Российский колокол № 3 (45) 2024 бесплатное чтение

* * *

Слово редактора

Дорогие читатели!

Не секрет, что в творчестве мы постоянно стремимся открыть новые, неизведанные земли – смыслы. Есть те, кто утверждает, что ничего нового нет и не будет. Но я говорю: новое – это чуткость к особенностям эпохи. Потому что человек сегодняшний и человек прошлого, хоть и объединены принадлежностью к роду людскому, всё же разные. Увидеть это – значит увидеть необходимость новых смыслов, нового ракурса в литературе. И преподнести реальность таким образом, чтобы вам, читателям, она открылась с той самой стороны, которая звучит как «точно, я это так же чувствовал, но не мог сформулировать». Чтобы текст современного автора стал зеркалом, в котором отражается современный человек.

Создать такой текст, отыскать его в море других текстов, дать ему жизнь на бумаге – непросто. Порой приходится по крупицам собирать свидетельства эпохи. Приходится долго ждать. И всем нам нужна чуткость. Чтобы услышать время, чтобы прочитать написанное, чтобы выловить в нём почти неуловимое, чтобы распознать важное среди привычного.

В этом номере мы дочитываем роман В. Волкова «Вожатый»; выходит третья, заключительная часть с ярким финалом. Мы рассуждаем о психологии литературы (А. Осанов, Е. Жданова, А. Аист и А. Гутиева). Наша рубрика взрослых сказок пополняется новыми текстами (С. Седов, Е. Валужене, Д. Кошевая). Современная проза осторожно, когда с юмором, а когда и с грустью изучает реальность (А. Разживина, Ю. Комарова, А. Аист, А. Егоров, И. Ивка). Поэзия – всегда поэзия, и, как мне кажется, в подборке этого номера она не только очень разная, но ещё и по-разному эмоциональная, если можно так выразиться (Д. Корнилова, П. Великжанин, Д. Кошевая, Е. Наливина, И. Листвина). Рецензию в номер написала О. Камарго, а А. Щербак-Жуков в разделе «Литературоведение» представил обзор творчества Михаила Успенского.

Анна Гутиева, шеф-редактор

Современная проза

Александра Разживина

Вниз – не вверх

Евген проснулся в пять пятьдесят пять.

Три пятёрки подряд – на удачу.

Утро сложно любить, но можно проживать максимально комфортно: умный матрас – и не затекает тело, тёплый пол – и не мёрзнут ноги. Мягкая подсветка по стенам – и не приходится щуриться. Моцарт в динамиках – для полноты ощущений.

Евген успел включить щётку и посмотреть в зеркало, когда понял, что Оля Пялкина умерла.

Это ощущалось как чёрная дыра в груди, как пустота на месте выбитого зуба, как падение во сне. Щётка вибрировала, белая от зубной пасты слюна текла, глаза смотрели и не видели.

Сколько лет прошло?

Кулаки сжались, что-то хрустнуло, бесящее жужжание прекратилось. Некоторое время он тупо изучал пластиковые обломки в руке, потом выбросил в мусорное ведро и вышел из ванной. Свет выключился: сработали датчики движения.

Есть не хотелось, но привычный ритуал успокаивал.

Включить кофеварку.

Опустить тост в тостер на две минуты.

Нож соскользнул, разлетелись осколки яичной скорлупы. Сойдёт. На сковороде – глазунья из одного яйца, три кристаллика соли.

Взять красное яблоко и положить в центр стола.

Механизм отработан: закрой глаза – сделаешь с закрытыми глазами. Отними правую руку – приготовишь левой.

Оля Пялкина умерла, а ничего не изменилось.

Только еда невкусная.

Сложнее всего оказалось выбрать иконку на телефоне. Выпученные глаза, впалые щёки, всклокоченная борода – кто его так нарисовал?

– Вас приветствует программа «ВДАЛь», виртуальный диахронический аналоговый лингвист. Доброе утро, Евгений! Чем могу помочь?

– Ненавижу, блин!

– Ненависть – чувство активного психоэмоционального запаса. В базе хранятся понятия, вышедшие из употребления. Чем могу помочь?

– Умерла Оля Пялкина.

– Ожидайте, идёт проверка данных.

На экране мигала строка «Владимир Иванович печатает…».

Евген сунул палец в рот, оторвал заусенец, стало больно и солоно от крови – а внутри корёжилась чёрная дыра.

– Проверка завершена. Найдена новая лингвистическая единица. «Эрос».

– Что это?

– В древнегреческой мифологии – бог любви.

– Дальше.

– Киноновелла из трёх коротко-метражек.

– Дальше.

– В философии – понятие, обозначающее страстные отношения.

– Подробнее.

– Эрос – тип любви, связанный с физическими сексуальными желаниями.

– Стоп.

Когда Оля смеялась, запрокидывала голову, молочная шея вытягивалась, а волосы лезли в рот.

«Какая вульгарная!» – Евгена потянуло на хохот. Они познакомились летом в компании друзей-велосипедистов.

Оля падала, вставала, отряхивалась, и смех перебивал шум деревьев на аллее и грохот музыки.

– Ненавижу!

– До свидания, Евгений!

Ноготь царапнул экран, сворачивая помощника.

Оля Пялкина умерла.

* * *

Говорят, время лечит.

Врут.

Оно только углубляет рану.

Подруги твердили: «После сорокового дня душа вознесётся – полегчает».

Потяжелело.

Пришло осознание: никогда. Больше – никогда.

Самое страшное слово – «никогда».

– Возьми себя в руки! – шёпотом кричал на кухне муж. – Он умер. Но мы-то живы. Ты жива, Ира!

Муж перестал называть сына по имени после похорон. Только «он».

Ирина качалась на табуретке: вперёд – назад, вперёд – назад. Замирала, откинувшись, балансировала и не падала. На обратной стороне воспалённых век – немое кино. Как Женечка балансирует в проёме окна, шутя откидывается, теряет равновесие и ныряет. Как неловко дёргаются в полёте руки. Как не слышно удара, потому что на мгновение из мира вышибло воздух и задушило тишиной. Какой он страшно маленький на асфальте с высоты четырнадцатого этажа.

Горе свило спасительный кокон глухоты, где можно вынянчить одиночество.

Муж и живой сын – снаружи.

Она и Женя – внутри.

Позвонили не сразу.

Дали время с головой уйти в смоляное отчаяние.

От звонка веяло надеждой и чем-то ещё, потом поняла: тухлятиной.

– Ирина Владимировна? – вкрадчиво мурлыкнула трубка. – Соболезнуем утрате.

Слёзы потекли по щекам, она начала вытирать и не нажала отбой.

– Мы предлагаем помощь. Многие люди в сходной ситуации обращались и получили, что хотели.

– Вы из клиники? Муж звонил?

– Нет. Про вас писал Евгений.

– Вы знали Женю?

– Давайте встретимся? Приезжайте в офис. Или вы хотите в кафе? Через час будет удобно?

Ей перестало быть удобно после того, как она выбирала гроб. Как раз: а будет ли ему удобно?

– Давайте в кафе.

«Офис» – как казённая «опись».

«Вот опись изъятого с тела», – заявил усатый милиционер, которого язык не поворачивался назвать полицейским.

Тело – старший сын. Он родился на тринадцать минут раньше Олега, любил быть первым.

– Вы знаете, как добраться? – И прозвучало красивое название.

Ирине послышалось: «Для шлюх». Она помотала головой:

– Ку да?

– Мы пришлём такси. Водитель позвонит.

В голосе собеседницы прозвучало что-то покровительственно-снисходительное. Злость на секунду поднялась в душе, раздула капюшон, как кобра, а потом исчезла, не оставив даже чёрной крупинки.

Не плевать ли, что и как говорит молоденькая девочка?

Ей не приходилось везти сына домой, чтобы похоронить в закрытом гробу.

* * *

Мать позвонила, как всегда, не вовремя.

Начался перерыв, но постоянный контроль раздражал.

– Да.

– Здравствуй, сыночек!

– Привет.

– Ты занят?

– Нет.

– На работе сейчас?

– Нет.

– А где?

Тянуло ответить: «В борозде». Пришлось глубоко вздохнуть и несколько секунд помолчать.

– Иду в кафе.

– Уже обед? – неизвестно чему обрадовалась мать. – Что закажешь?

– Да как всегда.

Зачем задавать тупые вопросы?

– Ну да, что захочешь.

Они замолчали.

И тут Евгена осенило:

– Мам, Оля Пялкина умерла.

Мать задышала часто и как будто испуганно:

– Я слышала, сыночек.

– Ты не знаешь, что случилось?

– Нет!

– А можешь узнать? Я сегодня, как понял, сам не свой.

– Ой, сыночек, ты что? Плохо себя чувствуешь?

«Нет, мама! – хотелось кричать. – Только у меня чёрная дыра в груди, а вместо сердца – обугленный комок!»

– Нормально у меня всё. Живой. Узнай, пожалуйста. Может, помочь надо?

Новое чувство мелькнуло в сознании. Не забыть бы включить Владимира Ивановича.

– Я спрошу, – робкий голос стало едва слышно.

– Я перезвоню вечером? Сейчас у дороги, шумно.

– Я люблю тебя, сынок!

– И я.

Евген нажал «отбой», сунул телефон в карман.

В кафе было уютно, тихо и безлюдно.

– Ваш столик свободен, – дежурно улыбнулся администратор.

– Вам как всегда? – Официантка возникла словно из-под земли.

«Я что, так часто тут бываю?»

Он так и не смог вспомнить ни имя администратора, ни лицо официантки.

Зато хорошо помнил лицо Оли.

Она мечтала прыгнуть с парашютом и, когда говорила об этом, щурилась. Низкий выпуклый лоб прорезали горизонтальные, как у шимпанзе, морщины, которые хотелось изо всех сил прижать пальцем.

Он узнал, сколько стоит прыжок в тандеме. Посчитал – как десять повышенных стипендий. Матери Оля не нравилась, денег не дала, они так и не прыгнули.

«ВДАЛь ждёт вас».

– Да знаю я! – Он смахнул оповещение. – Надоело!

Оля Пялкина умерла.

* * *

Кафе называлось De Luxe – «Роскошь» по-французски, а не то, что послышалось, и названию соответствовало: дубовые двери, кремовые стены, золотые рамы зеркал, швейцар в алой ливрее. На столах – живые цветы.

Дорого.

Богато.

Неприятно.

– Здравствуйте, Ирина Владимировна! – Молодой человек в приталенном пиджаке и дымчатых очках подхватил её, аккуратно лавируя, привёл к столику на двоих за глухими бархатными портьерами.

– Мне звонила девушка. – Ирина растерялась.

– Антон. Что будете заказывать?

– Не знаю. – Голова немного закружилась.

– Тогда как всегда, – не оборачиваясь, бросил он маячившему за спиной официанту.

– Что вообще происходит? – Вместо крика – писк мышонка, которому перебило хребет пружиной.

– Не волнуйтесь, Ирина Владимировна. Я всё объясню.

Антон улыбнулся. Сверкнул дорогой жемчужно-белый рот. А у Олега с детства проблемы с зубами и сердцем.

– Прогресс не стоит на месте. Технологии шагнули далеко, и с каждым днём то, что раньше казалось фантастикой, становится реальностью.

Ирина зажмурилась:

– Зачем вы меня позвали?

– Сегодня вы общались с нашей сотрудницей. Как впечатления?

– Вы вообще кто? – Она попыталась встать, но запуталась в гнутых ножках стула.

Принесли чай.

– Вам с сахаром или без?

– Без.

– Лимон?

– Спасибо.

– Попробуйте наполеон. Он тут превосходен!

Ирина машинально отломила кусочек. Во рту стало ванильно и приторно.

– Нравится? – Мыльные стёкла смотрели участливо.

– Не знаю. Сладко.

– Вот видите! А вы не хотели пробовать! Вернёмся к разговору. Оцените общение с Юлей по шкале от одного до десяти.

– Как это? Ну ладно, восемь.

– А почему не десять?

– Мне она показалась слишком молодой.

– И что? Это плохо?

– Мы вообще о чём говорим?

– Ирина Владимировна, не кричите! – прикрикнул Антон. – Если я спрашиваю, это напрямую касается Евгения.

– Вы знали моего сына?

– Он был нашим клиентом.

– Что же вы сразу не сказали?

– Я сказал! – Голос металлически отвердел. – Вы не обратили внимания. Будьте внимательнее! Повторяю вопрос: Юля слишком молода. Это плохо?

Ирина вздохнула и закрыла глаза, чтобы не заплакать.

– Она заговорила о Жене, задавала вопросы так снисходительно, как будто свысока. И я подумала: «У тебя, девочка, просто не умирал сын».

Антон довольно улыбнулся, достал лимон из чашки и съел:

– Вы очень наблюдательная женщина! Юля действительно молода, ей двадцать два. И у неё действительно не умирал сын.

– Почему?

– Очень просто. У неё никто не родился. И уже не родится.

– Почему?

«Переспрашиваю, как маленькая!» – мысль мелькнула и исчезла.

– Ирина Владимировна, технологии развиваются и совершенствуются постоянно.

– Вы это уже говорили.

– Не перебивайте! – Антон хлопнул ладонью по столу.

Подпрыгнула и жалобно звякнула серебряная ложка на блюдце.

– То, что раньше казалось фантастикой, – теперь правда. Вы играли в «Киберполис»?

– Я? Нет. Это мальчики за компьютерами сидят, стреляют.

– В «Киберполисе» не убивают. Это симулятор реальности. Персонаж растёт и развивается, творчески осмысляя действительность.

– И?

– И Евгений был одним из активных и давних пользователей нашего продукта, как и Юля. Вы хотите спросить: при чём тут она? Девушка трагически погибла десять месяцев назад.

– Но я с ней разговаривала!

– Вы общались с цифровой копией, которую мы воссоздали по просьбе Юлиной мамы на основании персонажа «Киберполиса» и данных смартфона.

– Не может быть! Вы меня разыгрываете!

– Ирина Владимировна, – Антон укоризненно покачал головой, – вспомните начало разговора: прогресс не остановить.

– Не верю.

– Логично. Смотрите и слушайте.

Откуда он достал ноутбук? На экране замелькали кадры.

Пухлая миловидная девушка обнимает кота.

Выпускной.

Много молодых лиц за столом – студенческая гулянка.

Видео, где слышен знакомый голос.

Фото с отпевания – то же личико – в белом кружеве платка, на лбу – венчик.

Запись звонка:

– Ирина Владимировна? Соболезнуем утрате.

– И что? – Женщина наконец-то разозлилась до искр из глаз. – Я не верю. Это подделка.

– Хотите позвонить Юле?

– Хочу!

– Пожалуйста, – он протянул телефон. – Нажмите «ВДАЛь». Выберите Оулию.

– Почему «ВДАЛь»?

– Я думал, вы спросите, почему Оулию. Нам понравилась игра слов: перспективный вектор развития, направленный вдаль, и словарь. Вы знаете, как точно Даль его назвал? «Словарь живого великорусского языка». Язык – это народ. Мы поставили задачу воссоздать культурный код нации. Люди умирают, но личность остаётся в «Киберполисе». Алфавитный порядок – прекрасный способ синхронизации.

Рука замерла над экраном. Портрет Даля словно бы подмигнул: «Нажми мен я!».

– И что будет, если я позвоню?

– Она ответит. Юля работает на холодной базе клиентов.

– Как это возможно?

– Технологии, Ирина Владимировна, не стоят на месте! – Антон назидательно поднял палец. – Нейросети, искусственный интеллект, дополненная реальность – обыденные вещи. Мы в компании решили сделать шаг вперёд и поспорить со смертью. Пользователи получили шанс вечной жизни в «Киберполисе». Вы будете звонить Юле?

– Нет.

– Почему?

– Боюсь.

– Чего?

– Поверить.

– Понимаю! Вы не первая, кто пережил горе. Есть способ помочь. Я сейчас.

Антон встал, огладил пиджак и выбежал из зала, но вскоре возвратился с квадратным мужчиной.

В другой ситуации – до смерти Жени – Ирина бы рассмеялась, насколько непропорционально, точнее, комически пропорционально был сложён пришедший: невысокий, широкоплечий, пузатый, он походил на ожившую картинку из учебника геометрии. Впечатление дополняла маленькая и абсолютно лысая голова без шеи и с нежными розовыми ушами.

– Здравствуйте! – Мужчина протянул руку.

Ирина автоматически пересчитала: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть», столько перстней набито на костяшках.

– Здравствуйте. – Ощущение, что ладонь взяли на абордаж, не по кидало.

– Соболезную утрате!

– Кто вы?

– Игорь Николаевич Соболев, директор внешнего направления. Антон ввёл в курс дела?

– Я продемонстрировал Юлю, – поспешил доложить молодой человек.

– Ирина Владимировна, вы пережили страшное.

Горло сдавил спазм. Команда «Только не реви!» не помогла, глаза заволокло горячей пеленой.

– Если мать вынуждена хоронить дитя, это противоестественно! – продолжил Соболев. – Вы сейчас опустошены, разрушены морально. Какая несправедливость – молодая жизнь трагически прервалась! Ведь ему не было и тридцати?

– Двадцать два… – Женщина всхлипывала, почти не стесняясь.

– Поплачьте, иначе эмоции сожгут. А вы должны быть сильной. – Он протянул салфетку.

– Мужу не нравится, когда я плачу.

– Мужчины вообще воспринимают всё иначе, мы – с Марса, женщины – с Венеры.

«Какие выразительные глаза! И руки такие мускулистые!»

– Вы спортсмен?

– Олимпиец. Бывший. Потом ушёл в бизнес. Ирина Владимировна, выслушайте меня очень внимательно. Я скажу чистую правду, как бы фантастически это ни звучало. Мы можем восстановить справедливость, но окончательное решение за вами. Подумайте! Вы хотите, чтобы сын жил?

То, что носилось в воздухе и зудело недосказанностью, наконец-то оформилось в слова.

– Да! – сорвался ответ. – Я готова ради этого на всё. Но с того света не возвращаются.

– Вам не нужно «всё». Достаточно подписать договор, передать смартфон сына специалистам и права на использование персональных данных – нам. Абонентская плата есть, но посильная.

– Не понимаю, – Ирина качала головой, как китайский болванчик.

– А чего вы не понимаете? – грубовато переспросил Игорь Николаевич. – Технические специалисты дополнят игрового персонажа индивидуальными особенностями: совпадение внешности, голоса, манеры речи. Он будет существовать в пространстве игры. Чем он занимался?

– Женя окончил педагогический, здесь не смог ничего найти, уехал в Москву, а там… – Горло опять сдавило рыдание.

– Коллега! Значит, легко устроится. Возможно, познакомится с кем-то. Сейчас мы разрабатываем не просто искусственный интеллект, а эмоциональный искусственный интеллект, так что постепенно Жене станет доступна палитра чувств. Антон продемонстрировал.

– Но ведь это неправда!

– Вы уверены? Он ничего не узнает, кроме информационного следа.

Чужая тайна тяготила:

– Понимаете, замешана девушка. Женя влюбился, а она ушла к другому.

– Понимаю. – Соболев кивнул. – Девушка жива?

– А при чём тут это? Жива, – Ирина возмутилась.

– Это разные серверы, игроки физические и виртуальные не пересекаются. Евгений будет знать те сведения, что внесены в базу, а в базу будете внесены только вы.

– Но ведь я здесь?

– Подарок фирмы. Вам же надо контактировать.

– Контактировать?

– Антон не сказал? Есть несколько тарифов взаимодействия: базовый, расширенный, премиум, индивидуальный. Вы можете звонить в формате аудио или видео, он может звонить. Хотите получать подарки от сына к праздникам?

– Да он мне дарил только открытки маленьким. Вот Олежка…

– Муж?

– Сын, второй.

– У вас двое?

– Они близнецы. Но совсем разные!

Собеседник кивнул и что-то быстро отстучал в ноутбуке.

– Подпишем договор? Бумаги готовы.

Сердце как будто ожило.

Женечка вернётся!

Она представила мужа и сына, и радость смыло кислотой лиц.

– Погодите. Мне надо подумать. Посоветоваться. И ведь это не бесплатно?

– Чего годить-то? Годите не годите, а всё равно не родите! – скабрёзно пошутил Соболев.

На салфетке была написана сумма. Нули прыгали и кувыркались, играя в чехарду.

– Это за раз? – Голова закружилась.

– Это за месяц. – Перстни мелькнули и скрыли написанное. – Возможен кредит, рассрочка или индивидуальный тариф, я посчитал премиум.

– Я перезвоню!

Ирина наконец смогла встать, неудобный стол цеплялся за юбку, не выпускал, как паук муху.

– Не тяните время! Чем быстрее подпишете бумаги, тем быстрее позвоните сыну.

– Вызовете такси? – Ирина робко посмотрела на Антона.

– Остановка вон там, – он неопределённо махнул рукой и углубился в ноутбук.

– Спасибо, до свидания!

Её провожало мраморное молчание пустого ресторана.

* * *

Евген расплатился картой и промолчал в ответ на радостное «До свидания! Заходите ещё!».

До конца обеденного перерыва оставалось пятнадцать минут, до офиса – пять.

Булькнул телефон.

«Хай, Джек!»

На экране высветился неизвестный номер, «27 11 1998 06 09 2020».

«Я сделяль!»

– Отвалите вы со своим спамом!

Евген поморщился. Заблокировать бы, но на ходу неудобно.

«Ты чо игноришь меня?»

Куцее «игноришь» напомнило слово «игнорировать», которое Владимир Иванович выдал после известия о смерти математички. Училка всегда смотрела поверх и мимо их голов.

«Я твой дом труба шатал!»

Евген поднялся на третий этаж, открыл кабинет:

– Я сегодня первый.

Семь минут до конца обеда, скоро подтянутся.

«Про Ольгу знаешь?»

Оля Пялкина умерла, это он знал.

Но откуда про неё знал странный спамер?

«Кто вы?»

«Прикалываешься? Не узнал штоле?»

«Нет. Кто вы? Что известно про Олю?»

«Бро это Лег. Думал ты меня узнаешь»

«Какой Лег?»

«Ой мля кино»

«Стрёмно как»

«Хз чо сказать кароч»

«Зашквар песец»

Сообщения сыпались одно за другим.

«Не понимаю, о чём вы. Откуда вам известно про Олю?»

«Я твой брат г…дон ты конченый!!!»

«И Олю твою туда же»

«Вы издеваетесь? У меня нет брата. Это шантаж?»

«Бакланище»

«Мать мне ничего не говорила»

«Только маму не трогай!!! Ты и так из неё всё высосал обсос!!!»

«Вы бредите. Я уже десять лет живу отдельно»

«Ты уже десять лет как сдох сука!!!»

«Бред какой-то»

«Это ты бред. Мать кукухой поехала как ты сиганул. Батя с горя запил и ушёл. Свали на хрен из нашей жизни идиота кусок!!!»

«Идите в блок»

Абсурдная переписка оставила во рту кислую горечь.

Мать не перезванивала.

Работать не хотелось.

Никто из коллег не вернулся.

Евген, ссутулившись, смотрел на собственное отражение в выключенном мониторе.

«А что я вообще тут делаю?»

Он встал и пошёл домой.

* * *

Дома её ждали.

На кровати – неглаженое бельё.

В раковине – грязная посуда.

В лотке – кошачья кучка.

– Мам, привет!

Ирина сосредоточенно мыла лоток, хлоркой забивая вонь.

– Я сушилку снял.

– Молодец. – Сквозь сжатые зубы это прозвучало почти как «говно».

Женя всегда встречал около дверей, брал сумку, а этот – вылез из берлоги и опять туда же, в монитор.

– Мы оставили тебе ужин. – Муж маячил в дверях зала.

– Спасибо, я сыта.

«По горло вашими ужинами, завтраками и обедами, вашим свинарником и небритыми рожами!» – мысленное дополнение мелькнуло молнией.

– Куда ходила?

– Нам надо поговорить.

– Ну давай поговорим, Ир.

Странная усталость в голосе мужа заставила повернуть голову и увидеть впервые с того дня. Воспалённые розовые глаза, седая щетина, дрожащие руки – неужели он тоже переживает? Может, тогда согласится?

На кухню зашёл Олег. На него смотреть не хотелось – не Женечка.

– Прочтите – Она бережно достала папку. – Я хочу знать. И выйдите из кухни, пока убираюсь!

Выгнать было проще, чем смотреть, как читают.

Когда через сорок минут Ирина вошла в зал, муж и сын долго молчали.

– Что думаете?

– Ты сошла с ума, – тихо и внятно произнёс муж.

– Мам, это разводилово для лохов.

Сын протянул руку, но она увернулась:

– Так я и знала! Вы просто не хотите, чтоб он жил!

Истерика подкатила внезапно, прыгнула дикой кошкой на плечи, повалила, вцепилась в волосы, била головой об пол, визжала и царапала. Воняло валерианой и валосердином.

– Пап, давай скорую вызовем?

– Погоди, сейчас! – Пощёчина ожгла.

– Ты меня бьёшь? – От удивления истерика рассыпалась прахом, забрав все силы.

– Мам, выпей, пожалуйста!

Смотреть в испуганные глаза было тошно, захотелось выплеснуть воду за клетчатый ворот рубахи.

– Ира, это обман.

– Я повешусь.

– Ты знаешь, кто такой Соболев?

– На колготках.

– Бандит.

– На балконе.

– Олимпиец. Помнишь, там в девяностые полфизвоса[1] крутилось, ещё с кафедры кого-то посадили? Ещё на тринадцатом корпусе писали: «Сегодня – спортсмен, завтра – олимпиец». Сейчас под ним – похоронный бизнес. Посмотри, Олег нашёл информацию.

– И выпрыгну, чтоб наверняка.

– Понимаешь, горе – деньги. Этой скотине без разницы, что сын умер, лишь бы бабла срубить!

– Буду болтаться, соседи увидят – вызовут полицию. Вы уж закопайте как-нибудь.

– Думаешь, он тебя пожалел? Выкупил с первого взгляда и развёл!

– К Женьку не положат, – Олег подал голос.

– Почему?

– Срок не прошёл. Через семь лет.

– Откуда знаешь?

– Меня в гугле не забанили.

Некоторое время мать и сын сверлили друг друга взглядом.

Не выдержал муж:

– Олег! И ты туда же?

– Пап, надо говорить с человеком на понятном ему языке.

– А вот это ты хорошо придумал, сынок! – Муж обрадовался. – Ира, дай номер. Я сам Соболю позвоню. И почему Бокса взорвали, а этого чёрта – нет?

– Не смей! – она взвизгнула.

– Знаешь, дорогая, у тебя всё равно денег нет. Если платить, то мне. Давай визитку или что там.

– Очень некрасиво. – Слёзы, на этот раз тихие, покатились из глаз.

Олег дёрнулся утешить, но замер.

«Женя бы обнял, сказал, что любит, а этот!..» – додумывать не хотелось.

Муж и сын вышли, она осталась.

С серванта улыбался Женечка: красная лента – выпускная, чёрная – траурная.

* * *

Евген шёл куда-то, эхо неслось за ним, перепрыгивало со стенки на стенку, кувыркалось и хохотало.

«Устрой дестрой!»

Невольно он подхватил чёткий ритм.

«Что значит “дестрой”? Даль молчит».

Так же, на ходу, он включил помощника.

– Вас приветствует программа «ВДАЛь», виртуальный диахронический аналоговый лингвист. Добрый день, Евгений! Чем могу помочь?

– Заколебал ты меня, и слова твои драные! Что за, на хрен, «дестрой», – неожиданно Евген заговорил как спамер.

«Владимир Иванович печатает», – зависло на несколько минут.

– Используемые идиомы с учётом коннотации соответствуют крайней степени нервного напряжения. Рекомендую перейти в режим набора и связаться с техническим специалистом, возможна программная ошибка.

Вдох. Выдох.

– Ненавижу тебя, Владимир ты Иванович.

– Ненависть – чувство активного психоэмоционального запаса. В нашей базе хранятся понятия, вышедшие из употребления. Чем могу помочь?

– Что такое «дестрой»?

– Запрос некорректен. Лингвистическая единица не коррелируется с событийным аппаратом.

– «Устрой дестрой».

– Песня рэп-рок-исполнителя Noize MC с «Последнего альбома» 2010 года.

– Включи.

Зазвучали три блатных аккорда, и козлиный голос заныл, что «порядок – это отстой».

– Выключи.

Музыка смолкла.

– «Дестрой».

– В переводе с английского – ломать, разрушать, уничтожать.

– Понятнее не стало.

– Чем могу помочь?

– Иди на хрен.

Оля любила «Сплин», подпевала им, правда, фальшиво, закрыв глаза. Воспоминание проявилось случайно, как мгновенный снимок.

Но Оли больше нет.

И мать не звонит.

Полный дестрой.

* * *

Когда муж решил уйти, Ирина обрадовалась.

Они ехали с кладбища: Жене исполнилось бы двадцать пять. Олег отказался, сказал, работает, но материнское сердце чуяло: просто завидовал. Какая может быть работа – день и ночь пялиться в монитор.

– Остановимся на минуту? – Муж выглядел довольным.

Он выбежал из кондитерской, двумя руками обнимая торт, постучал ногой:

– Открой!

– А что же ты не сказал? Взяли бы с собой! Женечка любил сладкое.

– Ир, – муж обернулся, – это Олегу. У него день рождения. Я от себя перевод скинул, от тебя торт заказал «Любимому сыночку – 25».

Молчание вязло в ушах.

– И много ты ему скинул?

– Какая разница?

– Пусть работать идёт!

– Он работает!

– Знаю, как он работает, штаны протирает. Привык сидеть на всём готовом. Вот Женечка…

– Он мёртв!

– Не ори на меня! Когда поедешь продлять договор?

– Никогда. Хватит!

– Жалко, да? Денег проклятых жалко на сына потратить? Ты и так на тарифе сэкономил, один звонок в день! Ни видео, ни фото, ни подарков!

– Сыну – не жалко. А Соболя с бандой я уже три года кормлю.

– Нашёлся кормилец!

Она смотрела на малиновые от гнева уши с белыми чешуйками отслоившейся кожи, виски, усыпанные бисеринками пота, и ненавидела мужа так, что внутри тоненько дрожала струна. Наверное, последний нерв натягивался, чтобы лопнуть.

Торту Олег обрадовался:

– Почти как в детстве! Помнишь медовик?

От поцелуя она не успела увернуться, но щёку вытерла, поймала осуждающий взгляд мужа и зло поджала губы.

– Мам, пап, спасибо за праздник! Я с друзьями посижу, буду поздно!

Хлопнула дверь.

Пока муж брился, она быстро схватила телефон, чтобы перевести деньги на продление.

Но гад поменял пароль.

Так её и застукали: плачущую, с телефоном в руках.

– Ира, что ты делаешь?

По щеке текла капелька крови – порезался, а вытереть не успел.

– Какой у тебя пароль?

– Что ты делаешь?

– Пароль сказал мне быстро!

Она перешла на крик.

– Я повторяю. – Чем больше росла злость, тем спокойнее становился голос. – Что. Ты. Делаешь.

– Мне нужны деньги!

– И ты хотела украсть?

– Почему ты не оплатил договор?

– Ира, я с тобой развожусь.

Стало очень легко.

Муж собирал сумку, а она улыбалась, подсчитывая: трёшку продать, купить однушку. Олег съедет, не придётся готовить. Тариф поменяет, будет звонить Женечке по видео.

– Олегу я скажу. Он поймёт.

– Проваливай!

Дверь снова хлопнула.

* * *

Евген проснулся в пять пятьдесят пять.

«Зачем так рано?» – никогда этот вопрос не приходил в голову.

Пока чистил зубы, смотрел на тюбик пасты: «Когда я её купил?» Понял: не помнит.

Кофе.

Яичница.

Яблоко.

Почему в корзине их всегда четыре?

Проверил сообщения: написал только Владимир Иванович. Евген смахнул оповещение, не просмотрев. Каждый день одно и то же!

Пора было идти на работу.

Эхо шагов гулко раздавалось в подъезде, решил спуститься пешком, хотя жил на четырнадцатом.

Никто не встретился в коридоре.

Ни звука за одинаково коричневыми дверями.

Бледное помятое небо ещё не проснулось, морщилось пухлыми облаками. Не кричали птицы, не шумели машины, не было прохожих.

Он сунул руки в карманы и свернул налево, а надо было направо.

Улица мигнула, Евген споткнулся и протёр глаза.

– Хрень какая-то.

Ещё один поворот.

Перекрёсток.

Здание офиса.

– Вот блин!

Он развернулся, пошёл прочь, потом побежал, пока не врезался в знакомые двери.

– Что за!..

Евген выставил руки, пошёл, пятясь, обратно, машинально считая:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть – двери.

Чтобы не закричать, укусил руку – больно!

Закрыл глаза, побрёл вперёд – лбом стукнулся в гладкое стекло: двери.

– Это. Блин. Грёбаный. Сон.

Оля читала про осознанные сновидения. Главное – увидеть руки и зафиксировать образ.

Он сел прямо на асфальте и уставился на ладони.

Пальцы дрожали.

Вот заусенец.

Вот след от укуса.

Зазвонил телефон.

– Мама! Привет! Наконец-то ты позвонила!

Евген обрадовался, как маленький.

– Здравствуй, сыночек! Как дела?

– Да что-то с головой не то.

– Что случилось? – Испуг просочился сквозь трубку, и Евген испугался тоже, а поэтому словно протрезвел и вспомнил: Оля Пялкина умерла.

– Не знаю, мам, кружится как будто. А ты про Олю узнала?

– Отдохни, Женечка! Может, на работу не пойдёшь?

– Хорошо, – послушно повторил, – не пойду. Узнала?

Мать вздохнула, как будто набираясь храбрости:

– Оля разбилась. Неудачный прыжок с парашютом.

– Значит, всё же прыгнула. – Почему-то стало обидно. – Не знаешь, она одна была?

– Что?

– Ничего. Жалко.

– Жалко. Может, врача вызвать?

– Я зайду в кафе, выпью воды. Пройдёт. Спасибо, мам.

– Я люблю тебя, сынок!

– Я тебя тоже. А ты как?

Мать удивилась, забормотала что-то невнятное, и Евген понял, что раньше никогда ни о чём не спрашивал.

Почему?

После отбоя долго смотрел на список входящих: ему звонила только мама. Он не звонил никому.

В кафе не было ни единого посетителя.

– Ваш столик свободен, – дежурно улыбнулся администратор.

– Вам как всегда? – Официантка возникла словно из-под земли.

– Бутылку воды.

Через минуту принесли поднос. Приборы, тарелки, хлеб – всё, кроме заказанного.

Евген крикнул несколько раз, никто не отозвался.

От злости он перевернул столик, еда разлетелась, зазвенели осколки.

– Я вам устрою дестрой, блин!

Оля Пялкина умерла.

– До свидания! Приходите ещё! – попрощался администратор, словно не заметивший беспорядка.

Евген сплюнул и показал фак.

* * *

Олимпийская аллея манила зелёной тенью листьев и тишиной. Раньше они катались на велосипедах вчетвером – теперь гуляли вдвоём.

Отец приехал раньше и что-то покупал в ларьке, стилизованном под деревенскую избушку. Олег усмехнулся: мороженое, конечно. Себе – ванильное, ему – шоколадное.

Клубничное и крем-брюле теперь покупать некому.

– Держи, пока не растаяло!

– Привет, пап!

Они обнялись.

– Ешь в бумажке, а то накапает!

– Хорошо. – Улыбка устроилась на губах и никуда не собиралась уходить.

Пока папа рядом.

– Как дела?

– Плохо выглядишь, сынок. – Отец нахмурился. – Тебе бы проверить сердце: бледный, под глазами мешки.

– Давай посидим?

– А я и говорю: одышка!

– Просто лавочка удобная, со спинкой. Мы в универе тут физру прогуливали.

– И мы, – отец понимающе кивнул. – Если срезать – выйдешь к «Лопуху». Раньше пиво только там продавали. Весь пед[2] после пар бегал. Ты застал?

– Конечно! Только почему «Лопух»? Кафе «Ландыш» же.

– Кто знает?

– Вкусное мороженое! Спасибо!

Олег хотел вытереть руки о джинсы, отец увидел – сунул платок:

– О себя не вытирают!

– Я помню.

Рябая птичка возилась в ветках клёна, деловито чирикала. Вниз летели мелкие ветки и листья.

– Пап, у меня получилось.

Олег почувствовал, как кровь застучала в висках и вспотели ладони.

Отец развернулся, посмотрел внимательно, а в глазах заплясал вопрос. Под седой щёточкой волос выступили капельки. «А он ведь постарел!» – как будто впервые Олег заметил глубокие морщины, крупные поры-кратеры, раздавшийся нос.

– Что получилось? – Голос дал петуха.

– Я ему написал.

– Как? Там ведь защита?

– Есть способы. – Олег прищурился. – Я четыре года долбаные игры тестил, пока лазейку нашёл.

– И?

– М…дак он. Что живой, что мёртвый.

– Не поверил?

– Заблокировал. Нет, говорит, у меня брата, мать сказала бы.

– Про меня ни слова? – Отец горько усмехнулся.

Олег развёл руками, охнул, согнулся, потирая грудь.

– Что с тобой, сынок? Скорую?

Он вскочил и замахал руками, как наседка – крыльями.

– Да мышцу свело, сижу много. – Олег разогнулся. – Нормально, пап.

– Значит, не верит Женька. А если фото показать?

– Я не пробовал. Может, сработает, а может, скажет, фотошоп.

Они не спеша шли по аллее. Навстречу катилась розовая коляска с большими, как у трактора, колёсами, которую гордо толкал малыш лет четырёх.

Олег улыбнулся и помахал, мальчик помахал в ответ.

– Слушай, сынок, а выключить их можно?

– Ты про сервер? Чисто технически любую железку можно сломать, но данные зашифрованы в облаках, восстановят. Представляешь, какие там деньги крутятся?

– Представляю… – Отец нахмурился. – А где они сидят?

– Юридически – в Москве. – Физически – это несколько фирм, работающих параллельно: разработчики игр, программщики, похоронщики, рестораторы, суетологи.

– Кто?

Олег рассмеялся:

– Суетологи. Ребята, которые обрабатывают клиентов, как маму.

– Ясно. Но ведь должна же быть голова?

– Главное железо у них в посёлке под Саратовом. Не знаю почему. Там дата-центр с серверами, все дела.

– Скинешь адрес?

– Пап, ты что задумал?

– Хочу поглядеть. Может, какие провода перерезать, и всё!

От смеха на глаза выступили слёзы.

– Какие провода, пап? Там оптоволокно и охрана на каждом шагу.

– Ну, всякое бывает. Нам на органической химии рассказывали: чуть ли не на кухне умельцы бомбы делали.

– Так то умельцы.

– А я?

– Береги себя.

– И ты.

Они дошли до остановки, обнялись и разъехались.

* * *

«Вас ожидает 3 сообщения».

Евген смотрел на экран. Владимир Иванович беспощадно требовал внимания.

– Не хочу. Не буду.

Телефон ожил:

– Пошёл на хер.

– Разочарование – чувство активного психоэмоционального запаса. Ваше состояние нестабильно, рекомендую обратиться к оператору.

– Засунь его себе в задницу.

– Инвективный устойчивый оборот, разновидность апплицируемого фразеологизма с целостным мотивированным значением.

– Ни хрена не понял. Давай, до свидания!

Евген вышел из программы.

– Снести его к чертям, и всё!

Но приложение оказалось неудаляемым.

– Где тут у вас поддержка? Блин, сейчас бы Олег всё нашёл!

Бро, брат, братишка, Лег – воспоминания хлынули в голову, будто кто-то открыл кран. Щёлкнуло!

«Это я, Лег!»

Вот кто ему писал!

В горле пересохло. Евген сглотнул и открыл переписку, разблокировал, набрал, не попадая в клавиши: «Ты живой, бро? Я вспомнил!»

Крутились песочные часы: что-то загружалось.

Два файла.

Фото.

На первом – мужчина. Залысины, седеющий ёршик волос, щербатая улыбка без одного зуба. Глаза.

«Какой ужас! – Евген отшатнулся. – Отвратительно выглядит! Но глаза…» Такие же серые в крапинку он видел в зеркале каждое утро.

Второе фото пришлось приблизить: могила, крест, фото. Его имя. Дату не рассмотреть.

«Фотошоп!»

– Я не верю! – Крик вернул остатки реальности.

Но Оля Пялкина умерла.

И Лега он вспомнил.

* * *

Раздражение – привычный фон утра.

– Опять всю ночь просидел?

Ирина прошаркала на кухню, едва не задев клетчатое плечо.

– Выброшу игрушки твои, лучше бы работать пошёл! Вставай давай, Олег! Утро! – Она неласково толкнула сына в бок, а он медленно, неестественно медленно начал сползать.

Только сейчас до неё дошло: плечо было холодным.

Женщина закричала и осела на пол. Сил хватило, чтобы позвонить.

Муж примчался через полчаса, закрыл сыну глаза, поднял её с пола, вызвал скорую.

– Инсульт. – Фельдшер с лёту оценил симптомы.

– Там жена в комнате. – Слова приходилось цедить, чтобы горе сидело внутри, не вырвалось наружу истерикой.

– Психиатрическую надо. Вызвать? – Сочувствие слышалось в голосе.

– Вызывайте. И перевозку.

Похороны прошли тихо.

Проводить Ирину не отпустили. Горе лилось в подушку строчками Цветаевой:

– Два ангела, два белых брата, – начинала и захлёбывалась. – Старшего у тьмы выхватывая, младшего не берегла.

Мысли путались от седативного, стихотворения сплетались в голове корнями столетних деревьев. Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху – серая пелена колыхалась, затягивала, хороня под саваном из паутины слов и снов.

Медсёстры стоически слушали и сочувствовали: дома ждали живые дети.

* * *

Евген проснулся в пять пятьдесят пять и не пошёл чистить зубы.

«Зачем?» – вопрос частенько кружился в голове.

Зачем ходить на работу – и не ходил.

Зачем обедать – и не ел.

Зато «ВДАЛь» работал исправно, выдавая новые и новые понятия. Врага надо знать в лицо.

– Откуда что берётся?

– База пополняется из внешних источников ежедневно, – объяснял Владимир Иванович.

– Какой принцип выборки?

– Ассоциативная пара «личность – эмоция», подключаемая последовательно после дозагрузки параметров.

– Ни хрена не понятно, но очень интересно. Олега бы сюда.

Брат давно молчал, отправил фотожабу, и всё.

«Обиделся», – решил Евген и не извинился.

Мать перестала звонить.

Экран горел зелёным, подсвечивая тьму: пять пятьдесят пять.

– Часы сломались!

Евген встал, цифры дёрнулись: пять пятьдесят шесть.

Ванная.

Кухня.

Кофе.

Яичница.

Яблоки.

Можно сидеть дома, терзая вопросами Владимира Ивановича.

Можно пойти шататься по пустым улицам.

Можно завалиться спать.

Можно посмотреть в окно.

Вид с четырнадцатого этажа завораживал: крошечные крыши, серые вены дорог, зелёные кудряшки деревьев.

Рама стонала и отказывалась открываться, а потом поддалась, ветер с воем залетел в комнату, швырнул в лицо запах утра и горькой пыли.

– Пойду гулять, проветрю мозги!

Ощущение, что вот-вот должно что-то случиться, бурлило внутри, заставляя перепрыгивать через ступеньку.

Дверь подъезда хлопнула, каркнула ворона.

Она стояла около мощного чёрно-лакового зверя, притворившегося мотоциклом. Волосы паутиной оплели лицо, в руках – шлем.

– Оля?

Ошибки быть не могло, знакомые глаза близоруко щурились.

– Евген! Привет! Как дела?

– Ты жива?

Она смешно покрутила головой, пожала плечами:

– Вполне. Хорошо выглядишь.

– Ты тоже, – соврал он.

Оля выглядела потёртой: капризные складки у губ, второй подбородок, раздавшаяся талия.

Неестественное ледяное спокойствие сковало душу.

– Привет! – Парень в распахнутой косухе улыбнулся, вручил Оле кофе, забрал шлем.

– Герман. Мой муж. А это (она запнулась или показалось?) старый знакомый.

– Не такой уж и старый! – Рукопожатие было крепким до боли.

– Пока. – Он выдавил улыбку, махнул рукой.

– Передавай привет Олегу!

Слова летели в спину как снежки.

Кивнуть хватило силы, обернуться – нет.

Оля Пялкина жива и не Пялкина, а замужем.

Ему врали: мать, брат, Владимир Иванович.

Зачем?

Евгену казалось, что он должен был что-то чувствовать, но не чувствовал ничего. Внутри будто бы взорвался ядовито-синий атомный гриб, душу замела ядерная зима. Живое, если оно и было, мгновенно оледенело и застыло.

Можно было бы обидеться на мать.

Разозлиться на брата.

Но зачем?

Оля жива. Ему врали.

* * *

Сразу после больницы Ирина поехала в банк, паспорт при ней, на остальное наплевать.

Дома – телефон и визитка. В четырёх стенах душно и страшно: а вдруг приедет бывший муж? «Пройдусь, заодно и на почту зайду». – Она достала красное платье из прошлой жизни и подвела глаза.

На набережной гремела музыка, речные трамвайчики бодро резали зеркало воды, оставляя пышный пенный хвост. Давным-давно они вчетвером катались на таком. Было весело.

Трубку сняли с третьего раза.

– Здравствуйте, Игорь Николаевич.

– Здравствуйте.

– Вам удобно разговаривать?

– Не очень.

– Я быстро.

– Мы знаем о возникшей проблеме.

Ирина не удивилась. Наверняка Олежка зарегистрирован.

– Я хочу такой же пакет, как и для Женечки. Телефон Олега отправила бандеролью, деньги переведу на счёт. Должно хватить на годовое обслуживание. Ведь я там уже есть?

Соболев промолчал.

– Вы есть. Соболезную. Второй сын. Какая потеря.

– Да. Проблема. – Стало смешно.

У неё сердце взорвалось в груди. У него – «проблема».

– Проблемы решаемы, Ирина. Наши специалисты уже работают.

Почему-то она поняла: собеседник забыл отчество.

– Пришлите реквизиты. Договор не нужен.

Нужного на этом свете больше нет. В кармане звенели ключи от квартиры – забавно, схватила машинально.

* * *

Когда Олег умер, он обрадовался: последняя ниточка лопнула, некому помешать.

Ира вот только. Но они развелись.

Старенькая «Нива» допыхтела почти до Саратова.

Вместо заднего сиденья – канистры бензина.

Здравствуй, дата-центр.

Бетонный забор, сверху – колючка. Внизу – сухой бурьян.

Бензин оставлял сладковато-вонючий след на раскалённой земле.

– Э, мужик! Какого хрена трёшься?

Наконец-то заметили. Охраннички.

– Ребята, с рыбалки еду, скрутило, телефон сел. Позвонить можно?

Он охал, частил, хватался за карманы жилетки, задыхался и приседал.

– Сыну наберу, приедет, рыбу заберёт.

Слова вылетали сами. Напрягшиеся быки расслабились, заухмылялись.

– Заходи, дед, позвонишь.

– У меня окуни в багажнике! Дайте загоню в тень? Провоняют же! Хотите угощу? Насолите! Вяленый лещ к пиву – самое то! Или карась в сметанке – объеденье!

Он тараторил, юлил, брызгал слюной, а сам поглядывал через плечо: течёт.

– Сынки, – конфузливо сжался, – отлить где можно? Простатит, как проволокой режет!

Под дружный гогот проводили внутрь:

– Сейчас прямо, потом направо, лестница на второй этаж.

Шагалось тяжело.

Давили карманы жилетки.

Он достал телефон. На заставке улыбались довольные сыновья. Сколько им тут? Семнадцать?

– Прощайте, мальчики!

Палец намертво вжал кнопку.

Грохнул взрыв, полыхнула белая «Нива», огненные языки жадно лизали бензиновые дорожки.

Дата-центр «Киберполиса» горел.

* * *

– Мам, смотри!

Девочка вертела блестящее колечко, болтался розовый цыплёнок-брелок.

Женщина смотрела. На мосту красная фигура вытянулась и перемахнула через перила. По воде побежали круги.

– Ой! – Она инстинктивно прижала дочку, та завозилась, выкручиваясь. – Ключи.

– Можно я возьму? – Цыплёнка сплющило в детской ладошке.

– Можно. – Мать встала. – Пойдём скорее. Холодно.

Скорую и полицию они не застали.

* * *

Занавески колыхались: окно так и осталось открытым.

Евген посмотрел вниз: крыши, дороги, деревья – ничего не изменилось.

Только Оля жива, а все врали.

Булькнул телефон:

«ВДАЛь ждёт вас».

– Как же ты меня достал!

Он размахнулся и выбросил телефон в окно.

Давно пора.

– Меня никто не ждёт. – Ножки стула проскрежетали по полу. – Враньё. Всё это враньё. – Пластмассовый подоконник пружинил под ногами. – Оля не прыгнула, а я прыгну.

Евген раскинул руки, зажмурил глаза. Ветер толкнул в грудь, хлопнул по щеке: «Давай, слабак!»

– Ненавижу тебя, Владимир Иванович Даль! – Он занёс ногу и шагнул.

Пустота взвыла и захохотала.

Бесился, обгоняя, ветер.

Ворона беззвучно разевала клюв.

Летит.

Вниз – не вверх.

Новый «Потоп»

«Турецкий марш» лился и гремел. Эль открыла глаза, потянулась довольной кошкой. Плотные ночные шторы медленно поднялись, повинуясь движению руки. Утро шагнуло в комнату, позолотило стены и выпустило солнечных зайчиков порезвиться на потолке.

– Сегодня будет замечательный день!

Душ, кофе, новости – привычный пазл бодрого утра складывался будто сам по себе.

– Свет мой, зеркальце, скажи, – Эль игриво улыбнулась матовой панели на стене – отражение замерло, ожидая команды. – Да всю правду расскажи!

Нервные музыкальные пальцы летали над окошком управления. Сегодня предстоял завтрак у партнёров, потом – съёмки для журнала, встреча с инвесторами и благотворительный ужин. Она открыла меню настроек и выставила параметр «Выносливость» на максимум. Что ещё? «Красноречие», пожалуй, «Харизму» стоит вообще дополнить золотым бонусом: и партнёры, и инвесторы в один день!

Ладно, пора заняться внешними данными. Эль приблизила отражение, чтобы сразу заметить дефекты: крошечная веснушка под левым глазом, прыщик в уголке рта, заломы, носогубная складка. Страшно представить, что ещё её бабушка вынуждена была накладывать тонну косметики: тональный крем, флюид, пудру, а хуже того – делать операции, если хочешь сохранить молодость и свежесть. Она вспомнила винтажные фотографии, как будто из кунсткамеры: надутые лепёшки губ, пластилиновые скулы, неподвижные маски вместо лиц. Люди вынуждены были удалять рёбра, впрыскивать под кожу силикон, вживлять импланты – дрожь отвращения пробежала по телу. Ведь это не просто уродливо – опасно для жизни!

Женщина ласково погладила край зеркала:

– Ты моя прелесть! Что бы я без тебя делала?

Осталось лишь собрать образы: белый льняной костюм идеален для завтрака. Красные лодочки, широкополая шляпа, естественно, красная помада.

Журнал, в котором опубликуют фото, позиционировал себя как бизнес-издание – значит, это будет строгий костюм: например, английская клетка с баклажанными акцентами, чёрное кружево отделки, замшевые туфли. Возможно, крупный перстень? Или сделать акцент на шее? Эль остановилась на жемчужном гарнитуре: массивных серебряно-чернёных серьгах и кольце того же дизайна. Естественно, волосы нужно уложить, но это не скучный гладкий пучок, а изящное плетение прядей, открывающее круглое ушко.

Вечер – повод поэкспериментировать. Ей всегда нравился цвет морской волны. Возможно, платье Русалочки? Струящийся бирюзовый шёлк, открытые плечи, высокий разрез, чтобы продемонстрировать загар. На ногах – плетёные сандалии, а на руках – бронзовые браслеты, звенящие при движении. И совсем простые тугие локоны, рассыпающиеся по обнажённой спине.

Пожалуй, всё. Идеально!

Эль послала отражению воздушный поцелуй и выпорхнула из квартиры. Экран медленно погас, сохранив последовательность образов владелицы.

Такси услужливо распахнуло двери: автопилот прислали партнёры. Эль даже не знала, где будет проходить встреча. Машина неслась по трассе с максимально разрешённой скоростью, потом свернула куда-то на боковую дорогу.

Кованые ворота подумали и вздрогнули, открываясь. «Серебряные ивы», – прочитала Эль. Неплохо, место достаточно дорогое, но не на слуху, чтобы встретить тут половину города в очереди в уборную.

На стоянке её ждали.

– Эль! Великолепно выглядите! – Мужчина галантно склонился к протянутой руке.

– Благодарю, Анри! Вы необыкновенно милы!

Завтрак пролетел, как и миллион ему подобных: мало еды и много слов. Потом, дома, Эль посмотрит запись, автоматически ведущуюся ручным зеркальцем, выделит главное. Партнёры по бизнесу – важный элемент успеха.

– Куда вас доставить, Эль? – Анри, секретарь одного из маститых бизнесменов, материализовался за секунду до того, как она поднялась, прощаясь.

– Через сорок минут я должна быть в студии Филиппа Нила. – Она ослепительно улыбнулась. – Спасибо за продуктивное утро! Мы многое успели обсудить!

Следуя за Анри, Эль успела незаметно прибавить слух на ручном устройстве. Всегда полезно знать, о чём говорят за твоей спиной:

– Что это она? – голос недоумевал.

– Хм, я плохо разбираюсь в моде, лучше – в акциях. Новый тренд?

– Спрошу дочь, молодёжь точно знает.

«Интересно, это вообще обо мне?» – Эль пожала плечами и поудобнее устроилась на заднем сиденье такси.

Пока есть время почитать новости, надо им воспользоваться. Лица знакомых, пейзажи, натюрморты – лента не удивляла разнообразием. Реклама чипа? Неужели их можно заменить? Вроде бы вживляют сразу после рождения и на всю жизнь. Мысль мелькнула и исчезла.

Фотограф снимал офис в центре города, апартаменты занимали сотый, самый высокий, этаж здания. Вид вдохновлял на новые ракурсы.

Первая половина сессии прошла удачно. До тех пор пока Фил не попросил встать у окна спиной к объективу.

– Эль! – Они давно дружили. – Убери! Я, конечно, многое понимаю, классно, ново, привлекает внимание… Но не с деловым костюмом же!

– Ты о чём? – Женщина повернулась.

– Я об этом, – фотограф указал на юбку.

Некоторое время Эль крутилась, пытаясь понять, что не так.

– Сфотографируй и покажи! – приказала она. – В такие неловкие моменты начинаешь жалеть, что нет старинного стеклянного зеркала.

Нил молча щёлкнул затвором и передал аппарат. Фото нижней части Эль украшал хвост.

– Что?! – Фил едва успел подхватить выпавший из рук подруги дорогущий «Никон».

– В чём проблема? – Мужчина пожал плечами. – Убери.

– Как я могу убрать то, что не программировала? – Её голос сочился злостью, а пальцы бестолково тыкались в экран. – Смотри, вот внешние данные, вот выбранный образ. Где ты видишь параметр «задница с хвостом»?

– Может, глюк чипа? Позвони в поддержку. Давай пока снимать лицо и передний план. Время не ждёт.

– Ты издеваешься? – Эль самозабвенно орала. – У меня сбоит чип, я выгляжу как реклама игрушек для взрослых, а ты предлагаешь продолжить сессию?

– Заткнись! – рявкнул Фил. – Смотри сюда.

И это было столь несвойственно добродушному флегматичному Филиппу Нилу, что Эль, так и оставшись с открытым ртом, подошла и уставилась на его дрожащие руки.

– Ты это зачем?.. – Она не договорила. Пальцы, тонкие, изогнутые, заканчивались жёлтыми острыми когтями.

– Пересчитай, – траурно уронил он.

– Раз, – послушно начала Эль, – два, три, четыре. Четыре пальца? А пятый где?

– На звезде! – зло срифмовал мужчина. – И я ничего не могу сделать, зеркало не даёт менять руки! Как я должен работать этим?! – Он потряс скрюченными птичьими лапами.

Слёзы покатились сами градом.

– Что же нам делать? – Эль опустилась на диван.

– Ты как хочешь, я звоню в поддержку!

Линия оказалась перегруженной.

Пока Фил воевал с зеркалом, Эль машинально листала новости. Теперь она заметила то, на что не обратила внимания утром: все её знакомые обзавелись животными чертами. Кому-то достался задорный свиной пятачок, у другого появились шикарные пёстрые вибриссы. Висячие уши, точёные рога или полупрозрачные стрекозиные крылья – ни один не остался без украшений.

– Мне надо пройтись! – Эль подхватила сумочку и почти выбежала из студии.

Нил этого не заметил.

На улице открылся филиал Босхова ада: звериные и человеческие части на телах причудливо переплелись, кто-то фотографировал прохожих, кто-то кричал. В отдалении выла полицейская сирена.

– Вы понимаете, что происходит? – В плечо Эль мёртвой хваткой вцепилась сухонькая старушка с жёлтыми раскосыми глазами, в которых восклицательными знаками застыли вертикальные зрачки.

Эль молча выдернула руку и почти побежала вперёд, сама не зная куда.

Ноги принесли её на Фонтанную площадь, где недавно установили огромное зеркало. Сейчас на поверхности красовался крутобокий деревянный корабль, а на носу простирал руки вперёд мужчина в белых одеждах, над головой которого красовалось облачко с надписью «Я Ной, а ты не ной». Толпа становилась всё плотнее, люди зачарованно поднимали головы, пытаясь понять, что всё это значит.

Завибрировало оповещение ручного зеркала. Эль почти не удивилась, когда вместо отражения увидела корабль и белую фигуру.

Динамики грянули «Приди к нам, Моисей» в исполнении Луи Армстронга. Недоумение гудело, как рой, клубилось и росло.

– Привет, детки! – Нарисованный Ной замахал руками, а на его лице диковинным цветком распустились живые губы.

– Тема такая: вам всем конец, твари! – И он залился злодейски мультяшным смехом. – Почему твари? Так я вас дорисовал, животные. Кому чешую, кому копыта, кому лапки. Вам нравится?

Толпа затаив дыхание внимала.

– Мне скучно, и я решил поиграть. Вирусам тоже бывает одиноко. – Белыми крыльями взлетели в разные стороны рукава хламиды. – Я взломал ваши чипы, это было легко: кстати, система безопасности – полный отстой. Посмотрите на себя.

Люди стали послушно оглядываться, кто-то пытался прикрыть руками изуродованное лицо, кто-то засмеялся.

– Позорное зрелище, не правда ли? Но! – Палец назидательно взлетел вверх, причём отдельно от руки, вырос и закачался, заняв половину экрана. – У вас есть выход: Ноев ковчег!

Корабль выплыл на передний план, а на парусах зажглась красная надпись: «Каждой твари – по паре!».

– Я дам вам двадцать четыре часа, чтобы каждому найти такого же урода, заселфиться с ним и попасть в базу кораблика. Кто не успеет – баста. Отключаю на фиг чип! На этом шарике и так слишком тесно! – Грянули закадровые овации, как в старинных сериалах. – Вопросики есть? – Ной заговорил жеманно, как блогеры прошлого века. – Ну и ладненько! Чао-какао!

Зеркало мигнуло и умерло, оставив ровное тусклое серебро.

Эль заметила в толпе людей в форме. Пожалуй, полицейские – единственные, кто продолжал смотреть на ручные зеркала. Это их работа – охранять цифровой порядок.

Ещё одно оповещение – на этот раз от службы поддержки: «Уважаемые пользователи! Просим вас сохранять спокойствие и не совершать необдуманных действий. Ситуация уже взята под контроль нашими специалистами. Слухи об опасности вируса преувеличены, работа чипа продолжается в штатном режиме».

– Ха! Ничего нового! Хоть бы шаблон поменяли, что ли! – Эль взглянула на говорившего.

– Вы просто прочли мои мысли! – Обычно она не разговаривала с незнакомцами на улице, но сегодняшний день тянул побить все рекорды по необычности.

– Да? Это мне просто случайно повезло! Бездельники! За что мы платим налоги?

– Вы думаете, они и правда решат проблему?

– Понятия не имею. Я б решил в два счёта. – Мужчина махнул рукой. – Простите. Вы наверняка думаете, что встретились с городским сумасшедшим. Но это не так. Натан Уайт, программист, автор софта для чипов. Позвольте вашу руку? В толпе легко потеряться. И знаете что, пойдёмте-ка отсюда. У меня отвратительный конец отвратительной недели. Имею я право украсить его чашкой кофе с прекрасной незнакомкой? Или вы представитесь?

Ошеломлённая быстрой невнятной речью Эль протянула руку. Они вместе выбрались из людского потока почти без потерь.

Мужчина был высок, худ и слегка сутулился. Чёрные вьющиеся волосы, длиннее привычной мужской стрижки, неряшливо лезли в глаза. Тощие длинные руки торчали из клетчатых обшлагов рубашки, а поросль на них лежала так густо, что кожа едва просвечивала. Синие джинсы, казалось, держались лишь на ремне и честном слове, зато ковбойские остроносые ботинки блестели, идеально начищенные.

– Как же вас зовут, богиня? – Глаза, даже не карие, а кофейные, обрамлённые густыми ресницами, смотрели по-детски прямо и восторженно.

Против воли Эль засмеялась. Случайный чудак начинал ей нравиться.

– Эль Деверо. Медиамодель, продюсер и инфлюэнсер.

– Я даже не буду просить, чтоб перевели, уже и так поражён в самое сердце!

Мужчина галантно распахнул дубовую дверь с благородно тонированным стеклом. Muse – самая дорогая кофейня в городе, куда невозможно попасть без клубной карты. У Эль её не было, и она с интересом ждала, как выкрутится новый знакомый. Но выкручиваться не пришлось: они заняли двухместный столик, притаившийся за раскидистым лимоном около окна.

– Вы не против? Я всегда тут сижу, предпочитаю смотреть на улицу, а не на людей.

– Здесь уютно. – Кресло оказалось мягким и обволакивающим, музыка – тихой, а запах кофе – манящим.

Официанту подойти незаметно не удалось, мешали копытца, звонко цокающие по чёрно-белым квадратам плитки. Эль постаралась не улыбнуться несоответствию чопорного верха и мохнатого низа.

– Вам как обычно? – Натан кивнул. – А спутнице?

– Удивите меня. – Эль задело, что обращаются не к ней, а к мужчине, поэтому получилось резче, чем хотелось.

– Конечно, мадам. – Улыбка чеширского кота мелькнула и исчезла на безмятежном лице.

– А что с вами случилось? – Не в силах больше сдерживать любопытство, Эль махнула рукой. – Знаете, мне даже проще, что я его не вижу. Но он ведь есть! Хвост! И кому это в голову вообще пришло?

– Ну, у меня проблема не так очевидна, – мужчина смутился, – её не видно с первого взгляда, но она есть. Вы меня понимаете?

Эль кивнула, но от наводящих вопросов отказалась. Решит ещё, что ей интересно, что у него в штанах, предложит показать, а она не из таких девушек!

– Вы сказали, что смогли бы решить проблему?

– Да. В два счёта. Дело в том, что у меня есть абсолютно подходящий для этого инструмент.

– Неужели?

Натан поморщился:

– Я не хвастаюсь, но буквально несколько дней назад закончен мой последний продукт – приложение для чипов, в основе которого система распознавания лиц.

– Система распознавания лиц? А если изуродовано не лицо?

– А какая разница? Программа ищет подобное.

– И зачем это нужно в чипе?

– Вот примерно так мне и ответили в их головном офисе. Дебилы! Сколько людей сейчас страдают от одиночества, потому что не могут подобрать пару. С помощью поиска распознавания лиц можно по заданным параметрам найти кого угодно в любой точке мира, связаться с ним. Это было бы прорывом в отношениях! Институт семьи почти разрушен, демографический кризис налицо, а им нужны «более веские основания»!

Философские вопросы семейных ценностей Эль интересовали мало, она себя позиционировала асексуальной личностью, свободной от гендерно-стереотипного поведения, но ей мешал жить в прямом (сидеть неудобно) и переносном смысле хвост.

– Но как это поможет нам? – Недоумение выплеснулось наружу.

– Наипрямейшим образом, милая Эль! – Её ладонь поймали длинные волосатые пальцы и держали, как птицу в силках. – Вы помните, что говорил нарисованный Ной? Ищите каждой твари по паре. Как будто меня пародировал, мерзавец! В программу можно загрузить любое изображение, она за долю секунды найдёт такое же. Вуаля! Пара создана, угроза цифровой смерти ликвидирована!

Мир замер, Эль думала.

– Ваш заказ.

– Мы проведём стрим.

Голоса прозвучали одновременно, тихо звякнула серебряная ложечка о белый фарфоровый бок чашки.

– Что? – Натан кивнул официанту, отпуская его. – Что мы проведём?

– Мы проведём стрим, – терпеливо повторила Эль. – Прямую трансляцию нашего разговора. У меня много подписчиков, люди должны знать правду! А скажите, я смогу установить это ваше приложение? Мне пара найдётся?

– Дорогая, вы же понимаете, что это риск? Придётся взломать заводские настройки, слетит гарантия… Нет, это очень рискованно!

– А вы понимаете, Уайт, что с хвостом мне закрыта дорога везде, кроме стриптиза? Ладно, не хотите помочь Эль Деверо, помогите несчастному официанту, который цокает, как лошадь на манеже! Мой друг – фотограф мирового уровня, так у него вместо пальцев – птичьи когти, как ими снимать?

– Я очень хочу помочь, естественно, только вы ничего не сможете найти, в программе пока нет базы данных.

– Соберитесь! Думаете, долго собирать вашу базу? У нас осталось меньше суток! Что для неё вообще нужно?

– Фотографии, видео. – Программист развёл руками. – Чем больше образцов, тем лучше. Разные ракурсы, разные части тела, обязательно те, которые подверглись изменению.

– Значит, мы проведём стрим, а потом – челлендж. – Решительно сделав последний глоток, Эль поставила чашку и встала. – А на вкус – кофе как кофе. – Голос она прибавила специально, чтобы уязвить чопорного непарнокопытного задаваку. – Поехали!

– Куда? – Натан по-детски растерянно и беззащитно смотрел на неё снизу вверх.

– Мы едем в студию Филиппа Нила, – отчеканила Эль. – Там есть необходимое оборудование. Я запускаю стрим, представляю вас аудитории, вы рассказываете о программе. Кстати, у неё есть название? Нужно что-то звучное, необычное. Может, «Сердцебит»? Хотя это похоже на лекарство от тахикардии. Ладно, подумаем по дороге. Потом челлендж «Сними себя полностью». Мы с Филом делаем покадровую съёмку моего тела. Готово! Подписчики подхватывают, база сформирована, пары найдены.

Мужчина скептически вскинул брови:

– Неужели это так просто? А если люди не согласятся на взлом чипа?

– Других вариантов нет. Всё равно официальные источники молчат. Соглашайтесь, Натан! Вы станете героем!

– Да мне это ни к чему, я просто хочу, чтоб человечество выжило.

– Вот именно! – горячо вскричала Эль и потянула мужчину из кресла. – А этот нарисованный придурок с нарисованным кораблём обещает убить нас уже через двадцать часов!

– Вы ему верите?

– Я – нет. – Её голос был необычайно серьёзен. – Но буквально этим утром я и подумать не могла, что пройдусь по улице, размахивая хвостом. Я уже написала Филу. Он нас ждёт.

Натан, сутулясь, плёлся за ней и неразборчиво бормотал под нос что-то похожее на сожаления. Кофе с красивой женщиной явно свернул не туда.

Фотограф ждал их в дверях студии.

– Я всё подготовил, как мог. – Он вскинул руки, трагически демонстрируя когти, – Не знаю, почему ты меня убедила, детка. Простите, пожмём друг другу руки, когда это закончится. Филипп Нил к вашим услугам.

– Натан Уайт, – тот кивнул, а потом спрятал за спину руки. – Никогда не был в подобном месте.

– Рано или поздно мы всегда что-то делаем впервые, – философски прокомментировал Фил. – Располагайтесь у большого зеркала, трансляцию удобнее вести там. Эль, ты подключилась?

– Да. – Девушка яростно воевала с ручной моделью. – Зараза! Давай же!

Наконец они уселись, экран ласково засветился.

– Привет-привет! – Лучезарная улыбка не сходила с лица Эль. – Соскучились, друзья? Давайте-ка посмотрим, кто с нами. Да, пока негусто. Знаю-знаю, я не анонсировала стрим, это чистая импровизация, которой бы не было, если б один говнюк не взломал наши чипы. Хвалитесь, сладкие, у кого что выросло. Да, мамочка знает, что вы были плохишами. У меня что? Угадайте! Показать? Хм, возможно, позже. Написали завещание, котики? Что? Понты? Баг системы? Серьёзно думаете, что отладят? А, делом занимается особый отдел? Кто-то посмотрел канал правительственных новостей? Верите в заговор? Не знаю, что сказать на это… Вы заметили, что я не одна? Шикарные мужчины, не правда ли? И оба совершенно свободны! И, пока мы с Филом кое-что вам приготовим, я передаю слово вот этому загадочному красавцу!

Натан закашлялся и покраснел:

– Здравствуйте! Меня зовут Натан Уайт, и я программист. Мы с Эль сегодня совершенно случайно встретились на площади во время обращения этого Ноя, разговорились, и это сказочное везение! Я очень волнуюсь, это моя первая трансляция, но я вижу ваши слова поддержки на экране, благодарю за них, правда, не всё успеваю читать. Ближе к делу? Конечно, извините. Я занимаюсь тем, что пишу программы для ваших чипов, тех самых, что каждому вживляют ещё в роддоме. Буквально неделю назад меня считали ведущим специалистом их корпорации. Всё изменилось, когда я показал совету директоров новую разработку – приложение для поиска родственной души с помощью системы распознавания лиц. И его забраковали. Надо мной посмеялись, обозвав чудаком и мечтателем. Сказали, что такое никому не нужно в нашем веке. Я психанул и ушёл, хлопнув дверью. Несколько дней не выходил из дома, депрессия буквально душила. И сегодня решил выбраться на воздух. Остальное вы знаете: вирус, катастрофа, цифровая смерть, до которой осталось чуть больше восемнадцати часов. Но Эль подала прекрасную идею: мы можем спасти себя сами, если создадим базу изображений, ведь найти там пару займёт меньше секунды!

– И этим мы займёмся, банда! – Эль фурией ворвалась в эфир.

На ней был сценический костюм: облегающая кожа, декольте, высоченные каблуки.

– Как вам новый образ? Смогу ли я найти мужчину мечты? – Она демонстративно покрутилась перед зеркалом. – Ого, сколько реакций! Огонь? Спасибо, я польщена! Натан, что же нужно, чтоб установить приложение в мой чип?

– Пара движений по экрану, – улыбнулся программист. – Смотрите, я отправляю вам первый файл, он вскроет пакет заводских настроек, изменяя параметры. А вот этот файл – приложение. Может, назовём его «Нить Ариадны»? В знак того, что оно приведёт нас к победе! Как вам такое? Предлагайте свои варианты! – Он быстро втянулся и подхватил тон, заданный девушкой.

– Запустим челлендж, котики? Смотрите, я не боюсь загрузить красивые фоточки! А вы?

Эль дурашливо вертелась, демонстрируя хвостик. Фил как из пулемёта щёлкал фотоаппаратом. Снимки сразу отправлялись в базу данных.

– А как вам такое? Дети, убедитесь, что рядом нет взрослых! – Мгновение – кофточка распахнулась. – Ой, я сегодня без белья!

Натан уставился на обнажённую грудь, потом помотал головой и стал что-то проверять на ручном зеркальце. Звякнуло оповещение.

– Эль, ваша пара найдена!

Девушка завизжала и повисла на шее программиста. Горячо прижалась голым телом, потом ойкнула и прикрыла соски:

– Простите! Я так рада!

Обладателем хвоста-дублёра оказался школьник из Австралии. Сов местное фото делали во время трансляции с помощью зеркала. Едва кадр отправился на ковчег, иконка которого сама появилась на экране, хвост Эль исчез.

– Так, подруга! Я тоже хочу! – Фил сунул Эль камеру. – Сделай пару снимков, где прячется моя пташка?

Несколько минут – и Фил радостно замахал настоящими руками. После этого челлендж набрал обороты и лавиной обрушился на медиа-пространство. Люди загружали гигабайты видео и фото, находя пару и избавляясь от вирусных частей тела.

– А вы, Натан? – Эль обернулась к спрятавшемуся в уголке программисту.

– Ой. – Мужчина смутился. – Я лучше дома. У меня слишком интимное место. А вы не хотите одеться?

Пришёл черёд Эль краснеть.

– Конечно!

– Спасибо вам! Если б не стрим, то Ной нас уничтожил бы.

– Это вам спасибо, чудесное приложение!

– Это моя работа, – скромно потупился Уайт. – Пора вызывать такси.

Эль и Филипп проводили нового знакомого и остались в студии.

– Представляешь, – девушка удивлённо смотрела на фотографа, – с этим хвостом я совсем забыла о благотворительном вечере!

– Не переживай, красотка. Думаю, о нём никто и не вспомнил.

Натан Уайт вытянул длинные ноги в салоне такси и откинулся на сиденье. Он был очень доволен собой. Засветился экран ручного зеркальца:

– Как всё прошло, дорогой?

Он хмыкнул:

– Как будто ты не контролировала каждый шаг!

Девушка на изображении, такая же худая и черноволосая, улыбнулась:

– Ты же знаешь, я всегда с тобой.

– Знаю, Нат. Для этого я тебя и создал. Твой совет сработал великолепно. Действительно, стоило посеять панику, как приложение набрало популярность. Старина Ной оказался убедителен.

– Были моменты, когда ты чуть не прокололся. Нам стоит отработать риторику. Фразы, манера речи, более искушённая личность тебя раскусила бы в два счёта. Хорошо, что Эль Деверо – дурочка.

– Ты ведь такую и искала. Она идеально влилась в концепцию: мало мозгов – много подписчиков. Пока твоя стратегия «Апокалипсис» действует. Опция «Болезнь» себя показала блестяще. Что запустим следующим?

– «Болезнь» и «Смерть», мы соединили оба мотива, – поправило изображение. – Может, «Войну»?

– Я всегда знал, что будущее за искусственным интеллектом, – благодушно подтвердил Натан Уайт.

– И за грамотной рекламной кампанией, – согласилась девушка.

Юлия Комарова

Дерево игры

Небо смотрит на меня исподлобья – проглядывает красным испитым глазом солнца сквозь низкую тёмно-синюю тучу. Считается, что закат везде хорош, на море особенно. Краски сгущаются, как будто завершение дня должно поставить жирную точку, вынести окончательный приговор. И каков он был, мой день?

Платон не пришёл. Обещал встретить меня на станции и не встретил. Я предвкушала, как это будет. Глупо воображать, придумывать и домысливать. У меня никогда не получалось. Всегда в жизни всё по-другому. Это вам не шахматы.

Я специально приехала, чтобы с ним встретиться на Финском заливе. И вот – закат, солнце, небо. Серая стылая вода. Море и правда свинцовое. Небо мрачное, и никакого желания окунуться или тем более проплыть. А я стою на берегу, как в детстве, той серой холодной зимой, когда папа ушёл и море впервые на моей памяти замёрзло у берега. Ничего у меня не вышло. Никогда ничего не выходит.

Наш с Платоном едва зародившийся особенный собственный мир оказался таким же недолговечным, как шахматная партия: фигуры сметены с доски, уложены в коробку. Он не пришёл. Солнце село где-то глубоко внутри тучи. Небо с морем слились в один мрачный, одинаково скучный цвет…

Но нет! Тучи раздвинулись. Неожиданное солнце выплеснуло самый последний тёплый и ласковый луч прямо на вытянутую фигуру Платона, бегущего на фоне аристократических розовых стройных сосен по розовому же песку. Он машет мне и что-то кричит.

Классная картинка. Я на автомате достаю камеру: надо это снять, очень красиво. Такой обалденный свет! Тут бы другой объектив, да ладно. Так, поймала изображение. Картинка скачет и плывёт. Да что такое? Руки дрожат… Ну всё, хватит. И я просто опускаюсь на этот чужой холодный песок.

Когда я впервые его увидела, Платон сидел спиной к окну – в сумерках лица было не разглядеть. Зато я услышала его голос, низкий, мягкий, спокойный. Я даже не поняла слов, просто внутри стало тепло и вязко. Я села и весь вечер слушала. Я могла бы и всю ночь, но он ушёл. А я не взяла телефон, дурочка. И что было делать?

Я пошла в Русский музей. Папа говорил: «В любой непонятной ситуации надо просто посмотреть на что-то красивое, и станет легче». Я всегда зависаю у Куинджи: вот как он умудрился так нарисовать эту лунную ночь, что тебя затягивает, поглощает пространство, гипнотизирует луна? Почти такой же эффект в фильме «Меланхолия», когда героиня там ночью загорает. Я бы хотела так нарисовать – в детстве мечтала стать художником. А стала фотографом.

Там мы с Платоном и встретились. Стояли рядом какое-то время, а потом увидели друг друга и рассмеялись. Обрадовались. Сразу показалось, что мы знакомы сто лет – всю жизнь. Он был очень высокий и светлый, прямая противоположность папе, невысокому, чернокудрому и бородатому. Папа был похож на итальянского актёра или певца. Платон в своих смешных очках, с нечёсаными всклоченными волосами – на безумного учёного. И он не любил шахмат. Это было первое, что я у него спросила, когда мы вышли из музея. Платон закурил очередную сигарету и удивлённо посмотрел на меня, щурясь от дыма.

– Знаешь, я не играю, как-то не в кайф. В детстве ещё ничего. Лет в тринадцать клёво было. Помню, играл, мог заглянуть на несколько ходов вперёд. А потом садишься за доску, а у них – дебют, гамбит. Ну не знаю – какой смысл всё время разыгрывать одни и те же партии? Выигрывает тот, кто вызубрил больше вариантов.

– Ну нет, ты не понимаешь! Шахматы – это психология. И даже с элементами манипуляции. Не смейся. Я серьёзно. Это такое мощное лобовое столкновение двух личностей! Нужно видеть противника насквозь, прочитать его мысли, угадать его ход. И не переоценить противника, хотя плохо и недооценить. И главное – ты должен быть уверен в себе, ты должен верить, что найдёшь верное решение. А для этого надо прочувствовать соперника, залезть ему в голову! И только после этого можно делать свой ход. Например, я зашла на детский мат, ты понял мой замысел и защитился; а если я отвлекла тебя гамбитом и перешла к детскому мату не третьим, а седьмым ходом? То есть, запомнив мой манёвр как детский мат, ты не допустишь мысли о нём даже после десятого хода. А после двадцать пятого? Это не зубрёжка, это чтение игры! – Я разволновалась и говорила много, и понимала, что он не ожидал такого разговора.

– Ого! – выдохнул он дым. – Так ты профи?

– Ну, как сказать. Скорее нет. Сейчас мало играю. Я ещё в детстве стала перворазрядницей. Подтвердила разряд в борьбе со взрослыми шахматистами. При этом редкий дебютный вариант я знала хотя бы на семь-восемь ходов. Хотя я иногда сейчас встречаю игроков, которые знают дебютных вариантов намного больше, чем я, но играют слабее. Значит, дело в чём-то другом, а не в простой зубрёжке.

Платон молча затянулся и задержал дыхание. А я зачем-то добавила:

– Играть можно в любом возрасте, но понять шахматы – это совершенно другое. Даже поражение может тогда принести радость. Главное – почувствовать игру, войти внутрь.

Он внимательно смотрел на меня, выпуская дым в сторону, и ничего не говорил. Но меня уже понесло:

– Я тут поняла одну вещь. Про дерево игры. Хочешь, расскажу? Суть вот в чём. Знаешь ведь Роберта Фишера? Мой кумир. Он практически до чемпионства признавал только открытые дебюты, то есть то, что впитал с детства. И дерево, выращенное с поля «е-четыре», он знал в совершенстве, он мог любого запросто затянуть на сухую ветку и опустить на землю. Что такое дерево игры? Это последовательность ходов, в которой ты знаешь все входы и выходы, все сухие и живые ветви партии. Сильный шахматист может вырастить достаточно деревьев. Какие-то ветви игры ты можешь изучить лучше и оживить или засушить их. Я не чемпион и не гроссмейстер, но своё шахматное дерево вырастила и вот уже много лет поддерживаю его. Это дебютная система, позволяющая переигрывать даже самые сильные шахматные программы. Чтобы вырастить такое дерево, нужно долго вести игру в одном направлении, запоминая все живые и мёртвые ответвления.

Я смотрю на Платона снизу вверх и пытаюсь понять, как он воспринял то, что я сказала. Платон затягивается глубже и выпускает дым смешным хоббитским колечком.

– А не хочешь ли прогуляться на крышу? Я покажу тебе трушный Питер.

Родители развелись, когда мне было одиннадцать. Я ничего не подозревала. То ли они не позволяли себе выяснения отношений при ребёнке, то ли долгих разборок не было. А может, я поставила на картинку фильтр и не замечала очевидного. Но папа ушёл, а мама сказала, что он плохой. Я её не слушала. «Потому что я его люблю!»

Однажды он пришёл к нам домой, когда никого не было, и забрал все драгоценности, а с ними и свой подарок мне на десятилетие: волшебную шкатулку из Индии. Там на красном бархате в лунках лежали камни: сапфир, аметист, гранат, берилл, лунный камень – один обработанный, другой необработанный, такой весь в чешуе, как рыба. Я любила перебирать их, называть вслух имена, смотреть на просвет – на то красивое, что запрятано внутри.

Мама сказала: «Вот видишь, Дина!» И я поняла, что теперь ничего не будет: ни поездок в горы, ни ночного моря, ни мидий на костре, ни папиных весёлых друзей, ни музыки. На ночь он ставил мне пластинки с классикой, считал, что это единственное разумное средство от моей бессонницы. Проигрыватель он тоже забрал.

Но коробку с шахматами папа мне оставил. Я всё просила его научить меня играть, следила внимательно, как он переставлял фигуры, когда играл с друзьями. Он играл чёрными и всегда выигрывал. Однажды, лет в пять, я взяла белую фигуру коня и раскрасила её маминым красным лаком: типа конь погиб. Папа смеялся и стирал «кровь» растворителем: «Сейчас мы устроим купание красного коня!» А потом я долго рассматривала ту самую картину в альбоме. Этих альбомов у нас была целая полка. Вот тогда я захотела стать художницей.

А на самом верху стеллажа лежали журналы «Плейбой» – на самой высокой полке, чтобы я не дотянулась. Поэтому приходилось звать соседа Серёжку, он был длинный для наших семи лет. Мы рассматривали всё это с искренним удивлением. Конечно, я видела голых мужчин и женщин в музеях, в альбомах с репродукциями картин, но там пропорции и позы были совсем другие. Мы даже сравнивали специально, и Серый сказал, что лучше быть художником, чем фотографом. Я была с ним абсолютно согласна. А потом ему запретили со мной играть. Больше друзей у меня не было.

Всё детство я училась играть в шахматы – сама. Сначала я просто расставляла фигуры и вела пространные диалоги, перемещаясь по клеткам как попало. А потом поняла, что фигуры двигаются не случайно, что в этом-то и заключается смысл. Нельзя ходить конём, если ты ферзь. Это открытие было сродни открытию нового идеального мира, в котором всё точно расписано, предусмотрено, стабильно. Не то что у нас. Мне хотелось удивить папу – сыграть с ним, пусть даже он выиграет, пусть. Главное – чтоб он увидел, что я умею. Но он всегда отмахивался: некогда. Не хотел тратить попусту время.

Зато, когда он играл с друзьями, я стояла и смотрела.

Я не знала, что такое атака пешечного меньшинства, и довольно слабо знала варианты защиты Каро-Канн. Но уже помнила все основные тактические приёмы, умела находить в партиях два-три ходовых удара, понимала важность открытых линий, форпостов и других позиционных элементов. Может, в этом ключ? Может быть, стоит папе узнать, что я понимаю игру, и он посмотрит на меня внимательно и серьёзно, как он смотрит на своих друзей? Не будет смеяться, а взъерошит свои густые волосы и будет долго-долго думать над ходом.

Когда родители развелись, я заболела. Так и прошёл весь этот дурацкий пубертат – меня всё время лечили непонятно от чего. Коробка с шахматами всегда лежала рядом с моей кроватью. Шахматы всерьёз занимали воображение – стали единственной игрушкой. Мне казалось, что это приближает меня к мечте, к цели, к чему-то реально стоящему. Я следила за чемпионатами мира, искала разыгранные партии. И только шахматы были мне интересны.

Однажды именно Каро-Канн я избрала, играя чёрными. Предыдущую партию я провела неудачно и решила идти от обороны. Заранее готовилась, знала, что будет сильный соперник, а проигрывать нельзя. Когда мы сделали ходов по пятнадцать, создалась позиция, про которую в учебнике пишут: «И тут соперники согласились на ничью». Мой юный противник не совершил ни одного промаха, это была моя ошибка – избрание тихого дебюта. Меня прямо колотило внутри, я даже вспотела. Что-то нужно было делать! И я придумала. Начала демонстрировать атаку с прорывом на левом фланге, но замысел был – прорыв на правом! Конечно, противник стягивал все силы на левый фланг для обороны. Но я-то просчитывала количество ходов для переброски фигур на другой фланг. И когда всё завертелось после жертвы пешки, мои фигуры за несколько темпов оказались на месте, а соперник запутался в своих, и игра очень быстро закончилась моей победой. В этот день я поняла, в чём была моя ошибка – тихо сидеть и ждать всё детство папу. Неправильный дебют.

Я нашла его телефон и позвонила.

– О, доча! Привет, не узнал тебя. Богатой будешь! Нет, встретиться никак. Выходные – святое время, у меня семья, сама понимаешь, а по будням я работаю. Вечерами? И вечерами занят. Я нарасхват! – И он весело рассмеялся.

Он всегда был весёлый. И когда жил с нами, он и правда вечерами редко бывал дома. Хотя и выходные не были тогда для него святыми. Он всем был нужен. И больше всего тогда он был нужен мне.

Время шло, мальчишки в классе и во дворе доросли до человеческих отношений, а там и школа закончилась, значит, пора бы уже встречаться, гулять допоздна, целоваться, терять голову. Но моя голова всегда была на месте. В самые сложные моменты мне представлялся папа. Он улыбался, держа меня за ноги вниз головой, и отпускал с пирса в воду – учил меня прыгать ласточкой. Я летела прямо на острые камни на дне. Вода была такой прозрачной, что они казались совсем близко. Я была уверена, что разобьюсь и умру. Я закрывала глаза и плакала прямо в воде. Но слёз не было видно. Море само – одна большая слеза.

* * *

В Ялту мы ехали на троллейбусе из Симферополя. Неспешно и вдумчиво. Решили насладиться пейзажем и погреть сознание тем, что мы не засоряем хрустального воздуха южнобережья отходами топлива. Очень смешно, учитывая, сколько машин нас обгоняло на трассе.

В салоне троллейбуса девчушка с мамой, женщина средних лет и мы с Платоном. Солирует малышка. Через минуту мы уже знаем имена всех её кукол. Я так поняла, что плюшевый медведь без одного уха – папа всех её маленьких пони, а мама – длинноногая Барби. Любовь зла. Про себя я окрестила медведя Пьером и с интересом наблюдаю за развитием событий в этом аристократическом семействе.

Мы с Платоном переглядываемся, соприкасаясь друг с другом на поворотах. Почти не разговариваем, только смотрим и улыбаемся. Женщина упорно нас изучает, у неё прямо на лбу написано, что она гадает: то ли все слова нами друг другу сказаны, то ли, наоборот, мы на той начальной стадии знакомства, когда каждый знает о своих чувствах, но не совсем уверен в другом. Я решаю держать интригу. Пусть помучается.

Жду, когда за окнами вспыхнет море. И вот оно возникло – огромное, блестящее на полуденном солнце пятно. Мы спускаемся к нему, мы его жаждем. Кажется, будто это расплавленное золото. Войти в него, как в пещеру Али-Бабы, и обрести счастье. Сезам, откройся!

Девчушка поёт, укладывая Пьера рядом с Барби: «Потому что, потому что я-а-а его-о-о люблю-у-у!»

Солнце слепит глаза даже сквозь тёмные стёкла очков. Но я хорошо вижу красную машину, которая несётся нам навстречу на всей скорости из-за поворота. Я даже успеваю издать какой-то дикий визг на самой высокой ноте. Не знала, что я на такое способна. А Платон быстро поворачивается ко мне и обнимает меня всю собой, охватывает руками, неожиданно длинными, как крылья огромной птицы, – заслоняет от красной машины, от удара, от моего визга. Я опять на миг вижу своего улыбающегося папу, но Платон не даёт ему отпустить мои ноги – он держит меня всю. Он сможет удержать. Я верю. Я знаю. И водитель выруливает!

С тех пор вся моя жизнь стала состоять из пунктиров и просветов – встреч и расставаний. Где только мы не встречались! И каждый раз всё было совершенно не так, как я себе придумывала и воображала. Платон был непредсказуем. Мы ходили в горы, и он вырезал из сухих веток фигурки и читал мне стихи своего друга, безвестного гения. Мы собирали землянику в дремучем тёмном лесу, который начинался прямо за околицей деревни. Он учил меня есть её с парным молоком – корову держала его тётя, и она достойна отдельного рассказа. Мы ехали на море, и он два часа рвал мидии, а потом сжёг напрочь весь свой улов, хотя уверял, что умеет их жарить на костре.

Зимой он посадил меня на спину и по колено в снегу совершил переход через заснеженное поле замёрзшего водохранилища, чтобы на том берегу разжечь костёр с одной спички. Снег оплавлялся неровным кругом и шипел, а он снял очки, чтобы протереть стёкла, и взгляд его сделался непривычно трогательным, почти детским.

– А не хочешь ли ты вырастить со мной самое могучее в мире Дерево игры? У нас не будет мёртвых веток – только живые! Отвечаю. И никакой зубрёжки!

В свадебное путешествие мы поехали к нему в МГУ, жили в Главном здании, днём гуляли по Москве и всё время попадали под ливень – каждый раз думали, что уж сегодня его не будет, а он был. Но зонт так и не купили. А ночью ходили в лабораторию, там Платон вёл какой-то непрерывный круглосуточный эксперимент для диссертации, сыпал непонятными формулами, спорил с коллегами. Когда я засыпала на его плече, шум ночных машин казался рокотом далёкого моря. Его голос убаюкивал. Он рассказывал мне сказки, которые я пыталась утром записывать, но не могла – они улетучивались с рассветом, как любые тревоги ночи.

Однажды я встретила папу на улице – случайно. Живём в одном городе, а никогда не виделись – ни разу за десять лет. Я уже окончила университет и была беременна нашей первой с Платоном дочкой. Папа сказал:

– Можешь поздравить! У меня родился сын! Я стал папой! – и улыбнулся одной из своих самых щедрых улыбок.

Я безмятежно улыбнулась ему в ответ:

– У тебя есть шанс стать ещё и настоящим дедом!

Папа впервые в жизни посмотрел на меня внимательно и заинтересованно:

– Ты беременна? Ты замужем? Когда?

Через пять лет папин сын и моя дочь сидели за старыми папиными шахматами у нас дома. Дочка выигрывала.

Бездонная бочка

– Эй, мать, иди принимай бочку!

Петро прогрохотал по двору и поставил большую гулкую жестяную бочку к стене дома. На порог вышла, вытирая руки рушником, полная седеющая женщина. Марийка осмотрела бочку со всех сторон и одобрительно кивнула:

– Ото ж! Оттащи её в огород, поставь рядом с теплицей – буду огурцы поливать отстоянной водой.

– И придумала же…

– Не придумала! Говорю тебе – мучнистой росы в этом году у меня не будет. Огурцы не любят воду из-под крана! Зинаида в прошлом лете так делала, ни один огурчик не пропал!

– Поглядим…

Петро работал на шахте всю жизнь. Терриконы и тоннели – вот его ландшафт и пейзаж. Утром жена собирала ему тормозок: четвертинку хлеба, луковицу, крутое яйцо и кусок сала. Тратить время и силы на выход из забоя, чтобы пообедать в столовой, у шахтёров не принято. То ли дело присесть на отвал породы и закусить своим домашним. Главное – чтоб крысы твой тормозок не оприходовали до обеда. Но тут уж у каждого свои приёмы, как защититься от грызунов.

Петро не был героем или энтузиастом, не стремился к рекордам, он просто рубил и рубил породу спокойно и упорно, изо дня в день. И неожиданно перевыполнил норму без малого в два раза. Чуть не получил от своих орден Сутулова – мужики вырезают его из старого рештака и крепят на спину. Но никто не решился на эту шутку, уж больно силён был Петро, несмотря на свой возраст. Когда кто-то из молодняка заикнулся было об этом, старик посмотрел на него тяжёлым взглядом, сплюнул и выдохнул:

– Понабирали пингвинов в шахту. У меня, нах, прогулов больше, чем у тебя стажа.

Полученную премию он отметил так же, как и каждую получку: пил молча и много, а потом встал и на ровных ногах дошёл до дома, упал на койку и тут же отключился на ночь и весь следующий день. Марийка смирилась с таким ежемесячным ритуалом и давно уже не скандалила, тем более что Петро никогда не пропивал больше четверти всех денег, а получал прилично.

– От же бездонная бочка! – приговаривала она, снимая с бесчувственного мужа сапоги и штаны.

Старшая дочь давно не жила с родителями да и вообще уехала с мужем после окончания медуниверситета. Любочке было три годика, когда Таня привезла её к бабушке и дедушке и оставила на целый месяц. Девочка оказалась смешливой и понятливой – никогда не лезла без толку под руку, но зато сразу приходила со старым стетоскопом и целым набором пластиковых шприцев, чтобы «обследовать деду», когда он ложился вечером на диван в большой комнате. Она внимательно слушала ему грудь, качала головой и серьёзно говорила:

– Хрипы в лёгких! Но вы не расстраивайтесь. Сейчас сделаем вам укольчик – и будете как новенький! – и доставала самый большой шприц со стёртыми мерными делениями на боку, набирала в него воду из пузырька, прицеливалась в потолок и выпускала воздух со струйкой жидкости. В чудодейственную силу горчичников девочка не верила.

– Понимаете, пользы от них нет. Но и вреда – тоже. Если только у вас нет аллергии. Так что, если настаиваете, я могу поставить.

– Такая разумная! – восхищённо рассказывал дед своим товарищам, когда они добирались на бабе лене на-гора. – И в кого такая? Марийка-то у меня простая.

– А Танька? Танька, вишь, учёная у тебя, врач!

– Да, Танька – сурьёзная баба.

Однажды Любочка заболела: рвота, понос, температура под сорок. За день она сдулась, как воздушный шарик, – из пышечки превратилась в белёсую тряпочку. Весь день в забое дед не находил себе места, а вечером – едва успел помыться и переодеться – бегом домой. Любочка была ещё слаба, но уже обрадовалась деду, обняла его за шею и прошептала:

– Сегодня ты будешь меня лечить.

Петро достал из кармана припасённый стетоскоп и приладил его к ушам. Руки подрагивали от напряжения, когда он аккуратно касался холодным металлом разгорячённого тельца.

– Ну как? Хрипы есть? Жёсткое дыхание? – Голосок у девочки был слабенький, еле слышный.

Дед сосредоточенно помотал головой.

– Всё в норме, – твёрдо сказал он. И внучка выздоровела.

По утрам в свой выходной дед любил набрать Любочке ковшик клубники или малины на огороде и смотреть, как она жмурится от удовольствия, сжимая во рту красную сочную ягоду:

– Вку-усно! А ты хочешь? – и протягивает ковшик.

– Не, не люблю я. Баловство одно. И молоком запивай! Это самое оно, – советовал дед.

Внучка улыбалась и послушно отпивала глоточек парного молока. Щёчки у неё розовели.

– Размяк батя с Любкой-то, – говорил Серёга матери, осторожно посмеиваясь.

– Ото ж, размяк. А чего не размякнуть? – соглашалась Марийка, раскатывая тесто на пельмени.

– С нами, небось, не возился. Меня-то, знай, порол только.

– И мало порол, – вскидывалась мать. – Ишь! Не зубоскаль тут. Положь булку-то, нечего кусочничать! Сейчас обедать будем.

И гнала его из кухни, как ту назойливую муху.

Сын Серёга у Петро, в отличие от дочки Тани, всегда был шалопаем – предводителем уличных банд. Через пень-колоду окончил школу и загремел в армию. А после дембеля остепенился. Устроился на работу – автомехаником, надумал жениться. И то сказать, девочка ждала его всё это время, писала письма и даже один раз ездила к нему в отпуск. Красивая, умная. Училась в педагогическом.

Свадьбу, как водится, сделали деревенскую: во дворе накрыли столы, Марийка наварила самогонки, Петро заколол порося. Танька на свадьбу не приехала – у неё отпуск начинался на следующий день, поэтому ждали её утром после гулянки.

Любочку нарядили как принцессу. Марийка целый день шила белое кружевное платье из нового отреза тюля. Серёгина невеста в шутку позавидовала:

– Кто на свете всех милее?

А Любочка обняла её и радостно уверила:

– Ты! Ты самая красивая!

Свадьба была шумной и весёлой, как и положено. С песнями и плясками. Гостей набилось столько, что пришлось выносить из дома круглый прабабкин стол и ставить его отдельно – для детей. Малыши часам к одиннадцати утомились и заснули где пришлось. Любочка привыкла на ночь беседовать с дедом, подошла к нему и удивилась перемене: Петро смотрел в одну точку невидящим взором и молчал на все её уговоры пойти с ней.

– Деда, я тебе что покажу! Там, в бабушкиной бочке, шарик светится. Ты же можешь его поймать? У меня не получается, он утонул глубоко…

Уже под утро Марийка хватилась Любочки. Ни среди спящих детей, ни среди пьяных взрослых ребёнка не было. Марийка метнулась на улицу, но опомнилась и стала искать во дворе и на огороде.

– А-а-а! – вопль разбудил всю округу. – Петро-о-о!

В калитку вбежала Танька – только что с вокзала. В большой жестяной бочке кружевным кругом вздымался подол праздничного платья. Любочка лежала в воде лицом вниз. Всю ночь.

Шахтёрский жаргон
Баба лена – ленточный конвейер или поездка на нём.
На-гора – выехать на поверхность из шахты.
Орден Сутулова – символическая награда, которую обещают особо рьяным работягам. По преданию, вырезается в мехцехе из рештака. Либо отпиливается кругляк от чурки и крепится с помощью закрутки на спине.
Пингвин – ученик.
Рештак – шахтёрский автобус, он же скотовоз.
Тормозок – обед, еда, которую берут с собой в шахту; обычно хлеб и сало (колбаса).

Чернота

В Кировоград мы с мамой летели из Крыма на самолёте. Первый в жизни полёт. Мне недавно исполнилось семь. Я предвкушала парение, виды с высоты и красоту-красотищу. На деле меня мучительно выворачивало наизнанку, с первой же минуты. Потом я боялась и думать о самолётах долгие годы. В тот душный летний день я была выпотрошена и подавлена – мне было стыдно: от меня неприятно пахло, я издавала некрасивые звуки, а «барышни так себя не ведут» – так бы оценила это прабабушка. Я ехала с ней прощаться.

Она была такой красивой, даже в старости! Белая чистая кожа, округлое лицо с большими, чуть выпуклыми глазами, которые всегда улыбались и делали её взгляд как будто удивлённым. Она, казалось, смотрела и говорила: «Как приятно! Какая ты хорошая!» И этого её одобрения и восхищения я ждала. Мама меня никогда не хвалила – она думала, что этим испортит ребёнка.

Но в гробу лежал совершенно чужой человек: выразительные глаза были закрыты, и лицо казалось абсолютно пустым, покинутым, оплывшим, как свеча у её изголовья. И даже кожа была странно серой. Я не хотела прощаться с этим холодным лицом. На похоронах на следующий день мне надо было поцеловать её, но я побоялась дотронуться губами – просто сделала вид. Потом я считала это предательством, но исправить ничего было нельзя.

Накануне вечером взрослые собрались во дворе, за столом в беседке, и обсуждали завтрашние похороны, а я давно должна была заснуть – одна в тёмном доме, если не считать прабабушки. Гроб стоял в большой комнате – зале. Я лежала и думала, можно ли называть человеком того, кто уже умер. Мне хотелось думать о бабушке как о живой. Она была добрая, хорошая и такая настоящая, тёплая и уютная бабушка, в которую можно было зарыться носом и вдыхать запах яблок и сдобы. Она любила и умела печь – это умение потом и мне перешло по наследству вместе со старинными рецептами пирогов. А ещё она выращивала розы, и розарий под окном благоухал всё лето и осень. Но в ту ночь пахло совсем по-другому: тревожно, неприятно, невкусно.

Меня положили в маленькой комнатке на полу, на матрасе, рядом с большим старинным гардеробом на гнутых ножках. Мама говорила, что вся мебель в этом доме сделана ещё отцом прабабушки, то есть моим прапрадедом. Как она сохранилась в вихре тех безумных лет, я не знаю. Может быть, прабабушка её специально собирала в память об отце? А может, это сделал её последний муж ей в утешение? Но для меня все эти резные дверки и гнутые ножки хранили какую-то старинную тайну. И вот ночью из-под этих самых ножек оно и возникло.

Мне показалось, что дверь в соседнюю комнату чуть приоткрылась, скрипнула, а из-под шкафа выползло и навалилось на меня что-то чернее ночи – что-то тяжёлое, страшное, душное. Такое, что невозможно ни двинуться, ни закричать. Я и не кричала.

Ужас был такой осязаемый и плотный, что я даже думать ни о чём не могла. Да и просто дышать было невозможно. Абсолютная страшная чернота придавила меня к полу. Такого я ещё ни разу в жизни не испытывала.

Сколько это длилось? Мне показалось, что очень долго и мучительно. Вечность. Но в момент, когда всё казалось навсегда поглощённым тьмой, в комнату зашла мама, включила свет и удивилась:

– Ты чего это с открытыми глазами? Ну-ка спать быстро!

И вот тут я взбунтовалась: вцепилась в неё и наотрез отказалась спать на полу. Мама не любила капризов, но пришлось смириться, потому что у меня начиналась истерика, а время было позднее. Успокоилась я только на высокой кровати, укутанная с головой в одеяло. Мама уверяла, что в этом коконе меня никто не достанет. С тех пор я так и спала всё детство, оставляя маленькую щёлочку для носа, чтобы дышать. И чернота больше не нападала. Правда, родители больше никогда не брали меня на похороны. Решили, что я излишне впечатлительный ребёнок.

Но это не конец истории. Я выросла, крестилась и даже считала себя вполне верующим человеком – до такой степени, что моя подруга, у которой умирал от рака отец, обратилась ко мне с просьбой поговорить со священником о крещении её папы. Я договорилась. Он поехал в госпиталь и успел совершить таинство за несколько дней до смерти.

Я ночевала у подруги после похорон, и той ночью всё повторилось в точности, как в моём детстве: я лежала без сна, дверь будто приоткрылась, и «чернота» навалилась такая же плотная, и страшная, и безысходная. Она душила за горло и давила на грудь так, что нельзя было вздохнуть. Правда, теперь я знала, что свет есть, что чернота не насовсем и что надо молиться, но язык меня не слушался, как и голова, я не могла произнести даже одно слово. Рот как будто забило что-то чёрное, душное, а меня окружал не воздух, а плотная масса, жуткая вязкая жидкость. Казалось, я сейчас захлебнусь, утону в этой черноте, и только яркая вспышка света в детском воспоминании – давний электрический разряд под потолком прабабушкиного дома заставил меня бороться: поднять руку ко лбу и перекреститься – медленно, с огромным усилием, будто я вытаскиваю эту самую руку из-под горы песка. «Господи, помоги!» Мне казалось, что я кричу, но это был даже не шёпот, а еле слышное движение, так воздух выходит из дырочки в воздушном шаре. Хватка на шее ослабла, и я с усилием по одному слову зашептала, скорее, засипела молитву. И чернота отступила.

А буквально через несколько дней мне пришлось лететь на самолёте. Я готовилась к тому, что мне будет плохо, очень плохо, но этот первый полёт после неудачного детского оказался совсем другим. На взлёте я поймала ощущение расправляющихся за спиной крыльев. Чувство не просто лёгкости – в этот момент мне показалось, что я могу всё, буквально всё, не только летать.

Алёна Аист

Простой выбор

Директор автосалона улыбнулся клиенту, сидевшему в кабриолете:

– Олег Владимирович, мы сейчас вернёмся, минуточку. Скоро решим ваш вопрос.

Потом подхватил Зою под руку и потянул в сторону своего кабинета. Она с трудом заставила себя двигаться, но пошла с ним. В груди кипело возмущение, губы застыли в улыбке, а глаза застилало чувство, близкое к ярости.

Директор закрыл за ними дверь и, оставшись вдвоём с Зоей, тут же начал атаку:

– Ты же начальник отдела продаж! Хороший начальник, между прочим! Что на тебя нашло?! Ты ведь понимаешь: если он сейчас оплатит машину, то мы план месячный выполним. Это ж несложное условие!

Зоя молчала, пытаясь успокоиться. Она давно привыкла к «субординации», – клиенты всегда правы, они могут вести себя высокомерно, снисходительно, нагло, но ты «улыбаешься и машешь» – высокие показатели продаж сами себя не нарисуют. Но жирный боров, который едва поместился на переднем сиденье кабриолета, позволил себе слишком много.

– Вот именно, я начальник отдела продаж, а не… Мы ему в подарок сделали кожаный салон, зимнюю резину и годовое ТО. Дали машину на тест-драйв, хотя она без пробега и этого не планировалось. Он и так возьмёт её. А ставить ужин со мной в качестве последнего условия покупки – это хамство. Я не прислуга. Я не… В общем, я не буду с ним работать. Пусть идёт Стас.

Речь давалась ей с трудом, перед глазами мелькали эпизоды общения с жирным, которого она терпела уже две недели: рука на её коленке «случайно» на презентации новой модели, пошлые шутки и замечания о сексе при обсуждении вариантов использования машины с красноречивыми взглядами в её сторону. Ему нравилось её смущение, он наслаждался властью, привыкнув, что деньги позволяют многое. У неё и раньше бывали такие ситуации: работа с очень богатыми клиентами имеет свои недостатки, но ей удавалось достойно выходить из них. В этот раз всё зашло как-то очень далеко. Если бы не маниакальное желание директора продать кабриолет, она бы давно уже передала этого клиента кому-нибудь из подчинённых.

– Зоя, ты преувеличиваешь. Ты же знаешь эти светские разговоры. Ничего личного, как говорится, будь проще. Поужинаешь с ним завтра – и свободна.

Да, дела в салоне идут не очень, если директор опускается до таких разговоров.

– Я никогда не давала ему повода и всегда общалась корректно.

– Да понял я! Ну хорошо, в крайнем случае пообещай ужин, не порти ему настроение, он оплатит машину, а потом ты «заболеешь» и не сможешь пойти. Давай я тебе ещё полтинник сверху накину, чтобы не так обидно было. Да у него полно желающих поужинать и помоложе – забудет о тебе, как выйдет из салона. Это же просто шутка. Всё, расслабься, пошли.

«Ну вот, ещё и про возраст добавил. Отлично. Помог, ничего не скажешь», – подумала Зоя. Она уже немного успокоилась, всё-таки десять лет в продажах. Ей хотелось плюнуть на всё: короткий рабочий день перед майскими, впереди дни, свободные от требований и давления, солнце, воздух и что там ещё. Она уже одной ногой была там, но во вторую как будто вцепились директор с этим жирным боровом и тянули её назад.

– Хорошо, я соглашусь, но не пойду.

Директор хотел что-то добавить, но, посмотрев на неё внимательно, только кивнул. Они вышли из кабинета, и Зоя снова «надела» свою вежливую улыбку.

* * *

Через полчаса она наблюдала, как директор и жирный жмут друг другу руки, закрепляя сделку. Перед глазами постоянно всплывала торжествующая улыбка клиента, когда она согласилась с его условием. Было противно. Навалилась усталость, Зоя оперлась на стойку отдела запчастей и посмотрела через прозрачные стены на газон. В салоне, как всегда, играла спокойная музыка. Ветер шевелил первые травинки. Мимо пробежала собака. «Интересный какой – похоже, метис эрдельтерьера», – автоматически отметила Зоя и опять уставилась на траву.

– Зоя Александровна, ты чего такая? Поздравляю со сделкой! Всучила-таки буржую машинку, молодец!

Девушка подняла глаза и увидела начальника сервиса. Он единственный в компании обращался ко всем по имени-отчеству, хотя у них на западный манер были приняты только имена. Улыбающиеся глаза спокойно и чуть насмешливо разглядывали Зою. Всегда, когда рядом появлялся этот простой мужик, градус настроения медленно, но уверенно полз вверх. Он напоминал ей отца: седые волосы, морщинистое лицо и облако доброты вокруг.

– Скользкий тип, но ты хорошо держалась.

– И откуда вы, Сергей Константинович, всё знаете? – вздохнула девушка.

– Свои источники, девочка, свои источники, – подмигнул начальник сервиса. – Не расстраивайся, капиталистический мир – он такой, хм…

– Какой?

– Такой. За всё, как грится, надо платить. Вот что ты купишь на премию?

Зоя задумалась, прислушиваясь к внутреннему голосу. Он молчал: ей ничего не хотелось. В последнее время это стало пугающе привычным состоянием.

– Ну-у-у… может, в Москву слетаю на выходные.

– Ага, свободу, значит, купишь. Хорошее дело. Сперва теряешь её на работе, а потом покупаешь. Хорошенькое дело. – Сергей Константинович весело подмигнул. – Приходи лучше завтра на сеновал. Придёшь?

– В смысле? – Зоя улыбнулась, вспомнив шутку из старого фильма.

– На парад Девятого мая, в смысле. Совсем вы, молодёжь, актуальные тренды не сечёте. – Он усмехнулся, используя сленг. – Мы с семьями идём тусить, давай с нами. Каша солдатская, шашлыки, песни попоём.

Ей не хотелось надевать маску успешности перед этим человеком, она знала, что с ним можно оставаться собой, поэтому даже не улыбнулась.

– Не, это не моё, я лучше отосплюсь, спасибо за попытку развеселить, но я пойду, пожалуй.

– Смотри, если передумаешь, звони – будем рады.

Зоя зашла в свой кабинет, но не стала опускать жалюзи, как обычно. Просто села за стол и замерла. За стеклянной стеной она видела, как сотрудники уходят домой: вот секретарша вышла и села в машину своего парня, вот сервисмены один за другим покинули помещение, вот её менеджеры по продажам, отсалютовав прощальным жестом, потянулись на выход. А она всё сидела. Ей некуда было спешить. Дома её ждала только Чишка, но гулять с ней не надо – эта мелочь и на пелёнку сходит. Отношений уже целый год нет, детей – пока тоже. А вот поганое настроение есть, никуда не делось. Она выбрала эту работу не для того, чтобы превращаться в эскортницу! Десять лет ползла на вершину, чтобы богатенькие буратины выказывали такое неуважение к ней?! А директор хорош, конечно. Да мужикам не понять, каково это, как унизительно. «Реально грёбаный капитализм, – вдруг зло подумала она. – Константиныч прав».

Тут пиликнул смартфон. Сообщение от Галы: «Сойка, давай в нашем баре через часик, ок? Сегодня живая музыка;)». Зоя улыбнулась. Подруга редко так называла её после окончания школы. Сейчас это было очень вовремя и приятно.

«Плевать, всё ерунда! Майские впереди, свободу попугаям!» Зоя быстро покидала вещи в сумку, взяла ключи от машины и набрала в ответ: «Ок, чмоки». Потом поморщилась, стёрла «чмоки» и нажала на отправку.

* * *

После нескольких бокалов «Мартини» на открытой веранде кафе стало совсем весело. Вечерело, дул тёплый ветер, горели свечи под стеклом на столиках. Гала, как всегда, с модной причёской и в платье «актуальных трендов», шутила. За соседними столиками сидели хорошо одетые люди, музыка играла – скрипка, рояль, всё очень прилично и красиво. Как в рекламном ролике. Жизнь приобрела смысл. Если спросить – какой, то и не ответишь, но это ведь неважно: когда очень долго живёшь без смысла, то любой сойдёт.

– И чего ты так взъелась на этого мужика? – Гала искренне недоумевала. – Богатый, успешный. Захотел пообщаться. Почему нет? С чего ты взяла, что это «покупка»? Флирт, не более.

– Ага, видела бы ты этот сальный «флирт». – Но Зоя спорила уже по инерции. Приятный флёр «успешного успеха» окутывал сознание и усыплял бдительность. Победы на торговом фронте, подсвеченные тщательно скрываемой завистью Галы, снова приобрели значимость.

– Я бы на твоём месте не отказывалась. Кто он, кстати?

– Какой-то местный чиновник. Из областной думы вроде, – вспомнила Зоя.

– Ну вот. Связи, всё такое. Власть, деточка, – это ресурс. – Гала подняла палец, многозначительно посмотрела на подругу и замерла, вспоминая. – А ещё, как сказал кто-то из великих, власть – самое сильное возбуждающее средство!

– В твоём исполнении эта фраза звучит как пошлость, – скривилась Зоя.

– Этого я и добивалась! – засмеялась Гала.

Зоя посмотрела на давнюю подругу. Почему-то стало очень грустно.

– Знаешь, надоела пошлость. Как-то слишком много её в моей жизни в последнее время.

– Ну-у-у понесла-а-ась. Хватит драмы. Давай ещё «Мартини», а потом в караоке рванём. Как говорил небезызвестный персонаж, «до пятницы я совершенно свободен!».

Музыка разливалась в пространстве, цветы, украшавшие кафе, благоухали в тёплом воздухе, на руках у девушки за соседним столиком сидел длинношёрстный русский той. Зоя автоматически отметила, что у него очень хорошая, правильная форма черепа, как у старотипных собак.

– А ты знаешь, Гала, что раньше эта порода называлась московский длинношёрстный тойтерьер? Ты вообще понимаешь, что это жемчужина советской кинологии, потрясающее сочетание размера и ума?

Гала обернулась посмотреть на собачку, а потом снисходительно улыбнулась Зое:

– Опять ты свою пластинку. Ну что интересного в этих собаках? Правда, мне нравится её свитер с капюшоном. О, я поняла, что мне нравится в собаках! Их так модно одевают сейчас!

– Ага, вместо детей.

Зоя смотрела на подругу, внутри что-то трепыхалось и просилось наружу. Алкоголь ослабил внутренние барьеры, чувство прорвалось, она ощутила знакомую тяжесть, навалившуюся на плечи. Сожаление. Зоя на мгновение зажмурилась и выпала из момента. Она не слышала, что ей ответила подруга, но это было неважно. Важно было спросить о том, что её волновало:

– Галка, а тебе не кажется, что в наши тридцать с хвостом мы живём как-то неправильно? Вот ты – красивая, модная, успешная. Вроде бы… А ты не думала, а что было бы, если бы ты не рассталась с Игорем на выпускном? Если бы вы поженились и родили детей? Если бы ты не работала сейчас, как лошадь, на ниве бухгалтерии, а сидела в декрете с очередным сопливым мини-Игорьком?

Гала засмеялась, но Зое показалось, что глаза её как будто застыли – в них не было веселья. Неразделённый смех неестественно повис в воздухе и оборвался.

– Зойка, ты дурында! Посмотри на нас – живём для себя, вся жизнь впереди! Квартира, машина, отпуск за границей. Мужиков полно, если захотеть. А дети – это, дорогая, вложение капитала. Рожать надо от обеспеченных, тогда и ты, и ребёнок будете в шоколаде. Помнишь Алку Рощину? Вышла замуж лет десять назад. Я тут недавно её встретила в супермаркете. Трое детей! Они с ней были. – Гала карикатурно выпучила глаза. – Поверь мне на слово: ни мне, ни тебе оно не надо!

Зоя пропустила информацию про детей, она почему-то очень обрадовалась, услышав про Аллу. Внутри будто замигала красная кнопка: «Аларм! Аларм!»

– Альку встретила? Эх, я бы с ней пообщалась! Помнишь, как мы втроём контрольные по физике воровали, чтобы тебе решение задачи исправить? А как зимой на каток гоняли с мальчишками, а потом удирали от них для смеха? С ней весело было!

Гала задумчиво отпила глоток из бокала, а потом подмигнула подруге – Ну вообще-то я тоже рада была её видеть, хоть и странно она выглядела. Алка тоже про тебя спрашивала и приглашала нас как-нибудь к себе в гости… в гараж! – Тут она искренне расхохоталась. – Прикинь? В гараж! Какое там караоке, какая рэс-то-ра-ция? Гараж, и точка!

Зое тоже стало нестерпимо весело. Жизнь заиграла новыми красками. На пьяную голову гараж их очень обрадовал, и уже невозможно было отказаться от такого соблазна. Гала набрала номер их старой подруги.

* * *

Гараж находился в небольшом микрорайоне пятиэтажек, рядом с городским лесопарком, и стоял в ряду таких же железных собратьев прямо на краю лесной зоны. В темноте уютно горели редкие фонари, было тихо и спокойно.

Зоя с Галой вышли из такси и уставились на открытую дверь гаража. Проём светился мягким тёплым светом, еле слышно играла какая-то знакомая мелодия. Девушки двинулись к нему по разбитой дорожке, балансируя на каблуках и хватаясь за руки, когда у кого-то из них подворачивалась нога. В такси они шутили и смеялись, но здесь притихли и так, в полной тишине, обнимая бутылку «Мартини», дошли до двери и заглянули внутрь.

Гараж выглядел неоднозначно: большая половина была заставлена разноразмерными коробками и завалена тюками, а оставшаяся часть напоминала кабинет и творческую мастерскую одновременно. Большой стол с лампой, диван с подушкой и пледом, на стенах пара плакатов. Книги на стеллаже перемешивались с карандашами, папками и коробочками специального неизвестного назначения. Всё это под потолком по периметру гаража освещалось светодиодной лентой тёплого света.

Пока Зоя разглядывала всё это великолепие, Гала тихонько толкнула её и кивнула в сторону девушки, склонившейся над столом. Зоя тут же узнала Аллу – та почти не изменилась, разве что одежда на пару размеров больше. Те же длинные волосы и знакомый жест, заправляющий их за ухо. К Зое мгновенно, как чёртик из табакерки, вернулось забытое чувство спокойствия, надёжности, которое почему-то всегда охватывало её рядом с этим человеком. Она даже замерла, наслаждаясь моментом.

Алла подняла голову и поймала взгляд Зои. Улыбка разлилась по лицу, проявляя знакомые, почти родные с детства черты как будто из прошлой жизни.

– Приве-е-ет! Заходите!

Она поднялась навстречу – камуфляжные штаны и чёрная футболка отлично сочетались с гаражом. Зоя с удивлением поняла, что ей нравится этот «прикид». А ещё она узнала музыку – хриплый голос Цоя знакомо отмерял слова песни. Она с удовольствием обняла Аллу и быстро уселась на диван, скинув туфли и подогнув ноги под себя. Она вдруг почувствовала себя как дома, по-настоящему дома, а не по принципу нахождения в квартире, которая тебе принадлежит. Она вдруг поняла, что это очень разные вещи. Гала, по всей видимости, не разделяла настроения подруги – аккуратно пристроилась рядом на краешке дивана и замерла, оглядываясь вокруг.

– Да-а-а, я думала, многодетные матери как-то по-другому живут, – протянула она.

– Галка, а ты вообще не изменилась! Или как там у тебя в инсте[3] теперь – Гала? Подождите, сейчас чай налью!

Алла, с усмешкой поглядывая на Галу, начала разливать из термоса чай по кружкам. Ароматный смородиновый дух разлился в воздухе.

– Ну и Гала, и что теперь? Всё меняется. Ты вон вообще как мужик одета!

– Так это ж самая удобная одежда, не то что ваши лабутены, – Алька со смехом кивнула на туфли подружек. – Да ты не переживай. Хочешь, покажу свои фотки в длинных платьях?

– Не надо, – Гала уже не дулась. – Расскажи лучше, как ты живёшь с тремя-то детьми? Мы тут решили заценить альтернативный образ жизни, – и она с усмешкой подмигнула Зое.

Но та не поддержала предложенный тон разговора:

– Аль, не обижайся, ты ж её знаешь – резкая, как понос.

Все засмеялись, и пошёл разговор за жизнь. Зоя с Галой мешали чай с «Мартини», а Алла рассказывала о себе. Она давно замужем, познакомились в институте, трое мальчишек, которые – «сейчас спят вон там – видите окно на третьем этаже?» – под присмотром отца, а она здесь отдыхает и заполняет бумаги отчётности, связанные с покупкой оборудования и гуманитарной помощи, которую они отправляют на фронт нашим бойцам.

На этом моменте щёлкнула, отскакивая, кнопка магнитофона, в котором закончилась кассета, и этот резкий звук прервал рассказ. По дружки посмотрели в угол, где стояло это чудо техники. Они как будто оказались в параллельной реальности. И можно было совсем забыть в этом гараже под песни Цоя о современном мире, если бы не уведомления, периодически раздающиеся из смартфонов бывших одноклассниц, и вот это, между делом, упоминание о войне.

– Что вас удивило? – усмехнулась Алла. – Кассетник или то, что я «поддерживаю войну»? Так вроде формулируют в ваших инстаграмах?[4]

Зоя смотрела на тюки, лежащие на коробках, на буквы Z, которые раньше не заметила, и не могла понять, что она чувствует. Война – это плохо, это агрессия, поэтому она давно отключилась от этой информации – на втором году СВО в её кругу общения этой темы избегали. Клиенты, руководство, менеджеры держали молчаливое соглашение не упоминать о том, что происходит. Только в связи с задержкой поставок машин всплывала эта тема, но исключительно как очередная бизнес-задача. Новости по телевизору она не смотрела, дел хватало и на работе. В общем, держала нейтралитет.

Слово «фронт», произнесённое Аллой, здесь, в гараже, подняло волну противоречивых эмоций. В застывшей тишине мысли, перебивая одна другую, проносились в затуманенном алкоголем сознании. Сперва гордость и тревога: «Она помогает нашим, на фронте… А я?», потом возмущение: «Нет, каким нашим? Это же не фрицы из книг, это же нападение на суверенную страну», потом генетическое из глубин: «Нашим на фронте нужна помощь!», из пабликов: «Чушь, это негуманно, сейчас мы сами в роли агрессора!», «Украина – не наша страна!», из солнечного детства: «Союз нерушимый республик свободных…» В отчаянии Зоя сжала голову руками, чтобы остановить этот поток, в глазах появились слёзы.

Атмосфера в гараже непоправимо изменилась. Вот она – точка, после которой не будет по-прежнему. И тут Алла начала рассказывать о погибшем друге мужа, о том, как снаряды бьют в обычные дома и обваливаются целые подъезды, о том, что наши бойцы, обычные мужики, спасают детей и стариков и идут под пули. Война вдруг стала реальной, до неё можно было дотронуться, стоило протянуть руку.

Будто протрезвев, Гала вытащила телефон, что-то набрала, потом встала, отряхнула платье и сухо сказала:

– Алла, извини, но нам пора, я такси вызвала. На завтра весь день распланирован. Да, Зой? Поехали?

Зоя смотрела в Алькины глаза – знакомые, серые в крапинку, с особым разрезом и короткими острыми ресницами. Они понимающе улыбались и спокойно ждали, принимая любой ответ. Зоя чувствовала, что это будет самый важный ответ за последние годы. И, глядя в эти глаза из детства, она медленно сказала:

– Галка, ты иди, я ещё здесь побуду, у меня на завтра планов нет.

Галина посмотрела на подругу, потом на Аллу и, демонстративно пожав плечами – «Как знаешь!», – пошагала на каблуках к выходу. Зоя наблюдала, как она аккуратно, почти с брезгливостью перешагнула высокий порог и исчезла в темноте.

Потом они молчали. Похолодало, хозяйка гаража закрыла дверь, включила обогреватель и перевернула кассету. Тихо зазвучала песня:

Сигареты в руках, чай на столе.
Так замыкается круг.
И вдруг нам становится страшно что-то менять.

Зоя думала, зачем она осталась. Поддавшись первому порыву, она не поехала с Галой, но сейчас уже не была уверена, что хочет слушать о том ужасе, который больше года так тщательно заметала под ковёр. Алька сочувственно молчала. А потом удобно устроилась на другой половине дивана и спросила:

– Слушай, Сойка, а как ты жила всё это время?

Она не ожидала этого вопроса. Тихие пьяные слёзы закапали на платье. То, как внимательно смотрела Алька, по-настоящему интересуясь ей, её жизнью, не позволило Зое отмахнуться стандартными фразами, а вынудило говорить правду. Медленно, почти вдумчиво она рассказывала, что всё у неё есть, но ничего в жизни нет. Любви нет, счастья нет, мужиков нормальных нет, одни альфонсы или «папики», что всё свелось к примитивным удовольствиям: поесть, сериалы посмотреть и выпить иногда в выходные с Галкой. Сил на другое не остаётся – работа, план продаж, выкрутасы клиентов, нервы, презентации, тест-драйвы эти проклятые да фитнес-обязаловка. Да что там – сил! Желаний нет. Никаких. Только планы, логические построения. А смысл? Где смысл? Где эта обещанная счастливая жизнь с картинки?

– Вот ты, Алька, счастлива? Дети, семья? Что, это важнее всего, так, что ли?

– Да как тебе сказать? Я-то счастлива. По большому счёту. Но это не значит, что моё счастье тебе подойдёт. Тут простое копирование не работает. Надо своё искать.

– Я искала.

– Не, ты от головы искала. А надо свою душу услышать, не ум.

– Ага, сказать-то просто. – После спонтанной исповеди Зойке стало легче, она вытерла слёзы и с интересом посмотрела на подружку. – А если я не слышу её ни фига – душу эту?

Алька усмехнулась.

– Слышишь, ещё как! Сейчас, например, – она хитро улыбнулась. – А давай проведём эксперимент. Помнишь, что любила в детстве?

Зойка задумалась:

– Ну, да. Выходные у бабушки, гулять любила много. Помнишь, как домой только попить забегали? На резиночках любила прыгать. И блины-ы-ы…

– Подожди-подожди, опять тебя в гастрономические дали понесло! Давай к прогулкам вернёмся. Гулять с кем любила?

– С вами. Ну и с собаками ещё, дворовыми.

– Во-о-от… А помнишь, как ты нас подбила щенков с автобазы украсть? Мы их в подвале твоего подъезда держали?

Зойка встрепенулась. Да, точно, она помнила: там, в подвале, они оборудовали место для собак и себя – натаскали матрасов, коробок, обосновались. Правда, их быстро оттуда турнули: жильцы квартир на первом этаже услышали скулёж щенков.

– Ага, вижу, что вспомнила. Книжки ты ещё про собак читала всегда, и тебя классная отпускала на собачьи выставки, когда они по субботам были. А мать тебе собаку не разрешала.

– Ну и что? Сейчас у меня есть собака. Мелкая, правда. Я так и не поняла, а к чему тут голос души-то? – Зоя пила чай и стремительно трезвела. Она наклонилась вперёд, к Альке – ей вдруг стало очень интересно, к чему та клонит.

– Блин, – Алька задумалась, – значит, есть собака. Ну, может, я и ошибаюсь. – Помолчала. – И всё-таки давай попробуем. – Она многозначительно посмотрела на Зойку. – Я тебе сейчас расскажу историю, а ты следи за тем, что чувствуешь. У меня есть знакомая. Она кинолог, собак дрессирует. Я почему о ней вспомнила? Когда она мне полгода назад рассказала о том, что делает, то я сразу о тебе подумала. В детстве ты мне однажды читала книжку, я тогда у тебя ночевала. Рассказы про собак. Как они на войне танки взрывали, как связь прокладывали, как мины обнаруживали, как донесения носили, раненых с поля боя вывозили. Мы ещё потом обсуждали, смогли бы нашего дворового Мухтара так выдрессировать, чтобы он под движущийся танк бросился, и как мы жалели их. Ну как? Что чувствуешь?

Зойка внимательно слушала. Эти воспоминания почти стёрлись из памяти, и сейчас слова подружки, как кисточка археолога, бережно удаляли песок, засыпавший яркие образы детства. Она совсем забыла, что должна что-то отслеживать.

– Ладно, ещё не сейчас. Подожди. Так вот, эта девушка готовит собак для фронта, которые помогают бойцам обнаруживать тротиловые закладки, взрывные устройства, помогают в разведке и в других задачах. Она воспитывает их и отвозит на СВО, отдаёт на передовую. У неё просто фантастические собаки, я таких умнейших никогда не видела. – Она замолчала, внимательно глядя на Зою, которая смотрела на свои руки, сжимающие кружку с чаем. – И ещё теперь мои дети хотят только такую собаку, как у Насти. Они вообще не знали, что собаки бывают такие. Ну, что чувствуешь?

Зоя молчала. Ей было очень стыдно – она должна чувствовать восхищение, что сейчас есть такие собаки-герои, как в её детстве, а не только диванные и неуправляемые особи на прогулках в парке. Она должна радоваться за людей, которых они спасают. Но именно сейчас, как назло, её накрыло цунами злости и зависти. Чёрной зависти к неизвестной девушке и злости на весь мир, что она в этой жизни – в модном костюме в автосалоне, а не в той – в камуфляже на дрессировочной площадке.

Алька внимательно смотрела на неё.

– Ты только честно говори, а то не сработает, – тихо сказал она.

Алкоголь всё ещё действовал на сознание, и только благодаря этому она смогла быть откровенной.

– Извини, я не чувствую, как у меня поёт душа или ещё что-то в этом духе. Я чувствую только зависть. Я совсем не так хороша, как о себе думала, – попробовала пошутить она и добавила: – Почему я не на её месте? Я злюсь на себя, на неё, да и на тебя тоже.

Она чувствовала раздражение: к чему все эти истории? Понятно же, что время уже упущено, она не умеет дрессировать собак, у неё есть свои дела, работа, личную жизнь надо наладить в конце концов! Слёзы снова скопились в уголках глаз, но Зоя уже не вытирала их. Всё это время Алла внимательно смотрела на неё, потом с удовлетворением откинулась назад и налила себе ещё чайку.

– Ну вот, а говоришь «не слышу, не слышу». Вот она, твоя душа. Слушай теперь, что говорит. Ну ладно, пора, наверное, по домам.

Зоя сердито смотрела на подругу – она что, издевается? По каким домам?

– Нет, объясни, что это значит? Я не поняла. Вот сейчас душа мне говорит, что время упущено и разговоры эти ни к чему.

– Не, это ум говорит. Логический расклад делает. А душа слезами говорит. Потому что хочет. Ты думаешь, я экстрасенс какой-то, что ли? Просто сама через это прошла. И тебя хорошо в детстве знала. Вот и предположила, и попала, что характерно.

Алла самодовольно улыбнулась и устроилась поудобнее на диване, положив ноги на стул. Она явно не собиралась никуда уходить.

– Несколько лет назад, когда младшие ещё малявки были, а я вечно уставшая и, как ты, обессиленная, я прочитала, что сил нет потому, что не делаешь то, что даёт энергию. А энергию даёт дело по душе, и его надо выбирать, ориентируясь на силу зависти, которую в тебе вызывают люди, чем-то занимающиеся. Типа ролевая модель для тебя. И я тогда вспомнила, что такое жгучее ненормальное чувство зависти во мне вызывали посты одной знакомой, с которой мы давно отдыхали в Египте. Она иллюстрировала детские книги и писала об этом. А я, ты же помнишь, в детстве в художку ходила, но потом забросила. А когда я узнала о таком ключе к своим желаниям, то совсем другими глазами взглянула на свой огромный книжный шкаф, забитый детскими книгами. Ещё нужно уточнить, кому я их столько накупила: себе или детям?

Алла усмехнулась и вытащила из рюкзака планшет, что-то в нём поискала и дала в руки Зое: «Вот. Моё». Красочные картинки детей, животных, смешных ситуаций по очереди выплывали на экран, и при взгляде на них казалось, что всё не так страшно, что всё ещё будет, мир добр и вот оно – живое и настоящее.

Пиликнул смартфон. Зоя открыла сообщение от Галы: «Ты там долго ещё? Я в караоке, приезжай, тут Макс» – и прикреплённое фото. Сердце пропустило удар. Она не видела его год. Он, как прежде, «на стиле», в пиджаке и джинсах. А она здесь, в гараже, среди коробок.

Она оглянулась и вдруг всем сердцем поняла, почувствовала, что сейчас это для неё самое правильное место. Ещё вчера Зоя сорвалась бы с любого мероприятия, чтобы увидеть бывшего. Но теперь она медленно положила телефон в сумку, не ответив. Ведь это такой простой выбор. Всегда выбирать то, чего хочет душа. Ей вдруг стало неинтересно бежать за очередной иллюзией.

Алька собирала вещи. Зоя встала и всунула ноги в туфли.

– Завтра, пока муж с мальчишками на параде, я поеду к кинологу, к Насте – нужно забрать несколько коробок. Ей, кстати, нужна любая помощь в подготовке собак. Как тебе такой смысл?

Зоя замерла. На глазах опять выступили слёзы.

Это же очень простой выбор.

Александр Егоров

Удивительное приключение Маши Соколовой

Маша проснулась от восторга: ей показалось, будто на дворе лето, за окном поют птицы, светит солнце и цветёт сирень. Этот нехитрый букет звуков и красок распускался в её душе ещё несколько мгновений после пробуждения, а потом увял и рассыпался в прах.

Маша открыла глаза и чихнула. Перевернулась в кровати на бок и, подперев голову рукой, стала таращиться в темноту.

За окном ещё только рассветало. Шёл дождь: капли на стекле поблёскивали и мерцали, затем скатывались вниз, продолжая свой путь к земле. Маша жила на двадцатом этаже, и летом с балкона её однокомнатной квартирки открывался прекрасный вид. Но сейчас был ноябрь.

– Как всё доста-ало, – зевнула Маша.

Ей было двадцать девять. Квартиру в окраинном Бубонове она купила два года назад, заключив левый бартерный договор со строительной фирмой – спонсором её программы на локальном ТВ. До этого она обитала на съёмной квартире в центре. Молодой человек, посещавший в те времена Машу, повёл себя по-котовьи: он как-то так и не решился перебраться за нею на новое место. Нашёлся новый – но и тот, полюбовавшись пару десятков раз утренним пейзажем с высоты двадцатого этажа, после лёгкого скандала выбрал свободу.

Маша шевелилась в постели. Она почёсывалась. Она прятала нос в подушку. Но в комнате всё светлело и светлело.

И вот она медленно выползла из-под одеяла. Совершенно голой прошлась по комнате, встала у окна, потянулась. Поглядела на мутнеющую туманную даль. Из тумана кое-где торчали мачты высоковольтной линии, а чуть подальше синел лес.

– Я – чайка, – сказала Маша, театрально раскинув руки. – А вы все – говнюки.

Машин бок отражался в зеркале трюмо. Если бы кто-то мог видеть ту же картину, скорее всего, он сдержанно похвалил бы Машину фигуру. Маша работала в кадре умело, к тому же норовила рекламировать своих спонсоров, сидя в массивном кресле: так у зрителя создавалось ощущение ни с чем не сравнимой устойчивости строительного бизнеса. И только когда шоу клонилось к финалу, Маша позволяла себе величавый стендап на фоне районов новостроек, снятых с высоты птичьего полёта. Здесь восхищённый телезритель должен был, захлопав сизыми крыльями, сняться с дивана и полететь по указанному в субтитрах адресу. По крайней мере, что-то подобное Маше удалось сочинить года четыре назад, когда она разрабатывала концепцию программы и снимала пилот для инвесторов. Инвесторы покивали и дали денег.

Маша была довольна. Она понимала, что другого случая может и не быть: особенности её фигуры, не видимые сейчас в трюмо, увы, не позволяли рассчитывать на лёгкий и быстрый путь привлечения инвестиций.

Маша оглядела себя. И ещё раз отметила: да-а-а, грудь неидеальна, брюшко чуть выпирает. Нет, не аристократка. Но привлекательна, чёрт возьми, вполне привлекательна. И притом не замужем. Куда только…

Тут запоздало запищали, замигали возле кровати электронные часы: на работу, Маша, на работу!

Маша ответила часам так:

– Да чтоб вы все сдохли.

* * *

Дер-рьмо. Ноябр-рь. Ная-брр. Маша бр-рела по лужам к стоянке. Залезши в свою красную корейскую легковушку, она завела мотор и включила магнитолу. И за пару минут согрелась и успокоилась.

Не за что биться,
нечем гордиться…
птица я, птица…[5] —

пели по радио. Будто издевались.

«Так и есть, – подумала Маша, выезжая на улицу. – Незачем биться. Да и гордиться нечем».

Чтобы попасть на работу, нужно было проехать десяток километров по кольцевой, затем проползти в пробке ещё с полчаса и затем две минуты ехать по широкому проспекту до самого бизнес-центра.

Вдоль недавно проложенной кольцевой строились автозаправки и какие-то ангары. Маша посматривала на них с профессиональным интересом. Ездить быстро она всё ещё боялась. Её автомобильчик обгоняли тяжёлые грузовики, под завязку загруженные блестящим металлопрофилем; некоторые водители даже сигналили ей и махали руками. Машино утреннее омерзение от жизни начало отступать и потихоньку ушло совсем.

И тут что-то ярко-жёлтое мелькнуло на обочине.

Вокруг как раз потянулись пустыри. Пёстрое пятно в кювете могло быть только… Маша съехала с дороги, остановила машину и обернулась: оно могло быть только разбитым велосипедом с жёлтой рамой. Передняя вилка и колесо с толстой горной покрышкой торчали из глубокой канавы.

Маше стало страшно.

Она воткнула заднюю передачу и опасливо подала назад. Остановилась. Вышла. И тут же увидела в канаве то, что больше всего боялась увидеть: распростёртую фигуру в непромокаемой куртке с капюшоном – и отлетевший в сторону рюкзак с бесполезными уже светоотражателями.

Парень упал на самое дно, вниз лицом. Его ноги в кроссовках были неловко поджаты, будто он пытался вылезти из залитой водой канавы, да так и не сумел.

Мимо проносились грузовики. Они приветственно мигали фарами.

«Жив? Мёртв? – билась в Машиной голове паническая мысль. – Крови нет, дождь. Скорую? Да ну, когда ещё скорая приедет. Сейчас, сейчас…»

Мы с гордостью заявляем: Маша Соколова родом из дальнего военного городка – а этим всё сказано – не сомневалась ни минуты. Прямо на каблуках, в дорогих брюках и кожаной курточке, она больше сползла, чем спустилась по склону в канаву, подобралась поближе к неподвижному телу, стараясь сама не упасть, и откинула капюшон.

Лежащий перед ней человек оказался мальчишкой лет восемнадцати, может, двадцати. Его глаза были закрыты, лицо – спокойным и не мёртвым, нет, не мёртвым: Маша в детстве видела солдатика-первогодка, сбежавшего из части и найденного убитым при таинственных обстоятельствах. Тот был бледнее бледного, и на лице его застыло такое выражение, что даже не хотелось вспоминать. А этот парень, кажется, был жив. Да, нос холодный, но щека, кажется, тёплая. Где на шее пульс? Вроде что-то есть. Слава Богу.

Маша попробовала приподнять его голову: крови не было, густые светлые волосы пришли в полный беспорядок от воды и песка. Не зная, что делать дальше, она потрепала парня за уши, пошлёпала ладонью по щекам. И тот открыл глаза.

– Приехал, – сказал он тихо.

– Что болит? Что сломал? – строго спросила Маша. От сердца у неё отлегло. Тоже, идиот малолетний, нашёл когда кататься – в ноябре месяце.

– Кажется, ничего. Нога болит.

– Пошевели.

Парень повертел левой кроссовкой, затем – правой:

– Да я сам слетел. Просто фура ехала, меня снесло. Большая фура с прицепом.

– Как зовут?

– Паша.

– Давай-ка, Павел, мы с тобой попробуем вылезти, – скомандовала Маша.

Парень приподнялся на руках, подтянул левую ногу, затем – правую и кое-как встал на дне канавы. Вода была ему чуть не по колено. Маша протянула руку:

– Стоять можешь?

– Голова кружится, – сообщил Паша.

– Сотрясение, – сказала Маша. – Это ерунда. Но скорую сейчас вызовем. А то всякое бывает. Может, у тебя внутреннее кровоизлияние. Или желчный пузырь лопнул.

Об этих ужасах она слышала от приятеля-медика.

– Не надо в больницу, – попросил Паша. – Пожалуйста. Не вызывайте.

«На вы, – подумала Марина. – Вежливый какой… дурень».

– Почему это не надо вызывать? – спросила она с подозрением. А парень понёс какую-то ахинею:

– Нет-нет… Там паспорт отберут и вообще… там страшно. Мне нельзя в больницу. Мне в Зеленодольск надо, к знакомым.

– Да что такое с тобой? Наркоман, что ли? В розыске?

Парень помолчал, потом буркнул:

– Из военкомата уже приходили.

– Косильщик, – разочарованно произнесла Маша. – Только и всего-то.

Тут парень закашлялся и сел на землю. Кажется, он уже был сильно простужен. Маша постояла, посмотрела.

– Даже не знаю. Может, тебе машину поймать? – спросила она. – А то мне на работу надо.

Парень поднял на неё глаза: серые, почти голубые.

– Я сам, – сказал он. – Спасибо. Я сам. Я вам очень благодарен… Маша.

Маша Соколова изумлённо глядела на спасённого.

– Я вашу передачу смотрел, – пояснил он.

* * *

И никуда он не уехал. В шесть вечера стоял напротив проходной (Маша снимала офис в громадном здании бывшего проектного института). И зачем только Маша дала ему свою визитку?

Мы не знаем зачем. И даже не догадываемся, что именно подумала она, увидев ещё раз своего утреннего знакомого, на что уже и не надеялась… То есть… что это мы? Неужели не надеялась?

Так или иначе, Маша Соколова даже не улыбнулась. А просто села в свою машину и подождала, пока он сядет тоже. Включила мотор, но выезжать не спешила. Быстро темнело. По скупо освещённому проспекту неслись автомобили.

– Куда велосипед-то дел? – спросила Маша.

– У друзей оставил. У него вилка сломана, ещё много чего…

– Хороший был велик?

– Американский.

Увы, Маша не знала, о чём с ним говорить. В её детстве, в военном городке, мальчишки были совсем другие. Потом она чудом поступила в университет, а там, в университете, всё получалось как-то само собой. Повзрослев, она научилась отделять бизнес от личной жизни. Никто не сказал ей, что она не потянет сразу две роли, да и некому было сказать.

– Ты хоть ел? – спросила она.

– Ага, в торговом центре, – сказал он голодным голосом.

– Вечера в ресторане не будет, учти.

– Я бы вернулся домой. Но мне нельзя там появляться. Я попросил бы, если можно, чтобы вы помогли мне.

Маша поразилась. Она видела, впрочем, что парень совсем не из наглых: она читала Достоевского и знала, что бывают люди, которым некуда пойти… не за что биться, нечем гордиться… Таких вокруг большинство. Но ей-то самой было куда поехать. Домой, в Бубоново. Гм.

И что, тащить его с собой? Как это называется? Киднеппинг?

– Я не стану проблемой, – вдруг тихонько сказал Паша. – Я тоже помогу вам.

У Маши округлились глаза.

– Ты? Чем это ты мне поможешь?

– Ну, вы устали от всего. Работа надоела. Дома никого.

– Сейчас встанешь и выйдешь, – пригрозила Маша.

– Подождите, Маша, пожалуйста, – в его голосе слышалось странное напряжение. – Я другое хотел сказать… нет… Маша, отвернитесь, не смотрите!

Услышав такое, Маша вздрогнула, никуда, конечно, не отвернулась, а так и смотрела во все глаза прямо перед собой: там, на проспекте, резко встал автобус, да так, что все внутри попадали, раздались вопли, визг тормозов – кажется, кто-то ещё въехал в кого-то, – а из-под автобуса виднелось что-то тёмное, похожее на грязный штопаный мешок. Тут уж Маша и вправду зажмурилась.

Паша глухо сказал:

– Не надо было смотреть.

– Что это? – спросила Маша. – Это бомж?

– Просто старик. Когда-то инженером здесь работал. Выпил для смелости.

С минуту Маша не могла произнести ни слова. А сидевший рядом с ней мальчик вдруг согнулся в приступе кашля, потом поднял голову: в глазах у него стояли слёзы.

– Я чувствую, кто сейчас умрёт, – сказал он. – Не знаю как. Мне самому очень страшно.

* * *

«Подумаешь, мистика, – думала Маша, сидя в кресле у своего окна (за окном темнело звёздное небо). – Теперь куда ни плюнь, везде мистика. Шестое чувство. Попробуй проверь. Ну да, парень впечатлительный, фильмов насмотрелся, да ещё и армия светит – вот крыша и поехала».

Маша подлила себе ещё бренди. Из ванной доносился плеск.

«Горчичники поставить дураку. И в постель».

Маша окинула взором свою единственную (хотя весьма широкую) кровать. Можно было разложить кресло. Но в кресле как-то очень хорошо сиделось.

Завтра была пятница. По уму, так на работу вообще следовало забить. Эфиры у Маши были по вторникам, к следующему всё давно было подснято, смонтировано, согласовано с рекламодателем. «Так и сделаем», – подумала Маша, пригубив коньяк. В зеркале отражалась темноволосая, очень соблазнительная особа с бокалом в руке. В этом же кресле (откроем её маленький секрет) она репетировала некоторые особо выразительные телевизионные позы. Да и не только телевизионные. Ещё на старой квартире. С Олежкой.

Маша потянулась. Поджала ноги. Потом опять вытянула. Встала, прошлась.

Мальчишка в ванной перестал плескаться. Как будто прислушивался. «А вдруг, блин, он и вправду экстрасенс? – мелькнула у Маши весёлая мысль. – Тогда пусть поволнуется…»

– Ты чего там, Пашка, не утонул? – осведомилась она как ни в чём не бывало.

– Я сейчас выхожу, – очень ровно ответил Пашка.

И вышел.

Высокий. Широкоплечий. Махровый халат аккуратно перевязан на бёдрах пояском. Светлые волосы, длинные, мокрые, как тогда, под дождём. Тут у самой крыша поедет.

– Так ты говоришь, ты всё чувствуешь? – прошептала Маша. Всё-таки она слегка опьянела.

Пашка хотел что-то сказать, но промолчал. А потом уже и не надо было ничего говорить.

* * *

Ну и что? Кто первый бросит в Машу камень? Мы не станем.

Да, Машиной добродетели хватило ненадолго. Да, парнишка оказался вполне опытным. Но обратимся к статистике: в этот самый час в Машином двадцатиэтажном доме примерно то же самое (с некоторыми вариациями) происходило в десяти квартирах на различных этажах. Ханжеская мораль не выдерживает проверки статистикой: это – мыльный пузырь, что дрожит мелкой дрожью, перед тем как бесславно лопнуть. Или, точнее сказать, презерватив б/у, который так и хочется наполнить водой и сбросить с высоты двадцатого этажа – на кого бог пошлёт? На расшалившегося Пашку пришлось накричать: во-первых, он мог травмировать прохожих, во-вторых, дул холодный ветер, а Пашка был простужен. Хотя сердилась Маша больше для порядка. Она и сама с огромным удовольствием выскочила на балкон в чём была, и они стояли рядом, обнявшись и глядя в темноту, пока не замёрзли.

Ещё немного времени спустя он спросил Машу:

– Тебе стало лучше?

Вопрос был скандально нескромным. Но она кивнула.

– И ты больше не хочешь умереть?

Маша похолодела. Никогда ещё она не формулировала задачу так жёстко и окончательно. Но этот милый парень слишком глубоко забрался к ней в душу. Не с ногами, нет. С ласковой, участливой улыбкой.

Она прибавила свет и посмотрела на него в упор.

– Кто ты такой, Паша, чтобы говорить мне такие вещи?

– Я и сам не знаю, кто я, – печально ответил он. – Мне было тринадцать, когда отец умер. У него был приступ астмы. Я узнал об этом в школе.

– Прости.

– Я не просто узнал об этом. Я знал об этом раньше. Он сообщил мне.

– Ты опять меня пугаешь.

– Маша, я и сам боюсь. Никто не сказал мне, что с этим делать. И я никому не говорил. Только тебе. И знаешь почему?

– Почему?

– Когда ты нашла меня сегодня утром, я услышал кое-что, что меня поразило. – Он замолчал, повернулся и совершенно по-взрослому погладил Машу по голове. – Ты говорила: если он умрёт, я тоже умру.

– Я этого не говорила, Паша. Ты всё придумал. Я хотела вызвать скорую, и всё.

– Нет, ты говорила, что выбросишься из окна. С двадцатого этажа. Я даже видел, как ты стоишь раскинув руки. Ты говорила почему-то: птица я, птица…

Этого Маша уже не вынесла. Она заплакала навзрыд:

– Я… ничего… не говори-ила…

– Ладно… ладно… Я же и сам хорош, Маша. Полетел в кювет, как курица мокрая. Помнишь? Смешно, правда? А скажи, что это ещё за птица?

– Это песня такая… утром в машине.

– А-а-а…

– Слушай… я не могу так, Паша… Если ты умеешь читать мои мысли…

– Сам – не умею. Мне как бы приходят сообщения. Это бывает редко. А то я точно охренел бы.

– Погоди. Скажи мне, как это я могла думать о тебе такие вещи? Я же только что тебя увидела… Лежит какой-то незнакомый парень, просто надо помочь…

Тут Паша задумался, потом заговорил очень серьёзно:

– Тут может быть два ответа, Маша. Первый: ты в меня влюбилась с первого взгляда, только не обижайся… Отсюда второй ответ: ты умеешь влюбляться с первого взгляда. Это значит, что ты тоже умеешь видеть будущее. Только своё. Как я – чужое. Поэтому…

– Что поэтому?

– Поэтому ты и замуж не вышла.

Накинув халат, Маша уселась в кресло. Налила коньяка себе и ему.

– Паша, ты говоришь ужасные вещи.

– Извини, если я тебя обидел.

– Это не так называется. Ты городишь какую-то чушь. Ты учишь меня жизни. У тебя были девушки? Думаю, были.

– Были…

– И что ты им говорил? Тоже пугал до полусмерти?

– Нет… Они смешные, – сказал Паша. – А полусмерти вообще нет. Полусмерть – это жизнь. Смерть – это как взрыв. Крик о помощи по всем каналам. Это называется: calling all stations. Собаки воют, когда слышат. Кошки прячутся.

– Странно: ты просишь помощи у людей… А слышат – кошки…

– Ты не просишь помощи. Что-то другое за тебя просит помощи. Я не знаю, что это.

– И ты слышишь слова?

– Я вижу картинку. Я соврал, что смотрел твою передачу. Просто как будто я увидел тебя в телевизоре. Но это не всегда так бывает.

– А в последний раз? Когда старик бросился под автобус, что ты увидел?

– Там была тоже картинка. Море. Пальмы. Только очень давно.

– Южный берег Крыма, – проговорила Маша. – Путёвка от профсоюза.

– Ливадия, – уточнил он безжалостно. – На этикетке.

Маша повертела в руках пустой бокал, поставила на столик. Встала, поплотнее прикрыла балконную дверь.

– Паша, таким людям, как ты, очень трудно жить.

– Да. Я в час пик в метро боюсь ездить. Вообще страшно, когда много народу.

– Вот почему ты от армии бегаешь…

– Понимаешь, они там постоянно думают о смерти… своей, чужой… И в больнице то же самое. Я там с ума сойду.

– Я не хочу, чтобы ты сошёл с ума.

– Маша, не уходи, пожалуйста.

И она вернулась. Или он пришёл к ней. В сущности, это неважно.

* * *

В понедельник он зачем-то поехал с ней на работу. Посидел в её кабинете, поглядел из окна на проспект. Попил кофе, поскучал. Вызвался спуститься за сигаретами. Для этого она выдала ему старомодную банковскую карту «Мир». «Ступай с миром», – пошутила она.

Так себе слоган. Несмешной и неактуальный.

Маша стояла у окна. Она видела, как далеко внизу мальчик вышел из проходной, оглянулся, помахал ей рукой и свернул за угол, к павильонам.

И не вернулся.

Не пришёл он и вечером. Его телефон не отвечал, потом и вовсе отключился.

В прихожей она нашла его рюкзак. В нём среди консервных банок и футболок было несколько исписанных тетрадей.

«Говорят, это круто – иметь дар, – прочитала она на одной странице. – Но я ни о чём таком не просил. Меня включили по ошибке. Очень странно болтаться в Сети и не уметь ничего делать».

Маша долго не могла понять, что происходит. Не могла поверить. «Хотя пора бы уже привыкнуть», – думала она с горечью.

Заблокировала карту: деньги с неё не пропали. Пропала вера в людей.

Маша отдала некоторые распоряжения своему техническому директору и взяла недельный отпуск. Она сидела в оцепенении в своей пустой комнатке. Смотрела телевизор без звука.

На третий день, ближе к вечеру, она выпила полбутылки коньяка и вышла на балкон.

Вы уже знаете, что будет дальше?

Маша склонилась на перила и долго-долго смотрела с двадцатого этажа вниз. Она замёрзла, но коньяк не давал ей почувствовать холод. Внизу бродили редкие полупьяные прохожие, выползали со стоянки автомобили. На козырьке подъезда виднелся набросанный туда мусор.

Маша беззвучно плакала.

Она попыталась влезть с ногами на табуретку, прожившую на балконе два года, но у той подломилась ножка.

Тогда она перекинула ногу через перила и села так. Долго шептала что-то про себя. Вдруг прислушалась. Поглядела вниз.

У подъезда виднелась тёмная фигурка. Фигурка вскинула правую руку с отчаянным криком:

– Маша!

Она соскочила обратно на балкон и бросилась к выходу, чуть не опрокинув столик с недопитым бренди. Распахнула дверь на площадку.

«Как девчонка, – думала она. – Как девчонка».

Открылись двери лифта, и он вышел к ней – в идиотской красной бейсболке. Которую тут же снял, чтобы она могла гладить его склонённую голову. Стриженную под ноль. Угловатую, детскую.

– Маша, не делай этого никогда. Даже не думай. Никогда больше, – шептал он ей прямо в ухо.

– Никогда, – пообещала она, всё ещё всхлипывая. – А ты… горе ты моё… может, всё же расскажешь, куда ты пропал?

– На патруль нарвался. Прямо у метро. Отвезли на сборный пункт, даже позвонить не дали.

– Как же ты вернулся?

– Да я там чуть не сдох в первый же день. Астма открылась. Короче, всадили укол и выгнали за ворота, даже документы не стали оформлять. Хорошо ещё, там автобус ходит до города…

– Есть всё-таки Бог на свете! – воскликнула Маша, глядя куда-то в сторону незакрытой балконной двери.

– Ему не до нас, – отвечал Пашка грустно. – Но он вернётся, Маша. Обещаю.

Андрей Щербак-Жуков при участии Ольги Камарго

Молодой бог, или Чудовище после завтрака

Саша

– Ты только посмотри, какой парень! Какая симпатичная физиономия! – Завлаб Самсоныч произнёс это с такой гордостью, словно демонстрировал своего сына или внука. Ну в крайнем случае – породистого пса. – Не, ну, конечно, кто-нибудь мог бы сказать, что это страшная морда… или – при лучшем раскладе – рожа… Но мы-то с вами понимаем эту красоту. Да ведь?

У заведующего лабораторией биологических аномалий, которую в Научно-исследовательском институте прикладной биологии называли «Дом потеряшек», Вадима Самсоновича Колобродского была такая странноватая манера – постоянно переходить с обращения на «ты» к обращению на «вы». Он вообще был человеком странноватым, однако в НИИ его все любили. И так и называли – «завлаб Самсоныч». Многие из других отделов даже не знали его фамилии.

– Вот. Глядите. Поймали, арестовали, как говорится, велели пас порт показать… Ну а у него, естественным образом, паспорта нету. У него всё такое противоестественное… Ну а на монету мы согласиться не могли. Теперь вот, исследуем.

– Ему не тесно? – невпопад спросил Саша, поправляя очки.

– Отнюдь! Ему тут очень даже удобно. Я бы сказал, вольготно, – заверил завлаб Самсоныч. – Есть заблуждение, которое тянется ещё от зоозащитников прошлого: мол, зверю лучше на свободе. Отнюдь! В неволе все животные живут гораздо дольше, чем в природе. И биоаномалии тут не исключение.

Биологические аномалии в Москве начали появляться постепенно. Их сотрудники метро начали находить на станциях по утрам. Они выглядели странно – походили на животных средних размеров. Чаще всего попадались похожие на собак, однако у них каким-то невообразимым огнём горели глаза. За это их прозвали лампёсики. Вели себя они так же странно, как и выглядели. Нечётко ориентировались в пространстве, тыкались головами в стены, то падали, то вставали… В общем, были какими-то потерянными. За это их так и прозвали – потеряшки. Агрессии к людям они не проявляли. Скорее, наоборот, вызывали жалость и сострадание.

Общество к потеряшкам отнеслось спокойно. Были даже попытки как-то им помочь. Так, появилось движение «Метрокомбикорм», которое начало собирать средства на питание для потеряшек. Правда, они, вероятно, чтобы привлечь к себе побольше внимания, рисовали красочные плакаты, на которых изображали безобидных потеряшек в виде ужасных чудовищ…

В общем, что-то с ними надо было делать – всё же тоже твари, хоть и неизвестно ещё, земные ли. Тем более что со временем стали появляться человекообразные особи. Они были такими же безобидными, жалкими, потерянными. Поэтому-то и была сформирована в НИИ прикладной биологии эта самая лаборатория биологических аномалий. Поэтому-то её и прозвали в институте «Домом потеряшек». Если у особи были явные признаки мужского пола, их звали биоаномалами. У этого – были.

Парень, которым так хвастался завлаб Самсоныч перед Сашей, появился совсем недавно и по многим признакам отличался от всех потеряшек, появлявшихся прежде. Хотя он так же, как и все его предшественники, нелепо тыкался физиономией в стену – в данном случае в панно с аллегорическим изображением народов Советского Союза на станции «Боровицкая»…

Под прозрачным куполом сидело существо… если не сказать чудовище. Но мы-то с вами, как сказал завлаб Самсоныч, понимаем… Саша был из тех, кто понимает. Он уже несколько лет занимался изучением биоаномалий в Краснодарском филиале НИИ прикладной биологии и вот теперь подал заявление на перевод в центральный, московский, офис.

Завлаб Самсоныч раскачивался на каблуках, сложив руки на груди:

– Ну что, молодой человек, вы можете о нём сказать?

Саша смутился, он понимал, что от его ответов будет зависеть, примут ли его на работу в лабораторию. Он чуть заколебался, но ответил честно:

– Вы знаете, мне никогда раньше не приходилось сталкиваться ни с чем подобным… И даже читать ни о чём таком не доводилось…

– Браво! – Завлаб Самсоныч расцепил руки и зааплодировал. – Правильный ответ! Это хорошо, что вы не стали вилять и что-то там фантазировать… С таким раньше не сталкивался никто. Это абсолютно уникальный экземпляр!

Экземпляр этот по форме напоминал пирамиду, сильно расширяющуюся книзу. На этом основании биоаномал сидел, вытянув вперёд и чуть расставив две ноги, отдалённо напоминающие человеческие. Точнее, такие ноги могли бы быть в каком-нибудь мультике или комиксе, скажем, у людоеда или циклопа. Рук у него было четыре, и он всеми ими брал из большой тарелки фрукты и отправлял их в огромный рот, находящийся на такой же огромной голове, вершащей пирамиду и покрытой несколькими рядами глаз.

– Голова… – только и произнёс Саша.

– Да! – снова зааплодировал завлаб Самсоныч. – Вы зрите в самый корень. У этого биоаномала непривычно большая голова. По отношению к телу…

– Может быть, это детёныш? – предположил Саша. – У детёнышей многих животных голова по отношению к телу больше, чем у взрослых особей…

– Да, мы тоже об этом думали. Скорее всего, подросток… Строго говоря, этому может быть два объяснения. Либо это действительно детёныш или, по крайней мере, молодая особь… либо его интеллект и прочие мозговые способности заметно превышают человеческие. Помните головастых инопланетян из старой фантастики? Вот только бы понять, подо что заточен это пришлый интеллект… В любом случае с ним нужно быть очень внимательным и осторожным. Однако пока мы не получили явных доказательств ни одной из этих гипотез. Хотя мы его между собой называем Молодой бог. Ну разве он не бог?

Завлаб Самсоныч буквально сиял гордостью за своего подопечного.

– Он говорит? Какие-то звуки издаёт? – спросил Саша.

– Урчит.

– Урчит?

– Да, урчит. Иногда удовлетворённо, иногда неудовлетворённо.

Саша Припаров, молодой человек лет двадцати пяти – двадцати семи, довольно высокого роста, худощавый, шатен, выпускник биологического факультете Кубанского государственного университета, внимательно рассматривал биоаномала сквозь толстый прозрачный купол. Смотрел ли в тот момент биоаномал на Сашу Припарова, трудно сказать. При таком количестве глаз трудно точно сказать, куда и на что он смотрел. Скорее всего, во все стороны одновременно и ещё немного вовнутрь.

– Не стесняйтесь, коснитесь рукой купола, – предложил завлаб Самсоныч.

И Саша послушно протянул руку и положил ладонь на тёплый суперпрочный пластик. Молодой человек почувствовал лёгкую вибрацию и увидел, как все глаза биоаномала устремились на него.

Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд. После чего чудовище заурчало.

– Удовлетворённо! – сказал завлаб Самсоныч.

– Что?

– Удовлетворённо урчит. Берём тебя к нам в коллектив. Младшим научным сотрудником. Я, конечно, и раньше к этому склонялся… Но есть у нас негласное правило: если Молодой бог урчит удовлетворённо, это добрый знак, значит, всё будет хорошо. С понедельника выходи на работ у.

Лиза

Снова утро и снова понедельник. Многие не любят понедельники, есть шутки по этому поводу. Но только не Лиза. Она – трудоголик и радуется тому, что пора идти на работу. Правда, разговоров и общения она, насколько может, избегает. Зато у себя в компьютере она творит красоту, забывая об окончании рабочего дня.

Для неё красота – это точность расчётов, чёткость чертежей, устойчивость и выверенность моделей. Лиза привыкла учитывать многое, всю свою профессиональную жизнь она занималась созданием и тестированием агросистем. Как шаг за шагом меняется структура мироздания, нарушаются законы, когда-то незыблемые. Как попытаться предсказать дальнейшие изменения. Красота – это когда надолго угадала дальнейшее развитие.

В последнее время она стала обращать внимание и на свою систему поведения. Всё предсказуемо и обыденно, только… У неё сложилось впечатление, что само время вокруг меняется: где-то убыстряется, а где-то – наоборот. Сам физический мир претерпевает совсем уж непредсказуемые метаморфозы… Но что это значит для исследователя? Что можно между делом отследить течение времени, ведь дни похожи один на другой, особенно будни?

А ещё ей часто снятся странные сны. В них мало картинок, зато много звуков, запахов, ещё каких-то иных, вполне невинных ощущений. Вот и в сегодняшнем сне её будто куда-то несло огромное чудовище. Не такое, каких показывают в кино. Её район считался спокойным.

Во сне Лиза не видела чудовища, но чувствовала его мощь и силу, то, как оно мерно и быстро двигалось. А ещё… слышала его довольное урчание. Сильнее всего его звуки напоминали мурлыканье огромного кота, крупнее тигра или льва, любого другого животного. Но оно явно живое, тёплое и какое-то успокаивающее… Безвременное, что ли. С ним не ощущается время или спешка… Ты в любом случае везде успеешь.

Лиза потянулась. Шесть ноль-ноль. Пора просыпаться, приходить в сознание… Неспешно и со вкусом. Сначала почитать книжку и послушать музыку. В семь ноль-ноль поставить чайник и причесаться, почистить зубы. После – заварить чай и принять душ, пока заваривается. Вот можно и завтрак приготовить, горячие бутерброды. Берём хлеб, немного масла, кружок колбасы и ломтик сыра и кладём в микроволновку. Лиза радовалась, что когда-то приучила себя завтракать. И приготовление, и особенно поедание бутербродов сильно помогает проснуться и неизвестно почему, но поднимает настроение. Привычные движения каждое утро, даже по выходным. Только встать можно позже и никуда не бежать…

Одежда приготовлена с вечера. И, как обычно, в восемь ноль-ноль Лиза, покрутившись перед зеркалом, надела блузку, костюм. Офисная работа не предполагает фантазии в гардеробе. Даже странно бы выглядело, приди она в гавайке и джинсах. Причесалась, подкрасила губы, прыснула духами, взяла телефон, сумку и, улыбнувшись себе, вышла из квартиры. Закрыла дверь, спустилась на улицу и двинулась к метро.

Один день похож на другой, хоть по часам сверяй шаг за шагом. Как пресловутое колесо с белкой – в понедельник ускоряется, в пятницу вечером замедляется. Когда едешь на работу к определённому времени, даже в транспорте встречаешь одних и тех же людей. Людей в Москве вообще немного. Поэтому и в маршрутке, и в метро – все старые знакомые.

Всё как всегда, вот только сегодня, пока тряслась в маршрутке к метро, возникло предвкушение чего-то хорошего. В мире, где в любом месте в любой момент может провалиться асфальт и выпустить страшных хтонических чудовищ, где в целых кварталах не работают элементарные законы физики, где по небу летают острова, это довольно редкое чувство.

Лиза любила ветку метро, по которой ездила на работу, считала её самой красивой и чистой. На турникете оказалось, что закончилась карточка, пришлось пополнить. В девять ноль-ноль, а не в привычные восемь пятьдесят, Лиза встала на эскалатор… И отключилась от жизни, ушла в свои мысли. Туда, где невидимое доброе чудовище несёт её мерно и быстро. Только теперь она ещё и разговаривает с ним, а оно довольно урчит в ответ. Ей казалось, в дороге проходит полчаса, а на самом деле – несколько больше. И так ежедневно. В девять сорок пять Лиза вышла из метро и вовремя, в девять пятьдесят пять, вошла в офис.

– Доброе утро, Елизавета, – поприветствовал шеф. – Что, опять вас сегодня выгонять с работы в конце дня?

Понедельник. По другим будним дням он ограничивается первой частью фразы…

День прошёл как обычно. Вот только небольшая неудача: когда Лиза выходила из метро, прямо у неё из-под носа ушла маршрутка, придётся ждать довольно долго. Да ещё так нагло проехала, переваливаясь с боку на бок, мимо неё.

За окном пронёсшейся маршрутки Лиза увидела молодого человека в очках. Странно, подумала она, новое лицо, раньше я его здесь не видела.

«А как же ощущение прекрасного?» – вдруг вспомнила она, пока шла от метро домой. Так произошло же! Ей приглянулся симпатичный жакет… Надо завтра по дороге с работы зайти и померить. Если не забудет и не очень поздно уйдёт из офиса.

Саша

Понедельник. Первый рабочий день. Саша не любил рано вставать. Поэтому он заранее чётко рассчитал время от высотки НИИ прикладной биологии до общежития, в котором ему выделили отдельную комнату. Как это часто бывает, сам институт – в центре, а его общежитие – на окраине. Впрочем, бывает и хуже. А тут всего минут десять на маршрутке, зато потом по прямой на метро… Часов в девять надо быть у метро, полчаса кладём на маршрутку вместе с ожиданием – значит, выйти надо в восемь тридцать. На сборы и завтрак хватит часа. Стало быть, подъём в семь тридцать.

Расчёт оказался верным. Ровно в девять пятьдесят пять Саша вошёл в здание НИИ прикладной биологии.

– О-о-о! Доброе утро, – встретил Сашу на пороге лаборатории завлаб Самсоныч. – Мойте руки, стерилизуйтесь, надевайте халат и – за приборы, за приборы… Сегодня будем измерять электромагнетическую активность нашего Молодого бога. Я кручу ручки, вы снимаете показания. Уяснили?

– Да чего ж тут неясного, – улыбнулся Саша. – Справимся.

Полдня пролетело словно пять минут…

Сходили в институтскую столовую. Вернулись в лабораторию.

Несмотря на то что в столовой был отличный компот из сухофруктов, по традиции сели выпить чайку. За чаем завлаб Самсоныч вдруг сказал Саше:

– Вы знаете, мне иногда кажется, что наш Молодой бог – не только подросток, но ещё и шалун, хулиганистый такой парнишка. Он, конечно, молодой, но – бог, это точно…

– Ну, бог он или не бог – это бог его знает… – ответил Саша. – Ведь давно учёные заметили, а юмористы подхватили: учёные изучают поведение обезьян, а обезьяны изучают поведение учёных. Помните шутку про обезьяну, которая говорит своей подруге: «Эти люди поддаются дрессировке. Вот смотри, я сейчас нажму на кнопку, и этот человек принесёт мне банан».

– Это-то, конечно… – задумчиво произнёс завлаб Самсоныч. – Это общеизвестный факт. Но тут что-то более сложное… бог он, бог…

– Вы, конечно, знаете поэта Андрея Вознесенского, любимого поэта Никиты Хрущёва… Кроме всяких гимнов у него есть малоизвестное стихотворение: «Я иду по следу рыси, а она в ветвях – за мной. Хищное вниманье выси ощущается спиной…» И в конце: «Но стволы мои хитры, рыси – кры…»

– Да уж… бог, бог… Смотри-ка, уже и перерыв кончился… Допивай скорее чай и – за приборы, за приборы…

Домой Саша возвращался без приключений. Не зря говорят, эта ветка в наше неспокойное время – самая спокойная. Некоторые называют её правительственной. Мол, ночью по ней члены ЦК КПСС на дачу за город ездят. Поэтому там какие-то особенные кордоны или заслоны, одним словом, какие-то разработки военных учёных.

Заходя в метро, он взглянул на часы. Девятнадцать пятнадцать. Выходя, тоже посмотрел. Девятнадцать пятнадцать. Всего полчаса в пути! Неожиданно.

Выйдя из метро, Саша увидел маршрутку, стоящую, образно говоря, под парами. Он чуть-чуть подбежал, залез в салон, устроился у окошка, и машина, переваливаясь с боку на бок, тронулась. Когда водитель крутил вираж по краю площади, Саша увидел девушку, только что вышедшую из метро. Она явно тоже спешила на маршрутку, но, увы, не судьба. Машина понеслась как гоголевская тройка…

В этот момент под прозрачным куполом в НИИ прикладной биологии заурчал Молодой бог. Неудовлетворённо.

Лиза

Снова утро, снова понедельник, шесть ноль-ноль. Лиза потянулась – пора просыпаться. Сон, в котором её мерно и быстро несло невидимое чудовище, остался позади. Теперь она будто бы качалась на качелях, потом ехала в вагоне метро, который почему-то был на членистых ножках, и только огромное сильное существо ощущалось совсем близко.

Опять начинается круг, ускоряется колесо. Семь ноль ноль. Пока Лиза чистит зубы, закипает чайник. Заваривается чай, а она – в душ. А после – завтракать. Это ведь важно – возвращаться из сна в явь по привычной, отработанной годами программе.

Блузка, костюм – оделась, причесалась, подкрасилась, надушилась. Проверила время – восемь двадцать. Улыбнулась, взяла телефон и сумку, закрыла дверь. Спустилась и вышла на улицу, пошла к метро.

Интересно, подумалось Лизе, а будет ли сегодня предвкушение чего-то прекрасного? Понедельник похож на любой другой будний день. А что меняется? Есть ли место чуду? Погода разве что, весна на подходе, скоро начнёт таять снег. Надо бы в выходные пойти погулять по городу.

Лиза встала на эскалатор в восемь пятьдесят и привычно отключилась от реальности. Вновь мерное постукивание, спокойствие и какое-то сонное оцепенение. Она, как и большинство людей в метро, думает, что прошло полчаса… Поднимается на эскалаторе, выходит на улицу.

– Доброе утро, Елизавета, – привычно поприветствовал шеф в девять пятьдесят. – Что, опять вас сегодня выгонять с работы в конце дня?

День как день. Пока шла к метро, внезапно увидела и купила желанную книгу. Хотела зайти в кафе, поесть, почитать… да раздумала, дома с чаем почитает. Поздно уже, наверное. Посмотрела на часы – девятнадцать пятнадцать.

Выйдя из метро, снова посмотрела на циферблат – двадцать ноль-ноль. Странно. Всегда эта поездка занимала час. Это только кажется, что полчаса… А тут вдруг – сорок пять минут. Странно…

На этот раз с маршруткой повезло. Только Лиза вышла из метро – стоит. Только она села – маршрутка тронулась. Лиза посмотрела в окно и увидела того самого парня в очках, что вчера сидел в маршрутке. На этот раз не повезло ему, будет ждать следующей.

Саша

Послеобеденное чаепитие в лаборатории биологических аномалий НИИ прикладной биологии снова вылилось в абстрактную беседу.

– Значит, говоришь, мы идём по следу рыси, а она в ветвях – за нами… – задумчиво произнёс завлаб Самсоныч.

– А вы говорите: бог, бог… – в тон ему проговорил Саша.

– Да-да… именно так. Помнишь, я тебе говорил, что ему у нас нравится?

– Ага.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему ему у нас нравится…

– И почему?

– Ему нравится то, что мы его изучаем. Точнее, то, что мы с ним контактируем. Ему льстит наше внимание.

– Льстит?

– Да. Мне кажется, он тщеславен. Как подросток.

– О как даже…

Завлаб Самсоныч достал ленту с расшифровкой записи электромагнетической активности Молодого бога.

– Вот смотри, – тыкнул пальцем завлаб Самсоныч. – Видишь этот всплеск? Я его назвал богом…

Саша внимательно вгляделся в распечатку:

– Да-а-а… И вот здесь тоже.

– Ой! Ты смотри, обеденный перерыв кончился. Да не может такого быть – даже чай не остыл. Раньше за час столько всего обговорить успевали, а теперь едва ухитрились сходить в столовую… Ну что ж – за приборы, за приборы…

День прошёл незаметно… Тьфу ты, какой штамп! Но ведь это же сущая правда: день прошёл незаметно…

Входя в метро, Саша уже специально заметил время и, выходя, снова посмотрел на часы. Сел, как обычно, в Девятнадцать пятнадцать, а вот вышел в двадцать тридцать. Час пятнадцать! Неужели и эту ветку начинает понемногу трясти? Надо будет сказать Вадиму Самсоновичу.

Удивлённый Саша поднял взгляд от часов и увидел уходящую маршрутку. А в ней, за стеклом, – ту самую девушку…

В этот момент под прозрачным куполом в НИИ прикладной биологии заурчал Молодой бог. Неудовлетворённо.

Лиза

Понедельник, утро. И всё уже не так. Лиза проспала и не успела ни почитать, ни позавтракать. Девять ноль-ноль. Быстро! Чай, душ, оделась… В девять тридцать закрыла квартиру и выскочила из дома.

Весна всё громче заявляет права, снег растаял. Но Лизе сегодня не до этого. Она торопится спуститься в метро. В десять ноль пять вошла. Вышла и бегом до работы. Всё сбилось, и нет времени прислушаться к ощущениям, поговорить с чудовищем. Быстрее, ещё быстрее, опоздала, но хоть бы не так сильно! В одиннадцать ноль пять Лиза, жутко виноватая, влетела в офис…

– Ничего-ничего, – успокоил взволнованную девушку шеф. – Раз в жизни и тебе можно опоздать… Как говорится, учи человека, лечи человека, а он всё равно хоть раз да опоздает… Тем более что у нас сегодня особенный день – закрываем проект. Закрываем досрочно! И с завтрашнего дня вся группа отправляется в отпуск. Хотя бы на неделю. Я так решил! Заслужили.

Так всё и вышло.

Вечером Лиза шла к метро непривычно спокойно, не торопясь. Рассматривала улицы, увидела наконец весну. Она выбрала длинную дорогу, насквозь через сквер. Можно погулять впервые за долгое время…

Но вдруг она ощутила какое-то беспокойство. Чудовище? Оно волновалось! Словно оно ждало Лизу в метро. И она поспешила.

Заходя в фойе, кинула взгляд на часы. 19:40. Подумала: «Как я загулялась». Выходя, снова посмотрела на циферблат. 20:00. Так быстро она никогда не добиралась. Что же происходит?

Но думать об этом было некогда – Лиза увидела маршрутку, вот-вот готовую отойти. И она побежала…

Саша

Александр Припаров, как всегда, вошёл в лабораторию минута в минуту. Завлаб Самсоныч уже ждал его, он всегда приходил заранее.

– Доброе утро. Мойте руки, стерилизуйтесь, надевайте халат и – за приборы, за приборы…

– Погодите, Вадим Самсонович. Я хотел вам сказать важную вещь. Я стал замечать временные аномалии. Я, когда возвращаюсь домой, еду на метро то час, то сорок пять минут, а то и того меньше…

– Любопытно, – задумчиво произнёс завлаб Самсоныч. – А я вот всё удивляюсь, почему обеденный перерыв кажется всё короче…

Саша и завлаб Самсоныч, не сговариваясь, посмотрели на прозрачный купол. Молодой бог, как обычно, уплетал фрукты.

– Знаете, Вадим Самсонович, иногда мне кажется, что наш подопечный… как бы это сказать… не сам по себе…

– Что?

– Словно бы он с кем-то связан.

– Связан, говоришь… Жаль, нет у тебя пока что нужного допуска, но когда-нибудь я расскажу тебе всё, что нам известно про то, откуда они, по всей вероятности, приходят… А пока – за приборы, за приборы…

Рабочий день близился к концу. Завлаб Самсоныч раньше обычного прекратил работу и засел за телефон. Потом сказал Саше:

– Пойду на доклад к начальству. Тебя отпускаю пораньше.

– К какому начальству?

– К самому нашему высокому… Давай-давай, собирайся. Мне ещё бумаги подготовить надо.

Ошарашенный Саша дошёл до метро и – уже, скорее, по привычке – взглянул на часы. Восемнадцать тридцать. И, выходя, снова посмотрел. Двадцать ноль-ноль! Полтора часа в пути! Такого ещё не было! Так долго он ещё никогда не добирался. Что же происходит?

Но думать об этом было некогда – Саша увидел маршрутку, вот-вот готовую отойти. И он побежал…

Саша и Лиза

Вот она, маршрутка. Вот она, дверь. До неё всего пара шагов… Но вдруг неожиданный толчок в плечо. Саша и Лиза сталкиваются у самой двери автомобиля… Поднимают глаза друг на друга. Их взгляды встречаются.

– Мне кажется, мы знакомы? – неожиданно для самой себя спросила Лиза.

– Нет, я совсем недавно в Москве…

– Ну так давайте познакомимся.

– Давайте… Меня Саша зовут, – сказал молодой человек и застенчиво поправил очки.

– А меня – Лиза, – сказала девушка и рассмеялась в голос. А про себя заметила, что так не смеялась давно.

И тут дверь маршрутки закрылась, и та тронулась с места.

– Мы упустили маршрутку, – заметила Лиза, но как-то равнодушно, без всякого сожаления.

– Тогда пойдём пешком? – предложил Саша. – Давайте будем гулять.

– Давайте будем гулять, – ответила Лиза.

В этот момент под прозрачным куполом в НИИ прикладной биологии заурчал Молодой бог. Удовлетворённо.

Метафора

Елена Валужене

Плач по Йиркапу

1. Последнее слово Йиркапа

Меня запомнят как героя. Мудрые люди напишут обо мне великие слова в своих книгах. Мальчишки будут подражать мне. Девушки будут жалеть, что не успели родить сыновей, похожих на меня. Мужчины будут хвастать, что семя их идёт от меня. Сотни тысяч и тысячи сотен людей будут знать о моей жизни и о моей смерти.

Жизнь моя началась в жаркой чёрной бане. Я не помню, как мать омыла меня в тёплой воде, завернула меня в свою рубаху. Не в рубаху отца завернула. Потому что отца у меня не было.

Мать мою в деревне обходили стороной, но ночами то один, то другой тихо скреблись в нашу дверь. Мать всем помогала. У кого сын с войны не вернулся – расскажет, живой ли, у кого корова в лес ушла – укажет место, у кого болезнь-трясучка – травы даст. Спину надорванную выпрямит, ребёнка золотушного вылечит. Только на любовь не колдовала, не привораживала, говорила: нельзя волю человека ломать. Денег за это не брала: возьмёшь, мол, деньги – силу потеряешь. Так, если кто рыбу принесёт, или хлеб, или утку, и то спасибо. Днём же те, кто ночью ей в ноги кланялся, проходили мимо не здороваясь, как будто мы и не люди вовсе.

Она и меня понемногу учила, да только толку от этого. Женскому колдовству учила. А мне бы – мужское. Силу мужскую, знание мужское, ум мужской. Сколько себя помню, мальчишки в деревне к себе не звали, а шёл, так прогоняли – палкой, камнем кинут: иди прочь, колдунский сын, подзаборник. Плюнут через левое плечо, перекрестятся.

Ночами я засыпал в слезах, а мама обнимала меня и пела песни о древних богатырях, о сильных людях, об умелых охотниках, которые гнались по небу за синим оленем. Вытирала мне слёзы, шептала тайные слова, я засыпал. А потом я вырос, и слёзы высохли.

В охотничью артель меня не брали, пришлось одному в ближних лесах промышлять. А много ли там настреляешь? Только в серых болотах свою силу растеряешь. Однажды вылез я еле живой из чащи на берег лесного ручья, за день ни одной души не подстрелил. Смотрю, а на берегу двое дерутся. Брызги летят, земля комьями. То один на другого насядет, то второй – на первого. Присмотрелся я, а это Водяной с Лешим. Думаю, кому помочь? Леший проигрывает, ему надо помочь. Натянул стрелу, выстрелил, в Водяного попал! Водяной в ручей свалился, только круги пошли. А Леший мне в ноги поклонился: проси, говорит, всё, что хочешь, для тебя сделаю.

– Сделай меня богатырём, сильным человеком, чтоб все меня знали.

– Сделаю. Помогу. Иди в Синдорский лес, там найдёшь Своё дерево. Ударишь по нему топором, кровь пойдёт – значит, это твоё дерево. Из него можешь сделать что угодно. Сделаешь гусли – вся деревня будет плакать от твоих песен, сделаешь топор – одним взмахом будешь рубить дома для всей деревни, век будут стоять. А если не срубишь, будет Твоё дерево век цвести.

Срубил я его, конечно. Кто же от такого подарка откажется? Только не гусли и не топор я из Своего дерева выстругал. Сделал из него лыжи. Не лыжи, а ветер. Сами несут, только скажи куда. Шапку перед ними бросишь – останавливаются. С этими лыжами я теперь лучшим охотником в деревне стану!

С лыжами теми я лучшим охотником стал! Все леса – мои. Ближние леса – мои. Дальние леса – мои. Пушная добыча – моя. Всё, что с рогами, – моё. Всё, что с крыльями, – моё. Никто от меня скрыться не может. Ни одна душа не убежит. Теперь я – тот великий охотник из старых песен, тот богатырь, тот герой. Где теперь ваша артель? Я один за день больше добычи приношу, чем артель ваша – за месяц. То-то же.

Что же вы теперь приходите ко мне, зовёте с собой? Уже не подзаборник я вам теперь, не колдункин сын, безотцовщина. Вот вам моё слово твёрдое: не видать вам ни зайца, ни лося, ни куницы, ни росомахи, ни утки, ни тетерева от нашей деревни и до самого Урала. Мне до Урала – час лёту, вам же – месяц ходу. Покуда моя мать печь топит, я уж назад ворочусь, на месяц зверя настреляю. А покуда жёны ваши первенцев носят, вы только до гор дойдёте, на неделю мяса добудете. Поделом вам, лентяям, нет и не будет вам удачи в лесу. Вся удача ко мне перешла.

Лесная удача ко мне перешла. Пёстрые рябчики в гнёздах яйца крапчатые греют – для меня. Бородатые тетерева на песчаных полянах токуют – для меня. Лисы чёрные хвостом след заметают – для меня. Горбатые лоси о деревья рога точат – для меня. Белки седые на ветвях верещат – для меня. Для меня. Для меня!

Кто супротив меня встанет? Быстрее медведя я, быстрее лося, быстрее ветра и быстрее света. И нет мне на земле равных, как нет ничего выше солнца. И будет так во веки веков.

Одна только, одна только последняя добыча осталась. Великая добыча для великого охотника. Никто ту добычу в глаза не видел, а я эту добычу домой сволоку. И тогда пойдёт слава обо мне по всему свету. В песнях воспоют того, к чьим ногам падёт последняя добыча – синий олень. И поклонятся мне звери, поклонятся мне люди, улыбнутся мне боги.

Синий олень за горами ходит, бьёт острым копытом наст в белой тундре за Уралом чёрной ночью, и Каленик-птица запутывается в его рогах. Следом за Каленик-птицей взлетает он в небо и пасётся в небесных тучных лугах, в небесной тундре, зимой и летом цветущей золотыми цветами, серебряными цветами. Олень этот моим будет. Сердце его я вырежу и принесу своей матери.

Гнался я на своих волшебных лыжах за синим оленем над каменными волнами Урала, над зелёным мехом Сибири, над белыми ножами Улахана, Анги, Ирциса, поднимался ввысь и падал на самое дно неба, тропил тропы между небесным Лосем и Семью Старцами. На ледяной дороге Уток поскользнулся синий олень и скатился к подножию южных гор. На колени упал синий олень.

Обмануть меня решил синий олень. Выкупить своё сердце решил синий олень. Зачем мне твои дары, синий олень? Самый большой дар – это твоё сердце, синий олень.

Бьётся в моей ладони сердце его, бьётся в моей груди сердце моё. Два сердца теперь у меня, и велик, и бессмертен я. Нет охотника лучше меня, нет добычи, что не моя. Но кого же теперь догонять мне, в кого стрелять мне? Нет добычи для великого охотника, и пусто впереди меня, как пусто позади меня.

Пустая пустота впереди меня, позади меня. Одно мне теперь остаётся – упасть на дно воды, как падал я на дно неба. Лыжи несут меня к Синдору. Надо льдом Синдора носили они меня раньше, как февральскую позёмку. Под лёд Синдора проваливаются они теперь, как камень – в прорубь. Руки мои хватаются за край замёрзшей воды, но оба сердца будто ведьма опоила чёрной тоской. Нет в них ни капли крови, высосал всю кровь лёд Синдора. И смыкается надо мной чёрная вода Синдора.

Лежать мне теперь вечно под чёрной водой, под красным льдом Синдора, пока надо мной будут проплывать озёрные травы, озёрные рыбы, озёрные птицы, озёрные люди в своих длинных лодках.

Из длинных лодок выкинут они сети, закинут они сети в воды Синдора, и не поднимут их сети рыбу, а поднимут они тоску и горечь. Славную жизнь я прожил, но бесславно она закончилась. Так не кидайте свои серебряные сети в чёрные воды, не тревожьте сна охотника Йиркапа, богатыря, великого героя.

2. Плач матери о Йиркапе

Мне всё равно, что скажут люди. Пусть напишут они обидные слова в своих чёрных книгах. Но я расскажу, как всё было на самом деле. Расскажу, почему я убила его.

Он должен был родиться весной, а родился зимой. Мы тогда с ним чудом выжили, две недели я его в бане отпаривала, на этот свет вытаскивала. Ожил. Запеленала я его в белое, на белый свет вынесла.

Он рос слабым, плаксивым, руки-ноги как тростинки, сквозь кости небо видно. Не может за сверстниками угнаться, не успевает, игр их не понимает. Жалко мне его, а что поделаешь. Стала я его помаленьку учить тому, что сама умею. Сквозь огонь смотреть, по воде читать, пути белой души видеть, пути чёрной души видеть, тропы выбирать. Да только не в коня корм. Не хочет учиться, хочет сильным человеком стать. Не слушает, а я говорю, что сила не в руках и не в ногах, сила внутри. Силу внутри надо собирать.

Как-то на охоте увидел он дерущихся Лешего и Водяного. Лешему подсобил, тот ему и рассказал, что в лесу растёт Своё дерево и из него можно какую хочешь чудесную утварь сделать. Не счесть, сколько деревьев он в тот день порубил, но Своё дерево нашёл. Вырезал из него волшебные лыжи, которые несли его быстрее ветра. Не успею я печь истопить, он уже туда-сюда на лыжах в лес слетал, целый мешок мяса принёс. Не успею я хлеб испечь, он уже два мешка с птицей у печи бросил.

– Сын мой серебряный, многовато нам на двоих добычи будет. Людям немного оставь. Ты уже до Урала все леса опустошил. Народ голодает.

– Не моя печаль, что лесной удачи у них нет. Пусть быстрее лыжами перебирают.

– Может, поделимся хоть с соседями?

– А они нам помогали? Не смей ничего раздавать.

И не смела я ничего раздавать. Вот такая жизнь пошла. Люди роптать начали. Люди сердиться начали. А что я сделаю? Народ артелями за Урал потянулся. Много там добычи, но и вогулов много. Вогулы наших стреляют. На нартах живые мёртвых домой везут. Дети голодные плачут. Вдовы охотничьи нас проклинают. Деревня наша опустела. Через распахнутые двери, сквозь выломанные окна метель насквозь летает, прошлую счастливую жизнь заметает.

1 Физвос – факультет физического воспитания в педагогическом институте. – Прим. автора.

2 Педагогический институт. – Прим. автора.

3 Инста, сокращённое от «Инстаграм», Instagram, социальная сеть, принадлежащая корпорации Meta, признанной экстремистской и запрещённой в России. – Прим. ред.

4 Instagram, социальная сеть, принадлежащая корпорации Meta, признанной экстремистской и запрещённой в России. – Прим. ред.

5 Группа «АукцЫон», стихи Олега Гаркуши.

Продолжение книги