Ожидаемое несбыточное бесплатное чтение

Он мог прыгать во времени, перемещаться в пространстве, вершить судьбы людей.

Но даже это не принесло ему того единственного, что он желал всем сердцем.

1 ГЛАВА. Генри

Существует ли время? Конечно. Но как это доказать? Можно сказать, раз я стою и дышу, то существую в настоящем, а значит, что существует и время. Но разве это доказательство? И вообще, время внутри нас или снаружи? Логично, что когда мы умираем, то заканчивается наше время, но время-то в общем не исчезает и продолжает двигаться дальше. Значит ли это, что времени два? Или их великое множество, то есть у каждого свое время? Получается тогда, что помимо личного времени каждого есть еще общее время, обязательно большое и раздутое. Оно опоясывает всю Вселенную, и по нему движется весь мир, вся его история.

Вот, что такое время.

Но разве время – это только настоящее? Это еще и прошлое, и будущее.

А еще это секунда, минута и час. Это краткий промежуток времени и единица. Это бесконечность. Это изменение и постоянство, наша связь с вещами и людьми. Это развитие и упадок, начало и конец. Жизнь и смерть.

Это все время.

Это необратимое течение… Хотя нет, очень даже обратимое. Для богов и полубогов. Они могут менять время, обращать вспять или, наоборот, перемещаться в будущее и прошлое, но только с одной целью – сохранять ход истории в целости и сохранности. Сохранять Нить Судьбы. Сохранять Время.

И сейчас Генри как раз этим занимается.

4 

мая, 1897 год, Париж

– Осталось еще минут двадцать, – пробормотал Генри, посматривая на часы в тяжелой медной оправе. Еще двадцать минут до половины пятого. А Благотворительный базар1 его уже утомил. Почти восемь сотен лет жизни не научили Генри достаточному терпению.

Генри находился неподалеку ото всех, найдя себе укромное местечко у Павильона кинематографа, но от галдящих посетителей спасу все равно не было. Знатные дамы в своих буфах, оборках и глупых кринолиновых юбках-рупорах стояли у прилавков, предлагая людям милые мелочи, которые Генри ни за что бы не купил. Зачем ему набор хрустальной посуды или детские игрушки? Генри все гадал, действительно богачам нравится этим заниматься или это простой снобизм, устраивать целое представление вместо того, чтобы просто пожертвовать нужную сумму нуждающимся? Сам Генри для себя смысла в Благотворительном базаре так и не нашел. «Аристократы просто кидают просо свиньям и умиляются с их благодарного хрюканья,» – подумал Генри с небольшой ухмылкой. Он находил это и забавным, и отвратительным одновременно.

Но, признаться честно, еще больше Генри раздражал запрет на курение.

Солнце уже не в зените, но до синих сумерек еще далеко. Генри, наконец, решился выйти из своего укрытия. Он увязался за длинным черным шлейфом роскошного атласного платья. Оно блистало на симпатичной барышне с четкими выразительными чертами лица. Она была в окружении дам, в том числе и монахиней, которым отдавала распоряжения. Мысленно Генри приподнял шляпу и поклонился ей.

– Мама, я хочу увидеть фильм! – требовала маленькая девочка, вцепившаяся в юбку матери.

– Может, стоит еще купить…, – рассуждала супружеская пара, стоя у прилавка.

– А пойдем…, – девушка настойчиво тянула куда-то своего спутника.

– Как же тут много людей! – возмущалась дама преклонного возраста.

Генри уже захотел вернуться в свой уголок – от французского чириканья у него разболелась голова, – но оставалось еще десять минут свободного времени, которое он хотел посвятить образованию Благотворительного базара. Напоследок.

Деревянные стены склада, тонкие, словно картон, не внушали доверия. Генри был уверен, что если пнет такую ногой, то пробьет дыру, в которой его сапог непременно застрянет. Склад-сарай, как его окрестил Генри, представлял собой инсталляцию средневековой улицы с домиками-прилавками. Вот только как бы плохо ни жилось в Средневековье, люди тогда вряд ли мастерили свои жилища из картона, папье-маше, ваты и ткани. На просмоленный холст, который должен был представлять собой крышу, Генри также косился с презрительным подозрением. Уж слишком дешевые декорации выбрала аристократия для своего «представления».

Генри прошел через всю копию площади. Врезался в одного из трех идущих на встречу мужчин, был обруган ими и огрызнулся в ответ. Но маленькую девочку, что столкнулась с ним, Генри аккуратно повернул в сторону, мысленно извинившись перед ней. Он не может спасти ее, как и не сможет помочь прекрасной герцогине2.

Генри осмотрел безделушки на прилавках, но ничто его не прельстило, а ведь он хотел присмотреть сувенир для Грейс. Но, пожалуй, его дама сердца больше порадуется цветам, чем бесполезной побрякушке. «Хотя цветы, с этой точки зрения, тоже бесполезны», – подумал Генри.

– Может, молодой человек хочет получить еще и поцелуй в щеку? – смело предложила одна мадам или баронесса и тут же сама покраснела, как переспелый гранат и захихикала. Генри сделал вид, что ничего не услышал, но улыбнулся.

Половина пятого. Пора. Эфирная лампа как раз погасла. Генри достал коробок спичек и стремительным шагом направился в павильон кинематографа. Несчастный оператор как раз возился с киноаппаратом, а рядом ругался управляющий:

– Давай же, бездарь, зрители ждут!

Действительно, из зала уже доносился гул недовольных голосов посетителей инсталляции.

– Прошу прощения, – вмешался Генри, – могу я вам помочь?

– Сэр, прошу вас, вернитесь в зал, – засуетился управляющий, лысеющий пухленький мужичок со смешной бородкой, очень уж похожую на козью. – Сейчас мы все исправим.

– Я понимаю, – кивнул Генри. – Я просто хотел предложить спички, чтобы зажечь лампу.

– Ох, да? – всполошился оператор. – Спасибо, сэр! Я сейчас же все исправлю!

Языки пламени затанцевали мгновенно. Один из них оказался как огонь маяка, длинный и яркий, видный всем, и смог достать до палатки напротив, изображающей гостиницу «Кот в сапогах». Суету оператора и управляющего Генри уже не застал. Как и крики заживо горящих людей, их молитвы и последние слова, – огонь быстро перекинулся на бумажные декорации и задрапированный потолок. Люди оказались в ловушке более жаркой, чем кузня Гефеста3, а с промасленного потолка на них лился огненный ливень, как тот, что застали когда-то жители Помпей4. Муслин платьев, шелк зонтов, кружева вуалей, оборки, ленты и перья шляп – горело все, превращаясь в костры инквизиции. Мужчины прокладывали себе дорогу, сбивая с ног, топча и избивая тростями женщин, чьи юбки превратились в подобие факелов.

Генри всего этого не видел. Он знал, что меньше, чем за час от Благотворительного базара останется пепелище, как и было предсказано богиней судьбы и соткано на Нити.

Генри лишь достал свои часы, покрутил колесики и оказался в 1925 году. Ему еще надо было купить тюльпаны. И покурить.

2 ГЛАВА. Грейс

1925 год, Палермо

Грейс расположилась в плетеном кресле, покачивая в руках бокал красного вина и любуясь Средиземным морем. Это место на веранде виллы тетушки Лукреции было ее любимым, во многом из-за вида, но также из-за воспоминаний, что хранил этот белоснежный парапет.

Небо уже окрасилось в цвета дымчатой розы. Грейс не хотела это признавать, но вступивший в зенит закат ее взволновал. Придет ли он сегодня? Или Грейс придется ждать следующего дня? Или следующей недели, месяца? В этот раз Генри пропал без предупреждения, более четырех месяцев назад. «Главное, что не навсегда», – успокаивала себя Грейс. Генри всегда возвращался. А она ждала, как Пенелопа своего Одиссея5.

Удобно, когда твоя тетушка проживает в Палермо на берегу Средиземного моря. Всегда можно сбежать от городской суеты в прохладные стены каменного дома. А морские воды, манящие своей синевой и игрой солнечных бликов на поверхности, дарили необходимое спокойствие. Вдалеке средиземные волны были цвета синих чернил, но к берегам они светлели, становясь почти такими же прозрачными, как вода в стакане. В таком месте хотелось мечтать, творить. Ждать возлюбленного, предвкушая встречу.

Грейс готова была прожить здесь всю жизнь, да и тетя Лукреция Алерамо всегда была рада ее видеть. Предложение остаться на подольше постоянно сыпались от одинокой тетушки. Жаль, конечно, что спустя пару месяцев родители снова потребуют ее в Лондон. Они не любили отпускать надолго единственную дочь.

Мать Грейс, Дельфина, была строгой и сдержанной женщиной, привившая дочери должные манеры и заботившаяся о ее образовании. Но именно тетушка Лукреция научила Грейс всему необходимому как женщина женщину. Как держаться в дорогущих заведениях Италии, как сочетать блюда, чтобы не попасть впросак, как заказывать вино, выбирать десерт, курить с изяществом, когда того требуют правила флирта, – хотя Грейс не выносила запах табака, – как правильно отвечать на ухаживания мужчин за соседним столиком и ориентироваться в безбрежном океане платьев, украшений и косметики, когда вырез стоит сделать пониже, а макияж поярче, – всем этим премудростям до мельчайших нюансов Грейс научилась у тетушки Лукреции. Но Дельфине об этом знать не стоило.

Только с тетушкой Лукрецией Грейс начала посещать банкеты, светские рауты и прочие взрослые мероприятия, от которых ее оберегали родители. С тетушкой Грейс объездила почти всю Европу и побывала в Америке. Что и говорить, без такой прекрасной тетушки и наставницы, как Лукреция Алерамо, Грейс выросла бы совсем другим человеком. А еще тетушка научила ее стоять за себя, верить в собственные силы и делать выбор. И что выбирать надо, в первую очередь, себя.

Тетушка Лукреция себя и выбирала, к большой скорби мужчин Палермо. «Никаких мужчин в моем доме дольше, чем на одну ночь!» – категорично заявляла пятидесятиоднолетняя синьора, выпроваживая очередного кавалера наутро за ворота. Эх, знала бы тетушка про кавалера своей любимой племянницы. Впрочем, она явно и так знала. От тетушки Лукреции мало что можно скрыть, а Генри уж больно любил пошуметь по ночам. Но Грейс все великодушно прощалось.

– И в чем прелесть цветов? Их красота так недолговечна, а, срезая их, мы совершаем убийство.

Грейс даже не обернулась, узнав голос любимого. Только улыбка застыла на ее алых губах.

– Красота в принципе не вечна. А так ты можешь меня порадовать, – Грейс изо всех сил старалась сдержать дрожь в голосе. – И извиниться за то, что тебя не было почти полгода!

– Всего четыре месяца, одну неделю и пять дней! – Генри подошел к столику и отпил из бокала Грейс. – Славное вино, жаль, что жажду не утоляет. У твоей тетушки отличный вкус.

Грейс не выдержала и резко обернулся, только светлые локоны мазнули по щекам. Генри стоял перед ней ровно таким, каким она его и запомнила: ровный пробор темных волос, голубые глаза с лукавой искрой и маленькой родинкой под правым нижним веком. Точеные черты лица прорезала чуть капризная складка губ. Высокое, стройное тело, затянутое в плотный костюм благородно-черных тонов. А еще рубашку голубую догадался надеть – подарок Грейс, – хотел сделать ей приятное. Генри был молод, свеж, бодр и весел, словно не оставлял свою возлюбленную без предупреждения на четыре месяца, одну неделю и пять дней.

Он протянул девушке цветы, ее любимые красные тюльпаны, которые та без раздумий выкинула с балкона веранды. Цветы, подхваченные ветром, разлетелись по скалам, как капли крови, брызнувшие из раны.

– Грейс… – Генри покачал головой.

Как уверенный в себе мужчина, он ощущал себя хозяином везде, где ступал, поэтому капризы и своеволие своей женщины терпел с трудом.

– Я могу смириться с твоей сущностью, твоими обязанностями… но смиряться с внезапными исчезновениями я не намерена! – выкрикнула Грейс, не беспокоясь, что кто-то услышит, – преимущества жизни в доме на скале. – Ты должен был меня предупредить!

– Я не смог, возник неотложный вызов, – Генри оправдывался спокойно, признавая свою вину. – Если бы я замешкался, то они бы догадались, что что-то не так!

Больше не желая выслушивать оправдания, Грейс бросилась к Генри на шею. Как же она скучала! Тепло его сильных рук, запах ее любимого одеколона с ноткой табака (ах, когда же Генри бросит эту отвратительную привычку! Или хотя бы заменит сигары!), ощущение шершавой ткани под ее щекой… Только с Генри жизнь Грейс приобретает целостность. Нет Генри – нет Грейс. В его отсутствие у нее будто забирают жизненно важные органы – сердце, легкие, мозг, – и она не живет, а существует, как пустая оболочка, как музыкальная шкатулка, настроенная играть лишь одну мелодию, а когда ее владельцу надоест ее слушать, стоит без дела, как ненужная деревянная коробка с винтиками.

– Грейс, клянусь самим Хроносом, я скучал! – воскликнул Генри. – Если бы я мог, то сорвался бы к тебе в ту же самую минуту!

– Тихо, – Грейс прижалась к нему еще ближе, – ничего не говори!

– Тогда я молча сделаю вот так! – хитро улыбнулся Генри.

Он подхватил Грейс на руки и закружил, как те самые лепестки тюльпанов, которые то подхватывал, то отпускал, швыряя по скалам, ветер. Грейс засмеялась.

Она проявляет инициативу: целует, приподнявшись на носочках. И получает пылкий напор в ответ. Грейс кажется, что они под летним дождем: теплая вода обволакивает их, даря острую нежность и разжигая страсть. Ее прикосновения мягкие, ласковые, аккуратные, Грейс отдает всю себя, без остатка, как умеет. Она растворяется в Генри, его влажных, горячих губах, что терзают ее нежную плоть. Генри никогда не умел, да и не хотел сдерживаться, отвечая с азартом и страстью. Его руки скользят по ее телу, заставляя позабыть и месяцы ожиданий, и слезы тоски, и расспросы близких о причинах ее грусти, от которых ей пришлось сбежать к тетушке в Палермо. Генри был рядом, его руки обвивали ее талию, а большего Грейс и не просила. Его она готова была ждать всю жизнь. Ему она готова была отдать все свое время.

2 ГЛАВА. Генри

13 апреля, 1925 год, Палермо

Если Грейс предпочитала проводить дни, любуясь игрой волн, то синьора Лукреция пряталась среди своих любимых цветов и кипарисов. Генри не сильно хотелось здороваться с любимой тетушкой Грейс, но та настаивала, иначе подольше задержаться на вилле не выйдет. Лукреция Алерамо строила из себя оплот порядочности и целомудрия, но, конечно же, не в отношении самой себя. И порой позволяла некоторые вольности племяннице.

Перед Генри раскинулся идеально подстриженный газон, огороженный с двух сторон стенами кипарисов. За растительной крепостью стояла трехэтажная белоснежная вилла. Перед виллой раскинулась клумба, усыпанная всевозможным разнообразием цветов, преимущественно розовых и белых. Среди этой зелени в плетеном кресле сидела дама. Перед ней на столике стояли чайник и чашка, наполненная дымящимся напитком. Неподалеку граммофон играл «Фонтаны Рима». Карлотта, горничная Лукреции, как раз подавала ей свежие булочки.

– Тетушка, посмотри, кто к нам прибыл! – Грейс едва не подпрыгивала от переполнявших ее эмоций. – Ты же помнишь Генри?

Лукреция была красивой женщиной с темными локонами и въедливым взглядом малахитовых глаз. Волосы она убирала в сложную прическу, что добавляло ей строгости. Кожа у нее уже не сияла молодостью, но была гладкой и ухоженной, и только уголки глаз были испещрены мелкими морщинками. Генри был уверен, что в прошлом Лукреция была яркой, бойкой женщиной и множество парней оборачивалось ей вслед. Сейчас же она все еще привлекала внимание, но степенным обликом, старательно подобранными одеждами и макияжем. Генри подумал, что стоило бы тоже принести ей цветы или шампанское, но он у него о таком даже не возникло мысли. А вот Хальфдан точно что-нибудь да придумал бы.

– Помню, – Лукреция впилась в Генри глазами так, что ему даже захотелось проверить свой костюм на наличие дыры. – Давненько вас было видно, молодой человек.

– Да, боюсь, что мой отец требует слишком большой вовлеченности в семейное дело, – Генри постарался улыбнуться как можно более очаровательно. Нельзя было показывать, что ему эта старая грымза не особо нравится. Иначе Грейс расстроится.

– И что же это за семейное дело? – Лукреция умела допрашивать не хуже любого детектива.

– Банки, – прозвучал давно заученный ответ. – Мой отец – владелец банка в Рочестере.

Не мог же Генри рассказать, что является одним из множества по-лубогов, работающих на Хроноса – самого воплощения времени. Их задача – поддерживать баланс во Вселенной, делать так, чтобы Нить Судьбы шла непрерывно и ничто не нарушало ход истории. И отсут-ствовал Генри все эти четыре месяца, одну неделю и пять дней (а еще четырнадцать часов и шесть минут), потому что помимо пожара на Бла-готворительном базаре в 1897 году организовывал смерть Роберта Джонсона6, который по неведомым причинам едва не пережил 1938 год.

Эффект бабочки7 – не выдумка и не ерунда. Система огромна, а каждое существо, живое или мертвое, имеет на нее влияние. Взмахнет бабочка крыльями – потонет лайнер в Атлантическом океане. Человек вместо утреннего кофе решит выпить лимонад – случится падение рынка ценных бумаг. Сорвет ребенок цветок и отнесет матери – поезд сойдет с рельсов в соседнем городе. И все это часть огромной системы под названием «судьба». И управляет ей Хронос – Бог Времени.

– Ба-а-анки… – протянула Лукреция, откусывая от булочки. – И вам понадобилось полгода, чтобы выполнить поручение отца?

– К сожалению, так и есть, – покаялся Генри. – К тому же я присматриваю за своей матерью, она болеет, – не стоит Лукреции знать, что родители Генри уже несколько веков как мертвы. А умерли они в той жизни, которую он и не помнит.

– А вы в курсе, как страдала моя Грейс, пока вас не было? – в голосе Лукреции звучало нескрываемое возмущение. – Она прекраснейшая девушка Лондона, да и во всей Сицилии такой не найти, я не преувеличиваю!

Лукреция действительно не преувеличивала. По скромному мнению Генри, Грейс со своими золотистыми, как перья сирен, волосами, лазоревыми глазами, плавной фигурой и кожей гладкой, как у только что вылепленной глиняной статуи, могла соперничать в красоте с Афродитой. Вот только сравнивал Генри с осторожностью, все еще помнил историю Андромеды, чья мать своими неосторожными словами призвала на себя гнев Нереид и Посейдона. Тогда верховный морской бог наслал на земли эфиопов потоп и морское чудовище, и Генри боялся, что вилла тетушки Лукреции такого не переживет.

– Мужчины в очереди выстраиваются, чтобы ухаживать за ней! – продолжала неиствовать Лукреция. – И вы который год морочите ей голову!

– Тетушка! – воскликнула Грейс. Щеки ее порозовели от смущения, как два персика.

– Что «тетушка»? – передразнила женщина племянницу. – Что я своей сестре скажу? Ты постоянно сбегаешь ко мне и ничего родителям не объясняешь! От меня требуют ответа! И к тому же ты отказываешь всем достойным людям, которых тебе подбирают Дельфина и Реджинальд. Ради этого прохиндея, который постоянно оставляет тебя одну! Разве этому я тебя учила?

Генри выслушивал упреки с обреченным спокойствием. Он и вправду виноват. Он не тот человек, который нужен Грейс, он вообще не человек. Генри – полубог, которому запрещено заводить отношения со смертными. Но пять лет назад, летом 1920-го, он выдернул замечтавшуюся девушку из-под колес автомобиля. Теплое женское тело упало в руки Генри, и с тех пор он не отпускал ее. Грейс оказалась ангелом, белокурым светлым ангелом. Она была доброй и решительной, веселой и мечтательной, упрямой и чуточку капризной. Она любила музыку, цветы, шум прибоя, сладости, романтические истории и прогулки по пляжу. И Генри любил это все. Он любил все, что любила Грейс. Ведь Генри – это и есть Грейс. Настолько они были похожи.

– Синьора, я понимаю и принимаю ваше мнение, – смягчился Генри ради спокойствия Грейс. И чтобы ему разрешили остаться на вилле. – Я действительно виноват. Ваша племянница не та девушка, которой можно пренебрегать и оставлять на столь долгое время. Будь моя воля, я бы не расставался с ней ни на минуту!

Лукреция хмыкнула и посмотрела на него с недоверием, а затем, перевела взгляд на светящуюся, как бриллиант в лучах солнца, Грейс и покачала головой. Видно, смирилась. Так уж вышло, что лишь тетушка Лукреция была в курсе отношений Грейс и Генри. И то, исключительно потому, что ее вилла в Палермо служила их так называемым любовным гнездышком.

– Можете остаться на одну ночь, не бросать же вас на улице, – со смешком предложила Лукреция, – но чтобы утром я вас здесь уже не видела!

Согласившись, для вида, конечно, Грейс и Генри поспешили убраться от вредной тетушки. Грейс потащила его в сад, в лабиринты кустарников, желая, видимо, спрятать любимого там и не выпускать. А он и не был против.

Лучи солнца задорно блестели на ее волосах. Генри был рад, что Грейс решила не остригать волосы по последней моде, а оставила длинными, укладывая порой в кольца по бокам. Как же он любил перебирать ее пряди, когда они лежали рядом в постели!

– Ты так и не расскажешь, где был? – начала допытываться Грейс с мягкой улыбкой. – Кого спасал на этот раз? Или ты…

– Грейс, – Генри покачал головой, – я не могу рассказать. Извини.

– Да, я понимаю, – коротко кивнула она. – Просто хочется знать о тебе больше. Ты так много скрываешь…

– Меня зовут Генри. Я люблю Грейс. Вот и все, что тебе стоит знать.       Генри правда не мог ничего рассказать ей о своих буднях. Так же, как и о тех, с кем дружит на работе, с кем просто общается, а кого терпеть не может (таких большинство). У него не было возможности пожаловаться на начальство. Он даже не уверен, что может рассказать о том, как в 1761 году сходил с друзьями в оперу, и им очень понравилось. А случилось это, на самом деле, всего три месяца назад, когда они искали одного придурка.

– Ну уж нет, – Грейс резко остановилась. – Мы знакомы пять лет. А я изучаю тебя как детектив, стараясь «прочитать» даже по тому, как ты облизываешь ложку после десерта.

– Я так делаю?

– Да, – Грейс покраснела, – и это даже сексуально.

– Правда? – Генри подошел к ней поближе и положил руки на талию. От ее шеи пахло духами: будто летним утром идешь мимо прилавка с ароматными фруктами. – А я вот нахожу сексуальным, как ты прикусываешь губу, когда злишься.

Грейс покраснела еще больше и потянулась к нему губами. Они слились в поцелуе. Время остановилось, жаль, что только в переносном смысле. Генри нежно касался губ возлюбленной, возмещая время, проведенное в разлуке. Как давно он этого ждал! Губы Генри горели от прикосновений Грейс, его тело, его душа, что болели в разлуке с ней, наконец начали исцеляться.

– Провести бы так вечность, – пробормотал Генри, оторвавшись, чтобы перевести дыхание.

– Ты можешь, а я нет, – заметила Грейс со смиренной грустью.

– Грейс…

– А что делать, Генри? Я не молодею, а ты остаешься прежним, – не отпуская его руки, произнесла Грейс. – Что же нам делать?

– Я…

Что он мог сказать Грейс? Он не станет смертным, а она не обретет бессмертие. Их отношения обречены, и Генри ничего не может с этим поделать. Только прожить рядом с Грейс весь отведенный ей срок жизни, чтобы затем сгореть от боли и тоски по ней. Это все, что ему остается.

– Давай не будем думать об этом, любимая. Насладимся тем временем, что нам даровано.

Подхватив Грейс на руки и вызвав новую порцию ее смеха, Генри направился в сторону виллы. Время пока было на их стороне.

4 ГЛАВА. Хальфдан

1930 год, пантеон Хроноса

Официально их должность называлась «уравнитель». Хотя кто-то предпочитал, чтобы о нем говорили, как о хранителе времени, но это, по мнению Хальфдана, звучало по-детски, как в сказке. Кто-то в шутку называл их отдел «швейным». Ведь их главной задачей было присматривать за Нитью Мира, Нитью Судьбы, что ткали Мойры8. Длинная толстая золотистая нить, отдающая бледным белоснежным сиянием, представляла собой историю всего человечества, его прошлое, настоящее и будущее. Вот уравнители и должны следить, чтобы ничего в этой нити не было нарушено.

Хальфдан сейчас стоял в главной зале Небесного пантеона или пантеона Хроноса, как его называли неофициально. Потолок этого пантеона уходил так высоко, что разглядеть его, наверное, мог только Гелиос9 со своего солнца. Сквозь колонны благородного белого оттенка струился естественный солнечный свет, освещая каждую пылинку, летающую в воздухе. Стен в пантеоне не было, отчего возникало ощущение воздушности, летучести. Казалось, что в любой момент ты можешь выйти за пределы пантеона, что был окружен облаками, как острогом, и полететь навстречу солнцу и южному ветру, концу Нити и тому, кто производит все новые и новые облака. Хальфдан всегда хотел встретиться с тем, кто это делает, как бы глупо это ни звучало. Уж больно он любил наблюдать за этими небесными барашками.

Нить Судьбы пронизывала собой пространство залы, уходя вдаль через огромное пространство между двумя колоннами на юге, и никто не знал, где именно и когда она закончится. Одной из задач уравнителей и вообще всех слуг Хроноса – не дать этой нити закончиться. И Хальфдан старательно работал над этим, как и остальные уравнители.

Башни, состоящие из циферблатов часов, расположенных друг над другом, устремлялись ввысь, в белые, как морская пена, облака. Весь пантеон состоял из этих башен, а их тиканье заполняло залы, отбивая секунды жизни каждого человека на Земле. Хальфдан прикрыл глаза и прислушался, его этот звук никогда не раздражал, вопреки жалобам многих, а наоборот, успокаивал. А вот Генри постоянно бесился.

– Хальфдан, – позвал его знакомый голос.

Уравнитель обернулся и увидел перед собой Михаила – непосредственного начальника его и Генри. Среднего роста, не упитанный, в отличие от Хальфдана, затянутый в такой же плотный темный костюм, как и все работники Хроноса. На всю левую щеку у Михаила расплылось родимое пятно сливового цвета, и при разговоре с ним Хальфдану составляло немало труда на это пятно не пялиться.

– Где Генри? – спросил Михаил.

– В заслуженном отпуске, сэр. На две недели.

– Да, но я просил вас обоих быть здесь. Дело не терпит отлагательства. Мы смогли засечь Девианта.

Хальфдан нахмурился. Генри это не понравится, он этот отпуск ждал, как застрявший в пустыне путник воду. И едва Роберт Джонсон испустил последний вздох, как тот сорвался с места со скоростью Гермеса. И куда его только так тянет?

– Он едва не предотвратил убийство эрцгерцога Франца Фердинанда10. Это имело бы катастрофические последствия, если бы мы не успели.

Хальфдан кивнул, осознавая всю серьезность ситуации.

Девиант. А ведь раньше все, в том числе Хальфдан, знали его как Танасиса – доброго, веселого уравнителя, готового подойти с шуткой к загрустившему товарищу и с советом к нуждающемуся. Но пять лет назад Танасис изменился, словно море перед штормом, чьи волны окрасились в смертельный кобальтовый цвет и вздыбились, готовые покрыть собой все живое. Он исчез, никому ничего не сказав. А затем, девиации посыпались одна за другой. Те, кому было предначертано умереть, выживали, а долгожители внезапно погибали. Катастрофы останавливались, но возникали новые. История переписывала саму себя, забывая про сослагательное наклонение.

Уравнители пытались поспеть за бывшим товарищем, но никто, даже Мойры, не могли угадать следующий ход Девианта, и чего он вообще добивается.

– Бери Генри и отправляйтесь по следу Девианта. Мы успели отследить год его прыжка – 1912-ый, а там…

– …«Титаник», – закончил Хальфдан, холодея при мысли о том, что будет, если такую трагедию предотвратят.

– Верно. Поэтому вы должны отправляться немедленно. Вопросы?

– Никаких, – твердо заявил Хальфдан.

Вопросы скорее были у него к Танасису. Что так изменило его товарища? Чего он добивается? Разве можно так играть с мировым порядком?

Хальфдан достал свои часы на цепочке, серебряные, с массивным корпусом. Покрутил колесики, настраивая их на точное время, дату, год. Представив перед собой Генри, Хальфдан переместился.

***

14 апреля, 1925 год, Палермо

– М-да-а… я бы здесь тоже не отказался провести отпуск, – протянул Хальфдан осматриваясь.

Он оказался на балконе с весьма живописным видом на морское побережье. Приятный соленый воздух тут же окутал его, и Хальфдан задышал полной грудью. Уравнитель уже и не помнил, как пахнет море. Он соскучился по запаху морской воды и далеким паровым свисткам, по дуновению прибрежного ветра. Такие пейзажи навевали воспоминания. Хальфдан припоминал, как года четыре назад также стоял на Тенерифе, ощущая на коже морской бриз. Рядом с ним была Кларисса… или Каролина? В общем, одна из смертных девушек, с которой нельзя было оставаться надолго. Тогда было лето, девичья кожа была тепла, даже горяча, лимонный аромат ее волос манил больше, чем ее пухлые губы, а легкие порывы сумеречного ветра только разжигали атмосферу вечера и убирали робость.

Обернувшись, Хальфдан наткнулся на не менее живописное зрелище и тоже отнюдь не робкое.

В комнате на белоснежных простынях Генри лежал в обнимку с очень симпатичной блондинкой. Они прижались друг к другу так крепко, что нельзя было определить, кому точно принадлежит которая из конечностей. Хальфдан постарался как можно тактичнее кашлянуть, отводя глаза. Его заметили.

Раздался женский визг.

– Хальф, что ты здесь делаешь? – заорал Генри.

Хальфдан сразу же отвернулся, сдерживая смех. За его спиной послышалась возня, видимо, парочка любовников пыталась прикрыться или даже одеться. Он слышал, как девушка просила Генри передать ей сорочку. Интересно, кто она такая? И как давно у них отношения? Хальфдан хоть мог называть себя близким другом Генри, но понимал, почему тот ничего не рассказывал о своей любовнице. Слугам Хроноса было запрещено заводить близкие отношения со смертными. Конечно, несмотря на запрет, некоторые все равно сбегали в мир людей в поисках мимолетных удовольствий, руководство на такие проступки закрывало глаза. Если же обнаруживалось нечто более серьезное, это сразу же пресекалось. Хальфдан был одним из таких нарушителей, но все свои похождения скрывал не хуже английской разведки.

– Во имя Хроноса, что тебя привело сюда?

Генри, натянувший брюки и накинувший на плечи мятую рубашку, весь раскрасневшийся, наконец вышел к Хальфдану. Тот изо всех сил старался оставить двусмысленные комментарии при себе. Они пожали друг другу руки.

– У нас задание, Генри. Михаил послал за тобой, – произнес Хальфдан, решив не тянуть. – Девиант объявился. Судя по всему, он постарается спасти «Титаник».

Хальфдан обернулся. Блондинка, тут он мог отдать должное вкусу Генри, была прекраснее лесной нимфы. Она накинула на себя сорочку и халат и теперь сидела на кровати. Сколько она знает, что понимает? Рассказал ли ей Генри о своей сущности? Хальф покосился на Генри и тот все понял.

– Грейс знает, кто я, – признался Генри, – но почти ничего о моей работе.

– Генри… – Хальфдан не знал, ему удивляться или раздражаться. Или все вместе?

Хальфдан мог ожидать такого поведения от кого угодно, только не от Генри. В нем, в принципе, сочетались диаметрально противоположные особенности характера. Он был всегда собранным, ответственно подходил к работе уравнителя и злился на тех, кто безалаберно выполнял свои обязанности. Генри хвастался своим хладнокровием, но стоило его задеть, как он вспыхивал не хуже фейерверка. Честно признавал, что презирает людей, да и вообще, всех живых существ. И вот Хальфдан обнаруживает его в постели со смертной девушкой, на которую он смотрит, как только что прозревший слепец на солнце.

– Хальф, пожалуйста…

Что это, мольба в голосе Генри? Сияющие глаза друга говорили громче и яснее слов. Любовь. Должен ли он радоваться, что это проклятие обошло его стороной? И как под него угодил Генри, чье сердце, по убеждению Хальфдана, навеки было погребено под тоннами холодной могильной земли одиночества?

– Извините, мисс, что так ворвался и даже не представился должным образом. Хальфдан, – он чуть поклонился.

– Грейс Уотерхаус, – кивнула Грейс. – Все в порядке. Приятно познакомиться, сэр. Вы пришли забрать Генри? – теперь в ее голосе слышалось обвинение.

– К сожалению, да, мисс. Этого требует мой долг.

«Насколько у Генри с ней все серьезно? Уж не нарушает ли его друг одно из их главных правил? Не нарушает же?» – Хальфдан до последнего не хотел в это верить.

– Грейс, позволь я поговорю с Хальфом наедине, – Генри красноречиво посмотрел на свою возлюбленную. Трепет в его голосе, нежность в его взгляде говорили о многом. «Ох, Генри, что же ты творишь!»

Грейс кивнула, запахнула потуже халатик и вышла из спальни. Генри выглядел недовольным, но смирившимся. Без лишних слов он пригладил руками рубашку, накинул пиджак и поправил фирменную бровь в виде песочных часов, лежащих на боку.

– Дашь мне время попрощаться?

Хальфдан мог лишь кивнуть. Но отделаться от мысли, что лучший друг совершает большую ошибку, у него не получалось. Генри поспешил выйти из спальни, догоняя свою нимфу.

Хальфдан припомнил, когда последний раз был с женщиной, серьезно был, а не завел интрижку на одну ночь, когда сам нарушил правило. Это была актриса с роскошными медными кудрями и полной грудью, не такая красавица, чтобы на нее все заглядывались, даже, можно сказать, обычной внешности. Что он мог в ней найти? Но стоило ей выйти на сцену театра, и никто не оставался равнодушным. Она проживала каждую роль, каждую героиню, каждую эмоцию. Она разделяла их судьбы, чувства, боль и их счастье. Ее звали Сибилла. Прошло уже шестьдесят лет. Должно быть, она уже мертва. Хочется думать, что случилось это мирно, безболезненно, во сне.

Генри вернулся недовольный, расстроенный, даже злой. «Поссорился, наверное, с нимфой» – решил Хальфдан. Однако лишних вопросов задавать не стал, не хотел провоцировать ссору, чтобы на нем срывались – Генри порой бывал слишком вспыльчив.

– Мы не опаздываем? – спросил Генри.

– Судя по данным «бабочек» – так они называли отдел «хаоса», отслеживающий все девиации, происходящие с нитью. – Он сейчас в 14-ом апреля. Время еще есть.

– Пока мы перенесемся, наступит ночь. Надо было меня поторопить! – снова вспыхнул Генри.

– Уж извини, – улыбнулся Хальфдан. – Слишком трогательно, не хотел прерывать.

– Надеюсь, я могу рассчитывать…

– Я буду молчать, Генри, – твердо заявил Хальфдан, – но будь осторожен.

Генри благодарно кивнул. Он достал из кармана тяжелые темно-медные часы и стал заводить циферблат. Хальфдан повторил действия Генри.

И уравнители исчезли.

5 ГЛАВА. Генри

14 апреля, 1912 год, лайнер «Титаник», Северная Атлантика

На палубе А было шумно. Дети, играя, бегали туда-сюда. Мужчины в костюмах-тройках и шляпах прогуливались у борта, ведя важные разговоры, направляясь в курительные салоны. Изысканные молодые дамы степенно расхаживали, сверкая обилием кружев и оборок, обсуждая последние новости и обмахиваясь веерами так, словно хотели улететь за борт. Молодой художник о чем-то разговаривал с рыжеволосой красавицей, показывая ей свои рисунки.

Генри слегка поежился, океан встретил их холодным, промозглым ветром. Ему сразу же захотелось вернуться в теплые объятья Грейс и их спальню в Палермо. Хальфдану было еще хуже, тот потуже укутался в пальто. Генри знал, что друг плохо переносит любой холод. Вот тебе и полубог!

Крупнейшее судно в мировой истории не произвело на Генри ровно никакого впечатления – обычная металлическая посудина. И зачем делать ее такой огромной? Суета на ней была, как от торговой улицы. Еще и оркестр где-то играл, добавляя шума. Мысли в таком месте расползались, не давая сосредоточиться.

Океан постепенно окрашивался в янтарные оттенки чая и глины, отражая терракотовый цвет неба. Слишком прекрасный закат для такой страшной ночи – словно ядовитое растение своей красотой и яркостью приманивает жертв. И вот, на темно-синем небосводе застыли продолговатые облака. Близилось время ужина, поэтому люди побыстрее заканчивали свои дела и расходились, что радовало Генри.

– А что, мне здесь нравится… – у Хальфдана было свое мнение. – … Осторожнее, милочка, – мимо, едва не врезавшись в Хальфдана, пробежала девочка лет восьми в совсем простеньком платьице, по виду пассажирка третьего класса.

«А ведь большинство погибших “Титаника” разве не были пассажирами этого класса? Скорее всего, так и есть. Бедняжка» – подумал Генри, хотя и не ощущал должного сочувствия. Он веками наблюдал смерти людей, в том числе и детей.

– Как думаешь, какой у Танасиса план? – спросил Хальфдан.

– Откуда мне знать? – с Танасисом он близок не был, это Хальф стремился подружиться с каждым уравнителем, каждой «бабочкой», каждым низшим богом, что протирают циферблаты на часах башен.

– Но как-то же он собирается предотвращать кораблекрушение? – Хальфдан приподнял шляпу и пригласил свои рыжие, как кожура его любимых апельсинов, волосы.

– Попробует предупредить об айсберге.

– А что будем делать мы? Время идет, а мы так и не нашли его!

Генри задумался. Он достал портсигар, закурил. Привычный запах табака заполнил легкие, давая ложное чувство успокоения. Хальфдан поморщился, пагубную привычку друга он не разделял. Совсем как Грейс. «Как она там? – подумал Генри. – Сильно ли злится?» Хотя Грейс и держалась, понимая и принимая особенности его жизненной ситуации, но уравнитель не сомневался, что по возвращении его ждет тот еще скандал.

– Надо найти Танасиса до того, как он доберется до рулевого или капитана… или хоть до кого-нибудь, – Генри выдохнул дым. – Что мы и попытались сделать.

Генри и Хальфдан в прямом смысле излазили весь корабль. Заглянули на все этажи всех классов, даже постарались проникнуть в каюты, но аккуратно, чтобы их не приняли за воров или развратников, любящих подглядывать за людьми. Изучили служебные помещения, побывали, к восторгу Хальфдана, во всех ресторанах, особенно ему понравилось в кафе «Parisien». Спускались на палубу С, где выглядели довольно комично в своих строгих костюмах среди бассейна и турецких бань, как и в гимнастическом зале. В курительных салонах Генри предпочел бы задержаться подольше.

– Уж больно ты спокойный, – проворчал Хальфдан, поглаживая живот.

По правде говоря, Генри волновал не столько “Титаник”, сколько сам Танасис. Зачем он это делает? Сколько судеб он уже изменил, а они так и не поняли этого? Отдел «бабочек» тоже работает не идеально, им легко упустить из виду жизненный путь незначительного человечишки. Так чего добивается Девиант – всемирного хаоса? Как же это мерзко и эгоистично!

– Волноваться надо не мне, а пассажирам этого судна, ты ведь знаешь, – Генри сам на секунду поразился цинизму в своем голосе. Нет, он и раньше таким был, столетия работы уравнителем не прошли бесследно. Но Генри подумал о Грейс, о том, как бы она постаралась спасти на «Титанике» всех и каждого, а потом злилась бы на тех, кто посмел допустить трагедию.

– Да, бедняги, – тяжело вздохнул Хальфдан. От этого его упитанный живот надулся как парус.

– Что ты знаешь о Танасисе? Ты больше с ним общался. Где бы он скрываться? В каком классе?

– Знаешь, он всегда был добрым, общительным. Дружил с девчонками из «бабочек». Любил быть в центре внимания. То шутил, то фокусы показывал, то…

– Это я помню, – перебил Генри Хальфдана. – Фигляр, одним словом.

– Он людей любил. Совсем как ты, – хохотнул Хальфдан.

– Чушь, – отрезал Генри. – Я не люблю людей.

Он любил Грейс. Грейс была обычной человеческой женщиной, со своими недостатками, присущими всем людям… Но она была другой. Она была его, его Грейс. Грейс, которую он любил.

Хальфдан одарил его взглядом «да-да, знаем-знаем», еще и улыбнулся так, что моментально захотелось отвесить ему подзатыльник.