Провалы государства. Общество, рынки и правила бесплатное чтение

Одна из классификаций соотношения рынка и общества представлена на рис. 2.1–2.3, отображающих три возможных широких способа его восприятия. На рис. 2.1 рынок (или рынки) представлены как две отдельные области. Очевидно, что примером данной трактовки является неоклассическая экономическая теория, а именно вальрасианский подход[4]. Рынок и общество остаются разделенными во все времена. Безусловно, точка зрения на рынок, которая содержится в литературе, является в высшей степени абстрактной, – по словам Фрэнка Хана, рынки всего лишь «придуманы» – вследствие чего ее реалистический характер может быть поставлен под сомнение. Посягательство рынка на общество приводит к возникновению, по крайней мере у некоторых, чувства отчуждения, в том смысле, в котором мог бы начать изложение своей теории Карл Маркс. Появление этого чувства может быть вызвано различиями в мотивах, которые движут людьми в обеих сферах, их различным ви́дением мира в те моменты, когда они воспринимают себя пребывающими в одной и в другой сферах (van Staveren 2001; Le Grand 2003). Кроме того, рис. 2.1 представляет еще одну точку зрения на соотношение рынка (рынков) и общества. Имеется в виду позиция Талкотта Парсонса и Нейла Смелзера (Parsons and Smelser 1956). По мнению этих исследователей, различные рынки (nota bene: во множественном числе) зарождающиеся и развивающиеся на границах различных сфер, такие как полития и другие подсферы общества, фактически изолируют данные сферы друг от друга (Finch 2007).

Рис. 2.1. Сепаратистская точка зрения: отдельные друг от друга рынок и общество

Второй подход к концептуализации рынка по отношению к обществу наиболее последовательно представлен в трудах Карла Поланьи (Polanyi 1944; Поланьи 2002) и Марка Грановеттера (Granovetter 1985; Грановеттер 2002). Рынок воспринимается ими как неизбежно и глубоко встроенный в общество в целом, включая такие рыночные институты, как деньги и фирма. В данном случае рост сферы рыночных отношений может интерпретироваться как расширяющийся эллипс в рамках более широких социальных границ, отображенных на рис. 2.2. Растущий рынок взаимодействует с обществом, в процессе чего изменяются и первый и второе, даже тогда, когда рынок концептуально имеет генерализованные черты (Rosenbaum 2000). Установление воздействий растущего рынка на общество неоднозначно. Действительно, проведение границ между рынком и обществом носит бессистемный характер, что признают специалисты и по социальной, и по институциональной экономической теории (Waller 2004; Dolfsma and Dannreuther 2003b). Отсюда последствия расширения сферы рыночных отношений далеко не очевидны даже в тех случаях, когда повышение материального благосостояния не вызывает сомнений. Институциональные и социальные экономисты должны задать вопрос: «Какой ценой?» Поскольку расширение сферы рыночных отношений вызывает изменения в обществе, сравнение возникшей ситуации с предшествующим положением представляет собой сложную задачу. Очевидно, что проведение такого сравнения с точки зрения благосостояния по Вильфредо Парето невозможно, поскольку его структура основана на подходе, согласно которому рынок и общество – это две отдельные сферы (рис. 2.1)[5].

Рис. 2.2. Вложенная точка зрения: рынок встроен в общество

Согласно точке зрения, на которой основываются кейнсианские концепции государства всеобщего благосостояния, рынок рассматривается как регулируемый господствующими социальными или социетальными ценностями, такими как нормы распределительной справедливости, и являющийся элементом этой системы ценностей (рис. 2.2) (O'Hara 2000; Fine 2002). С точки зрения справедливости распределения процесс либерализации и приватизации («реформа») сводится к ослаблению роли государства, что рассматривается как сдвиг в системе ценностей в направлении отдельной личности, а также в направлении негативной свободы. В этой перспективе государство рассматривается как аппарат насилия, а рынок – как область свободы (van Staveren 2001).

С другой стороны, рынок можно рассматривать не как монолитный, но как гетерогенный феномен (Hodgson 1999)[6]. На рис. 2.3 мы видим результат размытия границ Парсонса-Роббинса между экономической и социальной областями, когда утверждается, что условием функционирования рыночной системы является присутствие в рыночном контексте нерыночных элементов. Это не означает, что «социетальные» элементы рождаются рынком, что общество всецело подчинено рынку или находится в его тени. Данная точка зрения в значительной степени зависит от того, как определяется рынок, и, как представляется, требует применения строгого определения, согласующегося с «контрактным» (договорным) подходом, предполагающим повсеместное распространение отношений рыночного типа между агентами (Hodgson 1999)[7]. По сравнению с двумя предыдущими подходами в данном случае имеет место принципиально иной взгляд на природу роста рынка. Используемые аргументы относятся не только к вторжению конкретных рынков в другие области общества, но к тому, как на них распространяется мыслительный процесс рыночного типа и связанные с ним способы мышления и восприятия. По Джеффри Ходжсону и другим авторам, такого рода экспансия возможна, но она ни в одном из случаев не способна полностью «затенить» все элементы «общества» в пределах рынка не подвергая опасности саму себя. Даже тогда, когда Ходжсон не дает точного определения «примесного состояния» и не указывает, явным образом, к чему оно относится, мы понимаем, что присутствие «примесей» связано с мотивами акторов и их отношениями друг с другом. Как представляется, это соответствует точке зрения Ходжсона (Hodgson 1999).

Рис. 2.3. Примесная точка зрения: общество в границах рынка

Таким образом, взгляд на вклад рынков в благосостояние зависит от концептуализации соотношения рынка и общества. Восприятие экономики (сферы экономических отношений) как сферы, существующей отдельно от общества, сопровождается убеждением о том, что рынки с необходимостью вносят вклад в благосостояние. Учитывая, что в соответствии с мейнстримом экономической теории рыночные отношения имеют самое широкое распространение, мы утверждаем, что вышеизложенное является корректным отображением экономической ортодоксии. В экономической теории преобладают функциональные концепции рынка – в соответствующих условиях рынок является проводником эффективности; отсюда он порождает благосостояние, а также благополучие. Создание этих условий задает направления политики. В то же время «сепаратистская» точка зрения отнюдь не является единственно возможной перспективой рассмотрения соотношения общества и экономики. Есть еще по крайней мере две точки зрения, которые приняты и развиваются в институциональной и социальной экономической теории, а также в других научных дисциплинах. Три точки зрения на соотношение экономики и общества могут использоваться для уточнения взаимодействий между рынком и обществом.

2.1. Изменение отношений между рынком и обществом

Мы признаем, что функционирование рынков способно привести к увеличению благосостояния и благополучия. Данное положение получило различные теоретические обоснования и было подтверждено эмпирически. В этой главе мы отнюдь не пытаемся поставить его под сомнение, но указываем на «темные стороны» рынков. В процессе изменения или реформы существует реальный способ представления отношений между рынком и обществом и стороной «защиты», и стороной «обвинения». Мы разделяем позицию тех, кто защищает изменения. Для того чтобы четко и наглядно показать ее, обратимся к примеру реформ в сфере здравоохранения.

В стабильных условиях акторы, участвующие в той или иной деятельности, признают, что ее экономические аспекты «вложены» в более широкий социальный контекст; данная точка зрения представлена на рис. 2.2. Они признают и то, что мотивы, направляющие их действия, как и действия других людей, отражают ряд соображений, часть из которых является материально ориентированной, в то время как другая часть носит в большей степени реляционный, связанный с отношениями, характер (рис. 2.3). В условиях изменения «адвокаты» ссылаются на «чистую» ситуацию как на рис. 2.1, на котором рынок и общество представлены двумя отдельными сущностями как с точки зрения сфер, так и с точки зрения мотивов. При этом они указывают на предполагаемые социально-культурные ценности, лежащие в основе рынка – транспарентность, ответственность и эффективность. Эти ценности служат ориентиром для тех, кто находится в поиске новых институциональных условий (см.: Dolfsma 2004). Возникновение новой стабильной ситуации означает, что изменившаяся деятельность с необходимостью вступает в отношения с окружающим ее обществом в целом, в результате чего появляются «примеси», «загрязнения». Тем не менее бифуркация между обществом и рынками (некоторыми) является достаточно серьезным (с неолиберальной точки зрения) основанием для проникновения первого в сферу последних. Даже в случае отсутствия убедительных свидетельств в пользу реформы, когда утверждения о ее влиянии вызывают только растерянность, могут раздаваться голоса, настаивающие на том, что отсутствие желаемых результатов вызвано тем, что пока были осуществлены лишь частичные преобразования. Политические следствия данной точки зрения очевидны: расширение рыночной области на эти неэкономические/рыночные области необходимо для создания «соответствующих условий». Следствием же возникновения последних становится повышение эффективности, а значит и благосостояния (понимаемого согласно паретианской/утилитарной структуре). Так и произошло в случае реформ в здравоохранении (Light 2001a), подробный разбор которых приводится ниже.

2.2. Здравоохранение

В последние годы во многих странах сфера здравоохранения является объектом непрерывных реформ, подразумевающих возрастающую роль рынка (McMaster 2002). Их экономическое обоснование по большей части базируется на предположении, что здоровье и здравоохранение могут рассматриваться как товары[8]. Действительно, любая реформа, ориентированная на рынок, требует все более частого обращения к контрактуализации отношений между сторонами, расширению договорной сферы, идет ли речь о пациенте и враче, или, как это имеет место в Великобритании, о вертикально дезинтегрированных частях системы. Учитывая стремление подвести все действия под рубрику эффективности, эта расширенная кодификация сопровождается апелляцией к множеству количественных показателей. Более того, такого рода шаги вращаются вокруг выработки монетизированных показателей ценности и технических приемов экономической оценки, указывая на превращение здравоохранения в товар[9]. Ценность деятельности концентрируется в меновой ценности, в противоположность потребительской ценности; отсюда требование измеримости, поддерживающее сосредоточенность на результатах, посредством таких показателей, как индикаторы деятельности. Все это поощряет тенденцию и установку на консеквенциализм.

В сущности, все это включает в себя «рынок» и ссылки на рынок, которые приобретают больший вес, нежели ссылки на другие организационные механизмы. Размышляя о происходящих изменениях, можно прийти к выводу, что они указывают на то, что рассматривавшиеся нами три точки зрения на отношения между рынком и обществом помогают лучше понять процесс. Кроме того, бросается в глаза, что способ защиты и осуществления изменений, по крайней мере в случае здравоохранения, предполагает удаление из системы в попытке создания чистого рынка de novo ряда элементов, рассматриваемых как неэкономические (Light 2001 a, b). Для специалистов по институциональной и социальной экономической теории очевидно, что такого рода попытки обречены на провал. В новой конфигурации подсистеме придется поддерживать отношения с другими подсистемами и обществом в целом (Light 2001a). Между ними никогда не существует четких и ясных границ; они изменчивы и проницаемы. Кроме того, «примеси» (мотивы) – при условии, конечно, что перед этим от них удалось избавиться – вновь проникают и в саму подсистему, которая, как полагали, нуждалась в «очистке».

Мы рассматриваем возможность того, как неизбежность возвращения к ситуации «инфицированности» – существующей лишь в головах теоретиков чистого рынка – может быть показана с точки зрения индикаторов, введенных самими такого рода адвокатами в поисках способа переделки системы. Поскольку ожидания «адвокатов» так и не сбылись, пришлось предлагать новые программы реформ (Hendrikse and Schut 2004), пришлось повторно предпринимать меры и встраивать механизмы. Поскольку такого рода меры и механизмы не позволяют предусмотреть все возможные в будущем обстоятельства, а также потому, что такого рода меры и механизмы неизбежно дополняют друг друга во взаимосвязанных областях, ограниченное влияние новых программ реформ было ожидаемым. В экономической теории эти два довода являются общепризнанными (Milgrom and Roberts 1990). Например, занятые в секторе люди изменяют свое поведение так, чтобы действовать согласно условиям введенных рыночных механизмов и мероприятий, но в действительности они способны «перехитрить» их, что отрицательно сказывается на эффективности. В некоторых случаях это является прямым нарушением условий, как в Великобритании, где участники сектора проводят встречи с целью координации деятельности, что прямо запрещено государственными нормами и правилами, а также договорами. В данном случае используются установленные в прошлом «социетальные» связи – отношения с людьми, которым можно доверять (Light 2001 a, b).

В то же время в здравоохранении все большее значение придается управлению предоставлением услуг, в частности методами, усиливающими воздействие финансовых стимулов (на врачей), а также предусматривающими использование ценообразования. Самое пристальное внимание уделяется вопросам отчетности и применению экономической риторики (используемой представителями мейнстрима) и дискурса (см., например, Fitzgerald 2004; chapter 8). По мере изменения риторики и дискурса здравоохранения новые метрики, новые показатели приобретают все большее распространение. Как теоретически обосновал и показал на большом количестве примеров из разных сфер жизни Витольд Кула, вновь введенные меры и показатели быстро «встраиваются» в существующие методы и практические приемы (Kula 1986), отчасти подрывая область своего применения (см.: Light 2001a). Как утверждают Джон Дэвис и Роберт Макмастер, реформа здравоохранения, и обосновывающая ее экономическая теория, по всей видимости, поощряют изменения характера медицинской помощи, предоставляемой системой здравоохранения (Davis and McMaster 2004). На образ действий и поведение врача в какой-то степени влияют социальные обязательства, обусловленные членством и принадлежностью к профессиональной группе, принесшей клятву Гиппократа. Пристальное внимание к измеримости и эффективности «разъедает», разрушает доверие, которое лежит в основе кооперации в рамках системы здравоохранения, необходимой для оказания (эффективной) медицинской помощи (Hunter 1996). Обстановка высокого доверия замещается обстановкой низкого доверия, когда рычаги контроля оказываются в руках разных людей с различными воззрениями на «должную помощь» (Fitzgerald 2004; chapter 8). Происходит маргинализация профессионального мнения. Вопрос о том, целиком ли это противоречит социальным отношениям, ассоциирующимся со все более частыми обращениями к шагам рыночного типа, таким как измерение результатов деятельности, монетизация стимулов и контрактуализация взаимодействий, является спорным. Тем не менее в некоторых недавних антропологических и этнографических научных трудах высказывается предположение о том, что изменения в механизмах управления предоставлением медицинской помощи приводят к изменению ее сущности, ее природы (см., например: Fitzgerald 2004; van der Geest and Finkler 2004). Отсюда ориентация на рынок поощряет менеджеров службы здравоохранения к принятию более абстрактной и обезличенной точки зрения на процесс оказания помощи, близкой к декартовскому подходу (Davis and McMaster 2007)[10]. Это контрастирует с более личностным фокусом части, хотя и не всех, клинических услуг, что может привести к конфликту и дезориентации агента (Fitzgerald 2004), а также к более узкой и редукционистской точке зрения на медицинскую помощь.

Концептуализация рынков как отдельных сфер, на которой основывались реформы, носила чрезмерно ограничительный характер, не соответствовавший концептуализации потенциального влияния рынков на общество, благосостояние и благополучие. Благодаря научным достижениям, в первую очередь К. Поланьи, М. Грановеттера и Дж. Ходжсона, стала возможной иная, более реалистичная, концептуализация соотношения рынка и общества. Этот подход расширяет представление о благосостоянии за пределы монетизированных параметров экономической ортодоксии и проникает в политические дебаты, благодаря признанию того, что функционалистская интерпретация рынка основывается на специфическом подходе к его связи с обществом.

2.3. Заключение: рынки, общество и благосостояние

В этой главе мы представили различные точки зрения на соотношение рынка и общества: рынок как отдельная сфера, рынок как вложенная область и «примесный» рынок. Как представляется, использование этих характеристик предполагает возможность проведения границ между различными областями. Но здесь возможны проблемы. Рассматривая в этой главе растущую роль рынка, как и в случае с реформой систем здравоохранения во многих развитых странах, мы говорим не об увеличивающемся в количественном смысле рынке, а о качественном расширении рыночной сферы, которая проникает в другие, смежные с ней области.

В процессе изменений, направленных на расширение роли рынка, на первый план выходит одна из рассматривавшихся нами точек зрения – экономика как отдельная от общества сфера. Она превращается в движущую силу институциональных изменений. Применительно к здравоохранению мы утверждали, что введение любых новых показателей такого рода отнюдь не привносит предполагаемый контекст чистого рынка. Эти новые показатели с необходимостью должны вновь встраиваться в общество, поскольку к системе в целом добавляются «примеси» – (вновь) возникающие «другие» неэкономические мотивы. Внедрение в «гибридный» контекст элементов чистого рынка совсем не обязательно приводит к росту благосостояния, не говоря уже о благополучии.

Представление о благосостоянии, в первую очередь с паретианской точки зрения, зависит от понимания рынка как отдельной от общества сферы. Имеется в виду, что «рынок» рассматривается одновременно как (необходимое) понятие, посредством которого достигается понимание благосостояния, и как требование об агрегировании индивидов, исполнение которого позволяет нам содержательно рассуждать об общественном благосостоянии. Казалось бы, в интересах измерения благосостояния мы должны принять, что общество = экономике. Для того чтобы возникла возможность понимания, в соответствии с которым общество в целом вносит вклад в повышение благосостояния, необходимо распространить идею рынка на пока свободные от нее сферы. В то же время мы утверждаем, что эта концептуализация рынка, а также интерпретация его соотношения с обществом, должны быть гораздо более сложными, допускающими изменение границ между двумя сферами, что позволяло бы «вступить в игру» различным мотивам, а также предложить понятие благосостояния, более близкого к благополучию. Предлагаемый подход противоречит положениям мейнстрима экономической теории, паретианской перспективы благосостояния (см.: Dolfsma 2005), а также точке зрения на экономику как на отдельную сферу. Благополучие более свободно связано с рынками и в еще меньшей степени подвержено их влиянию – положительному или отрицательному – в зависимости от развития рынков, их расширения, а также от процессов поступления в них «примесей» или очистки. Делать выводы о степени благополучия мы можем, конечно же, только после того, как «осядет пыль», поднятая изменением границ между рынком и обществом.

В этой главе мы анализируем китайский рынок недвижимости, что позволяет нам предложить комментарии относительно применимости современных моделей этого рынка в экономической теории, а также обсудить некоторые проблемы современного состояния Китая на его пути к капитализму. Используя простую эмпирическую модель, а также данные о рыночных результатах в отрасли недвижимого имущества за 2000–2010 гг., мы приходим к выводу, что «рыночные модели» объясняют не более 1 % дисперсии в продажах недвижимости на этом, казалось бы, относительно нерегулируемом рынке. Добавление к спецификации модели переменной, позволяющей учесть вмешательство государства, позволяет нам предложить «модель регулируемого рынка». В результате ее прогностическая сила «взлетает» до 87 %. В «модели регулируемого рынка» значение ценовой системы дезинтегрируется – динамику рынка определяет не цена, а предложение со стороны государства. Мы предлагаем доказательство важной роли «видимой руки» правительства на китайском рынке недвижимости, то есть в секторе, казалось бы, относительно свободном от государственного вмешательства.

3.1. КНР и китайский рынок недвижимости

Превращение КНР в экономическую сверхдержаву – хорошо документированный процесс. В то же время одна из самых его драматических историй – история китайского рынка недвижимости – остается на периферии внимания. Мы можем выделить в его развитии несколько ключевых дат и политических документов. Их изучение позволяет идентифицировать три основные фазы эволюции рынка: период национализации (1949–1976 гг.) и время экономической реформы, которая подразделяется на два этапа – 1979–1994 гг. и с 1994 г. по настоящее время.

В 1949 г. к власти в Китае пришла Коммунистическая партия; государство быстро перешло к национализации всей частной собственности и разрушило систему частного жилищного строительства (Kuang 1992; Wang 1990). Вся недвижимость, принадлежавшая бывшим чиновникам, «антикоммунистическим реакционерам» и иностранным капиталистам, была конфискована (Zhou and Logan 1996). В 1953 г. в КНР были созданы муниципальные бюро управления жилищным фондом, призванные национализировать: (1) все жилые дома площадью от 100 кв. м и выше (обычно в этот целевой диапазон попадало жилье, принадлежавшее этническим китайцам, проживавшим за границей, и оставшимся представителям мелкой буржуазии, таким как купцы и владельцы малого бизнеса); (2) весь арендный жилищный фонд, находившийся в частной собственности; и (3) все коммерческие здания, находившиеся в частной собственности. Часть недвижимости оставалась вне этой сети. Она перешла в собственность социалистического государства во время Культурной революции (1966–1976) (Kuang 1992; Wang 1990). Одновременно была полностью запрещена продажа земли и застройка участков в спекулятивных целях (Wang 1990). В 1949–1976 гг. жилье рассматривалось как право на социальное обеспечение (Andrusz 1984): жилая недвижимость не подлежала покупкам и продаже, а распределялась в соответствии с правом на получение жилья (Zhou and Logan 1996). Арендные ставки устанавливались так, что «собственность» на сдаваемое в аренду недвижимое имущество не приносила никакого дохода (Deng et al. 2009; Lee 1988)[11]