Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований. Книга X бесплатное чтение

© Алексей Ракитин, 2024

ISBN 978-5-0064-5571-9 (т. 10)

ISBN 978-5-0053-5460-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Необходимое уточнение

Книга не пропагандирует употребление наркотиков, психотропных веществ или каких бы то ни было других запрещенных веществ. Автор категорически осуждает производство, распространение, употребление, рекламу и пропаганду запрещенных веществ. Автор видит главную цель настоящего сборника в том, чтобы показать негативное влияние запрещенных веществ на человека. Наркотики – это плохо! Наркотики безусловно недопустимы! Наркотики – это зло!

Громкий, но никем не услышанный выстрел

В воскресенье 9 февраля 1941 года на пороге тихой уютной гостинцы «Bellevue hotel» в городе Вашингтоне, столице Соединённых Штатов Америки, появился мужчина средних лет неброской наружности. Судя по состоянию кожи и морщинам, ему было уже за 40, но седых волос в его голове заметно не было – он явно красил волосы. Вместо традиционного для той поры делового костюма на нём были брюки и толстый свитер, а из багажа он имел только небольшую потёртую кожаную сумку. Но не чрезмерно потёртую, а так, не очень сильно – ровно в той степени, чтобы она не выглядела совсем новой.

Такую внешность в те годы мог иметь любой американец, располагавший стабильным заработком, например, слесарь газовой компании, налоговый инспектор или миллионер, старающийся не привлекать к себе лишнего внимания.

«Bellevue hotel» занимал дом №15 по Северо-Западной улице E (Е street N.W.) – это был практически центр Вашингтона, расстояние от гостиницы до Капитолия не превышало 550 метров, а до Белого дома – 2,3 км. Человек прибыл ко входу в отель на такси. Подойдя к стойке администратора, он попросил простой 1-местный номер на сутки. Предварительным бронированием он не озаботился и, вообще, появился в отеле впервые и почти случайно, но номер для него нашёлся. Карточку постояльца мужчина заполнил лично, вписав в соответствующие графы свои имя и фамилию – Уолтер Порэ (Walter Poret) – и заплатив 2,5$ за суточное проживание.

Мужчина занял предпоследний номер в конце коридора 5-го этажа с окнами во двор. Рядом с окном находилась пожарная лестница – сразу подчеркнём, что это была совершеннейшая случайность. Постоялец не просил предоставить ему номер с лестницей возле окна, и на этаже имелись другие свободные номера той же классности без лестницы. Уолтера Порэ вполне могли поселить в таком номере [то есть без лестницы за окном], но выбор сделал портье Джозеф Доннелли (Joseph Donnelly), и выбор этот был совершено произволен. При заселении Порэ сразу попросил бутылку газированной воды «Vichy». Такая вода была нужна для разбавления виски, джина или рома и, судя по заказу, новый постоялец имел намерение скоротать вечерок в приятном уединении с запасённой бутылочкой.

Гостиница «Беллвью» на Северо-Западной улице Е в Вашингтоне (фотография 1972 года).

На следующее утро, в понедельник 10 февраля, ровно в 09:30 горничная Тельма Джексон (Thelma Jackson) коротко постучала в номер мистера Порэ, и поскольку на дверной ручке отсутствовал стикер «не беспокоить», тут же открыла замок своим ключом. Постоялец лежал на кровати в свитере и брюках, но без обуви, голова его была чудовищным образом обезображена. Кровать и предметы окружающей обстановки были забрызганы кровью и мозговым веществом. То, что Уолтер Порэ мёртв, не вызывало ни малейших сомнений. Тут же на кровати лежал большой пистолет.

Так началась одна из самых интригующих криминальных историй, связанных со смертью в гостинице. В отличие от других, например, таинственного исчезновения Элизы Лэм в 2013 году или смерти неизвестной женщины в «Осло-плаза» в мае 1995 года, произошедшее в феврале 1941 года в отеле «Беллвью» известно сейчас куда хуже.

То, что можно отыскать по этому случаю в современной литературе, носит характер очень формального и субъективного пересказа из десятых уст. Авторы ограничиваются одними и теми же затасканными штампами и повторяют одинаковые ошибки, из чего можно сделать вывод, что никто из них не пытался разобраться в подлинной сути инцидента. В зависимости от личных пристрастий рассказчика события той поры трактуются весьма произвольно, и притом в полном отрыве от действительного положения дел. Серьёзного исследования, опиравшегося на объективно зафиксированную расследованием информацию, автор так и не нашёл, честно говоря, у меня сложилось впечатление, что таковых нет вообще. По этой причине обстоятельное изложение случившегося в отеле «Беллвью» и анализ деталей представляются совершенно необходимыми.

Осмотр номера, проведенный сотрудниками столичной полиции, зафиксировал следующие важные для проведения расследования детали.

1) Труп находился в положении «лёжа на спине», левая рука согнута в локте и лежит на груди, правая рука – поверх неё. Кисть правой руки и пальцы сильно запачканы кровью.

2) На кровати справа от трупа лежал пистолет «Colt M1900». Точное количество патронов, оставшихся в магазине, никогда не сообщалось, делались лишь заявления, из которых следовало, что в магазине отсутствовал 1 патрон. Поскольку магазин этого пистолета рассчитан на 7 патронов, можно сделать вывод, что осталось 6. Органы следствия явно не пожелали сообщать лишних деталей об оружии, и этот странный нюанс заслуживает того, чтобы сделать сейчас на нём акцент.

3) Голова оказалась сильно повреждена выстрелом в упор. Входное отверстие пули находилось в правой части головы, выходное – в левой, переходящей в затылочную.

4) Пуля, пройдя голову навылет, попала в стену, пробила кафельную плитку, попала в полость за ней и скользнула вниз.

5) В вещах покойного найдены 3 записки на английском, немецком и русском языках. Записки как будто бы были написаны одной рукой, ни одна из них не имела даты.

6) В вещах покойного был обнаружен канадский паспорт на фамилию «Гинзберг» (Ginsberg). На фотографии в паспорте был запечатлён «Уолтер Порэ».

7) В вещах покойного [как и вообще в номере] не оказалось спиртного, для которого Уолтеру Порэ могла понадобиться газированная вода. Кроме того, ничего не известно о том, находилась ли в комнате бутылка газированной воды, купленная господином Порэ накануне, и если да, то как много жидкости осталось в бутылке.

Все 3 записки были написаны на оборотной стороне листов писчей бумаги, на их лицевой стороне типографским способом было напечатано: «Charlottesville, Va.»

Шарлоттсвиль – это небольшой город в штате Вирджиния на удалении 160 км к юго-западу от Вашингтона, очевидно, что листы писчей бумаги происходили оттуда.

Записка на русском языке гласила: «Дорогие Тоня и Алик! Мне очень тяжело. Я очень хочу жить, но это невозможно. Я люблю вас, мои единственные. Мне трудно писать, но подумайте обо мне, и вы поймёте, что я должен сделать с собой. Тоня, не говори сейчас Алику, что случилось сейчас с его отцом. Так будет лучше для него. Надеюсь, со временем ты откроешь ему правду… Прости, тяжело писать. Береги его, будь хорошей матерью, живите дружно, не ссорьтесь. Добрые люди помогут вам, но только на время.

Моя вина очень велика. Обнимаю вас обоих. Ваш Валя.

Р. S. Я написал это вчера на ферме Добертова. В Нью-Йорке у меня не было сил писать. В Вашингтоне у меня не было никаких дел. Я приехал к Добертову, потому что нигде больше не мог достать оружие».

Записка на английском была лаконичнее: «Дорогой мистер Уолдмен! Моя жена и сын будут нуждаться в Вашей помощи. Пожалуйста, сделайте для них всё, что можете. Ваш Вальтер Кривицкий. Я поехал в Вирджинию, так как знал, что там смогу достать пистолет. Если у моих друзей будут неприятности, помогите им, пожалуйста. Они хорошие люди, и они не знали, почему я забрал пистолет.» (На языке оригинала: «Dear Mr. Waldman. My wife and my boy will need your help. Please do for them what you can. Yours Walter Krivitsky. I went to Virginia because I know that there I can get a gun. If my friends get in trouble please help them. They are gpori people and they didn’t know why I got the gun.»)

Записка на немецком оказалась самой короткой: «Дорогая Сюзанна! Надеюсь, у тебя всё в порядке. Умирая, я надеюсь, что ты поможешь Тоне и моему бедному мальчику. Ты была верным другом. Твой Вальтер. Я также думаю о твоей матери и Дороти.»

Узнав о самоубийстве в отеле и появлении записок с упоминанием фамилий «Кривицкий» и «Уолдмен», в «Беллвью» примчался окружной прокурор Эдвард Карран (Edward M Curran). Вплоть до самого вечера 10 февраля он весьма деятельно руководил расследованием, лично допрашивал свидетелей и сделал несколько заявлений для прессы.

Окружной прокурор Эдвард М. Карран

По распоряжению Каррана, детективы немедленно связались с нью-йоркским адвокатом Луисом Уолдменом (Louis Waldman), поскольку имелись веские основания считать, что именно ему адресована вторая из записок [та, что на английском языке].

Уолдмен являлся хорошо известным в Соединённых Штатах политиком и юристом. Начинал он как деятель профсоюзного движения и уже в 1910 году – в возрасте 18 лет – был внесён в «чёрные списки» работодателей как активист левого движения.

Впоследствии он заинтересовался социалистическими идеями и стал одним из заметных деятелей Социалистической партии. В 1916 году Уолдмен получил диплом инженера-строителя, а в 1918 году стал членом Законодательного собрания штата Нью-Йорк. В 1923 году он получил второе высшее образование [юридическое] и сделался членом адвокатской палаты Нью-Йорка. На протяжении многих лет Уолдмен защищал в судах интересы профсоюзов и Социалистической партии. В 1928 году он возглавил организацию Соцпартии в Нью-Йорке.

В первой половине 1930-х годов Луис принял участие в нескольких крупных избирательных кампаниях – мэра Нью-Йорка, губернатора штата, генерального прокурора штата и прочих – а потому имя его стало широко известно. Однако ещё большую известность Луис Уолдмен приобрёл после того, как в 1936 году он во главе группы единомышленников, так называемой «старой гвардии социалистов», вышел из рядов Социалистической партии и учредил собственную Социал-демократическую федерацию США.

Однако к 1940 году Уолдмен стал терять интерес к политике и практически перестал заниматься какой-либо партийной работой, сосредоточившись всецело на юридической практике. Именно тогда он познакомился с Вальтером Кривицким, который попросил Луиса стать его адвокатом и юридическим консультантом.

Луис Уолдмен (фотография относится к 1920 году, Луису на ней 28 лет).

Карран, услыхав от сержанта полиции Дьюи Геста о записках возле трупа в вашингтонской гостинице, заявил, что немедленно выезжает в столицу. Для опознания трупа он рекомендовал связаться с Джеем Мэттьюсом (J. B. Matthews), следователем «Комиссии Дайса», хорошо знавшим упомянутого Кривицкого при жизни. «Комиссией Дайса» в просторечии именовался Комитет Палаты представителей по антиамериканской деятельности, созданный в 1938 году. В России хорошо знают фамилию Маккарти, возглавлявшего аналогичную Комиссию Сената, а вот Мартин Дайс оказался почему-то незаслуженно забыт, хотя он на поприще борьбы с антиамериканской деятельностью накопытил ничуть не менее именитого сенатора.

Прокурор Карран быстро связался с упомянутым Мэттьюсом, который на удачу оказался как раз в Вашингтоне, и попросил того прибыть в морг, куда было доставлено тело Уолтера Порэ, для опознания тела. Мэттьюс так и сделал. Уже в 2 часа пополудни городской прокурор получил интересовавший его ответ – в человеке, чьё тело было найдено в отеле «Беллвью», был опознан Вальтер Кривицкий.

Тот самый генерал советской военной разведки, что получил неожиданно широкую известность в Соединённых Штатах во второй половине 1939 года. Родился Вальтер Германович Кривицкий в июне 1899 года, и звали его тогда Самуилом Гершевичем Гинзбергом. Таким образом, канадский паспорт оказался выдан на фамилию, полученную его обладателем при рождении. В партию большевиков будущий разведчик вступил в возрасте 20 лет, и его первоначальная партийная работа заключалась в партизанской деятельности в тылу деникинских войск на Украине. В 1920 году он оказался под польской оккупацией, и когда Красная армия погнала «пилсудчиков» с Украины, переместился в Польшу, где продолжил партизанскую работу. После окончания Гражданской войны как перспективный разведчик был направлен на 9-месячное обучение в школе военной разведки. После её успешного окончания был заброшен в Германию, где Коминтерн в ноябре 1923 года готовил социалистическую революцию. Кривицкий действовал в Рурском промышленном бассейне, находившемся тогда под французской оккупацией, и подвергался двоякому риску – с ним могли расправиться как местная полиция, так и оккупационная контрразведка. Хотя с социалистической революцией в Германии дело тогда не выгорело, результаты работы лично Кривицкого были сочтены руководством советской разведки вполне удовлетворительными.

Вернувшись в Москву на «передержку» – восстановление между продолжительными загранкомандировками – обычно продолжавшуюся около 2-х лет, Вальтер занимался подготовкой кадров военной разведки, а также привлекался к аналитической работе в центральном аппарате ГРУ. Одним из слушателей спецшколы, в которой преподавал Вальтер, являлась Антонина Порфильева, сотрудник военной разведки, уже имевшая опыт практической работы на Западе. Родившаяся в 1902 году Антонина, дочь русского рабочего и финки, имела эталонную англо-саксонскую внешность и была очень привлекательна внешне. В 1924—1925 годах она работала под дипломатическим прикрытием в резидентуре ГРУ в посольстве в Вене. По возвращении в Москву была направлена для переподготовки в Высшую разведшколу ГРУ, где у неё приключился пылкий роман с Кривицким. 15 мая 1926 года Вальтер сочетался браком с Антониной, что могло сделать невозможным его использование на нелегальной работе.

Слева: Вальтер Кривицкий стал одним из самых высокопоставленных офицеров советской военной разведки, совершивших предательство до начала Великой Отечественной войны (фотография относится ко второй половине 1939 или к первой половине 1940 года). Справа: Антонина Порфильева, жена Кривицкого, попала в систему советской военной разведки ещё до знакомства с будущим мужем и продолжила службу после бракосочетания. Она решилась на госизмену вместе с ним.

Однако неординарные деловые качества Кривицкого и его талант разведчика оказались очень востребованы, и руководство военной разведки сочло целесообразным продолжить его использование на нелегальной работе. Уже в июне 1926 года Кривицкий отправился в новую длительную командировку в Германию. Его жена продолжала работать под дипломатическим прикрытием и дважды выезжала на Запад с фиктивным мужем. Примерно раз в месяц муж и жена встречались на явочных квартирах, но в конечном итоге руководство Разведупра отказалось от этой практики как слишком рискованной.

В 1929 году молодой Вальтер – ему едва исполнился 31 год! – стал резидентом ГРУ в Голландии. Под его началом оказались десятки людей, огромные материальные средства и ответственнейший участок разведывательной работы буквально в «осином гнезде» международного шпионажа. В тихой и уютной на первый взгляд Голландии орудовали тогда практически все активные разведки мира – даже японская и китайская, и с учётом этого карьера Кривицкого не может не вызывать изумления.

В 1928 году Вальтер был награждён именным оружием [револьвером], а в январе 1931 года – орденом Красного Знамени. Всё в его жизни складывалось хорошо – он пользовался полным доверием руководства, его берегли, ценили, о нём заботились.

В 1933 году Кривицкий был возвращён в Советский Союз и назначен директором Института военной промышленности. Тогда же он получил звание комбрига, которое в европейско-американской шкале воинских званий соответствовало младшему генеральскому званию [в советской же системе воинских званий с 1924 года это была 10-я из 14-ти командно-строевых категорий, и относилась она к категории высшего командного и начальствующего состава]. Именно по этой причине в США его называли «генералом», хотя в РККА формально тогда генеральских званий не существовало.

Подобное назначение для Кривицкого не являлось понижением, и его не следует расценивать как свидетельство недоверия руководства разведки – нет! – перед нами признак священного для всех спецслужб принципа ротации кадров, призванного систематически проверять сотрудника и направлением к новому месту службы разрывать возможно существующие коррупционные или шпионские связи. Кривицкий много и успешно поработал в Европе на ниве промышленного шпионажа, и по новому месту службы его знания были весьма полезны.

На должности директора института Кривицкий пробыл немногим более полутора лет, и в конце 1934 года было решено возвратить его на оперативную работу «за кордон».

Он выехал в Гаагу – теперь уже с женой и маленьким сыном – где открыл антикварный магазин, специализировавшийся на торговле старыми книгами и письменными раритетами. Истинная же цель пребывания заключалась в том, чтобы восстановить прежние агентурные связи в Западной Европе и обзавестись новыми. Прикрытие было великолепным – Кривицкий получил возможность ездить по всей Европе вплоть до Балкан, и наличие солидного бизнеса с большими оборотами прекрасно объясняло его появление в разных странах и встречи с большим количеством людей.

В ходе этой командировки, затянувшейся почти на 3 года, Вальтер сумел найти выходы на одного из самых влиятельных и информированных агентов советской разведки – французского политика левых взглядов Пьера Кота – и завербовать его. Кот сделал прекрасную карьеру и занимал министерские посты в нескольких правительствах Французской республики.

Пьер Кот, министр авиации в нескольких французских правительствах. Агент советской военной разведки, завербованный Кривицким и им же разоблачённый после бегства.

И, в общем-то, всё в жизни и работе Кривицкого складывалось весьма и весьма неплохо до 1937 года, когда в центральном аппарате Наркомата обороны началась чистка, призванная удалить из ведомства троцкистов или сочувствующих им. Кривицкий был отозван и некоторое время пробыл в Москве в «подвешенном» состоянии. Проверку он, впрочем, прошёл без сучка без задоринки, и летом того же года его вернули на работу в Гаагу.

Тем не менее увиденное и услышанное в Москве его очень напугало. Он осознал, что неприкасаемых в партии большевиков больше нет и прежние заслуги не являются гарантией от преследования в будущем.

Его тягостные размышления полностью разделял старый товарищ по разведывательной работе Игнатий Рейсс, с которым Кривицкий несколько раз встречался после возвращения из Москвы. В какой-то момент Рейсс принял решение стать «невозвращенцем», то есть сбежать со службы, и предложил Кривицкому сделать это вместе. Вальтер отказался. Рейсс же не просто сбежал, а написал «открытое письмо Сталину», один экземпляр которого передал в Москву по линии разведки, а другой – европейским троцкистам, которые предали его гласности, опубликовав в своём журнале.

Как несложно догадаться, реакция Москвы оказалась быстрой и предельно жёсткой.

Руководство военной разведки передало Кривицкому приказ ликвидировать Рейсса.

Кривицкий, зная, как можно отыскать Рейсса, направил тому письмо, в котором предупредил о развернувшейся охоте за его головой. В начале октября, приехав во Францию по делам, никак не связанным с Рейссом, Вальтер встретился с одним из агентов. Тот огорошил его, показав письмо, которое Кривицкий направил Рейссу. Агент вернул письмо Кривицкому и пообещал никому не говорить о его неудачной попытке предупредить предателя, но Вальтер понял, что теперь ему осталось недолго работать за границей. Члены его сети обязательно передадут в Москву информацию об утрате доверия руководителю – для таких сообщений предусмотрены специальные запасные каналы связи, которые резидент неспособен перекрыть – а значит, отзыв в Советский Союз и казнь – это всего лишь вопрос времени.

Возвратившись в Гаагу, Кривицкий собрал все деньги и ценности, какие смог, и вместе с женой и сыном исчез 7 октября 1937 года.

Он приехал на Лазурный берег, где его надёжнейший агент Пауль Воль (Paul Wohl), арендовал для него виллу. Воль также выправил беглому разведчику и его жене новые документы. При этом Воль понимал, что сильно рискует, помогая «невозвращенцу», и если только его содействие станет известно, то жизнь его не будет стоить и ломаного гроша. Он решил также перейти на нелегальное положение. Уволившись из министерства транспорта Франции, где он работал аналитиком, Воль устроился внештатным корреспондентом в редакцию чешской газеты и заявил о готовности отправиться в США за свой счёт. Получив от редакции командировочные документы, Пауль прибыл в Соединённые Штаты и занялся подготовкой базы для приёма Кривицкого и его семьи. К концу осени 1938 года всё вроде бы было готово, и 5 ноября 1938 года Кривицкий с членами семьи поднялся на борт лайнера «Нормандия», который и доставил их в гавань Нью-Йорка.

Однако по прибытии выяснилось, что ситуация развивается в нежелательном для беглецов русле. Иммиграционная служба поместила семью Кривицких в «карантинный отстойник» на острове Эллис и не разрешила пройти таможенный досмотр. Дело явно грозило принудительным выдворением, но Воль сумел заинтересовать влиятельных американских журналистов «особо информированным источником» из Советского Союза. Один из известнейших нью-йоркских журналистов Дэвид Шуб сумел добиться разрешения выпустить Кривицкого с острова Эллис, дабы тот мог некоторое время пожить в Нью-Йорке и написать 2 статьи о европейской политике и обстановке в СССР.

При этом жена и сын Вальтера продолжали оставаться в «карантинном центре».

Кривицкий и Воль поселились в небольшой квартире в доме №600 по Западной 140-й стрит (West 140-th Street). Там они написали 2 объёмные статьи, посвящённые обзору обстановки в Советском Союзе, и передали их Шубу. Тот до такой степени впечатлился материалом, что сообщил по своим каналам конгрессмену Мартину Дайсу-младшему (Martin Dies, Jr.) о появлении в США совершенно уникального источника информации о Советском Союзе и международном коммунистическом движении. Дайс, возглавлявший Комитет Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности (Un-American Activities) чрезвычайно заинтересовался услышанным. Он вмешался в судьбу Кривицкого, в результате чего его жена и сын получили возможность покинуть остров Эллис и остаться на жительство в Нью-Йорке.

Мартин Дайс, конгрессмен от Техаса, оставил заметный след в истории США. Во главе парламентского комитета, получившего название «Комиссия Дайса», он активно расследовал подрывную деятельность коммунистов, троцкистов, нацистов и анархистов на территории США. Попутно не забывал о феминизме и нудизме – да-да, упоминание нудизма – это не шутка! Он приветствовал депортации этнических японцев из американских городов и считал репрессии в их отношении недостаточными. Агентов Коминтерна, Советского Союза и фашистской Германии он находил везде, где только начинал искать. В середине 1950-х годов Дайс открыто призвал власти Техаса не подчиняться решениям федерального Верховного суда, требовавшим безусловной десегрегации американского общества. Это был очень своеобразный человек, и просто удивительно, что в России хорошо знают о Маккарти и «маккартизме», а вот о Мартине Дайсе абсолютное большинство эрудированных людей даже понятия не имеет.

Получив вид на жительство в США, Вальтер Кривицкий продолжил свои занятия журналистикой. Он подготовил несколько статей, содержавших не только описание политической истории Советского Союза, но и ряд внешнеполитических прогнозов. В частности, он указал на возможность в ближайшем будущем советско-немецкого альянса и предупредил о возможных мероприятиях по развалу троцкистского движения, которое представляло эффективную альтернативу сталинской внешней политике.

Кроме того, Кривицкий написал книгу «Я был агентом Сталина». Автор не считает нужным давать этой книге какую-либо характеристику, поскольку она доступна сейчас в Сети и любой желающий может углубиться в её изучение самостоятельно.

Следует лишь отметить, что литературные экзерсисы бывшего резидента советской военной разведки не прошли незамеченными местными властями, и потому не следует удивляться тому интересу, который Кривицкий стал вызывать к себе после августа 1939 года. То есть после заключения «пакта Молотова-Риббентропа» и начала Второй Мировой войны. Во второй половине сентября и в начале октября 1939 года с Кривицким несколько раз встречался главный следователь «Комиссии Дайса» Джеймс Мэттьюс (J. B. Matthews), который согласовал с ним перечень вопросов, о которых Кривицкий мог бы и желал сообщить комиссии. Мэттьюс сошёлся с Кривицким, который в общении, по-видимому, был человеком очень приятным и деликатным – они вместе несколько раз ездили из Нью-Йорка в Вашингтон и обратно. Остаётся добавить, что Мэттьюс явился именно тем человеком, который первым идентифицировал тело Кривицкого в морге ещё до того, как в Вашингтон прибыли адвокат Уолдмен и вдова перебежчика.

11 октября 1939 года Вальтер появился перед членами «Комиссии Дайса» и своих показаниях, продолжавшихся более 6,5 часов, рассказал многое об антиамериканской деятельности Коминтерна и советской разведки, а также об оперативных приёмах и тактике советских спецслужб. В самом начале он признал, что не является экспертом по США, поскольку область его профессиональных интересов была сосредоточена на нелегальной работе в Западной Европе, а потому его информированность о работе в Соединённых Штатах имеет отрывочный характер. Тем не менее наговорил он немало, что легко объяснимо – Кривицкий был очень неглуп и, безусловно, хорошо информирован по самому широкому кругу вопросов.

Американские газеты не оставили без внимания появление перед Комиссией Палаты представителей по антиамериканской деятельности генерала советской военной разведки. Связанных с этим публикаций во второй декаде октября 1939 года было очень много. Разумеется, они были неполны, поскольку заседание проводилось в закрытом режиме, но даже свободный пересказ показаний Кривицкого произвёл на американских обывателей чрезвычайно сильное впечатление.

В частности, бывший резидент советской военной разведки рассказал о тайной операции по изготовлению фальшивых долларов и их обмене в различных частях мира – в Европе, на Кубе, в Бразилии. Полученные средства должны были использоваться для оперативной работы, а также закупок оборудования, необходимого для индустриализации.

Кривицкий сообщил членам комиссии о существовании в ближайшем окружении президента Рузвельта нелегального агента советской разведки, хотя и признался, что не в состоянии назвать его имя и должность. Также он рассказал, что советский посол в Вашингтоне Уманский в действительности является сотрудником разведки, действующим под дипломатической «крышей». По его словам, он свёл короткое знакомство с Уманским ещё в 1920-х годах, когда тот служил дипкурьером – они вместе проживали в московской гостинице «Люкс».

Значительную часть своего выступления перед членами Комитета Кривицкий посвятил ответам на вопросы, связанные со спецификой работы советских разведывательных и контрразведывательных органов, организацией слежки и противодействию ей, проверочными и обеспечительными мероприятиям при работе с агентурой, организацией системы явочных квартир, телефонов, почтовых ящиков и так далее и тому подобное.

Надо сказать, что рассказы такого рода «заходили» западным и американским обывателям на «ура!». В те годы советская разведка действительно могла считаться одной из лучших в мире, и абсолютное большинство простых людей не без оснований воспринимало слова Кривицкого как неслыханные, прямо-таки фантастические откровения. Вальтер в 1939 году написал и опубликовал книгу «Внутри сталинской спецслужбы», которая также издавалась под названием «Я был агентом Сталина». Книга вышла как в США, так и в европейских странах весьма неплохими тиражами, что сулило – по крайней мере потенциально! – решение материальных проблем автора.

И вот теперь Вальтер Кривицкий выстрелил в собственную голову в номере отеля «Беллвью»! Действительно ли это сделал именно он, и если да, то какова причина такого поступка?

Поздним вечером 10 февраля в Вашингтон прибыл адвокат Луис Уолдмен. Но не он один! В столице появился также Пауль Воль – тот самый агент Кривицкого, вернее, бывший агент, что помогал ему перебраться в США.

Эта интересная фотография, воспроизведённая многими американскими газетами, сделана поздним вечером 10 февраля 1941 года. Мужчина на первом плане, разговаривающий с журналистами – это адвокат Уолдмен, приехавший в Вашингтон из Нью-Йорка, а представительный джентльмен в очках на заднем плане – это Мэттьюс, главный следователь «Комиссии Дайса». Снимок сделан рядом с моргом, в котором находилось тело Кривицкого.

Воль рассказал весьма интересные детали своих отношений с бывшим шефом, о которых тогда не знал никто, кроме него и покойного. Выяснилось, что, несмотря на по-настоящему дружеские отношения и нерушимую преданность друг другу, расстались они очень нехорошо. Дело заключалось в том, что за первые 2-е статьи, написанные в доме №600 по Западной 140-й стрит (West 140-th Street) Кривицкий получил 4750$ и… не дал товарищу ни цента. А за третью статью ему был выплачен гонорар в 2 тыс.$, и из этих денег Воль также не получил никаких выплат. И всё это вероломство имело место после того, как Кривицкий на протяжении почти 2-х лет клялся Волю в том, что они будут вместе вести дела и делить заработанные деньги пополам.

Каково?!

Во время разговора с прокурором Карраном бывший чиновник французского министерства транспорта едва не расплакался от обиды. Чтобы скрыть тремор, он сцепил руки и заявил прокурору: «В течение двух лет Кривицкий всегда говорил о наших планах, наших проектах. Это продолжалось ровно до того дня, когда он получил первый существенный чек от Исаака Дона Левина. Потом вдруг это были мои планы, мои проекты. Кривицкий делился со мной всем, пока у него ничего не было». («For two years Krivitsky always spoke of our plans, our projects. It lasted exactly until the day when he received the first substantial check from Isaac Don Levine. Then, suddenly, it was my plans, my projects. Krivitsky shared everything with me as long as he had nothing»)

Генерал советской разведки банально «кинул» своего ближайшего товарища и помощника. И свои действия он объяснил Паулю предельно просто: мол, жена запретила мне давать тебе деньги, поскольку ты жил за наш счёт во Франции, и потому морального права что-либо требовать от нас у тебя нет.

Нельзя не признать того, что суммы, полученные Кривицким за газетные публикации, были очень велики. Сугубо для правильной ориентации в ценах того времени можно сказать, что во второй половине 1930-х годов новенький «шевроле» в минимальной комплектации стоил от 440$, а в максимальной – до 780$. То есть генерал на свои гонорары мог купить небольшой таксопарк!

После довольно долгих уговоров в надежде решить миром проблему с разделом гонораров, Воль понял, что Кривицкий совершенно недоговороспособен и делиться не намерен. Тогда он пригрозил взыскать деньги по суду, и шансы на это, надо признать, он имел весьма неплохие, поскольку некоторые американские журналисты и редакторы были в курсе его договорённостей с Кривицким. Последний, услыхав об угрозе судебной тяжбы, постарался замять дело, для чего направил на переговоры с Волем своего адвоката Уолдмена.

Последний поставил перед Паулем Волем весьма неприятную дилемму – либо тот соглашается на мировую и получает 1,2 тыс.$ компенсации, либо Уолдмен возбудит гражданский процесс и добьётся аннулирования его деловой визы. Уолдмен имел серьёзные связи в политических кругах, и Воль не сомневался в том, что будучи евреем, числящимся внештатным корреспондентом некоей газеты из оккупированной Чехословакии, не сможет противостоять в суде такому человеку. После непродолжительных раздумий он подписал мировое соглашение и, получив обещанную сумму, вычеркнул Кривицкого из числа людей, которым при встрече мог бы подать руку.

Если бы показания Пауля Воля оказались этим исчерпаны, то следовало бы признать, что они ничего полезного расследованию смерти Кривицкого не дали. В конце концов, нечистоплотностью в финансовых делах в Америке удивить сложно. Однако самая интересная часть показаний Воля началась после того, как он закончил своё повествование о разрыве отношений с Вальтером Кривицким.

Воль сообщил, что 7 января 1941 года он увидел в Нью-Йорке некоего Ганса Брюсса – очень опасного человека, работавшего на советскую разведку и выполнявшего по её поручению заказные убийства. Или ликвидации, если угодно. Воль знал этого человека – именно поэтому он и сумел его опознать! Брюсса, голландского подданного, завербовал Кривицкий, который сделал его своим шофёром и порученцем. На протяжении нескольких лет Брюсс и его жена проживали по тому же адресу, что и семья Кривицкого.

Последние занимали в Гааге 3-этажную квартиру, и чета Брюссов размещалась в 2-х комнатах на 1-м этаже. Ганс исполнял обязанности шофёра Кривицкого, его телохранителя в поездках и охранника дома, когда семья Кривицких проживала в Гааге, супруга Ганса ходила по магазинам, занималась приготовлением пищи, уборкой и выполняла разнообразные мелкие поручения. В общем, Брюссы были при Кривицких в положении домашней обслуги, но при этом Ганс активно участвовал в разведывательной работе и неоднократно убивал людей по приказу своего шефа.

Ганс Брюсс. В прошлом порученец Кривицкого, его особо доверенное лицо, шофёр, телохранитель и убийца. По мнению Пауля Воля, после бегства Кривицкого именно Брюсс должен был выследить и ликвидировать своего бывшего шефа.

Сообщение звучало интригующе, но рождало вполне оправданный встречный вопрос: не мог ли Пауль Воль ошибиться и принять за ужасного Ганса Брюсса другого человека? Воль категорически отвергал такую возможность. По его словам, Брюсс имел очень высокий рост – 194 см – и в реалиях того времени это можно было считать особой приметой. Кроме того, Воль хорошо рассмотрел предполагаемого Ганса, поскольку тот стоял на перекрёстке и дожидался переключения светофора. Пауль в деталях описал его пальто – оно имело рукава «реглан» и немного контрастные борта (ткань с внутренней стороны, но не подкладка) – а также брюки и обувь. В руках Брюсс держал тёмно-коричневый кожаный портфель и выглядел весьма элегантно, как настоящий бизнесмен.

Хотя Воль расстался с Кривицким совсем нехорошо, он испытал тревогу за его судьбу и посчитал необходимым сообщить генералу о тревожной встрече. Однако напрямую он этого сделать не мог, поскольку не знал, как отыскать Кривицкого. Поэтому Пауль Воль связался с Сюзанной Ла Фоллетто (Suzanne La Folletto) – той самой женщиной, которой была адресована 3-я из записок, найденных в вещах Вальтера.

Об этой женщине покуда ничего ещё не было сказано ни слова, что легко объясним: она в истории жизни и смерти Кривицкого – персонаж совершенно проходной. Сюзанна Клара Ла Фоллетто родилась 24 июня 1893 года в семье американского конгрессмена Уильяма Ла Фоллетто. Её дядей являлся Роберт Ла Фоллетто-старший, лидер Прогрессивной партии, которая пыталась разрушить политическую дихотомию США, заключавшуюся в том, что политику страны определяли всего 2 буржуазные партии очень схожей идеологической направленности – Демократическая и Республиканская.

Как мы знаем из истории США, ничего из подобных замыслов не вышло, и Прогрессивная партия быстро превратилась в маргинальное течение, вернее, туда её вытолкнули политические противники, но Сюзанна активно участвовала в феминистском движении и на протяжении нескольких десятилетий являлась довольно заметной политической фигурой.

Казалось бы, какая может быть связь между бывшим резидентом советской военной разведки и политиком-феминисткой, стоящей на позициях Прудона и негодяя Каутского?

Сюзанна Ла Фоллетто не являлась коммунисткой, но, безусловно, могла считаться политическим деятелем левой ориентации.

Связь между ними существовала непосредственная, и притом весьма доверительная. Сюзанна привлекла внимание Кривицкого своим участием в комиссии, «допрашивавшей» Льва Троцкого летом 1937 года. Это вообще неизвестная абсолютному большинству современных отечественных коммунистов история, которую надо бы рассказать, но это сильно уведёт настоящее повествование в сторону. Автор лишь скажет – максимально лаконично – о том, что в апреле 1937 года из-за поднявшейся в Советском Союзе волны репрессий и обвинений троцкистов во всех мыслимых и немыслимых грехах в международном левом движении оформилась идея «дать слово Троцкому». Автор умышленно взял это словосочетание в кавычки, поскольку перед нами эдакая самодостаточная метафора, которую нельзя понимать буквально и при этом нельзя разделять на части. Смысл инициативы заключался в том, что некие уважаемые международным левым движением авторитеты должны будут «допросить» Троцкого, дабы предоставить ему возможность ответить на обвинения, выдвинутые в его адрес Сталиным.

Полный бред, конечно же, но леваки по всему миру эдакую бредятину проглотили и попросили добавки, уж простите автору этот низкий слог!

Для создания видимости объективности и непредвзятости «допрашивающих» в состав группы [«комиссии», как они называли сами себя!] не должны были входить коммунисты и троцкисты. И Сюзанна Ла Фоллетто согласилась участвовать в «допросах» Тоцкого. В качестве кого? В качестве объективной феминистки и всеми уважаемой активистки левого движения!

Пятеро авторитетных деятелей левого движения должны были предоставить возможность Троцкому ответить на обвинения Сталина и тем самым оправдаться в глазах «передовой» международной общественности. На этой иллюстрации представлен анонс непредвзятого допроса Льва Троцкого, и в числе членов группы допрашивающих можно видеть Сюзанну Ла Фоллетто – она единственная женщина в ряду довольно непрезентабельных мужчин. Но если вы, несмотря на эту подсказку, не увидели среди них непрезентабельную женщину, то сразу сообщим верный ответ – она третья слева.

Простите автору его издевательский тон, просто, будучи человеком, хорошо знающим историю, я не могу отзываться уважительно о том мерзком болоте, каковым являлось пресловутое «международное левое движение» в 1930-х годах.

Впрочем, будем держаться ближе конкретно к Ла Фоллетто.

Троцкий легко и уверенно парировал обвинения Сталина, что легко объяснимо, если помнить, что первый являлся бессовестным демагогом, а второй – тоже бессовестным демагогом, но только косноязычным. Троцкий хоть и был евреем, но, по крайней мере, владел русским языком. Сталин евреем не был, поэтому с русским языком у него всё было намного хуже. Ответы Троцкого на вопросы комиссии, членом которой являлась Сюзанна Ла Фоллетто, произвели на Кривицкого большое впечатление, поэтому генерал сначала установил контакт с этой женщиной, а через неё – уже с самим Троцким.

По-видимому, Сюзанне очень льстила близость к беглому генералу советской разведки, который в представлении тогдашних американцев являлся эдаким жителем Луны, внезапно свалившимся на Землю и рассказывающим совершенно невероятные истории как о жизни на другом небесном теле, так и о тайных проделках этих самых жителей Луны на родной им планете.

Едва только информация о смерти Кривицкого попала в печать, Сюзанна связалась с полицией Вашингтона и заявила о себе. Она ответила на все вопросы о своих контактах с погибшим советским перебежчиком, согласилась с тем, что одна из записок адресована ей и, разумеется, дала необходимые разъяснения относительно заявления Пауля Воля о якобы увиденном им на нью-йоркском перекрёстке Гансе Брюссе. Сюзанна подтвердила то, что 7 января Воль звонил ей с рассказом об убийце, присланном советской разведкой для расправы над Кривицким. По словам женщины, в тот же день она передала это сообщение Вальтеру. Его реакцию она описать не смогла, поскольку тот остался невозмутим и ни единым словом или жестом не выразил своего отношения к услышанному.

Итак, в течение нескольких часов содержание всех 3-х записок, составленных умершим [или убийцами от его имени], стало правоохранительным органам более или менее понятно. Но как обстояли дела с таинственными «Добертами» или «Добертовыми»? И кому, и почему должен был помочь адвокат Уолдмен? [вот обращённая к нему фраза: «Если у моих друзей будут неприятности, помогите им, пожалуйста.»]

Полиция не смогла отыскать таинственных «Добертов». То ли не захотела, то ли попросту не успела… Журналисты нашли их быстрее полиции.

И это не шутка и не авторское преувеличение!

Уже в середине дня 11 февраля информационные агентства передали сообщение с пометкой «молния!», то есть такое, которое надлежало транслировать далее по сети вне очереди. Из него следовало, что таинственные «Доберты» идентифицированы как Эйтель Вольф Доберт (Eitel Wolf Dobert), его жена Маргарита (Marguerite Dobert) и 5-летний сын Стефен (Stephen). Семья проживала на ферме площадью 65 гектаров в 25 км севернее города Шарлоттсвиль (Charlottesville), штат Вирджиния. Город этот находится примерно в 160 км юго-западнее Вашингтона, столицы США, а ферма Доберта, соответственно, приблизительно в 150 км. Семья приехала в Соединённые Штаты, спасаясь от преследования нацистского режима. Дело заключалось в том, что Эйтель начинал свою журналистскую карьеру в качестве активного нациста, но когда в конце 1934 года дело дошло до плебисцита в Саарской области, неожиданно для товарищей по партии выступил резко против планов Гитлера по присоединению Саарского угольного бассейна. Он написал довольно убедительную книгу, в которой сделал прогнозы относительно экспансионистской политики Третьего Рейха, и призвал противостоять ей. Понятно, что после подобной публикации Доберт оставаться в Германии не мог – там при Гитлере убивали за меньшее! Эйтель вместе с женой перешёл на нелегальное положение, попутешествовал по Европе, путая следы, и в конечном итоге возник в виргинских грязях, всеми забытый и никому не нужный.

Зато живой и с американским паспортом!

Сейчас мы понимаем, что Эйтель Доберт в качестве агента советской военной разведки являлся своеобразной «закладкой», внедрённой в аппарат нацистской пропаганды. Нам сейчас даже и не важно, вербовал ли Доберта лично Кривицкий или кто-то другой, важно другое – Кривицкий сохранил доверительные связи с этим сотрудником, и в начале февраля 1941 года бывший шеф нелегальной разведывательной сети возник на пороге дома бывшего агента. Эйтель чувствовал себя обязанным Вальтеру спасением самого себя и своих близких, и потому отказать ему в приёме он не мог. Кроме того, Кривицкий был как всегда солиден, при деньгах, с интересными планами на будущее… впрочем, как и всегда!… разве можно такого человека не пустить в дом и не выслушать?! Так сказать, преломить хлеб…

При появлении журналистов Эйтель и Маргарита Доберт не стали уклоняться от общения и рассказали, что после покупки фермы отчаянно нуждались в деньгах. У них не было в Вирджинии знакомых, и никто не мог их поддержать. В первый год они зарабатывали не более 50$ в месяц – этого едва хватало на самые необходимые нужды для весьма большого хозяйства. Однако постепенно они встали на ноги, и к 1941 году их материальное положение стало вполне сносным.

По их словам, Вальтер Кривицкий появился 6 февраля. Он просил помочь с приобретением огнестрельного оружия – он не являлся гражданином США и, соответственно, 2-я поправка Конституции США [о праве граждан хранить и носить оружие] на него не распространялась. На ферме Добертов он пробыл 3 дня, в течение которых много общался с владельцами и вместе с Эйтелем упражнялся в стрельбе из различного «огнестрела», имевшегося в распоряжении хозяина фермы. Наконец, утром 9 февраля Вальтер вместе с Маргаритой отправился в Шарлоттсвиль, ближайший более или менее крупный город, где Маргарита приобрела для Вальтера подержанный «Colt M1900» и 150 патронов калибром 9 мм к нему. Забрав покупку с собой, Кривицкий в автомашине Маргариты возвратился на ферму, где произвёл несколько выстрелов из купленного оружия. Убедившись в том, что пистолет исправен, он снарядил полную обойму, спрятал оружие в сумки с вещами и попросил Маргариту отвезти её на ближайшую железнодорожную станцию, сообщив, что направляется в Вашингтон. Женщина выполнила его просьбу, и на том они расстались.

Супруги Доберт – Эйтель и Маргарита – были найдены журналистами прежде, чем до них добрались полицейские. По-видимому, отыскать их было не очень сложно, но коли так, то обоснованно задаться вопросом: а действительно ли правоохранительные органы желали видеть этих свидетелей?

11 февраля оказался днём, богатым на разнообразные новости, причём по большей части неожиданные.

Прежде всего, окружной прокурор Эдвард Карран, столь деятельно занимавшийся расследованием инцидента в отеле «Беллвью» ещё накануне, неожиданно самоустранился от этого дела и заявил журналистам, что они должны адресовать все вопросы службе коронера. При этом оставалось непонятным: если случившееся относится к ведомству коронера [а формально так оно и было], то почему вчера прокурор выступал затычкой во всех бочках и комментировал то, что к нему не имело отношения? Примечательно и то, что столичный коронер Мэгрудер МакДональд (A. Magruder MacDonald) просидел 10 и 11 февраля буквально как мышь под веником и внимания к себе постарался не привлекать.

К середине дня стало известно заявление для прессы, сделанное Антониной Порфильевой, вдовой Кривицкого. Женщина сообщила, что для неё факт убийства мужа представляется очевидным и единственно достоверным объяснением произошедшего в отеле. По её словам, у Вальтера вообще не было ни малейших оснований для самоубийства – он не испытывал депрессии или тревоги, их дела в материальном отношении были очень хороши. Вальтер получал большие гонорары за свои литературные труды, готовились переводы его книги на разные языки мира. Обсуждался проект выхода художественного фильма по мотивам книги Кривицкого и реальных фактов его биографии, Вальтер даже получил аванс за соответствующие консультации. Семья не испытывала проблем с деньгами, в повестке дня стоял вопрос о покупке хорошей фермы. Они подали документы на натурализацию и получили утвердительный ответ, а сие означало, что в течение ближайших месяцев они стали бы гражданами США. Что было особенно важно – американские документы оформлялись на новую фамилию, что позволило бы им затеряться на территории огромной страны.

Говоря о материальном положении семьи Кривицкого, следует понимать, что её достаток определялся вовсе не литературным творчеством Вальтера, а тем, что перед совершением побега с должности резидента разведывательной сети он прихватил с собой значительную сумму денег, имевшихся в его распоряжении для решения оперативных задач. Кроме того, он забрал наиболее ценные вещи из принадлежавшего ему антикварного магазина. То есть Кривицкий готовился к побегу и покинул свой пост с очень значительной суммой денег и материальных ценностей. Насколько большой, сказать невозможно, но ясно, что это должны были быть десятки тысяч долларов США, а возможно – и более сотни тысяч. То есть утверждениям Антонины о том, что материальных затруднений они не испытывали, верить можно – деньги у Кривицких действительно имелись.

Отвечая на вопросы журналистов, женщина сказала, что Вальтер являлся ответственным отцом и очень любил сына. Она не может поверить в то, что он добровольно ушёл бы из жизни в тот период взросления, когда ребёнку будет особенно нужна поддержка отца.

Когда Антонину спросили о Добертах, она ответила, что эта фамилия ничего ей не говорит. От мужа она её точно не слышала.

Также женщине были заданы вопросы о возможной осведомлённости супругов о преследовании разведкой Советского Союза и о появлении в Нью-Йорке таинственного советского киллера по кличке «Ганс». Как несложно догадаться, речь шла о Гансе Брюссе, упомянутом чуть выше. Антонина выразила уверенность в том, что руководство советской разведки постаралось бы их уничтожить, но никаких конкретных фактов, связанных с их возможным преследованием, она не знает. Что же касается появления в Нью-Йорке таинственного убийцы по кличке «Ганс», то ей об этом ничего не известно – с Вальтером она никогда данную информацию не обсуждала.

Дальше стало интереснее. 11 февраля газеты распространили заявление уполномоченного на то представителя ФБР. Текст его удивлял необычной лаконичностью: «Представители ФБР заявили, что генерал Кривицкий не был связан с их агентами в каком-либо расследовании и что им ничего не известно о его деятельности в Соединённых Штатах. ФБР не будет иметь юрисдикции по этому делу, даже если полиция решит, что имело место убийство.» («Spokesmen for the Bureau said Gen. Krivitsky was not associated with their agents in any investigation, and that they knew nothing of his activities in the United States. The FBI will have no jurisdiction in the case even if police decide it was murder.»)

Вот и всё! Буквально 2 фразы!

Адвокат Луис Уолдмен, прибывший к тому времени в Вашингтон из Нью-Йорка, заявил журналистам, что крайне удивлён занятой ФБР позицией. По его мнению, Вальтер Кривицкий был убит, и Бюро должно проявить интерес к подоплёке случившегося. Адвокат заявил журналистам, что во второй половине дня отправляется на уже согласованную встречу с Альбертом Розеном (A1 Rosen), руководителем подразделения ФБР в Вашингтоне.

Адвокат Луис Уолдмен (вторая половина 1940-х гг.).

12 февраля лейтенант Джордж Дарнелл (George Darnall), начальник Отдела расследований убийств столичного Департамента полиции, выехал в Шарлоттсвиль для проведения там необходимых следственных действий. Каких? Он провёл 2 допроса – клерка из магазина, продававшего оружие Маргарите Доберт и Кривицкому, и семьи Доберт. Причём во время второго допроса вопросы задавались всем – самому Эйтелю, главе семьи, его супруге Маргарите и 5-летнему сыну Стефену.

Результаты этой поездки, по-видимому, вызвали глубокое удовлетворение начальника «убойного» отдела. Дарнелл не отказал себе в удовольствии пообщаться с прессой во второй половине дня. Его рассказ несколько отличался от того, что Доберты рассказывали накануне газетчикам. Так, например, исчезло упоминание о 150 патронах, купленных Маргаритой по просьбе Кривицкого. Кстати сказать, 150 патронов для «кольта» Кривицкого впоследствии вообще исчезли из данного сюжета и никем никогда более не упоминались. О них рассказывали журналистам только Доберты и только 11 февраля [запомним эту деталь – она важна!]. Рассказ о поездке за оружием претерпел и другое важное изменение – по новой версии пистолет и патроны приобрёл сам Кривицкий, а Маргарита лишь довезла его до Шарлоттсвиля на автомашине. То, что Вальтер не мог приобрести оружие и патроны без лицензии и американского ID, лейтенанта ничуть не смутило – об этом пустяке он просто не стал упоминать.

Другая важная деталь, неожиданно появившаяся после общения Добертов с лейтенантом полиции – это упоминание о депрессии Кривицкого. Эйтель и Маргарита рассказали, будто Вальтер во время последней встречи был странно печален и задумчив – об этом пустяке супруги почему-то не посчитали нужным сказать журналистам накануне.

То есть появление капитана столичной полиции странным образом улучшило память супругов! Бывает же, да…

Начальник «убойного» отдела сообщил газетчикам, что пистолет, найденный в гостиничном номере подле трупа советского «генерала», был предъявлен продавцу из магазина оружия, и тот его опознал как проданный Кривицкому утром 9 февраля. Заканчивая своё выступление перед пишущей братией, полицейский начальник бодро заверил, что дело раскрыто и не может быть никаких сомнений в том, что Вальтер Кривицкий покончил жизнь самоубийством по причине депрессии.

Начальник Отдела расследований убийств столичного Департамента полиции лейтенант Джордж Дарнелл (George Darnall) лично допросил 12 февраля семью Доберт – Эйтеля, Маргариту и их малолетнего сына Стефена (Стивена) – для чего специально приехал из Вашингтона в Шарлоттсвиль. После окончания допроса главный столичный детектив сообщил журналистам, что «дело Кривицкого» закрыто. Расследовать, дескать, нечего – это однозначно суицид! В тот же день вечерние газеты сообщили читателям об этом немаловажном событии. На этой иллюстрации показана 1-я полоса номера «The evening star» от 12 февраля (вверху), а на нижней – фотография Дарнелла (он стоит) и семьи Доберт.

Вечером всё того же 12 февраля информагентство «Associated Press» распространило заявление вдовы Троцкого – Натальи Седовой, проживавшей тогда в Мексике – которая охарактеризовала смерть Кривицкого как «несомненно, ещё одно убийство ОГПУ».

На следующий день 13 февраля 1941 года Мэгрудер МакДональд, коронер округа Колумбия, огласил вердикт подчинённой ему службы, из которого следовало, что смерть Кривицкого явилась следствием самоубийства. В качестве оружия был использован автоматический пистолет большой мощности, мотивом суицида стала нараставшая депрессия, которую «генерал» советской разведки не смог преодолеть. На нараставшую депрессию явственно указывало как содержание предсмертных записок, так и тот факт, что они были написаны в разное время, по мере прохождения которого нервное напряжение писавшего возрастало. Усиление депрессии писавшего записки отметил эксперт-графолог Айра Галликсон. То, что записки написаны именно Кривицким и никем другим, также подтвердил Галликсон, сравнивший почерк автора записок с тем текстом, что оставил Кривицкий в гостевой книге при заселении в отеле «Беллвью».

Коронер округа Колумбия Мэгрудер МакДональд.

И это… Это всё! Конец истории…

В тот же день труп Кривицкого был выдан частной похоронной компании, где его подвергли бальзамированию, после чего тем же вечером отправили поездом в Нью-Йорк.

Чтобы не тратить время на разного рода реверансы и блуждания вокруг да около, сразу внесём ясность – вердикт, озвученный Мэгрудером МакДональдом является полнейшей чепухой. Просто перечислим основные тезисы, убедительно свидетельствующие о ненадлежащем проведении расследования как полицией Вашингтона, так и службой окружного коронера.

1) Пуля, прошедшая через голову Кривицкого навылет и угодившая в кафельную плитку на стене, так и не была найдена. Известно, что пуля эта пробила плитку и тонкую цементную плиту за ней, ударилась о следующую стену [капитальную] и скользнула вниз. Никто из детективов и криминалистов стену не вскрывал и пулю не искал. Ввиду отсутствия пули нельзя считать доказанным, что выстрел был произведён именно из того пистолета, что был найден лежащим на кровати справа от трупа.

2) То, что ствол пистолета имел следы порохового нагара и от него исходил запах сгоревшего пороха, не может служить доказательством того, что именно этот пистолет использовался для выстрела в голову Кривицкому. Согласно первоначальному рассказу Маргариты Доберт, после покупки пистолета Вальтер возвратился вместе с ней на ферму и произвёл отстрел нескольких патронов. Это он сделал для того, чтобы убедиться в исправности оружия. Только после этого он забрал сумку со своими вещами и уехал, точнее, его повезла к поезду та же Маргарита на своей автомашине. Не лишним будет отметить то обстоятельство, что рассказ о возвращении Кривицкого на ферму и испытании только что купленного пистолета из последующих воспоминаний Маргариты исчез. Это изменение рассказа произошло после того, как с Добертами побеседовал лейтенант Дарнелл.

3) Никто не слышал выстрела из пистолета калибра 9 мм, не имевшего глушителя, что представляется совершенно фантастическим, принимая во внимание тот факт, что «Colt M1900» – это очень мощный пистолет, дульная энергия пули которого более чем на 100 Дж превышает дульную энергию хорошо известного пистолета Макарова [что объясняется разницей длин стволов – у «кольта» 150 мм, а у ПМ – 92 мм]. Сразу уточним, что в США патроны для «Colt M1900» в 1920-1940-х годах изготавливались различными компаниями, и навеска пороха у разных производителей колебалась в весьма заметных пределах. Но даже консервативная оценка дульной энергии в 450—460 Дж [а это далеко не максимум для этого пистолета!] убедительно свидетельствует о том, что данное оружие впору сравнивать с ружьями. Выстрел из такого оружия в помещении будет очень громким – это не лопнувшая за окном автомобильная покрышка, это намного громче! Такой грохот будет похож на взрыв – от него заложит уши у любого, находящегося сбоку от дульного среза или впереди него. Рядом с номером Кривицкого – справа, слева и напротив через коридор немного со сдвигом – проживали гостиничные постояльцы. Никто из них не слышал ничего подозрительного ни вечером 9 февраля, ни в ночь на 10 число.

4) Положение трупа на кровати, описанное видевшими его лицами – горничной и первыми полицейскими, прибывшими на вызов – представляется не совсем естественным. Напомним, что пистолет находился с правой стороны от тела [то есть с той стороны, откуда производился выстрел], а правая рука… лежала на груди поверх левой! Между тем после выстрела из такого мощного оружия правая рука не могла упасть на грудь – она должна была быть отброшена, и её кисть должна была располагаться рядом с рукоятью пистолета. Причём угол между рукой и торсом должен был быть весьма велик – гораздо больше 45°, точнее, близок к 90°.

5) Парафиновый тест [снятие парафинового слепка с руки для выявления на коже микрочастиц пороха] не проводился. Формально это было объяснено тем, что правая рука, которой Кривицкий должен был сжимать пистолет была… сильно запачкана кровью. То есть, следуя логике коронера, кровь на руке Кривицкого помешала провести проверку на наличие следов пороха. Это очень-очень-очень странная отговорка, поскольку парафиновый тест является одним из важнейших при доказывании факта самоубийства, и кровь на руке самоубийцы не препятствует его проведению! Просто надо, чтобы кровь высохла до изготовления слепка, после чего делается парафиновый слепок кисти руки и пальцев, выбираются несколько его фрагментов, свободных от кровавых пятен, и их изучают под микроскопом. Кроме того, можно обойтись и без парафинового теста, для чего используются смывы с руки. При изготовлении метательных порохов используется вещество под названием дифениламин, чьё присутствие даже в незначительных количествах легко обнаруживается при реакции с концентрированной серной кислотой. В повседневном обиходе человеку очень сложно запачкать руки дифениламином, поэтому обнаружение этого вещества в смыве будет свидетельствовать о попадании на руку продуктов сгорания метательного порохового заряда. Почему криминалистам было очень важно обнаружить микроследы пороха на руке Кривицкого? Да потому, что разбрызгивание крови на руке очень легко имитировать – для этого достаточно взять небольшую ёмкость с жидкой человеческой кровью, обычную резиновую грушу с тонким носиком и, используя грушу, забрызгать руку. 50 граммов крови для подобной имитации хватит, что называется, за глаза! Причём картина, получившаяся в результате такой вот имитации, будет выглядеть весьма реалистично – абсолютное большинство людей, даже специалистов, ничего не заподозрит. Именно поэтому коронер при вынесении заключения должен был ориентироваться именно на результаты поиска микроследов пороха на руке, сжимавшей [или якобы сжимавшей] пистолет. Но Мэгрудер МакДональд решил не заниматься такими пустяками.

6) Для чего Кривицкий покупал 150 патронов [точнее, их купила Маргарита Доберт, но по его просьбе], если для самоубийства ему хватило бы всего одного?

7) Для чего бывший резидент советской разведки покупал бутылку газированной воды, используемой в те годы не для питья, а для разбавления крепких спиртных напитков и приготовления коктейлей? Кстати, в сообщении коронера об этой бутылке не говорилось ни слова, и мы даже не знаем, была ли эта бутылка найдена, в каком она находилась состоянии: был ли вскрыта, выпита полностью или же к ней никто не прикоснулся? Приобретение бутылки газированной воды наводит на мысль о том, что Кривицкий ждал гостя или гостей, с которыми предполагал распить крепкое спиртное вроде виски, бренди, рома или джина. Кстати, этого самого спиртного в номере не оказалось, о чём было сказано в начале очерка.

8) Нигде ни в каком виде ни в 1941 году, ни в последующие годы не публиковалась судебно-химическая экспертиза состава крови Вальтера Кривицкого. До получения результатов этого исследования коронерское расследование не могло быть закрыто, поскольку судебно-химическая экспертиза могла указать на оглушение умершего наркотиками или снотворным. Для расследований такого рода, то есть чреватых искусной инсценировкой, заключение судебно-химической экспертизы совершенно необходимо. Такая экспертиза в 1941 году никак не могла быть закончена в 72 часа просто по той причине, что она требовала проверок на присутствие в крови умершего более чем 20 различных веществ. Подобного рода исследования тогда растягивались примерно на 3 недели. То, что коронер Мэгрудер МакДональд закрыл своё расследование, не дождавшись результатов судебно-химической экспертизы, однозначно указывает на то, что он в действительности не пытался установить истинную причину смерти, а выполнял политический заказ.

Это, так сказать, фактологическая сторона проблемы, связанной с достоверностью, точнее, недостоверностью официальной версии тех событий. Но помимо фактов, есть ещё и такая тонкая материя, как психологическая достоверность, точнее, недостоверность предложенной американскими властями цепи событий. Причём автор считает необходимым сразу заметить, что доводы психологического порядка считает даже более весомыми, чем факты, изложенные выше.

О чём идёт речь?

Во-первых, совершенно недостоверно выглядят россказни о некоем стрессе, который Кривицкий якобы переживал в феврале 1941 года. Этот человек работал в режиме стресса практически всю свою жизнь. Ну, может быть, с отдельными перерывами во время отдыха в Советском Союзе в 1920-х годах. В 1937 году, когда в Советском Союзе начались массовые аресты бывших троцкистов и членов всевозможных «внутрипартийных оппозиций», Кривицкий находился в Москве, в эпицентре чисток! И не застрелился… Хотя стресс у него в те дни и недели был по-настоящему чудовищным. Почитайте-ка воспоминания Павла Судоплатова о событиях той поры, как он приходил в свой рабочий кабинет на Лубянке и целый день ничего не делал, ожидая ареста. И никто ему не звонил, и никто к нему не приходил, и даже в коридоре сослуживцы старались с ним не разговаривать, поскольку все знали – Судоплатов ждёт ареста, а потому об него лучше не мараться.

Да что там Судоплатов – вспомним начальника Кривицкого, исполнявшего обязанности начальника Разведывательного управления Народного комиссариата обороны Семёна Григорьевича Гендина. Его не утверждали в должности начальника управления более года [если быть совсем точным, то 14 месяцев], а потом советская власть его арестовала и… расстреляла. Рассказ про подверженного депрессиям резидента советской военной разведки – полная чушь, с этим, знаете ли, не в эти двери! Такой рассказ хорошо зайдёт креативным веганам из «поколения ЕГЭ», выгорающим на работе без кофе-машины, но всякий, кто знает сотрудников спецслужб не по фильмам, прекрасно понимает завиральность данного аргумента.

При этом автор хотел бы быть правильно понятым читателями – я вовсе не утверждаю, что Кривицкий был человеком из тефлона и человеческих чувств не испытывал. Конечно же, испытывал, конечно же, у него бывали минуты слабости, тоски, ощущения бессмысленности того, что он делает, неуверенности в себе и тому подобные негативные переживания… Следует понимать, что сотрудники разведки – это люди тонкие, они обязаны быть хорошими психологами, и, как всякие тонкие люди, они испытывают сложные чувства. Но – и вот это самое главное! – сотрудники разведки умеют справляться со своими слабостями и умеют держать их в узде. Профессиональная выдержка, полный и постоянный контроль речи, эмоций и поведения – это очень сильная штука, она реально работает [просто не все могут этому научиться]. Поэтому версия о депрессии Кривицкого, которая якобы его сломала и подтолкнула к фатальному выбору, выглядит совершенно недостоверно.

Во-вторых, с учётом обстановки, в которой семья Кривицкого оказалась в США к февралю 1941 года, самоубийство Кривицкого представляется лишённым всякого смысла. По прибытии в Соединённые Штаты супруги столкнулись с определёнными проблемами, о чём было сказано в начале очерка, но все неприятности административного порядка в конечном итоге были успешно преодолены. Вальтер нашёл выход на влиятельных людей – конгрессменов, сенаторов, медиа-магнатов, правительственных чиновников высокого ранга – он получил определённую известность, к нему стали относиться как к эксперту по Советскому Союзу и советской разведке, что для него было совсем даже неплохо! Все проблемы материального порядка были решены – об этом вдова Кривицкого сказала 11 февраля прямым текстом, и мы можем не сомневаться в том, что она говорила правду. В Европе грохотала Вторая Мировая война, к февралю 1941 года уже пали Франция, Дания и Норвегия, дело шло к высадке нацистов на Британские острова. Никто не знал, что последует далее… На фоне такой пугающей неопределённости Соединённые Штаты казались райским уголком, эдаким островком стабильности. Это была самая развитая и удобная для проживания в бытовом отношении страна тогдашнего мира! И Кривицкие получили возможность в ней закрепиться – скоро они должны были получить гражданство и новые документы. На секундочку задумайтесь над логической схемой: Вальтер Кривицкий успешно преодолел множество проблем, стоявших перед ним, практически достиг желаемой цели и… застрелился! Эта бессмыслица кажется кому-то достоверной? Действительно?

Америка 1930-1940-х годов – это страна сбывшейся фантастики. И речь в данном случае идёт даже не о восприятии этой страны жителями Советского Союза – те были до такой степени замучены сталинской коллективизацией и индустриализацией, что для них даже условная Финляндия была раем – нет, речь не о советских людях! Даже для европейцев из относительно развитых стран – Великобритании и Франции – Соединённые Штаты являлись эдаким футуристическим музеем. Настоящая фантастика, ставшая обыденностью…

В-третьих, психологически недостоверно цинично-потребительское отношение Кривицкого к супругам Доберт. Он не мог не понимать, что в случае самоубийства происхождение пистолета вызовет обоснованный интерес полиции, поскольку у негражданина США на руках не должно быть оружия. Маргарита Доберт, покупая для Кривицкого пистолет и патроны, рисковала уголовным преследованием, поскольку с точки зрения Закона она покупала оружие и боеприпасы для себя, а в действительности передавала другому лицу, не являвшемуся к тому же гражданином страны! Мог ли профессиональный разведчик так подставить людей, которые доверились ему? Каждый может ответить на этот вопрос по-своему, но, по мнению автора, Кривицкий не стал бы использовать для самоубийства пистолет, полученный подобным образом. Пистолет ему был нужен для самозащиты – это умозаключение бездоказательно, но психологически убедительно.

Если бы Вальтер действительно имел намерение свести счёты с жизнью, то проделал бы он это без пистолета. Не забываем: он являлся резидентом крупной разведывательной сети, а значит, в его распоряжении имелись не только деньги, но и самые разные спецсредства. Любая резидентура – даже под дипломатическим прикрытием – имеет в своём распоряжении яды. В конце 1930-х годов разведки самых разных стран мира уже широко использовали кураре – отравление этим ядом даёт симптоматику, неотличимую от стенокардического криза. И если бы Кривицкому надо было действительно покончить с собой, то он бы проделал этот фокус без пистолета.

В-четвёртых, рассказ Пауля Воля об убийце советской разведки Гансе Брюссе, увиденном на перекрёстке в Нью-Йорке, следует признать выдумкой от первого слова до последнего. Автор должен признаться, что очень удивлён тем, что никто никогда не ставил под сомнение эту довольно очевидную ложь бывшего агента Кривицкого. В опровержение этого довольно глупого рассказа можно сказать многое, но автор постарается быть кратким, дабы не перегружать основное повествование. Брюсс имел особую примету – очень высокий рост – и это обстоятельство делало невозможным его использование в операциях по ликвидации предателей, тем более таких предателей, которые знали его в лицо и могли опознать даже в гриме. Один только этот довод «ставит крест» – уж простите мою метафору – на всей этой истории с «киллером-великаном». Как бы это помягче выразиться… Дольф Лундгрен в качестве киллера, быть может, и выглядел бы устрашающе, но никого бы убить не сумел – вот это вполне корректная формулировка. Кроме того, Брюсс был лично знаком с Кривицким, а потому на роль его «ликвидатора» не годился в принципе [даже безотносительно своего высокого роста]. В этом месте самый наивный читатель может возразить Ракитину, дескать, самому же Кривицкому руководство военной разведки поручило же уничтожение Игнатия Рейсса, а ведь они были очень хорошо знакомы, так что могло помешать отдать подобное распоряжение Гансу Брюссу?! Следует понимать, что Кривицкий не должен был выслеживать Игнатия Рейсса лично и уж тем более убивать его! Используя возможности своей агентурной сети и примерно понимая логику действий Рейсса, резидент Кривицкий должен был установить местонахождение беглеца и «передать» его специально прибывшим из Москвы ликвидаторам. Кстати, именно так Рейсс и был в конечном итоге убит – его обнаружили участники нелегальной парижской резидентуры, а приговор привели в исполнение приехавшие из Москвы сотрудники разведки с опытом нелегальной работы Афанасьев и Правдин. И после убийства Рейсса они в Москву же и возвратились.

В этом месте может возникнуть обоснованный вопрос: для чего Пауль Воль решился на эдакую выдумку, которую озвучил практически за месяц до гибели Кривицкого? Напомним, что он позвонил Сюзанне Ла Фоллетто 7 января 1941 года и в ходе последовавшего разговора поведал ей о встрече с «Гансом» в Нью-Йорке. Автор не видит большой загадки в поведении Пауля и готов объяснить причину рождения столь странной и недостоверной истории [предлагаю тем, кому интересно поупражняться в логике, прервать чтение и потратить пару минут на самостоятельный поиск объяснения].

Пауль Воль хотя и прервал отношения с Кривицким после острого конфликта, тем не менее из вида его не упускал и следил за успехами бывшего боевого товарища по нелегальной работе не без толики зависти и досады. Даже не зная деталей личной жизни, которые Кривицкий, разумеется, скрывал от газетчиков, Воль мог не сомневаться в том, что у бывшего шефа всё складывается хорошо. У самого же Пауля житейская ситуация была, мягко говоря, не очень… Жил он в Нью-Йорке в убогой 2-комнатной квартирке с окнами в вонючий двор без солнечного света, устроился преподавателем в колледж, зарплату получал кратно ниже той, что имел, будучи в штате министерства транспорта Франции. Несомненно, Воль хотел «провернуть фарш назад» и восстановить отношения с бывшим шефом – у того ведь вон как всё шикарно складывалось! Но, во-первых, самостоятельно отыскать Кривицкого он не мог, всё-таки бывший резидент советской разведки не раздавал визитки в баре и определённые меры конспирации в повседневной жизни соблюдал. А во-вторых, с точки зрения Пауля Воля, было бы очень желательно, чтобы инициатором восстановления отношений стал сам Кривицкий. Такая позиция выигрышна во многих отношениях – тут, по мнению автора, и объяснять что-либо не нужно.

И для того, чтобы вызвать к себе интерес Кривицкого, его бывший подчинённый запустил свою незатейливую выдумку. Сделал это опосредованно – через общую знакомую. Но расчёт Пауля не оправдался, Кривицкий не отреагировал на «наживку» и искать контакта с Паулем не стал. Более того, он даже своей жене ничего не сказал о появлении мифического «Ганса». Несложно понять, что если бы Кривицкий отнёсся к сообщению Воля действительно серьёзно и почувствовал бы некую угрозу для себя и близких, то Антонина, безусловно, узнала бы о грозящей опасности.

Но этого, повторим, не произошло.

После всего сказанного уместно задаться вопросом: если смерть Вальтера Кривицкого не явилась самоубийством, то кто и для чего его убил, и как именно это было проделано?

Ответ на этот весьма обширный вопрос следует начать с максимы [от лат. maxima – «высшее правило»], которая может кому-то показаться банальной, но которая в действительности позволяет нам сразу же отбросить лишние рассуждения. А именно – в убийстве Кривицкого были заинтересованы те, кто не желал продолжения им активной деятельности. И если хорошенько подумать над тем, кто именно был в этом заинтересован, то окажется, что ответов может быть не так уж и много, притом что самый очевидный вряд ли окажется правильным.

Пойдём по порядку. Первая серьёзная сила [или организация, если угодно] – это, конечно же, советская разведка в самом широком понимании этого термина. Следует ясно понимать, что единой советской разведки в те годы не существовало – разведывательная деятельность Советского Союза осуществлялась по нескольким линиям, которые между собой никак не пересекались. Разведывательное сообщество было представлено несколькими службами, между собой практически не связанными: по линии НКВД (разведывательные службы Иностранного отдела, пограничных войск и Специальной группы при Наркоме (так называемый «Центр Серебрянского»)), по линии Наркомата обороны (Разведывательное управление, подчинявшееся непосредственно Наркому обороны) и, наконец, по линии Коминтерна.

Каждая из этих служб могла приложить руку к убийству Кривицкого, поскольку тот как перебежчик был приговорён к ВМН. Строго говоря, его убийство следовало считать казнью во исполнение приговора Военной коллегии Верховного суда СССР.

Наибольшие возможности для ведения «закордонной работы» имел Иностранный отдел Главного управления государственной безопасности НКВД (ИНО ГУГБ НКВД). Из воспоминаний Судоплатова мы знаем, что в предвоенное время ИНО располагал примерно 200 резидентурами по всему миру (как под дипломатическим прикрытием, так и нелегальных). Сугубо для справки можно указать, что Разведывательное управление Народного комиссариата обороны (РУ НКО) на территории США тогда располагало 3-я резидентурами: одна действовала под дипломатическим прикрытием (отдел военного атташе посольства), и две являлись нелегальными (резиденты Борис Буков и Зиновий Литвин). Оперативные возможности РУ НКО на территории США в предвоенные годы значительно уступали возможностям ИНО ГУГБ НКВД.

Подавляющее число резидентур НКВД во время «Великой чистки» прекратило свою работу по объективным, так сказать, причинам – их руководителей отзывали в Москву и там расстреливали. Однако после назначения в мае 1939 года на должность Начальника ИНО Павла Михайловича Фитина неактивные резидентуры начали восстанавливаться, и к февралю 1941 года работа эта в целом была успешно завершена. Разведка по линии ИНО в то время являлась одной из мощнейших в мире [и это при том, что разведывательные возможности СССР ею отнюдь не исчерпывались!].

С мая 1939 года Павел Михайлович Фитин возглавлял внешнюю разведку по линии ИНО НКВД. Он мог дать приказ о ликвидации Кривицкого, и такой приказ с большой долей вероятности был бы успешно выполнен. Однако Фитин такого приказа не давал…

Могла ли советская разведка осуществить ликвидацию Кривицкого? Наверное, да, позиции советских спецслужб в то время на территории США с полным основанием можно назвать прочными и даже уверенными.

Однако автор не сомневается в том, что советская разведка этого не делала. В пользу такой точки зрения можно привести 2 аргумента, которые любой объективной читатель признает исчерпывающими.

Во-первых, об убийстве Вальтера Кривицкого ничего не знал Судоплатов, ближайший сподвижник Фитина. Судоплатов написал о большом числе «ликвидаций», проведённых советскими спецслужбами в предвоенное время – их жертвами стали Агабеков, Рейсс, Троцкий, Клемент, Нин, Кутепов, Миллер [перфекционист в этом месте может поправить автора и заметить, что Миллер был похищен, вывезен в Москву и убит уже там, но это не меняет того, что в данном случае имела место акция персонального террора, направленная на уничтожение врага Советского Союза]. Кстати сказать, Судоплатов лично поучаствовал в акции по уничтожению Коновальца, о чём вполне откровенно рассказал в своих воспоминаниях.

А вот про Кривицкого он написал совсем иное, позвольте цитату, дабы не прибегать к косвенной речи: «Следующий эпизод связан с судьбой одного из перебежчиков в 30-х годах, Кривицкого. Офицер военной разведки Кривицкий, бежавший в 1937 году и объявившийся в Америке в 1939-м, выпустил книгу под названием „Я был агентом Сталина“. В феврале 1941 года его нашли мёртвым в одной из гостиниц Вашингтона. Предполагалось, что он был убит НКВД, хотя официально сообщалось, что это самоубийство. Существовала, правда, ориентировка о розыске Кривицкого, но такова была обычная практика по всем делам перебежчиков. В Разведупре Красной Армии и НКВД, конечно, не жалели о его смерти, но она, насколько мне известно, не была делом наших рук. Мы полагали, что он застрелился в результате нервного срыва, не справившись с депрессией». (Судоплатов П. А. «Разведка и Кремль», издательство ТОО «Гея», 1996 год, стр. 58—59).

Во-вторых, против убийства Кривицкого советскими спецслужбами говорит тот факт, что его жена Антонина осталась жива [и прожила она после этого, кстати, более полувека!]. Её никто не пытался убить, а подобного не могло быть, если бы только в отеле «Беллвью» действительно имело место исполнение приговора в отношении её мужа. Не следует забывать, что Антонина Порфильева на момент своего бегства также являлась действующим офицером советской военной разведки и совершила государственную измену, присоединившись к супругу. То есть жену надо было ликвидировать не потому, что она жена, а потому, что точно такой же изменник Родине, как и муж, понимаете?

Этого, однако, не произошло.

По мнению автора, тот факт, что Антонина осталась жива и спокойно прожила очень долгую жизнь [она умерла в 1994 году] является даже более весомым доказательством непричастности советских спецслужб к смерти её мужа, чем мемуары Судоплатова.

Но если отбросить версию о причастности к смерти Кривицкого советской разведки, то какую же другую инстанцию мы можем посчитать организатором расправы в отеле «Беллвью»?

Очевидно, германскую разведку. Каков же мог быть интерес немцев?

Ответ более чем очевиден – на Вальтера Кривицкого был «завязан» мощный агентурный аппарат в самом сердце Европы – во Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии, Югославии… Он включал в себя более 30 (!) агентов, представлявших большой интерес для любой разведки [сразу вспоминаем министра авиации Французской республики Пьера Кота]. Конечно, к февралю 1941 года агентурная сеть могла рассыпаться, люди могли умереть, уехать [тот же Кот уехал на жительство в США], отказаться от сотрудничества, но… даже если половина или хотя бы треть состава прежней агентуры согласилась бы восстановить контакты с бывшим шефом, то… это же прекрасно! Вы представляете, какой же это ценный капитал?!

Фашистская разведка, разумеется, была заинтересована в том, чтобы вскрыть агентурную сеть Кривицкого. Хотя бы потому, что к февралю 1941 года Голландия, Франция, Бельгия и Дания уже были оккупированы, и осевших там разведчиков Советского Союза следовало нейтрализовать. А кто мог это сделать лучше Кривицкого?!

Поэтому, рассуждая сугубо абстрактно, следует признать, что Вальтер Шелленберг вполне мог проявить интерес к вербовке своего тёзки Кривицкого. Любители читать «Википедию» в этом месте могут указать автору на то, что в феврале 1941 года Шелленберг не касался вопросов разведки, а руководил отделом IVE Главного управления имперской безопасности (контрразведывательная работа на территории Германии), но в ответ автор посоветует читателям «Википедии» меньше читать «Википедию» и больше – первоисточники. А первоисточники [хотя бы те же мемуары Шелленберга] сообщают нам, что в 1940 году будущий начальник германской разведки весьма активно работал за рубежом. В частности, он выезжал с особым поручением в Швецию, а кроме того, поработал в Португалии, где немецкая разведка готовила похищение принца Виндзорского.

Вальтер Шелленберг. Молодой [всего 31 год!] и перспективный руководитель фашистской контрразведки вполне мог интересоваться судьбой Кривицкого. Последний представлял немалый профессиональный интерес для Шелленберга и его подчинённых.

Шелленберг занимался тем, что в Советском Союзе именовалось весьма обтекаемым словосочетанием «внешняя контрразведка». И такой человек, как Кривицкий, мог представлять огромный интерес именно для Шелленберга и его подчинённых.

Спецслужбы Третьего рейха располагали в начале 1941 года весьма внушительной базой на территории США. Немецкая диаспора насчитывала тогда до 5 млн. человек по всей стране, и гитлеровские идеи находили среди «американских» немцев немалый отклик. Причём немцы воздействовали на американское общество двояко – велась как откровенно прогерманская агитация, так и агитация иного рода, замаскированная под «американскую патриотическую» пропаганду [так называемый «изоляционизм» или невмешательство Соединённых Штатов в европейские дела]. Кстати сказать, Чарльз Линдберг1, очень популярный в те времена общественный и политический деятель, являлся «лицом» американских «изоляционистов», если можно так выразиться.

Весьма эффектной демонстрацией популярности нацисткой идеологии в США стали публичные мероприятия прогитлеровского движения «Германо-американский союз» («German American Bund»), проведённые в 1939 году в Нью-Йорке. 20 февраля того года в в спортивном комплексе «Медисон-сквер-гарден» на торжественное собрание, приуроченное к 207-му дню рождения Джорджа Вашингтона, явилось около 20 тысяч американских наци. А 30 октября того же года внушительная колонна прошла по Парк-авеню. Причём демонстративных и весьма многочисленных акций такого рода в самых разных частях страны в то время было множество. Свидетельств тому самого разного рода сохранилось огромное количество – автор в данном случае никаких тайн не открывает и покровы не срывает.

Вверху: собрание американских нацистов в «Мэдисон-сквер-гарден» 20 февраля 1939 года по случаю 207-го дня рождения Джорджа Вашингтона (кадр кинохроники). Внизу: прохождение колонны движения «Германо-американский союз» по Парк-авеню в Нью-Йорке 30 октября 1939 года.

Понятно, что при такой популярности нацистских идей спецслужбы Третьего рейха никаких особых проблем с подбором агентурного аппарата в США в предвоенные годы не испытывали. Возможности фашистской разведки на территории этой страны были весьма значительным, а профессионализм – несомненен, поэтому подход нацистов к Кривицкому с целью вербовки следует признать вполне возможным. То, что Кривицкий являлся евреем, отнюдь не отменяло оперативный интерес к нему со стороны нацистских спецслужб.

А неудачный вербовочный подход очень часто заканчивается смертью лица, отклонившего предложение о вербовке – это аксиома. Причина расправы очевидна – вербовщик невольно раскрывает источник своей хорошей осведомлённости об объекте вербовки. Так происходит не всегда, но часто. Для того, чтобы не расконспирировать источник ценной информации перед противником, имеет смысл ликвидировать объект вербовки в случае его отказа от сотрудничества. А поскольку вербовочные подходы часто предпринимаются на территории третьих стран и под «чужим флагом», то есть без раскрытия истинной государственной принадлежности вербовщика, то подобную ликвидацию надлежит осуществить максимально скрытно, дабы смерть человека выглядела как несчастный случай, резкое ухудшение здоровья или суицид.

Другими словами, если представители немецкой спецслужбы попытались привлечь Кривицкого к сотрудничеству, а тот их предложение отклонил, то имитация самоубийства представлялась для немцев выходом вполне разумным и даже приемлемым. При этом следует понимать, что подобный выход не был спонтанным решением – нет! – он заблаговременно продумывался и определённым образом готовился. В частности, якобы предсмертные записки надлежало написать заблаговременно и держать под рукой, впрочем, как и пистолет с глушителем, снотворное и тому подобное.

Предположение о возможной причастности к убийству Кривицкого немецких спецслужб выглядит весьма здраво, однако существует серьёзная закавыка, заставляющая усомниться в правдивости такой версии. Немецкая разведка не смогла бы задействовать тот мощный административный ресурс, который, без сомнений, повлиял на ход расследования случившегося в отеле «Беллвью». Тот, мягко говоря, странный результат работы службы коронера, о котором было сказано выше, явился следствием довольно очевидного воздействия, которое принято обозначать словосочетанием «административный ресурс». Нацисты при всей их влиятельности на американские дела, существовавшей в начале 1941 года, вряд ли могли бы до такой степени хозяйничать в столице США и столь откровенно задействовать механизмы манипулирования правосудием (тот самый «административный ресурс»).

После всего, изложенного выше, разумеется, следует обратить внимание на собственно американские власти. Могли ли существовать у американцев некие резоны для тайного устранения Кривицкого? Именно тайного, ведь по большому счёту Кривицкий и так находился в распоряжении американских властей, и те могли сотворить с ним всё, что посчитали бы нужным – так по крайней мере кажется на первый взгляд.

В ноябре 1940 года, то есть буквально за 3 месяца до гибели Кривицкого, нарком иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов посетил с визитом Берлин, где имел встречу в том числе и с Адольфом Гитлером. По результатам этой поездки должно было состояться урегулирование советско-японских отношений, остававшихся весьма натянутыми после конфликта на Халхин-Голе, произошедшего 2-я годами ранее. Германия выступила посредником такого урегулирования, которое должно было закончиться международным договором. Забегая чуть вперёд, следует сказать, что такой договор действительно был заключён в скором времени – это произошло 13 апреля 1941 года [имеется в виду советско-японский договор о взаимном нейтралитете]. Американцы следили за возможным замирением Советского Союза с императорской Японией со всё возрастающим беспокойством. В начале 1941 года уже всем в США было ясно, что дело идёт к большой войне на Тихом океане, и стратегический интерес США заключался в том, чтобы договор СССР с Японией не состоялся.

Государственный секретарь США Корделл Халл (Cordell Hull) являлся верным проводником политики президента Рузвельта. А последний являлся сторонником выстраивания сбалансированных отношений с Советским Союзом. Именно при президенте Рузвельте Соединённые Штаты признали Советский Союз, активно помогали в проведении индустриализации, а во время «Зимней войны» СССР с Финляндией не стали поставлять последней оружие. Сравнивая эти действия с тем, как себя вели в той ситуации правительства Франции и Великобритании, нельзя не признать, что американское руководство демонстрировало очень дружественный нейтралитет.

Президент Рузвельт и государственный секретарь Халл.

Яркой демонстрацией стремления американцев не нагнетать антагонизм в отношениях с Советским Союзом стала ситуация, сложившаяся вокруг грузового судна «City of Flint», захваченного нацистским «карманным линкором» «Дойчланд» 9 октября 1939 года в ходе каперской вылазки. Историю эту незачем рассказывать здесь в деталях – она сугубо перпендикулярна основному повествованию – но заметим, что в конечном итоге американский корабль с немецкой «призовой командой» на борту оказался в советском Мурманске. Советское политическое руководство в весьма щекотливой ситуации повело себя очень осторожно и не стало предпринимать каких-либо действий против немецких каперов. Часть американских политиков и прессы оказывали на президента Рузвельта и госсекретаря Халла сильное давление, требуя резких шагов в отношении Сталина, который вёл себя с нацистами слишком уж дружественно. Рузвельт, однако, на давление не поддался и никаких резких антисоветских выпадов не допустил. И когда через 5 недель началась «Зимняя война», то помогать Финляндии против Советского Союза не стал, о чём уже было упомянуто чуть выше.

В октябре 1939 года в американской прессе было очень много статей, посвящённых скитанию по северным морям американского теплохода «City of Flint», захваченного 9 октября 1939 года немецким «карманным линкором» «Дойчланд». Немцы не имели возможности отправить корабль-«приз» в Германию и потому сначала привели его в Норвегию, а затем – в советский Мурманск. На этих иллюстрациях можно видеть фотографии самого корабля и его американского капитана Джеймса Гейнарда (James A. Gainard), а также схему, поясняющую маршрут движения захваченного корабля в Норвежском море.

Таким образом, к февралю 1941 года высшему политическому руководству США «генерал» Кривицкий стал очень неудобен. Бывший резидент советской военной разведки всегда и везде выступал с одним и тем же антисталинским рефреном – ничего другого он говорить и не мог, поскольку такого рода рассуждения оправдывали его измену. И если раньше подобные разговорчики можно было не замечать, то после визита Молотова в Берлин и появления перспективы скорого урегулирования советско-японских разногласий они стали совершенно нетерпимы.

На пороге грандиозных сражений новой мировой войны лишний раз раздражать Сталина не следовало – это Рузвельт прекрасно понимал.

В этом месте, конечно же, кто-то может усомниться в осведомлённости американского президента о возможности скорого урегулирования советско-японских разногласий. Однако сомнения на сей счёт неуместны – Рузвельт хорошо знал о тайнах советской внешней политики через британских союзников. Сегодня нам известно, что в аппарате Микояна – члена Политбюро ВКП (б) и Наркома внешней торговли СССР – на высокой должности работал агент британской разведки. Информацию о его существовании передал в Москву Энтони Блэйк, один из членов «кембриджской пятёрки», точнее «шестёрки». Блэйк не знал его фамилии и точного названия занимаемой должности, а потому ввиду крайней скудности установочных данных раскрытие английского «крота» потребовало почти года работы контрразведки [случилось это в 1942 году]. Но важно отметить, что в 1940—1941 годах утечка информации из Москвы в Лондон шла полным ходом, а потому мы можем не сомневаться в том, что Рузвельт получал от ближайших союзников интересовавшую его стратегическую информацию.

Можно ли было обойтись без таких крайних мер, как убийство, и, выражаясь аккуратно, ограничиться профилактической беседой? Такие попытки, наверняка, предпринимались, однако генерал не понял серьёзности ситуации. Возможно, он был уверен в своей неприкасаемости по причине собственной известности и наличия влиятельных друзей – такой вариант представляется вполне вероятным. Как вариант мы можем допустить, что Кривицкий не до конца понимал законы функционирования политической системы США, где формально имелась и свобода слова, и разделение властей, но при этом существовала давняя, крепко укоренившаяся традиция как политических убийств, так и судебных расправ.

Существование политического заказа на устранение Кривицкого хорошо объясняет все странности поведения представителей государственных ведомств в ходе расследования. Совершенно очевидно, что ФБР должно было проявить интерес к тому, как в столице страны неподалёку от федеральных органов власти появляются неграждане с серьёзным огнестрельным оружием. Однако ничего подобного не случилось, и полная безучастность ФБР к расследованию однозначно свидетельствует о том, что руководитель Бюро Джон Эдгар Гувер получил соответствующее указание с самого «верха». Кто являлся этим «верхом» – министр юстиции или президент – каждый может подумать самостоятельно.

Джон Эдгар Гувер, многолетний бессменный руководитель главной контрразведки Америки.

Расследование коронера было проведено с максимальной быстротой и предельно формально. Совершенно ясно, что коронер получил вполне определённую инструкцию о том, каким должен быть итоговый результат работы его ведомства. А окружной прокурор, столь неосторожно влезший в это дело в первый день расследования, моментально отскочил по прошествии суток.

В принципе, всё очень прозрачно!

Как же могло быть осуществлено убийство Кривицкого?

Для убедительной инсценировки суицида убийцам следовало дождаться момента покупки Кривицким огнестрельного оружия. Всё-таки для того, чтобы застрелиться из пистолета, надлежит этот самый пистолет иметь, верно? Поэтому цепочку событий, завершившихся в отеле «Беллвью» в ночь на 10 февраля 1941 года, запустила именно поездка Кривицкого в Вирджинию к Добертам.

Тут, конечно же, рождается уместный вопрос о роли супругов-антифашистов во всей этой странной многоходовке. Во что автор категорически не верит – так это в простоту человеческих судеб. Задумайтесь сами на секундочку – Эйтель Доберт едва сводил концы с концами, доил коров в 5 утра, по утрам пересчитывал яйца от кур-несушек и по вечерам выгребал навоз вилами из стойла… И в таком режиме он отработал несколько лет, почитая за счастье заработать 50$ от продажи яиц и молока. А по прошествии нескольких лет чудесным образом сделался профессором Мэрилендского университета, стал рассказывать студентам про трудные этапы формирования немецкой демократии и о борьбе этой самой демократии с нацистским тоталитаризмом. И даже книжки умные писать на эту тему.

И все эти чудесные перемены в жизни Добертов произошли после того, как они помогли генералу Кривицкому купить пистолет.

Если кто-то не понял мысль автора, выраженную иносказательно, то тогда позвольте сказать прямо и без обиняков. Роль Эйтеля и Маргариты Доберт в событиях последних дней жизни Кривицкого заставляет подозревать их в сотрудничестве с ФБР и выполнении ими поручения, полученного от американской контрразведки. При этом следует понимать ясно – Доберты не знали, что вся эта история закончится смертью их бывшего шефа и друга, которого они наверняка искренне уважали и ценили. Чету немецких эмигрантов ФБР использовало «вслепую» – они выполнили поручение, помогли приобрести Кривицкому пистолет, доложили о выполнении поручения по команде, а дальше… а дальше в дело вступили другие люди.

Вальтер Германович Кривицкий (урождённый Гинзберг Самуил Гершевич).

Кстати, чтобы окончательно закрыть вопрос о возможном сотрудничестве супругов Добертов с ФБР, автор считает нужным обратить внимание читателя на следующий любопытный нюанс. Когда в конце 1940-х – начале 1950-х годов Америку стали сотрясать всевозможные скандалы, связанные с проникновением коммунистов и, вообще, левых в самые разные сферы американской жизни [от кинематографа до банковской сферы] никаких вопросов к Эйтелю Доберту никогда не возникало. «Охоту на ведьм» он перенёс совершенно спокойно, никто его не тревожил, хотя понятно, что это был человек весьма и весьма прокоммунистических взглядов. Как вы думаете, кто обеспечил ему надёжную «прикрышку» в весьма неспокойное для Америки время?

Как там говорилось в сериале «Твин Пикс»? Совы – не то, чем кажутся… Так вот, супруги Доберт – это не то, что показалось поначалу…

Разумеется, Кривицкому была назначена в отеле некая важная встреча. На это недвусмысленно указывает странная фраза в якобы его «предсмертной записке» [«у меня нет дел в Вашингтоне»]. Как вы думаете, стал бы писать такое человек, готовящийся встретить смерть?! Эта фраза специально вставлена в текст записки для того, чтобы читающие не подумали, будто Кривицкий с кем-то встречался. Уловка довольно наивная, и тут автор не может удержаться от того, чтобы ещё раз не повторить написанное ранее – убийство Кривицкого очевидно при непредвзятом анализе, и очень странно, что подобные детали не увидели так называемые «историки спецслужб» и прочие отечественные грамотеи, любящие разъяснять про дела давно минувших дней.

На встречу с генералом явился некто, кто совершенно не внушал опасений – это могла быть женщина, пожилой человек, инвалид, в общем, кто-то такой, чей облик не нёс никакой угрозы и не вызвал настороженности «генерала». Не следует забывать – Кривицкий имел за плечами опыт диверсионной работы и руководствовался инстинктом, граничащим с параноидальной недоверчивостью. Но его успешно обманули – тот, кто явился на встречу с ним в «Беллвью», тоже, по-видимому, имел соответствующее прошлое и соответствующие инстинкты.

Никакой рукопашной в номере, конечно же, не было. Не забываем, что вокруг номера Кривицкого размещались по меньшей мере 3 жильца, и никто ничего подозрительно не слышал! В какой-то момент в номер неожиданно вошли люди, по-видимому, 2 или 3 человека, которых условно можно назвать «группой поддержки». Эти люди, скорее всего, открыли дверь своим ключом, но… важный момент! профессионал вроде Кривицкого мог надёжно заблокировать дверь, скажем, стулом, креслом или как-то иначе. Важнейшая задача человека, явившегося на переговоры с Кривицким, заключалась как раз в том, чтобы обеспечить беспрепятственный и беззвучный вход в номер «группы поддержки». Женщина, старик или инвалид вполне могли справиться с этой задачей.

Как только «группа поддержки» беспрепятственно проникла в номер, судьба Кривицкого была предрешена. Существует несколько простейших приёмов, позволяющих исключить крик человека при нападении на него, и поэтому крика «генерала» никто в соседних номерах не услышал. Далее был произведён укол [внутримышечная инъекция] в шею, введено было либо мощное снотворное, либо мышечный релаксант. В течение минуты нападавшие принудительно удерживали Кривицкого за руки и за ноги, дожидаясь «отклика» организма на введённый препарат. Рот его всё время оставался закрыт специальной накладкой, которую в России принято называть «лапой» – крик через неё не слышен, при этом человек, которому закрывают рот, не в состоянии укусить пальцы того, кто держит «лапу». Если кто-то не понял, что такое «лапа», то автор позволит себе простейшую аналогию: «лапа» – это толстое банное полотенце, намотанное на кисть руки.

Примерно через 1 минуту с момента начала нападения Кривицкий потерял способность активно сопротивляться. Он не потерял сознание и не уснул – нет! – он перестал владеть своим телом в той степени, в какой это необходимо для эффективного противостояния нападающим.

Его перенесли на кровать, уложили, при этом один из членов «группы поддержки» проверял вещи «генерала». Отыскав купленный утром того же дня пистолет, он вынул из его обоймы патрон. В ежедневник Кривицкого он вложил записки, написанные от его имени – именно они вскоре будут объявлены «предсмертными».

Далее последовала развязка. Руководитель «группы поддержки» имел при себе пистолет, из которого и надлежало осуществить «самоубийство». Калибр этого пистолета равнялся 9 мм – как и «кольта» Кривицкого – но это оружие имело глушитель! Далее последовал выстрел – без всяких разговоров и обсуждений – а уже после него – простейшая инсталляция. Она выразилась в том, что убийцы принесённой с собой человеческой кровью с помощью резиновой груши обильно залили кровать и правую руку покойного. Затем на кровать был брошен «кольт» Кривицкого – его тоже обильно опрыскали кровью и… после этого немногословные джентльмены быстро удалились.

Всё, описанное выше, уложилось буквально в 3—4 минуты. Не больше! Даже не 5 минут. От момента входа до выхода «группы поддержки» прошло не более 4 минут. На самом деле при такого рода операциях даже 4 минуты – это очень много.

Кто-то скажет, что схема, предложенная Ракитным, очень сложна и так не бывает. Так вот, дорогие мои скептики, то, что вы прочитали выше, намного проще и доступнее в реализации, чем тот вариант ликвидации Коновальца, что реализовал Судоплатов.

Каков же логический итог всего этого странного повествования про изменника Родины и его бесславный конец? На самом деле итог этот очень прост – Вальтер Кривицкий всю жизнь обманывал всех, и это у него получалось очень хорошо. Это был профессионал в области обмана, если можно так выразиться. И в конечном итоге он заполучил то, чего хотел – сытую, благополучную, интересную жизнь в самой сытой, благополучной и интересной стране мира. В начале 1941 года он мог считать [и наверняка считал!], что у его ног целый мир. Он верил в то, что снимет кинофильм о себе самом, напишет вторую, третью, а потом очередную книгу с разоблачением «свинцовых мерзостей» сталинизма, он будет консультировать сенаторов и конгрессменов, потому что кому, как не ему, консультировать этих почтенных джентльменов! Но его обманули… Так странно, правда? Или, напротив, вполне ожидаемо…

Воистину незавидна судьба предателя!

Sic transit gloria mundi!

Смерть в заснеженном лесу

Премьер-министр Швеции Улоф Пальме был убит в самом конце зимы 1986 года, если точнее – 28 февраля в 23:20. Произошло это во время его пешей прогулки по Стокгольму в обществе супруги – они возвращались домой после просмотра кинофильма, отпустив охрану. Эта криминальная история относится к числу таких, которые с полным правом можно было бы назвать «невозможными» просто потому, что при разумной организации жизнедеятельности они не должны были произойти. Смерть Пальме и ранение его супруги Лисбет изобилует большим числом странностей, начиная с самого факта «отпуска» государственной охраны охраняемым лицом, что кажется по меньшей мере нелепым.

Случившееся в тот день не имеет непосредственного отношения к интересующему нас криминальному сюжету, но начать надлежит именно с тех событий, поскольку они хорошо объясняют завязку совсем другой криминальной драмы, произошедшей спустя годы, и притом за многие тысячи километров от Стокгольма. Итак, в премьер-министра Швеции и его супругу с близкого расстояния из пистолета 357-го калибра выстрелил неизвестный мужчина, быстро покинувший место совершения преступления. Улоф Пальме умер, а его жена Лисбет отделалась сравнительно лёгким ранением.

Немедленно началось расследование в равной степени активное и бестолковое. Полиция и контрразведка отрабатывали все мыслимые и немыслимые версии – от причастности к расправе над премьер-министром чилийской разведки ДИНА и курдских сепаратистов до мести европейских нацистов и неадеквата-одиночки, решившего отомстить политику-социалисту за увеличение налога на наследство. Пересказывать все эти версии совершенно неинтересно – в интернете имеется масса источников разной степени полноты и объективности, посвящённых их изложению. Нам интересен лишь следующий факт – 8 марта 1986 года сотрудники шведского Департамента безопасности RPS/SDK задержали для проведения беседы некоего Виктора Аке Леннарта Гунарсона (Viktor Gunnarsson), весьма своеобразного молодого мужчину, привлёкшего к себе внимание неоднократным высказыванием разного рода радикальных идей и суждений. Помимо этого, Гунарсон во время убийства Пальме находился приблизительно в том же районе, где произошло преступление, так что логика следователей выглядела хорошо понятной.

Родившийся 31 марта 1953 года Виктор имел, что называется, язык без костей. Он был готов болтать с любым без исключения человеком на любую без исключения тему. Понятно, что любая тема в мужском разговоре в конечном итоге сведётся к женщинам, деньгам и политике. Чрезвычайно общительный и болтливый Гунарсон непринуждённо сообщал о своих взглядах, которые сам же определял как «национально консервативные» и нещадно костерил Улофа Пальме. Последний, по его мнению, превратил государственную казну в благотворительный фонд для иммигрантов и неимущих, и если шведы хотят сохранить свою родину, то с этим премьер-министром надо что-то делать.

Примерно так выглядел 33-летний Виктор Гунарсон, когда к нему пришла общенациональная известность. Правда, известность эта не очень-то порадовала мужчину.

После беседы подозреваемого отпустили, но ненадолго. Уже через 4 дня его вновь доставили на допрос, только теперь уже с ордером на арест. Как было сказано выше, во время убийства Улофа Пальме подозреваемый слонялся по той же улице примерно в полукилометре, но этим неприятные для Виктора совпадения не исчерпывались. Когда оперативники тайно проникли к нему домой и провели скрытый обыск, то обнаружили несколько номеров журнала, издававшегося Европейской рабочей партией, находившейся в резкой оппозиции социалистическому движению. Журналы содержали резкую и хорошо аргументированную критику Улофа Пальме – этого оказалось достаточным для того, чтобы судья санкционировал арест Виктора без права освобождения под залог.

Гунарсон пробыл под арестом до 11 апреля – календарный месяц! В течение всего этого времени его подолгу допрашивали и даже предъявляли для опознания различным свидетелям, в числе которых была и вдова убитого премьер-министра. Лисбет Пальме не опознала Виктора, но что было ещё важнее – следствие так и не смогло предложить какую-либо проверяемую схему получения им оружия. Поэтому арест закончился освобождением, после которого… в суд направился уже Виктор Гунарсон.

Поскольку его фамилия была разглашена во время следствия, он потребовал от властей выплаты компенсации за диффамацию и вторжение в частную жизнь. Иск был коллективным, вместе с Виктором требование компенсации заявили четверо его родственников, которые также упоминались в брифингах следственной бригады.

Суд подумал-подумал да и… удовлетворил иск в полном объёме. Сумма выплаты, правда, не разглашалась, как и договорённости родственников о её разделе, но можно не сомневаться – полученная компенсация была довольно велика. Так Виктор стал одномоментно богат, и притом совершенно неожиданно для себя и без каких-либо особенных усилий со своей стороны.

Разделив с родственниками упавшие с неба… в смысле, из суда, денежки, Виктор задумался над тем, как жить ему в Швеции дальше. С таким-то счастьем и на свободе… Надолго ли?

Такой вот, понимаете ли, лучезарный кандидат в террористы и убийцы премьер-министра Швеции.

Гунарсон знал – его открытым текстом предупредили на сей счёт – что даже после официального снятия подозрений он остаётся в оперативной разработке и Департамент безопасности будет продолжать за ним «присматривать». Но чего Виктор не знал – так это хорошую русскую пословицу «где родился, там и пригодился». Подобно нашим чубатым небратьям, чья любовь к «рiдной нэньке» возрастает по мере удаления от её границ, Виктор рассудил, что ему следует податься за океан. Вместо того чтобы уехать на время в Данию или какую-нибудь условную Норвегию, он надумал податься на беззаботное житьё в Соединённые Штаты Америки. Там край обетованный, сбытча всех мечт и, вообще, симпатичному шведу с деньгами там самое место. Гунарсон подал прошение о предоставлении ему политического убежища по причине его преследования в Швеции и оное убежище получил.

Как станет ясно из дальнейшего, решение о переезде за океан повлекло за собой далеко идущие последствия.

Прибыв в Штаты, Виктор после непродолжительных разъездов остановился в городке Солсбери, в штате Северная Каролина. Город этот расположен в районе гор Аппалачи, не сказать, что это место было глухим, но не перекрёсток миров – это точно. Виктор, по-видимому, полагал, что швед со скверным английским и кошельком, набитым деньгами, поселившийся в глубоких американских грязях, гарантированно обретёт спокойную и сытую жизнь. Казалось бы, что могло пойти не так?

Виктор Гунарсон на определённом этапе своей жизни неожиданно разбогател на коллективном иске к родному государству. Это примерно так же, как выиграть в лотерею, только в суде…

В этом месте самое время сказать, что обрётший политическое убежище швед помимо склонности к политической демагогии имел ещё одну довольно примечательную слабость. Виктор был падок до женщин. Сам по себе мужской интерес к живым женщинам следует признать чертой похвальной и социально одобряемой, однако интерес шведского беженца носил совершенно бескомпромиссный характер, если так можно выразиться. Виктор любил всех женщин чохом – брюнеток, блондинок, рыженьких, высоких, низких, карлиц, худеньких, сдобненьких, молодых, старых и чужих жён тоже. Его интерес к противоположному полу носил характер прямо-таки патологической страсти.

А как учит нас житейский опыт – тот самый, что сын ошибок трудных – если мужчина не умеет управлять своим брандспойтом в штанах и домогается всех женщин, на кого падает его взгляд, то такой мужчина сильно рискует. В общем, некий катаклизм в жизни Виктора Гунарсона, по-видимому, приключился, потому что 15 декабря 1993 года владелец апартаментов «Lakewood Apartments», в которых снимал жильё сексуально энергичный и разговорчивый швед, предположительно террорист или бывший террорист, позвонил в полицию Солсбери и сделал заявление о его исчезновении.

Детективы, прибывшие по месту проживания пропавшего, быстро поняли, что ситуация выглядит не очень хорошо. Во-первых, оказалось, что Виктора не видели уже около 2-х недель, то есть заявление о пропаже явно запоздало, и о горячих следах говорить не приходилось. Во-вторых, Виктор дорожил своей автомашиной – подержанным, но в очень хорошем состоянии «Lincoln Town Car» -ом – но транспортное средство осталось стоять на парковке у апартаментов. Причём машина была поставлена криво, заняв 2-а парковочных места и отчасти «вторгнувшись» на территорию третьего. Ни один разумный автомобилист так свою машину надолго не оставил бы. В-третьих, в апартаменте Гунарсона царили чистота и порядок, ничто не указывало на какую-либо криминальную активность.

Совокупность собранных на этапе дознания данных наводила на мысль о нападении на Виктора в момент постановки автомашины на парковку. При этом оставалось непонятно, что помешало Виктору, если только он действительно находился за рулём автомашины с включённым двигателем, попросту дать «по газам» и уехать с парковки [или хотя бы постараться это сделать]. Отсутствие повреждений кузова и чистота внутри машины довольно убедительно указывали на то, что Виктор в момент похищения сопротивления не оказывал.

Слева: автомобиль Виктора Гунарсона на парковке у апартаментов, в которых тот проживал. Справа: обзорная фотография апартамента, занятого Гунарсоном.

Как такое могло произойти? Что это означало? Неужели нападавший в момент парковки машины находился внутри салона?

В полиции Солсбери знали, кто такой Виктор Гунарсон. Лица, пользующиеся правом на государственную защиту, информируют Госдеп о месте проживания, а Государственный департамент в свою очередь уведомляет об этом местные органы власти. Поэтому о случившемся немедленно были поставлены в известность федеральные ведомства – Государственный департамент и ФБР.

Версий, связанных с исчезновением Виктора, могло быть множество, и все они вели в разные стороны. Нельзя было исключать того, что следы ведут в Швецию – там активный политический борец и демагог оставил о себе не очень хорошую память. Можно было предположить причастность к похищению Гунарсона местных бандитов, узнавших о лопоухом шведе, у которого денег как у дурака махорки. Наконец нельзя было исключать некую романтическую версию, связанную с сексуальной несдержанностью Виктора. Если он своими не всегда уместными и довольно бестактными заигрываниями обидел некую женщину, а у той имелся муж, брат, отец или иной мужчина, способный за неё постоять, то конфронтация очень быстро могла достичь крайнего ожесточения.

Детективы стали проверять все возможные направления и, разумеется, обратились к людям, хорошо знавшим пропавшего мужчину. Был составлен список интимных подруг Виктора, и последней из их числа оказалась некая Кей Веден (Kay Weden) – женщина, состоявшая в разводе, но прожившая в браке 13 лет и возвратившаяся в Солсбери в 1990 году. С неё полицейские и решили начать. Уже при первой же встрече 19 декабря Кей ошарашила детективов, заявив, что знает, кто именно похитил Виктора Гунарсона. Строго говоря, этого она не знала, но предполагала, что и продемонстрировала последовавшая беседа.

Кей рассказала, что совсем недавно – 9 декабря – была убита её 77-летняя мать Кэтрин Миллер (Catherine Miller). Кей несколько месяцев тому назад прервала 3-летние отношения с мужчиной, изводившим её своей ревностью и стремлением во всём контролировать. Разрыв отношений оказался очень тяжёлым – отвергнутый любовник преследовал Кей и устраивал какие-то немыслимые выходки. Например, он мог оскорблять подруг Кей, находившихся рядом во время их разговора или, явившись к Кей домой, тайком забрать водительское удостоверение… Это было поразительно скандальное и глупое поведение для мужчины, которому исполнилось e;t 43 года.

За 3 дня до убийства Кэтрин Миллер [то есть 6 декабря] брошенный любовник перехватил Кей Веден и её мать в ресторане во время обеда. Следил ли он за Кей или встреча оказалась случайна, Кей не знала, но это даже было и не очень важно. Зато важным оказалось содержание пафосного и угрожающего монолога, с которым он обратился к бывшей подруге. Он сказал, что Кей заставила его страдать и он отомстит ей, сделав так, чтобы она потеряла близких.

Кей Веден и её мать Кэтрин Миллер.

И вот через 3 дня Кэтрин Миллер была убита в собственном доме 2-я выстрелами в голову из пистолета 38-го калибра. А ещё через 10 дней Кей узнала, что без вести пропал Виктор Гунарсон… Что прикажете думать?

Факт интимных отношений с Виктором женщина во время общения с детективами, занятыми розыском пропавших без вести, подтвердила. По её словам, они познакомились в сентябре 1993 года, а последний раз виделись 3 декабря. Вечером того дня они посетили ресторан, где поужинали, мило побеседовали и расстались приблизительно в 23:20. Ничего необычного тогда не произошло в том смысле, что бывший любовник не появлялся, и потому обошлось без скандала.

Самая изюминка рассказа Кей заключалась в том, кем именно являлся её бывший любовник – тот, кого она характеризовала как скандалиста и непомерного ревнивца. Звали его Ламонт Клэкстон Андервуд (Lamont Claxton Underwood,) и он долгое время работал в различных правоохранительных структурах штата Северная Каролина. Общий стаж его службы составлял 19 лет, и беседовавшие с Кей Веден детективы хорошо его знали. Буквально 3-я месяцами ранее он был уволен из полиции Солсбери якобы по причине болезни, но истинным поводом увольнения явился скандал, связанный с недостойным поведением Андервуда. Если говорить начистоту, то он преследовал ту самую Кей Веден, что в декабре 1993 года обвинила Андервуда в убийстве своей матери и похищении Виктора Гунарсона. После увольнения из полиции Ламонт устроился работать охранником в транспортную компанию.

Сказанное прозвучало в высшей степени неожиданно, но при этом логично и убедительно. Отмахнуться от утверждения Кей было никак нельзя…

Однако детективы, занимавшиеся расследованием убийства Кэтрин Миллер, сообщили детали, путавшие ту простую и логичную картину, которая складывалась на основании её слов. Прежде всего выяснилось, что есть свидетель, предположительно видевший убийцу пожилой женщины. Свидетель казался весьма надёжен – это был Терри Осборн, юрист по образованию, проживавший в доме №122 по Ларч-роад (Larch road), расположенном по соседству с домом Миллер. Около 9 часов утра 9 декабря он заметил мужчину, вышедшего из-за угла этого дома и быстро удалившегося вдоль проезжей части. Мужчина казался молодым – около 20 лет – двигался быстро и уверенно, Осборн охарактеризовал его походку как «пружинящую». Он не знал этого человека, но довольно уверенно опознал в нём сына арендатора, сдававшего дом Кей Веден и её сыну Мейсону. Тот являлся весьма проблемным человеком – во-первых, он имел подтверждённую историю душевного заболевания, а во-вторых, принимал наркотики. А «дурь» толкает шизофреников на немыслимые поступки и самые дикие преступления, так что вопрос с мотивом отпадал сам собой.

Таким образом не только прослеживалась прямая связь между подозреваемым и дочерью убитой женщины, но и вопрос о целеполагании преступника находил очень убедительный ответ.

Пульт охранной сигнализации на стене у входа, которым Кэтрин Миллер могла воспользоваться для подачи тревоги [но так и не воспользовалась], не был активирован как раз потому, что преступник имел весьма убедительный предлог для того, чтобы войти в дом. Например, он мог сказать, что Кей просила его что-то передать матери либо, напротив, забрать у неё… Пожилая женщина вряд ли безропотно впустила бы Андервуда, зная, что тот конфликтует с её дочерью и открыто угрожал ей менее 3-х суток тому назад.

Ламонт Андервуд мог иметь проблемы с женщинами [и, скорее всего, имел], но правоохранительные органы располагали намного лучшим подозреваемым! Так что подозрениями Кей Веден о возможной причастности бывшего любовника к похищению Виктора Гунарсона можно было пренебречь, тем более, что сам факт принудительного увоза и убийства пока что оставался не доказан. Нельзя было исключать того, что Гунарсон имитировал собственное похищение в силу неких причин, неведомых американской полиции. Всё-таки бэкграунд у мужчины был очень специфическим.

Минуло чуть более 2-х недель, и 7 января 1994 года в районе под названием «Дип-Гэп» (Deep Gap) неподалёку от пересечения дороги «Блю Ридж» («Blue Ridge») и шоссе №421 (Highway 421) был найден труп, практически полностью засыпанный снегом. То, что его отыскали, явилось чистейшей воды случайностью, в принципе, мёртвое тело могло пролежать на том месте не потревоженным многие месяцы и годы. Геодезист, ответственный за топографическую привязку предстоящих работ по пробивке просеки, искал межевой знак, поэтому очень внимательно осматривал грунт. Ну и заметил…

Место обнаружения тела следовало признать необычным – мрачным, пустынным, практически ненаселённым. Район был горным – восточный склон Аппалачей, старых и сравнительно невысоких гор, весьма напоминающих российский Урал. Дорога, по которой неизвестный мог подойти к месту своего упокоения, вела к горе Уилкс и имела заметный уклон. Это означало, что автомобиль, на котором умерший или убитый прибыл в этот район, не мог быть оставлен на обочине – для парковок машин оборудовались специальные площадки.

Зимний пейзаж «Дип Гэп» в районе горы Уилкс – в такой вот местности утром 7 января 1994 года на удалении около 30 метров от дороги был найден мужской труп.

Это была первая особенность, связанная с местом обнаружения трупа.

Но имелась и вторая. «Дип-Гэп», как отмечено выше, являлся районом малонаселённым, а отсутствие жителей автоматически устраняло опасность для преступника со стороны случайных свидетелей. Однако преступнику, если таковой действительно существовал, во время движения от ближайшей парковочной площадки к месту обнаружения трупа и обратно надлежало пройти мимо жилого дом, имевшего №411 по «Блю Ридж». Это было единственное жилое строение на этом пути, оно было отдалено от места обнаружения трупа примерно на 150 метров. В зимнее время пешеходов, двигающихся в сторону горы Уилкс, было мало – это летом туристы слонялись в этих местах частенько, а вот зимой – ни-ни! По этой причине владелец дома №411 мог обратить внимание на пешехода…

Итак, немногим ранее 13:00 7 января сотрудники службы шерифа округа Ватога (Watauga county) стали прибывать к трупу. К телу никто из патрульных не подходил вплоть до момента прибытия детективов и криминалистов. Первыми детективами, появившимися возле тела, стали детектив-сержант Пола Мэй (Paula May) и детектив Рэй Хэлл (Ray Halle). Они-то и сделали первое пугающее открытие – труп оказался полностью обнажён, обувь отсутствовала. Чтобы более не возвращаться к этому вопросу, сразу уточним, что одежда и обувь мёртвого человека никогда не были найдены.

Тело принадлежало высокому мужчине белой расы, возможно, далеко не бедному. На безымянном пальце левой руки было найдено массивное золотое кольцо-печатка с буквами «РМР», на запястье – часы в золотом корпусе на золотом же браслете. Правда впоследствии выяснилось, что часы являлись подделкой, но как известно, подделки тоже бывают разных цены и качества. Часы на запястье убитого были недёшевы.

Пальцы левой ноги трупа были съедены каким-то не очень большим животным, возможно, лисицей или енотом, но не волком. Такое повреждение было возможно лишь в первые часы появления трупа в лесу, поскольку тело быстро остыло, затем промёрзло и перестало восприниматься лесными жителями как съедобный объект.

Визуальным осмотром телесные повреждения, обусловленные грубым насилием, не определялись. Можно было подумать, что человек добровольно явился в лес, разделся, лёг в снег и умер. Однако факт полного обнажения, впрочем, как и отсутствия рядом с трупом снятых одежды и обуви, весьма убедительно свидетельствовал об убийстве. [В этом месте, конечно же, следует отметить тот привет, который американские детективы передают отечественным идиотам, перманентно занятым якобы «расследованием» гибели группы туристов под руководством Игоря Дятлова в феврале 1959 года. Среди отечественных сумасшедших весьма популярна запущенная кем-то из самоназванных «экспертов» точка зрения, согласно которой замерзающий человек как будто бы сходит с ума, начинает метаться и, не контролируя свои действия, очень часто снимает или даже срывает с себя одежду. Из этого очень странного посыла делается вывод, будто умерший от гипотермии человек, лишённый всей одежды или большей её части – это норма для подобных случаев. На самом деле, конечно же, подобное обнажение нормой не является, поскольку замерзающий человек с ума не сходит и контролировать себя не перестаёт. Добровольное снятие одежды замерзающим может иметь место в отдельных ситуациях, например, при попытке обогреть другого или использовать одежду в качестве перевязочного материала, но в любом случае – это исключение, лишь подтверждающее правило: замерзающий от холода человек не раздевается.]

Американские детективы, в отличие от отечественных болванов, детали такого рода прекрасно понимали. Аппалачи хотя и считаются по американским меркам местом негостеприимным и даже глухим, тем не менее посещаются большим числом туристов, в том числе и пеших, а потому там довольно часто приключаются разного рода истории с их умерщвлением. Туристы погибают как от несчастных случаев, так и в результате разного рода криминальных посягательств, поскольку турист с хорошим снаряжением, при деньгах, и притом привлекательный внешне является предпочтительным объектом для грабителей, сексуальных хищников, а также разного рода преступников, находящихся в бегах. Хотя шерифские округа, расположенные в районе гор Аппалачи, на первый взгляд можно считать сельскими и довольно спокойными, на самом деле тамошним детективам регулярно приходится иметь дело с разного рода подозрительными случаями исчезновений людей или их смерти, а потому сотрудники этих ведомств имеют неплохой, хотя и довольно специфический опыт.

Именно по этой причине после буквально 10-минутного осмотра места обнаружения трупа и самого мёртвого тела Пола Мэй передала в центральный офис службы шерифа сообщение об умышленном убийстве.

На протяжении последующих часов возле обнажённого мужского тела побывало множество должностных лиц из самых разных правоохранительных служб и инстанций. В частности, появились окружной шериф Джеймс «Ред» Лайонс (James C. «Red» Lyons) и приглашённые им детективы Бюро расследований штата (БРШ) Северная Каролина [полное название по-английски «North Carolina State Bureau of Investigation»]. Это ведомство не следует путать с ФБР, его юрисдикция не выходит за границы штата и не распространяется на расследования преступлений против порядка управления, посягательств на государственную безопасность, международного терроризма и некоторых других составов преступлений, считающихся федеральными.

Шериф округа Ватога Джеймс Лайонс.

Помимо них, на месте обнаружения обнажённого мужского трупа появились помощник окружного прокурора, представители службы коронера, а также криминалисты Бюро криминальной экспертизы. Общее число должностных лиц, приехавших тогда в «Дип Гэп», достигало 30 человек – это довольно много, учитывая малонаселённость района.

Что показал осмотр места обнаружения трупа и самого трупа?

Осмотр участка леса вокруг трупа проводился неоднократно 7,8 и 9 января как при естественном освещении, так и при искусственном (в свете электрических фонарей, дающих поляризованный и обычный свет, в том числе и с использованием мощных стационарных источников света, используемых на стройках). Ничего, связанного с убийством, в радиусе 50 метров от трупа найти не удалось. Отсутствие обломанных веток, следов волочения, специфических осаднений на кожных покровах потерпевшего и тому подобное убедительно свидетельствовало о том, что убитый самостоятельно пришёл на место расправы.

В ходе этих осмотров с грунта и окружающей растительности были сняты более 60 волосков, цветом и длиной соответствовавших волосам из головы мёртвого мужчины. После проведения сравнительного анализа криминалисты сочли, что найденные волосы действительно происходили из волосяного покрова убитого. Довольно сложно представить одномоментное выпадение такого количества волос из человеческой головы, а потому эксперты предположили, что убийца незадолго до расправы [а может и в сам момент расправы] хватал потерпевшего за волосы и, возможно, сильно дёргал.

Когда труп подняли с грунта для укладывания в пластиковый мешок и последующей транспортировки в автомашину службы коронера, была сделана любопытная находка. Под мёртвым телом находился кусок малярного скотча длиной около 35 см, к которому прилип кусок сантехнической клейкой ленты примерно такой же длины. Не вызывало сомнений, что это был фрагмент импровизированной «обмотки», использованной преступником для обездвиживания потерпевшего. При этом на самом трупе ни малярной ленты, ни сантехнического скотча не оказалось. Эта странность имела только одно объяснение – убийца снял с жертвы наложенные на него путы, но не заметил оторвавшегося куска. Можно было предположить, что он был невнимателен, что казалось маловероятным, сильно спешил, что также не соответствовало характеру сложного и хорошо организованного убийства, либо… либо убийца снимал с жертвы путы в условиях низкой освещённости. А вот это предположение выглядело уже достоверным.

Обнаружение этой улики следовало считать исключительно важным событием с точки зрения дальнейшего ведения расследования, ведь на липких поверхностях могли остаться отпечатки пальцев того, кто заматывал малярную ленту и сантехнический скотч на теле жертвы!

Слева: труп под снегом. Справа: кусок малярной ленты и сантехнического скотча, обнаруженный под трупом. Вещдок укреплён на пластиковой подставке для фотографирования.

Чтобы закончить с вопросом об осмотре местности и более к нему не возвращаться, сразу следует сказать, что уже после схода снега на месте обнаружения трупа было проведено опрыскивание люминолом. Люминол – это специально изготавливаемая смесь, активно взаимодействующая с железом крови и дающая хорошо визуально определяемую реакцию (свечение), легко заметную в ультрафиолетовом свете. Иначе говоря, опрыскал люминолом место преступления – и всё вокруг засветилось таинственным бледно-голубым светом, это светятся в ультрафиолете скрытые следы крови. Чувствительность люминола к гемоглобину человеческой крови очень высока – наличие хотя бы 1-й массовой или объёмной единицы крови на 1 000 000 аналогичных частиц окружающей обстановки уже даёт распознаваемый результат. Поэтому даже тщательно замытая кровь, совершенно незаметная глазом при естественном освещении, выявляется люминолом весьма эффективно. В общем, методика эта проста, наглядна и выглядит фантастично! Американцы такое любят – незатейливо, убедительно и главное – высоко научно.

В то время американские криминалисты считали технологию выявления следов крови посредством опрыскивания люминолом весьма продвинутой и убедительной с точки зрения представления результатов подобной экспертизы в суде. Члены жюри присяжных могли не знать, что такое гемоглобин и почему в человеческой крови присутствует железо, но они хорошо различали бледно-голубое свечение на фотоснимках. И это было хорошо, по крайней мере теоретически.

Однако все мы хорошо знаем старый анекдот про «Чапаева, Петьку и нюанс». В использовании люминола тоже имелся свой нюанс. Точнее, даже много нюансов.

Первый из них заключался в том, что хорошо различимая реакция длилась совсем недолго – не более 2-х минут. За это время следовало успеть сфотографировать всё необходимое. Жёсткое ограничение по времени накладывало определённые лимиты на работу фотографов-криминалистов, которым надлежало снимать порой многое в разных местах и делать это быстро.

Имелись ограничения и иного рода, гораздо более существенные с точки зрения доказывания вины подозреваемого. Люминол уничтожал те следы крови, которые выявлял. После опрыскивания люминолом забор образцов крови с места преступления становился невозможен – суд их просто не принимал. Иначе говоря, они переставали считаться уликой.

Это уже серьёзный минус, но им проблемы использования люминола не ограничивались!

Было кое-что ещё… Люминол взаимодействовал не только с железом в человеческой крови, но и с железом крови животных, птиц и рыб. И, что было ещё хуже – с большим числом других металлов и их соединениями. Он давал ту же реакцию, что и с кровью, при взаимодействии с широким спектром веществ, применявшихся в американской бытовой химии, прежде всего с красками для тканей, разнообразными моющими средствами, средствами для прочистки труб и тому подобным. В середине 1990-х годов до 30 (!) наименований веществ бытовой химии при взаимодействии с люминолом давали ту же самую картину, что и человеческая кровь.

То есть технология была неизбирательна и потому могла приводить к серьёзным ошибкам. Тем не менее в случае использования люминола на природе получаемый результат можно было считать достоверным, поскольку в естественной среде нет тех веществ бытовой химии, что находились в 1990-х годах в широком обороте.

Проведённое в мае 1994 года на месте обнаружения трупа опрыскивание люминолом позволило выявить обширную зону свечения как на грунте, так и на стволах и ветвях окружающих деревьев. В этом месте, безусловно, произошло обильное разбрызгивание крови, и данный результат был интерпретирован таким образом, что место обнаружения трупа и явилось местом убийства.

Что показало судебно-медицинское вскрытие? Его проводил главный судебно-медицинский эксперт Северной Каролины Джон Баттс (John Butts), который обнаружил на трупе 2 небольших слепых огнестрельных ранения. Одно входное отверстие находилось в левом виске потерпевшего на самой линии волосяного покрова, а другое – у основания шеи справа. Из тела были извлечены 2 деформированные пули, после их взвешивания стало ясно, что они имеют 22-й калибр [особо подчеркнём, что гильз в лесу не оказалось].

Никаких телесных повреждений, свидетельствовавших о целенаправленных побоях или пытках, на теле жертвы не оказалось. На запястьях обеих рук имелись хорошо узнаваемые следы прижизненного заковывания в наручники – это было, пожалуй, и всё из повреждений, которые можно было соотнести с преступным посягательством. Кроме них эксперт отметил несколько поверхностных царапин, которые имели, скорее всего, бытовое происхождение и, по-видимому, никак не были связаны с убийством. Поскольку этот момент мог быть неправильно истолкован при чтении заключения, Джон Баттс сделал для детективов устное разъяснение, из которого следовало, что обдиры кожи протяжённостью до 12 см [6 дюймов], обнаруженные на спине и груди убитого, были оставлены ногтями сексуального партнёра в порыве, если можно так выразиться, романтической игры. Опытный эксперт умел отличать следы ногтей, оставленные в драке и в момент эмоционального всплеска при интимном соитии.

Рост убитого составлял 188 см, вес – 102,5 кг, сложение тела – худощавое (полиморфное).

Дабы выполнить свою работу максимально полно, Джон Баттс попросил предъявить ему кусок склеенных между собой малярной ленты и сантехнического скотча, найденный под трупом. Эксперт сам не знал, что именно хочет отыскать, однако его дотошность оказалась вознаграждена сполна. В ленте он обнаружил отверстие, оставленное пулей! Зная, где именно на теле имеются раневые каналы, эксперт стал «играть» с найденным кусочком, пытаясь понять, как тот располагался. Он пришёл к выводу, что злоумышленник плотно замотал голову жертвы таким образом, чтобы исключить крик или укус. Прочный сантехнический скотч охватывал нижнюю челюсть несколькими витками, не позволяя убитому раскрыть рот, однако длины скотча явно не хватило – по крайней мере так решил преступник – и тогда он принялся накладывать поверх малярную ленту.

Однако удаление наложенной «обмотки» после убийства жертвы вызвало у убийцы определённые затруднения. Он действовал, не снимая перчаток, и данное обстоятельство создало определённые неудобства. Убийце пришлось разрывать довольно прочную склейку из малярной ленты и сантехнического скотча на фрагменты, и один из таких фрагментов он в конечном итоге забыл под трупом.

Джон Баттс, главный судебно-медицинский эксперт Северной Каролины лично проводил вскрытие мужского трупа, найденного в районе «Дип Гэп» 7 января 1994 года, и руководил подготовкой экспертного заключения для следствия.

Следов каких-либо сексуальных посягательств, а также целенаправленного травмирования половых органов убитого эксперт не обнаружил. Посягательство на половые органы взрослого человека – это обычно даже не следствие сексуальных побуждений, а элемент психологического подавления, запугивания и унижения. В данном случае ничего подобного не наблюдалось.

Пытаясь установить, что и когда в последний раз потерпевший принимал в пищу, Джон Баттс исследовал содержимое его желудка и выяснил, что тот ел приблизительно за 2,5—3 часа до смерти. Может показаться удивительным, но главный судмедэксперт штата составил настоящее ресторанное меню, включавшее в себя жареный картофель, не менее 400 граммов жареной свиной отбивной, какую-то острую приправу, включавшую халапеньо, и порядка 6 пинт пива [~3 литра]. Правда, содержание алкоголя в крови было установлено ближе к концу января 1994 года, но в любом случае оно не было слишком уж большим с учётом физических кондиций убитого.

Остаётся добавить, что никаких следов наркотиков или барбитуратов судебно-химическая экспертиза в крови неизвестного мужчины не выявила.

Всё, описанное выше, заставляло серьёзно задуматься над целеполаганием преступника. Что он делал, и для чего он это делал именно так? Привезти голого или частично обнажённого человека в какие-то американские заснеженные дебри, заставить его идти пешком от парковки чуть ли не 400 метров, при этом не избивая и не унижая его… Это было не похоже на месть. Да и само убийство – выстрелы в висок и шею – выглядело предельно рациональным и безличным. Более простую и эффективную схему умерщвления придумать просто невозможно. В каком-то смысле убийца оказался довольно гуманен, поскольку в лесу расправиться с беззащитным человеком можно намного более жестоко и отвратительно. Поскольку понятие гуманности в случае убийства беззащитного человека может показаться многим совершенно неуместным и недопустимым, автор позволит себе выразить эту мысль немного иначе – убийца продемонстрировал свою полную функциональную адекватность при довольно незначительной степени агрессии. Он действовал весьма профессионально.

На что же было похоже содеянное?

Больше всего эта расправа была похожа на казнь…

Уже 8 января данные о неопознанном трупе были помещены в электронную систему учёта и розыска пропавших без вести штата Северная Каролина. В тот же день в отдел уголовного розыска службы шерифа округа Ватога – а его численность составляла тогда всего 5 человек, один из которых находился в длительной командировке в другом округе, где работал под оперативным прикрытием – стали поступать телефонные звонки. Это обращались детективы из других территориальных полицейских подразделений и служб шерифов, полагавшие, что найденный в «Дип Гэпе» труп может находиться в их розыске.

Позвонил и Дональд Гейл (Don Gale), детектив службы шерифа округа Роуэн (Rowan сounty), занимавшийся расследованием убийства Кэтрин Миллер. Во время разговора с детективом-сержантом Полой Мэй он рассказал о проживавшей в Солсбери учительнице английского языка Кей Веден и о том, как в течение 1-й декабрьской недели та потеряла сначала своего возлюбленного, а затем мать. Гейл предположил, что найденный в «Дип Гэп» труп обнажённого мужчины принадлежит Виктору Гунарсону.

Всё это звучало до некоторой степени интересно, однако имелась одна деталь, которая лишала предположение Дона Гейла базиса. Дело заключалось в том, что труп, найденный в Аппалачах, имел рост 188 см, а в ориентировке на Виктора Гунарсона был указан рост 195 см или выше. Разница в 7 или более см слишком велика для того, чтобы её можно было объяснить невниманием или ошибкой тех, кто составлял описание пропавшего без вести шведа.

Тем не менее Гейл посоветовал детективу-сержанту не отбрасывать предположение о принадлежности трупа Гунарсону и предложил обратиться с официальных запросом в Интерпол, дабы получить оттуда его дактилоскопическую карту. Виктор рассматривался шведскими спецслужбами как потенциальный террорист, и притом подозреваемый в убийстве премьер-министра Пальме, а потому в базе Интерпола должны были находиться данные, способные помочь его опознанию.

Отмахиваться от такого предложения было глупо, в конце концов, продуктивных идей по опознанию убитого было не так уж и много. Поэтому уже на следующий день соответствующий запрос был составлен и отослан.

И уже 14 января 1994 года соответствующий ответ был получен. В тот же день дактокарта Виктора Гунарсона была сопоставлена с дактокартой убитого, чей труп был найден в «Дип Гэп». Совпадение оказалось полным – не могло быть никаких сомнений в том, что в Аппалачах был найден именно пропавший без вести швед.

Детектив-сержант Пола Мэй, сотрудник Службы шерифа округа Ватога, Северная Каролина, занимавшаяся в середине 1990-х годов расследованием убийства Виктора Гунарсона.

Немного неожиданно, правда? Особенно с учётом несовпадения роста трупа с указанным в описании Виктора. В чём крылась причина столь серьёзного расхождения, сказать сложно. Самое очевидно объяснение состоит в том, что Гунарсон любил носить обувь на толстой подошве, хотя и без того являлся мужчиной довольно крупным. Наличие такой обуви на ногах, по-видимому, сильно затрудняло объективную оценку его роста – всем было понятно, что он – здоровый мужик, но насколько именно здоровый, мнения видевших его расходились. И, как видим, расходились значительно.

Итак, идентификация трупа сразу же привлекала внимание правоохранительных органов к Солсбери, административному центру округа Роуэн. Там жил Виктор Гунарсон, там он пропал без вести, там всё начиналось, и разгадка произошедшего в «Дип Гэп», очевидно, должна была находиться там же.

Уже 15 января детективы из Ватоги отправились в Солсбери. Разумеется, они побеседовали с Кей Веден, ведь эта женщина ещё 20 декабря минувшего года заявила о своих подозрениях в отношении Ламонта Андервуда. Если она была права, то должна существовать некая связь между «грязным копом» Андервудом и «Дип Гэп», другими словами, тот должен знать о существовании этого места, иметь представление о том, как туда проехать, и понимать, как двигаться от парковочной площадки к месту убийства, а затем – возвращаться обратно. Ведь всё это происходило в тёмное время суток, в лесистой горной местности, в условиях низкой освещённости.

Ответ нашёлся неожиданно просто. Кей, не задумываясь, ответила, что она вместе с Ламонтом дважды отдыхала в отеле «Cliff Dwellers», находящемся у дороги «Блю Ридж» примерно в том месте, где было найдено тело Гунарсона. Первый раз они приехали туда в августе 1992 года, а второй – в сентябре того же года. Если быть совсем точным, то дом №411 по «Блю Ридж», упоминавшийся выше, располагался ближе к месту убийства, но тем не менее отель также находился в пешей доступности. Женщина заявила, что вместе с Ламонтом неоднократно ходила по дороге на гору Уилкс, так что не было ничего удивительного в том, что Андервуд хорошо ориентировался в тех местах.

Кей Веден сообщила и другое любопытное наблюдение. Ламонт Андервуд, по-видимому, бывал в тех краях и до того, как приехал вместе с ней в отель «Cliff Dwellers» в августе 1992 года. Во время поездки туда он ни разу не сверился с картой, и подобную осведомлённость, учитывая характер местности и особенности дорожной инфраструктуры, можно было объяснить лишь тем, что он прежде туда приезжал.

Эта информация ставила Андервуда в самый эпицентр расследования. Следственная группа, в которую вошли детективы БРШ, полиции Солсбери [откуда был похищен Гунарсон], служб шерифов округов Ватога [где был найден труп Гунарсона] и Роуэн [на его территории находится город Солсбери, в пригородах которого жили Андервуд, Кей Веден и её застреленная мать Кэтрин Миллер], столкнулась с фундаментальной проблемой. А именно: как лучше осуществлять сбор информации – негласно или, напротив, сообщая о подозрениях в отношении Андервуда? Каждый из способов имел свои плюсы и минусы. После некоторых колебаний была выбрана тактика открытого оповещения опрашиваемых. Это означало, что каждому из свидетелей задавали вопрос, звучавший примерно так: «Ламонт Андервуд подозревается в совершении убийства, удивлены ли вы возникновению подобных подозрений?»

На протяжении нескольких месяцев [с середины января до июня 1994 года] делом об убийстве Виктора Гунарсона занимались члены следственной группы – в основном сотрудники БРШ Стив Уилсон (Steve Wilson) и Роберт Айяла (Bob Ayala), а также детектив-сержант Пола Мэй. Они разъезжали по Северной Каролине, встречаясь с людьми, знавшими Андервуда на разных этапах его жизни, и задавали им вопросы, связанные как с деталями биографии подозреваемого, так и особенностями его личности. Портрет, получившийся в результате такого опроса, следует признать малосимпатичным, но хорошо узнаваемым. Многие наверняка сталкивались с мужчинами такого сорта.

Родился Ламонт Клэкстон Андервуд (Lamont Claxton Underwood) 10 сентября 1951 года в городе Уинстон-Сэйлем (Winston Salem), штат Северная Каролина, он стал средним из 3-х детей. Старшего брата Ламонта звали Ричард, младшую сестру – Марджери. Родители его – Флойд Клэкстон (Floyd Claxton Underwood) и Этель Мэй (Ethel May Underwood) Андервуды являлись людьми крепко пьющими и, выражаясь предельно мягко, непутёвыми.

Родители развелись в 1956 году после того, как Флойд застал Этель в объятиях другого мужчины. Отец, собрав вещички, отчалил в даль туманную, а мамаша с 3-я детьми перебралась жить в автомашину. Даже не в трейлер – у неё не было на это денег. По прошествии нескольких месяцев мамаша поняла, что дети ей надоели и тоже, собрав вещички, отчалила в неведомые дали.

Узнав о бегстве жены, Флойд Андервуд забрал детей и вместе с ними перебрался на жительство к своим отцу и матери, то есть их деду и бабушке. Произошло это в январе 1957 года. Прожив таким вот табором 3 месяца, Флойд понял, что не готов променять виски на семейные ценности и встал на лыжи повторно. На этот раз окончательно – более к своим детям он не возвращался.

Дедушка и бабушка не собирались воспитывать подкидышей. Старшего из детей – Ричарда – они отдали одной из своих дочерей, то есть его тётке, а младших детей – Ламонта и Марго – одному из сыновей. Род Андервудов состоял из людей простых и очень простых, по-видимому, не без некоторых черт вырождения. Ламонт и Марго оказались в семье дяди Джорджа, который хотя формально и считался родственником, но был похуже иного боцмана на капере. Дядя практиковал очень странные, мягко говоря, наказания, например, он сажал Ламонта в мешок и подолгу держал его там. Что было ещё хуже, дядя наряжал мальчика в платье его младшей сестрёнки и в таком наряде выгонял на улицу. Маленький Ламонт с бантами на голове и в коротком платьице с рюшечками был вынужден выносить мусор, убирать веранду или собирать стриженую траву. Это видели другие дети и соседи, и неудивительно, что мальчик являлся объектом насмешек и унижений. Говоря по совести, за такого рода педагогику дядю имело бы смысл направить на стационарную психолого-психиатрическую экспертизу – у мужчины, чьи фантазии уходят в область переодевания детей в одежду противоположного пола, явно что-то сильно не в порядке с головой.

Северная Каролина в 1950-1960-х гг. являлась по-настоящему процветающим штатом со значительной прослойкой зажиточного белого населения, минимальным процентом чёрных и цветных жителей, с прекрасными климатом и экологией. Здесь можно было провести замечательное детство и получить отличное образование, но не в случае Ламонта Андервуда. Воистину, родословная – это если и не приговор, то почти всегда судьба.

В 1960 году Этель Андервуд неожиданно возвратилась и забрала детей из семьи дяди. Через несколько месяцев ей надоело с ними возиться и… она возвратила их обратно. Путеводная звезда повела эту женщину по жизни дальше и в конечном итоге завела в Калифорнию, где она повстречала одинокого пожилого владельца магазина у дороги. После смерти этого мужчины магазин достался Этель, и та в начале 1990-х годов управляла им, даже не вспоминая о детях, брошенных на другом конце страны.

Надо сказать, что ко времени возвращения Ламонта и Марго в семью дяди они уже отличались весьма негативными поведенческими стереотипами. Дети были лживы и вороваты, все, общавшиеся с ними, отмечали присущий им прямолинейный нескрываемый эгоизм. Они никогда ничем не делились и никогда никого не угощали. Ламонт пронёс это сквалыжничество через всю жизнь, он даже через силу не мог заставить себя быть великодушным и щедрым.

В 1961 году произошёл инцидент, положивший конец проживанию Ламонта и Марго в семье ненавистного дяди. Будучи запертым на чердаке дома – это был новый вид наказания, придуманный изобретательным дядюшкой – мальчик поджёг теплоизоляцию потолочного перекрытия. Он едва не спалил дом и сам чудом избежал смерти в огне и дыму. Ситуацию спасло то, что дядя Джордж был в это время в доме, он почуял неладное и залил водой очаг возгорания.

Однако дядюшка испугался до такой степени, что решил отказаться от воспитания племянников и обратился к властям с просьбой забрать их в учреждение социальной защиты. В июне 1961 года Ламонт и его сестра Марго были помещены в «Методистский детский дом» всё в том же Уинстон-Сэйлеме.

Марджери Андервуд, допрошенная в марте 1994 года, дала старшему брату резко негативную характеристику. Она говорила о нём как об очень жестоком и лживом человеке. По её словам, в детском доме Ламонт убивал животных, и об этом говорили многие дети, хотя сама Марго этого не видела. Описывая способ умерщвления собак и кошек, Марго заявила, что Ламонт предпочитал брать животных за хвост и бить их головой о стену или о камень. Описывая присущую брату поведенческую модель, Марго высказалась в том смысле, что он сначала очень старался расположить человека к себе, а затем в какой-то момент ожесточался и бросался на него с таким остервенением, словно был готов перерезать горло. Не забываем, что речь идёт о детях 10—14 лет… Понятно, что друзья Ламонта не понимали, что произошло и чем вызвана такая чудовищная перемена поведения их товарища.

Рассказывая об отношении к себе, Марго заявила, что не видела от старшего брата ни поддержки, ни минимального соучастия. Тот был с нею чрезвычайно жесток и крайне нетерпим, бил её при каждом удобном случае, а если не мог ударить, то плевал. Особого упоминания заслуживало то, что жестокость свою Ламонт демонстрировал без свидетелей. Если же рядом находились взрослые, то Ламонт превращался в идеального старшего брата – он становился внимателен, участлив, задавал всевозможные вопросы и был готов помочь во всём… Ровно до тех пор, пока рядом находились посторонние.

Марго заявила полицейским, что не желает знать своего брата, не хочет его видеть и желает ему всяческих неприятностей. На вопрос о дом, допускает ли она причастность Ламонта к убийству, родная сестра подозреваемого ответила не задумываясь и без колебаний: «Конечно же, да!» А когда Ричарда, старшего брата Ламонта, попросили охарактеризовать последнего, тот выпалил: «Это подлец, который любит власть». Подумав немного, Ричард добавил, что у Ламонта крайне развит собственнический инстинкт, и он стремится манипулировать людьми.

В 1969 году Ламонт Андервуд окончил школу и навсегда покинул «Методистский детский дом». На том его жизненные пути с младшей сестрой разошлись [Марго продолжала обучение до 1972 года, а в следующем году вышла замуж]. Ламонт после школы хотел устроиться в полицию, благо его старший брат уже служил там [Ричард отдал полицейской службе 10 лет, а затем перешёл на работу в пожарную команду Уинстон-Сэйлема, где в начале 1990-х годов занимал должность начальника смены]. Ламонт обратился к старшему брату за протекцией, но… тот отказал ему в поддержке, заявив, что такому, как он, не место в правоохранительных органах.

Отказ был унизителен, и вряд ли следует удивляться тому, что братья более не общались. Если быть совсем точным, то можно упомянуть, что 1 раз они всё же поговорили по телефону – это произошло в 1989 году, когда умер их отец. Ламонт тогда заявил Ричарду, что не придёт на похороны, и попросил более не звонить… Такие вот высокие отношения!

Несмотря на отказ старшего брата в помощи, Ламонт не отказался от мысли попасть на службу в полицию. Он пошёл к этой цели путём довольно извилистым. Устроившись в конце 1969 года грузчиком на склад табачной компании «RJ Reynolds», он в мае следующего года записался в Национальную гвардию штата Северная Каролина, где проходил подготовку на аэродромного техника. На протяжении следующих 6 лет он прошёл полный курс обучения и стал специалистом самого высокого 4 класса.

Начиная с апреля 1967 года Национальная гвардия Северной Каролины активно привлекалась к обеспечению работы «воздушного моста» между США и Южным Вьетнамом. Ламонт Андервуд к этой работе не имел отношения, но когда его спрашивали о том, чем он занимался во время службы в Национальной гвардии, он либо интригующе отмалчивался, либо изрекал многозначительную несуразицу, нечто вроде: «Мы всегда признаёмся в том, что делаем многое, но во многом из того, что мы делаем, мы никогда не признаёмся». Явно у кого-то подслушал и повторял, как восхищённая мартышка…

Военно-транспортный самолёт Национальной гвардии Северной Каролины перед вылетом в Южный Вьетнам.

Надо сказать, что, как выяснили детективы в начале 1994 года, болтовня про «особо секретные задания», «поручения», «миссии» и «операции» в последующие годы сделалась неотъемлемым элементом имиджа Андервуда. Он любил к месту и не к месту изрекать что-то вроде: «То, что делаю я каждый день, слишком секретно, чтобы об этом рассказывать».

В начале 1970-х годов Ламонт попал в некую криминальную историю, деталей о которой через 20 лет детективы узнать так и не смогли. Было известно, что он стрелял в девушку, находившуюся в автомашине, девушка эта была его знакомой, но фамилию её установить не удалось. Было возбуждено уголовное дело, но затем произошло нечто такое, скрытую подоплёку чего прояснить никто не смог – судья вынес запретительный приказ на продолжение расследования и распорядился уничтожить собранный материал. Это исключительно редкое по американским понятиям решение явно опиралось на некий бэкграунд, который в 1994 году уже никому не был известен.

Что же произошло? Самый разумный ответ звучит, по-видимому, так – расследование угрожало репутации человека, которого судья высоко ценил. Скорее всего, в автомашине находилась не только девушка, но и некий молодой человек, и парочка эта занималась чем-то, что вызвало неконтролируемую ревность Андервуда. Что это могло быть, остаётся только гадать, может быть, они грызли фисташки… а может кардамон… или обычные семечки. Как бы там ни было, разглашение деталей случившегося до такой степени угрожало уничтожить репутацию находившихся в автомашине людей, что судья предпочёл уничтожить полностью все следы проведённого расследования.

Ламонт Андервуд должен был отправиться за решётку годков эдак на 5—10, но вместо этого остался на свободе и даже с безупречной репутацией! Каково?

Летом 1973 года Ламонт познакомился с некоей Карен, с которой бракосочетался 29 июля того же года. Когда детективы разыскали её в начале 1994 года, женщина откровенно испугалась их расспросов. Она заявила, что не придёт в суд и не станет свидетельствовать против Андервуда – очень примечательная реакция, надо сказать! На заданные ей вопросы она отвечала уклончиво и неконкретно, постоянно повторяла, что не помнит деталей и её брачный союз с Ламонтом оказался очень кратким. Они действительно прожили вместе буквально пару месяцев, потом разъехались и официально развелись в марте 1974 года. Карен явно была запугана бывшим мужем, хотя никогда этого не признавала и твердила, что он относился к ней очень хорошо.

Самое примечательное в её рассказах о Ламонте заключалось в том, что, по её мнению, тот являлся гомосексуалистом. Это было очень неожиданное утверждение, поскольку Ламонт всегда исправно играл роль эдакого ловеласа, либо уже находящегося в интимной связи с женщинами – причём не одной даже! – либо занятого активным поиском такой связи. Детективам удалось отыскать довольно много женщин, с которыми Андервуд поддерживал интимные отношения – таковых оказалось более десятка! – и все они сходились в том, что Ламонт интереса к сексу не демонстрировал. То есть он старательно поддерживал образ мачо и эдакого альфа-самца, но в действительности интимная близость с женщиной его совершенно не привлекала.

Это и в самом деле было похоже на поведение гомосексуалиста, имитирующего традиционную сексуальную ориентацию при истинном интересе к отношениям совсем иного рода.

После расставания с Карен он вновь перешёл в режим активного поиска и познакомился со студенткой колледжа Брендой, брачный союз с которой заключил уже 17 августа 1974 года в Уинстон-Сэйлеме. Бренда жила в кампусе, а Ламонт устроился жить в большом доме её родителей вместе с самими родителями. Такой брачный союз следовало признать крайне нехарактерным для американцев – зятёк на подселении тёще и тестю совсем не нужен! Хотя Ламонт хорошо экономил на жилье, контроль со стороны родителей жены ему тоже оказался не по нраву, поэтому через несколько месяцев он сначала выехал из их дома, а затем вполне ожидаемо развёлся. Этот брак продлился 8 месяцев…

Хотя Бренда при встрече с полицейскими утверждала, будто Ламонт Андервуд никогда не прибегал к насилию, её друзья рассказали совсем иное. Муж позволял себе ударить её даже в присутствии посторонних, а что уж там происходило за закрытыми дверями – оставалось только гадать! Реакция Бренды на появление детективов оказалась во всём аналогичной той, что ранее продемонстрировала Карен – она хотела выбросить из памяти всё, связанное с бывшим мужем, и расспросы полицейских о нём были ей явно неприятны.

Ламонт оставался на службе в Национальной гвардии до 17 мая 1976 года, но за 2,5 месяца до увольнения в запас он устроился в Департамент полиции города Ньютон в округе Катавба (Catawba County). Город этот находился в 110 км западнее Уинстон-Сэйлема, и там никто Ламонта Андервуда не знал, так что в каком-то смысле получил возможность начать жизнь с чистого листа.

Чистый лист очень быстро превратился в какой-то замаранный черновик. Уже 14 августа всё того же 1976 года Андервуд был уволен из рядов полиции по компрометирующим обстоятельствам.

История, приключившаяся тогда, оказалась весьма характерной для Андервуда. В Ньюпорте он познакомился с некоей Дженни (Jeannie), поначалу весьма галантно за ней ухаживал, а потом принялся устраивать какие-то странные сцены. Так, например, он сделал копию ключа от её квартиры и взял за правило приходить к ней в гости без спроса. Он принялся устраивать ей сцены, обвиняя в том, что та проводит много времени с друзьями и подругами. Самой «фишечкой» его манипулятивной техники стали имитации самоубийств – к этим фокусам он прибегал неоднократно. Выглядело это примерно так: после очередной сцены он усаживался за руль автомашины, со слезами на глазах говорил, что более не побеспокоит, отъезжал за квартал [но не более!] и… оттуда, куда он уехал, раздавался выстрел. Дженни бежала следом, думая увидеть труп в салоне автомашины, но вместо этого её встречал лучезарный Ламонт.

Когда фокус с выстрелом перестал производить нужный эффект, Ламонт придумал кое-что повеселее – он явился в квартиру Дженни, лёг на диван и… притворился мёртвым. При появлении Дженни с подругой он не реагировал на обращённые к нему слова, не слышал включённую музыку, а когда Дженни сказала, что сейчас позвонит в полицию и заявит о трупе в доме, неожиданно вскочил и направил револьвер на подругу Дженни.

Смешно, да? После этой безобразной сцены Дженни поняла, что в лице Ламонта имеет дело с хитрым манипулятором и при этом очень глупым человеком. Она решила порвать с Ламонтом, не веря в возможность его исправления, но столкнулась с угрозами и разного рода оскорбительными выходками. Андервуд продемонстрировал своё истинное лицо – он совершенно не управлял собой в гневе, начинал трястись, бросал вещи, бегал, орал – это было поведение не взрослого разумного человека, а инфантильного придурка.

Стремясь удержать Дженни, явно нацелившуюся на разрыв отношений, Ламонт решился на очевидное мошенничество – он подделал полицейский рапорт, в котором девушка обвинялась в нарушении общественного порядка в нетрезвом виде. Этот «рапорт» он показал Дженни, заявив, что благодаря своим связям замнёт это дело и ей не о чем беспокоиться. Ну, ещё бы, у неё такой друг! Однако такое «заступничество» Дженни не остановило, а лишь, напротив, укрепило в уверенности в необходимости скорейшего и полного разрыва.

Апофеозом мести Ламонта стала оскорбительная надпись с упоминанием имени девушки на стене местной церкви, нанесённая аэрозолем с красной краской. Надпись дополнял условный рисунок мужского полового органа. Дженни была уверена, что это проделка Ламонта, тот же, в свою очередь, всё отрицал и говорил, что девушка почему-то настроена к нему предвзято.

Ламонт Андервуд в форме сотрудника Департамента полиции.

Дженни перешла в наступление. Она подала официальное заявление в полицию, сообщив о преследовании со стороны сотрудника этого ведомства. Заявление это она подкрепила фальшивым «рапортом», парировать который было невозможно. Хотя Ламонт всё отрицал и невинно хлопал глазами, изображая оскорблённую невинность, обвинения Дженни нашли полное подтверждение. В надписи, оставленной на стене церкви, буква «Y» была написана в специфичной манере, присущей Андервуду, а в багажнике его служебной автомашины оказался баллончик с красной краской. Сообразив, что обмануть коллег не удастся, Ламонт принялся выдумывать разного рода объяснения, призванные разжалобить проверяющих и вызвать их расположение. Он утверждал, будто раздумывал о самоубийстве из-за нервного напряжения, связанного с работой в полиции, и неудачами на «личном фронте».

Болтовня эта никакого впечатления на проверяющих не произвела и, как было сказано выше, 14 августа 1976 года Андервуд был уволен с полицейской службы. Начальник Департамента полиции Харрелл направил в адрес Департамента юстиции обширную докладную записку о результатах внутренней проверки в отношении Ламонта Андервуда, в которой особо отметил его полную профессиональную непригодность. Начальник полиции прямо указал на то, что Андервуд не должен вернуться к полицейской работе ввиду несоответствия требованиям по психологической устойчивости и эмоциональной зрелости. Также в упомянутой докладной записке Харрелла содержался призыв проверить полицейскую академию, выпустившую Ламонта и рекомендовавшую его к службе в правоохранительных органах.

Андервуд переехал в город Линкольнтон (Lincolnton), расположенный в 25 км южнее Ньютона на территории другого округа и… поступил на службу в ведомство окружного шерифа. Взял его на службу лично шериф округа Линкольн Харвин Крауз (Harvin Crouse). Как такое могло случиться, крайне заинтересовало детективов в 1994 году. В рамках проводимого расследования были допрошены как сам Крауз, вышедший к тому времени на пенсию, так и некоторые из его подчинённых. Внятного ответа никто из допрошенных не дал…

В этом месте, конечно же, нельзя не вспомнить слова 1-й жены Ламонта о его предполагаемой гомосексуальности. В те времена гомосексуализм в США считался душевной болезнью, и лиц нетрадиционной ориентации не брали на службу в силовые органы просто по факту наличия сексуальной девиации. При этом сторонники однополой любви, безусловно, проникали на различные руководящие должности в правоохранительные структуры – тут достаточно вспомнить Эдгара Гувера, возглавлявшего ФБР на протяжении нескольких десятилетий. Но «гомосексуальное лобби» себя в те времена не афишировало и действовало максимально скрытно. Если Крауз и Андервуд действительно являлись любителями «однополой любви», то поддержка шерифа находит достоверное объяснение, а если нет, то… симпатия Крауза к незнакомому молодому мужчине, изгнанному с позором из полиции Ньюпорта, представляется настоящей диверсией, направленной на подрыв изнутри и полную компрометацию подчинённой шерифу структуры.

За несколько лет Андервуд сделал в службе шерифа весьма неплохую карьеру. Он поработал в окружной тюрьме, затем перешёл в патруль, а далее… трам-пам-пам!… в отдел уголовных расследований, самое уважаемое подразделение Службы. Да-да, он стал детективом, облачился в штатское, и с того времени упоминания об «особо секретных заданиях», «поручениях», «миссиях» и «операциях» из его речи не исчезали!

Когда в 1994 году бывшему шерифу Краузу стали задавать вопросы об удивительной карьере Андервуда в подчинённой Краузу службе, последний принялся его хвалить. По его словам, Ламонт был очень аккуратен, в мелочах – педантичен, а кроме того, он хорошо рисовал и делал отличные эскизы мест происшествий. Ещё он имел прекрасный слог и очень ловко составлял бумаги, то есть он писал их так, что при желании смысл написанного можно было истолковать прямо наоборот! Хороший и очень ценный для детектива дар… Шериф немало хвалил Андервуда, даже узнав, что того подозревают в убийствах 2-х человек. Харвин Крауз назвал Ламонта Андервуда «очень добросовестным детективом», а когда его попросили объяснить, что он вкладывает в этим слова, не моргнув глазом ответил, что бумаги, представляемые Ламонтом на подпись, были всегда хорошо проработаны и очень детальны, а кроме того, он любил носить полицейскую форму.

Но, как известно, свинья грязь найдёт! Довольно быстро в поведении Ламонта Андервуда стали проявляться странные и пугающие нюансы, заставившие его сослуживцев крайне внимательно относиться к словам и поступкам любимчика шерифа. Настораживала совершенно неадекватная потребность Андервуда подавлять, доминировать, унижать и издеваться в тех случаях, когда он мог не опасаться отпора. Так, например, один из сослуживцев Андервуда рассказал детективам в 1994 году, как Ламонт едва не убил человека, на которого надевали наручники. Задерживаемый лежал на земле, его руки уже были заведены за спину, и он не представлял ни малейшей опасности для окружающих. И в эти секунды Ламонт, вообще не участвовавший в задержании преступника, решил продемонстрировать свою «полицейскую крутизну» – он подскочил к лежавшему и наотмашь ударил его по голове прикладом дробовика. Удар был такой силы, что полицейский, производивший задержание, подумал, что преступник умрёт от полученной травмы. Этого, правда, не произошло, его быстро доставили в больницу, где прооперировали, но сам факт жестокого нападения до такой степени возмутил стоявших рядом полицейских. что они едва не избили Ламонта.

И случаев такого рода было довольно много, склонность Андервуда издеваться над арестованными и бить их была известна всем, кто пересекался с ним по службе.

Как несложно догадаться, в конечном итоге Андервуд попал в очередную передрягу, связанную с преследованием женщины. Жертвой его стала некая Пэтти Льюис (Patty Lewis), дочь крупного местного предпринимателя, которого хорошо знали в службе шерифа, поскольку тот охотно и часто жертвовал деньги на разного рода мероприятия, проводимые в интересах службы. Ламонт поначалу галантно ухаживал за Пэтти, всё было вроде бы хорошо, но… Проницательный читатель догадается, что через 2 или 3 месяца отношения пошли под откос именно из-за потребности Ламонта полностью контролировать женщину.

Пэтти прервала отношения, и тут-то начались типично «андервудские» фокусы – сначала плач и размазывание соплей по шевронам, потом тайные проникновения в дом, воровство банковских карточек и писем, сломанные замки и… да-да-да! красный аэрозольный баллон также пошёл в дело. На церкви, в которую ходила Пэтти, был изображён мужской половой орган и непристойная надпись с упоминанием её имени.

Женщина пожаловалась 3 или 4 раза непосредственному начальнику Андервуда, полагая, что если не выносить сор из избы, то проблему удастся решить просто и быстро. Шеф детективов, соответственно, всякий раз обращался к Ламонту, пытался увещевать его по-хорошему, мол, уймись, отстань от неё, у этой женщины влиятельный отец, если он узнает, скандал получится огромный! Ламонт эти разговоры игнорировал и в какой-то момент вообще потерял берега, уж извините автора за столь просторечный тон. 5 апреля 1979 года он напал на Пэтти, избил её, разбил о голову горшок с цветами, разорвал одежду. При этом он был облачён в форму сотрудника службы шерифа, хотя не находился на службе. Во время нападения он грозил Пэтти отправить её в тюрьму за бегство с места аварии на дороге и, в конце концов, возбудившись выше всякой меры, наставил на неё пистолет, пригрозив убийством за сопротивление аресту.

Полицейские Северной Каролины второй половины 1970-х годов – той самой поры, когда Ламонт Андервуд с блеском исполнял обязанности детектива Службы шерифа округа Линкольн.

Что бы вы подумали в такой ситуации? Пэтти поняла, что дело дрянь и у её бывшего любовника по-настоящему подтекает крыша… Из этого вывода, само собой, следует добрый совет всем женщинам внимательнее выбирать любовников, но к настоящему повествованию он вряд ли применим, ибо ошибка уже была совершена. Древние римляне в таких случаях говорили: «Factum infectum fieri nequit» («что сделано, то сделано»), – и мудрость эта даже превратилась в широко известную правовую норму «бывшее нельзя объявить небывшим». Норма эта положена в основу практически всех современных правовых систем – она выражает хорошо понятную любому разумному человеку мудрость: уж коли накосячил, то будь готов нести тяжесть расплаты за содеянное.

Пэтти Льюис поняла, что допустила большую ошибку, связавшись с идиотом [разумеется, в бытовом понимании этого слова], но при этом она не считала возможным обращаться за помощью к окружающим. Женщина по-настоящему боялась того, что отец, узнав о выходках Андервуда, попросту пристрелит его, после чего отправится в тюрьму. Обдумав сложившуюся ситуацию, Пэтти явилась в дом шерифа Крауза, рассказала ему о происходящем и спросила, сможет ли тот надеть намордник на свою собачку, или её придётся пристрелить? Шериф пообещал решить вопрос и действительно решил его моментально. В присутствии Пэтти он позвонил дежурному по службе, приказал разыскать Ламонта, и когда тот перезвонил, сообщил ему, что запрещает когда-либо приближаться к Пэтти Льюис.

И на этом всё! История закончилась… Ламонт Андервуд более не беспокоил Пэтти Льюис. Как оказалось, безудержно ревнивый, плаксивый и неуправляемый детектив вполне даже управляем, и собственные ревность и слёзы он – когда это надо – вполне даже умеет обуздывать.

Может показаться невероятным, но даже после окорота, полученного от шерифа, Ламонт Андервуд не отказался от своих замашек. Во время сбора информации о нём в 1994 году детективы отыскали 2-х женщин – их звали Моник и Линда – история общения Андервуда с которыми в точности повторила всё то, о чём рассказывали Пэтти Льюис и Дженни. Причём до самых мельчайших деталей, вплоть до рисования пенисов на стенах церквей, воровства водительских удостоверений и демонстрации поддельных рапортов о мифических правонарушениях.

Причём в рассказах жён и любовниц Ламонта детективы обратили внимание на пару любопытных поведенческих деталей, много говоривших об Андервуде как человеке.

Первая была связана с его исключительной аккуратностью, которую отмечали не только женщины, но и вообще все, общавшиеся с Андервудом более или менее близко. Он был перфекционистом в классическом понимании этого слова, даже консервные банки, поставленные одна на другую, он размещал так, чтобы узор этикеток был повёрнут к зрителю одинаково. А кончики шнурков обуви, убранной в шкаф, он закрывал специальными резиночками. И всегда задёргивал шторы на окнах, в которые попадал солнечный свет, дабы покрытие пола и обивка мебели не выгорали. Но!… Но всё это внимание к мелочам касалось лишь предметов, принадлежащих Андервуду. Будучи в гостях, он смело сбрасывал на пол подушки, наступал на них ногами, не сворачивал постельные принадлежности и, вообще, не проявлял ни малейшей заботы в отношении чужих вещей.

Другая деталь, также повторявшаяся в его общении со всеми женщинами без исключения, заключалась в том, что Ламонт любил получать подарки! Он всегда говорил своим жёнам и любовницам, какой именно хочет получить подарок. Вещи он выбирал недешёвые, обычно в диапазоне 150—200$, не забываем, что речь идёт о конце 1970-х – начале 1980-х гг., когда среднемесячный заработок американского промышленного рабочего до налогообложения составлял менее 1 тыс.$. И что же Ламонт хотел получить от своих избранниц? Набор мужских золотых аксессуаров [запонки и заколка для галстука], револьвер с накладками из красного дерева на рукоятке, хорошую магнитолу в автомашину и так далее, и тому подобное… Феерический инфантилизм, который может показаться простительным и даже милым в случае 7-летнего мальчика, но который выглядит совершенно отвратительно в исполнении мужественного 30-летнего полицейского.

А что же дарил своим любимым женщинам этот самый 30-летний мужественный полицейский? Автор предлагает проницательным читателям потратить 30 секунд на поиск правильного ответа, автор не сомневается, что проницательные читатели уже догадались, что Андервуд дарил чепуху… Главная интрига заключается в том, насколько чепухой являлась подаренная им чепуха?

Нет, это был не тостер… Нет, это был не электроподжиг для газовой плиты… Нет, это была не плойка для завивки волос! Это был шейкер – раскрывающийся стакан для взбивания коктейлей. Всем своим любимым женщинам Ламонт Андервуд дарил шейкер! Даже самая дорогая приблуда такого рода стоила тогда заведомо меньше 20$. Вы представляете, каким надо быть мужчиной, чтобы ожидать в подарок золотые запонки и заколку для галстука, а в ответ подарить шейкер?!

Есть в русском языке богатое в смысловом отношении слово «сквалыга». Хорошее такое слово – наше, доходчивое, сермяжное… Если вы правильно его употребили, то считайте, что вы очень многое сказали о человеке. Но честное слово, мне кажется, что слово «сквалыга» с полным основанием теперь можно заменять словом «андервуд», причём употреблять его не как фамилию отдельно взятого полицейского, а как обозначение психологического феномена. Представляете такой диалог: «Ты с ним пообщалась?» – «Да, поговорила…", – «И что с ним не так?» – «Да ты знаешь, он какой-то андервуд».

Как ни старался шериф Крауз закрывать глаза на проделки Андервуда, но к середине 1982 года даже он понял, что с этим человеком что-то сильно не в порядке и с ним надо бы попрощаться. После очередных [каких уже по счёту?] обвинений в рисовании аэрозольной краской пенисов на стене церкви шериф лично обыскал автомашину Ламонта и обнаружил использованный баллончик со следами пальцев Андервуда, запачканных этой самой краской. При этом Андервуд клялся шерифу, что ничего о баллончике не знает и уж точно к нему не прикасался. Разъярённый шериф приказал бывшему любимчику пройти 2-недельное обследование в больнице штата для проверки психического здоровья. Получив заключение специалистов, шериф поговорил с Ламонтом Андервудом и милостиво разрешил тому написать рапорт об увольнении по собственному желанию, в результате чего 30 ноября 1982 года проблемный сотрудник был исключён из штата Службы.

Жетон специального агента Бюро расследований штата Северная Каролина.

Что самое интересное – выписной эпикриз по результатам пребывания Андервуда в больнице к началу 1994 года исчез, и никто из допрошенных не мог вспомнить, что же именно в нём было написано. И больничные документы тоже странным образом исчезли, хотя их надлежало передать в архив для хранения.

Как бы там ни было, в начале декабря 1982 года Ламонт Андервуд приехал в город Солсбери, удалённый от прежнего места службы незадачливого «законника» приблизительно на 70 км. Приехал Ламонт не один, а в обществе своей 3-й жены Марсии, с которой он сочетался браком летом того же 1982 года после 5-и месяцев знакомства. Марсия по профессии была медсестрой, она пошла на работу в местную больницу, а Ламонт устроился в Департамент полиции Солсбери.

Поразительно, не правда ли? Совершеннейший социопат, испытывающий очевидные проблемы с самоконтролем и неоднократно пойманный на выходках, граничащих с уголовными преступлениями, прошёл необходимую и обязательную проверку и продолжил общественное служение по охране Закона.

В начале 1985 года Ламонт расстался с Марсией, но через некоторое время они вновь стали жить вместе. Его отношения с этой женщиной продлились дольше, чем с какой-либо другой, и это стало возможным, по-видимому, ввиду её низкой доминантности и абсолютной безынициативности. Она не пыталась противостоять своему муженьку и не боролась с его «закидонами», а потому даже придирчивый Ламонт, всегда с лёгкостью находивший поводы для скандалов и обид, не находил ничего такого, что можно было бы поставить Марсии в вину. Женщина эта была настолько уныла и безлика, что в конечном итоге наскучила даже Андервуду, человеку, скажем прямо, невысоких интеллектуальных запросов и жившему, скорее, «жизнью живота», нежели головы.

В 1992 году он выставил 3-ю жену за дверь, и та безропотно ушла. Настолько безропотно, что даже не заикнулась о разделе имущества, нажитого, вообще-то, совместно. Так Ламонт оказался в одиночестве в просторном и весьма приличном доме, купленном 3-я годами ранее в ипотеку с женой. Ипотеку, кстати, он милостиво согласился выплачивать самостоятельно – поразительное великодушие для такого, как он, прощелыги! В июне 1993 года Андервуд официально расторг брак с Марсией и сохранил после этого весьма неплохие отношения с бывшей женой.

Дом Ламонта Андервуда, купленный им в ипотеку во время его брака с Марсией. Когда 3-я по счёту жена надоела бравому полицейскому, тот отселил её на съёмную квартиру, проживая на которой женщина продолжала исправно выплачивать кредит на покупку дома, в котором она более не жила. Как долго могло тянуться такое положение вещей, сказать сложно, в конце концов, Ламонт милостиво разрешил бывшей жене не платить свою часть долга и принялся гасить ипотеку самостоятельно. Ну, просто душечка, согласитесь!

Это кстати, следует признать чем-то совершенно исключительным – Марсия стала, пожалуй, единственной женщиной в жизни 43-летнего Андервуда, с которой он сохранил более или менее нормальные отношения после расставания.

Летом 1992 года Ламонт закрутил роман с Кей Веден. Первые полгода или даже чуть более их отношения выглядели вполне нормально, примерно так, как это происходит у вменяемых взрослых людей. Однако с 15 марта 1993 года начались фокусы – целая череда совершенно умопомрачительных происшествий, которые застали Кей и её сына Джейсона врасплох.

Началось всё с того, что некто проник в гараж Кей и исписал её седан аэрозольной краской. Кроме того, автомашину попинали ногами, отчего на дверях остались вмятины. Через день – 17 марта – на подъёмных воротах гаража появилась надпись, также выполненная аэрозольной краской, гласившая, что Джейсон, сын Кей, «педик». Далее последовали письма, напечатанные пишущей машинкой, в которых содержалось требование приготовить деньги для выплаты долга в размере 2 тыс.$. Долг этот образовался якобы из-за того, что Джейсон взял под реализацию в школе наркотики, но денег не выплатил и «товар» не вернул. Всего Кей получила 4 письма, и если в первом из них сумма долга объявлялась равной 2 тыс.$, то к последнему она возросла уже до 4 тыс.$, ибо Джейсон был поставлен «на счётчик».

Дальше – больше. Начались телефонные звонки с угрозами. Кей несколько раз разговаривала с разными людьми, точнее, голосами, и она ни на секунду не усомнилась в серьёзности предъявленных ей претензий. При этом сам Джейсон категорически отрицал наличие какого-либо долга, как, впрочем, и собственное участие в торговле наркотиками. Апофеозом кампании запугивания стал… выстрел из оружия 22-го калибра в стену дома, произведённый кем-то, прятавшимся в кустах. Впрочем, тут мы сильно забежали вперёд, поскольку выстрел был произведён уже в конце лета 1993 года, а до того произошло много иных любопытных событий.

Кей Веден уже после первого же инцидента – вандального посягательства на её автомашину – сообщила о случившемся в полицию, и всё, последовавшее далее, не являлось тайной для местных «законников».

Довольно быстро подозрения детективов Отдела уголовных расследований полиции Солсбери сконцентрировались… назовите этого человека с одной попытки… трам-пам-пам! правильно!… Подозрения сконцентрировались на Ламонте Андервуде. Полицейские быстро выяснили, что никакой наркоторговли в школе нет и Джейсон Веден, настаивая на собственной непричастности к происходившему, не лжёт. Инициатор всех этих событий хотел создать в глазах Кей Веден видимость жизненной необходимости собственной персоны для этой женщины, эдакой жизненной опоры, незыблемой скалы, если угодно. А этим мог быть только её ухажёр Андервуд, работавший полицейским, прикреплённым к школе в качестве офицера безопасности.

Обыск, проведённый в кабинете Андервуда, дал в руки полиции графитовую ленту, на которой было чётко пропечатано одно из слов, употреблённых в анонимном письме. Изучение особенностей печати пишущей машинки из кабинета Андервуда убедительно показало, что письма угрожающего содержания выполнены именно на ней. Уже к началу апреля 1993 года подозрения однозначно сосредоточились на Ламонте Андервуде, и тому было предложено пройти допрос с использованием «детектора лжи». Ламонт отказывался 4 недели, напирая на недоверие полицейской технике, приём седативных препаратов для засыпания, болезнь и прочие надуманные отговорки, однако в конце месяца начальник полиции приказал ему пройти допрос, пригрозив отстранением от службы без сохранения жалования, формальным вынесением выговора и в конечном итоге – увольнением из полиции. Андервуд был вынужден согласиться ответить на вопросы…

4 мая 1993 года он принял участие в допросе с использованием полиграфа и… уверенно его провалил. Не было никаких сомнений в том, что он лгал по всем ключевым вопросам, связанным с угрозами в адрес Кей Веден и её сыном. И тут неожиданно на помощь Ламонту пришла Кей Веден, то есть потерпевшая! Она написала письмо начальнику полиции, в котором просила прекратить расследование, высказывала сожаление о собственном обращении в полицию и заявляла о твёрдой уверенности в полной непричастности Ламонта Андервуда к собственному преследованию. Для подкрепления своей уверенности в этом она упомянула о том, что один из телефонных звонков с угрозами произошёл в то самое время, когда Ламонт находился в её доме – он стоял рядом с ней и никак не мог говорить по телефону чужим голосом!

Как несложно догадаться, о написании этого письма Кей попросил сам Ламонт Андервуд – в этом Кей призналась весной 1994 года.

Однако ситуация вышла из-под контроля Веден, теперь она уже не могла отозвать собственное заявление о преследовании, и потому следствие продолжилось. Хотя дело было уголовным и его надлежало передать в суд, в ход пошли всевозможные административные уловки, призванные перевести наказание сугубо в административные рамки. Полиция боялась замарать чистоту мундира, и в этом её поддерживали местные власти. Общий запрос политиков местного уровня можно было выразить единственной фразой: давайте обойдёмся без уголовного суда!

У них это получилось, и 7 июня 1993 года начальник Департамента полиции Солсбери Джейкобс (Jacobs) вручил Ламонту Андервуду предписание, содержавшее перечень дисциплинарных мер, наложенных на него по результатам расследования и внутренней проверки. Ламонт переводился в так называемый оперативный отдел, отвечавший за патрулирование улиц, и должен был стать рядовым патрульным. В момент перевода с должности школьного офицера безопасности в патрульные он на 5 дней выводился за штат без сохранения материального довольствия – фактически это было замаскированное депримирование на 25%, которое иначе было сложно провести по документам. Кроме того, в течение лета Андервуду надлежало пройти психологическую оценку пригодности к исполнению служебных обязанностей, иначе говоря, психолого-психиатрическую экспертизу. После её окончания Ламонт должен быть отправиться в административный отпуск, дабы руководство выработало план его дальнейшего использования согласно полученному заключению.

Результат экспертизы оказался неудовлетворителен – Ламонт оказался подвержен перепадам настроения, склонен к затяжным депрессиям, плохо контролировал себя, был жесток, непримирим, нелоялен и совершенно некритично воспринимал собственные поступки. Он не подходил для полицейской работы, и вызывало удивление то, как ему удавалось ранее убеждать врачей в своей профпригодности.

История закончилась для Андервуда довольно печально, хотя и не худшим образом. Ему оформили неполную пенсию по инвалидности и проводили на покой. С этого времени – речь идёт об осени 1993 года – Андервуд стал всем жаловаться на больной позвоночник, хотя никогда никаких травм он не получал и позвоночник никогда не лечил. Но надо же было как-то объяснять, по какой причине его объявили инвалидом… Вот он и стал всем рассказывать о больной спине, хотя «больной позвоночник» ничуть не мешал ему танцевать по много часов без перерыва [Андервуд посещал танцевальный клуб, где активно знакомился с женщинами и танцевал по 3 часа и больше практически без остановок].

Ламонт Андервуд.

После того, как стало известно о предстоящем увольнении Ламонта из полиции, некто выстрелил в стену дома Кей Веден из огнестрельного оружия 22-го калибра. Полиция изъяла пулю, и после убийства Виктора Гунарсона её сравнили с пулями, излечёнными из тела последнего. Калибр в обоих случаях оказался одинаков, но то, что пули эти были выпущены из одного оружия, доказать не удалось – этому помешало сильное повреждение пуль, извлечённых из трупа.

Осенью 1993 года отношения Кей Веден и Андервуда перешли в стадию резкого обострения. Несколькими месяцами ранее женщина заступалась за него и доказывала всем, каким замечательным человеком являлся Ламонт, однако уже к середине октября отношения оказались испорчены бесповоротно. Андервуд подарил Кей кольцо с большим рубином и бриллиантами, затем отобрал, заявив, что женщина недостойна его любви. Встретив Кей в ресторане в обществе подруги, Ламонт якобы случайно опрокинул ей на колени чашку чая. А затем на парковке перед магазином «Quality Mart» он грубо напал на неё, ударил дверцей автомашины, разорвал ожерелье на шее и причинил ряд мелких телесных повреждений. После этого Кей обнаружила записку с угрозами на лобовом стекла автомашины… В общем, в ход пошёл весь набор фокусов Андервуда, не раз демонстрировавшийся им прежде в отношении других женщин. Хотя нет, не весь, появилось «know how», не виданное ранее – Андервуд в ноябре 1993 года позвонил по телефону Кей и выстрелил в трубку – эта запись осталась на автоответчике.

В конце ноября Кей заявила Ламонту о полном разрыве и потребовала, чтобы тот не приближался к ней. И вот вечером 3 декабря исчез Виктор Гунарсон… затем 6 числа произошла встреча Андервуда с Кей и её матерью в ресторане, во время которой Андервуд пообещал сделать так, чтобы она потеряла близких ей людей… и 9 декабря Кэтрин Миллер оказалась убита в собственном доме 2-я выстрелами из револьвера 38-го калибра [на предположение об использовании револьвера наводило отсутствие не месте совершения преступления стреляных гильз].

Поскольку Кей Веден сразу заявила о своих подозрениях в отношении Ламонта Андервуда, следствие в первые же дни взялось за его проверку. От него потребовали выдать огнестрельное оружие, которым тот владел – он и выдал 2-а револьвера 38-го калибра. Баллистическая экспертиза показала, что они не использовались для стрельбы в Кэтрин Миллер. Андервуд во время допроса не удержался от того, чтобы не высказать свои подозрения в отношении Джейсона Ведена – сына Кей, который, по его мнению, являлся совершенно неуправляемым и неблагодарным подростком. Согласно той версии событий, что озвучил Ламонт Андервуд, юноша действительно занимался распространением наркотиков в школе и задолжал значительную сумму крупному дилеру. Джейсону весной 1993 года грозили серьёзные неприятности, его могли убить в назидание другим мелким распространителям, но молодого человека спасло вмешательство Андервуда. По словам последнего, он сумел найти «выход» на крупного дилера и договорился с ним, что заплатит долг Джейсона, избавив того от преследования. И если у Кей Веден сейчас опять начались проблемы, то это лишь означает, что её сыночек вляпался в очередные внутришкольные разборки.