Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста бесплатное чтение

© Рудашевский Е. В., текст, 2024

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2024

In angello cum libello

Получалось, что мы плывём на всех парусах искать сокровища. Или же искать карту сокровищ. А может, сначала одно, потом другое… Я знала, что много опасностей встретится нам на пути. И есть риск потерять саму себя.

Гастон Буайе. Ромашка. Легенда о пропавшем пирате

Как хорошо было бы стать вольной птицей, или бабочкой, или каким-нибудь другим крылатым существом! Тогда я путешествовала бы одна по этим чудным лесам!

Майн Рид. Оцеола, вождь семинолов

Глава первая

Охотники за сокровищами

Фракийский оракул предрёк царю Александру власть над половиной населённого мира, и его солдаты поверили, что за перевалами Родоп их ждёт бессмертие. Спустя три века оракул пообещал такую же власть императору Августу, а в наши дни отзвуки тех предсказаний заставили меня и моих друзей отправиться в Родопские горы на поиски сокровищ.

В самолёте я читала о странствиях Александра Великого и надеялась, что наше путешествие пройдёт не менее увлекательно. Воевать с сатрапами Малой Азии и захватывать даже самую скромную часть мира мы, конечно, не собирались, а вот побродить по диким лесам и поболтать с непокорными бессами я бы не отказалась. Но македонским солдатам было проще. Они не возились с ковидным сертификатом, не боялись, что их родители забудут оформить согласие на выезд своей несовершеннолетней дочери за границу, и не ругались с Настей за место возле окна, которое в итоге всё равно заняла тётя Вика, Настина мама. Ну и в Шереметьеве во время первой пересадки македонские солдаты явно не кисли, а ведь нас ещё ждала пересадка в Софии – три перелёта вместо обычных двух! Спасибо пандемии. Хорошо, что Болгария вообще впускала туристов из России.

Высунувшись в проход между рядами, я пожаловалась Гаммеру, что реальные приключения не так интересны, как книжные. На страницах «Охотников за сокровищами» герои перемещались буквально по щелчку. Щёлк – и ты в другой стране. Или на другом континенте. У Паттерсона никто не томился в очередях к стойке паспортного контроля и не задыхался в медицинских масках. Гаммер отвлёкся от фильма и, выслушав меня, сказал, что дальше будет веселее, а если не будет, то мы всё равно молодцы. Люди слишком ценят свой минимальный комфорт, и сейчас мало кто доверится карте сокровищ. Поохают, пофантазируют, напишут о ней пост во «ВКонтактике» и этим удовлетворятся. А мы не удовлетворились, хотя у нас и карты не нашлось. Вместо неё – головоломка, решённая едва наполовину и якобы ведущая к сундуку Смирнова. Ну и ворох дополнительных подсказок, которые и подсказками назвать трудно.

Гаммер вернулся к фильму. Надел наушники, отжал паузу, и я увидела, как на экране, встроенном в подголовник, длинноволосый Брэд Питт отрубил руку наголо остриженной девушке. Кажется, её укусил зомби. Гаммер такое любил.

Откинувшись на спинку кресла, я подумала, что с Настей, Гаммером и Глебом поездка получится увлекательной и без всяких сокровищ. Не зря же Настя в Калининграде оформила нам отдельную страховку и, довольная, на последнем собрании детективного отдела «Почтовой станции Ратсхоф» зачитала её гарантии: «При возникновении у вас гражданской ответственности мы произведём выплату третьему лицу для возмещения причинённого ему имущественного ущерба». Да, с Настей не соскучишься. Но я, конечно, предпочла бы обойтись без имущественного ущерба третьим лицам. Мне хватило и разгромленной стены в доме маячника.

Настя и тётя Вика смотрели какие-то ролики в Настином айфоне. Глеб, сидевший с Гаммером, спал. Ему не мешали ни шум двигателей, ни холод кондиционера. Гаммер любовался штурмующими Иерусалим зомби. Неприкаянная, я потыкала экран перед собой и достала синий томик Светония. «Жизнь двенадцати цезарей» помогла решить часть головоломки – ту, где говорилось о пророчествах фракийского оракула, – и я опять понадеялась на её помощь.

Открыла книгу и ужаснулась! Сплошные войны, интриги, предательские удары ножом и прочая кровь. Вот и Август из рода Октавиев, каким бы он ни был Божественным, развлекался то пытками, то казнями. Заставил двух знатных пленников – отца и сына – тянуть жребий, чтобы определить, кто из них умрёт, и «потом смотрел, как оба они погибли: отец поддался сыну и был казнён, а сын после этого сам покончил с собой». На мартовские иды Август собрал триста человек у алтаря и «перебил их, как жертвенный скот». Когда же славному императору не понравился какой-то там судья, он «приказал центурионам и солдатам стащить его с судейского кресла, пытал его, как раба, и, не добившись ничего, казнил, своими руками выколов сперва ему глаза». Серьёзно?! Мало казнить, нужно ещё сперва выколоть глаза?! И это не помешало Светонию написать, какой Август замечательный и сколько хорошего он сделал для своей страны. А незадолго до его рождения кто-то предсказал, что в Риме вот-вот родится будущий император, и сенат, опасаясь потерять власть, на целый год запретил выкармливать младенцев. Взял и запретил! В общем, там была жуткая история, а новых подсказок в тексте не обнаружилось.

Дочитав главу про Августа и пролистав другие главы, я убрала книгу. В итоге обдумывала не головоломку Смирнова, а судьбу римских всадников, предпочитавших отрубать себе большие пальцы рук, лишь бы вернуться из армии домой. Всё это было ужасно, и хотелось верить, что сейчас, летом две тысячи двадцать первого года, подобное невозможно, что войны и вынужденные отрубания собственных пальцев остались в прошлом. К счастью, стюардессы повезли тележку с едой, и я переключилась на недовольство сэндвичем с кетой. Хлеб был сухой и едва жевался, однако на время перекуса разрешалось снять маску, и на том спасибо.

Настя и тётя Вика отвлеклись от айфона, и мы заговорили о доме, арендованном тётей Викой в Созополе. Гаммер ещё какое-то время смотрел фильм, затем сорвал наушники и с возмущением сказал, что «Аэрофлот» вырезал из «Войны миров Z» эпизод с крушением самолёта, а он, по словам Гаммера, был чуть ли не лучшим. Повозмущавшись, Гаммер вызвался найти другие фильмы с авиакатастрофами, чтобы узнать, все ли они подверглись авиацензуре. Я пожелала ему удачи и открыла путеводитель по Болгарии – самый обычный, из оранжевой серии.

Ничего особенного не обнаружила, но повеселила Настю и тётю Вику всякими историями вроде той, когда владельцы курорта «Золотые пески» закупили два вагона ежей, чтобы избавиться от змей. Прочитала, что «тушёная свинина» по-болгарски – «задушено свинско», «глазунья» – «яйца на очи», а «невеста» – «булка». Мы с Настей посмеялись, а потом я прочитала, как сорок болгарских девушек переплели свои косы и бросились в море, чтобы не попасть в плен к туркам.

– Утонули? – спросила тётя Вика.

– Утонули, – кивнула я.

– А зачем косы переплетать?

– Чтобы уж наверняка, – ответила Настя.

Опять страсти… Дальше я листала путеводитель молча. Искала что-нибудь связанное с головоломкой Смирнова. Нашла лишь описание минеральных источников, где купались римские императоры, и примечание, что свои знаменитые скрипки Страдивари делал из родопского клёна. Вот и всё. Ничего толкового про Родопские горы в путеводителе не рассказывалось, а Маджарово, куда лежал наш путь, вообще не упоминалось. Неудивительно, ведь этот невзрачный городок ни император, ни самый захудалый префект не посещали.

Когда мы приземлились в Софии, болгары заставили нас пройти экспресс-тестирование – каждому в нос лихо пропихнули пластмассовый зонд, разве что до мозга не достали. Унизительная процедура для охотников за сокровищами. От теста не спасли никакие сертификаты о вакцинации. Потом медбрат поколдовал с колбочками, вылил их содержимое на лоточки, и мы минут десять ждали, прежде чем получить разрешение идти дальше.

Последняя пересадка выдалась короткая, но заняться в аэропорту Софии было нечем, и Гаммер позвал нас прогуляться снаружи. Мы увидели вполне греческий пейзаж с овеянными дымкой горами. Ну, в Греции я не была, но представляла её именно такой. Горы вставали тёмно-зелёные, с жёлтыми проплешинами выгоревшей от зноя травы, а небо стелилось белёсое, как мои выцветшие джинсы. Солнце припекало, и захотелось немедленно отправиться на поиски приключений, однако объявили нашу посадку, и мы поплелись обратно в аэропорт. Расселись по тесным рядам самолёта, и стюардесса, щёлкавшая механическим кликером, ещё не пересчитала пассажиров, а тётя Вика уже натянула розовую маску для сна и засопела. Медицинскую маску и надувную подушку она тоже подобрала розовые. Настя, теперь сидевшая с Глебом, уснула у него на плече, мне же спать не хотелось.

В самолёте «Болгария Эйр» встроенных в подголовники экранов не было, и Гаммер вытащил из рюкзачка «Дьявольскую колонию» некоего Роллинса. Я попробовала читать вместе с ним, но до конца книги осталось не больше полусотни страниц, и я ничего не поняла. Попросила Гаммера вкратце объяснить, в чём там суть. Гаммер поначалу нехотя, а затем с увлечением рассказал, как в доисторические времена, задолго до моих Августов и Александров, израильские жрецы взялись выковать дамасскую сталь и случайно изготовили армию наноботов, способных расщеплять материю.

– Серьёзно? – поморщилась я.

– А то! – Гаммера явно порадовала моя реакция.

– Армию наноботов?

– Да! Жрецы запечатали их в египетские похоронные сосуды и, спасаясь от ассирийцев, сбежали с ними в Северную Америку.

– С ними – это с ассирийцами?

– С ними – это с сосудами.

– Ясно.

В Северной Америке израильские жрецы познакомились с индейцами, построили копию храма Соломона, и всё шло хорошо, а потом они испугались, что индейцы украдут наноботов и натворят дел, поэтому спрятали сосуды в глубокой пещере. Чтобы уж наверняка защитить тайник, жрецы всей многотысячной толпой дружно убили себя и похоронили свои знания вместе с собой.

Гаммер рассказал, как уже в наши дни исследователи вскрыли наногнездо наноботов и чуть не уничтожили человечество, точнее, чуть не вызвали извержение супервулкана, способного погубить жизнь на планете. Наноботов не остановил бы даже ядерный удар, хотя герои «Дьявольской колонии» как раз подумывали бахнуть по ним ядерной ракетой, и всё бы закончилось печально, но в дело вступил суперсекретный отряд из учёных качков и у мира появился шанс на спасение.

– Вот. Тут самая развязка, – Гаммер ткнул пальцем в раскрытую книгу.

Я почувствовала, что она убаюкает меня быстрее учебника физики, и предоставила Гаммеру лично разбираться со спасением планеты, сама же занялась более приземлёнными проблемами: открыла на смартфоне материалы по головоломке Смирнова и пробежалась по ним ещё разок.

За последние полгода мы выяснили, что однофамилец нашего Глеба, Смирнов Александр Васильевич, в начале девяностых разбогател на игорном бизнесе в Калининграде и основал судоремонтную компанию «Варягъ». Офис «Варяга» располагался неподалёку от моего дома, на одной из Причальных улиц. Не зря Смирнов на единственной найденной Гаммером фотографии показался мне знакомым – я могла увидеть его, когда мы с девочками гуляли по Портовой. Со временем он перебрался в Польшу, где разбогател ещё больше и посвятил себя благотворительности – от скуки или уж не знаю от чего: помогал восстанавливать исторические здания, спонсировал школы и музеи. Потом сказалось старое увлечение азартными играми, и Смирнов занялся организацией соревнований. Заставлял польских школьников искать подсказки, разгадывать шифры. В награду вручал макбуки, назначал стипендии. Предчувствуя скорую смерть, сыграл по-крупному.

В мае прошлого года Смирнов опубликовал в краковской «Дженник Полски» головоломку и объявил, что она приведёт к сокровищам. Добраться до сундука – ну, это Гаммер предположил, что речь идёт о сундуке с золотом или чем-то не менее ценным, – мог любой желающий. Достаточно было превратить головоломку в полноценную карту с красным крестиком посередине. Смирнов пообещал следить за поисками и сообщить о появлении победителя, а если с головоломкой никто не справится, через два года опубликовать её решение на страницах той же газеты.

Охотников за сокровищами собралось много, однако в ноябре Смирнов скончался. «Дженник Полски» напечатала обращение его юриста, некоего Йозаса Новакаускаса, и тот заверил всех, что сокровища по-прежнему ждут своего обладателя, но история с их поисками постепенно заглохла, а сейчас, когда до публикации разгадки осталось десять месяцев, и вовсе забылась.

Головоломка, названная лабиринтом мертвеца, оказалась слишком сложной. Гаммер нашёл в интернете десятки спорных решений, ни одно из которых не привело к сундуку, если только какой-нибудь ушлый охотник не выкопал его втихаря. Никто не мешал тому же юристу Новакаускасу воспользоваться смертью Смирнова и присвоить спрятанное им золото. Многие вообще подозревали, что эта история – обыкновенный розыгрыш. И всё же мы с Настей, Гаммером и Глебом отправились в Болгарию, а тёте Вике, конечно, сказали, что просто хотим поваляться на пляже.

У нас, в отличие от большинства охотников, были дополнительные подсказки. Благодаря им замысловатое «Дорога древних людей вьётся между белой вершиной, где пламя дважды предрекало божественную власть, и обителью того, чей голос заставлял умолкнуть соловьиных птиц» превратилось во вполне конкретное «Река Арда течёт между Перпериконом, где прорицал фракийский оракул, и Татулом, где был похоронен Орфей».

«Над излучиной дороги, залитой океанами огней, морями крови и озёрами смеха, открыта дверь» превратилось в «Арда изгибается возле города Маджарова, где миллионы лет назад извергался вулкан, век назад убивали болгарских беженцев, а теперь отдыхают туристы». Лишь слова́ про «дверь» мы пока не разгадали, как и всю вторую половину головоломки: «Но в неё не войти без ключа. Ключ отыщет тот, кто поднимется к золотым ветвям с золотой листвой и вдалеке увидит слепые окна чужого мира. Вместо слов останется белый туман, и в лесной земле, как девять солнц, засияет тёмная темница. Она расскажет о сокровищах, когда вымысел покинет правду».

О каких ветвях и окнах идёт речь, мы не знали. Надеялись выяснить это в Маджарове и, если повезёт, собственноручно выкопать сундук.

Дочитав «Дьявольскую колонию», Гаммер сказал, что там за всеми событиями стояли рыцари-тамплиеры, хотя поначалу звучали намёки на масонов, но, главное, с наноботами удалось покончить.

– Мир спасён!

– Вот и славно, – кивнула я.

Мы с Гаммером немножко поговорили о золотых ветвях с золотой листвой – они могли указывать на содержимое сундука Смирнова, – затем пилот объявил о посадке, и я уставилась в иллюминатор, стараясь разглядеть Чёрное море или Бургас. В сумерках увидела лишь смутные огни разбросанных по побережью зданий.

Пластмассовые зонды-тампоны нам в нос больше никто не пихал, и, получив багаж, мы довольно быстро добрались до парковки. Пока тётя Вика с Настей искали такси, я скинула в семейный чатик пару фотографий. Мама и папа тут же поздравили меня с прибытием. Чуть позже ответила бабушка Нина – с ошибками и сдвоенными запятыми.

Я бы с радостью взяла маму в Созополь. Она дни напролёт продавала открытки, пекла тортики – совсем замаялась в почтовой станции и, в отличие от папы, Болгарию не видела. Правда, и папа был тут давно, когда ему едва исполнилось пятнадцать. Бабушка Нина ещё жила с первым мужем, моим родным дедушкой, и они втроём прилетели сюда отдохнуть. Папа заболел, и отдых «превратился в сплошной кошмар» с мотанием по местным поликлиникам. Неудивительно, что бабушка Нина не любила вспоминать Болгарию, как не любила вспоминать и первого мужа. Если бы не болгарская открытка с полуразрушенным особняком на фоне лысоватых гор – она висела у нас в торговом зале за кофемашиной, – я бы вообще не узнала о той поездке. Открытку папа купил в Кырджали, а это в двадцати километрах от «белой вершины» из головоломки Смирнова и в полусотне километров от Маджарова! Удивительное совпадение, хотя Болгария не такая уж большая и тут всё относительно близко.

Тётя Вика нашла шестиместный фордик, и мы выехали из аэропорта Бургаса прямиком в Созополь. За окном окончательно стемнело, рассматривать было нечего, и тётя Вика расспрашивала меня о школе. Я отвечала уклончиво. Настя ещё не сказала родителям, что, завалив обществознание, на десятый класс осталась в гумтехе. Мы-то с Глебом поступили в соцгум, хотя Глеб перевёлся к нам лишь в ноябре и не слишком усердствовал в учёбе – частенько уезжал в Петербург, где по-прежнему жила Татьяна Николаевна, его мама. В калининградском доме Глеб томился в одиночестве и за последние полгода даже не успел толком распаковать вещи.

Водитель понял, что мы из России, и включил русский шансон. Из динамиков загрохотало что-то о ворах, авторитетах, наганах, и мы слушали душераздирающее «Раз пошли на дело, выпить захотелось».

В ночи я не разобрала, когда мы въехали в Созополь. Арендованный тётей Викой двухэтажный дом располагался в глубине прибрежного квартала, и у калитки нас встретила улыбчивая домработница Оксана.

Мы предпочли бы сразу завалиться спать, но Оксана показала нам комнаты, объяснила, как пользоваться кухней, ванной, перечислила ближайшие магазины и заодно рассказала о себе. Не умолкая, призналась, что живёт в Одессе, а каждое лето приезжает сюда работать. У неё замечательная хозяйка, и хорошо, что украинцам можно три месяца находиться в Болгарии без визы, а каждый месяц она получает от хозяйки шестьсот долларов, и это вполне себе недурно. Жаль, в пандемию сейчас мало туристов из России, но они есть – мы обязательно их найдём, – а вот цыгане вытворяют всякое и в обменных пунктах одурачат только так, хотя там, конечно, работают не цыгане, а самые обычные болгары, но переживать не надо, ведь Оксана сама обменяет по выгодному курсу наши доллары на местные левы, потому что хозяйка выдаёт ей зарплату именно в левах, а зачем они ей в Одессе.

Оксана заболтала нас до потери пульса, и я едва дотащилась до кровати.

Рано утром меня разбудили громкие голоса под окном. Там Оксана подкараулила хозяйку дома и на смеси украинского, болгарского и английского потребовала немедленно выплатить ей всю зарплату за три месяца ну или хотя бы за два. Добившись своего, Оксана пришла менять наши доллары, и поспать лишний часик мне не удалось.

Я понадеялась собрать выездное заседание детективного отдела и обсудить предстоящую поездку в Маджарово, однако Настя с тётей Викой повели нас к морю, и заседание мы отложили. Дойдя до ближайшего пляжа, расчерченного рядами белых зонтиков и шезлонгов, бросились в воду, и я потом минут десять выгребала из закрытого купальника комочки зелёных водорослей. Насте в открытом купальнике было проще.

Пока тётя Вика намазывалась солнцезащитным кремом и жаловалась Глебу на пандемию, лишившую её более привычного отдыха в Испании, мы с Настей и Гаммером фотографировались. Завалили друзей и родных снимками, затем купили у пляжного торговца громадные кифлы с шоколадом – этакие маслянистые рогалики по четыре лева за штуку. По ближайшим зонтикам тут же расселись чайки. Они то одним, то другим глазом поглядывали, как мы уплетаем чересчур жирные и не такие уж вкусные кифлы с капающим на песок шоколадом.

Наевшись, мы вновь помчались купаться и отплыли подальше от водорослей в прибойной полосе. Я малость выдохлась и легла на спину. Мягко покачивалась на волнах. Настя покачивалась рядом, а Гаммер наяривал вокруг кролем и баттерфляем – демонстрировал, что съеденная кифла ему не мешает. Устав от показных заплывов Гаммера, мы с Настей перехватили его и попробовали притопить. Когда к нам присоединился Глеб, Настя сразу перебралась к нему, а я ещё поборолась с Гаммером, но безуспешно, хотя он явно поддавался. Мне стало неловко от нашей возни, да и Настя с Глебом отплыли в сторонку, словно не хотели нам мешать, и я предпочла вернуться на берег.

После полудня тётя Вика купила нам по большому гиросу со свининой. На палатке, торговавшей гиросами, было написано: «Пилешко и свинско месо по избор», – что означало «Курица и свинина на выбор». Гаммер заявил, что русским в Болгарии можно обойтись без переводчика. Мы с Настей поспорили, что он не прочитает следующую надпись, и отправились на её поиски. Нашли объявление на входе в аптеку: «Моля, влизайте задължително с маска и по един човек, след дезинфекция на ръцете!». Признали свою находку слишком уж простой. Опередив Гаммера, Настя сама перевела написанное:

– «Умоляем, влезайте к нам с маской и по одному чуваку со следами дезинфекции на рыльце!»

Тётя Вика предложила посмотреть на главный городской пляж, и мы зашагали дальше по улице. Настя с тётей Викой так и шли, закутанные в полотенца поверх купальников, а мы с Гаммером и Глебом переоделись в городскую одежду. На ходу подмечали вывески, веселили друг друга нелепым переводом и сверялись с «Гугл-переводчиком». Гаммер пришёл в восторг от жёлтых табличек «Не пипай! Опасно за живота!» на трансформаторных будках. Сказал, что раздобудет такую и повесит у себя в комнате. Даже попробовал сковырнуть одну, но тётя Вика ему помешала.

Мы с Настей и Гаммером продолжали веселиться, а Глеб невозмутимо шёл рядом с тётей Викой. В чёрных брюках и тёмно-синей водолазке, в очках с тоненькой оправой «Молескин», он казался лет на пять старше своего возраста – ну уж на три года точно – и расплачивался за свою невозмутимость «взрослыми» разговорами с тётей Викой. Кажется, ей чуть ли не впервые понравился Настин парень.

Мы убедились, что главный пляж Созополя ничем не лучше прежнего, и двинулись в старый город, клином вдававшийся в море и напоминавший полуостров. Прогулялись по брусчатым улочкам возле ветхих деревянных и новых каменных домов, заглянули в антикварный магазин, на прилавки которого будто выгребли всё с полок бабушки Нины: поливные керамические кувшины, деревянные чехлы для флакончиков, стеклянные игрушки.

Полуостров старого города закончился домами над обрывом. Мы нашли узкий проход между ними, а там набрели на целую сеть узеньких каменных лесенок. Они вели вниз, к шумным бухточкам, и на лесенках теснились крохотные столики – лучшие из них, позволявшие любоваться морем и прибрежными скалами, были заняты туристами. Официанты с подносами выныривали из потайных дверей и, балансируя на кромке ступеней, разносили еду. Мы договорились поужинать тут, и тётя Вика заказала нам два столика на вечер.

После ужина я завалилась спать, а утром мы с Настей, опухшие и помятые, смотрели, как Гаммер бодренько делает зарядку. Он раздобыл допотопные гантели, перепачкал руки в ржавчине, но был до смешного доволен, что мы за ним наблюдаем. Я заикнулась о собрании детективного отдела, но приехало такси, мы отправились на очередной пляж, и я отмахнулась от головоломки Смирнова – просто наслаждалась каникулами. Купалась, гуляла, осматривала покрытые крупнозернистой штукатуркой двух- и трёхэтажные красночерепичные дома. Фотографировала дровницы под балконами первых этажей и вделанные в тротуар огромные баки для бытовых отходов. Писала в семейный чатик, что под наружными блоками кондиционеров здесь не собираются лужи, потому что конденсат по силиконовым трубочкам уходит прямиком в водосточную трубу, ну или в отдельно выставленную пластиковую баклажку, и мама с папой отвечали, что не отказались бы от такого в Калининграде. А ещё я писала им, как внушительно блестят на солнце золотые кольца и браслеты созопольцев.

Больше золота созопольцы любили разве что жирненькие булки из слоёного теста. Особенной популярностью пользовалась «баница със сирене и спанак», то есть закрученный в улитку пышный пирог с сыром и шпинатом. Настя с Гаммером и Глебом крутились в сувенирном магазине, а я пряталась в тени инжира, вдыхала его сладкий аромат – сами плоды пока были маленькие, зелёные, и запах шёл не от них, а от больших, развёрнутых к солнцу листьев, – подсчитывала людей со свеженькой баницей в руках и улыбалась котятам, в зной отдыхающим на уличных ларях с мороженым.

Мне нравилось спокойно отмечать подобные детали, но и бегать со всеми по виа Понтика к палатке «Рибко» тоже нравилось. Палатка была украшена громадным Флаундером из «Русалочки». Отстояв очередь, мы закупались всякой рыбой в панировке, и я брала крохотную цацу по два лева за сто граммов и более внушительный барбун за три пятьдесят.

Мы ездили в Бургас и Черноморец, мотались с одного пляжа на другой, ужинать ходили в старый город, и Настя с тётей Викой надевали вечерние платья с замысловатой драпировкой. О сокровищах Смирнова я даже не вспоминала, а вечером третьего дня задержалась возле окна и увидела крапчатых чаек над окраиной Созополя. Они кружили вихрем, поднимались до самого неба, словно чаинки в стакане с размешанным чаем. Вихрь постепенно разбился на отдельные кольца, поредел, иссяк. Чайки разлетелись по городу, и я вдруг почувствовала, как истосковалась по приключениям.

Вспомнила ночь, проведённую в подвале калининградской библиотеки. Вспомнила брошенную машину в Светлогорске и колючую проволоку на подступах к заливинскому маяку. Сердце застучало чаще, дыхание перехватило, и я твёрдо решила вернуться в лабиринт мертвеца, но добровольно отказываться от спокойного отдыха на море не захотела. Не забыла, как мне было плохо в Заливине, и побоялась, что в новых приключениях расшибленной попой не отделаюсь. Всё гадала, как бы напомнить Насте или Гаммеру об истинных причинах нашей поездки в Болгарию, и тут себя неожиданно проявил Глеб. После событий на маяке он не принимал лабиринт мертвеца всерьёз и в Болгарию полетел только за компанию с Настей. Видимых причин напрашиваться в захолустное Маджарово у него не было, но благодаря ему мы созвали заседание детективного отдела «Почтовой станции Ратсхоф» и договорились завтра же отправиться в Родопы.

Глава вторая

Фракийская автомагистраль

Продвинуться по головоломке Смирнова нам помогла «Веда славян». Точнее, за нас тут продвинулись другие охотники за сокровищами. Они предположили, что строчка «обителью того, чей голос заставлял умолкнуть соловьиных птиц» указывает на Орфея, и процитировали на одном из форумов двенадцатую песню «Веды». В ней рассказывалось о рождении Орфея:

В древности жило немало сладкоголосых певцов, однако мы с Настей, Гаммером и Глебом не сомневались, что в головоломке речь идёт об Орфее, и ухватились за эту наводку. К тому же в «Веде» нашлась вторая подсказка:

Лесная земля, тёмная темница и девять солнц упоминались в головоломке – совпадение очевидное! Это, конечно, здорово, но что дальше? С «дорогой древних» было проще: из всех вероятных гробниц Орфея лишь одна располагалась неподалёку от вероятной рощи Диониса с фракийским оракулом, и мы вычислили протекающую между ними реку Арду. А где, на какой карте искать «тёмную темницу»?

Другие охотники за сокровищами наверняка вдоль и поперёк прошерстили «Веду славян», но я не поленилась купить её на «Алибе». Понадеялась отыскать в ней хоть малюсенький намёк на то, что́ нашему детективному отделу делать в Маджарове, и открыла перед вылетом из Калининграда.

Дохристианский эпос, уводящий к тому далёкому времени, когда славянские племена впервые заявили о себе в Родопах, – звучит внушительно! Не хуже финской «Калевалы». Правда, о последней нам рассказывали в школе, а про «Веду» я раньше не слышала. И неспроста. Выяснилось, что её в позапрошлом веке записал фольклорист Стефан Веркович. Ну записал, и ладно, да только он со своим эпосом отправился на археологический съезд в Казань, и там его обвинили в шарлатанстве. Вроде бы выяснилось, что «Веду» он сочинил сам и лишь выдал за сборник древних песен. Не знаю, так ли это, но мой интерес к ней ослаб.

Источники, надо признать, Веркович указал сомнительные. Песни ему помогли записать «некий пастух», «некий дед», «некий болгарин» – и множество других «неких». Примечание к одному из источников меня особенно порадовало: «Знаменитый старик знал около ста песен, но не мог их переписать, потому что на него ночью напали некие разбойники, которые его посекли на части вместе с его сыном». Нет, история жуткая, но примечание прозвучало забавно.

Ещё больше повеселили комментарии переводчика. Они, конечно, были современные, и Веркович тут не виноват, однако после них я уж совсем не воспринимала «Веду» всерьёз. Нет, ну правда! Переводчик с самым что ни на есть умным видом заявлял, что славяне унаследовали технические устройства Атлантиды и по берегу Дуная гоняли на реактивных автомобилях, пуляли во врагов огненными снарядами вроде противотанковых ракет и летали на доисторических реактивных самолётах, которые «поднимали одновременно тысячу коров и в бочках тысячу вёдер вина», – вот какими могучими были наши предки!

Гаммеру, ясное дело, эта чепуха понравилась. Дай ему волю, он в комментариях упомянул бы и славянских наноботов. Впрочем, Гаммер правильно сказал: не так важно, верю я записям Верковича или нет. Пусть историки выясняют их достоверность. Нас интересовало лишь то, что Смирнов использовал «Веду» при составлении головоломки. Поэтому я взяла её с собой в Болгарию. Читала в аэропорту, в самолёте и сейчас, ночью, тоже открыла. Уснуть всё равно не смогла – разнервничалась перед завтрашним отъездом в Маджарово.

Пролистала песни, посвящённые Орфею. Они не особо отличались друг от друга. Всякий раз старый царь молил Бога о наследнике, получал наследником Орфея, а потом брался найти ему жену. Орфей рождался недоношенным – на четвёртый месяц беременности, – что не мешало ему тут же хвататься за свирель и петь громким голосом на зависть соловьиным птицам. И да, едва родившись, он расправлял крылья, которые почему-то росли у него под мышками. А жену он, четырёхмесячный, требовал непременно такую, чтобы у неё лицо сияло, а косы доставали до земли. Вот, собственно, и весь сюжет. Ну ещё там семьдесят царей по любому поводу бросались танцевать в хороводе. Танцевали по две недели без отдыха и дивились, какой хороший Орфей со своими крылатыми подмышками и какая у него хорошая жена. Всё. И это – на сотню страниц!

Что здесь считать дополнительной подсказкой или прямым ключом к головоломке Смирнова, я не знала, хотя среди прочего встретила и довольно конкретные ориентиры. Например, в двенадцатой песне мудрый змей объяснял Орфею, где искать возлюбленную:

Я допускала, что сундук с золотом лежит в такой вот потайной пещере, но что с того? Нам теперь бегать по Родопам в поисках засохшего дерева? Чудесный ориентир для лесистых гор… Интересно, польских школьников Смирнов тоже заставлял читать «Веду славян», когда гонял их по макбучным квестам? Вряд ли. Уж наверняка подсовывал им что-нибудь попроще.

Раздосадованная, я захлопнула «Веду» и этим разбудила Настю. С ходу пожаловалась ей, что у Верковича все главные красавицы заняты только тем, что сидят в пещерах и ждут, когда за ними придёт будущий муж.

– Негодяй! – сонно возмутилась Настя. – Несите мой «Твиттер», буду его отменять.

До рассвета оставалось меньше часа, но спать по-прежнему не хотелось, и я достала книжку об Орфее, купленную у букинистов на Мусоргского незадолго до вылета из Калининграда. В ней болгарский исследователь Никола Гигов взялся подробно расписать биографию Орфея, и поначалу всё шло неплохо. Я с интересом читала, как Орфей бродил по Родопам, выпиливал из черепашьего панциря корпус лиры, делал из коровьих жил струны. Потом он полюбил Эвридику и захотел стать звёздным небом, чтобы разглядывать её во все небесные очи, то есть возмечтал получить несколько тысяч глаз, хоть и подозревал, что всё равно не сможет вдоволь налюбоваться своей Эвридикой. Немножко странно, но, конечно, романтично. Я даже всплакнула от мысли, что бывает такая любовь. Ну ладно, не всплакнула, но в глазах чуточку защипало. А вот дальше… Дальше пошло-поехало.

Выяснилось, что Орфей, живший в тринадцатом веке до нашей эры, ездил читать научные лекции в Египет, в Тибет, в Перу, а ещё он был великим лекарем, и сам Гиппократ плагиатил его рецепты, как Гомер плагиатил его стихи. И да, под конец жизни Орфей овладел могущественным знанием, которое предпочёл спрятать от современников, и оно до сих пор лежит спрятанное то ли в Тибете, то ли в Перу, и не совсем понятно, в чём это знание заключается. Я бы не удивилась, узнав, что речь идёт о чертежах доисторических самолётов и противотанковых ракет. Или о запечатанной в керамические сосуды армии израильских наноботов…

Я напрасно мучила себя псевдоисторическими книжками. Ничуть не продвинулась в решении головоломки. Гаммер называл её уравнением. Говорил, что нужно подставить ориентиры вместо переменных, как мы подставили реку Арду вместо «дороги древних людей», однако уравнение Смирнова было чересчур сложным. Тут даже мой папа не справился. До того как заняться филокартией, он преподавал историю в университете, а дальше «дороги древних людей» не продвинулся. Правда, не слишком усердствовал – посчитал, что я подсунула ему обычную задачку из интернета. Я не призналась родителям, что ищу сокровища, и чувствовала себя немножко виноватой.

В общем, на головоломку мы особо не рассчитывали и делали ставку на дополнительные подсказки. По версии Гаммера, старик Смирнов наугад разослал их, когда понял, что перемудрил с окнами чужого мира. Или не наугад. Как бы там ни было, в октябре, то есть через полгода после публикации в «Дженник Полски», я получила конверт с загадочной открыткой и решила, что её отправил кто-то из посткроссеров, а спустя пару месяцев мы с Настей, Гаммером и Глебом убедились, что марки, штемпели и даже отдельные слова таинственного послания – это набор подсказок, ведущих к сундуку Смирнова.

Марка с виноградом «рубин Кайлышки» намекнула на Болгарию в целом, марка с Орфеем – на Родопы, марка со стервятником – на муниципалитет Маджарово, а притворная подпись «я таджик» – на одноимённый город Маджарово, до Первой мировой называвшийся Ятаджиком. И мы вычислили, что подсказки не просто дополняют головоломку – они её дублируют! Из них складывалась упрощённая карта сокровищ, и я хотела вновь пробежаться по ним, но уснула. Так и легла на книгу об Орфее, а через два часа меня растолкала Настя. Пора было выдвигаться в путь.

Я совершенно не выспалась, но утром папа забросал меня сообщениями в «Вотсапе» и настроение немножко улучшилось. Уплетая на завтрак свеженькую баницу, я с улыбкой прочитала, как папа ворчит на маму. К его ужасу, она вдруг полюбила гречку. Дома третий день подряд ели гречневую манку, гречневые макароны, гречневые котлеты со льном, всякие полезные для желудка гречневые хлебцы, ну и саму гречку, как простую, так и зелёную, от которой папу воротило больше всего. Он скинул мне гифку с пофиолетовевшим миньоном, чем окончательно меня развеселил. Ещё папа написал, что у нас почти завершился ремонт и к моему возвращению строители поменяют весь шиндель, а главное, признался, что самую малость отредактировал мой школьный доклад о филокартии, показал знакомому редактору из «Открытого письма», где сам частенько печатался, и ждал, что осенью на его страницах появится моя первая публикация.

Я едва распрощалась с папой, а следом мама прислала мне фотографии двух новеньких открыток, чтобы я могла зарегистрировать их на сайте посткроссинга, и карточки пришли замечательные! На первой были нарисованы китайские достопримечательности. Отправитель написал, что живёт в Чунцине, расположенном в горах юго-западного Китая. Всячески расхвалил свой город, а под конец позвал в гости и пообещал, что станет моим бесплатным гидом. Даже указал номер своего телефона! Я бы никогда не решилась воспользоваться его приглашением, но приятно было вновь почувствовать себя членом большой и дружной посткроссерской семьи.

Вторая открытка пришла из Германии. На лицевой стороне красовался незамысловатый фотографический натюрморт: пустая тарелка и банка открытого джема на столике перед окном. На оборотной стороне девочка Катя по-русски написала: «Привет, Оля! Я родилась в Казахстане, в 9 лет переехала в Россию, а затем в Германию. Кто я по национальности, не знаю. Когда меня спрашивают, рассказываю эту заученную историю. У меня есть кот, он приехал со мной из России. Его зовут Филипп Августус Второй. Августус – это в честь месяца моего рождения, потому что кот был моим долгожданным подарком. Желаю тебе всего самого доброго».

Пока я регистрировала открытки, тётя Вика спустилась завтракать. Мы с Гаммером, Настей и Глебом переглянулись. Пора было привести наш план в действие. До возвращения в Калининград осталось тринадцать дней. Мы не знали, сколько времени потребуется в Маджарове, чтобы разобраться с подсказками «я таджика» и выкопать сундук Смирнова, да и не представляли, как потом с ним поступить, ведь с сундуком в самолёт не сядешь, но в любом случае догадывались, что отпрашиваться сразу на две недели бессмысленно – тётя Вика нас не отпустит и заподозрит неладное.

Ещё в самолёте Настя рассказала маме о некой туристической программе, по которой школьников якобы возили в Родопы наблюдать за египетским стервятником, «одним из самых быстро вымирающих видов птиц на планете». Тётя Вика стервятников пожалела, но заметила, что наблюдать за ними, наверное, скучно: ну летают себе, и молодцы. Разговор забылся, Настя к нему не возвращалась, а сейчас заявила, что «Оля изнывает по бедным птичкам и смерть как хочет ими полюбоваться». Мы договаривались изнывать вместе, однако Настя почему-то рассудила, что моё отдельное изнывание покажется более правдоподобным, и тётя Вика посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием, словно это мне, а не египетскому стервятнику, грозило скорое вымирание.

По словам Насти, ближайший «орнитологический автобус» отбывал из Бургаса сегодня, в час дня, а следующий выезд состоится через неделю, если вообще состоится, потому что в пандемию группы набирались не всегда.

– И надолго? – с сомнением спросила тётя Вика.

– На пять дней! – бодро ответила Настя.

К счастью, тётя Вика вчера познакомилась с двумя женщинами из Смоленска и не переживала, что останется в Созополе без компании. Она разрешила нам уехать, но попросила меня и Гаммера отпроситься по громкой связи у родителей. Тут проблем не возникло, хотя Гаммер немножко стеснялся при всех говорить с папой – Давид Иосифович отвечал глухо, односложно, вопросов не задавал.

Моя мама восторженно поддержала нашу идею прокатиться в горы, заодно поболтала с тётей Викой о чудотворных свойствах гречневой крупы. Глеба звонить родителям никто не заставил, и я бы возмутилась такой несправедливостью, но побаивалась его мамы и промолчала – особого желания услышать голос Татьяны Николаевны не испытывала.

Тётя Вика отправилась к новым подругам на пляж, и мы бросились паковать вещи. Автобус из Созополя в Бургас ходил каждые полчаса, а вот из Бургаса в Хасково, от которого до Маджарова останется проехать километров шестьдесят, – дважды в день, и опаздывать на первый рейс не хотелось. Мы с Настей условились ехать налегке, но в итоге набили её чемодан. Глядя на нас, и Гаммер с Глебом взяли всего побольше – набили рюкзак Гаммера так, что едва застегнули верхний клапан. Напоследок Настя застряла в комнате, выбирая, что надеть в дорогу, и мне пришлось дважды бегать за ней на второй этаж.

Настя спустилась боевая: в хайкерах на толстой подошве, синем сарафанчике с юбкой чуть ниже колен и тоненькой байкерской куртке «Нортфолк». Куртка осталась Насте от бывшего парня, мотавшегося по калининградским фортам. Ярко-оранжевая, она изнутри была украшена картами, компасами и всякими лозунгами вроде «Круиз вопреки шторму», «От Полярного круга до южных широт через тропические моря» и смотрелась, конечно, здорово, но в жару Настя могла бы обойтись без куртки. Я и сама зачем-то натянула любимую бордовую толстовку. Впрочем, быстро взмокла и повязала её на пояс.

Когда мы вышли из калитки, Гаммер вспомнил о просьбе Давида Иосифовича купить пару миллилитров розового масла для Анны Сергеевны, мамы Гаммера. Ходить по парфюмерным магазинам времени не было, и мы отложили поиски масла на обратный путь. Добежали до старого города и успели заскочить в готовившийся отъехать автобус.

Минут за сорок добрались до Бургаса, а там двинулись через центр к расположенному на окраине автовокзалу. Торопились, но заглянули в кафе, и я заказала себе «сач пилешко месо». Пока мы ждали заказ, вбила название блюда в переводчик. Он выдал не самое аппетитное «кусок куриного мяса», но обед мне понравился, только от сытости меня разморило и остаток пути я шла вялая. Хорошо, вещи несли Гаммер с Глебом, иначе мы бы точно опоздали.

На пустынном и каком-то захолустном автовокзале кассир выдала нам билеты и сказала ждать на седьмой платформе. До отправления оставалось меньше пяти минут. На вопрос, где тут седьмая платформа, кассир неопределённо махнула рукой:

– Как где?! Там! Идите и найдёте. Один, два, три, четыре… семь! Понятно?

Ничего не понятно!

Других пассажиров поблизости не было, и мы ещё покружили по вокзалу. Отыскали седьмую платформу с запылённой и почти неразличимой табличкой. Когда появился автобус, Гаммер отдал водителю багажные квитки и затолкал вещи в багажный отсек, а мы с Глебом и Настей обнаружили, что на наших местах сидят пассажиры. Настя обратилась к водителю, но в итоге говорила чуть ли не со всем салоном, причём Настя задавала вопросы по-английски, а ей упрямо отвечали по-болгарски. Потом прибежала кассир и начала ругаться с водителем. К их спору охотно присоединились пассажиры.

Мы вчетвером, оглушённые, стояли посреди утомительного гула голосов, пока они вдруг разом не умолкли. В тишине одна из пассажирок по-русски объяснила нам, что автобус не тот, хотя да, платформа самая что ни на есть седьмая, но, если мы хотим попасть в Хасково, надо бежать на остановку, расположенную неподалёку от вокзала. Там проезжает автобус из Варны, и нам лучше поспешить, потому что по расписанию он уже ушёл, однако автобус частенько опаздывает, так что мы, если повезёт, успеем. Нет, второго автобуса сегодня не ожидается. Да, обычно их два, но сейчас ходит один.

Настя высказала бы кассиру и водителю всё, что о них думает, однако не захотела терять ни секунды и мгновенно, прежде чем я осознала происходящее, заторопилась наружу. Без неё я бы, честное слово, отошла в сторонку, села на тротуар и тихонько заплакала от бессилия. Настя же схватила меня за руку и куда-то повела. Глеб и Гаммер следом потащили багаж. Я не понимала, куда именно мы бежим. Мне представлялось, что Настя, обезумев, несётся наугад, но через пару минут мы выскочили на дорогу, а там кинулись в открытые двери автобуса. Водитель едва взглянул на наши билеты, и мы быстренько заняли свои места.

Когда вокзал остался позади, я заметила под лобовым стеклом табличку «Варна – Хасково» и чуть успокоилась, но расслабиться не смогла. Слушала, как ветер свистит в открытом люке на крыше, ждала, что нас четверых в любой момент выставят прочь, а Настя с Глебом, сидевшие за мной и Гаммером, уже о чём-то беззаботно болтали. Настя время от времени просовывала мне между спинками сидений то шоколадный батончик, то бутылочку воды, то влажные салфетки. Я машинально брала их и не выпускала из рук. Настя даже не вспотела в своей байкерской куртке! Хорошо быть такой худенькой. Да и вообще хорошо быть Настей, когда нужно мгновенно принять решение и не потерять при этом голову.

Мы выехали из Бургаса, миновали какой-то городок с двухэтажными серенькими домами, и я наконец расслабилась. Кусая шоколадный батончик, смотрела на поля дозревших подсолнухов с тяжёлыми и оттого поникшими цветками. Они сменялись виноградниками, колючими стернями и полями кукурузы, но подсолнуховые поля попадались чаще и по ним ползли комбайны – из вздёрнутых выгрузных труб рвался чёрный-пречёрный поток семян, словно комбайны не урожай собирали, а выкачивали нефть.

Вдали обозначились лысоватые холмы и разбросанные по ним красночерепичные деревушки. Залюбовавшись ими, я одновременно почувствовала усталость после бессонной ночи и радость от долгожданного путешествия в глубь Болгарии. Вокруг всё было сельскохозяйственное, страдное. Земля нигде не простаивала, и лишь вдоль речек, деливших угодья, темнели куцые, будто обкусанные, деревца и грязноватые дикие кусты.

У съезда к Вратице пахотные участки ненадолго сменились пустырями, показались развалки советских лет. Местами я заметила свежие пожарища с извитыми границами там, где удалось залить пожухлую траву и остановить продвижение огня, а следом округа вновь оживилась.

Гаммер отметил, что у нас в Калининградской области столько всего не посажено – земли-то хватает, а заняться некому, – затем достал смартфон и попробовал найти в Хаскове магазин парфюмерии. Интернет работал медленно, связь едва держалась на одной полоске, и Гаммер быстро сдался. Я сказала, что в крайнем случае розовое масло отыщется в аэропорту Бургаса, и мы неожиданно разговорились о Давиде Иосифовиче. Я его плохо знала. Только здоровалась с ним, когда забегала к Гаммеру, и он казался мне угрюмым домоседом, а тут вдруг выяснилось, что в молодости Давид Иосифович много путешествовал. Сам не любил вспоминать о том времени, но Гаммер иногда доставал альбомы со старыми фотографиями и силой вытягивал из папы скупые слова о запечатлённых им людях и городах.

Давид Иосифович работал судовым электриком и в начале девяностых ходил в Охотское море, откуда доставлял рыбу куда-то под Одессу, а потом получил рабочий диплом моториста и ходил уже по дальним морям – бывал в африканских и австралийских портах. Жил в Риге, Марселе и как-то провёл два года в Мексике – нанялся к мексиканцу, который поручил ему переделать украденный у американцев буксир-спасатель в туристическую яхту для арктических вод. На второй год мексиканца убили, но работу Давид Иосифович довёл до конца, потому что новому владельцу буксира понравилась идея водить туристов в Арктику, а лучше Давида Иосифовича там в моторах никто не разбирался и без него справиться с переделкой не получалось. Давид Иосифович продолжал путешествовать и жить в самых экзотических местах до две тысячи пятого года, когда родился Гаммер. С тех пор он дальше Польши и Литвы не выбирался.

За годы нашей дружбы Гаммер впервые так много рассказал о Давиде Иосифовиче. Я бы с радостью ответила взаимным откровением, однако он и без того знал о моих родителях достаточно, и я просто сказала, что молодой Давид Иосифович с его мёртвым мексиканцем и прочими страстями неплохо смотрелся бы на страницах «Охотников за сокровищами». Развеселившись, Гаммер предложил достать «Гномов-вредителей». Я и не догадывалась, что он привёз в Болгарию коробочку с нашей любимой настольной игрой. Глеб и Настя не возражали, хотя раскладывать карты в автобусе было неудобно. Мы кое-как сыграли два раунда, но быстро сдулись. Искать нарисованный на карте золотой самородок, когда на кону стоял настоящий сундук с золотом, не хотелось.

Холмы покрылись первыми лесочками. Окутанные дымкой, деревья прорисовывались угольно-чёрные, да и в целом за обочиной стало больше чёрного цвета: к уже привычным чёрным стерням и полям с чёрными цветками подсолнухов добавились чёрные пожарища и мутные заводи, в которых стояли коровы преимущественно чёрной масти. Вскоре я разглядела отблески огня. Траву почему-то никто не тушил. Ещё и водитель закурил за рулём. Он не слишком утруждался выдыхать в открытое окно. Автобус провонял жжёной травой и табаком. Мне сделалось неуютно, но горящие холмы ушли, водитель выбросил сигарету, за обочиной чернота вновь сменилась оттенками жёлтого, и я почувствовала, что засыпаю.

Боялась пропустить что-нибудь интересное. Морщила лоб и поднимала брови, чтобы удержать опускавшиеся веки. Веки всё равно опускались, и я лишь мельком выхватывала ползущие лопасти ветряков, металлические опоры ЛЭП, высокие скирды из наваленных друг на друга тюков сена. Задремала, однако меня мгновенно разбудили голоса Насти и Гаммера. Или не мгновенно, если судить по резко изменившемуся пейзажу за окном. Лесистых холмов стало больше, чаще попадались посёлки. За сеткой-рабицей показалось лавандовое поле. Лаванду почти всю сняли, и от неё остались сиротливые зелёные кустики, а цветы на окаймлявших поле розовых кустах завяли и, потемнев, скукожились.

Промелькнул указатель на Кабиле, но я поленилась открывать на смартфоне карту, чтобы разобраться, где именно мы проезжаем. Гаммер навис над спинкой своего сиденья и что-то доказывал Насте. Прислушавшись к их разговору, я поняла, что они обсуждают сундук Смирнова, спорят, найдут в нём слитки золота, фракийские сокровища, чертежи какого-нибудь невероятного изобретения или акции одной из принадлежавших Смирнову компаний. Глеб заметил, что акции теперь цифровые и хранятся в виртуальных хранилищах. Гаммер признал, что в акциях не очень-то разбирается, и согласился заменить их ценными бумагами на предъявителя. Сказал, что такой была награда героев в «Знаменитом Каталоге „Уокер & Даун“» Давиде Морозинотто.

– Надеюсь, мы найдём что-нибудь поинтереснее… – сказала Настя. – Уж лучше фракийские сокровища.

– А я согласен и на ценные бумаги. – Гаммер пожал плечами и тут же добавил: – А в «Библиотеке мистера Лимончелло» главной наградой был контракт на съёмку в рекламе.

– Серьёзно? – покривилась Настя.

– Там…

Гаммер давно пытался подсунуть мне книгу Грабенстейна и не хотел спойлерить, однако не удержался и под моё притворное возмущение раскрыл добрую половину интриги. По его словам, «Библиотека» была чем-то вроде «Голодных игр», только без крови и смертей. Герои разгадывали всякие ребусы и решали простенькие загадки. Победители снялись в рекламном ролике компании, выпускавшей настольные игры, а потом раздавали автографы и фотографировались с поклонниками в школе.

– Тухлая награда, – заключила Настя.

Гаммер поторопился заявить, что у «Библиотеки» вышло ещё более увлекательное продолжение.

– Куда уж увлекательнее? – усмехнулась Настя.

– Продолжение называется «Библиотека мистера Амаретто»? – спросила я.

Шутку никто не оценил.

Гаммер рассказал, что во второй части описаны Библиотечные Олимпийские игры, и там все бегают наперегонки с библиотечными тележками, делают сальто, преодолевая складки на ковре, соревнуются, кто быстрее прочитает книгу во время поедания пиццы, и состязаются, у кого дальше полетит бумажный самолётик. За этим следят миллионы зрителей, а голограмма Нила Армстронга говорит: «Маленький бросок листа бумаги, но гигантский скачок для всей бумажной промышленности».

Мы с Настей демонстративно захрапели, и Гаммер быстренько завершил свой не самый увлекательный пересказ. Помолчав, добавил, что победителям во второй части оплатили обучение в колледже.

– Это больше похоже на Смирнова, – призналась я.

Настя с Гаммером обсудили, какой бы колледж они выбрали. Между тем автобус свернул с Фракийской автомагистрали, которая вела от Бургаса прямиком в Софию, но свернул не на юг, а куда-то на север. Я испугалась, что мы всё-таки сели не в тот автобус, и уже не отвлекалась от дороги. Выяснилось, что автобус лишь сделал крюк, чтобы высадить пассажиров в Нова-Загоре и Стара-Загоре, а следом двинулся в Хасково.

Заглянув в смартфон, я увидела, что мы проехали треть всей Болгарии с востока на запад и теперь спускаемся в долину реки Марицы.

Холмы окончательно стеснились, просторных полей я не замечала, однако редкие участки с подсолнухами встречались и здесь. На дороге попадались тушки сбитых и закатанных машинами животных. Ближе к Димитровграду начались настоящие хвойные леса. До Хаскова осталось километров двадцать, и пассажиры оживились.

Мы проехали аквапарк «Райски кът». Миновали серый, безотрадный Димитровград с его отданными запустению заводскими районами на окраинах и похоронным бюро «Вечен рай» в центре, а вскоре добрались и до уныло-индустриальных пригородных кварталов Хаскова.

Глядя на панельки самого угрюмого советского стиля и битые тротуары, я приуныла. Даже увидев, что в город мы въезжаем через район, названный в честь Орфея, не слишком обрадовалась, а Гаммер назвал это хорошим знаком. Заметил моё настроение и попробовал меня приободрить. Сказал, что тут не хуже, чем в калининградском Юдиттене. Я бы ответила Гаммеру, но автобус свернул на старенький замызганный автовокзал, и отвечать расхотелось.

Я понадеялась, что мы пробудем здесь недолго и как можно скорее отправимся в Маджарово. Села с вещами на покоробленную скамейку, а Настя, Гаммер и Глеб побежали искать кассы – метались от одного забранного решёткой наружного окна к другому, затем скрылись за неприветливо темнеющей дверью вокзала. Заметив вывеску «Пощенска станция. Клон 4», я улыбнулась. Правда, окна и двери четвёртого отделения хасковской почты тоже прятались за решёткой и жизни за ними не угадывалось.

Вернулась Настя. Сказала, что тут везде стоят кабинки транспортных компаний, по большей части закрывшихся к вечеру, да и предлагавших лишь дальние поездки в Турцию, Грецию и ещё бог знает куда. Когда вернулись Гаммер с Глебом, мы вместе пошли осматривать таблички платформ. Отыскали шестую, на которой среди прочего красовалось и Маджарово. Не обнаружили ни намёка на кассу. Наконец Глеб обратился к водителю единственного припаркованного автобуса и выяснил, что последний из двух маджаровских автобусов давно ушёл и поездку придётся отложить на завтра.

Представив, что нас ждёт ночёвка на скамейках, я совсем раскисла. У меня и месячные начались. Очень вовремя… То есть, конечно, вовремя, но радости мало. Да и на что мы вообще рассчитывали? Наша поездка была обречена на провал. Хорошо, если до рассвета нас не ограбят и не похитят, а я уже видела тут обвешанных золотом цыган, и нет, я ничего против них не имела, однако цыгане у меня ассоциировались с калининградским Табором, и как-то не хотелось ночью оказаться в их компании.

Я ругала себя за такие мысли, злилась на собственную трусость, а потом Настя взяла меня за руку и повела прочь с вокзала – успела по «Букингу» забронировать два номера в одной из немногих хасковских гостиниц, – и я встрепенулась. Понадеялась выспаться и встретить новый день без утомительной хандры.

Глава третья

В кальдере вулкана

Настя и Глеб сходили в душ и спустились прогуляться. Позвали меня, но я отказалась. Гаммер тоже остался в гостинице и заглянул ко мне в номер поговорить о завтрашней поездке в Маджарово. Я его быстренько прогнала. Даже зубы не почистила. Завалилась в кровать и мгновенно уснула, а в три часа ночи подскочила вся взмыленная и с колотящимся сердцем. Кажется, мне приснился кошмар. Я с минуту приходила в себя. Услышала, что Настя мирно посапывает на своей кровати. Вновь легла, но спать не захотела и перебралась на балкончик. Села там на пластиковый стул и с высоты третьего этажа пару минут просто наблюдала за вымершим в ночи центром Хаскова.

Вымер он не полностью. Фонари погасли, но местами горели витрины запертых и зарешечённых магазинов. Ещё горели неоновые вывески игорных клубов и баров. По улице блуждали разрозненные группки то ли старшеклассников, то ли студентов. В темноте они немножко шумели, смеялись, однако неизменно стягивались к свету витрин, рассаживались под ними на тротуарах и затихали. Музыка лишь урывками доносилась из баров, и в городе было тихо. Я различала, как жужжат внешние блоки кондиционеров на соседних домах и как в открытой помойке шебаршат крысы. Или кошки. Трудно сказать. Вчера по пути в гостиницу я видела много бездомных котов. Они все были какие-то подранные: одни хромали, другие зло смотрели единственным глазом. Собаки попадались более ухоженные и к тому же с бирками на ушах – совсем как у нас в Калининграде.

Проводив взглядом очередную группку студентов, я откинулась на спинку стула. Сон не возвращался, и я почувствовала себя непривычно бодрой. Послушала посткроссерский подкаст чудесной Маши Мокеевой. Не зная, чем ещё заняться, открыла на смартфоне файл с подсказками «я таджика».

Неиспользованных подсказок у нас осталось мало. Три штуки. Главная из них – фотографический пейзаж на открытке «я таджика». Ну, по крайней мере, я считала её главной. Саму карточку мы с папой, отсканировав, продали на «Ибэе». Она оказалась антикварной, выпущенной почти сто лет назад Обществом болгарского Красного Креста. Судя по всему, Смирнов нарочно выбрал дорогую открытку, чтобы получатель хотя бы попытался с ней разобраться. Вырученные деньги я планировала потратить на подарок маме ко дню рождения, а в итоге взяла с собой в Болгарию.

Покупатель на «Ибэе» нашёлся быстро. Пожалуй, чересчур быстро. Карточка, конечно, антикварная и редкая, но «я таджик» испортил её надписью, и мы с папой даже не надеялись, что кто-то выкупит наш лот по довольно высокой фиксированной цене. Гаммер, разумеется, посчитал это подозрительным – он вообще любил городить всякую паранойю по любому удобному поводу – и попросил меня хоть что-нибудь разузнать о покупателе, однако тот остался анонимным и я о нём забыла. Предпочла сосредоточиться на само́й открытке, точнее на её лицевой стороне с чёрно-белым снимком каменистого пляжа.

Снимок запечатлел отвесные скалы над рекой, пасущихся коров и лежащих под зонтиками людей. Мы с Гаммером, Настей и Глебом не сомневались, что в объектив болгарского Красного Креста попали именно Родопские горы и протекающая в них Арда, но определить конкретное место не сумели. Судя по фотографиям из интернета, пейзаж для Родоп был типичный, да и сам пляж за последние сто лет мог измениться до неузнаваемости.

Второй подсказкой была банка из-под птичьего корма – наша награда за долгое путешествие по Калининградской области. Мы раскурочили стену в заливинском доме маячника, уверенные, что найдём ключ к головоломке Смирнова. Нашли «Сухой корм для щеглов, зябликов и зеленушек». Сняв крышку, обнаружили серый песок, пахнущий чем-то металлическим и чуть поблёскивающий на солнце. Настя предположила, что это прах кремированного Смирнова, и я ужаснулась, но успокоила себя тем, что песок чересчур тяжёлый, куда тяжелее обычного песка и тем более праха.

Мы тогда зареклись возвращаться к лабиринту мертвеца с его замороченными загадками и банку с тяжёлым песком не прихватили. Даже не сфотографировали! Теперь только и могли сказать, что её украшали рисунки голодных птиц с жадно раскрытыми клювиками и рекламная надпись – что-то о «размножении молодых особей». Уж не знаю, чем это поможет в поисках сокровищ.

Наконец, третьей подсказкой мы называли стопку из шести книг, некогда принадлежавших старику Смирнову, хотя «Таинственное похищение» болгарского писателя Ивана Ружа всё-таки считали отыгранным. Руж, конечно, описывал Родопы и упоминал Орфея, но его книга вывела нас на головоломку, и этого было вполне достаточно. «Оцеола, вождь семинолов» Майн Рида в свою очередь намекнул, где в доме маячника искать банку с тяжёлым песком, и я бы признала его тоже отыгранным, однако Гаммер просил не забывать громадное чернильное пятно на развороте с утраченными страницами – утверждал, что оно отдалённо похоже на карту. Сомнительная получилась карта: без ориентиров и крестика, указывающего, где спрятан сундук. Даже если знать, на какую местность её наложить, всё равно запутаешься. Мне пятно больше напоминало схему кровообращения из прошлогоднего учебника биологии.

Ещё четыре книги пока не сыграли никакой роли. «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, «Золотая цепь» Александра Грина, «Лорд Джим» Джозефа Конрада, «Рассказы» Гилберта Честертона. И лишь на «Потерянном горизонте» не красовался экслибрис личной библиотеки Смирнова – возможно, в этом крылся особый смысл. Ну или я, одержимая Смирновым, потихоньку сходила с ума и в бессилии перед его головоломкой начинала угадывать особые смыслы во всём подряд.

Книги я прочитала и чуть голову не сломала, гадая, почему Смирнов выбрал именно их. Обычные приключенческие и детективные истории с кучей вымышленных мест вроде гриновского Зурбагана. Или Смирнов хотел голосом того же Хилтона намекнуть на содержимое своего сундука: «Золото, приятель. Золото, и точка. Тонны, буквально тонны золота»? Было бы неплохо.

Вот и всё. Три подсказки. Негусто.

Группки студентов пропали. Бары закрылись. Город окончательно вымер, и я вернулась в кровать.

Утром встала неожиданно бодрая, готовая хоть пешком идти до Маджарова. Ну хорошо, не настолько бодрая, но от вчерашней хандры я избавилась. Растормошила Настю и помчалась будить Глеба с Гаммером. Обнаружила, что они давно проснулись и раздобыли нам простенький завтрак. Не сказать, что я наелась кренвиршкой, то есть сосиской в тесте, однако на голод не жаловалась и к вокзалу шла довольная жизнью.

На автовокзале собралось с дюжину микроавтобусов, и мы выяснили, что автобус в Маджарово действительно отправится с шестой платформы, однако не раньше половины третьего. Заранее билеты никто не продавал, нужно было занять место в живой очереди. Киснуть больше пяти часов на скамейке мы не захотели и потащились обратно в гостиницу, сложили там вещи в подсобку и зашли в единственное открытое поутру бистро.

Загрузились ещё по одной кренвиршке, выпили кофейку и отправились бродить по улицам Хаскова в поисках чего-нибудь любопытного, как и положено обычным туристам. Никто бы не заподозрил, что мы охотники за сокровищами. Я даже сфотографировала Гаммера на фоне крылатого памятника. Памятник, кстати, жутковатый. Нет, крылья росли как положено – из лопаток, а не из-под мышек, – но сверху на них давили когтистые лапы кого-то невидимого, кто пытался эти крылья оторвать. Гаммер такое любил. Правда, расстроился, разобрав, что памятник посвящён не мутантам грядущего апокалипсиса, а тем, чья слава не даёт покоя завистникам.

Я увидела, что Хасково не такой уж скверный городок, хотя ему, конечно, далеко до Созополя или Бургаса. Его бедность читалась по тому, как выглядели местные старики. Они одевались в застиранные брючки и курточки советского покроя, шли с потрёпанными дипломатами, авоськами или выцветшими пакетами. Ноги у старушек были отёкшие, тяжёлые, что не мешало им раскладывать скатерти со всякой мелочью на продажу: от резиновых шлёпок до пучков лука и засыпанного в пластиковую бутылку гороха.

Российские машины – старенькие «Нивы» и «Жигули» – в Хаскове встречались чуть ли не чаще, чем в Калининграде. Нам всюду попадались вывески ломбардов, одинокие лотки с варёной кукурузой, которую тут продавали не початками, а зёрнами в одноразовых стаканчиках с ложкой. И везде виднелись стенды с уличными некрологами. Под фотографией умершего было написано, где он жил, как давно умер и кто по нему скорбит. Поминальные листки висели на заборах, на деревьях и на дверях некоторых домов – сотни некрологов в каждом квартале, иногда перемежающиеся с объявлениями мастеров по замене черепицы.

Мы полюбовались балконами с виноградными лозами на стенах, большими кадками с зацветающими жориками и двинулись обратно к гостинице. Настя спросила, почему я называю георгины жориками, и я объяснила, что их так называет бабушка Нина. По-украински они – «жоржини», а её первый муж, то есть мой родной дедушка, родился в украинском селе Россоши, и бабушка подцепила это слово от него. Смешно и грустно. О нём, папином родном отце, и сейчас жившем где-то на Украине, я знала лишь по таким обрывочным воспоминаниям, которые выуживала из бабушки. О маминых родителях из Рязани я знала и того меньше. Мама с ними почти не созванивалась, а в гости к ним не ездила с тех пор, когда я ещё ходила в садик.

Ровно в два тридцать мы выехали из Хаскова. Заплатили по десять левов и кочевали по полупустому микроавтобусу «Бреза – Белев», гадая, с какой стороны откроется обзор получше, потом угомонились, и я вдруг почувствовала невероятное облегчение – не оттого, что заняла удачное место, а вообще. Поняла, что обратного пути нет. Мы с головой нырнули в лабиринт мертвеца, теперь не было смысла мучить себя сомнениями, и я в «Вотсапе» написала Вихре. Она ждала нас в Маджарове и готовилась поселить в доме родителей. Я нашла её на сайте посткроссинга. Вихра давненько ни с кем не обменивалась открытками, однако на моё сообщение ответила быстро, и за последний месяц мы немножко подружились, хотя Вихра была старше меня на три года. Она с детства помогала родителям, работавшим в природоохранном центре «Восточные Родопы», – ей доверяли иностранных туристов – и хорошо ориентировалась в родных горах. Трудно представить лучшего проводника!

О лабиринте мертвеца я Вихре не сказала. Это уж Гаммер постарался со своей «разумной осторожностью». Его смутило, что Вихра так беззаботно пригласила к себе четырёх незнакомцев из России. Дай Гаммеру повод, он и Глеба, перебравшегося в Калининград незадолго до того, как мы организовали детективный отдел, в чём-нибудь заподозрит, и моего папу, ведь тот работал на нижнем чердаке и при желании мог подслушать наши обсуждения. Ну ладно, моего папу Гаммер даже в страшном бреду не додумался бы в чём-то подозревать, а вот дядю Рустэма, забравшего у меня «Оцеолу» для знакомого любителя бракованных книг, назвал мутноватым.

Паранойя Гаммера мне представлялась излишней, однако я не забыла, как во «ВКонтакте» кто-то заинтересовался открыткой «я таджика», а потом удалил свой профиль, и как из моего почтового ящика пропала обычная карточка от болгарского посткроссера – пропала и вернулась. И анонимного покупателя на «Ибэе», схватившего открытку «я таджика», тоже не забыла. Поэтому и согласилась утаить от Вихры правду о нашем приезде.

Вихра ответила в «Вотсапе», что встретит нас в Маджарове, и я убрала смартфон. Увидела за окном полуразрушенные амбары, коровники и возвышающиеся между ними электрические столбы с металлической корзиной на верхушке. В корзинах, судя по всему, время от времени гнездились аисты. Самих аистов я не приметила.

Поначалу места шли суходольные, с лысоватыми холмами, лугами цветущего клевера, и они во многом напоминали родные места в Калининградской области, не хватало только ершистой тимофеевки, но за Книжовником сгустились хвойные леса, дорога пошла на подъём и я почувствовала, что мы покидаем долину реки Марицы, потихоньку забираемся в Родопы – одни из самых высоких гор Балканского полуострова, оставшиеся здесь от некогда могучего Македоно-Фракийского массива. По ним шла южная граница Болгарии, а за их южными отрогами лежала тоненькая полоса греческой территории, отделявшей Болгарию от Эгейского моря.

Чем дальше мы ехали, тем чаще встречались разбросанные по солнечным склонам деревушки. На поворотах водитель сбрасывал скорость, и я успевала разглядеть осадистые крыши с торчащими из-под стрехи пучками соломы. Стены частично прохудились, и половина дома нередко оказывалась заброшенной или отданной под овчарню, однако в другой половине, залатанной и оштукатуренной, по-прежнему жили люди – бедно, но по-своему аккуратно. За ветхими оградками просматривался чистый двор с размеченным плодовым садиком, покосившимся, но подпёртым амбаром и хозяйственными пристройками, возведёнными из всего, что попало под руку бережливому хозяину: от старых досок до кроватей с панцирной сеткой.

Кровли иногда встречались сложенные из пластин сланца, отчего дома выглядели совсем уж древними. И печные трубы у них торчали каменные, похожие на башенки, а спаренные трубы соединялись арочной перемычкой, похожей на средневековый мост. Но красная черепица, конечно, попадалась чаще серого сланца, и я вспоминала Калининград. Правда, черепицу здесь выкладывали неряшливо, особенно коньковую – под неё заливали столько бетона, что он выпучивался из всех щелей и делал крышу какой-то перекошенной.

Я любовалась закутками арбузных бахчей и заросшими вербой берегами горных речушек, потом извилистая дорога пошла круче, за обочиной протянулись пустыри, заросшие терновником и крапивой, а ближе к Силену подъём прекратился. Мы теперь спускались в долину реки Арды – той самой «дороги древних людей», по которой восемь тысяч лет назад переселенцы каменного века отправились на поиски плодородных земель и по которой нам самим предстояло отправиться на поиски сокровищ. Не верилось, что мы действительно добрались до края, зашифрованного в головоломке Смирнова!

Место для своего сундука он выбрал заурядное, если забыть о раскопанных вокруг Маджарова фракийских гробницах, святилищах и крепостях. Впрочем, таких раскопок хватало по Родопам, и Маджарово тут не выделялось. Из переписки с Вихрой я знала, что это крохотный городок на шесть сотен постоянных жителей. Во всём одноимённом муниципалитете, куда входили ещё восемнадцать ближайших сёл, жителей насчитывалось чуть больше двух тысяч. Иные сёла пустовали, а в других ютились три или четыре старика, из упрямства отказавшихся покидать свои дома.

В начале прошлого века людей в Маджарове было ещё меньше – тогда, названное Ятаджиком, оно и городом-то не считалось, – а вот к середине века население муниципалитета резко выросло. Маджарово располагалось в кальдере громадного вулкана, в последний раз извергавшегося тридцать пять миллионов лет назад. Кальдера давно утратила вулканические очертания, превратилась в кольцо разрозненных хребтов вроде Кован Кая и Патрон Кая, но болгарские геологи обнаружили в ней полиметаллические месторождения, и в Маджарово устремились сотни рабочих, снаряжённых для добычи меди, цинка и свинца.

Маджарово отчасти повторило путь Мадана, который также раскинулся на правом берегу Арды и попал на страницы «Таинственного похищения». Иван Руж писал: «Прошло несколько лет. Изменился Мадан. Нет больше невзрачного горного селения. Цветущий городок белеет среди гор. Вечером над горными хребтами сияет электрическое зарево. Наполненные доверху рудой, круглые сутки спускаются по канатной дороге, связывающей рудники с флотационной фабрикой, вагонетки. От зари до зари кипит там труд». Как в итоге сложилась история Мадана, я не знала, а вот в Маджарове к концу прошлого века полиметаллические месторождения иссякли, шахты рудника закрылись, и люди постепенно разъехались.

По словам Гаммера, Смирнов нарочно выбрал столь малолюдный уголок. Не хотел, чтобы до золота случайно, в обход всех головоломок добрался какой-нибудь ушлый кладоискатель или обычный рабочий, например раскапывающий землю под фундамент нового дома. Как бы там ни было, мы проехали Рыженово, где сошёл последний пассажир, и остались в опустевшем салоне вчетвером. Желающих добраться до Маджарова, кроме нас, не нашлось.

За Долни-Главанаком с его кирпичными домами и унылыми бетонными развалками открылись миниатюрные луга, залитые розовыми цветками мальвы. Показались овраги, заросшие орешником, и кучные стада коров – водитель притормаживал, пропуская их через дорогу, – а дорога пошла битая. По ней катились редкие машины и узенькие повозки с высокими бортами и единственной лошадкой на вожжах.

Миновав парочку поселений, мы выехали к бетонному мосту через Арду. Преодолели мост и очутились на просторах древней кальдеры, где когда-то бушевали «океаны огней» из головоломки Смирнова. Так и не скажешь, что обступившие нас горные кручи прежде смыкались и были внутренними стенками вулкана.

Маджарово встретило нас пустующей коробкой полицейского поста и вполне советскими панельными пятиэтажками. Стену первой панельки на высоту всех этажей украшал цветной рисунок египетского стервятника, стерегущего яйцо с человеческим младенцем внутри. Гаммер назвал рисунок криповым, вспомнил болгарскую марку с этой желтомордой птицей на конверте «я таджика» и посчитал появление стервятника хорошим знаком.

Проехав квартал из шести панелек, мы оказались в центре Маджарова. Вышли у отделения почты и увидели припаркованную «опель-корсу». Прислонившись к её зелёному капоту, стояла Вихра. Фотографиями мы не обменивались, однако других людей поблизости не было, а коротко стриженная девушка улыбнулась, приветственно махнула рукой, и я сразу поняла, что вижу именно Вихру. На ней были джинсовые шортики с торчащими из-под коротких брючин карманами, растянутая синяя футболка без рукавов и ярко-жёлтые кроксы. Когда мы подошли к машине, Вихра поздоровалась за руку с Глебом и Гаммером, обняла меня с Настей, и я почувствовала, как от неё сладко пахнет туберозой.

Гаммер с Глебом закинули вещи в багажник, и мы покатили вперёд. Асфальт быстро сменился грунтом, и «опель-корса» чуть подпрыгивала на камнях и выбоинах. Из центра с его бетонными постройками мы выехали в пригород Маджарова, который я бы назвала не пригородом, а отдельной деревушкой на окраине. Дома здесь стояли старенькие – нам больше попадались заброшенные, с просевшими крышами и обвалившимися стенами, но встречались и ухоженные, побелённые известью. Многие участки заросли́ бурьяном, изгороди покосились, и почти повсюду угадывалось умиротворяющее запустение.

Мы ехали минут пять, потом остановились, и Вихра повела нас через калитку во двор – он прятался за каменной оградкой и был похож на сельские дворики, которые я заметила на пути в Маджарово, разве что тут не нашлось ни хлева, ни скота.

Семья Вихры жила в двухэтажном красночерепичном доме, в свою очередь напомнившем мне другие дома на склонах Родопских гор. Он был сложен из кусков камня, соединённых красноватой глиной, и его стены поднимались голые, разделённые поперечными буковыми балками, – только один из углов второго этажа был оштукатурен. В неотшлифованном камне виднелись беленькие осколки ракушек. Они напоминали, что задолго до первых извержений вулкана здесь плескалось не огненное, а самое настоящее водное море, и мне бы восхититься древностью использованных при строительстве материалов, однако, когда счёт переходил на миллионы лет, я в них терялась и ничего особенного не чувствовала. Куда больше меня впечатлило, что дом построили в позапрошлом веке, когда Ятаджик ещё считался турецким, а граница с Болгарией проходила совсем рядом, по берегу Арды.

В единственном оштукатуренном углу хозяйского дома располагалась спальня родителей Вихры, и там же была потайная комната, где разные жильцы в разное время прятались от турок, от болгар и от немцев. Вход в потайную комнату открывался с крыши, и я бы напросилась туда, но вход давно заделали, хотя само укрытие не тронули – поленились сносить фальшивую стенку.

Вихра показывала двор и словами снимала с него тоненький налёт современности, обнажала под ним историю своей семьи, да и всего Маджарова. Я видела, как под пластиковыми стульями проступает гумно, где молотили пшеницу и складывали заготовленные на зиму дрова. Видела, как вместо простеньких детских качелей из забвения выползают ясли для скота, а вместо проржавевшего металлолома появляются курятник и амбар.

Вихра поселила нас в бывшей овчарне, притулившейся в дальнем углу двора. Овец семья Вихры не держала и оборудовала в овчарне три сейчас пустовавшие гостевые комнатушки. Две достались нам. Они оказались очень даже уютными. Деревянная кровать занимала комнату почти целиком, оставляя пространство для узенького коридорчика, комода и душевого закутка. Над кроватью громоздились закаменевшие от времени балки. Над ними возвышались белёные скаты потолка, а стены, как и в хозяйском доме, были голые, ничем не облицованные. От них шёл приятный запах камня и глины, а ещё пахло освежителем от лежавшего на комоде постельного белья.

День клонился к закату. Закинув в овчарню вещи, мы попросили Вихру свозить нас к Арде. Не ждали от поездки ничего особенного, лишь хотели осмотреться на берегу. Единственными понятными ориентирами из головоломки Смирнова оставались «моря крови», то есть место на Арде, где в тринадцатом году прошлого века турецкие башибузуки истребили две тысячи болгар, и «озёра смеха», то есть место на той же Арде, где теперь отдыхали туристы. Да, ориентиры не лучшие, однако мы и не собирались продвигаться по основной головоломке и только надеялись, что «озёра смеха» выведут к пляжу, изображённому на открытке «я таджика».

«Опель-корса» шустро прокатилась через Маджарово к бетонному мосту, и мы немножко постояли на нём, фотографируя Арду. Потом перебрались на левый берег, проехались по совсем уж разбитой дороге и спустились к воде. По словам Вихры, приезжие часто приходили сюда купаться. Судя по лепёшкам навоза, коровы заглядывали сюда не реже. И да, русло реки впереди изгибалось под уступами горных круч, а пляж был каменистый, однако он напоминал пляж «я таджика» не больше, чем любой другой из тех, что, думается, встречались по всем Родопам.

Меандров на Арде было много, и какой считать излучиной дороги древних людей, мы не знали. «Моря крови» тоже не помогли. Вихра сказала, что тут неподалёку в честь убитых беженцев построен мемориал, но где они пересекали реку и где конкретно проливалась их кровь, указать не смогла.

Сундук с золотом мы, разумеется, не упомянули и вообще постарались не слишком усердствовать в расспросах – изображали обычных туристов, и Вихра, достав из багажника стопку полотенец, предложила нам окунуться. Настя сразу стянула ботинки, сарафан и, осторожно ступая по камням, зашла в воду по колено. Дальше течение становилось сильным. Я же только сняла кеды, закатала брючины и чуть намочила щиколотки. Глеб присоединиться к нам отказался, а Гаммер, раздевшись, ринулся вслед за Настей. Обойдя её, продолжил уверенно идти вперёд. Боролся с течением и, кажется, надеялся перейти Арду вброд. Река здесь была не такой уж глубокой, но Вихра, забеспокоившись, окрикнула Гаммера и попросила не рисковать.

Когда стемнело, мы возвратились в пригород.

Настя и Глеб пошли с Вихрой накрыть стол, а мы с Гаммером побродили по округе, хорошенько осмотрели хозяйский дом и разобрались с его замысловатой конструкцией. С улицы он казался монолитным, и лишь со двора было видно, что дом условно разделён на три части, спрятанные под общую четырёхскатную крышу. Левая часть стояла полноценная: на втором этаже – две жилые комнаты, на первом – обычный сарай. Средняя часть была ущербная. Её стену будто вдавили вглубь, а высвобожденное пространство отдали под деревянную лестницу и открытую в сторону двора веранду. Наконец, правая часть осталась полноценной сверху, а стену первого этажа опять же вдавили вглубь, высвободив место для проходной террасы с деревянными столбами, на которых и держалась оштукатуренная спальня родителей Вихры.

Всего наверху получилось пять комнат, а внизу – два помещения: сарай и бывший хлев, где теперь располагалась кухня. Дверь на кухню открывалась из проходной террасы. Там мы и нашли Вихру с Настей и Глебом. Помогли им перенести контейнеры с разогретой едой на веранду второго этажа и встретили Кирчо, дедушку Вихры. Старенький, морщинистый, он опирался на кизиловую трость, но старательно поприветствовал каждого из нас, причём по-русски.

Родители Вихры ещё не вернулись из рабочей поездки, и мы ужинали вшестером, если не считать ждавшую подачек собаку Наоми. Гаммер жадно набивал рот, а я вертела головой, рассматривала веранду, вывешенные для просушки травы и розовевшую в кадках герань. Дед Кирчо обмолвился, что в его детстве лестниц тут было две, а веранда, как и весь дом, делилась на мужскую и женскую части. Я понадеялась на подробный рассказ об истории хозяйского дома, однако дед Кирчо, мельком расспросив, откуда мы приехали, заговорил о том, что его связывало с Россией, а связывало его многое и говорил он долго. Притомившись, мы слушали, как дед Кирчо живописует свой отпуск в Сочи, и я удивлялась точности озвученных им деталей. Не понимала, зачем ему и сорок лет спустя, например, помнить, что из Софии в Москву он вылетел именно семнадцатого августа в половине второго ночи.

Покончив с сочинскими пляжами, дед Кирчо переключился на Кремлёвский дворец съездов, где он с другими маджаровскими шахтёрами смотрел балет «Икар», а следом переключился на семьдесят второй год, когда его откомандировали на рудник Маджаян-Далан в Сомали, и, казалось бы, тут уж никакой связи с Россией нет, но выяснилось, что в Африку он прилетел на Ил-18 из Москвы. Во время суточной пересадки в Каире дед Кирчо сблизился с русским экипажем, и ему особенно понравились стюардессы Светлана и Таня, которых он очаровал тем, что по памяти читал стихи Пушкина, посвящённые Анне Керн. Нам дед Кирчо, к счастью, Пушкина не зачитывал, но рассказ не прерывал ни на минуту и говорил без малого полтора часа.

После ужина мы с Настей, Гаммером и Глебом уединились в овчарне. Признали, что расхаживать по берегу Арды со старинной фотографией каменистого пляжа – дело сомнительное, и предпочли начать с горной библиотеки.

Вихра упомянула библиотеку в нашей переписке. По её словам, в позапрошлом году через Маджарово проехали три грузовика. Никто не обратил бы на них внимания, если бы не постоянные разговоры об африканских беженцах и афганских боевиках, просачивавшихся в Европу через Родопы. Вроде бы местные цыгане им помогали, и в Маджарове заподозрили неладное. Через два дня грузовики объявились вновь: пересекли бетонный мост и двинулись в сторону Хаскова. Тогда о них болтали всякое, а летом прошлого года два студента из Софии поднялись на одну из ближайших вершин и наткнулись на самую настоящую библиотеку, спрятанную в маленькой пещерке, – судя по всему, для её обустройства грузовики и приезжали.

Мало того что неизвестные строители затащили на гору почти три сотни книг и два металлических стеллажа, они ещё облицевали пещерку керамической плиткой и укрепили потолок, чтобы защитить книги от влаги. Владелец библиотеки не объявился, и в Маджарове о ней постепенно забыли. Вихра считала, что с её участием задумывался какой-то перформанс, но софийские студенты всё испортили и перформанс уже не состоится.

Мы допускали, что горная библиотека связана с лабиринтом мертвеца. Она вполне могла оказаться «тёмной темницей» из головоломки Смирнова. Да, судя по рассказам Вихры, никакие «девять солнц» там не сияли, а вместо сундука с золотом хранились книги, но заглянуть в библиотеку стоило, ведь её обустроили в период, когда Смирнов готовился опубликовать головоломку и, возможно, прокладывал путь для будущих охотников за сокровищами.

Настя и Гаммер предвкушали завтрашний день, а Глеб сидел молчаливый и отстранённый. То ли считал поход в горы бесполезным, то ли просто не хотел утруждаться восхождением, но отговаривать нас не пытался, и на том спасибо.

Перед сном в овчарню заглянула Вихра. Она перечислила с десяток мест, куда хотела бы взять нас в ближайшие дни, а я попросила для начала проводить нас к таинственной библиотеке. Помня нашу переписку, Вихра не удивилась, и мы договорились выйти с утра пораньше.

Глава четвёртая

Тайна горной библиотеки

Под тёплым одеялом спалось хорошо, только Настя ворочалась и норовила вытеснить меня на краешек кровати, к холодной каменной стене.

В половине пятого утра начали покрикивать петухи, но как-то наспех и по отдельности. Соседские собаки лаяли куда громче. С проходной террасы хозяйского дома им изредка подвывала Наоми. Когда собаки затихали, я слышала вялое поскрипывание сверчков и совсем уж тоненькое посвистывание – даже не знаю, кто его издавал.

Спустившись с кровати, я почувствовала, до чего у нас зябко. Ощупью отыскала тапки и подошла к окну. Выглянула из-за плотных штор и в предрассветной темноте увидела скупую россыпь побледневших звёзд. Подумала: до чего всё-таки странно, что мы взаправду, отправившись на поиски сокровищ, забрели в Родопские горы, о которых я прежде и не слышала. И почему именно Родопы? Почему в Калининградской области Смирнов спрятал зацепки в детской библиотеке на Бородинской, в брошенной машине на нетуристической окраине Светлогорска и в заливинском доме маячника? Выбрал их случайно или у каждого места было особое, нами упущенное значение?

Я мучила себя подобными вопросами, потом замёрзла и прыгнула обратно в кровать. Прижалась к растеплившейся Насте. Настя проснулась и высказала всё, что спросонья подумала о моих ледяных руках и коленях, но мы уснули в обнимку, а к третьим петухам нас разбудила Вихра. Петухи теперь кричали громко и слаженно, в ответ им злее прежнего лаяли собаки.

Выйдя на дощатый настил перед овчарней, я увидела, что Маджарово залито пепельно-синей дымкой. Звёзды пропали. На фоне посветлевшего неба выступили черные силуэты гор. Они обступали нас со всех сторон, и сейчас отчётливо, как никогда в дневное время, просматривались границы разрушенной миллионы лет назад кальдеры.

Над восточными хребтами протянулись карминовые облака, и, высвеченное зарёй, кольцо кальдеры распалось на отдельные кручи, расщелины и вершины. Склоны гор ещё чернели, сливались в непроглядное полотно, но в целом ощущение замкнутости ушло. Когда же облака на востоке расползлись и выцвели, из пепельной дымки выскочили белёные маджаровские дома, как белый попкорн выскакивает из горсти кукурузных зёрен. Послышались скрипы дверных петель, отрывистые окрики людей. Загремели колокольчики отправленных на выпас коров и овец.

Умывшись, мы побрели на кухню завтракать. Есть не хотелось, но я заставила себя проглотить парочку бутербродов. Разогретую в микроволновке булочку с корицей съела чуть более охотно и с радостью отметила, что недоеденные бутерброды Вихра положила в рюкзачок. Туда же отправились и другие припасы, которыми нам предстояло пробавляться на подъёме.

Вихра предложила часть пути преодолеть на машине. Мы с Настей и Гаммером запротестовали. Слишком уж доброе и свежее выдалось утро, чтобы сидеть в пропахшей бензином машине. Нам хотелось скорее попасть в горную библиотеку, но прогуляться по Родопам хотелось не меньше. И только Глеб остался невозмутим. Ни словом, ни жестом не выразил своего отношения к ожидавшей нас прогулке.

Нужная нам вершина едва достигала семисот метров. Вихра сказала, что пешком мы доберёмся до неё часа за два, и вроде как извинилась за не самую внушительную высоту местных гор. Я ответила, что мы привыкли к плоскому калининградскому простору и считаем здешние Родопы громадными. Рассказала Вихре, что луга у Полесска, где живёт моя двоюродная бабушка, вообще лежат ниже уровня моря, и мы заторопились на улицу.

Из-под оградок высовывались сонные и какие-то чахлые собаки. Утомившись от недавней переклички, они теперь явно рассчитывали подремать и провожали нас безучастным взглядом.

К половине седьмого дымка отступила, и округа налилась красками. На садовых грушах проступил багровый румянец – так и подмывало укусить их за упругий бочок. Зазеленела крона старого вяза, засеребрилась гладенькая кора молодой ольхи, а на склонах охраняемой природной территории «Момина скала», где нас ждала горная библиотека, теперь хорошо просматривались и каменистые осыпи, и заросли пышных кустов.

По центру города разбрелись лошади. Они неторопливо цокали по асфальту и рвали жухлую траву за тротуаром, над ними шумели и метались от дерева к дереву воробьи, а люди ещё не появились. На столах единственного в Маджарове ресторанчика стояли тарелки с остатками вчерашней еды, бокалы недопитого вина. Пройдя ресторанчик, мы вскоре повернули налево и очутились в квартале из десятка трёхэтажных панелек, и каждая панелька со своим двориком была самостоятельным мирком с беседками и лабиринтом плодовых кустов.

Мы выбрались на тропу, петлявшую между зарослями ежевики, и наконец пошли на подъём. Путь оказался простым, и я то убегала вперёд, то спускалась обратно. Фотографировала листья, колючки, ягодки, пробовала поймать в кадр юрких птичек и отправляла фотографии маме. Затем переключилась на цветочки. Они тут попадались и красные, и синие, по большей части мне незнакомые, но и такие, которые я знала по нашим калининградским краям, вроде жёлтенькой яснотки.

Я взмокла и пожалела, что не оделась полегче, ведь день только начинался и обещал быть жарким. Ещё и колготки сползали! Приходилось подтягивать их повыше, аж на самую майку. Видя, как я мучаюсь, Настя смеялась, и я успевала её, смеющуюся, сфотографировать. Потом фотографировала бодренькую Вихру в неизменных кроксах, смущённого Гаммера и не слишком довольного моим вниманием Глеба.

Когда тропа пошла круче, я запыхалась и угомонилась. Больше не бегала, не суетилась – ну хоть колготки перестали сползать – и только старалась не отстать от других, а места подступили хвойные, запахло сосной, и воздух стал таким лёгким, ароматным, что хотелось не вдыхать его, а жадно глотать.

С тропы мы выбрались на грунтовую дорогу. Дошли до развилки и обнаружили выцветшие бело-жёлто-белые полоски туристической тропы. На морщинистой коре старого дуба, приколоченные, держались два указателя. Возле выпученных корней лежали жёлуди с мохнатенькими, почти как у каштана, плюсками. Основная дорога уводила налево, где, судя по указателю, была Окопа. Вихра сказала, что это фракийская крепость. Правда, от неё сохранилось немного: каменные ступени, водостоки и основания давно разрушенных стен. Из курганов возле Окопы археологи в своё время выкопали кучу всякой фракийской керамики, парочку железных мечей, наконечников стрел, кое-какие золотые украшения и восемь лошадиных зубов.

– Лошадиных? – переспросила Настя. – Зачем они археологам?

– Не знаю, – рассмеялась Вихра.

Меня больше заинтересовали украшения. Я уточнила, как они выглядели.

– Ну… – Вихра задумалась. – Пуговицы там, золотая проволока, из которой делали кольца.

– А листья? – уточнил Гаммер.

– Листья?.. Может, и листья были.

Настя и Глеб внимательно слушали. Сообразили, к чему мы с Гаммером клоним. В головоломке Смирнова говорилось, что ключ от двери, ведущей к сокровищам, «отыщет тот, кто поднимется к золотым ветвям с золотой листвой». Раньше мы считали «золотые ветви» символом или аллегорией, а теперь допустили, что их нужно толковать буквально. Что, если речь идёт о фракийских украшениях, раскопанных в древнем святилище и перевезённых в какой-нибудь болгарский музей?

«Звучит логично», – кивнул Гаммер, словно прочитав мои мысли.

Путь к горной библиотеке вёл направо, а значит, в противоположную сторону от Окопы, но в головоломке лишь утверждалось, что нужно подняться к «золотым ветвям», увидеть вдалеке «слепые окна чужого мира», затем пойти туда, где «вместо слов останется белый туман», и там, в «лесной земле», найти «тёмную темницу», которая засияет, «как девять солнц». Вероятно, головоломка вела обходным путём, а мы уже узнали точное положение библиотеки и могли не утруждать себя скитаниями от одного ориентира к другому. Хорошо, если так.

В разговоре с Вихрой я даже не заикнулась об «окнах чужого мира», потому что в затылок мне дышал Гаммер со своей паранойей, и мы выдвинулись направо, где нас, если верить указателю, ждал какой-то Каменный гриб.

Тропинка вела утлая, едва намеченная в сухом подлеске. Ещё изредка встречались туристические отметки на обомшелых камнях и трухлявых колодах, потом они пропали. С ними пропала и тропинка. По словам Вихры, та выводила на обзорную скалу и раньше пользовалась популярностью, а в последние годы заглохла и забылась. Маджаровцы подумывали расчистить её, когда обнаружили в Моминой скале библиотеку, но дальше разговоров дело не пошло.

С каждой минутой идти становилось тяжелее. Мы лихо преодолевали открытые участки горного леса и тут же застревали в зарослях шиповника. Благоухание дикой герани сменялось горьким ароматом чемерицы и удушливым запахом преющих листьев. Я потела в колготках и толстовке, и ко мне липли всякие мушки, слепни. Ветки шиповника умудрялись через рукава расцарапать руки. Царапины зудели, я расчёсывала их и боялась отстать от шагавшей впереди Вихры, но подлесок малость поредел и начались каменные уступы. Мы взобрались по ним, и в лицо задул ветер – я поглубже вдохнула приветливый, не отравленный сложными испарениями воздух.

Взглянув на Вихру, я вдруг осознала, что всё это время она шла в коротеньких шортах! На её ногах, словно выкованных из меди, не было ни пятнышка, ни малюсенькой царапины – ничего! Кожа осталась неправдоподобно гладкой и только чуть лоснилась от пота. Рядом с Вихрой я стояла, как потрёпанный заяц перед статуей какой-нибудь греческой нимфы. Ну или фракийской, если у фракийцев вообще были статуи. Настя выглядела не лучше меня. Она умудрилась расцарапать нос, перепачкать пальцы в чём-то липком, и мы вдвоём с одинаковым недоумением смотрели на ноги Вихры. Она заметила наше внимание и улыбнулась, а когда из зарослей вырвались Гаммер с Глебом, позвала идти дальше.

Теперь мы петляли между валунами. Прозревшее солнце припекало, в мокрую спину дул ветер, и я не понимала, холодно мне или жарко. То набрасывала, то снимала капюшон. Заглаживала волосы за уши, подхватывала их крабиком. Они всё равно рассыпа́лись влажными прядями по лицу, и я завидовала Насте, затянувшей волосы в тугой хвост. Я бы тоже затянула, но знала, что хвостик мне не идёт.

В небе показалась птица с заострёнными крыльями и светлым пузом. Она явно выискивала добычу и нами не интересовалась, а я вспомнила, что тут водятся всякие редкие стервятники вроде египетского, и постаралась её сфотографировать. В конце концов, мы ведь отправились в орнитологическую поездку, и я должна была время от времени сбрасывать в семейный чатик подходящие снимки. Вихра сказала, что это пустельга, а египетского стервятника мы, если повезёт, встретим повыше.

– Куда уж выше… – выдохнула я.

Мы выбрались на обзорную скалу. Усыпанная мелким камнеломом, она частично заросла сухими кустиками, но обзору ничто не мешало, и перед нами во всю ширь простёрлась долина Арды с блестящей на солнце речной водой, густыми участками леса и прямоугольниками пашен. Сверху я увидела, что Арда в жаркую июльскую пору течёт измельчавшая, обнажившая каменистые островки и заторы из плавниковых деревьев, а ещё увидела, как хорошо старые маджаровские домики вписываются в цветущую низину.

Вершины Моминой скалы, под которыми мы стояли, были западной кромкой кальдеры. Ска́лы её восточной кромки, нависшей над глубоким меандром Арды, назывались Кован Кая. Там гнездились большинство местных птиц, и простого туриста на Кован Кая не пускали, а родители Вихры, работавшие в природоохранном центре, иногда к ним поднимались. Вихра немножко рассказала о работе своего папы и попутно объяснила, где тут в открывшейся панораме Гюргенские холмы, где Патрон Кая с её мозаичными скалами, где Чёрная скала с дикими кошками, а где ближайшие границы с Грецией и Турцией. Меня как-то больше интересовал обещанный указателем Каменный гриб, но спросить о нём я поленилась.

Вихра вывела нас на пунктир едва намеченной тропки, точнее того, что от неё сохранилось, и мы вновь пошли на подъём. Минутой позже Гаммер заметил в кустах ржавый стенд с выцветшим плакатом. Начисто выбеленное полотно прежде наверняка говорило об истории Моминой скалы, и если горную библиотеку в самом деле оборудовал Смирнов, то местечко он выбрал удачное: доступное, некогда популярное и в то же время скрытое, преданное забвению. Интересно, сколько законов он нарушил? Вряд ли ему официально разрешили построить библиотеку на охраняемой природной территории.

Пунктир тропки прекратился. Опять начались заросли, теперь уж совсем непроходимые. Вырываясь из дикого шиповника, мы следом продирались через упрямый орешник, огибали скальные ложбины и закладывали петли, чтобы по верхушкам каменных гряд обойти наиболее гиблые места, куда не рисковала сунуться даже Вихра. Затем наш путь лёг по громадным базальтовым глыбам. Мы взбирались по ним, как лилипуты по ступеням, высеченным для Гулливера. Ну ладно, глыбы были не настолько высокими, но я карабкалась на них с натугой. Гаммер при случае подавал мне руку, и я особо не вредничала – позволяла вытянуть меня на очередной уступ, хоть и чувствовала себя безвольным мешком с картошкой. Настя и Глеб поднимались куда бодрее, ну а Вихра взлетала с такой скоростью, словно была невесомой и лишь ловила попутные порывы ветра.

Наверху обозначились зубчатые скалы вершин, и ступени помельчали. Среди них попадались совсем низенькие, шаткие. Я вздрагивала, когда базальт ощутимо кренился под моим весом, а в Гаммера, напротив, вселился дух горного козла, и он передвигался прыжками с валуна на валун, пока его не окрикнула Вихра.

Библиотека была уже близко, но Вихра призналась, что точного подхода к ней не помнит. Мы без толку шатались из стороны в сторону, ползали по расщелинам, потом спрятались от солнца под скалой и объявили обеденный привал. Вихра, Гаммер и Глеб быстренько перекусили и убежали искать библиотеку, а мы с Настей ели не спеша. Посыпа́ли кукурузный хлеб солью и чабрецом, кусали его, следом кусали сыр из овечьего молока и запивали чаем. Пушистая мордочка Тоторо улыбалась мне со стенки термоса, и я чувствовала себя как никогда довольной, хотя чай получился невкусный – заваренный по рецепту Вихры: с добавлением горных трав и острого перца, который по-болгарски назывался «люта чушка».

– Пьём чай с лютой чушкой, – сказала я.

Настя свирепо хрюкнула в ответ. Мы рассмеялись и, подложив под голову рюкзачки, легли на тёплую каменную плиту.

Я засняла на видео, как богомол грациозно ползёт по крепкому стебельку и перебирается на жутковатую паутину. По краям обычная, к центру она становилась плотной, а в са́мом центре зияла чёрная дыра, уводящая под камень. Когда богомол задел паутину, из дыры выскочил паук, и они, затаившись, уставились друг на друга. Я ждала хоть какой-то развязки, но задремала.

Поспать мне, конечно, не дали. Глеб отыскал библиотечную пещерку. Входом в неё служил узенький проём между двумя глыбами, и его частично преграждала сушина, закаменевшая под солнцем и увитая петлями чахлого вьюнка. Обнаружить проём было трудно. Тем студентам из Софии повезло, и я гадала, зачем они вообще сунулись внутрь.

Четырёхметровые глыбы венчались плоской базальтовой нашлёпкой, она поросла стелющимися кустами, а выше подниматься было некуда – там лишь кричали ничем не сдерживаемые горные ветры, – и Настя с Гаммером обсуждали, сколько сил потрачено на то, чтобы занести сюда строительные материалы, а сушина их, кажется, совсем не смутила! Нет, я бы не поручилась, что её приволокли рабочие, но в моей голове отчётливо зазвучали строки из «Веды»:

«С трудом он пещеру разглядел»!

Всё верно!

Покосившись на Вихру, я сдержала радость. К тому же допустила, что среди кустов тут, на вершине, действительно каким-то чудом выросло одинокое дерево. Само. Измученное ветрами, оно повалилось прямёхонько на проход в неглубокую пещерку. Почему бы и нет? Да и в головоломке Смирнова не было ни слова о засохшем дереве, это уж я выцепила его из «Веды». Вот только за последние полгода, разгуливая по лабиринту мертвеца, я как-то перестала верить в совпадения. Оставалось посмотреть, какая там из себя в пещерке лежит всемирная красавица и чем она поможет в поисках сокровищ.

Вихра позволила Гаммеру первому опуститься под сухие ветки и проскользнуть в расщелину. Включив на смартфоне фонарик, Вихра поторопилась за ним, а следом поторопились и мы с Настей. Глеб замкнул цепочку.

Мы попали в тесный коридор. Настя предрекала мне скорую встречу с призраком, стерегущим про́клятые книги, приставляла к подбородку фонарик и пыталась изобразить то ли дух озлобленного библиотекаря, то ли актрису из «Ведьмы из Блэр». Фильм нас в своё время заставил посмотреть Гаммер, и ничего страшного там не было, но я предпочла бы его не вспоминать.

Когда Настя угомонилась и продвинулась вперёд, я наконец увидела, что стены коридора на половину высоты выложены коричневым кафелем, а выше, как и сводчатый потолок, покрыты растрескавшейся штукатуркой. На полу в шахматном порядке лежали серые и чёрные квадраты кафеля. Высветив их фонариком, я замерла. Опустилась на колени и провела по кафелю ладонью. Смахнула нанос мелкого лесного сора. Убедилась, что пол чёрно-белый.

Судя по голосам, Настя с Гаммером и Вихрой добрались до библиотеки, я же продолжала, зачарованная, водить ладонью по плитке.

– Ты чего? – спросил Глеб.

Я вздрогнула от неожиданности. Забыла, что он идёт за мной.

– Сейчас-сейчас, – прошептала я, силясь с ходу разобраться с нахлынувшими догадками.

Вихра не упоминала цвет и шахматный порядок кафеля. Разумеется, для неё в подобных деталях не было ничего важного, а я сразу вспомнила одну из шести книг Смирнова. В «Золотой цепи» у Грина события разворачивались в громадном особняке с кучей всевозможных механизмов, потайных комнат, и главный герой блуждал по нему, пока не угодил в лабиринт, где владелец дома спрятал свою распрекрасную золотую цепь. Так вот проход в лабиринт открылся из библиотечного шкафа. Пройдя через шкаф, главный герой попал в коридор, оформленный точно как и коридор, в котором мы стояли! Или не точно… Может, я что-то напутала и плитка тут совершенно ни при чём.

Одержимая загадками Смирнова, я теперь во всём угадывала скрытое значение. Кажется, в психологии был подходящий термин. Я встречала его во «ВКонтакте». Силилась вспомнить. Термин ускользал от меня, и я злилась на дырявую память. Мотнула головой, отгоняя неуместные мысли, и поднялась на ноги. Наскоро отряхнулась и шагнула вперёд. Вновь вспомнила о Глебе, терпеливо ждавшем, пока я пропущу его к стеллажам, и обернулась. Хотела рассказать ему о своих подозрениях и поискать в смартфоне соответствующую цитату из «Золотой цепи» – не зря же закачала себе книги Смирнова, – но увидела, что Глеб стоит со скучающим лицом, и как-то осеклась. К стеллажам он не рвался. Будто заглянул в библиотеку, пока мы с Настей отдыхали под скалой. Всё там облазил, изучил и успел разочароваться в том, что обнаружил. Может, и успел, только нам не сказал.

Уверившись, что горную библиотеку построил именно Смирнов, я ожидала увидеть нечто невероятное. Перебирала в памяти детали из «Золотой цепи» и других книг в надежде, что они помогут с ходу решить какую-нибудь выставленную напоказ, однако прошлыми посетителями не считанную загадку, потому что считать её мог лишь человек, посвящённый в тайны Смирнова, когда же коридор закончился, я увидела, что библиотека пустует. В ней не нашлось ни двух обещанных стеллажей с книгами, ни чего-либо ещё, способного вознаградить нас за долгое восхождение.

Закруглённые стены были снизу выложены кафелем, сверху оштукатурены. Свод потолка шёл несимметрично, выдавая естественный рельеф базальтовых глыб, между которыми образовалась пещерка, и клином уходил ввысь метра на три. Кажется, в его заострённой макушке когда-то светилось отверстие, выводившее наружу, то есть на самую вершину. Строители заделали отверстие, чтобы защитить книги от дождя, однако за полтора года вода просочилась внутрь, и на отсыревшей штукатурке проступили чёрные пятна плесени.

Под стенами пол был выложен чёрными и белыми плитками в узнаваемом шахматном порядке. Из них получился непропорциональный овал, в центре которого красовался пропорциональный прямоугольник, собранный из серых, пятнадцать на пятнадцать сантиметров, плиток с общим узором. Я не сразу поняла, что он означает, потому что к нашему приходу кто-то хорошенько его расковырял.

– Здесь поработали перфоратором, – сказал Гаммер.

– Искали проход, – кивнула я.

– Или тайник, – добавила Настя.

– Тайник? – удивилась Вихра.

– Мало ли дураков, – уклончиво объяснил Гаммер. – Подумали, что тут спрятаны сокровища. Зачем ещё сверлить пол?

– Не знаю. – Вихра и сама выглядела озадаченной. – Раньше такого не было. Может, просто вандалы?

Опустившись на колени, я подметила первую странность. На внешнем овале перфоратор безжалостно раздробил плитку – она раскололась на кусочки, – а внутренний прямоугольник вандалы отчасти пощадили: прежде чем сверлить бетонную стяжку пола, вынули и отложили мешавшие им квадратики кафеля. Две стопки таких квадратиков при неверном свете фонарей напоминали то ли угловатые грибы, то ли крохотные сталагмиты.

По нетронутым плиткам внутреннего прямоугольника я наконец догадалась, что из них складывалась незамысловатая карта мира с подписанными по-английски странами, городами и реками. Надписи и линии были вырезаны, закрашены чёрной и белой краской и покрыты прозрачной эмалью или чем там обычно покрывают кафель.

Я попробовала вернуть на место несколько квадратиков и подметила вторую странность. Если кафель внешнего овала надёжно крепился к бетонному основанию, то во внутреннем прямоугольнике он лежал свободно – по его тыльной стороне тянулись витиеватые, будто искусственно нанесённые, а главное, чистенькие трещины! На них не было даже следов клея!

Строители нарочно приподняли стяжку под картой мира, чтобы вся напольная плитка в библиотеке, с клеем и без, легла вровень. Затирка зафиксировала в действительности не закреплённый кафель, а вандалы и не подумали о сохранении карты – лишь позаботились о собственном удобстве: зачем сверлить плитку, если можно убрать её и сразу взяться за бетон, под которым, как они предполагали, спрятано нечто важное?

Вихра следила за мной с недоумением, а Глеб безучастно стоял на выходе из библиотеки в коридор – судя по всему, считал, что нас опередили другие охотники за сокровищами. Если тут и лежало нечто ценное, необходимое для продвижения по головоломке Смирнова, то теперь оно пропало. И всё же мы с Настей и Гаммером не сдались. Восстановили внутренний прямоугольник. Осветили его в три фонарика. И… ничего важного не подметили. Схематичная карта мира с искажёнными континентами и островами. Великобритания получилась чуть ли не больше Австралии. Названия выбраны наобум, без видимой логики. Некоторые столицы, например Пекин, не отмечены, зато крупно выведены малоизвестные города вроде какой-то Дацьенфы. Ни Москвы, ни Парижа. А Калининград я нашла! Это нам не помогло, но было приятно. Ещё я обнаружила ошибку: Гренландию подписали как Grinland вместо Greenland.

– Зануда, – прошептала Настя, когда я указала на ошибку.

– Сделано в Китае? – усмехнулся Гаммер.

Подобная карта хорошо смотрелась бы на кухонной стене. Не хватало лишь дополнительных рисунков: всяких домиков, оливок и чего-нибудь ещё не менее идиллического. Непонятно, зачем её собрали на полу горной библиотеки и почему сделали съёмной.

– А где стеллажи? – спросил Гаммер.

Вихра сказала, что по весне ходили слухи, будто какой-то особо предприимчивый цыган, живший неподалёку от Маджарова, завладел бесхозным фондом горной библиотеки, но до сегодняшнего дня она не придавала им значения. Об участи книг оставалось гадать. Желательно на кофейной гуще. Или на бобах.

– Он что, и стеллажи утащил? – удивился Гаммер.

– Получается, утащил.

Вихра позабыла, какие тут хранились книги, да толком и не разглядывала их. Только запомнила, что на стеллажах попадались и настоящие бумажные томики, и пластиковые муляжи. Глупо, но для перформанса в самый раз.

Мы пофотографировали карту, отметили угловую плитку с эмблемой производителя – шляпа с именем «Daniel Doom» на тулье и растительным узором на широких полях – и побрели наружу. Выбравшись, с наслаждением вдохнули чистый горный воздух.

Я, конечно, расстроилась, но слишком устала, чтобы по-настоящему переживать из-за того, что головоломка Смирнова завела в тупик. Чувствовала, как дрожат неверные ноги, и боялась на спуске грохнуться с валуна, а Гаммер с прежним пылом носился по скалам. Ловил возможность вскарабкаться на какой-нибудь выступ, чтобы постоять на нём в полный рост и покрасоваться на фоне раскалённого неба. Вихра уже не пыталась его окрикнуть, но просила не убегать далеко – предупредила о старых вентиляционных стволах. Они зияли бездонными провалами по всем окружавшим Маджарово горам.

Когда местный рудник ещё работал, внешние зевы стволов были огорожены. Запечатать их после закрытия рудника никто не догадался. Ограда со временем обвалилась, подступы к зевам спрятались за кустами, и даже старожилы не могли сказать, где они расположены. Вот так пойдёшь через заросли и шагнёшь в пустоту – полетишь в недра горы, а лететь тут долго, метров триста-четыреста.

Вихра описала, как в вентиляционные стволы сигают коровы, потом вспомнила парочку страшных историй про заброшенные надшахтенные строения. Мы с Гаммером вспомнили не менее страшные истории о катакомбах Балтийска. В разговорах я и не заметила, как мы миновали выбеленный солнцем плакат, проскочили обзорную скалу и продрались через густой подлесок к дубу с приколоченными к нему указателями. Получасом позже мы спустились к дому Вихры, и нас вышли поприветствовать её родители – Страхил и Станка. Они вернулись в Маджарово, пока мы пропадали на Моминой скале.

Станка тепло обняла меня, грязную, исцарапанную, с растрёпанными волосами, и по-болгарски сказала что-то ласковое. Чтобы завоевать мою любовь, большего и не потребовалось. Закрыв глаза, я на кратенькую секунду представила, что обнимаю свою маму, что мы стоим на заднем дворе нашего дома в Безымянном переулке, – и чуть не расплакалась от накатившей слабости.

Родители Вихры привезли из Пловдива её десятилетнего двоюродного брата Богдана, чтобы он познакомился с нами и попрактиковался в общении на русском языке. Мама Богдана, родившаяся в Нижнем Новгороде, вышла замуж за брата Станки и превратилась в настоящую болгарку, даже имя поменяла с Марии на Марушку, но хотела, чтобы её сын вырос двуязычным, о чём Богдан, поздоровавшись, тут же нам рассказал. Добавил, что мама называет его Богданчиком.

Говорил он с едва уловимым акцентом, почти без ошибок, а потом выяснилось, что Богданчик долго воевал с мамой за «Твич» и сторговался на русскоязычных стримерах – тех, чью речь она признала не слишком грубой. Литературные слова из книжек у него перемешались с разговорными словами из стримов, и звучало это забавно. Станка передала мне заживляющую мазь для царапин, и Богданчик радостно назвал мазь подхилом. Вместо «посмеяться» сказал «покекать», вместо «пропустить» – «скипнуть». Картошку почему-то назвал по-украински картоплей. Нашу овчарню обозвал «домом из говна и палок», затем обрушил на Гаммера целую россыпь имён – взахлёб перечислил любимых стримеров: Артура с Дашей, которые теперь из Краснодара, а вообще были из Уфы, Артёма с Таней из Харькова и Диму с Евой, которые точно жили в России, но где конкретно – Богданчик не знал. И они замечательно играли поодиночке, а уж когда собирались вшестером, стрим шёл огненный, и они называли его «6D-кооп», то есть «кооп шести дураков». Богданчик сомневался в точной расшифровке этого названия, но, судя по всему, расшифровывалось оно именно так. Мы с Настей недоумённо переглянулись, а Гаммер понял, о ком идёт речь, и обсудил с Богданчиком недавнее прохождение карандашного «Мундауна» на канале «БлэкУфа».

Станка взялась приготовить нам праздничный ужин, и я бы ей помогла, но валилась с ног после восхождения к горной библиотеке и при первой возможности убежала в овчарню. Отдохнуть всё равно не получилось. Гаммер рвался в Маджарово – хотел прочувствовать местный постапокалиптический вайб. Настя и Глеб его поддержали. Мне бы махнуть им на прощание рукой, но я, поворчав и поохав, выползла во двор.

Неподалёку от дома нас встретил кудлатый пёс. Унюхав в руках у Гаммера недоеденную баницу, он начал вилять хвостом и так разошёлся, что вскоре завилял всем своим худеньким телом. Гаммер бросил ему последний кусок пирога, и пёс взвизгнул от счастья, но тут же принялся выкусывать блох. Искусал себя и не сразу вспомнил, где тут и что ему предлагали. Наконец обнаружил под лапами баницу, тряхнул слюнявой мордой и с жадностью схватился за угощение.

Мы шли по сельскому пригороду, и я заглядывала в полуразрушенные дома. В раззявленных комнатах угадывались отблески некогда отлаженного быта. На перекошенной оконной раме болталась занавеска, на растрескавшейся стене висел старенький радиоприёмник. В сарае на первом этаже лежали с виду целёхонькие и только чуть облупившиеся ульи. В саду, заросший бурьяном, плодоносил инжир. Им никто, кроме муравьёв, не интересовался. А вдоль изгороди тянулся ежевичник со спелыми ягодами, обречёнными без толку высохнуть под солнцем – их, как и плоды инжира, собирать никто не торопился.

После мимолётного дождичка явственно запахло кошачьей мятой. Из-под зарослей вербы, перевитой диким виноградом, выползла сухопутная черепаха – крохотулька в игрушечном панцире и с загрубевшей мудрой мордочкой. Мы с Настей фотографировали её и норовили погладить, однако черепаха не обрадовалась нашему вниманию и предпочла вернуться в заросли.

Я бы и дальше бродила по усыпанным козьими какашками тропинкам, но Гаммер рвался в городской центр, и мы двинулись к отделению почты, с которого вчера началось наше знакомство с Маджаровом. Увидели новенькую коммунальную технику «Комацу», жёлтый школьный автобус с табличкой «Превоз за собствена сметка» под лобовым стеклом, свеженькие «шкоды» с приоткрытыми окнами, и Маджарово показалось не таким уж запущенным, но мы добрались до центра и сполна прочувствовали постапокалиптический вайб, о котором грезил Гаммер.

На башенке городской администрации висели сломанные электронные часы советских лет. В одном помещении «Народно читалище» виднелись запылённые книжные полки, а в другом открывался свал всевозможного барахла – прильнув к оконной решётке, мы разглядели цветные ульи, шкафы, велосипеды, инвалидные кресла, гантели и стопки перевязанных бечёвкой книг. По соседству с библиотекой в том же здании красовались разбитые витрины и проржавевшая дверь бара «Скай Клаб». И чем дольше мы гуляли по городу, тем чаще нам попадались следы тех лет, когда Маджарово процветало, а его улицы наполнялись отдыхавшими после смены шахтёрами.

Прошлись по пустынному парку капитана Петко-воеводы. За кустами обнаружили парочку облезлых палаток с ещё различимыми вывесками вроде «Кафе „Кодима“» или «Кафе-аперитив „Памела“». Всё это навевало уныние, как и парадный стенд «Туристически обекти в община Маджарово» с растрескавшейся картой местных достопримечательностей. Мы с Настей и Глебом быстро заскучали, а Гаммер фотографировал прогнившие газетные киоски, норовил отодрать на память какой-нибудь плакат, выискивал новые развалки и называл их чудесными образцами ретропостапокалипсиса.

Самым ухоженным зданием была школа. Мы поглазели на её ровненькие стены, на аккуратный дворик с баскетбольной площадкой и велопарковкой, словно по ошибке занесёнными сюда из более современного европейского уголка, затем побрели обратно в пригород. Напоследок отметили красивенькие урны, понатыканные по всему центру в таком количестве, будто власти Маджарова надеялись на возрождение города и ждали наплыва переселенцев, подобного тому, что случился после открытия рудника.

Солнце опустилось за вершины Моминой скалы. На тропинках, гремя колокольчиками, показалось стадо тщедушных овечек, разбавленное десятком чуть более добрых коз. Пастух подгонял их спокойным словом, изредка срываясь и хрипло гаркая на непокорный молодняк. Козы с готовностью отвечали ему задорным «бе-е», а овцы нехотя отзывались басовитым «бэ-э». Проводив их взглядом, мы вошли в калитку, и нас поймала обеспокоенная Станка – ужин стыл.

Мы подождали, пока Вихра приведёт двух стареньких соседок, и поднялись на веранду второго этажа. В другой день я бы порадовалась шумному застолью, но сейчас, вымотанная, больше молчала. Глеб тоже молчал, рассеянно смотрел в пустоту и лишь изредка, взглянув на Настю, улыбался самыми кончиками губ, а Настя вовсю отдувалась за нас – отвечала на все обращённые к нам вопросы.

Станка и Страхил плохо говорили по-английски, соседки английского не знали вовсе, но изредка выдавали что-нибудь по-русски. Вихра и дед Кирчо вразнобой переводили их болгарские слова, и разговор превратился в трёхъязычную какофонию. Ну или четырёхъязычную, если учесть, что одна из соседок зачем-то бросала фразы по-немецки. Гаммер между тем обсуждал с Богданчиком компьютерные игры. Богданчик время от времени распевал «Тихо в лесу кто-то жрал колбасу», подмигивал Гаммеру и был просто-таки счастлив, что рядом нет мамы, ругавшей его за такие песни.

Когда дед Кирчо заговорил о том, как его брат Данчо помогал отстраивать столицу Македонии после страшного землетрясения в шестьдесят третьем году и там познакомился с молодыми ребятами из Новосибирска, я выскользнула из-за стола. Поняла, что ещё чуть-чуть – и я помру.

Доплелась до овчарни и повалилась в кровать.

Ноги гудели, голова пухла, но сон не приходил, и я достала смартфон. Зашла в посткроссерскую группу. Там жизнь шла обычным ходом. Никаких головоломок, приключений и сокровищ. Девочки писали, что из-за пандемии открытки не доходят до Финляндии, хотя официальных ограничений не появилось. У меня у самой висела потеряшка с финским адресом, и я поплакалась об этом в группе, посмотрела на новые ягодные марки с облепихой, поворчала, что в Калининграде для них не подготовили штемпели специального гашения. Ненадолго отвлеклась от лабиринта мертвеца, но следом открыла на смартфоне «Золотую цепь» Грина и нашла нужный фрагмент текста.

«Коридор был в ширину с полметра да ещё, пожалуй, и дюйма четыре сверх того». «По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись тёмные вертикальные черты – двери или сторонние проходы, стынущие в немом свете». «Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол – серым и чёрным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы».

Я не ошиблась! Коридор горной библиотеки в точности копировал коридор особняка из «Золотой цепи»! Ну хорошо, не в точности. Детали, конечно, отличались. В нашей пещерке не нашлось ни дверей, ни сторонних проходов, ни электрических ламп, и, главное, у Грина коридор привёл к лабиринту с сокровищами, а в Моминой скале он привёл к облицованному кафелем тупику с простенькой картой мира. Не могли же мы проморгать спуск?! Там и без перфоратора видно, что никакого спуска нет. Да и куда бы он вёл? В заброшенные шахты?

Перечитав описания библиотеки и лабиринта у Грина, я открыла сделанные в Калининграде конспекты шести книг Смирнова. Пробежалась по отдельно выписанным деталям вроде тайного прохода за шкафом с вымышленными книгами в рассказе Честертона «Злой рок семьи Дарнуэй». Вспомнила, что, по словам Вихры, в горной библиотеке наравне с обычными книгами стояли муляжи. Отсылка к «Злому року»? Но опять же – куда там идти через базальтовые глыбы?!

Или вот история Честертона о князе Отто, который приехал в Пруссию искать золото и построил у себя в замке настоящий лабиринт. Ещё одна отсылка? Князь искал сокровища и забрался в пещеру отшельника. Вход в неё чернел, «полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек». Слуги отшельника – да, у того отшельника были свои слуги! – напали на князя и завязали ему рот. Он сбежал, но с завязанным ртом не смог ответить часовому и получил пулю. Поучительная история. Жажда золота погубила князя. Замковый лабиринт его не спас. Тоже ведь, выходит, лабиринт мертвеца. Но головоломку Смирнова так назвали уже после его смерти, а значит, никакой связи тут нет. Да и мы шли по подсказкам «я таджика»! Выбрали более простой путь и вообще не должны были попасть в горную библиотеку, стоявшую на пути более сложном! Почему же в ней обнаружилась отсылка к «Золотой цепи»?!

Перечитывая фрагменты из электронных Грина и Честертона, я пожалела, что не взяла в Болгарию бумажные книги, хотя… они были самые обычные, советские, изданные громадными тиражами. Папа, увидев «Золотую цепь», сказал, что в детстве читал точно такое издание с парусным кораблём на обложке, а наш сосед дядя Витя отыскал в домашней библиотеке «Оцеолу» из такого же детгизовского собрания сочинений. Выделялся лишь «Потерянный горизонт» Хилтона, изданный в две тысячи седьмом году, однако он пользовался популярностью и раньше. Папа, например, в мои годы прочитал Хилтона, отпечатанного на пишущей машинке.

– Хватит! – Я сунула смартфон под подушку.

Закрыв глаза, задремала.

В тревожной дрёме продолжила метаться по книжным страницам, рассматривать чернильное пятно на развороте Майн Рида и щупать коленкоровый переплёт Честертона, затем вспомнила слово, днём вылетевшее из головы, и проснулась.

Апофения!

Одержимость, заставляющая видеть несуществующие взаимосвязи. Или как-то так.

Вспомнив слово, я почему-то успокоилась. Напряжение ушло. Мысли перестали кружить вокруг загадок «я таджика», и меня накрыла умиротворяющая тишина.

Глава пятая

«Кошки Шпицбергена»

Во сне мы с папой бегали по катакомбам бывшего Пиллау в поисках утерянной Янтарной комнаты. Над нами гремели гаубицы и стрекотали автоматы. Проснувшись, я сползла с кровати и отправилась на кухню хозяйского дома. Отыскала там корзинку с овсяным печеньем и услышала стрельбу на втором этаже, в комнате Страхила и Станки. Перепугалась, но сообразила, что всё ещё сплю. Открыла глаза во второй раз и опять поплелась на кухню. На полпути без всяких выстрелов с отчаянием осознала, что по-прежнему вижу сон! Проснувшись в третий раз, нащупала рядом Настю, почувствовала боль в занемевших ногах и с облегчением признала, что уж теперь всё точно происходит наяву.

Есть вроде бы не хотелось, но я зашла на кухню, слопала пару бутербродов, затем поднялась на веранду, чтобы с высоты понаблюдать за ласточками, бесновавшимися в соседних покинутых домах. Едва присев на скамейку, услышала голоса. Открылась дверь, и я увидела, как из комнаты Вихры выходит Глеб. Была уверена, что он спит, и не ожидала встретить его здесь.

Глеб замер. Кажется, растерялся. Или мне показалось? Если и растерялся, то на микроскопическое мгновение. Потом поздоровался и пошёл вниз по лестнице. Вихра, одетая в маечку и пижамные шорты, улыбнулась мне с порога и как-то неуверенно промолвила, что Глеб поднимался к ней с вопросами о горной библиотеке. Я только пожала плечами, а когда Вихра позвала, зашла к ней в комнату. Обнаружила турецкую печку-плиту «Кахведжи» и короб с заготовленными дровами. Рассказала о своей печурке «Манхайм», которую тоже кормила дровами, и мы с Вихрой разговорились о прелестях зимних ночей в стареньком доме.

В комнате царил уютный беспорядок. У двери гудел холодильничек «Зероватт» с поцарапанной эмалью – самые глубокие царапины были отчасти спрятаны за цветными магнитиками и наклейками. Под ворохом вещей у стены обнаружились и стиральная машинка, и гладильная доска. Под окном стоял музыкальный центр «Шарп», проигрывавший диски и кассеты, а на двух внушительных колонках красовались виниловые фигурки «Фанко ПОП» – Гаммер оценил бы.

Пока Вихра застилала кровать, мы болтали о посткроссинге. На официальном сайте Вихра зарегистрировалась шесть лет назад, за это время не получила и полсотни карточек, а коллекцию собрала получше моей, и мне стало обидно. У неё в коробке из-под сандалий лежали вышитая открытка из Нидерландов, швейцарская рельефная открытка с тканевой маркой в виде медицинского пластыря, ещё одна из Нидерландов с засыпанным внутрь листовым чаем и самодельная индийская, слепленная из журнальных вырезок и до сих пор пахнущая то ли специями, то ли благовониями. Мне вот ничего подобного не приходило!

В «Подслушано у посткроссеров» писали, что карточки иногда попадаются совсем уж невероятные, вроде настоящего дубового листика, поджаренного гренка или нижнего белья, и всё это – с адресом, марками и штемпелями. Я бы многое отдала за такую «карточку»! Да и открытку с чаем приняла бы с радостью, а Вихра была не слишком довольна, потому что надеялась собрать нувельки, выпущенные в стиле французских «Нувельз Имаж», написала о них в профиле, однако не получила ни одной.

В коробке у неё отыскалась и открытка из Калининграда. Ирина, ровесница моей мамы, отправила Вихре фотографию Потрохового моста и написала: «На майские праздники ездила в место силы – туда, где я наполняюсь радостью и счастьем. Это дом на хуторе в 200 км от города. Мы собираемся там семьёй. Гуляем по полям-лесам, поём песни у костра, играем в настольные игры и обязательно ставим спектакли. В этот раз была безумно смешная интерпретация Чуковского – „Мух-Цокотух“. Мой муж исполнял главную роль, я играла злую паучиху, а дочка – комарика-освободителя! Мы очень любим наш семейный театр!» Я не поленилась тут же найти профиль Ирины на сайте посткроссинга и написала ей, как обрадовалась, встретив в Родопах карточку из родного города.

Два года назад Вихра вытянула последний адрес. Мужчина из Флориды перечислил сотню интересовавших его тем: от персонажей видеоигр «Йоши» до икон Ватикана, – и попросил ограничиться единственной надписью: «Дорогой Лиам, твой дядя Брайант любит тебя больше жизни». Хотел собрать гору таких открыток, чтобы подарить их племяннику на совершеннолетие. Вихра пришла в ужас, представив, как на бедолагу Лиама обрушатся тысяча или две тысячи одинаковых посланий о навязчивой любви дядюшки, и с тех пор перестала вытягивать адреса, а мне затея Брайанта понравилась! Да, немного странная, но по-своему милая.

От Вихры я спустилась в хорошем настроении. Пошла будить Настю, потом позвала Гаммера и Глеба завтракать. На кухне никого не было, и я бы постеснялась опять лезть в хозяйский холодильник, а Настя раздобыла нам всяких разносолов со вчерашнего ужина, и мы устроились за деревянным столом, обсуждая планы на день. Притихли, услышав, как на втором этаже ругаются Страхил и Вихра. Они ругались долго и громко. Когда хлопнула дверь, на лестнице раздались торопливые шаги. Вихра, вся суровая и недовольная, ворвалась на кухню. Кажется, не ожидала встретить нас. Постояла у мусорного ведра, словно забыв, зачем пришла. Дёрнула плечами и сказала нам садиться в машину.

Мы быстренько вымыли посуду и послушно забрались в «опель-корсу». Гаммер, как самый широкий, привычно сел впереди, а мы с Настей и Глебом утрамбовались сзади. Вихра порывисто повернула ключ зажигания, вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев, и сорвалась с места.

Распугивая собак и редких прохожих, мы промчались через центр Маджарова и выскочили к пятиэтажным панелькам. Не доезжая до бетонного моста через Арду, свернули на юг. Неподалёку, отгороженный деревьями и соседскими дворами, промелькнул дом Вихры, и она остыла. Перестала вдавливать педаль газа, расслабила руки и даже улыбнулась мне в зеркало заднего вида.

Мы ещё минутку ехали молча, и происходящее начинало казаться совсем уж странным, затем Вихра как ни в чём не бывало сказала, что везёт нас в Сеноклас.

– Это недалеко.

– И там… – протянула Настя.

– Там ваши книги.

Утром Вихра поговорила с папой, и Страхил подтвердил, что в горной библиотеке побывали цыгане. Они безуспешно попытались продать книги и за ненадобностью бросили их в Сенокласе. Наверное, Страхил побоялся отпускать нас к цыганам, вот и поругался с Вихрой. Ну или они нашли другую причину для ссоры – тут уж я к Вихре с вопросами не полезла.

Выехав из Маджарова, мы катили по битому асфальту. Неспешно поднимались в поросшие лесом горы, дальние вершины которых тонули в синеватой дымке. Справа тянулось лысое поле хвостохранилища. Оно болезненно желтело в окружении зелёных склонов и было изрезано бетонными канавками. На поле торчали неприкрытые вершки труб, уходящих, судя по всему, глубоко вниз, словно там, под землёй, пряталось поселение, нуждавшееся в притоке свежего воздуха. Вихра сказала, что в хвостохранилище до сих пор покоятся рудничные отходы, которые и называют хвостами.

– Не лучшее место для прогулок, – усмехнулась она.

Страхил с друзьями иногда приезжал в Сеноклас рыбачить у речки Марешницы, а Вихра давненько туда не заглядывала, но не сомневалась, что быстро отыщет нужных нам цыган. Людей в посёлке осталось с полсотни.

– Там ведь, кроме цыган, одни старики. Да тут везде одни старики…

Я поспрашивала Вихру о Сенокласе и узнала, что это захудалый посёлок, где прежде ходили добротные каракачанские овцы с закрученными рогами и густой шерстью, а сейчас если кто-то и держал овец, то самых убогих. Когда-то через Сеноклас, как и через Маджарово, шла тропа контрабандистов. Вихра сказала, что они тащили сюда из Греции всё подряд: оружие, одежду, бакалею. От Сенокласа до нынешней границы, если знать, куда идти и где прятаться, можно махнуть часа за три, и тут частенько раскатывали «лендроверы» пограничной полиции.

Какой-никакой асфальт сменился гравийкой, и Вихра снизила скорость, однако после нечитаемого дорожного знака, покрытого пятнами ржавчины и будто изрешечённого пулями, асфальт неожиданно лёг более свежий, и «опель-корса» забухтела бодрее.

Дорога пустовала. Нам лишь изредка встречались узенькие, больше похожие на открытый гроб цыганские повозки с единственной лошадкой в оглоблях. Оглобли и дуга над лошадкой были деревянные, сбруя – обычная, как на картинках в учебнике истории, а колёса – автомобильные, и смотрелось это странно. Загрузив повозку пёстрыми баулами, цыгане и сами набивались в неё по три или четыре человека зараз и свешивали с бортиков ноги. Чёрненькие, обутые в резиновые шлёпки и одетые как попало, они выглядели довольными то ли поездкой, то ли жизнью в целом. Я пугалась, если кто-то смотрел на меня в ответ, но ловила себя на мысли, что не отказалась бы провести с ними денёк: просто пожить рядом, поскитаться по Родопам в их компании.

Заметив на лесной прогалине табор, я навалилась на Настю и подалась к окну. Настя возмутилась, но и сама уставилась на цветастые тюки, повозки без лошадей и шатровую палатку на деревянном каркасе – у нас в таких торгуют фруктами и овощами. Табор вроде бы пустовал, и только на низеньком пригорке у дороги, спрятавшись под леопардовым одеялом, лежали два цыганёнка. Один уснул, другой уткнулся в смартфон.

– И куда он втыкает зарядку? – поинтересовалась Настя.

– Заряжает от солнца, – предположил Гаммер.

– Хорошая жизнь. До́ма нет, кровати нет, а смартфон и солнечная батарея – пожалуйста.

Проехав чуть дальше, мы увидели цыганок. Они стирали одежду в оборудованных источниках – продолговатых деревянных корытах, куда из трубы стекала родниковая вода. На деревьях сушились лоскутные простыни, платки и прочие тряпки. Я гадала, где пропадают и чем заняты мужчины из табора, пыталась вспомнить, какие там слова идут после «Цыгане шумною толпою», а потом Вихру остановил зелёный «лендровер».

Двое вооружённых мужчин попросили нас выбраться из машины, и я увидела на их внедорожнике надпись «Гранична полиция». Они сунулись в багажник «опель-корсы», о чём-то поговорили с Вихрой – я уловила лишь одно знакомое слово: «Талибан», – затем жестами попросили Гаммера и Глеба показать подошвы ботинок. С сомнением взглянув на Настины хайкеры, поинтересовались и её подошвами, а жёлтенькие кроксы Вихры и мои вансы с цветными шнурками проигнорировали.

Когда мы вернулись к машине, я тихонько спросила Вихру:

– У тебя всё хорошо?

– Говорят, у Сенокласа были подозрительные следы, и…

– Нет-нет, я о другом.

– А… ты о папе? Да, всё в порядке, не переживай.

Мы расселись по местам и поехали дальше. Приметив рощицу белоснежных берёз, я вспомнила, что рудник в Маджарове помогали открыть советские рабочие. Они же построили пятиэтажные панельки на въезде в город, а ещё высадили по всему муниципалитету вот такие рощицы. Берёза прижилась, и на подъезде к Сенокласу её было особенно много.

Завидев очередную повозку, Настя протиснулась между передними сиденьями и спросила Вихру о цыганах. Вихра призналась, что знает о них мало. Общалась с ними в школе, но мельком. В её классе сидели семеро болгарских учеников, столько же цыган и восемь турок – школьный автобус собирал их со всей округи. Они никогда по-настоящему не дружили. После уроков болгары шли в столовую, а цыган и турок забирали родные: кого на машинах, кого на повозках, – даже в столовой поболтать не получалось.

Мы въехали в Сеноклас, и Вихра, умолкнув, припарковалась на обочине. Дальше предстояло идти пешком.

Выбравшись из машины, я подумала, что посёлок не такой уж захудалый: нас встретили белёные здания с краснокирпичной оградой, по опрятным дворикам стелился газон и бежали выложенные плиткой тропинки, – но стоило пройти в глубь посёлка, и сразу обнаружилось его полнейшее запустение. По обе стороны от грунтовой дороги попадались обшелушённые дома с просевшей крышей, выбитыми окнами и вываленным на землю скарбом, до того старым, что им не заинтересовались бы и самые бедные из бродяг.

Изредка я замечала приютившихся в тенёчке кур, одинокую спутниковую тарелку «Булсатком», вывешенный вместо утраченной входной двери ковёр. Среди сухих кустов и свалок кирпича выделяла ухоженное плодовое деревце или оборудованные для скота ясли. Самого́ скота поблизости не видела, но понимала, что даже в полуразрушенных хибарках тут по-прежнему живут люди.

Когда впереди обозначилась околица, дома пошли совсем скверные: без одной или нескольких стен, а то и вовсе разваленные до основания. В комнатах с уцелевшими крышами хозяева хранили сено, иногда набивая его под стреху. И вроде бы посёлок был горный, но за руинами домов открывался непривычный для здешних мест простор, лишь в отдалении ограниченный полосами леса и горбами холмов. Ни пашен, ни выгонов я не приметила – только выжженное солнцем разнотравье. К северу от Сенокласа лежало Ивайловградское водохранилище, оно могло бы отчасти оживить пейзаж, однако разглядеть его за холмами и деревьями не удавалось.

Вихра свернула налево. Мы с Настей и Гаммером пошли следом. Глеб за нами не торопился. Шёл будто нехотя и держался поодаль. Миновав парочку развалок, мы увидели на пригорке увешанное цветными тряпками дерево. Послышались голоса, и я догадалась, что мы приближаемся к цыганскому табору.

Вихра сказала, что дальше пойдёт одна, и я расстроилась. Из любопытства прокралась чуточку вперёд, но совсем уж внаглую пойти за ней не решилась. Снизу разглядела, что на пригорке стоят пять или шесть повозок, две палатки вроде той, что мы встретили в лесу, и обустроен открытый очаг, возле которого суетятся большинство цыган. Под деревом с сохнущим бельём притулились два стеллажа. На металлических полках красовалось неразличимое отсюда барахло.

– Думаешь, стеллажи из библиотеки? – спросила я Настю.

– Нет, заказали по каталогу «Леруа»… Ну конечно из библиотеки!

– Плохо.

– Почему?

– А вдруг там что-то спрятано в стойках?

– Сходи посмотри.

Настя толкнула меня в спину. Я увернулась и попыталась толкнуть её в ответ. Мы завозились, по очереди хватая друг друга и вытягивая к пригорку. Заметив, что Вихра возвращается, присмирели.

– Главное, чтобы книги не пошли на растопку, – вздохнул Гаммер.

Судя по всему, не пошли. Вихра сказала, что они лежат в одном из ближайших домов. Завладевший книгами цыган разрешил покопаться в них, но потребовал у Вихры зелёненькую на сто левов. Вихра убедила его взять зелёненькую попроще – на десять.

Когда мы двинулись к указанному дому, я обернулась и увидела, что цыган, с которым торговалась Вихра, спустился на пару шагов с пригорка и смотрит нам вслед, словно ждал нашего появления, а теперь захотел разглядеть нас получше. Если это вообще был тот цыган. Наверное, тот. Прикидывал, не прогадал ли с ценой. Ну или гонял куда более тёмные мысли. Мне стало не по себе, и я поторопилась за Вихрой. Добравшись до нужной развалки, обернулась вновь – цыган пропал.

Мы вошли в пустовавший дверной проём и очутились в единственной уцелевшей комнате. Она была до половины набита слежавшимся и, кажется, отсыревшим сеном. Пахло оно неприятно. Через пробоины в стене проникал солнечный свет, и мы сразу увидели сгруженные в углу книги. Если Смирнов и вкладывал в их расстановку на стеллажах особый смысл, то сейчас думать о ней не приходилось.

Глеб и Вихра остались в дверном проёме, а мы с Гаммером и Настей приблизились к книгам. Действовали молча, не спеша. Потом я вздрогнула – и рванула вперёд. Выхватила один томик. Не обратила внимания на предостерегающий шёпот Гаммера, не обеспокоилась тем, что потревоженная мною стопка упала и книги рассыпались по полу. Опустилась на колени и ладонью погладила обложку. Узнала бы её среди тысячи похожих. Оранжевая, с крохотным всадником и витиеватой буквой «Р» в имени автора, похожей на кнут или готовое к броску лассо.

Это был второй том собрания Майн Рида, изданного «Детгизом» в середине прошлого века. Под обложкой прятался «Оцеола, вождь семинолов», с которого когда-то начались наши блуждания по лабиринту мертвеца. В точности такой! Только без красно-синих карандашных рисунков, экслибриса, утраты в тридцать две страницы и чернильного пятна на развороте. Пролистав книжку, я убедилась, что в ней нет ничего особенного. Обычный новенький томик, насколько может быть новенькой книга семидесятилетней давности, полтора года пролежавшая в Моминой скале и затем угодившая сюда, в помещение с отсыревшим сеном.

Зацепок я не нашла, но продолжала сидеть с «Оцеолой», когда Гаммер прошептал:

– Смотри!

Я увидела зелёную обложку «Лорда Джима».

– Что-то нашли? – поинтересовалась Вихра.

– Издание на русском, – уклончиво ответила Настя.

Я только сейчас поняла, что она сзади нависает надо мной и тоже смотрит на «Лорда Джима».

– О… – неопределённо протянула Вихра.

Глеб по-прежнему стоял в дверном проёме, а мы с Гаммером и Настей отыскали ещё три книги Смирнова. Не было лишь «Таинственного похищения» Ружа – вечно оно где-то терялось. Точно такие издания Смирнов в сентябре прошлого года получил в библиотеке на Бородинской. Получил, чтобы тут же сдать и больше никогда в библиотеку не возвращаться. Два месяца спустя он умер, так и не дождавшись победителя в объявленной им гонке за сокровищами…

Пытаясь привести собственные мысли в порядок, я разложила перед собой пять до боли знакомых томиков и затаилась над ними. Наверное, со стороны выглядела немножко блаженной.

– Возьмёшь? – пройдясь по комнате, спросила Вихра.

– Нет.

Я качнула головой и, кажется, смутила Вихру – никак не могла привыкнуть по-болгарски кивать с «нет» и качать головой с «да». Отложила томики Смирнова и взялась за те книги горной библиотеки, которые видела впервые. Настя и Гаммер последовали моему примеру.

Вытащила тоненькую книжку. Озадаченная, уставилась на имя автора. Обнаружила, что держу английское издание Грина. Под неказистой синей обложкой прятались «Золотая цепь» и несколько мне неизвестных повестей.

Гаммер нашёл немецкое издание рассказов об отце Брауне, написанных Честертоном, а Настя – «Потерянный горизонт» Хилтона на французском языке.

Копаясь в свале из трёх сотен книг, мы по стопочкам раскладывали испанские, итальянские, корейские, японские, арабские издания одних и тех же произведений, выпущенных отдельно или сопровождённых дополнительными произведениями. Хотя насчёт последних трёх языков я не была уверена. Да это и не имело значения. Мы всё равно не понимали, что с ними делать.

Отыскали «Оцеолу» на английском и – о чудо! – «Таинственное похищение» на болгарском. Руж и Майн Рид почему-то были представлены лишь в двух вариантах: оригинальном и русском. Неужели не нашлось других переводов? «Оцеолу» наверняка перевели на десятки языков! Значит, Смирнов нарочно обделил вниманием именно Ружа и Майн Рида.

Я потянулась за очередной книгой, и мне попался английский Омар Хайям. Следом я наткнулась на греческого Платона. Ну, вроде бы греческого. Теперь я игнорировала многоязычных Грина, Хилтона, Конрада и Честертона – искала произведения, которых не было в списке Смирнова. Нашла немецкое издание «На Западном фронте без перемен», кучу всяких Моров, Муров, томики Ницше и Ньютона. Прежде не держала их в руках, однако смутно узнавала, словно видела совсем недавно… Может, углядела на полках «Народно читалище» в Маджарове? Вряд ли. В комнате Вихры стоял книжный шкаф. Там? Нет…

Настя уронила на меня испанское издание Хилтона, и я вспомнила! Все эти Моры и Муры с Ньютонами стояли у Хилтона в библиотеке Шангри-ла! В монастыре под выдуманной горой Каракал жили монахи-отшельники. Они – как же там было? – «предавались созерцанию и впитывали мудрость», точно! Смотрели, как крестьяне в низине добывают золото, разгадывали тайну долголетия, учились летать, а между прочим слушали Моцарта и читали Платона с Омаром Хайямом!

Ещё одна подсказка от Смирнова?

И как ею воспользоваться?

Хотелось поделиться своим открытием с Гаммером, Настей и Глебом, но в присутствии Вихры я вынужденно молчала.

Зажмурилась, прислушалась к собственному дыханию и чуть успокоилась.

Встала размять ноги и отошла к дальней стопке книг. Их будто нарочно отобрали по толщине корешков. Приблизившись, я увидела, что корешки не просто одинаковые по размеру, но ещё и оформлены однотипно. Вспомнила об упомянутых Вихрой муляжах. Пробежалась по ним взглядом. Названия повторялись на разных языках. Среди них: «Книга о папессе Иоанне», «Змеи Исландии», «Религия Фридриха Великого», «Кошки Шпицбергена», «Пресные озёра Мальты», «Десятая симфония Бетховена». И я моментально поняла, где именно встречала первые три книги, – Насте даже не пришлось ронять на меня Честертона. В его рассказе «Злой рок семьи Дарнуэй» они стояли в шкафу, который в действительности был дверью. Заголовки считались одновременно подсказкой и изощрённой издёвкой над теми, кто не знал, что Фридрих Великий не исповедовал никакой религии, в Исландии не водились змеи, а папесса Иоанна – глупая байка о женщине, сумевшей обмануть кардиналов и занять престол папы римского. Другие заголовки у Честертона, кажется, не мелькали, однако Смирнов явно сочинил их по схожему принципу. Наверное, на Шпицбергене не водились кошки, а на Мальте не было пресных озёр, хотя это довольно странно – остров-то большой.

Очередное открытие я приняла спокойно. Сняла лежавший сверху томик о папессе. Удивилась, до чего он тяжёлый. Попробовала его открыть. Крышка подалась не сразу, а подавшись, выпустила наружу серый песок – он просыпался на пол и мои кеды. Я только ойкнула и застыла с раскрытым муляжом.

– Ты в порядке? – Ко мне подошла Вихра.

Обернувшись, я увидела взволнованные взгляды Насти и Гаммера. Они всё поняли.

Это был тяжёлый песок. Как в банке из-под птичьего корма, найденной нами в Заливине. Тогда я с ужасом вообразила, что мы достали прах Смирнова, а сейчас уверенно схватила второй муляж. Приподняла пластиковую крышку и опять позволила песку просыпаться на каменный пол. Он сходил слоями, поблёскивал на солнце и распространял ощутимый металлический запах. Никакой ошибки: песок в точности такой же.

– Ого! – удивилась Вихра.

Она взялась за другие муляжи, и я испугалась, что в них обнаружится нечто важное. Пожалела, что вообще выдала себя дурацким ойканьем. Но в муляжах ничего, кроме песка, не было. Некоторые вовсе пустовали. Судя по всему, в них успели заглянуть цыгане или маджаровцы, поднимавшиеся в горную библиотеку.

– Зачем это? – спросила Вихра.

– Не знаю, – честно ответила я.

Глеб стоял на пороге и злил меня своей невозмутимостью. В доме маячника он чуть ли не первый лез долбить кирпичную стену, а здесь притих. Даже не помог разобрать книжный завал.

– Точно не прах, – по-русски прошептала Настя. – Тут бы пришлось полдеревни сжечь.

– Очень смешно, – отмахнулась я.

– А может, и сожгли! Людей-то никого.

Вихра потрогала тяжёлый песок, понюхала его и сказала, что это железный порошок.

Гаммер хлопнул себя ладонью по лбу.

Вихра недоумённо покосилась на Гаммера, и он, оправдываясь, промолвил:

– Комар.

Я едва сдержала смех, до того нелепо мы себя вели. Шпионов из нас не вышло бы. Если только комедийных. А вот Гаммеру было не до смеха. Он всем видом показал мне, что мог и сам догадаться ещё на маяке: никакой это не прах – обычный железный порошок!

– У нас такой показывали в школе, – сказала Вихра. – На физике.

– И у нас, – подхватил Гаммер. – Если сунуть магнит под картонку, а на картонку высыпать порошок, увидишь силовые линии магнитного поля! Порошок ляжет ровно по ним. А если положить два магнита, увидишь силу их взаимодействия.

– Чу-удесно, – протянула Настя.

– Ну что, идём? – Вихра отряхнула пальцы и положила муляж на место.

– Идём, – согласилась я. – Думаешь…

– Что?

– Тот цыган… Он не разозлится, если я возьму одну книгу?

– Бери, – Вихра пожала плечами.

Наверное, она решила, что я заберу издание на русском языке, а я схватила заполненных железным порошком «Кошек Шпицбергена». Порошка в муляже было примерно столько же, сколько и в банке из-под птичьего корма, и я обошлась одним экземплярчиком. Не сомневалась, что он нужен для решения головоломки. Не представляла, как именно его использовать, но повторять старую ошибку не захотела, а ещё убедилась, что книги Смирнова рано вычёркивать из списка подсказок. По крайней мере четыре из них. Грин, Хилтон, Конрад и Честертон ещё должны были сыграть свою роль. Не зря же Смирнов закупил их на разных языках – позаботился об охотниках из разных стран. Значит, важен сам текст, а подсказки спрятаны между строк.

Гаммер сунул муляж за пояс и прикрыл футболкой.

Оглядевшись, мы вышли из дома.

К машине возвращались молча, и я шагала быстрее всех. Не оборачивалась и боялась услышать стук копыт. Представляла, как цыгане, оседлав коней, бросятся за нами в погоню. Найдут «Кошек Шпицбергена» и в наказание за воровство уведут нас в табор, а там под покровом ночи выпытают всё, что мы знаем о лабиринте мертвеца. Ведь они сами ищут сокровища Смирнова! Вот и сунулись в горную библиотеку. Сняли плитку, продырявили пол. Не отыскав ничего ценного, утащили книги, чтобы выложить как приманку и ждать, пока на неё клюнет какой-нибудь более осведомлённый охотник за сокровищами. Дождались…

Я расскажу всё в ту же минуту, когда нас сцапают. Ну хорошо, в минуту не уложусь, но заговорю сразу, не дожидаясь угроз. Даже отдам смартфон с фотографиями, текстами и конспектами. А им будет мало. Смеясь и скаля золотые зубы, они примутся ломать Гаммеру пальцы, ставить Глеба на раскалённые угли. Гаммер и Глеб закричат, но в пустых домах Сенокласа некому будет услышать их крик, а те немногие, кто его услышит, предпочтут скорее погасить свет и занавесить окна.