Керенский. Вождь революции бесплатное чтение

Глава 1. Отель

 Все даты, во избежание путаницы, представлены по новому стилю.

«Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции» В.И. Ленин

«У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию». Ф.Энгельс.

Молодая блондинка сидела за стойкой администратора гостиницы и рассматривала паспорт, который держала в руках. Кристина Самсонова имела короткую элегантную причёску и весьма приятную наружность, которой она придавала слишком много значения. Впрочем, сейчас она банально грызла ногти и хмурилась, пока оформляла заселение в номер люкс нового клиента. Ну как клиента – этого молодого человека правильней было назвать боссом, или начальником. Пусть и не ее лично.

Александр Фёдорович Керенский являлся управляющим гостиницы «Sacred Place», принадлежащей канадской компании Five Seasons. В гостиницу с названием «Royal night» той же самой компании он прибыл по делам. Каким? Этим не принято делиться ни с кем, но, несомненно, дела были исключительной важности.

«Дата рождения – 20.04.1986, место рождения – город Москва», – Вау, как он только успел в таком возрасте стать управляющим? – С удивлением и ноткой зависти пробормотала девушка с ресепшена. Ей захотелось узнать о нем побольше, но, увы! Кусок картона, выполненный из бумаги, имеющей защиту от подделки, не мог сообщить ничего сверх. Ни про элитную школу, ни про экономический факультет Московского государственного университета, где учился хозяин документа. Да этого и совсем не нужно было знать обычному администратору элитной гостиницы.

Сам обладатель звучной исторической фамилии скучал перед стойкой, и, от нечего делать, пялился на блондинку, вгоняя ее в краску. Он и сам был светловолосым молодым человеком, с правильными чертами лица и пронзительными ярко синими глазами. Впечатление от безупречной внешности портил лишь его холодный, снисходительно-равнодушный взгляд, которым он окидывал симпатичную девушку. Пресыщенный женщинами, он почти не обращал внимание на ее кокетство и намеки.

Скольких таких он встречал в своей жизни? На одной даже женился, но брак не просуществовал и трёх лет. Распался, улетучился ранним летним дождем. На память о том спорном времени остался только сын Егор. Да и то: с мальчиком Александр общался редко, отделывался алиментами и редкими подарками, да и вообще не испытывал к нему особых чувств.

Через пару минут процедура оформления подошла к концу, после чего молодой человек, забрал паспорт, подхватил кожаный портфель и направился по роскошной лестнице отеля наверх. На втором этаже располагался нужный ему номер, который он всегда снимал по прилете. Девушка-администратор, проворно подхватив ключ от апартаментов, услужливо сопроводила его до двери. Мило улыбнувшись, она вставила чип-карту в электронный замок, дождалась щелчка механизма и толкнула ручку вперед.

– Это ваш номер, Александр Фёдорович! “На журнальном столике стоит телефон, по нему вы сможете заказать в номер ужин или решить возникшие вопросы”, – Протараторила она дежурную фразу. Улыбнувшись еще раз, она отдала ключ и удалилась, призывно покачивая бедрами. Жаль, но ее прелести не вызвали у молодого человека никаких эмоций.

Номер, как всегда, был выше всяких похвал. Весь интерьер, включая лестницу холла, оказался выполнен в стиле императорского дворца: огромное, даже слишком огромное пространство в бело-золотых тонах, шикарная кровать с балдахином, репродукции известных художников эпохи Возрождения и оригиналы более молодых авторов. На первый раз впечатляет, но к подобной роскоши Александр уже привык в Москве. Он лег на кровать, закинул руки за голову и принялся вспоминать свою прошлую встречу с князем Карелом Шварценбергом.

Этот человек напомнил ему дона Корлеоне из «Крёстного отца»: те же черты лица, та же любовь к сигарам. И та же въедливость, тот же острый ум, те же амбиции. Переговоры с ним вышли тяжелыми, но Александр по праву гордился заключенной сделкой. В Москву князь приезжал по делам, будучи еще министром иностранных дел Чехии. А по итогам встречи Керенский даже получил приглашение в знаменитый Бильдербергский клуб, чьим участником являлся Карел.

Шварценберг всегда производил впечатление человека, который знает намного больше собеседника, но не никогда этого не показывает. Неизменно дружелюбный и участливый, он легко вникал во все дела, легко располагал к себе собеседника, но никогда не скатывался до панибратства. Балансировать в такой роли, как ни крути, настоящее искусство.

Александр учился на таких примерах, изо всех сил старался соответствовать высокому уровню. Хоть это не касалось любви к сигарам и других привычек людей, что привыкли жить в роскоши. Он хотел перенять опыт управления персоналом и некоторые другие, иногда очень своеобразные навыки.

В гостиничный бизнес Александр пришёл почти сразу после окончания экономического факультета МГУ, по протекции друга, с которым вместе и учился. Он начал с должности обычного менеджера, но упорный молодой человек стал быстро продвигаться по карьерной лестнице, не жалея ни себя, ни своих коллег. В этом помогал острый ум, деловая хватка и отличное владение английским языком, а также неплохое знание французского и немецкого.

Где-то он был настойчивее своих коллег, где- то проявлял большую сообразительность, при удобном случае не брезговал ни подставами, ни вовремя подкинутой интересной информацией хозяину отеля.

Продвигаясь таким образом, он сумел получить место управляющего гостиницей «Sacred Place» уже через семь лет после начала работы, что стало весомым достижением в жизни молодого человека.

Назначению предшествовала стажировка в отеле Five Seasons Hotel Prague, в Чехии. Помощник управляющего отелем, за которым закрепили Керенского, не любил поляков в силу своих причин, потому фамилия с ощутимо польскими корнями изрядно его раздражала. Он мужественно боролся с неприятными эмоциями, пока не плюнул и не подобрал подходящее имя для стажёра, став называть его Алекс Кей. Так это неофициальное имя и закрепилось за молодым человеком. Самому Александру оно даже нравилось, да и иностранцам легче произносить.

В свои тридцать пять лет Керенский уже многого добился, но все еще не удовлетворил свои амбиции. Он мог больше, много больше, чем сейчас. Алекс Кей был хищником каменных джунглей, но хищником умным, знающим цену себе и другим. Пусть это касалось только гостиничного бизнеса. Добившись места управляющего, он перестал скрывать свои амбиции и стремления, но это пошло только на пользу делу.

Если брать настоящее время, то командировка в Санкт-Петербург являлась вынужденным шагом: здесь нужно было решить ряд насущных вопросов, а также значительно повысить прибыль. Впрочем, к решению этих самых вопросов он основательно подготовился.

Подойдя к окну, Александр отдёрнул тяжёлые роскошные шторы фешенебельного номера и взглянул на открывшийся вид. А там было на что посмотреть.

Исаакиевский собор возвышался прямо перед окном, позволяя рассмотреть себя во всём первозданном величии. Эта серая громада церкви с покрытыми зелёной патиной бронзовыми фигурами святых одновременно ошеломляла и завораживала. Величие архитектора, создавшего такое чудо, не могло не восхищать, и сам Александр мог подолгу смотреть на золотые купола, что непокорно пронзали свинцовое Питерское небо.

Удовлетворённо вздохнув, Керенский вышел из номера и спустился в ресторан. Следовало отдохнуть и морально подготовиться, так что он провёл весь вечер за изысканной едой, пока мысленно репетировал речь и отрабатывал аргументы перед предстоящими тяжёлыми переговорами.

Раннее весеннее утро встретило его спящим на роскошной кровати в позе морской звезды. Впрочем, ко многим достоинствам управляющего вполне можно было прибавить и ранний подъем.

– Время не ждёт! – задорно сказал Александр, бодро вскочил с кровати, а потом направился принимать душ. После душа заказал в номер завтрак и отдал должное великолепию блюд, приготовленных шеф-поваром отеля.

Еда закончилась внезапно. Керенский хмыкнул, посмотрел в пустую тарелку, а затем бросил взгляд на старинные часы, мерно тикающие в углу. Если сверить их с собственными часами, одной из самых дорогих и престижных швейцарских марок, то можно было заметить, что они опаздывают ровно на одну минуту. Он невольно улыбнулся этой детали, и сам себе сказал: – Пора!

Керенский забрал вещи, накинул плащ, подошел к дверям, которые любезно открыл перед ним молодой швейцар, и вышел из отеля. Старинное бело-золотое здание с двумя белыми львами у выхода осталось за спиной. Прямо перед молодым человеком мрачным величием возвышался Исаакиевский собор, покрытый тонким слоем мелкого снега.

Несмотря на раннюю весну, от воздуха все еще стыли легкие, а в небе кружились редкие снежинки. Машина из каршеринга ожидала на стоянке отеля. Александру осталось пройти до неё какую-то сотню метро, когда, неожиданно для себя, он услышал рокот мощного мотора. Со стороны Адмиралтейского проспекта вырвался безумец, управляющий старым «крузаком», и понёсся по улице прямо на него.

Всё решили мгновения. Керенский почти успел отскочить с пути бешеного автомобиля, но безумный гонщик краем бампера всё же зацепил молодого управляющего. Сильный толчок в бедро приподнял его в воздух, бросил с размаху на мостовую. Мощный удар вышиб весь дух из обмякшего тела и протащил несколько метров по дорожному полотну, оставляя по пути широкую кровавую полосу.

Тем не менее, шанс выжить у Александра все ещё был. К несчастью, он ударился не только телом, но и головой. Столкновение выбило его из сознания, а душу – из тела. Лишь призрачная морозная дымка на мгновение закрыла пострадавшего пешехода своим туманным мистическим покрывалом.

Очнулся он рывком. Александр с трудом вернул мутное, ускользающее сознание, упрямо открыл глаза, осмотрелся вокруг и попытался встать, но острая боль копейными наконечниками пронзила всё тело. Голова закружилась, перед глазами всё померкло, кроме последней, выхваченной из окружающего пространства картины, и он снова упал в обморок. Последней мыслью, которую успел ухватить его поврежденный мозг была удивлением:

«Что за странно одетые люди ко мне бежали? Кажется, они были с оружием, но почему…» – Дальше в его сознании наступила непроглядная темнота.

***

Александр Фёдорович Керенский, социалист, пламенный революционер, эсер и новоиспечённый министр юстиции Временного правительства, окончил очередную зажигательную речь, и теперь возвращался на автомобиле в Мариинский дворец. Туда, где «временно» работало Временное Правительство.

Весь наполненный революционным пылом, жаром, умными словами и желанием реализации не менее умных дел, он полнился осознанием своей исключительности и важности. Так, витая в облаках, молодой политик и вышел из автомобиля. Минуту назад он заметил в окне своего тёзку А.Ф. Аладьина, лидера фракции трудовиков из партии эсеров, после чего немедленно решил остановить машину.

Машинально кивнув водителю, Керенский поднял руку и громко прокричал:

– Александр Фёдорович, идите сюда! У меня для вас срочное сообщение! – Но то ли он кричал недостаточно громко, то ли Аладьин был слегка глуховат, однако призыва тот не услышал. Тогда Керенский решил сам пойти к нему.

А в это время вдоль Малой Морской улицы, лихо настегивая кобылу, по своим срочным делам куда-то нёсся извозчик. Его лошадь, испугавшись шального выстрела революционного матроса, вдруг понесла повозку неведомо куда. Они проскочили с десяток домов, после чего норовистая кобылка вынесла несчастного извозчика прямо на площадь перед Исаакиевским собором.

– Поберегись! Поберегись! – Тщетно взывал он к многочисленным прохожим. Большинство разбежалось, но судьба к министру юстиции в этот погожий день оказалась весьма неблагосклонна.

Керенский успел оглянуться, даже взмахнуть руками в попытке отгородиться от неизбежного, но оказался безжалостно сбит лошадью и отброшен в сторону, где, обливаясь кровью, потерял сознание. А через мгновение он пришел в себя, но оказался совсем в другом теле.

Приподняв окровавленную голову и оглянувшись вокруг, подданный Российской Империи успел увидеть невиданные машины, людей в непривычной одежде, яркие витрины. Даже то, на чём он лежал, отличалось от привычной для него булыжной мостовой.

– Где я? – успел он прохрипеть знаковую фразу и умер.

***

Управляющий гостиницей «Sacred Place», полный тёзка министра юстиции, а теперь ещё и попавший в его тело, тем временем, пытался приподняться на локте. Он пришел в себя в неизвестном ему помещении. Его тело болело, руки ощущали необычный покрой перин, а голова оказалась обмотана какой-то марлей.

– Голова перемотана, под носом засохшая кровь, лежу непонятно где… Как я до такого докатился?! – мелькнула в голове истерическая нотка.

Похоже, что сильный удар бампером сказался на его восприятии и душевном самочувствии. Хотелось куда-то бежать, к чему-то стремиться. С великим трудом он сдержал нахлынувшие эмоциональные порывы. Но только эмоциональные – позыв в туалет решено было не игнорировать, но где он находиться Керенский не знал.

Тут, в просторное помещение, где Александр лежал на низкой кушетке, зашел доктор. Это стало понятно по сосредоточенному виду посетителя, его одежде и общему виду: седая бородка клинышком, пенсне, общее выражение лица, присущее врачам.

– Так-с, милейший Александр Фёдорович, как вы себя чувствуете?

«Да мы вроде не знакомы, – шевельнулась в голове Керенского мысль. Вялая, как червяк в глубокой луже. Нехотя разлепив пересохшие губы, он ответил:

– Плохо!

Врач понимающе усмехнулся.

– Ну, так это и понятно. Лошадь – животное крупное, но бестолковое. Пришибла она вас будь здоров, не каждый министр такое переживет!

– Какая лошадь? Откуда?

Доктор продолжил, не услышав или не обратив на заданные вопросы внимания:

– Да-с, извозчик божился и плакал, что он ни при чём. Как же?! Покушение на нового министра юстиции, за такое могут и на месте расстрелять, без суда и следствия. Хотя, что же это я, сейчас революционный суд, но всякие эксцессы могут быть, уважаемый Александр Фёдорович. Матросы совсем распоясались, стреляют почём зря. Революция дала им на это право. Смешно, господа! Но одновременно и грустно. Какое право? Да они же почти все анархисты, для них законы не писаны. Для них революция – это отсутствие власти и законов, что людских, что божьих! Вот и палят в божий свет, как в копеечку. Эх, куда мы катимся, куда катимся? – доктор печально вздохнул и продолжил.

– Но царя скинули, власть у Временного правительства. Вся Европа признала это! Надо лишь немного перетерпеть анархию и сумасбродство, окончить войну, и вот тогда заживём! А остальное, это так, мелочи…

Слушая этот монолог, Алекс Кей лежал в онемении от удивления. Какой царь? Николай II, что ли? Так его давно уже скинули и убили. Или это другой? Матросы? Это которые? С Кронштадта? Ни одного из них он не видел в Санкт-Петербурге. Да и вообще, в крупных городах редко когда увидишь солдат или офицеров в форме, как-то не сильно это приветствуется, со времён развала Советского Союза. Вот они и предпочитают ходить в гражданке. Доктор, между тем, продолжал «разоряться».

– Вы, Александр Фёдорович, поберегите себя, для революции – то. Мы только все жить начинаем. Самодержавия больше нет, а свободы – хоть отбавляй, да многим она не впрок пошла. Ну, не буду вам мешать отдыхать. Необходимые лекарства я прописал, перевязку сделали. У вас сотрясение мозга да закрытый перелом левого ребра, через месяц всё заживёт. Берегите себя, господин министр юстиции, – Произнес напоследок словоохотливый лекарь, забрал с собой большой саквояж из чёрной кожи и вышел из помещения.

Александр Керенский со вздохом откинулся на подушку. В своём мире он всего лишь управляющий фешенебельным отелем, в политику не лез, поэтому никогда не думал, что его могут назвать так. Вокруг суетились абсолютно незнакомые люди, одетые в старомодную одежду и разговаривающие на русском языке, но немного странном, сильно отличающимся от современного. Это казалось диким, нелепым, и, одновременно страшным.

Никаких «…ять», «ты», «блин», «какого овоща» и тому подобных оговорок эти импозантные немолодые мужчины не допускали. Больше всего они напоминали Керенскому профессуру МГУ, но с изрядной натяжкой. Был в них некий лоск, который вырабатывается годами и не одним поколением, так что это отчетливо чувствовалось.

– Дворяне что ли? Твою мать! – по-простому подумалось ему. Тщательно поддерживаемый образ рухнул, сошел с молодого человека, как грязь с машины после мощного ливня. – Так, так, так, надо взять себя в руки и разобраться. Первый вопрос, где я очутился? А второй вопрос, почему?

Он в очередной раз приподнял голову и огляделся. Помещение, в котором оказался потерпевший, представляло собой небольшой кабинет с трёхметровыми потолками явно имперской постройки. Что за здание это могло быть? На отель не похоже, на Исаакиевский собор, возле которого его сбила машина, тем более. Ближайшим похожим зданием мог оказаться Мариинский дворец, в котором он несколько раз бывал. И что-то внутри подсказывало, что Керенский в этом прав.

Хорошо, с местом разобрались. Теперь, что насчет непонятной фразы о министре юстиции и революционных матросах? Да, его фамилия была Керенский, а имя и отчество – Александр Фёдорович. Полный тезка главы Временного правительства – тот тоже был Александром Фёдоровичем. Керенским, ага. Да, отец изрядно подгадил ему с фамилией и именем.

О своем историческом прототипе Александр и слышал, и читал, благо с такой фамилией поневоле заинтересуешься. Но ничего интересного из этих сведений для себя не вынес. Был такой человек в истории государства Российского, да весь сгорел и вышел. Бежал после Октябрьского переворота то ли с Зимнего дворца, переодетый женщиной, то ли с Гатчинского дворца, переодетый матросом. Кто сейчас проверит?

– Надо взглянуть на себя в зеркало, – Решил он.

Судя по фотографиям, которые ему попадались в исторической литературе, тот Керенский был человеком с некрасивым лицом, имел причёску ёжиком и застывший взгляд человека, наделённого скрытыми пороками. Имел явные диктаторские замашки, но не смог реализовать их, не то по причине своей нерешительности и неспособности к конкретным делам, не то из-за желания усидеть сразу на нескольких стульях. Но политиком он был весьма способным, не лишённым ораторских и актёрских данных.

На пути к зеркалу возникли неожиданные трудности. Как вообще встать с кровати в нынешнем состоянии? Алекс едва головой-то двигал. Да и вообще, что за фантастика? Как он смог перебраться в тело своего визави? Как такое вообще возможно?

Взгляд переместился на руку, и это явно была не его рука. Ногти не ухожены, где – то обгрызены, кожа на ладонях пергаментная (сказывалась операция по удалению одной почки, проведенная несколько месяцев назад), все это было чужое. А куда делись его дорогие часы, за несколько тысяч у.е? Вместо них в кармашке жилетки, поддетой под пиджак, блестела серебряным блеском луковица фирмы Ремонтуар, о которой он никогда и не слышал.

Без сомнения, его разум, дух, душа, информационная матрица, или что там ещё, перенеслись в тело его тезки, оказавшись в дореволюционном времени абсолютно неизвестным образом. Однако Керенский все еще цеплялся за последнюю надежду опровергнуть вариант с вселением.

«Все нормально, это лишь сон или горячечный бред. Надо только добраться до зеркала».

– Кто-нибудь, подойдите!

Хриплое карканье, что вырвалось из непонятно пока чьей глотки, ничуть не походило на его собственный голос. Сердце ухнуло вниз, надежда сменилась отчаянием неминуемого. В голове, толкались и мельтешили мысли, одна чернее другой. – Что же делать? Что же, блин… делать?!

Его услышали. Раздались торопливые шаги, и в комнате появилась медсестра, один вид которой многое для него объяснил. Это оказалась довольно пожилая дама, одетая в длинное тёмное платье, а на голове ее был повязан белый платок с вышитым по центру блеклым красным крестом.

«Вот и приплыли!»

– Господин Керенский, вы звали?

– Да! – он с трудом разлепил губы, запёкшиеся от внутреннего жара. – Принесите воды.

– Да-да, минуточку.

Женщина быстро скрылась из поля зрения, появившись через минуту с вычурной фарфоровой кружкой. Александр сделал несколько глотков, и, наконец, унял сухой пожар, что сжигал его изнутри. Он опустил руку с зажатой в ней кружкой, поднял взгляд на сестру милосердия и тихо спросил:

– Где я?

– В Мариинском дворце. Вас сбил извозчик неподалеку отсюда. Мы сразу же принесли вас сюда и вызвали доктора, чтобы помочь с перевязкой.

– Что сказал врач?

– Доктор? Он ведь был у вас буквально несколько минут назад, – Она нахмурилась, но все же повторила предписание, – Он сказал, что у вас сотрясение мозга, но не слишком серьезное. Также повреждены рёбра. Не волнуйтесь, господин Верховский очень опытный врач! Он внимательно вас осмотрел и не нашёл ничего опасного. Рёбра целы, но грудь серьезно ушиблена. Кроме всего прочего, ещё есть ссадины и ушибы, останутся синяки, и, пожалуй, всё. Вы, господин министр, через сутки сможете вставать с постели и ходить, а через неделю полностью будете свободны от постельного режима.

– Спасибо!

– Вот, выпейте, это прописанное вам успокоительное.

Медсестра плеснула из мензурки в кружку немного жидкости, разбавила водой, после чего протянула ему. Взяв кружку в руки, Керенский залпом выпил лекарство, имеющее странный травяной привкус.

– Ах да, ещё мне придется сделать укол. Не волнуйтесь, у нас все стерильно, – Заверила она.

Медсестра достала шприц, наполненный прозрачной жидкостью, и сделала ему укол. Сознание быстро затуманилось, поплыло, и Керенский погрузился в тяжёлый, условно целебный для него сон.

Как только он забылся сном, к женщине подошёл мужчина с короткой стрижкой, густыми усами и бородой, одетый в дорогой твидовый костюм. Устремив на медсестру строгий взгляд, он спросил.

– Любезная Марфа Пафнутьевна, как наш пациент? Жив?

– Жив, – улыбнулась одними уголками губ медсестра. – Жив, и ещё долго проживёт. Ударила лошадь его сильно, но не напрямую, а юзом. К тому же, министр очень удачно упал.

– Да, – вздохнул Председатель Временного правительства князь Львов, – революция много бы потеряла с его смертью. Но нашему новому министру не привыкать падать и подниматься, – Пошутил он, – Как, кстати, Александр Федорович себя чувствует, и когда будет дееспособен?

– Пока плохо. Но я вколола ему морфий, он заснул. Завтра его можно переместить домой, и, по заверениям доктора Верховского, через неделю он встанет на ноги. Рёбра ещё долго будут давать о себе знать, но ходить наш пациент сможет уже после недели лечения.

– Дай-то Бог! Дай-то Бог! Уж не время сейчас отлёживаться, каждый день приносит всё новое и новое. Спасибо вам, сестра.

Медсестра склонила голову в ответном уважительном жесте, развернулась и ушла, шурша длинной юбкой. Князь Львов, еще недолго простояв у постели больного, пробормотал себе под нос, – Как же так получилось, как же так, – После чего тоже вышел из комнаты вслед за ней.

Спустя несколько минут, медсестра вернулась и заняла свой пост у постели больного. А попросту говоря – присела на обычный диван с белой больничной простыней, что стоял в кабинете одного из министерских чиновников.

Глава 2. Дома

Кто садится меж двух стульев, тот предаёт революцию. Кто не с нами, тот против нас! И.В. Сталин.

«Того, что случилось, мы, конечно, не хотели… история проклянет вождей так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю». П.Н. Милюков

Позднее весеннее утро семнадцатого марта тысяча девятьсот семнадцатого года неохотно заглядывало сквозь плотные, но небрежно задёрнутые шторы Мариинского дворца. Слабое, совсем не теплое солнце едва освещало человека с некрасивым бледным лицом и большим носом. Он лежал на низком диванчике, находился под действием морфия и натужно дышал в спёртом воздухе небольшой комнаты.

Увы, утро не было свежим или бодрым. Это понимала и медсестра, поэтому подошла к окну и слегка отворила его. Сквозь узкую щель засвистел лёгкий ветерок, дувший с канала. Он быстро привнес в атмосферу комнаты освежающую нотку Финского залива. Сквозняк прошелся по комнате ледяным порывом и разбудил Александра.

– А? Что? Куда? Где я? Почему? Отчего? Что за… хрень?! Твою мать! – Поток междометий и вопросов без ответов резко заполонил небольшой кабинет с безвольным телом новоиспечённого министра юстиции. Задремавшая было сестра милосердия резко очнулась от липкого сна и слегка раздраженно посмотрела на человека, чей сон чутко сторожила на протяжении всей ночи.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально я себя чувствую, точнее, хреново, – ответил ей Керенский.

– Простите?

– Нехорошо я себя чувствую, – поняв, что выбивается из образа, пояснил Керенский.

– Скоро всё пройдёт, – успокоила его медсестра, – Вы уже можете встать?

– Попробую! – Он осторожно приподнял забинтованную голову с подушки, – Могу!

– Вот и хорошо, я сейчас же сообщу об этом, и вас отвезут домой.

– Домой, это куда?

– Ну, я не знаю, – растерянно пролепетала сестра. – Туда, где вы живёте.

– А где я живу? – продолжал допрос молодой человек, чувствуя нарастающее раздражение.

– Вы забыли? – участливо спросила она.

– Да, – ответил он, досадливо морщась. – Память совсем отшибло, но я разберусь. У вас есть зеркало? Хочу посмотреть на себя.

Сестра сделала неуверенное движение, но потом извлекла из недр своего платья небольшое зеркальце и протянула Керенскому. Тот жадно выхватил его из рук, поднес к лицу. В зеркальной глади он смог рассмотреть знакомые черты, но, к сожалению, не свои. Это было лицо главы Временного правительства Керенского, неоднократно виденное им на фотографиях, а не его собственная внешность. В полном отчаянии Александр откинул от себя зеркальце.

Зеркало упало в подол медсестры, и едва не выскочило оттуда на пол, благо женщина успела подхватить свою вещь рукой. Отбросив зеркало, Алекс Кей откинулся на подушку и крепко зажмурил глаза, чтобы сквозь веки не пробилась предательская влага.

Всё, чем он жил и к чему стремился одним мигом полетело в тартарары. Александр был на пути к успеху, общался с сильными мира сего. Предвкушал дальнейшие перспективы своего служебного роста и уровень комфорта, которым мог бы обладать. Дорогая квартира в центре Москвы, лучшие девушки эскорта, престижный автомобиль, знакомства с известными и влиятельными людьми, планы на будущее – всё это обратилось в прах.

Кто он сейчас? Министр юстиции, который впоследствии стал главой Временного правительства да бежал из страны? Король без королевства? Диктатор без страны? Вождь революции? Кто он? Ктооооо?

Бурные эмоции, захлестнули с головой. Хотелось кричать, выть, ударить кого-нибудь, наконец. А то и вовсе наброситься и искусать сидящую рядом с ним испуганную медсестру.

Но, неожиданно, перечисление всех должностей Керенского странным образом успокоило его, а потом осознание властных возможностей поневоле захватило мысли амбициозного молодого человека. Он ведь министр, и далеко не самого последнего ведомства! Не извозчик, не секретарь посольства, не крестьянин и не моряк! Министр! А впереди его ждёт пост главы Временного правительства. У кого еще были такие возможности? Кто мог похвастать таким карьерным ростом? Александр и не слышал никогда ни о чём подобном!

Да, Временное правительство недолго просуществовало, факт. Но ведь оно все еще оставалось полноценным правительством страны, целой империи! И только бездарность, слабоволие, трусость, метания бывшего владельца этого тела помешали ему удержать в руках власть.

А у неожиданного вселенца, наоборот, сейчас есть шанс. Пусть небольшой, но вполне реальный. И теперь от него будет зависеть не только собственная судьба и благосостояние парочки подчиненных. Нет, сейчас он, возможно, держит в руках будущее страны, в которой он родился и вырос. «Рашка» – так презрительно называли её многие его знакомые. Но Алексу почему-то не нравилось это название, он считал подобное моветоном, уважал свою землю хотя бы за то, что на ней родился.

Глядя на князя Шварценберга, он понимал, что для того Чехия не ассоциировалась ни с чем плохим. Он принимал участие в судьбе своей страны и пытался её сделать лучше. И уж его дети никогда не позволили бы себе таких высказываний. В конце концов, кому не нравится Родина, тот всегда может уехать, но обливать её помоями из-за границы, это унижать, прежде всего, себя самого.

Впрочем, сейчас извилистая кривая вывела его на новый, неведомый путь к вершине власти. И Александр твердо решил, что пройдёт этот путь несмотря ни на что. Он не такой, как тот, другой Керенский. Он будет биться насмерть. Нет, не ради своих соотечественников, не ради неизвестного ему государства, под названием СССР, и не ради всеобщего счастья. Он будет биться за себя! За свою власть, за своё будущее, а там, посмотрим, куда кривая вывезет. Посмотрим!

Постепенно, не сразу, но он заставит считаться с собой и тех, кто сейчас представляет собой будущих «белых», и тех, кто станет «красными», и тех, кто станет «зелёными»… Да хоть «бурыми» или «крапчатыми»! Все эти анархисты, махновцы, меньшевики, большевики, эсеры, монархисты и республиканцы, обычные бандиты, шпионы, провокаторы, а также националисты всех мастей и всех пределов, почувствуют на своем горле его власть. ЕГО власть! За это стоило побороться. Вооружённый знаниями двадцать первого века, пониманием исторической перспективы, владея подвешенным языком и огромным опытом управления и переговоров, он сможет побороться, черт возьми!

В изнеможении от переполнявших его мыслей и чувств, Керенский откинулся на подушку. Он не обратил никакого внимания на сестру милосердия, смотревшую на него удивлённо-испуганным взглядом.

«Но смогу ли я?И как же быть с интересами англичан и французов? А ещё есть и немцы, и американцы со своими шкурными интересами. Межвоенное время настоящий клубок со змеями!»

Керенский не был сильным любителем истории, но уж всей этой европейской братии навидался сполна и на работе. Эти холодные, словно приклеенные к лицу, улыбки и жёсткие равнодушные взгляды европейских коллег говорили сами за себя. Они уже давно считали себя хозяевами страны, в которой он родился и вырос, но не афишировали это. Они действовали опосредованно, но, правильно говорят, что «мягко стелет, да жестко спать».

Иностранцам принадлежали многие компании или контрольные пакеты государствообразующих предприятий. А там, где формально не принимали участие европейцы, были люди, которым позволили стать «Великими» коммерсантами в эпоху приватизации.

У этих товарищей все деньги лежали в европейских банках, у них были виллы, дома, огромные участки в Италии, Испании или на каких-нибудь уютных тропических островах. Дети учились в закрытых интернатах Великобритании, делали бизнес в европейских странах, а то и просто гоняли на иномарках, периодически давя под колесами русских ванек.

Высшие чины Родины Александра играли в интересную игру – независимость России. Они пыжились и отстаивали свою мнимую компетентность. На деле же всё было гораздо сложнее и гораздо проще. Никто из них и никогда по собственной воле не готов был отказаться от комфорта и денег, и лишиться всего ради интересов какой-то там Родины. Времена Фиделя Кастро давно прошли, и теперь миром окончательно правил холодный расчёт и здравый рассудок.

Алекс Кей что-то изменить был не в силах и потому подстраивался под новую конъюнктуру как мог. Так легче жить. Кто не смог, того давно выкинули из мира больших денег, и они влачили жалкое существование, трудясь обыкновенными бухгалтерами или менеджерами. Александр дураком себя не считал, и прекрасно видел, что происходит вокруг, а также какими способами достигается.

Сейчас у него было послезнание. И это тот козырь, который ляжет на стол в самом начале игры. Ляжет и будет там лежать до тех пор, пока не окажется бит, или пока не появятся совсем другие карты. И он готов был играть любой колодой, хоть старой, хоть рваной, хоть неоднократно битой. Блефовать, идти ва-банк, подстраиваться и принуждать, обманывать и подставлять, шантажировать и вымогать. Разрабатывать разные комбинации всего вышеперечисленного, в общем, жить той жизнью, которой он до этого и жил.

Но и награда в случае победы велика! Стать главой правительства, диктатором, как и хотел его предшественник. Настоящей величиной, а не жалкой марионеткой в руках других. Тот Керенский так и не сумел этого достичь, не смог удержать власть в руках и отдал её большевикам. Алекс Кей не собирался уступать этот приз. За власть стоило побороться, и плевать на свою жизнь и любые ставки. Как говорил один из величайших французских королей: «Париж стоит мессы».

 В его руках, точнее голове, сосредоточилось значительное преимущество, но отсюда же вытекают и недостатки. Он не знает ни психологии, ни менталитета его новых современников. От настоящего Керенского в памяти почти ничего не осталось, всё придётся начинать заново. Смутное узнавание новых лиц не сильно поможет, однако всегда можно сослаться на ушибленную голову и амнезию.

От хаоса, что творился сейчас в голове молодого человека, у любого могла бы поехать крыша. Он жаждал действия, но был вынужден лежать и ждать! Александр считал, что нужно разбираться с обстановкой, причем как можно быстрее – пока он всего лишь министр юстиции. Впереди ждёт большая борьба и большая власть, к которой тоже нужно готовиться.

Пока он так размышлял, сестра милосердия вышла из комнаты позвать кого-нибудь и решить вопрос с его транспортировкой до квартиры. Через несколько минут в комнату вошёл офицер, на его полевых погонах Керенский смог рассмотреть три маленькие звёздочки.

– Поручик Збронев, – представился посетитель. Вместе с поручиком вошли несколько человек, одетых в гражданское платье. Простые клерки или вовсе обслуга дворца.

– Александр Фёдорович, – обратился офицер. – Мне поручено отвезти вас домой, на Тверскую. Ваш же адрес Тверская, 29, да?

– Да! – надеясь, что его не «разводят» и он не ошибся, ответил Алекс Кей.

– Вы готовы? Автомобиль заказан в парке, и приедет через двадцать минут. Если на извозчике, то мы сможем поймать его в течение пары минут.

– На извозчике, – на минуту задумавшись, ответил Алекс, сам не зная почему. Просто захотелось определённости, а также хотя бы немного почувствовать собственный дом и личное пространство.

– Сей момент. Так, – обратился офицер к своим спутникам, – берём министра под руки, и к выходу, а я извозчика пока поймаю! – После чего поручик исчез, оставив его с двумя мужчинами. С точки зрения самого Александра, они были одеты довольно забавно: в длинные, «криминальные» пальто, с архаичными котелками на головах и подобострастным выражением лица. Тем не менее, они без нытья и вопросов помогли Керенскому встать с дивана, осторожно взяли его под руки и повели к выходу.

На улице перед зданием дворца уже ожидал экипаж, на облучке которого восседал суровый мужичина с густой окладистой бородой и хмельными бегающими глазками. На голове его возвышался картуз с блестящей номерной бляхой. Вместе с поручиком, одетым в шинель, и ещё одним мужчиной из тех, что вели его под руки, они сели в коляску.

– Трогай! – Приказал поручик, и извозчик хлестнул поводьями лошадь. Та недовольно мотнула головой, фыркнула, и неторопливо зацокала по булыжной мостовой. Путь их лежал на Тверскую улицу. Тверская располагалась совсем рядом с Таврическим дворцом, где заседала Государственная Дума. Вернее, то, что сейчас от неё осталось.

В левом крыле Таврического дворца находился Петросовет или, если официально, Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, а в правом крыле заседал Временный Комитет Государственной Думы, собственно, самообразованный из числа депутатов Государственной Думы. Но об этом Алекс Кей узнал гораздо позже. Сейчас же он внимательно смотрел по сторонам, удивляясь и одновременно ужасаясь тому, что наблюдал.

По улицам, довольно заснеженным несмотря на март, спешили по своим делам многочисленные горожане. Звенели трелями колокольчиков и угрожающе кренились на поворотах древние трамваи, бесцельно слонялись вдоль разнокалиберных домов одетые в серые шинели солдаты. Шумной, галдящей, как грачи, толпой, вальяжно бродили по мостовым матросы, которых можно было различить по надписям на бескозырках. С гиканьем проносились извозчики и неспешно рысили казачьи патрули.

Город шумел, радовался жизни и ничего пока не боялся. Февральская революция всколыхнула в людях надежду, и это касалось всех слоёв общества того времени, но все понимали изменения по-своему.

Спустя полчаса извозчик домчал пассажиров до домашнего адреса Керенского. Добравшись до квартиры, пострадавшего министра со всем почтением передали прямо в руки незнакомой Керенскому женщине. Ольга Львовна Барановская, дочь полковника Генерального штаба Барановского, была стройной и довольно симпатичной женщиной чуть выше среднего роста.

– Что случилось, Саша? Тебя не было сутки, я думала, что уже всё! Я звонила в Мариинский дворец. Мне сказали, что тебя сбил извозчик, но ты жив, жив.

Она заплакала и прижалась к нему, заливая слезами костюм, в который он был одет.

– Ну, полно, полно, – морщась от боли, он поглаживал вздрагивающую от судорожных всхлипов спину молодой женщины. Эти нетипичные для него слова как-то сами собой вырывались изо рта. Ничего подобного он бы не сказал в прошлой жизни. «Успокойся!», «Хватит рыдать!», «Убери сопли!» или что-либо подобное, – Вот, что бы он ответил своей жене или подруге.

Наконец, его незнакомая супруга слегка успокоилась, отстранилась от него, но все ещё продолжала всхлипывать какое-то время. Поручик Збронев вместе с гражданским сопровождающими, деликатно довели министра до постели, передали его бренное тело заботам супруги, и, осторожно прикрыв за собой входную дверь, удалились из квартиры.

Как только щёлкнул замок, Ольга Львовна сразу стала хлопотать, устраивая супруга поудобнее. Она подвела его к кровати, помогла раздеться, в очередной раз заплакала, когда увидела его перевязанную бинтами грудь и многочисленные синяки. Тут же прибежали дети: два мальчика, Глеб и Олег. Они сначала смущенно ковыряли пяткой паркет, но потом все же собрались с духом и обняли его.

Чувствуя себя не в своей тарелке, Керенский сослался на усталость, так что обоих сыновей мать быстренько увела от него в другую комнату. Привыкший к прошлому кабинету, он и в новой комнате лег на диван и попытался расслабиться. Александра на время оставили в покое, за что он был благодарен семье. Молодой управляющий действительно плохо себя чувствовал и потому быстро заснул.

Следующие два дня прошли незаметно. Он ел, спал, изредка общался с детьми и отвечал на вопросы своей супруги Ольги Барановской. К ней он не испытывал никаких чувств, кроме естественного интереса мужчины к женщине. Но организм оставался истощённым, да ещё и подорван травмой, а потому, никаких фривольных мыслей по отношению к своей, уже теперь законной, супруге в его голове не появилось.

В свободное время он старался заполнить пробелы в своих знаниях. К счастью, в квартире оказалось много различных печатных изданий. Утром супруга по его просьбе сходила куда-то и принесла ещё пачку свежих газет и журналов. Множество газет, прокламаций, а то и просто агитационных листков. Слегка поколебавшись, Александр остановил свой выбор на журнале «Нива».

Взяв его в руки, Керенский хмыкнул.

«Ну, посмотрим, что интересовало людей больше ста лет назад». – Насмешливо подумал он. Впрочем, людей тогда интересовало всё то же самое, что и сейчас. Весь первый лист издания оказался занят различной рекламой.

«Домашнее изготовление сахара». Доступно всем, цена руководства три рубля 25 копеек. (Почему рубли были написаны прописью, а копейки цифрами, было загадкой).

«Пилюли АРА» слабительные. Продаются везде. (Привет армянам!)

«Писать». Каллиграфия. Правописание. Стенография. Самоучитель, цена 3 рубля 25 копеек. (Главное, не перепутать ударение)

«Изучайте языки!» Самоучитель. Учащимся и готовящимся. Каталог учебных пособий. Бухгалтерия. Самообразование. Заочное обучение. (Нет, спасибо, мне и моих трех хватает)

«Шалости уменьшаются!» Детям для вырезания и раскрашивания наборы… (Эх, у меня из-за болезни и попадания тоже шалости уменьшаются…)

Истощение и худосочие на почве чахотки, сифилиса, неврастению и нервные заболевания, преждевременное бессилие, сердечные заболевания и старческую дряхлость с успехом лечат «Сперминомъ-Пеля». Желающим высылается безвозмездно книга «Целебное действие Спермина». Лекарство имеется во всех аптеках. Профессор доктор Пель. Поставщик Двора ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. (М-да, эта реклама произвела бы фурор в социальных сетях, породив множество мемов)

Он хмыкнул, пока переворачивал страницу:

«Ну одно и то же, ей-Богу! Только в моей молодости газеты заменил, в основном, телевизор, а в двадцать первом веке – Интернет. А так – те же самые проблемы, те же самые чудодейственные препараты, та же самая лапша на уши, вроде чудодейственных Кремлёвских таблеток и прочей чепухи. То же изучение иностранных языков, учёба, рецепты и впаривание всего, что только ни придумал человек. Но здесь и геморрой, и половое бессилие лечат одним и тем же. Однако! Универсалы, чтоб их!

Перелистнув страницу, молодой человек оказался поражён до глубины души, или до глубины желудка, уж у кого что важнее. Там имелась архиважная информация, напечатанная на пол страницы.

НАТУРАЛЬНАЯ УГЛЕКИСЛАЯ СТОЛОВАЯ ВОДА

КУВАКА

Из радиоактивных источников.

Последнее уточнение добило его, знавшего про атомную энергию не понаслышке. – Вот уже чего-чего, а эту воду ни за что пить здесь не буду, – невольно подумалось ему, – И супруге запрещу.

Дальше шла мелкая реклама сандалий, ветряных двигателей, книжек и тому подобного барахла. Затем появились отрывки повестей и рассказов с иллюстрациями. Керенский Быстро перелистнул страницы с художественным текстом, и его взгляд уткнулся в небольшую черно-белую фотографию. На ней были изображены три молодые женщины, самого обычного вида, одетые в белые платья и кепки.

На ногах у «моделей» были не то сапоги, не то высокие ботинки. В руках они держали жестяные вёдра. Все женщины были небольшого роста. Надпись под фото гласила: «Долой белоручек! Английские аристократки за работой на ферме. Перед доением».

Не выдержав, Алекс Кей громко засмеялся, представив любых женщин нашей элиты на ферме. Представить дочь любой поп-звезды, а уж, тем более, политического тяжеловеса или его окружения, добровольно работающих на ферме, у него не получилось. Вот бы известная певица П, или гораздо более молодая С, дёргали бы сиськи коровы под музыку. Забавно!

На его громкий смех из комнаты выглянула Ольга Львовна. Он не мог обращаться к ней по-другому, хоть и понимал, что обижает ее своей подчеркнутой дистанцией. Так и не поняв, что его развеселило, она снова удалилась заниматься кухней и детьми.

Керенский стал листать журнал уже с большим интересом. На следующих страницах печатались сводки с фронтов и фотографии танка. Танк назывался лоханью. Точнее, это русские так его называли – лохань, а англичане именовали тэнком, вот то, что он смог уяснить, читая журнал. Ну, лохань, так лохань, царское время, что с них взять?

Ну, и на последней странице, в качестве вишенки на торте располагались – «Новейшия моды», с зарисовками элегантных дам. Манто из котикового плюша, это не досужие вымыслы Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях», а реальный прототип моды того времени. Как и вязание крестиком.

«И что поменялось? Да почти ничего!» – Мелькнуло в его голове, – «Если природа человека такова, что её очень трудно переделать. И стоили эти усилия той крови, которая пролилась ради их достижения?»

Он вспомнил разговор его отца на кухне с лучшим другом, где они с пеной у рта отстаивали свои позиции и спорили, почему развалился СССР и кто его развалил.

В этом споре никто не победил. Сам Алекс Кей считал, что это было неизбежно, в силу самой человеческой природы и идеализированности нового строя. Строя, созданного в результате уничтожения целого культурного и социального человеческого слоя. Потом были попытки вернуться к истокам, но… Мы старый мир разрушим до основания, а затем… Мы наш, мы новый мир построим…

К власти пришла новая элита, без собственной истории и связей, и, в конце концов, она проиграла элитам тех стран, которые не допустили у себя гражданской войны и уничтожения большей части опытных управленцев и межгосударственных торговых связей. Всё остальное: экономика, война в Афганистане, поддержка нежизнеспособных социальных режимов за рубежом и прочее, всего лишь следствие, а не первопричина.

В одном он был согласен с отцом. СССР создали большевики, а развалили коммунисты. Тогда зачем нужна была революция? Такая, которая произошла? Что мы получили, к чему пришли и с какими потерями? Не к тому же самому, если не хуже, через семьдесят лет?

Тысяча вопросов, на которые нет ответа. Разумеется, управляющего фешенебельным отелем такие вопросы особо не волновали. Он считал, что это пусть обсуждают те, кто сам же и позволил всему случиться. Время показало, насколько Алекс ошибся. Он подавил очередной тяжкий вздох, отложил журнал в сторону и взялся за другие СМИ.

На столе уже лежали первые выпуски запрещённой в тысяча девятьсот четырнадцатом году газеты «Правда», газета социал-революционеров «Дело народа» и официальная газета Петросовета – «Известия».

Бегло просмотрев издания, он заметил свой портрет, под которым было подписано: «А.Ф. Керенский – министр юстиции Временного правительства». Взгляд наткнулся на заголовок: «Великая хартия свободы»,  и сразу же под ним: «Акт об отречении Императора Николая II и о сложении с себя верховной власти».

Вслед за ним «кричал» следующий заголовок: «Акт об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти», и уже не менее пафосно: «Народное правительство».

Тут оказалась напечатана и программа первого общественного кабинета. Керенский стал внимательно вчитываться в ее положения из восьми пунктов, пытаясь понять, что за ними следовало. Программа гласила:

Полная амнистия осуждённых по политическим и религиозным мотивам, в том числе, за терроризм и военные восстания, а также за аграрные преступления.

(Весьма спорное решение, особенно в условиях ведения тяжёлой войны, ну да ладно).

Свобода слова, печати и так далее… 

Дальше шла странная оговорка про распространение политических свобод на военнослужащих, допускаемых военно-техническими условиями.

Это что же, есть условия, пошёл на… и с Новым Годом! Нет условий, ну, извини, просим вас в бой, умирать-с! А что за условия? Где они указаны? И кто это будет решать?

 Отмена всех сословных, вероисповедальных и национальных ограничений.

Этот пункт был логичен и своевременен.

Подготовка к созыву Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

Вот это прямо напрашивалось само собой, и было самым важным пунктом, по его мнению. Но до этого дело так и не дошло, насколько он помнил историю своей страны.

Замена полиции народной милицией, с выборным начальством, подчинённой органам местного самоуправления.

То есть, министр внутренних дел никого не назначал и формально они ему не подчинялись. А тогда возникал вопрос, кто будет защищать министра внутренних дел? Ведь это не его люди, и как они будут ловить преступников, если каждая местная власть будет сама себе Бетховен?

Выборы в органы местного управления на основе общего, тайного и так далее, голосования. 

Ну, это очевидное и естественное решение нужного вопроса. Керенский сморщил нос и чихнул. На звук его чихания прибежала из другой комнаты супруга.

– Саша, тебе плохо?

– Нет, нет, Ольга Львовна, всё хорошо. Газетная пыль попала в нос.

– Что ты меня всё время Ольгой Львовной называешь, – обиделась жена «того» Керенского.

– Ну…, – затянул он с ответом, пока думал, что сказать. – Это ушиб, сотрясение головного мозга, дорогая, вот я и стал так разговаривать.

– Да, я уж заметила, что у тебя манера речи изменилась, да и писать стал совсем по-другому. Бедненький! – Она ласково провела мягкой рукой по его лицу. – Надеюсь, это у тебя быстро пройдёт!

– Угу.

Керенский окинул взглядом Ольгу Львовну. Внешние данные неплохие, в общем-то, но хотелось бы лучше. Да ещё и двое детей, абсолютно ему чужих. Александр вздохнул. Семья – это якорь, и этот якорь могут выдернуть чужие руки, чего нельзя было допустить. Это уже социальный статус. Чужие или не чужие, а все знают, что это его жена и его дети, а значит, надо соответствовать и защищать. Лучше всего, при первой возможности, отправить их куда подальше, но чтобы были под контролем и их не перехватили. А куда отправить?

«Ммм, пожалуй, лучше всего в Финляндию, но это после, чуть после, когда всё зайдёт уже слишком далеко».

– Да, конечно, пройдёт! – Он слегка улыбнулся супруге. Та вернула ему улыбку и, заметно повеселев, прошуршала длинной кринолиновой юбкой, к выходу из комнаты.

Вздохнув, он снова взял в руки газету и вернулся к чтению последних пунктов программы Временного правительства.

Неразоружение и невывод частей, принимавших участие в вооружённом восстании.

Прочитав постулат, Керенский хищно улыбнулся. Конечно, разве можно убирать из столицы полностью разложившиеся части, которые боятся ехать на фронт, ведь там придётся умирать. Гораздо лучше сидеть в тылу и «качать» права. Да, сейчас такое время, но нежелание ехать на фронт являлось изрядным катализатором для слабых человеческих душ. Такими людьми очень легко управлять. От них надо избавляться в любом случае. Однако чьими руками это делать, и как? Он задумался. Революционные части, народная милиция, матросы Кронштадта, с этим надо что-то делать. А он слаб и глуп, глуп и слаб, а также абсолютно ничего не понимает в этом хаосе.

Тот политический бред, который тиражировали газеты, не понимали и сами революционеры! А уж о том, что учения Маркса энд Энгельса понимали все остальные, вообще казалось фантастикой. Но промывали мозги просто шикарно. Политический «Мистер мускул» очистит ваши мозги от разума… навсегда! Отшвырнув газеты, он принялся ходить по комнате вперёд-назад.

Пять шагов вперёд, пять шагов назад, повторить, но не взбалтывать. Благодаря физической активности в голове начали формироваться решения и мысли. Разные, иногда даже отвратительные мысли, но при этом логичные и продуктивные.

Мещане! Ё-моё! Близорукие и недалёкие мещане! Страусы, прячущие голову в песок тщеславия и самообмана. Революция! Самодержавие скинем и заживём! Детская наивность, политическая близорукость, несусветная глупость. Как можно не видеть или не обращать внимания на многочисленные щупальца тайных агентов разных иностранных государств.

А неграмотные рабочие, и ещё более неграмотные крестьяне, коих было, как минимум, семьдесят процентов населения страны, что думают они обо всём этом? И вообще, думают ли, или живут своим привычным укладом, от зимы до лета, и от лета до зимы? Господа с жиру бесятся, но царя надо скинуть и заживём! Тьфу! Всё со всеми ясно.

Керенский являлся циничным молодым человеком, стоящим на пороге зрелости, так что никаких иллюзий не питал. Ищи, кому выгодно! Этот латинский девиз как нельзя лучше подходил ко всему происходящему. А когда найдёшь – делай выводы. Второй его девиз был ещё хлеще, с тюремным привкусом – Не верь, не бойся, не проси!

А кто эти революционеры? Сплошь «сидельцы», но не все, есть и другая категория, в виде обычного демагога на службе Франции, Англии или Германии. Были и обыкновенные налётчики, включая небезызвестного Джугашвили. Остальные – обычные фанатики или идейные глупцы, которыми пользовались, пользуются и будут пользоваться те, кто всем этим заправляет.

А он ведь не Юлий Цезарь, и даже не кардинал Ришелье, пополам с Макиавелли. Как потянуть такую задачу? Ммм, а какая цель перед ним стоит? Стать Верховным правителем! А кем хотел стать настоящий Керенский, не диктатором ли? Тогда да, его мысли будут похожими, только я – это не он, я зубами всех рвать буду, но стану диктатором, либо сдохну! Всё или ничего! Неизвестно отчего, но эмоции захлестнули Александра с головой.

Вот он шанс! Шанс, который выпадает раз в миллион лет любому разумному существу во всей Вселенной. Да, надо благодарить судьбу, которая дала ему такой шанс. Но радоваться пока рано, ведь она же может и сбросить его вниз, не даст забраться на пьедестал почёта.

Дрожа от возбуждения, злости и ещё чего-то того, что и сам не понимал, Керенский опустился на диван собрал скомканные и разбросанные газеты обратно в стопку, нашел нужную и стал вчитываться в последний оставшийся в программе пункт.

При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для всех солдат в ограничении пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.

Помусолив в голове этот весьма запутанный пункт, он счёл его не провокационным, а скорее умозрительным и мнимым, так как он не предполагал особых свобод, кроме участия в выборах Советов солдатских депутатов. Из восьми пунктов программы солдаты упоминались в трёх, но нигде ничего не говорилось об офицерах.

Сам Керенский в армии не служил, что объединяло его с тем, чьё тело он носил сейчас. Причины были разные, но суть одна. Сначала университет, потом какая-то несерьёзная программа на военной кафедре, где ему после окончания университета и присвоили звание лейтенанта.

Практику они проходили в течение месяца в подмосковном Одинцово, в подразделениях ракетных войск, немало удивив всех своим несуразным видом и полным непониманием того, куда они попали и для чего. Эту страницу своей жизни Керенский вспоминал неохотно, стыдясь временной беспомощности.

Поэтому жизнь военных он видел, но не понимал ни их, ни самой военной среды. Впрочем, это не мешало ему сознавать, что в условиях войны и противоборства разных политических сил опираться на военных было равносильно выживанию и явной необходимостью. Но солдатской массой он управлять не умел, да, собственно, и не стремился. Следовательно, ему необходимо найти лояльных и преданных офицеров и сделать ставку на них, параллельно создавая конкуренцию в их среде.

Он снова оставил корреспонденцию в сторону и вяло откинулся на спинку дивана. Во всех газетах были растиражированы лозунги. Социал-революционеры, они же эсеры, РСДРП, они же меньшевики и большевики, Союз 17 октября, что символично! – они же октябристы, конституционно-демократическая партия, они же кадеты, Бунд – чисто еврейская рабочая партия, они же бундовцы. А ещё был Союз русского народа, анархисты, монархисты, причём, последние не афишировали себя, а также различные фракции: трудовики, интернационалисты, а также те, кто делился по предпочтениям и отношению к войне: оборонцы и циммервальдовцы.

От этой политической каши дико заболела голова, ушибленная лошадью. «Во всём виновата кобыла», – подумалось Керенскому, – «Хорошая такая кобыла, в яблоках, с длинным жёстким хвостом».

Неожиданно вспомнилась байка про девушку, которой нарастили волосы в парикмахерской. Там они казались чёрными и мягкими, а по приходе домой, через несколько дней, остались чёрными, но мягкость волшебным образом испарилась. И тут вскрылся обман: волосы-то были конскими, что Алексу тогда показалось смешным, а вот девушке явно было не до смеха. Так им, кобылам, и надо!

Вот и сейчас хотелось крикнуть, что во всём виновата лошадь! Лошадь, конечно, виновата в его появлении здесь. Не исключено, кстати, что за рулём «крузака» тоже сидела «кобыла», однако сейчас надо кидаться обвинениями, а что-то делать.

«А министр-то не настоящий!» – вспомнилась фраза из фильма. Так ничего и не решив, Керенский лёг спать. Сквозь сонную одурь иногда прорывались только редкие ружейные выстрелы, доносившимся от окна.

Тяжело вздохнув, он сказал сам себе:

– Хватит валяться, пора за дело браться! Время не ждёт! Надо брать власть, надо разговаривать, надо вникать! – Привычный уклад жизни снова стал его ипостасью, и, весь в предвкушении будущей борьбы за власть и деньги, он заснул.

Глава 3. Народ

 Борьба с мещанством – это борьба с абсолютным большинством, которое хочет нормально жить сегодня, а не нищенствовать в ожидании прекрасного завтра. Лев Сиднев.

Извозчика, который отвёз Керенского домой, звали Никанор Хренов. Высадив своего пассажира, он домчал поручика с приятелем обратно к Таврическому, получил серебряный рубль за услуги, а затем принялся разъезжать по близлежащим улицам в поисках других клиентов. Ему удалось развести еще несколько случайных пассажиров, пока не стало смеркаться.

Последний рейс мужичок совершил на Литейный проспект, где высадил пожилую чету и отправился обратно на извозчичью станцию. Только по пути завернул в знакомый проулок, где в подвале доходного дома жил его дальний родственник Пахом Мордасов.

Оставив экипаж недалеко от входа в четырёхэтажное здание, извозчик зашёл в парадную, где и дежурил возле печки дворник Пахом.

– Привет, Пахом!

– И тебе не хворать, Никанор!

– Всё греешься, бездельник, пока другие спину горбатят?

– Ента ты, что ль, Никанор, горбатишься? Удивил, удивил, неча сказать. Ента лошадь у тебя горбатится, а не ты, дубина стоеросовая. Хоть кормишь свою клячу иногда?

Никанор не стал отвечать на столь глупый и оскорбительный вопрос. Как же кормилицу свою голодом морить! Чай, не злодей какой, да и животина умная и полезная, грешно с ней так поступать.

– Ты чего такой злой сегодня, Пахом? Полиция перестала тебе платить за соглядки? – поддел родственника извозчик.

– Кто бы говорил! Недаром ты по центру колесишь, а не трёшься на Васильевском или на Крестовском острове. Всё сливаешь господам хорошим.

– Ну, точно, перестали платить! Да и мне уже, признаться, перестало перепадать. А то, глядишь, когда и серебрушку какую заработаешь у господина пристава. А сейчас всё больше стволом в спину тычат, да обмануть норовят.

– Так ты, небось, Никанор серебром норовишь взять, а не бумажными рублями?

– Если можно было бы, так и империалами брал.

– Дык кто ж тебе их даст! – рассмеялся в ответ Пахом, выйдя из своего хмурого состояния, в котором пребывал с самого утра.

– Вот то-то и оно, кляузник ты грешный. Даже мелкого золотого пятирублёвика никто не сыпанёт извозчику, а ведь и есть за что. Вот хотя бы за рыск.

– Да, рыск сейчас есть, – признал Пахом. – Эээ, это ты ещё не знаешь всего, Никанор. Тут такое иногда происходит, – и Пахом опасливого оглянулся, прислушался, не открыл ли кто дверь на этаже и не спускается ли сверху по лестнице. Убедившись, что всё вокруг тихо, он продолжил.

– Ты что, сам не видишь, что происходит? Это для них, господ-то наших энта леворюция наступила, а…

– Да что ты так, Пахом, боишься. Эх, темнота! – Никанор деланно махнул рукой, скаля жёлтые, прокуренные, но ещё крепкие зубы. – Леворюция наступила, царя скинули, теперь заживём, хлеб с сахаром пожуём.

– Оно-то так, – согласился с ним Пахом, – но я опаску имею.

Никанор, глядя на здорового, как бугай, Пахома, внутренне улыбался. Дворник при помощи полицейского свистка и здоровой метлы мог шутя обратить в бегство двоих-троих грабителей с ножами, но как огня боялся новых перемен. А его родственник, между тем, продолжал высказывать свои опасения.

– Сейчас, Никанор, все с оружием ходют, что господа идейные, что всякая шушера уголовная. Ентих убивцев и греховодников под общий шумок из тюрем выпнули, а оне таперича ходют гоголем да грозятся. Говорят, мол, что, старый хрен, выслуживаешься? А леворю… тьфу! Народную, всмысле, пулю не хочешь в лоб получить? Ты же за царя был, мерзавец, а ноне другой порядок! Всё можно! Сдохни, говорят, дворянский шкурник, или переходи на их, дескать, сторону. Во как!

Собаки, они и в леворюции собаки! – Пахом зло сплюнул, прищурив левый глаз от яркого света огня печки. Выстрелило искрой свежее берёзовое полено, зашкворчала береста на нём и пыхнула струйкой огня, потом снова равномерно загудело. Помолчав, Пахом продолжил:

– По мне, Никанор, надобно, шобы порядок был, да деньгу в срок и исправно платили. Остальное всё чушь собачья. Ты вот, вроде грамотный?

– Так это… буквы знаю, по слогам читаю, – почесал смущённо в затылке извозчик.

– А вот скажи, что в газетах пишут?

– Так не пойму я. Леворюция! Военный займ! Временное, туды его, правительство! Остальное-то и не разобрать по-человечески. Словеса плетут енти социалисты, простому человеку ни в жисть не понять. Да ещё партии их всякие, меньшевики, какие-то, эйсэры.

– Да, эсеры за землю! А про большевиков слышал?

– Да, слышал от рабочих, там они пасутся, агитаторы ихние, но понять ничего невозможно, когда говорят на своём. Как будто талмуд талдычат. Маркс, социализм, трудно там понять что-то. А так, конечно, они большевики же, значит, за ними больше правды, чем за меньшевиками и другими.

– То так, – согласился с ним Пахом. – А обещають что?

– Так многое обещают, землю отнять и поделить, да рабочий день сократить.

– А о войне?

– Войну прекратить, нечего этим, как их, эксплуататорам, на нас давить.

– Да, дело-то благое. Царя-то скинули, может, и вправду землицей крестьянина пожалуют. А землю и эсеры обещали отдать.

– Молчат чевой-то эйсэры твои про землю. Поди, рано ещё говорить о том: власти-то у них пока нету, потому и не знаю, что и думать. Все кричат: Свобода! Свобода! А продукты всё дорожають и дорожають, а плОтить больше господа не желают, сами концы с концами еле сводят. На днясь езжал по Шпалёрной, так там трубы прорвало, говно хлещет, а управы нет, городские разбежались, все боятся. Свобода же. Могеть всё! Поймают и в говне утопят. Всё разваливается, власть у энтих социалистов, у власти нонешней, Петросовета. Полиция вся попряталась, а честному человеку к кому идтить? Или самому за кистень браться?

– Да, пожалуй, что и так, – согласился с ним Пахом. – А почему ты говоришь, что Петросовет правит? А как же Временное правительство?

– Дак, на то оно и Временное, пока то, пока сё, пока слушаться их начнут. А сила щас у кого? Правильно, у Советов ихних. Они захотят исполнять, будут исполнять евойные законы, не хотят исполнять, так говном стены измажут, да пошлют куда подальше любого министра. А неча временными делаться. Во как!

ФДа ты, Пахом, не теряйся, – переключился Никанор на другую тему. – Давно уже бы палочку, что покрепче, нашёл, да дом свой охранял. У тебя дамочек же одиноких, да господ хлипеньких много в доме живёт?

– Так отчего же? Полно, конечно, и в первой квартире, и в десятой, и ещё в трёх.

– Так вот, я и талдычу тебе, обойди квартиры-то, да покличь. Мол, так и так, кому охрана нужна, да в мага́зин сходить? Нонче страшно по улицам в одиночку, да по ночной поре шастать. Жизь-та у каждого своя. Кому и приспичит среди ночи, а ты тут, раз, и пожалуйте. Да не рублик серебряный или бумажки эти драные, а половину золотого империала за ночной поход бери.

Пахом задумался. Было видно, как тяжёлые мысли пытались пробиться сквозь толстый череп и шевелили густые и жёсткие волосы под форменным картузом.

– Да, дело говоришь ты, родственничек. Боюсь толко я пришибить кого по ночному-то делу!

– А ты не бойся, леворюция всё спишет, полиции-то нет. А ента милиция ихняя, и смех, и грех. Нет, нарваться можно, но так. А ты им говори, мол, что самооборона была. Сейчас Керенский объявил, что суды будут не такими, как раньше, а справедливыми. Судья и два присяжных, один от солдат, другой от рабочих, не сумлевайся, оправдает. Керенский нашего брата не раз оправдывал. На Ленских приисках народ взбунтовался противу хозяина, а он их защищать поехал. И что ты думаешь? Доказал, при всём честном народе, что хозяин наживался на них, деньги не платил да обманывал. Судья и оправдал их всех, а хозяина шахты заставил штраф выплачивать. Наш человек, за народ!

Ну, да ладно! – Перебил он сам себя, – То не нашего ума дело, а вот с дубинкой тебе, конечно, сложно придётся от бандюганов отбиваться, надо тебе пистоль найти, то понадёжнее будет. Выстрелишь вверх, и гопотня сама в разные стороны разбежится.

– Да, твоя правда, сродственник, пистоль в самый раз будет, да только он дорогой, пятнадцать рублёв стоит. Серебром, не бумажками.

– Ничё, ради такого дела, найду тебе, Пахом, самый настоящий револьвер, не сумлевайся! – Выпятил тощую грудь извозчик, – Много тут по вечерам лихого люда шатается, а то матросик, бывало, какой подкатит, да пистолет сбывает, али кортик. Они там, в своём Кронштадте, не чураются сейчас ничем. Сказано, что они эти, как их… антихристы, во!

– Да не антихристы, Господь с тобой, свояк, – откликнулся на эти слова Пахом. – А говоришь, что читать умеешь, грамотный. Анархисты это! Ходют по улицам, да орут: – Анархия – мать порядка! Какая она мать? Шельма подзаборная, да рвань перекатная. Но супротив штыков особо не повозражаешь.

– Твоя правда! Они на своих кораблях офицериков постреливают, грабят через день, а потому и оружие приносят. Глядишь, и присмотрю тебе чего за пару рубликов. Ну как, осилишь?

– Так для такого дела чего ж не осилить. А то и подойду к Марфе Ивановне. Она женщина боязливая, да нервная, но деньги есть. Скажу, что охрану в лучшем виде сделаю, токмо денежек сначала надо для охраны, значится, чтобы оружия прикупить.

– Во-во, дело говоришь, свояк. Вот и начни с нее, а я присмотрю пока. Бывало, едешь, тут выстрелы, ба-бах, ты в сторону. Лошадь придержишь, а потом в тот проулок, где выстрелы были, глянешь: а там либо труп холодный, либо оружие валяется. Страшно всё, прости Господи. Одно слово – Леворюция! Всё можно! А, кстати, тут давеча господина министра сбили лошадью, – внезапно вспомнил он сегодняшний случай.

– Это ж какого, свояк?

– Так Керенского и сбили! Министра этой, слово-то больно блудное, да заковыристое. А! Вспомнил! Юс-ти-ции, – по слогам, проговорил он. – Сбили, значится, а он выжил. Живучий оказался, так то ж он и за народ! Вот Бог его и защитил! Сил, значится, выжить дал. А я в ту пору мимо проезжал, так меня запрягли до дому его отвезти. Я со всем желанием и важеством домчал их. Весь перемотанный, министр-то, но живой. Под рученьки его в дом отправили, да рубль мне дали за лихость и аккуратность, а обратно уже без оного мчал и ещё рубль заработал. Повезло!

– Да, величину ты вёз!

– А то! Целого министра, не абы кого!

– Так чего ж тебе за труды червонец не дали?

– Ну, вот так! Забыли, наверное.

– Да…

Помолчали.

– Ладно, поехал я, – засобирался извозчик. Дворник подхватился с насиженного табурета, стоящего возле печки, протянул руку, широкую и мозолистую, с грязью, въевшейся в кожу навсегда.

– Бывай, Никанор!

– Бывай, Пахом!

***

Павел Дыбенко, бывший матрос Балтийского флота, списанный и отправленный в пехоту за пьянство и антивоенную агитацию, только заслышав о Приказе №1 и Февральской революции, дезертировал в тот же день и стал пробиваться в Петроград.

Он чувствовал всей своей мятежной разбойничьей душой, что его место там. Анархист по сути, но большевик по факту, и даже член партии РСДРП – он стремился изо всех сил в столицу. Дорога не казалась особо тяжёлой: где-то на поезде, где-то на перекладных, обманывая и воруя продукты и деньги, с крепко зажатой в руке винтовкой, он в начале марта тысяча девятьсот семнадцатого года уже бодро шагал по улицам Петрограда.

Путь его лежал в особняк балерины Кшесинской, где организовали свою резиденцию большевики. Возле красивого, необычной формы здания сновали моряки, рабочие, непонятного вида гражданские с хмурыми лицами. На входе в дом стоял караул, состоящий из матросов с разных кораблей. У одного из них на бескозырке виднелась надпись: «Африка», у другого – «Новик». Матроса, с «Африкой», Дыбенко знал – это был его старый дружок по пивным и кабакам, Григорий Адамчук.

– Гришка! Ты шо-ли!

– А, Павлуха! – узнал его кореш. – Какими судьбами?

– Тропами, братец, да непростыми, а тайными, – решил напустить тумана Дыбенко. – Как услышал о революции, так сразу и рванул сюда. А то, думаю, не успею всех буржуазных гнид изловить да офицерьё пострелять. Ух, как я их штыком хочу попотчевать, шоб они там трепыхались, да ножками сучили.

– Да, крепко тебя, братец, они помяли. Но ничего! Мы за тебя отомстили, да и у тебя тоже будет не один шанс для этого. Мы на «Африке», знаешь, как их убивали? Старлея нашего, Ивкова, живым спустили под лёд. Ух, как он кричал, как кричал! «За что, братцы!» А мы его штыками, и за борт, побарахтался чуток в ледяной воде, да и утонул. А нечего, гнида, на нас кричать, да на гауптвахту сажать.

Так мы ещё добрые! Адмирала Вирена, что был военным губернатором Кронштадта, прилюдно расстреляли на Якорной площади. Тело, слышь, в овраг скинули, да еще и родственников отгоняли, чтобы, сталбыть, не хоронили его неделю. Так и валялся там, на поживу воронам. А в Гельсингфорсе, я слышал, кувалдами забивали. А ежели кто сопротивляться посмел, того по-всякому, кто во что горазд, убивали. И жгли, и стреляли, сталбыть, и штыками кололи. А потом все едино за борт сбрасывали. Всех монархистов закололи! Всех, кто супротив Временного правительства был!

– Да, Гришка, порезвились вы тут на славу, пора и мне в руки штык брать.

– Так он у тебя и так с собой! – и Гришка кивнул на винтовку, которая торчала у Дыбенко за спиной.

– А то ж! Чегой-то я с фронта с пустыми руками приеду. Я же не сельский дурачок. Мы ещё постучимся прикладами в ворота дворцов ихних да особняков. Это они буржуазную революцию замутили, а мы свою, мужицкую, замутим. Бойтесь, сволочи! Наш лозунг – «Грабь награбленное», зальётесь своей кровушкой по всей земле, эксплуататоры, – разошёлся Дыбенко, гневно потрясая крепким кулаком и плюясь во все стороны слюной от переизбытка ненависти.

– Эк, ты их! Твоя правда, Павлуха. Заходи в особняк. Лучше всего сразу к Луначарскому обратись, или к Антонову-Овсеенко, они тебя к делу приставят. К нужному делу, где ты справишься…

– Спасибо, братец! Ну, бывай тогда!

– Бывай, Павлуха!

***

Ксения Никитишна, дочь профессора геологии, была замужем за врачом Фёдором Корнауховым. Революционные события ожидались ею как светоч свободы, как избавление от гнёта и сосредоточение всего светлого и разумного, что виделось ей в розовых снах. Социализм был в моде! Им грезили и курсистки, и студенты, и многие из преподавателей университетов и институтов.

Февральские события не застали её врасплох. Наоборот, она давно уже ожидала их, с восторгом встретив «Манифест об отречении царя от престола» и создание Временного правительства.

Взахлёб она рассказывала об этом своим сокурсницам по Смольному, в ответ слыша то же радостное щебетание. Однако дикий революционный восторг вскоре несколько поблек под грузом новых обстоятельств. Сначала с улиц города ушли жандармы, за которыми началась форменная охота, а вслед за ними не стало и городовых. Исчезли с перекрёстков околоточные, не видно было филлеров, спешащих на встречу со своими «клиентами», и даже наблюдать обычного полицейского теперь не было никакой возможности, а уж, тем более, обратиться к нему за помощью.

По Невскому проспекту бродили толпы вооруженных солдат и матросов, с интересом разглядывая высокие красивые здания и хорошо одетых горожанок. Эта толпа, со смаком щёлкающая семечку и сплёвывавшая кожуру прямо на землю, с восторгом обменивалась впечатлениями, а также отпускала различные шуточки в адрес горожан и горожанок. Многие из этих шуток были скабрезными, сальными, а большинство просто грубыми и пошлыми. Но эти люди оказались ещё не самыми страшными.

Первым же указом Временного правительства из тюрем выпустили многих арестантов, а вместе с ними, как в России водится по стародавней привычке, дали свободу и многим уголовникам, у которых сроки подходили к концу. Отпустили и известных террористов, руки которых были по локоть в крови их жертв, но не осуждённых за это на смерть. Среди них оказалась и, ставшая впоследствии известной, Фанни Каплан.

Полиции не осталось, по улицам важной поступью шагала Свобода. Свобода мысли, свобода совести, свобода печати, свобода всего, чего только душа пожелает. Но, по неизвестной для неё причине, большинство людей предпочитали не свободу самовыражения, а свободу беспредела. Свободу низменных страстей и похоти. Свободу любых поступков над властью и законом. Анархия – мать порядка! Долой государство, долой закон, долой совесть!

Проходя мимо винной лавки, Ксения Никитишна заметила, как толпа людей, в которой мелькали куртки рабочих, шинели солдат, бушлаты матросов, картузы и шапки мещан и студентов, разносила дверь в заведение. Внутри уже слышались радостные возгласы людей, дорвавшихся до бесплатного хмельного. На пороге лавки лежал сам хозяин, с разбитым в кровь лицом. Ему повезло, что он остался жив.

Втиснув руки в меховую муфту и сжавшись под модным котиковым манто, женщина поспешила домой, в ужасе вспоминая только что увиденное.

Она так торопилась, что не заметила, как сзади пристроился мелкий мужичонка, одетый в рваное пальто, с грязным картузом на голове, натянутым по самые уши. Она ускорила шаг, когда начала проходить тёмную арку своего дома, но неожиданно была сбита с ног этим человеком.

Схватив женщину за ворот котикового манто, грабитель сунул ей под нос заржавленный, однако хорошо заточенный нож, и прошипел.

– Ну, что, красотка, отдавай золотишко да кошелек, а не то жизнь свою оставишь здесь. А напоследок я с тобой ещё и позабавлюсь.

– У меня ничего нет, – омертвелыми губами прошептала она в ответ, ощущая на своём лице смрадное дыхание грабителя, буквально накануне вышедшего из тюрьмы.

– Есть, как же, нет! – и грабитель полез левой рукой женщине за пазуху. Его рука стала жадно ощупывать её грудь, крепко тиская и сжимая до ясно ощутимой боли. Пошарив, грабитель нащупал подаренный матерью золотой медальон на тонкой цепочке. Ухватив, он рывком сдёрнул медальон с шеи, разорвав при этом тонкие звенья цепочки, и достал руку из-за пазухи обратно уже с добычей. Но на этом преступник не остановился.

– Кольцо давай, а то палец отрежу!

Рыдая, она сняла с пальца широкое обручальное кольцо. Забрав его и выдернув из её ослабевших пальцев маленькую дамскую сумочку, он сказал ей в лицо.

– Ах, какая ты сладкая дамочка. Жаль, ещё наше время не пришло. Один я пока, но скоро, скоро мы будем не только деньги у вас отбирать, но и честь, и жизнь! Попомни мои слова, бла-аро-одная! – Презрительно выдохнул он, и исчез в тёмной арке выхода на улицу.

Добравшись до дома, Ксения Никитишна в слезах рассказывала об этом мужу, который только-только вернулся из госпиталя, размещённого в комнатах Зимнего Дворца. От её слов он мрачнел всё больше и больше, пока, наконец, не сказал.

– Как стемнеет, из дома ни ногой. Одна не ходи, солдатня, матросня… все шастают вокруг, не ровен час изнасилуют. А бандитов развелось – тьма! Без оружия нельзя из дома выйти. Одна и днём не ходи. Всё, что смогу, я сделаю сам. Продукты буду присылать со знакомыми, или приносить. Дверь никому не открывай, только если хорошим друзьям, или по паролю «Геология». Эти крестьяне, да и рабочие тоже, не знают, что это такое, да и выговорить не каждый бандит сможет. Ты поняла, любимая?

– Поняла, – глотая слёзы, ответила она. – Но, как же так, ведь революция, все должны помогать друг другу?

– Вот они и помогают, только сами себе, – хмуро бросил в ответ муж. – У каждого своя правда. Надеюсь, Временное правительство сможет навести порядок, переловить и наказать всех бандитов, а матросов – приструнить. Иначе…

– Что иначе, любимый?

– Иначе нам всем будет очень плохо. Но, я слышал, создаются отряды народной милиции. Может, они смогут навести порядок. Их начальником назначен мой хороший знакомый, Дмитрий Андреевич Крыжановский, городской архитектор и профессор. Будем надеяться, дорогая. Не плачь, я куплю тебе новое обручальное кольцо, лучше прежнего.

– Глупый, где ты его купишь? Все ювелирные магазины закрылись, а драгоценности владельцы прячут в сейфах банков или у себя дома.

– Разберусь. Утро вечера мудренее. Давай, дорогая, ложись спать.

– А если они ворвутся к нам ночью?

– Значит, придётся купить револьвер, и тебе тоже! – наставительно выставив в её сторону указательный палец, сказал он. – Не бойся, не ворвутся. Я поговорю с капитаном Карнишиным, может, он сможет чем помочь. Или у дворника спрошу, как лучше защититься. Деньги у нас есть, да и жену я его вылечил почти бесплатно, он это помнит. Мужик этот из народа, его не тронут, если что. Да, пожалуй, поговорю с ним. Какая-никакая, а защита для тебя будет. Извини, что так получилось, но у меня сейчас много работы. Очень много раненых, и их привозят всё больше и больше. Придётся ночевать в больнице. Ты не переживай, я всё решу. Всё будет хорошо, дорогая.

– Да, всё будет хорошо, – прошептала она в ответ. Её губы улыбнулись, она обвила руками шею мужа и прижалась всем телом к своему самому дорогому человеку.

Глава 4. Таврический дворец

«Наш русский либерал, прежде всего, лакей, и только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить» Ф.М. Достоевский.

На седьмой день своего лежания в "Филях на Тверской", я спокойно ожидал прибытия «своего» друга. Господин Керенский, министр юстиции, бывший ранее управляющим гостиницей А.Ф. Керенским по прозвищу Алекс Кей, удосужился личного посещения своего коллеги и личного друга.

Эта информация о «друге» не всплыла волшебным образом в мозгу, а была по крупицам выжата из Ольги Львовны, его дражайшей супруги. С ней он на третий день стал подолгу разговаривать и начал постепенно вытягивать информацию о своих связях. Точнее, о связях его предшественника, окромя половых, о которых его супруга скромно умалчивала. Может не знала, а может их и вовсе не было. Но, рассматривая самого себя в зеркало, он думал, что это вряд ли. С такой-то рожей.

Однако возвращаясь к памяти предшественника. Как только Александр Федорович понял, что находится в информационном вакууме, он стал внимательно штудировать газеты. Человеку из двадцать первого века из местной корреспонденции что-то понять было довольно сложно. Особенно, если не учитывать лозунги, краткие сводки, а также присутствие огромного количества личных мнений и портретов новоиспечённого правительства. Вместо того, чтобы ломать голову самому, Керенский подозвал супругу и начал её «пытать».

– Оленька, а не расскажешь ли ты мне о моих друзьях и коллегах, а то я, кажется, память потерял. Лошадь крупная попалась, как лягнула меня копытом, да всю голову и отбила. Вместе с памятью.

Ольга Львовна, искренне обрадованная таким к себе вниманием со стороны мужа, тут же с жаром и со всеми, подчас ненужными, подробностями стала рассказывать обо всех личностях, которых знала. А знала она, оказывается, довольно многих. Алекс пытался направлять русло её рассказа на деловые качества и положение обсуждаемых, но Ольгу Львовну, что называется, понесло!

Даже дети, оставшиеся без материнского присмотра, потихоньку перебрались в гостиную, где возлежал на диванчике их дражайший отец. А его супруга, сидя перед ним на стуле за небольшим столом, рассказывала, рассказывала и рассказывала.

 Дети сначала внимательно прислушивались, но потом быстро потеряли интерес к взрослым разговорам, и стали заниматься тем, чем обычно и любят заниматься дети. То есть играть, шалить и рисовать.

На них не обращали внимания ни отец, ни мать, и они занялись тем, чем заниматься им обычно не дозволяли. Пока не подрались и не были отправлены в детскую стоять по разным углам. Но и там непоседливые ребята продолжали выкрикивать друг дружке обидные слова, показывать «рожи» да грозить маленькими кулачками. Окончательно устав, они были накормлены матерью и препровождены в постель.

 Всё это время Ольга Львовна добросовестно рассказывала мужу обо всем, что он спрашивал. Не обошлось без сплетен и прочей женской чепухи, вроде обсуждения внешности и различных достоинств мужчин и женщин. Эту чушь Керенский пропускал мимо ушей, вместо этого направляя всё внимание на полезную информацию. Которой оказалось до прискорбия мало. Да ещё и приходилось вычленять её из сумбурного потока слов, льющегося изо рта дражайшей супруги.

 От всей этой разнородной информации у него жутко разболелась голова, и он без всякой задней мысли попросил у жены пенталгин, или хотя бы анальгин.

Ольга Львовна с удивлением посмотрела на супруга и ответила.

– Саша, а я не знаю, что это такое.

– Оля, ты никогда не слышала о таких лекарствах?

– Нет, очень странные названия.

– Ну, аспирин хотя бы есть?

– Да, немецкий!

– О, даст ист фантастишь!

– Что? Что ты сказал, дорогой?

– Я говорю, это очень хорошо! Неси сразу две таблеточки и раствори их в кипятке.

– Он не в таблетках, он в порошке.

– Давай в порошке, но тогда один.

– Хорошо, дорогой! – И она ушла за лекарством.

После приёма внутрь аспирина, головная боль несколько уменьшилась, а так как время неумолимо приближалось к полуночи, то он прилёг отдохнуть. Но сразу заснуть ему не дали громкие крики, которые раздавались за окном. Ор постепенно переходил на визг, изредка вырываясь из закрываемого чьей-то ладонью женского рта. Затем неожиданно послышались выстрелы и сдавленный предсмертный хрип, после чего всё успокоилось. Лишь какое-то время ещё были слышны женские всхлипы и причитания.

 Это за окном слышались звуки обыкновенной революционной жизни – царства беззакония и свободы. Кто-то вершил насилие, а кто-то – закон, однако и те, и другие считали себя по–своему правыми. Лишь беззащитные граждане оказались виноватыми с обеих сторон. Но именно они целиком и полностью поддержали революцию. Что же, награда всегда находила своих героев. Пока, правда, в ночное время суток.

 Вся эта катавасия за окном так и не дала Александру заснуть, так что вместо этого он решил немного поразмышлять. Например, о своем положении. Сказать, что оно сильно ему не нравилось – значит не слишком погрешить против истины. Да, он не любил ни полицию, ни других представителей силовых структур, считая их излишними, ненужными, а то и просто назойливыми. Но сейчас показалась и обратная сторона медали.

Полиции нет, жандармов нет, так что, если ты не моральный урод, то жить тебе становится не в пример хуже. Да что там хуже – просто опасно. И если за себя он был более-менее спокоен, то за свою семью или любимую женщину, которую он тут непременно найдёт, уже стоило опасаться. Такой расклад ему дико не нравился.

 «В моей России должен быть порядок, и нечего тут никого насиловать и убивать под окнами! Кто бы это ни был, особенно, добропорядочных бюргеров! Тьфу, пристал этот немецкий! Мещан, разумеется, точнее граждан», – цинично подумал он:

«Пора уже заканчивать весь этот беспредел. Надо разобраться подобным беззаконием и привлечь всех, кого только можно. Жаль, что пока ещё я этого сделать не могу. Сначала надо взять власть, а там и до бандитов с «рыцарями революции» руки дойдут. Руки, лапы, хвосты, ножи, штыки и винтов…», – не додумав важную и сумасшедшую мысль, он вдруг почувствовал, как слипаются веки и почти мгновенно провалился в тяжёлый сон.

Там он парил в чёрном, лишенном материи пространстве, сквозь которое пробивался свет далёких звёзд. А может, и не звёзд, а другого, более страшного и беспощадного света Той Стороны, что высветила ему тонкую, почти невидимую дорожку толщиной с солнечный лучик.

– Я иду по лезвию бритвы, – подумалось ему во сне, – по тонкому и острому лезвию. Неважно чем это закончится и куда меня приведет эта дорога, но я буду идти пока не умру. Умру, но не сдамся!» – На этом мысль закончилась, и его тяжелый, похожий на кошмар морок перетек в обычный сон, что накрыл его жестким, непроницаемым толстым льдом.

 С утра следующего дня он не оставил попыток разобраться в своем окружении и продолжал терзать нежный мозг супруги, выуживая из её памяти всё новые и новые факты. И это дало свои плоды! Спустя бесчисленное количество словесного мусора он стал хотя бы примерно понимать кто есть кто, и с кем он связан. Не полностью, но это уже что-то.

Здесь ему помогли не только ежедневно приносимые свежие и не очень газеты и журналы вкупе с информацией от Ольги Львовны, но и собственные познания в истории. Пусть он изначально не слишком хорошо её знал, да и многое успел забыть, однако в голове еще осталось кое-что нужное. Звучная в истории России фамилия и его естественный интерес к ней дали много плодов, которые уже завязались на его дереве памяти и понимания.

О многих людях Керенский слышал раньше, о ком-то узнал впервые, о других узнал много нового, и в общих чертах его роль в событиях Февральской революции прояснилась. И этим нужно было воспользоваться! Причем, как можно быстрее.

 От памяти прежнего Керенского почти ничего не осталось, кроме интуитивного понимания и узнавания тех или иных лиц. Кроме этого не слишком полезного подспорья остался также определённый словарный запас, ранее у современного Александра не наблюдавшийся. И это несмотря на то, что он закончил МГУ. Эти старорежимные фразеологизмы сейчас сами собой лезли на язык, автоматически убирали заранее заготовленные фразы, подменяли их актуальными на этот день синонимами.

 Ольга Львовна, выжатая, как лимон, уже перестала быть для него источником информации. К тому же, на седьмой день он почувствовал себя намного лучше. Об этом он сразу оповестил поручика Кованько, ежедневно приезжавшего к нему перед обедом. Этот человек был придан ему для охраны и в качестве адъютанта. Сказав ему, что готов ехать в Таврический дворец, Керенский оговорился, что ему нужна компания для того, чтобы узнать текущее положение дел.

Таврический дворец находился совсем недалеко, но важен был сам статус появления. Всё же некая тяга к позерству и самолюбованию передалась ему от прежнего владельца тела, что было и хорошо, и плохо. Да и сам Алекс понимал, что более естественное для текущего тела поведение очень важно на сегодняшний момент.

 На следующий день к Керенскому на личном автомобиле пожаловал министр торговли и промышленности Александр Иванович Коновалов. Это был человек с блестящим образованием, своим внешним видом и поведением чем-то напоминающий режиссёра Сергея Бондарчука, создателя киноэпопеи «Война и Мир».

Войдя в квартиру, гость всплеснул руками и заговорил.

– Александр Фёдорович, как я рад вас видеть в добром здравии, вы даже себе не представляете!

Как рассказала Ольга Львовна, Коновалов был личным и политическим другом Керенского. По партийной принадлежности он оказался кадетом, что, впрочем, было и не удивительно. Этот влиятельный человек владел фабриками и заводами на сумму, превышающую сорок миллионов рублей и славился прогрессивным отношением к рабочим.

 На его фабриках они работали по девять часов, а не как у остальных, по одиннадцать – двенадцать. Он придумал льготную ипотеку, лавки при фабриках с более дешёвыми продуктами и товарами. Строил больницы, школы, бесплатные ясли, баню, богадельню. Всё это знал прежний Керенский, а благодаря Ольге Львовне, знал теперь и новый обладатель старого тела.

 Но, несмотря на все свои, безусловно, правильные начинания, гость был беспримерно наивен и мечтателен. Не лишённый больших политических амбиций, он оказался в плену беспочвенных иллюзий о природе человеческой сущности и механизмах политических интриг и борьбы.

Войдя в квартиру, он сразу устремился навстречу ждавшему его Керенскому.

– Помилуй, друг, я рад тебя видеть в полном здравии и живым.

И Коновалов заключил Александра в свои объятия, продолжая при этом рассказывать последние новости.

– Тут такие дела каждый день происходят, просто ух! Петроград бурлит! Всё кипит! Люди в восторге! Солдатские делегации приходят каждый день к Таврическому дворцу, сегодня должны подойти люди из школы прапорщиков. Одного только тебя нет чтобы их встретить. Как же так, какая трагическая случайность! Такого просто не могло быть! Я сильно расстроился. А потом узнал, что ты выздоравливаешь, обрадовался, и вот я здесь – приехал за тобой.

 Керенский смотрел на Александра Ивановича Коновалова и думал:

«Да, всё бурлит и кипит, а скоро кипятком будет брызгаться. Да так, что обварит многих из вас, если не всех. А вы мните себя политиками, прекраснодушные упрямцы. Но, посмотрим. Для любой операции нужны деньги. У меня их нет, но зато они есть у вас, помещиков и фабрикантов». Вслух же он сказал.

– Как я рад, Александр Иванович, что за мной приехал именно ты. Эта лошадь изрядно подпортила мою репутацию и дала повод для кривотолков насчет болезни министра юстиции, причём в самое нужное время!

– Что ты, Александр Фёдорович. Все переживают, что тебя нет. Сейчас ты, как никто, умеешь управлять толпой, и у нас больше нет таких сильных ораторов. Ведь если бы не ты, многих царских министров разорвали бы в клочья при аресте. Например, министра внутренних дел Протопопова. Мы все помним об этом, и с нетерпением ждали, когда ты выздоровеешь.

– Да? Так, значит, поспешим. Мне уже самому с нетерпением хочется влиться в революционную струю и всяческим образом бороться за наше дело. Время не терпит! Пойдём, мой друг.

 Быстрыми шагами Керенский вышел из своей квартиры и поспешил по лестнице вниз. Вслед за ним ускорился и Коновалов, стремясь догнать Керенского, а также продолжил говорить неуместные банальности.

 У входа в дом ждала служебная машина, прикреплённая к Временному правительству. Открыв дверцу, Керенский забрался на место рядом с водителем. Тем самым он изрядно удивил Коновалова, который уселся сзади на широком кожаном диване пассажирских мест, вместе с адъютантом Керенского.

 Бибикнув клаксоном, автомобиль марки Руссобалт устремился вперёд. Выскочил на Шпалёрную, взвизгнул колесами, и уже через пять минут подкатил к Таврическому дворцу, вокруг которого стояли юнкера и прапорщики. Людей было так много, что они заняли весь сквер и полукруглую мостовую перед зданием.

– Керенский! Керенский приехал!– послышались возгласы из толпы.

– Надо же, узнали! – вслух удивился Алекс, ни к кому конкретно не обращаясь.

 Водитель в кожаной тужурке и кепке повернул к нему голову и подобострастно сказал:

– А как же! Весь честной народ вас знает. Нельзя по-другому, вы вождь революции! Вот обчество и одобряет, узнаёт.

– Замечательно! – сказал вслух Керенский, а про себя подумал:

«Тот, прежний Керенский был хорошим оратором, а также любил импровизации. Если я сейчас просто встану и уйду, это поймут, но осадочек останется. Надо пользоваться каждой возможностью для пиара. Первым это поняли большевики и основательно присели всем на уши дешевой демагогией. В этом Ленин был талант, надо отдать ему должное. Остальные по сравнению с ним жалкие подражатели… Впрочем, до Геббельса или Бернейса ему все же далеко. А уж азы примитивной словесной риторики в двадцать первом веке знают даже дети в яслях.

 Надо встать и «толкнуть» речь. При этом, чем более пылкой и непонятной она будет, тем лучше. Только нужны слова-якоря для того, чтобы люди запомнили их. Чтобы, когда их спросят, о чём говорил Керенский, то с восторгом повторяли бы пару слов и больше ничего. Революция, социализм, свобода, земля крестьянам, а фабрики рабочим, так? Пожалуй, что нет. Это уже позже, сейчас не поймут ни эсеры, ни кадеты. Нечего хлеб у большевиков отбирать, пусть они начнут, а мы подхватим.

 Тогда пусть это будет революция, свобода, социализм. Про войну молотить языком не стоит, потому как непонятно ещё, что к чему. Следующие слова – Временное правительство взяло бразды правления в свои руки, и теперь всем будет счастье, конец самодержавию. Решено, приступаем! Только побольше экспрессии и социалистической тарабарщины. Главное много обещать, много врать, но говорить полуправду, а не чистую ложь».

Привстав с пассажирского места, Керенский сделал вдохновляющее лицо. Снял с головы мерлушковую шапку, распахнул на груди гражданское пальто, которое закрывало новый френч, вышел из машины, и, размахивая рукой с зажатой в ней шапкой, начал свою речь.

– Граждане! Солдаты и матросы! Офицеры и прапорщики! – по старой привычке оговорился он, – Мы все вместе победили царизм и скинули самодержавие. Царь Николай II низложен и вся полнота власти принадлежит нам и только нам. Не мне, не министру торговли Коновалову, не князю Львову, а вам! Всем вам! Тем, которые с оружием в руках взяли её, отобрав у прогнившего самодержавия. За вами жизнь, новая, светлая, прекрасная жизнь, без мракобесия и ущемления свобод. Сейчас наступили тяжёлые времена, мы должны объединиться. У каждого из нас есть долг перед Революцией. И я не побоюсь назвать вас настоящими рыцарями Революции. Людьми долга и чести, настоящими гражданами. Смелыми гражданами, взявшими на себя высший долг по свержению старого насквозь прогнившего строя. Да пускай сияет звезда нашего счастья! Нашей Революции! Революция, победила! Ура!

Толпа с готовностью поддержала краткую речь Керенского. И могучее: «УРА!» всколыхнуло все близлежащие окрестности, вспугнув несколько ворон и стайку голубей. Вверх полетели разномастные головные уборы. Толпа военных в восторге размахивала руками и кричала.

– Ваша поддержка зажигает огонь в моём сердце. Этот огонь я зажгу и в сердцах других людей. Полыхнут рабочие, полыхнут солдаты, жаркий огонь самопожертвования докатится и до обывателя. Все мы вместе вспыхнет неугасимым огнём Революции! Да здравствует Революция!

– Да здравствует! Да здравствует! – гулко катилось над толпой людей, радостно смотревших на Керенского.

«Ну, вроде как всё правильно сказал и не переборщил», – удовлетворённо подумал про себя Керенский, – Но вот с прапорщиками, я кажись, лажанул. Они ведь здесь тоже офицеры, но равные званию младшего лейтенанта. Да и социализм не удалось ввернуть к месту, ну да ладно.

 Закончив речь, он соскочил с подножки автомобиля и пошёл в сторону главного входа, разрезая толпу, как ледокол. Люди раздавались в разные стороны, с явным уважением пропуская его сквозь народную толщу. Вслед за ним поспешил и Коновалов. Уже расстегиваясь, в холле, он стал громко говорить.

– Превосходно, Александр, просто превосходно! Я чувствую уверенность в завтрашнем дне вместе с собой. Ты так завёл толпу, они так рукоплескали тебе, что… у меня просто нет слов. Сегодня все петроградские газеты опишут твою пламенную короткую речь.

– Александр Иваныч, а где мой кабинет? – Перебил он славословия друга.

– Боже, ты что? Всё забыл?

– Вот тут помню, а тут не помню,– покривлялся Керенский фразой из популярного старого фильма., – Друг, я действительно многое забыл, но я быстро вспоминаю. Ударился головой о мостовую сильно, вот и последствия дают о себе знать, но ты ведь мне поможешь?

– Конечно!

– Тогда пойдем в мой кабинет. Скажи всем, что мне после митинга слегка нездоровится. Придем в местечко поуютнее, там мне всё расскажешь. Особенно меня интересуют члены совета, да и наши с тобой коллеги министры тоже изрядно выпали у меня из памяти.

– Да, да, конечно, нам сюда! – Министр торговли и промышленности повёл Керенского за собой, на ходу здороваясь с проходящими мимо людьми, с кем за руку, а с кем и кивком головы.

Всё фойе было битком забито солдатами, юнкерами, матросами, с редкими проплешинами немногочисленных офицеров, которым, казалось бы, здесь и было самое место, но Петросовет решил иначе и, заседая, активно привлекал для участия толпы выборных депутатов от всех солдатских полков и военных кораблей, стоящих в Кронштадте.

 Наконец, они подошли к кабинету, чинно зашли внутрь, и первым делом выгнали оттуда различных секретарей и прочих неизвестных людей, пришедших с просьбой или жалобой к министру юстиции. Только после этого начался серьезный разговор.

 Им дали спокойно поговорить от силы часа три, дальше сдерживать толпу людей и коллег, которые узнали о прибытии Керенского, было невозможно. Но и этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы хотя бы поверхностно разобраться в ситуации, которая была несколько искажена рассказами дражайшей супруги, а также информацией, почерпнутой из газет и журналов. Что касается журналов, то они представляли собой те же газеты, отличаясь только большим объёмом страниц и наличием чёрно-белых иллюстраций, да содержали в себе ещё и литературные произведения.

 «Ну что же, пора выходить наружу и брать власть в руки. Пока судебную, но дойдёт дело и до исполнительной, и до законодательной, хотя эта дорога может оказаться длиною в жизнь. Личная диктатура – лучший гарант власти! – вот настоящий девиз. А большевики пусть утрутся своей мнимой диктатурой пролетариата. То есть тем, чего никогда в России отродясь и не было. Как сказал дедушка Ленин.

«Диктатура, организация «не порядка», а организация войны».

Глава 5. Родзянко

Поход против думы, этих левых партий, есть отражение (…) возбуждения против самодовольных нарциссов, влюблённых в окружающие их навозные кучи. В.И. Ленин.

Первым делом Керенский отправился в зал заседаний Государственной Думы, где как раз проходило очередное заседание Совета солдатских депутатов. Поднявшись на второй этаж вместе с Коноваловым, они расположились в одной из галёрок, где сидела охрана. Двое суровых мужчин, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Один из них был солдатом, а другой матросом.

Алексу Кею захотелось поиздеваться над горе-охранниками, которые вольготно расположились в ложе и поплёвывали сверху на нечёсаные головы солдатских депутатов, а также нужно было прощупать атмосферу и отношение. Как к себе лично, так и вообще к министрам. Всё-таки надо знать, чем гипотетический народ дышит, так сказать, вблизи. Повернувшись к солдату, он неожиданно спросил.

– Гражданин?! А вы зачем штык к винтовке примкнули? Здесь вроде врагов нет, только свои.

Солдат опешил, вытаращив глаза:

– Так, это… положено так, эээ… значится. Никак иначе нельзя.

– А если вы глаз товарищу своему выколете?

– Как можно? Это… не, так нельзя… как можно.

– Знаете, гражданин, сейчас всё можно и даже очень.

Керенский встал и быстрым движением провёл простой приём, опрокинув бойца, вместе с винтовкой. Винтовка с грохотом упала на пол, зацепив штыком штукатурку со стен, но, Слава Богу, была на предохранителе и не выстрелила. Матрос, второй из патруля, удивлённо смотрел на то, как его товарищ, неожиданно для всех, оказался на полу и был обезоружен.

– Враги не пойдут на штыки, враги их обойдут, товарищ, – и Алекс, крепко схватившись за бушлат на груди матроса, сделал небольшой шаг в сторону, и, резко притянув на себя, всадил в живот удивленному патрульному колено, ударив под дых.

Его винтовка осталась в руках Керенского, пока другая все еще была прижата ногой к полу. Когда-то отец настоял, чтобы он ходил на тхэквондо. Больших успехов Александр там не достиг, но и тех навыков, которые смог усвоить, хватало для защиты в уличных драках и при небольших столкновениях. Правда, это было очень редко, но навыки остались.

– Вот так вот, товарищи! А могло быть и хуже, если на моём месте был бы враг, – наставительно сказал Керенский всем троим, в том числе и Коновалову, – Контрреволюция и скрытые монархисты не дремлют. Не так ли ээээ, как вас зовут, уважаемый, – обратился он к уже матросу, на бескозырке которого выделялась надпись «Император Александр 2».

– Меня-то? – еле восстанавливая дыхание, сбитое ударом колена, спросил матрос.

– Именно вас, – вежливо подтвердил Керенский.

– Матвей!

– Вы анархист?

– Да.

– Передайте в вашу уважаемую организацию, что министр юстиции очень вами доволен и желал бы, чтобы ваша организация прислала своих представителей ко мне для определённого разговора. Пора принимать более деятельное участие в деле наведения порядка. Ведь анархия – мать его? Не так ли?

– Да, его мать, тьфу, то есть, твоя мать, тьфу, тьфу, мать его, да! – Уже с отчаянием выкрикнул матрос, окончательно запутавшийся в словах, но смог всё же разобраться и добавил, – Анархия – мать порядка!

– Вот и я тоже говорю, что «Анархия – мать порядка!» Так давайте же вместе наводить порядок в стране, а не запугивать добросердечных граждан своим вооружённым до зубов видом.

– Да, да, да, – Растерянно произнесли оба патрульных и поспешно ретировались из небольшой ложи, где до этого сидели и беззаботно плевали семечки на головы расположившимся в депутатских креслах Государственной Думы солдатских и матросских делегатов.

Коновалов некоторое время молчал, ошарашенно глядя на Керенского, а затем его прорвало.

– Как ты смог, Александр, как ты так смог?

– Учился, Александр Иваныч, и научился. Тебе того же советую.

– Не, я так не смогу, как ты, это неприемлемо для меня, я не умею, я не могу. Это несолидно. И где ты учился?

– Ну, вот видишь, я умею и могу. Это чёрный пиар, то бишь, реклама! А реклама – это двигатель торговли! Впрочем, кого я учу жизни? – Саркастически произнёс он, проигнорировав последний вопрос министра торговли, – Так что, держись меня и будет тебе счастье. Горы свернём и головы, уж ты не беспокойся. Всё решим, но для этого нужны деньги.

– Я… мы… – У прямодушного Александра Ивановича не было слов.

«А ещё в масоны вступил», – подумалось Керенскому. Он и сам был масоном, и даже секретарём успел побыть в этой мутной организации, с далеко идущими целями. Но весь их тайный сговор пошёл коту под хвост, и власть взяли большевики. А значит, и заморачиваться на этих «вольных каменщиков» уже было не с руки.

«Упал, все пароли и явки забыл, поэтому могу кого-то не узнать или, наоборот, узнать не вовремя всем выдать. Так что, если и пойдут прямые намёки, то моя ушибленная голова прекрасно избавит от этих людей, финансируемых из непонятных источников и ради неизвестных целей. А может, и нет, но цели, как и люди, меняются. Главное понимать это.

Однако сейчас прежде всего надо разобраться с кабинетом министров, а потом уже с секретариатом Петросовета. Следом начать поиск денег для реализации задуманного, после чего уже можно брать власть в руки. Была же она в этих лапах один раз, так что мешает ей оказаться в них ещё?»

Керенскому вдруг вспомнился скабрезный анекдот про зайца, итоговой фразой которого было: «Из этих железных лап ещё никто не вырывался!». И это как нельзя лучше характеризовало прежнего владельца тела, всегда оглядывавшегося на других и трусившего, как зверек из анекдота.

Вот из его лап власть и вырвали, или украли, кому как больше нравится. Но и остальные «деятели» были не лучше. Большевики не боялись ни крови, ни гражданской войны, наоборот, они её вовсю разжигали и смогли разобщить все классы между собой. А потом умудрились и удержать власть с помощью дисциплины, террора, а также многих заманчивых лозунгов вкупе со свежей идеей.

Перегнувшись через перила, Керенский оглядел галдящие ряды солдатских делегатов. Да, с армией не поспоришь. Человек с ружьём, он и в Африке человек с ружьём. Только зовут его не Александр, а какой-нибудь Мамба.

Керенский, к слову, уже успел ознакомился с приказом №1. В нём уменьшались полномочия силовиков, но с каким это сделано прицелом было непонятно. Большевики ещё не взяли власть и были слабы, а армию уже начали разваливать. Как ни странно, но этот процесс начал все сильнее ускоряться, захватывая в себя новых и новых людей как снежный ком.

Люди устали от войны, призывали уже всех подряд, потери достигали восемьсот тысяч человек, выбило много кадровых офицеров, или они стали калеками, то же самое и с солдатами. Но это было немного, по сравнению с союзниками, потери которых были ещё больше, одна Верденская мясорубка чего стоила и французам, и немцам.

В течение недели небо над Верденом было закрыто клубами порохового дыма и днём, и ночью, не меньше, чем при ядерной зиме. С обеих сторон только убитыми было потеряно до полумиллиона человек, но в России об этом мало кто знает. Всё познаётся в сравнении, увы.

Так вот, перегнувшись через перила ложи зала заседаний, Керенский смотрел вниз и пытался разобраться в чувствах тех, кто сидел молча, или, наоборот, яростно вскакивал со своего места в попытках чего-то доказать окружающим.

Люди жаждали нового и были наполнены какой-то дикой энергией, это чувствовалось в зале и отражалось в самой атмосфере заседания. Разместившиеся в президиуме члены Петросовета попеременно звонили в колокольчик, пытаясь утихомирить толпу, галдящую на разные голоса, но это удавалось с большим трудом. Неслышимый в гуле выкриков, хрустальный звон не смог оборвать криков спорящих между собой людей.

Один за другим к трибуне выходили докладчики и, тряся сжатыми кулаками, говорили, требовали, кричали о свободе, революции, социализме и гражданских правах. Керенский слушал и удивлялся наивности людей, с которой они верили во все эти словесные кружева, абсолютно не понимая их истинной сущности. Многие как мантру повторяли заученные, или часто слышимые слова, не понимая, ни что они означают, ни зачем они их говорят.

Главным посылом всех разговоров было окончание войны.

«Но кто же вам даст войну закончить?» – подумалось Керенскому, – «Впрочем, вот у кого можно было найти деньги и взять их под конкретные задачи. Не те, что будут диктоваться спонсорами, а для реализации только своих честолюбивых замыслов. Спонсорами были и Англия, и Франция, и Германия с Австро-Венгрией, они же были и основными выгодоприобретателями в случае развала Российской империи. Где-то там, на их заднем дворе, маячили САСШ. Вот им всем и надо было раздавать обещаний с три короба. Главное, пробежаться вскользь по лезвию и вовремя спрыгнуть с него. В конце концов, обещать – не значит жениться.

А потом, как в старом анекдоте про лошадь, «но не шмогла я, не шмогла». Извините! Политика – это весьма непростая вещь, а большевики не на свои кровные и честно заработанные живут и агитируют за окончание войны. Ни в жизнь не поверю, чтобы их лидеры печатали газеты, содержали парт аппарат и оплачивали командировки своим членам за свой счёт.

Любая политика – это, прежде всего, деньги, деньги и только деньги, ну и идея, и фанатики этой идеи, куда же без них! Остальное – болтология и враньё, враньё и болтология.

Все партии снабжались деньгами и жили отнюдь не за счёт государства. Но если кадеты и октябристы происходили из самых зажиточных слоёв Царской России, финансируя сами себя, не чуждаясь, впрочем, определённых преференций от иностранных граждан, то все остальные стояли на довольствии у сторонних лиц, сильно заинтересованных в них.

Кому выгоден сепаратный мир с Германией? Германии! А кто ратует за это и агитирует солдат против войны – большевики! А зачем? Ну, нравится им это. Берегут солдат. За Родину переживают. А на чьи деньги переживают? На общественные, правда, общество не российское, но всё же…

Кто ратует за продолжение войны? Эсеры и кадеты, да еще меньшевики, а потому, делайте выводы, господа! Здесь у них интерес, правда, позаковыристей будет и, скажем так, весьма разноплановый, но всё же…, всё же…»

Послушав и посмотрев на бурлящее внизу человеческое море, откуда уже посматривали на их галёрку, Керенский с Коноваловым засобирались и ушли. Путь их лежал к месту заседаний Временного комитета Государственной думы. Мимо проходили и пробегали разные люди, не задерживаясь в сознании Керенского. Он шёл вслед за Коноваловым, который показывал дорогу, и не обращал ни на кого внимания.

В Екатерининский зал они зашли тихо и, пройдя к столу президиума, были встречены лично главой Временного Комитета Родзянко. Впрочем, он тут же увёл их в свой кабинет.

Вольготно рассевшись в большом кресле, он предложил присесть и Коновалову с Керенским. Те чинно присели на стулья рядом со столом в центре кабинета. Александр лишь досадливо поморщился: они невольно оказались в положении просителей, поставили себя ниже Родзянко, пусть и случайно.

Глава Комитета производил хорошее впечатление. Этот грузный, мощный человек, с решительным и уверенным лицом, обрамлённым усами и короткой, с проблесками седины, бородкой, был полностью уверен в себе. Даже, можно сказать, слишком уверен. Сразу видно бывалого авантюриста.

Михаил Владимирович Родзянко, в узких политических кругах больше известный как «Барабан» за свой громкий голос и грузную фигуру, грузно развалился в кресле и пристально рассматривал бледного, ещё не оправившегося от травмы Керенского. Коновалова он удостоил лишь мимолетным взглядом, после которого сразу же начал разговор:

– Итак, любезный Александр Фёдорович, вы снова с нами и снова в строю. Признаться, без министра юстиции сейчас будет довольно сложно работать. Особенно после отмены смертной казни, тем более, что вы ещё и член Временного Комитета.

– Я знаю, Михаил Владимирович, потому я и тут. Готов с новыми силами броситься в самое пекло революционной борьбы и сражения за свободу! Только тогда мы победим, когда будем ясно знать и понимать все цели революции и …

– Да! – громкий возглас Родзянко прервал речь Керенского на полуслове, – Я ещё раз убедился, что вы прекрасный оратор и умеете подать любую информацию в нужное время. Однако мой кабинет не то место, где стоит оглашать воздух вашими пылкими революционными речами. Вы, как министр юстиции, должны понимать, что сейчас вся сила и власть принадлежит Временному Комитету Государственной Думы.

Керенский опешил. Этот Родзянко был слишком уверен там, где никакой уверенности не должно было быть вообще. Сейчас царил разброд и шатание, поддерживаемое хаосом разновекторных и не всегда обдуманных решений людей, стоящих у власти.

По всей видимости, глава был полностью уверен в своём абсолютном могуществе, за которым, однако, стоит один пшик. Но Россия – это не Африка! И здесь обычная человеческая глупость или самонадеянность не пройдут, что и доказала сама история, наказав всех самонадеянных глупцов.

– Я не понимаю, на чём зиждется ваша уверенность, – Вежливо, но непреклонно заявил Александр Федорович, – Что вы, как Председатель Временного Комитета, имеете настолько полномочия. Пока я болел вы что, стали считаться выше Временного правительства, да ещё и законной властью? Или вы прошли все процедуры, которые предусмотрены для хотя бы условной легитимности? Например, по решению Сената?

– К чёрту Сенат! Государственная Дума является законодательным органом, и вам ли, Александр Фёдорович, об этом не знать?!

– Михаил Владимирович! Власть – это Временное правительство, а не Временный Комитет Думы, которая практически распущена и работает в очень усечённом составе. Кроме того, следующим законодательным органом будет Учредительное Собрание, которое ещё предстоит созвать. А вы тешите себя напрасными надеждами и пытаетесь взять в руки власть, которой не обладаете. Это просто удивительно, если не сказать больше!

Родзянко глумливо рассмеялся и снова заговорил. Его раскатистый голос отразился от стен кабинета и заставил болезненно поморщиться как Коновалова, молчаливо наблюдающего за происходящей пикировкой, так и Керенского, который медленно закипал от гнева.

– Временный Комитет и является Государственной Думой. Мы предпримем все меры, чтобы он обладал не меньшим влиянием, чем сама Государственная Дума.

«Вот что за гадство! Сидит тут, разваливает всё, до чего может дотянуться. И роль его в отречении от престола Николая II весьма непонятна. А ведь не последний человек был – Председатель Государственной Думы. На кого работаешь, дядя? Все вы только умеет разваливать, да декларации о намерениях подписывать».

И, неожиданно, даже для самого себя, Керенский сказал вслух.

– Сволочи!

Родзянко опешил.

– Что, простите!

– Нет, это я не вам, это я своим мыслям.

– Но…

– Да. Вся власть Временному правительству! А Временный Комитет, в котором я имею честь состоять, будет в качестве помощи ему.

– Значит, мы не договоримся с вами, господин министр юстиции?

– Отчего же, мы всегда сможем договориться, но пока нам не о чем разговаривать. А, кроме того, есть ещё и Петросовет. Они-то уж точно не будут делиться с вами властью. Три полугосударственные структуры, которые борются за влияние, ничего не принесут ни Российской Империи, ни народам, её населяющим. А я как вы, уважаемый Михаил Владимирович, помните – ещё являюсь заместителем Председателя Петросовета Чхеидзе. Так что я не позволю вставлять палки в колёса Совету солдатских и рабочих депутатов!

– Вооот как вы заговорили, уважаемый Александр Фёдорович! – деланно мягким тоном протянул Родзянко, – Но это мы ещё посмотрим, кто кого. Князь Львов – не самый удачный выбор для главы Временного правительства, не думаю, что его надолго хватит. Народу не нужны министры-капиталисты. Ему нужна свобода и еда. А уйдёт он, уйдёте и вы, вместе с ним, на свалку истории. Вот так! – Родзянко откинулся в глубокое кресло и удовлетворённо улыбнулся, максимально довольный собою.

– Возможно, вы и правы, – Алекс Кей даже и не подумал принимать эти слова всерьёз, – Но я хотел бы вернуться к этому разговору намного позже. Я ещё плохо себя чувствую, и долгие беседы меня утомляют, господин Родзянко. А за сим, спешу откланяться, меня уже давно ждут в Мариинском дворце. Каждая минута буквально на счету!

– Дело ваше, всего хорошего, сударь.

– И вам не хворать! – не удержался от колкости Керенский.

– Ну, я так долго не болел, да и, надеюсь, что ни лошадь, ни автомобиль меня не собьют, – Хохотнул глава Комитета.

– Блажен, кто верует! – никак не мог остановиться Керенский, – Но, впрочем, мне пора. До скорого свидания.

И, встав из-за стола, он быстро вышел из кабинета Родзянко, не желая больше вступать с ним в бессмысленную полемику и тратить драгоценные минуты на пустопорожнюю болтовню вкупе с бессмысленными угрозами.

Вслед за ним вышел и Коновалов, который просидел молча всю беседу и так и не вставил ни одного слова. Впрочем, этого ему и не хотелось, он был заражён пылом и страстью Керенского и практически не узнавал человека, с которым был очень долго знаком. Это все еще оставался его друг, но вот новые поступки и слова стали какими–то более эксцентричными и непримиримыми.

«Вот так и меняет людей революция», – С грустью подумал он о Керенском, и поспешил за ним на выход.

– Ну что, мой друг, есть ли здесь еще кто-то, с кем необходимо поговорить? – обратился Керенский к Коновалову.

– Тебе, Александр, надо бы переговорить с Чхеидзе или с кем-нибудь из фракции меньшевиков. Но ни Чхеидзе, ни Скобелева, как я узнал, сейчас в Таврическом дворце нет. А с остальными беседовать пока смысла нет, они второстепенны и ничего не решают.

– Ну, хорошо, тогда поехали во Временное правительство?

– Да, лучше сразу переговорить с министром финансов Терещенко. Я сейчас туда позвоню и узнаю, кто из министров на месте. Пойдём!

Коновалов зашёл в секретариат Государственной Думы, снял со стоящего там телефонного аппарата трубку, раскрутил его ручку, чем послал электрический сигнал на телефонную станцию.

– Телефонная станция! Я вас слушаю, – отозвался из трубки немного нервный женский голос.

– Алло, барышня, соедините меня с Мариинским дворцом.

– Соединяю.

Треск и шум, отчетливо послышавшиеся при соединении, вскоре сменились ровным гудением, и в трубке послышался голос одного из клерков Временного правительства. Задав несколько вопросов невидимому абоненту, Коновалов разъединился и, повернувшись к Керенскому, сказал.

– Александр, Терещенко точно на месте, остальные кто где, но они тебе и не нужны сейчас. Уже наступает вечер, становится небезопасно. Ты сегодня всё равно не успеешь кроме него больше ни с кем поговорить.

«Да, сегодня уже двадцать второе марта по новому стилю. Время ещё есть, но его катастрофически мало».

– Тогда поехали к министру, Александр Иваныч! – И они заторопились на выход.

Снова усевшись в ожидавший их автомобиль, двое друзей отправились в сторону Невы и Невского проспекта. На этот раз поездка длилась намного дольше. Примерно через полчаса езды, свернув перед каналом на Большую Морскую, они остановились перед главным входом в Мариинский дворец, где проходили заседания Временного правительства.

Войдя в холл, товарищи попали в то же царство солдат, матросов и рабочих, что по делу и без дела перемещались по холлам и лестницам Таврического дворца. Благо, что здесь их оказалось в разы меньше. Часть из праздношатающейся толпы вообще находилась здесь в качестве охраны от контрреволюции и монархистов, если бы те вдруг пожелали свергнуть Временное правительство. Это была глупость, охранять Временное правительство надо было как раз от них самих.

Поднявшись на третий этаж и пройдя по длинному коридору вперед, Керенский с Коноваловым вошли в красиво отделанный зелёным и белым кабинет министра финансов. Его владелец сидел за длинным столом из красного дерева и сосредоточенно что-то писал. Услышав стук в дверь, он отвлекся и заинтересованно поднял голову.