Корректировка 2.0 бесплатное чтение

Глава 1

«СВ» встретил меня гостеприимным уютом. Крахмальные занавески, голубая дорожка в сочетании с серой обивкой стен ласкали глаз. Батюшки-светы, и цветы-то у них есть, подумать только, под потолком по-домашнему ползли зеленые вьюны.

Андрей постучался в служебку. Сдвинулась непривычно бесшумная дверь с зеркалом внутри.

Первый сюрприз – проводник оказался проводницей.

Это была сочная женщина лет тридцати пяти с пшеничными волосами до плеч. Образ пшеницы возник не случайно – она мне напомнила Деметру, богиню плодородия с ее изобильными формами. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять их избыточность. Всего в ней было много, гораздо больше, чем достаточно! Круглые серые глаза с коровьими ресницами. Удивительные на лице природной блондинки, оттопыренные негритянские губы. Тонкая талия, подчеркнутая форменным кителем, смотрелась несуразно с широкими плечами, литыми бедрами и высокой грудью. Большие белые зубы самодовольно выпирали при плотоядной улыбке. Ноги, правда, были кривоваты, что, впрочем, делало это языческое изваяние более человеческим и доступным, производящим неизгладимое впечатление на необразованных мужчин.

– Вот принимай, – сказал ей Андрей, украдкой сунул ей мои деньги и тут же ушел.

– Мария меня зовут, – сообщило изваяние, ловко припрятав добычу.

Именно Мария, назвать её Машей у меня язык бы не повернулся.

– Григорий, – улыбнулся я в ответ, невольно заглядывая за её плечо.

Из-за её плеча, выглядывала веселая девичья мордочка, сущий ангелочек.

– Это Лейла, – определив направление моего взгляда, пояснила Мария, – она у нас девушка молодая, практикантка, нечего на неё зыркать. Ну, пошли, покажу твое место.

Я пошел следом, между делом, зыркая на Лейлу, очень уж она была хорошенькая – черноволосая, тоненькая, аккуратный бюстик, стройные ножки, восточное лицо будто рисовал искусный художник, все в лад.

– Поедешь, как король! – говорила мне Мария. – А если ревизор появится, я предупрежу. Тогда сразу бегом в туалет. Или в вагон-ресторан. И сидеть там, пока не скажу. Все понятно?

В купе, за столиком сидел седой дедок. Прямо перед ним стояла шахматная доска, с расставленными фигурами. Справа от неё расположилась соломенная шляпа, а слева была прислонена трость со щегольским набалдашником. В меня уперся внимательный взгляд выцветших, когда-то синих глаз. С детства я отлично усвоил: когда на тебя так пялятся, это кончается беседой, которой мне совсем не хотелось. Но я опоздал со своей ретирадой.

– Располагайся, – скомандовала Мария, – сейчас белье принесу.

* * *

«СВ» от обычного купейного отличался в основном наличием двух, а не четырех мест. Оба нижние и вместо дерматина, обитые потертым зеленым бархатом. И за такое платить почти в два раза дороже – понятно почему он полупустой даже в сезон.

– На всесоюзный шахматный турнир среди школьников еду, – рассказывал дедок. – «Белая ладья» называется, слыхали, наверно? – и предвосхищая мое удивление, пояснил, – тренер, я. Детишек тренирую.

– А где ж детишки? – все-таки удивился я.

– Детишки в плацкарте. Здесь же два прицепных вагона. Не знали?

Я пожал плечами, откуда, мол, хоть и знал.

– Раньше были плацкартный и купейный. И мы в купейном ездили все вместе. А теперь с какой-то стати подали «СВ». Понятно, детишкам никто проезд в «СВ» оплачивать не стал, пришлось плацкартом ехать. А я теперь сижу, душа не на месте. Бегаю их проверяю по пять раз на день. Хорошо хоть детки смирные, не шалопаи какие-нибудь.

Дело в том, что уважаемый Гейдар Алиевич Алиев любит шахматы. В Бакинском Доме пионеров есть прекрасное республиканское общество шахмат. Они постоянно устраивают в Баку, какие-нибудь турниры, поэтому маршрут намоленный, каждый год езжу.

– Баку – это прекрасно! – говорил он мне десять минут спустя. – На юге у моря никогда не бывает душно, как в этой взбесившейся сковородке, которую теперь являет Москва. Сто лет мы не знали такого. Представляете, плавится асфальт. Дома накаляются, как мартеновские печи, к ним притронуться страшно, не то, что жить. Вокруг города горит лес … дым, гарь. Больницы переполнены астматиками, гипертониками, сердечниками. Я сбежал оттуда и счастлив. Всё это – несомненный призрак надвигающегося апокалипсиса. А не выпить ли нам по рюмочке за знакомство, есть хороший ликерчик, э-э…

– Григорий, – представился я.

– Лев Маркович. – с достоинством кивнул он и, как фокусник, извлек откуда-то плоскую бутылку с красивой этикеткой и опалесцирующей жидкостью внутри. Вторым жестом достал из специального набора металлические стопки. – Манговый, – пояснил он за ликер, – вызывающей роскоши вещь! Закуски правда нет, но она и не нужна, чтоб послевкусие не портить. Ваше здоровье. Я рад нашей встрече.

Я не стал кочевряжиться, мы чокнулись и выпили.

Мне ликер понравился, хоть и не жалую сладкий алкоголь. Мягкий, с особым ласкающим привкусом.

Тут я заметил, что он смотрит на меня искоса, хитро прищурившись.

– Вы, верно, слыхали о предстоящем суперматче Бори Спасского с Бобби Фишером?

Я кивнул, конечно, мол, в курсе, не лаптем щи хлебаем.

– И что вы на сей счет думаете, позвольте узнать?

Я пожал плечами, что тут думать. Но он и не ждал ответа, ему хотелось порассуждать.

– Я скажу вам, Григорий, крамольную мысль – наш чемпион проиграет. Да, да! Я ведь знаю Борю лично. Спасский – жуир, бонвиван, любитель сладкой жизни. А Фишер – фанатик – машина для убийств. Да, да – машина! Нормальный человек тут бессилен.

– Ага, учти, что Фишер очень ярок. Он даже спит с доскою – сила в нем! – вольно процитировал я, – Но ничего, я тоже не подарок и у меня в запасе ход конем!

– Что? – Лев Маркович удивленно вскинул выцветшие глазки.

– Высоцкий, – пояснил я, – «Честь шахматной короны», не слыхали разве?

– Извините, не слежу за творчеством этого достойного человека.

– Зря, – посетовал я и ляпнул невпопад. – У них же со Спасским, жены француженки.

– Э-э… я знаю Ларису… его вторую жену…

Чёрт, вляпался. Француженка третья.

– Ходят слухи, – доверительно поведал я, – что он общается с сотрудницей французского посольства, русской по происхождению.

– Ну что ж, зная Борю, это не сложно себе представить. Скажу вам больше: мне трудно понять, как Спасский с такими анамнезом ухитрился стать гроссмейстером. Загадка! Видимо, очень уж большой талант. Во всяком случае, рад за него. Даже в случае поражения, он заработает приличные деньги. Насколько я знаю его характер, он не из тех, кто отдаст их государству. При этом я уверен, почти на сто процентов, что первую партию Боря выиграет! Может быть даже и вторую. Но Фишер не сдастся, он никогда не сдается, а к длительной битве наш чемпион не готов. Ох, не готов!

Я-то знал, что не готов и после единственной настоящей победы проиграет всю серию, а вот старик оказался неплохим прорицателем.

Пришла Мария, принесла постельное белье. С интересом глянула на бутылку с ликером. Лев Маркович заметил этот взгляд, засуетился.

– Не соблаговолит ли наша прелестная стюардесса, выпить с нами рюмочку ликера?

– Стюардесса, говоришь? – она сочно хохотнула. – Ну, даешь, дед. Соблаговолю, а то, как же, – и уселась на диванчик рядом со мной. Я бы даже сказал, в опасной близости – задница к заднице. Мне показалось – на меня пыхнуло жаром от её ядреного тела. Дедок, хлопотливо достал из набора еще одну рюмку и разлил. Она пригубила, почмокала своими негритянскими губищами.

– М-м… вкусно! Где такие раздают?

– Ученик привез из Амстердама. Набор с рюмками, кстати, тоже ученик подарил, из Женевы – это Швейцария. Как говориться: не имей сто рублей, а имей сто учеников! – он мелко захихикал.

– А сколько до Баку осталось по времени? – спросил я, чтоб что-нибудь спросить.

– Да, ерунда, ночь – день – ночь и в семь утра будем там, соскучиться не успеешь, – она хохотнула и игриво ткнула меня в бок локтем. – А если все-таки соскучишься, приходи вечерком, чайку попьем.

С шумом всосала остатки ликера и поднялась.

– Спасибо за угощение, работать надо. Пока, мальчики.

– Какая прельстительная фемина! – сообщил мне Лев Маркович, когда за ней закрылась дверь. – Бесспорно грешная, но прельстительная. Сочетание ярости тигрицы и вкрадчивости кошки.

Зовущая плоть! Сильная стать! Не слабей, чем голос, рычащий в момент оргазмического воодушевления. В этих джунглях есть где заблудиться!

Я не мог скрыть удивления:

– Да вы, Лев Маркович – тайный эротоман!

– Водится грешок! – кивнул он. – Эротоман, как есть, но отнюдь не тайный. Знаете, Гриша, хоть я и в молодости не слыл красавцем, однако же за мой материальный достаток и живость ума, дамы охотно дарили мне свое внимание. Кстати, если решите закадрить нашу железнодорожную нимфу, категорически не советую.

– Почему? – удивился я, хотя и не собирался её кадрить – во-первых, еще не отошел от Зои, во-вторых, такие гром-бабы не в моем вкусе, то ли дело, юная восточная красотка.

– Вовсе не из морально-этических соображений, помилуйте. Просто в соседнем плацкартном вагоне служит проводником её муж. Личность, я вам скажу… мне он чем-то напоминает Минотавра. В общем, если застанет вас с женой в момент близости – рискуете повторить судьбу Анны Карениной.

Потом Лев Маркович пожаловался, что у него в связи с возрастом случаются частые позывы и удалился в сортир.

Только успел он уйти, как дверь купе распахнулась. В проеме стоял здоровенный мужик в засаленной железнодорожной форме. Лицо у мужика было не сказать, чтобы одухотворенное. Как сказал Маркович: похож на Минотавра? Да, что-то бычье в нем было, только без рогов. Хотя, зная игривый характер его сексапильной женушки, поручиться за это я бы не взялся…

За руку, он держал огненно-рыжую конопатую девчушку лет, десяти.

– Где этот… тренер, который? – не здороваясь поинтересовался проводник. – Евойная малявка, к нему просилась, а одной боязно идти. Как их родители только отпускают…

– Здрасти! – сказала малявка.

– Привет, – я еле сдерживался, чтоб не заржать в голос, я её узнал.

– Чо, лыбишься? – сумрачно спросил мужик, видимо отнеся моё веселье к собственной внешности.

– Это я о своем, анекдот вспомнил, – успокоил я его. – Вышел Лев Маркович, по неотложному делу, скоро вернется.

– В общем, я её оставляю, обратно сами проводите.

– Что за балаган? – спросил я Еву, когда он удалился. – Детство вспомнила, фея Огонек?

– А что, мне гадать ему было? – дерзко отвечала она, возвращая себе привычный вид. – Я контролирую твою безопасность, должна быть в курсе всего, что происходит или должно произойти!

– Ну, и?

– Ничего подозрительного не зафиксировано, но выяснила любопытную вещь. Та фифочка, что тебе понравилась… Лейла…

– Уж, прям, понравилась.

– Ну, мне-то не ври! Ты ж любишь таких… – она сделала эффектную паузу, – похожих на меня.

– Ой-ё-ё-ёй, сколько самомнения у флуктуации мирового эфира!

– Знаешь, чья она дочь? – спросила фея, игнорируя иронию.

– Замер в ожидании?

– Её папочка начальник Азербайджанской железной дороги.

– Это, типа, большая шишка?

– Не маленькая, да. Что-то вроде генерала. Сам он азербайджанец, а мать у Лейлы украинка. Представляешь, какая взрывоопасная смесь характеров получилась? Дочка учится в Железнодорожном институте и возжелала проходить практику, как все однокурсницы – проводницей. На все уговоры, посидеть в Управлении – ни в какую! Поскольку папочка в дочке души ни чает, пошел у нее на поводу. Но под её практику выбил на маршрут спальный вагон, мол, там публика приличней и хлопот меньше. И надзирать за ней и помогать поставил сладкую парочку: Марию и мужа её Петра.

Я вспомнил анекдот про грузина, который поехал учиться в Москву, где он пишет домой, что в Москве все люди ездят в автобусах. А папаша ему отвечает: сынок, я продал немножко цветочков и купил тебе автобус, езди, как все люди.

* * *

Лев Маркович заснул сладким сном, похрапывая и посапывая и что хуже, попукивая. Пришлось даже приоткрыть окно.

Перед этим мы сыграли в шахматы. Две первые партии он обыграл меня, в одну калитку, хотя был столь милостив, что предупреждал, когда я собирался сделать очередной нелепый ход и предлагал переходить. Неудивительно – мои шахматные умения в основном, ограничивались знанием, как ходят разные фигуры.

Обозлившись, я привлек моих соратников и с их помощью сыграл, что называется, в «режиме бога». Ева знала все его ходы наперед, а Кир, все шахматные комбинации.

Поверженный Лев Маркович, недоумевал, каким образом очевидный профан, в моем лице, сумел так перестроиться, что нахлобучил его, как пацана.

Он предлагал сыграть еще, но я гордо отказался, сказав, что счет 2:1 в его пользу и это достойная победа в матче.

После того, как Лев Маркович уснул, я честно проворочался еще полчаса. На часах было двенадцать тридцать, а значит пора приступать к выполнению нашего с Евой, плана.

Встал и вышел в коридор, там было тихо и безлюдно. В мягком вагоне ехало человек пятнадцать и все они спали.

Я отправился в туалет. Проходя мимо купе проводников, заглянул в приоткрытую щель двери и увидел… хм, зашел в туалет, справил нужду, помыл руки одновременно размышляя… В служебном купе за столом сидела Лейла и она была одна. Отлично!

Вежливо постучал.

– Чего вам? – взгляд у Лейлы был болезненный и нелюдимый.

– Проходил мимо, и почувствовал, что у вас нелады. Что случилось?

– Мигрень… голова болит… сил нет, хоть на стенку лезь.

– Давно это у вас?

– Вы врач? – прошелестела она, держась ладонью за висок.

– В некотором роде, – кивнул, – я экстрасенс, я чувствую боль. Может слышали?

– Давно, лет пять… слышала, – последовательно ответила она, похоже не вникая в суть. – таблетки, как назло, забыла в Ленинграде… – она по-детски всхлипнула.

– Слушайте, Лейла, я могу помочь… Помочь?

– Можете? – она вскинула на меня глаза с надеждой. – Никто не может…

– Конечно, могу! – сказал я уверенным тоном. – проведем небольшую процедуру, но, чур, вы мне будете доверять!

– Так болит, – пожаловалась она, – я с поезда готова спрыгнуть…

– Не надо прыгать, сейчас всё будет в лучшем виде! – заверил её я. – Мне нужен стакан воды.

Она махнула рукой в сторону шкафчика и взялась ладонями уже за оба виска.

Открыв шкафчик, я обнаружил там початую бутылочку «нарзана». Вылил её, в тут же найденный стакан.

– Смотрите, Лейла, сейчас я заряжу воду (Чумак, блин), вы её выпьете и все пройдет, я вам обещаю!

Отвернувшись от неё и что-то бормоча, я незаметно вылил в стакан содержимое капсулы с наноботами. Ощущая себя идиотом, тихонько прошептал заклинание Бастинды: бамбара, чуфара, лорики, ёрики, пикапу, трикапу, скорики, морики! Явитесь передо мной летучие обезьяны.

Потом протянул стакан Лейле.

Она взяла, покрутила недоверчиво в узких ладошках и решившись, выпила мелкими глотками.

Жалко было на неё смотреть, такую маленькую беззащитную, мучимую жестокими головными болями.

– Ждем десять-пятнадцать минут! – сказал я. – Уверяю вас, результат не за горами. А пока помассируем чувствительные точки на ваших ладонях, чтоб активировать процесс.

Как завороженная, она протянула мне руку.

– Кажется, становится лучше…

Ну, это чистое самовнушение. Я взял ладонь и с умным видом, стал водить по ней пальцем. Тут влезла Ева.

– Ну-ка дай я гляну… Угу… угу… всё понятно.

– Что тебе понятно?

– Потом расскажу, охмуряй дальше девицу!

– Причем тут, охмуряй? Просто помогаю.

Исчезающий смех был мне ответом.

– Контакт с периферией установлен, – наконец, сообщил Кир.

– Устранить мигрень! – скомандовал я.

– А теперь больная, – обратился уже к Лейле, – сеанс бесконтактного массажа.

Протянул руки и стал с важным видом водить ладонями по воздуху вокруг её красивой головки. Она покорно ждала.

– Проводится работа с молекулами-мессенджерами, – докладывал Кир, – нейтрализуется оксид азота, гидрокситриптамин, кальцитонин ген-родственный пептид медиатор агент болевой трансмиссии. Прогресс: 20%… 50%… 70%… процесс завершен!

– Дополнительно, плюс двадцать к эмпатии.

Лейла глянула на меня ясными, без боли, глазами.

– Правда, что ли? Как это?..

Глава 2

Я обольстительно улыбнулся.

– Не болит?

– Вообще… Как хорошо, легко, я щас взлечу, как воздушный шарик!

– Не надо лететь, останьтесь со мной. Давайте что ли, чайку попьем…

Она засуетилась, светясь от счастья. Насыпала чай – из импортной индийской пачки. Заварила. Достала какие-то пряники, баночку азербайджанского варенья из орехов.

– Скажите…

– Григорий. – подсказал я.

– Гриша… вы так все болезни лечить можете? – она говорила по-русски совершенно без акцента.

– Ну, все, не все… – поскромничал я. – Тут надо конкретно разбираться. Понимаете, Лейла… кстати, как вы предпочитаете называть вас по-дружески? Мы же друзья?

– Конечно! – энергично закивала девушка. – Можно, Лола.

– Класс! Лола – как красиво! Так вот, Лола, в лечении все зависит от индивидуальности. Кому-то впрок, а кому-то не впрок. Поясняю: отрезанную конечность вернуть не смогу.

Она рассмеялась хрустальным смехом.

– Вы скажете… Просто у меня это наследственное от мамы… У неё всю жизнь такие приступы… Лечили вроде, лучшие врачи и никак не вылечили. Помогают только импортные таблетки – притупляют боль. Но от них дуреешь. Сможете ей помочь?

– Это, дорогая Лола, надо смотреть персонально, очень не люблю обнадеживать понапрасну.

– Ой, Гришенька, может вы её посмотрите? Это мой последний рейс и практика заканчивается, вернусь в Ленинград и оттуда обратно в Баку самолетом. Давайте мы встретимся с вами, как прилечу? – тут она задумалась. – А чего время тянуть? Мы прибываем утром, а убываем вечером… давайте прямо сразу и съездим… Ой, – она мило зарделась, – я, получается, вам навязываюсь, а это так неприлично… Но, – спохватилась Лейла, – вы не подумайте, я же не просто так, мы отблагодарим! У папы есть все возможности. А вы, кстати, где хотите остановиться в городе? Еще не знаете? Папа вас устроит в ведомственную гостиницу… ну или в какую пожелаете. Он может!

– А кто у нас папа? – поинтересовался я, с понтом, не знал.

– А папа у нас Начальник дороги, – с достоинством сообщила Лейла.

Я смотрел на неё и ухмылялся. Лейла оказалась деловитой девахой – сходу брала быка за рога.

* * *

Мы пили чай с вареньем, а она все восторгалась.

– Ну, как ты так смог? (мы незаметно перешли на «ты») Раз и все прошло! Никакие таблетки не помогали, так, только пригасить, чтоб мозги не закипели. Врачи руками разводят.

Я многозначительно и многообещающе улыбался.

– Ой! – вдруг спохватилась Лейла, – А это навсегда вылечилось, или?..

Блин, я даже не подумал этим поинтересоваться, тоже мне лекарь-пекарь. Переадресовал вопрос Киру.

– Дал команду наноботам перестроить нервные цепочки, чтоб ликвидировать источник боли, – сообщил тот. – На это потребуется некоторое время, в течение которого возможны новые приступы меньшей интенсивности, но наноботы будут автоматически активироваться для их подавления.

– Ты мне мозги не парь, Склифосовский, навсегда или нет?

– Скорее, да, шеф.

– Навсегда, – сказал я, насторожено глядящей на меня девушке.

– Слава Всевышнему! Иншаалах! – облегченно выдохнула она. – Слушай, а ты сейчас в себя ушел, сидишь, глаза остекленевшие…

– Общаюсь с космосом, – пошутил я, – А, кстати, где твоя мадам наставница? – поинтересовался, чтоб сменить тему.

– Мария? Так она с мужем своим у него в служебке спят. А я по ночам дежурю. Ночью спокойно, делать, считай, ничего не надо, сижу, книги читаю…

Она показала заложенный закладкой томик «Анна Каренина».

– Классику читаем, – сказал я с одобрение.

– А ты, когда успел так зарасти? – вдруг спросила Лейла, – я тебя даже не узнала сперва. Вроде в вагон заходил бритый, – она засмеялась.

Я пожал плечами.

– Волосы быстро растут.

На самом деле, я по совету сподвижников менял внешность. Решил отрастить легкую бородку с усами. В сочетании с модными дымчатыми очками без диоптрий, которые я прикупил для ради имиджа и бейсболкой с англоязычным принтом, я смотрелся чуть ли не иностранцем. Ах да, ускоренный рост волос на морде обеспечили наноботы. И не только рост, но и дизайн будущей бородки. На самом деле, Кир сообщил мне, что теперь, когда я не шляюсь туда-сюда из прошлого в будущее, наноботы наконец-то могут заняться моей перестройкой. Правда, предупредила Ева, есть грань после пересечения которой, я не смогу вернуться обратно в будущее из-за рассогласования первоисточника и производной.

Поразмыслив немного, я прикинул – а оно мне надо туда возвращаться? Что меня там ждет, кто меня там ждет?.. Старость и скорая смерть меня там ждет. Была не была – перестраивай.

Мы просидели с Лейлой до рассвета под стук колес. Пили, чай болтали. Она рассказывала мне о своем выдающимся папаше, вхожем во все Бакинские кабинеты, о матери, которая скучает по своему Мариуполю и всё мечтает когда-нибудь туда вернуться, о старших сестрах, Джамиле и Катюше (да, да, мама Галя настояла, чтоб хотя бы у одной из дочерей было русское имя) – они замужем и живут отдельно.

– Закончу институт и в Москву уеду, в аспирантуру поступать, – решительно заявила Лейла.

– А чего так?

– В России женщина – человек! А у нас придаток к мужчине. У нас молодая красивая девушка…

– Как ты? – не удержавшись, перебил её я.

– Например, – с достоинством согласилась она. – Одной на улицу выйти, даже днем риск, а уж вечером… кепконосцы эти, тараканы усатые, проходу не дадут. Нет к натуральным азербайджанкам, черным, не лезут. В нашем городе родственники за это убить могут, поэтому и не пристают, явно, во всяком случае. А я для них уже слишком русская, особенно если волосы осветлить. Однажды попробовала: реакция – ужас! Невозможно было за пределы студгородка выйти, пришлось срочно перекрашиваться.

Я усмехнулся этому уничижительному «черные», и внимательно на неё глянул, ну в принципе, да – кожа светлая, глаза восточные, но нос, например, немножко вздернутый, славянские скулы. По сути, у нее восточные только глаза и волосы. Если их осветлить…

– У вас девушка может одна пойти на пляж, взять книжку, позагорать, а у нас не может, – продолжала обличать Лейла.

– Почему?

– Потому что если пришла без мужчины, решат – девица легкого поведения, могут и изнасиловать, если рядом людей не окажется.

– Изнасиловать везде могут, – философски заметил я. – В районных городишках и у нас, одиноким девицам на пляже лучше пьяной компании на глаза не попадаться.

– Могут, но у нас вероятности больше. – упрямо возразила она. – И потом, я в районных не собираюсь жить. Ненавижу менталитет этот восточный: зелень-мелень, салат-малат, культур-мультур, ара, да… эти туфли-чарых на ногах, эти кепки-аэродромы на тупых башках… гавору па-руски харашо, но часто путаю слова… о, мелике! (принцесса, аз.) джейран-байран.

Она так забавно пародировала акцент, что я не смог удержаться от смеха.

– Театр абсурда, – сказал я в поощрительной манере.

– Что? Да, абсурд, конечно, абсурд, – согласилась Лейла, тоже посмеялась и сообщила:

– Аллах, Мухаммад ва Али…

Я даже не стал спрашивать, что это значит. Зато спросил:

– Лола, а у тебя парень есть?

Она неожиданно серьезно на меня посмотрела.

– У нас не бывает парень, у нас бывает жених. А зачем мне жених из Баку, если я не собираюсь там жить? Вот когда я буду жить в Москве, тогда у меня будет парень! – сказала она с вызовом.

Потом она стала расспрашивать меня – кто я, да что я?

Я рассказал: живу, мол в Ленинграде, учусь в ЛГУ. Заработал в стройотряде денег и решил вот, съездить в Баку. Почему в Баку? Да просто так, захотелось. Почему сел в Обнорске? Сходил с поезда родственников проведать. Про свой липовый диплом азербайджанского художника решил помалкивать.

Несколько раз поезд останавливался на станциях, я запомнил Ростов.

С нашего вагона никто не выходил и не садился, но проводник по инструкции, во время остановки поезда, должен стоять в проходе.Я помог девушке отворить тяжелую входную дверь и спустить трап. Нашему последнему прицепному вагону не хватило платформы, пришлось приподнять трап, освобождая ступеньки лестницы.

Потом мы стояли вместе с Лейлой, дышали легким южным воздухом. После того, как поезд трогался, возвращались в купе.

Так мы мило и протрепались всю ночь, пока на рассвете не заявилась сонная Мария. Хмуро глянула на нас.

– Воркуете голубки? – сказано было с таким подтекстом, что Лейла явно смутилась, а я предпочел ретироваться.

* * *

Я спал до обеда, Лев Маркович ушел к своим ребятишкам и мне никто не мешал. Но потом он вернулся со своим лучшим учеником Мишей Сахаровым, тощим, короткостриженым, белобрысым, малолетним ботаном, с ушами, торчащими, как ручки у сахарницы. Они тут же засели за шахматную доску, предварительно спросив: не помешают ли они мне?

Вопрос звучал, как ультиматум и мне ничего не оставалось, как согласиться, мол, не помешают. Впрочем, спать уже не хотелось.

Некоторое время я сидел, то таращась в окно на мелькающую природу, то кидая взгляд на шахматную партию. Потом мне осточертело слушать их азартные комментарии, сопровождающие каждый ход, и я вышел из купе. Некоторое время стоял, пялясь в окно уже в коридоре, размышляя, чем бы заняться.

Лейла еще дрыхла после ночной смены, а бегающая туда-сюда Мария бросала на меня такие плотоядные взгляды, что впору было опасаться, что она что-нибудь у меня откусит своими выступающими зубами. Наверняка Лейла похвасталась перед ней своим чудесным выздоровлением при моем непосредственном участии, а женщины любят необычных мужчин.

Короче, я решил идти в вагон-ресторан. А что еще делать страдающему в вагоне дальнего следования?

В вагоне-ресторане, несмотря на раннее время, шел дым коромыслом, пассажиры угощались. За ближайшим столиком перед батареей бутылок сидело трое военных и пара дам. Через проход – семья: отец, мать и двое деток уплетали люля-кебаб, запивая лимонадом. И остальные ряды отнюдь не пустовали.

Куда бы сесть? И тут я увидел короткостриженого парня в какой-то странной военной форме. Рубашка цвета хаки, с короткими рукавами и забавными металлическими пуговицами, заправлена в такого же цвета брюки. На ногах высокие ботинки, которые теперь называют берцами. Только пряжка ремня обычная, со звездой. На плечах погоны с тремя лычками. Он сидел один за столиком, тоже с люля-кебабом и бутылкой вина. Парень был уже заметно датый. Мы встретились глазами.

– О! – сказал парень и призывно махнул рукой. – Присаживайся братан.

Выбора, в общем-то, не было и я приняв приглашение, сел напротив.

– Девушка! – крикнул парень официантке, на мой взгляд излишне громко. – Можно вас? Будешь что-нибудь заказывать? – обратился уже ко мне. – У них кроме люлей этих и котлет с супом ничего на обед нет. Вечером, говорят, приходите пировать.

Подошла официантка. В коричневом платье с белым передником и в белой же косынке на голове она походила на бутылочку кока-колы ёмкостью ноль тридцать три.

– Красавица, дай еще один бокал, – он вопросительно посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

– Люля-кебаб пожалуйста и бутылочку нарзана.

Через полчаса я уже знал о нем все.

Парень оказался «кубашом», так называли себя военнослужащие проходившие срочную на Кубе.

Служил недалеко от Гаваны, связистом.

Плюс сорок летом и плюс тридцать зимой. Малейшая царапина гарантированно загнивала – влажность сто процентов. В сезон дождей каждый день после обеда, как по расписанию – ливень, потом опять до вечера небо ясное. Поначалу, робы хоть выжимай к вечеру, потом привыкли. Хлебное дерево, бананы, кокосы, апельсиновый рай. Мулатки, отдававшиеся за десять кусков мыла. Местные песо, они называли «псами».

Тут я взял ответную бутылку.

– Мы там были полулегально. – рассказывал мне Стас (так звали моего визави), – Никаких документов, и даже погон не носили. В увольнения по-гражданке. И сходить заставили по-гражданке, а военник выдали только в Питере. «Но, хер вам на воротник. Форму привез в багаже и переоделся. И погоны присобачил. Пусть знают кубашей!»

В оконцовке беседы он показал мне сувенир – маленького сушеного крокодильчика и сообщил, что живет в Ленкорани. Это небольшой город на юге Азербайджана, двести километров от Баку у самой границы с Ираном.

Изумительное по красоте место, равнина между горами и морем, где урожай собирают два раза в год. Звал в гости и дал адрес, сказав, что живет с родителями в своем доме.

Я записал и обещал заглянуть при оказии. Расстались мы друзьями, почти братьями.

В Минводах два наших вагона отцепили от Кисловодского поезда и прицепили к Ростовскому. Дальше потянулся Северный Кавказ: Осетия, Чечено-Ингушетия, Дагестан.

Поздно вечером мы прибыли в Махачкалу.

* * *

Скорый поезд Ростов-Баку прибывал на первый путь Махачкалинского вокзала опоздав на час, в двадцать один пятьдесят пять, по московскому времени.

Спекулянты, как тогда называли коммерсантов, отправлялись в Баку по пятницам. В основном это были базарные торговки. Вечером выезжали из Махачкалы на ростовском поезде, чтобы в субботу, в семь утра быть уже в Баку. Выходные дни они проводили в хождении по магазинам, базарам и лоткам, где закупали товар. С субботы на воскресенье ночевали на вокзале, чтобы не тратить деньги на гостиницу, а вечером в воскресенье, уставшие и измотанные, эти бедолаги располагались, в скором поезде Баку-Киев, занимая купейные вагоны целиком. Поезд отправлялся в шесть часов вечера, и в четыре часа ночи прибывал в Махачкалу, а в семь или в восемь эти скромные труженицы коммерции были уже на своих рабочих местах.

Вместе с трудовым спекулянтским народом на гастроли отправлялись крадуны.

Был вечер пятницы душного и знойного лета. Хоть с моря и дул легкий бриз, на перроне вокзала, его дуновение почти не ощущалось. Подошедший поезд вызвал среди отъезжающих обычную суету и ажиотаж, да и встречающие тоже не дремали.

Как только подходящий состав стал тормозить, скрипя и выбрасывая из-под колес искры, к тамбурам вагонов с баулами, сумками и узлами тут же бросилась толпа отъезжающих, торопясь, будто поезд остановился тут случайно и спустя минуту, осознав ошибку, укатится дальше.

В тот день с бригадой махачкалинских ширмачей отъезжал на гастроли Эдик по кличке Грек, парнишка, в свои семнадцать лет, уже верченый как поросячий хвост. С ним вместе покидали родные края его кореша: Черныш Расписной, Равиль Заяц, Шамиль Скорик и Леха Амбал.

Бригаду знали далеко за пределами Дагестана. Все представители этого веселого сообщества были настоящими щипачами, кроме Амбала. Леха не был вором, но исполнял силовую часть работы – на отмазке.

Разбившись на пары, босота нырнула в состав, и разбрелась по нему в разные стороны.

Все было, как обычно, кроме одного странного обстоятельства. Накануне, всех членов бригады позвал Кацо Резаный – смотрящий над Махачкалой и вручил фототелеграфные снимки с портретом какого-то паренька. Прям, как на досках: «их разыскивает милиция». Попросив (он подчеркнул – это просьба) если, приметят в поезде эту рожу, цинкануть по братве ему. Сказал, что мусорские фото – не западло, потому что фраер крупно обнес воровской общак и надо бы с него получить.

Глава 3

– Тебя ищут, – сообщила мне Ева с тревогой в голосе.

– Кто? – удивился я. – И с какой целью

– Не знаю, – покачала она головой, – просто чувствую интерес… какие-то люди… сели в Махачкале… – она напряглась, – …один из них идет сюда.

– Ну что ж, – сказал я, надевая через плечо планшет, – бежать мне некуда, значит, надо действовать на опережение

* * *

Эдику было поручено осмотреть хвост поезда. Задание, в общем-то не сложное, вагоны сплошной плацкарт, купейные были в голове состава.

Он, неспеша прошелся по вагонам вглядываясь в молодых мужчин (20-25 лет, рост выше среднего, волосы темные, короткие, глаза серые, особых примет не имеется, как указывалось в ориентировке). Никого похожего на искомого супчика не обнаружилось.

Оп-па, последний вагон оказался «спальным». Неприятно, придется заглядывать во все купе, типа, ошибся.

Заглянуть, однако ж не вышло. Едва Эдик переступил порог тамбура, дорогу ему преградила проводница. Эффектная, надо сказать, женщина.

– Куда? – поинтересовалась она.

Эдик остановился, с интересом разглядывая её.

– Кореша ищу, – доверительно сообщил он, – где-то здесь едет.

– Нет здесь твоих корешей, – бескомпромиссно сообщила проводница. – Давай разворачивайся, топай, как у вас говорят, до хазы! Шляются тут всякие, а потом у людей вещи пропадают.

Чего это она так кипешует? – удивился Эдик. Прикид у него был вполне приличный, типа, тихим фраером подъехал. Для вояжа в столицу солнечного Азербайджана он надел выходные, темно-серые шкары-клеш, из английской материи, пошитые у козырного Махачкалинского портного Яши Шпильмана за сто пятьдесят два рубля, бежевую нейлоновую рубашку прямиком из Японии, вычищенные (как уверял Шпильман, английские) колеса сияли, как у кота яйца. Морда, правда, малость покоцанная, ну так шрамы украшают мужчину. К тому же, почти все проводники поезда Баку – Ростов были куплены жуликами Северного Кавказа с того самого дня, когда он стал курсировать на этом участке дороги. Ах да, вагон-то пристяжной, тетка видать из Питера, не въезжает в обстановку.

– Мадам, – вежливо сказал Грек, разглядывая выдающиеся стати собеседницы, – меня несколько удивляет ваша ажитация, и довольно обидные ваши слова проистекают из уст такой роскошной женщины, мечты поэта. Что вас так насторожило в моей располагающей внешности?

И тут он увидел, что из дальнего купе вышел парень и направился прямо к ним. Одного взгляда Эдику хватило, чтобы опознать фраера с листовки, зрительная память у него была прекрасная.

Парень, меж тем, поравнялся с ними, поздоровался с проводницей, та разулыбалась в ответ.

– Разрешите? – обратился он к Эдику. Тот посторонился, и парень вышел в тамбур. Грек для виду, перекинулся с проводницей, заметно смягчившейся после его льстивых речей, парой незначащих фраз, кинул цветистый комплимент и поспешил за фраерком. На ходу обдумывая мысль, что к этой козырной биксе стоит подкатить яйца.

Выйдя из тамбура, Грек увидел парнишку уже в другом конце вагона. В ресторан наверно собрался, рассудил Эдик поспешая следом. Заскочил в тамбур и чуть не налетел на него.

Фраер стоял и нахально улыбался, рядом была, невесть откуда взявшаяся, рыжая девка. Смазливая, но на взгляд Эдика шибко тощая. Эта парочка явно его поджидала.

– Привет! – сказал фраер и Грек увидел, направленный ему прямо в лицо, ствол маленького, черного, будто игрушечного пистолетика.

Щелкнуло. Болезненный укол в шею и мир опрокинулся.

* * *

Я подхватил парня под мышки и прислонил к стене, чтоб не упал. Ева положила ладонь ему на лоб и замерла секунд на двадцать.

– Ясно, – сказала она, убирая руку. – Эдуард Греков, кличка Грек… кстати, он и на самом деле грек по национальности, фамилию дали в детдоме… вор-карманник, возраст – девятнадцать лет. В поезде их пятеро. Цель – воровские гастроли в Баку. Получили дополнительное задание, при нахождении тебя в поезде, сообщить местному криминальному авторитету.

Она извлекла из нагрудного кармана его рубашки сложенный вдвое листок и передала мне.

Развернув, я узрел свою физиономию. Качество неважное, но как видим, опознать вполне возможно.

– Что будем делать, выкинем его из поезда? – поинтересовалась фея, – как кота?

– Дал же бог, такую жестокую напарницу, – усмехнулся я, – остальных четверых тоже выкинешь?

Она развела руками.

– Алягер-ком-алягер…

– На войне, как на войне, – перевел Кир и добавил, – умничает.

– Брысь, морда рыжая!

– От такой слышу!

– Это и будет палево, – подвел я итог, – всем заинтересованным лицом сразу станет ясно, что я в этом поезде был. Поступим по-другому, как всегда, – я достал инъектор, – превратим врага в друга.

* * *

С Эдиком мы расстались лепшими корешами. Я заяснил ему, что Кацо ссучился и лег под ГБ. Что с гэбэшниками у меня терки, и они меня ищут, но не хотят светиться и действуют, через братву. Что никакого общака я не брал – это сучий навет, чтоб натравить босоту на честного бродягу.

– Кто ты по масти? – спрашивал Грек, потирая саднящую после инъекции шею. Я отвечал, что по масти я «один на льдине», но воровских традиций придерживаюсь с должным уважением и на легавых никогда не пахал. Домушничал в Питере и обнес хату одного сытного бобра-цеховика, а барыга оказался повязан с какой-то шишкой из Комитета. Вот гэбисты по беспределу и запустили парашу, что я скрысятничал воровские деньги, чтоб свои же меня и кокнули.

Эдик слушал пургу, которую я ему загонял и кивал с понятием. Прямая инъекция наноботов, взаимодействуя с нейротоксином от иглы, действует кумулятивно – за пару минут достигается полный контроль над разумом реципиента. Так что внимал он каждому моему слову, как божьему откровению.

– Падлой буду, Гриня, если выдам тебя, чтоб мне сдохнуть! (обязательно сдохнешь, – промурчал Кир, – с этим у нас не заржавеет). Он пообещал разузнать всё на мой счет, среди братвы и попросил не выходить из купе до самого Баку, не дай боже, кто-то из его корешей увидит меня и опознает – придется их убить. И на перроне, как-нибудь замаскироваться – вдруг меня и там искать будут.

– Замаскируюсь, – пообещал я, мама родная не узнает.

– Как мне найти тебя? – спросил он.

– Я сам найду тебя, Эдик, – сказал я и мы разошлись.

* * *

Что я знаю про Баку?

Первое – там есть нефтепромыслы и пахнет нефтью, когда ветер дует с их стороны. А промыслы там со всех сторон.

Второе – двадцать шесть Бакинских комиссаров.

Третье – Девичья башня и Старая крепость. Ну и Каспийское море, разумеется.

Через плечо у меня была моя спортивная сумка, обе руки оттягивали саквояжи Лейлы.

Да уж, благословенные сумки на колесиках изобретут только в семьдесят четвертом году.

Несмотря на ранний час, по всему огромному залу сновали люди, без устали хлопали узкими, будто обрезанными, крыльями автоматические справочные установки, монотонно и неразборчиво бубнил динамик диспетчера.

Лейла отправилась к телефону-автомату, звонить отцу, а я, как обычно прошел в автоматическую камеру хранения. Здесь было тихо, аккуратно пронумерованные ячейки поблескивали матово-черными рукоятками электронных устройств. Нашел свободную, сгрузил бабло, набрал шифр. Шифр у меня всегда от первого моего номера мессенджера ICQ (легендарной «аськи»)

Зашел в туалет, справил нужду и мо́я руки, оглядел себя в зеркале. Красаве́ц, ни дать не взять: отросшая еще больше щетина превратилась в аккуратную бородку с усами, на носу модные дымчатые очки, на голове бейсболка. Настоящий азербайджанский художник. Не знаю, как мама, но Лейла меня узнала, только когда я к ней обратился по имени.

Потное лицо приятно обдувал легкий, прохладный ветерок подземелья.

Страшно было подниматься наверх. Что там врал Лев Маркович, о том, что в прибрежном городе никогда не бывает душно?

Здесь было не душно, здесь было знойно.

Город плавал в желтом зное.

Зной был тягуч, как восточная музыка. Расплавленное небо затопило горизонт. Солнце обесцветило все краски. Листва деревьев, крыши, и стены, мостовые и море стали белесыми, как в старых цветных фильмах.

Мы вышли на Вокзальную площадь.

Лейла сказала, что папа всячески навязывал служебную машину, но ей нравится ездить на трамвае.

Здорово, конечно, подумал я, когда кто-то таскает твои чемоданы, можно и на трамвае покататься.

Трамвай ехал медленно, дребезжа всеми своими сочленениями. Двери не закрывались. Народ входил и выходил, где угодно и как кому вздумается. Из-за лязга колес говорить было невозможно, поэтому я просто пялился по сторонам. Сзади остался Вокзальный комплекс, кстати, очень красивый, в восточном стиле, Тифлисский и Сабучинский вокзалы. А впереди синело море. Тротуары были полны народу. Вывески магазинов на двух языках. Чурек – хлеб… Ашя хана – галантерея… бакалавун – бакалея.

К моему удивлению, вся дорога не заняла и десяти минут. Мы сошли у фундаментального здания Управления Азербайджанской железной дороги. Серой «сталинки» с мощными колонами.

Вошли внутрь. Лейла сказала пожилому вахтеру в железнодорожной форме что-то по-азербайджански и тот подобострастно взял под козырек и приютил её чемоданы и мою сумку.

Поднялись на третий этаж прошли через холл, застланный ковровой дорожкой, вошли в приемную, на двери которой была табличка с двойной надписью на русском и азербайджанском.

По-русски: начальник Азербайджанской железной дороги, Багиров А. М.

Огромная приемная, несмотря на утренний час, уже была полна посетителей. Увидев Лейлу, секретарша радостно залепетала на азербайджанском из чего я вычленил подобострастное: Лейла Абас-кызы и позвонила шефу. Выслушала ответ и закивала, заходи, мол.

– Посиди пока, – сказала мне Лейла и зашла в кабинет.

Я оглянулся, все стулья были заняты и остался стоять, опираясь о кадку с каким-то экзотическим деревом.

Вышла она минут через пятнадцать и поманила меня к себе.

– Папа сильно интересуется нашими с тобой отношениями. Сказать, как есть – нельзя – не поверит. В общем, я объяснила, что мы познакомились в Ленинграде, в компании общих знакомых. Там я раздала указания, они подтвердят. Понимаешь… любого мужчину, возникшего рядом со мною, родители воспринимают, как жениха.

– Хорошо, – заверил я её, – скажу, что женат и пятеро детей.

– Не придуривайся, – попросила Лейла, – я не виновата, что у нас такие нравы. Ладно, иди, я здесь подожду… – и на мой удивленный взгляд пояснила, – мужской разговор.

Я прошел через тамбур, открыл ещё одну массивную дверь и очутился в просторном кабинете. Кабинет как кабинет. Меньше приемной, меньше баскетбольной площадки. Портреты основоположников марксизма-ленинизма, плюс Брежнев. Шкафы с книгами, непременным полным собранием сочинений Ленина. Полки с какими-то кубками, переходящие красные знамена за победу в социалистическом соревновании и т.д. Огромная карта Кавказа на стене. На отдельном столике ряд правительственных телефонов.

За большим пустым столом, в виде буквы «Т» сияющим глянцевой полировкой, вдоль которого стояли кожаные кресла, сидел начальник дороги.

Папа Лейлы, Аббас Мамедович Багиров, как и положено восточному вельможе, внешность имел начальственную: волевое лицо с зачесанными назад, тронутыми сединой, волосами, генеральская железнодорожная форма с четырьмя властными звездочками на обшлагах кителя.

При моем появлении, он демократично встал и вышел из-за стола, указал мне на кресло и расположился рядом, в таком же бархатном кресле. Легко перешел на «ты».

– Лолочка рассказала, что ты смог помочь ей справиться с приступом мигрени, как это случилось? – он говорил по-русски почти правильно, с бархатным южным акцентом.

– Ну… понимаете… я чувствую боль… и могу её убрать.

– Понимаю…, – перебил он меня. – Галочка, мать Лолы всю жизнь этим страдает… и Лоле предалось… поможешь? Другом стану, всё для тебя сделаю. Поможешь, да?

– Помогу, – постарался, как можно вымученее кивнуть я, – но умоляю вас, Аббас Мамедович, про это никому! Меня в Ленинграде замучили, я отдохнуть приехал.

– Мамой клянусь, дорогой, никто не узнает! Поедем лечиться, да?

Я развел руками, типа, покоряюсь диктату.

Он снял трубку телефона.

– Уезжаю… срочные дела… всё отменяется до завтра. Суббота? Значит до понедельника. Всё, дорогой, не могу говорить, много дела…

* * *

Жили Багировы в элитном доме для железнодорожного начальства.

Аббас Мамед оглы ходил в начальниках дороги уже двадцатый год. Кроме того, был он и депутатом Верховного совета, и делегатом партийных съездов, и членом республиканского ЦК. Короче, и швец и жнец и на дуде игрец.

Удивительно несмотря на то, что внизу сидел вахтер, все двери на лестничных клетках были стальные, массивные, заботливо покрытые масляной краской, дабы уберечь не только от взломщиков, но и от коррозии. Оставалось только гадать, поднимаясь по лестнице, какие сокровища прячутся в этих сейфах.

К двери была припаяна медная визитная карточка с инициалами и фамилией хозяина. На звонок открыла домработница, шустрая полная армянка с живыми черными глазами.

Просторный холл вел в гостиную, выглядящую как пещера графа Монте-Кристо. Нежным розовым блеском сияли на полированной подставке каминные часы, большие и витиеватые, как торт на юбилейном обеде. Черные резные стулья, обитые красной кожей, и такое же кресло окружали столик. А позолоченная лампа на столике возвышалась подобно кусту.

Здесь были декоративные тарелки, чеканные блюда, картины в роскошных рамах, тонко отреставрированные статуэтки.

Вышла хозяйка, мама Лейлы, несмотря на возраст, все еще красивая статная женщина. Стали понятны переживания Багирова, видимо он и вправду любил жену. Она была приветлива, энергична, мудра и говорила глубоким голосом с приятным акцентом, который приобретают русские за долгое время общения с нерусскими.

Вернее, она успела только поздороваться, как Лейла кинулась ей на шею.

– Мамулечка, соскучилась!

– Лолочка! – растрогалась женщина

– Как ты? – спрашивала дочь, – голова болит?

– Вчера раскалывалась, сегодня терпимо.

– Это Григорий, – представила меня Лейла. – Он экстрасенс, вылечил меня за пять минут. И тебя вылечит, мамочка!

Хозяин пригласил в гостиную. На благородных серых стенах висело несколько превосходных картин, много дорогих тарелок и старинные золоченые канделябры с хрустальными подвесками, переделанные под электричество. Стол был уставлен фруктами в старом фарфоре, хрусталем, серебряными вилочками и ножичками. На выбор, несмотря на утреннее время, было предложены шампанское и коньяк, но я отложил возлияние до появления повода праздновать.

* * *

С Багировой старшей все пошло по тому же сценарию, что и с младшей – я заряжал на этот раз вино, шептал заговоры, провел сеанс «бесконтактного массажа» …

Пока наноботы делали своё дело, я подумал, что их у меня осталось не так уж и много, а я все еще у подножия пирамиды.

– Проблема, – сообщил Кир.

– Что случилось? – встревожился я. – Не получается обезболить?

– Дело не в этом. Для снятия симптомов больная употребляла каннабис. Налицо наркотическая зависимость.

– Блять… – я чуть не ругнулся вслух, – Что можно сделать?

– Замещающая терапия в течение пятнадцати суток.

– Действуй!

– Гипофиз активируется на синтез эндорфинов и дофамина… прогресс: 20%… 50%… 70%… процесс завершен.

С Галиной Петровной внешне получилось даже эффектней, чем с Лейлой. У той случались временные приступы, а мать давно забыла, как жить без головной боли.

Когда Кир сработал, восторгу Галины не было предела. Она бросилась меня целовать, а её генерал-муж, даже не взревновал – радовался вместе с ней.

– Ага! – торжествовала Лейла, – я говорила! Вы не верили. Гриша – уникум!

– Как же хорошо, – говорила Галина Петровна, – когда просто ничего не болит. Словно в голову был вкручен шуруп, а теперь его взяли и выкрутили.

– Спасибо, дорогой! – Аббас Мамедович долго тряс мне руку и даже прослезился.

Глава 4

Праздничную атмосферу несколько испортил Кир, сообщив, что осталось меньше пятидесяти доз, а точнее сорок семь.

Я ненароком шепнул Лейле на ушко, что препараты конопли Галина Петровна может больше не употреблять, зависимость я снял. Девушка отпрянула и внимательно посмотрела мне в глаза, я понял, что она в курсе.

– Сама-то не употребляла?

Она замотала головой.

– Ибупрофеном обходилась. Его нам из Англии привозят. А у мамы гастрит… нельзя ей.

Всё, у меня есть более насущные дела! Я спросил про гостиницу.

– Какая гостиница, дорогой – родной? – вознегодовал Аббас Мамедович. – Ты мой гость, отдельный квартиру тебе поселю, живи сколько хочешь. А, еще лучше придумал! Зачем Баку… жара-вонь? Дача-дом есть, чудное место, отдохнешь, будто в раю!

Весь последующий день можно охарактеризовать, как суета сует. Мы ездили в какие-то рестораны, там заказывалась какая-то бесконечная, экзотичная еда-питье. Ели, пили, какие-то люди, постоянно подходили-уходили, выразить свое почтенье Аббасу Мамедовичу. Я тоже ел-пил и устал в итоге, даже, кажется, задремал. Лейла сперва была с нами, потом отбыла, готовиться к рейсу. Отвела меня в сторону и поцеловала в щеку, сказала, что скоро вернется в Баку, и мы продолжим дружбу. Я-то знал, что продолжения не будет, по крайней мере, здесь в Баку. Её папаня, накануне, отвел меня в сторону и сказал, что либо я женюсь, либо отвалю. Среднего у них тут не дано. Жениться я не собирался.

* * *

Дача у Багирова была в аристократическом местечке Бильгях на противоположном побережье Апшеронского полуострова – в местном просторечии, именуемом Бельгией.

Что-то по-европейски сыто-благополучное и правда было в поселке из окруженных зеленью и кирпичными заборами начальственных особняков.

Доехали мы не сразу. Путешествие было прервано долгим и обильным обедом в прибрежном ресторанчике, где нас уже ждали. До генеральской дачи добрались уже в сумерках. Здесь быстро опускалась ночь.

Во дворе, посреди высокой каменной террасы, имелся квадратный бассейн.

Чернела вода. В ней отражались, высыпавшие на небо яркие южные звезды.

Мне выделили комнату. Наскоро умывшись, я удалился туда и тут же уснул, утомленный сутолокой дня.

* * *

Проснулся я в залитой солнцем комнате, в тишине и одиночестве. Вышел на галерею. Ни души.

Уже становилось жарко.

Пронизанная солнцем зеленоватая вода бассейна отбрасывала зыбких солнечных зайцев на решетчатый навес и выбеленные известкой стены.

Я скинул шорты, прошел по краю бассейна, и нырнул в лучистую глубину.

Наплававшись, я нежился на солнышке, когда появилась Галина-ханум Петровна, облаченная в длинный, до пят шелковый халат с драконами, не смотря на возраст за пятьдесят, фигура у неё была вполне себе. Она несла перед собой полную тарелку свежесобранного инжира. Поставила на раскладной алюминиевый столик и пригласила меня.

Инжир был первый сорт – мягкий, сладкий, маслянистый.

Мы посидели с ней чинно беседуя ни о чем. Я чувствовал, что ей хочется говорить о серьезном (о моём даре, о её здоровье, о наших отношениях с Лейлой), но она стесняется. Вместо этого, рассказала, что, встав пораньше, успела полить весь сад – огород, осмотрела курятник, собрала свежие яйца. Какое счастье, когда ничего не болит! Она так любит заниматься домашним хозяйством. Летом живет здесь почти безвылазно. Её страсть – виноградник. Правда возни с ним много – то прививка, то обрезка, то опрыскивание. Зато и виноград у них каждый год отменный.

Я слушал её, а сам в основном помалкивал и вежливо улыбался.

Тут во дворе появилась их прислуга – шумная, круглая, как неваляшка армянка Наири, творящая на кухне истинные чудеса и позвала к завтраку.

Завтрак больше напоминал обед.

Стол накрыли в столовой – белоснежная скатерть, богатые столовые приборы, фарфоровая супница с парящим супом из баранины, и чурек –мягчайшая и ароматная хлебная лепешка – десять минут как из печи. Огромные розовые помидоры – сахарные на изломе, маленькие хрустящие огурчики, а на десерт невероятно сладкий арбуз.

Галина Петровна смеялась и подкладывала в тарелки добавку.

– Давно её такой не видел, – наклонившись шепнул мне Аббас Мамедович, – спасибо тебе Григорий! Проси, что хочешь, всё сделаю!

После завтрака Аббас Мамедович, сказал, что едет на базар – за продуктами. Из любопытства я увязался с ним.

Восточный базар на приезжих из северных краёв производит ошеломляющее впечатление рога изобилия, оглушает завалами разноцветных фруктов, овощей и всяких трав по грошовым ценам. Целый неповторимый мир, где царит какофония событий, звуков, цветов, запахов. Только что тебя обволакивали ароматы фруктов, и вдруг острый запах жарящегося в специях мяса щекочет обоняние.

Торговки, завидев чужих, закрывали смуглые лица ладонями и как в амбразуру глядели в щель между пальцами. Половина покупок Аббасу Мамедовичу ничего не стоила. Его узнавали и отказывались от денег. Он тут и правда был популярной личностью. Несколько раз его останавливали, чтобы поприветствовать или посоветоваться о каких-то местных делах. В один из случаев, когда платить все же пришлось, я попытался было внести свою долю, но начальник дороги с укоризненной улыбкой отвел мою руку и вытащил котлету денег такой толщины, что сразу стала ясной неуместность моего порыва и мои смятые бумажки стыдливо юркнули в карман. Потом он пошел куда-то договариваться о свежем мясе и звонить в Баку. А я направился в чайхану – поджидать, пока он вернется.

* * *

Азербайджанская чайхана – средоточие всякой улицы, площади, базара.

Мужчины могут торчать тут целыми днями (женщин там нет – они работают). Пьют чай вприкуску с колотым сахаром. Неторопливо беседуют. Чинно играют в нарды.

Характерный костяной стук нардов тонет в окружающем гаме.

Подавальщик разносил чай в маленьких приталенных стаканчиках на блюдцах целыми горстями, при этом умудряясь не пролить ни капли.

Чай был темно-красен, горяч, душист.

Прислушиваясь к непонятной тягучей восточной речи за соседними столиками, прихлебывая чай и разленившись в приятной прохладе навеса, можно было просидеть сколь угодно долго, поглядывая на пестрые ряды базара за зеленой оградой кустарника.

* * *

Пришел Аббас Мамедович и сказал, что все закуплено, можно ехать.

Мы погрузились в служебный автомобиль и рванули с ветерком.

По узким, зажатым в каменных стенах улочкам шофер гнал во весь дух. Когда вырвались на простор, поддал еще газу, и мы помчались весело по выжженной зноем равнине, прижатой выцветшим, запыленным небом.

Под ногами перекатывались арбузы с дынями.

Из приемника лилась, раскачиваясь, иранская музыка.

Праздник продолжался.

* * *

Дача была недалеко от моря, и я отправился купаться.

Море здесь изумительно красивое, спокойное, ласковое. Я долго плавал, наслаждаясь прохладой морской воды.

Отметил, что весь здешний берег сложен из маленьких ракушек. У самой воды они были совершенно целые. Дальше, слегка поколотые. А метрах в двухстах, где почва кажется уже обычным песком – но если присмотреться, то и он состоит на деле все из той же битой ракушечной скорлупы.

На обратном пути я пригляделся к «каменным» блокам, из которых тут сложены все дома и заборы. Оказалось – тот же ракушечник.

* * *

Собственно, купанием очарование дня и закончилось. Начали съезжаться гости.

Первым прикатил председатель местного колхоза-миллионера.

С собой он привез упитанного барашка – на шашлык-машлык.

Барашек мирно пасся на привязи перед террасой, пощипывая газон. Прибывший вместе с ними специалист сидел тут же на корточках и точил ножи.

Мне было сообщено, что, по обычаю, барашка надо зарезать у ног дорогого гостя. То есть – меня. Недолго поразмыслив, я отказался от такого заманчивого предложения, сказав, что не переношу вида крови и удалился с места будущей казни.

Когда вернулся, бывший барашек был уже освежёван, обмыт водой и утратил всякое сходство с животным – его выскобленная тушка, была вывешена проветриваться. Мастер-убивастер, вымыл ножи и руки, получил причитающуюся мзду, сел в свой «запорожец» и укатил.

* * *

В течение обеда и ужина и еще какого-то ночного ужина, бесконечной чередой прибывали гости с женами, каждый из которых непременно оказывался самым уважаемым и самым выдающимся в своей области – будь то академическая наука, торговля или партийные чины. Каждый явившийся объявлялся самым торжественным и высокопарным тоном, а тосты становились все цветистее и забористей.

Одно было приятно и спасало – забираться в бассейн и плескаться там всякий раз, как почувствуешь, что голова становится чугунной.

Несмотря на то, что Аббас Мамедович клятвенно обещал хранить мое инкогнито, гости почему-то были осведомлены о моих способностях и тянулись нескончаемым потоком, норовя рассказать о своих проблемах. Особенно усердствовали женщины: азербайджанки, армянки, еврейки… очевидно этому поспособствовала Галина-ханум, которая никакой клятвы о нераспространении не давала. Я замучился отбиваться. Тратить драгоценные юниты на разных-безобразных дщерей Азербайджана, совершенно не улыбалось. Типа, устал, выгорел, поизносился, истончил ауру… в следующем сезоне обязательно. Они слегка обижались и отставали.

Я очередной раз окупнулся в бассейне и с удивлением отметил, что несмотря на выпитое, голова вполне соображает.

Итак, что дальше? Мне требовалось продвижение вперед, вернее вверх. Вернее, я сам толком не знал, чего хочу. Чего от меня хотят.

Добраться до самого Алиева? Но матерый чекист, попавший на пост Первого секретаря, прямиком из кабинета Председателя республиканского КГБ и вступивший в сражение с партийно-хозяйственной мафией, наверняка подозревает всех и вся. Серьезная проверка и мне конец. К тому же из его близких родственников никто и не болеет, а жена Зарифа ханум и вовсе врач. А нелегально добраться до его особо охраняемой персоны со своими наноботами, я не смогу. Вернее, попробовать-то можно, по цепочке, через обслугу, через доверенных людей. Но большой риск спалиться, да и надо ли мне это? Выхода на Брежнева у него нет, только год, как избран членом ЦК КПСС. До кандидата в члены Политбюро еще четыре года. Пока из Политбюро прямой выход у него только на Андропова. Правда есть еще Цвигун, его бывший шеф и друг Брежнева, но птички напели, что они не шибко-то друг друга жалуют.

Нет, Алиев мне не нужен. Нафиг пока чекистов. А кто тогда? Если не по партийной, то значит, по хозяйственной части.

Помнится, Джуна, выбилась в люди через Байбакова, председателя Госплана…

Кстати, а не познакомиться ли мне с Евгенией? Выяснить, действительно ли она такая уникальная целительница или просто аферистка. Кажется, сейчас она работает официанткой в каком-то Тбилисском кафе.

Интересная мысль. Просто плыть по течению, и оно куда-нибудь, да вынесет… в нужные места, на нужных людей. С Лейлой же познакомился без всяких усилий, с моей стороны.

Так думал я, сидя во дворике и глядя на низкие южные звезды. Есть больше не хотелось, пить – тем более.

От раздумий меня отвлекла Галина Петровна, присела на лавочку рядом.

– О чем задумался, Гришенька? – во время лечения, я не преминул щедро плеснуть ей эмпатии к своей особе и теперь она испытывала ко мне материнские чувства, благо, я к тому же был ровесником Лейлы.

– Да так как-то, о жизни… думаю, чем дальше заняться.

– А чего думать? – удивилась она. – Оставайся тут у нас. Через два дня Лолочка вернется…

Я ей передал слова папаши. Она засмеялась.

– Аббас Мамедович, только на словах строгий. Жениться, придумал тоже. Лолочка у нас девушка современная, не как эти правоверные мусульманки, которые только что паранджу сняли.

* * *

– Алиев лютует, – жаловалась мне Галина Петровна, как родному. – Личные машины начальству запретил, и дома за городом… за всем следят, глаза б у них повылезли. Если ты руководящий работник, шубу уже жене не подари – везде им взятки мерещатся. То ли дело Вели Юсуфович Ахундов был! Благостный дядечка – сам жил и людям жить давал. Отправили на научную работу. Хорошо у нас дачка скромная, да и ту Аббас Мамедович десять лет назад построил. И слава богу, что на Бильгях, а не на Мардакянах, где все партийные чины собрались в кучу у Алиева на глазах. А машины у нас сроду не было. Представляешь, запретили детям чиновников в Вузы на ту же специальность поступать. Хорошо Лолочка в шестьдесят восьмом поступила в «Железнодорожный», до Алиева ещё. Думаешь, почему она проводником практику проходит? Сейчас попробуй, прояви заботу о чаде, сразу кумовство пришьют… а уж кто на юридический поступает – там такая борьба с протекционизмом развернулась – только шерсть летит. Вроде как, абсолютное большинство зачисленных на этот факультет студентов – были дети работников милиции, прокуратуры, судов, юридических кафедр, партийных, советских органов. Ну а что в этом плохого? Шахтерская династия – хорошо, а прокурорская плохо? Полетели головы. Из Партии исключают. Всех первых секретарей райкомов в Баку поснимал. И везде своих нахичеванских расставляет, упырь. Ему бы дай волю – тридцать седьмой год бы вернул…

* * *

Привокзальная площадь встретила меня привычной суетой. Пройдя вдоль стоянки такси, обратился к рандомной машине с шашечками и осведомился о стоимости поездки в Ленкорань.

– Что ты, друг, таксист туда не поедет… пограничная зона – разрешений давай! От родственник приглашений надо.

– Что же делать? А поездом?

– Не… – покачал черной кудлатой головой таксист, – билет не продадут без разрешений. В поезде пограничники документ проверяй. Иди вон к частникам. Деньги даш, хоть чертовой бабушке довезут.

Делать было нечего, и я пошел к группе, призывно глядящих на меня, частных извозчиков.

Ехать в Ленкорань вызвался уроженец этого славного места, усатый и носатый владелец старого ржавого «москвича».

– Довезу, никакой погранец не увидит, отвечаю!

– А он доедет? – усомнился я, кивая на древний артефакт на колесиках.

– Слушай, ара, он до Москвы доедет и обратно приедет! – отмел мои сомнения усач.

– Заплатишь сколько душе твоей будет угодно, – дружелюбно скалясь ответил он на мой вопрос о цене поездки.

– Сколько? – настойчиво повторил я: человек, не договорившийся о твердой цене, гарантировал себе малоприятное препирательство в конце поездки. Сколько бы он ни заплатил, этого все равно оказывалось мало.

– Вай… – удрученно и укоризненно сказал водитель, словно обрекал себя, ради меня на вечные муки. – двести пятьдесят рублей, дорогой, да. Только для тебя, да! Туда пять часов ехать, обратно никого не найду, да, пустым назад ехать.

– Сто пятьдесят? – возразил я, хоть мне было пофиг, просто знаю – согласишься сразу, уважать не будут.

Сошлись, на двухстах.

В камере хранения, я про запас взял тысчонку, так что не разорюсь.

* * *

Несмотря на уговоры мамы Гали. Оставаться на даче Мамедовых я не стал. С одной стороны – скучно. С другой, отношение ко мне Галины Петровны грозило перерасти из материнского в… не хочу продолжать.

В общем надо было сменить обстановку. Я позвонил в Ленкорань Стасу. К моему удивлению, он очень обрадовался и пригласил к себе. Сказал, что папа у него главный инженер рыбоводческого совхоза и мы славно половим рыбку.

* * *

Баку справедливо называют городом ветров. Они могут быть каспийскими, кавказскими, пустынными – не важно. Женщине, если уложила прическу, изволь одеть платочек иначе от прически за пять минут ничего не останется, а некоторых особо изящных и сдуть может в подворотню. В редкие моменты, когда ветер стихает, в воздухе появляется запах нефти.

Поднявшись над городом и одолев невысокий перевал, шоссе нырнуло в долину, выходящую к морю.

Эта обширная бесплодная земля была сплошь покрыта металлической порослью нефтяных качалок. Всюду бесконечное вращение маховиков и движение коромысел, тусклые озерки нефти чернеют у подножия вышек – сюрреалистический пейзаж, вызвавший меня мысли о планете Шелезяка, населенной роботами. Правда и полезных ископаемых, и воды здесь было с избытком.

Глава 5

Буквально ниоткуда, перед нами внезапно появились два протяженных плато, их поверхность переливалась на солнце – песчаник Апшерона молочно белого цвета. В тот же момент я ощутил давление на уши, как бывает при взлете или посадке, хотя по-прежнему находился на земле, уровень которой в Азербайджане, как известно, ниже уровня моря на двадцать семь метров.

Было еще довольно рано и Рафик, так звали водителя, предложил за малую дополнительную мзду посетить Гобустан – археологический музей под открытым небом, благо, он располагался прямо по ходу маршрута.

Почему бы и нет, решил я и мы свернули с дороги.

Гобустан – страна предков. Местность, где когда-то жила огромная и мудрая цивилизация.

Оставив машину, пошли вглубь по огороженной тропе, где на каждом шагу были знаки: «берегись змеи». Эта долина, кишела кобрами, гюрзой и гадюками, так. Что предупреждение было не лишним.

Пещеры, скалы, хранящие петроглифы древних эпох, устоявшие перед воздействием сухих ветров и палящего солнца. Суровый пейзаж в сочетании с рисунками доисторических людей – изображения лодок, животных, на которых они охотились, самих себя и сородичей.

Главная пещера, называемая Азых, имела вход в форме женской вульвы.

Там сохранилось огромное количество рисунков, нанесенных следующим слоем, поверх предыдущего, настырные троглодиты лепили их друг на друга, словно других камней вокруг было мало.

Двухчасовая остановка в Гобустане перевернула мой взгляд на наскальные рисунки. Первобытные художники – не какие-то камнемараки, типа: «Киса и Ося были здесь», а уверенные мастера наскальной живописи. Их работы были невероятно экспрессивны и отражали суть доступных им вещей.

Ухваченные точным резцом, из многотысячелетней дали, грозили длинными гнутыми рогами быки. Женские фигуры, очерченные простыми штрихами, передавали монументальную тяжесть женского тела. Мужчины с дротиками и луками в руках и с преувеличенно длинными пиписьками воинственно ликовали своим маленьким победам. Я понимал этих живописцев, когда мне было шесть лет, рисовал примерно в той же манере: точка-точка, два крючочка… ручки-ножки, огуречик… и тому подобные каляки-маляки.

Что интересно, имелась там и латинская надпись. Юлий Максимус, центурион Молниеносного легиона императора Домициана, оставил здесь свое факсимиле. Удивительно, как далеко вперлись римские вояки. Двадцать второй легион был создан еще Юлием Цезарем для борьбы с гельветами. Он просуществовал сто пятьдесят лет и был разгромлен на тогдашнем краю земли – Апшероне.

* * *

Пустыня. Справа от шоссе надтреснутая мечеть с теснящимися к ней могильными камнями. Зачем она тут? Никакого жилья нет на много километров вокруг.

Машина летит, шоссе раскручивается подобно стальной рулетке. Рафик-ага, двадцать лет, по его словам, возивший министра культуры, нацепил темные очки и откинулся на сиденье, выставив руку в окошко. Голубой рукав футболки трепещет в потоке воздуха, стрелка спидометра твердо стоит на сотне, поглощая ширину пространства.

Ломтями нарезаны позади последние отроги Большого Кавказского хребта. Вблизи они вставали серо-желтой стеной и походили на скалистые каньоны из американских боевиков. Вообще, есть нечто американское в этой жаркой пустыне, и в летящем по ней автомобиле. Хорошая и пустая дорога. Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самим этим раскаленным пространством, поблескивающим на солнце кристалликами соли.

Опаньки. На обочине стоял милицейский «жигуль». От него отделился инспектор в белой кожаной портупее и поднял полосатую палочку, требуя остановки. Это ладно, но рядом с ним было два бойца с погонами «ВВ» и короткими автоматами на плечах.

Рафик присвистнул и съехал на обочину.

– Здесь рядом тюрьма строгого режима, – пояснил он мне, а я отметил, что от волнения у него даже акцент пропал.

– Документы. – сказал сержант в портупее. Он был азербайджанец. ВэВэшники лениво наблюдали.

Рафик достал права, я – паспорт.

Тут надо сказать, что мы, со сподвижниками, далеко продвинулись в деле конспирации, обработав документ наноботами. Теперь любая надпись в документе имитировалась для постороннего, как угодно. Моя Ленинградская прописка превратилась в Бакинскую. Вернее, на уровне чернил, всё осталось по-прежнему, а на уровне зрительного восприятия, посторонний человек видел: г. Баку, пр. Нариманова, дом 74. Или другую рандомную хрень. И это еще что – у меня каждые двадцать четыре часа менялся папиллярный узор на пальцах!

– Выйдете из машины, – сказал гаишник Рафику, – откройте багажник.

Тот выполнил указание. Сержант заметно смягчился, вернул документы, махнул рукой. Езжайте, мол.

– В чем дело? – спросил я, когда отъехали.

– Да… – махнул он рукой, – делать ему не хера, скучно, вот и тормозит… это промежуточный пост. Сейчас зеков с рабочей зоны повезут. А контингент-то, сплошь насильники да убийцы.

– Тут в Гобустане всем Баба́ Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, – рассказывал он мне пять минут спустя. – никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено – денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания – купи двух баранов из стада Бабы Наврузовича, если плановое. Если неплановое – пять баран. Блатные сидят – всё, что хотят имеют. Хочешь бабу – проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут – деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона – дыра с многометровыми вертикальными стенами, на дне которой пилился туф. Туф – белый камень, который слепит на солнце, как рафинад. Температура летом под сорок градусов жары, а внутри горы без ветра, поднималась до шестидесяти, и эти заключенные, абсолютно ослепшие, оглохшие, дышащие каменной пылью, должны были с утра до ночи резать этот камень.

– А ты-то откуда знаешь? – перебил я его.

– Так вожу же на свидания этих… жен. Потом они много чего рассказывают.

* * *

Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.

Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору.

Как известно, где-то здесь в примыкающих болотах снимался «Айболит 66». Нормальные герои всегда идут в обход.

* * *

Ленкорань, в отличие от какого-нибудь Ленинабада или Ленинакана, к вождю мирового пролетариата никакого отношения не имеет. Это древняя столица Талышского ханства, маленького, но гордого и названию её хре́нова туча лет.

Уже на подъезде к городу, заморосил дождик. Ватные облака поползли по небу, волоча под брюхом легкий туман.

Удивленный Рафик сообщил, что не припомнит, чтоб в это время года когда-нибудь шел дождь, должно быть, это в честь моего прибытия.

Зато вид из окна автомобиля открывался чудесный, вознаграждал за трудности пути в разбитой Рафиковой таратайке.

Черепичные крыши купались в темной зелени. В отличие от блеклого Баку, влага насытила все цвета. Дома казались обведенными тушью, как японские рисунки на рисовой бумаге.

По горизонту, позади черепичного города, уступами вставали друг за другом горы, разделенные занавесками дымки. Последние из видимых – уже в Иране.

Розы круглый год цветут, даже под снегом, с гордостью, будто он их сажал, рассказывал Рафик. Снег в Ленкорани редкость, но если выпадет, то на высоту до метра, добродушно врал он. Пока мы пробирались узкими городскими улочками, Рафик вдохновенно вещал мне о местных достопримечательностях. Вот Ленкоранский маяк – символ города, тридцать четыре метра высотой! Его надстроили над уцелевшей башней старой крепости.А вон Ханский дворец – построен по французскому, понимаешь, проекту! А вот Тюремная башня – сам Сталин там сидел, мамой клянусь! За бандитизм сидел… сбежал оттуда, через подземный ход!

Город на две неравные части делила мелкая речка со смешным названием – Ленкораньчай.

– Мост пленные немцы строили, – прокомментировал Рафик, – сразу после войны.

Мост был рамного типа, построенный из металлоконструкций, до сих пор служивший верой и правдой.

Когда мы, наконец, добрались до адреса, день близился к концу, багровый диск солнца завис над горизонтом, готовясь оставить город без своего тепла. Даже летом из-за близости гор в Ленкорани темнеет рано, в девятом часу.

Город буквально напичкан войсковыми частями Советской Армии. А что делать – граница близко, а враг не дремлет. Рядом с каждой частью, располагался, военный городок, в котором жили семьи офицеров. Городков было целых четыре. Они назывались «площадками».

Стас жил на четвертой «площадке» от Танкового полка.

Его папаня, бывший майор и «зампотех», после увольнения в запас устроился главным инженером в рыбхоз.

* * *

Я угодил прямо к ужину.

Стол был накрыт во дворе под широкой кроной дерева, которое, как я позже узнал, называлось дамирагач – железное дерево.

Мы со Стасом обнялись, как давние друзья и он представил меня родителям.

Отец Стаса – кряжистый квадратный мужик, похожий на татарина (татарином он и оказался), с хитрыми глазами на красном, заросшем пегой щетиной лице и красными же кулачищами. Говорил Марат Рамазанович мало, между словами сопел, но быстро организовал гостеприимство и пригласил меня отведать «чем бог послал».

Бог в тот вечер, послал семье Сафиных: консоме из дикой птицы и кастрюльку шашлыка из осетрины. Свежайшие лепешки чурека, помидоры и пряные травки лежали грудами. Ради воскресного вечера стол украшала бутылочка водки, а посреди всего изобилия на невзрачной миске с отбитым краешком антрацитно поблескивала горка черной икры с воткнутой столовой ложкой – бери и накладывай. На десерт, разрезанный арбуз.

Мать Стаса – Ольга Николаевна, русская женщина лет сорока, сухая, жилистая, с молодыми ясными глазами, беспокойная, тут же побежала в дом и вернулась со столовым прибором для гостя. Разлили водку, мужчинам по полной рюмке, хозяйке чуть-чуть. Марат Рамазанович сказал лаконичный тост:

– За знакомство!

Выпили и приступили к трапезе.

Вкуснотища, я вам скажу, необычайная – чуть язык не проглотил. Бульон был вкуснейший, а шашлык нежнейший. Черную икру я раньше пробовал, но видно та была несвежая – с местной вкус не сравнить. Я сожрал две столовых ложки и больше брать постеснялся. Да и Стас не дал долго рассиживаться, он оказывается собирался на танцы.

Стоит ли говорить, что мне уставшему после долгой дороги в дюнах, да еще и обильно поужинавшему, никаких танцев, разумеется, не хотелось. Даже думать про них желания не было, но не отказывать же новому другу.

* * *

Дом офицеров, сокращенно ДОФ, – находился на главной площади, которая, как и все центральные площади городов СССР, носила имя Ленина. Но это официально. Между собой же местные жители называли её Площадью фонтанов. На неё выходили фасады зданий всех важнейших учреждений: банк, почта, райком партии, ДОФ; и сюда же, выходил забор военного гарнизона.

Немного поодаль, через дорогу, находился Дом интеллигенции, имеющий функции источника азербайджанской культуры, но не в обиду оной, особой популярностью у населения он не пользовался.

Итак, молодые люди, то есть мы, дымя сигаретами, прогуливались, можно сказать, фланировали, или даже – совершали променад по Ленкоранскому Арбату.

Одеты молодые люди (не я) были по тогдашней ленкоранской моде – в нейлоновые рубашки и в брюки-клеш.

Июньский воздух был напоен запахом цветов и молодой листвы, а по поводу слуха можно было сказать, что птицы и насекомые разошлись в этот час не на шутку.

Дом офицеров выглядел помпезно – огромное трехэтажное здание с колоннами. Фасад был отделан гранитом и мрамором. Если бы не советская символика на фронтоне, в сумерках его можно было принять за античный храм.

Внутри, на первом этаже располагалась анфилада из нескольких залов. Первый – самый большой и пустой служил танцплощадкой, следующим шел зал для заседаний с открытыми галереями на уровне второго этажа, и далее большой зимний кинозал.

Летом кино крутили в летнем кинотеатре, в парке за ДОФом. Сегодня шли «Джентльмены удачи» и народ валил валом.

На втором этаже размещалась библиотека и еще какие-то культурные учреждения.

Всё это рассказал мне Стас, который в детстве был завсегдатаем библиотеки и начитанным пацаном.

Так в чем же причина популярности ДОФа и такого наплыва местных мужских особей?

Здесь, как везде и во всем, «шерше ля фам» – ДОФ посещали свободные русские девушки, в то время как азербайджанские барышни, в основном, как это не дико на пятьдесят пятом году Советской власти, соблюдали устои шариата.

На площади группками стояли аборигены, пришедшие поглазеть на полуголые (по их меркам) тела русских женщин, на оголенные руки и плечи, на обнаженные выше колен ноги.

Молодые светловолосые девчонки в летних платьях по двое, по трое, под взглядами огнедышащих абреков, с опаской проходили к кассам. Некоторые, взяв билеты, тут же, огибая здание, уходили в летний кинотеатр, другие в ожидании танцев останавливались у колонн, недалеко от входа.

Когда фильм начался (об этом можно было судить по донесшимся звукам из киножурнала «Хочу всё знать»), количество зевак поредело, часть из них отправилась смотреть кино.

Меж тем у касс, где началась продажа билетов на танцы, уже собрался народ. Кроме молодых и не очень молодых, но незамужних или разведенных «солдаток» из батальона связи, танкового полка, и погранотряда, на танцы приходили и ученицы старших классов Ленкоранской русской школы.

Короче говоря, здесь было чем поживиться озабоченным самцам.

Стас высматривал девушку дивной красоты, которую, по его словам, приметил в прошлый раз. Надеялся, что она придет и ему представится случай подойти и познакомиться.

Девушка действительно скоро появилась в компании молодых людей своего возраста. Увидев их, Стас потянул меня за рукав и направился к кассе. Оркестр располагался на низком подиуме, меж двух колонн. Барабанщик в ожидании начала дискотеки легонечко выстукивал какой-то ритм по ободу барабана.

Пришедшие на танцы офицеры периодически исчезали за дверью, где во внутреннем помещении находился буфет военторга, и возвращались порозовевшие, с повышенным тонусом.

Наконец, оркестр заиграл. Это была музыка Нино Рота из кинофильма «Крестный отец», который в то время еще никто и не видел. Закружились пары.

– Иди к своей избраннице, – вдохновил я его, подталкивая в спину.

Стас обреченно вздохнул и направился к девушке, огибая танцующих. Но когда уже почти достиг цели, перед ней возник какой-то подвыпивший лейтенант танкист и увлек на танец. Обескураженный Стас, не останавливаясь, сделал обманный маневр и вернулся на исходную позицию.

– Осечка, – сказал ему я. – Быстрее ходить нужно! Между прочим, зря вернулся, надо было там остаться – пока в следующий раз подойдешь, опять уведут.

– Плевать, – гордо ответил Стас и закурил, – не больно-то надо.

Но я видел, что ему сильно надо – придушил бы этого летёху (попили они ему крови на службе).

Начался следующий танец, он был быстрым, его в азербайджанской провинции танцевали кто как мог: образовывалось несколько кругов, в которых люди дергались как параличные, некоторые, по их мнению, исполняли твист, некоторые шейк, кто буги-вуги, а кто и просто в присядку. Лейтенант девушку из рук выпустил, но никуда не убрался скотина, приседал рядом, умудряясь при этом продолжать с ней беседовать.

– Надо бы его наказать, – сказал Махмуд, школьный друг Стаса.

Мы вышли на улицу, и задымили.

Там, безотрадно, в поисках ссоры, околачивалась шпана – банды пятнадцати-шестнадцатилетних подростков. Шантрапа заглядывала в окна, всякий раз, когда открывалась дверь, подскакивала к ней в надежде проскочить внутрь без билета, потому что их даже с билетом на танцы не пускали. У ворот стояли вахтер вместе с танкистом-прапорщиком и безжалостно выпинывали малолеток наружу.

Глава 6

Из зала на свежий воздух вывалились два подвыпивших лейтенанта, они закурили, весело обмениваясь впечатлениями, один из них был тот разлучник, с которым танцевала предполагаемая подруга Стаса.

– Пошли обратно, – предложил я, – девушка освободилась.

Но Стас уже расстроился и помрачнел, ему расхотелось танцевать с неверной девушкой. Зато захотелось разобраться с лейтенантом.

– Надо его наказать! – уловил настроение друга, Махмуд. – Мне кажется, вояка развел тут бурную деятельность. Верно пацаны? – обернулся он к шантрапе. Те одобрительно загудели. Во-первых, уличная драка в Ленкорани – народное развлечение. Во-вторых, офицеров, местные недолюбливали.

– Обожди! – взял я Стаса за локоть, перспектива массового побоища (я не сомневался, что присутствующие здесь военные вступятся за своего), мне совершенно не улыбалась. – Зачем портить такой хороший вечер? Этот летёха даже не подозревает о твоем существовании, да и девушка тоже. Пойдем, я сейчас все решу! – с этими словами я потянул товарища обратно, к массивным дверям в зал.

Оставив Стаса у ряда кресел, поспешил через танцпол к его избраннице.

Возле нее уже вился какой-то тощий хлыщ.

– Извините, месье! – я оттер его плечом, – мне срочно нужно пообщаться с невестой…

Он выпучил глаза и растворился в полумраке.

Девушка глазела на меня с неподдельным интересом, и похоже была рада избавиться от нежданного ухажёра.

– Невеста? – усмехнулась она. – Бросьте трепаться, юноша!

– Ну, да! Но я же не говорил, что моя! Вон тот симпатичный парень… – я показал, на отирающегося возле противоположной стены Стаса, – своей красотой вы разбили его сердце! Теперь он ночей не спит, думает о вас.

– А что же он сам не подойдет… жених?

Она разглядывала меня, я разглядывал её. На ней была белая гипюровая блузка и черная плиссированная юбка ниже колен. Хорошенькая, стройненькая блондиночка, с хорошим русским лицом, но уж больно молодая – шестнадцать-то ей хоть есть?

– А он скромный, что опять же плюс! А тут еще этот лейтенант… подумал, что у вас с ним что-то…

Девушка быстро с любопытством бросила на меня взгляд.

– Да ну его, просто дурак пьяный, пристал как банный лист, я от него спряталась потом. А я видела, как твой друг шел ко мне, – лукаво сообщила она.

– Шел, да не дошел, – подтвердил я, – зачем же ты с ним танцевала, если пьяный дурак?

Она пожала плечами.

– Не знаю, неудобно как-то отказывать, взрослый дядька. Комплименты говорил.

– Ну и пусть себе, – великодушно согласился я, – у нас же не шариат. Так я вас заочно познакомлю? Моего друга зовут Стас, а вас как, именовать прекрасная мадемуазель?

Даже в темноте было видно, как она зарделась

– Алла.

* * *

Стас прилип к Алле и не отходил от неё ни на минуту. То танцевали, то ворковали, как голубки. На меня ноль внимания. Я, конечно, понимал – чел только со службы, за два года истосковался по женскому полу, но всё же было несколько обидно – девица теперь никуда от него не денется, а человек приехал в гости на пару дней всего. Не слишком-то вежливо так на него забивать.

Может тоже потанцевать? Я обвел глазами танцпол и пришел к неутешительному выводу: симпатичные девчонки были нарасхват – кавалеры вились вокруг них как мухи возле меда. Вступать с ними в конкуренцию вовсе не улыбалось. Да и смысла не было, честно говоря, мне больше хотелось спать.

Время было десять, а танцы до одиннадцати, а потом Стас наверняка попрется провожать новую подружку. Что же делать, вернуться домой одному? Но я опасался заплутать в темноте среди невнятной толкотни щитовых домиков.

И тут меня осторожно тронули за плечо.

– Зачем, молодой человек, скучаем, средь чудного бала?

Я обернулся и офонарел, уперевшись во взгляд темных раскосых глаз.

Смутиться было от чего. Передо мной стояла девушка лет семнадцати. Во-первых, она была очень красивой. Во-вторых, азиаткой. Невысокая, изящная. Тонкую шею, подчеркивало короткое каре угольно-черных волос. Одета в цветастое платьишко, чуть выше колен. Но какие это были колени… идеальной формы голени… тонкие щиколотки, м-м-м!

Я смотрел на неё и пёрся… в хорошем смысле этого слова. Как, эта небесная прелесть тут существует, среди ада волосатых самцов?

Она вдруг звонко расхохоталась.

– Ты, что так смотришь? – спросила сквозь смех.

– Как? – выдавил я из себя.

– Как будто приведение увидел! – она, округлив глаза и состроив забавную гримаску, изобразила меня.

Я невольно улыбнулся.

– Так и есть… Не пойму, то ли девочка… а то ли видение…

– Ты не здешний? – спросила девочка-видение. – Вижу – не здешний.

– Откуда?

– Глаз наметан. Танцевать хочешь? Вижу, что не хочешь.

– Глаз наметан?

– Угу. Я тоже не хочу, домой собралась, проводишь меня? А то одной стремно, черти кругом, взглядами аж дыры прожигают.

Мы вышли из клуба, миновали группу молодых людей, которые замолчали при нашем появлении, но даже в их молчании чувствовалась нешуточная агрессия. Я внутренне подобрался, готовясь к худшему, однако все обошлось.

Когда вышли с площади, до меня наконец дошло – мы ж даже не познакомились.

– Меня Григорий зовут, – представился я. – Можно Гриша. А тебя?

– Мира, – сказала она.

– Красиво!

Мира, значит. В Азербайджане каких только имен не встретишь. И Джульетта тебе и Лаура, и Изабелла. Даже один Эдмон попадался.

– А где ты живешь?

Она назвала адрес, и я вдруг понял, что это рядом с домом Стаса. Вообще, классно! Двух зайцев… на ловца.

– Смотри луна какая… красивая до жути! А небо-то ясное!.. – сказала Мира где-то на полпути.

Я посмотрел вверх. Полная, здоровенная луна висела среди россыпи звезд. Перевел взгляд на Миру, которая тоже смотрела на небо, даже приоткрыв рот от восхищения. Мне так захотелось поцеловать этот нежный ротик, аж невмоготу стало. Непроизвольно взял её за руку.

– Может искупаемся? – спросила Мира, – не обращая внимания на мой жест.

Вот тут, я даже не секунды не подумав согласился – она нравилась мне все больше.

– В конце улицы, с правой стороны, дровяные сараи. Жди там, я только купальник надену.

Она отняла руку и побежала к своему дому.

Я пошел в указанном направлении, нашел сараи, их было около десятка и стал ждать, раздумывая: чтобы это всё могло значить?

Мира появилась довольно скоро. Поверх закрытого цветастого купальника, дивно облегавшего ее стройную фигурку, надела юбочку с резинкой на поясе.

Не знаю, как это получилось, но едва приблизившись, она сразу же очутилась в моих объятиях. Я впился в ее губы и почувствовал, как хмелею от девичьего запаха.

– Я ненадолго, – оторвавшись от меня, задыхаясь, сказала девушка, – не будем тратить время.

Она не выглядела ни испуганной, ни удивленной.

Я чувствовал, как в груди плещутся теплые волны, но трогать её больше не решался. Фиг знает почему.

Море порадовало тишиной, лишь шелестели набегающие на песок волны. Пляж был пуст.

Мира стянула юбочку, я тоже скинул одежду.

Девушка вошла в воду по щиколотки, закинула руки за голову и с наслаждением потянулась.

– Хорошо-то как! Вода теплющая! Как парное молоко! Надо срочно искупаться…

Надо так надо.

Обойдя её, я бросился вперед и нырнул. Проплыл под водой несколько метров и поднялся на поверхность. Девушка, все так же осторожно ступая, продолжала медленно идти. Вода была ей уже по колено. Я улыбнулся и поплыл к ней. Мира расценила моё намерение по-своему.

– Вот только попробуй обрызгать меня, – пригрозила она, – водиться с тобой не стану, имей это в виду.

– Ну что ты, – сказал я ей, – кто тебя обрызгает, дня не проживет, сам лично прослежу.

– Вот это правильно, – согласилась Мира, – одобряю. И не смотри так на меня, – добавила она.

– Как?

– Сам знаешь.

Я пожал плечами и погрузился в море с головой, чтобы смыть с лица выражение, не понравившееся девушке. Когда вынырнул, Мира уже была по пояс в воде. Сжав кулачки, она наконец присела и взвизгнула.

– Может быть, завтра встретимся, – предложил я, хотя и сегодня бы с ней не расставался.

– Может, и встретимся, – без кокетства ответила Мира. Она медленно плыла, выставив голову и старательно разводя руками перед собой, – а у тебя чистые намерения?

– Ещё бы, с мылом их мыл!

Она хихикнула моей шутке.

– Ну все, домой пора. Искупнулись и будет.

Пора, так пора.

Мы расстались возле её дома. В моей душе распускались розы и пела свирель.

– Пока, Мира!

– Пока, Феликс!

И только у самого дома Стаса свирель вдруг смолкла.

Какой, нахер, Феликс? Я что назвал при знакомстве свое настоящее имя? Напряг память – да нет, Гришей представлялся, точно помню!

Ну и дела.

* * *

Стас, оказывается, уже был дома.

– Куда пропал? – бросился он ко мне. – Хватился, а тебя нигде нет. Уже волноваться начал, думал, бежать тебя искать.

– А ты что, Аллу не пошел провожать? – глупо удивился я.

– Да куда там провожать… она в квартале от ДОФа живет. Мимо шантрапы провел, а дальше она не велела, мол, родители увидят больше не отпустят. Она оказывается с братом двоюродным пошла на танцы, а этот козел поперся подружку провожать, а её бросил одну. Ты-то куда делся?

– А я понимаешь, тоже с девушкой познакомился, – поделился я своими успехами, – Мирой зовут, она с тобой по соседству живет, только ближе к морю. Мы купаться ходили…

– Купаться ходили? – Стас выпучил глаза. – Да там купаться можно только днем и у самого берега, где вода прозрачная!

И он рассказал.

Каспийское море долго мелело, пока не перегородили пролив Кара-Богаз-Гол с другой стороны Каспия. С тех пор вода все время прибывает. В штормовую погоду волны уже дохлестывают до домов первой линии. Под водой осталась вся береговая инфраструктура – бетонные блоки, разрушенный пирс, арматура торчит.

– Какая безмозглая дура тебя туда затащила купаться ночью? Кира?

– Мира.

– Как она выглядит? Сколько лет?

– Ну такая… азиаточка… красивая. Лет семнадцать.

– Здесь каждая вторая – азиатка! – кипятился Стас.

– Я имею в виду – раскосая, типа, кореянка.

– Никогда корейцев здесь не видел.

– Ну, может, казашка, я не знаю…

– Да здесь, вообще узкоглазых нет.

– Да она не узкоглазая… широкие глаза, просто раскосые…

– Блин, Гриня, я тут всю жизнь живу, нет тут никаких расокосых! – он задумался секунд на десять, а потом решительно рубанул ладонью воздух. – Пошли, покажешь, где она живет.

Он извлек откуда-то огромный бакенный фонарь.

– Пошли!

Ну, пошли, так пошли. Уж не знаю, что он хотел там увидеть.

Дом Миры был в полной темноте – ни огонька.

– Я так и знал, – сказал Стас и пнул калитку. Она безвольно распахнулась, душераздирающе заскрипев петлями. – Пошли!

Он шагнул первым.

– Эй, ты куда?

– Идем, идем.

Мы дошли до дома, он посветил… твою ж мать! Стекла в окнах – выбиты. Толкнул дверь в дом, посветил фонариком – запустение, рухлядь, мусор.

– Здесь не живет никто, – пояснил Стас, – отселили, говорю же, затопление.

Я стоял и как дурак хлопал глазами. Точно же помню… куры кудахтали, собаки лаяли… свет в окнах горел. Куда всё делось?

Я позвал Еву. Раз, другой, третий – молчание в ответ. Не хочет общаться? Ну и соратница мне досталась – ноль внимания, фунт презрения!

А если бы меня сейчас, того, утопили бы в этой луже?

– Кир!

Рыжий котяра нарисовался в тот же миг.

– Да, босс!

– Что сейчас было? Кто такая Мира? Откуда она знает мое имя?

– Не ведаю, шеф! Не по моему ведомству.

– Ага! Значит, что-то все-таки знаешь? Не по твоему́, а по чьему?

Кот сконфуженно мявкнул, сел на хвост, по-человечески развел лапками.

– Ну, предположить хотя бы можешь? – не унимался я.

– Предположить могу, – согласился тот.

– Ну давай же уже, не тяни себя за хвост!

– Должно быть, Евины дружки шалят.

– Откуда у неё здесь дружки? С чего ты взял?

– Иначе, она бы вмешалась.

– А может её того, ликвидировали… что-то она не отзывается…

Кот хихикнул укоризненно.

– Нельзя ликвидировать то, что находится в состоянии суперпозиции: одновременно – есть и одновременно – нет.

– Ничего не понимаю.

– И не надо, – легко согласился Кир, – живи босс, как жил. Придет время, что-нибудь, да поймешь. «Воображение важнее знаний». Знаешь, кто это сказал? Эйнштейн, между прочим.

И он растворился в воздухе, как обычно по частям, оставив напоследок зубастую улыбку.

– Эй ты чего?! – Стас пощелкал пальцами у меня перед носом.

– Чего?

– Стоишь в пустоту пялишься, как одеревенел.

– Одеревенеешь тут… пошли Стас, домой.

Дома мы выпили по кружке домашнего айвового вина, вяло о чем-то поговорили и отправились спать. Завтра на рыбалку – рано вставать.

* * *

Проснулся я на удивление легко. Только-только стало светать, но хозяева уже встали и ходили по дому туда-сюда, громко переговариваясь и топая ногами, как слоны в прериях. В стареньком приемнике играл дивный иранский джаз, наводя на хорошие мысли.

Споро позавтракали остатками вчерашнего пира, запив их минералкой из холодильника. За воротами просигналил председательский «газик», и мы отправились на рыбалку.

Вдоль дороги тянулись чинары, кипарисы, чайные поля. Красота!

* * *

Сразу надо сказать: непосредственно в рыбной ловле моё участие не предполагалось. Она осуществлялась промышленным способом. Мы тут были, как бы на экскурсии, с последующим вкушением её плодов.

Сели в баркас и отчалили. Пейзаж сдвинулся с мертвой точки и медленно поплыл вдоль борта.

Ветра практически не было.

Негромко тарахтел мотор, толкая нашу старую посудину по ровной до самого горизонта серо-зеленой воде, упиравшейся в розовеющее небо.

Рыбаки негромко переговаривались между собой по-азербайджански, вода шуршала под днищем, орали чайки чуя поживу. Мы со Стасом удобно развалились на пропавших рыбой сетях. Берег убегал все дальше, а с ним поселок и одинокая пограничная вышка.

Солнце выскочило из моря, как поплавок, и вишневым диском повисло над горизонтом, сделав край моря багряным.

Шли мы так часа два. День между тем, разгорелся, стало жарить уже вовсю. Раздевшись, мы со Стасом остались в плавках. Рыбаки поглядывали на нас с усмешкой – штафирки сухопутные, пассажиры, что с них взять. Время от времени кто-нибудь из них вставал и мерил глубину шестом в местах особенно мелких.

* * *

Кефаль в Ленкорани ловят с лодок, как и сотни лет назад. Проверенные веками приемы, отлично подходят к местным условиям.

Море тут мелкое. Такое мелкое, что и в добром десятке километров от берега можно стоять в воде не рискуя утонуть – глубина меньше двух метров.

Наконец, мы достигли места лова. Морскую гладь бороздили десятки других лодок.

Один из наших рыбаков, как был в одежде, спрыгнул в воду, и с другой лодки нашей бригады ему протянули шест с привязанной сетью – гигантским зеленым шлейфом шириною не больше метра при многометровой длине. Рыбак воткнул шест в илистое дно и забрался обратно на борт.

Вторая лодка, стравливая сеть в воду, стала неторопливо описывать на веслах широкую, метров двести, подкову. После этого с раскрытой стороны подковы стала шнырять взад-вперед третья лодка. Те, кто были в ней, колотили по бортам и по воде досками и чем попало, запугивая кефаль в помеченную поплавками ловушку.

Стас объяснил мне что, заслышав такой адский концерт, рыба пугается и, оставляя на поверхности выпуклый след, темной тенью несется к сети.

Вторая лодка, меж тем, двигаясь по концентрической окружности, все плотнее замыкала кольцо и наконец, добралась до нашего баркаса. Сеть с запутавшейся в ней кефалью стали помаленьку подтягивать и выбирать.

Мокрую сеть укладывали в одно отделение лодки, вынутую рыбу – в другое, белое кольцо поплавков делалось все уже…

Вся операция заняла часа полтора, и финал ее был сказочен.

Застиранное голубое небо, туго натянутое над головой, жжется раскаленной серебряной монеткой солнце.

Контрастируют выбеленные водой деревянные лодки и черные лица рыбаков. Ритмичные движения загорелых рук, вытягивающих сеть и выбирающих из нее улов. На дне баркаса уже порядочно рыбы.

Скоро совсем сузился круг поплавков. Кефаль, почуяв гибель, делала гигантские прыжки, бросаясь от края к краю. Порой, особо крупным и энергичным рыбинам удавалось перепрыгнуть белую цепочку и оказаться на воле, их пенистые торпедные следы веером разбегались от лодки.

Кольцо плена становилось всё меньше, меньше. Все… Нет!

Тут-то и случилось самое фантастическое зрелище!

Вода буквально вскипела, как если бы в сети попал бешено вращающийся пароходный винт. Море вокруг лодок вспучилось, синим и красным сверкали среди белой пены рыбьи спины и плавники, брызги фонтанами взлетали вверх, мутные потоки воды заливали лодку, и… и – все!

Грузная, трепещущая, переполненная рыбой сеть оторвалась от поверхности моря – и пленницы лишившись родной стихии, разом потеряли силу. Они струились в лодку, живой несметной грудой покрывая то, что по наивности я уже считал уловом.

Те дурочки были, в сети запутались, – смеясь, объяснили рыбаки.

Глава 7

На обратном пути – чего зря время терять – принялись готовить уху прямо в лодке.

Наши рыбаки почистили пару крупных рыбин.

Появились откуда-то примус, кастрюля, бутыль с пресной водой, лук, чеснок, разные приправы, мешочек крупы и баночка с солью, хлеб и прочая зелень-мелень и помидоры-мумидоры. А заодно – небольшой арбуз, который тут же был почикан и съеден.

Шипел примус, уха булькала в большой закопчённой кастрюле на баке нашего баркаса, придерживаемая одним из рыбаков. Солнце карабкалось к зениту. Лодки бригады ползли себе рядом, справа и слева и как только уха сварилась, пришвартовались к обоим бортам, и люди перебрались к нам.

Мы со Стасом обозначили свое участие, припасенной заранее, парой бутылок водки. Бригадир для виду построжился, мол, в море не пьют. Но потом махнул рукой. На море штиль, берег рядом, да и чего тут пить – две бутылки на столько-то рыл. Так, символически для аромата.

Уха удалась на славу. Пахучая, наваристая и нажористая! Никогда раньше такой не ел.

Уже потом, я узнал, что рыбачили мы, оказывается в заповеднике. То есть занимались откровенным браконьерством.

***

Тут, вообще, интересное дело: главный зимовальный заповедник СССР существует лишь на бумаге. Но это я понял позже, а пока Стас уговорил отца выделить нам «козлик» с шофером Резо, чтоб этим же вечером вернуться обратно в Ленкорань. Я надеялся успеть на одиннадцатичасовой поезд в Баку.

В Ленкорани делать больше нечего, хоть Стас и упрашивал остаться на недельку (я нехило башлял), но история с Мирой не выходила из головы, плюс Ева, за всё мое прибывание в Ленкорани не выходила на связь.

На обратном пути решили заглянуть на экскурсию в музей этого самого всесоюзного заповедника.

Мимо ракушечных дюн, покрытых дикобразником, мимо рыбацких поселков, спрятанных в вечной зелени сосен, олеандров и лавров, дорога лежала в заповедник.

– Директора нету, – сказал начальник охраны заповедника Саид Абдурахманов. – В командировке директор.

Мы выставили две бутылки коньяка и взгляд янычара смягчился.

– Сейчас позову Сейфуллаха.

Научный сотрудник заповедника Сейфуллах Махаметдинов, с воодушевлением глянул на коньяк и повел нас показывать свое хозяйство.

Признаться, я был несколько удивлен. Даже сказал бы – я худею дорогие товарищи. В научном музее крупнейшего заповедника стояли скелетики нескольких птиц – эндемиков, лежал грустный каспийский тюлень, траченный мышами, да висела над дверью плешивая, жалкая морда подсвинка. Ещё стояло на шкафу встревоженное чучело совки – якобы, помогает от мышей (видимо, не очень), в углу скрипучий старый диван и окопная печка.

На этом осмотр закончился. Больше смотреть было нечего, ну, разве лишь гнездо деревенской ласточки, свитое над окном в коридоре, на давно пережженных электрических пробках.

Мы сели на колченогих табуретках за древний стол и открыли коньяк.

Саид выставил копченую утку и вездесущие помидоры.

* * *

– Нету таксидермиста, – сказал научный сотрудник Махаметдинов, после первого возлияния. – Специалист по чучелам к нам не едет: нету, понимаешь, условий.

– А кинофотоматериал? – поинтересовался Стас.

– Это пожалуйста!

Кино-фото нам дали. Показали несколько снимков заката в заповеднике. Такого заката, что нигде не увидишь. А затем пояснили, что этим материал и исчерпан. Личный фотоаппарат сломался, а казенного нет. На балансе, правда, числится какая-то техника, но сами понимаете её состояние.

– Почему рыбхоз внутри заповедника? – задал нам риторический вопрос Сейфуллах, после окончания первой бутылки. – почему нутриевый комбинат внутри заповедника? – потом, стоя с рукой, направленной в потолок, как Циолковский, он цитировал нам «Закон о заповедниках СССР»:

– «Территория навечно изымается из хозяйственного пользования», – и показал вдруг за окно – Слушайте! Слышите? Бьют дуплетами! Сукины дети, шайтаны! Там, в камышах, на лодках с моторами сидят вольнонаемники Центросоюза. Их направляет туда комбинат – ловить нутрий на шкурки, и против комбината нет никакого закона. «Навечно изымается» – где же? – обличал научный сотрудник. – Каждое утро в море, под берегом, десятки колхозных баркасов и шаланд! А в шестьдесят восьмом их было столько, что все лебеди и фламинго, вытесненные лодками с большого залива, погибли! Вы представляете? И весь этот организованный бардак – грабеж моря, невиданный по размаху, он за давностью лет, стал уже практически законным.

Мы со Стасом виновато переглянулись – выходит мы стали соучастниками грабежа. На душе было неприятно. Коньяк допивать не стали, откланялись, сославшись на спешку.

* * *

– Пойдем в чайхану, – предложил Стас, – посидим до отъезда.

Я согласился, и мы двинулись на вокзал. Вокзальная чайхана закрывалась последней в городе, потому что на вокзале вечером всегда было многолюдно. Весь праздношатающийся по городу люд подтягивался туда, чтобы проводить поезд до Баку и уже после этого со спокойной душой и выполненным долгом отправиться спать.

Чайхана была переполнена, мы с трудом отыскали два свободных места. Сразу же подлетел подавальщик с маленьким чайником и двумя стаканчиками. Треснувший чайник был бережливо стянут проволокой.

Стас наполнил стаканы чаем. Отпил и украдкой протянул мне чекушку коньяка, огляделся.

– Интересно, – сказал он, – у этих людей забот-хлопот нету что ли, чего они здесь торчат в такое позднее время?

– Ну, ты же тоже торчишь здесь, – заметил я, от души хлебнув коньяк, – а чем они хуже тебя…

– Я только неделю с армейки откинулся, – резонно возразил Стас, – я – другое дело, не будь тебя уже бы дрых давно дома.

Из-за близости моря на вокзале было довольно свежо, порывами налетал ветер, унося запах мазута, идущего от железнодорожных путей.

Столики были вынесены прямо на улицу – в это время года в помещении сидеть невозможно из-за близости огромного, горячего самовара, тускло отсвечивающего медными боками. Чайханщик, лупил полотенцем по трубе для лучшей тяги. Не знаю, как это могло помочь, но ему виднее.

Поезд из Астары, конечной точки маршрута, прибывал в Ленкорань в одиннадцать вечера. Завтра рано утром уже буду в Баку.

Мы допили коньяк. Я поинтересовался у Стаса, как у него дела с Аллой и услышал грустную историю, что девушка с матерью, через неделю уезжают на весь остаток лета в Рязань, к родственникам и появится только в начале сентября. Я посочувствовал, но заметил, что опять же, еще неделя есть и за нее можно многое успеть. При этом скабрезно подмигнул, подразумевая, что имелось в виду под «многим».

Тут и поезд прибыл. Мы со Стасом сердечно распрощались. Дежурных слов про «звони-пиши» говорить не стали, понимая, что скорей всего никогда больше не встретимся.

Я показал билет усатому проводнику (на Азербайджанской «железке», проводниками сплошь мужики) и прошел в свой плацкарт. Купейных мест в составе не было. Да ночь покемарить можно и в плацкарте, тем более вагон полупустой.

Проводник принес постель и чай. Странно, но в Азербайджане даже в поезде подают хороший, ароматный чай, не заправленный содой для экономии заварки.

Встал я сегодня ни свет, ни заря, день был богат на события, да еще и коньяк этот. В общем не успел склонить голову на подушку, как тут же уснул, будто в омут провалился.

Спал я без снов и проснулся внезапно, словно кто-то меня позвал.

Открыл глаза и сперва ничего не понял. Темно, стучат колеса, а на месте напротив, кто-то сидит и смотрит на меня. Вернее, в полумраке не видно, что смотрит, но я это чувствую.

Рывком сел.

Тонкая фигурка напротив. Поставила локти на столик, скрестила пальцы и положила на них подбородок. Я узнаю слегка раскосые глаза и короткое каре.

– Мира? Как ты здесь оказалась?

– Взяла и оказалась… купила билет и села на поезд.

– Случайно?

– Случайно, – кивнула она.

– Врешь?

– Вру… не покупала билета, просто села.

– Я не про это!

– А про что? – по-детски удивилась девушка.

– Зачем ты меня обманываешь? Там… про дом свой, наврала…

– А чем ты такой особенный, что тебя нельзя обманывать?

Вопрос подкупал своей наивной циничностью.

– Хорошо, спрошу иначе. Что тебе от меня надо?

– Мне, от тебя? Ты же хотел со мной увидеться, вот я и пришла. А касаемо дома… нечего было в сыщика играть. Кто просил возвращаться? Разрушил прекрасную легенду.

– Я еще и виноват? Кто ты такая? Откуда знаешь мое имя?

– Видишь Феликс, – она выразительно подняла указательный пальчик, – ты сам врешь на каждом шагу. Гораздо важней вопрос: кто ты такой и что тебе здесь надо?..

* * *

Я открыл глаза и рывком сел. Один в плацкарте.

– Что это было? Сон?

Близилось утро. Поезд на всех парах подходил к Баку, уже сверкали гроздья огней большого города, раскинувшегося широко, насколько хватал глаз, а гаснувшие звезды будто с завистью и грустью мигали из глубин светлеющего небосвода.

Войдя в городскую черту, поезд дернулся и, словно теряя силы, замедлил ход. Впереди все яснее вырисовывались очертания больших городских зданий. Навстречу промчались ярко освещенные вагоны электрички.

Пассажиры в вагоне засуетились, загалдели: стали стаскивали вещи с полок, готовясь к выходу.

Вот и Вокзал. Пользуясь отсутствием багажа, я протиснулся в первые ряды сходящих. Едва поезд остановился, а проводник опустил лесенку, я выскочил на пустой утренний перрон и отойдя в сторонку принялся наблюдать, прохаживаясь взад-вперед. Поезд небольшой, все видно.

Людские ручейки вытекали из вагонов, пока наконец не иссякли. Я разочарованно побродил по перрону.

Облом. Миры нигде не было видно.

Всё-таки ты мне приснилась, девочка-мечта?

Ладно, пора устраивать жизнь дальше.

Вообще-то я собирался звонить Багирову, даром что ли лечил их женскую половину. Обещал содействовать – изволь.

Одна загвоздка – больно рано – шестой час утра. Надо было как-то убить время.

Через парк Ильича я направился в сторону Сабучинского вокзала. Там работала закусочная, где я заказал две порции горячих сосисок и пива, расплатился.

Покушав, отправился в зал ожидания, где устроился на свободной лавочке и закемарил, прижав к груди планшет.

Когда проснулся, на вокзальных часах было семь. Продрав глаза и сбегав в сортир, оккупировал телефонную будку.

К телефону подошла Галина Петровна. Узнав, кто звонит, возликовала.

По её словам, и Аббас Мамедович справлялся, как я там, и Лолочка вернулась и места себе не находит, да и сама Галина Петровна очень интересуется моей судьбой и переживает.

Я справился о её здоровье, и узнав, что все наичудесно, вкратце принялся было рассказывать о своих похождениях, но ей не дали говорить. Лейла выхватила у матери трубку.

– Как тебе не стыдно? – упрекала она. – Сутки подождать не мог? Я бы с удовольствием съездила с тобой в Ленкорань, давно хотела там побывать. Папа? Да что папа? А, папочка…

Трубку взял глава семьи. Я вкратце описал проблему: где-то бы поселиться… в гостиницы, наверное, просто так не устроишься…

Аббас Мамедович велел ждать десять минут, после чего трубку опять перехватила Лола.

Принялась сбивчиво что-то рассказывать, о поездке, о своих планах, но я чувствовал, что девушка ждет приглашения на свидание. И я пригласил. Вечером.

Вы бы знали, сколько достоинства появилось в её голосе. Она сказала, что подумает, кажется у нее сегодня свободный вечер… это не точно, но позвони!

Еще бы, такая принцесса!

Внутренне хохоча, я пообещал, что обязательно позвоню.

Тут она отстранилась от трубки и выслушав тираду мужского голоса со стороны, сообщила, что папа договорился с гостиницей старый «Интурист». Прекрасная гостиница, лучшая в Баку, мне там выделят номер с видом на море.

* * *

Гостиница, именуемая старый «Интурист», раньше была самой респектабельной гостиницей Баку. Несмотря на то, что построили её в тридцать четвертом году, и сейчас в ней чувствовалась былая роскошь: резная ореховая мебель, высоченные потолки с лепниной, под ногами ковры, пусть и потертые…

Мест, понятное дело, не было, но рекомендация Багирова сработала безотказно. Я снял самый дорогой номер, состоящий из двух комнат и спальни. Официально он стоил пятнадцать рублей в сутки. Но что значит «официально» в Баку? Я дал тридцать, чтоб никого не вздумали подселить, с них станется. За трое суток проживания почти сотка. Администратор смотрел с уважением. Оно и понятно, Начальник дороги республики кого попало не порекомендует.

Чувствуя себя Хлестаковым, разложил немногочисленные вещи, с наслаждением принял душ. Вытерся и одев халат, вышел на балкон.

Гостиница расположилась в конце Приморского бульвара, на проспекте Нефтяников. Из окон номера открывался изумительный вид на бульвар и полукруг морской бухты. С тихой радостью в душе, оглядывая лежащий передо мной пейзаж, я сказал себе, что за это надо выпить… Обозрев все, вздохнул и вернулся в комнаты, позвонил на ресепшн, который тут по-советски назывался «регистратура», получил телефонный номер ресторана и уже там заказал себе бутылочку коньяка и закуски на их выбор, пусть не стесняются… может удастся Лейлу затащить в номер.

Чем бы заняться? Решение пришло само. Я достал блокнот, карандаш и стал рисовать Миру, напевая:

– Девушка мечты, в этот вечер не со мной осталась ты. Я тебя нарисовал, я тебя нарисовал, только так и не познал твоей любви… Я не верю, что пройдет моя любовь и тебя я не увижу больше вновь, без тебя я жить устал и тебя нарисовал, я тебя нарисовал…

В принципе, рисую я неплохо. В детстве даже ходил в художественную школу. Портреты у меня особенно хорошо выходят – дарил своим девчонкам. А мастерство не пропьешь… руки-то помнят!

Мира получалась, как живая.

– Хм, – сказал у меня из-за спины знакомый голос, – вот значит, кто тебя пасет.

Вздрогнув, я обернулся.

– Явилась, не запылилась?

Ева ухмылялась всей своей красивой рыжей мордочкой.

– Явилась, явилась… соскучился?

В дверь постучали.

– Обслуживание номеров.

Я впустил гарсона со столиком на колесиках. Бля… еды там было на взвод солдат. И какая еда. Вот, что значит, не уточнить меню. Будет «тебю».

Какие-то экзотические закуски. Осетрина, черная икра, шашлык из баранины… салаты… непременный чурек. Обожраться!

Я поблагодарил гарсона, расплатился, дал червонец на чай. Тот с подобострастной улыбкой, жопой вперед, покинул апартаменты.

– Зря столько дал на чай, – сказала Ева, – теперь решат, что ты богатей и можно с тебя стричь направо и налево.

– Они уже решили, – отмахнулся я. – Так что ты говорила?.. Кто меня пасет? И где ты шлялась, извини за любопытство?

– Натурально шлялась! – подтвердил визуализовавшийся Кир. – Совсем совесть потеряла, инфоцыганка.

– Молчи, блохастый, – небрежно отмахнулась от него фея, – где была не твоего скудного умишки дело.

– И не моего? – поинтересовался я.

– И не твоего, – буркнула она, но тут же смягчилась. – Извини, так было надо.

Я не стал спрашивать: кому было надо? Захочет, сама расскажет. Власти над собой Ева не признавала.

Она щелкнула перламутровым ногтем по портрету.

– Как ты её страстно изобразил, – хихикнула, – влюбился, что ли? Что у тебя с ней было?

– Так, поцеловались разок…

– Хотела бы призвать тебя к осторожности, но это бесполезно – они умеют быть неотразимыми.

– Кто они, полагаю, спрашивать бесполезно?

Ева развела руками.

– Поверь, если не встроен в их систему, этого лучше не знать. Но есть и хорошие новости – охота за тобой, по-видимому, прекратится. И условно хорошие – она показала на портрет, – конкретно эту, я кажется узнала. Здесь она, конечно, совсем юная… Мира?

– Мира, – удивленно подтвердил я, наливая коньяк и намазывая бутерброд икрой (сильно хотелось есть). С вашего позволения, я закушу? Присоединяйся, если что.

– Вздорная особа, – Ева проигнорировала мое предложение, – но хотя бы не полная сука. Мы встречались в две тысячи пятом.

– Ого! – я выпил и закусил. – Она была пенсионеркой?

– Нет, они долго живут. Выглядела лет на двадцать пять. А сейчас?

– На шестнадцать-семнадцать. А на самом деле сколько?

– Сам прикинь, – усмехнулась фея. – Думаю, сильно побольше.

Глава 8

По мере того, как я шел по бульвару, меня наполняло какое-то удивительно ощущение, необъяснимая радость. Прямо хотелось заорать от радости. Теряясь в догадках, я подошел к перилам и глянул вниз на темную воду, расцвеченную радужными нефтяными пятнами. На волнах качались окурки, стаканчики от мороженого и какая-то хрень похожая на какашки. Казалось бы, чему тут радоваться?

Я перевел взгляд на бухту, на силуэты стоявших на рейде кораблей, уже подсвеченных огнями. Неподалеку оживленно переговаривались парень с девушкой, по виду русские. Молодой человек, что-то шепнул ей на ухо, и она негромко рассмеялась. В этот момент я понял, отчего так светло у меня на душе. На бульваре витала аура предчувствия любви, юношеские, радужные представления о грядущей жизни, неутраченные иллюзии, смелые надежды – все это, как в котле, бурлило в душах моего поколения. Все это было разлито в воздухе и навечно осталось в нем.

Я вздохнул всей грудью отдающего нефтью воздуха, зажмурился покрутил головой и прислонился к парапету. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.

– Молодой человек, вам плохо?

– Мне хорошо, мать, – сказал я ей искренне.

* * *

Лейла, выскользнула из служебной «волги» отца, и я сразу понял, что всё серьезно. Она была одета, как на дипломатический прием, в черный элегантный брючный костюм. На высоких каблучках, тщательно накрашена, волосы собраны в пучок, отчего она сразу стала казаться старше.

Угрюмый детина на водительском месте неприязненно зыркнул на меня и припарковал «волгу» в десяти метрах выше, на свободной площадке. Сам остался в машине.

Я сразу понял – пригласить девушку в номер никак не выйдет.

Она приблизилась и наклонившись, быстро шепнула:

– Это Мамед, папин шофер. Извини, по-другому никак не отпускали.

Я вручил её чайную розу и получил в ответ очаровательную улыбку. Аккуратно взял под локоток и увлек в недра отеля.

Восточный зал – легендарный ресторан старого Интуриста, был всегда полон, но мне как уважаемому постояльцу отеля, место в нем было гарантировано. Да и Лейлу знали, должно быть папочка был тут завсегдатаем.

Швейцар угодливо распахнул двери, а как только мы вошли в ресторан, к нам поспешил метрдотель. Я бы даже сказал – покатился. Он был невероятно толст. Как шарик дурацкий. Все звали его Иван Иваныч, хотя на русского он был ни разу не похож.

– Здравствуйте, Лейла Аббасовна! Здравствуйте, Григорий… – он сделал паузу, в течении которой решил, что я обойдусь и без отчества. – Извольте, за ваш столик! – усадил нас с краю, возле огромного зеркала. – сегодня у нас музыка, играет лучший в Баку оркестр!

Я огляделся. Интерьеры зала щедро покрыты позолотой. Кругом богатая лепнина. Кадки с экзотическими растениями. Отовсюду прет пошлая восточная роскошь.

– Слушай, – сказала мне Лола, – я есть-то не хочу.

Я усмехнулся, потому что перед свиданием, от скуки умудрился сожрать большую часть той закуски и теперь мысль о еде вызывала лишь досаду. Но не сидеть же за пустым столиком. И я сказал угодливо глядящему на нас официанту:

– Фруктов, пожалуйста, и… – посмотрел на Лолу. – Дорогая, что будешь из напитков?

– Ну… – замялась она.

– Шампанское, – обратился я к официанту. – Крымское есть?

– Обижаете! Массандра? Абрау-Дюрсо?

– Абрау, полусладенького, так? – я вопросительно глянул девушку.

Она кивнула. С полуслова понимаем друг друга, удовлетворенно отметил я. Коньяка не хотелось, что-то я напился его за последние дни.

– Водочка какая в наличие?

– Есть московская, «Кристалл».

– Подойдет, принеси мне двести грамм.

– Закусывать, кроме фруктов, будете? – официант упорно не соглашался с моим убогим выбором меню.

– Принеси сыр, нарезку какую-нибудь, попозже чай подашь.

Официант с достоинством удалился.

– Ты пьешь водку? – настороженно спросила Лейла. Похоже, она уже всерьез рассматривала меня в качестве жениха.

Перефразируя Жванецкого: Сигизмунд, для тебя в Баку есть девушка, стройная, как горная козочка, нежная, как персик! Что, проспект Нариманова, дом 28, второй этаж, балкон на юг, папа начальник дороги? Очаровательная девушка, но зачем связывать себя с Закавказьем?

А быть любовницей она не согласится. Или согласится, если встретимся, где-нибудь в Москве?

Кто-то бы сказал: ты же не собираешься на ней жениться, так убери лишнюю эмпатию. Ха-ха, три раза, как бы не так – играться с эмпатией, безопасно для клиента, можно лишь несколько часов, после введения наноботов, потом образуются устойчивые связи, разрушение которых в приказном порядке, чревато жестокой депрессией, а то и появлением суицидальных наклонностей.

– Пью, – обреченно кивнул я.

– Это же вредно для здоровья!

– Милая Лолочка, в нашей жизни столько всего вредного, что водка – это сущий пустяк – маленькое зло, по сравнению со злом большим.

Официант оперативно притаранил гору фруктов на подносе. Тут были и виноград, и айва, и алыча, и персики. Про яблоки и груши я уже не упоминаю – это естественно.

Она щипала виноград, попивала шампанское и рассказывала. Моя Лолочка оказалась еще той диссиденткой. Хотя…

– Алиев прижал этих тварей! – она крутила кулачками, будто сворачивала кому-то шею. – Ты не представляешь, что творилось при Ахундове! Этот слизняк всех распустил. Ученый – копченый! Один плюс от него – русский язык сделал официальным в республике.

Я немного отвлекся, наблюдая за её красивым профилем, но потом до меня дошел смысл слов.

– Все должности продаются и покупаются! Ректор моего Железнодорожного – двести тысяч! Чтоб поступить, взятку дай… В Мед – тридцать тысяч, в Универ – двадцать, в мой – десять, а в Нархоз – аж сорок! У кого денег нет, из аулов, натурой везут: баранами, бочками с коньяком и медом, флягами с икрой.

Так и студенты, которые так поступили – такие же бараны – на пятом курсе таблицу умножения не знают. Чтоб экзамен сдать – от пятидесяти до ста рублей вынь да положи! Это только то, что я точно знаю… и везде так, во всех министерствах и в милиции с прокуратурой и в партийных… – тут, она зажала рот ладошкой и тревожно оглянулась по сторонам. – Что-то я разболталась… нельзя мне пить…

– Я тебя не выдам! – с серьезным видом кивнул я.

– Правда? – с надеждой посмотрела Лейла.

– Честное пионерское, чтоб я лопнул!

Она прыснула в кулачок.

Пока мы так беседовали, к нам, с периодичностью в пять минут подходили брюнеты, с усами и без, в пиджаках и без и спрашивали разрешения потанцевать с моей прекрасной дамой.

Лейла бросала на них суровый взгляд: «не танцую».

Брюнеты испарялись, их место занимали другие претенденты.

Но Лола не хотела танцевать, она хотела обличать. Она рассказывала мне про детскую преступность и наркоманию в Баку.

– Трое учеников вечерней школы, при Сумгаитском шинном – затащили учительницу после уроков в подсобку и изнасиловали. Как тебе картинка? А они, между прочим, ударники коммунистического труда! Хороши, ударнички?

В семьдесят первом году в Азербайджане было арестовано больше сорока тысяч несовершеннолетних парней и девушек, за тяжкие преступления – кражи, насилия, убийства. Куда это годится? Это социализм?

Открылась гигантская афера с квартирами. Арестовали и судили, практически в полном составе два райисполкома – Октябрьский и 26 Бакинских комиссаров. А подельники какие! Министр Рагимов, председатель райисполкома Караев, зампред Лунева, несколько секретарей райкомов. Пять судебных разбирательств и что – большинство жуликов оправданы. Это куда годится, я спрашиваю?

Я был сражен этим напором нравственности и тупо внимал, попивая водку, изредка бросая неопределенные междометия.

Ресторанный оркестр, меж тем, выводил лирические мелодии, под которые так удобно медленно кружиться в полутьме, аккуратно прижимая к себе партнершу. Вот и мне бы покружиться с Лолой, а я бездарно трачу время, выслушивая про проворовавшихся секретарях райкомов. Какое мне до них дело?

– Откуда ты все это знаешь? – наконец поинтересовался я.

– У папы друг, полковник КГБ. Когда в гости приходит, рассказывает.

Тут она спохватилась и глянула на часики.

– Вот я кулема! Полтора часа лекции тебе читаю, а меня всего на два часа отпустили.

– На два часа? – поразился я.

– Это Баку, дружок! Порядочная девушка – облико морале! Кстати, «Бриллиантовую руку» у нас тут снимали в Старом городе. Взял бы меня в Ленкорань, все могло бы быть по-другому.

– Черт! – выругался я.

– Не поминай Иблиса! – наставительно сказала Лола. – Пойдем лучше, потанцуем.

И мы потанцевали. Немножко я всё же её потискал, мимолетно, украдкой поцеловались… и, собственно, и все.

– Какие у тебя планы? – спросила Лола перед расставанием. – Надолго еще здесь? Мама нашла солидных людей, которым твоя помощь нужна.

– Не знаю, – честно сказал я, – может отъеду куда, ненадолго, а что за люди?

– Большие люди! Так что не пропадай, звони.

– Обязательно, – заверил я, – а ты сама-то, что планируешь?

– Я через месяц в Москву уезжаю, в аспирантуру поступать.

– Ну, за месяц-то всяко увидимся… тем более, люди, говоришь, какие-то…

– Людей-то полно, но ты же не хочешь заниматься всеми подряд.

– Не хочу, – согласился я, – верней, не могу. Силёнок маловато.

– Спасибо, тебе Гриша, за меня и за маму! Что силёнки потратил. Не провожай, Мамед меня встретит.

И она ушла. Я проводил взглядом её тоненькую фигурку, грациозно покачивающуюся на каблучках, и испытал приступ светлой грусти.

За соседним столиком сидели две расфуфыренных девицы и изучающе-призывно смотрели на меня. В их взгляде была смесь сочувствия со злорадством – красивая телка свалила – значит не сошлись в цене. Я сдержал улыбку и отвернулся: в Баку не принято улыбаться незнакомым женщинам – могут расценить как приставание и предъявить. Впрочем, судя по их размалеванным физиям, в этот поздний час они находились здесь именно для этого. Но светлая грусть уже накладывала на меня определенные обязательства: не успев расстаться с несостоявшейся невестой не стоило общаться с девицами легкого поведения.

Официант приблизился с вопросительным видом. Я вспомнил, что чаю мы так и не попили. Да хрен с ним с чаем, неси-ка ты братец коньяк. Он удалился. А я взял дольку аккуратно порезанной айвы, вдохнул ее аромат. Плоды были сладкие, без единой червоточины.

Тем временем накал веселья только нарастал. Посетители ресторана в этот вечер, набитого под завязку – шумели все громче.

И тут оркестр исполнил: «Ты уехала в знойные степи, я ушел на разведку в тайгу…» композитора Пахмутовой, этим напрочь распаковав зал. Баку нефтяная столица – геологи здесь в почете. Петь в оркестре эту песню было похоже некому, да и не надо было ее петь, а просто сыграть в соответствующей обработке и достаточной длительности, чтобы аудитория, так или иначе похожая образом жизни на геологов, могла вначале раскрыть сердце, а потом углубиться в него и подумать.

«А путь и далек, и долог, – тянул весь зал, – и нельзя повернуть назад. Держись геолог, крепись геолог – ты солнцу и ветру брат!»

– А теперь, – объявил руководитель оркестра, он же пианист, – перед уважаемой публикой выступит широко известная в нашей солнечной республике и не только… певица Элла!

Я было взявший паузу, проникшись пафосом геологов, повернулся к эстраде, и замер, пораженный – Элла была немыслимо хороша. Светлые кудри, стиснутые заколкой, упрямо не желали томиться в заточении, одна прядь все время сваливалась на высокий лоб, и певица отправляла ее обратно, грациозным движением тонкой руки. Изящная фигура угадывалась под легким платьем из голубого шелка, простроченного какими-то блестками и усыпанного стразами. Стоило увидеть ее на эстраде – и ты пропал!

Для начала она исполнила моду момента: «Пампам, пам-па-ра-ра-ра-пам», и распакованные предыдущим, сердца слушателей выдали ей бешенные аплодисменты. Следующим было:

– Где-то на белом свете! Там, где всегда мороз! – пела Элла, а я сидел, онемевший, слабо соображая, как в миниатюрном теле может скрываться такой глубокий пьянящий голос? Мурашки бежали по коже. – Трутся спиной медведи о земную ось!

Надо сказать, что и оркестр был очень неплох

Чистый звук печальной трубы, пустынный зов саксофона. Парень с контрабасом с идиотскими баками на бледном лице, вел себя, как положено джазовому контрабасисту: где надо дергал струну, где надо отбивал такт ногой или сгибался в показном экстазе, отдавая поклон струне. Ударник извиваясь как эпилептик, лупил по свои барабанам и тарелкам, а пианист выглядел упоровшимся в край, но играл как бог.

«Цыганочку, цыганочку спой!» – загоношилсь люди.

– Под вашу ответственность! – весело сказала Элла. – И-и-и, начинаем! Ой, мама – мама – мама, люблю цыгана Яна. Ой знайте, знайте дети, что есть любовь на свете…

Настало время экспромтов.

Оглядевшись, я увидел благообразную седовласую старушку с корзиной цветов. Она бродила среди столиков и приставала к мужчинам, которые были в компании с дамами, втюхивая свой товар. Те в основном отнекивались – цветы шли по двойному тарифу.

Меня она по понятным причинам игнорировала. Для кого мне покупать цветы, не для двух же марамоек за соседним столиком.

Тогда я сам подошел и за полтинник забрал оставшиеся розы вместе с корзинкой. Еще через несколько секунд, я оказался возле Эллы и поставил корзинку возле её ног.

Девушка глянула на меня благосклонно.

– Хотите, юноша, чтобы я спела для вам песню? – своим глубоким с хрипотцой голосом спросила она.

– Просто мечтаю! Что-нибудь лирическое.

Как зовут молодого человека? – поинтересовалась она, поднеся букет к самому лицу, и не сводя с меня ласковых бархатных глаз.

– Григорий, – ответил я.

– Местный?

– Приезжий… из Ленинграда.

– А эта песня исполняется для Григория, нашего дорогого гостя из города на Неве! – объявила на весь зал Элла.

Оркестр грянул: «Что стоишь качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь, до самого тына…»

Я понял, кого она мне напоминает внешне – Вику Цыганову – та тоже прекрасно исполняла эту песню в наше время и голос у них был очень схожий.

Теперь оставалось дождаться паузы в выступлении и пригласить Эллу потанцевать. Я почему-то верил, что она согласится. Я был воодушевлен.

И тут только я заметил, что за моим столиком кто-то сидит. Вернее, сперва заметил удивленные взгляды шлёндр с соседнего столика. Почему я туда смотрел? Просто по доброте душевной, собирался их угостить. Куда мне столько фруктов, тем более я их и не люблю. Да и шампанского, бутылка почти полная, Лейла выпила, дай бог, один бокал.

Развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, сидела Ева с бокалом шампанского в руке. Огненные волосы, греческий профиль, божественная фигура и золотистое вечернее платье с разрезом от самого не балуй.

Марамойки не могли взять в толк – только что ушла одна красотка и вдруг, откуда не возьмись, появилась другая, еще краше. Что он себе позволяет, этот приезжий?

– Я здесь, – предупредила Ева мой вопрос, – чтобы предостеречь тебя от необдуманных решений. Ты, верно, запал на эту певичку? Оставь. Знаешь, кто она?

– Ну, и кто? – вяло поинтересовался я.

– Народная молва утверждает, что Элла Самуиловна Шнеерзон, пассия самого Муслима Магомаева. А его здесь боготворят. Видишь, никто, кроме тебя не пытаеться к ней клеится. Смекаешь, чем это грозит?

– Блин, – сказал я, – мне грустно. Я одинок…

– Одинок? А как же я? – она положила свою узкую кисть на мою руку.

Её ладонь была такой теплой и мягкой, что я затупил на пару секунд и лишь потом вырвал руку и отодвинулся.

– Давай без своих манипуляций!

– Ты меня боишься? – с грустью сказала Ева, убирая руки со стола.

– Просто не хочу, чтоб ты шарилась у меня в голове.

– Да в твоей голове, кто только не пошарился. Пойми дурачок, зачем тебе эти глупые, ограниченные женские существа? Я смогу заменить их всех.

– Хм… – усмехнулся я. – Зачем мне женские существа, это понятно… гормоны-феромоны – инстинкт продолжения рода. А вот зачем тебе их заменять, ни разу не ясно – ты ведь даже не человек.

– А ты – человек? С чего ты это взял? Знаешь, чему я удивляюсь? Какой кретин придумал поставить тебя на эту миссию? Ладно, – махнула она рукой, – не будем разводить дискуссий на ночь глядя. Рекомендую тебе идти спать.

– Иди ты сама, со своей рекомендацией!

Обиделась она или нет (думаю, обиделась), но через секунду её не стало, а шалавы с соседнего столика снова захлопали глазами – куда-то делась очередная красотка, не оставив видимых следов.

А я позвал их к себе за столик. Похоже они только этого и ждали, потому что упорно отфутболивали домогательства потенциальных кавалеров. Углублять отношения с Эллой мне почему-то расхотелось. Не из-за Муслима, конечно, Магомаева. А просто так.

Глава 9

Мы выпивали