Начальник милиции 2 бесплатное чтение

Глава 1

– Кто вас послал? – я сел на какой-то ящик и разглядывал пленников.

Выглядели они жалко со своими пожеванными псом конечностями. Тот, что в штормовке – худосочный и желчный, зыркает, будто прожечь глазами меня хочет. Второй габаритов совсем не маленьких. Морда кирпичом, но тупая, что валенок с заплатками.

Если бы не их обозленный и забитый вид и не синева наколок на запястьях и пальцах, то можно было запросто их принять за обычных мужиков-работяг. Молчат. Сопят. Только прокушенные руки к себе прижимают.

– Ладно… – хмыкнул я. – Тогда, может, пёс вас разговорит?

Я кивнул на Мухтара. Тот не сводил с поверженных взгляда полного охотничьего азарта, вся его стойка кричала: «только дай отмашку, хозяин, уж я-то с ними поиграю в кошки-мышки».

– Не по закону, мусор, задержанных псиной травить, – пробурчал тот, что в штормовке.

Ему досталось больше всего – прокушены правая рука и левая лодыжка. Штанина и рукав пропитались кровью.

– По закону, значит, хотите? Ладно… А вы знаете, что поправка новая вышла в кодекс уголовно-процессуальный?

– Нам на твои поправки насрать, – пробурчал здоровяк. – Вези уже в КПЗ, ни х*ра мы тебе не скажем, ментяра!..

– Так поправочка эта как раз для таких как вы… – с серьезным и невозмутимым видом проговорил я. – У меня даже с собой выписка имеется, вот…

Я достал из кармана листочек Пистона с картой, но при тусклом свете бандитам не видно, что это. Писульку вполне можно было принять за некий документ.

С важным видом я уперся взглядом в бумажку и стал зачитывать вслух несуществующий текст, не забывая бегать глазами по воображаемым строкам. Мол, Указом Президиума Верховного совета РСФСР от первого июня 1978-го года внесены поправки в УПК РСФСР в части, касающейся статьи 191-2 Уголовного кодекса «Посягательство на жизнь работника милиции». А именно, с июня сего года приказано установить наказание за деяние при отягчающих обстоятельствах, когда преступление совершено группой лиц – в виде смертной казни. В исключительных случаях, когда доставление задержанных лиц в орган милиции представляет угрозу для жизни сотрудника либо он не имеет возможности доставлять задержанных, сотруднику милиции разрешается применять крайнюю меру наказания – расстрел на месте.

– Мне с вами возиться не с руки, – спокойно проговорил я. – Буду вас расстреливать, закон на моей стороне.

– Ха! Брешешь, мент! – воскликнул щуплый. – Берега попутал? Без суда и следствия? Не верю!

– А я этой бумажке верю, – я бережно свернул листочек и убрал в карман. А потом повернулся к Пистону и скомандовал. – Задержанный, встать к стене!

Алкаш на трясущихся и подгибающихся ногах, хромая, сделал два шага и встал у стеллажа рядом с каким-то тряпьем и порыжевшим ватным матрацем. Зажмурился, что аж уши в стороны повернулись.

– В соответствии с указом Верховного совета РСФСР, вы, гражданин Пистонов, будете расстреляны.

Гаврик сглотнул, но глаз не открыл. Я невозмутимо навел пистолет на его трясущуюся тушку и нажал на спуск.

Бах! – выстрел в гараже прогремел слишком оглушительно, даже у меня от звукового удара по перепонкам чуть ноги не подкосились. А Пистон так вообще упал замертво. Как и договаривались. Ему и притворяться особо не пришлось, настолько он был напуган, что рад был грохнуться даже и о бетонный пол. Все же не до конца был уверен, что я мимо него, возле уха пулю пущу в матрац, а не ему в лоб. Чувствовал свой косяк передо мной, а в силу юридической и элементарной социальной неграмотности, кажется, даже поверил в Указ Президиума.

Пистон лежал дохлой тушкой и не шевелился, даже дышать перестал на всякий случай, чтобы я не передумал и взаправду его не пришил, для достоверности. Молодец, Зарыбинский Оскар я бы ему вручил, жаль, нет такой награды.

После представления с расстрелом мужики стали гораздо сговорчивее, причитали и молили о пощаде. Разве что ноги не ползли целовать.

Сломались урки… Да какие они урки? Я же разглядел наколки уже потом – не настоящие они воровские, а так, для понтов в СИЗО набитые, сявки это, а не бандиты. Труханули они знатно – ну и выложили все как на духу.

– Не стреляй, начальник, – заикались оба в голос. – Все скажем, только не стреляй. Под протокол расскажем. Мы в гараже выпивали давеча. Пришел к нам хмырь один в квелых очочках, челка набок, как у Гитлера, зализана, только что усов таких паршивеньких нет. Но взгляд точно как у фашиста – твердый, колкий такой и с лисьей хитрецой, будто тебя насквозь видит. Есть, говорит, мужики, работка для вас непыльная, плачу тыщу. И машет этот прилизанный такой пачкой денег, а мы в жизни таких барышей в руках не держали. Сделать-то нужно плевое дельце – отмудохать одного паренька в гараже. Придет он тогда-то и тогда-то. А мы ему – да запросто, не мокруха же! Да, говорит, без убийств. Так, ребра пересчитать да нос свернуть. Но он, говорит, ментяра.

– Я вижу, вы не испугались? – подковырнул я их.

Они на минуту замолкли.

– А… мы ему заявили, что это еще и лучше даже, ментов мы не шибко жалуем, – выговорил первый. – Прости, начальник. Но ты сам сказал правду говорить. Вот и согласились мы сдуру. А кто он такой и где его искать, не ведаем. Вот хоть расстреливай, больше ничего сказать не можем.

– Гараж чей? – хмуро спросил я.

– Так это Игнатича. Дедок, наш сосед по гаражу. Он пальцы отморозил по пьяни, и теперь сюда не ходок. Дома выпивает. Да он не знает ничего! Мы у него ключи сперли втихаря и копию в Доме Быта заказали. Все рассчитано было, что один ты придешь, а оно вон как получилось. Не злись, начальник, мы тебя мочить не собирались. Так, зубы пересчитать да бока помять.

– Деньги где? – хмуро спросил я.

– Вот… – вытащил из кармана щуплый тонкую пачку соток.

– Денежные средства, нажитые преступным путем, подлежат изъятию, – грозно проговорил я, пересчитывая купюры (ни у кого, естественно, не возникло возражений). – Тут стольника не хватает. Куда дели?

– Прости, командир, на нужды… – проблеял щуплый. – Нам бы в больничку… А? Кровью изойдем… Зверь у тебя, а не собака.

На Мухтара они старались не смотреть, зато он всё ещё не сводил с них взгляда.

Я прикинул, что с ними дальше делать… Вызывать опергруппу и оформлять, как покушение на сотрудника? Оно, конечно, можно, только вот терпилой я никогда не был и быть им не собираюсь. Это же мне что? Заяву придется катать прокурорскому, мол, напали… Тьфу.

И потом… Если Интеллигент в этом замешан, то и Антошенька в курсах. А я не хочу, чтобы он знал, что на хвост я ему уже сел. Пусть думает, что ничего не знаю. Стало быть, дельце с несостоявшимся моим избиением лучше затихарить пока. Ну и финт с расстрелом, так-то, тоже не вполне законный. Я, конечно, отбрехаюсь, мол, привиделось товарищам со страху, но ко мне вопросы могут возникнуть, а я на испытательном, мать его в пассатижи, сроке. Патроны проверят, пистолет тоже. Патрончики запасные я у птички-кадровички взял, она меня не сдаст, а вот копоть и нагар в пистолете надо срочно почистить. Да и легко пробить, получал я оружие в этот вечер или нет. Баночкин расскажет, что действительно получал, да и запись в журнале выдачи табельного имеется с моей подписью. А это уже так себе, хреново.

В общем, будем пока на темной стороне Луны играть. Но это не значит, что я сейчас должен на все четыре стороны их отпустить. На пятнадцать суток их оформлю. По хулиганке… Напишу в рапорте, что матюгались ночью на улице, граждан посылали. За такое легко административный срок отхватить. Еще и с судьей поговорю. Чтобы все пятнадцать, а не семь там или десять припаяла. Посидят, подумают, и я пока подумаю.

Я снова глянул на них. Крови было немало, а покусанных за решётку не засунешь – не возьмут в КПЗ. В травмпункт их тащить? Ну их на хрен. Привезу в дежурку, попрошу помочь оформить административный материал дежурного участкового. Фельдшера из медвытрезвителя позову, перевяжет их, с дежуркой договорюсь, чтобы раненных в клетку приняли. Думаю, срастется. Надо только наряд вызвать, а пока они пускай в гараже посидят.

Я выволок на улицу “бездыханное тело” Пистона и закрыл гараж изъятым ключом.

– А со мной что будешь делать, начальник? – пролепетал тот, будто смирившись судьбой.

Он поднялся и продолжал усиленно хромать, изображая жертву репрессий.

– Живи пока… Если Интеллигент к тебе наведается, дашь знать. Обманешь – грохну… Ну или Мухтарке скормлю.

– Уж лучше пуля, – Пистона передернуло.

– Незаконные активы сдай.

– Чего?

– Бабки гони! Которые тебе Интеллигент за предательство заплатил.

– А-а… эти? Да-да, конечно, конечно. Сейчас, сейчас, – стал он вдруг разговаривать двойными словами.

– И портсигар покажи.

– На… – безропотно протянул Пистон золотистый предмет и деньги.

– Врешь ведь, что безделица бутафорная! – уколол я гаврика взглядом. – Где взял, говори! В глаза смотри!

Тот опустил взгляд.

– Интеллигент дал… Тоже в награду…

– Вот как? Пятьсот рябчиков и золоченый портсигар?

– Ну да…

– Шибко он хотел меня сюда заманить… Портсигар я тоже изымаю. Как вещественное доказательство преступного сговора.

Не знаю, зачем я его забрал, но чуйка подсказывала, что он мне может пригодиться. Не в плане материального обогащения, он явно ворованный, причем импортный, и барыжить ворованным барахлом я не собирался, использовать по назначению – тоже. В этой эпохе я не курю, и лучше не начинать. Но глаз зацепился за вещицу, что-то в ней было не так. Но что? Вот я и забрал его, чтобы разобраться попозже, не сей момент. Сегодня был очень насыщенный вечер. Который уже перерос в ночь.

Однако, знатную ловушку устроил на меня Интеллигент. Теперь все больше убеждаюсь, что дело не в обычных карманных кражах, за которые он печется и которые прикрывал Трубецкой. А в чём тогда? Хрен разберет, я потянул за ниточку клубок порока, но пока не распутал. Тут явно что-то большее, чем щипачество в провинциальном городке. Вот выдумал я версию с подготовкой карманников к грядущей Олимпиаде… а что если угадал? Или тут что-то еще, не менее глобальное? Нужно быть поосторожнее.

Пистон ухромал в ночь, а мы с Мухтаром подошли к кустам за гаражами. Я тихо свистнул. Кусты зашуршали и раздвинулись. Оттуда вылез Серый.

– Сан Саныч! Я слышал крики и выстрелы! Но не вылез, как ты и велел!

Глаза у него были огромные от удивления и восторга, аж в темноте видно.

– Молодец, – потрепал я его по голове. На этот раз парнишка не пытался увильнуть от руки.

– Ты поймал его?

– Он слишком умён, чтобы подставляться. Но тем интереснее будет охота. Спасибо, что был проводником Мухтара и ждал команды.

– Ага! Ты как крикнул: «ко мне!», Мухтар ка-ак дернул, и я сразу его отпустил. Он как ракета полетел…

– Мухтар у нас молодец, завтра ему купим нормальной говядины, а не обрезь. Пошли, провожу тебя домой.

– Да не надо меня провожать. Я что, маленький?

– А я все равно провожу. Хочешь, бери поводок Мухтара.

– Давай…

Ночка выдалась почти бессонная. Проводив Серого, я вернулся к гаражу, вызвал наряд и провозился с этими горе-бандитами еще не один час. Но в КПЗ их все-таки засунул. Пока – до утра, а там их собирались к судье дежурному везти для получения законных пятнадцати суток.

С материалом на них тоже не все так просто оказалось, там надо было, чтобы граждане подтвердили их матерно-хулиганские действия и разнузданное поведение на людях, так еще и понятые нужны были. Но участковый оказался свой мужик. На этот случай у него, как оказалось, всегда были «карманные понятые». Он мало того, что знал их данные, он пошёл дальше и умел за них расписываться. Я смотрел и диву давался.

Совершенно спокойно он сделал за них все бумагомартельные дела и заверил, что понятые эти – люди проверенные, ночью их подними и спроси, подтвердят, что подписывали протокол. Вот как дела делаются. Я задумался. С одной стороны – фальсификация, с другой стороны, без таких вот незаменимых понятых иногда невозможно прижать к ногтю отморозков. А в свидетели пошли двое дружинников, что околачивались в отделе, они тоже кого-то только что доставили.

Это оказались старые знакомые – те самые, что вещи мои на пляже искали в момент моего попадания и потом доставили меня в ГОВД к Кулебякину, когда я еще не знал, что он мой начальник, и хотел через ментовку с новой личностью своей определиться. Удивлению дружинников не было предела, когда они увидели, как я распоряжался участковым и рулил действом по водворению двух задержанных в КПЗ.

Вызванная мной из трезвяка фельдшер их перевязала, благо кости у жуликов оказались целыми, Мухтарка кусал со знанием дела, запросто мог травмы поболее оставить, но чуял, что не надо. Или, быть может, обучен так был – не знаю…

В общем, после всей этой административно-протокольной возни время уже стукнуло четыре утра. В общагу пришлось долбиться. Оно и понятно – избушка запиралась на клюшку в одиннадцать ночи. Разбудил я недовольную Василину Егоровну.

Та грозилась милицию вызвать спросонья, но, увидев меня, перепачканного кровью, заохала и схватилась за сердце.

– Морозов?! Кошки-матрёшки! Что с тобой?

– Ерунда, – улыбнулся я. – Бандитская пуля.

– Скорую вызвать?

– Не переживайте, это не моя кровь…

– Ну, Морозов!.. – выдохнула коменда. – Совсем мужиком стал… Ты ли это?

– Я, я, Василина Егоровна, а кто же еще? Не инопланетяне же!

– А вот не скажи! У меня подруга дочке книжку достала детскую. Так там про космических пиратов написано, – начала вещать коменда.

В СССР было принято пересказывать друг другу книжки, хороших изданий на всех их не хватало.

– Так вот, – продолжала Василина Егоровна. – Она рассказывала, что космические пираты могут принимать облик любого человека.

– Дайте угадаю… А зовут их Крыс и Весельчак У? – прищурился я.

– А ты откуда знаешь? Кошки-матрёшки! Книжка в тираж даже еще массовый не вышла, ей по блату прислали пробники.

– Я же и есть пират… – многозначительно кивнул я. – Космический.

– Ой! Да иди ты! – отмахнулась женщина. – Умойся хоть, а то страшный, как мой бывший с похмелья.

– Вы и замужем успели побывать?

– Скажешь тоже, замужем… одно название. Ни свадьбы, ни колец, ни жизни… Прям верно заметил – «побывать».

Будильник разбудил меня ближе к обеду. Я его завел на попозже. Дребезжал, как никогда громко. Видно, паразит, за утро сил набрался.

Несмотря на то, что продрых я долго, чувствовал себя немного разбитым. Рёбра ломило. Опять утреннюю тренировку пропущу. Да и не утро уже вовсе. Ничего, наверстаю позже. Вся жизнь впереди…

Вчерашняя ночь показала, что лейтенант Морозов в физическом плане – уже совсем далеко не рохля.

Снова я подумал, что надо гири прикупить, все некогда забежать в спорттовары. Или, может, вообще в секцию какую пойти? А что? Сейчас, кстати, всякие каратэ в почете. Их пока в СССР не запретили еще, все впереди, и секции цветут буйным цветом. Но этот вид единоборств меня не особо впечатляет. Стойка, будто на шпагат хочешь встать, и удары из-под ребер, а морда в это время, получается, открыта всегда. Ерунда какая-то. Уж лучше на бокс или на борьбу пойти.

Приняв контрастный душ, я словил желанный бодряк. Наспех позавтракал, а точнее, уже пообедал холодной жареной колбасой, которой заботливо оставил мне целых полсковороды Нурик. Запил все кефиром (чаёвничать некогда) и помчался в отдел.

Мухтар встретил меня с видом довольным, но совсем не голодным. Не прыгал на сетку и не подталкивал к калитке пустую миску.

Отлично! Кто-то его догадался-таки покормить. Я, конечно, сказал дежурному, чтобы он все организовал с утра по кормежке, но в этот раз был не Баночкин, и на него надежды не было. Еще сказал, чтобы тот передал Кулебякину, что меня с утра не будет по причине того, что ночью работал.

Но судя по тому, что начальник свесился из окошка, едва увидев меня возле вольера, и, главное, курит и пристально смотрит, то получается, что дежурный и про это забыл. Но Мухтара кто-то покормил. Рожа довольная и сытая. Или крови вчера напился? Вампир… Ха.

– Морозов! – наконец, окликнул меня из окна начальник. – Ты где ходишь? Это ты только сейчас на работу соизволил явиться?

– Работал ночью, Петр Петрович, зайду, доложу.

– Ладно, – отмахнулся тот. – Предупреждай в следующий раз.

И убрался из окошка, ловко пульнув окурок в бурьян у забора.

Я подошел к своему строению, увидел, что дверь не заперта. Рука почему-то сама нащупала то место на поясе, где должна была висеть кобура. Никогда не было такой привычки, а сейчас вот здрасьте.

Но пистолета, естественно, не было, я его сдал еще ночью. Он у меня был не на постоянном ношении, хотя в свете последних событий, думаю, надо бы разрешение выбить на постоянку. Но там тоже заморочек много, сейф нужен. А я в общаге живу. Да и на испытательном – нет, нет, не дадут.

Постоял, подумал, кто там ко мне вломился, потом понял, что, наверное, свои – среди бела дня враги в ментовку не придут.

Дернул дверь и вошел…

Глава 2

– Привет, Сан Саныч! – воскликнул Серый. – Долго спишь! А я Мухтара покормил, вольер почистил.

Я и забыл, что дал Серому ключ от кабинета, на тот случай, если вдруг я не приду вовремя (как сегодня) – чтобы он занимался собакой.

– Молодец! – похвалил я. – Как там сестра? Не спалила тебя, что поздно вечером отсутствовал?

– Э-э! Еще как спалила, – вздохнул паренек. – Понимаешь, какой закон подлости – как дома сижу, так в комнату ко мне в жизни не зайдет, как отлучился – ей понадобилось вдруг фломастеры взять на ночь глядя. Как чувствовала…

Он скорчил гримасу досады.

– Сильно ругалась? – уточнил я. – Ты нас не выдал?

– Не выдал, конечно, сказал, что с пацанами на стройку в войнушку играть бегал. Днем там рабочие – не сунешься. Разозлилась! Даже тапком меня хотела отходить по заднице, но я не дался, не маленький уже, тапок выхватил – и в форточку его.

Я присвистнул.

– Суровая у тебя сеструха, и тапок жалко.

– Да он дырявый был, второй целый дома лежит. В общем, сейчас мы с ней не разговариваем. То есть, взаимно.

Обиделся Андрей на заботу.

– Хреново, надо бы помириться.

– Да заколебала она.

– За тебя беспокоится…

– Ага, так беспокоится, что за тапок хватается. Думает, что я балбес и на все мне пофиг.

– А ты не балбес? – прищурился я.

– Балбес, конечно, – честно выдал Серый, – но не на всё пофиг. Хотя есть вещи, которые меня абсолютно не интересуют. Вот другие пацаны, к примеру, на речке, на рыбалке пропадают, или черешню хорькуют с дач, гудрон на стройке жуют, в ножички играют, по помойкам «клад» ищут, а мне как-то совсем не интересно это. Детский сад, блин… Ну я понимаю, если еще дымовуху смастерить или бомбочку из карбида. Но тоже уже надоело…

Он вздохнул. Ну прямо Онегин местного разлива, всё уже в этой жизни видал.

– Вот как? И что же тебе интересно? – спросил я, а про себя подумал, что вообще-то быстро взрослеет Серый. Главное, чтобы не в то русло не ушел…

– Как что? Вот в ментовке, то есть в милиции у вас тут, мне шибко интересно! И с Мухтаром возиться тоже. Я тут подумал, Сан Саныч, – парень опустил глаза, будто стыдился того, что будет говорить дальше. – Я это… ну… согласен стать ментом… Ну, то есть не совсем ментом, а кинологом.

– Кинолог – это совсем мент. Прям настоящий-пренастоящий.

– Ладно, чего уж теперь… – шмыгнул носом Серый. – Школу придется заканчивать.

– Ха! Погоди… А ты что? Не хотел и школу заканчивать? – насторожился я.

– Да, думал… Годик еще перекантоваться в восьмом классе и в ПТУ пойти. В школе книжки неинтересные задают читать.

– Нет уж. Придется тебе десять классов заканчивать, – авторитетно заявил я, хотя доподлинно не знал, где учат на кинологов и после какого класса.

Но все же эта должность, по крайне мере, сейчас, в семидесятые, не офицерская. Тям у Серого есть, это видно и сейчас, и по прошлой-будущей жизни. Его уровень вообще-то и повыше будет, чем простой кинолог. Выучиться ему надо…

Сам того не замечая, вдруг мысленно я и себе планку задал. До этого момента как-то особо не задумывался – пересижу собачником оставшихся два года и свинчу на вольные хлеба. А теперь? А что, если и эти два года использовать с пользой? Можно как-то по службе продвинуться… Чего время терять?

Я напряг мозги и попытался ковырнуть память Сашка, уж он-то должен разбираться в ментовских передвижках по вертикали, как-никак закончил высшее ведомственное. Но в памяти всплыли (от Сашка, или, может, я и сам это знал) лишь такие перспективы.

В милиции все зависит от должности. Если ты следователь или инспектор розыска, то выше старшего инспектора тебе не подняться. Можно вообще всю жизнь просидеть на должности старшего инспектора. Чтобы пробиться наверх – это нужно стать начальником подразделения. Например, того же следствия или уголовного розыска. Но у нас в Зарыбинске горотдел небольшой, и начальников подразделений совсем нет. Есть только Кулебякин – начальник всего-всего разношерстного отдела. Получается, что если мне приспичит двигаться дальше, то это уже в область нужно. Ну нет, не согласен… Оставить Мухтара? Но, как ни крути, в Зарыбинске мне роста нет, разве что, если только Кулебякин на пенсию уйдет. Опять же, там много претендентов на его кресло – Антошенька, например. Кто поставит начальником простого кинолога? От таких мыслей я пришел к выводу, что карьеру мента в этой жизни мне делать пока совсем не хочется, да и возможности нет. Но червячок засел. Семечко проросло. Комарик укусил…

Все эти мысли пронеслись буквально за несколько секунд, и я продолжил разговор:

– Сестра-то что, больше про Мухтара не спрашивала?

– Не-а, говорю, же – разругались вдрызг. Ни про что и не спрашивала.

– Надо, значит, чтобы она знала, что тебе не все равно, что некоторые важные в жизни вещи ты ценишь, – задумчиво пробормотал я. – Ты же сам бы хотел, чтобы она в тебе разглядела, – я поводил рукой, как будто в живот к нему залез, – вот это вот. Нужно дать ей понять это…

Андрей только фыркнул.

– Как? Ты опять придешь и замолвишь за меня словечко? – Серый вопросительно чесал нос. – Вот только сеструха почему-то начинает дергаться, когда тебя видит. Будто суеверная и черного кота увидала. Ты же ей ничего плохого не делал, Сан Саныч.

– Нет, конечно, женщинам я делаю только хорошее, – я постарался ухмыльнуться, как самый обычный человек, который ничего такого ни про кого не знает.

– Вот и я не пойму, чего она так?

– Переубедим ее… Я про тебя, имею в виду… – я задумался и принялся искать взглядом непонятно что. – Но тут надо что-то поавторитетнее моих слов… О!.. Придумал! Мы тебе благодарность от начальника ГОВД выпишем. Или грамоту. Похвальный лист? Диплом? Как там это называется? Грамота, скорее всего…

– Грамоту? – сверкнул глазенками парень. – Ух ты! У меня пока нет ни одной грамоты. Класс! Ну, то есть, ей понравится. У нее лично много грамот.

Он поскреб макушку, чуть поразмышлял и, немного сникнув, спросил:

– А за что грамоту? За просто так? Это же не по-настоящему… Неинтересно.

– Как это не по-настоящему? – стал загибать я пальцы на руке. – Ты осуществляешь кормление служебно-розыскной собаки – раз, помогаешь с ведением документации – два! Чего смотришь? Да, да, помогаешь с бумажками! Табличку с рационом ты же составлял? Во-от… В отсутствие инспектора-кинолога выполняешь его обязанности на базе, так сказать, как сегодня, например, это – три. Ну и помогаешь в дрессировке и натаскивании Мухтара, вернее, будешь помогать, как договорились – след мы так еще и не проложили, но авансом зачтем – и это четыре. При таком раскладе ты не только грамоту заслужил. Тебе медаль положена.

Тут я, конечно, немного загнул. Это на меня частые беседы с начальством так плохо влияют. Но это сработало.

– Ого… – восторженно пробормотал Серый. – Лучше грамоту, я ее на стену повешу. Вот сеструха гордиться мной будет. А долго ждать эту грамоту?

– Недолго, сиди здесь. Я скоро, все разузнаю и вернусь… Читай пока книжку по дрессировке.

Я направился в кадры. Поднялся на второй этаж, дверь кабинета открыта. Мария Антиповна, изящно выгнув цаплей спинку, стучала по клавишам пишущей машинки. Как настоящий кадровик, она не поворачивала головы, когда кто-то входил. Просящему положено было первому прокашляться, поздороваться, пошмыгать носом, дабы привлечь к себе внимание инспектора. Но меня она сразу узнала по походке, хоть я и был без галифе, и шляпу на панаму не носил.

Не переставая стучать по клавишам (это высший пилотаж навыков машинистки), она повернула голову и проговорила:

– Здравствуйте, Александр Александрович.

– Привет, Маша, а что так официально? Вот подойду и ущипну за…

Хотел сказать – за попу, но осекся. Я вдруг понял, почему Мария Антиповна не вскочила ко мне с объятиями – в кабинете мы были не одни. За столом для бумаг и пришлых сотрудников-посетителей копошился эксперт-криминалист.

– Ущипну за… – пришлось продолжать начатую фразу… За вон тот росток. Вернее, отщипну.

Я ткнул в стоящий на окне в глиняном горшке глянцевитый вялый фикус-пикус неизвестной породы.

– Уж больно цветок красивый, – качал я головой, будто любуясь на отвратительное порождение флоры, – Все хочу росточек попросить, а то у меня в кабинете без декора грустновато интерьер смотрится. Это же… спатифиллум?

– Бегония, – ответила Мария, а Валентин удивленно приподнял бровь, оторвавшись от бумажек и глянув на полудохлое комнатное растение с нездоровой рыжиной на листьях.

Его бы пристрелить (не эксперта, а цветок), чтобы не мучился, а не росток отщипывать.

– М-да? А я думал, спатифиллум. Тогда потом отщипну… Как-нибудь в другой раз.

Честно говоря, для меня каждый незнакомый цветок – это спатифиллум. Слово красивое, и из названий цветов только его знаю (само растение в глаза не видел, наверное), и как-то запомнилось раз и прилипло. Нет, я, конечно, знал самые распространенные в СССР комнатные цветы, их обожали выращивать советские хозяйки. Это герань, хлорофитум и прочие кактусы. А все остальное для меня – спатифиллум.

– Что вы хотели, Александр? – кадровичка старалась не улыбаться, даже лоб морщила, но глаза ее светились, уголки губ все одно предательски прогнулись чуть вверх.

Что хотели… Не «что», а «кого»… Сказал бы я ей, да Валек рядом. Копошится в бумажках, что личинка в навозе. Интересно, скоро он уйдет? Судя по сосредоточенному взгляду и тщательности, с которой он трет сейчас краем вязаной жилетки стекла очков – совсем не скоро. Ну да ладно… В следующий раз, значит…

– Грамоту хочу, – сказал я правду.

– М-м… Ну это на день милиции или на юбилей Главка. Или можете внеочередным образом отличиться. Поймать маньяка. Сексуального…

– А маньячки бывают? Сексуальные? – серьезно произнес я.

– Сексуальные бывают, а вот насчет того, маньячка или нет, это уже органам решать.

Валя и ухом не повел на наши игры в иносказания.

– Нет. Не мне награда. Я и без грамоты обойдусь, она нужна моему другу.

– Мухтару? Хи-хи…

– Мухтару я куплю мяса лучше. Юному помощнику милиции. Школьнику. Да ты, то есть вы, его видели. Он частенько у меня в кабинете находится. Ну-у… когда дверь у меня открыта, – уточнил я, поняв, что сотрудник кадров обычно не бывает в кабинете у кинолога. – Из вашего окна видно. Да?

– Конечно, конечно, это рыженький такой?

– Темненький, просто на солнце блестел. Он многое делает для становления кинологической службы в ГОВД, – я стал снова перечислять, но уже не загибая пальцев.

Мария Антиповна, слушая меня, наклонилась к выдвижному ящику стола, вытащила оттуда лощеный бланк грамоты. Все как положено – с флагом, гербом и Лениным. Протянула мне и сказала:

– Заполни красиво, напиши, за что и кому, подпиши у Петра Петровича, потом придешь, я тебе шлепну. В смысле, печать шлепну.

Она снова захихикала, уже не слишком скрываясь.

– Так просто?

– А что, должно быть сложно?

– Ну, Мария Антиповна, – изобразил я эмоции, глотая смешок. – Я тут, значит, распинаюсь, настраиваюсь, а оказывается, все просто… И в главк не надо запрос делать.

– Грамоты у меня с соревнований по Динамо остались, – улыбнулась женщина. – Считайте, вам повезло.

– А если бы не повезло?

– Пришлось бы в «Союзпечати» бланки покупать.

– Ну, тоже ничего сложного и критичного.

Наша игра для одного зрителя подошла к концу. А зритель этот ни ухом, ни глазом, ни другим местом не повел. Вот паразит, а мы так старались…

– Валентин, – я подошел к столу с криминалистом. – А вы что, в кадры перевелись?

– Я характеристику свою в личном деле не могу найти. Чтобы заменить.

– На фига? Э… э-э… Зачем?

– Мама мне новую сделала. Представляете? В старой забыли указать общественную деятельность по линии юных защитников природы, мою победу в Артеке на математической спартакиаде, и еще не было прописано о…

– Погоди, – прервал я его. – Валёк! Характеристика, блин, что? Школьная?

– Ну да…

И тут уж я не стал сдерживаться и поправляться:

– На фига?!..

– Александр, – встал и снял очки эксперт. – Вы недооцениваете роль характеризующих материалов. Объективная оценка о человеке как члене коллектива, работнике, общественном деятеле в обязательном порядке должна быть задокументирована и приложена.

– А, ну если задокументирована, то да… – закивал я. – Без школьной характеристики в милиции не место. Кстати, Валентин, ты тут сильно не засиживайся, у меня к тебе дело есть. Зайду скоро к тебе в вотчину лабораторную. Ты можешь определить, из золота или нет выполнено изделие?

– Там должна быть проба выбита, – отозвался эксперт.

Простой какой, это б я и так увидел. Чтобы глаза разуть, корочка эксперта не нужна.

– Нету пробы, и это не кольцо вовсе.

– Хорошо, приносите… – он снова зашелестел бумажками.

Я подхватил грамоту и пошел на выход. Уже в дверном проеме обернулся и подмигнул Маше, а потом показательно завел глаза к потолку.

Вышел, прошел пару кабинетов. Встал в закуток коридора возле замшелого огнетушителя. Чуть подождал. Ага… Зацокали каблучки – все ближе и ближе.

Шаги перед закутком замедлились, и ко мне впорхнула кадровичка. Повисла на шее и впилась поцелуем в мои губы. Я обнял, погладил ее по интересным и упругим местам, но почувствовал вдруг, как неизбежно кривятся под ремнем брюки, шумно выдохнул и чуть отстранился. Мы отлипли друг от друга.

– Пойдем к тебе, – прощебетала она.

– Сегодня у меня посетитель, – покачал я головой.

– Кто? Опять журналистка? – Мария Антиповна еще больше отстранилась.

Уперла кулачки в бока, а локти чуть отвела вперед, будто на меня острием направила.

– Нет, обладатель этой вот грамоты, – помахал я бланком.

– Ясно, – сверкнула она зубками, а затем спешно чмокнула меня в губы и выскочила из закутка, потому что по коридору кто-то шел. Я вжался в стенку и притворился старой штукатуркой.

Шаги приблизились. Это был эксперт Загоруйко.

– Мария Антиповна, – проговорил он и преградил ей путь, а я вжался еще сильнее.

Представил, как превращаюсь в красный огнетушитель. Интересная штука жизнь. Вот прячусь здесь, как зайка серенький, а на душе приятно. Странная скотина человек – много ли для счастья надо?

Кадровичка расправила плечи, мужественно прикрывая меня от Загоруйко. Но тому было не до огнетушителей в закутке.

– Я там вам характеристику новую оставил на столе, – проговорил он удивительно монотонным голосом, будто робот Вертер. – Старую так и не нашел. Вы ее вшейте, пожалуйста, в личное дело. Хорошо?

– Конечно, Валентин Евграфович, всенепременно.

В конце фразы еще напрашивалось «сударь», но Мария ничего не сказала, а «сударь» потопал дальше.

Я вышел из закутка и посмотрел в спину вязаной жилетки с незамысловатым узором явно рукодельного пошиба.

– Задолбал со своими характеристиками, – скривила губки Мария. – Чтоб его голуби на улице в звании повысили.

– Скрупулезный, сразу видно. Странно, что не нашел документ, – хмыкнул я.

– И не найдет… Я старую характеристику специально выбросила, чтобы не заменял больше каждые три месяца. Он ведь все равно принес. И ищет еще, главное, ее, ищет…

– Не знал, что в личном деле нужна школьная характеристика.

– Да не нужна, конечно! Армейская требуется или после учебного заведения или с последнего места работы. А этот… – кадровичка поджала губы, будто сдерживала изящный женский мат (не слышал таких раньше, и похоже, сейчас не услышу). – Привязался, как банный лист к заднице… Мама сказала то, мама сказала сё…

Последние слова Мария произнесла деланно монотонно, изображая тональность Валька.

– А кто у него мама?

– Да не помню я… Шишка какая-то, вроде. В личном деле написано. Уже бы нашел себе бабу и давно съехал от мамы.

В коридоре снова раздались шаги.

– Ладно, я побежала, – упорхнула кадровичка, помахав мне одними пальчиками.

– Саня! Вот ты где! – из-за кривого поворота коридора показалась морда Баночкина. – К тебе родители приехали.

Я вытаращился на него.

– Сюда?

Глава 3

– Во дворе ждут, – махнул рукой дежурный на раскрытое окошко.

Мне вдруг захотелось посмотреть на них. Незаметно. Украдкой… Но сдержался. Как бы это выглядело перед коллегами? Как должен поступить обычный нормальный сын? Обрадоваться? Не думаю… Кому понравится, что родаки нежданно-негаданно на работу завалились? Только, наверное, Валентину, который во всём маму слушается. Я – не он, а значит, играем в легкое раздражение.

– Слушай, Миха, – поморщился я. – Скажи, что я на выезде. Пусть в общаге подождут. Будь другом, а?

– Я уже сказал, что ты у начальника. Тоже своей опекой достают, да? – сочувственно покивал он.

– На то они и родители, – хмыкнул я и с беспечным видом стал спускаться на первый этаж по продавленным ступенькам. Сейчас я даже не заметил, что они скрипят и ходуном ходят под ногами, все мысли уже там, на улице. Где меня ждут совершенно чужие люди, которых я должен называть мамой и папой? Язык не повернется, наверное. Посмотрим…

Я распахнул дверь на скрипучей пружине и оказался во дворике. Зажмурился от яркого солнца, слепило так, будто специально не хотело показывать моих новых-старых родителей. Быстренько проморгался, и взгляд зацепился за семейную пару. То, что они вместе – это было видно сразу. От них веет чем-то совместным, многими годами, прожитыми вместе. Именно так я и представлял себе биологических родителей своего нового себя – аккуратного мальчика в гладенькой рубашечке.

Они стояли возле курилки. Мужчина широк в плечах, статен, с лицом умным, немного начальственным. Выправка, что лом проглотил, сразу видно – военный. Женщина спокойная, тоже немолодая, но со следами былой красоты. Черты утонченные, интеллигентные. Меня они не видели, говорили о чем-то своем.

Я чуть помедлил, присматривался, но нигде не ёкнуло, не щелкнуло. Хоть убей – не помню их. Сашок не помогает. Чего он молчит? Ладно… Пойду знакомиться. Что там нужно говорить? Мам, пап, салют? Фиг знает, как отпрыск к ним обращался. Взрослый он для них или что? Обойдемся пока одним словом для начала. Я подошел и сказал:

– Привет!

Пара обернулась.

– Здравствуйте, – недоуменно ответила женщина.

– Добрый день, – пожал плечами мужчина.

Сзади послышались шаги и женский возглас:

– Сынок! Мы тут!

Я обернулся, и легкий разряд все же пробежал по телу, память чуть всколыхнулась, вычерчивая знакомые образы. Тех, кто стоял у меня за спиной, я узнал. Не знаю как, смутно, расплывчато, но узнал. Даже имена их в памяти прорезались.

Передо мной стоял неказистого роста мужчина возраста не старого, но отмеченный сеткой морщин, и виски будто пеплом белым подернуты. Он никаким боком не походил на стереотипный образ военного – красивого, загорелого. Скорее, напоминал служащего среднего полета, с немного сутулой осанкой от кучи бумаг и документов.

Женщина выше его ростом. Не слишком худая для своих лет, но в ней видна материнская сила, и сразу можно заметить, какое доброе и лучистое у нее лицо.

Конечно, родителей не выбирают, даже в моем случае, но, если честно, то я бы выбрал первых, если судить по «обложке», подумал я и тут же получил этакий легкий душевный укол, будто совесть моя огрызнулась, мол, эй, они тебя, дурака, растили, а ты… Ладно, Сашок, угомонись немного. Я их, как родителей, не помню… Спасибо хоть за вот эти тёплые флюиды.

– Привет, мам, пап! – не хотел так говорить, но само вырвалось, будто на автомате. Наверное, Сашок снова подсказал.

– Привет, – как-то суховато поздоровался отец, протянул мне узкую, как акулий плавник, но твёрдую, как доска, ладонь.

Рукопожатие у него сильное, он даже неосознанно попытался повернуть кисть, чтоб она легла поверх, а мою развернуть вниз. Признак доминирования. Но я не дал повернуть руку, а показательно напряг, на твердость ответил твердостью.

Мать скромно подождала своей очереди и уже после бросилась обниматься. Отторжения от ее мягких обнимашек я не почувствовал, уже хорошо. От нее пахло фиалкой и чем-то домашним.

– Я не пойму? – щурился отец, его выбритое до синевы лицо скептически сморщилось, – ты вырос, что ли? В плечах раздался. Мать, посмотри… Наш сын мужиком становится. Да неужели?

И прищурился так недоверчиво.

– Что ты такое говоришь, отец? – покачала головой женщина. – Он всегда был мужчиной.

Взгляд у неё был тёплый, но дергающийся, вечно ищущий. Устала бреши залатывать да мосты наводить.

– Ну да… – снова хмыкнул отец Сашка. – Помню, как он сдавал физо на вступительных. Четыре года прошло, присяга, казарма, малька получил, а потом летеху, думали, отмучились… Мужик ведь! Ан нет!.. Из органов выперли, теперь вон собакам хвосты крутит.

– Тише, тише, Саша, – охнула мать, обращаясь к мужу (мы с ним тезки) и зачем-то прикрывая себе рот рукой, будто это она ругала меня, а не отец.

Проявила неуверенность, а папаша у меня тот еще батя. Как это принято потом будет называть – абьюзер, во всяком случае, на первый незамыленный взгляд.

– Из органов твоего сына не выперли, – спокойно, как бы между прочим, проговорил я. – Только из следствия. Не его это – бумажки процессуальные клепать. А кинолог – должность не такая простая, как тебе кажется, и в чем-то еще даже более нужная. Следователей много, а кинолог один.

Зря, конечно, я говорил о себе в третьем лице… хотя оно и правильно, сам-то я работу в следствии не застал.

– Тоже мне, важное занятие… – пробурчал батя. – Зоотехник и то важнее. Хотя тоже со скотиной возится.

– Я, конечно, понимаю, что ты хотел, чтобы твой сын звездочки на погоны хватал бесперебойно, как яблочки в урожайный год, но тебе не кажется, что это похоже на какие-то нереализованные желания твоей собственной жизни?

Я не сводил с него спокойного и твердого взгляда.

– Чего? – нахмурился батя. – Я до капитана дослужился.

– Какие мои года, батя? Мы сейчас звездочками будем меряться? Лучше бы поддержал сына на новом месте. Новый коллектив, новый город и все такое…

В поддержке родителей я не нуждался, но посылать отца подальше тоже негоже. Наверное, он желает своему сыну добра и счастья. Где-то в глубине души желает, на свой лад, и видит в нем нереализованную проекцию самого себя. И злится, что сын – это не он, и… никогда не станет майором, как и он. Но теперь это другой сын, пусть привыкает.

– Мальчики, – пролепетала мать и как парламентёр взяла нас под руки. – Не ругайтесь. Не в звездах счастье.

– Ну да, – улыбнулся я. – А в их размерах и количестве.

– Ну покажи хоть свой кабинет, – пробурчал отец.

– Кабинета нет, есть временное место дислокации. В кабинете пока ремонт, – пожал плечами я (ну а что я еще скажу, все равно кабинет выбью, а нет, так Трубецкого выселю). – Пошли, покажу.

Привел их в свою «сарайку». Там у меня Андрей корпел над книжками. Классикой его не заманишь, а вот по служебному собаководству томики очень ему заходили.

– Здрасьте! – кивнул он вошедшим. – Сан Саныч, это твои родители? А они на тебя похожи…

Я снова оглядел мельком родичей, но сходства не увидел. Даже промелькнула безумная мысль – уж не приемный ли я, детдомовский?

– Это он на нас похож, – вставил пять копеек батя, хотел сесть на старенький стул с выбивающейся из-под протертой обивки ватой, но поморщился, сделав вид, что побрезговал сесть.

Ага… Никак не уймется родитель. Всё показательные выступления продолжает. Но у меня нет задачи тебе понравиться, может, у прошлого предшественника она и была, а сейчас придется тебе привыкать, что сын давно не птенец, и фразу типа – вот появятся свои дети, тогда и поймешь; что люди скажут; пока не доешь – из-за стола не выйдешь и прочие а-ля “поплачь, меньше пописаешь”, на меня, естественно, не действуют. А вот мои колкости тебе могут навредить, потому я старался быть в первую встречу с родичами максимально компромиссным. Все же родители, хоть и не мои…

– Ой, а давайте чаю попьем, – предложила мать и стала вытаскивать из пухлой сумки на стол какие-то ватрушки, вареные яйца, зеленый лук, редиску, оладушки и что-то еще.

Как у любой нормальной хозяйки, её «попить чаю» – означало знатно перекусить. Вообще в СССР нет такого понятия, как переел. Есть понятие – нужно подождать, пока уляжется.

Она все продолжала и продолжала доставать из сумки съестное, очевидно, думала, что я тут голодаю, все нормальные матери так думают.

– А у тебя чайника нет? – смахнула она прядь со лба и озадаченно огляделась.

– Не обжился еще, сейчас возьму у коллег, принесу.

– Ой, а мы тебе сальца домашнего посола привезли, на жаре испортится, холодильника тоже нет?

– Как видишь, но в ближайших планах в пункте номер один у меня стоит. А пока я там с комедантом общежития договорился, если что, у нее в холодильнике схороним.

Не раскрывать же мне им сразу прямо всё.

– Ну ничего, мы с отцом тебе копим на холодильник.

– А вот это лишнее, лучше себе телевизор новый купите. Цветной.

– Да у нас пока и «Рубин» нормально работает, холодильник тебе нужнее.

Теперь говорила только мать. Похоже, с цветным телевизором я угадал, оно и понятно, родичи – люди простые, по достатку среднестатистические, а в 78-м далеко не у каждой сейчас семьи цветной телек имеется, хотя цветное вещание в стране появилось уже лет как десять назад, а то и больше.

Серый, видя, что у меня нарисовались дела семейные, благоразумно попросил поводок, выказав желание выгулять Мухтара.

– Жарко, своди его на речку, – сказал я.

Когда он ушел, отец хмыкнул:

– Почему твой подчинённый выглядит как школьник? Взрослых тебе не доверили?

– У кинолога нет подчиненных, даже пёс – напарник и коллега. Можно сказать, равный. Знаешь такое слово? Равный. Или вас в армии только командовать учат?

Тот сделал вид, что скрытую претензию вовсе не заметил.

– Я говорю, мать, ерунда это. А не работа. Вот спрашивают у меня мужики и соседи, как там твой сын службу тянет. А я им что отвечу? Собаку выгуливает.

– А для тебя так важно, что подумают другие? Ты уже слишком взрослый, чтобы заморачиваться этим.

– Не паясничай, – выдохнул батя, – мы в тебя с матерью все вложили, чтобы ты человеком вырос.

– А я у вас урка, не работаю, бичую и ваши деньги пропиваю?

– Еще бы ты уркой вырос… – угрожающе протянул он, но снаряд снова не попал в цель.

– Ну вот и договорились. Ты не лезешь с наставлениями, а что соседям и мужикам говорить, я тебя научу. Вот… Можешь им газетку подарить.

Я протянул ему экземпляр «Красного Зарыбинска», тот прессу скептически взял, развернул и замер. Когда увидел на развороте крупным планом фотоизображение меня и Мухтара.

Даже крякнул.

– Мать, дай очки.

Прочитал. Посопел, вытер рукавом взмокший лоб.

– Ну-у… Не ожидал, если честно.

– Значит, с соседями вопрос решен?

Отец, видимо, не решил, нахмуриться ему, фыркнуть или всё же порадоваться, поэтому в лице не изменился.

– Ничего я им показывать не буду, так расскажу, – пожевал губу, добавил: – Затреплют газету, я ее в семейный архив положу.

И убрал номер в карман сумки, бережно ее свернув, будто это был ценнейший древний свиток, дающий силу, уверенность в себе и прочую родительскую магию.

В это время в дверь постучали.

– Войдите, – крикнул я.

Это была кадровичка. Сегодня она выглядела особенно прекрасно. Форма ее красила, особенно перешитая и четко подогнанная по соблазнительной фигуре. Сверкала звёздочками на погонах и обворожительной улыбкой. Солнышко, что протиснулось за ней в приоткрытую дверь, сияло бронзой в ее волосах. Загорелая и подтянутая женщина смотрелась жемчужинкой ГОВД, сильно отличаясь от среднестатистической советской женщины. Батя раскрыл рот.

– Ой, извините, – хихикнула Мария. – Александр Александрович, я слышала, к вам родители приехали.

– Ну? – уставился я на нее вопросительно.

– Я вам тут чайник принесла, чаевничать наверняка будете. Вот… – она прошла к столу и поставила чайник.

Вернее, не прошла, а продефилировала. Перекаты ее ягодиц проплыли рядом с батиным лицом. Тот так и сидел, раскрыв рот. Ах ты, хитрая птичка.

– Спасибо, позже занесу, – кивнул я, а про себя подумал, неужели она на знакомство с моими родителями замахнулась?

Но Маша оказалась на высоте, марку держала и ничего такого не делала, чтобы навязаться.

– Александр Александрович, я потом сама у вас его заберу. Все, все, ухожу, – подпорхнула кадровичка к двери уже быстрее, чем к столу.

И скрылась прекрасной бабочкой за дверью.

– Хм-м… – чесал батя макушку. – Это… это кто был?

– Коллега. Инспектор кадров.

– Целый старший лейтенант тебе чайники носит?

– Да ерунда, – отмахнулся я. – Милиционеров ведь много, а кинолог один.

На этом посещения не закончились. Снова стук, и снова я крикнул, чтобы входили.

– Саныч, – дверь распахнулась, но солнце перегородил Баночкин. – Там это самое… Кражу заявили. Там, вроде, ерунда, но ты сам говорил, тебя везде звать нужно, даже на малозначительные. Чтобы это самое… Показатели поднять ты собирался.

– Не сегодня, Миха, видишь, у меня родители, да и Мухтар занят – купается.

– Понял, – кивнул старлей и попятился на выход. – Здрасьте.

Кивнул он моим родителям.

– В сводку-то меня не забудь вписать, – распорядился я уже ему вдогонку. – И следаку напомни, чтобы в протокол включил мое участие.

– Сделаем, – старлей ушел.

Немая сцена… Мать тихо охала, у бати на лице читалась напряженная внутренняя работа. Казалось, я даже чувствую запах жженых мозгов. Не знаю, как на самом деле они должны пахнуть, но на подсознании чувствовал. Но оказалось, что и это еще был не финал.

Баночкин вдруг через пару секунд вернулся и спросил:

– Там это самое… Забыл совсем, Саныч, к тебе узбек пришел. Пускать?

– Какой еще узбек? – вскинул я бровь.

– Да не знаю, нервный какой-то. Говорит, что у него друг тут кинологом работает, а я его, видите ли, не пускаю.

– А что он еще тебе сказал?

– Да ругался на своем, таджикском. А по-русски сказал: «Чтоб у тебя батур отсох».

– А! Это Нурик. Пропусти.

– С машиной?

– С какой еще машиной?

– Ну он на грузовике приехал. Груз, говорит, тебе привез.

– Быстро управился шельмец. Конечно, с машиной. Пойду встречу его, – я повернулся к изумленным родителям. – Сидите здесь, скоро буду. Дела не ждут.

Вышел за ворота, там козырно облокотившись о крыло ГАЗика стоял Нурлан.

– О, Мороз! Принимай товар!

– Так быстро? – приятно удивился я.

– Ну а чо тянуть-на? Казах сказал, казах сделал! Как и договаривались… Сотка с тебя за холодос, и мне на курево и на бензин сколько не жалко.

Я прищурился. Своего Нурик не упустит, тут надо ухо востро держать.

– Бензин-то у тебя тыренный.

– Ну так, а время же я потратил, – не теряясь, ответил тот.

– Да не ной, брат, вот тебе полтинник сверху, купи домой что-нибудь пожрать. Сдачу себе оставь.

– О, Мороз, прямо от души, брат! Зарплату получил?

– Премия, – улыбнулся я.

Это очень вовремя я изъял у горе-бандитов наличность, которую им заплатил Интеллигент за нападение на меня.

Мы с Нурланом открыли деревянные, тяжелые ворота. Такие старые, что казалось, они защищали ГОВД еще во времена нашествия Мамая. В голове снова отложилась хозяйственная мыслишка, что я бы на месте Кулебякина суетился перед городскими или областными властями и выбивал новое здание.

Поднапрягшись, вытащили мы с Нурланом холодильник из кузова.

– Ты не смотри, что он списанный, – заверил Нурик. – Работает – ого-го. Еще нас переживет.

– Знаю, – кивнул я, вспомнив, что в мое время частенько встречалась неумирающая «Бирюса» возраста среднего милицейского пенсионера.

Затащили холодильник в мою конуру.

– О, тетя Лена, дядя Саша, здрасьте! – улыбался Нурик.

Мы поставили прибор в угол, я включил его в заранее купленный удлинитель. Холодильник заурчал. Работает, ну и отлично. Нурик давно говорил мне, что знает места, где можно по дешевке бэушный, но сносный холодильник купить. Все предлагал скинуться, чтобы нам в комнату поставить, но я сказал, что в комнате у нас места и так мало, а Василина Егоровна нам полку у себя выделила. Пока обойдемся. А вот на работу, сказал тогда я, было б хорошо, мол, там и псу он тоже требуется. Но все денег на покупку не было. А как разбогател, вернувшись домой из тех гаражей под утро, не стал ждать и сразу разбудил Нурика, сунул ему деньгу и велел везти холодильник, что он сегодня и сделал. Я не ожидал, что так быстро, но оно и лучше.

У меня своё показательное шоу получилось, хоть и экспромтом.

– Ну вот, – я глянул на родичей. – А вы волновались… Будет теперь где сало хранить.

– Ой сынок, – всплеснула руками мать. – Какой ты молодец. На вот, – она протянула мне две смятые двадцатьпятки. – Потратился небось. Возьми на покушать.

– Не надо, мам, – назвал ее так и меня ничуть не покоробило, а даже наоборот, вроде как, понравилось, – отвел я мягко ее руку и добавил. – Лучше вот. Возьмите. Телевизор себе купите, наконец, нормальный.

Я вытащил из кармана и протянул ей пять сотен.

– Ой, да ты что? Не надо, не надо! Откуда у тебя такие деньги, сынок? – с тревогой переспросила она.

– Премию дали, улыбнулся я, – и, хмыкнув, добавил: – За хорошую работу. Советское государство ценит молодых специалистов и неустанно заботится о них.

Не стал я им рассказывать, что с зарплаты, да хоть даже и с премии, вот так о родителях не позаботишься. Ничего, будем надеяться, не последний барыш. Сан Саныч здесь копейки считать не будет.

Мать пыталась отнекаться от денег, охала и ахала, говорила, что это слишком много, ведь у них есть кое-какие сбережения. Мы в итоге «сторговались» с ней на трех сотнях, которые мне все же удалось впихнуть ей в карман сумки.

После мать засобиралась, сказала, что на автостанцию надо еще успеть, на автобус.

– Зачем автобус? Нурик вас увезет.

Выйдя за ними, я велел сотоварищу доставить своих родителей в Угледарск, сказав, что за суету ему накину тугриков. Тот с радостью согласился и мои не-родители ушли. Мать расцеловала меня напоследок, отец долго тряс руку, опустив глаза, а потом пробубнил:

– Ну ты это… Сын… Приезжай, – а потом тихо добавил. – Ты это… Ты молодец.

Последние слова дались ему с трудом, видно, вообще в первый раз говорил такое. Ну что, будем считать, что извинения приняты.

А мать тихо охнула и, прижав ладонь к груди, восторженно пробормотала:

– Моего сына называют Александр Александрович…

Глава 4

Утренняя планерка проходила необычно. Без криков и всяких ядрён-сивух. Дежурный монотонно зачитывал сводку, присутствующие зевали, Голенищев влюбленно поглядывал на Простакову, а все остальные сотрудники мужского пола косились на птичку-кадровичку. Сидела Мария Антиповна, конечно, эффектно закинув ногу на ногу, сверкая притягательной бронзой коленок. Кулебякин тоже иногда задерживал свой взгляд на формах инспектора кадров, но только не сегодня.

Шеф отрешенно бряцал ложечкой в кружке, размешивая рафинад. Отпил, поморщился, понял, что сахар сам забыл положить в чай, кинул три кубика и снова забряцал.

Сидел и смотрел в одну точку, периодически макая грустные усы в кружку.

Дежурный (сегодня был не Баночкин, этого сотрудника я ещё не особенно знал) зачитал фабулы о случаях карманных краж, которые случились в прошедшие сутки. Целых две аналогичных кражи за сутки! Для Зарыбинска – это уже считай ЧП.

Я насторожился и теперь вслушивался в каждое его слово. Получается, что Интеллигент никак не успокоится? На кражи эти я не выезжал вчера, никто меня не позвал. Оно и понятно, след негде брать, случилось все в городских автобусах.

– Товарищ майор, доклад закончил, – проговорил дежурный.

Тишина, только слышно прихлебывание чая.

– Товарищ майор, доклад суточной сводки закончен, – повторил дежурный ещё чуть поотчетливей и погромче.

Кулебякин будто очнулся.

– Садись. Есть у кого-то что-то, товарищи? – спросил начальник и, не дожидаясь ответа, неожиданно выдал. – Ну тогда все свободны.

Мы не двигались. Никогда еще планерки не заканчивались так быстро и бескровно. Никто не поверил своим ушам, подумали, что показалось. А где же наставления и нравоучения, где фразы – «все вы у меня вот где», «делайте, что вам говорят, здесь я начальник», «вы у меня народное хозяйство пойдете поднимать». Как без мощи этого фольклора дальше трудиться?

– Ну что расселись, как на базаре? – подбодрил подчиненных Кулебякин. – Идите уже, работайте!

И все пошли, и я пошел, но всё-таки в спину донеслось от шефа:

– А вас, Морозов, я попрошу остаться…

Сказал спокойно, но вот это его обращение ко мне на «вы» – сразу насторожило, и почему-то в голове заиграла мелодия из фильма «Семнадцать мгновений весны».

Я пропустил коллег, выходящих из кабинета, вернулся и, не дожидаясь указания присесть, сам расположился на стуле поближе к Кулебякину. Приготовился держать удар, так сказать. Что там на этот раз?

Но морда у шефа понурая, ему бы на кухню прямо сейчас – отбивные делать, ведь известно, что чем хуже настроение, тем нежнее получаются отбивные.

– Сан Саныч, – начал он невесело, но по имени и отчеству, будто ругать меня и не собирался. – В общем, я тут покумекал, пойдешь от нас на мясокомбинат. Там надо с общественностью кое-какую работу провести. В общем, людей на охрану общественного порядка агитировать.

Я аж заморозился на пару секунд. Что тут скажешь, если цензурного? Беда, отъехало начальство головой.

– Как это – агитировать? – всё-таки уточнил я. – Я не агитбригада и не актив комсомола.

– Тут такая петрушка, – поморщился шеф. – Там есть комсомольский оперативный отряд, но он не справляется… По мнению главка. Дескать, мало народу в нем, понимаешь? Не хотят люди вставать сплошной стеной плечом к плечу на борьбу с преступностью. А с меня спрашивают.

– Так давайте разнарядку им, через главк выбьем бумажку соответствующую и пришлем, мол, столько-то пехотинцев нужно для формирования ОКОД.

– Да есть у них эта разнарядка, – отмахнулся Кулебякин. – А толку-то. То один заболеет, то другой в отпуске, третий в декрет соберется, четвертый уволится, пятый на смене. Короче, нужно их взбодрить, так сказать, сподвигнуть. Сознательность поднять, так сказать, чтобы глаза горели, а вместо сердца, этот… мотор пламенный.

Тоже мне, нашли рупор идеологии – старину Сан Саныча.

– А сколько их там всего в отряде работает?

– С руководством человек тридцать.

– А без руководства?

– А без руководства, Морозов, никто не работает… Вот и сходи, разберись. Чую, там некоторые личности вообще номинально числятся. Чтобы от профсоюза проще было путевку в Крым выбить. Задача ясна?

– Нет.

– Ядрёна сивуха, Морозов! Чего непонятно?

– Самое главное непонятно, Петр Петрович. С каких таких пассатижей – это должен делать кинолог?

Тот фыркнул так – будто паровоз пары спускает.

– А кто еще? Кого мне озадачить? Ткни пальцем в того, кто справится? Ну? Чего молчишь? Только в меня не тыкай, я начальник. Ну? Никто… Нету у меня таких, сам видишь… Войско, млять…

– А с чего вы взяли, что я справлюсь? Я всего лишь простой кинолог.

– Ой, Морозов, не п*зди… Простой он, как дырка в деревянном сортире… Ага, как же? О том, как ты аттестацию прошел – знаю я, слухи у нас быстро разлетаются, как в женском колхозе. Есть в тебе жила, стержень какой-то, уж мне-то можешь не заливать и не отнекиваться. Хрен знает, как и почему тебя из следствия выперли, но, мне кажется, это был какой-то хитрый план, да? Меня хочешь подсидеть, ядрёна сивуха?

И взглядом сверкает, и фырчит. Ну чисто Змей Горыныч.

– Да вы что, Пётр Петрович, даже в мыслях не было, – честно хлопал я глазами, а потом улыбнулся и хитро добавил. – По крайней мере, до вчерашнего дня – точно.

– Да ладно… Я так… накатило. На душе скребет. Неприятностей у меня, как у Куклачева кошек.

– Что случилось? И почему сегодня такая короткая планерка была? Все заметили.

– Что случилось, что случилось? – скривился Петр Петрович, как переросший редис. – А то и случилось, Сан Саныч, что секир-башка мне скоро! По полугодию на коллегии издерут, как сидорову мартышку, за наши с вами показатели.

Майор вдруг разоткровенничался, будто увидел во мне поддержку.

– А что не так с показателями? – хмурился я. – Вроде, сейчас раскрываемость в норме, мы вот с Мухтаром регулярно на происшествия выезжаем, лепту вносим, раскрываем.

– Не дежурными сутками едиными, Морозов… Статистика горотдела из многих показателей строится. Еще кит у нас сдох…

– Какой кит? – недоуменно хмыкнул я.

– Известно какой, второй.

Так, тут уже целый дельфинарий наклёвывается, а я не в курсе.

– А первый?

– А первый – шатко-валко держится покамест. Не понимаешь?

– Пока нет…

Надо же порадовать начальство своей непонятливостью. Видом, как завещали, лихим и придурковатым.

– Наша работа, Морозов, держится на двух китах – раскрытие преступлений и профилактика. Сечешь?

– Конечно…

– Если первого кита вы с Мухтаром в жопу толкаете, хоть как-то двигаться заставляете, то второй совсем никуда плыть не хочет, рыба треклятая.

– Кит – не рыба, а зверь.

– Да хоть страус, но жить он вечно должен, как товарищ Ким Ир Сен. А у нас провал на этом звере, – и шеф стал загибать пальцы. – Опорных пунктов по городу у нас нет, а они – один из важнейших элементов профилактики, считается. Общественные советы тоже в плане профилактики ни хрена не работают – руководители там числятся разные, но все для галочки. Еще и борьба с пьянством не на должном уровне – это три.

– А наше пьянство-то каким боком главк не устроило?

– Таким боком – нарушение профилактической работы они усмотрели, мол, сегодня пьёт, завтра бьёт, а после – убивает и крадёт. Врубаешься? Знаешь, что они в представлении написали? – начальник потряс какими-то бумагами, наглядно подкрепляя крик души. – Мол, у нас в ГОВД наряды медвытрезвителя неэффективно работают. Пьяных не доставляют. Представляешь?

– Так у нас нет таких нарядов, – ухмыльнулся я. – Трезвяк есть, а нарядов нет. Наполняем его своими силами. Участковые, в основном, людей таскают туда.

– Вот именно, что нет! – вдохновился мой поддержкой шеф. – А где мне их взять? По штатке – нас три калеки и дядька Черномор! И еще, главное, знаешь, что нам предъявляют? Что из двухсот доставленных в трезвяк за отчетный период только по пятерым направлена информация по месту работы для принятия дисциплинарных и воспитательных мер со стороны коллектива. О, как! Ядрён пистон! Это мы еще и стучать по организациям должны, мол, Вася Васечкин у нас засветился, отругайте его там и пожурите, из партии поганой метлой гоните, на товарищеском суде разберите, – притворным голосом какой-то старой штабной крысы заливал он. – Вот делать нам больше нечего, как бумаги лишние изводить, у нас работы – воз и три вагона.

Он тяжко вздохнул. Как будто вообще впервые слышал про все эти показатели – и вот, огорошили беднягу.

– К тому же нам еще тунеядство выявлять надо. За первый квартал только один случай выявлен, за этот показатель тоже душат. Еще эти карманные кражи нарисовались, как черти из табакерки повыскакивали. Вчера очередная темнуха приключилась. Даже две. А это уже серия, галстук мой в чай! Короче, Сан Саныч, все плохо… Чую, после коллегии по полугодию – не усидеть мне здесь. И так под меня копают, еще и с показателями не ахти.

– Так вы это, вы на больничный идите, – предложил я.

– Зачем? – удивился начальник.

– Как зачем? Полугодие без вас закроем, на ваше место назначат временно исполняющего обязанности. Тогда вам нечего будет предъявить. Скажете, дескать, старался, но с недугом слег и должным образом полугодие не закрыл. Только недуг лучше посерьезнее придумать. Чтоб главк проняло.

– Простатит, что ли?

Я с сомнением покачал головой. Про эту напасть ещё из каждого утюга не поют, но всё равно не подойдёт.

– Сердце… Чем не болячка? И полежать можно долго в больничке.

– А что? Это мысль… – задумался шеф, поглаживая усы, и вдруг схватился за грудь и стал сползать по креслу. – Ой, что-то закололо, ой, звони в скорую, Морозов!

Я и бровью не повёл, остался сидеть на месте.

– Не похоже, Петр Петрович, потренироваться вам надо, а лучше – с врачом знакомым договориться, кардиограмма все одно покажет.

– Ты прав, – сел в кресле Кулебякин. – Лучше договориться. Есть у меня на примете один служитель Гиппопотама.

– Гиппократа, – поправил я.

– Да все равно, главное, что врач он хороший, душевный, лечить, правда, не умеет ни хрена, но любит входить в положение, если как следует попросить и задобрить.

Кулебякин повернулся в кресле, не вставая, и достал из сейфа пачку денег. Бережно поцеловал ее.

– Заначечка моя любимая… Эх… от меня к Гиппопотаму пойдешь…

Вышел я от Кулебякина и направился к себе. Когда проходил мимо дежурки, увидел в «аквариуме» какого-то пацаненка лет двенадцати-тринадцати. Обычный такой пацаненок советской наружности, как из детского фильма «Макар-следопыт».

Баночкин его явно охранял. Поглядывал, даже когда отвечал на телефонные звонки. Я решил проверить, кто это такой.

Зашел в помещение дежурной части и спросил шуткой:

– Михаил, ты что, сына привел?

– Не нужны мне такие сыновья, которые по карманам мелочь тырят, – сердито ответил тот.

– Дяденька милиционер, – всхлипнул пацаненок. – Я ничего не своровал.

– Конечно, не своровал, – по-учительски строго кивнул Баночкин. – Потому что тебя за руку поймали бдительные граждане и в милицию сдали.

– А что он сделал? – спросил я.

– Да в автобусе к какой-то дамочке в сумочку пытался залезть. Деньги, наверное, хотел взять, не знаю… Вот, ждем инспектора по делам несовершеннолетних. Сдам ей его.

– И не деньги вовсе я хотел взять, – шмыгнул носом пацан. – А конфеты.

Я походил, поскреб подбородок и спросил:

– Слушай, Миха, а дамочка эта заяву написала?

– Нет конечно, он же ничего не успел стырить, да и мал еще, чтобы на такого писать.

– А ты чего его тогда держишь?

– Дык, это самое, Кулебякин профилактику трясет, всю плешь проел. Вот поставим подростка на учет в детскую комнату, чем не профилактика?

– А ты сообщение регистрировал?

– Нет еще…

– И не регистрируй, отдай его мне.

– Кого?

– Макара вот этого, Гавроша. Трудного подростка.

– Зачем?

– Потом расскажу.

– Так профилактика же…

– С меня пиво.

– М-м… – задумался Баночкин, мечтательно возводя глаза к потолку.

– Три бутылки.

– Конечно, забирай, щас инспектору передам по рации, чтобы не приходила.

Я переписал данные пацаненка, а потом кивнул ему:

– Пошли.

– Куда? Вы меня в тюрьму поведете сажать? – испуганно таращил он глаза, а оттопыренные уши залились краской.

– Не боись… Если скажешь правду – отпущу.

Мы пришли с ним ко мне в кабинет, а там уже хозяйничал Серый. На это я и рассчитывал.

– О, Ляпкин! – воскликнул Серый, увидев пацана. – А ты чего здесь?

– А ты чего? – насупился в ответ тот.

– Работаю, – небрежно хмыкнул Андрей.

– А я преступник… – повесил голову Ляпкин. – Так все твердят, хотя я, чесслово, ничего не сделал.

– И кто тебя надоумил в сумочки к гражданам лазить? – спросил я пацаненка.

– Никто… – тот смешно оттопырил губу, как пятилетний карапуз. – Говорю же, конфеты увидел, не удержался.

Ну да, конечно, всё с голодухи.

– Серый, – я повернулся к своему помощнику и подмигнул. – У нас есть свободные камеры?

– Третья как раз освободилась, – закивал Серый.

– Там же Иванов, вроде, сидел?

– Так на расстрел утром увели… – с серьезным лицом тихо проговорил Серый.

– Не надо меня в камеру! – встрепенулся пацаненок. – Не хочу в тюрьму!

– Этот тебе сказал по карманам шарить? – я тем временем показал Ляпкину фотографию Интеллигента.

– Он самый, – выдохнул тот. – Подошел на улице, мороженое купил, газировки. Потом сказал, что если хоть копеечку смогу незаметно вытянуть у людей в автобусе, то купит мне пистолет, который пистонами стреляет. Я давно такой хочу…

– А потом что было?

– Я сначала отказался, ответил, что милицию боюсь, а он сказал, что ничего мне не будет, даже если поймают. Скажешь, говорит, что за конфетками полез. Ой, – он снова испуганно глянул на меня, но я кивнул, и он продолжил: – Я и согласился. Ну мы сели в автобус, он купил мне билет. Я попытался утащить кошелек, а он стоял поодаль и смотрел. Меня вот поймали, а он…

– Что?

Начинающий воришка развёл руками.

– Исчез.

– И раньше ты его не видел и где искать не знаешь?

– Честное пионерское…

– Ладно, иди домой и больше не воруй. Если что, третью камеру мы пока придержим. Пусть пустая будет, на всякий случай, если ты вдруг меня ослушаешься.

– Никогда в жизни не буду воровать, дяденька милиционер, даже конфеты, – одним духом выпалил тот.

– Конфеты можно, – улыбнулся я. – Если они – у тебя дома.

Пацан ускакал, а я спросил у Серого:

– Хорошо его знаешь?

– Да не особо, в одной школе учимся, – пожал тот плечами, а потом важно добавил: – Всех малолеток не упомнишь.

– Я вечером зайду к вам с Алёной. Грамоту сам твою покажу ей и вручу. Дома, если что, будь.

– Конечно, буду, – засветился Серый. – Ради такого…

А я подумал, что в чём-то они с этим Ляпкиным очень похожи.

Я заскочил в кулинарию и купил торт – выбрал «Ленинградский». Уж если поздравлять Серого с получением грамоты, то как положено, со сладостями и чаепитием.

Еще это чаепитие нужно мне для наведения мостов с его сестрой. Уже совсем скоро пресловутая дата – тринадцатое июня. А я пока даже не придумал, как мне с Алёной провести этот день вместе, чтобы предотвратить ее гибель. А ведь уже давно пора контакт наладить. Вручение грамоты – хороший повод попасть на семейное чаепитие, тем более, в СССР торты все любят. Даже я полюбил, хотя в той жизни сладкое не жаловал.

А чтобы чаепитие было интереснее, заскочил еще в магазин «Вина-воды» и купил бутылочку крымского вина. Хотел взять грузинского, но такого добра не имелось. Не хватало для полного комплекта только букета цветов. Но пока он будет неуместен.

До дома Серовых добрался на такси, теперь я мог себе позволить такой транспорт.

Зашел в парадную, звонил долго. Дверь мне открыл Серый.

– Ты чего вышел? – свел я брови. – Договаривались же, чтобы сестра открыла.

– Да я из комнаты спецом не выходил, а она меня все равно докричалась. Видите ли, она занята! Бесит, блин!

– Ладно… проехали, может, и вправду занята.

– Ага, как же! К ней подруга заявлялась, сидят, языками треплют, – завёл тот глаза к потолку. – Нормальные девушки выкройками делятся, рецептики обсуждают, а эти – про комсомол, космос и прочие достижения.

– А что за подруга? – насторожился я, потому что голос, который доносился из кухни, мне показался знакомым.

Не так уж много народу здесь я знал пока что. Чей же голос?

– Да проходи. Сейчас сам увидишь.

Я разулся, глянув на себя в зеркало, поправил челку, хотя она и так была в порядке, и пошел на кухню.

Серый проскочил вперед и крикнул:

– Алёнка! У нас гости! Сан Саныч пришел!

Я вошел на кухню.

– Здравствуйте, Саша, – лучезарно улыбнулась мне подруга Алёны, – как там Мухтар поживает?

Глава 5

На меня смотрела журналистка.

– С Мухтаром все хорошо, – улыбнулся я девушкам, – здравствуйте, Ася, здравствуйте, Алёна Сергеевна.

– Пф-ф… – скосила смешливый взгляд на подругу Пичугина. – Алёна Сергеевна, ха-ах! Гляди-ка, прямо фифа…

В компании подруги и на кухне Пичугина выглядела гораздо раскрепощеннее, чем тогда в ГОВД.

– Здравствуйте, Александр Александрович, – подчеркнуто вежливо и с холодком проговорила хозяйка (видно, мое знакомство с ее подругой ее несколько поддело). – Что вы хотели?

– Принес записку для вашего мальчика. А точнее, грамоту.

Я поставил на стол торт и бутылку вина, торжественно извлек из портфеля (его я так и не успел отдать Кулебякину после аттестации и бессовестно им сегодня воспользовался) грамоту и, кивнув на угощение, добавил:

– А это – чтобы можно было отметить награду, как полагается.

– Ой! Грамота! – пискнула Ася. – Ой, как интересно? Андрюшке, что ли? А за что?

Алёна лишь недоуменно на меня уставилась и не стала спрашивать. Ведь подруга уже озвучила вопрос, но любопытство ее и саму разбирало, это было видно по тому, как она прикусила губу.

– За оказание содействия органам милиции, – начал я немного торжественно и, как полагается, с налетом пафоса эпохи, перечислять заслуги Серого. – За активную общественную позицию в деле борьбы преступностью, за помощь в работе по уходу и дрессировке служебно-розыскной собаки, за повышение престижа образа сотрудника милиции и милицейской профессии среди учащихся средней школы.

Нравится мне советский язык. На нем можно говорить ни о чём, но много, красиво и трепетно.

– Ого… – теперь удивилась уже Алёна, – Андрей действительно все это делал?

Она вся как-то оттаяла, потеплела, и в глазах блеснула радость за брата.

– На советских грамотах, Алёна Сергеевна, просто так не пишут. Делал, делает и будет делать!

Я повернулся, за моей спиной в тесном коридорчике стоял Серый. Я протянул ему грамоту и пожал руку.

– Держи! Поздравляю от лица руководства Зарыбинского ГОВД. Ну и, конечно, спасибо от меня лично и, опять же, от руководства. И от Мухтара.

– Спасибо, Сан Саныч, – расцвел Серый.

Не знаю, что говорить в случае награждения детей, поэтому громко произнёс пионерский призыв:

– Будь готов!

– Всегда готов! – откликнулся парень.

Он, хоть и знал, что я принесу грамоту, но все равно неподдельно обрадовался.

– Смотри, сеструха! – Серый не мог сдержать улыбку до ушей. – Теперь и у меня есть грамота! Не только у тебя!

Очевидно, один из козырей домашнего противостояния сестры с братом только что рухнул, и, Серый довольный, ускакал к себе в комнату, даже не заинтересовавшись тортом.

– Ну так что, Алёна Сергеевна, такое дело предлагаю слегка отметить. Все-таки первая награда, дело нешуточное.

– А вы откуда знакомы? – спросила пионервожатая, посмотрев сначала на меня, а потом на подругу.

– Про Александра Морозова, лейтенанта милиции, кинолога горотдела, – декламировала журналистка, – весь город знает. Я про него статью писала.

– Вот как? – удивилась Алёна.

Кажется, я нечаянно зажал её в клещи – и грамота тут для Андрея, и статья про меня. Ну, я же не знал, что наткнусь тут на журналистку! Мир тесен, а Зарыбинск еще теснее.

– Хочешь, дам почитать? – щурилась на нее смешливо та.

– Я алкоголь среди недели не пью, – это Алёна уже отвечала мне на предложение отметить, проигнорировав подругу. – Давайте лучше чаю с тортом.

– Ой, а я пью, иногда и среди недели, и в начале, и… – улыбалась Пичугина. – Аленка, что ты так на меня смотришь? Да вы не думайте, я не алкаш!.. Работа у меня такая – ходить на разные протокольные и непротокольные мероприятия. Сейчас без нормального банкета ни одно стоящее мероприятие не проводится.

– Ну, тогда, если Алена Сергеевна позволит, то мы с вами попробуем вино, Ася.

– С удовольствием, – мотнула она косичками и протянула мне уже приготовленный штопор.

Когда только успела?

Я открывал вино и чувствовал себя немного каким-то счастливым безусым студентиком, которому на голову вдруг свалились две первые красавицы курса, и он пока не знает, что с ними обеими делать, но, как говорили – счастья полные штаны.

Вот только я не студентик, и у меня другая цель – договориться провести время с Аленой в злополучный день тринадцатого июня.

Ася по-хозяйски достала два фужера и выставила их на стол:

– Жалко, что ты не пьешь, Аленка, – поджала она губы. – Тогда торт порежь, пока мы с Сашей за Андрюшку чокнемся.

– Доставай третий, – нахмурилась пионервожатая.

– Что?

– Бокал, говорю, ставь третий.

– Надумала? Ну и правильно, первая грамота – это ого-го! – сжала по-пролетарски кулачок журналистка. – Такое навсегда запомнится…

– Пичугина, – поморщилась Алёна. – Так и скажи, что тебе вина хочется попробовать…

– Ну и это тоже, в приятной компании вино еще приятнее. Саша такой молодец, я тебе еще не рассказывала? У него такой умный пёс.

– Это все его достоинства? – спросила Алёна, раскладывая по тарелкам торт.

Я потянулся к своей тарелке, а хозяйка покачала головой:

– А руки-то вы не мыли.

– Вот как раз хотел спросить разрешения посетить ванную, – парировал я и, встав из-за стола, добавил: – Я мигом.

Сходил вымыть руки, вернулся и разлил вино по бокалам. И на правах мужчины первым сказал тост.

– Давайте, девоньки, за Андрея. Чтобы увлекала его эта милицейская тема, и в будущем он тоже стал милиционером. И давайте уже на «ты». Вы же не против?

Девушки закивали, соглашаясь.

– Вот и славно…

– Ой, Саша, а ты кто Андрею будешь? – спросила Пичугина. – Сказал, прям как отец родной.

– Я ему кто? Хм… – действительно, что-то я увлёкся. Не Саша, а опять целый Сан Саныч говорил тут. – Известно кто. Наставник от органов милиции, – я понизил голос, будто раскрывал секретные сведения, – у нас за каждым подростком, который находится в зоне, так называемой, риска, закреплен сотрудник. Вот я и закреплен за Андреем. Инспектора по делам несовершеннолетних на всех не хватит.

– Вы, то есть ты, мне этого не говорил, – вскинула изящную бровь Алёна.

– Разве? – сделал я невинное лицо. – Ну, значит, забыл, извини…

– Это что получается? Андрей на учете стоит? В детской комнате милиции? – обеспокоенно спросила тогда девушка.

– Нигде он не стоит, и не будет стоять, вот для этого я и закреплен, чтобы не свернул куда попало.

– Спасибо… – тихо проговорила пионервожатая.

– Это наша работа, – чуть улыбнулся я и разлил по бокалам остатки вина.

Первый раз выпивал я в этом времени и в этом теле, и бутылки на троих вполне себе хватило. Настроение приподнятое, а девочки слегка разрумянились. Какие они разные, но, безусловно, обе умные и привлекательные. Каждая по-своему.

– Саша! – воскликнула раскрепостившаяся журналистка. – А ты почему мне до сих пор не позвонил? Визитку мою потерял?

Алёна заметно напряглась, ее чайная ложечка перестала ковырять тортик.

– Нет, на работе храню.

– Неужели у тебя в отделе ничего интересного не происходит? Мы же договорились, если что – сигнализируй, звони. Мне материал для статей нужен. И сам лишний раз в прессе мелькнешь.

– Да пока ничего такого не произошло, – отмахнулся я, естественно, умолчав о намечающейся серии карманных краж.

Общественность нервировать ни к чему, да и цензура не пропустит такие казусы в печать, не дай бог кому заметить серийность преступлений. Все у нас в стране хорошо и замечательно. И с преступностью лады.

– Жаль, – вздохнула журналистка.

– Но, как что-то интересное случится, я обязательно позвоню, – заверил я. – Нам с прессой друг другу помогать надо.

Я изо всех сил старался не сердить Алёну, но Ася будто специально мне в этом противодействовала.

– Вот все бы такие милиционеры были, как Саша, – игриво прочирикала она, – приятно с такими работать.

А потом повернулась к Алёне и, видимо, намереваясь еще меня похвалить, сказанула:

– Представляешь, он мне даже ручку поцеловал.

Поделилась запомнившимся впечатлением, а Алёна поджала губы, тянула улыбку, но у нее слабо получалось.

– Настоящий джентльмен, – наконец, выдавила она.

И тут я придумал, как позвать Алёну на так называемое свидание. Только это получится свидание втроем… Не совсем то, что хотелось бы, но зато надежнее. Если я Алёну позову, например, в кино, она может заартачиться. А если позвать их двоих, то тут с виду – совсем другой расклад. Дружеская встреча… Угу, так и сделаем…

– Девочки, – обвел я взглядом собеседниц. – А вы кино любите? Про любовь?

– А кто же его не любит? – замотала косичками Ася.

– Отлично! В кинотеатре опять “Табор уходит в небо” показывают.

– Светлана Тома в главной роли! – воздела глаза Ася. – Обожаю эту актрису… С удвольствием бы пересмотрела фильм. Там Брондуков такой забавный.

– Ну и отлично, идем?

– Ты что, приглашаешь нас в кино? Когда?

– Завтра. Но сеанс дневной. Вечером там другой фильм. Неинтересный.

– Я не могу, – нахмурилась Алёна. – Мне на работу.

– А я могу! – хлопнула в ладоши Ася. – Шеф отправил меня завтра на мясокомбинат, материал для статьи собирать, а у меня сосед там работает. Я уже почти статью накатала с его слов. Так что могу смыться с работы.

– Алёна, – проговорил я потвёрже, с некоторым напором. – Какая у старшей пионервожатой может быть летом работа в школе? Ребятишки на каникулах…

– А план заседаний дружины составить, а тематические подборки сделать по воспитательной работе? Торжественный прием в пионеры еще на носу, фестиваль Озеленителей. Один пионерский костер зажечь чего стоит. Это все надо распланировать, назначить ответственных, участников. Прорепетировать, прогнать, проконтролировать. Горнисты у меня чудят, учить их надо. Хорошо, хоть барабанщики толковые. И это все надо успеть сделать летом.

Что ни говори, а должность Алёна занимала крайне нужную. Это потом будет казаться, что пионерские организации – это пустой звук и бутафория, особенно тем, кто не был пионером. Нет, сейчас я вижу, как горят глаза старшей пионервожатой. Как светится ее лицо при упоминании о работе. Она для своих подопечных и товарищ, и пример, и факел, который зажигает детские сердца жизнелюбием, оптимизмом, целеустремленностью. Пионервожатые были ненамного старше своих подопечных, а задач у них было немало – организовать, сплотить, требовать дисциплины, бороться за успеваемость, прививать любовь к труду. Как раз потому, что они не такие взрослые, как учителя, всё это порой и удавалось. Сдача макулатуры, металлолома, посадка деревьев, помощь одиноким пенсионерам, различные творческие работы. Школьники соревновались – «кто больше», их брала гордость за свой класс – «а мы ещё больше…». И всё это на юношеском задоре, с энтузиазмом, без ожидания наград. Тут невольно залюбуешься.

– Алёнка, – сквасила губки Пичугина. – Да пошли сходим… Лето длинное, успеешь еще в своих бумажках зарыться.

– Там не только бумажки, нужно знамя новое подлатать. Древко заменить, барабаны новые закупить и…

– Ой, да хватит тебе уже, – поморщилась подружка. – Говори уже… Пойдешь или нет?

– Ну-у… Могу время выделить. Если потом поможешь мне табличку графика начертить по сдаче металлолома. Ты же знаешь, я с графиками не дружу.

Мне же хотелось запрыгать по комнате молодым студентом. Уговорил!

Из гостей в общагу я вернулся часиков в десять вечера. Хорошо посидели, пообщались.

Поздоровался с комендой на вахте, прошел узким коридором в свое крыло. Комната номер тринадцать, толкнул дверь. Заперто. Странно, что, Нурика еще нет?

Вставил ключ в скважину – не крутится, зараза, в нужную сторону. Изнутри заперто. Обычно, если кто-то из нас в комнате есть, мы с Нурланом дверь не запираем.

Постучал. За дверью послышалось шебуршание. Ага, там, там воин степей, притаился… а зачем? От кого прячется? Я почесал затылок. И тут до меня дошло… Нурик, похоже, не один. С дамой… Что ж, дело молодое, но тут что важно – предупреждать надо.

Дверь распахнулась, и в коридор, натягивая майку, вывалился Нурлан. Он спешно прикрыл за собой дверь, и мы стояли в коридоре.

– Братуха, по-братски, Мороз! А? – посмотрел на меня жалобным спаниелем Нурлан.

– Ты просишь, чтобы я не заходил?

– Ну там-на… Во-о! – он изобразил на себе жестом огромные женские буфера. – Ух, по-братски, а?

– Женщина очень красивая, и ты просишь вам не мешать?

– Ну-у… Ага!

– У вас час.

– Брат! – обрадовавшись, Нурик обнял меня, и к нему вернулась нормальная речь. – Ты знаешь, какая она! Настоящая женщина.

– Ой да ладно… Сколько у тебя баб?

– Не-е… – замотал он головой. – Это другое… Все женщины неповторимы, все бабы одинаковы.

Он благодарно похлопал меня по плечу и скрылся в комнате. Изнутри послышался звук запираемой щеколды.

Я побрел по коридору. Из кухни доносился запах жареного минтая. Не хотелось им провонять, и я пошел на улицу.

На вахте Василины Егоровны не оказалось. Наверное, вышла покурить на крылечко. Открыл входную дверь, вышел – никого. Странно… Коменда никогда не покидает свой пост, будто живет на нем. За все это время, что я здесь, я лишь пару раз видел других вахтеров. По крайней мере, узнал, что они существуют.

И тут я услышал интересные звуки. Такие как в кино для взрослых. Доносились они из… Общажные пассатижи! Из окна нашей комнаты номер тринадцать! Нурик, остолоп, окошко не закрыл. Все бы ничего, но общага мужская, и посторонним, особенно женщинам, вход воспрещен. Уж очень бдительно за этим следила Василина Егоровна. Будто это ее как-то лично цепляло и не давало спокойно жить.

И вот сейчас комендант стояла под нашим окошком и прислушивалась, будто не сразу поверила в такую наглость, что вызывающе доносилась из приоткрытого окна. Заглянуть у нее туда не получалось, все-таки первый этаж был относительно высоко расположен.

Даже в сумерках я видел, как со спины краснеет ее шея. Кранты Нурику. Надо выручать товарища, спасать из сполохов праведного гнева.

Дверь я распахнул совершенно бесшумно. И тут же препоручил ее выходящему мужичку, чтобы не хлопать. Его я не помнил, а он назвал меня по имени.

– Саня, а ты коменду не видал?

– На улице, – охотно ответил я, в надежде, что мужичок хоть немного отвлечет и задержит Суровую.

Проскочив небольшой холл, свернул налево, миновал коридор и забарабанил пальцами по двери. Именно пальцами, а не кулаком, чтобы дробь была, а не стук, который может услышать коменда с той стороны.

Дверь не открывали. Оно и понятно, я же дал час на утехи. Еще и стучу по-бабски, ноготочками. Вот Нурик и думает, что кто-то чужой ломится. Притихли сразу, дама не охает, кровать не скрипит, Нурик не сопит – будто тараканы попрятались, когда свет включили. Да только поздно уже прятаться, у Василины есть дубликат ключа от комнаты. Выкурит мигом всех тараканов в два счета. Сейчас о личном пространстве и не слыхивали. Особенно в общаге. Все общее, коллективное, и комендант запросто могла ввалиться в комнату нашего рабочего общежития, открыть дверь своим ключом для наведения порядка.

Я приложился к скважине для ключа, сделав руки рупором, и громко прошептал:

– Нурлан! Атас! – но получилось хрипло, непонятно, будто на спящего алкаша наступили.

Я бы тоже на месте Нурлана – не разобрал, кто там в скважину хрипит. Хотелось крикнуть с чувством и погромче, но нельзя. Так же как нельзя кричать в аэропорту: «Алла, я в бар!».

Но и времени на план Б уже не было.

Глава 6

И вот уже слышно, как хлопнула входная дверь. Ее никто не придержал – бухнула знатно. Скорее всего, Василина Егоровна мчится на всех парах. Я даже представил себе ясно этот локомотив женской ярости.

Чего уж теперь таиться. Счет на секунды. Я постучал кулаком и крикнул в скважину:

– Шухер! Вася идет! Через окно выводи!

А сам поспешил на выход, задержать коменду. Напоролся на нее в начале коридора. Чуть не врезался, спешил для виду.

– Морозов! – выдохнула она. – Ты в комнате своей был?

– Нет, еще не дошел, – я старательно хлопал глазами, якобы озадаченный до глубины души. – А что случилось?

– Отойди, проверить кое-что надо.

Василина пыталась протиснуться, но в этом месте коридорчик сужался, его частично перегораживала тумба. Кто-то выставил на выброс, как подарок соседям – кто-нибудь да заберет.

Я посторонился. Но на самом деле отклонился в ту же сторону, что и коменда. Она метнулась в другую сторону, я туда же.

Будто случайно, всякий раз Василина натыкалась на меня, а я на ее выдающийся бюст.

– Морозов, отойди, кошки-матрёшки!

– Простите! Ой! Смотрите! Там кто-то пришел! – тыкал я рукой за ее спину.

– Где?

– Да вот, на входе дверь хлопнула.

Василина Егоровна обернулась:

– Нет там никого! Отойди! Там у тебя в комнате безобразие! Человек незарегистрированный!

И поперла танком. Тут мне пришлось ретироваться, иначе бы это выглядело уже не как случайность, а как самый натуральный саботаж против общажных властей. Переворот в общежитии я устраивать не собирался и пропустил Суровую.

Гонимая праведным гневом, она на удивление бодренько доскакала до комнаты номер тринадцать, чуть выдохнула, поправила сбившуюся набок грудь (уж не я ли ее сбил?) и отстучала костяшками по двери начальственную дробь.

– Ахметов! А ну, открывай! Выселю, кошки-матрёшки!

Дверь была недвижима, как скала. Конечно, если Суровой поднапрячься, то она эту филенку плечом на раз-два выдавит. Но дверь – имущество социалистическое и именно ей вверенное, и потому комендант сдерживала свой порыв, лишь усилила дробь, от которой теперь уже, казалось, сотрясались стены.

Я же поспешил на улицу. Этаж у нас хоть и первый, но спуститься шустро, по-солдатски – не так-то просто, все же высоковато окошко находится. Нужно помочь Нуриковой даме быстро и бесшумно покинуть место куража.

Миновал входную дверь, крыльцо, свернул, пробежал, вот и окошко. Перед глазами картина маслом. Нурик на простыне спускает крупную такую женщину. Не полную, но высокую и широкую. Она не смогла ловко спрыгнуть изящной кошечкой, и пришлось использовать подручные средства. Находилась ко мне любопытным ракурсом, но даже со спины было видно, что девушка она перезрелая, интересного возраста, когда дети уже взрослые, а внуки не народились.

Тетя корячилась, как могла. Пыхтела и старательно царапала каблуками бетон стены, чтобы не сорваться на газон раньше времени.

– Щас помогу! – выкрикнул я и пристроился к ней с того самого ракурса, подхватив за широкую талию. – Ставьте ноги! Земля, земля!

Так кричали мореплаватели всех веков – и я сегодня.

Женщина достигла тверди и, не оборачиваясь, поспешила убраться. Свернуть за кусты.

Хоть бы спасибо сказала, так нет, даже не повернулась ко мне лицом. Будто я подставка для ее зада. Что за фигня?

Но раздумывать некогда, и я метнулся за ней, ведь сейчас коменда будет осматривать место происшествия, в окошко высовываться и местность комендовским взглядом подозрительным сканировать. Не хотелось быть главной уликой в деле побега немолодой дамы. Вкус, конечно, у Нурика в плане женщин был очень своеобразный, но это уже его дело.

Я смылся с обзора, и мы с незнакомкой оказались за углом общаги. Она явно не ориентировалась на месте. Такое ощущение, что спешила, куда глаза глядят. Странно. И тут ее походка мне вдруг показалась знакомой. Любопытство раздирало, но как ни пытался – я видел лишь ее спину.

– Там нет автобусной остановки! – выкрикнул я ей вслед. – Вам в другую сторону надо.

Женщина замерла, но всё ещё оставалась ко мне спиной. Чего же она лицо-то прячет? Вот ещё, на месте перетаптывается, как будто не может решиться, бежать или ждать. Почему это? Деньги стырила? Нет, у Нурика их и никогда не бывает, а свои я храню в надежном месте на работе…

Я стал подходить, и дама, поняв, что побег от комендантши удался, а вот от меня – не очень, остановилась совсем, закрыла лицо руками и пробормотала:

– Господи, как стыдно-то…

И тут я узнал ее голос. Не может быть…

– Аглая Степановна?

– Саша… – повернулась ко мне следачка. – Я не знала, что это ваша комната. Я… я пришла к Нурлану… Простите.

– Ничего страшного, – отмахнулся я, а на лице волей-неволей расплылась улыбка. – Вы женщина свободная, имеете право на личную жизнь.

– Да какое это право? – сокрушалась та. – В окна в мужскую общагу лазать? Никогда бы не поверила, что на такое пойду. Нет, вы не подумайте, я вошла через дверь, даже отметиться на вахте хотела, но Нурлан отговорил, сказал, что гости только до вечера, а потом… их выгоняют.

Я решил остановить эту исповедь, даже выставил вперёд ладонь.

– Можете не оправдываться, это не мое дело…

– Ну как же? Мы ведь коллеги… Вы и на сына моего похожи, а тут такое… такое… Как теперь людям в глаза смотреть?

И взгляд страдающий, как у привидения, которое никак упокоиться не может.

– Легко. Из людей видел вас только я. И я сохраню вашу маленькую тайну.

– Правда? Ох, спасибо! – женщина приободрилась. – Вы не подумайте, я не такая… Я в первый раз… ну… За много лет. Мы с Нурланом познакомились возле ГОВД. Он подъехал на большой машине, сказал, что другу холодильник привез. И сразу пригласил меня в кино. Я, естественно, не согласилась. Какая приличная женщина с незнакомым мужчиной в кино вдруг ни с того, ни с сего пойдет? А Мария Антиповна меня переубедила. Ты что, говорит, с баобаба рухнула? – кажется, ей даже цитировать кадровичку было неловко. – К тебе мужчина внимание проявляет. А ты к нему кормой. Я ей ответила, что он слишком молод для меня и вообще, у него глаза узкие, когда улыбается. А она сказал, что ничего не узкие, и вообще он на Нигматулина похож. Я пригляделась, и вправду вылитый Талгат. Вот я и пошла с Нурланом в кино. Встретились, он сказал, что билеты дома забыл, нужно за ними сходить в общежитие. А дальше как во сне… И в кино мы не пошли, жаль, билеты сгорели.

О том, что не было никаких билетов, я не стал говорить. А коллегу поддержал:

– Аглая, вы женщина взрослая и можете сами выбирать, с кем общаться и чем с ними заниматься. Не пойму ваших расстройств.

– Бежала, как жулик из камеры… Ужас.

– Считайте это приключением. Наша обычная жизнь и так не богата на приключения, их не нужно избегать, их следует создавать, запоминать и гордиться.

– Какой вы, Саша, все-таки… Умный… Совсем как мой сын.

Следователь заметно повеселела, мы попрощались, я снова заверил ее, что ни одна живая душа (тем более, на работе) не узнает об этом случае. Что Нурлан тоже не растреплет, я его проинструктирую. Да и незачем ему трепаться, для него такие выкрутасы не впервой – но этого я вслух не сказал.

Я побрёл в общагу. На вахте в стареньком, но крепком кресле крутилась коменда. Ёрзала, пыхтела. Злилась. Почему она так рьяно гоняет женский пол в общаге? Будто мужики – ее собственность. Я понимаю, порядок есть порядок, но притяжение полов невозможно отменить никакими нормами, даже социалистическими.

– Морозов, – устало проговорила коменда. – Ты бабу не видел?

– Видел… Много даже.

– Да нет! Которая к Нурлану ходит. В окно лазает.

– Вы хотите об этом поговорить? – голос сделал, как у мозгоправов в фильмах – всезнающий, глубокий, но при этом ненавязчивый.

– А что мне говорить? Застукаю и выселю к ядрене-фене, и подселю к тебе нормального мужика.

– Не надо мне мужика. Меня Нурик вполне устраивает, – звучало это двусмысленно, но мы не в Европе, а в неиспорченном СССР, и никто не заметил подвоха.

– Тогда бери над ним шефство, контролируй. И если что – сразу сигнализируй! – хлопнула ладонью по столу Суровая.

– Слушай, Василина Егоровна, – спросил я тихо, спокойно, – а ты чего такая злая?

– Что? – женщина хлопала глазами и не могла взять в толк, почему я называю ее на «ты», и вообще как я посмел такое спросить.

– Ты что, Морозов? Ты что несешь? Ты…

– Тебе просто одиноко, согласись? Полное общежитие мужчин, а ты одна…

Суровая вдруг задумалась, пригорюнилась, смахнула слезу:

– Бабники вы все… Что с вас взять?

– Мужика тебе надо, Вася… – участливо проговорил я. – Нормального.

– Да где ж его найти, нормального? Если каждой женщине по потребности, мужиков не хватит. Вот был бы ты постарше годков на десять. Эх…

– У тебя целое мужское общежитие, ты присмотрись. Неужели никто не оказывал знаков внимания? – я немного прищурился.

Комендантша помолчала, соображая.

– Нет, вроде…

– Так не гавкай на них, а возьми и улыбнись. Не ругай и не грози каждый раз выселением. Мужики же – как собаки, им ласка нужна.

– Думаешь?

– Уверен.

– Вот смотрю на тебя, Саша, и думаю… какой ты взрослый вдруг стал. Вчера еще не знал, в какую сторону дверь открывается, а сегодня – будто другой человек, жизни учишь, вещи такие правильные говоришь. – она вздохнула, но уже совсем иначе. – А я тебе точно не по нраву? Жениться тебе пора.

– Я завтра уже иду с девушкой в кино. Даже с двумя, – улыбнулся я.

– Да насчет свадьбы – шучу, – отмахнулась коменда. – Спасибо тебе. Хоть кто-то меня успокаивает и не боится.

– Спокойной ночи, Василина Егоровна.

– Спокойной ночи, Саша, а соседу своему передай, что еще раз – и хоботок ему вырву.

– Василина Егоровна, ты опять? Что за угрозы? Где твоя улыбка?

– А, ну да, ну да… – заулыбалась она. – С улыбкой буду вырывать.

Наступил день икс. Тринадцатое июня. С днем рождения, Сан Саныч! Но теперь у меня другая дата дня варенья, а про эту буду вспоминать иначе – как не дал погибнуть в пожаре Алёне. Если получится… Да, конечно, получится! Неизвестность настораживала и бодрила.

Встал я раньше обычного. Сгонял на пробежку. Помучил турник, брусья. Подтягивался я уже целых пятнадцать раз. Неплохо, если учесть, что провел примерно десяток тренировок. У моей тушки потенциал определенно есть.

Вернулся в общагу, сходил в душ. Попеременно переключал холодную и горячую воду. Словил бодряк, побрился и пошел готовить завтрак. В этот раз решил сам сделать, так как Нурик еще спал.

На работе был рано. Мухтар удивился, но, естественно, обрадовался. Я его покормил, на скорую руку вычесал, похлопал по холке и сказал:

– Сегодня меня не теряй, дела важные. Но Серый скоро придет, погуляет с тобой. Кузнечиков не жри, под забор не копай, сотрудников не пугай, а то Кулебякин ругается. Нет, его не надо грызть, он наш начальник. Да и мужик, вроде, ничего, просто устал и нервничает. И да… чуть не забыл… Если получится – кусни лучше Трубецкого. Это тот, которого ты обоссал тогда, помнишь? Ну, с барашками на голове. Ну все, покедова…

Я зашел в здание, выловил Баночкина, благо ночью была его смена.

– Привет, Миха, что невеселый? – зашел я в дежурку.

– Да поспать не дали, – зевал он. – Всю ночь какие-то дебилы звонили, а телефон, сам понимаешь, не отключишь. Просили наряд прислать. Видите ли, инопланетяне их облучают. Вроде, не осень еще, а уже обострение.

– Это не обострение, это передозировка веселительными напитками.

– Я им тоже сказал, вы что, пьяные? Знаешь, что они ответили? Что это так совпало… А ты чего хотел-то? Рации нет для тебя, не пришли еще новые.

Я махнул рукой – мол, разговор совсем о другом пойдёт.

– Скажи Кулебякину, что я с утра был, все дела собачьи переделал, и на планерке меня не будет. Мне на мясокомбинат нужно, по агитационно-общественной теме. Шеф в курсе. Просто договорился встретиться с ними с самого раннего утра, пока смена у них не началась. Буду там с населением работать.

Ответом мне было молчание. Потом Баночкин подхватил отвисшую челюсть и проговорил:

– Вот поражаюсь тебе, Саня, как это так ты через меня отпрашиваешься? Даже нет, не отпрашиваешься, а вот что – уведомляешь начальника о своих планах. Другого бы он давно публично матом выпорол, а тебе – все с рук.

Я покачал головой.

– Зависть – плохое чувство, Миха.

– Да я же по-белому завидую. Ладно… Передам Петру Петровичу. Так тебя что, вообще сегодня не будет?

– Скорее всего.

– А Мухтар?

– Помощник придет, заниматься будет…

Я вернулся в общагу. Нурлан уже проснулся. Жевал жареную картошку и никак не мог понять, откуда она взялась в сковородке. И куда же тогда делся я.

– Проснулся, герой, – хмыкнул я, входя в комнату.

– Слушай, Мороз, – округлил он глаза. – А Вася сильно на меня злая вчера была? Я же ей не открывал, пока Аглайку спускал с окна. А потом залетела, как буря, и под кровать заглянула, и в шкаф.

Да уж, конспирация вчера была мощно завалена.

– Сильно, но жить будешь, сказала, только батур тебе оторвет. Но ты и без него проживешь, да? Это же не смертельно. В Италии раньше вообще все певцы такие были. О! – я резко повернулся к нему. – Может, тебе вокалом потом заняться? Не думал? Сейчас в моде жгучие чернявые певцы.

– Как это не смертельно? На фига мне такая жизнь? – Нурик даже ноги сжал, будто закрывал сокровенное. – Что делать-то теперь, Мороз? По-любому, коменда мне не поверила, что никого я не водил.

Ну ещё бы. Я подождал пару секунд – не из вредности, а в воспитательных целях.

– Что делать, что делать? Поговорил я с ней.

– С кем? – не верил своим ушам сосед. – С Васей? Говорил? Да ну-на?!

– Да ну-да!

– Как это – поговорил? Она же сразу орет! Не орала, что ли? Выселю! На работу сообщу! Будешь сортир драить! Вот это всё?

– Нет, мы с ней нормально поговорили, она женщина одинокая, ей внимания не хватает, а вы ее за цербера принимаете, души в ней и загадки не видите.

Видимо, мои слова прозвучали так, будто я без всякого предупреждения заговорил на другом языке.

– Так, а делать-то что-на? – чесал репу Нурик. – Загадку отгадывать? Или в душу лезть?

– Вот скажи, герой-любовник, чего хочет одинокая женщина? – прищурился я на товарища, как экзаменатор на зеленого студента.

– Ха! Известно чего, того самого! – Нурик изобразил недвусмысленные движения тазом.

– Дурак, ты Ахметов, садись, два. Внимание ей нужно. Вни-ма-ни-е! Понял?

– Ага… Конечно… Не понял… Ты, Мороз, прямо скажи, мол, Нурлан Баянович, иди туда, принеси то, сделай это. И Вася не в претензиях ко мне станет. А то я эти ваши русские фразы не все понимаю.

– Да перестань прикидываться. Все ты понимаешь, Нурик.

– Ну не скажи! Далеко не всё. Вот, например, как можно жир с солью есть, а салат из свеклы и капусты варить?

– Это сало и борщ, сам же их хряпаешь, что за ушами пищит.

– Ну привык уже, да… Вкусно…

– Вот и к коменданту привыкнешь. А чтобы она добрее стала, удели ей свое внимание. Сделай ей приятное…

– Сортир вне графика драить? Ну не-е… перед мужиками западло.

– Почему сортир сразу? Сделай приятное как мужчина.

– А? Того её? – Нурик опять задвигал тазом.

– Как настоящий мужчина, – поправил его я.

Ну, конечно, намёки ушли в молоко.

– Ты чо, Мороз? Я столько не смогу, она ж не Натаха, – Нурик кивнул на плакат-страницу из журнала «Советский экран», который висел у него над кроватью и на нем была запечатлена секс-символ СССР – актриса Наталья Варлей.

– Дурак ты, Нурлан Баянович, я тебе про внимание, – этот однообразный разговор начал мне надоедать, и я решил-таки перечислить что-то конкретное, как заказывали. – Цветочки ей подари, комплимент сделай. Поговори о погоде, о птичках, глядишь, она и растает.

– Цветочки? А чо, можно… Гвоздики пойдут?

– Она же не памятник.

– Пф!.. А другие дорого-на.

В СССР пока гвоздики принято дарить женщинам, это потом они станут атрибутом протокольных и похоронных мероприятий, а на самом деле цветы-то вполне себе ничего… Только с кровью защитников отечества ассоциируются.

– Ладно, купи их. И шоколадку возьми. Гвозидики и шоколадку. Запомнил?

– Ага… Это самое… Только я по нулям-на, – Нурик похлопал себя по трусам, будто там были карманы. – Займешь денег до получки? По-братски, а?..

Глава 7

– Сколько?

– Чирик сможешь занять? – ответил Нурик, сделав просящие и чувственные, будто полные слез лишений глаза, ну совсем как у Митхуна Чакроборти.

– Держи, – я выдал ему двадцать пять рублей одной купюрой. – Мельче нету.

На самом деле, мельче у меня были, но ведь как-то странно предлагать большую сумму, когда просят взаймы гораздо меньше. Поэтому я немного слукавил, чтобы осчастливить соседа.

Я знал Нурика, он хоть и раздолбай, но к долгам относился щепетильно. Любил повторять с пафосом одну фразу – Ахметовы всегда платят долги. Так и хотелось ему ответить, что «Зима близко», но не поймет.

И занял я ему денег больше по одной простой причине – мне не хотелось, чтобы он опростоволосился перед комендантом и пришел к ней мириться с каким-нибудь огрызком вместо приличного букета. Все же Василина – далеко не последний человек в нашей коммунальной общажной жизни. Если налаживать отношения, так сразу основательно.

– О спасибо, Мороз! – он ловко выкинул вперед руку.

Цоп, и купюра уже в кармане Нурика.

– Пожалуйста, – цокнул я. – Помни мою доброту. Кстати, о доброте… Ключи на базу…

– Какие ключи? – сощурился Нурлан.

– Харэ жмуриться, я тогда твои хитрые глаза вообще не вижу. Ключи от ГАЗика гони.

– Зачем? – попятился Нурик.

– Нада-а… – шагнул я к нему. – Мы с тобой вчера еще договаривались, что ты мне машину дашь до обеда. Забыл?

– А у тебя права есть-на?

– Есть.

– Покажи, – упорствовал тот.

– Смотри, – я вытащил ксиву и сверкнул красной корочкой. – Здесь все категории у меня открыты. Даже автобус могу водить. Не веришь?

Нурик опустил голову и протянул ключи:

– Только не поцарапай, брат.

– Танк невозможно поцарпапать. Его можно только взорвать.

Сосед сделал огромные глаза.

– Какой взорвать?! Ты что? Михалыч с меня шкуру спустит!

– Не боись, ничего твоему ГАЗику не будет.

Но Нурик расслабиться никак не мог. Снова сощурился, поиграл купюрой в пальцах.

– А ты куда на нем? Может, я за руль сяду? У меня выходной-на.

– Вот и отдыхай-на, справлюсь, – похлопал я товарища по плечу и вышел.

Автомобиль мне нужен был для одной простой цели: незаметно следить за квартирой Серовых. Не буду же я под окнами пешком маячить. Это уж очень заметно и подозрительно. А один только вечер – это мало, я чувствовал, что не должен спускать с них глаз, и, кажется, ничто не могло меня сбить с этой мысли. Конечно, лучше бы для этой цели легковое авто достать, но милицейский транспорт – слишком заметный своей желтизной и надписями, а знакомых с гражданскими легковушками у меня не было, оставался Нурик.

Вот и пришлось мне ехать во двор Серовых на грузовике. Благо, когда-то давно я практиковался на подобном, и руки вспомнили. Но, прежде чем тронуться, несколько раз заглох.

Подъехал, встал чуть поодаль, под деревьями, чтобы тень кабину накрыла, и морду на просвет не видно было. Стал ждать. Алёна должна быть дома, по моим «оперативным» сведениям, на работу она сегодня не собиралась, взяла выходной или отгул, не знаю, как там правильно в школе это называется. Если ей сегодня грозит опасность, то, получается, подстерегать она ее может только дома. В обед мы пойдем в кино, а потом надо будет постараться ее утянуть в кафе или ресторан. С Асей напару. А вот сейчас пока будем наблюдать за квартирой.