Дыхание дьявола бесплатное чтение

Jill Johnson

DEVIL’S BREATH

* * *

Касперу

Глава 1

На северо-западе Лондона есть одна плоская крыша, которую не разглядишь ни с дороги, ни из окон соседних строений, потому что она венчает высокий многоквартирный дом на тихой жилой улице. На этой крыше раскинулся целый сад редких и необычных растений – из тропиков и из засушливых мест, стелющихся, колючих, экзотических и уникальных. Несмотря на разнообразие, потребности каждого растения удовлетворяются скрупулезно и педантично. Этот сад – оазис и убежище в сердце жестокого, беспощадного города. Доступ туда имеет лишь одна персона – через люк в потолке их с садом кухни. Они никогда не приглашали к себе друзей, чтобы пропустить стаканчик, потому что ни друзей, ни семьи у них нет. Они с садом совершенно одни в этом мире, чем весьма довольны.

Персона эта – Юстасия Амелия Роуз, профессор ботаники. Специалист по ботанической токсикологии. Говоря простым языком, она изучает ядовитые растения. Она – то есть я.

Я не из тех людей, кто стремится к самовозвеличиванию. Во многом я и вовсе остаюсь незаметной: меня нельзя назвать ни высокой и стройной, ни низкорослой и полной. За волосами я ухаживаю, аккуратно разделяя их на пробор с помощью черепахового гребня и бриль-крема, а одежду стираю в раковине и глажу на кухонном столе. Манжеты на рукавах обтрепались, подкладка кое-где износилась, а в карманах зияют дыры, но этого безобразия никто не видит. Некому комментировать жирные пятна на моем воротничке или земляной дух, исходящий от моих штанов, чем я также очень довольна.

Мне нравится думать, что в моей внешности еще сохранился флер учености, что я могу сойти за университетского преподавателя – ведь когда-то я и в самом деле преподавала в университете. Годы сосредоточенной работы оставили мне глубокую складку между бровей, а широкую переносицу вечно украшают вмятины от стальной оправы очков. Мимических морщин от улыбки или смеха у меня нет, а уголки рта от природы немного опущены, что, кажется, некоторые могли бы счесть непривлекательным, однако форма моих губ мягкая, и чаще всего они сосредоточенно поджаты.

Мне сорок четыре года. Надо признать, что внешность не соответствует возрасту – я выгляжу гораздо старше. Порой внешний мир сбивает меня с толку. Пугают его внезапные вмешательства – скажем, холодные звонки от интернет-провайдера или письма из налоговой. Однако в то время, когда я предоставлена сама себе, мой разум ясен, проницателен и сконцентрирован; таким ему и следует быть.

Каждое утро я натягиваю на себя защитный комбинезон – он слегка коротковат, а потому создает дискомфорт в паху, – взбираюсь по приставной лестнице и вылезаю на крышу через люк в потолке кухни. Меня ждет длинная череда ежедневных дел, каждое из которых я выполняю с чрезвычайным усердием. Их распорядок неизменен. Каждое действие совершается в соответствии с определенной научной методикой, в ином случае я рисковала бы лишиться жизни.

С годами я пришла к осознанию того, что сама суть моей работы требует уединения. Я никогда не простила бы себе, если бы кто-то пострадал. Лучше уж нести этот риск в одиночку, оберегая окружающих от опасности. По этой причине я никогда не пыталась нанять ассистента или секретаря и упорно отклоняла просьбы о прохождении практики от студентов университета, в котором раньше работала. В прошлом, читая студентам лекцию, я любила сравнивать себя с сапером. Один неверный шаг – и бум! – все кончено. Только не в тот же миг, имейте в виду. Не как при взрыве, когда я погибла бы мгновенно, а вырванные из туловища внутренности разметало бы по песку. Нет. Чтобы умереть, мне потребовалось бы время, в иных случаях до двух недель, но подобный исход был бы неизбежен. В этом нет никаких сомнений.

Следует отметить, что я отнюдь не всегда была довольна изоляцией. Я не планировала жить жизнью отшельника. В университете я каждый день общалась с людьми: студентами, другими преподавателями, персоналом. Мне это давалось нелегко. Меня напрягал зрительный контакт, смущал юмор, а после семинаров я частенько чувствовала себя совершенно вымотанной. Однако я была готова идти на эти жертвы ради беспрепятственного доступа в лаборатории и теплицы, а также престижа и веса, которые придавало моим научным публикациям имя университета.

Стоит упомянуть и то, что намерения оставаться одинокой у меня тоже никогда не было. Однажды появился в моей жизни некто, с кем, как мне тогда казалось, я могла бы ее разделить. То была личность привлекательная, образованная, остроумная. Человек, который принял мои особенности и даже, возможно, полюбил их… однако в итоге предпочел мне кого-то другого. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Как там говорится? Лучше любить и потерять…[1] Испытать эту боль, сомнения, страдание… Как уже отметила, я стараюсь не зацикливаться, но порой это требует больших усилий. Я предпочитаю на что-то отвлекаться, искать отдушину.

Мой Отец увлекался астрономией. Он установил телескоп на подоконнике у себя в кабинете и, приникнув к его окуляру, мог часами просиживать по ночам, бормоча что-то под нос, будто пребывая в ином измерении. Я всегда завидовала его способу отгораживаться от окружающего мира, от приземленной реальности его жизни. В пору моего детства, если Марс или Сатурн были особенно яркими, Отец мог разбудить меня посреди ночи и полусонную отвести к телескопу, заставив глядеть в окуляр. И я, недоумевая, принималась вглядываться в далекие световые точки. Потом мы обычно перемещались за длинный стол в нашей оксфордской кухне, где меня ждал урок астрономии, завершавшийся, как правило, наглядной демонстрацией восхода Солнца.

Отец преуспел во многих областях знания. Его даже называли энциклопедистом. Однако из всего спектра его интересов для себя я выделила именно астрономию. Для меня наблюдение за светилами тоже стало способом отгородиться от приземленной реальности собственной жизни и отвлечься, когда я чувствую, что проваливаюсь в пучину меланхолии. Телескоп мой, однако, не имеет ничего общего с отцовским. По сравнению с моим его инструмент был сильно устаревшим. Принадлежащий же мне имеет очень высокое разрешение, и к тому же довольно дорог. Я купила его на отступные, которые держу на крыше, среди растений. Поздней ночью, окончив все дела, я люблю наблюдать за звездами, планетами и периодическими метеорными дождями. Небесные явления околдовали меня, как в свое время околдовали Отца. Во многом я пришла к выводу, что ни с чем не сравнимая грандиозность глобального пространства и времени гораздо существеннее, чем все происходящее в том пространстве и времени, где мне выпало жить.

Однако в те ночи, когда из-за высокой облачности звезды наблюдать невозможно, а воспоминания о потерянной любви угрожают полностью овладеть мной, я использую телескоп не по назначению. Прошу поверить – делаю это без каких-либо дурных намерений. Начиналось это просто как развлечение, но вскоре мое занятие трансформировалось в нечто вроде социологического исследования. Научный поиск, если вам будет угодно. Со временем мои наблюдения выросли в нечто весьма впечатляющее. Откровенно говоря, я планирую однажды опубликовать свои выводы, вот почему всегда веду скрупулезную запись своих наблюдений в журнале. На данный момент таких журналов накопилось уже два десятка.

За многоквартирным домом, в котором я живу, расположен муниципальный сад, высокой кирпичной стеной отгороженный от палисадников, относящихся к расположенным неподалеку таунхаусам. С моей крыши открывается прекрасный вид на эти дома. Благодаря их большим викторианским окнам я вижу всех приходящих и уходящих оттуда жильцов. Можно, наверное, сказать, что ночью каждый этаж каждого дома превращается в волшебный фонарь, в котором видно все происходящее в его стенах. Порой, сидя в одиночестве у себя в саду, я вынужденно наблюдала за этими людьми и частенько использовала телескоп, чтобы расширить горизонты наблюдения. Я была осторожна. И была уверена, что меня никто не видит, потому что телескоп расположила так, чтобы его линза была надежно укрыта за увитой лианами оградой моего сада. Я – орнитолог-любитель, притаившийся в укрытии. Скрытый от посторонних глаз.

Женщина с синими волосами, на костылях, обычно успевает умять пачку печенья на пару со своим псом, от души хохоча над чем-то, что идет у нее по телевизору. Вечно препирающаяся парочка постоянно разучивает одни и те же четыре танцевальных движения под музыку, которую я не слышу. Мальчишка, утонув в кресле-мешке, играет в компьютерные игры, хотя ему давно пора спать, яростно выкрикивая команды в микрофон гарнитуры и прихлебывая энергетик. Девочка-подросток с длинными заплетенными в косички волосами валяется на кровати, уставившись в экран смартфона. Она от него вообще не отрывается. Высокий сутулый мужчина, который никогда не улыбается, может часами стоять как вкопанный, глядя на фото матери и ребенка, висящее у него на стене. Старушка с собранными в пучок белоснежными волосами, которая живет на цокольном этаже дома напротив, по ночам шарит в палисаднике с фонариком, собирая там улиток, а потом перекидывает их через стену.

И наконец, в квартире прямо над ночной метательницей улиток живет красивая молодая женщина.

Вспоминая тот день, когда впервые ее увидела, я всякий раз испытываю странное ощущение, которое в целом нельзя назвать неприятным. Она стояла у распахнутого окна, положив руки на подоконник. Должно быть, въехала она совсем недавно, поскольку раньше я ее не замечала. Заинтересовавшись новым объектом, я навела окуляр на ее лицо. Женщина была очень молода – должно быть, немногим более двадцати, – с широко посаженными большими темными глазами, внешние уголки которых стремились вверх. У нее были изящные брови, небольшой нос и выдающиеся скулы.

Итак, она была красива, но из массы других красивых людей, поднимая на совершенно иной уровень, выделяли ее именно губы: то была такая опасная высота, где встречаются лишь самые редкие и ценные экземпляры. Губы были такими полными и алыми, что напомнили мне невероятные прицветники Psychotria elata[2], растения, которое я держу под специальным колпаком в парнике. Я принялась понемногу приближать фокус, пока губы не заполнили все обозримое пространство в окуляре.

С растениями мне всегда было проще, чем с людьми, поэтому я привыкла давать последним прозвища в честь тех растений, с которыми они имеют сходство. Мне это еще в детстве подсказал папа, так как у меня были явные трудности с распознаванием лиц и запоминанием имен. Так что в тот первый день, глядя на сочные красные губы, благодаря телескопу показавшиеся мне прямо-таки огромными, я выбрала нежное прозвище для их хозяйки. Психо, в честь моего экземпляра Psychotria elata. Я никогда никому не рассказывала, однако искушение попробовать на вкус эти глянцевые красные лепестки посещало меня не единожды, даже несмотря на то, что в них содержится сильное галлюциногенное вещество.

С течением времени и по мере того, как заполнялись журналы наблюдений, я начала ощущать странное притяжение к этой женщине – притяжение столь же мощное и вызывающее привыкание, как и ее растение-тезка.

Глава 2

Стоял поздний час. Я была в саду. Как раз закончила накрывать особенно нежные экземпляры флисовой тканью, чтобы защитить их от ночной прохлады, и уже устраивалась перед телескопом, собираясь снова записывать, чем занимаются соседи, как вдруг издалека послышалась трель телефона. Это было необычно. Мне редко звонили. Я замерла, прислушиваясь. Когда телефон умолк, после характерного щелчка включился автоответчик. Отложив журнал и ручку, я спустилась по приставной лестнице и, миновав кухню и коридор, очутилась в собственной гостиной. Глядя на мигающую красную лампочку, я помедлила мгновение и включила воспроизведение. Низкий голос, раздавшийся из динамика, заставил волну возбуждения пробежать по моему телу.

Сегодня в то же время на том же месте. Оплата по договору.

От такого приятного сюрприза у меня даже дух перехватило. Об этом приобретении – на данный момент самом дерзком из всех – я договорилась давно, однако не ожидала, что товар будет доставлен так скоро. Корневой черенок редкого Dichapetalum toxicarium[3], который произрастает в изолированных регионах Западной Африки. Его обычно называют спиноломом из-за внезапных припадков и конвульсий, которые возникают у человека спустя несколько часов после употребления этого растения в пищу. Конкретно этот черенок приехал не совсем из Сьерра-Леоне. Его выкрали из ботанического сада провинции Юньнань в ходе плановой пересадки материнского растения. Если бы факт кражи выплыл наружу, сотрудник ботанического сада отправился бы в тюрьму. А если бы доставку отследили и смогли доказать происхождение черенка, я могла бы потерять работу – будь у меня что терять, разумеется.

Я опустилась на сиденье и еще раз прослушала сообщение, предвкушая получение посылки. Мои недоброжелатели сказали бы, что это зависимость, что ядовитые растения – мой наркотик. Но коллекционирование растений – дело моей жизни. Я взглянула на часы. На циферблате было одиннадцать вечера. Я решительно направилась в прихожую, достала из шкафа длинный отцовский вощеный плащ и, подняв ворот, вышла за порог.

В этой части Хэмпстед Хит[4] было множество огромных раскидистых дубов, подлеском которым служили буковые деревья, нижний же ярус весь зарос падубом, боярышником и бузиной. Ночь благоухала, и при свете луны открывался прекрасный обзор на тропу, уходящую в лес. Наскоро оглядевшись по сторонам, я ступила на нее. Спекшаяся после нескольких недель засухи земля была твердой, и хруст сухих веток, на которые я наступала, разносился далеко в ночи. Иногда калитка перголы оставалась открытой, но в ту ночь мне не повезло. Это означало, что мне предстоит пройти долгим кружным путем, а потом еще и протиснуться сквозь прутья кованой ограды. Много лет назад я избрала эту изолированную часть Хэмпстед Хит местом своих ночных рандеву, потому что здесь всегда было полно людей – мужчин, – которые выбирали для променада наименее заметные тропы под сенью деревьев. Я никогда не ощущала какой-либо угрозы, исходящей от них. Напротив, я знала, что, если что-то пойдет не так, смогу привлечь их внимание, позвав на помощь. Поэтому хруст сломанной ветки, раздавшийся неподалеку, не заставил меня повернуть голову. Шелест листьев не заставил встревожиться. Я просто продолжала свой путь к ограде, не глядя по сторонам.

Там оказалось темнее – близко растущие деревья заслоняли лунный свет. Пригнувшись, я протиснулась сквозь щель в ограде и резво зашагала к стене. Следуя вдоль нее, уперлась в заросли декоративного кустарника и нырнула прямо в них. Увидев, что курьер уже поджидает меня в тени, под крышей перголы, я ощутила, как тело пронзает заряд волнующей энергии. Курьер расстегнул куртку, чтобы вытащить пакет, и наш обмен был завершен буквально через мгновение. Я позволила ему уйти первым, выждала несколько минут, а затем вернулась на тропу, которая вела обратно, к дороге. За спиной раздавались хруст веток и шелест листвы, но я начисто игнорировала эти звуки, лишь ускоряя шаг. Когда я сошла с тропы, возле Уайтстоунского пруда не было ни души и на дорожках вокруг него стояла тишина. Добравшись до флагштока, я принялась спускаться с холма, направляясь в сторону дома. Думала я тогда лишь о том, что чем скорее высажу этот черенок, тем больше шансов будет на то, что он приживется.

Было далеко за полночь. На главной улице – ни одного прохожего. Свернув в нужный переулок, я поспешила ко входу в дом, погруженный в абсолютную тишину. Поднимаясь по лестнице, старалась не шуметь. Дома я сбросила отцовский плащ, натянула защитный комбинезон и, не выпуская из рук пакета, отправилась в кухню, лелея мысль о том, что, если бы мне удалось вырастить из этого черенка жизнеспособный экземпляр, это был бы первый подобный успех в нашей стране. Сказать, что я была взволнована, – несправедливо по отношению к тому, что я на самом деле тогда переживала.

Включив верхний свет в парнике, я положила полученный от курьера пухлый пакет на лавку рядом с собой и принялась его разглядывать. Внутри оказалась коробка, в несколько слоев обернутая китайскими газетами. Я слой за слоем снимала упаковку, разглядывая фотографии людей в газетах и фантазируя, что в них могло быть написано. Наконец, в руках у меня оказалась небольшая жестянка из-под табака. Такая оплошность заставила меня недовольно сдвинуть брови. Металл препятствовал циркуляции воздуха. Черенок не мог дышать. Внутри жестянки образовалась замкнутая влажная среда – идеальные условия для роста спор. Растениеводу следовало бы знать об этом. С упавшим сердцем я откупорила крышку.

Изнутри жестянка оказалась выстлана неизвестным мне влагопоглощающим материалом, похожим на вермикулит. В центре ее лежал черенок в прекрасном состоянии. Я с облегчением выдохнула. Dichapetalum toxicarium, спинолом. Во многих регионах Западной Африки мякоть его молодых листьев традиционно использовалась для пропитывания наконечников стрел. Несмотря на то, что изучению растений я посвятила долгие годы, меня все еще поражало, что безобидный на вид корешок может нанести такой вред.

Наполнив ящик для рассады смесью компоста и садового песка, я достала из автоклава пинцет, которым аккуратно извлекла черенок из его ложа и поместила его на разделочную доску. Затем при помощи скальпеля нарезала на небольшие фрагменты. Присыпав каждый из них порошком для укоренения, я выложила все кусочки сверху на слой компоста. Я не могла не осознавать всей грандиозности происходящего. Каждый шаг этого действа напоминал священный ритуал, а сама я была верховной жрицей. Я дала себе несколько минут, чтобы прочувствовать момент, а затем присыпала черенки просеянным компостом и завершила священнодействие сбрызгиванием дистиллированной водой. Сделав глубокий вдох, я опустила ящик в инкубатор, накрыла крышкой и, отступив на пару шагов, залюбовалась проделанной работой.

Довольно ухмыляясь, я бросила взгляд на ночное небо сквозь окна парника. Небо было чистым и ясным. На нем сияли Марс и Сатурн. Идеальная ночь для наблюдений за звездами.

Я вышла из парника и аккуратно, чтобы не потревожить растения, разложила складной брезентовый стульчик, раньше принадлежавший Отцу. Я как раз снимала телескоп со стопора, чтобы перекатить в центр сада, когда ночную тишину внезапно разорвал пронзительный женский крик.

Глава 3

Пока я, прижавшись к окуляру, обшаривала глазами окна таунхаусов, крик повторился. Я отстранилась от телескопа, чтобы охватить взглядом больше пространства, как раз в тот момент, когда одно из окон на заднем фасаде дома напротив с треском захлопнулось. Посмотрев туда, я вновь приникла к окуляру, настроила фокус и сквозь тускло освещенное окно разглядела две фигуры. Женщина стояла на коленях, держась за голову, а мужчина возвышался над ней. Они находились в задней части проходной комнаты. Там были диван, телевизор, письменный стол, заваленный газетами и книгами, а на журнальном столике стоял раскрытый ноутбук. Комната была как на ладони – я могла разглядеть окна на переднем фасаде дома, а сквозь них – уличные огни. На мгновение я отвлеклась, восхитившись мощью телескопа, а затем снова навела фокус на женщину. Ее длинные темные волосы спадали на лицо. Стоя на коленях, она раскачивалась взад-вперед. Даже несмотря на скудное освещение, я узнала Психо.

Мужчина наклонился, пытаясь заглянуть ей в лицо, его рот быстро двигался. Внезапно он схватил Психо за волосы, с силой дернул руку назад, чтобы заставить ее посмотреть ему в глаза, и тут же занес над ее головой сжатый кулак. С тех пор, как я произносила что-то вслух, прошли дни, так что те два слова, что вылетели из моего рта, больше походили на карканье.

– Оставь ее!

Через пару мгновений мужчина выпустил волосы Психо, опустил занесенный кулак и вышел из комнаты. Наблюдая сквозь передние окна за тем, как он удаляется прочь, я ощутила привкус ликования. Я снова навела фокус на женщину. Та уже поднялась на ноги и, отбросив волосы, потирала руки о бедра. Потом она подошла к заднему окну и выглянула наружу, взглядом скользя по палисадникам. Я подкрутила фокус, чтобы получше разглядеть ее лицо, и тут же недоуменно сдвинула брови. Психо совершенно не выглядела испуганной, хотя только что валялась на полу. Рискну предположить, что в выражении ее лица читалась прежде всего ярость.

Тонкая струйка крови медленно стекала со лба ей на щеку. Психо тоже это заметила – она прикоснулась к лицу, поглядела на кончики пальцев, а затем облизала их. Глядя на это, я вся подобралась и, наконец, позволила себе выдохнуть. Словно услышав это, женщина бросила взгляд в мою сторону. Даже будучи уверенной, что она меня не видит, я все равно нырнула вниз, чтобы укрыться среди растений, и тыльной стороной ладони случайно коснулась одного из питомцев. Тонкие ворсинки немедленно воткнулись в мою кожу. Шипя от досады, я принялась поспешно выдергивать их, а затем извлекла маленький пузырек из висящего у меня на шее кожаного мешочка и нанесла на руку несколько капель крема. В течение часа руке все равно предстояло распухнуть и покрыться волдырями, и я лишь надеялась, что среагировала достаточно быстро, чтобы не допустить попадания яда в кровоток. Еще минут пять я лежала, скорчившись, под сенью растений, проклиная собственную глупость, а потом осторожно выглянула за ограду. Но свет в комнате Психо уже погас, и сама она исчезла.

Глава 4

В последующие недели я частенько прерывалась посреди рабочего процесса, не в силах удержаться, чтобы не приникнуть к телескопу. Я заглядывала в окно Психо – в свободной руке так и оставался пульверизатор или кисточка для опыления. Эти возмутительные нарушения собственного распорядка я оправдывала необходимостью проверять, в безопасности ли соседка. Днем она практически не бывала дома, однако по вечерам к ней часто приходили посетители, все мужчины. Поэтому после нападения на Психо я приняла решение прекратить наблюдение за прочими соседями, сосредоточившись на ее визитерах. В журнал я записывала время их прибытия, продолжительность визита, а также вкратце описывала, чем они занимались. Я также составила детальное описание каждого из этих мужчин. Здесь я использовала научный подход, нечто вроде каталогизации, которая применяется для хранения информации о таксономии, строении и степени токсичности растений. Каждого из визитеров я таким образом каталогизировала, попутно нарекая их именами ядовитых растений. Да, я не слишком сильна в толковании характеров, но если я что и знаю хорошо, так это растения. По этой причине кое-что мне было ясно как день: все эти мужчины были ядовиты.

Итак, экземпляр «А». Мужчина с бугристым шрамом и в ковбойских сапогах – тот, что разбил ей лицо в ночь, когда все началось. Психо выглядела напуганной, но тем не менее впустила его в квартиру. Я дала ему прозвище Кастор[5]. Классификация по степени токсичности: «кровь». Летален.

Экземпляр «Б». Возможно, персональный репетитор. Сидел с ней рядом за столом, листал книги и делал записи. Я заметила, что эти занятия давались Психо нелегко: она, активно жестикулируя, частенько вскакивала с места и принималась бродить по комнате. Он нередко прикасался к ней в такие моменты. Предполагаю, что ей это доставляло удовольствие, поскольку в конце каждого занятия они делили трапезу. Этого я назвала Наперстком[6] и присвоила ему классификацию «нервно-мышечный» – такие яды оказывают губительное воздействие на мозг. Также летален.

Экземпляр «В». Эксцентрично одетый молодой человек с длинными светлыми волосами, с которым Психо постоянно спорила. В гостях у нее этот экземпляр все время проводил, развалившись на диване и прихлебывая красное вино прямо из бутылки. Вид у него всегда был какой-то отчаявшийся, а Психо, когда он являлся, вечно трясла головой и таращила на него глаза. Этого я окрестила Дурманом[7] и классифицировала как «нервно-паралитический» – это группа галлюциногенных токсинов, действие которых может провоцировать ментальные расстройства, головные боли, кому и внезапную смерть. Летален.

Экземпляр «Г». Мускулистый молодой человек с темными глазами и порывистым нравом. Психо как будто всегда пыталась уговорить его присесть, но экземпляр «Г» снова вскакивал на ноги и неподвижно стоял с ней рядом, словно его мышцы окаменели. Ему я дала прозвище Морозник[8], а в классификации ядов он попал в категорию «мышечных» – яды этой группы оказывают губительное воздействие на мышцы и связанные с ними органы. Также летален.

Случайных посетителей, вроде метрологов или курьеров, я скопом окрестила Плющами[9] и классифицировала как «раздражающие». Не летальны.

* * *

В четвертую пятницу своего добровольного дозора я лежала на узкой кровати, глядя на светящиеся цифры на табло электронных часов. Моя одежда была аккуратно сложена на деревянном стуле у двери. В этой маленькой квартирке я прожила уже двадцать лет. Я поддерживала в ней чистоту – раз в месяц протирала пыль и подметала, регулярно убиралась в ванной и по мере необходимости носила постельное белье в прачечную. Я не доставляла беспокойства соседям, а они – мне. Для меня они были просто абстрактными объектами для изучения. Откровенно говоря, я никогда не имела ни малейшего намерения вмешиваться в их жизни. Могу с полной уверенностью утверждать, что они всегда были мне совершенно безразличны.

Однако с течением времени я с удивлением стала замечать перемену в себе. Теперь я с такой же уверенностью могла сказать, что желала бы вмешаться в жизнь Психо. Мне этого действительно хотелось. Возможно, я ощущала некую ответственность, желала ее защитить, вызвать полицию, если бы Кастор снова вздумал на нее напасть. Возможно, дело было в том, что телескоп сблизил меня с Психо до такой степени, что я стала ощущать между нами какую-то связь. А может быть, объяснение было гораздо более простым и низменным. Лежа с закрытыми глазами и постанывая, я представляла себе, как Психо берет пальцы в рот, обхватывая их полными, окровавленными губами.

Сон никак не шел. Картинка так и стояла перед глазами. Она дразнила меня. Мучила. Я принялась возиться в постели – перевернулась на бок, потом на живот, потом на спину и снова застонала. В отчаянии я, наконец, обратила внимание на пульсирующую руку. Вот уже месяц я дважды в день аккуратно наносила на волдыри специальный крем, однако никаких признаков улучшения не замечала. Сказать по правде, становилось только хуже. Если мгновение назад я не обращала внимания на боль, то теперь она сделалась невыносимой. До такой степени, что я принялась скрежетать зубами. Потом мне уже не оставалось ничего иного, как встать, выбраться из постели, натянуть спецкомбинезон и подняться на крышу.

Раскладной брезентовый стульчик стоял, прислоненный к стене. Я раздвинула его, уселась и взглянула на часы. Было без четверти три. Луна подсвечивала мириады листьев, погружая сад в какое-то призрачное зеленоватое сияние. Я поднесла к глазам пострадавшую руку. При этом свете она казалась омертвевшей. Возможно, крем смог предотвратить ампутацию, однако он не был ни антидотом, ни лекарством. Токсин проник в глубокие слои эпидермиса, и поделать с этим ничего было нельзя – только ждать, пока боль утихнет. Я с осторожностью опустила больную руку на бедро. Она уже никогда не сможет вернуть былую силу, но лучше уж иметь слабую руку, чем вовсе никакой. Внезапно в одном из таунхаусов, стоящих позади моего дома, щелкнул выключатель, и цветки вьющейся по ограде моего сада Mandevilla sanderi[10] вспыхнули красным светом. Вытянув шею, я разглядела, что свет включился как раз в гостиной у Психо. Битва между уважением к ее частной жизни и обеспечением ее безопасности заняла менее пяти секунд. Я вскочила на ноги и направилась к телескопу.

Обнаженный мужчина разговаривал по мобильному телефону и большими уверенными шагами мерил комнату, расхаживая взад-вперед. Это был Наперсток, репетитор. Обычно он уезжал в десять часов вечера. Наморщив лоб, я выдохнула, а затем сделала то, чего обещала себе не делать. Я навела телескоп на лишенное занавесок окно спальни Психо.

Комната утопала в темноте. Было сложно сфокусироваться хоть на чем-то, поэтому я отодвинулась от окуляра и всмотрелась в окно невооруженным глазом. У одной из стен я заметила приглушенное свечение. Вновь приникнув к окуляру, я навела на него фокус. Свет исходил от маленького экранчика. Теперь, когда глаза приспособились к темноте, я смогла разглядеть сидящую в кровати Психо. Она изо всех сил жала на кнопки маленькой черной «Нокии», то и дело оборачиваясь на дверь спальни – словно опасалась, что Наперсток вот-вот может зайти. Покончив со своим делом, Психо сняла заднюю панель «Нокии», вытащила сим-карту, сунула телефон подальше в ящик тумбочки, сим-карту бросила в косметичку и снова легла в постель.

Не прошло и секунды, как Психо снова подскочила и схватила другой мобильник – должно быть, он лежал в постели, рядом с ней. Это был смартфон с большим ярким экраном, который хорошо освещал лицо женщины. Нахмурившись, она что-то пролистнула на экране, а затем, качая головой, принялась большим пальцем набирать сообщение. Потом стала водить глазами – вероятно, получила ответ. Она уже набирала следующее сообщение, когда на пороге спальни возник Наперсток, подсвеченный со спины светом из прихожей. Психо наскоро сунула смартфон под одеяло и улыбнулась. Я навела фокус на Наперстка. Тот не улыбнулся в ответ, он смотрел на то место, куда Психо спрятала смартфон. Она похлопала ладонью по кровати. Наперсток не сдвинулся с места. На какое-то мгновение она замерла, наблюдая за ним, а затем, пожав плечами, с улыбкой отбросила одеяло. Перед моим взором мелькнула одна из ее безупречных грудей. Вздрогнув, я глотнула ртом воздуха, отдернула голову от телескопа и быстро ретировалась к раскладному стульчику. Что мне было делать? Что было мне делать с этой новой картинкой, которая будет мучить меня, когда я буду отчаянно пытаться уснуть? Я покосилась на телескоп, не желая подходить к нему. Переводя взгляд то на сад, то на окрестные крыши, то на звезды, лишь бы не глядеть в его сторону. В конце концов я встала, на свинцовых ногах пересекла крышу и вновь припала к окуляру.

Спальню Психо мягко освещал лунный свет из незанавешенного окна. Его было достаточно, чтобы различить два силуэта в кровати. Два ритмично движущихся силуэта. Издав вопль отвращения, я отвернула телескоп от окна спальни и, скорчившись от омерзения, вниз по приставной лестнице поспешила к себе в кухню. Там, закрыв обеими руками лицо, я принялась наматывать круги взад-вперед, натыкаясь то на стойку, то на стол и привыкая к мысли, что увиденное только что мне уже не развидеть.

У задней стенки буфета стояла бутылка виски, которая принадлежала еще Отцу. Не знаю, зачем я ее сохранила. Ностальгия?

Вытащив бутылку, я поставила ее на стол. У меня возникла идея – напиться так, чтобы напрочь стереть из памяти увиденное. Я взяла бутылку и даже схватилась пальцами за крышку. Может быть, после виски я даже смогла бы уснуть… Отвернув крышку на четверть, я остановилась, завинтила ее обратно и вернула бутылку на место у стенки буфета. Я знала, что не усну этой ночью, даже много выпив. Нет. Единственным способом пройти это испытание было убедиться в том, что Наперсток ушел, а Психо спит в своей постели… одна.

Следующие полчаса я провела за столом в кухне, а потом снова выползла на крышу и приникла к окуляру телескопа. С упавшим сердцем я констатировала, что Наперсток стоит у окна спальни и разглядывает палисадники. Было темно, так что он, должно быть, мог видеть только собственное отражение в стекле. Сменив фокус, я выяснила, что Психо в комнате не было, так что, разглядев тонкую полоску света под дверью, я решила, что она ведет в ванную. Несмотря на то, что Наперсток меня отталкивал, я заставила себя вновь навести фокус на него. В отличие от прочих, Наперсток не был молод. На вид ему было больше пятидесяти. Живот его выдавался вперед, кожа на ляжках выглядела рыхлой, а на висках обнаружилась седина. Он стоял, широко расставив ноги, и почесывал свои тестикулы, в наготе явно испытывая высшую степень уверенности в себе. Затем, глядя на свое отражение, Наперсток слегка отклонил голову, проверяя, все ли в порядке с зубами и в носу. Потом втянул живот и взлохматил себе волосы. Вот тогда-то у меня и перехватило дыхание – несмотря на то, что я наблюдала за Наперстком уже несколько недель, узнать его я смогла лишь по этому жесту.

Глава 5

Впервые в жизни я пренебрегла заведенным распорядком – не смогла выйти на крышу, чтобы заняться обычными делами. Вместо этого остаток ночи и весь следующий день я провела, сидя за столом в кухне, так и не сняв с себя защитный комбинезон. Я знала, что должна идти ухаживать за растениями, но боялась, что стоит мне выйти на крышу, и я не смогу устоять перед искушением снова воспользоваться телескопом, а сама мысль о том, чтобы увидеть Наперстка, или Джонатана Уэйнрайта, если уж называть его собственным именем, наполняла меня отчаянным ужасом. Часами я пребывала в состоянии непреходящей тревоги. Однако обуревала меня не только тревога, но и какое-то иное ощущение, которое я была не в состоянии распознать, – то была гремучая смесь эмоций: отвращение, гнев, жалость к себе, утрата и снова отвращение.

Будь Психо растением, она оказалась бы самым прекрасным образцом экзотического совершенства из виденных мной, в то время как Джонатан Уэйнрайт, хм… был бы мерзким паразитирующим созданием, коим он, в сущности, всегда и являлся. Мысль о том, что он осквернил ее своим гнусным семенем, пугала меня и вызывала брезгливость. На столе передо мной лежал журнал Джонатана. Он был раскрыт на чистой странице, но я не могла заставить себя сделать запись о его визите. Мне это казалось безнравственным.

Мысленно я вернулась на двадцать лет назад – тогда я впервые с ним столкнулась. Он втерся в доверие к молодой аспирантке, с которой я делила лабораторию в университете, и потому вечно ошивался поблизости. Возвращаясь с лекций, я частенько заставала его сидящим у нас в лаборатории на табурете. Выглядел он безупречно: в костюме-тройке, с вышитыми на хрустящих белоснежных манжетах дорогой сорочки инициалами. Опершись локтем о лабораторный стол, он сидел, положив подбородок на кулак, и не сводил с нее глаз. Его пустая болтовня раздражала. Я никак не могла понять, что она находила забавного в ней. Уэйнрайт был раздражителем, отвлекающим фактором. Что меня бесило сильнее всего, так это его манера постоянно смотреться в зеркальные двери шкафа для образцов и взбивать волосы, перекидывая их то вперед, то назад, то из стороны в сторону. Как он вечно напрашивался на комплимент. Я не понимала, какую прелесть моя коллега находила во всем этом, как не понимала и того, почему она поощряла его самолюбование нежным смехом.

Однако неприемлемой ситуация стала тогда, когда Уэйнрайт обратил внимание на меня. Когда он узнал, что я изучаю встречающиеся в природе растительные галлюциногены, а также токсические эффекты их передозировки: семена Ipomoea tricolor[11] и Anadenanthera peregrine[12], листья Mitragyna speciosa Korth[13] и Salvia divinorum[14], но прежде всего – веду эксперименты с Banisteriopsis caapi[15] и Psychotria viridis[16]. В то время его интерес я списала на юношескую увлеченность свойствами галлюциногенов и, несмотря на его настойчивость, твердо отказывалась от общения.

Захлопнув журнал, я на какое-то время замерла, а затем по узкому коридору направилась к висящей на стене фотографии Отца и остановилась перед ней. Взбудораженная, в полном смятении, я постучала по стеклу над Его лицом костяшками пальцев и, развернувшись, вернулась в кухню. Стоп-кадр с ритмично движущимися в постели силуэтами в течение дня столько раз всплывал у меня перед глазами, что я уже практически впала в отчаяние. Чуть было не напилась. Я снова обнаружила себя возле буфета, у задней стенки которого стояла бутылка виски, и распахнула дверцу. Почему же из всех мужчин мира ей вздумалось выбрать именно этого? Почему это был он – Джонатан Уэйнрайт? Глядя на бутылку, я испустила тяжкий вздох и поковыляла обратно, к фотографии Отца.

– Я не знаю, что делать. А ты всегда знал.

Когда в детстве мне случалось переволноваться или расстроиться, Отец обычно устраивал долгие пешие прогулки в окрестностях Оксфорда, чтобы, как он выражался, «восстановить равновесие». По дороге он успевал показать мне каждый полевой цветок или плодовый кустарник, пересказывал предания растительного фольклора или разъяснял целебные свойства ягод, семян и кореньев. Он учил меня запоминать и латинские, и привычные всем названия растений и проверял, насколько хорошо я их различаю и владею ли знаниями об их применении. Порой, провалив Его тест, я сетовала на то, что это всего лишь сорняки, на что Отец неизменно отвечал, что такого понятия не существует. От первых доисторических одноклеточных водорослей до могучих дубов, состоящих из триллионов клеток, все без исключения растения эволюционировали с какой-то целью. Неважно, полезные или ядовитые – каждое растение занимало собственное место в экосистеме, и мне следовало хорошенько это запомнить.

Кивнув самой себе и глубоко вздохнув, я пошла в спальню, чтобы снять комбинезон. Я собиралась отправиться на долгую прогулку по угодьям Хэмпстед Хит, чтобы восстановить равновесие.

Стоял теплый вечер, и на главной улице царило оживление. Уличные веранды многочисленных ресторанчиков были заполнены гостями, компании болтали у входа в кинотеатр, и каждые несколько минут из туннеля подземки извергался переполненный людьми поезд. Я старалась шагать, не поднимая глаз от тротуара, избегая любого зрительного контакта, но, когда притормозила у пешеходного перехода, кто-то, проходивший мимо, задел мой локоть. Я подняла взгляд как раз вовремя, чтобы узнать Психо. Длинные, собранные в высокий конский хвост волосы колебались в такт ее шагам, а потом ее заслонил от меня двухэтажный автобус. Сердце подпрыгнуло в груди.

Я поспешила следом, изо всех сил вытягивая шею, чтобы разглядеть ее за автобусом. Однако прежде, чем я успела перейти на другую сторону улицы, мимо меня промчался кто-то еще, громко стуча по тротуару деревянными каблуками ковбойских сапог. Это был Кастор. Он преследовал Психо. Я ускорила шаг, но эти двое мчались вдоль по улице быстрее, чем я могла мечтать, и Кастор уже догонял женщину.

– Оставь ее в покое! – вскрикнула я. – Остановите этого человека!

Я перешла на легкий бег трусцой, то и дело отклоняясь взад-вперед, чтобы разглядеть, что же происходит за автобусом.

– Остановите его!

Несколько человек обернулись на мой крик, но основная масса меня проигнорировала. Когда, наконец, путь был свободен, Психо уже нигде не было видно, а Кастор как раз запрыгивал на подножку отходящего автобуса.

– Черт побери! – завопила я, в ярости стукнув кулаком по ляжке. Народ ведь толпился на тротуарах, и хоть бы кто-нибудь попытался его остановить. – Он же был прямо перед вами! – выпалила я. – Боже правый, вы что, все глухие или просто такие тупые?

Люди снова стали на меня коситься, я же в ответ злобно засверкала глазами. Бросив быстрый взгляд на автобус, сообразила, что он едет на остановку возле станции метро. Я понятия не имела, села ли Психо в автобус, но Кастор ведь ее преследовал. Зачем бы ему садиться в него, если там не было Психо? Я сделала шаг вперед. Ни тот, ни другая меня не знали. Я могла бы сесть в автобус и проследить за обоими. Выйти вслед за Психо и убедиться, что та благополучно добралась до места назначения. Я замялась. Кастор ведь был опасен. Что, если бы он стал вести себя агрессивно? Шаг назад. И с чего бы мне защищать ту, кто прошлой ночью предала меня с Джонатаном Уэйнрайтом?

Застыв в нерешительности, я издала вопль отчаяния.

Дело моей жизни – оберегать редчайшие, самые ценные экземпляры. Тщательно заботиться о них. Я – единственный человек, кому такая задача по плечу.

Я шагнула вперед, навстречу судьбе.

Глава 6

К тому моменту, как я залезла в автобус, все сидячие места уже были заняты, и люди теснились в проходе. Я пробежала взглядом по лицам. На нижнем ярусе Психо не оказалось. Как и ее преследователя. На полпути наверх, подпрыгнув от того, как внезапно ускорился автобус, я поспешно ухватилась за поручень, чтобы не шлепнуться на площадке на глазах у всех пассажиров. Выждав пару мгновений, дабы немного успокоить колотящееся сердце, я выбрала подходящее местечко в середине подъема, где моему здоровью уже не угрожала эксцентричная манера вождения шофера. Из импровизированного укрытия я могла разглядеть ноги пассажиров верхнего яруса. Пара ковбойских сапог отыскалась очень быстро. Кастор, должно быть, воспользовался лестницей в задней части салона, потому что сидел в самом конце, широко расставив ноги, из-за чего его соседу пришлось практически прижаться к окну.

Там было множество другой обуви и других ног, но ближе к кабине водителя, практически на уровне моего лица, отыскалась пара белоснежных спортивных брюк, которые привлекли мое внимание. На ком бы они ни были надеты, владелица их сидела, закинув ногу на ногу, обнажив при этом стройную лодыжку. Висящая в воздухе нога ритмично покачивалась чему-то в такт. Вытянув шею, я смогла разглядеть нижнюю часть подбородка Психо, ее аккуратные ноздри и длинные, изогнутые ресницы по краям сомкнутых век. В такт движению ноги она совершала жевательные движения и едва заметно покачивала головой. Что бы она ни слушала, музыка заставляла Психо забыть обо всем на свете. Кажется, она вовсе не замечала ни меня, ни мужчину в задней части салона.

На сиденье напротив нее боком устроился маленький мальчик. Он сидел, болтая ногами в проходе. Посасывая сразу два пальца, он в упор уставился на меня. Я хотела, чтобы он повернулся лицом вперед, чтобы не привлекал внимания ко мне, на что и указала ему нетерпеливым жестом. Мальчишка не сдвинулся с места.

– Отвернись, – едва слышно выдохнула я.

Мальчишка продолжал на меня пялиться, барабаня короткими ножками. Я снова воспользовалась языком жестов – на этот раз еще энергичнее, однако ничего не изменилось. Я бросила взгляд на Психо – к счастью, ее глаза все еще были закрыты.

– Прекрати пялиться, – прошипела я. – Займись своими делами.

Внезапно мальчишка выудил пальцы изо рта и громким писклявым голоском осведомился:

– Maman, que fait cet homme?[17]

Его мать, не поднимая глаз от смартфона, переспросила:

– Quoi? Quel homme?[18]

– L’homme rigolo. Lá-bas[19].

Смешной дядя? Я мысленно возмутилась, глядя на пустые ступени позади себя. Этот мальчишка что, меня имел в виду?

Так и не оторвавшись от экрана, мать сгребла в охапку ноги сына и развернула его лицом вперед. Я взглянула на Психо. Теперь ее глаза были открыты. Она улыбалась малышу. Однако мне тут же пришлось спешно ретироваться вниз, поскольку голова мальчика вновь начала медленно поворачиваться, чтобы посмотреть в мою сторону. Психо машинально проследила за его взглядом, но меня уже не было видно.

Дальше оставаться в убежище не представлялось возможным – люди постоянно входили и выходили из автобуса, переходили с верхнего яруса на нижний, и наоборот. Поэтому, отыскав себе местечко внизу, я прислонилась спиной к перегородке и принялась ждать. Спустя почти сорок минут Психо застала меня врасплох, возникнув на ступенях прямо передо мной. Автобус был полон. Уйти с ее пути мне было просто некуда, поэтому пришлось терпеливо сносить, как она наступила мне на ногу, уперлась локтем мне в живот и, наконец, обтерлась волосами о мое лицо, пробивая себе путь к выходу. А затем уже и мне пришлось проделать ровно то же самое с другими пассажирами, спеша вслед за ней.

Психо плавно двигалась вдоль запруженных людьми улиц, широким уверенным шагом огибая встречных пешеходов. Я же, запыхавшись, едва поспевала за ней по пятам, натыкаясь на прохожих, спотыкаясь и мечтая о том, чтобы Психо сбавила шаг. Та же, сохраняя недостижимый темп, добралась до конца Уордор-стрит и продолжила путь по Олд-Кромптон-стрит. Когда я уже готова была отказаться от преследования, объект моих наблюдений свернул на Фрит-стрит и сел за столик на веранде итальянского бара. Я совершенно выбилась из сил и шумно пыталась отдышаться. Тем вечером я намеревалась предпринять долгую и неспешную прогулку по древним лесным угодьям, чтобы восстановить душевное равновесие. Однако по факту пришлось заниматься совершенно противоположным. Привалившись к стене дома в начале улицы, я выудила из кармана носовой платок, стащила очки и промокнула пот с лица.

Вернув очки на положенное им место, я обнаружила, что Психо уже весело беседует с официанткой, будто та была ее закадычной подружкой. Когда девушка скрылась в баре, Психо скрестила длинные ноги и, не сводя глаз со здания на другой стороне улицы, закурила сигарету. Вытянув шею, я проследила за ее взглядом. Психо смотрела на окно двумя этажами выше джаз-клуба. Тонкая занавеска была задернута, свет в комнате не горел. Тем временем Психо, откинув голову и поджав губы, выпустила в небо высокий столб сигаретного дыма.

Четверо ухмылявшихся за соседним столиком молодых людей в открытую пялились на нее. Она смерила их взглядом, в ответ мужчины принялись чокаться пивом, смеяться и тыкать друг друга локтями. Они всячески пытались втянуть ее в беседу, но я была слишком далеко и ничего не слышала. На дальнем конце веранды я приметила пустой столик, который могла бы занять и постараться их подслушать. Только чтобы добраться туда, мне пришлось бы пройти прямо перед носом Психо. Я стала украдкой продвигаться вперед, стараясь держаться поближе к стене. Когда я была буквально в пяти метрах от цели, на веранду вернулась официантка и тоже обратила внимание на мужчин.

– Ridicolo ragazzini[20], – бросила она, выставляя на столик чашку эспрессо.

Психо нахмурилась и, отодвинув эспрессо, поднялась на ноги.

– Не глупые мальчишки, – возразила она, расплачиваясь за кофе. – Мужчины, и хорошего от них ждать не приходится.

Тогда я впервые услышала ее голос. Он оказался ниже, чем я ожидала, и говорила Психо с сильным акцентом. У меня мурашки побежали по телу.

– Да, настоящие мужики, которые хотят выпить в компании роскошной леди, – заявил один из их компании под одобрительный гогот остальных.

Закатив глаза, Психо на прощание чмокнула официантку в щеку и отправилась через дорогу, по направлению к джаз-клубу. Мужчины принялись ее окликать, умоляли остаться и выпить с ними. Мне хотелось надавать им пощечин, но это привлекло бы внимание. Так что я просто наблюдала, как Психо открывает маленькую дверку в стороне от главного входа в клуб, а потом, выждав пару мгновений, отправилась вслед за ней.

Дверь открывалась прямо на лестницу. Когда я вошла, Психо уже успела подняться наверх. Я как раз собиралась последовать за ней, как вдруг меня окликнул голос.

– Ваш билет, пожалуйста.

Обернувшись, я обнаружила маленькую билетную кассу, втиснутую в нишу в стене. За стойкой на табурете сидел человечек.

– Прошу прощения?

– Ваш билет, пожалуйста, – повторил он.

Я бросила взгляд на лестницу, но Психо уже и след простыл.

– У меня нет билета, – ответила я, поставив ногу на первую ступеньку.

– Вы не можете попасть на шоу без билета.

– Я здесь не ради шоу. Я пришла к другу.

– Кто же ваш друг?

– Прошу прощения?

– Назовите имя своего друга. Я позвоню ему, и он спустится за вами.

Человечек достал мобильник и выжидательно занес палец над экраном. Я уставилась на него. Он не сводил взгляда с меня.

– Сколько стоит билет?

– Пятьдесят фунтов.

– Сколько?!

* * *

На вершине лестницы оказался вестибюль, который плавно переходил в небольшой бар с несколькими столиками и низкими сиденьями. Коллеги в университете упоминали камерные заведения, подобные этому, однако сама я никогда в таких не бывала. Прямо у стойки бара группа играла неспешный джаз. Свет был приглушен, все разговоры сливались в общий шум.

Обойдя весь зал по периметру, я, наконец, наткнулась на свободное место. Усевшись, принялась усердно всматриваться в полумрак, пытаясь разглядеть Психо. Та стояла у барной стойки, наблюдая за группой, участники которой, вероятно, были ей знакомы – они улыбались и кивали женщине, она же, в свою очередь, улыбалась и кивала им.

Прослушав еще несколько номеров, Психо шагнула за стойку, схватила бутылку красного вина и положила в сумку. Шокированная наглостью, с которой была совершена кража, я принялась вертеть головой по сторонам, чтобы понять, кто еще мог это заметить. Однако музыканты были заняты музыкой, а бармен повернулся спиной. Психо бросила последний взгляд на группу, а потом скользнула в небольшую дверцу слева от бара. Я уставилась на эту дверь. На ней висела табличка, содержание которой сложно было истолковать двояко: «Служебное помещение». Это означало, что мне ход туда был заказан.

Я встала и принялась пробираться к краю зала, пока, наконец, не оказалась прямо напротив нужной двери. Затем, убедившись, что никто не смотрит в мою сторону, я прижалась спиной к ней, завела руку назад, нащупала ручку, повернула ее и, как была, спиной вперед шагнула сквозь проем.

За дверью оказалась узкая лестница, которая вела на третий этаж здания. На ее вершине была еще одна дверь, слегка приоткрытая. Я остановилась рядом с ней и тут же услышала внутри какое-то движение. Движение сопровождалось голосом, который я распознала как голос Психо.

– Бас… Бас… Себастиан.

Тихонько выдохнув, я повернула голову, чтобы заглянуть в щель, образовавшуюся между дверью и косяком. Внутри было темно, но потом раздался звук раздвигаемых занавесок, и комната наполнилась оранжево-красными отблесками уличных огней и неоновых вывесок. Я не видела ни Психо, ни Себастиана, но вполне отчетливо смогла рассмотреть небольшую комнату, загроможденную некогда величественной мебелью, которая ныне выглядела убого. Стандартный торшер, задрапированный слегка прожженным шелковым шарфом, тускло светился в углу. Потертые поддельные персидские ковры лежали на голом полу, а на каминной полке над давно не чищенным очагом царствовало неряшливое чучело чайки под стеклянным колпаком, которое обозревало пространство комнаты единственным глазом-бусиной.

На наклоненном в сторону окна мольберте был натянут завешенный тряпьем холст. Психо показалась в поле моего зрения, направляясь к мольберту. Она словно желала взглянуть на работу, однако внезапно остановилась и развернулась. Я вытянула шею, чтобы разглядеть, на что она смотрит. На кушетке ничком лежало тело, прикрытое бледно-розовым плюшем. Психо приподняла покрывало за угол и тут же, зажав нос, выпустила ткань из рук. Несколько секунд она молча смотрела на тело, а затем решительно сорвала покрывало, на этот раз позволив тому сползти на пол.

– Себастиан.

Я немного подкорректировала свою позицию, чтобы улучшить обзор. Тело оказалось плотно обернутым в домашний халат с растительным орнаментом, переносицу украшали съехавшие на бок оранжевые солнечные очки, а от уголка рта к заросшей щетиной щеке тянулся след от губной помады. Я сразу же узнала этого молодого человека с длинными светлыми волосами. Дурман. Так значит, Дурмана звали Себастианом.

Психо стукнула Дурмана ногой по подошве канареечно-желтых кроссовок, отчего по всему его телу пробежала дрожь. Он разлепил один глаз и поморщился.

– Задерни шторы. Слишком ярко.

Дурман принялся шарить по полу руками в поисках покрывала, но Психо первой схватила его, сложила и бросила на спинку потертого кресла с горчичной обивкой.

– У меня есть бухло, – объявила она, помахав перед носом Дурмана украденной бутылкой вина.

– И покурить?

– И покурить. – Она швырнула упаковку ему на грудь и стянула с себя ветровку. – Выглядишь ты говено и воняешь так же.

– Благодарю, дорогая. – Дурман спустил ноги с кушетки, принимая сидячее положение. – Что ты здесь делаешь?

– Проходила мимо и решила зайти поздороваться.

При этих ее словах Дурман театрально заохал.

– Не говори так! Скажи лучше, что переживала после того, как ночью получила мое сообщение. Скажи, что пришла проверить, все ли со мной в порядке. Но только не «проходила мимо».

Утомленный собственной тирадой, Дурман завалился вперед, уронив голову на руки, а Психо села в кресло напротив него. Я обратила внимание на ее лицо – на нем не читалось никаких эмоций, словно этот спонтанный всплеск был ей совершенно безразличен.

– Так с чего вдруг ты решил мне написать в три часа ночи?

В три часа ночи я наблюдала за ней в телескоп. Интересно, с какого телефона Психо ему отвечала? С «Нокии» или со смартфона, который прятала от Джонатана?

Не отрывая головы от рук, Дурман выговорил:

– Потому что мне было грустно.

Психо окинула его взглядом, а затем поинтересовалась:

– Ты же отправился гулять после этого, верно? Хоть я и велела тебе ложиться спать.

Дурман ничего не ответил.

– От тебя несет алкоголем, сигаретами и потом. Ты был в клубе.

Поеживаясь, Дурман ответил:

– Мне было грустно. Ты не захотела прийти поиграть, так что я отправился к Бобо.

– С девочками?

– Ага.

Психо закатила глаза.

– Не понимаю, зачем ты проводишь с ними столько времени. Они только делают тебя еще грустнее.

Выудив из кармана своего халата зажигалку, Дурман прикурил сигарету и принялся умиротворенно наблюдать за тем, как лента дыма поднимается, закручиваясь в кольца. Психо возвела глаза к потолку и поморщилась. Тот был покрыт липким желтым слоем никотина.

Дурман глубоко затянулся и, выдыхая дым, возразил:

– Не грустнее, дорогая. Это называется меланхолия. Совершенно иное состояние. Креативное, бодрящее.

– Бодрящее?

– Ну да. Меланхолия активизирует художников. Лучшие работы создаются именно в таком состоянии.

Психо громко хмыкнула, Дурман же в ответ на это встал и, покачиваясь на непослушных ногах, пересек комнату. Добравшись до небольшого туалетного столика с раковиной, он туда пописал.

– Это было необходимо? – возмутилась Психо, зажимая нос.

– Да, – отозвался Дурман, ополаскивая раковину струей из крана. – Давай выпьем.

Он вернулся к кушетке, откупорил бутылку и отхлебнул вина.

– Ах… Завтрак богов. За тебя, Дионис!

У меня под ногами группа начала играть быстрый номер. Я ощущала вибрацию сквозь подошвы туфель. Это заставило меня обратить внимание на собственное напряженное тело. Я чересчур подобралась. Медленно и бесшумно я начала менять положение, пока не опустилась боком на колени, снова приникнув глазом к щели в дверном проеме.

Психо смотрела на стоявший перед окном мольберт.

– Над чем ты сейчас работаешь? – поинтересовалась она.

– Там ничего особенного, – бросил в ответ Дурман.

– Могу я взглянуть?

– Нет.

Дурман снова хорошенько приложился к бутылке, а Психо наблюдала за ним с непонятным выражением на лице.

– Нужно поесть.

Очередной глоток.

– Я не голоден.

– Я пришла сюда не для того, чтобы смотреть, как ты напиваешься, Себастиан. Пойдем куда-нибудь, поедим.

Дурман вытер рот тыльной стороной ладони и повторил:

– Я не голоден.

Психо встала с кресла.

– В таком случае я ухожу.

Поднявшись на ноги вслед за ней, Дурман протестующе выставил вперед руку.

– Хорошо. Ладно. Я одеваюсь.

Под халатом на нем ничего не было, за исключением куцых трусишек. Картину довершали солнечные очки и уродливые желтые кроссовки. Я поразилась тому, какое у Дурмана оказалось бледное и тщедушное тело – вполне можно было предположить, что он чем-то болен. На полу среди кучи других вещей валялась пара коричневых вельветовых брюк. Дурман просунул ноги в штанины, натянул брюки, а затем фиолетовую футболку.

– Я поем, а потом мы пойдем в паб, ладно? – спросил он. Не услышав никакого ответа, Дурман повторил: – Ладно?

– Ладно. Но тебе придется съесть всю еду, а не просто в ней поковыряться.

Психо подобрала куртку и повернулась к двери. Мое сердце ушло в пятки.

Нужно было бежать. И быстро. Поднявшись с колен, я поспешила вниз по лестнице так тихо, как только могла, и через уже знакомую дверь проскользнула в бар. Тяжело дыша, я добралась до оставленного ранее места и скрылась в полумраке зала. Пара зрителей обернулась в мою сторону, но взгляды их на мне не задержались. Считаные мгновения спустя Психо вошла в зал через барную дверь в компании Себастиана. Направляясь к выходу на улицу, эти двое прошли так близко от меня, что я могла бы протянуть руку и дотронуться до них. Руки я держала на коленях, крепко сцепив, и даже задержала дыхание. Лишь когда Психо с Дурманом пропали из виду, я встала и последовала за ними.

Спустившись, я была вновь обескуражена внезапно раздавшимся за спиной голосом.

– Уже уходите?

Я обернулась к человечку за стойкой крохотной билетной кассы.

– Да.

– Но ведь шоу еще не началось.

На другой стороне улицы Психо со спутником уже разговаривали с официанткой из итальянского кафе. Я сделала шаг назад.

– Я же говорила вам. Я пришла не для того, чтобы посмотреть шоу.

– Вы же заплатили пятьдесят фунтов.

Психо с Дурманом, закончив разговор, зашагали в сторону Олд-Кромптон-стрит.

– Мне это прекрасно известно, – отрезала я, бросив на человечка уничтожающий взгляд. – Вот. Держите.

– Я не могу вернуть вам деньги.

– Придержите его для меня. Я приду в другой день.

– Но так нельзя…

Не дослушав, я выскочила на улицу и на почтительном расстоянии последовала за парочкой.

* * *

На Олд-Кромптон-стрит было так людно, что невозможно было идти по прямой. Тротуары перед многочисленными пабами были запружены толпами клиентов, прижимающих к груди напитки. В последний раз я находилась в окружении такого количества людей очень давно. Я привыкла к собственному обществу, к собственному пространству. А теперь совершенно незнакомые люди теснили меня, сталкивая с пути, заставляли притормозить на бегу. Сердце тяжко ухало в груди. Я задыхалась. Если бы не опрометчивое решение следовать за Психо, я бы сбежала оттуда. Несколько раз я уже теряла их из виду, но вскоре научилась отыскивать взглядом копну светлых волос Дурмана и его приветственно выстреливающую в воздух руку, когда тот замечал кого-то из знакомых. Ночной Сохо придавал ему сил. Дурман словно ожил. Он шагал уверенной походкой, развернув плечи и распрямив спину – ничего общего с той тщедушной сутулой фигурой, которую я видела распростертой на кушетке не далее как десять минут назад.

Ближе к концу Олд-Кромптон-стрит они, наконец, зашли в ресторан, а я притормозила, гадая, не подошла ли к концу моя наблюдательная миссия. Я ведь намеревалась защитить ее от Кастора, но сейчас Психо была с Себастианом. С ним она очевидно чувствовала себя свободно, к тому же они находились в общественном месте. Вряд ли Кастор попытался бы добраться до нее при таких обстоятельствах. Кроме того, стараясь не упустить Психо из виду после выхода из автобуса, я совсем забыла о преследователе. Мысль о нем совершенно вылетела из головы, и я забыла проверить, не идет ли он за Психо, пока сама бежала вслед за ней к итальянскому кафе. Теперь же я принялась озираться по сторонам, гадая, не последовал ли Кастор за Психо к ресторану и не притаился ли он теперь в каком-нибудь темном уголке, подкарауливая ее. Быть может, он следил не только за ней. Я обошла вокруг ресторана и, подслеповато прищуриваясь, заглянула в каждый темнеющий дверной проем. Быть может, Кастор следил и за мной. По телу пробежала дрожь. Повинуясь порыву, я поспешила к двери ресторана, за которой скрылись Психо с Себастианом всего несколько минут назад.

Внутри было многолюдно. Окинув взглядом зал, я обнаружила парочку за угловым столиком. Они сидели плечом к плечу. Дурман выглядел раздраженным, словно на его вкус столик оказался слишком неказист. Он сидел, вытянув ноги и отодвинув кресло так далеко от столика, насколько позволяло пространство. Разговаривал он достаточно громко, так что все посетители ресторана могли его слышать. Словно павлин, распустивший хвост, чтобы привлечь всеобщее внимание. За спинами у Психо и Дурмана была реечная перегородка, из-за которой виднелся другой столик. Я жестами дала понять официанту, что желаю его занять, и прошла прямо мимо них, так же близко, как недавно они прошли мимо меня в баре. С той разницей, что для них я была невидимкой. Не достойной их внимания.

Я села лицом к ним так, чтобы смотреть сквозь перегородку. Несмотря на то, что Психо с Себастианом сидели ко мне спинами, их разговор я слышала прекрасно. Когда им принесли еду, Себастиан намотал на вилку немного пасты и прежде, чем отправить ее в рот, долго изучал. Потом намотал следующую порцию, поднял в воздух и положил обратно на тарелку.

– Тебе нужно поесть, Себастиан. Ты слишком худой.

Дурман отодвинул тарелку, откинулся на спинку кресла и, сцепив руки за головой, снова вытянул вперед ноги.

– Доешь свою еду, тогда пойдем в паб.

– Она отвратительна. Меня тошнит от нее.

– Тебя тошнит потому, что ты ничего не ел, – возразила Психо, подвигая тарелку обратно к спутнику. – Давай. Поешь еще.

Он оттолкнул еду.

– Себастиан! – повысила голос Психо, возвращая тарелку на место. – Тебе уже не пять лет. Пора стать взрослым.

– Я и есть взрослый. Давненько не приходилось пользоваться поддельным паспортом.

– Я говорю не о клубах, выпивке и наркотиках, которые доводят тебя до отключки. Я имею в виду заботу о себе. Сон, питание, гигиену. – Она вложила вилку ему в руку. – Давай же. Поешь.

– Господи Иисусе! – вскричал Себастиан, швыряя вилку на стол. – Меня бесят эти помои, и ты тоже бесишь!

Я услышала, как Психо тяжело вздохнула. Потом она покачала головой. Я представила себе, как она закатывает глаза.

– А ведь когда-то ты был таким милым, – печально молвила Психо.

– Все мы когда-то были милыми, – согласился Дурман. – И невинными.

Наступила долгая пауза, которую, как мне кажется, большинство людей сочли бы крайне неловкой, однако для этих двоих такое положение вещей, очевидно, было вполне естественным. В конце концов Психо решила предпринять еще одну попытку.

– Если ты не поешь, я не стану покупать тебе выпивку.

– Я и сам могу ее купить.

– На что?

Дурман не ответил.

– Не руби сук, на котором сидишь, Себастиан.

Внезапно тот разразился таким злым, лающим хохотом, что заставил меня подпрыгнуть от неожиданности.

– Ты серьезно? Изучаешь идиомы? Сейчас? – Психо отвернулась, но Дурман наклонился к ней, практически касаясь своим лицом ее лица. – Так как же продвигаются уроки английского с твоим репетитором?

– Себастиан…

– Нет, расскажи. Мне интересно. Должно быть, ты все время учишься чему-то новому.

– Не смей…

Дурман театрально содрогнулся и вновь привалился к спинке кресла.

– Ух… Сама мысль о том, что этот ублюдок к тебе прикасается, вызывает у меня рвотный рефлекс.

Я была заинтригована. То, что Психо спала с Джонатаном, огорчало Себастиана так же, как меня. Мне хотелось послушать еще, но большая излишне шумная компания новых посетителей непомерно долго рассаживалась за соседним столиком. Я пересела на другое кресло, чтобы быть поближе к Психо с Дурманом, повернулась боком, прислонилась к перегородке и даже прикрыла глаза, чтобы целиком сфокусироваться на том, что она может сказать.

– Вы готовы сделать заказ?

Подпрыгнув от неожиданности, я распахнула глаза. Передо мной стоял официант с блокнотом, держа наперевес ручку. Я приложила палец к губам и покачала головой.

– Вам нужно еще время, чтобы сделать выбор?

Психо с Себастианом притихли, теперь им было известно, что кто-то сидит так близко позади них. Я снова покачала головой, встала и вышла из ресторана. Оставалось надеяться, что я сделала это достаточно быстро, чтобы они не успели обратить на меня внимание.

Глава 7

С тех пор, как я оставила работу в университете, у меня вошло в привычку в общественных местах опускать взгляд, избегая зрительного контакта, избегая вступать в беседу. Порой мне удавалось справиться с делами, не проронив ни слова. Тот день был не похож на остальные, поскольку, возвращаясь из прачечной самообслуживания, в окне кафе я заметила растение, и это зрелище заставило меня замереть на месте. Dieffenbachia[21], немая розга; названа так потому, что при случайном проглатывании вызывает жжение и отек гортани, поражая несчастную жертву немотой. Я заглянула в окно, чтобы понять, кто же мог додуматься поместить такое опасное растение в общественном месте, и тут же всем телом отпрянула: за окном кофе клиенту подавала Психо. Первой реакцией было облегчение – значит, ей удалось ускользнуть от Кастора прошлой ночью; облегчение сменилось тревожной ажитацией, ведь мне неожиданно выпал шанс поговорить с ней. Я могла как воспользоваться им, так и пройти мимо.

Я редко ходила в кафе, поскольку там требовалось вступать в беседы с незнакомцами. К тому же вкус у меня невзыскательный, а меню меня всегда смущали, в особенности барные карты. Тем не менее я внезапно обнаружила себя стоящей в кафе. Я глазела на меловую доску, испещренную ничего для меня не значащими названиями кофейных напитков. Боковым зрением наблюдала за тем, как Психо протирает столик. Я могла заговорить с ней или уйти, однако прежде, чем я приняла решение, она уже оказалась возле меня.

– Могу я вам помочь?

Я посмотрела в ее лицо – темные глаза, шелковистые волосы. Невероятные губы. Я беспокойно оглянулась, потом снова взглянула на нее, опять отвернулась и, в конце концов, остановила взгляд на меловой доске. Сердце гулко стучало. Я решила, что не смогу вынести такую близость к ней на время, которое потребуется, чтобы выпить целую чашку кофе.

– Я не собираюсь ничего покупать. Просто хотела предупредить о том, что на вашем окне стоит ядовитое растение.

– Что за ядовитое растение?

Ссадина у нее на лбу, которую оставил Кастор, была ярко-красной, а кожа вокруг опухла. Все силы я бросила на то, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до раны. В голове мгновенно всплыла знакомая картинка: Психо слизывает кровь с пальцев. Я прокашлялась.

– Там, на окне. – Я обвела кафе взглядом. – Откровенно говоря, здесь у вас несколько ядовитых растений. Это очень опасно.

Психо сдвинула брови.

– Вы инспектор? Моего босса сейчас нет. Вам придется вернуться в другое время.

Я издала звук, который, как мне казалось, должен был прозвучать ободряюще.

– Я не инспектор. Просто соседка, обеспокоенная вашей безопасностью. Эта рана воспалилась. Болит?

Я подняла руку, но Психо отдернула голову, отступила на шаг и сложила руки на груди.

– Вы живете по соседству? Раньше вас не встречала. Я бы запомнила.

Я затрепетала.

– Правда?

– Разумеется. У вас запоминающаяся внешность. – Я оглядела себя. – Винтажная одежда, короткая стрижка, – продолжала Психо. – Очень запоминающаяся. Вот что нравится мне в Лондоне. Ты можешь быть кем захочешь, верно? Пока твой жизненный выбор не мешает окружающим.

Если бы я воображала наш первый разговор, едва ли он оказался бы похож на этот. Я снова откашлялась.

– Так вы хотите узнать, какие из этих растений ядовиты?

Психо помедлила с ответом.

– Это всего лишь комнатные растения.

– Их продают под видом комнатных, но люди и понятия не имеют, что несут в свои дома. Возьмите хоть вот это, – проговорила я, указывая на горшок с растением на стойке, – Spathiphylum cochlearispathum[22], лилия мира. Оно вырабатывает кристаллы оксалата кальция, который может вызывать раздражение кожи, жжение во рту и тошноту.

Через открытую заднюю дверь кафе я указала во двор.

– Там, напротив стены, – Cascabela thevetia[23], желтый олеандр. Содержит сердечные гликозиды. Концентрация токсинов в одном единственном семечке способна убить человека. На Шри-Ланке его называют убийцей любовников. Вижу, под ним как раз несколько столиков. – Я на мгновение замялась. – Продолжать? Я и впрямь переживаю за вас и ваших клиентов, но если я вас раздражаю, могу уйти.

Психо поджала губы и окинула взглядом кафе.

– Оставайтесь. Сделаю вам кофе.

– Я не пью кофе.

– Почему же? Он тоже ядовит?

– Само собой. Кофе-бобы содержат кофеин, который для животных крайне токсичен. У людей он оказывает негативное воздействие на центральную нервную систему и может вызывать аритмию. Но я не пью кофе потому, что мне не нравится его вкус.

По какой-то непонятной мне причине Психо рассмеялась и опустила прежде сложенные на груди руки.

– Тогда сделаю вам чаю. Ромашка же не ядовита?

– Ромашка не ядовита, – подтвердила я.

Я отошла от стойки и устроилась за столиком, положив руки на него и поставив сумку с бельем на пол. Если бы я воображала наш первый разговор, вот каким бы он был. Я подняла взгляд на Психо.

– Лиана на этом стеллаже около вас – Epipremnum aureum[24], вьюн дьявола. Считается умеренно ядовитым, однако при случайном проглатывании чрезвычайно опасен для детей. Хорошо, что он у вас здесь, а не рядом со столиками.

– Откуда вы столько всего знаете?

– Я профессор ботанической токсикологии. Изучение ядовитых растений – моя работа… Была. Я м-м-м… вышла на пенсию.

– Так значит, это ваше хобби?

Я задумалась.

– Полагаю, что так.

Я наблюдала, с какой легкостью она двигается, заваривая чай. Психо пользовалась обеими руками, действуя интуитивно. Она покусывала нижнюю губу.

– Что у вас за акцент? – поинтересовалась я.

– М-м-м? Бразильский.

– Ваш английский очень хорош.

– Благодарю. В детстве у меня была английская прислуга.

– Прислуга?

– Слово неподходящее, да? Ну, тогда помощница, уборщица, няня, повариха. Она все это делала.

– Что ж, она потрудилась на славу.

– Да, она очень хорошо работала.

– Я имею в виду ваш английский.

Психо сокрушенно покачала головой.

– Я не очень хорошо владею языком, но стараюсь. Сейчас изучаю идиомы. Порой они ставят меня в тупик. Некоторые из них – полная бессмыслица. В каждой туче есть просвет[25]. Лаять не на то дерево[26]. За счет заведения означает «бесплатно», верно?

– Верно, но это, строго говоря, не идиома.

– Неужели? А звучит прямо как одна из них.

Психо принесла поднос, опустила его на столик и села рядом.

– Что ж, вот ваш ромашковый чай, за счет заведения.

На подносе стояли две чашки. Это далеко превосходило мои самые смелые ожидания. Я взяла в руки чайник.

– Позволите похозяйничать?[27]

– Что?

– Это означает, вы не против, если я разолью чай?

Психо приподняла брови.

– Ну вот! Видите, как английский сбивает с толку?

Я приподняла уголки рта. Такого со мной не бывало уже годы. Десятилетия.

– Что с вашей рукой? – вдруг спросила Психо.

– Несчастный случай, – отозвалась я, немедленно пряча руку под стол. – Пустяки.

– Выглядит как змеиный укус, но я точно знаю, что в этой стране нет ядовитых змей. В моей – да, но не здесь. Так что случилось?

– Урушиоловый контактный дерматит от встречи с экземпляром Toxicodendron[28].

Такое объяснение вызвало у Психо смех.

– Этого языка я не понимаю.

– Ядовитый сок ядовитого растения, распространяется благодаря тончайшим ворсинкам. Рукой я нечаянно коснулась очень опасного листа. Это была моя оплошность – я отвлеклась. Глупость, в общем.

– У вас есть очень опасное растение?

– У меня таких пятьдесят два.

Не говоря ни слова, Психо отправилась за стойку, откуда возвратилась с сумочкой в руках. Она извлекла из нее тюбик крема на основе арники и выдавила немного содержимого себе на ладонь.

– Дайте вашу руку, – велела она, протягивая ко мне свою.

Я хотела было объяснить, что арника не окажет вообще никакого воздействия на рану, но вместо этого вытащила пострадавшую кисть из-под стола и вложила в ее ладонь. Ее прикосновение показалось мне нежным, как перышко. Слегка выпятив губы, она принялась сосредоточенно втирать крем. Задержав дыхание, я изо всех сил напрягала мускулы, чтобы унять дрожь.

– Прошу прощения. Я делаю вам больно.

– Вовсе нет, – сквозь стиснутые зубы выдавила я.

У меня закружилась голова. После того, как я потеряла свою единственную подругу, я поклялась, что такого со мной больше не случится, и вот, пожалуйста, полюбуйтесь – я дрожала, как подросток.

– Вы же ученый, – проговорила Психо, завинчивая колпачок на тюбике. – Вы не верите, что арника поможет, но, может быть, стоит дать шанс натуральным средствам, как считаете?

– Все верно.

Из-под ворота рубашки я выудила мешочек, а оттуда достала пузырек.

– Я ботаник. Натуральные средства – очень важный пласт моей работы.

Психо прищурилась.

– Что это?

– Антидот. Я всегда с собой ношу несколько разных на экстренный случай.

Психо отпила глоточек чая и задумчиво уставилась в сад.

– Ваше хобби очень захватывающее и в то же время опасное. – Она сделала еще глоток. – Хотя жить в окружении растений, должно быть, приятно.

– Я не живу в окружении растений, – возразила я, энергично помотав головой, – я держу их на безопасном расстоянии от места собственного обитания.

– И все равно я вам завидую, – пожала плечами Психо. – До конца года мне предстоит присматривать за чужой квартирой. Там есть сад, только он принадлежит пожилой леди, которая живет на цокольном этаже. Я не могу им пользоваться. Сад – это то, чего мне больше всего не хватает вдали от родины. Вот почему я принесла сюда все эти растения. – Психо сделала еще один крошечный глоточек чая. – У одного из моих соседей есть сад на крыше. Мне видно из окна. Ограда в этом саду вся оплетена лозой с красными цветами в форме рупора. В Бразилии ограда вокруг нашего дома была заплетена такой же лозой. Хоть мне и делается от этого грустно, я каждый день смотрю на этот сад и каждый день жалею, что он не мой.

Я ничего не могла с собой поделать – ее нежный голос и печальное выражение лица застали меня врасплох. Я бездумно произнесла:

– Он мой. – И совершенная оплошность тут же заставила все тело содрогнуться. Я схватила чашку, набрала полный рот чая, сглотнула и затараторила: – Я имела в виду, что у меня тоже есть сад на крыше. Так что он вполне может оказаться моим.

Психо вздернула брови.

– Вы живете в одном из тех домов, стоящих полукругом?

– Эм-м… Да.

Я вовсе не намеревалась раскрывать свое место жительства и совершенно точно не собиралась рассекречивать свою коллекцию, но эта молодая женщина меня словно околдовала.

– В таком случае это, должно быть, ваш сад, потому что в том районе он всего один. Значит, мы с вами и правда соседи. Мы должны представиться друг другу. Меня зовут Симона.

Симона протянула мне руку, и я пожала ее.

– А я – профессор Роуз. – И тут же снова бездумно выпалила: – Может быть, зайдете как-нибудь посмотреть мой сад?

А она с улыбкой ответила:

– Благодарю вас, Роуз. С удовольствием.

Глава 8

Сидя за столом, я открыла журнал Психо и сделала в нем запись: «Симона, бразильянка». Теперь мне были известны уже три имени: ее, Джонатана и Себастиана. Неизвестными оставались еще два – Морозника и Кастора. На мгновение я задумалась над тем, что делаю. Это уже не походило на научное наблюдение за жизнью соседей. Я вляпалась во что-то гораздо более существенное. Теперь это было расследование. Я должна была разгадать, каким образом Симона и Себастиан были связаны с человеком, которого я знала двадцать лет назад.

Морозник уже какое-то время не попадался мне на глаза, зато не далее как вчера во время рутинного наблюдения в телескоп я видела Кастора. Он стоял в саду возле дома Симоны. Бейсбольная кепка закрывала его лицо. Я была шокирована. Никак не могла взять в толк, почему Симона не откажет ему от дома. От одного его вида мне сделалось не по себе, однако я силком заставила себя рассмотреть сквозь линзу его черную рубашку и узкие джинсы, высоко на талии перехваченные ремнем с крупной серебристой пряжкой, и его кожаные узорчатые ковбойские сапоги. Когда Кастор повернул лицо в направлении моего сада и его солнечные очки забликовали отраженными лучами солнца, я не стала прятаться. Вместо этого настроила фокус, так что можно было разглядеть его тонкие губы, окаймленные белой щетиной, и бугристый рубец, тянущийся от виска до самого подбородка. Кастор поднял бокал с вином и отхлебнул большой глоток, так что немного вина пролилось на подбородок. Он вытер рот рукавом.

Мое внимание привлекло какое-то движение у Кастора за спиной, и я сместила фокус к его плечу. Симона стояла у себя в кухонном уголке и крошила овощи. Пока Кастор стоял к ней спиной, Симона искоса взглянула на него, положила нож, а затем украдкой схватила маленькую черную «Нокию», заряжавшуюся на полке у нее над головой, и спрятала в карман. Опустошив бокал, Кастор направился в кухню за добавкой. Он взял в руку нож и, ухмыляясь, принялся размахивать им перед Симоной из стороны в сторону. Потом несколько раз подбросил прибор в воздух и поймал за рукоять, после чего засунул в задний карман и отправился в проходную комнату. Через некоторое время Симона последовала за ним и, остановившись вплотную к Кастору, положила ладонь ему на руку, с какой-то мольбой во взгляде взирая на него снизу вверх. Кастор немедленно схватил ее за запястье и отшвырнул руку. Он что-то кричал. Я видела, как из его рта вылетают капельки слюны. Он принялся мерить комнату шагами: взад-вперед, взад-вперед, словно пытаясь прийти к какому-то решению.

Я вмешалась, когда Кастор, подскочив к Симоне, схватил ее за руку и потащил по комнате. Я взяла пустой терракотовый горшок и запустила к ним в палисадник. Звук, с которым горшок ударился о мостовую, словно выстрел, эхом стал отдаваться среди домов. Кастор принялся вертеть головой в поисках источника шума и выпустил Симону, а затем вышел из комнаты. Она последовала за ним, и на несколько минут оба пропали из вида, так что я навела окуляр на переднее окно и всматривалась туда, пока не увидела, как Кастор шагает прочь по улице.

Прошло еще несколько минут, прежде чем Психо снова появилась в зоне видимости и через кухонную дверь вышла на лестницу, ведущую в сад. Там она извлекла из кармана «Нокию», села на ступени и принялась яростно нажимать на кнопочки.

В задумчивости я принялась постукивать ручкой по зубам. Кем он ей приходился? Почему она пускала его к себе в дом? Вероятно, каким-то образом Кастор держал ее на крючке. Должен был быть способ выяснить, что это за крючок.

Подняв взгляд, я посмотрела сквозь эркерное окно и в самом начале улицы заметила некоего мужчину. Было что-то странное в его поведении. Он стоял, словно часовой, без всякого движения. Одет был во все темное, а из-под капюшона его спортивной куртки торчал козырек бейсболки. Я встала и подошла поближе к окну, чтобы лучше его разглядеть. Вдруг, словно заметив меня, мужчина повернул голову, и блики солнца заиграли на стеклах его очков. По спине у меня пробежал неприятный холодок.

Кастор что, следил за мной? Я тут же покачала головой. С чего бы, ради всего святого, ему за мной следить? Он даже не подозревал о моем существовании. Если только не заметил, что той ночью в Сохо я шла за Симоной. Я снова окинула его взглядом и не обнаружила ни ковбойских сапог, ни серебристой пряжки – на этом мужчине были черные спортивные штаны, черная спортивная куртка и бейсболка. Мог ли это оказаться Морозник? Или Себастиан? Но зачем им за мной следить? Я опустилась обратно на стульчик, убеждая себя, что все это лишь игра моего воображения. Должно быть, это был всего-навсего обычный прохожий, остановившийся в начале моей улицы по делам.

Я снова взялась за ручку, но через пару секунд любопытство завладело мной целиком, так что я, схватив ключи, выскочила из дома.

Кто бы это ни был, к тому моменту, как я дошагала до конца переулка, его уже нигде не было видно. Я внезапно почувствовала себя полной дурой. Что бы я стала делать, окажись он на своем месте? А как бы себя повел он? Покачав головой, я уже собиралась повернуть домой, как вдруг из раздумий меня выдернул оклик.

– Роуз!

Я мгновенно узнала этот акцент. Округлое «р», подчеркнуто выразительное «о». Все мысли о Касторе, Себастиане и Морознике тут же улетучились из головы.

Я не возражала, чтобы она называла меня Роуз. Напротив, мне это даже казалось милым. Приветственно подняв руку, она стояла на другой стороне улицы, и ее длинные волосы развевались на ветру. На ней были джинсы с дырками на коленях. Не понимаю, зачем она так демонстративно выставляла их напоказ – сама я трачу столько сил и времени, чтобы скрыть свои.

– Роуз, – снова позвала она, стремительно пробираясь сквозь транспортный поток. Двигалась Симона с проворством угря, – как ваша рука?

Я стала надевать перчатку, так как внешний вид моей руки, очевидно, шокировал людей. Я подняла ладонь, повертела ею в воздухе и снова уронила.

– По-прежнему.

– Все еще болит?

– Не особенно.

– Это же хорошо, нет?

– Да, это хорошо.

Симона улыбнулась. Молчание затягивалось, и я задумалась, не настала ли моя очередь что-то сказать. Я была не слишком подкована в любезностях. Не имела понятия, с чего можно начать разговор. Симона продолжала улыбаться, пока мой смущенный взгляд не скользнул по ее губам. Словно в ответ, Симона закусила нижнюю губу, облизнула ее и отпустила.

– Ты… эм-м… очень гибкая, – заикаясь, пробормотала я.

– Гибкая? Не знаю этого слова.

– Твое тело…

Я внезапно ощутила необъяснимый жар.

– У тебя стройное тело. Переходя дорогу, ты проявила потрясающую гибкость, – пояснила я, заложив палец за край воротника.

– О… ладно, спасибо.

Я быстро заглянула в ее глаза и тут же снова потупилась. На мгновение вновь повисла тишина, но на этот раз я отчаянно искала предмет для обсуждения, чтобы продлить нашу беседу, поскольку не хотела, чтобы Симона ушла. Через дорогу я заметила витрину кафе.

– Ты сегодня не работаешь?

– Нет. В кафе я на полставки. Сегодня была в университете. – Она поправила лямку рюкзачка. – Сегодня последний день. Теперь каникулы.

Я с облегчением выдохнула. Наконец-то разговор, который я могу поддержать.

– А что за университет?

– Саутсайд Артс.

– Прекрасное учебное заведение. Что же ты изучаешь?

– Историю искусств.

Само собой. Это ведь была специальность Джонатана Уэйнрайта. Мне вспомнилось, что двадцать лет назад он перешел в Саутсайд Артс после того, как покинул Университетский колледж Лондона. Должно быть, Симона – одна из его студенток.

– Ну конечно, – проговорила я вслух, непреднамеренно озвучив догадку. Я тут же нахмурилась, осознав оплошность, однако Симона интерпретировала это по-своему.

– Считаете, я выгляжу, как типичная студентка этого направления, правда? – спросила она с улыбкой. – А я знаю, что так выгляжу. Мне все об этом говорят.

– Быть может, виной тому дырки на брюках?

Мой комментарий ее рассмешил. Этот жизнерадостный смех порадовал и меня. Успокоившись, она склонила голову набок и проговорила:

– Знаете, я как раз думала о вас.

Я тоже думала о ней, практически непрестанно, но эту информацию решила держать при себе.

– В самом деле?

– Да. Каждое утро, глядя в окно, я вижу сад на крыше прямо напротив моей квартиры и гадаю, ваш ли он. Потом мне приходит в голову, что, если он ваш, вы, должно быть, как раз там завтракаете.

– Ну, если это мой сад, я и в самом деле бываю там каждое утро, но точно не для того, чтобы позавтракать.

Симона снова рассмеялась.

– Тогда завтра утром я помашу вам рукой. Хотя если сад ваш, вряд ли вы сможете это увидеть: ограда слишком высока.

Я издала лающий звук – это была лучшая попытка засмеяться за всю мою жизнь.

– О, я смогу, уверяю тебя.

Совершенно неожиданно она шагнула вперед и положила ладонь на мою руку. Я опустила взгляд, тут же смутившись собственных поломанных ногтей, сухой кожи и общего несовершенства.

– Тогда в ближайшее время, – продолжила Симона, – я воспользуюсь приглашением посетить ваш сад.

Я удивленно подняла взгляд.

– Прошу прощения?

– Я собираюсь воспользоваться вашим приглашением, чтобы увидеть ваш сад, – повторила она.

– Нет-нет, я никогда бы не предложила такого.

– Но вы сделали это, в нашу последнюю встречу.

– Ты ошибаешься, – упорствовала я, энергично мотая головой.

– Вы что, не помните? В кафе? Вы спросили, не будет ли мне интересно посетить ваш сад.

Мое приподнятое настроение мгновенно улетучилось – я вспомнила собственное опрометчивое и беспечное предложение. Почему я так сказала? Не могу себе представить.

– Теперь я вспомнила. Но это невозможно.

Симона шагнула еще ближе и слегка сжала мою руку.

– Прошу вас, не говорите так. Я ведь очень ждала этого момента.

– Тогда мне жаль тебя разочаровывать.

– Это потому, что я не нравлюсь вам, – грустно вздыхая, проговорила Симона.

Ее утверждение не имело ничего общего с истиной, и мне очень хотелось ей об этом сказать. Вместо этого, упершись взглядом в ссадину на ее лбу, я отрезала:

– Вопрос здесь не в том, нравишься ты мне или нет. Все дело в риске. Растения очень опасны, а я не готова отвечать за потенциально нанесенный тебе вред.

Вопреки здравому смыслу, такое объяснение ей, кажется, понравилось. На лицо Симоны вернулась улыбка, она откинула голову.

– Все ясно. Что ж, я готова взять на себя ответственность за это предприятие. Я даже подпишу – как это называется? – дисклеймер[29], если хотите. И обещаю ничего не трогать. – Симона засунула руки в тесные карманы джинсов. – Я видела вашу руку, помните? Я же не хочу, чтобы так случилось со мной. Я буду очень смирно стоять на одном месте, а вы можете ходить вокруг, показывая и рассказывая мне всякие интересности.

Я вздохнула, но Симона продолжала настаивать на своем, теперь уже более ласковым тоном.

– Вы просто очаровательны, Роуз. Мне так хотелось бы увидеть ваш мир.

Она придвинулась еще ближе и голосом столь тихим, что он больше походил на шепот, произнесла:

– Вы впустите меня в свой мир, Роуз?

Меня разом словно отбросило на двадцать лет назад – в тот день, когда моя единственная подруга сказала мне ровно то же: впусти меня. И я впустила. Я распахнула дверь и впустила их обеих, всецело и бесповоротно. «Если я смогла сделать это тогда, почему не повторить сейчас?» – подумала я.

Глава 9

Открыть перед Симоной дверь и впустить ее в свое жилище представлялось мне чем-то волнующим, опасным и незаконным. Она стала первой, кто за двадцать лет, что я прожила здесь, переступил порог моей квартиры. Даже ни один метролог не был сюда допущен, и всем необходимым ремонтом я тоже занималась сама. Шагая по коридору, Симона глядела на обстановку во все глаза, а оказавшись в кухне, восхищенно выдохнула:

– Meu Deus![30] Да это просто музей.

Я не могла быть уверена в том, что это комплимент. Окинув взглядом собственную кухню, ничего необычного я не отметила.

– Светильники, мебель, посуда, – не останавливалась Симона, – все это ведь из сороковых-пятидесятых, нет?

Она оказалась недалека от истины.

– Все это из дома моего отца.

– И ваша одежда тоже оттуда?

Теребя пальцами лацкан, я ответила:

– Да.

– Ему разве это не нужно?

– Больше нет.

По выражению лица Симоны сложно было что-то понять.

– Вы что же, себе совсем ничего не покупаете?

У меня мелькнула мысль о стоявшем на крыше телескопе, который в тот самый момент как раз был наведен на заднее окно Симоны.

– Конечно покупаю. По мере необходимости.

Симона принялась обходить кухню кругом, скользя кончиками пальцев по обстановке, ненадолго останавливаясь, чтобы подержать в руках заварочный чайник, или подсвечник, или керамическую вазу. Включила угловую лампу и снова выключила. Отщипнула листок базилика, который рос в горшке на подоконнике, растерла его между большим и указательным пальцами и поднесла их к носу. Я наблюдала за ней, стоя в дверном проеме. Было так странно, что в моей квартире находился кто-то еще. В этом была некая интимность.

Наблюдая за Симоной, я отметила, что все взятые в руки вещи она возвращала на свои места немного под другим углом или слегка меняя их положение. Это привело меня в смятение. Я могла бы остаться педантичной до конца и напомнить Симоне о данном ею обещании ни к чему не прикасаться. Вместо этого я молчаливо следовала за ней, возвращая вещи на положенные им места точь-в-точь так, как все было до ее прихода.

– Вам это неприятно? – спохватилась Симона, поворачивая крышку мельницы для перца на четверть оборота влево.

– Вовсе нет, – заверила ее я, возвращая крышку в исходное положение.

– Думаю, что все-таки есть немного, – с улыбкой возразила Симона, складывая руки за спиной. – Как же мы попадем в ваш сад?

Я подняла взгляд к люку в потолке кухни.

– О, я вижу. По лестнице. Можно уже подниматься?

– Только не в такой одежде. Слишком много открытого тела. Это небезопасно. Подожди здесь. Я принесу комбинезон.

Оглядев Симону в моем комбинезоне, я испытала странное чувство – словно, надев мою вещь, она и сама стала принадлежать мне. Или наоборот.

– Твои волосы.

– Что с ними?

– Их нужно убрать.

Симона стащила с запястья резинку и собрала гриву волос в высокий конский хвост. Протянув к ней руку, я проговорила:

– Ты пропустила несколько прядей. Давай я помогу.

Однако Симона увернулась от меня и, самостоятельно собрав волосы, скрутила их в пучок.

– Сойдет?

– Да. Я пойду первой. Нужно кое-что подготовить.

Я взобралась по лестнице, распахнула люк, бегом пересекла крышу и повернула телескоп к небу. Симона неуклюже выбралась из люка, а оказавшись на крыше, с опаской скрестила руки на груди.

– Это ведь не в полной мере сад, верно? Я имею в виду, что это не место для отдыха.

– Нет. Это лаборатория.

– И некоторые из этих растений способны убить?

– Многие. Хочешь о них послушать?

– Конечно. За этим я и здесь.

Польщенная таким ответом, я расправила брезентовый стульчик и поставила его перед ней. Давненько я никому не читала лекцию по классификации. Дав себе пару мгновений, чтобы привести мысли в порядок, я заговорила.

– Ядовитые растения в моем саду организованы согласно классификации. Здесь пять секций в соответствии с областью поражения токсинами – мышечные, нервно-мышечные, нервные, кровеносные и кожные раздражители. Если растение из какой-то секции требует больше солнца или тени, чем остальные, в течение дня я могу поменять его положение, однако на ночь всегда возвращаю каждое растение в его секцию. Знаю, это звучит нелогично. Возможно, тебе покажется, что растения стоило бы сгруппировать согласно естественному ареалу их обитания. Юго-Восточная Азия, Южная Америка, Африка – в самой солнечной части сада. Северная Америка, Северная Европа – в прохладной, тенистой. Однако для собственной безопасности я все же предпочитаю группировать растения в соответствии с классификацией.

Жестом я указала в дальний угол сада.

– Там зона мышечных токсинов. Эти растения содержат алкалоиды, которые воздействуют непосредственно на мышечную ткань и провоцируют рвоту, боли в животе и мышечную слабость. Видишь то высокое растение позади, с зелеными соцветиями?

Симона повернула голову в нужном направлении.

– Это Veratrum viride[31], в обиходе ложный морозник, – сообщила я. – Очень ядовит. При случайном проглатывании вызывает холодный пот, головокружение, затем угнетение дыхания и сердечного ритма, а также снижение артериального давления, что в итоге повлечет смерть. Однако обычно люди успевают его выблевать прежде, чем он успеет нанести невосполнимый урон. Самая ядовитая его часть – корень. Некоторые индейские племена использовали корни морозника, чтобы выбирать вождей. Кандидатам давали съесть корень, и того, кто продержался дольше остальных, не выблевав съеденное, признавали вождем.

Я замолчала, ожидая реакции и последующих вопросов, которые неизбежно возникали в студенческой аудитории, но Симона сидела, засунув сомкнутые ладони между колен, с нечитаемым выражением на лице. Меня же неудержимо несло дальше.

– Вон там, на другой стороне – нервно-мышечная секция. Ты узнаешь эти розовые цветы, я уверена.

– Это же наперстянка, нет?

– Именно. Латинское наименование – Digitalis Purpurea. Безобидное на вид растение, которое очень полюбилось иллюстраторам детских книжек. Однако в листьях, цветках и семенах наперстянки содержится сердечный гликозид дигитоксин – яд, который воздействует на процесс передачи импульсов от нервов к мышцам и может вызывать паралич.

– Так из-за него можно остаться парализованным?

– Верно, но, если доза токсина окажется выше, это может вызвать остановку сердца. Даже получив мизерную дозу, человек будет испытывать умеренные симптомы отравления – потерю аппетита, тошноту, сонливость, головные боли и боли в области живота. Ничего хорошего.

Эта информация не осталась без внимания: глубокая складка пролегла между бровями Симоны.

– А это растение единственное, что может вызвать паралич? – уточнила она.

– Нет, существует множество других. Вон то, с красными ягодами, – ответила я, указывая в сторону растения, – Karwinskia humboldtiana[32] из семейства крушиновых, в обиходе – койотильо.

– Койотильо. Что-то испанское.

– Так и есть. Родом это растение с юго-запада Америки: Техаса, Нью-Мексико, Мексики, северной Колумбии.

– Из Мексики… – повторила за мной Симона. – А яд содержится в ягодах?

– Растение в целом содержит ряд антраценоновых токсинов, наибольшая концентрация которых отмечается в семенах незрелых ягод. Через одну-три недели после употребления токсин вызывает вялый паралич конечностей, однако если доза оказалась высокой – смерть.

– Насколько высокой должна быть доза?

– Пять-шесть семян.

– Какие они на вкус?

Приподняв бровь, я заметила, что никогда не пробовала их.

– Конечно нет, – воскликнула Симона, хлопнув себя ладонью по лбу. – Простите. Идиотский вопрос.

Она указала на лозу, обвивающую треножник из бамбуковых стеблей.

– Кажется, такое растение я встречала у себя дома. Что это?

– Это Abrus precatoris[33], в обиходе – четочник, бобы лакричника, розовые бобы, крабий глаз, в зависимости от того, откуда вы родом.

– Так я и знала. Когда я была маленькой, то делала браслетики из этих бобов. Что он делает?

– Делает? – переспросила я.

– Я имею в виду, что делает яд?

– Вызывает тошноту, рвоту, судороги, печеночную недостаточность, а по истечении нескольких суток – смерть.

– Если его съесть?

– Нет, если его съесть, всего лишь отравишься. Токсин становится смертельным, если его ввести непосредственно в кровеносный сосуд. Чем крупнее сосуд, тем вернее.

Я ожидала какой-то реакции, однако Симона словно утонула в раскладном стульчике – как будто израсходовала весь запас энергии на несколько заданных вопросов. Что-то изменилось. Я не смогла бы с точностью сказать что. Она перестала улыбаться – это очевидно, – но было и нечто иное. Если бы она хотела слушать дальше, сейчас было самое время об этом попросить. Во время работы в университете я проходила специальные курсы, чтобы научиться распознавать признаки стресса у студентов. Курсы я окончила, однако никогда не применяла изученные методики на практике. В основном потому, что никогда не была до конца уверена, что верно интерпретировала эти признаки. Улыбается человек или нет. Разговаривает ровным тоном или кричит. На более примитивном уровне – голоден он или нет. Мерзнет или потеет. Сонлив или взбудоражен. Но человек может также испытывать любовь, а эта эмоция была мне знакома… ну, или я так думала. Встряхнув головой, чтобы отогнать неприятную мысль, я вновь заговорила.

– Рядом с тобой – растения из секции нервных токсинов, – сообщила я, указывая на скопление горшков возле стульчика. – Эти растения напрямую воздействуют на нервную систему. Вон то, с большими белыми цветками, – Datura stramonium, в обиходе дурман. Все его части, но в основном семена, содержат тропановые алкалоиды гиосцин и атропин, которые вызывают галлюцинации и судороги. Галлюцинации могут быть пугающими, эффект может нарастать постепенно и длиться в течение нескольких дней, но если доза окажется выше допустимой, человека ждут конвульсии, лихорадка, способная повредить клетки мозга, а также постепенный отказ вегетативной нервной системы. Затем следуют кома и смерть.

Симона больше так и не проронила ни слова. Я была обескуражена. Я-то привыкла слышать оханья и вздохи целой когорты студентов, жадных до острых ощущений. Симона, однако, словно утратила всякий интерес. Она еще сильнее съежилась на стульчике и глядела куда-то вдаль. Кажется, она вовсе меня не слушала. Быть может, язык тела и ставил меня в тупик, однако я могла распознать, когда внимание студентов становилось рассеянным. Может быть, подача материала оказалась слишком скучна или слишком перегружена научными сведениями. В конце концов, она же не студент-ботаник, не профессионал, а буквально человек с улицы.

Глубоко вздохнув, я сделала попытку привлечь ее внимание, взяв в руки горшок и подняв его в воздух.

– А этот экземпляр относится к токсинам кровеносной системы. Мой любимец, по той простой причине, что способен как наносить вред, так и приносить пользу. Ricinus communis[34], в обиходе касторовые бобы. Вы слышали о касторовом масле?

Симона моргнула и перевела взгляд на растение.

– Да, в моей стране его используют в качестве слабительного.

– В нашей стране тоже, однако оно оказывает и иное положительное действие. В некоторых странах касторовое масло используется в качестве деинсектизатора, а также для облегчения симптомов артрита. Говорят, Клеопатра даже использовала его для отбеливания белков собственных глаз. Однако… – я опустила горшок на место, – семена содержат рицин, крайне токсичное вещество, которое ограничивает способность крови транспортировать кислород, а также препятствует нормальному функционированию кровеносной системы. Если не посчастливилось получить дозу рицина, можно ожидать жжение во рту, горле и желудке, затем диарею, рвоту, спазмы в животе, в последующие несколько дней сменяющиеся судорогами, лихорадкой, затрудненным дыханием, кровавой рвотой, а затем кровоизлиянием во внутренние органы… Определенно, один из самых жестоких способов умереть. Ты слышала об Убийце с зонтиком?

Симона неожиданно выпрямилась и вытянула шею, пытаясь из-за ограды сада разглядеть задние окна своей квартиры. Я поспешно переместилась, встав прямо перед ней, чтобы одновременно перекрыть ей обзор на собственную квартиру и загородить телескоп.

– Так ты слышала об Убийце с зонтиком? – повторила я вопрос, пытаясь привлечь ее внимание к себе.

Симона перевела на меня взгляд.

– Вы имеете в виду убийство на мосту Ватерлоо?

– Именно. Георгий Марков, коммунист-перебежчик, получил укол кончиком зонта в заднюю поверхность бедра. У него развилась лихорадка, нарушилась речь, началась кровавая рвота, после чего он скончался в больнице. Впоследствии патологоанатом обнаружил не только геморрагии[35] практически в каждом из органов убитого, но и небольшую металлическую капсулу в тканях его бедра. В капсуле содержался рицин.

И снова возникла мысль, не поинтересоваться ли у нее, стоит мне продолжать или нет. Не думаю, что Симона испытывала стресс, дискомфорт или иную негативную эмоцию, распознавать которые меня, предположительно, должны были научить на курсах. Тем не менее было ясно, что она утратила интерес к теме. Это сбивало меня с толку. Когда мы столкнулись на улице, Симона была так убедительна, с такой решительностью намеревалась попасть в мой сад… Теперь от явного отсутствия интереса с ее стороны я невольно ощущала разочарование и, не стану скрывать, – обиду.

– Ну и наконец, – громко провозгласила я, – раздражители-растения, вырабатывающие нелетальные токсины. Однако доведись тебе, к несчастью, оказаться в их зарослях, будь готова к появлению неприятной сыпи. Возможно, ты узнаешь жгучую крапиву и ядовитый плющ…

Симона поднялась на ноги.

– Благодарю вас, Роуз, это было чудесно, но сейчас мне нужно идти.

Я закрыла рот. Я не привыкла, чтобы меня прерывали на середине фразы, но, по крайней мере, такой подход был мне понятен: прямолинейно и по делу. Я кивнула.

– Хорошо. Я провожу.

Уже возле входной двери, принимая из рук Симоны комбинезон, я пообещала:

– В ближайшее время еще загляну к тебе в кафе, чтобы показать прочие ядовитые растения.

Симона сверкнула улыбкой и, не прощаясь, бегом устремилась вниз по лестнице. Я подошла к окну гостиной, чтобы проводить ее взглядом. Вернуться на стезю преподавания было приятно, пусть даже и на такой краткий срок. Я испытала извращенное удовольствие от того, что для лекции выбрала растения, в честь которых получили прозвища мужчины из жизни Симоны. Однако та, кажется, осталась совершенно равнодушна к моему монологу, даже заскучала. Быть может, это потому, что нынешнюю молодежь уже нельзя чем-то шокировать? Быть может, они уже все видели в Интернете? Возможно, вместо того чтобы выбирать для демонстрации растения, исходя из прозвищ ее мужчин, стоило показать ей те экземпляры, что вызывают наиболее мучительную смерть? Вероятно, стоило сосредоточиться на Karwinskia humboldtiana – единственном растении, к которому Симона выказала хоть малейший интерес. Может, тогда она побыла бы здесь подольше.

Симона приближалась уже к концу улицы, и я прижалась щекой к оконному стеклу, выгадывая себе еще пару метров обзора, пока она не скроется за углом. Так или иначе, сделать этого женщина не успела, потому что из припаркованного авто внезапно выскочил мужчина и схватил ее за руку. Симона мгновенно высвободилась из его захвата и отскочила, но тот снова пошел на нее. Я разглядела солнечные очки и черную бейсболку. Я его уже видела. Теперь было ясно, что это не мог быть Себастиан. Этот был ниже ростом, более коренастый. Морозник? Незнакомец, агрессивно потрясая рукой, указал в сторону моего дома. Словно танцуя какую-то безумную румбу, эти двое то сходились, то отступали друг от друга. Руки Симоны о чем-то живо жестикулировали. Вдруг незнакомец ухватил Симону поперек талии, рывком распахнул пассажирскую дверь и запихнул свою жертву в машину. Пока я с ужасом наблюдала за происходящим, похититель успел плюхнуться на сиденье с ней рядом, и автомобиль тронулся.

Глава 10

С тех пор, как на моих глазах Симону затолкали в машину и увезли, прошло три дня. Я провела много часов, приникнув к окуляру телескопа, но она так и не вернулась домой. В первые же мгновения, поддавшись порыву охватившей меня неистовой паники, я кинулась к телефону и набрала номер полиции. На другом конце провода моему обращению присвоили номер и велели ждать звонка от офицера, которому передадут дело. Но дни шли, а звонок так и не поступал. Моя первоначальная паника трансформировалась в нетерпеливое отчаяние. Я знала, что должна ждать и доверять полиции, которая делает свою работу, но, когда с момента похищения Симоны минуло семьдесят два часа, я приняла решение взять дело в свои руки.

Когда я подошла к кафе, дверь оказалась заперта, однако через окно было видно, что за стойкой кто-то есть. Я постучала, и человек за баром, подняв взгляд, бросил мне:

– Мы закрыты.

Я снова постучала.

– Мы закрыты, – повторил незнакомец, распахнув дверь.

– Я вижу. Я ищу молодую женщину, бразильянку. Она работает здесь.

– Она уволилась.

Я опешила.

– Когда?

– Вчера. Просунула под дверь записку, мол, съехала отсюда и до кафе ей теперь слишком долго добираться.

Очевидная нелепость такого заявления заставила меня наморщить лоб.

– Вы в этом уверены?

– Так она написала.

Незнакомец разговаривал со мной таким тоном, будто перед ним стоял ребенок. Я поджала губы.

– В записке не говорилось, куда она переехала?

– Нет.

Незнакомец склонил голову набок и искоса окинул меня взглядом.

– Она ваша подруга?

Я без колебаний ответила:

– Да.

– Тогда почему она ничего не сказала вам о переезде?

– Мы подружились совсем недавно, но мне очень нужно с ней поговорить.

– Не вам одной, – грубовато произнес он. – Если разыщете ее, так передайте, что я просто счастлив. Нельзя вот так просто взять и свалить без предупреждения. И еще передайте – если она ждет, что я заплачу ей за отработанные до ухода дни, может об этом забыть.

Запоминать это послание не имело ни малейшего смысла, так что я решила не ослаблять натиск.

– Вы сохранили записку?

Ненадолго задумавшись, незнакомец направился к мусорному ведру, выудил оттуда смятый клочок бумаги и протянул мне. Я пробежала записку глазами. Почерк был угловатый, с наклоном вперед, а в двух простых словах обнаружились орфографические ошибки, что было довольно странно для старшекурсницы.

– Возможно, мой вопрос покажется вам странным, но не найдется ли у вас других образцов ее почерка? Может быть, блокнот с заказами?

Незнакомец уловил смену тона беседы.

– У нас безбумажная система. Все записывается на девайсах. А почему вы спрашиваете? Считаете, это не она написала?

– Я не могу быть в этом уверена. Мне нужен другой образец. Но разве вам самому не показалось странным, что она не позвонила, чтобы предупредить об увольнении?

– Приходило. Сейчас никто не пишет записок. Это архаизм.

Я в очередной раз наморщила лоб. Лично я каждый день писала от руки.

– Можно мне оставить записку у себя? – спросила я.

– Само собой. И вот еще что, – незнакомец вдруг показался мне сильно взволнованным, – когда отыщете ее, можете дать мне знать?

* * *

Свернув на улицу, где жила Симона, и оглядев представшие передо мной здания, я очень скоро поняла, что отыскать ее дом будет не такой легкой задачей, как мне поначалу казалось. Все фасады выглядели одинаково: одни и те же вымощенные плиткой дорожки и кованые железные решетки вокруг световых колодцев на цокольных этажах. Одинаковые викторианские окна от пола до потолка. Единственное различие составляли входные двери разных цветов. Однако цвет нужной мне двери я, разумеется, не могла разглядеть в телескоп. Исходя из положения дома, я понимала, что тот должен стоять примерно в середине улицы. Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что именно видела в телескоп через выходившие на главную улицу окна. Внезапно перед моим внутренним взором возникли ветви декоративного вишневого дерева. Я решила сфокусироваться на нем. Тонкая отслаивающаяся кора бордового цвета. Длинные овальные темно-зеленые листья. Вероятнее всего, Prunus serrula[36], тибетский подвид, однако, не видя соцветий, точнее сказать было сложно. Открыв глаза, я повернулась туда, где, по моим расчетам, должно было стоять дерево. Там оно и оказалось – возле дома номер двадцать девять.

Ни на стук, ни на звонок в дверь никакого ответа не последовало, и когда я принялась заглядывать в окна, дом отозвался тишиной. Я снова постучала, на этот раз громче, открыла почтовый ящик и позвала Симону по имени. Постучала в оконное стекло, а потом забарабанила по двери ладонью.

– Могу я вам помочь, сэр?

Приподняв очки, я уставилась вниз, на световой колодец. Пожилая женщина с темными глазами и белоснежными волосами, стянутыми в тугой пучок, высунулась из подвального окна. Я тут же узнала в ней ночную метательницу улиток.

– Прошу прощения. Могу я вам помочь, мадам? – исправилась та.

– Я ищу молодую бразильянку, которая живет в этом доме. Вы ее знаете?

– Да.

– Не скажете ли, когда она будет дома?

Старушка на мгновение исчезла из вида, но очень скоро вновь возникла – около двери чуть ниже парадного входа.

– Я не видала ее с прошлой недели. Не похоже это на нее – пропасть, не предупредив меня.

Старушка замялась, окидывая меня взглядом своих темных глаз.

– Вы ее подруга?

– Верно.

– Роуз?

Не было никакого смысла ее поправлять.

– Она упоминала обо мне?

– Я слыхала, как она говорила ваше имя. Меня зовут Сьюзен, но все называют по-простому – Сьюзи.

Я сомневалась в том, что мне вообще понадобится как-то к ней обращаться.

– А когда вы с ней в последний раз виделись? – поинтересовалась старушка.

Поразмыслив о том, стоит ли рассказывать о похищении Симоны, я приняла решение этого не делать.

– Как и вы. На прошлой неделе.

– И на ваши звонки она тоже не отвечает?

Вот тут моя легенда немного подкачала.

– У меня нет ее номера.

Старушка извлекла мобильный телефон из выпирающего кармана домашнего халата и вновь замялась.

– А вы точно ее подруга?

– Точно, – с уверенностью подтвердила я. – Недавно мы с ней пили чай в кафе, а всего три дня назад она заходила ко мне в гости.

Я выжидательно посмотрела на телефон в ее руках.

– Кажется, лицо у вас честное, – проговорила старушка. Держа телефон в вытянутой руке, она принялась тыкать в экран скрюченным пальцем.

1 ‘Tis better to have loved and lost (англ.) – первая строчка из стихотворения Альфреда Теннисона. (Здесь и далее прим. пер.).

2 Psychotria elata (лат.) – Психотрия возвышенная, тропический цветок, среди прочих названий – цветок поцелуев, шлюхины губы и т. д.

3 Dichapetalum toxicarium (лат.) – Дихапеталум ядовитый, среди прочих названий – крысиный яд.

4 Обширный лесопарк на севере Лондона, протяженностью более десяти км.

5 Castor oil plant (англ.) или Ricinus (лат.) – Клещевина, ядовитое растение, из семян которого получают касторовое масло.

6 Foxglove (англ.) или Digitalis Purpurea (лат.) – Наперстянка пурпурная, другие названия – ведьмины перчатки, колокольчики мертвеца.

7 Jimsonweed (англ.) или Datura Stramonium (лат.) – Дурман обыкновенный.

8 False Hellebore (англ.) – Ложный морозник.

9 Poison Ivy (англ.) – Ядовитый плющ.

10 Mandevilla sanderi (лат.) – Дипладения, вьющееся цветковое растение, часть фауны штата Рио-де-Жанейро в Бразилии.

11 Ipomoea tricolor (лат.) – Ипомея трехцветная.

12 Anadenanthera peregrine (лат.) – Анаденантера иноземная.

13 Mitragyna speciosa Korth (лат.) – Кратом.

14 Salvia divinorum (лат.) – Шалфей наркотический.

15 Banisteriopsis caapi (лат.) – Банистериопсис каапи, также лоза духов, аяуаска.

16 Psychotria viridis (лат.) – Психотрия зеленая.

17 Мама, что делает этот дядя? (фр.)

18 Что? Что еще за дядя? (фр.)

19 Смешной дядя. Вон там (фр.).

20 Глупые мальчишки (ит.).

21 Dieffenbachia (лат.) – Диффенбахия, также тупой тростник или леопардовая лилия.

22 Spathiphylum cochlearispathum (лат.) – Спатифиллум ложковидный.

23 Cascabela thevetia (лат.) – Каскабела теветия, или Тевеция перуанская.

24 Epipremnum aureum (лат.) – Эпипремнум золотистый.

25 Every cloud has a silver lining (англ.) – Нет худа без добра.

26 Barking up the wrong tree (англ.) – Идти по ложному следу.

27 В оригинале: Shall I be mother? (англ.) – идиома, букв. «Можно я побуду мамой?»

28 Toxicodendron (лат.) – Токсикодендрон, или ипритка.

29 Дисклеймер – письменный отказ от ответственности за возможные последствия того или иного поступка.

30 Боже мой (португ.).

31 Veratrum viride (лат.) – Чемерица зеленая.

32 Karwinskia humboldtiana (лат.) – Карвинския Гумбольдта.

33 Abrus precatoris (лат.) – Абрус молитвенный.

34 Ricinus communis (лат.) – Клещевина обыкновенная.

35 Кровоизлияние.

36 Prunus serrula (лат.) – Вишня мелкопильчатая.

Продолжение книги