Память бережно храним бесплатное чтение

«…Благо тому народу, который в минуту испытаний, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотой и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

Лев Толстой «Война и мир»

Май 1941 года. Весна в разгаре. Цветут сады. Одурманивающий воздух, наполненный чарующими запахами цветущих садов, пьянит голову, рождает в душе радостные предчувствия счастья. Природа вновь ожила после зимней спячки, май бушует цветами и запахами. Вечерами босоногие мальчишки бегают, как угорелые, с шапками за майскими жуками, которые, особенно под вечер, начинают летать над головами, дразня ребятишек своим жужжанием. Мирная жизнь, миркое небо, тихая, цветущая земля…

Эту мирную жизнь охраняют, неся свою нелегкую службу, советские воины-пограничники. Учения, смотры, снова учения и снова смотры, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям, которые могут случиться в это тревожное лето 1941 года.

Боевые стрельбы и смотр 68-го танкового полка 34-й танковой дивизии окончены. Командный и начальствующий состав бригады созвали в клуб. Инспектирующий из штаба дивизии полковник Васильев и командование бригадой заняли места на сцене за большим столом. Первым выступает полковник, подробно разбирая успехи и неудачи: отличившимся он отдаёт должное, но крепко проходится по промахам и по виновникам. По его оценке действий подразделений, их боевой готовности, можно было понять: итоги не очень блестящи, но не так уж и плохи. Больше досталось артиллеристам. Всем присутствующим было и так ясно: дивизион находился на переформировании и далеко не укомплектован, чтобы успешно отбивать танковые атаки «противника». Слабо прошли учения потому, что не все экипажи четко выполняют поставленные перед ними тактические задачи. Он обошел молчанием то, что многие недавно укомплектованы из новичков, призванных из запаса. Их необходимо еще хорошо «притереть», людей и боевые машины, чтобы они стали вполне боеспособны. Полковник особо выделил второй батальон капитана Мазаева, который действовал отлично.

Инспектирующий перешел к задачам и прогнозам на ближайшее будущее: легкие танки Т-26, которыми вооружена бригада, будут заменены средними, новейшей конструкции «тридцатьчетверками» и тяжелыми КВ: они уже поступили в соседнюю 32-ю танковую дивизию и в 15-й танковый корпус, которым командовал И.И. Корнезо.

В заключение полковник Васильев рассказал о международных событиях и, конечно, особенно заострил внимание на действиях немецкой военщины, захватившей соседнюю с Советским Союзом Польшу.

Он призвал всех к величайшей бдительности и готовности на случай, если немцы пойдут на провокацию.

Но все сказанное было слишком расплывчато и двусмысленно: подразумевалось слово «война», т. к. после выступления инспектирующего полковника, несколько слов сказал командир 68-го танкового полка подполковник Смирнов: «Теперь можно задавать вопросы». Из четвёртого ряда поднялся подтянутый и стройный лейтенант:

– Командир второй роты, второго батальона лейтенант Курцев, – представился он и, получив разрешение, спросил:

– Товарищ полковник, нам хотелось бы получить конкретное объяснение: что происходит сейчас на границе? Нас всех волнует неизвестность. Наши части, практически, приграничные и если вступим в бой, то с погранзаставами вместе, – он набрал воздуха, словно готовясь к преодолению препятствия, провёл ладонью по белокурым волнистым волосам, окинул взглядом сидящих рядом товарищей. – Немецкие самолёты безнаказанно пролетают на малых высотах над нашей территорией, пограничники доносят нам, что немецкие офицеры шатаются на виду у самой границы и изучают в бинокли нашу сторону. Там за кордонами, немцы накапливают воинские части. Объясните, товарищ полковник.

Вопрос Курцева не был просто вопросом. Высказано то, о чем думал каждый присутствующий здесь командир и политработник. Все знали, что немцы подтягивают боевую технику к границе, по Львову распространяются провокационные слухи: кто-то угрожает советско-партийным работникам, посланцам партии в Западную Украину, – виселицей и расстрелами… Пограничники чуть ли не ежедневно ловят диверсантов не только на полосе отчуждения, но и в своем ближнем тылу – немцы забросили в район Львова крупную диверсионную группу…

Инспектор – полковник Васильев (участник финской войны, награжденный орденом Ленина, погиб в июне 1941 года в районе Дубно) вытер носовым платком вспотевший лоб – в зале было душна – и видно было: обдумывал ответ на крайне затруднительный вопрос. Он не может переступать запретную черту, установленную высшим командованием. Он заметно побледнел, но держит себя в руках; какие-то минуты молча смотрит в притихший и настороженный зал.

Недавняя проверка Киевского Особого Военного Округа заместителем наркома обороны генералом армии Мерецковым показала, что не все благополучно на государственной границе, и об этом знали все присутствующие.

– Товарищи, – наконец начал полковник тихо и глуховато, словно читая газету, – мы знаем, что немцы проявляют подозрительную активность у наших границ. Обстановка в Европе, как вы знаете из печати, сложная. Напомню, что мы заключили договор с Германией о ненападении сроком на десять лет… Война идет внутри мира капиталистов… Нам необходимо выиграть еще какое-то время, чтобы закончить переоснащение Красной Армии новейшей боевой техникой. Большая политика диктует: нельзя показывать, что мы к чему-то готовимся. Это может вызвать провокацию со стороны тех же немцев, что крайне нежелательно для нас. Никакого повода для провокаций. Необходимо совершенствовать свою боеспособность. Быть всегда готовыми дать отпор агрессорам, если они попытаются опробовать крепость наших границ…

Выходили из клуба все с чувством неудовлетворенности, вызванной неопределенными ответами представителя Киевского Особого Военного Округа.

Автобус остановился в центре села Судовая Вишня. Здесь сошли все командиры и разошлись по своим квартирам.

Курцев и Кожанов направились к восточной части села.

– Ничего не сказал полковник определенного, а дело табак, – недовольно произнес Кожанов, коренастый, смуглый, чуть ниже ростом, но шире в плечах своего друга Курцева.

– Не расстраивайся, Алексей, – бодро ответил Курцев – Борис по своей натуре, что бы ни происходило, был всегда самим собой: не терял голову, несмотря на обстоятельства, радовался жизни, коли она дана человеку только один раз, шел туда, где труднее. – У нас есть, кому думать, там, в Кремле. Не так уж страшен черт, как его малюют! Если бой, что ж, примем его, как положено.

– Принять бой – не задача, на то мы и военные, но хочу спросить: как на наших «двадцатьшестёрках» против немецких Т-4? – загорячился Кожанов. – Без «тридцатьчетверок», не говоря уж о КВ, если что – нам придется туго.

– На сегодня нам, пожалуй, предостаточно, – оборвал разговор на эту тему Курцев, сознавая справедливость слов друга. Ответить ему он не мог, ибо сам не знал, что будет завтра, как обернутся события и с чем они, если придет тот час, смогут встретить врага.

– Пошли к нам, – пригласил он Кожанова. Друзья остановились на развилке дорог: Курцеву идти прямо. Кожанову вправо.

– Идем, – согласился Кожанов. Они не ошиблись: у Курцевых их встретили Клава и Маша. Так было у них в семьях заведено: когда нет дома мужей, жены проводили время вместе, или у Курцевых, или у Кожановых; если Борис и Алексей отсутствовали, находясь на учениях или у своих танков в восьми километрах отсюда. Дружба мужей передалась и женам.

– Папка плишёл! Дядя Боля плишел! – бросилась им навстречу Светланка, черноголовое, с кудряшками, милое существо – трёхлетняя дочурка Кожановых, которая была очень похожа на мать. Поздоровавшись с женами, мужчины занялись Светланкой.

– Подарок от зайчика, – протянул ей шоколадку отец.

– Светочка, а это от лисички-сестрички, – такую же точно преподносит ей дядя Борис, который очень её любит. Он берёт девочку на руки, подходит к столу, за которым сидят женщины.

– Светочка, посиди с мамой, мы приведём себя в порядок, – девочка послушно села на стул, рассмотрела подарки, а потом начала всех угощать.

– Принимайте нас в свою компанию, Клава, мы голодны зверски, – усаживаются за стол Кожаное и Курцев.

– Ну, мальчики, вы просто молодцы, вместо обеда прямо к ужину. Мы с Машей думали собирать вас в путь-дорогу, – журит Курцева Клава и, осторожно передвигаясь, приносит с кухни и обед и ужин. Маша молча смотрит то на Алексея, то на Бориса, но поднимаясь из-за стола, в глазах ее тревога.

Курцев помог жене принести с кухни варенье, яблоки, хлеб в хлебнице. Мамочка, мы сегодня выглядели на все сто! – похвастался Борис, подтверждая свои слова, поднятым большим пальцем, – а посему нам причитается.

– Как ты Алёша?

– Не-не-не! – округлив глаза, говорит Кожанов, так как Маша качает головой, а сам подмигивает Борису.

Клава принесла черную литровую бутылку с выдержанным мускатным вином. Борис налил соломенно-прозрачное и душистое вино в два светлых фужера.

– За здоровье наших боевых подруг, – поднял первый бокал Курцев.

Второй тост произносит Кожанов за будущее потомство.

– А за меня? – подала голосок Светланка.

– И за тебя, дорогой человечище, – засмеялся Курцев, гладя её по кудряшкам, и глаза его в это время как-то особенно потеплели.

– За счастливое будущее Светланочки, ну и за успехи старшего из Кожановых, – подмигнул Маше Курцев. Маша, не понимая, смотрит то на Алексея, то на Бориса.

– Разъясняю, – продолжает Курцев, – сегодня, четырнадцатого июня сорок первого года, командир танковой роты лейтенант Алексей Кожанов за умелое командование своим подразделением отмечен представителем Военного округа. Завтра будет приказ. Если позволите, кричу «Ур-ра!»

– Ула-а! – подхватывает Светланка и хлопает в ладоши. Оба хохочут – один звучно, другая с радостным визгом.

– Будет тебе, Борис, – смущается Кожанов, исподволь наблюдая за Машей, довольна ли она успехами мужа.

За столом продолжалось веселье. Курцев взял гитару, перебирает струны. Под аккомпанемент семиструнной спутницы военных пели любимые песни. «Среди долины ровной», «Тучи над городом встали», «Жил отважный капитан, он объехал много стран…» Курцев пел с упоением, закрывая глаза, ерошил волосы. У Кожанова оказался неплохой голос – альт. Клава, русая, с вьющимися волосами, голубыми и добрыми глазами, с правильными чертами нежного лица, была просто очаровательна. Она, чуть разрумянившись и обнявшись с Машей, на лицо которой всегда было приятно смотреть – большеглазая, курносая, чисто русская красота – несильными, но чистыми голосами уводили песню в далёкую даль, придавая ей грусть, так присущую русскому напеву.

Можно было заметить одинаковое выражение глаз обеих женщин. В них было тепло, обращенное куда-то внутрь, в себя, в новую, еще не появившуюся на свет жизнь, но уже живущую у материнского сердца… То была своя тихая радость, никому не высказываемая. Клава готовилась стать матерью через три месяца, а Маша ждала второе дитя в июле этого года.

Надвигалась тихая ночь, от Карпат потянуло прохладой. На южном небе засверкали мириады звёзд. Из-за садов появилась луна «рогами» вверх – признак «вёдро», – как говорили хлеборобы на родной Владимирщине. Тихие хатки белели в просветах деревьев. Пахло цветами, росой и акациями. От речки Вишни донеслось гоготание гусей. Пролаяла где-то собака от скуки. Село Судовая Вишня погружалось в сон.

Курцеву, ещё не привыкшему к своему счастью, новому и очаровательному, хотелось ещё раз пережить его.

– Почему так устроено всё на этом свете? Не будь рядом друга Алексея Кожанова, могло быть так, что не было бы рядом сейчас его, Курцева, Клавы. А она здесь, любимая!

…Несладкая досталась доля Борису Курцеву в детстве. Его матери Агафье Петровне – было еще труднее. Когда Борису исполнилось четырнадцать лет, сестрёнке Вале двенадцать, а младшему братишке Коле – восемь, ушел из дому отец.

Навсегда. Растите, живите, как знаете. Мать об этом несчастье никому из детей и знакомым никогда не рассказывала. Несла свой тяжелый крест стойко, отдавая все свои силы на воспитание детей. И дети, окруженные хорошими людьми, росли здоровыми и крепкими. Борис стал в доме первым помощником у матери: заготовлял дрова на зиму, косил траву для коровы. Успевал подрабатывать вокруг села Неклюдово, на Владимирщине, леса и поля грибные и ягодные. В речке Войнинге и Судогде водилось много рыбы. Борис любил летние походы со своими дружками, Николаем Беспаловым, Серёжкой Журкиным, Василием Мазановым, Соколовым и Шуралёвым. Любя природу, Борис привил эту любовь своим. Вале и Николаю. Во дворе Курцевых, вызывая неудовольствие Аграфены Петровны, но к восторгу ребят и многих взрослых, был устроен настоящий зверинец. Вместе с кроликами – зайчата, дикие утки с домашними; в клетках порхают дятлы, по комнатам шныряют белки, слышен лай лисичек.

Способности Бориса были необычайными, особенно в учёбе. Будучи первым учеником, он помогал сестре и брату, отстающим в школе. В шестом классе стал признанным вожатым пионерского отряда. Без его участия не проводились вечера школьной самодеятельности, не выпускалась ни одна стенная газета. Он – душа струнного оркестра и драматического кружка. Любил музыку и хорошо плясал. И всё ему удавалось, за что его любили все в посёлке. О нём говорили: «Если что наметил сделать или добиться Боря Курцев, он выполнит».

Особенно любимыми предметами Бориса были история и география: до забвения он зачитывался Майн Ридом, Жюль Верном, Джеком Лондоном, Фенимором Купером, фантастикой и приключениями. Они навевали сладкие грёзы и мечты. Любил он поэмы Некрасова, Пушкина, Лермонтова. Если попадался томик Есенина, заучивал десятки стихов наизусть. Всё надо было знать. И он мечтал о большой интересной жизни, наполненной подвигами, о чем мечтала вся молодёжь советской страны…

И всё же трудная жизнь дома заставила его уехать в город Владимир. Надо быстрее получить специальность и помочь стать на ноги младшим Курцевым. Два года пролетели в напряженной учёбе на рабфаке текстильного факультета. Борис с дипломом текстильщика приехал домой. Ходил в кино с друзьями, бродил с ними по лесу и полям, помогал матери по хозяйству. И решился еще на один шаг: текстильщиком ему не хотелось работать, нет призвания, несмотря на диплом с отличием. Но кем быть? Кинофильмы и прочитанные книги растревожили душу, мечтающую о дальних странствиях и путешествиях, о подвигах ради счастья людского: «Трактористы», «Чапаев», «Подруги», «Истребители», «Дети капитана Гранта», «Броненосец Потёмкин»… Кем быть?

– Буду военным, – твердо решает Борис. Но еще колеблется: здоровье прекрасное, способности неисчерпаемы, смелости не занимать. Кем быть? Танкистом, кавалеристом, летчиком, моряком, артиллеристом или общевойсковым командиром, которому дано обширное военное поле деятельности. Перевесила популярная песня «Три танкиста, три весёлых друга, экипаж машины боевой!»

С комсомольской путёвкой осенью 1938-го года явился он в военкомат добровольцем и поступил в Харьковское танковое училище им. Сталина (ныне Ташкентское высшее танковое командное училище).

Шёл 1940 год. В мире складывалась тревожная политическая обстановка. Империалисты все еще питали себя надеждой любыми средствами, любыми путями, но задушить, стереть с лица земли молодую, пролетарскую республику Советов. Советское правительство, верховное командование Красной Армии видели и понимали, что немецкие войска всё ближе и ближе продвигались к нашей границе и могли нарушить мирный договор, спровоцировать войну. И хотя наша Родина, к этому времени уже прочно построившая социализм, обладала боеспособной армией, окрепла и твердо стояла на позициях мира, нельзя было пренебрегать настроениями гитлеровской верхушки, все взгляды которой были устремлены на прекрасные и богатые просторы нашей Родины. Поэтому в 1940 г. в танковом училище, где учился Б.В. Курцев, как, впрочем, и в других, было решено выпустить курсантов досрочно.

Действуя по приказу Москвы, начальник училища полковник Дежиков приказал однажды построить курсантов, которые отличались своей зрелостью, отличным знанием танкового дела и обладали командирскими навыками. Среди них был Борис Курцев со своими друзьями-однокашниками: Николаем Козловым, Иваном Колбасюком, Золотовым, Кайло, Зелениным, Курбатовым, Киблицким, Кудряшовым и другими замечательными парнями.

– Товарищи курсанты! – начал полковник. – В связи с острой необходимостью, которая вызвана сложным международным положением, наше командование поручило мне отобрать из вас отличников учебы, добровольцев, желающих окончить досрочно училище. После этого вас направят на службу в приграничные воинские части Красной Армии, где в учебных батальонах будете готовить и обучать танкистов, способных в любую минуту встать на защиту священных границ нашей Родины. Каждого, кто согласен на досрочное окончание училища, прошу представить рапорт на моё имя.

Из тех, кто был на плацу, все как один изъявили полную готовность по зову партии и народа идти туда, где они были нужнее, но в душе каждого жила надежда, что кто-то из самых близких друзей, чей локоть, они привыкли чувствовать и на учениях в танке, и сидя в классе, с кем сроднились душами, что кто-то из них снова будет рядом. И когда несколько из них были направлены командирами взводов в Грудо-Ягелёнск под городом Львовом в 64-й учебный танковый батальон капитана Сытника и начальника штаба Петрова, восторгу их не было границ. Прибыв на место службы в учебный батальон, молодые лейтенанты были встречены командирами рот: старшим лейтенантом Лысенко, капитаном Дикенсом и капитаном Пугачевым.

День и ночь шли учения. В дождь, в жару и туманным утром молодые танкисты совершенствовали своё воинское мастерство.

И вот настал долгожданный день выпуска. Молодые ребята, которые совсем еще недавно были курсантами, становятся самостоятельными командирами. Быть командиром это не только знать хорошо свой танк, а главное, чтобы уметь работать с людьми, научиться в любой обстановке не терять самообладания, добиться уважения своего экипажа, доказать людям, что ты достоин ими командовать.

Генерал Федоренко, командир корпуса генерал Рябышев, командир 34-й танковой дивизии полковник Васильев, командир механизированной бригады Семемченко и комиссар бригады Полель внимательно наблюдали в ходе учения за молодыми лейтенантами. Нужно очень точно определить характер и способность каждого из молодых, чтобы назначить их на такую должность, чтобы достоинства каждого раскрылись с наибольшей полнотой и пользой. Несколько раз посовещавшись, обсудили достоинства и недостатки молодых лейтенантов – а основным недостатком всех молодых была их горячность и отсутствие опыта в настоящем бою. Но любой молодости свойственна горячность, и это не было уж таким большим недостатком, а опыт скоро придёт к ним, так как не за горами была страшная война. Таким образом, взвесив все «за» и «против», комбриг и комиссар направили Бориса Курцева во второй батальон к капитану Мазаеву командиром второй танковой роты. Командиром первой роты был назначен Ковалёв Андрей (в будущем Герой Советского Союза), командиром же третьей роты был назначен третий из друзей – лейтенант Киблицкий. Ребята, радостные и воодушевлённые, нетерпеливо поглядывали на двери штаба, дожидаясь лейтенантов Колбасюка, Сенника и Горматина. Сидя на скамейке, обнявшись, они вполголоса пели свою любимую песню о трёх танкистах. Широко распахнулись двери штаба и оттуда, забыв о том, что они уже взрослые командиры, выбежали ещё три танкиста. Глаза у них сияли, радостной гурьбой они бросились к скамейке, на которой их дожидались друзья. На лицах всех был один и тот же вопрос: «Ну, что, куда вас?» Иван сделал важную физиономию, высоко задрал нос, но не в силах удержать радость, которая распирала его, обнял своих друзей и сказал:

– Да, все мы вместе с вами, черти! Я – начальником штаба батальона. Сенник – зам. по политчасти, а нашего Горматина, посмотрите-ка на него, – замом по технической части.

– Ура-а-а! – дружно раздалось в ответ. И еще вчера бывшие мальчишки, забыв о том, что они уже командиры, обхватив друг друга за плечи, закружились в каком-то невероятном диком танце. В это время вышли из штаба комбриг и капитан Мазаев. Мазаев схватился за голову, притворно изобразил на своём лице ужас и выразительно показав на будущих командиров, прошептал комбригу: «Кого вы мне подсунули? Это же какие-то петухи, а не командиры рот». Комбриг устало улыбнулся и, садясь в машину, сказал: «Успокойся, капитан, вспомни-ка день своего назначения. И если они тебе сейчас напоминают петухов, то ты мне запомнился в тот день обыкновенным фазаном, который распустил свой хвост».

Мазаев, который хотел сделать замечание разбушевавшимся лейтенантам, вдруг почувствовал крепкую руку комбрига, которая подталкивала его в машину, чтобы не мешать веселью и радости молодых лейтенантов На другой же день друзья, ненадолго распрощавшись друг с другом, поехали в отпуск, каждый на свою родину. А родина требовательно звала Бориса, там осталась любимая Клава, она работала в школе и, собственно говоря, не собиралась выходить замуж за Бориса. Но она не знала, что Борис всегда добивался того, чего хотел. Молодой, красивый лейтенант решительно объявил девушке, что он приехал именно за ней, что он не собирается отступать от своего решения и даже предусмотрительно заказал для неё пропуск в ту часть, куда был направлен на службу. Так и случилось. Вскоре сыграли свадьбу. Радостные, счастливые, молодые уезжали на место службы Бориса. Его счастье омрачалось расставанием с родными и друзьями. Но воинский долг и любимое дело звали Бориса, и он уезжал с молодой женой, полный радостных надежд.

Но нелегкая служба ждала Бориса, ведь он уезжал на территорию Западной Украины, недавно освобожденной по воле народа от польских панов.

Увлекшись воспоминаниями, Борис не заметил, что стало влажно от выпавшей росы. По земле струился душистый туман, пронизанный таинственным лунным светом Приближался рассвет. Кончалась короткая июньская ночь. Курцев очнулся от своих мыслей, зябко передёрнул плечами, поднялся и тихо вошел в дом.

Борис тихонько на цыпочках пробирается к дивану, так, чтобы не потревожить сон Клавы, но Клава дремлет, не спит. Она в мыслях о Боре, о будущем ребёнке.

– Утром на службу, Борис, – шепнула она и с легким укором добавила: – Долго так провожал, ложись спать.

– Сидел здесь, на крыльце. Размечтался.

– О чём?

– О тебе, дорогая. О хлебе насущном. Спи.

Скоро в комнате стало тихо. Лишь чуть слышно тиканье часов, в кухне, под плинтусом, завел свою скрипку сверчок.

Кожанов с Машей подходили к дому, Светланка мирно посапывала на руках отца. Уложив девчушку при свете «дежурной» стеариновой свечи, зажигаемой при поздних возвращениях отца с дежурства, взрослые укладываются сами.

– Да, дружба, особенно у военных, великое дело, – роняет тихо Алексей, снимая с себя и вешая на место своё обмундирование. – Есть с кем душу отвести. А с Борисом особенно: с ним не заскучаешь. И что бы ни случилось, выручит друга, вытащит и из огня.

– А крепко же он врезался в свою Клаву!

– А ты? – тревожно шепчет Маша.

– Гм, – озадаченно хмыкнул Алексей, уловив в тоне жены, ревность, – мы с тобой со стажем. Проверенные и прикованные друг к другу навсегда, – гладя Машу по голове, ответил Алексей.

Супруги Кожановы были очень довольны тем, что дружили с Курцевыми. Маша не мыслила жизни без Клавы. Когда мужья подолгу находятся на службе (иногда по несколько суток), – рано утром она со Светланкой спешит к Клаве. Они стали словно сестры.

Курцев и Кожанов подружились в учебном 64-м отдельном танковом батальоне капитана, а затем майора Сытника, в прошлом году, тотчас, как встретились. В мае батальон расформировали. Они получили назначение в 68-й танковый полк, где служат. Кожанов командует танковой ротой в 3-м танковом батальоне у майора Чегункова (участник Гражданской войны). Курцева назначили заместителем командира танковой роты. Не прошло и трёх месяцев – Курцева командование выдвигает на должность командира этой же роты. Прежний командир – Мазаев, принял батальон. Такое головокружительное повышение Курцева и его друзей по училищу вызвало неудовольствие у некоторой части «старичков», – которые высказывались по этому поводу: посмотрим, что получится у Курцева – из молодого да в ранние…»

Но, вопреки скептицизму «старичков», Курцев показал во всю силу свои незаурядные способности, безукоризненное знание боевой техники, отличную ориентировку в технических решениях боевых задач, умение работать с подчиненными и скоро пришелся по душе командирам в роте и батальоне. Этот белокурый, весёлый, никогда не унывающий лейтенант, с неисчерпаемыми на выдумками, остротами, шутками, всё он делал с особенным огоньком, и, если внимательно присмотреться опытным глазом, не без воинского шика, что характерно для старых кадровых военных.

В мирное время, чтобы быть командиром роты, надо иметь большой стаж и опыт, из которых создаётся определённый авторитет.

Авторитет зиждется на глубоких знаниях военного дела. Эти три «кита» взаимосвязаны между собой Без них быть командиром роты почти невозможно, безнадёжно. Рота – очень важное звено в армии. От неё зависит боеспособность батальона, полка, дивизии. Здесь сколачивается боевой коллектив, и рота может самостоятельно решать тактические задачи. От способностей командиров рот напрямую зависит боеспособность части.

В июне прошлого года Курцеву и его друзьям повезло: Курцев и Кожанов уходили в отпуск одновременно. Кожанову нужно было ехать в Оренбургскую область за женой Марией и дочкой Светланкой, они жили у родителей Марии: Курцеву – в Неклюдово.

Свободное время друзья проводили вместе. У них не было тайн друг от друга. Борис знал, что у Алексея «прекрасная Мария» и маленькая дочка Светланка, о которых он вспоминает часто и любит их безумно. Читая другу свои письма от Марии, полные тепла и большой любви, Алексей не подозревал, что растравливает старую рану Бориса. И перед самым отъездом Борис, наконец, решился поведать о своей любви, выношенной ещё со школьной скамьи, там, в родном Неклюдово.

В тот вечер они сидели в комнате у Кожанова до петухов. Кожанов предложил Курцеву свой план действий: брать аттестат на двоих – на Клаву, как жену Бориса, и на себя и два билета на проезд из Неклюдово сюда, в часть.

– Но я не имею документа о регистрации брака! – вскричал Курцев в волнении, вызванном тем, что в какой-то мере это является обманом командования, недопустимого к чести командира.

– Брось! Решается твоя жизнь! – твердо заявил Кожанов, обычно скромный, когда дело касалось его. И решительный, когда идёт речь о друзьях. – Или быть тебе с Клавой, или ты её навсегда потеряешь. Я за тебя поручусь. Объявим, что ты женат, но оставил дома документы, у жены.

– Не поверят.

Попытка не пытка. Не получится – делаем ход конём, – не отступается Кожанов, загораясь тем, что Борис привезёт свою Клаву Беспалову – Курцевой, поможет их счастью.

– Послушай, Алексей, это твоё и моё желание. Желание Клавы я, убей бог, не знаю. Никогда ни одного письма ей так и не решился написать. Возможно, она замужем или имеет жениха. Она – преподаватель в школе.

Взрослый человек. С какими глазами я появлюсь перед нею!.. С какой, наконец, стати, позволь спросить?

– Не мне тебя учить: хорошее достаётся людям с боем, а ты танкист, командир. Если Клава не мещанка, то пойдет за тобой. Ну, а если мелкая душа – тогда ты потеряешь не так уж много. Одним словом, ориентируйся на местности, изучи, атакуй «противника», – засмеялся Кожанов, довольный сравнением и тем, что друг его заколебался.

Посмотрев на часы. Кожанов добавил:

– Через два часа, ровно в девять ноль-ноль, мы – у начальника штаба полка, и никаких отступлений.

Конечно, Курцеву не надо было искать поддержки у Кожанова, он мог справиться и сам с этой задачей, но его терзала мысль, что это обман. Только пройдя этот рубеж, остальную часть задуманного он довершит сам.

Кожанов решил по-своему; начальству он выложит всю правду, чтобы в полку прибавилась еще одна крепкая семья. И начальство поймёт.

Начальник штаба полка капитан Сазонов, сам ещё молодой, но уже с орденом Красного Знамени, внимательно выслушал Кожанова (Курцев оставался в коридоре штаба), прищурился, словно прицеливаясь в собеседника, побарабанил пальцами по столу.

– М-да. Довольно занятно. И почему вы просите за Курцева?

– Товарищ капитан, мы танкисты. Друг за друга готовы идти на всё. Стоял навытяжку Кожанов. – Лейтенант Курцев не может сказать перед вами всю правду, а обманывать не положено.

Такой ответ удовлетворил сомнения начальника штаба.

– Позовите Курцева.

Курцев предстал перед капитаном по всем правилам строевого устава, не хуже лучшего строевого командира пехоты. Это отметил про себя капитан. Он знал Курцева, как одного из подающих большие надежды командира.

– Кто ваша будущая жена? – спросил он Курцева, который при этом вспыхнул розовой краской.

Надо заметить, что в этом году вновь назначенный нарком обороны страны Маршал Советского Союза Тимошенко ввёл и начал прививать в армии старые традиции времён великих русских полководцев – Суворова и Кутузова, флотоводцев – Ушакова и Нахимова. В полках создавались собрания командного состава. Дисциплина в армии подтягивалась. Учения и учёба проводились приближенными к боевым условиям. Для тех, кто не хотел быть по-настоящему верным присяге, нарушая уставы «мелочами», были учреждены дисциплинарные взыскания, сроки которых не засчитывались в действительную службу для рядовых и сержантского состава. Командиры и начальствующий состав за проступки подвергались домашним арестам, не говоря о судах командирской чести (впоследствии офицерской чести). Независимо от звания, как младший старшему, так и старший младшему, должны четко отдавать честь в знак приветствия. Несмотря на адские морозы или ненастные дни на юге, или зной песков в Средней Азии, занятия проводились строго по расписанию и без изменений.

На стенах казарм и штабов появились цветные репродукции о забытых историей русских полководцах, с эполетами, маршальскими звёздами и знаками высоких отличий.

Тогда был по-настоящему проведён в армии артикул Суворова.

– Больше пота в строю, меньше крови в бою…

Красная Армия быстро набирала боеспособность. Её кадровый состав, по-настоящему посвятивший свою жизнь военному делу, приветствовал начинание Тимошенко, ибо в этом видел только огромную пользу.

Так, жена командира, и даже невеста, будущая Курцева, должна получить оценку от командования полка, а сегодня предварительно от начальника штаба.

– Имеет высшее образование, Преподаватель в школе. Из простых рабочих. Отец её отличный столяр. Мать – домохозяйка. Знаю её с детства, – рассказывает, вернее, представляет Клаву Курцев.

– Комсомолка?

– Да!

Начальник штаба, удовлетворённо посмотрев на друзей, наскоро пишет на листке, вырванном из блокнота, подаёт Курцеву.

– Обратитесь к интенданту второго ранга товарищу Заблоцкому Вы свободны. Желаю всех благ, – улыбнулся он уже добродушно.

Интенданта, заместителя командира полка по тылу, уламывали втроём: командир батальона капитан Мазаев, Курцев и Кожанов; наконец, и он уговорён. Документы получены.

Когда тронулся поезд Львов – Москва, Курцев, радостный и возбужденный, воскликнул, обращаясь к Кожанову:

– Спасибо, Алексей! Теперь ты мой сват и брат: только сейчас, как мы вошли в вагон, я поверил, что всё сбывается.

В Москве, куда приехали ночью наши друзья, они договорились: если Борис и Клава поженятся, то возвращаться будут вместе, встречу назначили в Москве, в ресторане «Метрополь».

– А если нет? – всё еще не веря в свои силы, спросил Курцев.

– Всё равно. Спишемся и встретимся здесь. Найдём тебе настоящую боевую подругу, – жмёт ему руку Кожанов, – но я надеюсь на полный успех.

Курцев уехал в Неклюдово, Кожанов в Оренбург. Через месяц оба вернулись, как договорились, с женами.

2

Недавний смотр был особенно строг, проверена боевая техника до последнего винтика. В спешке, как мы знаем, допускается много ошибок. Утешало, что боевые стрельбы прошли успешно в батальоне Мазаева. Последующие дни танковые подразделения полка и дивизии вышестоящее командование давило приказами и распоряжениями всё жестче. Они сводились к одному, но главному: подтянуть всё до предела в самый сжатый срок. И подтягивалось всё с удвоенной энергией. Действия экипажей старались довести до точности часовых механизмов.

Танк – единое целое с экипажем. Если вы достигли единства брони, огня, маневра – то уже половина победы над противником, – учил командир батальона Мазаев своих подчиненных. Командир танка – то же, что и командир самолёта-бомбардировщика. От него требуется максимум знаний и всего, что можно выжать из вверенной ему боевой машины. Он должен добиться от экипажа, чтобы каждый овладел полностью тем оружием, из которого надо вести огонь.

Кожанов закончил, отошёл в сторону и посмотрел на Бориса, как бы предлагая ему продолжать.

Курцев привычным жестом пригладил свои непослушные волосы, внимательным взглядом обвёл своих слушателей, и вдруг просто и как-то очень ясно улыбнулся. И сразу все увидели, что этот командир – ещё очень молоденький мальчишка.

Танкисты ждали, что скажет он им.

– Ребята, – начал Курцев, – мне осталось добавить несколько слов к тому, что сказал командир батальона, мне кажется, что всё: и успех боя, и состояние машины, да и сама жизнь наша, зависит от характера экипажа, его спаянности, от умения понимать друг друга даже без слов. Если бороться, то бороться до конца, выходить из самых безвыходных положений и, пока жив, уничтожать врага.

Занятия были закончены, и члены экипажей разошлись по своим местам. Кожанов и Курцев пошли в штаб полка. День клонился к вечеру. Багровое солнце медленно садилось за дальние горы, бросая свои косые лучи на мирно дремлющие сады. Друзья шли молча. Каждого мучили одни и те же тревожные, невысказанные вопросы: что будет завтра? Послезавтра? Неужели война?..

Несмотря на строжайшую секретность, тревожные слухи просачивались из штаба КОВО до командования подразделений, нагнетали чувство неизбежной опасности.

В конце мая сорок первого года начальник оперативного штаба КОВО генерал-майор Баграмян доложил обстановку в войсках, дислоцирующихся у западной границы и на самой границе, прибывшему в Киев заместителю наркома обороны К.А. Мерецкову обо всей серьёзности происходящего.

– Обстановка на границе крайне напряжена, – заканчивает свой рапорт И.Х. Баграмян, – немецкие войска сосредотачиваются вдоль нашей государственной границы в пределах округа. Численность войск потенциального противника увеличивается и уже доведена, по данным нашей разведки, до того, что она может начать боевые действия на широком фронте.

– Иван Христофорович, – спрашивает Мерецков Баграмяна, – как-то странно глядя мимо своего собеседника, – какие меры принимает штаб округа на случай провокации или, – Мерецков посмотрел в окно, избегая взгляда Баграмяна, – или чего-то худшего? (Слово ВОЙНА не было произнесено ни тем, ни другим, хотя оба думали о нем.)

– Пограничным частям и заставам даны особые инструкции, переформировываем механизированные части и артиллерийские. Порох, товарищ заместитель наркома обороны, держим сухим, – лукаво улыбнулся Баграмян, явно не всё выкладывая перед высоким собеседником.

– Хватит ли у вас этого пороху, покажет будущее, – посмотрев прямо в глаза Баграмяну, тихо сказал Мерецков, и Баграмян увидел в его глазах огромную усталость и сомнение.

К.А. Мерецков побывал в Пятой и Шестой армиях, стоящих на границе, и сам убедился в действительной тревожности, которая сложилась на границе; в бинокль были видны группы немецких офицеров, которые нагло прогуливались у самой советской границы: ночами слышен был оттуда гул завывающих моторов и тягачей; было ясно понятно, что, используя пересеченную местность, они интенсивно сосредотачивают здесь свои войска. Проверяя пост за постом, заставу за заставой, К.А Мерецков увозил с собой чувство тревоги, неудовлетворенности и досады. Прощаясь с командующими, он мог говорить им все одно и то же: не поддаваться ни на какую провокацию, не упустить момента, от которого может начаться нечто худшее, чем провокация, встретить врага, если он перейдёт границу, и, отбросив его, не вступать на чужую территорию.

Знания, опыт подсказывали, что немцы не пойдут на простую провокацию: для них это слишком мелко – дело шло к настоящей войне. Он знал фашистов по войне в Испании, знал, что такое фашизм и на что могут пойти заправилы Третьего рейха с их бредовыми идеями мирового господства.

Подумав и взвесив все неожиданности, которые могут произойти на одном из важнейших участков, К.А. Мерецков под свою ответственность, без согласования с маршалом Шапошниковым, под чьим руководством строились УРы, дал ряд указаний и распоряжений: командующему 5-й армией Потапову под видом военной игры сосредоточить войска вблизи Ура – Рава Русская, а командующий КОВО Кирпонос получил приказ срочно закончить земляные работы укрепрайонов. Командующий 6-й армией Музыченко тоже получил особые распоряжения по укреплению и оснащению новой техникой своей армии.

Но, как показало будущее, все эти распоряжения не были выполнены до конца, так как времени на их выполнение уже не было.

Июнь на Украине был щедр на солнце и дожди. В огромных садах от созревающих плодов ломились ветви яблонь. Уже розовели вишни. На полях, обрамленных зелеными дубравами, золотилась колосившаяся пшеница. Вымахала зеленой стеной кукуруза. Стояла та пора, когда жители сел готовились к уборке нового урожая. Солнце купалось в голубизне мирного и спокойного неба, откуда над спеющими хлебами рассыпали свои песни жаворонки, радуя людские сердца. Вечерами у речки Вишни, к берегам которой подступают сады, хлопцы и девчата водят хороводы или поют песни под перезвон гитары. А иногда вдруг грянет лихими переборами наша русская гармоника, и дробят землю каблуками сельские хлопцы и молодые танкисты, выделывая немыслимые коленца перед деревенскими красавицами. Крепко дружат местные хлопцы с братъями-освободителями, среди которых были представители почти всех республик нашей многонациональной Родины. Не знали они, что скоро настанет страшное и жестокое время, были уверены: советские парни, одетые в стальную броню, дадут достойный отпор, если кто и осмелится перешагнуть нашу священную границу.

А в это время 1-я танковая группа немецкого генерала Кейтеля, в составе 17-й армии генерала Штюмпнагеля, основным ударом нацелилась на Львов, гитлеровцы заготовили указатели дорог для городов Перемышль, Львов, Зопочев, Тернополь, Винница… Немцы скрытно переправили в район тылов 5-й и 6-й армий диверсионный батальон из тысячи головорезов под шифрованным названием «Нахтигаль». Самолеты 4-го воздушного флота, заправленные горючим и бомбами, готовы взмыть в безоблачное небо по первому сигналу.

Заявление ТАСС от 14 июня, переданное по радио и опубликованное в печати, подействовало успокаивающе на глубокие тылы, вернее, на жителей городов и сёл большой страны, но не на пограничные части.

На собственный страх и риск, некоторые дивизии подтягивались ближе к границе, выбирая наименьшее из двух зол: быть наказанными или погибнуть в неравном бою. В 68-м танковом полку с нетерпением ждали новые «тридцатьчетверки» и КВ, но те несколько танков, которые прибыли в 3-й батальон майора Чутункова, не могли удовлетворить потребности полка.

На ежедневных тактических занятиях бойцы упорно и настойчиво изучали танки противника, схемы которых были доставлены лейтенантами Золотовым и Кайло из разведчасти полка. Особую опасность представляли немецкие Т-4 – «тигры», как их потом называли.

В штабе 2-го батальона, во время тактических занятий с личным составом, появился младший сержант Спиридонов из штаба полка. Он козырнул капитану Мазаеву и подал ему пакет. Когда Мазаев пробегал глазами по листу, его брови чуть вздрогнули. Расписавшись в получении, капитан отпустил сержанта. Когда тот вышел, он хрипловатым голосом сказал:

– На сегодня, товарищи, я вынужден закончить занятия, но вы всегда помните, что мы стоим у самой границы, и от нашей боеспособности зависит очень многое. Сейчас всем разойтись по своим подразделениям. Даю два часа на подготовку боевых машин заправиться, боеприпасов один комплект, продовольствия – на трое суток. Возможно, выйдем на боевые стрельбы.

– Товарищи командиры, встать! – послышалась команда дежурного по батальону лейтенанта Курцева. – По местам!

Сдав дежурство по батальону младшему политруку Сеннику, Борис Курцев отправился со своей ротой к месту расположения своих машин. Шли молча. Догнав Курцева, лейтенант Хохленков молча прошел рядом несколько шагов, явно желая о чем-то спросить, но не решаясь. Курцев посмотрел на лейтенанта:

– Что тебе?

– Боря, а что происходит? Зачем НЗ на трое суток?

Борис помолчал, лихо пнул какой-то камень, лежащий на дороге, а потом, улыбнувшись своей доброй и ясной улыбкой, спокойно сказал:

– А что? Обыкновенные учения, все эти сборы еще не значат, что произошло что-то из ряда вон выходящее, может быть, просто передислокация.

Спокойствие лейтенанта Курцева передалось остальным. Каждый занялся своим делом. Танкодром, укрытый со всех сторон густым лесом, наполнялся шумом и суетой. Началась заправка танков горючим и боеприпасами. Танки, готовые к маршу, ревя двигателями, выстраивались в боевом порядке. Рявкнув на последней подгазовке, застывали каждый на своем месте. Экипажам разрешили, не удаляясь от своих машин, отдохнуть.

У танка командира роты Курцева (под № 14) все еще что-то копошились. Старшина Соколов еще раз проверил диск курсового пулемёта, что-то долго колдовал, но остался доволен своей работой. Потом прикрыл робой лишнюю коробку с патронами – на этот шаг его толкнуло какое-то нехорошее предчувствие: точно такое он уже испытал перед боем при взятии линий Маннергейма. Тогда его крепко царапнул осколок снаряда.

– Товарищ старшина, – постучал нетерпеливо металлическим портсигаром по броне механик-водитель Новиков, – может быть, до прихода воентехника Горматина успеем перекусить?..

Но в это время к танку подошли лейтенанты Горматин и Кудряшов.

Лейтенант обошел танк, внимательно разглядывая его, а душа Соколова в это время уходила в пятки, ведь если сейчас воентехник заглянет внутрь танка и увидит там под робой лишние патроны, то ему. Соколову, в лучшем случав «губа», а в худшем – дисбат.

Но лейтенант Горматин, подозрительно взглянув на старшину Соколова, вместе с Кудряшовым отправился осматривать другие танки. Это была последняя проверка боевой техники, её готовности к бою перед маршем. Соколов, облегченно вздохнув, вместе с Новиковым растянулся на брезенте, брошенном под раскидистым деревом. Ребята молчали, дымя папиросами. Над лесом словно застыли высокие белые облака, похожие на длинные гусиные перья. Солнце, несколько дней закрытое дождевыми тучами, словно старалось наверстать упущенное, после недавних дождей палило так нещадно, что даже в тени было невыносимо жарко.

Грузовики бензовозы, бронетранспортёры ушли, остались только танки, замаскированные сверху ветвями, и у каждой машины отдыхающий экипаж.

Горматин и Кудряшов, закончив осмотр роты, подошли к ребятам, сидящим на брезенте. В это время из-за деревьев показался командир роты Б.В. Курцев.

– Экипаж, встать! Смирно! – отдаёт команду Горматин. – Товарищ командир роты, – докладывает он, – рота готова выйти на манёвры.

– Вольно, – козырнул Курцев. Товарищи командиры, кто подавал рапорт на отпуск, всем отказано до особого приказа.

Ответом на эти слова было настороженное молчание. Каждый подумал, что, видимо, это подготовка не просто к манёврам, а, может быть, к войне. Но об этом никто не сказал вслух. В это время раздался сигнал, призывая батальон на обед. Дежурный по батальону лейтенант Сенник, выстроив батальон, скомандовал:

– Батальон! С песней! Прямо, шагом марш!..

Батальон бодро двинулся к столовой. Из первого ряда взлетел звонкий юношеский голос:

И сразу же дружно и широко, под четкие шаги сотен сапог, грянула боевая песня:

Под бодрые слова песни танкисты расправляют плечи, усталость словно улетучивается, глаза всех устремлены вперед, молодость берет свое, забыв все тревоги и волнения, танкисты радостно приближались к столовой, где их ждал вкусный обед.

Курцев подошел к капитану Мазаеву и начальнику штаба Сазонову:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – разрешил командир батальона.

– Когда конкретно в мою роту поступят новые танки?

– Скоро, буквально днями, – твердо глядя в глаза Курцеву ответил Мазаев, – 32-я дивизия получила, там по два батальона полностью укомплектованы новой техникой. Теперь наша очередь.

Несколько успокоенный, Борис, козырнув, повел своих обедать. В столовой слышался смех, сыпались шутки, танкисты увлеченно обсуждали новые машины, каждый старался доказать, что он больше и лучше всех разбирается в новых «тридцатьчетверках». Бориса потянуло домой. Уже двое суток он не видел Клаву. Но до вечера еще пришлось много и напряженно поработать.

На Западной Украина в мирных хлопотах и напряженном труде прошел еще один светлый июньский день.

В это утро, 20 июня 1941 года, Борис проснулся очень рано, будильник он не заводил, чтобы не разбудить жену, а просыпаться, когда ему было нужно, он приучил себя еще в училище. Приподняв занавеску, он посмотрел в окно, небо было уже совсем светлое. Сегодня у него выходной, спешить некуда. А завтра им с Кожановым опять предстоит дежурство: ему – по полку, а Алексею – по своему батальону.

– Так-так! Значит, сегодня отдыхаем, – он встряхнул своей пышной шевелюрой, взглянул на мирно спящую Клаву и, выскользнув в сени, взял рыбацкие снасти и вышел из хаты. На крыльце Борис с наслаждением потянулся, играя всеми мышцами молодого, сильного и тренированного тела. Сделав несколько гимнастических упражнений, быстро ополоснул лицо, шею, грудь, вздрагивая и отфыркиваясь от ледяной воды. Надев спортивное снаряжение, пошел на рыбалку.

Было то раннее утро, когда солнце еще не встало, но небо уже светлое-светлое, и на востоке разгорается, заполняя собой горизонт, розово-пестрая заря. Уже видна пышная корона просыпающегося солнца, а само оно еще прячется где-то за горизонтом. В селе встали только хозяйки, да рыбаки – любители тишины и покоя, который можно обрести только сидя на берегу тихой речки и глядя на ясную зелень садов и спокойные воды, в которых уже плещутся вышедшие на охоту щуки.

Держа в руках два удилища, Борис бежит по переулку, и за пятой хатой, утопающей в зелени сада, ему открывается вид с высокого берега на речку Вишню. От предгорья Карпат до реки Сан несет она свои чистые воды.

Внизу, у самой реки, чуть левее полоски камыша, Курцев увидел знакомую фигуру старика в соломенном бриле, надвинутом по самые уши. Он то и дело отмахивается от целой тучи мошкары, летавшей над ним и сидит не шелохнувшись, уставясъ на два поплавка из гусиного пера.

– Доброе утро, диду, – приветствуя старика, Курцев сбежал с крутого берега и подсел к нему.

– Добри день, добри день, сынку, – ласково ответил старик. Глаза его обрамленные сеткой мелких морщин, доброжелательно смотрят на парня. Густые седые брови, усы, отвисшие, как у запорожцев, поседели, и весь он напоминает старый сухой корень.

– Сидай справа, а закидывай оттуда, – показал дед Остап длинным узловатым пальцем на «окно» между зелеными широкими листьями водяных лилий, и подал ему жестяную банку с пареной кукурузой и коробку с червями, – поспешай, сынку, а то я ужо двоих выловив. Можа и тебе повезет, тьфу-тьфу-тьфу, – трижды сплюнул дед, подверженный, как и все рыбацкое племя, различным приметам и суевериям. Это не мешало ему наблюдать, как ловко управляется со снастями его молодой друг, советский командир, не то что польские или австрийские офицеры, для которых дед Остап даже человеком то не был: всю жизнь только и слышал от них «грязная свинья» или «быдло». И еще самое страшное в его жизни – это тот случай, когда на его дом в поселке Мостиска было совершено нападение с попыткой похитить его дочь Оксану. Его не было дома, и женщинам пришлось защищаться самим… Бандиты убили и жену, и дочь Оксану. Несчастье сломило деда Остапа. Случившееся так тяжело подействовало на него, что ему пришлось уехать из родного места в Судовую Вишню, и он никогда больше не бывал в родном поселке. Из-за такого страшного, сурового и беспощадного испытания дед замкнулся и старался избегать общения с людьми. Нет теперь польских панов – и слава Богу, – думает старик, – есть теперь у меня Борис, с которым можно поговорить и даже поделиться своим горем.

Курцев наживил крючки, забросил удочки, поудобнее уселся и, как дед Остап, неотрывно следил за поплавками, торчащими из воды. Удивительный человек был дед Остап, и Борис любил поговорить с ним, поражаясь его народной мудрости. Остапу уже было много лет, он даже сам забыл, то ли ему за семьдесят, то ли за восемьдесят. Жил он и при австрияках, и под поляками, в молодости бывал в России. Плотник, столяр, бурлак, солдат и хлебороб, – и все в разных местах, отдаленных одно от другого сотнями и тысячами верст. Жизненный круг деда Остапа замкнулся в его родном селе Мостиска, но уже тогда, когда из здоровенного красивого парубка превратился он, как и все высокие старики, в сутулого и жилистого, белого, как лунь, деда Остапа. Курцев подробно расспрашивал деда о его жизни, это так напоминало ему жизнь русских крестьян, описанных Некрасовым в поэме «Кому на Руси жить хорошо»». Он даже подумывал: а не написать ли в какой-нибудь журнал о жизни деда Остапа, но занятость на службе и тревожная обстановка не давали возможности взяться за перо.

…Дед выхватил еще одного карася, посадил в судок, наживил червяка, предварительно поплевав на него, забросил, приговаривая:

– Ловись, рыбка, малая, да гарная. И снова на берегу установилось молчание; по воде пролетел ветерок, покрыв рябью спокойную воду. Откуда-то донеслось гоготание гусей. Несколько женщин на той стороне, зачерпнув воду деревянными бадейками, завели свой бесконечный разговор. Дед любил поговорить с молодым советским командиром. За всю свою долгую и тяжелую жизнь он не видел светлого дня, а когда свела судьба с Борисом, то принёс он ему с собой светлую и счастливую радость в его оставшуюся жизнь, своим теплом и светом, как ярким солнцем осветив ее. Дед Остап гордился дружбой с этим молодым парубком в форме советского танкиста, а когда Курцев в гражданской одежде сидел с ним рядом на берегу тихой Вишни, то ещё больше нравился старику. Этот весёлый, общительный парубок, с такой ясной и открытой улыбкой, в минуты, когда был озадачен чем-то, всегда ерошил свои белокурые пышные волосы. Особенно часто чесал свой затылок, когда выдергивал удочку, а на крючке не было червяка. Деду было смешно видеть его смущение, и тогда он, усмехаясь в свои запорожские усы, шутливо ругал Бориса и что-то долго бубнил себе под нос.

Но сегодня дед Остап был настроен как-то мрачно. Он не подсмеивался над Курцевым, и было видно, что какие-то тяжелые думки беспокоят старика.

– О чём ты думаешь, диду?

– Да худые слухи ходят, люди много бачут о германцах.

– А какие же? – пытливые глаза Курцева с интересом и тревогой мгновенно обратились к деду. Дед Остап сказал:

– Твой хозяин знает, – почти до полушепота снизил голос дед и подозрительно осмотрелся, не подслушал бы кто, – он с бендерами связан крепкой верёвкой. Но, упаси Бог, узнает, шо я сказав. Люди боятся его и дружков, с кем он вяжется. Ось! – внезапно вскричал он. – Тяни, хлопче!

Курцев увидел, что поплавок правой удочки ушел под воду и удилище, воткнутое одним концом в илистый берег, прогнулось так, что коснулось воды. Под шипение деда Остапа, он подсекает и несмело тянет удилище, видно, крупную рыбу.