Майор Пронин и господин Хуммер бесплатное чтение

Тайный фронт

Писатель Лев Овалов

1. Задание – сопровождать

«Революцьонный держите шаг» – таков был пароль того времени. Иногда казалось, что вся жизнь должна начаться с чистого листа – и отношения между людьми, и государственные устои, и даже климат.

Правда, очень скоро выяснилось, что в матушке природе и после 1905, и после 1914, и после 1917 года ровным счетом ничего не изменилось. Так же в феврале ударяли последние морозы, в марте начиналась серьезная оттепель, а в конце апреля на ветках появлялись почки, чтобы расцвести в мае. Сменились только начальники, начиная с царя. Но его власть давно подтачивалась – и превратилась в почти декоративную. Кто в России накануне Великой войны искренне почитал самодержца? Некоторые школьники, на которых действовала немудреная пропаганда, некоторые офицеры, для которых «умереть за царя» – это был смысл жизни, некоторые старики, помнившие великих императоров прошлого, да еще миллионы безграмотных понаслышке уважали «самого главного», «надёжу», который сидит где-то далеко, в Петрограде или в Москве, и от которого зависит всё, начиная с доброго урожая. Но эти же миллионы за год-другой переменили на Ленина, который превратился для них в земное олицетворение небесной власти. В избах появились портреты волевого лысого человека в галстуке. А некоторые, до кого и к двадцатому году не дошли новости года семнадцатого, считали, что правит в стране еще тот, с бородой, грустными глазами и в аксельбантах. Так проходит мирская слава – есть такая латинская поговорка. Или не проходит?

Об этом размышлял молодой чекист Иван Пронин, прогуливаясь по тихому госпитальному саду, за которым уже несколько лет почти никто не следил. В больнице он много читал – и Энгельса, и «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, и сборник крылатых выражений, который особенно ему понравился. Пополнял образование. «Чекист должен учиться всегда, если выпадает возможность», – говорил Феликс Дзержинский. Особенно хорошо шли книги холодными ночами, при копчении керосиновой лампы. И вот весна! Все расцветает, а особенно – жасмин. Это правило неизменно.

Полгода назад его задело в перестрелке с группой эсеровских боевиков, которых чекисты давно выслеживали. Дело оказалось кровавое. Из шести ребят двое погибли, одного тяжело ранило, а Пронин отделался небольшой пробоиной. Он слегка прихрамывал еще с 1916 года, а сейчас еще и левая рука… Но доктор – солидный профессор со старорежимной бородкой – прямо сказал: «Заживет, как на собаке. Месяц помучаетесь, потом еще полгода будете чувствовать рану, а потом забудете про нее. Если, конечно, будете следовать моим советам». Этот хирург сорока пяти лет, прошедший дорогами Первой Мировой начиная с Перемышля, а в 1916-м примкнувший к большевикам, казался Пронину глубоким стариком. Что ж, поверим науке, рука будет работать, как раньше.

Это для Пронина дело важное: он уверенно стрелял и левой, и правой, брал призы на соревнованиях, сам Николай Панин-Коломенкин тренировал его по этой части. Стрелять в наше время приходится часто. Гражданская война вроде закончилась, и Деникин, и Врангель бежали за море, Юденич ретировался еще раньше, Колчак получил свою пулю. Можно ликовать и радоваться. Победа! Но все понимали, что до триумфа еще далеко. У большевиков оставался сильный противник – эсеры, в том числе бывшие. У них – прочные связи с крестьянскими общинами, недаром по всей России по деревням то и дело вспыхивали восстания. Умеют эти социалисты-революционеры вертеть крестьянскими душами, и оружие добывать умеют.

Где-то в Европе еще действует Борис Савинков – самый ловкий эсеровский боевик. Выстраивает там коалиции против советской власти. У него давние связи с британскими политиками и шпионами. Еще в 1918 году ЧК только в последний момент сорвало покушение на Ленина, которое они готовили. Бороться с лучшими разведками мира нам пока еще трудно. Не хватает ни образования, ни финансов. В тайной войне всегда важно вовремя подкупить какого-нибудь влиятельного чиновника или агента. А у нас в кармане прореха. И все-таки приходится бороться. Есть ведь у нас и свои козыри – в каждой стране имеются социалисты, леваки, многие из которых симпатизируют красной Москве. Наверняка, такая расстановка сил беспокоит лондонских и нью-йоркских гроссмейстеров тайной войны.

Майор Пронин, молодые годы

Так рассуждал Пронин о международном положении, а по сути – о своей профессии. Запах жасмина немного кружил голову, а у него из головы не выходила политика. И тут кто-то крикнул:

– Товарищ Пронин, пришли к тебе!

Это, кажется, старший фельдшер Самсонов – наш сотрудник, между прочим. Он тут за врачами присматривает. Только у него и был такой надтреснутый голос.

Пронин не торопясь побрел в сторону главного корпуса. Видимо, кто-то важный нагрянул, если Самсонов так кричит. И действительно. На террасе в плетеном кресле восседал товарищ Ковров – краснолицый, тучный. Большим клетчатым платком он отирал пот с лица.

Услышав шаги Пронина, он тяжеловато поднялся:

– Ну, сколько тебя ждать? Совсем тут заболелся. Служба побоку.

– Никак нет, товарищ Ковров, только нового задания и жду. Скучно, сил нет.

– Ну, вот я твою скуку и развею. Знаешь, кто к нам приезжает? Господин Арнольд (тут Ковров заглянул в шпаргалку) Хуммер. Или Хуммёр. Ну, мы выясним, как правильно его фамилия произносится. Большой человек из Штатов. Миллионер. Друзья Троцкого из Америки его рекомендовали. Говорят, симпатизирует Советскому Союзу и готов с нами сотрудничать. А наша экономика без такого сотрудничества просто задохнется. Необходимы нам такие связи.

– И чего он хочет?

– Хочет по нашим предприятиям поездить, ознакомиться. Хочет с нашими вождями поговорить. Это непросто, но, думаю, придется ему устроить даже разговор с товарищем Лениным. А также – с Рыковым, Куйбышевым, Троцким и, возможно, со Сталиным.

– А моя задача в чем состоит?

– Ты английским владеешь?

– Откуда? Несколько выражений по разговорнику когда-то выучил по случаю. Я немецкий знаю.

– Не беда. С вами переводчик будет неотлучно. Если не пошлешь его к черту, конечно. Дело твое. Плюс Хуммера русскому языку поучишь. Самому что ни на есть народному, – улыбнулся Ковров. – Понял свою задачу? Быть при нем неотлучно. Узнать не только очевидные, но и тайные его цели. Они ведь, сам понимаешь, мужики непростые, эти миллионеры. Не связан ли с эсерами, с белым подпольем? Это в первую очередь выяснить надо. Каких барышей от нашей страны ждет? Он ведь не ангел с крылышками, в первую очередь о личном обогащении думает.

Алексей Рыков

Пронин пожал плечами:

– Ну, я готов. Когда он приезжает?

– Готов? А со здоровьем как?

– Левая рука побаливает. Остальное в норме. Но… Я с американцами и не общался никогда. С англичанами – был опыт. С немцами, конечно. Китайцев знавал. А этих, которые из-за океана – просто в глаза не видел. Мало их у нас бывает.

Ковров едва сдержался, чтобы захохотать. Но вместо этого смачно высморкался. И, махнув рукой, чихнул.

– Ты рассмешил меня, товарищ Пронин. Не думай, что тебе поручили разобраться в хитросплетениях американской политики. А тем более разведки. Просто походишь вместе с ним. Твое дело – сопровождать. Если что подозрительное заметишь – дашь знать. Ты будешь не один, переводчик – тоже наш человек. Я вас заранее познакомлю. Американцы… – Ковров принял задумчивый вид. – Помнишь, как товарищ Ленин говорил? Американская деловитость и русский революционный размах – вот то, что нам нужно.

Пронин кивнул.

– Вот то-то и оно! И мы не построим социализм без сотрудничества с американцами. С этими самыми деловыми людьми, хотя они и классовые враги. И это не помощь с их стороны! Помощь, она только в преферансе бывает, да и то не бескорыстная. Все это взаимовыгодная политика. Но мы должны прорвать блокаду, которую выстроили вокруг нашей страны империалистические державы. Прорвать ее! И этот самый Хуммер в этом смысле – как ледокол.

– И вы ему доверяете?

– Если бы полностью доверял – тебя бы не звал. Но прошу, друг мой, без излишней подозрительности. А то мы иногда смешно выглядим, когда в каждом иностранце видим Лоуренса или Сиднея Рейли. А они просто любят деньги. И учти: я дал тебе это задание, учитывая ранение. Это задание для выздоровления, для того, чтобы ты плавненько вернулся в работу.

Ковров откланялся и исчез в зарослях цветущего жасмина. Пронин смотрел ему в спину – и командир удалялся тяжелыми шагами, покряхтывая.

Врачи уже были в курсе. Профессор укоризненно покачивал головой:

– Ох уж эта служба. Но спорить с ВЧК бессмысленно. Могут и к стенке поставить.

Последнюю фразу он произнес шутливо.

В то время Пронин занимал комнату в большой, многолюдной, но комфортабельной коммунальной квартире на Лесной улице. До Белорусского вокзала – два шага. С утра Иван вымыл голову, надел свежую рубашку и сравнительно новый пиджак. В 14.00 прибывал поезд из Берлина с американским магнатом. Его уже сопровождал переводчик. Никаких официальных встреч на платформе не было. В ВЧК умели соблюдать тайну. Собирался дождь – и Пронин захватил с собой вполне буржуазный массивный черный зонт.

Хуммер вышел из поезда. За ним – переводчик. За ними – молодой проводник, ловко державший в руках три тяжелых чемодана. Сам американец – щуплый, в очках – нес только небольшой полупустой рыжий кожаный портфель. Они чинно подошли к часам, где их ожидал Пронин. Раскланялись.

– Вы – наш гид? – спросил Хуммер по-английски.

Пронин кивнул.

– Очень рад, – изрек американец на чистом русском. Он старался выучить этот непростой язык. А, может быть, уже знал его, причем, давным-давно.

Бордовый «Роллс-ройс», когда-то служивший в гараже императрицы Александры Федоровны, вместил всю компанию – и они помчались к гостинице «Националь» по Москве, почти пустой.

– У вас стало неплохо. Я вижу, фасады подкрашены. Уже почти незаметны следы Гражданской войны.

Пронин вздохнул:

– Увы, это обманчивое впечатление. Нам еще нужно восстанавливать страну.

– Мне сказали, вы гид. Вы служите в ЧК? – спросил Хуммер напрямую, разумеется, через переводчика.

– Я вижу, вы хорошо знаете наши порядки.

– Они уже сформировались за эти годы? Устоявшиеся порядки, традиции? О, да, революция быстро возводит свое небывалое здание, – рассуждал Хуммер. – Но скажу вам прямо, в одиночку вы не сумеете вылезти из кризиса. Вам нужна наша помощь, помощь деловых людей Америки.

– Поэтому вы и здесь, господин Хуммер.

– Поэтому я и здесь.

Американец разместился в просторном двухкомнатном номере с балконом и обширной прихожей.

– Вполне уютно, – сказал он, утопая в мягком кресле. – Видимо, классовые бои не затронули этого респектабельного отеля.

– Вообще-то здесь всякое бывало, – заметил Пронин. – Но этот номер мы берегли для дорогих гостей. Насчет питания тоже можете не волноваться, все будет в лучших традициях.

– А я и не волнуюсь. Я вообще мало ем. Соблюдаю диету.

«Знали бы они, что такое подневольная диета, – подумал Пронин, – Научились бы ценить каждый ломоть хлеба».

Принесли кофе, печенье. Так Москва встречала дорогого гостя. Пронин никак не мог привыкнуть к этому напитку и пил его с плохо скрываемым отвращением. Но – что поделаешь? – надо, значит, надо.

За ланчем Хуммер завел разговор об экономике.

– Как развивалась Россия в последние годы до революции? Я бы даже сказал, до войны. Я слышал следующее. Экстенсивное, но обширное аграрное хозяйство. Отсюда – хлебная и водочная торговля. Экспорт. Крупные купеческие состояния. Так? – Пронин кивнул. – Хорошо. Это хозяйство вам предстоит восстановить и осовременить. Значит, необходимы механизмы «Форда». Так?

– Да, господин Хуммер, у нас есть такие планы.

– Но кредитов вам не предоставят, это практически исключено. Но сельское хозяйство – это, по существу, мелочи, гарнир, с ним вы справитесь. Поехали дальше. Что еще поставляла Россия на внутренний и внешний рынок? Текстиль. Вот где быстро сколачивались миллионные состояния. Фабрики по всей центральной России. Правильно? Едем дальше. Добывающая промышленность. Донецкий уголь, нефть в Баку и еще кое-где. С нашей помощью вы сможете быстро восстановить эту индустрию. И договориться в этом плане нетрудно. Я готов быть и посредником, и совладельцем – разумеется, при обоюдном интересе.

Пронин понимал, что Хуммер сейчас репетирует разговоры с правительственными тузами – и наматывал на ус, почти не вмешиваясь в его монолог. А американец закурил сигару и, маленькими глотками прихлебывая кофе, разглагольствовал:

– Пойдем дальше. Военная промышленность. Она у России была и в известном смысле осталась. Вам многое удалось сохранить. Тульские заводы, Урал, Петроград… Вы даже пытаетесь освоить какие-то новые технологии. В авиации, например. Похвально, похвально. Но без сотрудничества с нами ничего не получится. Поверьте, ни-че-го. Это просто нереально. Вы станете безнадежно отсталыми, как Китай. Нужна совсем другая промышленная культура, и научить этому можем только мы, американцы. Даже не Европа, которая всегда будет с опаской относиться к большевикам. Для Европы вы, прежде всего, агрессивные соседи – русский медведь. А нам вы полезны, в том числе – как противовес на старом континенте против Франции и Германии. Итак, военная промышленность. Как следствие – металлургия. Нужно расширять старые заводы и строить новые – грандиозные. Вокруг них будут возникать кварталы и города. Деревянная Россия должна уйти в прошлое. Не сразу, постепенно, но должна уйти. Значит, необходимо массовое железобетонное строительство. Быстрое и сравнительно качественное. Кто может с этим помочь? Мой друг Аль Кан. Великий строитель Детройта. Вы слышали эту фамилию? – Пронин отрицательно покачал головой. – Я не удивлен. Он же не Маркс и не Либкнехт. По части экономики у вас у всех слабоватая эрудиция, господа. Вернее, товарищи. Кан – это феномен современной Америки. И он поделится с вами своими умениями и секретами. Разумеется, не безвозмездно. Бесплатной помощи вообще не бывает. И не ждите ее. Разве что от нищих социалистов, которые могут подбросить тысячу – другую долларов в фонд голодающих Поволжья. Это все очень важно и благородно, но по масштабу несопоставимо с теми планами, которые я привез в этом портфеле и в этой голове.

– Ваши планы поразительны, как и ваша осведомленность о состоянии дел в советском народном хозяйстве, – дипломатично заметил Пронин.

– Пустяки. Я всегда изучаю контекст прежде, чем заняться тем или иным вопросом. А меня пригласили в Москву ваши люди. Настоящие большевики, которые пытаются сколотить в Вашингтоне и Нью-Йорке нечто вроде неофициального советского постпредства. Ведь дипломатических отношений между нашими странами нет… Вероятно, они ваши коллеги.

– Вероятно. Мы все коллеги.

Хуммер улыбнулся, поправил очки.

– Отдыхать после дороги я не буду, отлично выспался в поезде. Какие встречи у нас запланированы на сегодня?

– Вас в любое время ждет заместитель председателя Совнаркома Александр Дмитриевич Цюрупа.

– Продовольственный диктатор? – Хуммер снова продемонстрировал осведомленность. – Что ж, давайте посетим его. Выезжаем через пятнадцать минут. Меня еще знаете, кто интересует? Глеб Кржижановский. Электрификация. Плюс он старый друг Ленина. Не так ли?

Пронин развел руками:

– Вы знаете наших вождей гораздо лучше меня. Но вечером я дам вам знать насчет Глеба Максимилиановича.

Хуммер откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Он отдыхал после кофе. А через пятнадцать минут они уже чинно спускались по ковровой дорожке во дворик гостиницы – к автомобилю. Их ждал Цюрупа.

– Цюрупа – странная фамилия, – спросил Хуммер в автомобиле – Он ведь не еврей?

– Нет, он из украинцев, из запорожских казаков, – уточнил Пронин.

– Отлично, отлично. Нас, евреев, нужно дозировать. Когда нас слишком много – это раздражает народ. А мы ребята активные, можем все собой заполнить. Я понимаю, вы все интернационалисты, но все-таки прислушайтесь к этому совету.

Они приехали к товарищу Цюрупе. Секретарша в кумачовой косынке сразу принесла чаю – достаточно жидкого. И свежих, очень аппетитных баранок.

Хуммер сразу перешел к делам.

– Я слышал, вы намерены переоборудовать свою легкую промышленность. Россия – страна аграрная, рыболовецкая. Но нужно уметь выпускать консервы, налаживать конвейерный способ в молочной промышленности. И прочее, и прочее.

Цюрупа удивленно округлил глаза:

– Вы в курсе наших проблем. Это приятно, товарищ Хуммер.

Молодой миллионер улыбнулся:

– Давайте так: я вас – Дмитрий, вы меня – Арнольд. И полное доверие!

Цюрупа одобрительно кивнул:

– Мы только за доверие. И церемоний не любим. Да, нам многое нужно. Нехватки повсюду. В первую очередь необходимо досыта накормить рабочих. Так, чтобы они питались не хуже, чем у вас на западе. Но – с гораздо большими социальными гарантиями. Кстати, вы пробовали наши шоколадные конфеты?

– Не успел.

– Гордимся ими. Удалось наладить производство на нескольких фабриках в Москве, Петрограде и Самаре. Правда, стоят они пока не так демократично, как нам бы хотелось. Но мы будем понижать цены. Дирижировать ими. Все это обсуждалось на Совнаркоме.

Хуммер понял, что нарком склоняется в сторону рапорта об успехах советской промышленности – и постарался конкретизировать тему беседы.

– Я заметил, что мороженое у вас производят в основном кустари. А у нас есть фабрики с настоящим конвейерным производством. Три такие фабрики способны удовлетворить потребности всей Московской губернии в этом лакомстве. У вас ведь любят мороженое?

– Так точно.

– Этой технологией владеют мои друзья. Я предлагаю вам построить одну экспериментальную фабрику – под ключ. В кредит! Все договоренности беру на себя. Наши специалисты построят ее за три месяца, а через полгода фабрика уже будет работать на полную мощь. Вас это интересует?

Цюрупа улыбнулся.

– А чем мы будем обязаны лично вам?

– Вот это уже деловой разговор. Я гарантирую вам кредит на самых выгодных условиях. В Европе вам сейчас такого не дадут. Но! Конечно, вы должны окупить некоторые мои расходы. Сумму небольшая – три тысячи долларов.

Для советского бюджета того времени – деньги немалые, между прочим. Цюрупа посерел.

– Мы должны обсудить этот вопрос. У нас принят коллегиальный стиль работы.

– Я вас уверяю, что фабрика со всеми расходами окупится, как максимум, за один год. Сколько у вас стоит стандартное мороженое?

Начались обсуждения деталей, навеявшие на Пронина скуку. Одно он заметил накрепко: этот молодой, маленький и улыбчивый американец умеет цепко торговаться, учитывая свой интерес. И умеет держать в голове массу цифр, фамилий и данных. В этом виде спорта с ним трудно соревноваться. Но Пронин, хотя его клонило в сон, почувствовал еще один немаловажный нюанс. Хуммер не говорил ни о каких собственных фирмах, предлагал только посреднические услуги. И, конечно, не задешево. Хитрый парень! Но, может быть, мы бы обошлись и без него? Говорят, его прислали люди Троцкого. Но Лев Давидович – не дока в экономических вопросах. Его дело – агитация, мобилизация, чистая политика. А тут – Хуммер. Ставленник. Мое дело – не только следить за ним, но и анализировать. Мороженое. Конечно, нужны такие фабрики. Но не лучше ли просто закупить технологии – и самим построить. Без посредников и иностранных строителей. Я, конечно, тоже не экономист, но предложение такое товарищу Коврову внесу. А, может быть, и товарищу Дзержинскому. Феликс Эдмундович, между прочим, на прошлой конференции остро выступал против авантюрных методов товарища Троцкого. Вот и мы выступим против, хотя, как известно, это небезопасно.

Хуммер и Цюрупа явно завершали разговор. Переводчик немного утомился, но работал безукоризненно. Американец предложил наркому подписать какие-то бумаги. Цюрупа с улыбкой уклонился, снова сославшись на мнение товарищей, с которыми необходимо посоветоваться. Пришлось убирать бумаги в папку. Пронин с трудом скрыл улыбку. Между прочим, Иван Николаевич стал замечать, что товарищ Арнольд хорошо, даже слишком хорошо понимает по-русски и услугами переводчика пользуется только для протокола. В подтверждение этих мыслей, после аудиенции у Цюрупы американец заговорил с Прониным на сносном русском.

– Где у вас тут можно прилично пообедать? – спросил Хуммер не без раздражения на обратном пути. – От баранок у меня изжога.

– В «Национале», по месту расселения, – ответил Пронин сухо. – А вы славно говорите по-русски.

– Да, это у меня фамильное. Вы мне понравились, товарищ Пронин, и впредь давайте приглашать переводчика только для официальных встреч. Как говорится, третий лишний. Моя мама, между прочим, родилась в Одессе. А отец… Вот уж кто был действительно святым человеком, хотя мы с вами атеисты и не верим в праведников. Его отец, мой дед, жил когда-то в Польше и тоже знал русский язык. Предки моего отца со стороны его мамы жили в Жмеринке. А вы знаете, что мой отец не только родил, но и спас меня?

Пронин меланхолически покачал головой.

– Вам будет поучительно об этом узнать. Вообразите, за моим отцом – врачом – наблюдала полиция. Ведь он был видным социалистом. И однажды к нему обратилась одна российская подданная с букетом болезней. К тому же, она была беременна. И отец сразу ей сказал: или я вас не смогу вылечить, или придется сделать аборт. Она выбрала второе. Я ассистировал отцу. Он тогда скверно себя чувствовал – и нехитрую операцию провел я. А я, знаете ли, плохой врач, почти все экзамены за меня сдавал друг. По пять долларов брал. Нет, нет, она не умерла при аборте. Но в Штатах тогда бушевала эпидемия гриппа, эта дурочка еще и подхватила вирус – и через неделю умерла от пневмонии. Отца судили, он все взял на себя. Полностью выгородил меня. Понимаете?

– Прекрасно понимаю.

– Вот и получается, что он для меня дважды отец. Он вышел из тюрьмы, а когда снова оказался под следствием – уже только по политическим причинам – умер от разрыва сердца. Совсем молодым. – Хуммер немного помолчал и заключил. – Память о нем и о маме связывает меня с Россией.

В «Национале» американского гостя кормили в специальном, очень уютном зале, с подлинными эскизами Айвазовского на стенах. Вышколенный официант остался еще с царских времен – и даже фрак на нем был самый настоящий и не старенький, а специально пошитый у опытного портного в этом году. Хуммер для начала попросил куриного бульона – и оказался доволен результатом до такой степени, что, казалось, даже забыл неприятности разговора с Цурюпой. И все-таки он спросил Пронина:

– А этот господин нарком с непроизносимой фамилией – он действительно пользуется авторитетом в вашей стране?

– Да, это один из главных наших хозяйственников. Ленин с самого начала доверял ему. Он у нас и за продовольственные дела отвечает, и за планирование.

Хуммер вытер губы, блаженно вздохнул после бульона. На второе он ожидал телячьи котлеты.

– Он рассуждает как школяр. Мало разбирается в экономике. Возможно, ваше хозяйство он знает, но необходимо же иметь более широкий кругозор. Трудно с ним будет. Трудно. Явно ведь полжизни просто по крышам, от полиции скрывался, как гангстер. Экономические вопросы требуют других людей.

Пронин не удержался:

– Других гангстеров?

Хуммер сохранил самый серьезный, невозмутимый вид:

– Может, и так. Но других. Совсем других. А этого Цюрупу мы просто не знаем. Я запрошу своих друзей в Штатах, возможно, там найдутся люди, которые знакомы с ним чуточку теснее…

Московские котлеты с картофельным пюре и помидором Хуммера не разочаровали. Глаза его повеселели.

– А как поживает мой советский друг Цицероне?

Пронин не знал, как отреагировать на эту шутку. Уж не Троцкого ли – видного оратора – имеет в виду Хуммер?

– Не поняли? – Хуммер поглядел на него торжествующе. – А я имею в виду товарища Чичерина. По-итальянски – Цицероне. Замечательный человек! Мой давний приятель. Можно сказать, старший товарищ и наставник. Время еще не позднее – вы не могли бы устроить мне встречу с ним? Если он, конечно, не в отъезде.

– Я постараюсь. Пронин немного смутился, что не сразу понял, о ком идет речь. Значит, Чичерин. Кстати, давний враг Троцкого. Что же их может объединять с Хуммером? Или американец, как водится, не кладет все яйца в одну корзину?

Пронин откланялся, из спецномера в «Национале» позвонил в наркоминдел.

– Товарищ Пронин? Да, меня предупреждали о вашем возможном звонке, – писклявым тенорком ответил секретарь наркома. – Вам повезло. Товарищ Чичерин как раз в своем кабинете. Работает над статьей. Оставайтесь на связи, я доложу в течение минуты и тут же сообщу вам ответ.

Это была действительно удача! Пронин знал, что Чичерин – человек творческий – ведет весьма вольный образ жизни, и нередко даже Ленину бывает непросто найти своего наркома. А вот и вторая удача. Через две минуты в трубке раздался легко узнаваемый голос Чичерина, аккуратно произносившего каждый звук – как для стенографистки.

– Я вас слушаю, товарищ Пронин. Как вас по батюшке?

– Иван Николаевич.

– Отлично. А меня называйте Георгием Васильевичем. Без чинов, пожалуйста. Мы трудимся в родственных службах. – Чичерин хохотнул.

– Я сопровождаю Арнольда Хуммера, американского бизнесмена.

– Это мой добрый друг! – тут же перебил Пронина нарком. – Очень рад, что он в России. Замечательная новость, Иван Николаевич!

– Товарищ Хуммер хотел бы сегодня встретиться с вами. Это возможно?

– Конечно, возможно! И даже необходимо. – Чичерин несколько секунд подумал, а потом назначил время и место встречи. – Поварская, дом 4, квартира 11. Приватная квартира для тихих приемов. Я буду ждать вас там с 20 часов. Арнольду удобно?

– Уверен, что удобно.

– Жду, жду вас, дорогие друзья.

Хуммер заметно обрадовался тому, что встреча состоится так быстро. Он переодел рубашку, накинул на руку плащ – и к назначенному времени они поехали на Поварскую.

И здесь впору сказать несколько слов о водителе, которого «прикрепили» к Пронину и Хуммеру. Это был легендарный Василий Васильевич Коробейников. Один из первых русских автолюбителей. Когда-то он не только водил, но и конструировал автомобили, которые демонстрировались на Нижегородской ярмарке. Там же он развлекал почтеннейшую публику, катая желающих по крутым пригоркам. Плечистого, обаятельного шофера приметила императрица Александра Федоровна. А что? Он был сыном трактирного полового из Ярославля, православным. Не злоупотреблял водочкой, не курил. Так его взяли на службу в гараж ее величества. Скромный мастер стал московским водителем императрицы. Должность завидная! Но в февральскую революцию Коробейников сразу вышел на демонстрацию с красным бантом – и стал возить министра временного правительства, лидера октябристов Гучкова. Когда большевикам удалось захватить власть в Москве – Коробейников стал возить Ногина и Загорского. Оказалось, что он давно симпатизировал самой радикальной социалистической партии. В итоге его забрал к себе Дзержинский. Опытный автомобилист стал сотрудником ЧК. Свой «Роллс-Ройс» он знал досконально, с закрытыми глазами мог его разобрать и собрать. И всегда содержал автомобиль в образцовом порядке. Словом, замечательный специалист своего дела, которого высоко ценил сам Железный Феликс.

Коробейников остановился перед массивным доходным домом, сохранившим прежнюю респектабельность. Швейцар у входа, ковровые дорожки… Даже витиеватые фонари вовсю горели – в отличие от многих своих московских собратьев.

Швейцар отдал честь Пронину. За чекистом в дом последовал и Хуммер. В подъезде он сказал с усмешкой:

– Странное местечко.

– Почему?

– Запах… Такой запах я встречах в некоторых домах Нью-Йорка и Бостона.

Пронин принюхался: пахло дорогим трубочным табаком и еще чем-то сладким, отдаленно напоминавшим ладан.

В огромном холле – ни души. Горели две люстры и торшер. Ковровую дорожку явно не так давно аккуратно чистили. Все честь по чести, только странно, что людей не было. И тишина – мертвая. Куда идти? Две лестницы вели на второй этаж и в подвал.

Все богато, шик-блеск, подозрения вызывает только тишина. Не мог Чичерин пригласить своего приятеля в пустой дом. И этот запах курений – как в греческом святилище, о которых Пронин где-то читал. Греки… В голове сразу выстроилась цепочка ассоциаций. В античные времена они увлекались противоестественными отношениями между мужчинами. Следы этих странных для Пронина традиций сохранились даже в мифах, которые собрал и перевел на русский язык наш профессор Николай Кун. Пронин читал эту увлекательную книжку. Это первая ассоциация. А вторая – наш дорогой товарищ Чичерин. Ему тоже свойствен этот грешок. Георгий Васильевич даже боролся со своими страстями. Год назад его лечили от мужеложества электричеством – в Германии. С ним работали психологи. Пронин знал об этом, как и все чекисты. Его товарищи обеспечивали безопасность Чичерина в Берлине и Гамбурге. Но говорят, что из этой затеи ничего не получилось. Влечение к мужчинам (в особенности – молодым и субтильным) у него не прошло. Только на некоторое время Чичерин успокоился из-за переутомления, связанного с лечением. А потом прошло полгода – и он взялся за свое.

Ленин и Ногин часто ворчали, что Георгий Васильевич набрал себе штат секретарей из ничего не понимавших смазливых юношей с тоненькими шеями и голосами. И баловал их премиями, отличными пайками, отрезами для костюмов. Если бы не дипломатические таланты Чичерина – Ленин давно бы погнал его из Совнаркома. И Сталин, человек консервативных убеждений, возглавлявший партийный аппарат, не заступился бы за мужеложца. Но – Чичерин был профессионалом высшей марки. Отлично знал многих дипломатов в мире, а особенно гордился особыми отношениями с Германией и странами Востока – весьма перспективными для советской политики. Ленин прощал ему эту порочную страсть, считал, что она не перевешивает того полезного, что было и есть в Чичерине. Он был настоящим гуру международной политики. К тому же, Чичерин после революции на опасных поворотах не раз доказал свою верность большевистской партии, хотя до 1917 года не считался верным ленинцем…

Пронин знал и другое: мужеложство – не единственная и, может быть, не главная страсть товарища Чичерина. Он слыл тонкой творческой натурой. Прекрасно разбирался в живописи, в кулинарии, был одним из лучших в Европе музыковедов, специалистов по Моцарту. Он и сам недурно играл на фортепьяно, отдавая предпочтение произведениям своего кумира – великого австрийца, о котором, кажется, знал все. Причем, он ухитрялся связывать гений Моцарта с марксизмом, с борьбой за освобождение труда. И Ленин, и Луначарский ценили эти необыкновенные способности Чичерина. Но где он прятался в этом огромном доме?

– Прохладно здесь, – сказал Хуммер. – В детстве отец водил меня в синагогу. Однажды в субботу туда никто не пришел, кроме нас. Шла забастовка, полицейские гоняли по улицам рабочих – и евреи испугались. Там было так пусто и холодно, в этой огромной синагоге… Мне было тринадцать лет, но я до сих пор помню те ощущения.

– Думаю, там, где нас ждет Чичерин, тепло.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Хуммер, поеживаясь. – Может быть, спросим у швейцара? Или не станем возвращаться?

– Не бойтесь, товарищ Хуммер, я вооружен и в любой ситуации сумею защитить вашу жизнь. Вы под охраной ВЧК.

– Есть вещи, от которых не защитит ни оружие, ни доблесть, – тихо и задумчиво произнес Хуммер.

А Пронин бодро скомандовал:

– Следуйте за мной.

И шагнул по ступенькам вниз. Ему показалось, что оттуда идет сильная струйка дымного запаха. «Если там курят – а Чичерин курит – то, наверное, нам именно туда».

По мягкому ковру они прошли два лестничных пролета. Там располагался вовсе не подвал, а вполне солидный подземный этаж с отличной обстановкой и достойным освещением. Но – все та же тишина.

– Здесь сильнее пахнет табаком, вам не кажется? – спросил Хуммер.

– Несомненно, товарищ Хуммер.

– Кажется, я узнаю любимый табак Чичерина. Он же курит и папиросы, и трубку – по настроению.

– Так точно.

Пронин толкнул плечом массивную дубовую дверь. Что там, за дверью? Перед ними открылась комната, залитая слабым «интимным» светом. Пахло табаком, какими-то курениями и сдобой.

– Странное место, – повторил Хуммер, поправляя очки.

– Вы приехали в революционную страну, товарищ Хуммер. У нас многое может показаться странным на ваш буржуазный глаз.

– Не забывайте, что я подкованный социалист. И был готов к любым неожиданностям.

– Считайте, что это первая из них. Следуйте за мной, я вас прикрою.

– Револьвер у вас наготове?

– С вами профессионал, товарищ Хуммер.

– Я попрошу товарища Дзержинского повысить вам довольствие.

– А вот это лишнее. Мы служим за совесть.

Так, переговариваясь, они дошли до противоположной стены этой потаенной комнаты. Там стоял массивный пухлый диван.

– Присядем? – предложил Пронин.

– Да, пожалуй, пора бы отдохнуть.

В комнате имелся камин, Пронин проверил его. Видимо, вчера-позавчера им пользовались. На столике красовалась пустая хрустальная пепельница. Паркет с китайскими рисунками, дорогой китайский ковер… Здесь явно принимали дорогих гостей. Но Чичерина в комнате не было, и запах курений здесь ощущался слабенько.

– Товарищ Хуммер, там, в коридоре, была еще одна дверь. Передохнем – и двинемся туда?

– Так точно. Дайте отдышаться. Я еще портфель этот чертов с собой взял, а он тяжелый. У меня бутылка ямайского рому – Чичерин любит его, с крепким чаем пьет. Литровая бутыль еле влезла в портфель.

Пронин предложил Хуммеру помочь поднести поклажу, но американец отказался резко и жестко: стало ясно, что с этим кожаным портфелем товарищ Арнольд не расстается. Наверняка там, кроме рома, целый ворох секретных документов. Они встали, тяжело вздохнули – и вернулись в коридор. Вот она, вторая дверь. Пронин постучался. Ответом было гробовое молчание.

Хуммер неожиданно хихикнул:

– Знал бы товарищ Цюрупа, какие приключения нас ожидают после скучной беседы с этим советским бюрократом.

– Вряд ли бы он удивился. Цюрупа вообще ничему не удивляется.

– Пожалуй, вы правы, – согласился американец и все-таки снова хихикнул.

Пронин бесшабашно открыл незапертую дверь. Да, там явно кто-то обитал! Два дивана, два старинных кресла. Тлеющий камин. Несколько канделябров, курильница, от которой шел сладковатый дымок. Наконец, в огромной медной пепельнице дымилась только что затушенная папироса. Но людей в комнате не было.

– Черт возьми, узнаю нашего Цицерона, его штучки, – бросил Хуммер не без раздражения. Пронин ладонью проверил диваны и кресла. Все понятно, на одном кресле и на одном диване только что сидели. На кожаной обивке сохранилось тепло.

– По крайней мере, здесь не холодно, не так ли?

– Пожалуй.

Хуммер, состроив обиженное лицо, уселся в кресло.

– Хоть бы чаю или закусок нам оставил, сукин сын.

– Вы ничего не слышите, товарищ Хуммер?

– Нет! – встрепенулся американец. – Тишина полная.

– Не совсем.

В дальнем углу комнаты стоял громоздкий шкаф из красного дерева. И Пронин готов был биться об заклад: там кто-то дышал! А, может быть, и наблюдал за нами. Неужели это нарком так резвится? Впрочем, эксцентричный нрав Чичерина хорошо известен не только дипломатам, но и чекистам. Не может этот товарищ без шутливых выходок!

Пронин боком подошел к шкафу. Резко раскрыл дверцы. Там действительно сидел человечек. Хуммер даже вскочил с кресла от неожиданности. Человечек скрючился, закрыв лицо руками. Но даже по телосложению было ясно, что это не Чичерин: нарком явно плотнее.

– Что за игры, товарищ? С вами говорит сотрудник ВЧК Иван Николаевич Пронин. Нас сюда пригласил нарком.

Человечек ловко вскочил, выпрыгнув из шкафа. На вид ему было лет 17, малорослый, худощавый, с длинными прямыми русыми волосами и покатыми плечами, он был одет в клетчатый английский свитер.

– Моя фамилия Панкратов. Я референт товарища наркома, мы сейчас пишем одну статью… И я здесь отдыхаю. Прошу прощения, если чем-то неприятно вас удивил.

– Вы знаете, где сейчас товарищ Чичерин?

– Он задерживается. Просил встретить вас и занять чаем и беседой. А также передавал свои нижайшие извинения товарищу Хуммеру и товарищу Пронину.

– Извинения приняты, а теперь давайте чай, – проскрипел американец.

– Все будет очень скоро и в лучшем виде. Могу предложить также сигары.

– Не стоит, – ответил Хуммер за себя и за Пронина.

Он куда-то выбежал, но очень скоро прибежал, волоча за собой столик на колесиках. Там все было чин по чину: чай, печенье, даже бутылка французского коньяку.

– Пить без хозяина мы не станем, – объявил Хуммер.

Панкратов налил гостям чаю – и американец первым жадно принялся пить обжигающий напиток.

– А кстати, Панкратов, у вас имеется имя и отчество? – спросил Хуммер.

– Леонид Михайлович. Лучше просто Леонид.

– Действительно, лучше. Вам ведь еще и двадцати лет, наверное, не исполнилось?

Панкратов зарделся:

– Мне восемнадцать. Будет через месяц.

– Хорошие у вас работники в советской стране, молодые совсем.

Пронин приметил, что Хуммер как-то странно поглядывает на Панкратова. Но отогнал «античные» мысли.

– Мне с детства хорошо давались иностранные языки. Я много перевожу для товарища Чичерина.

– Я это сразу понял, – по-кошачьи растягивая слова, сказал Хуммер, отправляя в рот кусок домашнего печенья.

Но тут на лестнице послышались бодрые голоса. И в комнату, как метеор, ворвался Чичерин, а за ним – рослый красноармеец с винтовкой.

– Мои дорогие друзья! Арнольд, чертушка, прости, что заставил тебя ждать! Не всегда даже мы, дипломаты, до конца точны.

Хуммер встал ему навстречу, они обнялись и поцеловались.

– Ты, Борисов, уходи в свою комнату, – приказал Чичерин красноармейцу. – А мы здесь посидим, поговорим, прошлое вспомним. У меня неплохой рояль. Ты по-прежнему любишь Моцарта? – строго спросил он Хуммера.

– Куда деться от этой любви?

Чичерин тут же принялся что-то напевать из любимого композитора. Американец его поддержал. А Пронин не мог подпеть, не узнавал этой вещицы. Он вообще в те годы не отличался музыкальной памятью и эрудицией.

– У меня есть твой любимый ром, – сказал Хуммер, расплываясь в улыбке.

– Ты не забыл? Это трогательно. Очень трогательно, мой друг. Иван Николаевич, мы же в свое время и в Нью-Йорке, и в Лондоне гуляли, что твои купчики. Из ресторана в ресторан, из салона в салон. И о театрах не забывали, и о филармониях. Особенно, если речь шла о Моцарте. А вы любите Вольфганга Амадея?

– Да, конечно. Хотя не успел еще пополнить своего музыкального образования.

– Успеете. Какие ваши годы. Вот мой Панкратов тоже год назад в музыке почти не разбирался. Сейчас уже может отличить «Волшебную флейту» от «Женитьбы Фигаро».

Чичерин и Хуммер рассмеялись.

Бокалы уже были наполнены ромом.

Чичерин начал нечто вроде застольного спича:

– Работы сейчас много. Больше, чем нужно. Больше, чем может выдержать человек вроде меня. Я ведь уже не молод. Эх, поздновато, поздновато случилась революция. Если бы лет на пять пораньше – уж я бы дал жару! А сейчас память сужается, живот растет, сна требуется больше, а уснуть-то сложнее. Невеселая вещь – старение. Но мы пока держимся. Я считаю, есть все основания выходить на серьезные связи с Соединенными Штатами. Нет, нет, не через политиков. Через бизнес. Даже такая сволочь, как Форд, готова с нами работать. Готова, я знаю. У нас там надежные осведомители. Ваши коллеги, Иван Николаевич, – Чичерин с достоинством рассмеялся. – Поэтому мы крайне заинтересованы в дружбе с тобой Арнольд. Я – лично, как душевный твой приятель. А страна – по-особому. Потому что ты крутишься среди полезных для нас людей. И, как говорится, имеешь влияние. Ведь имеешь, не так ли?

– Не стоит преувеличивать мой вес, – скромно заметил Хуммер. – Но я, как известно, готов помогать молодой советской республике. В отличие от многих наших зубров.

– У нас и на зубров найдется дробь! – перебил его Чичерин. – Мы после гражданской войны ничего и никого не боимся. Какие уж тут страхи, когда полмира в душе за нас. Весь пролетариат за нас, все угнетенные жители колоний. Великая сила! Попробуй ее не учитывать.

– Я и не пробую. Но вот товарищ Цюрупа…

– Не хочет подписывать контракты? – улыбнулся Чичерин. – Да, он известный зануда. Но, знаешь, и такие зануды полезны. По крайней мере, Ильич так считает. Иначе мы быстро растратим все бюджеты, а вы у нас все разворуете. – Чичерин снова рассмеялся, хотя в его словах имелся и серьезный смысл.

– Признаться, за всю жизнь я не украл ни цента, – изрек Хуммер и даже не покраснел.

– Да? – удивился Хуммер. – А я грешен. В юности мог стянуть у отца из сюртука рублишко-другой. На гимназические и студенческие шалости. Бывало.

– Это не воровство. Отцам своим мы возвращаем со временем все долги.

– Не все и не всегда, – не согласился Чичерин. – А потом я воровал в конторе, в которой работал. Но не для себя. Отдавал в партийную кассу. Немало получалось, между прочим.

– Это тоже не воровство. Это твоя работа профессионального революционера.

– Ну, ты все можешь оправдать. Вот ныне я действительно не ворую. Потому что за родную республику болею душой. У нас сейчас каждый рубль ценен, а доллар – тем паче. Приходится выкручиваться, хитрить, но не воровать. Правильно я говорю, досточтимый Иван Николаевич? – Пронин кивнул. – Мне ведь о вас Феликс Эдмундович рассказывал. Говорит, хороший чекист из парня вырастает. А Феликс зря говорить н станет, у него чутье. Поразительно чутье! Еще с нелегальных времен помню, как он вычислял предателей, провокаторов, всякую жандармскую сволочь. Между прочим, тонкий, художественного склада, человек. Моцарта любит, почти как ваш покорный слуга. Преданно и страстно. А сколько напраслины на него навешивают в ваших американских газетах!

– У нас на всех навешивают. И на нас с тобой тоже. И на любого миллионера.

– Ну, это при одном непременном условии: если газета принадлежит не ему.

Тут засмеялись Пронин и Панкратов.

– Однако, соловьев баснями не кормят, – продолжил Чичерин. – Бокалы полны. Давайте немедленно их опорожним. За встречу, за дружбу, за искусство. За искусство в широком смысле слова – и в политике, и в бизнесе, и в музыке. Все это мы ценим, любим и понимаем. Ради этого живем. За искусство, товарищи!

Они пригубили рому, после этого немедленно приложились к чаю.

– Искусство бизнеса – великая вещь, это ты верно заметил. Жаль, что у вас это не все понимают. А товарищ Ленин понимает?

Чичерин мечтательно закатил глаза:

– Товарищ Ленин многое понимает, почти все. Это не человек, а великий механизм мысли. Ты в этом сам убедишься. Уверен, ты высоко оценишь его способности. Только бы он не болел, только бы не подстрелили его. Охотников-то на такое злодейство немало.

– Ленин – величайший политик в истории, – вставил Панкратов. – Ум, каких еще не рождало человечество.

– Возможно. Очень возможно, – Хуммер осторожно поправил очки. – Вам, конечно, виднее, товарищи. Хотя то, что я у вас увидел, не вполне внушает оптимизм. Слишком многого у вас просто нет. Из того, что необходимо современному человеку. Живете по старинке, по-крестьянски. А нужно заводы строить!

Чичерин махнул рукой:

– Вот это ты Глебу Кржижановскому скажи, Рыкову, Куйбышеву. Я по индустриальным вопросам не специалист. Но поддержу тебя своей артиллерией, как могу. Все-таки ко мне прислушиваются. Ты иностранец. А я главный по иностранцам. Поддержу я тебя, поддержу. Завтра же с Рыковым переговорю, а он конкурирует с этим Цюрупой. И он сильнее. Перебьем хребет этому зануде. Ты заводы строить хочешь?

– Да. Заводы, дороги к ним, фабрики, всю инфраструктуру.

– Фу, я таких слов не знаю. А завод музыкальных инструментов мирового уровня можете построить? И не в Москве, не в Питере, а где-нибудь в провинции. Во Владимире! Сможешь?

– Надо подумать. Найдем людей.

– Найди, друг мой, найди, а уж я помогу. И еще один нюанс. Вроде бы малозначительный, а на самом деле важнейший. Так всегда бывает – от мелочей все зависит. Вот ты знаешь, у нас карандашей приличных произвести не могут. Сколько ни старались. И до революции не могли, и после. Покупаем, где можем. А это дороговато! Смог бы ты построить в России карандашный завод высшего класса? Высшего! Потому что писать нам приходится много! А скоро будем еще чаще писать, потому что грамотных людей у нас становится все больше и больше. Карандаши нам понадобятся как хлеб. Мы бы за это золотом заплатили.

Хуммер отломил себе кусок печенья, хлебнул чаю. Панкратов оживил камин: он уже уютно потрескивал.

– Карандаши? Да у нас в Америке такие фабрики создают за полгода. На седьмой месяц они уже выпускают продукцию, на десятый выходят на полную мощь. Качество не хуже, чем у немцев, австрийцев и чехов. Но дело не дешевое. Нужны технологии, в том числе строительные. Не только же в обработке дерева дело и не только в грифеле. Все должно быть продумано – начиная с рабочих столовых и уборных.

– Мы только за. Бараки для рабочих и домики для инженеров тоже входят в заказ, – сказал Чичерин.

– Уже заказ? Быстро.

– А ты хочешь, чтобы я тянул, как Цюрупа? – Чичерин рассмеялся.

– Избави, боже. Значит, начнем с карандашей. Что ж, я планировал начать с большим размахом, но можно и так.

– Я тебе советую в разговоре с Лениным сразу начать с карандашей. Старик радеет за просвещение, за школу. Он же сын учителя. А тут – карандаши. Смекать надо.

– Уверен, что ты прав, – задумчиво промолвил Хуммер.

– Да что мы все о делах! – всплеснул руками Чичерин. – Ты знаешь, что в этом доме оборудована отличная баня! Просто замечательная. И запас белья для тебя у нас найдется. Как тебе идея переместиться туда?

Хуммер пожал плечами. Накатилась усталость трудного дня. Но, может быть, ее лучше всего снять именно в бане?

– Я не против.

– Вот и славно, вот и отлично. Панкратов нам там все устроит за милую душу и очень быстро. У меня и два банщика есть, специально здесь держу. Один из Владимира, другой москвич. Хорошие парни, нашей, коммунистической ориентации.

– Нашей? – Хуммер усмехнулся. – Это действительно хорошо.

Пронин почувствовал, что присутствует при каком-то странном, зашифрованном разговоре. Все неспроста. И баня эта… Об увлечениях Чичерина он, как мы знаем, представление имел. Но Хуммер? Так вот по какой линии их старая дружба? Говорят, эти господа всегда поддерживают друг друга, как итальянские мафиози. Только на более высоком интеллектуальном уровне. Сейчас самое главное – тихо удалиться, а потом устроить за контактами Чичерина и Хуммера особую тайную слежку. Пригодится.

Одно удивляло и тревожило Пронина. Почему Ковров, аккуратно собравший информацию про связи Хуммера с Троцким и его агентами, ни словом не обмолвился о дружбе американца с Чичериным? И в досье, которое передали Пронину, об этом не сообщалось. А тут – такая тесная дружба. Странно. Такая информация может выпасть только умышленно. В таком случае, нужно установить – чем это умысел? И за какую команду играет Ковров? А Феликс Эдмундович? Все может быть… Что, если им нужен компромат на Троцкого, а Чичерина они берегут от любых подозрений? Может такое быть?

Пока Пронин размышлял, явились банщики Чичерина – ребята лет семнадцати, типичные гимназисты на вид. Пунцовые – то ли от банного жара, то ли от смущения. Обычно банщики – ребята плечистые, мощные, а эти – живые мощи. В извращенном вкусе Чичерина, так и не избавившегося от своих страстей. Вряд ли они владеют искусством массажа. У них другие задачи. И еще этот Панкратов на подхвате…

– Вы с нами? – спросил Хуммер.

– Нет, товарищ Хуммер, мне после ранения баня пока противопоказана.

– Ах, как жаль, – всплеснул руками Чичерин. – Ничего, поправитесь – и уж тогда приглашаем в нашу баню. Пронину показалось, что эту фразу нарком произнес притворно, а на самом деле радовался, что в бане дело обойдется без чекиста.

Пронин доложился:

– В два часа ночи я буду прогуливаться по Поварской. И доставим вас в гостиницу. Вы не возражаете, товарищ Хуммер?

Чичерин шутливо, но в то же время и грозно, поднял вверх указательный палец:

– Здесь начальник – я, а не Хуммер. И разрешение нужно спрашивать у меня, как у наркома. И я официально одобряю ваше предложение встретить товарища Хуммера в два часа ночи. Время, по нашим жизненным устоям, детское. Вы меня поняли, товарищ Пронин? А вы, товарищ Хуммер?

Чичерин слегка опьянел и чудил. Низкорослый, полноватый, со смешными усиками и слипшимися волосенками, но напоминал пародию на Наполеона.

Пронин откланялся. Чем они там занимались в бане – его не интересовало.

В два часа ночи Хуммер вышел из все того же подъезда. Ему помогал идти один из банщиков – Слава. По-видимому, Арнольд все-таки перепил. Он издалека узнал Пронина, кивнул ему и крикнул сипловато:

– В «Националь»!

В машине Хуммер сразу принялся тараторить:

– Отличная здесь баня! И белье егерское у наркома нашлось, новенький комплект, как раз мне впору. Я как будто заново родился, чистота, блаженство… Просто красота. Вы знаете, это мое лучшее впечатление от вашей страны. По крайней мере, на данный момент.

– А про карандаши разговор был?

Хуммер махнул рукой:

– Не до того было. Симпатичные ребята у Чичерина работают. Где он находит таких?

– У наркомата приличные возможности для подбора кадров.

– Вот! Вот именно – кадров. Умеют, умеют подбирать. Скажу вам по секрету, Иван, даже у нас в Нью-Йорке таких кадров – днем с огнем. Но, боюсь, в этом плане вы меня не поймете.

Пронин нахмурился:

– Вообще-то, мы, пскопские – мужики понятливые.

– Какие? Пскопс?

– Пскопские, из-под Пскова. Там я родился. Есть у нас такой древний город.

Хуммер принялся фальшиво напевать какую-то песенку. Пронин – предусмотрительная душа! – передал ему пакет с двумя бутылками «Боржоми».

2. Чрезвычайная вербовка

Домой Пронин отправился пешком. Хотелось подышать ночной московской прохладой. В это предрассветное время на улице можно было встретить только дворников, которые в те времена работали на совесть. Эх, работенка – с утра и до вечера.

Спать ему довелось часа три, не больше. К счастью, соседка по коммунальной квартире – Агаша – быстро сварила кофе и пожарила отличные гренки. Душ и завтрак взбодрили Пронина – и он поспешил в «Националь».

Хуммер, конечно, еще спал. Портье рассказал, что ночью он попросил бутылку пива, пачку французских папирос и несколько стаканов чаю. Все это было доставлено своевременно. Словом, баня Чичерина подействовала на него не успокоительно. Но к утру американец крепко уснул.

Пронин сел в буфете, в двух шагах от хуммеровского номера. Пускай выспится. Сегодня у нас по плану – встреча с Глебом Кржижановским. Это аккуратный, остроумный и деловитый человек. Являться к нему помятым неправильно.

И вот, наконец, в буфет явился Хуммер. В свежей белой рубашке и брюках с цветастыми помочами, без пиджака и галстука.

– Как самочувствие, господин Хуммер?

Американец делано улыбнулся:

– Все о`кей! Отлично вчера провели вечер.

– Хотите кофе? Он уже не слишком горячий. Есть сливки.

– Отлично.

Хуммер подсел к Пронину, Иван Николаевич налил ему из кофейника, пододвинул к гостю кувшинчик со сливками.

– Обсуждали карандашную фабрику?

Хуммер скосил глаза:

– Ну, в принципе, да. Я возьмусь за это дело. Чичерин прав, это хороший шанс показать себя с лучшей стороны перед Стариком. У вас ведь все решает Старик. Не Рыков, не Цюрупа, а именно Ленин! А он мечтает о налаженном карандашном производстве.

Хуммер говорил медленнее, чем обычно, с трудом подбирая слова. Но кофе возвращал ему силы. И все-таки Пронин рассудил, что Арнольду необходим час, чтобы прийти в себя после такой ночи.

– Сегодня нас ожидает товарищ Кржижановский – между прочим, давний друг Ленина. Они вместе томились в ссылке. И Кржижановский был даже кем-то вроде шафера на свадьбе Владимира Ильича. Кроме того, он талантливый инженер.

– Только фамилию его невозможно произнести. Буду называть его «товарищ Глеб». Он не обидится?

– Кто его знает? Вообще-то Глеб Максимилианович – не самый молодой большевик. И достаточно церемонный. Называйте его «товарищ председатель Госплана». Это возможно?

– Пожалуй. Это еще можно произнести. Закажите, пожалуйста, яйца всмятку. А пока я буду пить кофе и завтракать – расскажите мне про этого Кржи… Про товарища председателя Госплана.

Пронин развалился в кресле, как опытный лектор. В эти минуты он даже выглядел значительно старше своих лет.

– Итак, Глеб Максимилианович Кржижановский. Разнообразно талантливый человек. Любит музыку, хорошо играет на гитаре и фортепиано, сочиняет отличные стихи, обладает отличным чувством юмора, правда, в последние годы стал серьезнее. Все-таки возраст, Кржижановскому уже пятьдесят, для нашего правительства это возраст серьезный. И все-таки напомню, что «Варшавянка», которую поет вся страна – это его сочинение. Помните? «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут…»

– Слыхал когда-то. Ваши социалисты любят петь.

– Очень любят. Особенно на маевках. Кржижановский участвовал еще в первых русских маевках – в конце прошлого века. Давненько это было, я еще не родился. Еще одна черточка к портрету Кржижановского.

– Я все равно не научусь произносить эту фамилию…

– И все-таки я буду ее повторять. Я хотел сказать, что он – ближайший друг Ленина, самый задушевный. Друг семьи. Но никогда этим не пользуется, не бравирует, никогда ни за кого не выступает перед Лениным, не оказывает протекции. Скромно работает как технический руководитель.

– Отличная позиция, он неглупый человек.

– Согласен с вами, товарищ Хуммер.

Официант принес четыре яйца всмятку и легкий салат. Кроме того, сменил кофейник.

– А откуда он родом, из какой семьи? – спросил американец.

– Он из польской шляхты. Его дедушку сослали в Сибирь за участие в восстании против царского режима, лишили дворянства. Отец Кржижановского женился на немке, имевшей небольшое состояние. Ее отец владел какими-то небольшими магазинами в Оренбурге. Оба они были совершенно обрусевшими. Их семьи жили в России с екатерининских времен. Он учился в самарском реальном училище, был первым учеником и, как водится, с тринадцати лет зарабатывал частными уроками.

– Отлично!

– Да, Глеб Максимилианович – человек трудолюбивый. В марксистский кружок его привел Леонид Красин, когда они оба учились в столичном Технологическом институте. И учились очень недурно. Еще студентом Кржижановский познакомился с Лениным, тогда еще – Ульяновым. И участвовал в его первой организации – в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса».

– Я слышал об этой организации.

– Они вместе издавали газету «Рабочее дело», Кржижановский много писал для нее. После этого началась бурная судьба инженера и революционера. Он раз шесть сидел в тюрьмах, несколько лет провел в ссылках, работал даже машинистом на какой-то дальней железной дороге. Но, когда появлялся в столицах – успевал сделать неплохую карьеру как инженер-электрик. Руководил строительством электростанций в Подмосковье, спроектировал нашу первую торфяную электростанцию, руководил всей московской кабельной электросетью. А одновременно изготовлял бомбы для революционеров.

Хуммер присвистнул:

– И прилично зарабатывал?

– В те годы, когда возглавлял строительство электростанций – да. Половину дохода отдавал партии. Хотя у него уже была семья. Ну, а сразу после революции он стал одним из главных организаторов новой российской индустрии. План ГОЭЛРО – план электрификации нашей страны – это, прежде всего, Кржижановский. Уникальность этого плана в том, что создание новой сети электроэнергетики мы сопрягаем с развитием различных отраслей народного хозяйства, которые электроэнергию потребляют. В каждом районе страны создается своя электростанция на местном топливе – где-то на угле, где-то на торфе… Одновременно запланировано развитие электросетей, которые будут доставлять энергию до потребителя. И все это досконально продумал Кржижановский, собравший команду единомышленников – опытных, талантливых инженеров. Без него ничего бы у нас не было в этой области, никакой «лампочки Ильича»…

– Влиятельный человек. Способный человек. Чрезвычайно способный, мы таких высоко ценим в Америке. Человек, создавший себя сам.

– Да, в смысле развития индустрии – весьма и весьма. И действительно – никаких покровителей у него не было. Простая семья, главным капиталом Крижановского было желание учиться. Но от политики он после 1917 года отошел. Хотя таких старых большевиков немного, и он, как многие считают, мог бы стать правой рукой Ленина в ЦК. Но Кржижановский сосредоточился на индустриальных задачах.

– Это немало, друг мой. А политика – всегда и везде слишком грязное дело. Даже у вас. Он прав. Если бы на него навесили еще и политику – просто сил бы не хватило. А каков он в личном общении? Поет под гитару?

– Не такой сухарь, как Цюрупа, но и не такой чудак, как Чичерин.

– Чудак… – Хуммер хмыкнул.

А Пронин хладнокровно продолжал.

– Нечто среднее. Поет в последнее время редко и только в компании старых приятелей. Рассудительный интеллигентный человек, который способен и пошутить, и оценить шутку, но больше всего беспокоится за свое дело и просто так никаких бумаг не подписывает.

– Намекаете на нашего милейшего наркома?

– Да. С Чичериным в этом смысле проще. Он человек порыва.

Хуммер снова усмехнулся:

– Это вы точно заметили. Порывы у него фантастические. А Глеб, значит, серьезнее?

– Несомненно.

– А как он относится к иностранцам?

– Знает несколько языков, свободно общается с европейскими и американскими коллегами. В своей сфере он – имя. Конечно, он считает необходимым сотрудничество со Штатами в области технологий. Но со строительством электростанций у него все получается неплохо. Есть контракты с немцами, со шведами, постоянное стабильное сотрудничество. И отечественные разработки на высоте.

– Да, в этой области вы не отстаете.

– Отстаем пока только по объемам строительства. В основном – из-за войны. Но Кржижановский все делает, чтобы подхлестнуть развитие отрасли. И получается у него неплохо.

– А что скажете про его образ жизни?

– Это классический образ жизни русского инженера. Комфорт, приличная квартира, но никакой роскоши. Отдыхает на служебной даче. Никаких богатств для своих детей не копит. Но не аскет, носит приличный костюм, любит французскую и русскую кухню. Одет, кстати, всегда с иголочки, франтовато, хотя не крикливо. Самые отглаженные брюки во всем Совнаркоме принадлежат именно ему. Он не терпит неопрятности. А на отдыхе носит традиционный русский костюм – тулуп, валенки, сапоги, шаровары и прочее. Иногда выбирается на рыбалку. Он же много лет жил на Волге, знает в этом толк.

– Славный человек, наверное. А вредные привычки? Извините, что я вас расспрашиваю, как своего агента, но мы друзья…

– Он не трезвенник, но никаких излишеств по алкогольной части себе не позволяет. Все посвящено работе и творчеству. Других вредных привычек нет. В последние годы – верный семьянин.

– Постарел?

– Можно сказать и так. Бурная ссыльная молодость позади. Но с женой они – настоящие друзья. Это крепкий союз.

– Значит, нужно что-то ей подарить. Это недурное начало для знакомства, не правда ли?

Пронин кивнул.

– А насчет дружбы с Лениным… Они и сейчас часто общаются?

– Постоянно. Старик просто любит его. Пожалуй, это единственный человек, которого товарищ Ленин никогда не бранил. Они каждую неделю ведут задушевные беседы, о содержании которых никто не знает. Возможно, обсуждают тактику реформ, возможно – кадровые вопросы. Или просто вспоминают прошлое.

– Вряд ли. Такие большие управленцы не могут ограничивать круг тем ностальгией.

Хуммер уже пришел в себя, говорил логичнее и четче.

– Спасибо, Иван, я получил представление о товарище председателе Госплана. Это важный собеседник. Без него мы никакой технической работы не наладим. Надеюсь, он занимается не только электрификацией?

– Не только. Госплан занимается всей промышленностью, даже крестьянскими хозяйствами, хотя и в меньшей степени.

– Но трактора их интересуют?

– Думаю, да.

– Отлично, – у Хуммера сверкнули глаза. Он очень хотел быстренько продать русским три фордовских трактора, которые уже купил по дешевке где-то в Техасе. – Глеб – это хорошо, но когда же мы встретимся с моим другом Троцким?

Пронин пожал плечами:

– Лев Давидович сейчас в Туркестане, совершает поездку по войскам. Вернется через неделю.

В длинное горизонтальное окно гостиницы пробивалось солнце. Погожий день!

– Замечательный кофе! – к Хуммеру, наконец, вернулось хорошее настроение. – Глеб ждет нас? Я буду готов через сорок минут.

– Наш водитель всегда готов!

И верно. С раннего утра неугомонный Коробейников тщательно вымыл вверенный ему «Роллс-ройс», вычистил сиденья. Сказывалась школа личного гаража ее императорского величества. Сам водитель был чистенько выбрит и аккуратно причесан. От его аккуратной кожаной куртки слегка пахло бензином.

Он элегантно открыл дверь автомобиля перед американцем. Хуммер, кивнув водителю, занял свое место в салоне. Пронин пожал Коробейникову руку и тоже уселся в машину.

Кабинет Кржижановского нисколько не походил на покои Чичерина. Это было типичное пристанище делового человека, настоящего инженера. Практичная мебель. Нигде ничего личного. На стенах – какие-то графики с лампочками, которые исправно горели, если нужно.

Сам хозяин кабинета выглядел вполне по-европейски. Аккуратно постриженная бородка, насмешливое лицо почти без морщин, а твидовый костюм был пошит точно по фигуре. Композицию дополнял коричневый галстук явно не российского производства. Он слегка поседел и заметно полысел, а из худощавого молодого весельчака превратился в крепкого мужчину с проницательными глазами и густыми кустистыми бровями.

Хуммер степенно прошел к директорскому столу. Кржижановский тяжело поднялся ему навстречу. Улыбнулся:

– Извините, спина дает о себе знать. Простыл на рыбалке. Не судите строго старика. Я очень рад приветствовать вас в Москве. Прошу вас, садитесь напротив, здесь, чтобы мы хорошо видели лица друг друга. И вы, Иван Николаевич, выбирайте себе место по вкусу. Разговор у нас, думаю, не на пять минут. Нужно удобно устроиться. Особенно, учитывая, что ваш собеседник – временный инвалид.

Кржижановский не стал дожидаться, пока Хуммер начнет задавать вопросы – и начал с места в карьер:

– Как у вас в Штатах сегодня обстоят дела со строительством электростанций? Есть ли новые технологии по этой части в стране великого Эдисона? И – извините за обилие вопросов – интересует ли вас лично эта проблематика?

Хуммер не сумел ответить сходу, пришлось с минуту подумать. Он даже растерялся от такого напора.

– Товарищ председатель Госплана! Разрешите, я так буду вас называть? – Кржижановский с легкой улыбкой кивнул. – Лично я не являюсь специалистом по электричеству. Образование у меня другое, а ваше дело требует тонкой компетентности, не так ли? Но я вкладываю деньги в разные проекты, а электричество в Америке – это настоящая религия. Вы правы, со времен Эдисона. Хотя мы знаем и о вкладе ваших выдающихся ученых в это дело. И восхищаемся современной Россией, которая, несмотря на разруху, поставила на широкую ногу строительство электростанций. Это настоящее русское чудо, в которое не верил даже великий британский писатель— фантаст Герберт Уэллс. Мы знаем об этом, читали его книгу.

– «Россию во мгле»? – спросил Кржижановский с улыбкой. – Он не только фантаст, но и изрядный фантазер. Поверьте, правды в этой книге меньше, чем вымысла.

– И все-таки в ней есть уважение по отношению к вашим великим мечтам, которые с тех пор постепенно превратились в реальные дела.

– Пока еще не превратились, дорогой господин Хуммер, но – нашими стараниями – превращаются. Я, признаться, терпеть не могу пустопорожних мечтаний. Вот в дореволюционной России их хватало. Собирались, устраивали комиссии, праздники, произносили тосты – и все ограничивалось молебном. Насмотрелся я этого. А вы, значит, совершаете капиталовложения в наше дело у вас в Америке? Это похвально. И вы готовы иметь дело с вами?

Вот тут Хуммер ответил быстро, почти молниеносно:

– Я виду, что энергетика – самая развивающаяся отрасль в России. Как раз в нее я и намерен вкладывать свои деньги. Признаюсь честно: дело в рисках. В вашем случае – риск наименьший. Вы упомянули великого Эдисона. Он, конечно, умер. Но его дело по-прежнему процветает. Это он стоял у истоков компании «Дженерал Электрик», которая сейчас у нас контролирует 80 процентов вашей отрасли. Вы знакомы с руководителями и владельцами этой компании?

– У меня были с ними контакты, но давно, до революции. И не на высоком уровне. О делах компании я, конечно, знаю, и не только из газет.

– Уверен, у вас квалифицированные осведомители. Но необходимы и связи!

– У вас они имеются? – спросил Кржижановский добродушно.

– Преувеличивать не буду: не на самом высоком уровне. Но второй эшелон – сплошь мои друзья и в некотором роде компаньоны. И обеспечить контракты по дружеским ценам я берусь. Конечно, на это нужно время. И даже некоторый бюджет авансом. Иначе – никуда не сунуться. Такая уж у нас страна – Америка. Нужно вертеться волчком.

– Я все понимаю, дорогой товарищ Хуммер. Сам бывал на Западе, знаю ваши порядки. Да и в России до недавнего времени правил царь Рубль. Но у нас социалистическое хозяйство, миллионов я вам не обещаю. Наша сила – как раз в дешевой рабочей силе, в том, что за многое мы платим «натурой». Пайки, должности, грамоты, земельные наделы… Вам же все это не слишком нужно?

– Ну, от советского ордена я бы не отказался. Для престижа, для репутации. Но по поводу денег… Вам же нужны наши технологии? И вы расплачиваетесь за них по рыночным ценам?

– Да, – вздохнул Кржижановский. – Приходится. Но мы очень осторожно и избирательно к этому подходим. Ваши предложения, товарищ Хуммер. Вы же социалист, поэтому я, как старый соратник по движению, могу называть вас товарищем?

– Да, конечно, это обращение лестно и приятно для меня. Да и привычно. Мой отец, между прочим, стоял у истоков американских маевок – первых в мире. Вы знаете…

– Мне ли не знать? – Кржижановский улыбнулся. – Мой любимый праздник с юности. Вам, наверное, доложили, что я сочиняю стихи. А в те годы еще и любил петь под гитару. За уши не оторвешь, как любил терзать цыганскую семиструнку. И однажды в ссылке я сочинил песенку, в которой были такие слова:

День настал веселый мая,

Прочь с дороги, скуки тень,

Лейся песня удалая,

Забастуем в этот день!

– Звучно! – льстиво вставил Хуммер.

– Куда там! Неужели вы думаете, что я держал эту песенку в секрете? – Кржижановский снова устало улыбнулся. – В то время в царской России этот праздник был запрещен. Строго-настрого. Полиция разгоняла демонстрации и даже мирные студенческие пикники. Они же понимали, какие разговоры мы там вели. Да и вообще, это был символ, символ будущей революции – маевка. А наши противники не были круглыми дураками. Так вот, с этой песней я и устроил рабочую демонстрацию человек на двадцать, из которых только трое были верными друзьями. А потом мы на лодках гребли по Волге, развернув красные транспаранты. И снова пели. Многих тогда арестовали, а меня просто поколотили. От полиции я сумел убежать, но какой-то черносотенец огрел меня палкой по спине во дворе трактира. Вот это были сражения, как в «Трех мушкетерах». Это и привлекло многих их нас в революцию. Но это еще не вся история. Прошел год. Никто не забыл про мою песенку. Я часто исполнял ее в дружеских компаниях. И не только я. Песенка, вообразите себе, пошла в народ. И через год, в апреле, человек сто самарских рабочих с красильной фабрики и человек двадцать железнодорожников договорились о забастовке 1 мая! Прямо по словам моей песенки! Я в то время находился в другом городе. Кажется, в Петрограде работал. Конечно, участвовал там в маевке, где-то в пригороде, вместе с Ильичом, между прочим. И вот я узнал про самарскую забастовку! Про нее писала левая пресса. Десятерых рабочих тогда надолго заперли в кутузку. Остальных наказали рублем. Но, товарищ Хуммер, так начиналась наша борьба. И мне особенно приятно, что ваш батюшка занимался примерно тем же самым у вас в Америке. Мы же помним и чикагские забастовки, и бостонское чаепитие, и многое другое, о чем с восхищением читали, получая информацию из вашей далекой страны.

У Кржижановского загорались глаза, когда он вспоминал о революционном прошлом. Видно, что для этого солидного, вдумчивого инженера боевая молодость была святыней, которую он бережно хранил в сердце. Так бывает. Он продолжал:

– Русские революционеры невольно стали хорошими путешественниками. Изучили и север, и Дальний Восток. Нас туда ссылали. А эмиграция помогла нам здорово изучить Европу. Франция, Германия, Швейцария, Бельгия, Швеция – все это родные для нас страны. В меньшей степени – Англия, Италия, Австрия. Там мы иногда учились, иногда просто бузотерили. Ну, Польша тогда была частью России, там мы тоже частенько бывали, тем более, что это родина моих предков. Еще Польска не сгинела! Так что Европы мы знаем, как говорится, на ять. А вот в Америке бывали редко. Только после 1905 года русские революционеры стали более-менее массово добираться туда. И прежде всего – товарищ Троцкий. Ну, вы его знаете. Об этом мне доложили, – Кржижановский улыбнулся. – Троцкий великий революционер, но в инженерных и промышленных делах – фантазер, каких мало. Впрочем, не будем об этом. Поговорим об Америке. У вас развиваются электростанции на торфе?

Хуммер с запинкой ответил что-то неопределенное. Кржижановский улыбнулся:

– Я забыл, что вы инвестор, а не инженер. Извините за глупый вопрос. Итак, вы заинтересовались нашей системой. А что вы можете предложить?

– Услуги консультанта и посредника на постоянной основе, – вот тут Хуммер был в своей стихии и отвечал бойко. – Вам нужны открытия, которые сделают эффективнее всю работу. Что касается строительных технологий – тут у меня особо серьезные связи. Все можно организовать быстро. Вы слышали о фирме Кана? Это король промышленного строительства.

– Да, я в курсе дела. И даже планировал выйти с ним на связь, но, увы, не было времени.

– Значит, я понадоблюсь вам. И что вы мне можете предложить?

Кржижановский заглянул в какую-то тетрадь, надел, а затем снял очки и сказал:

– Место постоянного консультанта с хорошим, но скромным окладом. Будете иностранным специалистом при Госплане. У меня есть такая вакансия. Это для начала. При заключении любого контракта готов платить вам до пяти процентов от суммы, договорившись, что еще пять процентов заплатит американская сторона. Прошу учесть, что мы исключительно честно ведем дела. Говорю это вам, как социалист социалисту.

Хуммер поднял правую руку:

– Готов подписать контракт!

– Мои помощники все подготовят. Не волнуйтесь. Сегодня же подпишем.

Пронин не то, чтобы подглядел, но приметил, что Хуммер легко подписывает любые бумаги, легко берет на себя любую ответственность. Видимо, действует по принципу Бонапарта – главное ввязаться в драку, а там что-нибудь, да перепадет. Иван Николаевич не одобрял такого стиля: так можно подвести партнеров, а это никуда не годится. Но с фирмой Кана Хуммер действительно давно и тесно сотрудничал. По строительной части он способен помочь и Кржижановскому.

– А что касается маевок, – продолжил Глеб Максимилианович, – приглашаю вас поучаствовать в первомайской демонстрации у нас, в первом в мире государстве рабочих и крестьян. У нас это великий, всенародный праздник. Будете почетным гостем.

– Непременно! Я польщен. – Хуммер улыбнулся. – Семейные традиции чту свято.

Пронин обратил внимание, что у Кржижановского на столе разложены аккуратно отточенные немецкие карандаши. Все тот же карандашный вопрос! Интересно, общался ли Кржижановский с Чичериным, знает ли о вчерашнем разговоре?

– Как вам понравился Глеб Максимилианович? – спросил Пронин своего подопечного уже в автомобиле.

– Настоящий управленец. В стиле Форда, только более интеллигентный и улыбчивый. Но чувствуется профессионализм и цепкость ума. К тому же, он хорошо чувствует собеседника, это сразу видно. Мудрый человек. И совсем не наивный. Я вообще, давно понял, что некоторые большевики только кажутся простаками в вопросах бизнеса. А переговоры ведут цепко. У нас в Америке такие не затерялись бы.

– А как вам понравились его воспоминания?

– Я вам могу сказать следующее. Воспоминаниями жить нельзя. Это вредно для работы. Наша жизнь – от контракта до контракта. Я уверен, что и мистер Госплан вполне контролирует свою ностальгию, и использовал ее неспроста. Он узнал, что мои родители стояли у истоков дня солидарности трудящихся. И решил таким образом навести мосты. Но я понял одну важную вещь. Многие ваши управленцы сочетают инженерный опыт с опытом уличной оппозиционной борьбы. Вы называли таких людей профессиональными революционерами. Считается, что это минус для руководителя крупной страны, крупной фирмы – забастовки, каторги, всякие крики против правительства. Так прошла молодость Кржижановского. И оказалось, что это не только минус, но и большое достоинство. Ведь он хорошенько изучил суть рабочего движения. Знает, чем купить рабочих, как вознаградить тех же инженеров. Не только деньгами, которых у вас не так много. Я присмотрелся к нему и могу сказать, что план ГОЭЛРО он исполнить сумеет. Это не пустая затея. Вам повезло с таким председателем. А Ленину – с другом.

– Может быть, вы все-таки выучите его фамилию – Кржижановский?

– О, нет, вот это точно выше моих сил. Но уважать его буду. Несомненно. К тому же, я подписал контракт… Так что советская энергетика отныне входит в круг моих ежедневных обязанностей.

– И как вы все успеваете, товарищ Хуммер?

– А у меня есть несколько секретов. Первое. Когда я чем-то занимаюсь – тут же забываю обо всем остальном. Как будто сбрасываю градусник. Второе – я всегда сплю, когда получаю возможность немножко поспать. Третье – азарт. Я отношусь к своему бизнесу как к азартной игре. А я с детства амбициозен, как и многие евреи, и поэтому мне никогда не бывает скучно. Кураж, азарт!

Пронин крепко запомнил эти слова. Азарт! Неплохая почва для сотрудничества.

– А что с Чичериным? Вам удалось что-то подписать?

– Портфель пухнет. Но вчера мы, конечно, так ничего и не подписали. Слишком суматошно и весело все пошло. Как это и бывает с нашим Цицероном.

– Вы встретитесь с ним сегодня?

– Да, как говорится, там же и тогда же… Вечер снова проведем с Чичериным.

– Я, к сожалению, не смогу.

– Дезертируете?

– Совещание у Дзержинского. Отсутствовать не принято.

– О, Железный Феликс! Я обязательно встречусь с ним, как только он найдет время.

– Предварительно Феликс Эдмундович готов поговорить с вами послезавтра часов в 11 вечера. Это для него обычное рабочее время. До двух часов ночи он работает регулярно, даже, если не случается ничего экстраординарного, – уважительно сказал Пронин.

– Знаю, знаю, этот неутомимый поляк трудится по 20 часов в сутки. В Америке он стал бы миллионером. Поразительная энергия и целеустремленность.

– Деньги для него не имеют решительно никакой ценности. Он борется за революцию.

– Знаю, – вздохнул Хуммер. – Бывают, бывают такие люди. Я в них верю. Хотя сам далек от таких высоких образцов. Бесконечно далек. Я за социализм, но – с возможностью высоких заработков.

У Пронина уже имелся рискованный план насчет сегодняшнего визита Хуммера к Чичерину. Первое. Он уже дал указания своему штатному помощнику – Виктору Железнову, который, ко всем своим достоинствам, был еще и искусным фотографом. У него имелся немецкий аппарат, которым можно было недурно снимать в полумраке. А Пронин заметил, что Чичерин не любит темноты. Все помещения в его дворце, даже пустые, были отлично освещены. Кто знает, может, он и свои банные оргии освещает электричеством на полную мощь? Тогда у Железнова получатся четкие фотографии, которые обязательно нам помогут в работе с Хуммером.

Проникнуть в заветный дом Железнов должен был заранее – в 19 часов. Все там изучить, осмотреть. Разумеется, незаметно для охранников, которых Чичерин – человек изобретательный – может расставить в самые неожиданные места. Но этим план вовсе не ограничивался. Пронин собирался всерьез поработать с этим слизняком Панкратовым. Но так, чтобы не вызвать никаких подозрений нервного и обладавшего мощной интуицией Чичерина. На него наши ребята надавят изо всех сил, а финальный допрос проведет сам Пронин. Но не просто так. Сегодня на Панкратова слегка наедет грузовик. Дело обойдется сравнительно легкой травмой. Водителя по-настоящему посадят. Все это станет известно Чичерину. Панкратов окажется в больнице – и там наши возьмут его в оборот. Он даст показания о том, с кем имел противоестественную связь товарищ Хуммер прошлой ночью. А потом добьемся подробных признательных показаний от этого человека. Которым, кстати, может оказаться и сам Панкратов. Вот такую папочку начал собирать Пронин «против Хуммера». А потом – решительный разговор, после которого американец должен стать нашим секретным агентом. И его азарт в этом деле тоже станет нашим союзником. Вербовать так вербовать. Но тут многое зависит от Пронина, от его мастерства.

А пока – скромный обед с американцем, на этот раз – в коммерческом ресторане «Славянский базар». Там когда-то несколько часов провели Константин Станиславский с Василием Немировичем-Данченко. Посидели, поужинали – и задумали Художественный театр. Легенда! Но правдивая. Кормили в «Славянском» действительно вкусно.

Хуммер смело съел целую тарелку фирменного блюда, которого до сих пор ни разу не пробовал – солянку по-славянски. И запивал ее липецкой минеральной водой, не побрезговав и рюмкой водки. Взял он и две порции черной икры. Дорого, ресторан-то коммерческий, нэпманский, но, как-никак, за все платила советская сторона, а кормить нэпачи умеют.

– А что у вас с авиацией? – спросил Хуммер на сытый желудок.

– Есть разработки, много разработок. Но индустрия пока еще в зачаточном состоянии. Инженер Андрей Туполев создал первый советский самолет. Могу познакомить.

– Буду рад. Интересное может сложиться знакомство. У нас есть что вам предложить по этой части. Главное в авиации – это мотор, не так ли? А у вас еще нет таких заводов. Наши страны чем-то похожи. На том и стоим. Огромная территория, часто неосвоенная. Поэтому для нас так важны пути сообщения. Железные дороги – это раз. Но важна и авиация! За ней будущее. Это два. Самолет доставит вас из точки А в точку Б независимо от ландшафта, от рек и горных гряд. Для наших стран это важно, не так ли?

– А риск? Ведь авиаторы частенько погибают. И у вас, и у нас. В народе их считают смертниками. Женщины не пускают сыновей в авиакружки.

– Согласен. У нас то же самое. Поэтому я и говорю – это транспорт будущего. Пока слово за учеными, за конструкторами, за теми, кто ищет новые материалы, новые металлы. И так далее. Технологии, которым нет цены. Вот это я и привез в вашу страну.

Хуммер преувеличивал, Пронин уже заметил, что он любил прихвастнуть. Он, конечно, привез не технологии, а только возможные связи с возможными производителями этих технологий. Но и это для Страны Советов, зажатой в международную блокаду, было немало.

– С нашими авиационными конструкторами мы непременно встретимся. Они мечтают о более широких международных связях. И многое хотели бы у вас закупить. Другое дело – возможностей не хватает. Остро не хватает. Мы же до сих пор – аграрная страна и живем, главным образом, на зерновом экспорте. А это во многих отношениях непросто. Да и деревня у нас до сих пор полунищая, особенно в Нечерноземье. Их спасет только большая индустрия, чтобы мужикам было, где работать и прилично зарабатывать. А на строительство заводов нужна валюта. Да и не только она.

– А что же еще? – поинтересовался Хуммер.

– А еще – более дорогая валюта. Которая называется «время».

– Мудро! Вот это просто мудро. Сами придумали этот логический ход?

Пронин скромно кивнул.

– Возьму на вооружение, если не возражаете. А у нас в Америке принято: если мы используем чужой патент, нужно заплатить хотя бы символическую сумму.

Хуммер достал из пиджачного кармана серебряный доллар и протянул Пронину.

– Отказываться нельзя: обидите.

– А я и не думаю отказываться. Беру – как сувенир.

Пронин аккуратно положил красивый серебряный доллар в портмоне и даже застегнул его на пуговку.

– Собираетесь к наркому? Сегодня надеетесь подписать то, что обещал Чичерин?

Хуммер улыбнулся:

– Вот что наш Цицероне всегда умел – так это обещать. Нет, я его не браню. Он не мошенник и не обманщик. И, когда обещает, всегда искренне надеется помочь. Но не всегда у него доходят руки до работы. Ведь на нем вся внешняя политика страны. Главному он всегда отдается с головой. А обо мне – несчастном американце – может и забыть.

– Оказывается, бывают несчастные миллионеры? Сюжет для Владимира Маяковского! – усмехнулся в ответ и Пронин.

– Представьте, бывают. А потом, у вас, у советских людей, иллюзорные представления о миллионерах. Знаете, почему? Вы не учитываете, что у нас в стране можно с утра быть богачом, а к вечеру – если не нищим, то уж точно не миллионером. Страна-то биржевая! Спекулятивная. Понимаете, о чем речь? Я же свой миллион не под дубом закопал. Деньги работают. И иногда работают в минус.

– Трудно быть миллионером, – вздохнул Пронин.

– Думаю, контрразведчиком – тоже непросто. Но вы умеете скрывать как свои цели, так и свои методы. В этом специфика вашей работы. Я прав?

– В некотором роде.

– Не хитрите, Пронин, не маневрируйте, вы же честный парень. Я прав. Абсолютно прав. Вы не имеете право быть рубахой-парнем. Вы обязаны быть закрытым и играть сразу на нескольких досках. Тайно! Так?

– Вы романтизируете нашу работу. Как писатели. Все гораздо проще. Я просто вас охраняю.

– И только? – улыбнулся Хуммер. – Не могу поверить. Я сразу увидел перед собой хитрого профессионала. Честного парня, но хитрого профессионала, который не пронесет ложку мимо рта.

– Что-то я вас почти не понимаю.

– Ну, русский для меня – не родной язык. В крайнем случае, можно снова позвать переводчика, – пошутил Хуммер.

Эта беседа встревожила Пронина. Хуммер на что-то смутно намекал. Скорее всего – показывал, что он подозревает его, Пронина, в двойной игре. Неужели я опоздал с операцией? Неужели Железнова будут встречать? Или Хуммер ведет свою политику с дальним прицелом и еще не успел перейти к активным контрдействиям? Возможно всякое. Вот и возник в этой мирной работе настоящий риск. Ведь я почти вел светскую жизнь, а получил суровое предупреждение.

Стоит ли отменять сегодняшнюю вылазку Железнова? Пронин не сомневался: ни в коем случае. Уж если начнется «перестрелка», нужно стрелять первым. Хуммер способен блокироваться с Чичериным против ВЧК? Вряд ли. Да нет, это просто невозможно. Нарком дорожит добрыми отношениями с Лубянкой, мы действуем слаженно. Половина полпредов – агенты нашей разведки. Значит, эту опасность можно исключить. Да, Хуммер способен интриговать, используя старую дружбу с Чичериным и их гомосексуальное единство, но это могут быть только сравнительно мелкие интриги, без политики. Ему хватает финансовых проблем.

Теперь рассмотрим вторую опасность. Могут ли быть у Хуммера агенты в Москве, о которых я не знаю? Этого нельзя исключать. Тут возможен и блок с троцкистами. К этому надо быть готовым. И Железнова предупредить, чтобы ко всему был готов. Там есть боевые ребята. Стреляют без малейшего смущения. И опыт у них в этом деле богатый – метко бьют по цели. Огромный пустой дом. Я засылаю туда своего человека – лучшего ученика, которого знаю с его малых лет. Виктора своего. А если там уже разведчики Троцкого, с которыми успел связаться Хуммер? Должны мы быть готовы к такой неприятности? Что это означает? Означает, что проверить место действия следует заранее. Обогнать всех противников – даже, если они существуют только в моем воображении. Как говорил Железный Феликс? «Мы должны хотя бы на полшага опережать противника. Даже, если его лицо скрыто под маской». Это он в прошлом году на первомайском митинге говорил. Крепко я запомнил те слова. Может, как раз доведется исполнить их на деле?

Пронин решил первым поехать на Поварскую. Не за час, а за три часа до встречи Чичерина с Хуммером. «Сам там все обойду, поползаю везде – и с Виктором встречусь».

Коробейников быстро домчал его до того самого дома, только остановились они не у парадного подъезда, а во дворе, где имелся черный ход, а над ним – окна, которые нетрудно взломать. Тихо и плавно. Коробейникова он срочно отослал к Хуммеру: «Поступаешь полностью в его распоряжение, вози, куда прикажет. Русский он, как ты прекрасно знаешь, понимает не хуже нас с тобой».

Черный ход заперт. Кто знает, может быть, где-то там скрывается красноармеец из охраны наркомата иностранных дел? А окно расположено между первым и вторым этажом, на лестничной площадке. Подтянуться туда – пара пустяков. Есть, за что зацепиться.

Вспомнил Пронин свои детские столярные навыки. Огляделся. Вокруг – никого. Считай, повезло. Он достал долото, осторожно подцепил раму, окно легко поддалось. Туда и юркнул Пронин – даже пиджака не порвал. И снова оказался в помещении пустом и освещенном. Но здесь могли располагаться секретные посты охраны… Пронин решил обследовать верхние этажи. Бесшумно поднялся на второй, затем на третий этаж. Стал обходить там коридоры, заглядывая в окна. Везде ремонт с иголочки, чистота. А уборщиц не видно… Этаж явно был необитаем, Пронин напряженно прислушивался, пытаясь уловить чье-то дыхание – но тщетно. И пахло только паркетным лаком. Ни на втором, ни на третьем этаже явно никто не курил. И все-таки доверять тишине нельзя.

Пронин обходил коридоры, кабинеты и залы, приглядываясь к обстановке. Почти всюду горел свет. Кто-то явно следил за этим хозяйством, но – кто и где? На первом и подвальном этаже? Возможно. Там нас принимал Чичерин, там располагалась знаменитая баня, где-то там, скорее всего, дежурил охранник. В одном из кабинетов Пронин заметил… аквариум. И не заброшенный. Чистое стекло, сытые, красивые рыбки плавают вокруг металлического дворца. В специальном коробе – корм. Значит, кто-то бывал здесь сегодня. Даже тонкого слоя пыли на мебели нет! Отсутствуют и следы на вымытом паркете и на ворсистых коврах. Настоящий дворец разбойников из «Тысяча и одной ночи», только сокровищ не хватает, если золотых рыбок не считать.

Пронин добрался до последнего, четвертого этажа. Там тоже никого не было. Но одну любопытную находку он сделал: там имелось тайное небольшое окошко, из которого можно было тихо и аккуратно вытащить кружок стекла – точь в точь для пулеметного ствола. Дом явно готовили к обороне на крайний случай. Что ж, в 1917 году в Москве шли настоящие бои. Возможно, этот дом уже тогда был оплотом нашей партии. Впрочем, на стенах следов пуль не было. И оружия Пронин нигде не нашел. Даже подозрительных запертых шкафов не было.

С Железновым они договорились встретиться на втором этаже. Пронин взглянул на часы: Виктор прибудет через двадцать минут. Подождем. Он все никак не мог понять – зачем Чичерину нужен пустой огромный четырехэтажный дом, в котором все готово для отдыха и работы, а используется только подвальный этаж. Загадка! Неужели в нашей суматохе и бесхозяйственности у наркома просто не дошли руки до этого дома? Но тогда почему он аккуратно следит порядком на всех этажах? К чему-то готовится? Держит в резерве для тайных встреч? Для оргий? Нет, вряд ли. На верхних этажах комнаты обставлены в деловом стиле. Для оргий ему хватает подвального и, может быть, первого этажа.

Пронин подошел к лестнице, ведущей к слуховому окну и на крышу. Железная дверь закрывалась на засов, который недавно промасливали, и он легко открывался и с внешней, и с внутренней стороны. Пронин открыл его. Снова загадки, странные и абсурдные. Абсурды, парадоксы – все это в духе Чичерина. Пронин поднялся наверх. Перед выходом на крышу имелась аккуратная тесная комната с кушеткой, на которой сравнительно недавно кто-то спал. Но главное – там имелся металлический сейф метра в полтора высотой. Тяжелый – с места не сдвинешь. Там явно хранили оружие, чтобы вести огонь с крыши. Дело привычное по нашим революционным временам. Открыть сейф Пронин не пытался: нужно было знать код. Он вышел на крышу. Там в специальном домике хранились инструменты для чистки снега и грязи. А больше – ничего. То есть, ничего подозрительного. Обычные дворницкие принадлежности. Только самого дворника не было. Пронин, пригнувшись, прошел по периметру крыши, на всякий случай изучая дворы и окрестности Поварской, окружавшие этот корпус. Никакого движения возле подъезда не было.

Что ж, итог рекогносцировки можно было определить так: на четырех этажах и на крыше Пронин не заметил ни души и ничего подозрительного, кроме запертого сейфа. Вполне возможно, при этом в подвальном этаже, как прежде, теплилась жизнь и готовилась к употреблению роскошная баня. Пронин – снова бесшумно – спустился на второй этаж и устроился в одной из пустых комнат, ожидая Железнова. Там на столе лежала стопка газет. Пронин на цыпочках подошел к столу: последняя газета – «Московский большевик» – недельной давности. И ее явно не читали. Видимо, собирают здесь для Чичерина (а, может, и не для Чичерина) прессу, но приносят не чаще, чем раз в неделю. Все-таки странные у них порядки. Или это только со стороны так кажется? «Не странен кто ж», – сказано у Шекспира. Пополняя образование, Пронин усердно читал классиков – и не только марксизма – штудировал Гете, Рабле, Гомера, Сервантеса, Шекспира. Философов, начиная с Платона и Аристотеля. Всех, конечно, в русских переводах, кроме Гете. Его стихи и «Страдания молодого Вертера» Пронин, неплохо знавший немецкий, осилил в оригинале. Дзержинский поставил перед ним задачу: выучить немецкий в совершенстве. Даже в приятели немца определил, работника торгпредства. Они каждую неделю общались – и действительно, немецкий Пронину удалось отточить. Он уже свободно говорил и читал. Да и писал сносно.

Дальше действовать должен был Виктор. Пронин мог передохнуть.

Железнов легко нашел то самое окно – и влез в дом. Никто его не заметил, никто не всполошился. Виктора встретила мертвая тишина, о которой предупреждал Пронин. Он пробрался на второй этаж – так, что даже Иван Николаевич не услыхал. Повернул в коридор – и тут раздался легкий свист. Короткий – секунды на три. Но Железнов сразу определил, из какой комнаты свистел Иван Николаевич и ринулся туда. Они обнялись.

– Ты с фотоаппаратом?

– Как приказано. – Железнов улыбнулся, обнажив молодые белые зубы. Когда-то Пронин спас его, мальчишку, от голодной смерти. Это было в 1918 году. Отец Железнова погиб, мать работала прачкой, а в том трудном году прислуге никто не платил… Пронин познакомился с мальчишкой зимой, когда тот пытался вырвать доску из забора – на растопку. Сумел приручить его, обогреть. С мамашей познакомился. Стал помогать этой семье из своего чекистского пайка. А потом Витька захотел стать чекистом, шпионов ловить. Парнем он был расторопным и хитрым, умел прятаться, часто помогал Пронину в самых безвыходных ситуациях. Несколько раз они спасали друг друга от гибели. Потом Пронин по специальной системе готовил Виктора в разведчики. Это было похоже на игру: они прятались друг от друга, переодевались, бегали по крышам, спускались в водопроводные люки… Железнов к семнадцати годам был метким стрелком и ловко владел приемами французской борьбы. Ростом выше Пронина, в плечах широк. Он, конечно, еще не изжил в себе юношеский максимализм, но уже был настоящим чекистом.

Пронин артистическим шепотом – таким, чтобы за два шага ничего не слышно было – голова к голове разъяснял Витьке порядок действий.

– Слушай сюда, Витюша. Все записывай прямо на кору головного мозга, как я тебя учил. Будь внимателен на первом этаже. Там может быть засада. Отмечай каждого человека и все перемещения, если такие будут. Отмечай, будут ли они лезть на верхние этажи. Примечай, не полезут ли люди с крыши. Это тоже возможно. Теперь о главном. У них в полуподвальном этаже приемная и баня. Найди способ сфотографировать, что там у Хуммера с Чичериным и их гостями в бане будет твориться. Ничему не удивляйся. Фотографии нужны любой ценой, тут уж можешь и вырубать людей, если понадобится.

– Можно и насмерть?

– Нежелательно. Просто вырубай, связать и рот заткнуть сумеешь?

– Как учили.

– Ну, а на крайний случай – крайние меры. Ты здесь государственную безопасность защищаешь. Это мой приказ. Но «наган», естественно, держи наготове.

– Слушаюсь.

Пронин огляделся, сделал шаг назад, потом вперед – как борцы на ковре. Снова приблизился к Виктору. Конечно, они передвигались и останавливались только в тех углах коридора, которые невозможно было увидеть через окно с улицы. Эту науку оба чекиста знали хорошо.

– Я сейчас исчезну. Вся ответственность на тебя ложится. Если эти тебя скрутят – тут я поддержку гарантирую. Наша родная контора не подведет. Надеюсь, это ты понимаешь.

Продолжение книги