Пацаны: конец истории бесплатное чтение

Додик
Рассказ[1]

В середине июня около часа дня Николай Колобов, запирая входную дверь, на секунду задумался, снова открыл ее, проверил на кухне газ, сам не зная зачем, заглянул в обе комнаты и, наконец, вышел из квартиры. «Времени еще вагон, но просто так сидеть и ждать невыносимо… Ох уж мне эта встреча!» – думал он, не спеша спускаясь по лестнице. И действительно, времени у него было предостаточно, чтобы к двум часам добраться от своего дома, находящегося в районе Преображенской площади, до Китай-города. Выйдя на улицу, он с тоской и вместе со злобой посмотрел на стоявшую во дворе свою старую, давно требовавшую серьезного ремонта бежевую «шестерку». Вымолвил: «Кастрюля», вздохнул и направился к автобусной остановке.

Николаю недавно исполнилось двадцать четыре года. Это был очень худой, тщедушный молодой человек с непропорционально большой для своего невысокого роста головой с шапкой темных, густых, кудрявых волос. Болезненно-бледный цвет кожи портил довольно-таки правильные и приятные черты его лица. Он плохо видел и постоянно носил очки.

Колобов жил вдвоем с матерью. Отец, доктор наук, преподаватель в одном из московских вузов, умер от рака, когда Николаю было семь лет. Мать, страстно любившая сына, видела в нем одном смысл своей жизни. Она баловала его и готова была работать целыми днями, лишь бы он ни в чем не нуждался. Николай рос болезненным ребенком; ему приходилось частенько одному сидеть дома, когда остальные ребята играли на улице. Это развило в нем, с одной стороны, чувство ущемленности, с другой – своей исключительности. Он любил мечтать. Кем только не представлял он себя. И великим полководцем, правителем древней Спарты, и средневековым всемогущим алхимиком, чернокнижником. В школе Николай учился на отлично, значительно опережая своих сверстников, но в то же время тянулся к компаниям хулиганов, ища в них силу и те непринужденность и раскованность, которых в нем не было.

Окончив школу, Колобов попробовал поступить в МГУ на юридический факультет, но, получив по одному из экзаменов три балла, не прошел по конкурсу. Для него это был удар. Если бы все это происходило в семидесятые-восьмидесятые годы, Николай, находясь в подобном положении, засел бы за учебники и вскоре добился бы своего, но это было начало девяностых, в стране бушевал капиталистический бум, все ударились в предпринимательство, Москва пировала. Что стало с городом за последние годы! Как из-под земли вырастали ночные клубы, рестораны, везде сновал богатый модный народ.

Николай поступил на заочное отделение в Московскую государственную юридическую академию. Но заставить себя углубиться полностью в учебу, как он делал это раньше, Колобов уже не мог. Он видел, что многие его знакомые, которых он считал гораздо ниже себя, уже чего-то добились, как-то определились, а он так и не двинулся с места. Его угнетало, что он «чужой на этом празднике жизни».

В два часа дня на Китай-городе, возле памятника героям Плевны, Николай договорился встретиться со своим бывшим одноклассником Сашей Нечаевым.

Нечаев, прозванный еще с детства Незнайкой, вырос в традиционной семье алкоголиков. После девятого класса Нечаев, как полагается, пошел в ПТУ, но вскоре его бросил. На секции бокса, которую он в последнее время стал регулярно посещать, завел знакомства среди блатных. Тренировавшимся там «пацанам» понравился «дерзкий» Незнайка, его «подтянули». С тех пор в районе плотно утвердилось мнение, что Саша Нечаев – измайловский бандит.

В свои двадцать четыре года Незнайка успел уже многое повидать. Он отсидел год в Бутырке, похоронил многих из своих друзей. Сам чудом остался жив, когда на выходе из ресторана «Ханой» прямо рядом с ним расстреляли авторитета Моню. Бандитские «стрелки», «мусорские приемы», оргии с проститутками – вот чем жил последние годы этот молодой человек. В роскошных казино и ресторанах кутил с пацанами бывший оборванец. Он завел себе сожительницу, некую Олю, которая во время бандитских застолий сидела рядом с ним разодетым безмолвным истуканом; в подобные моменты она ощущала себя спутницей крутого мафиози и готова была ради этого сносить от него грубые шутки, побои и прочие издевательства (в семейной жизни Незнайка обещал пойти по стопам отца). Одно время Нечаев плотно подсел на наркотики, кололся вместе с Ольгой. Когда совсем потерял человеческий облик, «старшие» сделали ему замечание. Испугался. Он знал, что у них делали с «кончеными» наркоманами: «обезличивали», то есть выгоняли из «бригады», объявляя, что такой-то теперь «никто и звать его никак». Те, кто много знал, пропадали. Незнайку долго лечили, с наркотиков он вроде бы соскочил, стал опять ходить в спортзал. По воскресеньям некоторые любители из братвы играли в футбол. Холодильник в их раздевалке всегда был заполнен дорогим коньяком. Особенно злоупотреблял Незнайка, после таких матчей его пару раз выносили. «Перетренировался парень», – шутили пацаны.

Сейчас Колобов и Нечаев не общались. А тогда, в школе, они были большими приятелями, сидели за одной партой. Саша заступался за Колю, тот давал ему списывать. Николай любил иногда участвовать в диких забавах Незнайки, вместе им было весело. В последний раз они случайно встретились на одной ночной дискотеке. Незнайка был в компании подозрительных личностей, по внешнему виду которых сразу было ясно, к какому кругу они принадлежат. Колобов и Нечаев поболтали, договорились, по словам Незнайки, «как-нибудь словиться», но из-за отсутствия общих интересов так и не встретились. Сейчас этот интерес появился.

Несколько дней назад Николай заехал к родителям Нечаева. Дома были отец и мать. Он их с трудом узнал – настолько постарели и подурнели от постоянного пьянства эти люди. Колобов представился, вежливо попросил дать ему телефон Саши. Давно деградировавшие, они все-таки посчитали, что сыну будет полезно продолжение старого хорошего знакомства. «Щас, щас», – зашепелявила беззубым ртом Наталья Васильевна Нечаева. Старики засуетились. «Куда же Сашка его записал?» – нервничал отец, переворачивая содержимое стоявшей в прихожей поломанной тумбочки. Николай между тем рассматривал квартиру: все те же обои, та же примитивная мебель, что и десять лет назад, только все страшно загрязнилось, обветшало. Он заглянул в комнату: в глаза ему сразу же бросился большой телевизор «Самсунг», который совсем был не к месту и совершенно не гармонировал с окружающим беспорядком. «Видно, подарил Незнайка. Наверное, сказал при этом: “Пропьете – шкуру спущу”», – подумал Колобов. Наконец, поиски номера телефона увенчались успехом. Отец гордо протянул Николаю бумажку: «Вот его домашний, а это сотовый». Чувствовалось, что сына своего они считали важным, деловым человеком. Колобов поблагодарил и попрощался.

Николай прибыл на Китай-город раньше намеченного срока, но и после двух ему пришлось прождать с полчаса, прежде чем он увидел идущего со стороны сквера Нечаева. С досадой Колобов заметил, что его бывший одноклассник приехал не один: Незнайка зачем-то прихватил с собой приятеля, невысокого брюнета лет восемнадцати, в черном эффектном костюме и синей рубашке. Когда они подошли ближе, Николай отметил, что у парня в тон замшевым черным туфлям был подобран и замшевый ремень, на сломанном боксерском носу у него красовались очки с простыми стеклами в золотой оправе – видно было, что он аккуратен и любит модничать. На высоком, крупном Нечаеве тоже было что-то черное, но бесформенно-нелепое, в глаза бросалась выглядывавшая из-за треугольного выреза футболки массивная золотая цепь.

– Здорово! – весело буркнул Незнайка, протягивая свою огромную ручищу. Он был в хорошем настроении: сказывалась выпитая до этого бутылка пива.

Колобов с готовностью пожал его руку.

– Здорово, здорово! – улыбаясь, сказал он, стараясь попасть в заданный, как ему показалось, дружески-веселый тон.

– Николай! – он протянул руку незнайкинско-му приятелю.

Но тот, нагло смотря ему прямо в глаза, молчал.

Возникла неприятная для Колобова пауза. На какое-то мгновение его протянутая рука одна повисла в воздухе. Он собрался было ее уже убирать, но рукопожатие все-таки состоялось. Представиться молодой человек не посчитал нужным. «Какой наглый, отвратительный тип», – пронеслось в голове у Колобова. Он боялся и вместе с тем уважал этого «типа». Его присутствие крайне смущало Николая, он волновался.

Намеченной им ровной беседы с Незнайкой не получилось. Он говорил как по-заученному, иногда сбивался, в некоторых местах ненужно умничал, отчего казался глупее и неприятнее, чем был на самом деле. Николай сам это понимал, но ничего поделать с собой не мог. На протяжении всего разговора его не покидала мысль, что он унижается перед этими людьми.

– Саша, я к тебе вот по какому делу. Ты, может быть, помнишь, я во время нашей последней встречи тебе говорил, что работаю в одной фирме, которая занимается продажей майонеза. У директора этой фирмы, до недавнего времени моего приятеля, Сергея Потапова, знакомые на заводе в Иваново, где производят этот майонез. Система простая: там мы его брали по заниженным ценам и здесь, в Москве, реализовывали по магазинам. Месяц назад Потапов меня уволил.

Сказав это, Николай посмотрел на незнайкин-ского приятеля, но, встретив тот же наглый, немного насмешливый взгляд, сразу отвел глаза и продолжил:

– Потапов копит деньги на трехкомнатную квартиру. Когда я с ним расстался, у него уже было больше сорока тысяч долларов. Я знаю, сколько он откладывает с прибыли. Сейчас, по моим подсчетам, у него что-то около пятидесяти. Мне точно известно, что он хранит их дома. – Николай сделал паузу. – Я обратился к тебе, Саша, потому что мы знакомы с детства. И я доверяю тебе.

Он хотел вложить в эти слова особый проникновенный смысл, но получилось как-то натянуто и неестественно, это заметили бандиты, почувствовал и сам Николай. Он закурил.

– Вот что надо сделать… Сергей Потапов снимает с женой квартиру на Соколе. У них собака – бультерьер, переросток Леша, меня знает и не тронет: я с ним раньше часто гулял. Сергей уезжает на работу в восемь-полдевятого утра. Жена Вера учится в институте и выходит из дома позже. К метро она идет через парк, там ее можно спокойно перехватить, забрать ключи и передать их мне, затем держать ее, пока я все не сделаю.

– Ты поспокойней… А то как почесал… Почему думаешь, что деньги дома? – спросил Незнайка.

Колобов попробовал говорить размеренно, но вскоре, сам того не замечая, опять перешел на прежний темп.

– Когда мы с Сергеем на кухне занимались бухгалтерией, он откладывал большую часть со своей доли, говорил, что это на квартиру, и уходил в комнату – там их где-то прятал. Так было несколько раз. Я точно знаю деньги дома, вот те крест! – Николай перекрестился держащей сигарету рукой, это получилось фальшиво и совсем не к месту.

– Ты так не Богу – дьяволу крестишься, – усмехнувшись, заметил Незнайка. – Ну а если этот твой барбос купил на эти деньги какого-нибудь там майонеза, а с хатой решил обождать?

– Исключено. Они только и мечтали о квартире. Во всяком случае, в то время, когда я с ним работал, он эти деньги берег и никуда не вкладывал.

– С женой мы разберемся, прессанем – скажет… От кого, кстати, Потапов работает?.. Может, его прикрутить? – Незнайка посмотрел на своего друга.

– Ты имеешь в виду крышу? – спросил Николай.

– Да.

– Ни от кого… Понимаешь, Сань, у него нет своих магазинов, офис у него на дому – для подобных структур он незаметен. Он мне говорил, что работать с кем-то ему нет смысла: на реализацию товар он не дает, рассчитываются все с ним по факту, то есть помощь в выбивании денег ему не нужна. Если его насильно заставить платить, я думаю, он попросту скроется.

– Почему он тебя уволил? – неожиданно, смотря Николаю прямо в глаза, низким голосом спросил молчавший до этого приятель Незнайки.

– Ну… как тебе сказать… Не сошлись характерами.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– У меня был свой взгляд на наше дело, у него свой. Под конец мы вообще перестали понимать друг друга… Я ему становился не нужен.

– Ясно. Вы с ним врагами расстались?

– Нет, я бы не сказал, что врагами. Потапов объявил, что в моих услугах больше не нуждается, у меня и возник этот план. Мы пожали руки и разошлись. Кроме меня, он и других увольнял, дома у него многие бывали, жена всем болтала, что они на квартиру копят…

– Да, глядя на тебя, не скажешь, что способен акцию организовать. – Незнайка посмотрел на часы и, напустив на себя серьезный вид, сказал уже официальным деловым тоном: – Так, короче, вечером я к тебе заеду, обсудим детали, покажешь место. С завтрашнего дня начнем пасти.

– Ну что, Геныч, наколка вроде бы сладкая? – сказал Незнайка, усаживаясь на место пассажира в свой черный «БМВ» третьей серии.

– По возможности надо этого додика, твоего одноклассника, когда он покажет место, от работы отлучить. Бультерьера мы и сами хлопнем… Надо будет продумать потом, как это технично сделать. – Незнайкин товарищ сел за руль машины.

Они тронулись. Нечаев откупорил бутылку пива:

– А я думаю его оставить, так вообще все гладко получится.

– Смотри сам… Тогда подтянем Фому, он передаст этому черту ключи и поприсутствует в подъезде, чтобы тот не сквозанул с лавандосом, пока мы придержим кобылу.

Дела у группы Незнайки в последнее время складывались не лучшим образом. Из-за систематического безделья, наркотиков и пьянства Нечаев потерял все свои точки. Серьезные коммерсанты, видя никчемность, даже вредность Незнайки, от него отошли, а мелкие торговцы разорились сами. Нормально себя чувствовали те, кто успели за это время вырасти в деньгах, в связях и широко вкладывали свои капиталы в крупные фирмы, становясь их учредителями. Незнайка это золотое время упустил. Вокруг него собралась компания таких же бездельников. Из них только младший брат Фомичева Гена, по кличке Хипарь, был толковый: его мнение уважали, потихоньку он уже начинал рулить, постоянно что-то искал, был чем-то занят, словом, «рос». У него зрело недовольство Незнайкой, которого он про себя называл «ослиной рожей». Он подумывал отойти от него и увести брата к тем, кто умел зарабатывать.

Сейчас «Незнайка и его друзья», как их называли, регулярно, ничего толком не делая, получали долю с точек старших. На каждого выходило по полторы тысячи долларов в месяц. В таком дорогом городе, как Москва, где столько соблазнов, им, с большими запросами, этих денег, конечно же, не хватало. Дармовые деньги их разбаловали, некоторые расслабились до того, что вообще перестали быть боевыми единицами. Иногда они подтягивались на стрелки, иногда кого-нибудь кошмарили, но в последнее время необходимость в этом уменьшалась. Они видели, как постепенно становились ненужными, имидж их рушился. Их еще пускали в офисы, выслушивали, делали для них скидки в своих магазинах, выдавали по их просьбе «для дела» различные прайс-листы и образцы продукции, которые потом неизвестно куда девались, – но все уже было не так, как раньше.

Предложение Колобова для Хипаря и Незнайки было как нельзя кстати, возможность получить порядочную сумму после долгого периода делового затишья заинтересовала их.

До встречи с Нечаевым Николай не верил, что все то, что он задумал, может произойти в действительности. Разрабатывая этот план, он как бы щекотал себе нервы, считая, что всего этого никогда не будет и все еще тысячу раз отменится, лопнет, как лопнули другие его проекты. Даже на разговор с Незнайкой он поехал только для того, чтобы просто посоветоваться об этом деле. Но сейчас все стало по-другому: слово им было сказано, чужая сильная воля сковала его, он испугался. Была еще, конечно, возможность скрыться от Незнайки, предупредить мать, чтобы всем говорила, что его нет дома, самому не открывать дверь, не подходить к телефону, и о нем вскоре бы забыли – но Николай этого не сделал.

В десять часов вечера за Колобовым заехал Незнайка. Вместе с ним были уже знакомый Николаю Гена Хипарь и его старший брат Фома. Поехали смотреть место. Там план Николая подвергся серьезной доработке. Наблюдение за подъездом решено было вести из Фоминой «девятки» с тонированными стеклами. Предварительно он должен был на ней поездить по грязи и уже вручную полностью замазать номера. Из машины Николай указывает бандитам жену Потапова и после того, как она скроется за углом дома, идет в подъезд и там, между последними, пятнадцатым и шестнадцатым, этажами, ждет. Веру перехватывают Незнайка и Хипарь, но сделать это они должны не в парке, где даже в такое позднее время много гуляющих с собаками, а на безлюдной асфальтовой дорожке, по краям которой росли густые кусты. В задачу Фомы входило подогнать ближе к этой дорожке машину и после того, как в нее будет усажена Вера, отъехать в глухой двор. Затем, когда у Веры выбьют место хранения денег, Фома сообщает его Николаю и передает ему забранные у нее ключи от квартиры. Они вдвоем спускаются на пятый этаж, где живет Потапов, Колобов заходит в квартиру, Фомичев на лестнице его ждет. После того как все будет сделано, Фома возвращается к машине, и уже возле соседнего дома они забирают Николая. Был также намечен путь отступления: дворами они выскакивают на Ленинградку, на участок с оживленным движением, где легко затеряются среди машин.

На протяжении всего этого времени Хипарь и Фома не скрывали своего презрительного отношения к Николаю. Фома прикалывался и открыто хихикал над ним, Хипарь делал вид, что вовсе не замечает его. Когда Колобов пытался сказать свое мнение по делу, Хипарь отворачивался от него или бесцеремонно перебивал его резким вопросом. Незнайка также начал обращаться с Николаем грубо и вообще вел себя с ним как с посторонним. Испытываемое унижение мучило Колобова, но из-за своего панического страха перед этими людьми он делал вид, что не замечает такого отношения к себе.

Домой Николая привезли в третьем часу ночи. Не отвечая на вопросы матери, он сразу же заперся в своей комнате и лег в кровать. Мрачные мысли терзали его, особенно угнетало подлое поведение перед этой троицей. «Жил и не знал, что на самом деле трус и подлец. Сейчас это вылезло наружу», – думал он. Вскоре гнетущий страх перед завтрашним ужасным днем овладел им: «Если бы можно было этот день как-то перелистнуть и лежать вот так на кровати, только уже следующей ночью!» В эту ночь он заснуть не смог.

В шесть утра зазвонил будильник. Николай поднялся, в голове была тяжесть, его сильно мутило. В половине седьмого ему посигналили с улицы. Колобов выглянул в окно: во дворе стояла грязная синяя «девятка». «Началось», – подумал он.

Ехали молча. Фома вел машину нервно, быстро. В начале восьмого были уже на месте. Припарковались шагах в двадцати от подъезда. Примерно через час из него вышел Потапов, довольно высокий, толстый, с животом малый лет тридцати, в костюме, галстуке и с портфелем в руке. На секунду он остановился, закурил и двинулся в их сторону. Колобов почувствовал, как отчаянная тревога и вместе с тем какое-то окостенение разлились по всему его телу.

– Вот он! – пробормотал опомнившийся Николай.

– Спрячь жало, – прошипел сидящий рядом с ним Незнайка и грубо, схватив рукой за затылок, пригнул его вниз.

Хипарь спокойно, закрывая себе лицо, развернул газету. Не спеша Потапов прошествовал мимо машины.

– Какой коммерс! В гавриле, с портфелем! – сказал Фома.

– На стоянку пошел, за джипом, – добавил Николай.

– Ты что тормозишь, спалиться хочешь? – накинулся на него Незнайка.

– Извини, растерялся.

– Хорош теряться, соберись, тебе хату выставлять.

– Хорошо.

– Цирк, б…, – усмехнувшись, процедил сквозь зубы Хипарь.

Минут через двадцать неожиданно на своем намытом красном «Гранд Чироки» к подъезду подъехал Потапов, посигналил.

– За женой заехал, шкура, – сказал Фома.

И действительно, через несколько минут появилась Вера, элегантная стройная брюнетка, одетая во что-то темное, обтягивающее.

– Красивая фраерица, с такой пошалить не в падлу, – прокомментировал Незнайка.

Когда они отъехали, Хипарь повернулся к Николаю:

– Ты же сказал, она одна в институт ездит?

Колобов пожал плечами.

Фома завел мотор:

– Мы тебя до центра кинем. Завтра, видно, все отменяется: суббота.

– По субботам он тоже работает и она учится, – ответил Николай.

– Так же, как сегодня? – зло съехидничал Хипарь.

Разговаривая между собой, бандиты довезли Колобова до Пушкинской.

– Завтра утром в такое же время. Всё, давай, – сказал ему Незнайка.

– Пока, мужики, – попрощался со всеми Николай.

– Мужики землю пашут, – буркнул Хипарь.

– А как к вам тогда обращаться?

– Ваше благородие, – хмыкнул Фома.

– Мы – пацаны! Понял? Пацаны! – важно, менторским тоном заявил Незнайка.

Окончательно потеряв остаток воли, Колобов уже не мог сам ничего предпринимать, он полностью покорился событиям. Ночью он ворочался, ходил на кухню курить, иногда засыпал, но сон его был коротким и тревожным. Когда пришло время вставать, Николай не мог вспомнить, спал он этой ночью или нет.

Как и договаривались, утром за ним опять заехали бандиты. Прибыли на место. Все также вышел на работу Потапов. Прошел час, два – Вера не появлялась.

Все это время Николай провел в постоянном нервном напряжении, он совсем извелся. Он не мог больше выносить бандитских разговоров, шокировавших его своей дикостью. «Скоты, отстреливать таких нужно, как взбесившихся зверей», – думал он.

Прождали до часа дня. Бандиты начали тыкать Колобову, что его «кобыла» не выходит, расслабились и собрались уже через полчаса уезжать. В машине играло радио, крутили песню Юрия Антонова. Фома, дразня своего младшего брата, показывая на него пальцем, подпевал: «Давай не видеть мелкого, не замечать нам мелкого…»

Вдруг из подъезда вышла Вера. Фома оборвал свою песню. У Николая сдавило грудь, сердце заколотилось. Вера шла быстрым шагом, видно было, что она торопится. Из машины по одному за ней последовали Незнайка и Хипарь. Когда все трое скрылись за углом дома, Фома завел мотор.

– Дуй в подъезд, – сказал он Николаю.

Все произошло очень быстро. Веру догнали, когда она вышла на дорожку. Подойдя сзади, Незнайка резко рукой зажал ей рот и подставил к боку нож:

– Тихо, овца, дернешься – прирежу.

Идущая впереди, шагах в десяти, тоже по направлению к парку женщина с сумками ничего не заметила.

Через кусты ошеломленную Веру затолкали в ожидавшую их машину. Девушка оказалась на заднем сиденье, между Незнайкой и Хипарем, тот сразу же несколько раз сильно ударил ее кулаком в живот.

Отъехали к школе. Незнайка схватил Веру за волосы и ножом приподнял голову.

– Где деньги? Где деньги? Сейчас на небо отправлю! – шипел он ей на ухо.

– В… вот. – Она потянулась к сумочке.

Фома с разворота ударил ей локтем в грудь. Вера охнула.

– Дома где хранишь деньги, дура?

Она не могла перевести дыхание.

– Дай мне нож, я ей глаза выколю, – проскрежетал Хипарь.

– Они в комнате… в колонке.

– Что за колонка?

– В большой колонке от музыки… Она на полу стоит, слева от телевизора… пустая внутри, передняя крышка снимается – деньги там.

– Чё гонишь, тварь, чё ты нам, сука, гонишь! – Хипарь выкручивал ей ухо.

Незнайка размахнулся рукой с ножом.

– Убью, б…!

Вера отшатнулась, ее колотила дрожь:

– Они там… правда… в пакете, в углублении.

– Смотри, прогнала – изуродую… Где ключи от хаты? – спросил Хипарь.

– В сумке.

– Эти? – Он достал связку.

Вера кивнула.

– На, Фомич, действуй.

Фома быстро вышел из машины. Незнайка, взяв Веру за волосы, повернул к себе:

– Передай мужу, чтоб не вздумал мусорнуть-ся, заявить. Мы не одни работаем. Выловим, привяжем вас друг к другу и сожжем, балбесов. Ясно? – Он дернул за волосы.

– Да.

Какое-то время они просидели молча. Вера тяжело дышала, отчего грудь ее высоко поднималась. Нечаев запустил свободную руку ей под кофту:

– А, ушастая какая!

– Пустите!

– Молчи, шкура. – Он вовсю ее лапал. – Мокрая уже, наверное, ах ты, мокрыш…

– Пустите!

– Тихо, б… – Хипарь ударил ей в живот.

Веру вырвало.

– Куда, сука… на штаны! – На нее посыпались удары.

– Весь в блевотине… вонь какая… свинья! – не унимался Хипарь.

Он взял ее замшевую сумку и стал ею очищать себе брюки и сиденье машины. В это время подошел Фома.

– Все ровно, – сказал он.

Хипарь с размаху ударил Веру по голове кулаком. Оставив за собой открытую дверь, он пересел вперед.

– Пшла! – Незнайка ногой выпихнул девушку из машины и кинул за ней ее сумку.

«Девятка» сорвалась с места. Фома резко рулил, входя в повороты.

– Там, Санек, твоего одноклассника чуть удар не хватил, когда я у него деньги забрал в подъезде… Такими глазами на меня посмотрел. Я его обшмонал на всякий случай: вдруг что заныкал?

– Сколько денег? – спросил Хипарь.

– Откуда я знаю? У меня времени считать не было.

Хипарь взял пакет. На углу соседнего с Потаповым дома они забрали Николая. Незнайка, глядя на пачки долларов в руках Хипаря, которые тот ловко считал, был доволен.

– Ты ее напоследок неслабо контузил. Не скоро очнется, сотряс точно будет, – сказал он.

Дворами они выскочили на Ленинградское шоссе. Незнайка и Фома бурно обсуждали Веру. «Свинья», – сквозь зубы периодически цедил Хипарь.

Денег оказалось сорок две тысячи.

– Ты говорил, около пятидесяти будет, – заметил Николаю Фома.

«Раздербанили» по десять пятьсот на каждого.

Как и вчера, Колобова довезли до Пушкинской. Незнайка вместе с ним вышел из машины:

– Ты, Колян, это самое, загасись куда-нибудь недельки на две, дома не живи.

– Хорошо.

– Давай, не прощаемся. Если будет еще какая работа – звони.

Они пожали друг другу руки.

Как в полусне Николай зашел в метро. Он почувствовал облегчение, когда вокруг него оказалось много народу. Ступив на эскалатор, он пошел вниз – просто так стоять на нем не смог. В голове кружился вихрь мыслей, но ни за одну из них он не мог надолго ухватиться. На какое-то мгновение его привлекла толпа громко говорящих иностранцев, независимо от возраста одетых в цветастые футболки и шорты, но, тут же забыв о них, он вспоминал уже о том, как в полусумасшедшем состоянии, с доселе неизвестным ему нервным волнением и подъемом, вошел в квартиру Потапова, как она сразу показалась ему чужой и незнакомой. Это ощущение дополняли появившиеся новые вещи: большой вентилятор, стеклянный журнальный столик. Резко, болезненно ударила и обожгла его мысль о Вере, о той веселой хохотунье Вере, которая столько раз в этой квартире накрывала им с Сергеем на стол, подливала ему в чашку чай: «Что она сейчас, избитая, униженная, делает?»

Он чувствовал тяжесть в затылке, трудно было приподнять голову. Так исподлобья смотрел он на находившихся с ним в вагоне метро людей и думал: вот они спокойно куда-то едут, о чем-то разговаривают, а в нем творится такой ужас.

Когда Колобов добрался до дома, во дворе с ним поздоровался известный на всю округу алкоголик Гриша Базин, долговязый кудрявый парень на два года старше него. Сейчас это приветствие Гриши как-то согрело Николая. Он подумал, что у него есть еще знакомые, которые с ним здороваются.

Матери дома не было. В ванной Николай намочил себе лицо и волосы холодной водой. Зайдя в свою комнату, он открыл окно и, не раздеваясь, лег на диван. Он жил на третьем этаже, и сейчас ему было видно, как легкий ветерок шевелит листья деревьев. Прохладой обдавало ему лицо, он понемногу успокоился. Так, в каком-то странном забытье, он пролежал до позднего вечера, пока не пришла с работы мать. О чем-то с ней разговаривать, вести себя как прежде Николай не мог. Он переоделся, взял пачку добытых сегодня долларов, многие из которых помялись (тогда, в машине, не пересчитывая, он сунул их себе в карман). Сославшись на дела, ушел из дома. Мать чувствовала, что в последнее время с сыном происходит что-то неладное, но спросить его об этом, зная его раздражительность, побоялась. На улице Колобов поймал такси и поехал на ночную дискотеку, по дороге разменяв в обменном пункте триста долларов.

Возле клуба стояли фешенебельные иномарки, сновал веселый, богатый народ, красивые девушки. В зале гремела музыка. Он купил себе коктейль и уселся за отдаленный столик. Вдруг подумалось: почти у всего этого яркого, дорогого, чего так много появилось вокруг, есть другая сторона – как правило, за всем этим стоят преступления, сплошное море преступлений, и он сегодня добавил в него свою часть.

«Все, что я задумал, сделано, – думал он, – деньги у меня, как говорится, на кармане. Почему не радуюсь? Потому что унизился перед этими скотами. Да плевать на них, я их больше никогда не увижу. Веру избили? У нас постоянно кого-нибудь бьют. Нечего было им самим светить свои намерения с хатой, целы были бы. Сами виноваты. Раскрыть все могут? Пусть попробуют. Доказательств нет, меня никто не видел». Но на сердце было тяжело.

В семь утра Николай возвращался домой. В эту июньскую ночь на Москву обрушился страшный ураган. Буря пронеслась с юго-востока на северо-запад со скоростью экспресса, сметая все на своем пути. С трехсот домов были сорваны крыши, поломано около пятидесяти тысяч деревьев. Такого Москва еще не знала[2].

Колобов смотрел на все эти страшные последствия из окна такси и не удивлялся. Наоборот, ему казалось, что так все и должно быть.

Николая «приняли» через два дня. Сопоставляя факты, Потапов понял, чьих это рук дело. Он обратился за помощью к своему родственнику, владельцу фармацевтической компании, зная, что у того тесные связи с одной из спецслужб.

Сделав обыск и конфисковав оставшиеся доллары, слуги закона привезли Николая в наручниках к себе в заведение. Там в уютном кабинете с двумя столами им занялся майор Тюрин, мастер своего дела, садист, очень богатый человек.

– Очкарик, сука, додик, а туда же, грабить, – сказал он, глядя на Колобова, – на колени, мразь!

Насмерть перепуганный, Николай повиновался. Здоровые сильные мужчины окружили его. Громадный рыжий в камуфляже ногой в тяжелом ботинке прижал его голову к холодному полу:

– Сейчас тебя, жижу, оприходуем.

– Да ему, педерасту, это в кайф! – Тюрин с размаху табуретом ударил Николая по копчику. – Где у нас швабра?

Дальше для Колобова творилось что-то настолько ужасное, неописуемо болезненное и гадкое, что он уже мало что осознавал, все слилось в один сплошной кошмар. Слабый, безвольный, он сразу во всем сознался, но били, измывались над ним еще долго. Завели уголовное дело. «Лет на восемь тебя закроем, наденут там на тебя короткую юбочку, потом казнят, подельников-то ты сдал», – пообещал ему Тюрин.

Затем занялись и «подельниками». Но Незнайку достать они уже не смогли. Вечером, в день ограбления, они со своим другом, неким Данилой, на радостях купили в «Кристалле» за пятьсот долларов красавицу проститутку, набрали водки, взяли уже замоченное мясо под шашлыки и укатили отдыхать на дачу. Там «набухались», затопили баню. Напуганная озверевшими бандитами, их голыми телами в наколках, опытная проститутка Ира, чтобы ничего «не рубить», сама постаралась быть в стельку. Но забыться ей было тяжело: насиловали извращенно, дикими голосами орали: «Ирина, ты меня любишь?» – и смеялись таким разбойничьим хохотом, что у бедной путаны от страха замирало сердце. Напарившись, перебрались в дом. Чтобы «не соскочила кобыла», дверь заперли на ключ и уже втроем напились до беспамятства.

Ночью поднялся ураган. Он разметал угли из мангала. Деревянная дача вспыхнула. Не спасся никто.

Братьев Фомичевых «принимали» очень жестко. Без перерыва «прессовали» полчаса. Не останавливаясь даже тогда, когда казалось, что уже забили насмерть. Когда их подняли, заталкивая, как бревна, в «уазик», лица Хипаря и Фомы представляли собой сплошное кровавое месиво.

После того как Николая «проработал» Тюрин и он во всем сознался, его сразу же, минуя КПЗ, оформили в «Матросскую тишину». Там он попал в так называемую сборку, специальный транзитный бокс, в котором заключенных держат несколько дней и затем распределяют по камерам, но некоторые здесь задерживались на недели. Сборки, как правило, чудовищно переполнены.

Как только за Колобовым закрылась дверь «хаты» и он обвел глазами место, в которое попал, он ужаснулся: людей было настолько много, что между ними трудно было протиснуться. В камере, рассчитанной на тридцать человек, находилось сто пятьдесят. Многие стояли, воздуха не хватало. На такое количество людей был только один туалет. Сейчас, стоя на нем, какой-то страшный, весь в наколках человек, выливая из кружек на себя воду, мылся. Он показывал другим свою руку и говорил, что в карцере его укусила крыса. «Восемь лет провести в этом аду!» – ужаснулся Николай.

Через час он потерял сознание.

Следователь Харединов, ведший дело Колобова, учитывая его состояние, назначил психиатрическую экспертизу. Николая положили в институт Сербского.

Укутавшись одеялом, он сидит на кровати и уже в который раз читает письмо матери:

«Здравствуй, сынок Коленька!

Как ты там, в этом ужасном месте, милый мой мальчик? Сердце истосковалось, изнылось по тебе. Работать не могу, все валится из рук. взяла отпуск, сижу теперь дома одна.

Вчера была хорошая погода, тихая, спокойная. Пошла в церковь, молилась, просила Бога за тебя. Дома потом рассматривала наши старые фотографии. Помнишь, как мы ездили, когда папа был жив, на море? Ты там маленький такой, такой хороший!

Одежду твою, учебники со стола не убираю: кажется, что ты вышел только на минутку.

Коля, тебе звонили ребята из института, еще девочка одна звонила.

Сегодня я встречалась с нашим адвокатом Георгием Владленовичем. Деньги ему почти все собрала. Сняла у себя все с книжки, пятьсот долларов заняла на работе, тысячу дал дядя Витя. Коля, придется продавать твою машину, этим занимается дядя Витя, он разбирается. На всякий случай он ищет вариант поменять нашу двухкомнатную на однокомнатную с доплатой.

Коля, все образуется, все станет на свои места, Бог нас простит, будем мы еще счастливы, верь, сынок».

Прошло полгода.

Братья Фомичевы сидят в тюрьме и ждут суда. В камере, в духоте и смраде, у Хипаря начал гноиться разбитый глаз, он им практически не видит.

Родители Незнайки, похоронив сына, стали пить больше прежнего. Телевизор «Самсунг» давно продан.

Адвокат Николая Георгий Владленович кому надо дал взятку, уголовное дело в части, касающейся действий Колобова, было прекращено вследствие изменения обстановки, вызванной его психическим расстройством.

Полную астрономическую сумму, требуемую адвокатом за всю проделанную им работу, мать Николая собрать не смогла. Но Георгий Владленович был и так доволен. «Быстрее всего стареет благодарность. Аристотель», – как бы с сожалением, качая головой, сказал он ей, принимая деньги.

Из института Сербского Колобова перевели в Московскую областную психиатрическую больницу № 3. Облупленные, грязно-зеленые стены его палаты, угрюмые лица ее обитателей не так пугают Николая, как гудки автомобилей за окном, как голоса приходящих к больным посетителей и любые другие напоминания о том мире, где опасность, по его мнению, поджидает на каждом шагу, опасность, от которой он видит для себя только один выход: спрятаться, забиться в угол и закрыть глаза.

Купер

Он не был самым добропорядочным человеком, но он был отважным…
Время от времени ввязывался в сомнительные дела, за бесценок сдавая в наем свое мужество и мастерство тем, кто был этих качеств лишен.
Артуро-Перес Реверто, «Капитан Алатристе»

В военное время человек этот наделал бы чудес: его бы послать куда-нибудь пробраться сквозь непроходимые, опасные места, украсть перед носом у самого неприятеля пушку – это его бы дело.
Но за неимением военного поприща, на котором бы, может быть, его сделали честным человеком, он напакостил от всех сил.
Н. В. Гоголь, «Мертвые души», том II

Над провинциальным кладбищем висит весеннее прохладное небо. Среди облаков в бескрайнем хрустальном пространстве уже гуляют воздушные потоки пробуждающейся после морозов природы, они носятся меж голых деревьев, веют над рыхлым снегом и приятно тревожат душу.

День перевалил за половину. Машины и автобусы траурных процессий уже разъехались, оставив за собой у входа на кладбище месиво весенней грязи и тишину.

Сбоку от недавно отреставрированной часовни на огороженной площадке выставлены на продажу разной формы и размеров могильные плиты и кресты. Там же примостились несколько магазинчиков, где можно приобрести иную продукцию печальной тематики: венки, цветы искусственные, цветы живые.

В ветвях деревьев по-весеннему живо и звонко щебечут птицы. Стучит падающая на шифер бриллиантовая капель. Сквозь сизые тучи сияет солнышко, окрашивая их янтарно-медовым цветом. Равнодушная природа демонстрирует показательную отстраненность от дел людских.

Аллеи с могилами погибших в войне на Украине разрослись. Переступая через проталины, я шел между свежими глиняными насыпями. Ветер шевелил флаги и ленты на венках. С фотографий на крестах и плитах на меня смотрели и смотрели те, кого больше нет. Было очень много молодых лиц, я видел даты их рождения, и мне становилось жутко. Еще вчера страна жила мирной жизнью, население отходило от ковидной истерики, но что-то перещелкнуло и на первых порах резво и бодренько началась война. «Разве такое возможно?» – удивлялись люди. Оказалось, что возможно. Кладбища начали заполняться убитыми. У Ремарка в романе «На Западном фронте без перемен» есть эпизод, где изможденные боями солдаты мечтают, чтобы войны начинались схваткой руководства враждующих сторон: народное гулянье, музыка, входные билеты, на сцену подымаются облаченные в трусы вожди и лупят друг друга дубинками. Великолепная идея: призываете ринуться в бой – покажите пример! Однако знать предпочла войнствовать у микрофонов и на камеру, а в бой пошли одни бедняки. В погребальных конторах закипела работа: в могильные кресты монтировались таблички с фотографиями, на плитах гравировались портреты и даты. Вдруг у могилы с «вагнеровским» венком, украшенным черным крестом, я наткнулся на табличку с датами 10.06.1956-30.10.2022, поднял глаза и прочел: Куприянов Александр Львович, увидел фотографию и встал как вкопанный – Купер! Сухощавое лицо, седые волосы и борода, полуулыбка и ледяной взгляд светло-серых глаз, смотрящих куда-то сквозь меня. Купера у нас знали все – уголовник-рецидивист, жестокий, хладнокровный одинокий волк. С юных лет он имел репутацию плохого парня. Дикие хулиганства и дерзкая находчивость выделяли его среди прочих шалопаев. Однажды в шестом классе Купер и его приятель Костя Костыль в воскресенье пробрались в школу через заранее открытое окно и устроили акцию вандализма. Два балбеса бегали по коридорам и швыряли в стены горшки с цветами. Конечно, их вычислили, пропесочили, как следует, и заставили возместить ущерб. Костыль принес из дома все горшки с цветами, Купер поступил проще – перетащил их из здания начальной школы. Худой, жилистый, безбашенный Куприянов славился как специалист по мордобою. Регулярно гуляли истории о том, что он поколотил того, ушатал этого. «Нравится махать кулаками – махай на ринге», – решил его отец и привел Сашу в секцию бокса. Там Купер показал результаты, тренеры разглядели в нем талант. Однако этого пацана невозможно было к чему-то принудить, он то посещал тренировки, то не посещал, мог пропустить соревнования, если находил занятия поинтересней. Тренеры пришли в бешенство, когда Саня пропустил важный турнир, и выяснилось, что он поехал к девчонке в отдаленный поселок за 50 километров. Повзрослев, Купер повесил у себя дома тяжелый, массивный мешок, на стену наклеил плакат с популярным тогда Брюсом Ли и его изречением: «Я не боюсь того, кто изучает десять тысяч различных ударов. Я боюсь того, кто изучает один удар десять тысяч раз». Кто наблюдал, как Александр монотонно, раз за разом, заряжает по мешку однообразные полупрямые, полубоковые крюки, понимал, что такими ударами можно убить.

В армии Купер попал в ВДВ. Старослужащие обратили внимание на независимого солдатика, попытались его зачмырить, чтобы сломать, но быстро поняли, что с психом лучше не связываться, других хватает тел для издевательств. Не уяснил этого тугодум-здоровяк старшина, за что и поплатился – Купер проломил ему череп совковой лопатой. Далее последовал приговор военного трибунала и не дисциплинарный батальон, куда попадали за незначительные преступления, а колония. Куприянов освободился в конце восьмидесятых. Жизнь в стране стремительно менялась: повылазили барыги; как прыщи, вылупились будки-ларьки. В новых реалиях Купер воспринимал себя громилой-ковбоем на Диком-Диком Западе. Мысль устроиться на работу, как и во всю последующую жизнь, не пришла в голову Александру. Дерзкие налеты, разбои, выбивания долгов стали его полем деятельности. К нему обращались, когда надо было кого-нибудь изувечить или еще того хуже. Он выполнял свою работу четко, жестко и с изощренностью. Купер был мастером перевоплощений. Лежит он на лавочке, изображая опустившегося идиота. Образ реалистичен – мокрые в районе паха шаровары, вонь из пакета от набранной из помойки тухлятины. Появляется хозяин торговой точки, рядом с которой происходит данное безобразие, и велит навозному жуку убираться. Неожиданно он получает несколько ударов шилом, Купер ныряет за угол, скидывает в мусорный бак лохмотья, остается в трико физкультурника, садится на велосипед и убывает в неизвестном направлении.

Когда у Купера заканчивались деньги, а это случалось не редко (он был расточителен: баловал себя дорогой одеждой, бытовой техникой и прочим), то банально выходил на большую дорогу. Увидел, прибил, обшманал – рядовые будни Куприянова. Зная маршрут начальника бригады азиатов-строителей Каната Шабдаевича, Купер неоднократно подкарауливал его в парке, избивал и грабил. Когда Шабда-евич в очередной раз увидел Куприянова на безлюдной дорожке, то предупредительно возопил: «Только нэ бэй! На! Возмы!» И протянул ему четыреста долларов.

Скрытный, мнительный, повидавший немало человеческой трусости и подлости, Куприянов никому не доверял и числил в своих друзьях немногих. Он давно возился с приятелем детства Костей Костылем, который во взрослой жизни превратился в алкаша: кодировал его, выручал деньгами, говоря: «Пропьешь, обезьяна, подавишься, я за них рискую». Костыль погиб от пьянства. Куприянов поддерживал отношения с бывшим сослуживцем – единственным, кто нашел в себе смелость встать на его сторону в противостоянии с «дедами». Когда этот парень разбился, спрыгнув на спор в день ВДВ с высокого моста в реку, Купер взял на себя похоронные расходы и установил на могиле памятник.

Купер легко сходился с женщинами и был до них большой охотник. Он крайне щепетильно относился к своей внешности: всегда импозантен, ухожен, подтянут, предпочитал молодежный стиль, мог допустить в своем образе искринку – красные кроссовки или пеструю цыганскую рубашку, например. Дамы чувствовали в Куприянове силу хищника и отвечали ему взаимностью. Он женился, разводился, снова женился, имел много отношений на стороне. Возня с бабами занимала массу времени Куприянова. В одиночку он лазил по дискотекам, клубам, где умудрялся знакомиться с совсем молоденькими девушками. Их подкупали его уверенные манеры, ровный, убедительный тон голоса, который при общении с дамами менялся: становился более плавным, гипнотизирующим. «У тебя голос, как у диктора», – заметила ему как-то подруга. «Да, годится, чтобы зачитывать некрологи», – отшучивался Купер. Он обладал замечательным, своеобразным чувством юмора. Над своими злоключениями Куприянов тоже подтрунивал. Когда его избили, как собаку, омоновцы при неудачном нападении на инкассаторов в чужом городе, он выдавил на разбитом в месиво лице ухмылку и, выплевывая зубы, промолвил: «Какие негостеприимные здесь жители…»

Помимо женщин, Купер испытывал сильную страсть к оружию. Где и у кого он его приобретал – загадка. У него образовалась солидная коллекция, в которой присутствовали и старые, легендарные машинки, и новые, интересные, эффективные экземпляры. Он виртуозно владел стволами, мог часами упражняться, собирать, разбирать, чистить, и чах над своими любимцами, как Кощей над златом. Купер всегда был вооружен. Он знал наизусть фильм «Злой, плохой, хороший» и восторгался бандитом Туко Рамиресом, выстрелившим из пистолета во время мытья в ванной.

Главы местных ОПГ хотели привлечь Купера в свои ряды в качестве могучей боевой единицы, но, познакомившись с ним поближе, пришли к выводу, что он абсолютно неуправляемый, не признает никаких авторитетов и представляет опасность даже для них.

Купер являлся синонимом опасности. Этот матерый хищник мог напасть в любой момент. Всегда собран, насторожен, с пистолетом за поясом, он держал на нем руки и готов был сразу начать стрельбу. Беседу Куприянов вел очень тихо, даже если находился в лесу или на пустыре. Ожидая подставы, он смотрел по сторонам, сканировал местность. Купер не пил, не курил и имел совершенно трезвое, холодное, криминальное сознание. Он очень обстоятельно подходил к планированию преступлений, мог месяцами разрабатывать детали, обязательно тщательно продумывал пути отхода. При обсуждении он никогда не стеснялся переспросить, и ему разъясняли, уточняли. Купер умел себя ставить таким образом, что с ним общались уважительно. В незнакомых компаниях он больше отмалчивался и, если вступал в беседу, то сразу концентрировал внимание на себе.

Трезвый и обстоятельный подход к делу сочетался у Куприянова с решительностью и лихой дерзостью. Он умел быстро принимать решения, резко переходил к действиям, а мог и отпустить потенциальную жертву, если чуял, что момент неподходящий. Однажды, попав в ДТП, слушая ругательства и угрозы другого участника аварии, он, как всегда, посмотрел по сторонам – вокруг было многолюдно. «Чш-ш, – прервал он вопли пострадавшего, – Кыш отсюда!» Человек столкнулся с ледяным волчьим взглядом, осекся, присмирел и поплелся в свою машину.

Обстоятельность Купера проявлялась во многом. Он подробно и досконально изучал инструкции техники, которой владел, чтобы использовать ее по максимуму. Он знал все функции своего смартфона, телевизора, стиральной машины, автомобиля. К отношениям с женщинами этот пышущий тестостероном самец тоже подходил обстоятельно, но эта обстоятельность-серьезность была уже иного рода. Как-то ночью ему позвонила красотка, которую он долго добивался. Девушка была навеселе, и в развязной манере предложила приехать к ней. «Я тебе не мальчик по вызову, звони мне трезвая!», – обломал ее Купер и бросил трубку. Он не переносил запах табака и никогда не завязывал шашни с курящими женщинами. Как-то в ночном клубе, сидя за столиком с очередной избранницей, он нарычал на подвыпившего недотепу, когда тот, проходя мимо, сбросил пепел в их пепельницу. Недотепа, на свою беду, что-то буркнул – Купер тут же пробил ему в голову. Парень рухнул и провел остаток вечера под их столиком. Куприянов как ни в чем не бывало продолжил беседу, время от времени проверяя ногой состояние горе-курильщика. Куприянов никогда не платил за плотские утехи, хотя частенько крутил романы с эскортницами – такие у него были принципы.

Матерый волк Купер строго следовал своему кодексу правил, главным из которых было: при любых обстоятельствах сохранить лицо и репутацию.

Как-то в боксерском зале, куда Куприянов время от времени заглядывал пообщаться со стариком-тренером, посмотреть на боксеров, самому пораски-дывать руки и встряхнуться, случился такой эпизод. Куперу тогда было уже далеко за пятьдесят, он заканчивал тренировку, устал и делал пресс. Лежа, подымая корпус, он заметил приближение чьих-то копыт: молодой, пышущий силой и темпераментом бычок встал над ним и самонадеянно предложил постоять в парах. Купер смерил смельчака изучающим холодным взором: «Хорошо! Один раунд передней рукой». Весь зал замер и наблюдал за поединком.

Из соседнего помещения подошли ребята, занимавшиеся смешанными единоборствами, во главе со своим лидером – великаном-бородачом Иваном Лаптевым, тоже битым жизнью, недавно победившим онкологию, рак четвертой степени. «За тебя кулаки держим, брат!» – прогудел басом Лаптев Куперу.

Куприянов был левшой. Он навтыкал набросившемуся на него бычку сухих, неприятных джебов, отчего с того сошла спесь. Александр начал поджимать, угрожать, но выкидывал ударов мало, отдыхал, присматривался. В конце раунда он провалил противника, стеганул свой любимый крюк и посадил бычка на задницу. «Что и требовалось доказать!» – усмехнулся Лаптев.

Затем Купер отправился в раздевалку, не спеша помылся, собрался, вернулся в зал попрощаться с тренером. Бычок что-то горячо тому объяснял. «А что ты хотел? Он ветеран, старая школа!» – прервал тренер.

Куприянов был не чужд справедливости. Никто в его присутствии не смел обидеть женщину. Он всегда ставил на место зарвавшегося хулигана, сначала делал замечание и, если это не помогало, люто казнил. Однажды, зайдя в кабак, Купер увидел, как двое дюжих мордоворотов буцкают ногами лежащего на полу бедолагу. Купер рыкнул: «Хорош». Был послан. Тут же вылетели несколько жесточайших ударов – мордовороты повалились к тому, кого избивали. Бедолага поднялся и представился местным опером. Шли годы, опер рос по службе и дорос до начальника уголовного розыска местного УВД. На удивление он оказался помнящим добро человеком и раз за разом выручал, предупреждал и вытаскивал бывшего спасителя из неприятностей. Надо заметить, что знакомство с Купером импонировало сильным мира сего. Многие удивлялись, наблюдая, как с этим уголовником почтительно здоровается тот или иной статусный муж.

Случалось, на Купера сваливались крупные суммы, но он их быстро транжирил. К примеру, если покупал телевизор, то самый большой и навороченный, если автомобиль – то такой, чтобы все ахнули.

Куперу довелось выполнять работу за границей. Судившийся за ряд заводов адвокат сблизился с юристами противоборствующей стороны, передал им оригиналы документов, слил процесс и, получив за это существенную величину, сбежал в Италию. Осев в Венеции, он продолжил гадить уважаемым людям, публикуя информацию, которой владел. Для вразумления негодяя был выделен серьезный бюджет. Подразумевалось, что в Италию вылетит группа головорезов. Купер наметил справиться с этой задачей сам. Зачем с кем-то делиться? Он освоит бюджет самостоятельно. В Венеции Куприянов разместился в шикарном отеле «Хилтон», занимавшем отреставрированное здание бывшей мельницы на берегу острова Джудекка. Там он умудрился закрутить бурные отношения с российскими туристками-близняшками. Купер решил совместить приятное с полезным: выслеживание мошенника-адвоката он сочетал с прогулками по городу в компании близняшек, совместным посещением ресторанов и музеев, катаниями на гондолах и купанием в бассейне на крыше отеля, откуда открывалась волшебная панорама. Когда-то Венецией правили кинжал и маска, «Совет десяти» выносил приговор врагам «Серениссимы» и отправлял по их следу отряды наемных убийц. Сводя счеты, к услугам профессионалов обращалась знать. Кинули по бизнесу? Увели жену? Опорочили честь семейства? В Венеции эпохи Ренессанса знали, как решать подобные вопросы. В мировой столице творчества врагов устраняли творчески. Купер насмотрелся в музеях на великолепные стилеты, чьи острые жала смачивали ядом, на портативные миниарбалеты балестрино. Позже опасность этого бесшумного оружия осознали и лишь за владение им могли вздернуть на центральной площади. В городском музее Коррер Куприянов долго рассматривал старинный пистолет, вмонтированный в Библию. Оружие принадлежало дожу XVII века Франческо Морозини и стреляло даже при закрытой книге, стоило лишь потянуть закладку. Охотясь на адвоката, Куприянов продолжил славные традиции города.

В многолюдной, переполненной туристами Венеции на маршруте передвижения мошенника все-таки отыскался подходящий темный переулок. Уличных видеокамер тогда было мало. Купер давно обратил внимание на криминального вида арабов, предлагающих туристам розы. Араб протягивал наивному туристу розу, тот, уверенный, что это подарок, ее принимал и сталкивался с наглым требованием денег. Покидая отечество, Куприянов предусмотрительно захватил грим и хламиду бомжа. Образ бездомного был излюбленным перевоплощением Купера: валяйся, где хочешь и сколько хочешь, наблюдай. В Венеции, как и в любом крупном городе, по улицам шлялось множество опустившихся личностей, прибывших со всех концов мира. Куприянов заходил в туалетную кабинку кафе приличным европейцем, а выходил восточным бродягой. День за днем он просиживал на земле в переулке, поджидая жертву. Наконец, подходящий момент настал: адвокат за-нырнул в переулок, кругом никого. Купер вскочил и протянул розу. По-итальянски и по-английски адвокат пробубнил, что ему цветок не нужен. Как и подобает уличному приставале, фальшивый араб был настойчив – молча пихал и пихал свою розу. «Как ты меня достал, арбуз!» – по-русски буркнул адвокат, одной рукой взял розу, другой полез в карман за деньгами. Куприянов, якобы споткнувшись, навалился на жертву и нанес в область печени (как мы помним, он был левша) сильный, проникающий удар уже другой розочкой. Куперу пришлось наколотить много бутылок, прежде чем он остался доволен стеклянным острием. Коварный бандит подобрал на площади Сан-Марко труп разложившегося голубя и старательно тыкал в него розочку, напитав трупным ядом. Нападение в переулке было столь неожиданным и стремительным, что адвокат так и остался стоять с открытым в ужасе ртом, когда Купер выскочил из переулка. Розочка и хламида бомжа обрели покой на дне канала, там, где за историю города было выброшено немало подобных предметов. Венеция очень понравилась Куприянову.

Итальянские приключения стали пиком карьеры Купера. Деньги он потратил и опять был вынужден сшибать мелочевку, рыскать в поисках работы. Куприянов имел такой род занятий, что, невзирая на заступничество местного полицейского начальника, раз за разом отправлялся за решетку. Долгие отсидки превратили его в уркагана, от которого несмотря на джентльменство, внешне приличный вид и на то, что о зоне он совсем не любил вспоминать, за километр разило уголовщиной. За сдержанностью и спокойствием сквозили манеры, ужимки, ухмылки, по которым сразу становилось ясно, откуда выбрался этот хищник. Однажды я видел, как к Куприянову подошел пьяненький бомж и попросил милостыню. На лице Купера мелькнула улыбка-оскал. «На, угощайся», – сказал он и протянул бомжу огрызок недоеденного яблока.

После уже упомянутого неудачного ограбления инкассаторов и последующего заключения Купер оказался совсем на мели. «Ну, че? Как ситуация? Есть делюга какая?» – интересовался он у других соратников, как всегда оглядываясь по сторонам.

Как-то бродя по улицам с черными мыслями кого бы ушатать, Купер заглянул на огонек в кафе с пышным названием «Монако». Руководила заведением некая Пепси, получившая свое прозвище от бывшего мужа, губастого, кучерявого, похожего на негра, пожарного, которого все величали Пейсом. В сорок лет, имея двух детей, Пепси была стройна и всегда наряжалась во что-то короткое и облегающее. Она ярко красилась, закачала в лицо и губы дряни и издалека казалась весьма привлекательной. Будучи деятельной натурой, Пепси рьяно занималась барыжничеством, пускалась в многочисленные разномастные проекты, не гнушаясь банальным мошенничеством. В Купере она почуяла самца-защитника и взяла его сразу в оборот: сытно накормила, напоила растворимым кофе (другого в «Монако» не водилось) и повезла к себе. По дороге их машина застряла в снегу. «Покормили – теперь надо и поработать», – пошутил Купер, выталкивая автомобиль.

Куприянов осел у Пепси, все-таки сказывался возраст, да и надоело бесконечно «кочевать и стрелять». Через год совместной сытой, ленивой жизни у Купера даже выросло пузо, чего отродясь не бывало. Чтобы удержать одинокого волка и показать, как она его ценит, Пепси прикупила ему необходимый джентльменский набор: массивную золотую цепь, часы, а также подержанный черный BMW. Купер не мыслил своего существования без оружия, его внушительный арсенал был изъят при последнем обыске. С тоской Куприянов вспоминал о любимом Глоке 17: «Где нынче такой достанешь?» Ему удалось приобрести ТТ в сносном состоянии. Это, конечно, далеко не Глок, но «плетка» мощная и, что хорошо, из-за однорядного магазина, узкая – сунул ее за пояс или во внутренний карман куртки, и не видно.

Заручившись поддержкой Куприянова, Пепси стала вести свои дела смелее. Бойкая баба не гнушалась общения с блатными и построения с ними общего бизнеса. Со временем у нее назрел конфликт с авторитетами Бормотой и Шепелявым.

Непонимание возникло из-за древнего, построенного еще в советские времена продуктового магазина «Рыба-Мясо», которым в нынешнюю эру сообща владели бандиты и Пепси. Бормота был уверен, что Пепси подтыривает с выручки. Бормота и Шепелявый отправили свою молодежь во главе с перспективным пацаном Чих-Пыхом перетереть с Пепси, но их встретил Купер и послал куда подальше. Бормота и Шепелявый с утра засели в бане и пребывали уже в изрядном подпитии, когда появился Чих-Пых и доложил об итогах визита. В гневе Бормота схватил трубку и набрал Купера. Далее у человека с аватаркой Джулико Бандито из мультфильма «Приключения капитана Врунгеля» состоялась «интеллигентная» беседа с человеком с аватаркой Клетчатого из кинофильма «Приключения принца Флоризеля».

– Слышь ты, баклан, беспредельная рожа, подтягивайся к магазину!

– Ты с кем разговариваешь? Попутал, черт?

– Это ты начертил! Подтягивайся!

– Подтянусь!

Знал ли Бормота, кто такой Купер? Конечно, знал! Знал, что он даже в туалет ходит заряженный? Знал! Сильно под градусом были Бормота и Шепелявый, поэтому и раздухарились. Однако позвали с собой всех, кого можно. Двадцать человек набралось против Купера – что он сделает против такой толпы?

Этот вечер надолго застрял в памяти жителей нашего городка…

Центр, куча народа, к магазину «Рыба-Мясо» с буксами прибывают машины. Из них выходят человек десять бандитских физиономий. Бормота в медицинской маске, он местная знаменитость и поэтому решил не светить своим жалом. Остальная братва осталась в машинах. Появляется Купер, как всегда, один. Все происходит мгновенно. Разговор сразу начинается на повышенных тонах. Чтобы реабилитироваться перед «старшими», Чих-Пых бьет кулаком Куперу в лицо. Куприянов успевает закрыться плечом и чуть нагибается. Вдруг в его руках оказывается пистолет. Тульский Токарев – очень громкое оружие. Бах! Чих-Пых получает пулю в живот. Прохожие в ужасе разбегаются, братва шарахается от выстрела, Купер смещается немного назад. Бах! Падает Шепелявый. Купер еще смещается и стреляет влево из-под локтя. Бах! Бормота хватается за грудь. Купер посылает вдогонку братве еще выстрел и покидает место преступления. Через полчаса прибывшие полицейские обнаруживают троих мужчин: двое погибли на месте, один тяжело ранен, доставлен в реанимацию. В этот исторический вечер наш город лишился криминальной верхушки.

Осиротели гадюшники, где днями напролет кучковались за столиком Бормота, Шепелявый, Чих-Пых. Сплетничали, провожали глазами девушек и своими каторжными рожами пугали посетителей. В девяностые на Бормоту было совершено покушение: его машину взорвали. Авторитета сильно посекло, его башка вся была в шрамах и напоминала дуршлаг. Физиономии Шепелявого и Чих-Пыха по теории Чезаре Ломброзо тоже относились к типу прирожденных преступников.

Произошедшее у «Рыбы-Мяса» заснял видеорегистратор одного из автомобилей, припаркованных неподалеку. Кадры стрельбы показали по местным и федеральным каналам, они широко разошлись по сети. Знающие товарищи пришли к выводу: преступник отработал как профи. В обстановке эмоционального стресса, сопутствующей острой конфликтной ситуации, Куприянов действовал четко и правильно. Главное, общаясь с противниками, он занял позицию, при которой у него за спиной никого не оказалось. Ему удалось незаметно достать оружие, которое уже находилось на боевом взводе, и, смещаясь назад, навскидку с двух рук удачно произвести выстрелы. Было опасное движение при стрельбе из-под локтя (больше киношный прием, чем практическое действие), но Куприянов справился.

Знакомые Купера недоумевали, почему он отправился на встречу с целой бандой один, почему никого с собой не взял.

Известный в наших краях меценат, состоятельный человек с непростой биографией Александр Анатольевич по прозвищу «Северный десант» заявил, что знал Куприянова, и что тот не раз принимал участие в его экспедициях на Крайний Север. «Надежный человек, мужчина, такой в трудную минуту не подведет», – сказал о Купере Александр Анатольевич. Он вспомнил случай, как по льду Карского моря на снегоходах подходили к Диксону (самому северному населенному пункту России): «Ночью пересекали бухту. Я был ведущим. Вдруг в темноте наскочили на перемолотый кораблем-ледоколом лед. Мой снегоход бухнулся в воду. Я спрыгнул на льдину покрупнее, но снегоход удерживал. Первым, кто подскочил ко мне и протянул руку, был Саша Куприянов. Мы схватились, уперлись, подбежала остальная команда. Снегоход ушел в воду наполовину. Веревкой и руками мы его вытащили. Промокли сильно. К утру въехали в поселок, который уже хорошо знали, обсушились. Счастливы были, что спасли технику – иначе беда». Купер тоже когда-то носил берет ВДВ и, обратись он за помощью, Александр Анатольевич со своими людьми встретился бы с Бормо-той и его придурками и послал бы их куда напрашивались.

После расстрела Пепси напугалась, стушевалась и притихла. Ее несколько раз вызывали, она дала показания. Купер загасился. Никто не видел и не слышал его несколько лет…

Арестовали Куприянова в Москве. Поговаривали, что он погорел из-за бабы, с которой сожительствовал: будто избил ее воздыхателя и тем самым привлек внимание органов.

Понимая, что Купер вооружен и от него можно ожидать всего, что угодно, вплоть до взятия заложников, к его задержанию привлекли группу спецназовцев. На Купера накинулись со всех сторон, он был уложен на асфальт, обезоружен и избит до полусмерти.

На суде Куприянов вел себя дерзко, хамил судье, к прокурору обращался на «ты». Монотонный голос судьи, зачитывавшей приговор, раздражал Купера. Прокурор с рыхлым вторым подбородком и бесцветными рыбьими глазами принадлежал к тому типу чинуш, которых Куприянов яростно ненавидел.

Александр Анатольевич предоставил опытного, сильного адвоката, который выстроил серьезную линию защиты, но своей неуправляемостью Куприянов все портил. Он твердил, что прибыл на встречу безоружным и после того, как его начали избивать, выхватил у кого-то пистолет, хотя на камере было видно, что он вынул его из-за пояса. На все доводы Купер огрызался и упрямо стоял на своем. «Нет, так работать нельзя», – сказал адвокат Александру Анатольевичу.

Суд присяжных приговорил Куприянова к 17 годам строгого режима. Прокуратура обжаловала это решение, посчитав его недостаточно суровым. В результате пересмотра дела в областном суде Куприянову добавили еще 7 лет срока.

На суды ходила последняя жена Куприянова, с которой он официально не развелся и от которой у него был единственный ребенок. Этот малыш (Куприянов назвал его Львом в честь отца) страдал тяжелой формой аутизма. Из знакомых Купера мало кто знал, что у него есть сын, и что Александр очень любит его, и хоть не живет с семьей, но является заботливым отцом, который всегда помогает, чем может. Иногда на суды приходил дед Лева, отец Куприянова. Долгие годы он проработал на Гоп-Шлепе, так назывался индустриальный район в нашем городе и завод перлитовых изделий. До пенсии Куприянов-старший сколачивал ящики под тару для перлитовых изоляционных изделий. Мать Куприянова работала администратором в общежитии Гоп-Шлепа. Она давно умерла, во время его первой отсидки.

После расстрела у магазина минуло восемь лет. Куприянов вернулся в родные края. В гробу.

Какая эпитафия подошла бы одинокому волку? Пострадавший от Куприянова сказал бы: «Собаке – собачья смерть!» Опер, за которого Купер заступился в кабаке, не согласился бы с этим. Но Купер никогда не уходил, поджав хвост, он всегда давал отпор. В этом была его суть. Куприянов был жесток, но и жизнь с ним обходилась жестоко, била наотмашь. Однако он не ломался.

В раздумье я стоял у могилы. В весеннем небе происходили чудеса. Световой день быстро приближался к концу. Заходящее солнце распалилось словно уголь и подсветило облака пурпуром. Ветер подул сильнее.

Я не заметил, как подошел дед Лева. Мы поздоровались, отец Куприянова жил в соседнем доме. Он всегда был худощав, но сейчас казалось, что на его костях совсем не осталось мяса. Лицо вытянулось, заострилось, как утюг, под глазами набухли сизые мешки. За последнее время отец Куприянова сильно сдал, хотя всегда, несмотря на возраст, казался бодрым и полным жизни. На одной из спортивных площадок в парке нашего города висела табличка с фотографией деда Левы в спортивных трусах и надписью: «Эту площадку основал Куприянов Лев – энтузиаст, морж и спортсмен». В любую погоду старший Куприянов выходил в парк на зарядку и затем, по возвращении домой, ещё час выполнял упражнения, которые сам придумал. Физической формой Купер пошел в отца. Дед Лева, кстати, тоже являлся большим поклонником женщин. Однажды в газовом хозяйстве, куда мать отправила меня оплатить счета, я наглядно убедился в фамильном мастерстве Куприяновых очаровывать дамское общество. Распахнув дверь в газовую контору, увидев сидящих за столами угрюмых тучных сотрудниц, дед Лева просиял улыбкой и замер. Толстухи тоже притихли, кто-то даже перестал жевать. Пауза продолжалась. Дед Лева не собирался начинать беседу, а улыбался все шире и лучезарней. Сотрудницы начали недоумевающе переглядываться. Куприянов-старший словно пребывал в блаженном созерцании и, наконец, молвил: «Какие же красивые женщины!» Напряжение было снято, дамы заулыбались и быстро оформили деду нужные документы…

Я понимал, что лишний у могилы в данный момент, и собрался уходить. Но дед Лева взял меня за локоть. Я ощутил его крепкую костяную хватку. У старика тряслась покрытая неряшливой седой щетиной челюсть, по покрытому морщинами лицу ходили желваки. Он плакал без слез. «Не дай Бог в любом возрасте хоронить своих детей», – подумал я.

– Я здесь ненадолго. Будь добр, проводи меня, – глухо прошамкал старик.

Голос деда поразил меня еще больше, чем его внешность. Это был голос человека, стоящего уже одной ногой в могиле.

– Какой-то парень забрал у меня зарядное устройство для аккумулятора и не вернул. Машина не завелась, я пешком притопал.

Еще в 90-е Купер подарил отцу «Ниву». Тот ухаживал за ней с такой же любовью, как сын за оружием. Отлаженная, чистенькая «Нива» сохраняла вид нового автомобиля. Дед берег ее и выезжал крайне редко. Сейчас, глядя на него, я решил: «Хорошо, что не завелась».

– Конечно, провожу вас, – ответил я.

– Вожусь в гараже, подходит пацан, – старик разговаривал как будто сам с собой, – спрашивает: «Дедушка, есть подзарядное устройство?» Я говорю: «Да, возьми». Раньше мы всегда выручали друг друга… Больше я его не видел. Либо забыл вернуть, либо украл – не знаю…

Постояв несколько минут, мы двинулись в обратный путь. По дороге дед рассказал мне, что в зону, где сидел его сын, приезжал Пригожин, набирал бойцов в ЧВК «Вагнер». Сын согласился. А как еще вырваться? Ему ведь такой срок впаяли! Были сомнения по поводу возраста – 66 лет все-таки! Пригожин лично общался с сыном и принял положительное решение. Случилось это в июне, а уже в августе он участвовал в боевых действиях. В начале сентября Александр и его товарищ были ранены. Закопались в мусор рухнувшего строения и тем самым избежали плена. Ночью пробирались к своим, сын тащил товарища на себе несколько километров. Затем он попал в госпиталь, немного подлечился и снова отправился на фронт. 30-го октября пошел с группой в разведку. Их вычислили, стали долбить, сразу появились двухсотые и трехсотые. Начали отходить. Сашка опять получил ранение, но остался прикрывать. Противник тоже понес потери. Решив, что от наших засел отряд, враг откатился и подключил минометы. Тело Сашки смогли забрать только в феврале, когда заняли эту территорию. По февраль невестка получала боевые выплаты и переживала, что ее заставят вернуть деньги за несколько месяцев. Но в «Вагнере» заверили, что беспокоиться не надо.

Тело доставили в цинке. В морге сказали, что смотреть не стоит.

Я шел и думал, что такая смерть для Купера – лучший финал его жизни, ибо «мертвые срама не имут»…

Фантом и фатум
Повесть

А у вас и волосы на голове все сочтены.
Евангелие от Луки, 12:7

Мы недооцениваем умственные способности Господа, притворяясь, будто мы что-то собой представляем, в то время как мы просто казнимые за дело разбойники.
Редьярд Киплинг, «Конец пути»

В полдень в пятницу 20 июля 1714 года рухнул самый красивый мост в Перу и сбросил в пропасть пятерых путников. Мост стоял на горной дороге между Лимой и Куско, и каждый день по нему проходили сотни людей. Инки сплели его из ивняка больше века назад и показывали всем приезжим.
Это была просто лестница с тончайшими перекладинами и перилами из сухой лозы, перекинутая через ущелье. Поражены были все, но лишь один человек предпринял в связи с этим какие-то действия – брат Юнипер.
Благодаря стечению обстоятельств, настолько необычному, что в нем нетрудно было бы усмотреть некий замысел, этот маленький рыжий францисканец из северной Италии оказался в Перу, обращая в христианство индейцев, где и стал свидетелем катастрофы…..его взгляд упал на мост, и тут же в воздухе разнесся гнусавый звон, как будто струна лопнула в нежилой комнате, и мост на его глазах разложился, скинув пять суетящихся букашек в долину.
Любой на его месте сказал бы про себя с тайной радостью: «Еще бы десять минут – и я тоже…» Но первая мысль брата Юнипера была другой: «Почему эти пятеро?» Если бы во вселенной был какой-нибудь План, если бы жизнь человека отливалась в каких-то формах, их незримый отпечаток, наверное, можно было бы различить в этих жизнях, прерванных так внезапно. Либо наша жизнь случайна и наша смерть случайна, либо и в жизни, и в смерти нашей заложен План. И в этот миг брат Юнипер принял решение проникнуть в тайны жизни этих пятерых, еще летевших в бездну, и разгадать причину их гибели…в момент катастрофы созрело у него решение. Оно подвигло его на шестилетний труд – он стучал во все двери Лимы, задавал тысячи вопросов, заполнял десятки записных книжек, ища подтверждение тому, что жизнь каждого из пяти погибших была завершенным целым… В книге описаны последовательно все пять жертв катастрофы, собраны тысячи мелких фактов, свидетельств, подробностей жизни, и заключается она возвышенным рассуждением о том, почему именно на этих людях и в этот час остановился Бог, чтобы явить Свою мудрость. Однако при всем его усердии брат Юнипер так и не знал о многом и основном…
О доне Марии, маркизе де Монтемайор (одна из погибших на мосту) сегодня любой испанский школьник знает больше, чем узнал за все годы поисков брат Юнипер. Не прошло и века после ее смерти, как письма Маркизы (у брата Юнипера не было никакой возможности с ними ознакомиться) стали памятником испанской литературы, а ее жизнь и ее эпоха сделались предметом пространных исследований. Но ее биографы отклонились от истины так же далеко в одну сторону, как брат Юнипер в другую…
Торнтон Уайлдер, «Мост короля Людовика Святого»

Бразилия, штат Сан-Паулу,

Кампинас, 2005 год

Группа пьяных друзей пришла забрать свою подругу из дома для дальнейших развлечений. Мать этой девушки, сильно волнуясь о ней, проводила ее до машины и, держа дочь за руку, с трепетом сказала: «Дочь моя, езжай с Богом, и пусть Он тебя сохранит», на что она дерзко ответила: «В нашей машине уже нет места для Него, разве только Он поедет в багажнике…»

Несколькими часами позже матери сообщили, что этот автомобиль попал в ужасную аварию и все погибли. Сама машина была изуродована до полной неузнаваемости, однако полиция рассказала, что, хотя транспортное средство практически уничтожено, так что даже невозможно распознать его марку, багажник остался абсолютно невредимым, что совершенно противоречит здравому смыслу.

Каково же было всеобщее удивление, когда багажник легко открылся и в нем обнаружили лоток яиц – и ни одно из них не разбилось, даже не треснуло.

Чили, провинция Сан-Антонио,

комплекс мини-вилл вблизи курорта Альгарробо, 2018 г., февраль

– Я бронировала свой номер заранее, более чем за полгода! Основным требованием было наличие кровати «кинг сайз»! – чеканя каждое слово и гордясь при этом своим испанским, искусственно вводя себя в высокомерно-раздражительное состояние, вещала Нэйл, высокая угловатая голландка лет сорока.

– Да, сеньора! – кивнул управляющий, сухой старик с зализанными вверх седыми волосами. Его смуглое, с глубокими морщинами, волевое лицо патриция казалось невозмутимым и вызывало в памяти профиль на старинной монете. Управляющий держался с Нэйл любезно, но независимо, говорил учтиво, очень спокойно, но несколько устало. В глубине души он, возможно, презирал эту голландку, позволившую себе общаться с ним в таком тоне.

– Вчера, когда мы заехали, вы по умолчанию предоставили нам номер с двумя узкими кроватями.

– Извините, сеньора. Семья, которая заняла ваш номер, должна была уехать, но они продлили свое пребывание. К сожалению, других свободных номеров, аналогичных этому, у нас не было!

– Значит, надо было эту семью переселить в номер, в котором сейчас живем мы… И вообще, это чья проблема?

– Наша, сеньора, извините.

– Просто «извините» в данном случае неуместно! – отрезала Нэйл. – Вчера мне то же самое сказали при заселении. Мы приехали очень поздно, устали после дальнего перелета, и я не стала спорить… В Альгарробо вы претендуете на некий уровень, но не можете разместить гостей так, как они планировали и желают… У нас семилетняя дочь, и она спит с нами на большой кровати. Мы вынуждены были уложить ее спать на отдельную кровать, которая у вас стоит, между прочим, на высоких каменных основаниях! А мы с мужем еле уместились на одной. Так вот – ночью дочь с кровати упала! Наше и ваше счастье, что она не ушиблась! А если бы она разбила голову о кафель или о каменный угол?!

Срывающаяся в истерику тирада Нэйл не возымела никакого действия на управляющего: ни один мускул не шевельнулся на его лице.

– Это наша вина, сеньора! Мы предоставим вам номер – отдельный домик, он один из лучших в нашем комплексе, там есть веранда, бассейн, дополнительный душ на улице. Номер просторный, более двухсот метров, и в нем имеется кровать «кинг сайз». Также мы предоставим вам бесплатный массаж в нашем СПА-центре и дегустацию вин в винотеке.

Закончив учтиво-монотонную речь, управляющий тяжелым взглядом пронзил рыбьи серые, со светлыми ресницами глаза Нэйл, давая ей понять, что вопрос исчерпан.

– Я могу сейчас осмотреть этот номер? – спросила голландка, неожиданно присмирев.

– Конечно, сеньора. Сейчас я вызову багги, который вас довезет.

Нэйл зашла за горничной в стилизованный под бунгало домик, он стоял чуть поодаль от остальных, на окраине комплекса. Она прошлась по комнатам, бегло заглянула в туалеты и шкафы. Полы здесь были выложены кроваво-бордовой плиткой, такого же цвета шторы плотно закрывали огромные окна. В декорированных лепными львами комнатах стояли керамические вазы и блюда, на резных, темного дерева столиках лежали пестрые национальные скатерти, – все это было недорогим и продавалось местными умельцами на каждом шагу. Номер был огромным, но что-то в нем женщине показалось настораживающим, даже жутковатым. Чувство это было инстинктивным, необъяснимым. Решительная, марширующая походка Нэйл, какой она шла разбираться на ресепшен, исчезла. От мрачной, гнетущей атмосферы этого помещения к горлу Нэйл подступил комок, грудь сдавило… На потолке зала гудела массивная лампа-вентилятор. Нэйл, не зная зачем, в странном замешательстве уставилась на ее вращающиеся лопасти. Казалось, они должны были разгонять душный воздух, но почему-то вызвали у женщины приступ дурноты: голова закружилась, руки и ноги отнялись, похолодел затылок. И Нэйл овладел кошмарный безотчетный ужас.

– Мне не подходит этот номер! – бросила она горничной, выскочив из номера.

«Ты не первая, кто улепетывает отсюда!» – глядя ей вслед, подумала мужеподобная, с кожей цвета жженого сахара работница.

– Мне предоставили огромный люкс, но я отказалась от него! – выдохнула Нэйл мужу, несуразному малому с вытянутым, как в вогнутом зеркале, подбородком.

– Почему?

– Не знаю! Мне хотелось бежать оттуда без оглядки. Там нельзя оставаться, там мрак, негатив, которые ощущаешь каждой клеткой. Такое чувство, что за тобой кто-то наблюдает, и от этого можно сойти с ума.

– Не понимаю тебя.

– Я сама не понимаю, я говорю о внутренних ощущениях. Я не смогу жить в этом номере! В нем… как будто в нем живет фантом!

Муж исподлобья удивленно смотрел на Нэйл. После того как она во время родов потеряла ребенка, он уже не в первый раз замечал за ней странности. Тем более, она стала говорить странные вещи: например, что смерть человека, а именно форма его ухода в иной мир – это некий код, схема, которые живые должны расшифровать.

Не став спорить с супругой по поводу ее нынешнего, опрометчивого на его взгляд, решения, он лишь пожал своими костлявыми плечами и спросил:

– Как тогда будет спать маленькая чупакабра?

– Я снова ходила на ресепшен и договорилась. Сейчас принесут дополнительную кровать – она низкая, рядом постелют пледы.

– Догадываюсь, как ты достала этих туземцев! Надо спрятать зубные щетки!

– Сейчас положу их в сейф!

Там же, 14 октября 2017 г., около 10 часов утра

По дорожке, выложенной плиткой, по правую сторону от которой тянулись густые кусты, образующие сплошную цепь живой изгороди, а по левую располагались мини-виллы (за ними виднелась фосфоресцирующая линия океана), на завтрак не спеша направлялись двое мужчин. Оба были крупные, высокие, разговаривали на русском. Солнце уже начинало припекать, обещая к обеду разыграться не на шутку.

– Со сменой часовых поясов с моим организмом происходит какая-то несуразица, – трескучим голосом брякнул один из них, брюнет лет сорока пяти, с утиным носом и длинной шеей, которую он выгибал при разговоре, точно змея. В этом человеке чувствовалась какая-то внутренняя напряженность, едва скрываемая за излишней развязностью и веселостью. Одет он был в шорты, черную майку с надписью FBI и шлепанцы. Крепость его мускулистых рук, покрытых многочисленными татуировками, говорила, что он когда-то долгое время тягал гири и штанги и что сейчас, несмотря на заметно выпирающий живот и начинающие седеть волосы, находится в хорошей физической форме.

– Вчера под вечер меня срубило, провалился в сон. Просыпаюсь с ощущением, что полностью выспался, за плотными шторами брезжит какой-то свет. Думаю, надо идти в твою хижину, будить на завтрак, смотрю на часы, а там двадцать три тридцать восемь!

– Ничего, Марк, втянешься. Ты только вчера прилетел, тебе, кстати, повезло с погодой, обычно здесь в это время года значительно холоднее, – ответил второй. На вид ему можно было дать больше шестидесяти, кучерявые, полностью седые волосы обрамляли его лысоватый череп. Массивный живот, потрепанные, истасканные крупные черты лица говорили, что их обладатель в полной мере познал излишества. Одет он был приличней, чем его собеседник: в бледно-синее поло, светло-коричневые льняные брюки и такого же цвета легкие туфли на босу ногу, на руке красовались массивные золотые часы «Брегет». Мужчина слегка прихрамывал и опирался на деревянную трость. Он говорил тихо, значимо и почти всегда с долей иронии. Во всех его манерах чувствовались солидность, богатый жизненный опыт; возникало ощущение, что такой не растеряется ни при каких обстоятельствах. Сейчас он остановился у деревянного ограждения одного из бунгало. Его внимание привлек огромный, в виде конуса цветок с сочными, ярко-алыми перистыми лепестками. Тщательно выбрав нужный ракурс, он сфотографировал его на свой мобильный.

– О, смотри, Вениаминыч, теннисок! – Тип с утиным носом указал на расположенный возле бунгало корт, на нем одна пара женщин сражалась против другой. – Но что-то не слышно характерных ахов-охов! Я полагал – это главное в женском теннисе.

– А не умеют играть!

– Ты почему, кстати, без спутницы, падрэ? – фамильярно и опять же с показной веселостью поинтересовался Марк. – Что-то на тебя не похоже. Это что, старость? Или виагру не подвезли?

– Шути, шути.

– Ты же всегда появлялся со шлюхозаврами. Все пускали слюни, глядя на твой эскорт. Это был твой конек!

– Она приедет позже.

– А для меня подруга найдется?

– Найдется – обезьяна с пальмы!

Вениаминович шутил с утконосым более жестоко, «на отвяжись», не заботясь, какой это произведет эффект. Его раздражала фамильярность.

– Я с месяц назад видел твою последнюю жену… – сменил направление темы Марк.

– А я рад, что ее давно не видел!

– Она интересовалась, не собираешься ли ты написать завещание?

– Напишу обязательно, укажу в нем, что оставляю ей камни из почек. Я их не выбрасываю, каждый стоил мне неимоверных страданий, как и жизнь с ней. Она потом сможет сделать из них колье. В этом будет что-то символическое.

– Хе-хе. Добрый и расточительный ты старый мамонт!

Они подошли к большим железным клеткам, там сидели огромные попугаи ара. Рядом возился худой чилиец в потертом синем комбинезоне, высоких резиновых сапогах и соломенной шляпе с длинными полями, на шляпе тоже сидел попугай.

– Колоритный персонаж! – заметил Марк. – Похож на героя американских триллеров или ужастиков… Ходит, убирает, чистит клетки, кормит попугаев, а потом в конце фильма выясняется, что именно он заколбасил всех студентов или туристов, а также тех, кто приехал их искать… Похож на актера Дэнни Трехо на пенсии.

Вениаминович поздоровался со стариком и перекинулся с ним несколькими фразами на испанском, затем подошел к клеткам, медленно вынул из кармана брюк небольшой пакет с хлебом и стал кормить птиц.

– Не пойму, – сказал Марк. – В тебя вселился ведущий передачи «В мире животных» Дроздов?

Вениаминович оставил этот вопрос без внимания.

– Уже не в первый раз замечаю, что у чилийцев свой испанский, они как-то проглатывают окончания, – заметил он, больше разговаривая сам с собой.

– Хочу здесь осесть, Вениаминыч! – вдруг уже серьезным тоном сказал Марк.

Его собеседник продолжал молча кормить птиц. Утконосого это чуть покоробило, и он опять перешел к приколам.

– Представляю себя возлежащим под зонтиком от солнца в шезлонге у океана, подходят местные, целуют руку, говорят: «Хотим вам выразить свое уважение, дон Марко!» – и суют баблище.

Вениаминович хмыкнул.

– Я полагаю, более реалистична другая картина. – Он бросил последний крупный кусок хлеба, который ара целиком жадно проглотил. – Останешься здесь, чтобы не сдохнуть с голода, освоишь профессию аниматора. Наденешь костюм Человека-паука и будешь в этом обтягивающем трико с пузом развлекать местных сопляков, показывая фокусы и кувыркаясь…

– Не смешно!

– А кто говорил, что будет весело?!

Вениаминович отряхнул руки от крошек, и они продолжили путь.

– Я сейчас на мели! – признался Марк.

– Догадываюсь.

– Вернее, я в полной жопе!

– Ты туда давно и целенаправленно стремился!

Утконосый сделал вид, что не заметил это едкое замечание. Он озвучивал то, ради чего, собственно, и прилетел в Южную Америку.

– Честно признаюсь – хочу сесть тебе на хвост, Вениаминыч. Ты ведь плотно в Никарагуа влез, в Чили к чему-то принюхиваешься – подтяни меня в какую-нибудь тему.

– Здесь нет никаких тем, они все остались там, в Москве. Здесь для меня только одно направление деятельности – сохранить, удержать хотя бы то, что имею… Да и кем я тебя возьму – просто хорошим парнем?

«У такого не допросишься и туалетной бумаги, не то что помощи», – подумал Марк. Он догадывался, что получит подобный ответ, и решил пока замазать все шуткой – вышло нервно, пошло и на грани дозволенного.

– А что, создадим здесь секту, придумаем учение, наберем последователей. Ты же был хиппи, неформал в советской юности, правильно я понимаю?

– Я был фарцовщиком, там присутствовала экономика.

– Замечательно! И здесь все поставим на финансовые рельсы. Будешь нашим вождем, гуру, Великим Инкой. Представляю тебя в клешах и амулетах. А можно наклеить на лысину ирокез. Я всегда подозревал, что в душе ты матерый кришнаит и нудист. Обратим в свою веру местных баб: старых-молодых, толстых-худых, красивых-страшных. Смысл учения: неважно, с кем спать, они для нас все одинаковые, и в этом истинная свобода! Мы дарим, растолковываем им свое учение – они переписывают на нас имущество и несут баблище. Будем жить в окружении толпы почитательниц, а звать их будем сестрами!

– У тебя словесный понос? Завязывай, иначе примешь мои искренние оскорбления.

– Не видел тебя вечность, соскучился – хочется поприкалываться, пошутить.

– От таких шуток в зубах бывают промежутки.

– Ух, какая! – неожиданно выдохнул утконосый.

Дорожка, по которой они шли, местами извивалась, и когда собеседники вынырнули из-за очередного поворота, то наткнулись на эффектную брюнетку со сногсшибательной фигурой и губами-плюшками в донельзя коротких драных джинсовых шортах, причем особенно коротки они были сзади. Она была в компании коренастого, стриженного ежиком, рыжеволосого мужчины лет 45–50 с красным, выгоревшим на солнце лицом. Они смотрели куда-то за кусты, где в низине виднелся заболоченный ручей, и бросали туда сучки дерева.

– Думал, что сбежал от эпидемии ботокса, – тихо сказал Вениаминович, – но это пагубное явление теперь везде.

Неожиданно они услышали тягучий московский говор.

– Я па-а-апала! Но он даже не шелохнулся!

– Физкульт-привет! – поздоровался с соотечественниками Марк.

– Доброе утро! Здесь английская речь за редкость, а русская – вообще в диковинку! – учтиво, но все так же спокойно и значимо произнес Вениами-ныч. – Что выделяет наших на отдыхе, а также что их объединяет – так это горячее стремление чем-нибудь расшевелить спящего крокодила.

Пара изумленно уставилась на Вениаминыча. Девушка и еще более – ее спутник ощутили, как их царапнули серые, спрятанные за седыми бровями глаза. Оба почувствовали себя объектами внимательного изучения и оценки.

Марк быстро перешел на наблюдение за застывшей в темной воде рептилией:

– Такого гада простой веткой не возьмешь, надо в него бутылку шампанского бросить!

– Не поможет! – коротко произнес спутник девушки. Щуря глаза, вокруг которых виднелись остатки крема от загара, он тоже вернулся к интересующему всех предмету.

– Почему?

– Это макет!

Альгарробо

Бассейн «Сан-Альфонсо-дель-Мар»[3]

Те же сутки. Полдень

Развалившись на светлых тканевых диванах, Марк и Вениаминыч заканчивали обедать. Ресторан, где они расположились, представлял собой чистенькое заведение, состоящее из небольшого одноэтажного здания и двух десятков столиков на улице, отгороженных друг от друга тентами. Полотна тентов с одной стороны были приподняты, отсюда открывался великолепный вид на океан и отделенную от него узкой полоской суши огромную, уходящую к горизонту лагуну-бассейн, справа над которой нависали многоэтажные тумбы отелей. Солнце в этот час палило нещадно. Под ясным лазурным небом океан искрился и сверкал. Где-то вдалеке по нему тихо скользил парус. На пляже перед отелем шумела толпа, среди общего гула выделялись отдельные возгласы, всплески, звуки музыки. Находящийся вдали от этого улья ресторан казался оазисом спокойствия. Несмотря на жару и удушливые порывы идущего с суши теплого ветра, здесь стояла мягкая полудрема. Лишь только изредка лучи солнца прорывались через открытые участки тента, обливая все потоками света.

Вениаминыч и Марк плотно налегали на морепродукты. Утконосый уже успел нахлестаться местным душистым белым вином, его лицо покраснело, глаза сделались стеклянными. Вениаминыч приступил к пище как гурман, ел медленно и со знанием дела, внимательно наклоняясь над тарелкой, рассматривал и нюхал чуть ли не каждый кусочек, делал глоток вина, полоскал себе рот, затем глотал и шлепал губами. Пил он сдержанней, но тоже немало, от чего стал словоохотлив, начал развернуто отвечать на вопросы утконосого и вскоре завладел беседой, тема которой его крайне интересовала.

– Завидую твоей памяти! Как ты вообще смог вспомнить этого типа спустя двадцать лет? – спросил Марк, опрокинув в себя очередной бокал.

– Я тебе уже сказал – это аяваска, ее действие и последствия. Конечно, у меня были сомнения, но я сходил на ресепшен и аккуратно пробил. Действительно – Олег Ширяев.

– Я и фамилию его давно позабыл.

– И я думал, что позабыл, а увидел – вспомнил. Аяваска не врет!

– Из чего готовят эту дурь?

– Основная составляющая – отвар лианы, к нему добавляются еще разные ингредиенты – как правило, листья растений; у каждого шамана свой рецепт.

– Зачем ты ее вообще хапнул?

– В последнее время я совсем загнулся по здоровью. Больше десяти приступов почечных колик у меня было за год, камни выходили огромные. Боль нестерпимая. Мне перестало помогать болеутоляющее. Если колоть по вене, то немного притупляется боль, но не уходит. Никакое лечение, поездки на воды – никакого эффекта. Знающие люди в Никарагуа посоветовали почистить себя аяваской. Есть разные виды лечения: европейский – ты принимаешь медикаменты, восточный – тебе ставят иглу, а есть медицина индейцев Амазонки. К ней и относится аяваска. За ней я и отправился в Перу.

Вениаминыч налил себе бокал, причмокивая, не спеша выпил его и продолжил. Марк, слушая, думал, что этот рассказ отличался от других его, как правило, ироничных монологов серьезностью и художественностью. Иногда складывалось впечатление, что говорит кто-то иной – ищущий смысл жизни романтик, а не прожженный циник и мизантроп.

– Это было всего неделю назад. В Лиме я сел на маленький самолет, который, поднявшись на небольшую высоту, доставил меня в местечко Икитос. Это был, пожалуй, самый зрелищный, необычный мой перелет, хотя я путешествовал таким образом немало. Мы парили над океаном, над горами с заснеженными вершинами, летели над бескрайними просторами джунглей, наблюдая сверху широченную извивающуюся ленту – Амазонку. В Икитосе я пересел на моторную лодку, и она словно увезла меня в доисторические времена. Я видел удивительные и дикие места: тропические деревья, склоненные над водой, забытые богом поселки с бунгалами на сваях. Лодка эта несла меня навстречу мистическому, таинственному обряду, к которому я готовился две недели. Я не спал с женщинами, соблюдал диету, исключил алкоголь, мясо (кроме курятины), сыры, цитрусовые, острое, соленое, сладкое, специи. Выдержать диету оказалось очень непросто! Жизнь без соли и сахара невыносима! Я и подумать раньше не мог – сколько же эмоций и стимуляций мы получаем от еды! Наконец, я прибыл к шаманам в затерянное в тропических дебрях местечко. Меня разместили в домике с крышей, покрытой сушеными пальмовыми листьями, а стенами служили привязанные к каркасу москитные сетки. Электричество давали пару раз в день. Пришло время ложиться спать. Ночью джунгли не спят. Что-то кругом шуршало, ползало, издавало звуки. Лежа на кровати, я мог наблюдать за Луной, за звездами; в чаще мелькали какие-то светлячки. Я ощутил себя внутри природы, грезил о чем-то – величественном, глобальном. Иногда налетал ветер, через москитную сетку он проникал внутрь и дотрагивался до моего лица. Время от времени я забывался сном. Утром вдруг начался ливень, он шел сплошной стеной, резко похолодало. К обеду дождь прекратился, выглянуло солнце. Я поел и уже до восьми вечера, до церемонии приема аява-ски, больше к еде не притрагивался. Мне предложили персональную церемонию, но я что-то растерялся и присоединился к группе канадцев.

В большой круглой хижине вшестером мы приняли из рук двух шаманов глиняные кружки с коричневой неприятно-горькой жижей, которую они налили из большой пластиковой бутылки с этикеткой «Фанта». Процесс начался. Я имел представление, что меня ждет: знал, что придется бегать в туалет, что будет рвота, понимал, что начнутся видения, – мне рассказывали об этом. Но насколько эффект будет мощным и чувствительным, даже не предполагал! Как описать пережитое и увиденное – я не знаю. Таких слов нет, таких красок и цветов не существует в реальном мире! Я увидел у сидящих рядом со мной ореолы, затем эти люди стали светиться фантастическими цветами: фиолетовыми, неоновыми. Вдруг ловлю себя на мысли, что боюсь взглянуть на себя. Боюсь просто до сумасшествия, до смерти… Наконец, украдкой пытаюсь посмотреть и – замираю от ужаса! Я вижу, что я черен как уголь и чудовищен.

– Самокритично! – хмыкнул утконосый. Но Вениаминыч, казалось, не заметил этого и продолжал:

– Я кричу, но из горла вылетает дикий, животный рык. И он продолжается, даже когда судорога закрывает рот. Я умираю, вижу смерть. Не дай бог кому-нибудь пережить подобное! Это был не просто глюк, а абсолютно реальное физическое ощущение – невыносимое. Не зря индейцы Амазонки называют аяваску «лозой мертвых» и «веревкой смерти». Я начинаю каждой клеткой ощущать свои грехи с самого рождения. Вижу малыша, которого в детстве обидел и унизил, вижу его глаза. И дальше, дальше, последующие грехи моей жизни, как на кинопленке, с дикой скоростью. Я увидел свои поступки глазами своих жертв. Осознал, ужаснулся. Видел зло, которое сотворил, объемно, с разных ракурсов. Меня разрывало, это был бесконечный, мучительный кошмар. Периодически его рассеивал шаман.

– Как рассеивал?

– Ты блуждал когда-нибудь в тумане?

– Ну!

– Видел, как туман рассеивается? Так и мой ужас рассеивался под действиями шамана. По всей видимости, он чувствовал, что со мной происходит, и своим монотонным пением, окуриваниями рассеивал тревогу, в которую меня затягивало и от которой я умирал. Когда шаман ко мне тянулся, я реально видел, каку него удлинялись руки… Я осознавал, что натворил в жизни. От этого понимания нельзя было никуда скрыться или сбежать. Из всех щелей из меня с болью начала вырываться разная гадость. Приступы рвоты были такие, что казалось, я блюю внутренностями. Когда мне нечем было блевать, я ревел как зверь, меня скручивало, душили спазмы, которые по силе были такими, что, казалось, ломали ребра. Я не помню, сколько раз я бегал на улицу – в туалет, там из меня тоже выходило, вырывалось что-то мерзкое. Я как-то посмотрел на это – б-р-р-р!

Там, на улице, я взглянул на небо и увидел, что звезды кружатся с тошнотворной быстротой. Я умирал от понимания того, что разорвал столько судеб, стал причиной такого множества страданий. Я прошел через боль этих людей, проникся ею, впитал ее. Мной овладело нечеловеческое чувство жалости к жертвам. С Ширяевым вышло очень жестоко. Я видел и его, был им, вместил в себя его муки. Поэтому сейчас его узнал.

Иногда в этой безумной кошмарной свистопляске случались просветы. Это было похоже на лучи света, которые прорезают кромешный мрак. Они сияли величием и райскими красками – я видел перламутровые облака, ультрамариновое небо, лазурные воды. Это были настоящие мир и жизнь. И осознание, что я привнес в эту красоту боль, слезы, кровь и дерьмо, – размозжило, растерло меня. Я снова стал умирать, и мне помог шаман, он полил мне голову водой. Я на него взглянул и увидел этого человека стоящим на фоне живописного, чудесного плато. И это меня даже не удивило, хотя точно знал, что мы находимся в хижине для церемонии.

В таком состоянии я дожил где-то до 5–6 часов утра. Затем меня еще раз сильно вырвало – как показалось, какими-то черными змееподобными существами… И потом начало отпускать. Опять закрутились образы, краски, но в этом калейдоскопе я ощущал чье-то присутствие, как будто изучающее меня изнутри. В потоке обрывчатых картин и замысловатых узоров моя душа услышала четкий женский голос. Вот что он сказал: «Ты знаешь и предупрежден. Анаконда видит тебя и в любой момент убьет, когда захочет и как захочет».

– Явная бесовщина!

– Я слышал, что верующие легче переживают действие аяваски, они могут читать молитвы. Но я атеист, мне некого было просить о помощи. Считается, что церемонию аяваски можно еще несколько раз повторить. Русские, как мне сказали, наиболее устойчивы к аяваске и выдерживают с десяток церемоний. Знающие люди рассказывали, что каждая из них не похожа на другую, но мне хватило одной, больше не способен в себя вместить. Это самое сильное и страшное впечатление в моей жизни. Стресс, потрясение, тяжелый удар, от которого я как бы проснулся и почувствовал себя легче и свободней. По-иному стал относиться к миру и к природе.

– Я и вижу: фотографируешь цветочки, кормишь птиц, скоро начнешь отпускать в небо жучков, мух, пойдешь обнимать деревья, будешь говорить, что они – твои братья.

– Прошла неделя после церемонии, и я до сих пор под впечатлением.

– Короче, под кайфом! Так все описал! У меня сердце защемило, в горле комок!

Вениаминыч не посчитал нужным реагировать и на эти едкости. Он рассказывал сам для себя, стремясь уяснить пережитое. Ему казалось, что он ухватил какие-то детали пазла и, наконец, стал складывать цельную картину. В его мозгу пришли в движение некие процессы, которых ранее он не ощущал.

К их столику подошел менеджер ресторана – похожий на гиппопотама массивный лысый негр в белом костюме, в часах на синем ремешке и очках в синей оправе. Его толстенный, со складками затылок был весь покрыт капельками пота. Менеджер поинтересовался, все ли понравилось.

– Спасибо, Миша! – ответил Вениаминыч по-русски в своей спокойной значимой манере.

– Миша – это Мигель? – поинтересовался Марк.

– Какой ты способный!

Между тем гиппопотама сменил носорог – тоже толстый и тоже лысый негр-официант с огромным вздернутым носом и крупными, как валики, губами. Он был в белых брюках, футболке и черных ботинках, высотой подошвы похожих на ортопедические. Он принес счет. Вениаминыч сделал знак рукой, чтобы носорог подождал, заглянул в счет, положил туда купюры и сказал, что сдачи не надо. Носорог поблагодарил и, весьма довольный, чуть ли не вскачь умчался.

– Как ему не жарко в таких галошах? – поинтересовался утконосый. – Смотри, ломанулся, а из заднего кармана все посыпалось: ручка, блокнот… Эй, амиго, камрад!

Носорог оглянулся, утконосый указал ему на упавшие вещи.

– Аншлаг у бассейна сегодня. Погода… Да и выходные! – задумчиво произнес Вениаминыч. Он смотрел на толпу, шумящую у кромки бассейна, на огромное солнце, бьющее из синей бездны, но мысли его были далеко.

Из-за поворота лагуны выползло плавучее кафе на плоту, покрытое сверху только тканевой крышей. Даже издалека чувствовалось, что на этой посудине царят толкотня и гам. Вскоре с нее зазвучали местные ритмы.

– Странное дело! – ковыряясь зубочисткой в своих ровных белых имплантатах, заметил Вени-аминыч. – В такой дыре, на краю света встретить рожу даже не из прошлой, а из позапрошлой жизни!

– Помнится, миллион долларов получили с бедолаги! – ввернул утконосый. – Может, устроить ему вторую серию и похитить новую бабу? Я начну вести с ним переговоры, скажу, что хочу пообщаться вот в каком формате, и… как дам оплеуху для памяти! Если нет для меня законной деятельности – будем жить по принципу «хорошими делами прославиться нельзя». Создадим конкуренцию MS13, Марэ Сальватруче.

– Здесь таких нет. Они действуют в Сальвадоре, США.

– Ширяеву объявим, что он попал в лапы Марка Сальватруче. Напомню ему, как его жена все ныла мне: «Лучше убей!»

– Ладно, вставай, Сальватруче. Тебе было мало российских тюрем, хочешь заехать в чилийские?

Они поднялись, вышли из-под своего тента и замерли – по дорожке от ресторана быстро, не оглядываясь, удалялся Ширяев.

– По ходу, он рядом сидел и грел уши! – вымолвил Марк.

Вениаминыч угрюмо смотрел Ширяеву вслед. Он был зол на утконосого. «Свяжешься с дураком – сам начнешь притягивать глупости», – подумал он.

– Если похищение отменяется, пойдем кормить попугаев, – хмыкнул Марк.

Московская обл., г. Клин.

19 марта 1995 г., около 11 ч. утра

С первой встречи она поразила его, как бы заколдовала чем-то. Это был фатум.
Ф. М. Достоевский, «Подросток»

Уставший и изможденный после ночной гулянки с однокурсниками, Олег Ширяев влез в автобус, направляющийся в Москву. Он спал всего несколько часов, и невыветрившийся хмель до сих пор гулял в его голове. Автобус был почти пуст, он недавно прибыл на остановку, водитель ожидал притока других пассажиров. Олег собирался расположиться на передних рядах, но, заметив в середине салона миловидную женскую головку, двинулся к ней. Девушка, на вид ей было лет 17–18, была погружена в чтение, она подняла взор навстречу приближающемуся Ширяеву, безучастно посмотрела, как бы сквозь него, и вновь опустила глаза в книгу. В мгновение ока в Олеге все перевернулось, он увидел зелено-голубые глаза с черной каемкой вокруг зениц и правильные, точеные черты лица. Прядь темно-русых длинных прямых волос соскользнула девушке на щеку, не отрываясь от чтения, она поправила ее своей белой, словно фарфоровой кистью. Олег весь опешил и постеснялся плюхнуться рядом с ней, как наметил ранее. Его воли хватило лишь на то, чтобы не пройти дальше в хвост салона, а расположиться параллельно с девушкой через проход, так же, как и она, у окошка.

Краем глаза он продолжал рассматривать красавицу. Ворот ее черного пальто был приподнят и оттенял чудесный профиль. Лоб девушки был высоким, губы – чуть полными. Но счастье его закончилось, когда грузная пожилая женщина уселась возле девушки, полностью ее загородив. Олег корил себя за малодушие, он представлял, как спросил бы у красавицы: «У вас не занято?» – и приземлился бы рядом с ней, а затем попытался бы завязать беседу. Автобус тронулся. В течение поездки Олег то наклонялся, чтобы якобы завязать шнурки, то пытался привстать, как бы регулируя обдув вентиляции, стараясь взглянуть на нее, но женщина рядом с девушкой была столь массивна, что не оставила Ширяеву шансов. Для себя он уже твердо решил, что, когда автобус прибудет в Москву на Речной вокзал, уже на улице он попытается заговорить с красавицей.

1 Рассказ написан в 1999 году и опубликован в журнале «Москва». – Примеч. ред.

2 Речь об урагане в Москве в июне 1998 года. – Примеч. авт.

3 Бассейн «Сан-Альфонсо-дель-Мар» – самый большой в мире. Его длина 1013 м, ширина 150 м, объем 250 млн. литров, максимальная глубина 35 м. Вода поступает из находящегося рядом океана, проходит несколько степеней очистки и прогревается до 26º (температура воды в океане в этих местах обычно не превышает 17º). Глубина и протяженность бассейна позволяют проводить соревнования по многочисленным видам водного спорта, а также допускают использование лодок, катамаранов и небольших яхт. Идея создания «Сан-Альфонсо-дель-Мар» принадлежит чилийскому предпринимателю и биохимику Фернандо Фишману. Открытие бассейна позволило превратить местечко Альгарробо (Чили) в крупный курорт – ранее это побережье Тихого океана считалось некомфортным из-за низкой температуры воды, штормов и акул. Вблизи бассейна размещены отели, рестораны, джакузи-бары, фитнес-центры и кинозалы.

Продолжение книги

Пацаны: конец истории бесплатное чтение

ДодикРассказ[1]

Купер

Фантом и фатумПовесть

Додик
Рассказ[1]

Фантом и фатум
Повесть