Отслойка бесплатное чтение

Книга создана при содействии агента Уны Харт и бюро «Литагенты существуют»

Редактор: Татьяна Соловьёва

Издатель: Павел Подкосов

Главный редактор: Татьяна Соловьёва

Руководитель проекта: Ирина Серёгина

Арт-директор: Юрий Буга

Корректоры: Лариса Татнинова, Наталья Федоровская

Верстка: Андрей Фоминов

Дизайн обложки: Андрей Бондаренко

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© А. Султан, 2024

© Художественное оформление, макет. ООО «Альпина нон-фикшн», 2024

Моему папе. Спасибо, что верил

Глава 1

Суббота

Спать хотелось невыносимо, но игнорировать разрывающийся мочевой пузырь я больше не могла. Вздохнув, с трудом, не открывая глаз, села. Только коснулась пола, как между ног заструилось тепло. Неужели все-таки описалась? Или воды отошли?

За окном было темно, город, укутанный смогом и холодом, спал. Наверное, еще и пяти утра нет… Я добрела до туалета. Сидушка унитаза ледяная. Выдавила из себя последние капли, бросила взгляд на кусочек туалетной бумаги и увидела темное пятно. В сером свете я не смогла понять, что это, подошла к зеркалу и щелкнула выключателем. Вернулась к унитазу и увидела целое созвездие капель на молочном ворсистом ковре. Я отрывисто задышала и вдруг поняла, что кровь льется по внутренней стороне бедер. Стянув промокшие насквозь трусы, кинула их на пол у ящика с грязным бельем и взяла чистые с сушилки, трясущимися пальцами прикрепила ночную прокладку. Страх липким, холодным потом покрыл спину, пальцы, шею.

Нельзя плакать. Я вошла в спальню, сжала челюсти, выдохнула, плач надулся плотным комком в горле. Будто я не беременная с кровью в промежности, а жаба, готовящаяся выбросить язык за мухой пожирнее. Позвала мужа:

– Рус, у меня кровь.

Он резко сел и посмотрел на меня.

– Что случилось?! Что делать?!

– Я позвоню врачам и, наверное, вызову скорую? Позвони маме, скажи, чтобы приехала.

Рус поднялся и взял телефон. Я зашла в гардероб, чтобы собрать вещи в роддом. Положив телефон на полку с кофтами, включила громкую связь. Несмотря на ранний час, Сауле Жанатовна ответила сразу, видимо была на дежурстве.

– Алло, извините, что так рано, у меня кровь идет, красная, много. Мне к вам ехать?

– Красная жидкая? Не коричневыми сгустками? – Врач будто ждала моего звонка.

– Красная, жидкая.

– Где-то болит? Тянет поясницу? Неделя какая?

– Не болит. Начало тридцать четвертой.

– Ребенка чувствуешь?

Я закрыла глаза, положила ладонь на живот и прислушалась.

– Не чувствую, – я зажмурилась, будто, закрыв глаза, смогу услышать дочку, – но ничего не услышала. Я мысленно позвала ее и стала слегка нажимать в разных местах, но ответа не было. Я выдохнула и попробовала вдохнуть – не получается. Резко затошнило. – Я ее совсем не чувствую, живот какой-то твердый.

– Вызывай скорую, езжай ко мне на Басенова, я тебя приму, – ее фразы были короткими, голос четкий, без эмоций, но какой-то теплый.

– Хорошо.

Я подняла глаза и в зеркале встретила выжидающий взгляд Руса. На себя я не смотрела.

– Что сказали?

– Вызывай скорую, я соберу вещи.

Я наскоро выхватила сумку и стала закидывать все, что мне казалось нужным: носки, трусы, пижаму, халат, компрессионные чулки, пачку подгузников для новорожденных. Затем зашла в ванную и засунула в косметичку зубную щетку, пасту и увлажняющий крем. Между ног стало совсем мокро, и я спустила трусы: прокладка полная, хоть выжимай. Странно, я ведь каждый месяц вижу кровь и совсем ее не боюсь, так почему сейчас меня всю трясет… почему я плачу?

Сменив прокладку, краем глаза приметила капли на полу. Сегодня суббота, а Маша придет убираться только в понедельник… Наклонившись, стала оттирать кровь салфеткой. А то стыдно как-то, я-то уеду, а Рус останется, и что ему – оттирать это? Или брезгливо перешагивать? Я сразу представила длинного Руса, который, как кузнечик, прыгает через кровавые пятна.

– Ты что делаешь? Совсем, что ли!

– Нужно оттереть кровь.

– Собирайся! – Рус уничтожающе посмотрел на меня. – Скорая уже едет.

Я поднялась, вернулась в гардероб и, стянув пижаму, наконец решилась взглянуть на себя в зеркало. Мой огромный, как барабан, живот скукожился, опустился и стал твердым. Я тронула его кончиками пальцев – точно камень.

Умоляю, малышка, держись. Ну же, пошевелись хоть немножко, ты же так любишь пинать мой мочевой пузырь, я не буду злиться, только пошевелись. Но замерший живот, казалось, опустел.

Стараясь двигаться как можно аккуратнее, я спустилась на первый этаж и обернулась – моя старшая дочь Беатрис, ничего не подозревая, спит в своей комнате. А вдруг я не вернусь? Я даже не понюхала ее на прощание. С нижней ступеньки, лениво растянувшись, упала бордовая капля. Уже и вторая прокладка протекла.

– Скорая уже здесь, – голос Руса показался мне очень далеким.

Я нацепила пуховик, шапку и сунула ноги в заношенные кроссовки. Если мы выживем, точно куплю себе новые.

Спустившись на первый этаж, я вдруг замерла. Никогда не замечала эту огромную люстру в форме шара, давно она тут висит? В центре холла уже и елку нарядили, а я все думала, какой костюм купить Беатрис. Она хотела быть божьей коровкой, но пока я нашла только пчелу и муравья… а вдруг я уже ее не увижу? Мотнула головой, отгоняя назойливую мысль.

– Что у вас случилось? – Фельдшер, совсем молодой парень с чемоданчиком в руке, посмотрел на меня сонными глазами.

– У меня кровь, ее очень много, скорее всего отслойка плаценты.

– Отслойка, дейді…[1] – хмыкнул он. – Срок какой?

– Тридцать четыре недели.

– Обменканы беріңіз[2].

– Обменка у врача на Басенова, она меня ждет, сказала ехать к ней.

– Вас как зовут?

– Саида.

– Саида, это скорая, а не такси, повезем куда полагается, садитесь.

Он помог мне подняться в скорую и сел рядом с водителем. Минут десять куда-то звонил, три раза переспросил мой ИИН и наконец сказал:

– В первый роддом поедем.

– А они смогут принять роды? Это ведь экстренное кесарево, и ребенок недоношенный, смогут его выходить? Может, все-таки на Басенова?

Фельдшер не ответил. Окна скорой были заклеены бумагой, я повертела головой и сквозь небольшую щель, где отклеился уголок, увидела проносящиеся мимо уличные фонари. Точно лягушонка в коробчонке. Где этот первый роддом? Я знала адреса всех частных роддомов Алматы, знала имена сильнейших врачей, но никогда еще не бывала в загадочной «женской консультации». Да что там, я даже в поликлинику не обращалась ни разу. В моей голове возник образ облезлых стен, злых теток в очереди, ледяных крючковатых пальцев, лезущих в промежность, будто сующих чеснок в брюшко бройлерного цыпленка. Я достала телефон и хотела было снять кадр для инстаграма[3], но подумав, что он может быть последним и слишком драматичным, позвонила Сауле Жанатовне.

– Меня везут в первый роддом. Так решил фельдшер, говорит, не положено на Басенова.

– В первый роддом? – Она помолчала. – Ладно, сейчас что-нибудь придумаем. – Она выдохнула, вдохнула, я уже подумала, что она забыла нажать отбой, как вдруг она тихо, наверное одними губами, прошептала: – Удачи.

– Спасибо.

Я убрала телефон в карман пуховика. Несколько странно, что она пожелала мне удачи. Врачи полагаются на нее?

Машина круто повернула и остановилась.

Фельдшер выпустил меня и завел в неприметную дверь под навесом. Я осталась сидеть в темном коридоре. Как-то слишком быстро мы приехали, хоть гляну на карте, где я нахожусь. Сейфуллина – Кирова… так это в двух шагах от нашего дома. Я столько раз проходила мимо и не знала, что тут находится главный городской роддом Алматы?

– Не болды?[4] – послышался сонный голос.

– Ложные схватки, – ответил фельдшер.

– Зачем привезли тогда? – В коридор вышла медсестра в униформе, поверх голубой рубахи она накинула толстую вязаную кофту.

Я поднялась и, нахмурив брови, подошла к ней.

– У меня не схватки, а кровь льется как из крана! Скорее всего, отслойка плаценты!

Медсестра вскинула бровь и, скривив рот, вздохнула.

– Обменную давайте.

– Она у врача на Басенова. Муж ее скоро привезет.

– Срок?

– Тридцать четвертая неделя, вторые роды, первые было ЭКС.

– Кровь какая? Мажет коричневым?

– Да нет же! Говорю, льется красная кровь!

– Ну и сколько «вылилось»? – передразнила медсестра.

Я проглотила вагон мата и проклятий и ответила:

– Я думаю, стакана полтора.

– Стаканы… – ухмыльнулась она, – одна прокладка? Ежедневка?

– Две ночные, – я переступила с ноги на ногу.

– Пройдите в приемный покой.

В углу комнаты стояли три медсестры, молча наблюдая за нами. В скудно освещенном помещении было холодно, вдоль стен сгрудились столы с выключенными компьютерами, стулья хаотично натыканы во все свободные места – настоящий склад, а не приемный покой. У окна прижались друг к другу кушетка и гинекологическое кресло. По потолку расползлись желто-бурые пятна, в нескольких местах вздулась известка.

Именно поэтому я и не хожу в государственные женскую консультацию и поликлинику. Не из-за пожелтевшего потолка, бог с ним. Каждое слово, которое произнесла медсестра, почему-то больно кололо. Ну пусть не больно, но неприятно. То самое «неприятно», которое испытываешь, когда берут кровь из пальца, когда делают татуировку, когда тебе наступили на ногу в баре. Но этого самого «неприятно» до сих пор я могла избежать за разумную сумму денег. И сейчас была уверена в том, что ни в чем не виновата перед медсестрой. И в то же время понимала, что сейчас никакие деньги или имя не помогут мне. Помогут ли удача или Бог, тоже не знала.

– Ладно, идите на кресло, проведем осмотр.

– На кресло?! Вы меня слышите? У меня кровь идет!

– Ну осмотреть-то все равно надо, – пожала плечами медсестра.

Я скинула пуховик на пол и стянула джинсы до щиколоток, между ног холодела кровь. В горле встал комок. Я потеряю своего ребенка из-за этих идиоток, которые не хотят меня слышать… Я проглотила крик, медсестрички просто следуют протоколу, конечно, они должны меня осмотреть, а еще убедиться, что я не ВИЧ-инфицированная, что у меня нет других опасных болячек, но что, если за это время мой ребенок умрет? Я попыталась сесть в кресло, но медсестра на меня заорала:

– Куда садишься?! Я же салфетку не постелила!

Я спустилась на пол, утерла выступившие слезы. В голове крутилась история Дины. Она родила сына три года назад, но в первом триместре у нее началось кровотечение. Потом она рассказывала:

«У меня началось кровотечение примерно на десятой неделе. Поехала в женскую консультацию на скорой. Там в очереди сидели круглые беременные, а я вся в крови, даже на стул в очереди не села – стыдно пачкать. Хотя мы же вроде "среди своих", но среди акушерок женщина никогда не своя. Меня принял мужчина, залез рукой мне во влагалище, как в пакет, в котором на дне среди продуктов искал зажигалку. Вытащил красный шмоток, ткнул мне в лицо, плюхнул в миску и сказал:

– Любуйтесь, мамаша, вот он, ребенок ваш. Вылез!

Я заплакала. На меня накричали, сказали собираться и не задерживать очередь. Я натянула холодные мокрые трусы и прошла в соседнюю комнату, чтобы узнать дату чистки.

Врач вскинулась:

– Куда прешь?! Сначала УЗИ!

Мне дали квиток и послали в другой кабинет. Рукава у куртки намокли – вытирала то сопли, то слезы, салфетки с собой не взяла, а там никто, конечно, не давал.

На УЗИ женщина долго водила по моему животу, потом во влагалище, а я молчала и плакала.

– Чё ревешь?! Вот он, ребенок твой, жив-здоров! Сердце бьется.

Комнату заполнили звуки с подводной лодки, а потом тук-тук-тук-тук, очень частое тук-тук.

– Хорошее сердце, четкое, вы зачем пришли? Вот салфетка, вытирайтесь и идите!

Я вытерла живот салфеткой, а сопли собрала ладонью.

– Как – жив?

– Ну да, а ты что, не рада?! Аборт, небось, хотела? Через две недели приходи на скрининг и на учет вставай.

Я вышла и посмотрела на мужа. Он одернул мою рубашку, подтянул трусы и штаны. Обнял.

Когда мы дошли до машины, я наконец смогла разлепить губы и сказала:

– Он жив.

– Что? – спросил он, а я села на сиденье – его мне не было стыдно пачкать.

– Наш ребенок жив, – я смотрела на знак пешеходного перехода в пяти метрах от нашей машины. Простой и понятный. Я протянула мужу выписку с УЗИ.

Он несколько раз ее перечитал.

– Хочешь хинкали? Переоденешься? У меня в сумке есть спортивные штаны.

Я не хотела хинкали. Я хотела выносить и родить здорового ребенка, а потом прийти к этому мужику, который вытащил из меня тот шматок, сунуть ему своего живого ребенка в рожу и заставить смотреть».

Я поняла, что если сейчас из меня вытащат мертвое тело, то вряд ли будут тыкать им в лицо, его, скорее всего, завернут и уберут подальше.

– Что тут такое? – прозвучал уверенный голос.

– Ложные схватки, мазня.

– Да нет у меня схваток, тут кровь льется, – обессиленно вздохнула я.

Передо мной возник великан. Мужчина метра под два ростом с бритой головой в черной куртке.

– Сколько крови?

– Наверное, два полных стакана.

– Красная, да? Как тебя зовут, солнышко?

– Саида.

– Так, Саида, у тебя отслойка плаценты, сейчас мы будем делать экстренное кесарево сечение, – он тронул меня за плечо, и исполинская длань легла на меня, как покрывало. – Срок?

– Тридцать четыре недели. – Всем телом хотелось податься вперед, навстречу этой руке, она была теплой, уверенной.

– Угу… – он поджал губы и нахмурился. – ОАК, ОАМ, катетер мочевой, готовим операционную, – все это он выкрикнул сплошной автоматной очередью.

Медсестры захлопали глазами.

– Вы что, блядь, встали?! Быстро, я сказал! – Врач похлопал в ладоши-лопаты. – Почему на вас, куриц, все время нужно орать?!

– Обменкасы жоқ[5], – виновато возразила медсестра.

– Ебтвоюмать, блядь… – Врач медленно провел по лысине. – Мы и плод потеряем, и ее не спасем! – Он махнул на меня. – Я что потом в отчете напишу?! Обменки не было?! Кто из вас, дур, вообще ее принял?! Недоношенный плод! Сильнейшая кровопотеря, почему она не на Басенова?! Какой дятел ее привез?! Когда мы их потеряем, я каждую из вас в отчет внесу! Фамилию фельдшера мне на стол потом!

«Если, а не когда», – подумала я, держась за поручень гинекологического кресла. Одна из медсестер подлетела ко мне и уложила на кушетку-каталку.

– Раздевайтесь! Чулки компрессионные у вас есть?

– Да, в сумке, она осталась в коридоре, – сев на кушетке, я сняла майку, лифчик и трусы.

Подумала, может, нужно было оставить трусы и лифчик? Сжалась на кушетке в ожидании шутки об излишнем раздевании, но шутки не последовало.

Медсестра вернулась тут же и, натянув на меня тугие белые чулки, встряхнула застиранную сорочку, надела и завязала на спине. Сильная рука схватила мое предплечье и вывернула.

– Туф! Вены плохие.

– Вот тут есть одна хорошая, – я указала другой рукой на сгиб, где на светлой коже темнело пятно.

Ноги мне резко раздвинули.

– Расслабьтесь, я сейчас поставлю катетер.

– Ой, а можно я сама пописаю, я умею ОАМ сдавать… – Я резко свела ноги, слегка прищемив руки медсестры. – А катетер поставим, когда анестезия подействует, пожалуйста!

– Жоқ, катетер для операции, тезірек болшы![6]

Спустя два года после первых родов катетер оставался самым кошмарным воспоминанием, три дня после него кровью писала.

Медсестра снова раздвинула мои ноги. Боль была такой, что по щекам потекли слезы, не успела я вздохнуть, как в руку вошла игла. В вену попали только с четвертой попытки, предварительно хорошенько поковырявшись. Я откинулась назад. Голову подхватила сильная рука медбрата, до самой носоглотки мне сунули палочку для ПЦР-теста.

Я прикрыла глаза и тихо вздохнула. Держись, малышка, сейчас мы тебя вытащим… Даже если мне больно, с тобой все будет в порядке, обещаю. А боль – это всего лишь боль. Я выдержу в сто раз больше, только чтобы ты была жива и здорова. Не бывает ведь безболезненных родов.

В промежность будто одновременно лили спирт и тыкали иголками.

– Меня зовут Роман Петрович. Саида, рыбка моя, сейчас послушай, – великан положил мягкую ладонь на каменный живот. – Не думай о плоде, нам бы сейчас тебя спасти, и то хорошо будет, – сказал он и скрылся в коридоре.

Я проглотила крик и кивнула. Глаза опять наполнились слезами. Не думать о плоде… Это малышка, а не «плод». Хоть имя мы так и не придумали. Рус предлагал назвать ее Урсулой, а я хотела Фрейей. В честь скандинавской богини красоты, любви, плодородия и всего самого лучшего в мире. Но на самом деле я знаю, конечно, что никакая она не Фрейя, а Урсула – медведица. Мой медвежонок.

Готовая к следующим всполохам боли, я сжала челюсть, но каталку под гул удаляющихся голосов вытолкнули в темный коридор. С грохотом разъехались двери лифта. Когда мы наполовину заехали в него, ко мне подскочила еще одна медсестра и напоследок ткнула бабочкой в вену, чтобы добрать крови на очередной анализ.

– Проверьте биохимию! Пожалуйста! У меня плохие показатели АЛТ и АСТ! – крикнула я ей вслед.

Она не обернулась, двери лифта сомкнулись. Мы поднялись выше и заехали в родильное отделение. Из ближней двери раздался сдавленный стон. Где-то далеко закричал новорожденный.

Я сжалась и даже разрешила себе тихо порадоваться, что мне не больно, не так, как им.

Медбрат нахмурил брови.

– Әй, шеш андағыны![7]

Я приподнялась и посмотрела на него. Что еще снимать, и так же в чем мать родила.

– Носки!

Я стянула носки, надетые на компрессионные чулки, и передала ему теплый влажный комок. Мне было стыдно, что мои ноги вспотели и он держит сейчас в руках эти потные носки. «Они чистые, я их только надела», – хотела было сказать я. Это похоже на то чувство стыда, которое вспыхивает, когда официант забирает со стола влажную салфетку, в которую ты высморкался. Поэтому я стараюсь прятать её в сумку или сую в карман.

– Телефон отдай.

Написав Русу: «Меня везут на операцию», – отдала и телефон.

Нужно было написать, что я его люблю и что он точно справится с Беатрис и Урсулой. Даже если и без меня. Но вместо этого я просто оставила его с ужасным концом дешевого детективного сериала с Первого канала, где в конце серии убийца замахивается ножом, мы слышим крик и не знаем, убил он кого-то или нет. Я закрыла глаза, разочарованная в себе как в жене. Как мать я уже и так налажала хуже не придумаешь.

Было около семи утра.

В просторной операционной горел яркий свет. Кафель на полу и стенах одинаковый – белый и хлорированный. У окна стояла акушерка и разговаривала с щуплым мужчиной в очках и смешной шапочке.

– Саида, меня зовут Ляззат, я буду помогать Роману Петровичу, – представилась медсестра. – Что у нас произошло?

– Отслойка, тридцать четвертая неделя, роды вторые, беременность вторая, в первый раз было ЭКС.

– На каком сроке ЭКС? И почему ЭКС? Раздевайся, пожалуйста, – она подошла ко мне и забрала сорочку.

– Сказали, что узкий таз. На сорок второй неделе. Родовой деятельности не было, пила мизопростол, начались схватки; полное раскрытие, после двух часов потуг врач сделала… ну…

– Вагинальный осмотр?

– Да, и сказала, что плод неправильно вошел в родовые пути. Меня прооперировали и достали дочку.

– Ну так это не узкий таз, – пробасил Роман Петрович, войдя в операционную, и протянул руки медсестре, на которые она натянула перчатки.

– Какая анестезия была? – спросила Смешная шапочка, не оборачиваясь.

– Эпидуралка, спина до сих пор болит.

– Меня зовут Наиль Ришатович. Я анестезиолог. Сейчас мы тебе поставим спинальную анестезию. Она немного отличается от эпидуральной. Пересаживайся на операционный стол. Ох-хо! – вдруг воскликнул он.

Я обернулась и встретилась с глазами цвета весенней травы.

– Вот это у нас хохлома… Это ж надо было так себя расписать!

Я улыбнулась – о своих татуировках всегда приятно слушать.

Моя мама ненавидит татуировки, по ее мнению, их делают только проститутки и зэки. Но я всегда смеюсь в ответ: зато, если я умру и мне почему-то оторвет голову, мое тело всегда можно будет опознать по черепу с цветами на спине, по розе на правой ноге, по сове, летящей над открытой книгой у меня на груди. Так что, можно сказать, я им одолжение делаю.

– Ты, выходит, боли не боишься? Может, мне в коридоре подождать? – усмехнулся анестезиолог. – Так, сейчас я поставлю обезболивающее, потом скажу «замри». В этот момент через катетер, – он показал мне ужасающе длинную толстую иглу, – я начну вводить анестетик. Когда я буду вводить иглу – не чихай, не пукай, не шевелись. Дернешься, и обезболим тебе ногу, а живот нет. Но операцию все равно сделаем. Поняла меня?

Я кивнула. Хотя мне совсем не понравилось его «все равно сделаем». Я знаю не понаслышке, что роды – это больно. Но резать меня наживую… самое ужасное, они ведь точно так и сделают. В первых родах анестезиолог сделал неправильные расчеты и я чувствовала и первый надрез, и второй. Пока я не закричала, что мне невыносимо больно, он и не думал что-то менять.

– Хорошо, наклоняйся вперед, чем глубже, тем лучше.

Я вздохнула и, раздвинув ноги, наклонилась так низко, как позволил живот. Спины коснулся холодок – ватка со спиртом. Потом короткий, совсем не ощутимый укол.

– Хорошо, замерли.

Я задержала дыхание, сконцентрировавшись на двух струйках крови, бегущих по внутренней стороне бедра. Мысленно я болела за правую, но узнать, кто победит в этом бесславном забеге, не смогла, меня попросили выпрямиться и лечь. Ноги отнялись сразу, и уложить их на кушетку самостоятельно я не смогла. Ляззат подвинула их, раскинула мои руки в стороны, затянула ремни и поставила капельницу. В голову пришла мысль об Иисусе, страдающем за наши грехи. А я в тот момент себя чувствовала Девой Марией, несущей грех всех женщин. Хотя у Марии роды, по всей видимости, прошли легко, во всяком случае, никто не упоминал об обратном. Бог наказал женщинам рожать в мучениях, но как сильно мучилась Мария? У нее ведь даже секса не было. Легко ли головка ребенка порвала ей девственную плеву? Сколько часов длились схватки? Родился ли Иисус ножками вперед, разорвав ей влагалище внутри и снаружи, или Бог был милостив и все прошло как по маслу?

С тех пор как Беатрис подросла, мы часто принимаем душ вместе. У меня стоит ее шампунь, иногда я мою им голову, и он совсем не щиплет глаза, мой же – с коллагеном, якобы придающий объем, – сжигает их как кислота. Зачем делать шампунь, который щиплет, если можно обойтись и без этого? Разве Бог не мог позволить женщинам рожать без боли?

Роман Петрович подошел ко мне.

– Ну, понеслась. – Он протянул руку за скальпелем и, взяв его, замер. – Какой красивый шовчик у нас. Кто делал? – Он сделал надрез.

– Лаура Саркеновна.

В лампе надо мной расплывалось нечеткое отражение – голое, распятое тело. Надреза я не почувствовала, но увидела, как лобок залило бордовым. Вторая медсестра тут же промокнула тампоном.

– А, ну она-то лучшая. Завкафедрой была, пока учился, с ней и первые операции делал. Она сейчас в «Армане» принимает?

– Нет, в «Мерее».

– Странно, я думал, ты с Олесей Романовной рожала.

– Мы начали с ней, а потом подъехала Лаура Саркеновна на кесарево.

– Не понял, с кем рожала? – спросил анестезиолог.

– С Ивановой Олесей Романовной. Помнишь, была такая? Краса-а-авица… – хирург ухмыльнулся.

– Да что ты, Олеся?! Вы же учились вместе, Роман Петрович?

– Было дело, – кивнул хирург.

Анестезиолог нахмурился.

– Да это ж та! Ты за ней три курса увивался! – рассмеялся анестезиолог.

Я ухмыльнулась и взглянула на хирурга, он нахмурился.

– Ну, не увивался… так, пару раз в кино звал.

– Все-все, вспомнил: темные кудри, головка аккуратная и руки, как металл.

Хирург не ответил.

– Да там же история была! Мне Серега Пак, с третьего перинатального, рассказывал. На анатомке. Пришли они, значит, на первое вскрытие, и Рома такой весь из себя смелый – хочет Олеську впечатлить – вызвался первым. Скальпель взял и ка-а-ак рухнул на пол, – анестезиолог засмеялся и смахнул слезу.

– А она что? – спросила Ляззат, поджав губы, чтобы скрыть улыбку.

– Ничего, перешагнула через него и сама вскрытие сделала, да еще какое! Молодец она была, а Роман Петрович…

– Наиль Ришатович, у нас операция, – прервал его хирург.

В моей памяти возникла брюнетка с мелодичным голосом. Олесе Романовне, по моим прикидкам, было под пятьдесят. Осанистая, решительная и с тонким чувством юмора, она и сейчас привлекала внимание. Неудивительно, что Роман Петрович ей увлекся.

Какое-то время тишину нарушал лишь звук кровоотсоса. Я ждала, когда почувствую сильное натяжение и они достанут малышку. Несмотря на заявление врача, я знала: моя дочь жива. Я пять месяцев промучилась с жесточайшим токсикозом, заболела и вылечилась от редчайшей в мире болезни и теперь не услышу и не увижу комок, из-за которого столько кутерьмы? Я отказывалась верить в это. И тут же представила, как сажусь в скрипучий кожаный салон машины и мы с Русом молча едем домой. Я бы даже заплакать не смогла. А если… если она все-таки не выживет?

– Мда, принесла тебя нелегкая, я только домой собрался, а тут ты. Так еще и с отслойкой. Твои врачи что церберы на меня накинулись.

– Вам кто-то позвонил?

– Олеся Романовна и Сауле Жанатовна. Как давай трезвонить, я только куртку надел, уже автозавод подрубил, машину решил прогреть. Ну, словом, пришлось нам всем остаться из-за тебя, а могли бы сейчас в душ и на боковую. Суббота все-таки, бессовестная ты, – хирург поморщился. – Вот тут, видишь? – Он показал что-то медсестре. – Спайки.

– Это плохо, да? – спросила я.

– Нехорошо.

– Кстати, ну, вернее, не совсем кстати, – оживился анестезиолог. – Вы сходили в то кафе?

– Еще не успел, – ответил хирург. – Кровь уберите, ничего же не видно!

– Сходите, говорю, плова вкусней во всем Казахстане не делают.

– А вы про какое место говорите?

– По Ленина вверх.

– А, там еще ресторан этот… как его. Большой такой, тойский[8].

– Да-да, вот скажи, вкусно?

– Очень, – я улыбнулась.

– Ну вот, Роман Петрович, видишь? Сходи.

Хирург не ответил и нахмурился.

– Мда… Спайка на спайке.

– Извините, я не знала. Я сразу после операции встала и ходила, как сказали, честно.

– Спайки не от этого появляются, рыбка моя. В этом ничьей вины нет…

– А долго там еще? – операция, казалось, длится вечность. Ног я не чувствовала, и поэтому так хотелось сжать ступни, согнуть коленки, к тому же ужасно зачесался кончик носа.

– Не скоро. Ну и кровищи у нас тут. Отсос! Матку не вижу – все в крови. Салфетку! Еще салфетку… рассекаю спайки, осторожно, порвешь спайку – тут еще больше крови будет. – Хирург прикусил губу. – Ну ты что?! Ну куда режешь-то?! – воскликнул хирург.

Он отошел на шаг и переступил с ноги на ногу. Послышался чавкающий звук.

– Ну вот, тапки мне новые кровью залила… Форму-то ладно, постираю, а вот тапки жаль.

Я поежилась и всеми силами пыталась не слушать громкое чавканье обуви хирурга. На секунду в отражении в лампе мелькнула я, а вокруг багровое пятно. Я резко отвернулась.

Хирург тяжело вздохнул и вдруг улыбнулся.

– Хорошо, что сразу приехала, а не стала ждать.

– Повезло, что вы остались, – я улыбнулась. – Вот в прошлый раз, когда ЭКС было, так все неожиданно случилось. – Я поежилась…

В первые роды я переживала схватки при свечах в теплом джакузи под тягучий голос доулы, она пела мне старую казахскую колыбельную. Тогда мы «ныряли» в схватку и «благодарили боль».

Акушерка не оставляла меня ни на секунду, мне делали массаж, развлекали историями и все время хвалили. Хотя за что, я так и не поняла.

Роды вызывали «коктейлем» с мизопростолом. На раскрытии в пять сантиметров прокололи пузырь. Вылились теплые, прозрачные воды. Через каких-то двадцать минут меня жгло огнем, словно рукой рвали матку и ломали кости одновременно. Схватки приходили волнами, время между ними сокращалось. Мне казалось, что я в бушующем море, в том самом месте у берега, где волна скручивается, – там она самая сильная. Она поглощает вас, швыряет о дно, закручивает и повторяет это снова и снова. Я вырывалась из нее на поверхность, тянула воздух, но не успевала сделать нормальный вдох, меня тут же топила вторая, а потом третья, четвертая, пятая, легкие горели, голова кружилась. Я протяжно мычала и выгибалась. Поставили эпидуралку. Боль отступила, я смогла улыбаться, шутить и просто лежать. Полное раскрытие, меня начало тужить. Я перешла в родовую палату, опять стало больно. Я тужилась лежа, сидя, стоя. Рус был со мной каждую минуту, и если вначале я стеснялась и держала его рядом с головой, то в какой-то момент умоляла его посмотреть, не видно ли там в промежности чьей-нибудь головы. Но головы не было. Олеся Романовна засунула в меня руку по локоть, нашла потерянную голову и поджала губы.

– Придется делать кесарево, она не вошла в родовые пути, а если попытаюсь ее туда направить, могу свернуть ей шею.

Рус подписал какие-то бумаги, я тоже что-то подписала. Через пятнадцать минут меня уложили на операционный стол, разрезали и достали Чичу. Когда я ее увидела, то почувствовала, что повторила бы все это еще сорок раз.

– Так, сейчас все молчим, – хирург стал серьезен и сосредоточен.

– Ляззат, извините, но чешется, не могу терпеть, – шепнула я. Она аккуратно почесала мне нос. – Да, вот тут, спасибо.