Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг. бесплатное чтение

Выражение признательности

Мирке Харьюле за комментарии к темам российской военной истории и пояснения в отношении существующих в литературе разных точек зрения, а также за обзор и реферирование литературы на русском языке. Прошу Мирку Харьюла не винить автора в небрежности и излишнем упрощении материала.

Урпо Оксанену за идеи и концепции, рожденные его многолетними занятиями краеведением.

Ханне Саловааре за изучение и перевод дневников XVIII века, которые, будем надеяться, опубликуют.

Комитету «Туомаринкюля 1742» и приверженцам Каролинской эпохи за безнадежную, но мужественную борьбу со шведской короной.

Юхани Сарсиле за комментарии к цитатам на латыни и Тапани Сипиле за объяснение медицинских вопросов.

Рику Кауханену, Матти Сеппяле и Аймо Линдфорсу за советы и предоставление материалов.

Маркку Пихлаяниеми за подлинный профессионализм в работе с особо сложными архивными источниками, и Кайее Каутто, Айно Кескисарья, Сакари Линтунену и Эеве Тамми за значительный вклад в работу, высокое физическое и умственное напряжение.

Тем, кого не упомянул, но про которых, надеюсь, вспомню и поблагодарю отдельно.

Пояснения

Я придерживался юлианского календаря XVIII века, который отстает на десять дней от григорианского[1]. Пересчет дней уточнил бы времена года для современного читателя, но это привело бы к путанице в ссылках на даты писем и протоколов.

«Кустаа» и «Каарле» – имена хотя и привычные – неприемлемы для современных экспертов и не соответствуют нормам старофинского языка. Если Густав и Карл раздражают читателя, то приношу свои извинения. Я не одобряю языковых изменений постфактум. Использование имен Кустаа Маури, Юхана, Танели и Юрьо Мауну, по сути, ведут к замене Карла Эмиля Левенгаупта и императрицы Елизаветы I на Калле Эмели Левенхаупта и на Лийсу I. Людей надо называть их собственными именами. Вот любопытно, если Финляндия станет англоязычной, будут ли нынешнего президента Ниинистё называть «Соул», а не Саули[2].

В архивных источниках написание имен и фамилий офицеров постоянно меняется, поэтому я унифицировал их, опираясь на матрикулы А. Левенгаупта, Вириландера и Котивуори. Лингвисты, полагаю, обнаружат у меня ошибки[3].

В названиях географических мест мне пришлось использовать архаизмы, особенно при описании городских районов и шведоязычных приходов вдоль Королевской дороги.

В сносках на финский язык переведены отсылки, которые являются важными с точки зрения источниковедения, например Суждение (Tuomio) и Комментарий (Vastine). Такие слова, как Libellus, Exeptio, Relatio, Duplique и т. д., мною сохранены, так как под другими терминами последующие исследователи вряд ли найдут их в архивах.

В книге редко встречаются устаревшие меры длины и веса. Они не затрудняют понимание текста. Локоть составляет примерно 60 сантиметров, верста – немного более километра, скандинавская миля – около десяти верст, т. е. примерно 10,6 километра; фунт равен немного более 400 граммам; ливонский/ганзейский фунт – 20 фунтам, т. е. около 8,5 килограмма; бочка (например, зерна) составляет около 160 литров.

Вопросы высшего разума

Почтенное поле в столичном районе Туомаринкюля (швед. Домарбю) хранит память о красоте и о нищете человеческой жизни. Каждый комочек его земли пропитан потом пахарей и окутан дрёмой пастухов. Поле плодоносило, но взамен калечило и втягивало жизненную силу. В зарослях по его сторонам занимались любовью и зачинали незаконных отпрысков. Небольшой водопад плещет проклятьями, счастливыми перекурами работников, дарует свежесть глотком воды и похмельем после совместной работы. Вокруг колосится рожь и покоится военная история. На этой сцене в августе 1742 г. десятки тысяч пеших солдат и конников решали судьбу Швеции, России и Финляндии.

Битва в Домарбю не входит в программу общего образования, по крайней мере моего. На протяжении 15 лет я ежедневно гулял по этому полю с детьми и собаками, и размышлял о прошлом, ничего не зная о Войне «шляп». Но однажды местные краеведы спросили: «Теему, почему бы тебе не написать об этом книгу?» Почему бы и нет.

Война 1741–1743 годов, вероятно, является наименее изученной в истории скандинавских стран. Огромное количество жертв той войны говорит о том, что она была не просто поражением, а настоящей жестокой кровавой игрой с гибелью массы людей. В Швеции написаны груды книг о риксдаге, дипломатии и о противостоянии партий «шляп» и «колпаков», но можно найти совсем немного сочинений о военной кампании[4]. На финском языке на эту тему найдется горстка исследований и статей, несколько книг, но, по моим сведениям, нет ни одного фолианта с подробными ссылками на источники[5]. Я собираюсь восполнить этот пробел, но не хочу ни перегружать книгу лишней информацией, ни сокращать ее чрезмерно.

Специализированные энциклопедии, посвященные Зимней войне, Войне-продолжению и Гражданской войне, составлены добротно. Возможно, в подобном издании о Войне «шляп» особой необходимости не существует. Так, особенности государственной формы правления в Эру свобод[6] меня мало занимают и не входят в сферу моих интересов.

Существуют богатые коллекции прекрасных книг об экономике, культуре и обществе Финляндии XVIII века. Я с глубоким почтением отношусь к ним. Мне пришлось сузить диапазон исследования, чтобы подробно описать пехотные полки, транспортные средства и кавалерию. Я также отказался от описания местных подробностей периода «лихолетья»[7], потому что это усложнило бы повествование. В центре моего внимания события 1742 года и действия основных войск в районах Кюменлааксо и Уусимаа[8].

Именно об этих событиях первоисточников достаточно много. Главным образом, опубликованы дневники. Материалов о Войне «шляп», связанных с Финляндией, сохранилось гораздо больше, чем о Северной войне. Существует много описаний и на русском языке. Национальный архив и Военный архив в Стокгольме буквально изобилуют рапортами, приказами, переписками, докладными, протоколами военных советов и трибуналов, объяснительными и отчетами командиров. Некоторые документы увидели свет впервые с 1740-х годов.

На этапе замысла книги у меня уже было понимание предстоящих проблем. Поле в Туомаринкюля – это больше чем деревни Брайтенфельд и Лютцен; переправа через Большой Бельт; города Лунд, Нарва, Полтава и пролив Руотсинсальми. В хрестоматиях должны быть темп и ритм. В случае с Войной «шляп» это невыполнимо. Рассказ о ней вызывает зевоту. Я бы сравнил описание событий с обвислым хвостом коровы, изголодавшейся за зиму. Но таким хвостом хоть мух можно отгонять. Движения мысли интереснее, чем передвижения войск. Что за думы роились под шляпами, колпаками, париками и во вшивых космах? Как же так случилось, что все мыслимое и немыслимое обернулось катастрофой, пошло прахом, бросая участников событий из огня да в полымя, оставляя их судьбы на волю случая?

Каково это было гарцевать по улице деревни Домарбю, будучи самым жалким полководцем во всей истории Швеции? Какое пойло плескалось в чаше страданий финского солдата? И вообще какой смысл был и есть в войне?

Некоему вселенскому разуму было бы трудно описывать Войну «шляп». Ему бы пришлось поинтересоваться, зачем это в ненастье изнуренные голодом оборванцы волокут какие-то штуковины из железа и бронзы, мучают себя и тварей божьих, топчут скудные всходы, плывут навстречу ветру, вязнут в топких болотах и толпятся в очагах заболеваний с одной лишь целью убить товарищей по несчастью. Почему бы им вместо этого не осушить земли, не попариться в сауне, не подурачиться, не оппонировать диссертации на латыни?

Я полагаю, что не найду ответов на вопросы высшего разума. Однако даже своим скудным умом я понимаю, что слова «разгорание» и «вспыхивание» применительно к войнам – это неверные слова. Войны не разгораются и не вспыхивают также естественно, как лесные пожары. Причиной являются люди. Я пытался поднять из пепла XVIII века движения души разжигателей, поджигателей, прыгунов в пламя, а также тех, кто заставлял прыгать, и тех, кто уже опалился.

На поле в Туомаринкюля 10 августа 2022 г.

Теему Кескисаръя

Зона, демилитаризированная бедностью

Трудно сказать, кто и что убило Карла XII, картечь или пуля. Но попадание было точным. Пуля пробила висок, прежде чем первое сердце страны остановилось от кровопотери. «На часах в Швеции было между двенадцатью и часом»[10]. Часовая стрелка единовластия остановилась, однако минутная стрелка не указала ни на сестру Карла Ульрику Элеонору, ни на ее супруга Фредрика I. На роль часовщиков уже претендовали сословия, которые оказались невинными свидетелями чудовищного поражения Великого сына войны[11].

Эра свобод породила яркий ранний парламентаризм, хотя и не демократию. На заседаниях риксдага 1720—1730-х гг. епископы и крупная буржуазия обладали властью, а высшая знать – наслаждалась полным превосходством. Грубые крестьянские зипуны терялись в веренице черных мантий, модных кюлотов, жабо и золотых пуговиц. Несуществующими свободами низших сословий здесь интересовались не больше, чем где-либо в остальном мире.

Несмотря на остановку стрелок часов и новую форму правления, Мать Свеа находилась на издыхании и стояла одной ногой в могиле, где уже покоились несколько сотен тысяч жертв войны. Швеция не занималась активной внешней политикой и даже не пыталась ее вести. Ништадтский мирный договор 1721 года был закреплен оборонительным союзом с Россией. Таким образом удалось избежать пары войн на Балтике. Ведущим поборником мира стал канцлер Арвид Горн. Его род уже давно обосновался на юго-западе Финляндии. «Нравственно свободный» Горн признавал слабость Швеции, хотя сам не был ни защитником финской национальной идентичности, ни безоговорочным сторонником мира[12].

Война проникла в костную и мозговую ткань организма шведского государства. Она не исчезла из поврежденных тканей после разгромного поражения. Выздоровление и восстановление были не самоцелью, а орудием мести, средством сатисфакции и реванша в будущем.

После походов Густава II Адольфа в 1610-х гг. шведские правители в течение полутора веков ни разу не ступали на территорию Финляндии. Этот факт упускается теми историками, которые доказывают равноправие всех частей королевства. Бессмысленно было ожидать визита Фредрика I. Обкромсанная Финляндия была не бриллиантом в королевской короне, а проблемной территорией, искалеченной войной. Обретение мира не зависело ни от уменьшения или увеличения ее размеров, ни от потерянных Кексгольмского лена[13] и Выборга. Фантомной болью великой державы являлись Рига, Нарва и Ревель, а также плодородные поместья-фрельсе[14] в Лифляндии. Переселенцы с этих территорий частенько мелькали в риксдаге, а также составляли потомственные офицерские роды.

Шведско-финская военная история тянулась долго, словно голодный год, однако центр тяжести не приходился на северо-восточный уголок королевства. Можно ли было из Финляндии провести крупномасштабное наступление на восток? Кто знает… Ранней осенью 1708 г. генерал Георг Либекер попытался, выступив из Выборга, уничтожить недавно основанный Петербург. Военный поход закончился невообразимой логистической катастрофой и забоем 6 тысяч лошадей.

Даже самые мудрые монархи периода шведского великодержавия не имели четкого представления о географии Финляндии. Граф Пер Браге считал реку Вуоксу на Карельском перешейке каналом, прорытым вручную[15]. Осведомленность солдат была фрагментарной. Не существовало удобных путеводителей и географических описаний местности, общая карта отсутствовала вплоть до начала Эры свобод. Карта Финляндии “Charta öfwer Storfurstendömet Finland” была ненадежной, с «белыми пятнами». В приоритеты Швеции не входило картографирование своих территорий. Россия составляла карты новых завоеванных земель Карелии тщательнее, чем карты внутренних областей империи[16].

Потеря финских территорий сократила количество хозяйств-налогоплательщиков как рустхоллов, содержавших кавалеристов, так и ротехоллов, поставлявших и содержавших пехотинцев (ротовых солдат)[17]. Чем меньше становилось людей, тем больше приходилось работать оставшимся. Положение ухудшилось в 1720-х гг., когда власть насильно переселила тысячи коренных шведских солдат в исконно финскую провинцию Тавастланд[18].

Мало-помалу Швеция вновь стала бряцать оружием так, чтобы его услышали королевские дворы в Европе, и начала точить дипломатические кинжалы. Лишь в Финляндии не бренчали монеты в сундуке, хотя и там рождалась уйма планов по вооружению[19].

Особо сметливые генералы ненавидели восточные лены и не застревали в них. Престарелый вояка-каролинер[20] Карл Густав Армфельт был повышен до должности главнокомандующего войсками в Финляндии на седьмом десятке и только потому, что уже там жил. Но и он с неприязнью воспринял оказанную честь и вскоре умер.

Другой почтенный генерал, Карл Кронстедт, тщательно осмотрев крепости, арсеналы, дороги, мосты и склады, убедился в их плачевном состоянии. Финляндия будто превратилась в зону, демилитаризованную бедностью. Население прозябало в нужде, питаясь хлебом из соломы, сосновой коры и болотных трав. Солдатам не оставалось ничего съестного. Пастбища были истощены, а скот припрятан из-за опасений конфискаций[21].

В своем обследовании Финляндии Кронстедт повторял очевидные вещи. Практически то же самое докладывал генерал-губернатор Лёвен. Из всех средств, предназначенных для вооружения Шведского королевства, менее десятой части уходило в Финляндию[22].

Только подумайте! Была ли в Европе 1730-х гг. хоть одна такая же слабо фортификационно укрепленная территория, как Финляндия?

Если взирать на прошлое с вершин древ дворянских родословных, то может показаться, что мы видим возрождение великой державы. Но действительность разочаровывает. Знатоки военного дела не расхаживали по финляндской земле. Они лишь поручали другим планы нападения. Генерал Кронстедт не одобрял даже оборону. Он раскритиковал в пух и прах состояние пограничных укреплений. Не только древний Олафсборг, но и новехонькие крепости Фридрихсгам и Вильманстранд не были способны выдержать даже короткую осаду.

Крепостей внутри страны не было совсем. Такое положение дел вновь подтвердило никчемность Финляндии.

В Северной войне Швеция потеряла после осад крепость Нотебург, города Нарву, Дерпт, Ригу, Пернов, Ревель, Выборг, Кексгольм… и совокупный негативный эффект этих потерь даже превзошел Полтаву[23]. Фортификационные линии по восточной шведской границе Ништадтского мира были скромны по бюджету и убоги по замыслу. На многих прибрежных скалах Южной Швеции были возведены каменные крепости, однако на Финском заливе не было ничего, даже на полуострове Гангут, вдоль которого пролегал исторически важнейший фарватер. Не проводилось элементарнейшего рытья траншей, хотя оно дешево обошлось бы за счет труда преступников и солдат.

В Северной войне все сложилось скверно. Однако шведы с теплотой вспоминали свои первые победы. Они презирали русских, рассуждая, что Полтава случилась потому, что король встал не с той ноги, им просто не повезло или Бог покарал, а вовсе не потому, что противник был сильнее. В пользу Швеции говорила ее история, но не сравнение ресурсов двух стран в начале 1740-х гг. В русской армии насчитывалось 240 тысяч человек, а ее пехота и артиллерия, безусловно, являлись лучшими в Европе. Иррегулярные казацкие и калмыцкие конные отряды были неудержимы[24].

Со стороны Финляндии нечем было угрожать безопасности Петербурга. А Петербург был грозен для Финляндии своими гарнизонами, военно-морскими базами, оружейными заводами и арсеналами.

Что касается снабжения, то было трудно предсказать, сколько в Финляндии уродится хлеба и будет заготовлено фуража, или насколько истощится Россия.

Записки ученых мужей об экономике Матери Свеа оказывались неутешительными. Падчерица Финляндия погружалась в безысходную бедность по многим причинам[25]. Да и климат не благоприятствовал восстановлению. Холодные, жаркие и сухие июньские дни резко сменялись градом и ливнями в июльский сенокос, а в августе уже бывали заморозки. От неурожая страдал каждый лен. Впрочем, тут уместно не забывать о критическом отношении к источникам. Из архивов никогда не донесутся упования и надежды простых людей: пусть рожь заколосится и будет вдоволь репы, пива и овса, пусть амбары будут полны дичи и лосося. Наши избы, сараи, телеги и сани готовы принять хоть с десяток рот солдат на полное довольствие! Милости просим!

Вверх по службе, прогон сквозь строй

Представители высшего сословия – аристократии, духовенства и незнатных чиновников с семьями – составляли менее трех процентов населения[26]. Но при этом в Финляндии уровень их привилегий и роскоши не достигал каких-то заоблачных высот. А с нищих и взять-то нечего.

Франция, которой шведы восторгались, выплачивала денежное довольствие сотням своих бесполезных генералов с мнимым авторитетом полководцев. В Швеции также существовали переплаты и фиктивные должности, но армия не давала возможности разбогатеть. «Элита» обитала в казенных квартирах, которые вряд ли пришлись бы по душе даже прислуге французской знати. В Финляндии не было крупных военных товариществ со светскими связями, устраивавших балы в стиле барокко и рококо.

В армии продвижение по службе шло медленно. Даже среди фельдфебелей числилось не так уж много простолюдинов. Военным вполне хватало доходов от службы, да и окружающие относились к ним с уважением. Офицеры, военные чиновники и наиболее достойные унтер-офицеры жили на средства, получаемые от казенных усадеб-бостелей, налогов, взимаемых с ближайших хозяйств, и на денежное довольствие. Им завидовали те, кто вкалывал на самой тяжелой работе.

За меч брались, когда ломалось перо и не было других вариантов. Подобная ситуация сложилась у Мортена (Мартти, Мартинус) Фрезе. Он родился в 1688 г. в Выборге в знатной немецкой семье. Его отец был купцом и членом магистрата, учился в университете и амстердамском коммерческом училище. В роду были священники и чиновники, но не было ни одного военного. Вероятно, что в Выборге у Мортена был в детстве гувернер и он закончил начальную школу. Затем он поступил в Королевскую академию Або и проучился семь лет. О его успеваемости почти нет сведений. Известно, что Фрезе принадлежал к Выборгскому землячеству и через консисторию взыскал с одного бакалавра долг в 3 риксталера. В 1710 г. Выборг был осажден и захвачен русскими. Когда перестало хватать личного состава, то и абоские юнцы пошли в армию. Фрезе записался добровольцем. Он числился в морских списках и, вероятно, выходил в море, но боевые действия чаще велись на суше. Молодой прапорщик Фрезе служил в королевской лейб-гвардии и Эстерботнийском полку. Он участвовал в тяжелых боях при Хирвикоски, Борго и Гельсингфорсе. В 1713 г. в битве на реке Пелкина, проигранной шведами, он был взят в плен. По-видимому, в России Фрезе провел три года, потом сбежал и объявился в своем полку в Умео. Для него война закончилась на западном побережье, в Швеции. Мог стать лейтенантом, капитан-лейтенантом, первым капитаном… могло сложиться по-всякому. Его старший брат Иоаким Фрезе сражался в Выборге и на реке Пелкина. В обеих битвах сдался в плен, вернулся на родину в 1722 г. в звании капитана. В результате несчастного случая при стрельбе лишился руки. Другой брат, Якоб, был чиновником по гербовым сборам, письмоводителем гражданской экспедиции министерства внутренних дел, канцеляристом и поэтом[27].

Представители рода Фрезе, занимавшиеся торговлей, остались в Выборге, на восточном побережье. Мортен Фрезе получил назначение в Кемскую роту Эстерботнийского пехотного полка[28].

Он, во всяком случае, жил в общине Ий и церковном приходе Лаппфьярд. В судебном протоколе есть упоминания о неблагополучной ситуации в Кемской роте. Постоянный состав трудно уживался с окружающими и изнывал от скуки. Поговаривали, что Фрезе «воровал мясо и доил чужих коров». Распри разгорались из-за занятий колдовством и семейных измен. Фрезе оставался холостяком и приставал к чужим женам. Возможно, это была просто клевета. Тем не менее некто капитан Винге утверждал, что Фрезе «состоял в переписке с дьяволом». Иногда полк участвовал в учениях, фортификационных работах и гарнизонной службе. Однажды в Олафсборге Фрезе облил вином лейтенанта Каландера. По свидетельству прапорщика Туйулина, Фрезе вел себя «неподобающе перед простолюдинами и солдатами». Такое оскорбит кого угодно[29].

Фрезе был сыном добропорядочного купца и студентом, которому не хватало лишь дворянского титула. Выходцы из недворянских семей не могли получать воинских званий выше полковника и подполковника. Низшие воинские звания позволяли удовлетворять базовые потребности, но не приносили богатства своему обладателю. Повышение по службе шло согласно выслуге лет. В мирное время наличие или отсутствие амбиций и мотивации не играло никакой роли. Последний бостель Фрезе находился в Эстерботтене, в деревне Рёкио прихода Вёро. Он женился уже в преклонном возрасте.

Его супруга Эбба Шарлотта фон Кнорринг происходила из офицерского рода, ее отец был майором Эстерботнийского полка, позднее стал полковником Бьёрнеборгского полка. Детей бог им не послал. В 1741 г. 53-летний капитан гвардейской роты Фрезе внял зову военных труб. Мы еще вернемся к его нелегкому жизненному пути на страницах этой книги.

Среди «действующих офицеров» шведской армии было много стариков. Пенсионного возраста и пенсионного обеспечения тогда не существовало. Владельцы казенных квартир никогда не становились «талеровыми миллионерами», так что им приходилось изо дня в день находиться на службе и надеяться на физически необременительную войну.

Суммарно численный состав полков и батальонов финляндских ленов достигал 10 тысяч человек, но, как правило, ротовые войска были недокомплектованными. Мужчины старели и болели в любом возрасте. Количество обученных наемников – особенно из числа иностранцев – резко сократилось из-за нехватки денег в королевской казне. Принудительная вербовка бродяг обходилась дешевле, чем добровольный набор в армию. Резерв был скудным. В Финляндии, где преобладало женское население и чувствовался дефицит рабочей силы, остро не хватало мужчин.

В солдаты шли третий наследник земельного надела, неуживчивый батрак и нерадивый подмастерье. Военная стезя прельщала еще и тем, что она вела куда-то, а не только уводила от чего-то[30].

Ротовые солдаты жили как крестьяне и выполняли обычную работу. Их трудовую жизнь не нарушали бестолковые полевые учения. Роты, батальоны и полки редко призывались на военные сборы для отработки приемов владения ружьем и выработки навыков механического исполнения команд.

Система индельты (поселенная система) уверенно держалась на ногах без опор-костылей в виде казарм и лазаретных денег. Были отработаны две команды «Вольно» или «Отбой», так что во время мобилизации и военных походов солдаты не могли сразу привыкнуть стоять по стойке смирно. Съестных припасов в сараях бедняков имелось едва ли на месяц, не говоря уже о транспортных средствах. В финских полках не было обозов.

Согласно одной из военных схем, Эстерботнийский пехотный полк преобразовывался в полк морской пехоты: в каждой роте по 100 человек пехоты и 50 матросов. При необходимости полк перебрасывался на галерах, возможно, даже с жителями Бьёрнеборга на борту, на юг через Ботнический залив. «Неплохая идея», – соглашались военные стратеги в Стокгольме, – но о финансировании даже и не задумывались[31].

Поселенная система не ущемляла стариков, так как отсрочка пенсии экономила затраты на подъемные выплаты. Со временем годы брали свое, утраченная трудоспособность вела к бедности. Мужчины разного возраста страдали от подагры, малой подвижности пальцев, последствий переломов ног, плечевых травм, венерических заболеваний, эпилепсии и потери рассудка. Понятно, что корона не отчисляла деньги на охрану труда и пенсии. Большая часть торпа доставалась следующему ротовому солдату. Жилище и лесные поляны, расчищенные под пашню, оставались старикам и вдовам[32].

В Эру свобод солдаты и их семьи составляли самую многочисленную группу из числа людей, вынужденных просить подаяние в церковном приходе. Это не оскорбляло их чести. Во время церковной службы ротовые солдаты сидели бок о бок с бродягами[33].

Даже когда в августе порой нежно веяло сельской идиллией, на военных трибуналах и специальных судебных заседаниях гремел гром и сверкали молнии. Приоткроем темные стороны военной жизни, заглянув в судебный протокол Эстерботнийского полка.

20 сентября 1731 г. Пиетари Гранат, Ниило Паллатци и Антти Лухтман втроем дезертировали из крепости Вильманстранд в Эстерботтен. Смертный приговор смягчен: каждого трижды прогнать сквозь строй из 300 солдат. В случае нехватки исполнителей наказания приговор заменить на 15 раз по три удара шпицрутеном.

Во время прогона сквозь строй сослуживцы по очереди били виновного шпицрутенами. Нельзя было забить солдата насмерть, однако травмы, боль и позор были почти равносильны казни. Экзекуция устраивалась у всех на виду. Предполагалось, что страх будет держать народ в узде.

29 мая 1731 г. солдат Эстерботнийского полка Эскели Сийк сбежал из крепости в сторону границы. Признался в намерении перебраться в Россию, продал свою амуницию. Смертный приговор смягчен на трижды по пять прогонов сквозь строй из 300 солдат. Заменен на десять прогонов из 100 солдат.

Начиная с 1711 г. Кустаа Никулайнен, Матти Хахто, Ханну Оттила, Ханну Рююнянен, Хейкки Алатало, Антти Аккалайнен и Паавали Сорвари, спасаясь от голода, бежали из Вескелакса в Эстерботтен. Они стали солдатами, так как у них не было паспортов. Позже они вернулись на родину и поселились в выморочных поместьях. «Бывших солдат» задержал служитель закона. В 1731 г. военный трибунал вынес им смертный приговор за дезертирство. Приговор был обжалован у Его Королевского Величества и отменен Апелляционным судом.

Антти Родман сбежал с пограничной службы в Россию, откуда «периодически» возвращался. Пять прогонов сквозь строй. Эрик Фриберг наказан за единовременное присвоение нескольких подъемных выплат, т. е. махинации с денежным довольствием. Повторный побег из гарнизона, утеря амуниции и оружия. Смертный приговор, но – да избежит он казни – десять прогонов сквозь строй.

Солдат Кемской роты Юхо Фремлинг дезертировал из Нейшлота в Россию, вернулся и попытался получить новую подъемную выплату в Карельском драгунском полку. Распознан и сослан в Эстерботнийский полк. Смягчение смертного приговора – 15 раз по три удара шпицрутеном.

Солдаты Нярпиёской роты Андерс Бекман и Матте Сакс предприняли попытку побега в Швецию на шлюпке, были пойманы в Рауманмери. Смягчение смертного приговора: восемь суток строгого режима на воде и хлебе в Корсхольмской королевской тюрьме.

Солдат Кемской роты Юхо Бьёрнхольм развозил дипломатическую почту и рапорты. При исполнении служебных обязанностей дезертировал в Вестерботтен. Смертный приговор смягчен до 12 раз по три удара шпицрутеном.

Солдат майорской роты Матс Лонг сбежал на третий день Пасхи, вероятно, до принятия присяги. В бегах занимался воровством. Был схвачен в Педерсёре. Смертный приговор смягчен: восемь суток тюремного заключения на хлебе и воде и компенсация ущерба.

Матти Кокфельт в свой караул освободил из-под ареста солдата Юхо Пииппо – десять раз по три удара шпицрутеном.

Симо Тикфорс ранее наказывался плетью за растрату продовольствия. На Михайлов день то ли продал, то ли заложил свои кафтаны зажиточному крестьянину Туомасу Пакури в Руоколаксе. Согласно военным протоколам, кафтаны необходимо вернуть или возместить стоимость из денежного довольствия. В противном случае: трижды прогон сквозь строй из 300 солдат или 15 раз по три удара шпицрутеном.

Юхо Херстрём украл в Вильманстранде у соседа девять серебряных талеров. Двенадцать раз по три удара шпицрутеном и публичная исповедь на воскресной службе.

Хейкки Туллстрём, ранее наказывался. На постое украл у плотника Пертту Салонена 10¼ локтя холста стоимостью в два серебряных талера и 11 эре. Украденное было возвращено владельцу. Смертный приговор смягчен: 20 раз по три удара шпицрутеном и публичная исповедь на трех воскресных службах.

Урьё Кослинг взял без разрешения две каппы[34] ржи на раздаче продовольствия в королевском складе в Вильманстранде. Шесть раз по три удара шпицрутеном.

Олави Хейсканен стоял вечером в карауле в Вильманстранде на внешних укреплениях Фризенгейма и украл 50 локтей холста у мадам Марии Яениш. Смертный приговор смягчен: 20 раз по три удара шпицрутеном и исповедь на церковной службе.

Олави Пеликан, на коего донесли однополчане Пиетари Гранат, Ниило Паллатци и Юхо Вяйсянен, украл у них 291 медный талер: каролингскими денариями и эре. Пеликан вины не признает. Несмотря на отсутствие прямых доказательств, многие детали указывают на него. Военный трибунал обязал его признаться под присягой.

Артиллерист Эрик Аппельстрём ранее подвергался наказанию. На этот раз он обворовал нескольких людей, самовольно покинул караул и потерял амуницию. Смертный приговор смягчен: 15 раз по три удара шпицрутеном и исповедь на церковной службе[35]. Аппельстрём весь день отсутствовал на службе, обнаружен пьяным в бессознательном состоянии. Позже он заявлял о сношениях с животными. Свидетелей и внятного признания нет. Оправдан. Пьянство, самовольное оставление караула и кража: в совокупности три прогона сквозь строй и исповедь в сакристии.

В Вильманстрандском гарнизоне Урьё Расе был посажен в гауптвахту за дебоширство. Он признался, что осенью 1729 г. во время ночного караула сношался с коровой. В темноте он не смог различить ее масть. До поступления на военную службу Расе многократно брал на душу такой грех. В прошлые разы жертвами стали корова родителей и гнедая кобыла дяди Лаури Ряйсянена в приходе Куопио, а также кобыла ротового хозяина Пиетари Кайкконена в общине Лиминка. На заседании уездного суда и на военном трибунале Расе отрекся от признаний.

Причины ложных показаний: надежда на казнь, упование на Бога и вечное блаженство, желание освободиться от душевных мук и страданий. Расе был пожизненно отлучен от причастия. Причина: нарушение брачных обетов и внебрачные связи с Аполлонией Каллиотар и Маргаретой Яаконтютяр. Приговор военного трибунала для Расе и животных: обезглавливание и сожжение на костре. Из-за отсутствия явных улик наказание Расе смягчено: 40 раз по три удара шпицрутеном, публичная исповедь и принудительные работы в крепости Фридрихсгам.

Солдат Кемской роты Кристиан Халвари и незамужняя бабенка София Туомаантютар хотели пожениться, хотя в Кеми у Халвари уже была законная супруга Элина Хейкинтютар. Потаскуха родила мальчика. Кафедральный капитул и боргоский епископ Даниэль Юслениус не признали новый союз законным.

В действительности практика вынесения наказаний за преступления была на редкость снисходительной. В условиях острой нехватки солдат власти почти никого не казнили. Самое жестокое наказание применялось только в случае зверских злодеяний.

Солдат Микко Бликст замучил своего семилетнего сына до смерти. По данным следствия и показаний под присягой, Бликст с бесчеловечной жестокостью хватал малыша за волосы, в ярости бил его об пол и стены, швырял под полати, продолжал избивать всем, чем попало. Он вынул внутренности и растоптал. Затем Бликст бросил тело на очаг. Когда тлеющие угли прилипли к телу, Бликст облил его холодной водой из ведра, связал веревкой и спрятал под кроватью, потом связанное тело затолкал в печь. Смертный приговор, подписанный королем. Казнь через обезглавливание совершена 11 мая 1733 г. в Тавастгусте[36].

Здоровое семя

Карл Эмиль Левенгаупт родился в 1691 г. в Стокгольме в старинном графском роде военных во времена, которые были столь же воинственными, как предыдущие и последующие. Отец генерал служил и был верен Саксонии. В Северной войне он оказался в затруднительном положении, облачившись в одежды верности двум державам. Швеция вынесла изменнику смертный приговор. К счастью наследников, на тот момент Левенгаупта не было в стране.

Карл Эмиль учился в Гамбурге и Париже, но академического образования не получил. А как могло быть иначе, если происхождение не давало другого выбора. Во время войны за Испанское наследство шестнадцатилетний юноша начал военную карьеру. Возможно, странствования уберегли Карла Эмиля от смертельной участи каролинеров, служивших в королевских войсках или отрядах его родственника, Адама Людвига Левенгаупта.

Происхождение помогло Карлу Эмилю стать лидером: уже в 18 лет он был в звании капитана. Именитое дворянство не карабкалось от корней до самой макушки древа по слабым и шатким веткам. Офицерская карьера Левенгаупта началась на службе у голландцев. Однако Швеция не отвергла сына-изменника.

В молодости он участвовал в крупных баталиях. В 1709 г. в войне за Испанское наследство в битве при Мальплаке Левенгаупт сражался на стороне герцога Мальборо и его союзников, которые одержали кровавую победу. В Северной войне он под командованием генерала Магнуса Стенбока отражал атаку датчан в Сконе. В следующем походе Стенбока Карл Эмиль бился в Померании и Гольштейне. В 1712 г. в сражении при Гадебуше подполковник Левенгаупт руководил фланговой атакой драгун на пересеченной местности. Победа – последняя для Шведской империи – была отчасти его заслугой. Удача, тем не менее, вскоре отвернулась от шведов. В Тённинге десятитысячное шведское войско капитулировало.

Левенгаупт купил себе свободу и продолжил карьеру. При осаде Штральзунда был ранен в голову, но быстро восстановился. В Швеции Левенгаупт перевелся в лейб-драгунской полк и оказался в резиденции Карла XII в Лунде. Источники 1710-х гг. дают мало информации, но, очевидно, что Левенгаупт был храбрым, стойким и обладал незаурядными умственными способностями. Король не терпел при себе дураков. С должным почтением Левенгаупт следовал за помазанником Божьим в его финальных безбожных испытаниях.

В первый мирный год Левенгаупт уже был генерал-майором кавалерии. Закалка была только условием, но не причиной его молниеносного взлета в Эру свобод. Левенгаупт мало чтил знаменитых усопших. Он представлял армию и дворянство в одном лице в период становления власти сословий. Левенгаупт смог уловить дух эпохи и понять послевоенную действительность. Он хорошо говорил, но писать не любил. Левенгаупт не был красноречивым оратором, слагающим пышные речи, однако умел говорить открыто и смело. Он завоевал симпатии нужных людей и без надобности не нарывался на врагов. В 1734 г. дворянство впервые избрало его на пост лантмаршала – главную должность в риксдаге. Левенгаупт возглавлял депутации, комиссии и комитеты[37].

Он не выставлял себя безумным фанатиком и, пока это было выгодно, гармонично уживался со сдержанным Горном. Когда настал момент, Левенгаупт показал свой характер и в арсенале политической артиллерии оставил только оружие своего калибра. Он был человеком будущего, настоящего и прошлого. Принадлежность к старинному роду дополняла довольно внушительный список его личных заслуг. Военачальники вытачивались из многовековых родовых древ. Твердость их характера закалялась в грохоте и гуле сражений.

Карла Эмиля Левенгаупта можно сравнить с парадным скакуном. Он перепрыгивал препятствия, но мог и взбрыкнуть. Однако Левенгаупт никогда не командовал ни целой армией, ни даже полком. Скорее всего, его знания и представления о Финляндии были ничтожными, хотя в XVII в. его роду по материнской линии – Кёнигсмаркам – принадлежало имение Харвиала в Йанаккале. Сильный характер нельзя было скрыть. Пристрастие к политике не мешало таланту полководца, потому что, как позднее заметил прусский военный теоретик генерал Карл фон Клаузевиц, война «есть продолжение политики другими средствами».

Левенгаупт окунулся во внешнюю политику, будучи послом в Вене. У него были собственные представления о Гольштейне, Дании, Пруссии, России и Франции. В отношениях с иностранными государствами современники Эры свобод придерживались мнения, что «большинство правителей точно следует заветам Макиавелли и пользуется только теми благами, которые могут быть полезными и выгодными в нынешних условиях»[38]. Нет смысла в любви и ненависти к другим культурам и национальностям. Неважно, с каким монархом мы имеем дело. Швеция рассорила своих союзников. Важнее всего были деньги, деньги и еще раз деньги. Кто мог спасти этого жалкого голодранца с Севера?

Самой богатой, густонаселенной и престижной страной была Франция. Шведов не отпугивал ее фанатичный католицизм в XVII в. ортодоксальном и военно-религиозном. В Эру свобод можно было заключить и другие союзы, но они ни в какое сравнение не шли с союзом с самой Францией. Классик политической истории К.Г. Мальмстрём кратко объясняет, что означало это восхищение и стремление к выгоде: в Швеции сформировалась «партия, которая, ловя каждый намек Версаля, купила поддержку Франции ценой своей независимости»[39].

В 1738–1739 гг. в риксдаге набрали популярность два символа. «Шляпы» символизировали отважных, профранцузски настроенных, смелых и свободных людей. Более забавный символ ночные «колпаки» олицетворяли тех, кто боялся России и проспал свою военную удачу.

Старый Горн отошел от дел, и его партия потерпела поражение на выборах. «Шляпы» закидали «колпаков» агрессивными лозунгами. Нападение было замаскировано защитой.

«Серьезный кризис угрожал неприкосновенности, свободе, жизни и собственности верноподданных государства». Потомков подстерегал «неизбежный и тотальный крах». «Надежду дарило» только облачение в воинские доспехи.

Лантмаршал Карл Густав Тессин произнес речь о «здоровом семени» войны, которое прорастет и вырастет в дерево, способное породить «благородные и бесподобные плоды». На тот момент садовники не были уверены в том, что семя надо посадить, хотя и выступали с убедительными речами. Все же Тессин не был глупым хвастуном, в частной переписке он предрек провал военной политики.

Всемогущая пропаганда вторглась в храмы науки и искусства, светские салоны и церковь. На баланс сил в риксдаге влияло духовенство, которое «колпаки» надеялись перетащить на свою сторону. Наравне с крестьянскими хозяйствами пастораты могли выделять средства на нужды войны. Но не хлебом единым жив человек. Епископ Линчёпинга Эрик Бенцелиус был пламенным вдохновителем «шляп»[40].

Церковь пела гимны во славу войны, во внешнеполитическом хоре отлично смотрелись бы даже магометане Османской империи.

Война-реванш, война возмездия, война-продолжение – названия, не требующие дополнительных обоснований. Во всех этих случаях шла речь о священной войне. Майор Малькольм Синклер в молодости уцелел в Полтавской битве, но погиб в июне 1739 г. при исполнении курьерского поручения в Стамбуле. На обратном пути, в Силезии, его убили русские агенты. Тайная корреспонденция исчезла, но потом объявилась в Швеции. Россия заявила о своей непричастности, однако на некоторое время убийц сослали в Сибирь.

Мотивы и зачинщики остались неизвестны. Вряд ли российская императрица Анна Иоанновна была причастна к провокации. Приближенные царицы – маршал Миних, герцог Бирон и граф Остерман плели свои интриги. Инцидент с Синклером стал универсальным политическим инструментом. В Швеции с помощью образа мученика пламя войны разжигалось в панегириках и кровожадных речах, произносимых в риксдаге[41].

Нестерпимый зуд

Швеция считала, что покорила Финляндию во время крестовых походов, хотя в том далеком прошлом этих государств еще не существовало. Согласно достоверным источникам, шведы и финны никогда не воевали друг с другом и всегда выступали на одной стороне. Финляндия была частью Швеции, но понятие «Швеция-Финляндия» было малоизвестным. В правящих кругах термин Storfurstendömet Finland (швед. Великое княжество Финляндское) являл собой бессмысленное красивое сочетание слов, в отличие от слова лен и епархия. Однако слово «Финляндия», конечно, существовало. Ученые мужи в своих трудах отмечали, что Finska Nation — «финская нация» (иногда со шведскими финнами) – отличается происхождением, физическими и духовными качествами. Простые люди были стойкими, выносливыми, трудолюбивыми и храбрыми, хотя их сноровка и сообразительность оставляли желать лучшего.

Фредрик I и Левенгаупт не собирались строить второй резиденции в Саволаксе. Шведы не ездили дальше юго-западной части Финляндии. Перед поездкой в Лапландию ученый Карл Линней записал в своем дневнике несколько фраз по-фински: «Дать мне еда. Дать мне лошадь. Сдать мне комната. Есть, кто знать шведский». Он коверкал язык, сочетая шведские и финские слова, потому что не встречал людей, владеющих шведским. Преодолевая языковой барьер высотой с лапландскую сопку, священники говорили на ломаной латыни. Линней был не празднолюбцем, а активным полевым ученым. Однако в низкие курные избы путь ему был заказан. Хозяева постоялых дворов отказывались давать лошадей и хлеб человеку с подорожной грамотой. Мир растений поражал великолепием, а жизнь человеческая – убожеством. У финнов были подслеповатые, слезящиеся глазки и рыхлое тело, как у грибов. Линней не поместил людей на вершину своей классификации живой природы[42].

Когда просители, говорившие только на финском языке, обращались к услугам бюрократической машины, им нужно было иметь при себе блокноты с готовыми фразами и переводчиков. Чиновники плохо владели финским, если вообще его знали. В документах финский язык позволялось использовать фрагментарно в том случае, если писарь уездного суда не мог перевести какие-то откровенные подробности преступлений против нравственности. В 1720-е и 1730-е гг. уровень владения финским языком среди представителей власти резко снизился.

Таков был мир. Неравенство укрепилось в сословном делении прочнее, чем в языковом. В Швеции существовало много форм притеснения, зато отсутствовало угнетение по национальному признаку. Для карьериста переход с финского на шведский был очевидной необходимостью, а не вопиющей несправедливостью. Если житель Тавастланда или Кайаналанда получал звание майора или магистра, то он становился самым шведским из шведов[43].

В Швеции французский язык и латынь имели свои ниши, но несмотря на то, что внешних завоеваний стало меньше, вторым официальным языком страны оставался немецкий. Король Фредрик I подписывал письма на немецкий лад – Фридрих (Friedrich). Самые знатные семьи не могли похвастаться исконно шведским происхождением.

Поступая на службу в родных ленах, коренные финны тщетно надеялись на отсутствие дискриминации. Среди профессоров Королевской академии Або, а также в Абоской и Боргоской епархиях встречались уроженцы Финляндии, но их было заметно меньше на постах президента надворного суда (гофгерихт) и губернатора. Секретарь лена Самуэль Форсен перевел на финский язык общешведское уложение 1734 года, но напечатать его не удалось.

Если уездный судья (герадсгевдинг) не знал иностранных языков, то истец и ответчик не могли его понять[44]. С этой проблемой иногда сталкивались на заседаниях риксдага, но Матери Свеа не нужно было вмешиваться. Так или иначе, управление страной осуществлялось. Преступления наказывались, браки заключались, похороны и крещения совершались, участки земли размежевывались. В первой половине XVII в. в Швеции, в том числе в Финляндии, появился эффективный и по-своему справедливый бюрократический аппарат[45]. Основные рычаги власти – налоговая и военная службы – не были ориентированы на двуязычие населения.

Крестьяне в Финляндии, как и везде, избирали представителей в риксдаг по своему судебному округу. Поездка за свой счет и месяцы пребывания в Стокгольме были обузой для депутатов. В целях экономии несколько округов стали выдвигать общих представителей. Это коснулось даже высших сословий.

В 1738 г. из более чем 50 священников на заседаниях риксдага присутствовало шесть финнов, в 1740 г. – четыре[46]. Дворянство отправляло представителей Финляндии в состав секретного комитета по разработке военных проектов. Асессор Абоского гофгерихта Карл Лиллиешерна сказал: «Вообще-то я не финн, но у меня доброе финское сердце». Лиллиешерна призывал прислушаться к предостережениям, доносившимся из пограничных областей, в том числе из Сконе. «Кто обжегся на молоке, тот и на воду дует»[47].

Партии риксдага не имели уездных комитетов и бдительных информаторов в Финляндии, но «призраки» Великого лихолетья не исчезали. Происходили случайные стычки, и это еще куда ни шло, но не было ничего доблестного в набегах партизан, поджогах, творимых собственной армией, торговле людьми, произволе и одичании народа. Минуло только двадцать лет со времен апокалипсиса – Северной войны. Трудно было приступить к чему-то новому. На заседании риксдага один священник заявил, что, поскольку территория Финляндии не укреплена, то шведской короне нельзя требовать от финнов жертв – в случае войны пусть они взывают к состраданию и милосердию русских[48]. Мнение жителей Финляндии не могло быть услышано в Стокгольме. Возможно, не столь резкие речи произносились на заседаниях риксдага в Гельсингфорсе или Або.

Швеция и Финляндия были вместе уже 500 лет, их связь трудно объяснить. Что финны отдавали и что получали за свою преданность? Только убожество и угрозу завоевания. На заседаниях риксдага эти опасения выражались в докладах на военную тему. Крестьяне негодовали. Барон Хенрик Вреде был озабочен тем, что «финское сучье отродье присоединится к русским и ударит шведам в спину, ежели продолжать с ним так обращаться»[49].

Выражение абоского купца Эсайаса Вехтера «финская нация» вызвало раздражение. «Нельзя делать никакого различия между Швецией и Финляндией. Это один народ с одним законодательством и одной формой правления»[50].

Кризис в региональной политике произошел после событий 1739 г. Колокола не били в набат, предупреждая о русской угрозе. Но беда пришла неожиданно: в Финляндию были введены два шведских полка, состоявших из нескольких тысяч наемных солдат[51]. Переброска войск вызвала нервный зуд. Что им здесь надо?

В современных финских исторических исследованиях звучит горечь за несправедливость по отношению к Финляндии. Век за веком Швеция черпала здесь ковшами кровь и проливала ее в далеких землях в угоду жестокому Молоху вместо того, чтобы защищать Финляндию. Десятки тысяч финских солдат гибли по ту сторону Балтийского моря, в то время как их жен насиловали, детей продавали в рабство. Однако из этого не следует вывод, что в 1730-х гг. или в другие мирные времена финны молились о постоянной защите со стороны армии.

Скорее всего, они молились только о мире. Десятки тысяч финских солдат стали обыденностью, к этому привыкли. Жители Финляндии не просили у Швеции вспомогательных войск. Их содержание обернулось бы всеобщим бедствием. По сравнению с такой прожорливой ратью библейское саранчовое полчище казалось благодатью.

Это зловещее оживление и явление двух полков жутко напугало горожан. От перешедшего в руки России Выборга город Борго унаследовал епископскую кафедру и лицей, а не военную инфраструктуру. А тут на постой нагрянули две вестманландские роты с командным составом. В городе не было ни казарм, ни другого жилья. Незваные гости кинулись в дома, где едва была хотя бы одна пустая каморка. Гостеприимство не являлось национальной добродетелью жителей Нюланда. Магистрат выдал каждому солдату купон на дрова, свечи и жилье. В дома пришлось вламываться силой. Для перевозки грузов солдаты конфисковали у населения лодки, тем самым парализовав торговлю.

Для ремесленников армия была ненадежным заказчиком с нестабильной платежеспособностью. Шведские военные опустошили провиантские склады на случай мобилизации, прежде чем появились слухи о начале войны. Нужно было распределять продовольствие, но это оказалось невозможным, потому что рынок подчиняется скорее закону спроса и предложения, чем предписаниям[52].

В пропагандистских воззваниях «шляп» кровь Авеля взывала о мести Каину, хотя сталкивались далеко не братские народы. Раз уж так хотелось использовать священные тексты, то в Финляндию следовало бы пригласить Иисуса Христа, чтобы как в Новом Завете накормить эти многочисленные полки парой рыбин и пятью хлебами. За неимением других чудес власть запретила самогоноварение[53].

В Эстерботтене полковник Йоахим фон Ганшоу умолял о поставках продовольствия морским путем, так как в неурожайный год людям пришлось есть падаль и осоку. Шведское правительство раздало крестьянам немного зерна, что, по мнению солдат, было неправильным. Кстати, за двадцать лет ни один унтер-офицер Эстерботнийского полка не был произведен в офицеры, потому что эти звания присваивались только пришлым людям. Даже сын Ганшоу был всего лишь фельдфебелем[54].

Разжигатели войны подсчитывали талеры, пушки и воинские подразделения, но не учитывали запасы в амбарах, сараях, поголовье скота на пастбищах, а также размеры земельного участка тех, кто был обязан содержать солдат. Из Швеции корабли привозили все больше вооруженных солдат. Местные жители не встречали их со словами приветствия Välkommen (швед, «добро пожаловать») и «будьте как дома». «Гости» редко помогали женщинам носить воду, не кололи дрова, а порой даже мочились в неположенных местах.

В прибывших шведских полках не было тягловых лошадей. Издавна перевозка являлась самой неприятной обязанностью гражданских лиц. Мизерное вознаграждение в 4 эре за милю[55] мало кого прельщало. Военные перевозки требовали много времени, повозок и низкорослых, упрямых кобыл и меринов, незаменимых во время пахоты и посева.

Нашествие солдат, которое усилилось в следующем, 1740 г., принесло доход тавернам, общим саунам, а беднякам – небольшой заработок, однако терпели пришлые и местные друг друга с трудом. Проблемы накапливались. Например, Фридрихсгам – торговый город, экспортер леса и смолы – теперь в связи с переходом на военную экономику погрузился в хаос. Из Фридрихсгама в Вильманстранд шел новый тракт, а через реку Кюмень – мост, способный выдержать тяжелые орудия. К сожалению, армия пользовалась этими удобствами, сдирая с крестьян семь шкур. Например, в приходе Валкеала была зафрахтована сотня лошадей[56]