Великие учёные России, которые сделали нашу страну непобедимой бесплатное чтение
© Замостьянов А.А., 2024
© ООО «Издательство Родина», 2024
«Науки юношей питают»
Как это важно – верить в науку. В прогресс, который создаём мы, люди. У него есть оборотная сторона – любое научное открытие можно обернуть во вред людям, и наша задача – не допускать этого.
Эта книга посвящена самым ярким достижениям русской научной мысли. В её основе – очерки о выдающихся учёных. Но некоторые главы посвящены крупнейшим достижениям мировой науки – таким как первый в мире космический полёт. Книга не претендует на энциклопедизм. Но она показывает, как прекрасно и благородно служение науке. Скольким мирным победам обязана Россия таким подвижникам как Михаил Ломоносов, стремившийся к знанию – хотя по рождению в тогдашнем консервативном обществе ему, простолюдину, была предназначена совсем иная судьба!
Наука неотделима от просвещения. Это слово можно написать и с большой буквы, ведь это – и эпоха, и принцип жизни, от которого, право, не следует отказываться.
Арсений Замостьянов,
заместитель главного редактора журнала «Историк»
Н. Кисляков. Юноша Ломоносов идёт в Москву
Призвание – первопечатник
Вянваре 1574 года вышла в свет «Азбука» Ивана Фёдорова – уникальная печатная книга для обучения письму и чтению. Это важнейший рубеж в истории отечественного просвещения, начало традиции, которая продолжается и в наше время. А значит, пришло время вспомнить о человеке, который стал создателем русской книжной культуры.
Сначала – небольшая предыстория. В 1445 году немец Иоганн Гуттенберг изобрёл способ печатания книг с помощью наборного шрифта, ставший одной из важнейших «информационных революций» в истории человечества. Не зря мы до сих пор часто говорим об «эпохе Гуттенберга». В конце XV – начале XVI века в типографиях Кракова и Вильны уже печатались богослужебные книги на русском языке для православного населения Речи Посполитой. Слухи об этом проникали и в Москву – и образованные люди в нашей стране мечтали об отечественной печатной книге.
Что мы знаем о Фёдорове? Очевидно, что он с детства стремился к учению, с тем же рвением, что и Михайло Ломоносов два столетия спустя.
Так редко бывает, когда значение великого человека можно выразить одним емким словом. Так случилось с Иваном Фёдоровым, русским первопечатником. Почетное звание – как первопроходец. Таких всегда особенно уважали на Руси, таких и помнят веками.
Устоявшихся фамилий в то время ещё не было, печатник Иван просто был сыном Фёдора. Поэтому на выходных данных его изданий и в отдельных деловых бумагах Иван подписывался по-разному: Иван Фёдоров («Апостол», 1564 год), Иван Фёдорович Москвитин («Псалтырь», 1570 год), Иван, Фёдоров сын, из Москвы («Острожская Библия», 1581 год). Всё это удивительные издания, каждое из них – в культурном коде нашего народа!
С 1529 по 1532 годы Иван учился в Ягеллонском университете в Кракове, одном из лучших учебных заведений Восточной Европы того времени. В университетском архиве за 1532 год сообщается, что это учебное заведение окончил Johannes Theodori Moscus – Иван Фёдоров из Москвы. Под Москвой могли иметь в виду не только город, но и Великое княжество Московское. Но большинство исследователей склоняются к тому, что великий просветитель родился в Белокаменной или в её окрестностях.
В Кракове Ивана склоняли к переходу в католичество, но он был крепок в своих убеждениях. После университета Медведев стал служить диаконом – и не где-нибудь, а в Московском Кремле, неподалеку от царских палат, в церкви Николы Гостунского, где познакомился с митрополитом Макарием, с которым долго сотрудничал впоследствии. Митрополит был воспитателем Ивана Грозного и большим ревнителем русского просвещения. Этот храм был широко известен всему московскому люду своей чудодейственной иконой, там молился самодержец – и молодой диакон стал фигурой заметной. Фёдоров познакомился с Максимом Греком – замечательным богословом и церковным писателем. Исследователи считают, что именно Максим, ученик Альда Мануция – выдающегося венецианского литератора, издателя и книгопечатника, и заинтересовал Фёдорова книгопечатанием. Он узнал итальянские названия многих типографских процессов и материалов, перешедших затем в русский обиход. Связь между русской культурой и Ренессансом, в котором знали толк «фряжские гости», ясно прослеживается со времен великого князя Ивана III.
В то время Иван Грозный создавал в Русском царстве мощную артиллерию. Можно предположить, что в этой работе участвовал и Фёдоров – талантливый оружейник-изобретатель. Нам достоверно известно о более поздних его изобретениях в области вооружений, но, скорее всего, он и доверие русского царя первоначально заслужил умением создавать пушки. Они в то время стрелецкому войску требовались больше всего.
Еще в 1540‐х, под влиянием митрополита Макария, молодой царь Иван IV Грозный решил наладить в Москве выпуск печатных книг. Некоторые попытки для этого предпринимались и раньше, но ничего не получалось. По тем временам это было непростое дело, требующее многих технических ухищрений и настоящих мастеров. Но Грозный не жалел на это великое дело средств. Учителем Фёдорова стал датский книгопечатник Ганс Мессингейм, которого Грозный пригласил в Москву. Он в 1553 году организовал первую так называемую анонимную типографию в русской столице. Почему анонимную? Потому что даже Грозный, человек смелый, в то время побаивался этого начинания и, помогая ему, первое время держался в стороне. Опасался неудачи. Энергичное участие Ивана Фёдорова в выпуске книг «анонимной типографии» не подлежит сомнению. Для него это была школа. Там вышло несколько книг – но это была только подготовка к настоящей работе.
Грозный умел доводить до конца задуманное и начатое… В 1563 году по указу царя в Москве был устроен Печатный двор – в Китай-городе, на Никольской улице, по соседству с Николо-Греческим монастырём (где находилась до этого типография Мессингейма – неизвестно). Руководство царским печатным двором возложили на Ивана Фёдорова.
Почти всё в типографии Иван Фёдорович делал собственными руками, от первой до последней стадии выпуска книги. Это было настоящее высокое искусство. Начала глав печатник выделял орнаментом, а буквицы и вставки красным – киноварью. Он сам проектировал и разрабатывал станы, находил нужные пропорции для получения высокого качества краски, изготавливал пунсоны и матрицы, отливал шрифт, вычерчивал эскизы будущих букв, рисовал картины и заставки, а затем вырезал их на дереве. Инженер, художник, изобретатель… За его работой в то время лично послеживал царь. И убедился, что Фёдоров знает западноевропейские способы печати и отлично разбирается в древних традициях русской рукописной книги, которые приспособил для печатных книг. Иван Грозный и сам любил порассуждать о книгах, они нашли общий язык.
Фрагмент памятник Ивану Фёдорову в Москве
И вот вышел «Апостол» – важнейший богослужебный сборник, как принято считать, первая русская печатная книга. Да какая! Изысканной красоты. Прошло более 500 лет, а краски на её страницах такие же четкие и яркие, как будто залиты вчера. Мастерство московских печатников высоко оценили и фряжские гости – итальянцы. Исследователи установили, что текст фёдоровской книги отличается от распространенных в то время рукописных «Апостолов». Это может означать только одно – текст тщательно редактировали, устраняя ошибки. Исследователи допускают, что над ним работали либо ученики митрополита Макария, либо сам Иван Фёдоров.
В послесловии к Апостолу прямо сказано, что это издание – царское дело. Там Фёдоров поведал, как государь Иван Васильевич, озаботившись поиском книг для новопостроенных храмов, приобрел «на торжищах» рукописные образцы. Но они не удовлетворили самодержца из-за множества ошибок, и потому он озаботился вопросами книгопечатания. Вот и взялся за дело Иван Фёдоров, «дабы впред святыя книги изложилися праведне». Появился у него и верный помощник, талантливый ученик – Пётр Мстиславец.
Второй книгой, созданный Иваном Фёдоровым, стал «Часовник» – одна из самых востребованных богослужебных книг, используемых как в церковном богослужении, так и в частном (сейчас её чаще называют «Часословом»).
Печатный двор несколько раз горел. Считается, что те пожары устраивали монахи, которые были переписчиками книг и опасались за то, что вскоре станут ненужными или цена на их услуги резко упадет. Но Фёдоров не падал духом, он всякий раз восстанавливал типографию и продолжал работу. Об этом вспоминал англичанин не только Фёдоров, но и Джон Флетчер, оставивший мемуары о тогдашней московской жизни.
Прошло несколько лет, и Фёдоров был вынужден уехать из Москвы, хотя царь ему благоволил. Почему? Некоторые считают, что это царь направил его в Литву – страну по преимуществу все ещё православную, чтобы он там тайно защищал интересы Москвы. Как тайного агента! Но это лишь одна из многих версий. Другие считают, что он был затравлен консервативно настроенными церковниками (скорее всего, настроенными и против царя).
Сам Фёдоров вспоминал, что «невежественные» противники книгопечатания, которые считали это искусство еретическим, угрожали ему расправой, и они вместе с Петром Мстиславцем были вынужден бежать куда глаза глядят. Некоторые историки считают, что на западе православного мира он рассчитывал найти больше читателей и почитателей и развернуться вовсю. В любом случае, это было политически дерзкое и опасное решение. Хотя православная часть Литвы входила в Русский мир, царь Московский относился к ней, как правило, неприязненно. Видел её враждебность, видел козни католического шляхетства по отношению к возрождавшейся России. Вскоре в Литву сбежит один из прежних соратников грозного царя – Андрей Курбский. Самодержец московский объявит его изменником, между ними завяжется интереснейшая переписка. Переписка бывших друзей, ставших непримиримыми врагами. И Курбский будет помогать Фёдорову. И первопечатник примет его помощь. Просто удивительно, что при этом Иван Грозный сохранит уважение к своему друкарю. Возможно, версия о «тайной миссии» всё-таки не так уж фантастична?
Словом, Фёдоров оказался на пересечении политических интриг – впрочем, такое бывало и в судьбе Леонардо, и в судьбе Гуттенберга. И оба старались не обращать внимания на этот фон, с головой погружаясь в свое искусство и ремесло. Таким – это уж точно – был и Иван Фёдоров. Кроме служения Богу и техническому прогрессу (да, эти ценности он не считал враждебными), его мало что интересовало.
Печатный двор в Белокаменной не закрылся, Иван Васильевич по-прежнему покровительствовал печатникам. В 1568 году его возглавлял Андроник по прозвищу Невежа, которое он, видимо, получил, будучи учеником Ивана Фёдорова. Огонь не потух.
Московских скитальцев приютил православный белорусский магнат, великий литовский гетман Григорий Ходкевич. Он основал типографию в своём родовом замке под Гродно. Но работа там заладилась ненадолго.
Фёдоров и Мстиславец попытались взять субсидию у могущественного в то время Львовского православного братства, но тщетно. Пришлось обустроить типографию на собственные средства.
В 1575 году Ивану предложили пост управляющего Дерманского Свято-Троицкого монастыря. Фёдоров согласился на эту должность, полагая в отчаянии, что книгопечатание стоит оставить в прошлом. Однако уже через два года первопечатник с прежним рвением занялся постройкой новой типографии. А потом печатнику предложил своё покровительство Константин Острожский, бескорыстный ревнитель православного просвещения.
Там вышли «Азбука», «Букварь» (дополненное и переработанное издание «Азбуки») и «Греческо-русская церковнославянская книга для чтения». Фёдоровские учебные книги почти на три века стали образцами для сотен последователей. Он создал традицию русских азбук и букварей! В начале своих учебников Фёдоров расположил алфавит, затем двух- и трёхбуквенные слоги. Далее приводятся сведения из грамматики, особое внимание при этом уделяется глаголам, для которых размещена даже специальная таблица. Также рассказывается об ударениях и частях речи. Заключительная часть состоит из тщательно подобранных наставлений из Священного Писания. Сколько раз книжники после Фёдорова повторяли его находки!
Но сначала была «Азбука» – первый в истории печатный учебник грамоты для восточных славян. Фёдоров постарался, чтобы эта книга стала для детей настоящими «вратами учёности». Это не только учебное, но и дидактическое пособие. Рядом с учебными упражнениями первопечатник давал мудрые советы родителям – воспитывать своих чад «в милости, в благоразумии, в смиренномудрии, в кротости, в долготерпении». Ведь вторая часть азбуки – своеобразная хрестоматия, в которую, кроме молитв и кратких выдержек из «Часослова», вошли наставления для детей и взрослых. Иван Фёдоров на страницах «Азбуки» рассказал и о том, как Кирилл Философ составил славянскую азбуку и первым перевё. л греческие богослужебные книги на славянский язык. Из разнообразия библейской мудрости Фёдоров отбирал примеры самого добродушного отношения к детям. Так сказался характер первопечатника.
В объяснении к книге Фёдоров (а он был одним из наиболее самобытных древнерусских литераторов) писал: «Возлюбленный и чтимый христианский русский народ греческого закона. Не от себя написал я это немногое, но от учения Божественных апостолов и Богоносных отцов и от грамматики преподобного отца Иоанна Дамаскина, сократив до малого, сложил для скорого обучения детей. И если мои труды окажутся достойными вашей милости, примите их с любовью. А я готов трудиться и над другими угодными вам книгами, если даст Бог по вашим святым молитвам». Завершается книжечка двумя небольшими гравюрами: на одной изображен герб Львова, на другой – типографская марка Ивана Фёдорова. Две тысячи экземпляров учебника разошлись по городам и весям – повсюду, где жили православные. И по каждой книжке училось не одно поколение школяров.
Он считал своей миссией «рассеивать духовные семена во Вселенной». Не сомневался, что Божье слово в печатном виде – это благо. Поскольку его обретут не единицы, а тысячи людей. В 1581 году Фёдоров создал свой шедевр – «Острожскую Библию». Она имела 1256 страниц и состояла из 3 миллионов 240 тысяч печатных знаков. В основу издания положили первый полный церковнославянский перевод Библии, который появился благодаря подвижническим усилиям архиепископа Новгородского Геннадия сравнительно недавно – в конце XV века.
Тираж для того времени был впечатляющий, особенно для столь изысканной книги – 1500 экземпляров. Этот шедевр типографского искусства, конечно, подарили и Ивану Грозному. Царь принял первую русскую печатную Библию благосклонно… Подчеркнем – не стал корить печатника в связях с изменниками и врагами Руси.
Фёдоров, как и его православные соратники, понимал, что Москва – это третий Рим. И по-прежнему считал себя верным слугой московского царя и гордился, что в его библиотеке есть фёдоровские славянские книги.
5 декабря 1583 года Иван Фёдоров скончался – скорее всего, тогда ему было уже за 70. Закончилась жизнь, насыщенная трудами и думами. На его надгробной плите начертано: здесь лежит «друкарь книг пред тым невиданных». Здесь нет преувеличения. Ушел искуснейший мастер, первооткрыватель по духу и судьбе, сделавший для русского книгопечатания больше, чем любой другой мастер. Он стал для России символом книги и национальным героем – и вполне заслужил эту честь. Титаническая фигура Ивана Фёдорова объединяет весь православный мир большой России – и это ещё одна важнейшая миссия нашего героя, которую он выполняет и через много лет после смерти.
В историю нашего времени Фёдоров вошел примерно таким, каким его увидел Сергей Волнухин – замечательный скульптор автор памятника первопечатнику, установленного в центре Москвы в 1909 году. Скульптор создал образ настоящего русского мастера, сосредоточенного и несгибаемого. Таким мы его и представляем! Вот уже 115 лет он стоит возле китайгородской стены, неподалеку от древнего печатного двора – и напоминает нам о подвиге первопечатника. О великом книжнике снимали кинофильмы. В 1941 году – «Первопечатник Иван Фёдоров», а в 1991‐м – «Откровения Иоанна Первопечатника». В наше время только кино способно воскресить образ великого человека в сердцах миллионов людей. Замечательно писали об Иване Фёдорове и его книгах Дмитрий Лихачёв, Евгений Осетров, Евгений Немировский. Это важно – сохранять память о подвижнике, о великом первопроходце. Каждый год наши дети впервые берут в руки волшебную книгу – «Азбуку». С тех пор изменился алфавит, возникли новые правила грамматики, но принципы русской учебной книги создал Иван Фёдоров, и во многом они остаются неизменными. Будем помнить, кому мы обязаны этим вечным учебником.
Легенды русской академии
300 лет назад была основана Российская академия наук. А точнее, по замыслу Петра Великого, Академия наук и художеств. Пётр с его страстью к централизации мечтал о великом центре знаний и искусств, который преобразит Россию. «Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может быть, при жизни нашей пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках». Его начинание удалось воплотить уже после смерти императора.
В XVIII веке слово «просвещение» звучало как имя и гимн эпохи. Исследовать мир, изучить его, рассказать о нем, изобразить. История, математика, география, живопись – всё воспринималось как неразделимая ценность. В последние годы жизни Пётр Великий придавал особое значение наукам. «Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусства и науки», – говорил он. К началу 1720‐х император действительно создал мощную армию и флот. Теперь великого монарха интересовало, где проходят границы его империи. Он досконально продумал план экспедиции Витуса Беринга – Первой Камчатской, первой в мире столь масштабной научной экспедиции, которую организовало государство. И создал план Академии…
Светские науки в России в XVII веке развивались медленно и робко, хотя об их полном отсутствии говорить нельзя. Нужен был прорыв – и Пётр I понимал это, как никто другой. Вполне закономерно, что первыми российскими академиками почти сплошь стали немцы и другие уроженцы Западной Европы, представители тамошних университетов и научных школ. В выборе «академиков» преемники Петра Великого, бывало, ошибались. Но в Петербург охотно приезжали и выдающиеся учёные, настоящие светила мировой науки. Например, швейцарец Леонард Эйлер. Когда в 1735 году академии потребовалось выполнить сложный расчёт траектории движения кометы, Эйлер сделал это всего за три дня. От перенапряжения едва не лишился зрения, но задачу выполнил. Такой норов. Всем бы иностранцам на русской службе так самозабвенно трудиться…
Любопытно, что первым русским академиком стал Александр Данилович Меншиков – видный государственный деятель и полководец, любимец Петра, не имевший никакого отношения к науке. По легенде, он даже был малограмотным. Его избрали в британское Королевское общество, о чем «полудержавному властелину» в велеречивом послании сообщил сам Исаак Ньютон, назвавший Меншикова «высочайше просвещенным» и «стремящимся к наукам». Вскоре членом Парижском академии избрали и Петра Великого. Но именно Меншиков оказался первым…
Хотя в петербургской академии в XVIII веке доминировали выходцы с Запада, немалую роль в научной жизни нашей страны в те годы сыграли и русские учёные. О них мы и поведем речь.
Андрей Нартов был совсем молод, когда его представили царю. С 16‐ти лет он трудился токарем в Московской школе математических и навигацких наук – и проявил себя как настоящий самородок простого происхождения. Скорее всего, он был сыном «посадского человека». Но ловко научился носить европейскую одежду и пышный парик. А главное – работал лучше, чем любой голландец или немец. Император назвал его «остропонятным». Пётр велел ему переехать в Петербург. Нартов стал работать в личной токарне императора – и снова проявил себя самым лучшим образом. Таких людей император уважал – инициативных, неуемных. Таким все по плечу. Он стал настоящим «птенцом гнезда Петрова».
Император направил его в путешествие по Европе. Нартов побывал в Англии, в Пруссии, в Голландии для «приобретения знаний в математике и механике». Впрочем, в университетах он не учился. Зато бывал на лучших фабриках и видел работу выдающихся мастеров. Но Нартов вовсе не был восхищенным гостем зарубежных технических мэтров. Он написал императору из Лондона: «Здесь таких токарных мастеров, которые превзошли российских мастеров, не нашёл; и чертежи махинам, которые ваше царское величество приказал здесь сделать, я мастерам казал и оные сделать по ним не могут». В этих словах – и гордость, и патриотизм. Русский мастер знал себе цену и никогда не сомневался в величии российской державы. Нартов обучал токарному делу прусского императора Фридриха-Вильгельма и президента Парижской академии наук Жана-Поля Биньона.
Когда он вернулся в Россию, Пётр вверил ему придворную токарню, которая располагалась по соседству с царским кабинетом. Пётр заходил в токарню почти каждый день, проводил там по многу часов и беседовал с Нартовым больше, чем с кем-либо из приближенных. Ведь самодержец любил часами коротать время за токарным станком, обсуждая с механиком тонкости этого непростого дела. Многие вельможи старались угодить Нартову, зная, как он близок к императору. Для таких как Нартов Пётр и создавал Академию, у истоков которой стоял великий механик. Первый русский академический деятель высокого ранга. Он не имел официального образования, но знал механику, как мало кто в мире.
В 1717 году Нартов изобрел и создал первый в мире токарно-винторезный станок с набором сменных зубчатых колёс. Этот станок освободил руки токарям! Он до сих пор хранится в коллекции Эрмитажа как наша технологическая святыня. Пройдет сто лет, прежде чем нечто подобное сконструирует англичанин Генри Модсли. Россия уже опережала Европу по части технических прорывов – как и мечтал Пётр. Другое дело, что и механиков, и инженеров у нас не хватало. Как не хватало учебных заведений. Нартов, работая в Академии, пытался решить и эту проблему. Его ученики трудились на лучших заводах и при дворе.
Андрей Нартов
А Нартов не почивал на лаврах, работал неутомимо. В 1721 году его станок для нарезки зубчатых часовых колес и станок для вытачивания «плоских персонных фигур» обеспечили русским мастерам (прежде всего оружейникам) мировое лидерство в обработке материалов.
В 1722 году Нартов построил станок для сверления фонтанных труб для Петергофского парка. Участвовал в техническом обустройстве Кронштадта. А потом он представил Петру проект учреждения Академии художеств, к которому император отнесся всерьёз.
После смерти Петра его на полтора десятилетия отдалили от двора. Но потом вернули в Академию наук и художеств – заведовать учебным процессом в Токарной и Инструментальной палатах станкостроения, медальерного и токарного искусства. Но очень скоро его роль в Академии стала гораздо важнее. Он создал для артиллерии «инструмент математический с перспективною зрительною трубкою, с прочими к тому принадлежностями и ватерпасом для скорого наведения из батареи или с грунта земли по показанному месту в цель горизонтально и по олевации». Это изобретение получило мировое призвание. До Нартова механиков такого уровня в России, пожалуй, не было.
Нартов создал более 300 станков, среди которых – уникальные. Но нашёл время и для мемуаров, написал книгу «Достопамятные повествования и речи Петра Великого», которой пользовались сотни историков. Своего императора он не предавал никогда, и считал, что его недостаточно почитают соотечественники. В этом (да и во многом другом) он схож с великим Михайло Ломоносовым, которого, бывало, поддерживал. Нартов оказался даровитым организатором. Он досконально изучил работу, кажется, всех мастерских и заводов в России, чтобы отобрать лучшее для Академии.
Он умел постоять за себя, за русскую науку, не боялся выступать против немецкого засилья в академии, против тех иностранцев, для которых Россия стала не второй Родиной, а скорее дойной коровой. Хотя иногда и рубил сплеча, обижая заслуженных профессоров, но гораздо чаще бывал справедлив.
Недруги (а их у самородка хватало) считали Нартова сварливым интриганом – а он тратил на опыты собственные деньги. И, несмотря на приличное жалованье и скромный образ жизни, после смерти оставил долги…
Он всё-таки не был абсолютным самоучкой. Усердно глотал науки везде, где это было возможно. А сын «токаря Петра Великого» – Андрей Андреевич – стал настоящим учёным-энциклопедистом и тоже оставил след в истории Академии. Он был одним из основоположников отечественной минералогии, лесоводства, палеонтологии, интродукции растений, экономики сельского хозяйства – да ещё и «Историю» Геродота на русский язык перевел.
Одним из первых (а может быть, и первым) русским профессором и академиком был Василий Кириллович Тредиаковский – сын астраханского священника, с детства чувствовавший вкус к русской речи, к её музыкальности. Основоположник современного русского стихосложения, переводчик, филолог. А ещё – композитор. Ну, а по научному званию – профессор элоквенции, то есть красноречия, ораторского искусства. И устного, и письменного. Он был настоящим учёным, неутомимым. Всю жизнь, изучая словесность, историю, языки, пребывал в поиске нового.
Сохранилась легенда о встрече Василия Тредиаковского с Петром Великим в 1722 году в Астрахани в школе капуцинов. «Пётр Великий зашёл однажды в сие училище и велел представить себе лучших учеников. Между ними был Тредиаковский. Приподняв волосы на лбу его и пристально посмотрев на лицо юноши, государь произнёс: «Вечный труженик, а мастером никогда не будет! «» Последнюю фразу, вероятно, придумали недруги Тредиаковского, а, увидев в молодом ученике великого труженика, Пётр проявил неотразимую проницательность. Тредиаковский трудился всю жизнь, не зная роздыху.
Он учился в Сорбонне, был прилежным студентом. Там написал ностальгические стихи о Родине: «Россия мати! свет мой безмерный! Позволь то, чадо прошу твой верный…» Его вольный перевод старого французского романа «Езда в остров любви» на несколько лет стал самой популярной русской книгой, произвел настоящий фурор. Потому что там проза перемежалась со стихами Тредиаковского – и это были стихи о любви. Их стали женихи читать невестам.
Василий Кириллович стал придворным поэтом Анны Иоанновны, воспевал её и её приближенных. Некоторые из них обращались с поэтом и профессором грубовато – бывало, что и поколачивали. Его даже заставили принять участие в таком жестоком придворном развлечении как свадьба в ледяном доме. Он написал для этой шутовской свадьбы грубоватые (во вкусе заказчиков) стихи.
Правда, литературная слава Тредиаковского была недолгой: вскоре его затмили Ломоносов и Сумароков, с которыми он не ладил. И уже поэма «Телемахида», слишком тяжеловесная, вызывала насмешки любителей поэзии. Екатерина Великая даже ввела для своих придворных шуточное наказание: за употребление в разговоре иностранного словца полагалось выучить наизусть шесть стихов «Телемахиды». Задача, право, нелёгкая!
В 1748 году Тредиаковский издал фундаментальный и в то же время затейливо написанный труд – «Разговор российского человека с чужестранным об ортографии». Изложение законов русской речи в форме диалога, даже спора… Издал на свои средства. Несмотря на старания подвижника, Академия отказалась печатать эту книгу. Тредиаковский мечтал, чтобы работа его была доступна «понятию простых людей», для пользы которых он «наибольше трудился». В этой книге он открыл многие законы русского языка. Например, он первым разграничил букву и звук, «звон». Он требовал чистоты произношения, говорил о необходимости чтить правила языка, которые «не имеют никакого изъятия, толь они генеральны!»
«Засмеют вас впрах», – обещал россиянину чужестранец в диалоге Тредиаковского. «Я буду им ответствовать только молчанием», – отвечал россиянин, который, несомненно, был вторым «я» автора, знавшего немало незаслуженных упреков и гонений. Такой и была его судьба – совершать открытия и терпеть насмешки.
В тот день, когда Ломоносова и Тредиаковского произвели в профессора, Степан Петрович Крашенинников, сын петровского солдата-преображенца, стал адъюнктом Академии наук. ещё студентом он участвовал во 2‐й Камчатской экспедиции и проявил себя настоящим героем. Его заслуга – описание целебных теплых течений на реке Орон, описание реки Лены, составление рапортов о соляных источниках и слюдяных месторождениях на Байкале. Но он стремился дальше на Восток – туда, где опаснее. Стремился в неизвестность. Ведь о самом крупном российском полуострове – Камчатке – в то время наука почти ничего не знала.
В 1737 году Крашенинников на судне «Фортуна» через Охотск морем направился на Камчатку, но неподалеку от полуострова корабль выбросило на мель, команда оказались на берегу без имущества и снаряжения. По реке Большой на долбленых лодках Крашенинников поднялся вверх до Большерецкого острога и пешком продолжил путешествие по Камчатке, которую дотошно исследовал три года. Он описал четыре восточных камчатских полуострова – Шипунский, Кроноцкий, Камчатский и Озерной, образуемые ими заливы, а также несколько бухт, в том числе Авачинскую. Проследил течения рек, исследовал «горячие сопки», собрал уникальный зоологический и этнографический материал. Он исходил Камчатку вдоль и поперек, не зная устали, не боясь болезней. Его интересовали традиции и история малых народов. Он даже составил словарь языка местных жителей и целую книжицу записей об их обычаях и религии. Многие из них впервые видели европейца. Не раз Крашенинников мог погибнуть, но не сворачивал со своего пути. Самое удивительное, что его географические и этнографические описания составлены с удивительной научной прозорливостью и грамотностью. Он был исследователем от Бога.
За камчатские исследования его и произвели в адъюнкты. Степан Петрович обладал литературным даром – все его труды написаны блистательно. Одна из его работ называется «О завоевании Камчатской землицы, о бывших в разные времена от иноземцов изменах и о бунтах служивых людей». Это пример серьёзного исторического исследования, в котором Крашенинников открывал неизведанное.
Но настоящее признание пришло к выдающемуся географу нескоро: он отличался скромным характером, не умел постоять за себя. Только в 1750 году он стал профессором Академии «по кафедре истории натуральной и ботаники», а через два месяца – ещё и ректором Петербургского университета и инспектором Академической гимназии. Но жить ему оставалось меньше пяти лет. Профессор надорвал здоровье в экспедициях. Его научный подвиг – книга «Описание Земли Камчатки» – вышла в свет уже после смерти учёного. Но она принесла Крашенинникову мировое имя. Труд перевели на немецкий, английский, французский и голландский… Без преувеличений, он открыл Камчатку для науки. «Он был из числа тех, кои ни знатностью породы, ни благодеянием счастья возвышаются, но сами собою, своими качествами, своими трудами и заслугами прославляют свою породу и вечного воспоминания делают себя достойными», – писали об учёном.
Путешествия и труды Крашенинникова стали гордостью российской академии. Таковыми и остаются. Он – основоположник русской этнографической школы и великий географ, проторивший дорогу для грядущих поколений учёных.
Было у полярника Ивана Папанина – человека совсем другой эпохи, чем та, секреты который мы сегодня приоткрыли – такое присловье: «Чтоб наука не страдала». Сказано крепко. Этим правилом руководствовались русские учёные и в далеком XVIII веке. Это в духе Петра Великого!
«Может собственных Платонов»
Михаил Ломоносов – великий русский просветитель – всю жизнь, с юности, служил в Императорской Академии, в которой в то время преобладали немцы.
Он начал свой путь в науке в учебных заведениях, тесно связанных с допетровской традицией. Это и московская Славяно-греко-латинская академия (в просторечии – Спасские школы), и Киево-Могилянская академия, где Ломоносов познал богословие, древнерусскую литературу, а к физике и математике только прикоснулся.
В 1735 году Михайло Ломоносов, в числе дюжины лучших учеников Спасских школ, стал студентом университета при Академии наук. С этого времени его судьба изменилась. До этого Ломоносов мечтал стать священником, богословом, а в Петербурге почувствовал вкус к светской экспериментальной науке.
Студентов поселили в каменном здании новгородской епархии на 1‐й линии Васильевского острова, которое арендовала Академия. Для них купили одежду, мебель. Ломоносов как на чудо смотрел на собственный книжный шкаф, который предоставила ему Академия.
Первым делом студентам предстояло выучить немецкий язык, на котором велись занятия почти по всем дисциплинам. Регулярные лекции начались в январе 1736 года. Профессор Георг Крафт познакомил Ломоносова с экспериментальной физикой, один из первых русских учёных Василий Адодуров преподавал студентам математику. Ломоносов в то время «отменную оказал склонность к экспериментальной физике, химии и минералогии», как свидетельствовал его первый биограф Михаил Веревкин.
Но учеба в Петербурге продолжалась недолго – меньше трех месяцев. Уже в марте его, в числе троих самых способных студентов Академии, послали в Германию, в Марбургский университет, для изучения основ горного дела, металлургии, химии и других наук. Вместе с 24‐летним Ломоносовым там оказались 16‐летний Дмитрий Виноградов (будущий первооткрыватель русского фарфора) и 18‐летний Густав Райзер, который станет горным инженером. Ломоносов был старше, опытнее, физически сильнее товарищей, к тому же его отличало рвение, желание поскорее раскрыть «врата учёности» и «благородная упрямка», которая помогала перетерпеть и преодолеть неизбежные невзгоды чужбины.
В начале лета 1841 года, вернувшись после европейских скитаний по университетам, Ломоносов сразу поступил на службу в Академию: первое время он занимался составлением каталога минералогического собрания Кунсткамеры, приобщаясь к начинанию Петра Великого, перед которым преклонялся, и переводил научные сочинения «с латинского, немецкого и французского на российский». Его первой крупной научной работой стал «Каталог камней и окаменелостей Минерального кабинета Петербургской Академии наук». В январе 1942 года Ломоносов получил звание адъюнкта (то есть помощника профессора) с жалованием 360 рублей в год. При дворе его уже знали как талантливого стихотворца. Среди многочисленных немцев он стал четвертым адъюнктом-великороссом – после своего учителя, математика и лингвиста Адодурова, философа и государственного деятеля Григория Теплова и Василия Тредиаковского, поэта и филолога. В те годы Ломоносов создал работы, на много лет определившие развитие точной науки в России – «Элементы математической химии» (1741), «О сцеплении и расположении физических монад» (1743), «О вольном движении воздуха, в рудниках примеченном» (1744), «Физические размышления о причинах теплоты и холода» (1744). В то же время – продолжал писать стихи и начал заниматься риторикой и российской грамматикой. Через три года Ломоносов и Тредиаковский первыми из «природных россиян» были избраны членами Академии с окладом 660 рублей. Вскоре Ломоносов перевел с латыни на русский учебный трактат «Вольфианская экспериментальная физика» и в 1746 году, с одобрения Сената, первым из учёных начал читать лекции по физике на русском языке.