Сказ и птице синей или как рай Уссурийский искали бесплатное чтение
***
По улице брёл парнишка, лет семнадцати-восемнадцати, не больше. Грустил, думал о чём-то, по сторонам мало смотрел. Росту был он среднего, одет не то, чтобы как дворянин*, но и не как крестьянин*, лицо умное, серьёзное. До Петербурга* добрался он из деревни своей на перекладных* только к обеду. Долго ли, коротко ли шёл, только встретил он старика.
– Здравствуй, дедушка, меня Николаем зовут! – поклонился молодой человек.
– Здравствуй-здравствуй, юноша! – отвечал ему старец*, внимательно встречного разглядывая. – Меня Ксенофонтом кличут*. Куда направляешься, что ищешь?
– Ох, смута* везде, говорят, пришли времена последние*. Родителей у меня нет, и посоветовать некому. Вот и решил для себя: как встречу старца седовласого, спрошу у него, что делать, в какую сторону идти и как жить дальше. Даже в Петербург приехал, здесь мудрых людей больше, чем в деревне моей.
А к слову сказать, приближался тысяча девятьсот четырнадцатый год*, переломный год для России-матушки*…
Задумался старец, подслеповатые глаза прикрыв. После долгой думы ответил юноше:
– На востоке, где солнце встаёт, есть место одно – Беловодьем* зовут. Леса там могучие, реки многорыбные, земли урожайные, просторные, а жизнь свободная – всем места хватает. Рай* там земной, или Ирий* по-нашему. Синие птицы живут в тех краях, песни поют неземные, птицами счастья называются. Поезжай, неча* в Петербурге делать, думаю, и без тебя тутошки* разберутся.
– Дедушка, а как попасть в сторону* тамошню*?
– Я сейчас записку напишу. Береги её пуще глаза*. Заверни в несколько холщовин*, дабы* не промокла. И никому про неё не сказывай*. Помни: язык твой – враг твой*. Читать-то умеешь? – старик с хитрецой на Николу поглядывал.
– Конечно, дедушка, умею. И языки разные знаю!
– Откуда же выискался такой, да не в царской одёже* ходишь? – старец смешливо прищурился.
– Маменька с папенькой трудились не покладая рук, все деньги на моё образование тратили. Один я у них. Кроме французского и немецкого много наук разумею*. Родителей как два месяца не стало. Вот и мыкаюсь*, не знаю, как дальше жить.
В это время старец Ксенофонт на чистой белой тряпице* карандашом буквы старательно выводил. А вслух проговаривал:
– Край тот Ассирийский называется, лежит близ Тихаво моря-окияна*. Место благодатное там. Возьми билет, по железной дороге поедешь. Будешь три недели добираться, но не пужайся*, время быстро пройдёт. Сердце своё слушай, оно тебе всё подскажет. Трудные времена сейчас, лихие*. Может, и спрячешься, спасёшься. Возьми! – и протянул записку.
– От кого прятаться-то, дедушка?
– Ох, беда-беда будет! – шептал старец, на вопрос не отвечая. – Помни: встретятся на пути люди разные. Но ты всегда товарищей в подмогу и в радость ищи, не будь один. И перо возьми. Оно тебе путь укажет. Это перо птицы Сирин*. Сказочная она птица, но кто знает, что на пути далёком приключится. Перо ведь как-то попало ко мне, – подмигнул Ксенофонт и, пока Никола в поисках вокзала по сторонам оглядывался, старец, словно дым, рассеялся. Звал его Никола, звал, но дедушки нигде не было.
***
«Ладно, сам сыщу* направление!» – решил молодой человек. Вспомнил, что вокзал должен быть недалече*, и направился вдоль Невы-реки*. В кармане записка заветная лежала и небесного цвета перо птицы Сирин. «Сирин-Ассирийский… – вертелось в голове у Николы. – Похоже-то как! Уж не из тех ли краёв эта птица чудесная?»
Молодой человек размышлял-размышлял, а уж и к вокзалу приблизился. Тот был полон. Все куда-то ехали, спешили. Возле кассы совсем растерялся Никола. От волнения подзабыл, как место называется, куда ехать собрался. Сзади напирали, надо было вспоминать поскорее. Сквозь шум да гам плохо слышал, о чём кассир его спрашивал.
– Имя, имя своё говори, – подтолкнула сзади женщина.
– Николай… а, вспомнил! Ассирийский! – и десять рублей протянул.
Кассир, недолго думая, быстро что-то написал, дал незадачливому пареньку сдачу, затем билет. В нём было указано: город Никольск-Уссурийский*, отправление через час.
«Ну, была не была!» – махнул рукой Никола, зашёл в вагон и место своё занял. Из вещей в котомке* у него была только чистая рубаха да сапоги. Не в его привычках принимать было скорые решения. Но то ли горе от кончины* родителей глаза как мгла какая застелила*, то ли старец словно околдовал, он и сам не понял. «Будет плохо, вернуться всегда успею!» – рассудил Никола и задремал.
***
Снились ему луга заливные, реки молочные* полноводные, берега кисельные* плодородные… Всюду цветы яркие: голубые да красные, а посреди поля-полюшка* сидела птица невиданной красы*: сине-голубого цвета, с длинным хвостом переливчатым*; перья сверкали то серебром, то золотом. Увидала птица Николу, не улетела, стала спрашивать: «Куда ты, Никола, путь держишь?» Удивился тот, что птица разговаривать умеет, имя его знает, но виду не подал. «Еду в край Ассирийский, искать рай земной. Есть, говорят, место волшебное – Беловодьем зовут, всё для жизни там есть, благодать одна». Птица долго на Николу смотрела, затем крыльями взмахнула, в воздух поднялась и крикнула ему: «Возьми перо моё, как станет невмоготу*, подуй на него, загадай желание, и если светлое оно, то исполнится!» – и улетела.
Проснулся Никола. Уж ночь наступила, и так темно было, что и попутчиков не видать. На коленях искрилось что-то. Пригляделся юноша, потрогал и понял, что пёрышко это. «Ох, как же могло оно из кармана выпасть?» – забеспокоился он. Но в кармане лежало другое, то, что старец Ксенофонт передал. «Так это был не сон?» – обрадовался Никола и снова уснул, теперь крепко и без сновидений.
На следующий день Никола уж после обеда проснулся. Долго глаза не открывал, всё руками-ногами шевелил.
– Любишь ты поспать! – раздался звонкий девичий голос.
Напротив него сидела девица*, его возраста, чернобровая, с длинной косою тёмно-русою, в платье голубом и синем, с бахромой, платке на плечах. Она насмешливо глядела на него. Никола сначала понять не мог, где находится, потом враз* всё вспомнилось, и первой мыслью было следующее: «Что же я наделал!» Сунул руку в карман, хотел пёрышки проверить, нашёл одно только. «Неужто привиделось?» – расстроился он.
– Да всё хорошо! – словно угадала его мысли девица. – Ещё недельки две-три и доберёмся до Беловодья!
Никола недоверчиво смотрел на неё. Это же была тайна – его и Ксенофонта!
– Да никакая это не тайна! – снова, будто зная, о чём юноша думает, произнесла девица. – Все туда едут! В край Ассирийский – за раем земным и от зла повсеместного. Ты билет свой всю ночь в руках держал, вот я и подсмотрела, в какую сторону направляешься. И я туда же, так что нам по пути с тобой! А меня Саедана зовут. Старорусское имя это. Обычно меня все Седанкой называют. При жизни родители мои Беловодье всё искали. Не стало их – я и засобиралась. Благо, человек добрый путь подсказал. На последние деньги билет купила и вот – сижу с тобой в поезде. Уж не знаю, что меня ждёт в краю далёком, но, верно, не хуже будет, чем в Петербурге.
– Седанка… очень приятно. А я Николай, можно Николой звать, – представился молодой человек.
– Ух ты! Тебя как нашего царя-батюшку* зовут! В честь него самого? – улыбнулась Седанка.
– Не знаю, только деда моего так величали*, – засмущался Никола.
– Мы в Никольск-Уссурийский едем, значит, судьба твоя там, ведь у города имя твоё!
Вчера это в голову ему и не приходило. Он только о птице Сирин думал да о крае заветном Ассирийском.
– Говорят, там много народу разного живёт. И море тёплое есть, – продолжала Седанка задумчиво, подперев рукой голову. Затем в окно глядеть стала. Там простирались леса бесконечные, густые, тёмные; станций мало, останавливались редко. Поезд шёл неторопливо, сильно ход на поворотах замедляя, и Николе казалось, что на лошади в Беловодье скакал бы пошибче*. О том, что он тоже сирота, Седанке не обмолвился*. Как-нибудь потом, при случае.
***
«Ух, шустрый какой!» – заговорила птица синяя. Никола старался поймать её, по полю бегая. «Как зовут-то тебя? Каждую ночь снишься, а имени твоего до сих пор не знаю!» – спрашивал он. «Си-и-и-рин!» – протяжно закричала птица и стала петь песни дивные. Голос её завораживал, проникал в душу самую. Никола не мог с места двинуться – так прекрасно было птицы пение. А пела она о грядущем блаженстве, о счастье великом, о радостях человеческих. «Только человек, чистый душой, может песни слушать мои, дурной человек рассудок теряет!» – такими словами закончила свою музыку птица Сирин и улетела. «Чудо какое!» – радовался во сне Никола, стараясь повторить мелодию, но у него ничего не получалось.
Так и прошло время в пути. В разговорах, думах и снах. Юноша больше молчал, слушая Седанку да сны в голове перебирая. Он уж и не знал, что ему больше нравится: то ли на девицу смотреть, то ли синей птицы токование* слушать.
… Однажды Никола всё же смог к птице Сирин подобраться. Как уж та не заметила – непонятно. Видимо, на синичек-невеличек* засмотрелась. Схватил птицу за хвост, насилу* та вырвалась. Взлетела с шумом и стала кружить над Николой: «Негоже* так со мной!» – «Я до тебя дотронуться хотел, уж больно ты красивая и будто ненастоящая!» – «Как же ненастоящая! Я ведь перо тебе подарила, куда девал его?» – «Не знаю, драгоценнейшая Сирин! Оно как сквозь землю провалилось!» – «А ты поду-у-умай!» – протяжно пропела птица и улетела. Затем вернулась и добавила: «Ты оберегать и лелеять*меня должен! Счастье – оно хрупкое! А в Беловодье в самый раз пригодится!»
Никола боялся, что птица Сирин больше не явится в его снах и долго не хотел просыпаться. Но когда-нибудь делать это надо, и, открыв глаза, увидал, что Седанка подол платья своего зашивала.
– Ух, зацепилась где-то, надо же! – проговорила с досадой она, взгляд Николы заметив.
Слова птицы Сирин долго из головы не выходили у него. А Седанке про свои сны ничего не сказывал. Боялся, что засмеёт – девицы они такие! «И почему в Беловодье счастье должно пригодиться? Неужто нет его там? Значит, обманул старик?»
– А Ксенофонта многие знают, – произнесла Седанка, в который раз мысли Николы угадав.
– Почему ты о нём заговорила? – с удивлением спросил он.
– Да так, вспомнила. Ты во сне несколько раз имя его произнёс. Ксенофонт прожил долгую, трудную жизнь. Он не обманщик. И не каждому совет даёт. Он с батюшкой и матушкой моими знаком был, несколько раз к нам в дом хаживал*. Всю Расею* пешком обошёл. И про Беловодье столько нам сказывал! Но где находится, сам недавно вызнал*. Поведал*, что добраться в края те не сможет, сил уже нет. Вот за него я и решилась ехать в земли дальние!
Только-только Никола заметил, что у девицы глаза синие-синие, искрятся и словно видят насквозь его. Аж головой замотал. «Полюбилась* что ли?» – мелькнула мысль у него, но прогнал её тут же. Вслух только произнёс растерянно:
– Я и не знал, что во сне разговариваю…
***
В одном из снов Никола птицей Сирин любовался не в поле, а в саду яблоневом. Деревья молодые были, полностью усыпанные спелыми наливными яблочками. Птица Сирин ела яблочки одно за одним, семечки вниз бросала. «Возьми эти семечки! Райские яблоки из них вырастут! Будешь взращивать их, жить безбедно да меня вспоминать!» Подобрал Никола семечки. Все были крупные, доселе* таких не видывал*.
Проснулся, а Седанка яблочко доедает. Спелое, красное, хрустящее. «Соседи угостили! – объяснила она. – Тебе тоже передали!» – и протянула Николе второе яблочко. Как съела своё, семечки в кармашек сложила: «Пригодятся: может, в саду райском яблони не растут!» Никола же семечки со своего яблока Седанке отдал*. «У тебя целее будут!» – сказал он.
***
– Скоро Никольск-Уссурийский! – было раннее утро; смотрители* ходили по вагонам, загодя* станцию объявляя.
Никола с Седанкой встрепенулись. Чай допили с последними пирожками и были таковы*. А что, вещей у них – по узелку на каждого да к выходу давно приготовились. Восемнадцать дней промелькнули в пути – не заметили.
– Никола, может, в новом краю будем вместе держаться? – робко, но с надеждой спросила Седанка.
Встрепенулся юноша, подумал враз: по-иному он и не мыслил. А вслух произнёс только:
– Конечно, Седанка! Как тебя я брошу?! Ты же девица и одна. Я оберегать и лелеять тебя должен!
Девушка поглядела на него с улыбкой и благодарностью. Погладила косу длинную, расправила небесного цвета платье и направилась к выходу.
А на перроне что творилось-то! Люди сновали туда-сюда, гомонили*, грузили вещи многочисленные. Это Никола с Седанкой налегке приехали, остальные везли с собой весь скарб* домашний: как-никак новую жизнь на краю света собрались обустраивать.
Седанка первой шла, Никола за ней. Она спешила: словно знала, куда путь держать. Когда из толчеи выбрались, девушка остановилась.
– Дай отдышаться! Передохнуть надо, – а сама из кармашка записочку достала. – Вот адрес… Там живёт родня моя дальняя, давай у них остановимся, разузнаем, как в Беловодье попасть.
«Надо же, оказия* какая! – обрадовался Никола. – А Седанка не говорила, что есть у кого жить. Верно, испытывала меня!»
Встретили их родные очень гостеприимно. Рассказали, что рядом со столицей Уссурийской, городом Владивостоком*, есть урочище* такое – Седанка*.
– Это в честь девицы нашей назвали! – шутили родные.
Про Беловодье ничего не ответили. Только одно: все его ищут, а как привыкнут к месту, получат как переселенцы* казённые* деньги с землёю, вмиг забывают. Ведь переезжают семьями, с детьми и вещами. Кто и животину* с собой берёт. Пока обустроятся, все мечты забывают.
– Это вам, молодым, есть время Беловодье искать. Вот и в путь вам дорога*! Потом расскажете, где оно. Может, и нам кусочек счастья достанется!
***
Я жду тебя, ведь ты появишься,
Мой долгожданный, мой миленький.
Я вижу губы твои алые
И подарю платочек синенький.
Я жду тебя, когда ты явишься,
Когда войдёшь в мою ты дверь,
Как назовёшь меня по имени,
Хочу к тебе я поскорей1, –
тихо напевала Седанка, то заплетая, то расплетая длинную ко