Книга Сивилл бесплатное чтение

Глава 1. Предсказание будущего

Сивилла плохо спала ночью. Снились какие-то невнятные, тревожные сны. Она часто просыпалась, бормотала:

– Ох не к добру это!

И снова засыпала. Поэтому в рабочее время была вялой. Сидела на своем треножнике не так величественно, как обычно, и иногда вставала, чтобы заварить бодрящий настой из высушенных трав. Посетителей было немного, и вопросы они задавали глупые и незначительные. Она отвечала наобум, но веско, надеясь, что парки спрядут нить жизни клиентов в соответствии с ее ответами. В конце концов, они работали в одной команде…

Под вечер пришла женщина с маленькой девочкой. Сказала, что это ее падчерица, зовут Феодосией. Пять лет. Помолчала и добавила:

– У тебя оставлю. Будет твоей ученицей. Денег с тебя не возьму, но и терпеть ее больше не стану.

Девочка молчала. Сивилла не успела и слова сказать, как угрюмая женщина повернулась, размашисто шагая вышла из храма и скрылась в сумерках.

Феодосия сунула в рот большой палец, задумчиво пососала и сказала:

– Хочу финик. И глиняную лошадку. И свистульку!

Сивилла, не успевшая осознать, что случилось, только хлопала глазами. Наконец ответила:

– Где ж я тебе возьму?

Девочка возмутилась:

– Как это где? Финики у тебя в кладовке, в третьем мешке за репой. А игрушки завтра принесет бродячий торговец. Ты разве сама не знаешь? – Она посмотрела сивилле в глаза и даже руками всплеснула от удивления и жалости: – Да ведь ты не знаешь, что будет завтра! Они к тебе каждый день ходят и спрашивают, а ты им все врешь… Бедная, бедная!

Через час сивилла принесла кувшин воды из ручья, вылила его в деревянную кадушку и вымыла пыльные ножки, худую спинку, и животик, и липкие после фиников ручки Феодосии. Утерла ее старым хитоном и отнесла на свое ложе – больше в ее жилище спать было негде. Потом в той же воде она омыла свои ноги и примостилась рядом с маленьким, сладко спящим и ровно дышащим ребенком.

– Боги, боги! – пробормотала она. – Что же теперь будет?

– Ты мне купишь свистульку, – не просыпаясь, напророчила девочка.

Глава 2. Детские шалости

Сивилла сидела на своем треножнике у очага. Привратник ввел последнего посетителя – солнце клонилось к закату. Скоро, скоро двери храма закроются до утра, можно будет выйти на воздух, расслабить уставшую спину, наскоро сварить вечернюю похлебку… Сивилла с трудом сосредоточилась на бородатом фиванце, бубнившем что-то невнятное о соседе, который задолжал ему за двух быков, а вместо денег хочет отдать свою дочку.

Внезапно со двора храма донеслись пронзительный крик и захлебывающиеся рыдания. Дафна вскочила, подхватила гиматий[1], показав полные голени, и бросилась из храма. Вернулась она через минуту, неся на руках маленькую плачущую девочку, которую одновременно бранила, целовала и утешала. Жрица с ребенком скрылись в ойкосе[2], примыкавшем к храму. Оторопевший фиванец спросил привратника:

– У Сивиллы что же – дочка?

– Не будь дураком, – сердито ответил привратник. – Сивилла – девственница. Много она тебе напророчит, если ее мужики будут пользовать… Аполлон ревнив. Девчонку боги послали. Она ее воспитывает и готовит в прорицательницы. Погоди, скоро выйдет.

Дафна посадила Феодосию на стол и промыла кровоточащее колено. Феодосия плакала и отбивалась слабыми ручками. Кровь не унималась. Дафна порылась в сундуке, нашла старую головную повязку и перевязала больную ножку.

– Как-нибудь потом отстираем, – утешила она девочку. – Ты еще поносишь эту повязку на голове. – Девочка немного успокоилась. – Ну расскажи мне, как ты могла разбиться? Ты ведь заранее знала, что упадешь!

– Откуда я знала? – снова захныкала Феодосия. – Я ведь не заглядывала в будущее. Мы же играли. Что это за игра, если я заранее буду знать, кто где прячется. Так не интересно. И вообще, я маленькая девочка. Я еще не знаю, куда смотреть. Если бы я смотрела под ноги, не надо и пророчествовать. Я бы и так не упала. Но ведь мы играли! Ты разве не понимаешь? Сама, что ли, не играла с детьми?

– Ладно, – кивнула Дафна. – Играла с детьми, увлеклась. А вчера? Ты баловалась за едой и разбила килик[3]. Такой красивый. – Она вздохнула. – И я тебя отшлепала. Ты ведь заранее знала, что я тебя накажу.

– Не знаю, – задумчиво сказала Феодосия. – Каждый ребенок понимает: если будет шалить, его накажут. Ну так что? Всегда вести себя хорошо? Видела ты таких детей? Спусти меня на пол, уже почти не больно.

Дафна спустила ее на пол, сполоснула водой из кувшина зареванную мордочку, поцеловала в макушку, дала горсть изюма и два ореха, пожаренных в меду, и разрешила идти играть.

В дверях Феодосия остановилась:

– Фиванцу вели, чтобы взял девушку. Два быка – это дорого, но она родит ему такого сына, что он всю жизнь будет им гордиться. Олимпийского чемпиона – вот какого! – И, прихрамывая, побежала во двор.

Глава 3. Ящик Пандоры

Сивиллы все утро работали почти без передышки. Первой пришла крестьянка из недалекой деревни. Расстояние до храма было всего-то стадий двадцать, но она запыхалась, потому что несла с собой маленького козленка, прижимая его к груди, как младенца. Спрашивала, вернется ли ее сын, который ушел на войну.

Феодосия посмотрела на просительницу, почесала укус под коленкой и сказала:

– Вернется здоровый и уже скоро. Еще до сбора винограда. И не просто вернется, а с рабыней. Будет тебе помощница в хозяйстве.

Женщина, от радости позабыв даже те немногие приличия, которые знакомы простым крестьянам, подбежала к Дафне, положила козленка ей на колени и готова была, не поклонившись, выскочить вон из храма.

Стараясь не хихикать, Феодосия проговорила ей в спину:

– Строптивая немного, но детишек нарожает…

– Ничё, ничё, – пропела хозяйка, – у меня не забалует! – И исчезла в проеме.

Дафна позвала привратника и велела ему козленка зарезать, освежевать и поставить варить – все троим уже давно хотелось мяса.

К полудню она сказала, что пойдет приправить похлебку, а Феодосия, если придут важные посетители, пусть ее кликнет.

– Да не чешись, паршивка, когда говоришь от имен Апполлона.

Феодосия снова хихикнула и ответила наставительно:

– Если бы Аполлон не хотел, чтобы я чесалась, то комар бы меня не укусил.

От подзатыльника она легко увернулась и, когда Дафна пошла в ойкос посолить козлятину и нарезать в котел овощей, выбежала на воздух. То, что она увидела, изумило ее. По дороге к храму двигалась целая процессия. Впереди шел огромный, как дом, зверь с двумя холмами на спине и лапами льва. Между холмами было устроено кресло с балдахином, в котором сидел восточный царь в невиданно прекрасных одеждах. Зверя за уздечку вел молодой воин. Следом караваном двигались восемь всадников, а за ними еще четыре груженных поклажей мула. Сивилла величественно вошла в святилище, уселась на треножник и выпрямила спину, успев стереть с лица улыбку, вызванную презрительным выражением морды безобразного страшилища, на котором ехал царь.

Привратник заскочил в дверь и хотел что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Феодосия одним мановением руки велела ему успокоиться и впустить пришельцев. Она не видела, как они спешивались. Внутрь вошли царь с двумя вельможами и воин с ларцом, в котором лежали дары. Вельможи и парнишка поклонились девочке. Царь стоял неподвижно. Наконец он заговорил, заклекотал тяжелым низким голосом на непонятном языке. Феодосия зажмурилась и надолго замерла. Когда она наконец открыла глаза, Дафна сидела на соседнем треножнике и неприлично пялилась на владыку и его приближенных.

– Этот бедолага хочет, чтобы я открыла для него шкатулку Пандоры, – тихо сказала Феодосия Дафне. – Попробую. Раньше никогда этого не делала. Смотри, сивилла.

Она встала, наклонилась и двумя руками с огромным усилием вывела из-под земли бесплотного старца в сером хитоне и с длинной седой бородой. Царь ахнул и пал на колени перед духом. Они заговорили на своем языке, а Феодосия почти в обмороке опустилась на табурет. Старец что-то грозно вещал и грозил царю пальцем. Тот умолял и каялся, бия себя кулаком в грудь. Через пару минут дух ушел обратно в подземное царство Аида, а пришельцы низко поклонились обеим сивиллам и вышли из храма, оставив на полу ларец с драгоценностями.

– Откуда они? – спросила Дафна, отирая пот на лбу у девочки, баюкая ее в своих объятиях и поглаживая по голове.

– Не знаю, – еле слышно ответила Феодосия. – Откуда-то с восхода. Дай мне бульона…

– Как зовут волшебницу? – тихо спросил царский летописец у казначея.

– Кажется, она сказала Пандора или Аэндора, – так же тихо, чтобы не нарушить мрачное молчание царя, ответил казначей. – Запиши: «Аэндорская волшебница»[4].

Глава 4. Гонец из Фив

Царь был уже немолод, но физическими упражнениями не пренебрегал. Он пробежал со щитом и копьем пять стадий, поупражнялся с привратником в выпадах и отражениях на мечах, пострелял из лука, но все делал механически, без души. Поэтому, когда подошел к столбу, на котором висела соломенная мишень, только головой покачал, собирая стрелы обратно в колчан. Мысли царя были далеко от гимнасия. Искупавшись в бассейне, он переоделся в сухую тунику и зашел в дом. Он был мрачен – никто из приближенных не решался с ним заговорить. Наконец царь велел позвать врача. Артемий предстал перед повелителем и взял его за руку, щупая пульс.

– Оставь, Артемий, – раздраженно сказал царь. – Я совершенно здоров. Меня снедает тревога. Скажи мне, жена моя родит благополучно?

– Прости, господин, – ответил врач, – этого я знать не могу… Она еще очень молода, тонка в кости… Обращайся к богам…

– Ты прав! – сказал царь. – Отправляйся в Дельфы. Скажи Пифии, что я бездетен. Первая жена оказалась бесплодной, и я отправил ее к родителям. Скажи, что вторая умерла в родах. Скажи, что третья, которую я люблю, как свою душу, еще девочка. Она беременна и радуется, что родит мне сына и царя Фив. Ничего не боится, глупая. – Царь улыбнулся. – Пусть Пифия ответит, родится ли мальчик, будет ли здорова царица. Меня грызет тревога. Кажется, такое беспокойство за полгода сведет меня в могилу. Передай в храм золотую чашу, а пророчице – ожерелье из перламутровых лепестков. Ступай. Спеши! Я жду тебя с ответом через двадцать дней.

Артемий взял дары, собрал припасы на долгую дорогу, велел ученику погрузить на осла мешок с продуктами, кувшины с вином и водой и запасные сандалии для обоих и вышел со двора, простившись с домочадцами и обещав жене быть осторожным и в жаркие дни прикрывать голову повязкой.

В дороге он учил мальчика, как находить источники воды, какие растения съедобны и как различать типы людей по преобладанию в них меланхолии или бодрости. Урок о том, как влияет погода на холериков и сангвиников закончился, как раз когда храм Аполлона Дельфийского предстал перед путниками во всем своем величии. Они остановились в деревне, искупались в речке, сменили одежду, поели горячей похлебки и заснули не на земле под деревом, а на удобном ложе, покрытом мягкими выделанными шкурами.

На рассвете Артемий стоял с ларцом перед закрытой дверью храма. Еще несколько человек бродили под портиком, но Артемий показал привратнику свои дары, дал ему серебряную драхму, и привратник впустил его первым, как только солнце поднялось повыше и он отворил высокую тяжелую дверь. Врач с трепетом вошел в полумрак. В глубине золотилась статуя Аполлона, в центре зала неярко горел очаг. Возле него стояло два треножника и – Артемий ахнул – сидели две сивиллы. Он поколебался и вручил ларец старшей. Та благосклонно покивала и посмотрела на младшую. Артемий начал пересказывать слова царя. Внезапно младшая встала с треножника, подошла к нему, двумя руками повернула его лицо, всмотрелась в глаза и хрипло сказала:

– Дафна, не бери у него ничего! Я вижу! Вижу!..

– Мы все поняли, – сказала Дафна торопливо. – Бог даст ответ завтра. Иди! Иди уже!..

Артемий выскочил за дверь и с бьющимся сердцем вернулся к хижине, к своему ослу и ученику.

А в храме сивиллы вели жаркий разговор.

– Дафна, Дафна! – говорила девушка. – Этот ребенок – он убьет отца и женится на матери! Ужас! Ужас! Надо сказать вестнику!

– Ну что ты, деточка, – успокаивающе шептала Дафна, обнимая Феодосию и гладя ее по голове. – Мы даем предсказания только на пятнадцать лет вперед. Вон и папирус на стене. Там написаны условия. Роды пройдут успешно, мать выживет, ребенок будет здоров и доживет до совершеннолетия. Унаследует отцовский трон. Так и сообщим. Гляди, как тебе идет это ожерелье.

Глава 5. Выбор

У царя Спарты Тиндарея росли две девочки – дочь Елена и племянница Пенелопа, дочь его брата, рано погибшего в бою. Обе были красивы, умели читать, играть на кифаре, ткать, быстро бегать и прекрасно плавать. Несмотря на то что росли они в Спарте, ухаживали за ними очень прилежно, умащивали египетскими притираниями и волосы мыли ромашковым настоем. Так что к пятнадцати годам они оказались самыми желанными невестами для окрестных царских сыновей и неженатых молодых царей. И правда, вокруг толклось множество претендентов.

Однако через несколько месяцев большинство разъехались по домам: иным отказали, другие сами поняли, что лучшие невесты Эллады не про них. Остались двое: златокудрый красавец с мощной мускулатурой и сияющей улыбкой – Менелай и черноволосый худощавый остроумец с курчавой благовонной бородкой и черными сверкающими глазами – Одиссей. Оба нравились Тиндарею, и девушки были неравнодушны к обоим. Царь колебался, не зная, на что решиться. У него не было сына, и Спарта должна была после него достаться мужу Елены. Не сумев твердо решить, который из двух станет царем Спарты, а который увезет с собой Пенелопу, Тиндарей послал гонца к Дельфийскому оракулу.

Гонцом он назначил молочного брата Елены, сына ее кормилицы, шестнадцатилетнего Иллариона.

Как подобает спартанскому воину, Илларион был отважен, закален и неутомим. Он добрался до Дельфийского храма Аполлона быстрее, чем это сделал бы любой другой всадник, не стал заезжать в Дельфы, а спешился у самой оливы перед портиком. Достал из вьючной сумки царские дары и письмо, бросил привратнику драхму и бестрепетно вошел в полумрак святилища.

По правде говоря, грамота не далась ему, он не умел читать и мало что знал о сивиллах. Однако, увидев двух величавых женщин, сидящих на треножниках в мерцающем свете очага, Илларион несколько оробел и приветствовал предсказательниц так почтительно, как только умел. В этом деле он был не мастак.

Женщины молча смотрели на него. Потом младшая велела поставить шкатулку на маленький стол перед статуей Аполлона, а старшая жестом приказала подать свиток. Она прочла письмо Тиндарея вслух и задумалась. Младшая молчала, улыбаясь.

– Вижу, – сказала Дафна, вставая. – Кое-что вижу… Если Одиссей женится на Пенелопе, она двадцать лет будет его дожидаться и ткать день-деньской. Жалко девочку… Пусть на Пенелопе женится Менелай.

– Прекрасно! – захлопала в ладоши Феодосия. – Ты видишь! Я знала, что ты сможешь!

Она вскочила со своего места, обняла Дафну, и обе закружились в восторге. Илларион стоял, оторопев…

– А ты иди, иди, – крикнула Феодосия, – нечего стоять! Так и передай царю.

Илларион выбежал за дверь, взлетел на коня и помчался вскачь…

Женщины пили вино и ели жареное мясо. Они уже были немного пьяны и совершенно счастливы.

– Теперь тебе не придется никого обманывать, – говорила Феодосия. – Аполлон признал тебя своей служанкой. Еще немного, и ты будешь видеть не отдельные кусочки, а всю картину.

– А что? – обеспокоенно спросила Дафна. – Что-то не так?

– Ты не огорчайся, – сказала Феодосия. – Гонец все перепутает. Он ведь дурачок. Запомнит только твои слова: «Одиссей женится на Пенелопе». Так и передаст царю. А потом начнется Троянская война… Но мы тут ничего не можем сделать. Это боги решают. Мы только предвидим.

Глава 6. Болезнь

Зимой Дафна простудилась. Она тяжело кашляла. И, хотя горела в жару, ей было холодно. Феодосия укрыла ее шерстяным одеялом, которое они вместе сшили из домотканого холста, затолкав внутрь целый мешок шерсти. Шерсть им подарил купец за прорицание даты, когда ему следует отплыть в Милет, чтобы не попасть в бурю. Шерсть была лучшая, одеяло теплое, но Дафна все равно дрожала.

Феодосия зарезала курицу и сварила бульон, но больная не могла есть – ее тошнило. В середине дня привратник, смущаясь, вошел в их ойкос и сообщил, что посланник из Эфеса ждет прорицания уже несколько часов. Он достойный человек, привез храму дары. Хорошо, если бы сивилла вышла к нему. Феодосия молча поднялась и пошла в святилище. Она уселась на треножник у очага, выпрямила спину и кивком приказала впустить гонца.

Богатый хозяин из Эфеса спрашивал, как ему вывернуться. Надо заплатить выкуп за брата, попавшего в плен. Продавать ли оливковую рощу? Феодосия закрыла глаза и спросила себя: «Почему я отчетливо вижу, что произойдет летом в Эфесе, но не знаю, как кончится болезнь Дафны? Верно, я боюсь узнать…»

Гонцу она ответила:

– Рощу не продавать. В будущем году урожай будет очень хорош. Роща принесет отличный доход. Твоему хозяину будет больно смотреть на нее, если вся прибыль достанется другому. Продавайте овец. Весной случится мор на ягнят. В следующем году от овец никакого приплода. А коз берегите. Брат хозяина привезет с чужбины новый способ готовить козий сыр. Такого сыра, как у вас, не будет во всей Элладе. Ступай!

Она вернулась к ложу Дафны. Больную сотрясал кашель. Феодосия вложила свою ладонь в ее горячие пальцы.

– Я умираю? – спросила Дафна.

– Не знаю, милая, – чуть помедлив, ответила Феодосия. – Про себя и про тех, кого люблю, я вижу только на день вперед. Может, моя душа страшится узнать неотвратимое и не решается требовательно вопрошать бога. Завтра ты не умрешь… Хотя, погоди! Завтра к вечеру тебе станет лучше. Нет! Ты не умираешь, моя дорогая! Ты выздоравливаешь! И вот еще что: теперь, когда я больше не боюсь за тебя, я вижу дальше и подробнее. После болезни твой дар прорицания укрепится. Мы с тобой еще позанимаемся, и ты станешь настоящей пророчицей. Не хуже меня. Тогда я смогу оставить храм. Со мной что-то происходит… Не хотела тебе говорить, а теперь, раз ты больше не будешь во мне нуждаться, расскажу: в прошлом месяце я встретила на рынке скульптора Алексайо. Мы не разговаривали, но мне приятно думать о нем. И он видит меня во сне каждую ночь. Похудел от тоски, работу забросил… хочет на мне жениться. Аполлон, конечно, отберет у меня дар прорицания – это дозволено только девственницам. Хотя… – она задумалась, – совсем не отберет. – И Феодосия радостно засмеялась: – Кое-что оставит!

Глава 7. Незнакомец

Феодосия подоила овцу, нарубила ягнятину небольшими кусками, посыпала ее солью, добавила лук, чеснок и сушеные травы, растертые между пальцев, сложила мясо в горшок, залила молоком и поставила на очаг. Ей хотелось побаловать Алексайо любимым блюдом, но стряпуха она была неважная. Частенько задумывалась, а такое кушанье требовало особого внимания – надо было следить за огнем в очаге. Чуть отвлечешься, и молоко выкипит. Она очень любила мужа и надеялась, что похлебка получится не хуже той, какой угощала их его мать. Теперь она была женой, и это было интересно и удивительно. Особенно приятно было не знать, что случится: придет ли Алексайо на закате или раньше, принесет ли ей какой-нибудь подарок… даже получится ли ее варево или муж похвалит, только чтобы не огорчать? Что похвалит – она не сомневалась, но знала это не как сивилла, а как любая новобрачная, какую муж взял сиротой без родни и приданого, только из горячей любви.

Неожиданно дверь распахнулась – она даже засмеялась, так ее радовали всякие неожиданности, – и в дом вбежал привратник храма. Он запыхался и был испуган.

– Дафна умоляет тебя немедленно пожаловать, – сказал он без приветствия. – К ней пришел кто-то… Она велела бежать за тобой.

– Да ведь я теперь ничего не знаю, – удивилась Феодосия. – Какой от меня толк? Я ведь замужем, уже не девственница.

– Пойдем, пойдем! – твердил привратник. – Не моего ума дело. Сивилла велела привести тебя.

Феодосия помедлила секунду, сняла ухватом горшок с очага, поставила его на пол, прикрыв доской, на которой резала лук, и бросилась из дверей вслед за привратником.

В храме было прохладно и сумрачно. Дафна сидела на своем треножнике. Напротив нее на клисмосе[5] отдыхал мужчина лет сорока. Он был бос, небрит и запылен. Седеющие волосы покрывала грязноватая повязка. Оба молчали. Феодосия бросилась в глубину храма и тотчас же вернулась с кувшином и чашей. Она налила вина и подала посетителю со словами:

– Выпей, господин! Ты устал с дороги!

Мужчина взял чашу и выпил с удовольствием.

– Чем мы можем служить тебе?

– Как обычно, – ответил тот.

– Ты пришел из-за меня, – сказала Феодосия. – Дафна ни в чем не виновата. Она старается, как может.

– А ты почему не стараешься? – спросил посетитель и сурово поглядел Феодосии в глаза.

Она не отвела взгляд:

– Любовь, мой господин! Ты знаешь, как это бывает… но ведь я расплатилась – я больше не вижу будущего.

– Жаль… – ответил тот. – Ты мне всегда нравилась. Даже и сейчас еще нравишься. Как ты меня узнала?

– Глаза моей души ослепли, – медленно сказала Феодосия, – но глаза тела видят. Я не могла ошибиться. И Дафна чувствует твое присутствие. Вот она сидит как статуя, совсем потеряла соображение. Встань, Дафна! Поклонись господину.

Дафна резко вскочила, всплеснула руками и потеряла сознание. Аполлон легко подхватил ее и уложил на пол.

– Ты предпочла мне мальчишку-скульптора, – сказал он. – Я пришел отомстить, но передумал. Вообще-то я измен не прощаю, но ты была так забавна, двухлетняя, когда лепетала пророчества, едва умея говорить. Я часто смеялся, стараясь понять твои слова. Не бойся! Я не сделаю плохого ни тебе, ни ему. Прощай! Раз в год ты даже можешь спросить что-нибудь важное, и тебе откроется. Только один раз в год! Мужу не изменяй. Он не так снисходителен, как я. Он не простит.

Бог повернулся и исчез в дверном проеме.

Феодосия набрала в рот вина прямо из горлышка кувшина и прыснула в лицо Дафне, лежащей без чувств.

Глава 8. Обет

Посыльный прибыл к храму в полдень. У входа не было ни души, тяжелая дверь отворена. Он немного помедлил и прошел внутрь, слегка прикрыв за собой массивную створку. На треножнике у очага, величественно выпрямившись, сидела немолодая женщина. Посыльный низко поклонился и вручил ей ларец с дарами храму. Она открыла сундучок, не пересчитывая прикоснулась к монетам, достала небольшую сфендону[6], украшенную жемчужинами, кивнула и велела посыльному поставить подарок на столик в глубине святилища.

– Что хочет узнать твоя госпожа?

– Супруг моей госпожи отплыл на восток шесть лет назад. Мы не знаем, жив ли он…

Внезапно дверь распахнулась настежь, и ворвался мальчишка лет десяти. С порога он крикнул старухе:

– Дафна! Мама просит чесалку для шерсти. Наша сломалась. То есть я ее случайно сломал. Ох и разозлилась же она! Дала бы подзатыльник, если бы я не увернулся. Велела взять у тебя. Завтра отец сходит на рынок и купит новую.

– Ты опять врываешься без спросу! – гневно сказала сивилла. – Где привратник? Я сто раз велела ему не пускать тебя во время предсказаний.

– Привратник задремал под орехом, – сбавляя тон, сказал мальчик. – Он хворает. Разве ты не знаешь? У него жар…

– Ладно. Ступай домой, скажи Феодосии, чтобы пришла. А чесалку я дам ей самой, когда освобожусь.

Мальчик убежал, и сивилла жестом приказала гонцу продолжать рассказ.

– К моей госпоже сватается богатый и могущественный человек. Он говорит, что муж госпожи утонул и она свободна. А если так, ее отказ выйти за него замуж оскорбителен. Она просит оракула сказать, жив ли ее супруг, вернется ли он к семье. И если жив и вернется, то как ей избежать брака с гневливым чужестранцем. Госпожа моя богата и красива. Мужчина этот уже теряет терпение. Он приплывает к нам по три раза в месяц, окруженный толпой друзей и рабов, привозит подарки, льстит, угрожает и даже заходил уже один раз в гинекей[7], и служанки еле умолили его вернуться к столу, где для них всегда готовят пиршество.

– Муж твоей госпожи жив и вернется, – твердо сказала сивилла.

Тут в храм вошла женщина в дорийском хитоне. Она раскраснелась от быстрой ходьбы и показалась гонцу молодой и красивой. Он даже подивился, что у нее есть десятилетний сын. Феодосия подошла к Дафне, и они начали шептаться.

Наконец сивилла сказала:

– Передай госпоже, что муж ее вернется. Пусть дожидается. А тому мужчине пусть скажет, что она согласна, но раз ее муж умер, она, как добродетельная жена, дает клятву соткать в его память погребальное покрывало. Как соткет, так будет свободна от своего прежнего брачного обета. И он должен подождать, чтобы не гневить Афину.

Гонец низко поклонился и пошел к дверям.

– Твою госпожу ведь зовут Пенелопой, – сказала ему вслед Феодосия. – Она была замечательной ткачихой еще в доме своего дяди Тиндарея. Вот пусть и ткет покров, лучший из всех, какие были сотканы в Элладе. Никто не удивится, что получается не быстро. А когда Одиссей вернется, напомни ему, что он задолжал Дельфийскому оракулу. Чтобы не забыл одарить храм, не скупясь.

Посыльный ушел. Женщины остались одни.

– Что мне делать, сивилла? – спросила Феодосия. – Все дети как дети, а этот Андроник как ураган. Все в доме переломал…

Обе засмеялись.

– Ты была точно такая, – сказала Дафна. – Пойдем, дам тебе чесалку…

Глава 9. Сфинкс

Дафна плохо спала ночью. Феодосия была на сносях. Прошлые роды проходили тяжело. И в этот раз ее муж Алексайо изводил себя тревожными мыслями. Дафна клялась, что роды пройдут нормально, но тревога не оставляла его. Он и настоял, чтобы последние дни Феодосия провела у приемной матери, сивиллы Дафны. Ночь была душная, Феодосия ворочалась, постанывала и даже, когда задремывала, разговаривала во сне. С восходом Дафна поднялась, как обычно, ополоснула лицо и шею. Приказала рабыне приготовить бодрящий напиток из шиповника, мяты и лопуха и, только выпив чашу горячего питья, почувствовала, что способна сесть на треножник и слушать просителей. Услышит ли она голос будущего, пока было неизвестно. Но она выпрямила спину и знаком велела впускать.

Вошел юноша в сопровождении двух рабов. Дафна почувствовала, что с ним связано что-то странное, непонятное, неприятное… Одет богато, на пальце драгоценный перстень, но бледен, лишен загара, и движения медленные, вялые. Лицом изображал должную почтительность, но сивилла подумала, что неискреннюю.

– Говори! – велела она.

– Я сын фиванского царя Лая именем Эдип.

Дафна подняла руку, прерывая его речь. Неторопливо, умеряя сердцебиение, сошла с треножника, зашла в ойкос. Феодосия дремала, сидя на кровати, подложив под спину мешок с шерстью.

– Пойдем, – сказала Дафна. – Там сын царя Лая. Ты ему предсказывала. Помнишь? Мы не сказали посланнику все, что знали. Теперь его судьба исказилась – мне страшно. Пойдем, я хочу, чтобы ты была рядом.

Феодосия кивнула.

– Я помню о нем все эти годы, – прошептала она, накинула на голову покрывало и вышла в зал храма, где горел очаг и высилась статуя Аполлона. Она не села на треножник, а устроилась на клисмосе. Все молчали.

– Как здоровье царя Лая? – спросила Феодосия.

– Плохо, очень плохо! – ответил Эдип. – Отец умирает. Но он не объявил меня наследником. Говорит, что я слабак. Вечно недоволен. То я мало тренируюсь, то плохо управляюсь с оружием, то трус, то рохля… Он может назначить наследником своего брата… Я поклялся доказать, что достоин царского престола. На дороге в Фивы сидит жуткое чудовище с человеческим лицом. Задает загадки и убивает всех, кто не может дать правильный ответ. Я обещал народу Фив уничтожить его. Но у него тело льва… разве я справлюсь со львом? Говорят, если правильно решить загадку, сфинкс издохнет…

– Это так, – согласилась Дафна.

– Я привез в дар храму сундучок золота и драгоценную яшмовую чашу. Скажите мне, какую загадку он загадает и каков правильный ответ.

– Забери свои дары, – медленно отвечала Дафна. – Мы не знаем его загадку и не знаем, сможешь ли ты победить его.

– Золото забери, – вмешалась Феодосия, – а чашу оставь. Я скажу тебе кое-что. Я с детства думаю о сфинксе. Он лев с бычьим хвостом и женским лицом. Он ненавидит людей, потому что завидует им. Сам хотел бы быть таким, как мы. Ему хочется не только растерзать жертву, но прежде еще и унизить. Его загадка наверняка касается человека. Что бы он ни спросил, подумай, как это может быть связано с человеком. Ты умен, хотя слаб. Может, и станешь царем Фив. Когда-то я предсказала, что ты унаследуешь фиванский трон, но с тех пор многое изменилось. Ступай. Если останешься жив, пришли гонца с письмом.

– Я оставлю дары, – ответил Эдип. – Если я погибну, к чему мне золото? А если стану царем, то ваша награда заслужена.

– Умный мальчик, – похвалила Феодосия.

Через месяц Дафна вошла в дом Алексайо. Феодосия кормила грудью крошечную Агату. Андроник, Сандрик и Артем приплясывали вокруг гостьи и выпрашивали финики и изюм, которыми она их щедро наделяла.

– Прочти, – сказала Дафна и протянула Феодосии небольшой свиток.

Та передала ребенка сивилле, подошла к окну и прочитала:

Загадка была: кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех? Человек, конечно. Я бы и сам догадался.

Царь Эдип

Глава 10. Перстень Поликрата

Солнце уже клонилось к закату, когда двое подошли к портику храма Аполлона. Старый привратник, сослепу не признав, сказал было строго, что сивилла устала и велела всем приходить завтра, но, услышав знакомый голос, моментально переменил тон и заговорил почтительно. Феодосия велела ему отворить двери и позвать Дафну; зашла внутрь вместе с мужем, и они присели у очага на козьи шкуры. Сивилла появилась очень скоро. Когда привратник зашел в ее жилище, она умывалась, но, узнав, что Феодосия и Алексайо пришли по делу, только промокнула лицо куском полотна и вышла к ним с мокрыми руками и каплями в волосах. Женщины обнялись. Дафна уселась на свой треножник, торжественно выпрямилась и приготовилась слушать.

Феодосия стояла перед ней, не зная, как начать. Дафна удивилась – ее девочка никогда прежде не смущалась.

– Ну говори, говори, детка! Что с тобой? Я вижу, к вам прибыл гонец… Откуда? Рассказывай! Не расходуй мои силы, чтобы узнавать то, что вы оба уже знаете.

– Гонец из Самоса прибыл сегодня, – послушно начала Феодосия. – Мы и не предполагали, что про Алексайо знают в других странах. Слух о его статуях разнесся далеко… Самосский тиран зовет его приехать и изваять статую Геры и его самого на коне. Ехать надо уже завтра – корабль с Самоса ждет в Пирейской бухте. Моряки говорят, что погода испортится недели через две. Надо спешить. Мы не знаем, как поступить… Тиран платит художникам щедро. Мы смогли бы построить дом побольше. Но Алексайо пробудет там до самого лета. А как же я с детьми? И понравится ли его работа? Тираны своенравны, а бывают и свирепы… Мне ничего не видно, я совсем в темноте. Как быть, Дафна? Я боюсь…

– Я бы поехал, – сказал Алексайо, – если бы жена не плакала. Я ее слез прежде не видел, а сегодня она уже три раза принималась рыдать. Этого я снести не могу. Что делать, Дафна?

Дафна закрыла глаза и замерла. Долгое время все молчали. Только потрескивал огонь в очаге. Тихонько зашел привратник, положил в жаровню несколько поленьев и вышел, не смея любопытствовать.

Наконец Дафна заговорила:

– Тирана зовут Поликрат. Он дивно украсил свой город садами, храмами, скульптурами и акведуками. Он жесток, свиреп и бесчестен. И удачлив. Ему удается все, что он задумал. Он собирается заплатить Алексайо десять талантов и еще дать свой перстень.

Феодосия ахнула.

Дафна поморщилась:

– Тут все не так просто… Боги сердятся… Поликрат думает, что сам добился своего счастья, что всегда будет делать, что захочет. Кончит он очень плохо. С самого шкуру спустят и весь город разорят. Никаких скульптур не останется…

Дафна помолчала, задумалась…

– Я поняла, – вздохнула Феодосия. – Алексайо откажется ехать. Нам этих денег не видать. Зато у Поликрата будет одна неудача. Авось он умрет своей смертью, и город его останется живым…

– Умница моя, – отозвалась Дафна. – Мало разве у него заказов? Хочешь, и я намекну людям, что его скульптуры приносят удачу… Аполлон не будет возражать…

Глава 11. Печальный сон

Феодосия отправилась в храм поздно вечером. Сначала она уложила детей и даже Андроника разыскала на пустыре, притащила домой и поставила в кадушку с водой, где он для вида поболтал ступнями, так что ей пришлось встать на колени и вымыть ему ноги как следует. Потом она дала ему лепешку с сыром, отнесла на кровать, где уже спал его младший брат, накрыла отцовским плащом, и он немедленно заснул, не успев доесть свой ужин. Она вынула из слабой руки надкусанную лепешку, сказала Алексайо, который сидел у очага и что-то рисовал на глиняной дощечке, что идет к Дафне, и вышла на улицу. Она шла знакомой дорогой и машинально жевала хлеб и сыр. На душе было скверно. В храм она заходить не стала, а прошла в домик жрицы через низенькую боковую дверцу.

Дафна уже дремала на своей кровати, устланной овечьими шкурами, но обрадовалась, увидев воспитанницу. Она подвинулась, и Феодосия присела на ложе.

– Рассказывай, девочка! Что случилось? Ты такая печальная. Ведь все здоровы… я вижу. И Алексайо любит тебя одну…

– Ты только не смейся, Дафна. Я видела сон и в этом сне сделала предсказание. То единственное в году, которое мне позволяет Феб.

– Жалко, – сказала Дафна, – жалко, конечно. Но что ж поделаешь… Если что надо будет узнать, придешь ко мне и, как всегда…

– Не в этом дело, – прервала ее Феодосия. – Вот послушай: я увидела себя в маленьком домике – почти таком, как твой. Было утро. Совсем юная девушка встала с постели. Она умылась, позвала слугу (почему-то мужчину), и он начал одевать ее в железные латы удивительной красоты. Красивее, чем у шлемоблещущего Гектора. Я раньше никогда не видела амазонок. Знаешь, ничего особенного – ниже меня ростом и худенькая… Тут она заметила меня и почти не удивилась. «Кто ты? – спросила она. – Тебя послала Маргарита или Екатерина? Почему они сами не пришли? Мне сегодня нужен совет». Слушая ее голос, я увидела будущее, и слезы выступили у меня на глазах. «Я дам тебе совет, – сказала я. – Оставь войну и поезжай домой». Она засмеялась: «Полководец не бросает свою армию. Кто ты, девушка? От чьего имени ты говоришь? Я слушаю только те голоса, которые повелевают мне от имени Бога». Я обиделась: «Разумеется, от имени бога Аполлона. Что бы я знала о твоем будущем без него? Он раскрыл мне, что тебе не надо атаковать Компьень. Беги отсюда. Иначе сегодня тебя возьмут в плен, продадут бриттам и сожгут на костре». – «Я слушаю только посланцев Бога живого, – сказала она холодно. – Много вас, вестников Сатаны, смущает меня лживыми разговорами. Поди прочь! Коня!» И знаешь, Дафна, на лошади было такое ловкое приспособление, что ее усадили не на спину, а на удобное маленькое сиденье, привязанное к лошадиной спине. Еще и со ступеньками, куда поставить ноги. Я такого никогда не видела. У всех воинов вокруг были такие же. И она, не позавтракав, поскакала впереди всех к городской стене. А я знала, что предательство за предательством погубит ее – такую молодую, такую смелую. Ее привяжут к столбу и сожгут на костре, Дафна! Живую, молоденькую, глупую девушку…

Дафна обняла Феодосию, уложила рядом с собой на кровать, укрыла старой шкурой и стала гладить по голове, как маленькую.

– Это сон, – приговаривала она, – это просто сон… Спи, деточка. Этой ночью ты увидишь только приятные сны.

Глава 12. Начало

Артему было очень плохо. Он тихо плакал уже несколько часов. Ему хотелось плакать громко, но голова и горло так болели и дышать было так тяжело, что он только стонал, и слезы стекали на козью шкуру, которой он был укутан. Старшие дети спали, а Алексайо то носил его на руках, укачивая, как младенца, то требовал, чтобы Феодосия что-нибудь сделала, то задремывал и, просыпаясь, клял себя за бесчувствие к страдающему ребенку. Феодосия отчаялась заставить Артема выпить целебный отвар – она и сама видела, что пить он не может. Только обтирания уксусом помогали ненадолго, сбивая жар. А к середине ночи она догадалась, что кроме холодной тряпочки на лоб можно приложить к груди и горлышку теплые шерстяные ткани, смоченные тем снадобьем, которое мальчик не мог выпить. И – слава богам! – компрессы немного помогли. Он стал дышать глубже, засыпать ненадолго. И слезы теперь не катились беспрерывно, а просто стояли в глазах, когда он их открывал. К утру отвар закончился, и она отлучилась ненадолго в сарай, нашла там пучки нужных трав, натолкла их в ступе и залила кипятком из котелка, все время кипевшего в очаге. Под утро Артем очнулся. Попил немного теплого козьего молока и сипло сказал матери:

– Мне снятся страшные сны – не хочу засыпать. Расскажи мне, как тебя мачеха привела к Дафне.

Феодосия глубоко и благодарно вздохнула, прилегла на его узенькую лежанку, не решаясь обнять сына, чтобы не стеснять его едва успокоившееся дыхание, а только взяла левой рукой слабую потную ладошку и, поглаживая правой влажную курчавую головку, начала рассказывать:

– Моя мама умерла, когда мне не было еще и трех лет. Отец был рыбаком – он не мог брать меня с собой в лодку. Поначалу он просил присматривать за мной соседку. Но она требовала плату за то, что кормила и стерегла меня. Соседка была дюжая, грубая и некрасивая, так что ее никто не взял в жены. И отец женился на ней – так было дешевле. Теперь она стряпала и пасла наших коз вместе со своими. А меня кормила и привязывала к дверям длинной веревкой, когда уходила на рынок или работать в поле. Я ее не любила и всегда охотно рассказывала ей, когда знала, какие неприятности ее поджидают. «Этот горшок ты разобьешь, да еще и обваришься кашей». Или: «Приглядывай как следует за козами – один козленок заблудится и сломает ногу».

Артем тихо захихикал и тут же закашлялся.

Феодосия дала ему выпить глоточек молока и продолжала:

– Поначалу она совсем не слушала, потом сердито отмахивалась. А потом стала награждать меня тяжелыми подзатыльниками за каждое предсказание. Рука у нее была сильная – я отлетала от удара, но предсказание все равно сбывалось. Однажды, когда она собралась на храмовый праздник, я сказала: «Зря ты надела мамин пеплос[8]. Тебе и коротко, и не подходит, и все равно порвешь». Она замахнулась, но я была готова к этому и выскочила за дверь. А на празднике один факельщик напился так, что уронил факел, и огонь прожег дыру в подоле красивого белого пеплоса моей мамы. Мачеха была в ярости. Она бы избила меня до полусмерти, но отец уже вернулся домой. Он схватил ее за руку и потребовал отчета: почему она, придя с улицы, набросилась на ребенка? Отец видел, что я хорошо себя вела. Мачеха, запинаясь от ярости, сказала: «Твоя дочь ведьма!» Отец рассердился и отодрал ее за косу. Он был высокий и могучий – ей и в голову не пришло сопротивляться. Но назавтра, когда он, захватив лепешек, сыру и кувшин вина, отчалил на своей лодке ловить ставриду, она взяла меня за руку, посадила на осла, навьючила на него припасы на несколько дней и пошла молча по дороге, ведя осла на поводу. Мне стало страшно. Я подумала, что она отведет меня в дальнюю деревню и продаст в рабство. От страха я совсем не соображала и не представляла, что теперь будет. Наугад, сама не веря в то, что говорю, я сказала дрожащим голосом: «Если ты возьмешь за меня деньги, отец убьет тебя». Она остановилась, обернулась ко мне, подумала и сказала: «Я отдам тебя бесплатно!» Мы шли долго. Дважды ночевали по дороге. На третий день под вечер пришли к чудесному храму. Привратник заступил дорогу, но мачеха отодвинула его плечом, и мы зашли внутрь.

Я не знала, что это за город, что за храм и кто эта женщина, что сидит внутри и смотрит на нас, но почувствовала счастье и покой, как дома, пока мама была жива. Мачеха сказала: «Девчонка – моя падчерица. Пять лет. Зовут Феодосией. Денег с тебя не возьму, но и терпеть ее больше не стану». И пошла прочь. Я догнала ее в храмовом дворе и крикнула: «Скажи отцу, что меня забрала сестра матери Ника. Увезла к себе в Фивы. Он поверит! И роди ему мальчика».

Феодосия улыбнулась своим воспоминаниям. Артем крепко спал и дышал ровно и свободно. Она примостилась поудобнее и тоже заснула спокойным, счастливым сном.

Глава 13. Агата

Утром Дафна не торопилась вставать с постели. Блаженный месяц гекатомбеон[9] – храм Аполлона закрыт целую неделю. Раз в пять лет в эту неделю вся Эллада в Олимпии – там состязания, церемонии, священнодействия, награждения, переговоры и пиры. В Дельфах тихо и пусто. Можно выспаться, заглянуть на рынок, погулять в сосновой роще и просто посидеть в прохладе у ручья. Дафна давно уже была женщиной состоятельной. Пастух стриг ее овец, за прялкой сидела рабыня. Другая готовила еду и умащала госпожу после купания.

Сивилла позавтракала, неторопливо собралась, надела калиптру[10] и вышла из дома. Она прошлась по нескольким гончарным мастерским, выбрала чудесный расписной горшок для похлебки, потом, не удержавшись, купила еще один для Феодосии. В лавке на рынке полюбовалась игрушками. Для мальчиков купила лошадку и бычка на колесиках. Любимице Агате – куклу. Дорогущую, в тонком хитоне и с поясом из голубеньких бусин. Андроник уже вырос из игрушек. Ему она сторговала сандалии. Скоро пятнадцать, даже и неприлично ходить босиком. Все купленное велела доставить к себе домой. Сама хотела пойти погулять еще, но почувствовала, что уже немолода, утомилась, и жарко, и радость свободного дня блекнет на глазах.

Она вернулась домой, освежилась в купальне, отдохнула на своей кровати и с закатом солнца отправилась к Феодосии в гости. Дети с радостным визгом окружили ее, и даже Андроник, чуть наклонившись, сдержанно поцеловал в щеку.

– Что ты нам принесла? – возбужденно спросила Агата.

– Вот новости! – пожала плечами Дафна. – С чего вдруг подарки?

Агата замерла, глаза ее наполнились слезами, и она, не удержавшись, заплакала, всхлипывая и причитая.

– Глупости, – сказала Феодосия, – она вбила себе в голову, что ты сегодня обязательно придешь к обеду и принесешь ей какую-то необыкновенную куклу с голубыми глазами и голубым поясом.

Дафна присела на корточки, взяла девочку за плечи и сказала медленно и строго, глядя ей в глаза:

– А мальчикам? Что, ты думала, я принесу мальчикам?

– Ты противная старая Дафна, – бормотала сквозь рыдания Агата. – Я думала, Сандрику ты купишь бычка, а Артему – лошадку на колесиках. А мне куклу с пояском…

Дафна оперлась на стол, с трудом поднялась на ноги и, не справившись с приступом слабости, села на табурет. Феодосия, почуяв неладное, подскочила и развязала узелок, который Дафна оставила у входа.

– Такую куклу? – спросила она у девочки.

Та ахнула, страстно обняла новую игрушку и закивала головой:

– Ну да! Ну да! Точно такую. Я уже неделю вижу ее во сне и наяву.

Феодосия села на пол и закрыла лицо руками. Обе женщины молчали.

Наконец Дафна, вздохнув, встала, подошла к Феодосии, подала ей руку и помогла подняться на дрожащие ноги.

– Аполлон сделал свой выбор, – сказала она. – Пусть малышка пока живет дома. Просто приводи ее ко мне – обвыкаться, приучаться… Давай обедать, я есть хочу! Сандрик, зови отца.

Глава 14. Прошлое и будущее

Агата приходила в храм два-три раза в неделю. В эти дни привратнику было велено делать перерывы между посетителями. Когда в святилище оставались только они, Дафна давала малышке посидеть на треножнике, рассказывала про богов, учила петь гимны Аполлону и объясняла, что сивилла должна быть величава и нетороплива и внушать уважение и трепет. Девочка была понятлива, но непоседлива. Редкий день проходил без того, чтобы Дафна ее в сердцах не шлепнула. А потом, пожалев, давала какую-нибудь сладость и разрешала немного поиграть на солнышке. Но перерывы приводили к тому, что ожидающие пророчества скапливались у дверей, и, хотя некоторым было велено прийти назавтра, день Дафны заканчивался после заката. Все это ужасно утомляло – Дафна была уже немолода. В такие дни суета вызывала головную боль, и разглядеть будущее было куда трудней, чем обычно.

Последний посетитель оказался могучим ремесленником, свирепым, медлительным и бестолковым. Дафна нетерпеливо ждала, когда он уйдет, намереваясь отвести Агату домой и посидеть вечерок у очага. Феодосия велит детям не шуметь и приготовит приемной матери чашу душистого успокаивающего питья, щедро сдобренного медом. Она была мастерица делать лечебные напитки, все жители Дельф ходили к ней за настойками и отварами из трав, корешков и ягод. Одних она поила на месте, другим продавала кувшинчики настоек, которые велела пить в определенные часы, а некоторым объясняла, что их трава еще не созрела и снадобье можно будет приготовить только осенью. Они уходили, не излечившись, но и не утратив надежды.

Гончар, уплативший за прорицание один потертый коринфский статер[11], все нудил, что его дочку похитили. И требовал, чтобы Дафна сказала, где искать разбойника или мертвое тело. Измученная сивилла сказала веско и медленно:

– Господин наш Аполлон позволяет иногда своим служанкам-прорицательницам видеть будущее. А ты спрашиваешь о прошлом. Иди к начальнику стражи, пусть он разыскивает.

– Да я же тебе заплатил, – возмутился невежа.

– Не смей повышать голос в храме Аполлона, – сердито сказала Дафна. – А то гляди, чтоб и с другими твоими детьми не стряслось беды.

Гончар пришел в ярость.

– Угрожаешь мне? – завопил он. – Твой Аполлон не знаю где, а я уже здесь и сверну тебе шею прямо сейчас.

Он двинулся к треножнику. Но еще прежде, чем Дафна позвала на помощь привратника, из темноты в круг света вышла Агата.

– Уймись! – сказала она строго голосом матери. – Жива твоя Зоя, и никто ее не похищал. Ты бы меньше лупил ее – не сбежала бы она с Илларием.

– С Илларием?! – ахнул отец. – Да он же голодранец! У него же и двух овец нету.

– Потому они и ушли налегке. Взяли по головке сыра и по кувшину воды и отправились от тебя подальше в Афины. Ты их не найдешь. Радуйся, что дочка жива и что у нее будут дети. Через десять лет она даже своего младшего назовет в твою честь. Тебя ведь Геврасий зовут? Ну вот! – Агата удовлетворенно кивнула. – Значит, простит и даже скучать по тебе, невеже, будет.

Притихший и растерянный Геврасий невнятно пробурчал извинения, поклонился низко женщине и девочке, промямлил что-то о теленке, которого приведет в жертву Аполлону, и вышел за дверь.

Агата забралась на колени к Дафне, обняла за шею и положила голову ей на плечо. Так они посидели минутку, и сердце старухи таяло от удивления и нежности. Потом Агата вскочила и сказала:

– Пойдем скорей домой. Мама приготовит тебе питье от головной боли. И ляжешь у нас – ты так устала, бедная.

Они взялись за руки и вышли из храма под звездное небо.

Глава 15. Слухи

Когда Агате исполнилось восемь, отец отлил для нее из бронзы настоящий треножник, украшенный резьбой по краю сиденья и изящными фигурками в верхней части ножек. Большая честь и невиданное событие: на низком, но настоящем треножнике сивилл сидела девочка. Пока ее подруги учились ткать и стряпать, шили туники глиняным куклам и пасли овец, Агата под надзором Дафны предсказывала будущее иноземцам. Она, конечно, проводила в храме только несколько утренних часов. Потом уставала, сдавливала пальчиками лоб и, не прощаясь, забыв про Дафну, выходила из полутемного, пропитанного курениями помещения на солнышко. Когда было не жарко, засыпала где-нибудь на траве под деревом, а в зной или дождь уходила к себе домой. Мать жалела Агату, бросала домашние дела, ложилась вместе с ней, обнимала, убаюкивала. Иногда, если в храме случалось что-нибудь страшное или смешное, Агата рассказывала Феодосии, задремывая, и та слушала с ужасом и восторгом, сожалея о том, что ей самой эти ужасы и восторги уже заказаны. Через пару часов девочка просыпалась, бралась помочь матери, но веретено и сковородки были ей скучны, и она возвращалась к Дафне.

Дафна, не занятая домашней работой, учила Агату читать или рассказывала ей про странные обычаи, принятые у персов и нубийцев. Потом рабыня приносила столик с вечерней похлебкой, затем какие-нибудь сладости – финики или сушеный инжир. Иногда они немного гуляли под звездным небом и поверяли друг другу сны. Часто маленькая сивилла просила старую рассказать, как злая мачеха привела к ней Феодосию. Слова «Денег с тебя не возьму, но и терпеть ее больше не стану» всегда вызывали у нее смех.

– Помни, что хотя у твоей матери был великий дар прорицания, а все же до двенадцати лет она на треножник не садилась, – говорила Дафна. – Ты самая юная сивилла с тех пор, как Уран взял в жены Гею! Веди себя как положено. Не горбись и не хихикай!

Потом рабыня омывала им ноги, и они вместе укладывались спать.

Однажды утром привратник доложил, что прорицания просит женщина из чужой страны. В храм вошла красивая златокудрая матрона с двумя рабами. Она была беременна, и Дафна подивилась, что эта женщина пустилась в дальнее путешествие.

– Вижу, что ты дочь царя, – сказала Дафна. – Родишь через два месяца вполне благополучно. У тебя мальчик.

– Она не за этим прибыла. По морю плыла, бедная. Тошнило всю дорогу, – вмешалась Агата.

– Там латины на реке Тибр основали новый город, – сказала просительница. – У них были только молодые воины и никаких женщин. Меня похитили, и всех подруг тоже. Отец мой, сабинский царь Тит Таций, этого так не оставит. Городок наш маленький, плохо защищен – сабиняне, да еще под водительством отца, захватят его играючи, а мы уже привыкли. Я возвращаться не хочу – мужа люблю. И подруги мои не хотят. У нас мужья красивые и добрые. Жен не обижают и даже советуются с нами. И украшения дарят. Отец маму бьет чуть не каждую неделю, а я, с тех пор как замужем, еще ни разу не плакала.

Сивиллы помолчали, подумали…

– Я знаю! – Агата даже вскочила от радости, но под строгим взглядом Дафны уселась на место и заговорила уже равнодушным тоном: – Они будут наступать на Рим в первое летнее полнолуние. Ночью. Как только взойдет луна. Пусть римляне подготовятся, пусть стоят с мечами и ждут их. А вы с детьми выйдите вперед. Так, чтобы быть между отцами и мужьями. Хватайте ваших братьев и соседей за стремя, называйте по именам, чтобы они вас узнали, показывайте им младенцев и умоляйте не оставлять детей сиротами… Как они увидят, что врасплох застать не получилось, а тут еще вы воете и младенцы, их внуки и племянники, пищат, отступят, будь спокойна. А потом переговоры за чашами вина… и все будет хорошо. Даже сможете навестить родню, если захотите, а потом вернуться к мужьям…

Беременная поклонилась, как могла, низко, раб ее поставил ларец с платой за прорицание к ногам старшей сивиллы, а к ногам другой – большую нарядную куклу с настоящими волосами, золотыми, как у просительницы. Они ушли.

– Ты смотри, – удивилась Дафна, – уже и на Апеннинах слышали, что Дельфийский оракул – маленькая девочка. И как только слухи расходятся…

Глава 16. Счастье

Немолодая женщина, усталая и растрепанная, пришла к храму поздним утром. Привратник не велел ей черпать воду из источника, она отошла подальше по течению ручейка, напилась, сполоснула разгоряченное лицо и вымыла сандалии и пыльные ноги. Когда она вернулась к дверям, привратник, отчаявшийся получить хоть мелкую монетку, проворчал невнятно, что, когда посетитель выйдет, сивиллы пообедают. А уж потом, если не появятся более достойные посетители, он допустит в храм бродяжку.

Женщина кивнула и уселась на ступеньку в тени.

Прошло немного времени – просительница даже задремала, опершись спиной о колонну, – и из храма вышел здоровяк в сопровождении двух слуг, с которыми он громко обсуждал полученное предсказание и стати самих сивилл. Сторож смотрел на них неодобрительно, но сделать замечание не посмел.

Мужчины отвязали лошадей, ожидавших у коновязи, вскочили на них и ускакали прочь.

Из полумрака храма вышла девушка. Она подставила лицо солнцу, понежилась на нем минутку и сказала повелительно:

– Похлебку снеси в ойкос. Дафна ждет.

– Как скажешь, Агата, – почтительно ответил слуга и скрылся в своей каморке.

Агата спустилась к источнику, напилась и, возвращаясь, заметила женщину. Та вскочила и стояла в нерешительности. Девушка подошла поближе, пристально глядя в лицо странницы, ахнула и, быстро взбежав на последнюю ступеньку, пылко обняла старуху.

– Кассандра! Это ты?! Пойдем скорее – ты голодна! Царевне не пристало это платье, – тараторила сивилла. – Как я рада видеть тебя! Скажи хоть слово – я хочу слышать твой голос! Как ты оказалась здесь?

– Я теперь не царевна, а рабыня, – ответила Кассандра. – Беглая рабыня. Агамемнон умер. Иные говорят, что его убила жена. Она бы убила и меня. Она ревнива, и наложницам мужа пощады нет…

Три женщины сидели за низеньким столиком в ойкосе у сивилл. Они уже поели, и Кассандра рассказывала, а сивиллы слушали затаив дыхание.

– Аполлон безжалостно наказал меня. Я до сих пор чувствую, когда должны произойти страшные события, но никто, никто никогда мне не верит. И Агамемнон не поверил. Теперь я решила найти вас – мы ведь сестры по духу. Я отдохну среди тех, кто знает, как я, что должно случиться, и не станет надо мной смеяться. И, быть может, если в этом храме мы втроем будем умолять нашего Господина, он смилуется надо мной…

– Дафна, давай я сбегаю позову маму, и мы вчетвером принесем в жертву… быка, – предложила Агата.

– Интересно, где ты возьмешь быка? – сердито спросила Дафна?

– Ой не надо! – отмахнулась Агата. – У нас на пастбище четыре быка, и завтра из Мегары придет проситель и приведет еще одного. Не будь скрягой, Дафна! Она такая же, как мы. И даже лучше нас! Нельзя не помочь дочери Приама и сестре Гектора.

– Ладно, – помолчав, сказала Дафна. – Приведи Феодосию. Быки, между прочим, принадлежат не только нам, но и ей, а два из них – храму. Если Феодосия согласится… И скажи привратнику, что мы не даем предсказаний ни сегодня, ни завтра утром. Мы заняты. Пусть приходят завтра после обеда. И еще: пошли за жрецом храма Посейдона – нам самим быка не заколоть.

Когда жертвоприношение завершилось, четыре женщины, распустив волосы и обливаясь слезами, принялись умолять Аполлона у его статуи о прощении и милости. Вдруг Агата и Дафна одна за другой замолкли. Агата встала, помогла подняться Дафне и, заплетая косу, сказала матери:

– Хватит, мама, всё в порядке. Он простил. Довольно плакать, Кассандра! Ты больше не знаешь о будущем ничего!

Еще два дня царевна и беглая рабыня отдыхала в доме Алексайо и Феодосии. А после, переодевшись в новый хитон – подарок хозяев – и положив в узелок свежий хлеб и десяток яблок, собралась уходить.

– Что будешь делать теперь? – спросила Феодосия.

– Не знаю, – засмеялась Кассандра. – Наверное, просить милостыню… Какое это счастье – не знать!

Глава 17. Привратник

Привратник проводил посетителя, но не вышел следом за ним, а прикрыл тяжелую дверь.

– Погоди, – велела Агата. – Я спущусь к роднику, умоюсь и попью холодной водички. Пока никого не впускай! – И она вышла через боковую дверцу в ойкос, а оттуда во двор храма.

– Да нет никого, – сказал ей вслед Архип.

Он подошел к очагу, постоял немного, глядя на Дафну, и вдруг опустился перед ней на колени.

– Что с тобой, Архип? – удивилась Дафна. – Ты и перед Аполлоном такого не делаешь.

– Прости меня, сивилла, – сказал привратник, склоняясь головой до пола.

– Встань, ради всех богов, – раздраженно проговорила Дафна. – Да что с тобой сегодня? Давай не будем говорить о наших делах перед лицом бога. Пойдем ко мне. Прощу, я все тебе прощу, не беспокойся.

Дафна села на свою постель, Агата проскользнула в дом и уселась на полу в углу, а Архип пристроился на низенькой скамеечке и, повздыхав, начал говорить:

– Сегодня тридцать пять лет как я служу тебе, Сивилла. Я пришел шестнадцатилетним и с тех пор ни на один день не оставлял своей службы. Я отпирал дверь храма на рассвете, впускал и выпускал вопрошающих, наводил порядок, раздавал подзатыльники тем, кто относился к святому месту без должного почтения, поддерживал огонь в священном очаге и выносил золу. Я приносил тебе воду и дрова, подметал святилище и твой дом, чинил ограждение двора, резал кур и варил тебе еду. Теперь у тебя четыре рабыни, а тогда я был единственным, кто ухаживал за тобой, когда ты болела, отирал пот с твоего лба и давал снадобья. Я ни разу за все эти годы не оскорбил твоего священного целомудрия ни взглядом, ни тоном. Не сказал тебе, что люблю тебя и других женщин для меня не существует.

– Ты что, – изумилась Дафна, – все эти годы обходился без женщины?

– Нет, конечно, – поморщился Архип. – Мужчина так не может. Ты платила мне, а я платил уличным девкам. А теперь я старею. У меня ни жены, ни детей… Прости меня, сивилла, я вернусь на родину отца в Милет. Половина отцовского дома принадлежит мне. Семья брата присмотрит за мной. Они меня и похоронят.

– А не рано тебя хоронить? – сердито спросила Дафна. – Тебе нужна хорошая женщина, которая станет согревать тебя ласками по ночам и стирать твой хитон? Пойдем на рынок – я куплю красивую рабыню. Египтянку. Тебе нравится Теоноя? Вот такую – смуглую, гибкую и сильную. Погоди, я лучше отдам ее тебе, а себе куплю другую.

– Ты не хочешь, чтобы я уходил, – пролепетал Архип. – Я думал, тебе все равно, кто рубит дрова и запирает храм.

– Мне не все равно, – сухо сказала Дафна. – Агата, приведи египтянку.

Младшая сивилла повиновалась без звука.

Вошла молодая женщина, вспотевшая от стирки, растрепанная и уставшая.

– Скажи, Теоноя, – спросила Дафна, – ты хочешь стать наложницей Архипа? У рабынь такого не спрашивают, но у меня есть причина. Подумай и отвечай от всего сердца.

– Хочу, конечно, – тихо сказала рабыня. – Он сильный, красивый, мужественный. Каждая бы захотела…

– У вас будет сын, – заговорила Агата. – Он и станет сторожем храма после тебя. Нет, погодите, мне надо сосредоточиться и сесть на треножник… Дело очень серьезное. Хотя… я и так вижу… Ты, Архип, вот что: рабыню освободи и женись на ней. Тогда твой сын женится на дочери моего брата. А их дочь… у нее будет дар пророчества. Я возьму ее в ученицы.

– Аполлон милостив к нам, – выдохнула Дафна. – Забирай женщину и иди. А брат пусть пришлет тебе денег за твою половину дома. Когда у нас будет посланник из Милета?

Агата подумала:

– Осенью, месяц после праздника Деметры, не раньше.

– Вот через него и передашь письмо брату. Как раз и напишешь, что жена твоя на сносях.

Глава 18. Глафира

Феодосия искала случая поговорить с Дафной наедине. Днем Агата была в святилище, а вечером, если Дафна приходила в гости, сидела дома. Отослать ее с поручением к соседке Феодосия не могла – даже мать не распоряжается сивиллой. Оставалось ждать удобного случая.

В один из жарких вечеров, когда Дафна навещала Феодосию и Алексайо, они заболтались дольше обычного. И вино Дафна разбавляла не водой, как всегда, а отваром хмеля – она находила в этом растении все новые лечебные свойства и пробовала добавлять его в свою стряпню и напитки. Так что, собираясь домой, Дафна, смеясь, призналась, что ее шатает, как настоящего пьяницу, и Феодосия, отвергнув раба, взялась сама проводить приемную мать до дома. Они вышли под звездное небо. Шли неторопливо. Разговаривали, громко смеясь, вспоминая забавные случаи. Когда подошли к храму, Дафна спросила:

– Ко мне зайдешь или здесь спросишь, чего хотела?

– Зайду, – вздохнула Феодосия.

Много лет прошло с тех пор, как она утратила дар пифии. Вместо него получила мужа, четверых детей, свой дом и жизнь, какой позавидовала бы всякая. А все же иногда тонкая, пронзительная иголочка зависти колола ее сердце. И она корила себя, потому что завидовала дочери и матери – двум женщинам, самым дорогим ее сердцу.

Они зашли в ойкос и устроились у очага на удобных сиденьях со спинками.

– Про Сандрика хочешь поговорить? – предположила Дафна.

– Ну да! Он решил жениться на Глафире. Есть тут одна… с лукавой мордочкой. Он просто как с цепи сорвался. Меня не слушает, братьям рта раскрыть не дает. Свет клином сошелся на этой потаскушке! И Агата за нее. Но ты ведь понимаешь: про своих мы ничего точно не знаем. Понять не могу, чем она понравилась Агате…

– А Алексайо как? – поинтересовалась Дафна.

– Стыдно сказать, – вздохнула Феодосия. – Ему вроде все равно. «Как скажешь, так и сделаем», – передразнила она мужа.

– А чем плоха эта Глафира? – спросила Дафна. – Что тебе не нравится?

– У Андроника и Артема свои дома, – стесняясь, пробормотала Феодосия, – мы друг к другу в гости ходим. А с этой мне жить. – Голос ее окреп. – Она хитрая, лживая… Только притворяется почтительной. Мать ее говорит, что муж их привез из Фессалии. Врет! Врет! Я по выговору чую, фракиянка она. Рабыней небось была. И отчего мой Сандрик должен жениться на дочери фракийской рабыни?

– Ладно, – вздохнула Дафна. – Пойдем! Я сяду на треножник. Поздно уже, и устала я, но попробую. Пойдем…

Она, кряхтя, забралась на высокий треножник, выпрямила спину и замерла, закрыв глаза. Феодосия беспомощно стояла перед ней, опустив руки. Потянулось время… Дафна будто задремала, но Феодосия не шевелилась – негоже тому, кто вопрошает оракула, мешать сивилле.

Наконец Дафна подняла голову, оперлась на плечо Феодосии и тяжело спустилась на пол.

– Ты особенно не переживай, – сказала она. – Во-первых, никакая она не потаскушка. Девственница. А во-вторых, Глафира эта умрет первыми родами. И года не пройдет.

– А ребенок? – ахнула Феодосия.

– И девочка тоже.

– А Агата, дурища здоровая, этого не знает? – закричала Феодосия.

– Она Сандрика очень любит, а про тех, кого любим, мы наперед не знаем – мне ли тебя учить? Помнишь, я болела, а ты не знала, выживу ли.

– Ладно, – сказала Феодосия, вытирая подолом обильные слезы. – Пойду разбужу Сандрика. Скажу, что я согласна. Сколько им в жизни радоваться осталось? Жалко терять время до рассвета.

Глава 19. Траур

Агата с самого утра сидела за ткацким станком. Она ткала искуснее всех женщин в городе. Поэтому, когда отец внезапно умер, приняла обет соткать на его урну красивый покров. Вот и сидела, не разгибаясь, уже много дней. После обеда разболелась голова, и мать велела выйти на улицу освежиться. Траур трауром, а подышать свежим воздухом надо, пока сама не заболела. Агата была своевольна и мало кого слушалась, но мать ее, что ни говори, была не из тех, с кем охота спорить.

Девушка накинула покрывало и пошла неторопливо в рощу, где было нежарко и журчали ручьи. По ночам она спала мало – тихий плач Феодосии проникал в ее сон, и она, чтобы не мешать матери поплакать, лежала неподвижно, задремывая и снова просыпаясь. Головная боль совсем измучила, она прилегла на траву, и птички убаюкали ее. Проснулась Агата через несколько часов. Голова болела меньше, но во рту было сухо. Рядом с ней на поваленной сосне сидел незнакомый мужчина.

– Кто ты? – спросила она.

– Меня зовут Агафон, – ответил незнакомец. – А вот ты, такая молодая и красивая, отчего гуляешь одна – без мужа, брата или хотя бы подружки?

– Чего мне бояться? – сказала Агата. – Со мной ничего не случится… – Она провела языком по сухим губам.

– Хочешь пить? – спросил Агафон. – У меня с собой кувшинчик. Всегда ношу у пояса. Сейчас принесу тебе из ручья.

– Спасибо, – улыбнулась Агата и снова закрыла глаза.

Агафон разбудил ее.

– Я не воды принес, – сказал он. – Такую красивую девушку не поят водой. Сбегал в лавку и принес тебе кувшинчик молодого вина. Выпей, головная боль сразу пройдет.

Агата взяла кувшинчик, сделала глоток и посмотрела на доброго человека повнимательней.

– Пойдем, – сказала она. – Заглянем в храм. У меня там важное дело, а потом выпьем вместе, а может, я тебя и приласкаю.

Они вышли из рощи и направились к храму. По дороге она шепнула женщине, сидевшей у порога своего дома:

– Найди Андроника – он мне нужен.

И они пошли дальше. Немолодая женщина поспешно вскочила и бросилась бежать.

– Тебе трудно идти, – сказал Агафон, – я поддержу тебя.

Он обнял ее за талию, и они медленно пошли в гору. На дороге послышался стук копыт. Всадник догнал их и спешился.

– Андроник, – сказала Агата негромко, – этот человек – разбойник из Коринфа. Отведи его к судье. Он хотел опоить меня сонным зельем и забрать на свой корабль, что ждет в бухте Итея. Повозка его за рынком, в переулке. У меня голова болела, – оправдываясь, объяснила она.

Андроник, здоровенный верзила, в секунду снял ремешок, подпоясывавший его хитон, заломил ошалевшему Агафону руки за спину и связал накрепко.

– Да кто ты такой? – заорал Агафон. – Что у вас – ни порядка, ни закона, ни богов? Эта шлюха нагло врет. Какой еще судья?! Она выдумала все до последнего слова. Сама хотела заманить меня к себе на ложе, да мне недосуг. Жена ждет!

– Я начальник стражи, – ответил Андроник. – Ты здесь подожди. – И он в момент связал ноги разбойника его же поясом. – Я отведу сестру в храм и вернусь за тобой. А судье не вздумай сказать, что сивилла шлюха. Не советую… За святотатство головой поплатишься без промедления. Говори лучше как есть.

Он вскочил на коня, одной рукой поднял девушку, посадил перед собой и гиком послал коня в галоп.

У ворот храма Андроник спустил сестру на землю, велел кланяться Дафне и поскакал обратно. Привратник почтительно отворил двери, и Агата вошла в святилище.

Через десять минут они сидели на скамеечках у столика, Дафна поила ее отваром липы с ромашкой и то целовала, то бранила.

– Сегодня переночуешь у меня, – сказала она строго. – Ты уже месяц на треножник не садилась. Я все одна да одна.

– Мне показалось, я больше не вижу будущего, – ответила задумчиво Агата. – Как папа умер, Аполлон как будто удалился. Только сегодня в роще я ясно увидела, что этот мерзавец хочет продать меня на рынке в Коринфе. Там на корабле уже есть две украденные девушки и мальчик… надо сказать судье.

– Испугалась? – жалостливо спросила Дафна.

– Да нет, – засмеялась Агата. – Это он думал, что будет торговать на рынке в Коринфе. А я видела, что он в это время будет в цепях в каменоломне в Дельфах. Чего же мне бояться?

Глава 20. Добродетель и доблесть

Первый посетитель был тучен, гугнив и откровенно глуп. Даже Агате трудно было понять, что за причина погнала его в Дельфы за предсказанием. Морщась, напрягая воображение и цепляясь за бессвязные слова, она рассердилась и чуть не выгнала его вон. Но вдруг дело разъяснилось. Он хотел знать, вернется ли его брат с войны и как отец поделит между ними свое имущество.

– Твой брат погибнет в бою… скоро… сегодня, – сказала она. – Отец все оставит тебе. Но ты должен будешь дать достойное приданое сестрам, когда они войдут в возраст. Кажется, младшую ты обманешь. Фу! Какой гадкий! Пошел с глаз моих долой! И зря радуешься – вот тебе еще одно бесплатное предсказание: ты умрешь от холеры, весь в дерьме, и никто, даже твои сыновья, не скажет о тебе доброго слова.

Толстяк попятился в ужасе и выскочил из храма, не поклонившись.

Агата встала с треножника, прошлась по храму, остановилась против статуи Аполлона.

– Голова болит, – пожаловалась ему.

Потерла виски, выпила немного настойки болиголова, что стояла в кувшинчике на столике, и услышала покашливание привратника. Она обернулась.

– Пришел важный господин, – сказал привратник. – Слуги его пригнали белого быка в дар храму, а сивилле – драгоценную накидку. – Он протянул открытый ларец, в котором переливалась золотом и пурпуром тонкая ткань.

Агата кивнула, села на треножник и жестом велела ввести посетителя.

В зал вошли двое. Она не сразу рассмотрела их – солнце снаружи сияло ослепительно. Они неторопливо прошли внутрь. Высокий старик – благородная осанка, красивая седая голова, серебряная, ухоженная курчавая бородка, умные черные глаза. И человек лет тридцати. Сын, вероятно. Они почтительно поклонились. Старик сказал:

– Я благодарен Дельфийскому оракулу. Несколько лет назад предсказательница дала моей жене мудрый совет. – Он замолчал, выжидая, что скажет сивилла.

– Благородный Одиссей! – воскликнула Агата, оживляясь. – Ты вернулся! Я рада. И не забыл нашу маленькую услугу. Позволь мне привести старшую сивиллу. Она недомогает, но будет счастлива увидеть твое лицо.

Агата метнулась в ойкос. Дафна дремала на ложе. Была слаба, кашляла, ее донимали боли в груди. Агата наклонилась, слегка потеребила больную за плечо и зашептала:

– Вставай, Дафна, вставай! Одиссей пришел – ты не можешь упустить такое.

Дафна ахнула, улыбнулась и не без труда поднялась. Сполоснула лицо из кадушки у двери, не стала завязывать сандалии. Агата только накинула на ее растрепанную голову покрывало. Дафна вышла первая, босая и величественная, как Афина. Агата следом. Царь Итаки и его наследник снова поклонились.

– Я рада тебе, мудрый Одиссей! – сказала Дафна. – О чем царь хочет спросить нас?

– Я пришел просто поблагодарить, как мне и велели, – сказал Одиссей, слегка улыбаясь.

– О нет, мой господин, – ответила Агата. – Мы не так хитроумны, как ты, но все же сивиллы. Мы знаем: ты хочешь спросить. Ты узнаешь все, что пожелаешь…

– Моя жена, – сказал Одиссей, – моя безупречно верная жена… она изменяла мне? Я не осужу ее, если и так. Я сам лишил ее защиты и опеки, уехав на долгие годы. Сын мой был ребенком и не мог противостоять чужеземцам. Но мне хотелось бы знать.

Агата подошла к царю совсем близко, подняла голову, всматриваясь в его лицо. Помедлив, сказала:

– Телемах унаследует твое царство, когда придет срок, и станет хорошим царем. Остров не будет знать болезней и войн при его жизни. Он женится на достойной женщине, и все его дети доживут до совершеннолетия. Твоя могила веками будет почитаться всеми греками. Даже чужеземные паломники будут навещать ее. Это мы можем тебе сказать. А то, что уже было, прошло. Про это мы не знаем. На такие вопросы предсказатели не отвечают.

Одиссей помедлил. Помолчал. Промолвил негромко:

– Значит, оракул подтвердил, что моя жена сохраняла мне верность на протяжении двадцати лет? Или я должен храму еще одного быка?

– Ты ничего больше нам не должен, сын Лаэрта, – ответила Дафна. – Мы не оспорим твоих слов. Возвращайся домой. Добрый путь! Добродетель твоей жены останется в веках, как и твоя доблесть.

Глава 21. Дафна

Агата сидела на треножнике. В жаровне курились благовония, и дым от них тянулся к зеву очага. Дым этот помогал предсказательницам, но от него болела голова, и он путал мысли, не связанные с просителем. А Агата в последние дни неотступно думала о том, что Дафна угасает, дни ее сочтены. Она трудно дышит, лежа на высоких подушках, а иногда, когда забывается, и вовсе перестает дышать. Агата закрыла глаза и сосредоточилась на мужчине, который молча стоял против нее, дожидаясь разрешения говорить.

– Как зовут? – спросила сивилла. – Откуда ты прибыл? Что привело тебя к Дельфийскому оракулу?

Мужчина был не стар – лет тридцати. Опрятно одет. С влажными волосами и бородой – значит, прежде чем зайти в храм, выкупался в ручье и сменил хитон.

– Мать назвала меня Зеноном, – ответил он. – Я с Самоса. Чем-то я не угодил богам. За последний год у меня утонул друг – шкипер диеры[12]. Половина товара на ней принадлежала мне. Потом сгорел загородный дом. Я был в городе, а жена еле спаслась. А теперь погиб мой двухлетний сын, я очень любил его. – Приятный хрипловатый голос дрогнул, и Зенон замолчал.

Агата тоже молчала. Думала о том, что Дафна умрет, а она останется одна. И до самой старости будет заниматься чужими жизнями. А своей у нее не будет никогда. Никто не обнимет ее и не согреет на одинокой постели. Не будет ребенка, которого можно любить, баловать сладостями, радоваться, что он бегает быстрее других детей, и беспокоиться, когда на закате опаздывает на ужин.

«Аполлон! – взмолилась она беззвучно. – Мы с Дафной всю жизнь отдали тебе! И мать моя почитает тебя превыше всех остальных. Защити нас! Не дай Дафне страдать перед смертью. Не дай мне еще десятилетия жить в тоске и одиночестве. Пусть я умру вместе с Дафной…»

Зенон, подняв голову, смотрел на сивиллу. Она помедлила, пока уляжется сердцебиение, и ответила негромко:

– Жена твоя не угодна богам. Она изменяла тебе с другом-шкипером. Потом ради другого любовника вынесла из деревенского дома все ценное и подожгла его, чтобы скрыть свое предательство. И за сыном плохо смотрела. Оттого он, оставшись без надзора, упал в колодец.

Зенон застонал, схватившись за голову.

– Выгони ее. Но не убивай! Я вижу, у тебя будет и преданная жена, и любимые дети. А достаток зависит от твоего усердия, – продолжила Агата.

Проситель ушел. Агата вышла на ступени храма. Внизу рабыня, которая ходила за Дафной, болтала с женой привратника.

– Как госпожа? – спросила Агата.

– Спит.

– А ты чего здесь прохлаждаешься? – рассердилась Агата. – Я велела быть при ней неотлучно!

– Я только на минутку, принести свежей воды.

– Стоило бы взять с собой кувшин, – гневно бросила Агата. – Дерзишь мне и врешь!

Рабыня поклонилась и юркнула в дом, не дожидаясь, пока хозяйка подойдет поближе. Через мгновение из дома донесся ее пронзительный вопль. Агата ворвалась в дверь, мельком увидела служанку, лежащую на полу без чувств, подошла к кровати. Остальные домочадцы собрались у нее за спиной. На льняном полотне, покрывавшем шкуры, которыми было устлано ложе, валялась туника Дафны. Но сама сивилла исчезла. Не было большого, задыхающегося, стонущего тела. Зато на мешке шерсти, который использовали как подушку, лежал маленький, голенький, сладко спящий младенец. Агата разглядывала тельце, крошечные пальчики рук, розовые шарики пальчиков ног, выпуклый животик, пушок на голове, губы, слегка причмокивающие во сне. Нежная кожа была так тонка, что через нее виднелись голубые жилки. Девочка… Агата взяла ее на руки.

– Я назову тебя Дафной, – сказала она. – Архип! Пошли Теоною, пусть приведет мою мать. Скажи в городе, что Аполлон помиловал свою служанку Дафну. Всем паломникам говори, что оракул неделю не дает предсказаний – у нас траурные церемонии. И найди мне кормилицу.

Она завернула малышку в тунику, отчего та слегка захныкала, села на ложе и стала укачивать, напевая колыбельную, улыбаясь и не вытирая катящихся по лицу слез.

Салат из маслин

Гера готовила салат из маслин, лука и грибов. Маслины она мариновала сама. Собирала с любимых деревьев только самые крупные и черные и заливала их уксусом, сделанным из вина многолетней выдержки и сдобренным специальными травами. Такими маслинами не мог похвастаться никто. Вообще, она была прекрасная хозяйка. Постели в доме всегда мягкие и душистые, сад ухожен и составлен так, что цвел почти круглый год, дети приветливы и воспитанны. Да и сама Гера выглядела тридцатилетней. Муж, когда приходил вовремя и трезвый, всегда говорил ей, что она богиня домашнего очага. А когда приходил под утро и от него пахло другими женщинами, то ничего не ел и огрызался на каждое ее слово.

Если бы он не был так красив… она бы просто легла спать, не дожидаясь его, и утром подала бы ему завтрак как ни в чем не бывало.

Гера попробовала салат. Лучше и вообразить нельзя.

Иногда Гера ходила к маме и рассказывала, как она живет. Мама утешала ее, говорила, что и отец Геры вел себя как скотина. Но не был таким красавцем, так что и в лучшие минуты с ним было немного радости. А Гера своего любила. Ни у кого на свете не было таких ясных глаз, такой стройной шеи, таких густых кудрявых волос. И руки у него были прекрасные – могучие и умелые.

Опять где-нибудь шляется со своей коровой. Муж ухлестывал за многими, но эту, к которой он ходил постоянно, Гера совершенно не выносила. Говорили, что она на редкость хороша собой и тоже очень вкусно готовит, а он любил поесть и понимал толк в еде и вине.

Наконец, уже ближе к утру, хлопнула дверь. Муж, пьяный и виноватый, заглянул в спальню.

– Будешь есть? – спросила Гера.

– Нет, спасибо, дорогая, я сыт. Важное совещание было, заодно и перекусили.

– Совещание? – взвилась Гера. – С коровой своей совещался о делах Вселенной?

– Молчи, дура! Что ты понимаешь в делах Вселенной?

– Не меньше твоего! – закричала Гера. – Вместе учились. А ты-то что понимаешь? Смотри, какой бардак развел вокруг.

Гром загрохотал ей в ответ. Тысячи молний засверкали в небе. Зевс светился от обиды и гнева.

«Сейчас сокрушит мироздание», – с запоздалой тревогой подумала Гера.

– Ну ладно, ладно, угомонись, – мирно сказала она. – Там внизу самый сенокос. Зачем им теперь гроза? Ты ведь отвечаешь за все. Ну извини. Раз в самом деле было совещание, дай я тебя поцелую.

Божественная пена

В молодости Гефест любил женщин. Не каких-нибудь искусных в любви безупречных красавиц. Таких ему и даром не надо было. Он был женат на такой, и она надоела ему уже в первые пятьдесят лет.

Ему нравились деревенские бабы – энергичные и решительные. Без фокусов и претензий. Плотные кудрявые девки с деревянными бусами на загорелой шее. Сноровистые и работящие. И они отвечали Гефесту взаимностью. Он правда не был красавцем, как его олимпийские братья. Не пускал пыль в глаза чудесами, прихрамывал, не метал молний, и пахло от него потом и дымом. Даже не всегда признавался, что он бог. Однако в любви был решителен и неистов. Управлялся в полчаса, оставляя подружку совершенно довольной. Поспав часик, они вставали и съедали десяток свежеиспеченных лепешек с козьим сыром, запивая завтрак молодым вином из подвала. А потом, добродушный и милостивый, Гефест предлагал починить то, до чего у нерадивого мужа никогда руки не доходили: удлинить цепь колодца, наладить ворот, отковать новую ось для двери, которую уже просто прислоняли к входу в дом, или даже сложить из камней специальный маленький колодец, через который дым очага выходил прямо на крышу, оставляя воздух в доме чистым и прозрачным.

Хозяйка радовалась и гордилась. А муж, вернувшись со стадом с пастбища, только отводил глаза, не смея задавать вопросов.

Однажды, возвратившись от своей земной зазнобы на Олимп, Гефест почувствовал, что скучает. Он потолкался среди пирующих богов, послушал их болтовню, выпил амброзии – не полегчало. Пошел в кузницу. Занялся выдумыванием хитрого сундука, который обещал Гермесу для хранения сандалий, – не увлекло. Тогда, послонявшись из угла в угол, кузнец махнул на все рукой и вернулся к своей любезной Алкесте. Он стукнул в дверь, которая теперь отлично закрывалась и даже имела крючок изнутри.

Алкеста отворила.

– Не, – сказала она. – Сейчас муж придет. Не могу! Он, конечно, муж завалящий. Что в поле, что в кровати толку немного. Пустозвон и забияка. А все же я ему жена. Коли он пришел домой – его право.

Гефест почесал затылок.

– Кто у вас теперь царем? – спросил он.

– Известно кто! Менелай! И Елена царицей!

– А, слышал, слышал, – пробурчал Гефест. – Сегодня на Олимпе болтали. И вроде у них Парис гостит теперь?

– А мне почем знать? – сварливо сказала Алкеста. – Мне бы со своим гостем разобраться.

– Ну не ворчи! У меня тут есть кое-какие знакомства. По работе… Эроту стрелы кую, Гермесу сундук обещал. Деловые связи… Я с ними поговорю. Думаю, на днях Менелай соберет дружину и отбудет на войну. Елена ваша – та еще штучка. Вроде моей жены. Так что муж твой уедет с царем лет на десять. Ты же не против?

– Совсем не против! Ты всяко лучше его! А через десять лет видно будет. Может, он вернется с добычей – пара рабов в хозяйстве большая подмога.

– Значит, договорились, – решил Гефест. – Как они отплывут, я к тебе перееду. Моя жена этой войной так увлечется, что и не заметит…

А вы говорите: «Бессонница, Гомер, тугие паруса…»

Сделка

Дом Аспазии стоял на холме вне города, но совсем близко от северных городских ворот Диррахия. Муж забрал ее в Иллирию, и она привыкла к его сородичам, так что уже лет двадцать считала эти края своей родиной. Супруг (да будет благословенна его память) давно умер, сыновья уехали по торговым делам в Коринф да там и остались. Жила старуха одна, на что особенно не сетовала. Дом был просторный и удобный. Слуги преданные, и хозяйство приносило приличный доход. Поэтому Аспазия имела вдоволь папируса, не жалела серебра на лучшие чернила и каламы[13] покупала только египетские.

Горе ее состояло в том, что с годами ухудшалось зрение, она писала все крупнее, и глаза часто слезились от напряжения. С тоской она думала, что закончить труд жизни сможет, только если удастся найти грамотного юношу, способного быстро и красиво писать под диктовку.

В детстве Аспазия с отцом и матерью ходила из деревни в деревню, от рынка к рынку и участвовала в представлениях, которых всегда ждали. Мать играла на кифаре, отец рассказывал под музыку древние предания. А когда он уставал и садился передохнуть и закусить, девочка пела слушателям простые деревенские песенки. Бродячими сказителями был и дед, и прадед, и все предки, кто значился в семейной родословной. Однажды на таком представлении богатый молодой вдовец заметил девочку и тут же решил жениться на ней. Отцу он дал богатый выкуп, а молодую жену сделал хозяйкой своего дома, показал, как управляют хозяйством, научил грамоте и философии, а когда их близнецам исполнилось десять, защищая, как должно мужчине, свой полис, погиб в сражении с дарданами. Аспазия горевала ужасно. Но прошло несколько лет, и она поняла, что призвана к великому служению. Она, знавшая наизусть множество сказаний о войне греков с троянцами и жизни богов и героев, должна записать все предания на папирус. Ее давно сердило, что разные сказители рассказывают по-разному, путают последовательность событий, меняют слова и добавляют от себя глупые шутки, чтобы рассмешить публику и получить несколько лишних монет. Теперь каждое слово будет ею записано и сохранено навеки. Хотя и сама она, исписав многие десятки папирусов, иногда замечала противоречия между частями повествования и вынуждена была изменять эпизоды, вклеивая поверх написанного новые кусочки текстов. Работа продвигалась медленно. Теперь она писала только несколько часов в день, когда солнце освещало рукопись особенно ярко. В самых ранних сумерках она уже не видела ясно манускрипт и боялась каждый день, что не увидит его и в полдень.

Ранним весенним вечером она сидела, задумавшись о том, что грамотного раба с хорошим почерком, сообразительного и трудолюбивого купить можно только за огромные деньги и только в Милете или Афинах. Мысли были горестные, и Аспазия порадовалась посетителю, который отвлек ее от печали и дурных предчувствий.

Управляющий впустил привлекательного мужчину. Вошедший был красив, молод и слова приветствия произнес убедительным, звучным голосом.

– Как зовут тебя? – спросила Аспазия.

– Мое имя, вероятно, известно госпоже. Меня зовут Гермес. Я посланник значительного лица, от которого имею поручение.

В левой руке его хозяйка различила кадуцей – небольшой жезл с двумя змеями. Золотые головки змей слегка поворачивались, разглядывая Аспазию изумрудными глазками.

Сомнений не было. Аспазия встала, низко поклонилась, придвинула к своему клисмосу кресло и усадила в него нежданного гостя.

– Меня послал мой брат – великий бог войны Арес. Сам он к переговорам неспособен – слишком резок, совсем не слушает собеседника и, между нами говоря, глуповат… Он просит убрать из повествования упоминания о его кровавых поступках. Говорит, что ничего этого не было. Что он даже не заглядывал на то поле сражения и не хочет, чтобы клевета его недругов осталась в памяти будущих поколений.

– Желание великого бога было бы для меня законом, если бы я выдумывала то, что пишу, – ответила Аспазия. – Но я не добавляю ни слова к тому, что рассказывают уже столетия. Я только записываю то, что помню наизусть.

– Но ведь немного поправляешь? – засмеялся Гермес. – Приходится ведь согласовывать слова и находить новые выражения, чтобы заменить те, что употребляли люди, чуждые грамматике?

– Только по форме.

Они беседовали долго. Гермес был богом торговли, но и Аспазия все детство провела на рынках, да и потом вела большое хозяйство, которое учит продавать подороже, а покупать подешевле. В конце концов плата, предложенная за сделку, удовлетворила обоих. В мешке Гермеса кроме кадуцея оказалась и маленькая бутылочка из слоновой кости. Он купил ее у Асклепия по дороге в Иллирию. Аспазия вылила жидкость из флакона на ладонь и плеснула себе в лицо.

Потом они поужинали вместе и прошлись по тексту, согласовывая, что было клеветой, а что только служило к чести бога войны. На столе горели две свечи, но света было вполне достаточно, чтобы разглядеть самые маленькие буквы.

Торг закончился справедливым обменом: Аспазии досталось острое зрение до конца жизни, а Аресу – добрая слава на тысячи лет вперед.

Тайна

К вечеру с гор подул ветерок – в перистиле[14], куда выносили больную, когда спадала жара, дышать стало легче. К тому же и новая микстура, которую приготовил приезжий врач, помогала от болей в груди. Так что Зоя повеселела и даже согласилась съесть несколько фиг, сорванных прямо с того дерева, в тени которого она лежала. Характер у нее был легкий, ухаживать за такой пациенткой несложно. Хотя доктор и сказал домочадцам, что жить ей осталось недолго, а все же дочь решила, что, пока мать чувствует себя бодрее, к ней можно допустить посетительницу. Много дней она не видела нового лица – только родственники и домашние рабы.

Навестить больную пришла молодая женщина под покрывалом. Ее провели в перистиль, и она села на раскладной табурет, стоявший возле кровати.

– Как зовут тебя, милая? – спросила хозяйка.

Девушка спустила покрывало на плечи. Открылось прелестное молодое лицо, обрамленное золотыми волосами, уложенными в сложную, красивую прическу.

– Артемида! Сестра моя! – закричала Зоя, приподнявшись на кровати. – Это ты! Я столько лет тебя ждала!

Она села на ложе, и они обнялись. Потом девушка осторожно опустила старушку на изголовье.

– Ты не изменилась за пятьдесят лет, – сказала Зоя. – Теперь расскажи мне все: как вы с Аполлоном попали к нам и отчего внезапно исчезли.

– Да, конечно, я все расскажу. Для этого и пришла – все рассказать и проститься. Мы с братом-близнецом оказались в опасности. Отец поведал нашей матери: его жена узнала, что мать моя родила близнецов, и ищет нас, чтобы убить… Нам с Аполлоном было только пять лет. Мы были совсем беспомощны, а мать наша не могла противостоять воле самой Геры. Тогда они с отцом решили укрыть нас в обыкновенной человеческой семье. Мать отыскала ваш дом, в котором тоже росли двое близнецов, и договорилась с твоими родителями, что они будут воспитывать всех четверых. Они обещали не делать различий между своими детьми и нами, а мать моя, Лето, обещала, что ваш дом обойдут болезни, неудачи, неурожаи, падеж скота и злые люди. У нас было замечательно счастливое детство, правда?

– О, да! – ответила Зоя. – Мы были необыкновенно дружны. Нам всегда было весело, и учились мы все четверо прекрасно. За те десять лет никто из нас не поссорился с братом или сестрой.

– Но однажды, – продолжила Артемида, – когда мы все вязали снопы, помогая родителям в поле, Гермес явился за нами и увлек на Олимп. Он не позволил проститься ни с кем, чтобы вы не узнали, кто гостил в вашем доме десять лет. Мы с братом были уже в силе и не боялись мести, а вы, люди, по-прежнему беззащитны. Тайну следовало сохранить как от вас самих, так и от ваших соседей. А Аполлон потом никогда не приходил к вам?

Старушка замялась, потеребила край легкого одеяла и ответила:

– Он бывал у нас много раз, но уже давно не заходил…

– Так ты все знала, – ахнула Артемида.

– Он рассказывал, конечно. Просто не хотелось портить тебе удовольствие. Не каждый день случается раскрыть священную мистическую тайну.

Они помолчали.

– А кто твои дети? – спросила наконец гостья.

– Две дочери, – обрадовалась вопросу Зоя. – Очень удачные. Одна чудесно играет на кифаре. И стихи сочиняет. А другая – не представляю откуда – знает все про звезды. Девочки! Эвтерпа, Урания! Зайдите к нам, поздоровайтесь с тетей. Вообще-то они здесь не живут. У них домик на Парнасе. Теперь только приехали, когда им сообщили, что я заболела. Ухаживают.

Две молодые женщины вошли в перистиль и низко поклонились Артемиде. Мать кивнула и показала жестом, что этого достаточно, они могут заниматься своими делами.

– А ведь я не хотела уходить тогда, – сказала Артемида. – Я любила твоего брата настоящей, жаркой, человеческой любовью. Но приказа Зевса ослушаться невозможно. От этого я никогда в жизни не была с мужчиной – ни человек, ни бог не обладал моим телом. Я люблю одного его.

– Ну конечно, – ответила Зоя. – Ты всегда была послушной девочкой. А Аполлон никогда никого не слушал. Делал что хотел.

– Теперь пойду к Актеону, – сказала богиня.

– Актеон постарел. Голова трясется, колени почти не сгибаются. Да и умом ослаб. Собственную жену не узнает… не стоит ходить к нему теперь. Если бы ты вернулась к нам, когда он был молод, и твоя жизнь, и наша пошли бы другим путем. А теперь уже поздно. Судьба! Простимся, дорогая сестра!

Сказка на ночь

Никанор сидел на заседании коллегии архонтов[15] и старался не отвлекаться от обсуждения. Тем более, как эпоним[16], он руководил собранием. А как опытный политик, отдавал себе отчет в том, что процветание города во многом зависит от того, думают ли члены коллегии о том, что говорят остальные, и говорят ли они сами, обдумав вопрос. Заседание продолжалось уже несколько часов. Они окончательно договорились об укреплении Пирейской гавани, о тексте регламента на торговлю скотом в городских стенах и о продаже некоторых трофеев последней войны для ремонта храма Деметры. Осталось решить, когда созывать народное собрание. Политически это было важное решение, и вначале Никанор намерен был биться за самый конец месяца таргелион[17], но почувствовал, что ему до смерти хочется вернуться к жене и сыну. Подумал с горечью, что стареет, и, вздохнув, согласился на ближайший благоприятный для собраний день – уже через неделю.

По обычаю архонты выпили по чаше разбавленного вина и неторопливо разошлись.

Собрание проводилось в доме Никанора, однако, чтобы вернуться к семье, ему надо было сесть на лошадь и скакать около часа. Управляющий умолял пообедать, но хозяин сказал, что не будет терять времени, а пообедает с семьей. Слуга подвел взнузданного коня, Никанор легко вскочил на него и рысью двинулся к городским воротам. А выехав на дорогу, перешел на галоп. Конь был отличный, и всадник в расцвете сил.

Что ни говори, Атена, его жена, к которой он так стремился, была странной женщиной. Она согласилась выйти замуж за архонта Афин только при условии, что жить они будут в деревенском доме, и ему пришлось срочно перестраивать, укреплять и украшать старый дедовский ойкос. Она любила тонкие ткани, посуду, расписанную лучшими мастерами, красивую мебель, драгоценные украшения и свитки с поэзией и философскими трудами, иные из которых стоили очень дорого. Разумеется, Никанор был богат и мог покупать все, что радовало ее. Но Атена приказала отослать из дома всех рабов и делала сама всю домашнюю работу. Ей даже не понадобилась повитуха, чтобы родить сына, и уж тем более она не нуждалась в няньках и кормилице. Дом ее сиял чистотой, двор был всегда аккуратно выметен и побрызган водой, одежда всех троих стиралась часто и тщательно, а стряпня жены была выше всяких похвал. И сад ее благоухал и плодоносил.

Они пообедали втроем очень весело. Ганимеду исполнилось только четыре года, но он вел себя за столом как взрослый и не только аккуратно ел, но даже участвовал в застольной беседе.

После захода солнца мальчик улегся спать, а отец по обыкновению принялся рассказывать вечернюю сказку. Атена любила его слушать и, быстро управившись с посудой, тоже присела рядом.

Никанор в тот вечер рассказывал про суд Париса. Услышав, что три богини просили пастуха – царевича Париса – рассудить, какая из них красивее, она засмеялась и спросила мужа:

– Это ты придумал?

– Нет, конечно, – ответил Никанор. – Это всем известно. Так началась великая Троянская война. Это не сказка для детей, а эллинская история.

– Вздор! – опять засмеялась она. – По какой бы причине царевич Илиона пас овец в одиночестве? Этого не могло быть. Но ладно… А почему три великие богини избрали его, чтобы решить спор о превосходстве? Ну, допустим, дурочка Афродита – ей лишь бы кто сказал, что она красавица. Но Гера? Царица богов? Какое ей дело, что думает Парис? Или Афина – это даже обидно…

– Но как же, дорогая, – растерялся Никанор, – ведь Парис влюбил в себя Елену и увез ее из Спарты. Разве она согласилась бы, не помогай ему Афродита?

– Ты не видел ее мужа Менелая. Он был препротивным малым. Мало того что почти бессилен в постели, так еще и скуп и вдобавок гневлив. Не гнушался отстегать жену уздечкой или даже оставить синяк на ее хорошеньком личике. А Парис – красавец! Обходительный и страстный. Вот они и сбежали. И Эрот тут ни при чем. Он шалун и бездельник, а любовь – вещь редкая и драгоценная.

Ганимед уже спал, и они вышли в сад. Никанор с трудом осознавал, что означают слова жены.

– Но во время войны Афина помогала грекам? – спросил он осторожно.

– Немножко, совсем чуть-чуть. У меня были и другие дела.

Никанор задохнулся от ее слов.

– Почему ты выбрала меня? – запинаясь, проговорил он. – Так что же, Ганимед – полубог?

– Ну конечно! – ответила Атена. – А разве сразу не заметно?

– Да, – пробормотал архонт, – таких детей у людей не бывает. Он… особенный. Но почему я?

– Помнишь, как мы встретились? – лукаво спросила Атена.

– Да, конечно! Разве я смогу такое забыть! Я был тогда вторым архонтом и приносил в храме Афины государственную жертву. Когда я выходил из храма, увидел на ступенях юную деву, прекрасную, как богиня. Я заговорил с ней, и она мне отвечала. И каждое слово ее сочилось мудростью. Ты сказала, что не имеешь родни и опекуна, значит, решение о браке твое собственное. И мы поженились. Но почему я?

– Потому что мне хорошо с тобой. Любовь – редчайшая драгоценность, одинаково ценная для людей и богов. Ты смертен, да! Но не отказываться же от целой жизни счастья из-за того, что за ним последует горе. Мы живем только теперь… Поцелуй меня и забудь все, что было после обеда!

Никанор прикрыл глаза на секунду и сказал:

– Жалко, я не рассказал Ганимеду сказку перед сном. Он уже спит, наверно. Пойдем и мы спать, дорогая. Завтра надо отвести коня в кузницу. Я так спешил к тебе, что он потерял в пути подкову…