища себе духовного руководителя. Не оставалось никакого сомнения, что Сиддхартха решился покинуть суету мира и променять блистательное положение в свете на смиренное звание благочестивого отшельника.

Однажды, когда Сиддхартха выехал за пределы своего дворца то пережил четыре судьбоносные встречи, навсегда изменившие его жизнь. Сначала он увидел дряхлого старика и осознал, что молодость и полнота телесных сил – временное состояние, которое вскоре должно прекратиться. Затем Сиддхартха обратил внимание на тяжелобольного человека, и это привело его к мысли о том, что здоровье не вечно и его легко можно потерять. После этого ему попалась на пути похоронная процессия, сопровождавшая труп на место совершения кремации. Это повергло царевича в совершенную печаль, ибо ему стал понятен конец жизни всякого человека и всякого живого существа. Однако ощущение невыносимой тяжести бытия было смягчено четвёртой встречей, с отшельником-санньясином, пребывающим в медитативном сосредоточении. Эта встреча помогла пытливому уму молодого кшатрия понять, что из круговорота бед и скорбей, поджидающих всякого человека на его жизненном пути, всё-таки есть некий выход. И пусть сам путь был ему ещё неведом, но в том, что он есть, сомнений отныне не было.

Для того чтобы найти этот путь, ведущий к избавлению от страданий, Сиддхартха ночью бежит из отеческого дома в сопровождении единственного верного слуги. В стремлении к достижению своей цели его не может остановить даже вид спящего сына, имя которого должно было напоминать об узах, привязывающих человека к своей семье.

Что же заставило молодого князя принять такое необыкновенное для его возраста и происхождения решение – на это буддийские предания отвечают не совсем удовлетворительно. Если верить им, то «будучи одарён от природы душой мягкой и восприимчивой, и сочувствуя горестной доле, на какую осуждён человек, под тягостным законом смерти, болезней, старости и житейских страданий, Сиддхартха увлёкся печальным настроением своих мыслей, и, по примеру других мудрецов, покидавших мир по тем же самым побуждениям, решился искать себе успокоения в уединении, и спасения от бедствий в отшельнической жизни». Не отнимая у Сиддхартхы этих нравственных побуждений, находим более вероятное объяснение его поступка в тогдашнем политическом положении племени Шакья.

Владение Капилавасту было одной из тех свободных областей и вольных городов Мадхьядеши, или Срединной страны, как назывался в то время весь бассейн Ганги, которые населены были особыми племенами и родами, не утратили ещё своей независимости, имели государей из своего рода, или представляли род олигархического правления. Но эти мелкие владения были не более, как остатки древнего союза, уцелевшие до времён Шуддходаны. По географическому своему положению, они включались или в Магадхи, или в Косалу – две страны, разделявшие Мадхьядешу на восточную и западную части. Усиление двух домов, царствовавших в Раджагрихе и Шравасти, дало государям этих городов вместе с политическим весом в Магадхи и Косале и возможность округлять свои владения и мало-помалу подчинять своей власти независимые области и города, находившиеся в той и другой стране. Оба двора имели одинаковую цель – устроение одной общей монархии в Мадхьядеши и, может быть, во всей Индии.

Между тем как государи Раджагрихи действовали на востоке и именовали себя властителями всей Магадхи, на западе шравастийские государи приобретали смежные с Аудом земли. Они стеснили владения Капилавасту и поставили их между границей Косалы с запада и юго-запада, откуда, в случае нужды, войска их через два дня могли явиться под стенами Капилавасту и пустынями, простиравшимися от этого города на восток, до Кушинагары, где разбойничало кровожадное племя кирата. Шравастийские государи охотились на полях, принадлежавших шакья, как на своих землях. Прасенаджита, наследовавший отцу своему Брахмадатте на престоле Косалы, заставил шакья выдать за себя девицу из их племени и нарушить завет, издавна хранившийся между потомками Икшвакулы не выдавать девиц из своего племени в замужество за людей чуждого рода и также не брать себе жён из чужого племени. Шакья предвидели свой упадок и чувствовали своё бессилие. Они гордились своим высоким происхождением из касты Кшатрия.

Дом Готамы считал себя династией солнца, но, не смотря на то, должны были с покорностью уступать требованиям шравастийских владетелей, которые не могли похвалиться своими предками и происходили из низкой касты. Не имея средств поддержать права народной самостоятельности, шакья могли только питать глубокое чувство ненависти к дому Брахмадатты. Когда Прасенаджита вступил с ними в родственные связи, негодование их не имело границ. Это обстоятельство они считали унижением благородного их происхождения, и, может быть, видели в поступке шравастийского государя замыслы, решавшие будущность их владений. В таких обстоятельствах, наследник Шуддходаны отказался от своих прав и надежды возвратить прежние времена независимости своего отечества. Бегство Сиддхартхи совпадает с тем временем, когда Прасенаджита потребовал от шакья девицу их племени. В безмолвии пустыннической жизни он хотел скрыть страдания своей души.

Отшельничество было в его время в большом уважении. Как следствие глубокого разочарования в действительных благах настоящей жизни, оно ещё более укоренялось частными и общественными бедствиями и условиями самого климата Индии, и находило сочувствие в народе. К этому присоединялась всеобщая вера индийцев в закон перерождений, по которому человек осуждён на многотрудное переселение из одного класса существ в другой. Страдания и освобождение от них были две идеи, проникавшие все классы общества, занимавшие головы анахоретов и господствовавшие в системах философских. Они целиком перешли и в буддизм, им не верила одна только эпикурейская школа Локаятика. Люди, проникнутые идеей вожделенного освобождения от влияний на душу всего чувственного, разрывали связи с обществом и своим семейством и вдали от житейских волнений надеялись суровой жизнью заблаговременно упрочить за собой блаженство будущей жизни в перерождениях или глубоким и безмятежным размышлением разгадать тайну существования мира и человека. Нередко сами государи Индии на склоне своей жизни слагали с себя царственный сан, и, возложив его на наследников престола, проводили остаток дней своих в благочестивых размышлениях, в тишине загородных садов и рощ.

Звание отшельника было священным и неприкосновенным в глазах народа, пропитание его зависело большей частью от доброхотных подаяний поселян или от щедрости вельмож и государей, которые со своей стороны тоже покровительствовали анахоретам. При таких благоприятных обстоятельствах разнообразные роды пустынников умножились по всей Индии. Они населяли роскошные берега Ганги, банановые рощи и горные ущелья: одни из них были произвольные6 труженики, налагавшие на себя всевозможные истязания, другие созерцатели, искавшие покоя в бездействии тела и духа или погружавшиеся в созерцания; иные – скитальцы, бродившие по деревням и жившие подаяниями жителей.

Родичи Сиддхартхы, насколько нам известно, менее всех благоприятствовали отшельнической жизни. В окрестностях Капилавасту было несколько отшельников, но цинизм и истощённая наружность их возбуждали в Шуддходане одно отвращение, и самые знаменитые пустынники не удостаивались от шакья никакого уважения. «Нельзя и требовать этого уважения», говорил впоследствии времени сам Будда, «от потомков Кшатрия благородного и высокого рода».

Главный притон отшельников был в Магадхи, и преимущественно в восточной её части. Бимбасара, вступивший на престол после отца своего Махананды, был могущественным государем тех времён в Индии, а Магадхи, находившаяся под его властью, была самой цветущей и богатой страной. Владения его простирались от Бенгала и Брахмапутры до Варанаси, с юга отделялись от Дакшины или нынешнего Декана горами Мала́я или Виндхья, на севере ограничивались Гималайским хребтом. Как государь просвещённый и дальновидный, Бимбасара открыл в своих владениях приют мудрецам и пустынникам, которые не замедлили воспользоваться таким благоприятным случаем и со всех концов Индии начали стекаться в Раджагриху. Здесь философы разных школ и отшельники разных родов находили верное пропитание, безбедную жизнь и терпимость мнений.

Учёные люди были и при дворе Бимбасары. Окрестности столицы и особенно ущелья и пещеры горы Гридракуты населены были отшельниками. В лесах, простиравшихся от столицы на юг и юго-восток до города Гайи, развалины которого ныне известны под именем Будда-Гайи, и по берегам Нираньджаны обитали пустынники-созерцатели: из них особенно известны были Удракорама и Аратакалама. Ещё далее на берегу реки жил Урувилва-Кашьяпа, огнепоклонник, столь прославившийся строгостью своей жизни, что ежегодно совершались из Раджагрихи путешествия на поклонение знаменитому анахорету.

Шесть лет Сиддхартха посвятил поиску учителя-гуру, который приобщил бы новоначального отшельника к подлинным знаниям, воспитал бы в нём навыки работы над собой и наставил бы на путь внутреннего совершенствования и познания истины. С этого момента Сиддхартха становится Шакьямуни, что буквально означает «отшельник», или «мудрец» из рода Шакьев.

Покинув свою отчизну, Сиддхартха не имел определённой цели и намерения избрать для себя тот или другой род жизни отшельников. Все обстоятельства доказывают, что он сначала вовсе не обращал внимания на различие и даже враждебные отношения, существовавшие между пустынниками, и что единственным желанием его было присоединиться к первым отшельникам, какие ему встретятся. Таким образом, когда дошла до него молва о гридракутских тружениках, он немедленно отправился к столице Магадхи, миновав пустыни Кошамби, нынешний Аллахабад и Варанаси, и в скором времени вступил в избранное им общество произвольных тружеников. Под их руководством он усердно принялся изнурять своё тело жестокими и странными средствами. Судя по жару, с каким молодой правраджика, (так называли в то время людей, покидавших мир с душеспасительной целью) подвизался в труженичестве, можно думать, что идея страданий, более или менее безотчётная, преследовала его, и что он подражал изуверскому самоотвержению своих наставников, не столько в чаянии блаженных воздаяний и будущих наслаждений, сколько в надежде приобрести совершенное бесстрастие и навык терпеливо переносить самые тяжкие труды и испытания.

Но когда свобода и время дали Сиддхартхе возможность спокойно обсудить принятый им образ жизни, жар к труженичеству охладел в нём. Он не видел уже пользы в обычае тружеников лежать на колючих растениях, натираться золой, целые дни стоять под солнечным жаром и в других насильственных средствах, которые, иссушая в душе источник живых чувств, не искореняли тщеславия и не согласовались с потребностями ума более или менее просвещённого. Сиддхартха утвердился в печальном взгляде на мир и на явления, совершающиеся в нём. Обстоятельства и время укоренили в нём глубокое убеждение во всеобщих страданиях, но он напрасно искал у тружеников действительных средств к освобождению от этих страданий. Поэтому он решился расстаться с гридракутскими отшельниками и искать для себя наставников, более знакомых с духовной жизнью. Он перешёл к Удракораме и Аратакаламе.

Эти пустынники были созерцателями, принадлежали к классу тех индийских подвижников, которые для самосовершенствования пренебрегали правилами деятельной жизни и весь труд подвижничества полагали в навыке к твёрдому и безмятежному покою души. Бесстрастие, одно из важных начал индийской аскетики, было целью их усилий. Как скоро Сиддхартха вступил в общество этих созерцателей, спокойный образ жизни их так понравился ему, что он решил остаться с ними на долгое время. У них он брал уроки в созерцательной жизни и посвящён был во все тайны её. Под их руководством он проходил степени символической лестницы самопогружений, которые должны были постепенно умирять его душу, очищать её от волнений чувств и мыслей, предохранять от влияния внешних впечатлений и водворить в ней навсегда непоколебимый покой. Целые дни он проводил в бездействии, погружаясь с наслаждением в мечтательный мир, и так привык к этому занятию, что оно сделалось любимым на всю его жизнь до самой смерти. «Однако же, говорят его биографы, он остался недоволен началами, на которых основывалась система созерцания Удракорамы и Аратакаламы: ему казалось невозможным, чтобы, восходя по степеням его, душа созерцающего оставалась неизменной, и в самих выспренних самопогружениях, когда прекращается всякая деятельность и всякое движение в душе».

Поэтому, прибавляют те же биографы, Сиддхартха расстался и с созерцателями, как расстался с тружениками, и уже один, без посторонних примеров и наставлений, совершил труд предварительного подвижничества. Действительно, несуществование я как индивидуального, так и всеобщего, было, как увидим после, одним из основных начал учения Будды, но это буддийское мнение было следствием взгляда его на всё существующее, как подлежащее закону рождения, изменения и уничтожения. Будда перенёс в свою аскетику почти всю систему созерцания своих наставников, он отвергнул только убеждение их: самая высшая степень созерцания есть состояние полного и конечного освобождения от влияний на душу всего чувственного, то есть нирвана.

Пристрастие его к созерцанию доказывает, что он не так скоро, как рассказывают буддисты, оставил пустынников-созерцателей. С тех пор, как он покинул Гридракуту, протекло шесть лет, и, вероятно, большую часть этого времени он провёл сначала с Аратакаламой, а потом с Удракорамой. Последний из них был самым известным созерцателем того времени. Он оставил после себя сочинение, в котором изложена была его философия. Однако же Сиддхартха не был удовлетворён наставлениями учёного Удракорамы и впоследствии не упускал случая открывать своим ученикам недостатки его системы. Несогласие в философских взглядах, а может быть и смерть Удракорамы, которую, по неопределённости буддийских сказаний, можно отнести к этому времени, заставили Сиддхартху снова начать скитальческую жизнь.

Он переселился к окрестностям Гайи и решился жить один, без руководителей. «Здесь», говорят его жизнеописатели, «в беседе с самим собой и усиленным размышлением он нашёл, наконец, решение своих сомнений и вопросов, которого напрасно искал у тогдашних пустынников. Ум его прояснился и постиг действительное значение предметов и явлений, разгадал тайну страданий, удручающих человека, и нашёл верные средства к освобождению от них». Другими словами, он составил собственный и самостоятельный взгляд, как философии, так и аскетики и образовал новое учение, которое отличалось от существовавших в его время систем.

Дав себе обещание не сходить со своего места до тех пор, пока не обретёт истину, Шакьямуни сел со скрещёнными ногами (принял «позу лотоса») под фикусовым деревом и погрузился в медитацию. Во время своего духовного поиска Гаутаме пришлось столкнуться с различными наваждениями и искушениями. Так, злое и демоноподобное существо Мара (санскр. māra – «разрушение», «гибель») пыталось отвратить подвижника от его пути, предлагая его взору соблазнительных красавиц, создавая видения стихийных бедствий и нападений рассвирепевших животных. Но Сиддхартха оставался непреклонен в своих устремлениях до тех пор, пока не осуществил, наконец, свой духовный прорыв. Он обрёл просветление (бодхи) и стал Буддой. Это случилось на сорок девятый день медитации, когда подвижнику было тридцать пять лет от роду. С этого момента он стал существом, превосходящим не только всех людей, но и всех божеств. Он перестал быть человеком в собственном смысле этого слова, ибо всякий человек находится в плену сансары, которая стала не властна над Буддой.

Имя Будды усвоено было у индийцев только теми лицами, которые отличались практическими и теоретическими познаниями, строгостью жизни и даром красноречия. Восторженные поклонники Шакьямуни, величая своего вероучителя Буддой, совмещают в этом понятии все нравственные, умственные и даже физические совершенства, какие только возможны для человека.

Разумеется, сам Будда думал о себе не столь восторженно и высоко, однако же он находил в себе все признаки мудреца, то есть Будды. Будучи глубоко убеждён в верности и основательности своих начал, обдуманных на свободе и в тишине уединения, и, считая свои открытия в области философии и нравственности светлыми истинами, которые должны ниспровергнуть предрассудки, суеверие, изуверство и заблуждения ума, господствовавшие, по мнению Будды, в школах других философов и отшельников, он ставил себя на степень единственного и общего руководителя в духовной жизни и мудрого наставника в изыскании истин. Прозелитизм7 не был в его характере, однако, последующие обстоятельства доказывают, что он не чужд был веры в своё призвание. Так он мечтал, по крайней мере, при самом вступлении своём в общественную жизнь, когда опытность не успела охладить его юношеского жара.

Не желая быть в пустыне, он решился появиться в покинутом им свете и распространить своё учение. С этой целью Будда оставил окрестности Гайи и отправился к западной границе Магадхи, намереваясь, вероятно, посетить свой отеческий город. Но расчёт его не был верен: один, без последователей и без известности, он не мог ожидать успеха на том поприще, на котором в его время подвизалось столько аскетов, людей опытных, окружённых толпой учеников и высоко уважаемых в народе. В Варанаси Будда встретил несколько своих родичей и на них хотел испытать действительность своего учения и красноречия. Опыт был неудачный: шакьяпутра, то есть члены фамилии Шакья встретили его насмешками и не скрыли своего презрения к учительской важности, с какой он раскрывал им свои аскетические взгляды. Они укоряли его в непостоянстве и легкомыслии, с каким он переменял несколько раз род жизни, переходя от одних пустынников к другим, и доказали ему, что в настоящем положении он не имеет ещё необходимого авторитета в деле проповеди, ни опытности мудреца, каким он хотел явиться перед ними.

Такое неудачное начало общественной жизни Будды заставило его обратить внимание на шаткость своего положения и на условия, при которых он мог бы подействовать на общественное мнение. Самым верным средством для достижения этой цели, он полагал, было стать во главе многих последователей и иметь на своей стороне толпу сподвижников. Будда и решился так сделать, думая, что, если бы ему удалось привлечь на свою сторону какого-нибудь анахорета, пользовавшегося уважением в народе, то авторитет и влияние его в обществе были бы упрочены. Будда знал, что самый знаменитый анахорет в то время был Урувилва Кашьяпа, и отважился на трудное предприятие привлечь на свою сторону этого влиятельного человека. Итак он воротился из Варанаси к городу Гайе, на берега Нираньджаны, где жил Кашьяпа.

Урувилва Кашьяпа был огнепоклонник, но из этого ещё нельзя заключать, что он следовал религии Зороастра, если считать эту религию чуждой Индии. Судя по народности Урувилвы Кашьяпы, надобно думать, что он был или из числа шиваитов, поклонявшихся огню, как символу Шивы или разрушительной силы, или последователем Уллуки, основателя философской школы, известной впоследствии под именем Вайшешики, в учении которого огонь был самым могущественным деятелем в целом мироздании. Обожание огня соединялось с обожанием небесных светил. Каждый день с восходом солнца огнепоклонник поклонялся восходящему светилу, в известные часы дня закалывал животных в жертву огню и жёг благовония, ночью разводил на жертвенниках огонь и зажигал лампы. Можно впрочем догадаться, что огонь храним был неугасимым. В таких занятиях проводил жизнь Урувилва Кашьяпа, у него было целое общество учеников. Два младших брата Гайя Кашьяпа и Нати Кашьяпа жили отдельно от старшего брата, также на берегах Нираньджаны. Оба они имели по нескольку учеников и также поклонялись огню, но Урувилва имел над ними власть семейного главы и авторитет учителя. Таким образом, он первенствовал среди нираньджанских огнепоклонников.

Будда, разумеется, не желал поступить в число учеников Урувилвы Кашьяпы, а хотел быть у него гостем или соседом, поэтому, когда он прибыл к нему, старый анахорет с первого свидания с ним заметил, что имеет дело не с учеником, принял его холодно и советовал ему искать себе пристанища где-нибудь в другом месте. Несмотря однако на такую недоверчивость хозяина, Будда настоял на своём и поселился в одной запустелой пещере, вблизи жилищ огнепоклонников. С сих пор началась у него борьба с религиозными и личными предубеждениями Урувилвы. Целых шесть лет он продолжал её неутомимо, не обращая внимания ни на какие препятствия, действуя однако же с большой осторожностью.

Прежде всего он постарался приобрести расположение и доверенность Урувилвы, оказывая ему услуги и знаки внимания. Он уделял ему лучшую часть из подаяний, какие удавалось ему набирать в окрестных деревнях, приносил ему в подарок редкие плоды, которые он доставал в лесах, благодаря обезьянам, кидавшим в него ими с вершины деревьев, и простёр свою угодливость до того, что разводил огонь на жертвенниках при поклонениях Урувилвы.

Во время ежегодных посещений Урувилвы набожными пилигримами, Будда уходил на другой берег реки и скрывался там до тех пор, пока не оставалось у Урувилвы ни одного посетителя, не считая себя в праве, как он сам уверял Урувилву, иметь участие в почтении пилигримов и в приносимых ими дарах, которые должны принадлежать только Урувилве. На самом деле Будда уходил на это время из опасения, чтобы посторонние не сочли его учеником Урувилвы, заметив его в обществе этого анахорета. Подобным поведением Будда мало-помалу приобрёл дружбу Урувилвы, который начал платить за внимание вниманием. Он оказал Будде важную услугу, спасши его жизнь от очевидной опасности.

Будда имел обыкновение часто переходить на другой берег Нираньджаны, где пропадал, бродя но деревням за милостыней или углубляясь в уединённые места. В одно из таких путешествий Будды река от сильных дождей выступила из берегов, и то место, где он переходил её в брод, сделалось непроходимым. На возвратном пути, бурная ночь застала Будду, когда он подошёл к берегу реки, однако, он смело вступил в воду, но едва сделал несколько шагов, как быстрина реки увлекла его и понесла вниз вместе с мутными волнами. В это самое время Урувилва, опасаясь за своего друга, дожидался его возврата, как вдруг услышал крик на реке и узнал голос Будды. Он тотчас собрал своих учеников и бросился с ними к реке для спасения утопающего. Через несколько времени Будда был спасён от явной смерти. Этот случай, кажется, ещё теснее сблизил Урувилву с Буддой.

По мере того как Будда приобретал влияние на Урувилву, он старался разрушать в нем прежние убеждения и в беседах с ним доказывал ему неосновательность суеверных обрядов, каким следовали огнепоклонники, предлагая в замен того свои взгляды и свою нравственность, взгляды, по его мнению, самые естественные – нравственность самую простую и чистую. Впрочем подробности об успехах Будды в деле обращения Урувилвы вовсе неизвестны, известно только то, что Будда достиг наконец своей цели: убедил Урувилву оставить прежние верования и сделаться ревностным поборником своего учения. Жертвоприношения были прекращены и жертвенные сосуды брошены в Нираньджану.

Ученики Урувилвы беспрекословно последовали примеру своего учителя и без ропота оставили прежний образ жизни. Через некоторое время братья Урувилвы, Гайя и Нати, узнав об этом событии, поспешили присоединиться к новому обществу, в полной уверенности, что, если бы новый образ мыслей и поведения не был лучше прежнего, старший брат никогда не решился бы принять их. Итак, они признали Будду своим главой, ещё не зная хорошо духа его учения. Число членов, составивших общество последователей Будды, простиралось за несколько сот.

Положение Будды было таково, что не могло оставаться тайной вне круга его последователей. Давно уже знали, что один Шакьяпутра, сын Шуддходаны, сделался отшельником. В тех местах, где он подвизался или сбирал подаяния, он был известен под именем шрамана Готамы, то есть подвижника из дома Готамы: он и сам называл себя Шраманом и носил это название до самой смерти. Когда Будда пришёл к Урувилве и подчинял его своему влиянию, в окрестных селениях говорили, что Урувилва приобрёл себе нового ученика из касты Кшатрия. Будда опроверг этот слух, явившись во главе многочисленного общества, но подал повод к другим слухам, более важным.

В народе распространилась молва, что на востоке явился член племени Шакья, царского происхождения, во главе нескольких сот приверженцев, и будто он намерен мало-помалу приобрести сан Чакравартина Золотого колеса. Это имя по давнишним преданиям напоминало народу Монарха всей Индии и блаженные времена единодержавной власти, когда не было распрей и вражды между мелкими владетелями, и когда народ не боялся их притеснений и не терпел бедствий от войны, но, находясь под скипетром одного царя, наслаждался всеми выгодами единодержавного государства. Слух о намерениях приписываемых Будде, дошёл и до Раджагрихского двора и возбудил между приближенными Бимбасары некоторые опасения, но Бимбасара не верил народным толкам, считал Будду простым отшельником и не предполагал в голове его никаких политических замыслов. Прибытие к Раджагрихе Будды решило сомнения, возникшие на этот счёт.

Между тем как о нём делали предположения, Будда намеревался расстаться навсегда со скрытным образом жизни, какой он вёл до сих пор, и переселиться в такое место, где его общество могло бы наслаждаться безбедным существованием: столица Магадхи представляла ему эти выгоды. Кроме множества других соображений, решавших этот выбор, Будда, наверное, хотел нечаянным и произвольным приходом в Раджагриху опровергнуть распространившиеся на счёт его ложные слухи. Итак, он с новонабранным братством двинулся с берегов Нираньджаны и перешёл к Раджагрихе. По обыкновению, он поселился в окрестностях столицы, в пригорье Гридракуты, в соседстве с тружениками, прежними своими сподвижниками.

Первым делом по прибытии сюда надо было оправдаться в мнимых политических замыслах. Он объявил публично, что житейские мысли давно уже оставили его, и что мирская слава не есть удел отшельника. Бимбасара, убеждённый в невинности Будды, оказал ему явные знаки своего внимания и покровительства, обласкал его и обещал ему и его обществу верное пособие на всё то время, пока он будет оставаться у столицы Магадхи. Благорасположение Государя имело для Будды счастливые последствия. Нашлись люди, которые позаботились доставить приют обществу шраманов – дело, считавшееся в те времена богоугодным и душеспасительным.

Будда поселился в Гридракуте, которая была заметна в цепи гор, окруживших Раджагриху со всех сторон своими пятью вершинами, на которых витали орлы, отчего она и получила название Гридракуты (гридра – орел и кута, или куча – вершина). В крутых скатах её существовало несколько пещер, куда укрывались отшельники от непогод и шума общественной жизни. Гридракута была недалеко от города, но окрестности её были дики и пустынны. Хотя Будда предпочитал эту пустыню другим местам, более оживлённым, многочисленное братство его требовало однако же пристанища более удобного.

Один Раджагрихский вельможа но имени Каланда помог Будде пристроить его последователей. Он предложил к их услугам свой загородный сад или бамбуковую рощу, называвшуюся по имени владельца Каландакой и отстоявшую от города не более, как в одном киломнтре на север. Каланда отдал было этот сад отшельникам из секты ниргранта, но, когда заметил благосклонное внимание Государя к Будде, заставил их отказаться от этого дара и передал его во владение Будде. Будда не замедлил поселиться в Каландаке и нашёл в нем готовые и удобные помещения для себя и для своего братства.

С такими благоприятными предзнаменованиями Будда начал свою публичную жизнь. Любопытно было бы проследить за дальнейшими событиями её, за успехами Будды в распространении его учения, его борьбой с другими школами Индии, путешествиями по Индии и другими обстоятельствами – это могло бы служить лучшей исторической характеристикой жизни Будды, но обо всём этом буддийские писатели не позаботились, или не имели средств сохранить отчётливые сказания. Все специальные жизнеописания Будды и биографические отрывки, встречающиеся в других буддийских сочигениях, описав подробности жизни Будды до того времени, когда он перешёл в Раджагриху со своим братством, прекращают на этом месте нить своего рассказа и переходят к описанию последних годов жизни Будды.

Будда скончался восьмидесяти лет от роду. Ему было за тридцать лет, когда он обратил Урувилву, следовательно, до последнего десятилетия его жизни, ознаменованного важными событиями, простирается почти сорокалетний период, составляющий самую важную часть жизни Будды, но упущенный его биографами. За недостатком исторических фактов для пополнения этого промежутка нам остаётся предложить здесь ряд замечаний об образе жизни, принятом Буддой со времени поселения у Раджагрихи, об общежительных правилах, установленных им в своём братстве, и об его общественных дедах.

Будда был шраманом – так он называл сам себя и так называли его и другие. Означая вообще всякого подвижника, ведущего строгую аскетическую жизнь, это имя не называло какой-то особый род отшельников, но, когда Будда усвоил его, как суть своей жизни, с тех пор оно сделалось исключительным наименованием всякого буддиста. Значение звания шрамана и отличие его от других званий объясняется у буддистов исторически. В давние времена, говорит одна сутра, описывающая происхождение индийских каст, были примеры, когда некоторые из членов общества, вследствие ли домашних несчастий или по особому настроению души, покидали житейские заботы, слагали с себя обязательства семейной жизни и удалялись в пустынные места. Поселившись в горах или лесах, они строили из растений и древесных ветвей шалаши и проводили в них жизнь спокойную и беззаботную, посвящая большую часть времени размышлению. О запасах для своего пропитания они не заботились. Если они нуждались в чем-нибудь, то ранним утром, или поздним вечером, они отправлялись в ближние деревни и, получив от доброхотных подателей все нужное для себя, пищу или одежду, снова возвращались в свои убежища.

Безукоризненное поведение этих отшельников, их бесстрастие и удаление от мира, исполненного недобрых дел, заслужило им от народа название брахманов, т.е. чистых. С тех пор начался особый класс людей, составивших касту брахманов. С течением времени многие из касты брахманов утратили первобытную простоту и чистоту поведения, им наскучило жить в уединении и заниматься размышлениями, и они променяли пустынническую жизнь на бродячую. Скитаясь по деревням, они делали жителям разные чары и совершали заклинания, и, таким образом, питались за счёт суеверия народа, который называл их своими наставниками. Такой род жизни скоро испортил нравственность этих отшельников и совершенно ослабил строгость их правил.

Наконец, в последние времена, возник ещё особый род анахоретов, известных под именем шраманов. Шраманы также отрекаются от мира, но вместе с тем дают обет вечного отшельничества и в знак презрения к условиям света обривают себе голову и бороду. Подобно другим анахоретам они удаляются от шума человеческих жилищ и проводят жизнь в усердном саморазвитии, но не составляют никакой особой касты. Звание шрамана доступно для кшатрия и брахмана также точно, как для вайшья и шудры.

Судя по всему, брахманы первые основали анахоретичный род жизни, или лучше сказать отшельники были брахманы. Однако, во времена Будды существовал многочисленный класс тружеников, которые не могут быть ни первобытными брахманами, ни скитающимися отшельниками. Итак под именем шраманов надобно понимать всех тех, которые вели подвижническую жизнь не по обязанности своей касты, и следовали аскетическим и философским началам, отступавшим от колеи брахманских преданий. Но так как всякий понимал подвижничество по-своему, то Будда, по духу своего учения, хотел очистить его от брахманских предубеждений и суеверий других отшельников. Своим учением он хотел поставить преграды скептицизму и легковерию, в жизни практической он старался установить строгость правил вместе с простотой образа жизни. Он придавал этому особенную важность. Звание шрамана должно было выражаться во внешнем поведении.

Когда Будда стал во главе значительного числа последователей, он установил образ их жизни, согласно своему пониманию, частью своим примером, частью устными наставлениями. Общество шраманов, устроенное им, называлось сангой, т.е. собранием или братством. Каждый член братства назывался бикшу, т.е. нищий, потому что первый и главный обет, произносимый вновь поступавшим в братство, был обет бедности и неимения собственности. Звание бикшу не только не было позорным от того, что он должен был поддерживать свою жизнь подаяниями других, но, соединяясь со званием отшельника, было предметом глубокого уважения в народе. В те времена даже был спор о том, что важнее: подавать ли милостыню, или принимать её? Совершенное равенство отшельников господствовало в братстве Будды, единственные признаки чиноначалия, существовавшего между членами его, заключались в отношениях младшего к старшему, не по летам, а по времени вступления в братство. Кшатрия или брахман, принявший обеты бикшу после вайшья, должны были во всем и везде уступать последнему первенство.

Негодуя на изуверство и суеверие, господствовавшие в нравах тружеников, Будда не хотел подражать всем их странностям и разнообразным видам произвольных истязаний или необычайному роду жизни их, который привлекал к ним внимание и вместе с тем почтительное удивление народа, но худо скрывал тайное тщеславие и нужду в пропитании, руководившие их поступками. Он поставил для бикшу правилом вести себя со всем должным приличием и строгостью, не нарушая обета бедности, так чтобы наружность шрамана соответствовала важному и серьёзному настроению его размышлений. Никакие посторонние впечатления не должны были расстраивать или развлекать его; выражение лица должно было быть постоянно спокойным, стан – прямым, походка – медленной, приёмы – с достоинством. У каждого бикшу должно быть платье, которое могло покрывать всё его тело. Образцом этой одежды был охотничий плащ, какой носил Будда со времени бегства из Капилавасту. Бикшу часто сшивали его из старых и брошенных лоскутьев, находимых близ селений, но каждый лоскуток они чистили и вымывали для того, чтобы сшитое из них платье, при всей скудости материалов, было чисто и опрятно.

У Будды было много покровителей и данапати, т.е. людей, обязавшихся доставлять ему и его братству средства к существованию, потому ли, что Будда по своему происхождению имел лёгкий доступ к лицам, занимавшим высшие ступени общества, или потому, что он, обыкновенно, прежде всего старался приобрести расположение этих высших лиц. Большая часть его данапати были из раджей мелких владений, правителей городов, вельмож и богачей. Они дарили Будде свои загородные дачи или сады и строили жилища для размещения его братства. Эти дачи, переходя во владение Будды, назывались сангарамами, т.е. садами братства – название, оставшееся навсегда за общежительными убежищами буддийских отшельников. Сангарамамы были вне городов и селений, потому что Будда считал жизнь в них среди постоянного шума и развлечений, несогласной с спокойствием духа и глубокими размышлениями, каких требовало звание шрамана, и поставил неизменным правилом – никогда не иметь приюта в городах или селениях, исключая временного пребывания в них для сбора подаяний или на званных обедах.

Пропитание бикшу зависело от ежедневного сбора милостыни. Ранним утром Будда выходил из сангарамама, окружённый толпой своих учеников, и отправлялся с ними за дневной пищей в город или селение. При входе в него бикшу расходились в разные стороны, каждый со своей нищенской чашей. Правило и пример Будды требовали, чтобы во время сбора подаяний бикшу не забывали сохранять достоинство своего звания, ничем не развлекаясь и ничему не удивляясь. Отказ в подаянии они принимали с таким же бесстрастием, как и богатую милостыню, и просили подаяний, как у богатого, так и у бедного семейства по порядку домов. По обычаю тогдашнего времени они просили милостыни, не произнося просьб и подавая хозяевам свои чаши. Хозяева наполняли эти чаши варёным рисом и возвращали их просителям или подавали им какие-нибудь другие припасы. Получив подаяние, Будда обыкновенно произносил благословение на дом милостынедавца, желал ему и семье его счастья, довольства и здоровья, и весьма часто говорил о пользе милостыни. К полудню бикшу возвращались в сангарамам с запасом набранных подаяний: одна часть их, так по крайней мере требовало правило, уделялась голодным беднякам, если они встречались, другую относили в пустое место для диких зверей и хищных птиц, остальное служило обедом для братства. Пища разделялась между бикшу поровну.

Остальное время дня Будда посвящал беседам со своими приближенными или, что было всего чаще, уходил в уединённое место, в пещеру или под дерево, и здесь, на свободе, предавался любимому занятию своему – созерцанию, сидя с поджатыми ногами и приведя свой стан в неподвижное положение. Так проходил каждый день нищенской жизни Будды, когда он жил вместе с своим братством. Бикшу не должны были иметь в запасе не только пищи, но также и одежды. У кого из них случалась нужда в ней, тот шёл собирать материалы для неё в селение. Если нужны были ему новые сандалии или нитки на починку ветхого платья, он опять шёл за ними в селение. Одним словом, бикшу каждый день своей жизни должен был зависеть от доброхотных подаяний.

Год у индийцев разделялся на три времени: зиму, лето и осень. Зимой Будда, большей частью, жил в обществе своих учеников и на одном месте, чаще всего близ Раджагрихи и Шравасти. С наступлением лета, когда в Мадхьядеше начинались периодические дожди, Ганга и другие реки выступали из берегов и сообщения между городами и селениями делались чрезвычайно трудными, Будда распускал бикшу в разные места на летнее жительство для того, чтобы избежать скудности и недостатка в пропитании для многочисленного его общества и чтобы облегчить милостынедавцев, которые сами жили летом заранее приготовленными припасами.

Каждый бикшу выбирал для себя какую-нибудь деревню и, поселившись близь неё, целые четыре месяца проводил в этом уединении, не видясь с своими собратьями. Будда также уединялся на это время, иногда вместе с одним учеником. По истечении четырёхмесячного уединения, называемого летним сидением, бикшу снова собирались в одно место, куда приходил и Будда. Всякий из них спешил рассказать о своих успехах в духовном саморазвитии во время одинокой жизни, посвящённой созерцанию, или просил у Будды разрешения трудных вопросов по части нравственности или созерцательного учения.

В осеннее время, начинавшееся с окончанием летнего сидения, братство Будды расходилось партиями бродить по Магадхи и Косале. Будда чаще всего посещал Шравасти, в окрестностях которого у него был дарственный сад, Джетавания, а также ходил к разным городам Магадхи, Косалы, Мадуры и Уджджаяни и даже в Андру, находившуюся в средине-южной Индии, и Калингу, занимавшую часть Коромандельского берега, но не более трёх или четырёх раз посещал свой отеческий, но не гостеприимный город Капилавасту.

Ни по образу и роду жизни Будды, ни по обстоятельствам, сопровождавшим появление, подвиги и смерть его, ни по древним преданиям нельзя заключить, чтобы он переступал границы собственно Индии из прозелитизма или по другим каким-нибудь причинам. О восточной части древней Индии у буддийских писателей ничего не говорится долгое время и после Будды. Из государств южной Индии о немногих упоминается в древних буддийских сочинениях, а из островов южного моря Цэйлон, с которого впоследствии буддизм распространился на другие острова и даже в Сиам и Бирму, который во времена Будды обнаруживал признаки ещё только начинающейся образованности.

Гималаи служили естественной границей Индии с севера. За этим хребтом гор воображение и тёмные предания индийцев помещали баснословные и чудесные страны, ограждённые от любопытства путешественников дикими горцами. Запад и северо-запад от Индии всего более известны были у древних буддистов: в сочинениях упоминаются Паньчала (Пенчжаб), Махачина (Персия), Капина (Кашмир и Кабул), Бахлика, народ, населявший страны от Балха на север и, наконец, Кусатана (Хотан), но все эти имена стран и городов сделались известными для буддистов уже во втором веке по смерти Будды, а некоторые и позже.

В сказаниях о временах более отдалённых нет никакой возможности отыскать признаки сношений древних индийцев с заграничными странами на западе и северо-западе. Существующие ныне у буддистов предания о странствованиях Будды в такие государства, которые образовались уже после него, к народам, появившимся в позднейшие времена – не более чем умышленные рассказы индийских буддистов, желавших польстить тем народам, или туземных прозелитов, которые хотели почтить своё отечество посещением Будды. Подобные предания доводили Будду до подошвы Алтая. По уверению беспристрастных буддийских писателей, Будда, исключая посещений Шравасти и других городов Индии, почти всю жизнь свою провёл в Магадхи, потому, прибавляют они, что эта богатая и счастливая страна в его время была убежищем для жителей других стран, опустошаемых язвой, голодом, или войной.

Скитаясь по Индии значительную часть года, Будда, судя по всему, не увлекался духом распространения своего учения, скорее можно думать, что он следовал только своему навыку к страннической жизни или не желал для своего общества оседлости, которая могла вредить простоте и строгости установленного им уклада жизни. Может быть также перемена мест часто вынуждаемая обстоятельствами, о которых не дошло до нас сведений. Несмотря однако же на скромность и осторожность Будды в проповедании своего учения и правил, духовное общество его с течением времени значительно увеличилось. По общему уверению буддийских писателей, число бикшу простиралось за тысячу. Причины такого приращения учеников Будды легко объяснить. Будда пользовался покровительством многих знаменитых лиц того времени и предлагал в своём братстве безопасный и безбедный приют для несчастливцев и бедняков. Людям, желавшим разрешить занимавшие их философские вопросы, он предлагал свои метафизические взгляды и анализ существования. Кто искал строгих и чистых правил практической жизни, находил их в наставлениях и примере Будды.

Таким образом Будда приобрёл себе весьма много людей, известных по своему уму, образованию или безукоризненному поведению. Из них особенно замечательны были: Махакашьяпа, пользовавшийся предпочтительным уважением Будды за свой суровый аскетизм; Субути, метафизик; Монгальяма, отличавшийся историческими познаниями и совершенствами в созерцании; и, наконец, Шарипутра, самый учёный и, как говорят буддисты, самый красноречивый истолкователь идей Будды. Имя Шарипутры и его трактаты, переходившие по преданию, в последующие времена произвели между буддистами немало споров, в сочинениях его находили даже ересь. Однако же при жизни Будды он был в большом почёте у всего братства, хотя, присоединившись к Будде, он долгое время сохранял светское звание. Нередко он вступал за Будду в споры с последователями других школ Индии и даже заступал его место в поучении бикшу.

Урувилва, Кашьяпа, Махакашьяпа, Монгальяма и Шарипутра присоединились к Будде, каждый имея своих учеников, поэтому прямых и непосредственных последователей его сначала было весьма мало. Уже в одно из своих посещений Капилавасту, он приобрёл себе новых учеников из своих сородичей. Судя по рассказу буддийских писателей, Будде оставалось только произносить: «Сугата!» (добро пожаловать). Этим словом Будда принимал и утверждал в звании бикшу шакьяпутр, которые наперерыв спешили принять обеты отшельничества. Эту страсть к отшельничеству, овладевшую вдруг сородичами Будды, не иначе можно объяснить, как расстроенным и близким к совершенному разрушению состоянием племени шакья.

При этом необходимо сделать два замечания. Первое о том, что, вопреки рассказам буддистов, подобное событие могло совершиться только уже по смерти Шуддходаны, который не благоприятствовал отшельничеству и просил Будду не принимать в общество бикшу молодых шакья, не получивших позволения на то от своих родителей. Второе, в то время были обстоятельства, о которых не дошло до нас сведений, потому что не все шакья, принявшие обеты бикшу, добровольно согласились на такую важную перемену в образе жизни. Некоторые из них сделались бикшу по жребию, другие насильно.

Будда усердно содействовал обращению своих сородичей в шраманы: все двоюродные его братья вступили в его общество, за исключением одного Маханамы, который противостоял всем убеждениям и остался при своём княжеском достоинстве. Будда насильно заставил вступить в общество бикшу родного своего брата Нанду. Нанда был сын Шуддходаны и Праджапати, старшей сестры матери Будды, Махамайи. Он принуждён был покинуть молодую жену, и, страдая от разлуки с ней, несколько раз пытался бежать из братства Будды, но всякий раз неумолимый Будда возвращал его назад. Из двоюродных братьев Будды более других известны Девадатта, прославившийся ненавистью к Будде, и Ананда, брат Девадатты, любимый ученик Будды, не расстававшийся с своим наставником до самой его смерти, однако же не отличавшийся строгой нравственностью. По причине его соблазнительного поведения, буддисты последующих времён, когда хотели представить речь Будды против проступков, поводом к тому весьма часто выставляли Ананду.

Пример молодых князей, сделавшихся бикшу, подействовал и на женщин. Праджапати, иначе называемая Готами, заменившая для Будды мать. Когда Махамайя скончалась через несколько дней после родов, она пожелала оставить мир и вести жизнь подобно своему питомцу. Она была основательницей общества бикшуни. Бикшуни жили отдельно от бикшу, но в образе жизни нисколько не отличались от них. Бикшуни было немного, и, как можно думать, все они происходили из племени шакья. Кроме Праджапати из бикшуни более других известна Утбала, отличавшаяся красноречием. Она вступила в состязание с одним брахманом, принадлежавшим к школе Локаятики, и удачными сравнениями доказала ему бессмертие души. Однако же не все смотрели благоприятно на учреждение звания бикшуни, потому что положение женщины в индийском обществе было унижено, и считалось незаконным допускать слабые существа в сонм подвижников.

Других примеров подобного общества в Индии не было, если не считать за бикшуни йогин, волшебниц, чтивших Шиву и, неизвестно с какого времени появившихся в Индии. В последующие времена, когда буддийские общества далеко уклонились от первобытной простоты и чистоты нравов, строгие буддисты приписали этот упадок учреждению общества бикшуни.

Буддисты напрасно стараются изобразить жизнь Будды блистательными красками. Множество фактов и указаний, неумышленно помещённых в их сочинениях, свидетельствуют, что она полна была тревог и досад. Можно сказать даже, что только личный характер его и покровительство высоких особ ограждали его честь и безопасность. Нет никаких сомнений, что у него было много врагов и завистников. Буддисты не сохранили подробностей об этой тёмной стороне жизни Будды, вероятно, из уважения к его памяти. Враги его причинили ему много беспокойств, но именно он поставил себя во враждебные отношения к другим, кто были самыми неутомимыми его антагонистами.

Будда не принимал на себя роли политического преобразователя, напротив, всё доказывает, что он смотрел на устройство современного ему общества, укреплённого веками, как на естественный порядок. Разделение по кастам также было, как говорил он, законным. Понятие его об этом предмете весьма хорошо изложено в сутре о происхождении каст. Восходя «к первобытному состоянию рода человеческого, к тем временам, когда плодотворная земля без трудов и усилий человека приносила ему плоды и хлеб».

Далее говорится в сутре: «Небрежность и алчность людей ослабила естественную растительность земли и до того наконец истощила производительные её силы, что заставила их самих трудиться и работать для своего пропитания. Люди стали заниматься земледелием. От этого произошло разделение обрабатываемой земли на участки между земледельцами, каждый из них приобрёл земельную собственность. Однако же это разделение полей не для всех было источником довольства и безопасности. Наряду с трудолюбием и прилежанием явилась лень; лень произвела недостаток, бедность, голод; с сих пор между земледельцами возникли распри, жалобы, похищения. Благоразумие заставило, наконец, искать действительного средства для пресечения зла. Люди согласились просить самого умного, опытного и сильного человека разбирать тяжбы, защищать правого, наказывать виновного, изгонять из общества злодеев и своей властью и мудростью обеспечить народное благоденствие. Так как следовало обеспечить содержание избранного главы, то каждый владелец поля отвёл в принадлежащей ему земле особый участок, урожай с которого он обязан был доставлять избранному главе, который таким образом владел известным участком во всех полях, отчего его привыкли называть кшатрия, то есть владетелем полей (кшатра – поле). Впоследствии высокое положение кшатрия в обществе, его власть, сан и доблести приобрели ему название раджи, то есть блистательного (раджа – луч). По мере того, как число людей возросло, новые потребности образовали новые сословия вайшья и шудра, то есть промышленников, купцов, художников и ремесленников: между тем, как некоторые люди, поражённые несчастьями или склонные более к духовным размышлениям, чем к гражданской и семейной жизни, бежали в пустыни и составили особый класс анахоретов, известных под почётным именем брахманов, то есть чистых».

Объясняя таким образом происхождение каст, Будда, естественно, ставил касту кшатрия выше других сословий и необходимой в благоустроенном государстве. В подтверждение своего взгляда, он ссылался на сами брахманские предания. Известен стих, приписываемый самому Брахме: «Каста кшатрия высокопочтенна среди людей и возносится выше прочих каст; украшенная доблестями и умом, она уважается на небе и земле».

Что касается брахманов, то Будда ограничивал важность и значение их касты. Брахман был достоин уважения, когда он сохранял первобытную чистоту нравов и удаление от света. Такое ограничение притязаний брахманов не могло остаться без возражения с их стороны. Несколько обличительных речей Будды против предубеждений брахманов можно считать ответами его на их полемические выходки.

Брахманы не только поставили свою касту выше других каст, но, по приписываемому себе происхождению, считали своим уделом нравственную чистоту. Посягательству брахманов на исключительное превосходство с духовной стороны Будда противопоставил опровержение происхождения их от Брахмы, так что брахманы, теряя важность своей касты в историческом происхождении, какое назначил им Будда ничего не выигрывали и для своего духовного значения.

«Брахманы, говорит Будда, величают свою касту достойной почтения и ставят её выше других каст. Наш род, говорят они, чист, а другие и черны, и темны. Мы происходим от Брахмы, мы рождение уст его, оттого чисты в настоящем и будущем веке. Что касается до меня, я бикшу, и у меня нет каст, нет и непреклонного самолюбия и гордости брахманов – это обычай света, а не мой. В мире для всех один закон: за прегрешения – грозное возмездие, за добродетель – блаженное воздаяние. Если бы этот закон миновал брахманов, если бы они избавлены были от бедственных следствий прегрешений и им только предоставлены были блаженные воздаяния, то они в праве были бы гордиться своей кастой. Но закон воздаяний неизбежно распространяется на всех, без исключения. Недоброе отплачивается недобрым, и чёрное чёрным, так точно, как за чистым следует чистое и за белым белое. Посмотрите на брахманов: они женятся, наживают детей, одним словом, ничем не отличаются от обыкновенных смертных и при всем том величают себя чистыми. Нет, не таковы ученики мои. Моё учение лучше, потому что истинно».

Впрочем не надо представлять себе будто Будда считал своим призванием преследовать предубеждения брахманов. Нет оснований думать, что он считал чрезвычайно важными их притязания, или, чтобы они постоянно тревожили Будду нападениями или преследованием. Дело в том, что в его время брахманы не составляли цельного и устроенного общества, которое могло бы единодушно защищать свои интересы. Одни из них занимали почётные места в обществе и, увлекаясь духом честолюбия или наслаждаясь удовольствиями, мало обращали внимания на приписываемое себе происхождение из уст Брахмы, некоторые из них были друзьями и данапати Будды. Другие составляли свои философские системы и уклонялись от брахманских преданий. Были из них и такие, которых сам Будда уважал за строгую и безукоризненную жизнь. Брахманы, имевшие повод вступить в борьбу с Буддой, были теми отшельниками, которых Будда называл бродячими и уклонившимися от первоначального своего рода жизни. Они назывались шраваками, это, собственно, означает слушателя и весьма часто встречается и у буддистов, но у последних так называется всякий, внимавший наставлениям Будды. Шраваки брахманов имели особенное значение. Из трёх направлений, или общих школ, разделявших во времена Будды учёный мир, то есть школы философской, школы созерцательной и школы преданий, они принадлежали к последней, то есть безусловно верили и следовали тому, чему учило их письменное или устное предание, которое заключалось для них в ведах, оттого они назывались также изучающими или чтущими веды.

От них шраваки черпали понятия о мире и человеке и заимствовали сказания о миротворении и происхождении существ и вместе с тем предубеждения в пользу касты брахманов. Но во времена Будды шраваки большей частью ограничивались изучением в ведах только тех предметов, которые имели связь с верованиями и суеверными привычками народа: гадание и астрология. По роду своей жизни и необходимости питаться за счёт народа, они были соперниками Будды и имели все причины негодовать на его обличения, которые, опровергая происхождение их от Брахмы, могли отнять у них хлеб.

Когда дело идёт о переворотах, какие хотел произвести Будда в религии индийцев его времени, обыкновенно упоминают религиозные обряды и особенно кровавые жертвы. Это требует некоторых замечаний. Действительно, Будда отверг все обряды индийских религий, как недействительные и ненужные, потому что он все средства к саморазвитию сосредоточил в чисто нравственной деятельности человека. Что касается кровавых жертв, то Будда восставал против обыкновения приносить в жертву животных потому, что по его учению всякое убийство есть одно из самых важных преступлений, и что зло, заключающееся в убийстве, в десять раз отплатится убийце. Однако же Будда редко упоминает об этих жертвах, и помещает их наряду с другими обрядами. Это равнодушие Будды не иначе можно объяснить, как только тем, что жертвоприношения животных не были повсеместны в Индии.

В буддийских сочинениях часто упоминаются шесть учителей или шесть сектаторов8, в качестве постоянных антагонистов Будды. Это были философы, оспаривавшие у Будды теоретические начала его учения. Некоторые из них, если не все, были известны при дворах тогдашних государей и пользовались их вниманием. Большая часть их принадлежала к школе Локаятики, другие имели свои мнения, которые трудно приписать какой-нибудь школе. Те и другие вооружились против учения Будды: локаятики, защищаясь от ударов, какие наносил им Будда учением о причинах; другие философы, восставая против положения Будды, отвергавшего существование самостоятельной и неизменной души в человеке, или в мире. На положение о существовании «я» он нападал сильно и постоянно, существование «я» преимущественно возбуждало диалектику Будды.

Нет сомнения, что в спорах о последнем пункте, ратоборцами были не только ниргранта, признававшие неизменную душу, под именем дживы, то есть живого, но также и брахманы, утверждавшие творчество праотца Брахмы или пантеистическую идею вездесущего Шивы, но и последователи Капилы, допускавшие дуализм духа и материи, и неизменную, но не действующую душу, а также и последователи Уллуки, допускавшие неизменную и действующую душу. Будда должен был часто встречаться в резиденции государя в Раджагрихе с последователями всех этих школ. По рассказам буддистов он вступал в состязание с ними часто при стечении народа и иногда в присутствии самого государя. К сожалению, нет никаких подробностей о диспутах между Буддой и его антагонистами.

«Труженики» были самые деятельные и самые ненавистные Будде враги. Ни против кого он не вооружался с такою горечью и негодованием, как на этот класс отшельников. Труженики часто называются общим именем ниргранта. Замечательная, но малоизвестная школа ниргранта, судя по некоторым указаниям, отличалась тем, что привела в одну систему разные способы саморазвития, которые могли существовать и независимо один от другого. Для достижение вожделенной цели избавления и освобождения существовали три способа: просвещение ума, созерцание и труженичество. Соединив эти три рода деятельности в одну систему, ниргранта установила полный курс подвижнической жизни, вступающий в неё должен был начать с труженичества, и провести несколько лет в произвольных истязаниях для искоренения чувственных инстинктов. Затем он упражнялся в глубоком и спокойном созерцании, которое должно было замкнуть его душу для внешних впечатлений и приучить её к бесстрастию и, наконец, размышлял об истинах и просвещал свой ум.

Будда прошёл все эти степени, они остались даже и в его наставлениях с тем, впрочем, различием, что труженичество у него заменено хранением нравственных заповедей и соблюдением строгих правил поведения. Надобно полагать, что труженики составляли в ниргранте самый обширный класс, что название ниргранта давалось в буквальном значении свободным от житейского (без оков) всем вообще труженикам. Как бы то ни было, они не составляли секты однородной, они различались между собою и происхождением, и верованиями, и родом труженической жизни. Будда весьма хорошо был знаком с тружениками, потому что несколько лет жил в их обществе, изучил их навыки и узнал тайные побуждения, скрывавшиеся под оболочкою измученного вида. Они не могли простить ему презрения, с каким он оставил образ их жизни, и не упускали случая платить ему за то насмешками и обидами. Со своей стороны, Будда отвечал обличениями и не щадил позорных названий для характеристики их поведения. Приведём здесь одну из сутр, направленных против тружеников.

Действие происходит близ Раджагрихи, в саду, принадлежавшем одной богатой женщине. Толпа тружеников вместе с учителем своим по имени Нягрода наслаждается в тени дерев прохладою. Собравшись вместе, они ведут громкий и оживленный разговор, толкуют о политике, министрах и народных делах, рассказывают о сражениях, колесницах, лошадях и прогулках по садам, судят о женщинах, одежде, кушанье, вкусных черепахах и тому подобных предметах. Во время их беседы подходит к ним Сантана, житель Раджагрихи и почитатель Будды. После взаимных вежливостей, Сантана говорит о неприличии для их звания подобных разговорах и хвалит Будду за его безукоризненное поведение и мудрость. «Откуда нам знать, возражают ему отшельники, о мудрости твоего шрамана Готамы, когда он больше любит молчать, чем говорить с посторонними людьми? Он так привык к уединённой жизни, что похож на подслеповатую корову, которая видит только траву. При всем том, он величает себя великим мудрецом, грозит поразить одним своим словом всех своих противников и сделать их безгласными, подобно черепахам, и не советует никому задевать его, иначе не найдёт безопасного места от его стрел. Пусть придёт он сюда, мы поздравим его с новым названием подслеповатой коровы»!

Действительно, Будда шёл в этот же сад освежиться, после продолжительного созерцания в пещере Гридракуты. Когда он подошёл к толпе тружеников, они забыли свой уговор и, приподнявшись со своих ковров, приветствовали его обычными словами: «Добро пожаловать, Готама, добро пожаловать, шрамана! Давно мы не видались с тобою. Что привело тебя сюда? Сядь с нами и побеседуй“. Будда вежливо принимает приглашение, расстилает свой ковёр и садится на него. Нягрода лукаво заводит речь об учении Будды и просит его объяснить свои начала. „Не спрашивай меня об этом, отвечает ему Будда, моё учение глубоко и обширно, вам не под силу понять его. Что касается ваших правил, я знаю их весьма хорошо и в состоянии оценить их“. Нягрода замечает Будде, что им желательно знать мнение его о правилах их жизни. „Все ваши правила, говорит им Будда, низки и смешны. Иной из вас ходит нагой, прикрывая себя только руками; иной не станет есть из кувшина, или с блюда; не сядет за стол между двумя собеседниками, между двумя ножами, или двумя блюдами; иной не сядет за общий стол и не примет подаяния в том доме, где есть беременная женщина, где заметит много мух, или встретит собаку. Иной не терпит никаких приглашений и ест только до тех пор, пока молчат. Иной не ест из двух сосудов; глотает пищу, не разжевав её, и на седьмом глотке перестаёт есть и не позволяет прибавлять себе пищи более семи раз. Иной ест однажды в день, в два, три дня, и даже в целую неделю. Иной питается одними овощами, отваром риса, коровьим или оленьим помётом, древесными корнями, ветвями, листьями, лесными плодами, или зёрнами. Иной носит платье, накинув его только на плечи, или прикрывает себя мхом, древесною корою, растениями или оленьей кожей, распускает свои волосы или надевает на них волосяную повязку. Иной носит одежду печали; постоянно держит руки вверх, не садится на скамьи и рогожки или постоянно сидит в положении животных; бреет себе голову и оставляет бороду и усы. Иной лежит нагим на колючих растениях или коровьем помете. Иной каждый день или каждую неделю по три раза совершает омовение. Не стану исчислять других подобных средств, которыми вы мучите и изнуряете себя.

Я спрашиваю тебя, Нягрода: «Чисты ли такие правила и образ жизни?» – «Без всякого сомнения, чисты», – отвечает Нягрода. «А я, возражает ему Будда, раскрою перед тобою нечистоту, скрывающуюся в них. Чего ожидаете вы, произвольные труженики, за свои тяжкие труды? Ожидаете он мирян подаяний и уважения и, когда достигнете этой цели, крепко пристращаетесь к удобствам временной жизни, не хотите расстаться с ними, да и не знаете средств к тому. Едва вы завидите издали посетителей, как тотчас садитесь и показываете вид, будто вас застали в глубоком размышлении, но, расставшись с ними, снова делаете, что хотите, прогуливаетесь, или покоитесь на свободе. Заведут ли при вас умную речь, вы никогда не захотите одобрить или подтвердить её; спросят ли вас о чем-нибудь, вы отвечаете презрительным молчанием. Но, как скоро вы заметите уважение мирян к шраманам или брахманам, у вас начинаются возгласы и укоризны: „Зачем, кричите вы, уважать шраманов! Стоят ли они того“! Если вы увидите, что шраман ест плоды от вторичного посева, осыпаете его ругательствами. Когда вам подают грубую пищу, вы, даже и не отведывая, отдаёте её другим; а всякое вкусное кушанье оставляете у себя. Предаваясь порокам и страстям, вы однако же надеваете личину скромности. Нет, не таково истинное подвижничество. Труженичество тогда только полезно, когда под ним не кроются своекорыстные виды».

Враги Будды укоряли его в пристрастии к безмолвию. В этом сознавались и его ученики. «Чем вы хотите заниматься в нашем обществе, спрашивали они желавших поступить в бикши? У нас два рода занятий: любомудрие и созерцание; одни из нас обогащают свой ум познаниями и приобретают навык к диалектике; другие, и первый из них сам наставник наш, предпочитают безмолвие созерцательной жизни». Будда остерегался проповедывать свои взгляды и убеждения, когда его не просили о том, исключая тех случаев, когда события подавали ему повод высказывать свои идеи, или, когда за оказанные ему благодеяния он платил духовными речами, которые большей частью заключали в себе общие понятия добра и похвалы гражданским и семейным добродетелям, и особенно милосердию. Правда, слов Будды при его жизни никто не записывал, все наставления его и обстоятельства его жизни сохранились в устных преданиях, сведением о них мы обязаны счастливой памяти Ананды.

Бесспорно, Будда был одним из самых образованных мудрецов своего времени. Продолжительный навык к суровой жизни не истребил в нем следов хорошего воспитания, полученного им в родительском доме. До наших времён сохранилось довольно буддийских преданий, более или менее достоверных, для того, чтобы по крайней мере приблизительно знать характер красноречия Будды. Из этих преданий мы узнаём, что Будда никогда не колебался в ответах на предлагаемые ему вопросы и всегда был готов наделять желающих наставлениями. Путешествуя по разным странам Индии или беседуя с иноземцами, он объяснялся на языке или наречии их страны. Таким образом, сколько известно, он говорил на языках: магадском, дравидском и млеча. Под первым подразумевается язык, бывший в употреблении в Магадхи, в которой Будда провёл большую часть своей жизни; язык дравидский есть нынешний тамильский. Что касается до млеча, то нельзя точно сказать, язык ли это буддистов страны, лежавшей за пределами Мадхьядеши, которая также называлась Млеча.

Будда был индиец, нравы и навыки его соотечественников оставили неизгладимые следы в духе его учения и дали речам его тот оригинальный и характерный тип, который ясно обозначается в произведениях индийских философов и вообще в индийской литературе. В древних собраниях Будды прежде всего замечается необыкновенная краткость выражений. Сутры суть не что иное, как афоризмы или краткие изречения Будды, заключавшие в себе философские и нравственные положения его учения. Афоризмы Будды сохранили свою краткость и в буддийских преданиях, но уже с присоединением пояснений. Они обыкновенно предлагались в стихотворной форме и состояли большей частью из одной шлоки или стиха. Будда заключил сущность своего нравственного учения в следующем афоризме: не делай зла, делай добро и очищай свою душу. Первые два наставления этого изречения указывают на деятельную часть подвижничества; последнее, то есть очищение души, на созерцание. Своё учение Будда выразил в следующем афоризме: все является от причин и все уничтожается от причин. Размышляя об этом афоризме Будды, Шарипутра убедился в этом и, оставив безнадёжные начала Саньчжая, последователя школы Локаятики, присоединился к Будде.

Большая часть афоризмов Будды облекалась в числительную форму, какую мы замечаем в произведениях и других философов Индии. В те времена, когда сведения хранились и переходили от одного поколения к другому посредством устного предания, числительные формулы были важною помощью для памяти. Такой образ выражения был в большом ходу и в народе индийском. Замысловатые пословицы, насущная мудрость его, носили ту же самую форму. Буддисты сделали всеобщее приложение этой мудрости к изложению учения Будды. Из числительных афоризмов Будды упомянем следующие. «Три печати моего учения: всякое явление скоротечно; ни в чем нет самостоятельности; нирвана есть покой». «Есть четыре способа погребения: в воде, огне, земле и лесу». То есть во времена Будды прах умершего человека или бросали в воду, или, что было всего чаще, сжигали на костре или зарывали в землю, или, и то было нередко, относили в лес на съедение диким зверям.

Бикшу, говорил Будда, не употребляй четыре способа пропитания, ища его внизу, вверху, в странах света и углах. То есть истинный ученик Будды для поиска себе пропитания не должен: 1) заниматься земледелием и приобретать какую бы то ни было собственность; 2) заниматься астрономией и астрологией, наблюдать течение звёзд и планет и объяснять физические явления; 3) льстить и угождать богачам и вельможам; 4) заниматься ворожбою, чарами и предсказаниями. Дело бывает двух родов: полное и половинное. То есть когда человек решится на какой-нибудь поступок, этот поступок имеет все значение совершенного дела, так что осуществление намерения есть дело уже половинное, поэтому в буддийских сочинениях иногда встречается выражение: полтора дела. Под ним надобно разуметь одно и то же дело, намеренное и приведённое в исполнение.

Будда удачно воспользовался поэтическим обыкновением своих соотечественников пояснять и украшать свою речь сравнениями, аллегориями и другими нюансами, которые невольно привлекали внимание к предметам самым сухим, и придавали занимательность обыкновенным вещам. Выбирать сравнения было в Индии искусством и одним из правил диалектики, удачное сравнение было уже доказательством. В речах Будды мы встречаем множество подобных украшений. Некоторые употребляемые им сравнения могут легко остаться непонятными для того, кто совершенно не знаком с природою или обыкновениями Индии. Приведём несколько таких сравнений.

Сердце человеческое, говорил Будда, то же, что слоновые уши, то есть в беспрестанном движении. Бикшу, говорит Будда, подражайте черепахе, которая прячет свои члены в свой ходячий дом, то есть прекращайте созерцанием действие внешних чувств своих и освобождайтесь от гибельного впечатления внешних предметов, подобно тому, как черепаха, выползшая на берег моря, заметив приближение шакала, тотчас скрывает свою голову, ноги и хвост в роговую свою оболочку и тем спасается от зубов хищного зверя. Чистая нравственность, как надутый кожаный мех: повреди его однажды, погибнешь. Здесь речь идёт о плавательных мехах, которые богатые люди и купцы имели при себе во время морских путешествий, в случае кораблекрушения эти меха, надутые воздухом и герметически закупоренные, служили средством спасения мореплавателей. Разумеется, если в меху сделать едва заметное отверстие, то неминуема погибель. Подобно тому, если однажды удовлетвориться порочным наклонностям, уже ни что не может остановить стремления страстей, и человек, оставленный самому себе, безвозвратно погибает.

Будда часто употреблял способ сравнения, как убеждение более действительное, чем все доказательства. Вот пример. Будда решительно отказался обсуждать некоторые метафизические вопросы, занимавшие в его время умы других философов. Собственные ученики его настоятельно просили своего учителя объяснить им: откуда произошёл мир и населяющие его существа; есть ли у них начало, или они безначальны; что ожидает за гробом человека, освободившегося от перерождений? «Подобные вопросы, отвечал им Будда, не имеют отношения к обязанностям шрамана; пока вы рассуждаете об этих предметах, драгоценное время пройдёт и наступит смерть, тогда как вы и не приготовились к ней. Представьте себе человека, раненого в грудь стрелою, его спасение зависит от искусства лекаря, который может легко вынуть из груди это смертоносное орудие. Неужели раненый станет наперёд расспрашивать лекаря и говорить ему: прежде, чем ты станешь вынимать стрелу из груди моей, скажи мне, из какого дерева выточена стрела, какого она цвета, какой птицы перья приклеены к ней, из какого металла её острие? Неужели он станет заниматься подобными вещами, зная, что время между тем проходит и неминуемая смерть грозит ему?

Будда излагал различные мнения других школ о тех же самых предметах. Исчислив эти мнения и представив жаркие споры, возникшие по этому случаю между философами, он прибавляет: «Это напоминает мне одну давнюю историю про слепцов. Один раджа приказал собрать слепых от рождения, сколько их найдётся, и привести к нему во дворец. Воля раджи была исполнена, толпа слепцов приведена во дворец и представлена ему». «Слепцы, спросил их он, какого вида слон?» «Махадева, отвечали ему слепцы, мы слепы от рождения, откуда же нам знать вид слона»? «Хотите ли узнать его»? – продолжал Раджа. Слепцам оставалось благодарить его за такое внимание к ним, и Раджа приказал конюшему вывести на двор одного слона и подвести к нему слепцов. Когда им сказали, что слон перед ними, они приблизились к нему, и каждый из них начал ощупывать ту часть животного, к которой руки его прикоснулись. Один, ощупывая уши слона, находил в них сходство с решетом; другому хобот показался канатом; иным казалось, что клыки походят на колья, голова на колодезную бадью, шея на бревно, спина на конёк крыши, бока на стены, ноги на бревна, хвост на короткую верёвку. Когда слепцы кончили ощупыванье слона, государь снова призвал их к себе и спросил: «Ну, что? Узнали ли теперь вид слона»? «Узнали, отвечал один из слепцов; слон походит на бадью». «Нет, заметил другой он похож на бревно». «Неправда, вскричал третий, он похож на канат». Поднялся шум и крик. Каждый кричал: «слон такого-то вида!» «Верно ли вы знаете, заметил им Раджа, что слон такого вида, как вы говорите»? Вместо того, чтобы признаться в своём невежестве, слепцы, закрыв руками лица свои, начали спорить между собою, сначала тихим голосом, потом все громче и громче, пока наконец дело чуть не дошло до драки. Раджа долго любовался спором слепцов, и, наконец, произнёс им следующий стих: «Толпа людей лишённых зрения! К чему безумно спорить о форме слона, когда вы сами не знаете, кого вы ощупывали».

Закон воздаяний лежал в основании учения Будды. Будда при всяком удобном случае обращался к нему, поощряя учеников своих к добродетели и отвращая их от преступлений. Чёрное, говорил он, отплачивается чёрным и белое белым. Дела, к которым прилагался закон воздаяний, служили коренным началом и не гибнущей причиною всякого существования. Всё происходило от дел. «Мы живём, говорил Будда, рождаемся и умираем, страдаем и блаженствуем, вследствие дел, совершённых нами в предшествующих рождениях. Сумма дел, совершаемых существами, поддерживает существование вселенной со всеми её степенями и разрядами тварей; качество и важность дел существа определяют для него будущую форму рождения. Между делом и его воздаянием бывает несходство, бывает и сродство. Люди порочные, наслаждающиеся в настоящее время удовольствиями, готовят для себя мучение в будущей жизни; кто поклоняется огню и небесным светилам или каждый день совершает троекратное омовение в чаянии будущего блаженства, тому не миновать перерождения животным.

С другой стороны есть люди, ведущие странный образ жизни и надеющиеся за то переродиться в жилище духов; они подражают в жизни животным, собакам, коровам и другим или притворяются немыми. Чем же оканчиваются их труды? Тем, что подражавшие животным или немым в настоящей жизни в будущей делаются действительными животными и немыми. За преступления – мучения; за добрые дела – наслаждения; но надолго ли эти наслаждения? И что за радость влачиться по перерождениям? Длинная ночь для того, кто не спит; длинен путь для утомлённого путника, длинен ряд перерождений, ожидающих неразумного. Нет, истинное успокоение, и блаженство не в перерождениях, а в освобождении от них. Вот к чему должно привести истинное подвижничество, без суеверий и предубеждений. Бикшу! Ты носишь форму человека, форму благородную, в которой только и возможно освобождение от перерождений и которая достаётся в удел существу редко, через тысячи веков. Спеши воспользоваться таким драгоценным даром, прекращая подвижничеством влияние прежних дел и усиленно стремясь к нирване».

При вере в перерождения и в закон воздаяний все события частной жизни, судьба каждого человека, его положение в обществе объяснялись как нельзя лучше; надобно было только одно условие, именно: нужен был человек, который знал бы прежние перерождения свои и чужие. Этот человек нашёлся в особе Будды. Действительно, если верить рассказам буддийских писателей, не проходило ни одного замечательного случая, не осталось ни одного обстоятельства, которого он не объяснил или не оправдал бы предшествующими своими перерождениями. Воспоминания его в этом отношении были неистощимы. Но надобно быть справедливым. Большая часть этих рассказов или вымыслов – суть произведения буддистов позднего времени. Досужее воображение их обогатило буддийскую литературу новым родом сочинений, весьма занимательных, а потому имевших большой ход у буддистов. Что касается Будды, нельзя полагать, чтобы он забавлялся выдумыванием басней или чтобы самообольщение его доходило до убеждения в действительности рассказываемых событий. Всего вернее то, что все подобного рода рассказы, которые можно приписать Будде, он не выдумывал, а брал из народных преданий, и, что известные события давнего времени он сближал с событиями, которых он был очевидцем или участником.

В речах Будды чаще всего поражает нас печальный тон их и безнадёжный взгляд на мир. Мысль, что род человеческий обречён на страдания, принадлежала не одному Будде, можно сказать, что она была общим убеждением индийцев. Будда развил только идею страданий и приложил её ко всему, что имеет какую бы то ни было форму существования, оттого слова его иногда проникнуты суровым аскетизмом, иногда дышат чувством скорби и разочарования, если он обращает внимание на обыкновенные явления физического мира. Афоризмы Будды в последнем роде рассеяны в разных речах его, предмет их большей частью – скоротечность и смерть. «Сложное, говорил Будда, должно рано или поздно рассеяться, рождённое – умереть. Явления исчезают одно за другим, прошедшее, настоящее и будущее постепенно уничтожаются, все скоротечно, над всем закон разрушения. Быстрые реки текут и не возвращаются назад; солнце безостановочно совершает своё течение; человек переходит из предшествовавшей жизни в настоящую, и никакие силы не могут возвратить его в прошедшую жизнь. Утром мы видели какой-нибудь предмет, к вечеру уже не находим его; вчера любовались прелестным цветком, сегодня его не стало. К чему гоняться за гибнущими благами?

Иной употребляет все усилия для того, чтобы достигнуть постоянного счастья в настоящей жизни, но напрасны эти труды – они бьют палкой по воде, думая, что вода, расступившись, останется в таком положении навсегда. Рождённое должно умереть – ни воздух, ни моря, ни горы, ни пещеры, никакое место во вселенной, не скроют нас от смерти. Богатый и бедный, благородный и низкий, равно покоряются смерти; умирают и молодые, и люди средних лет, и младенцы, и даже зародыши в утробе матери; умирают без разбора и срока. Богатства, почести, дети – не помогут: все это земное достояние должно рассеяться и исчезнуть. Мы идём к смерти прямою и верною дорогою.

Тело человеческое, произведение четырёх стихий, есть сосуд, распадающийся на части при первом сильном ударе. В течение всей жизни оно служит источником страстей, волнений и мучений. Наступает старость и с ней вместе являются болезни; старик мечется в предсмертных муках, как живая рыба на горячей золе, пока, наконец, смерть не кончит его страданий. Жизнь тоже, что созревший плод, готовый упасть при первом порыве ветра, каждое мгновение мы должны опасаться, при первом роковом случае течение её прекращается: так исчезают гармонические звуки арфы, когда струны её лопаются под рукою музыканта. Не затемняй же света ума страстями; истинный мудрец тот, кто постоянно размышляет об освобождении из мира страданий, укрощает свои страсти и стремится к нирване. Вот к чему должны быть направлены все наши усилия!

Нирвана есть вожделенная цель для всех. После беспрерывного круговращения в бесчисленных формах существования, после бесчисленных перемен состояний, после всех трудов, беспокойств, волнений и страданий, неразлучных с перерождениями, мы, наконец, свергаем с себя узы страстей, освобождаемся от всякой формы существования, времени и пространства, и погружаемся в покой и безмолвие. Здесь убежище от печалей и болезней, ничем не смущаемое благополучие, нирвана – бессмертие, из неё нет уже возврата».

Вот ещё отрывок о будущем суде, взятый из одного сборника слов Будды. «От Джамбудвипы (северной прародины) далеко на юг возвышаются два хребта гор, огибающих вселенную со всех сторон. Между этими горами царствует вечная и непроницаемая тьма, лучи небесных светил никогда не досягают туда и самый могущественный дух не в силах озарить мрачной пропасти, в глубине её ады и там же судилище Ямы, властителя ада. Люди, грешившие в настоящей жизни, по смерти переселяются в царство Ямы и адские стражи прежде всего представляют их Яме. «Вот, говорят они царю, указывая на грешников, смертные из людей, грешники, которые ожидают твоего приговора». Видя перед собою грешников, сострадательный царь спрашивает их: «Друзья мои! Живя среди людей, разве не видали вы духа старости, разве не слыхали его спасительных наставлений и напоминаний»? «Нет, Махадева, мы не видали такого духа и не слыхали речей его». «Как! возражает им Яма, так вы не видали человека в старости, когда зубы у него выпадают, волосы седеют, кожа морщинится и принимает горчичный цвет, чёрные рубцы расходятся по всему телу, спина горбится, походка делается неровною, ноги с трудом поддерживают тело, голова трясётся, шея делается тонкою, кожа на теле опадает и обвисает, как на шее у коровы, губы, рот, горло и язык высыхают и грубеют, стан искривляется, дыхание слабеет и превращается в болезненные вздохи, голос хрипнет и походит на визжание пилы; дряхлый старик выступает, опираясь на посох; преклонные лета иссушили его кровь и соки; скоро силы оставляют его совершенно, он не в состоянии уже не только действовать, но даже и подниматься с места; на нем уже нет вида человеческого; тело и душа его в постоянном сотрясении и борении. Вы не видали всего этого»? Трепещущие от страха грешники ответствуют замирающим голосом: «Видели, Махадева!» «Если видели, то почему не подумали о том, что и вы состаритесь, что и вас не минует общий удел рода человеческого; почему при виде старости вы не приняли благого намерения посвятить жизнь свою добрым делам для того, чтобы в будущей жизни не испытывать более бедствий старости»? «Увы! мы и не подумали о том, потому что вовсе не заботились о своём избавлении».

Потом Яма снова спрашивает грешников: «Видели ли вы, живя на земле, духа болезни»? «Нет, Махадева, мы не видали такого духа». «Как! восклицает Яма, вы не видали человека в болезни? Гармоническое сочетание стихий, образующих тело человека, расстраивается, порядок в организме его нарушается; мучения, испытываемые больным от этого расстройства, приковывают его к постели и не дают ему сомкнуть глаз; он не в силах ни пройтись, ни посидеть, ни привстать с своего одра; он живёт заботливостью родных, которые поят и кормят его из своих рук. Вы не видали такого зрелища»? «Видели, Махадева!» «Почему же вам не пришло на мысль, что подобная участь ожидает и вас, что и вы должны испытать тяжесть болезней? Почему вы не поспешили запастись добрыми делами, чтобы после не терпеть мучений болезней?» «Нет, Махадева, проводя жизнь в лености и нерадении, мы и не подумали о том».

«Неразумные люди! Видели ли вы духа смерти?» «Не видали, Махадева!» «Как! Разве вы никогда не видали умершего человека? Жизнь оставляет его тело; бездушный труп кладут на погребальный одр; облекают его в разноцветные платья; окружают его завесами, покровами и зонтами, и в этом виде выносят из жилища; гроб окружают сродники покойника; они скидают с себя ожерелья и другие украшения, растрёпывают свои волосы, посыпают голову пеплом и громкими воплями выражают свою горесть. Видели ли вы подобные зрелища? «Видели, Махараджа!» «Как же вы не постигли, что закон смерти лежит и над вами, что и вам придётся умереть? Как тотчас же не решились вести добродетельную жизнь, чтобы в будущей жизни избежать этой тягостной участи?» «Увы! мы не позаботились о том».

Тогда Яма возглашает грешникам: «И так вы по своей доброй воле не радели о своём будущем, сами не захотели запастись добрыми делами; насладитесь теперь плодами своей беспечности; терпите мучение не за грехи ваших предков, родителей, сродников, но за свои собственные: сами вы совершали дела, сами примите и должное за них воздаяние!» С этими словами Яма даёт знак адским стражам и верные исполнители его воли берут грешников за руки и ноги и бросают их в клокочущее адское пламя, от одного вида которого волосы становятся дыбом и сердце разрывается от ужаса».

Перейдём к последним годам жизни Будды. Буддийские писатели в рассказе о происшествиях того времени упоминают, что Будда понёс горькие утраты с кончиной трёх покровительствовавших ему государей. Первый из них был Прадьота, сын Махачакры и владетель Уджджаяни. Из рассказов буддистов видно, что он – то самое лицо, которое встречается в индийских драматических сочинениях и известно романическими похождениями. Другой был самый сильный покровитель и данапати Будды, Бимбасара, государь Магадхи, после которого вступил на Раджагрихский престол сын его Аджатасатру, лет за семь или за восемь до смерти Будды. Воцарение нового государя грозило Будде явной опасностью. Аджатасатру был вооружён против него Девадаттой и до вступления своего на престол помогал последнему к унижению его брата. Девадатта внутренне торжествовал при обстоятельствах, столь благоприятствовавших честолюбивым намерениям его. Однако же новое положение как будто изгладило в Аджатасатру прежние его предубеждения. Сначала он не обращал внимания на интересы, волновавшие общество отшельников, но вскоре, против всякого чаяния, он начал оказывать явное благоволение к Будде и хотел заменить им своего отца, но Девадатта скоропостижно скончался. С тех пор протекло несколько лет без особенно важных событий, но в продолжение их Будда лишился лучших своих приверженцев Шарипутры и Монгальямы, которые скончались в преклонных летах, как и несколько других старых бикшу. Однако же судьба не оставила его в покое и не позволила кончить дни свои в мире, она готовила ему новый удар в смерти последнего его благодетеля и сверстника, Прасенаджиты, шравастийского государя.

Прасенаджита знаменит у буддистов как самый ревностный почитатель Будды. Он как будто хотел соперничать с Бимбасарой и даже превзойти его в щедрости и внимании к шраману Готаме. Это обстоятельство содействовало дружественным отношениям между Прасенаджитой и домом Готамы. Но настоящая причина дружбы шравастийского государя к шакьяпутрам и, может быть, внимания к Будде заключалась в том, что при дворе его была Моли, взятая им в жены из племени шакья. Хотя шакья оскорблялись этим браком, честолюбивая Моли с радостью вступила во дворец Прасенаджиты, овладела расположением своей свекрови, которая сначала не хотела и видеть её, и, родив через год бездетному мужу наследника Вируджаку, привязала его к себе узами любви и уважения.

Это предвещало племени шакья счастливую будущность, но под сенью этого мира рос Вируджака, предмет глубокой ненависти шакьяпутров. Говорили, что Моли, мать Вируджаки, вовсе не из дома Готамы, а бедная цветочница, бывшая в услужении у одного вельможи, родственника Будды по матери, и, что Вируджака сын рабыни. Несколько раз молодые шакьяпутры хотели подстеречь Вируджаку на охоте и убить его и, если бы не благоразумие старших шакья, Прасенаджита точно лишился бы своего единственного сына: подобные обиды, презрение и насмешки вооружили Вируджаку против шакья и заронили в душу его неистребимое чувство мести. Он поклялся жестоко отплатить племени шакья за горделивое и презрительное обхождение с наследником шравастийского престола. Поэтому, едва он взошёл на престол, как тотчас начал военные приготовления к походу против ненавистного ему Капилавасту.

В конце концов Вируджака овладел Капилавасту, предал его опустошению. Будда находился недалеко от отечественного своего города с одним Анандой, любимым учеником своим. К ним доходил шум разрушаемого города, звук мечей и вопли умерщвляемых жителей. «Да исполнится судьба их!» сказал Будда, и, жалуясь на жестокую головную боль, лёг на землю и накрылся своим плащом. Он хотел скрыть от единственного свидетеля тайную скорбь, овладевшую его стоической душой.

Вскоре после этого Будда пошёл по дороге из Капилавасту к Кушинагаре, городу, отстоявшему от первого в 500 км на юго-восток. Куда он шёл, и зачем, неизвестно. По-видимому, он не имел никакой определённой цели и хотел скорее удалиться от тех мест, которые напоминали ему одни горестные сцены. Он весьма редко посещал Кушинагару, город бедный и час от часу все более увядающий. В сопровождении Ананды Будда шёл по бесплодным и пустынным местам медленно и молчаливо, удрученный болезнью и летами. Изредка он обращался к своему спутнику со словами, которые обнаруживали печальное направление его мыслей. Будда говорил о недолговечности и смерти, предчувствуя близкую свою кончину. Недавние события так жестоко подтвердили справедливость мрачного взгляда его на мир, что никогда Будда не мог с таким сознанием и глубоким чувством, как теперь, говорить о непрочности счастья и надежд и оплакивать горестную судьбу людей.

Чем далее Будда шёл вперёд, тем более он изнемогал под бременем усталости и болезни. Он был уже дряхлый старик, восьмидесяти лет от роду. Боль в спине, которой он страдал всю жизнь, час от часу увеличивалась и заставляла его несколько раз останавливаться на дороге для отдыха и лежать под тенью деревьев. Однако же он продолжал путь и дошёл до реки Хираньи, протекавшей близ Кушинагары, далее он не мог уже идти и остановился на западном берегу реки, у того места, где был брод. Здесь наступил конец страннической жизни Будды. Силы совершенно оставили его, он лёг на разостланном Анандой ковре, головой к северу, по индийскому обыкновению, под тенью дерев сала (Shorea robusta) – это были последние минуты его жизни. Ананда с горестью следил за предсмертным томлением своего брата, друга и наставника, и слышал, как Будда, смыкая глаза навеки, устами, на которые смерть налагала уже печать свою, произнёс: ничто не долговечно!

Оплакав прах Будды и накрыв его плащом, Ананда отправился в Кушинагару с вестью о смерти его и обратился к великодушию жителей города, прося у них гроб для погребения Будды. Кушинагарцы не отказали в последнем даре страннику, кончившему дни свои близ их города и приготовили гроб и все нужное для совершения над прахом Будды обряда сожжения. Между тем молва о кончине Будды разнеслась по Магадхи и достигла учеников его, рассеянных в разных местах Мадхьядеши. Некоторые из них воспользовались этим случаем, чтобы сбросить с себя плащ шрамана и возвратиться в свои семейства; другие, оставшись верными своему учителю, спешили к Кушинагаре отдать последний долг бренным останкам Будды. Гроб с телом Будды положили на костёр, обошли его кругом три раза в знак уважения к памяти умершего и потом зажгли костёр. Через час от Будды остались одни белые кости, да пепел.

III Суть буддизма

Каково же содержание истины, открывшейся Шакьямуни под деревом бодхи? Буддисты считают, что в момент глубокого сосредоточения Гаутама осознал ряд идей – Четыре Благородные Истины, которые и составляют доктринальное ядро буддийского вероучения. Будда осознал, что жизнь есть страдание, что причиной страдания является желание и влечение, что существует особый вид бытия, не связанный со страданием, и что есть путь, ведущий к обретению этого бытия.