Как у наших у ворот. Истории о гармошке и частушке бесплатное чтение

© Ехалов А. К., 2024

© Издательство «Родники», 2024

© Оформление. Издательство «Родники», 2024

Под гармонь

Однажды к знаменитому нашему писателю Василию Ивановичу Белову в деревню Тимониху приехал погостить знаменитый гармонист Александр Рачков. Вечером взял он у Белова гармошку, сел на лавочку у дома и часа два наигрывал от всей души.

Пусто в деревне, некому сдробнуть да частушечку гаркнуть. Один Белов в доме романы пишет.

И видит гармонист, что появляется перед ним мужик, взмыленный, с огромными чемоданами в руках. – Ты, что ли, играл?

– Я!

– Ох, спасибо тебе. Ежели бы не ты, не дотащиться бы мне с эдаким грузом.

И тут рассказывает он такую вот историю. Домой едет, в Тимониху. Вылез из автобуса, и ни единой попутки. А еще семь километров идти. С этакими чемоданами!

Пошел! Куда денешься-то…

Шел, шел. Силы совсем кончились. И тут где-то далеко в гармонь заиграли. Да так, что ноги сами побежали.

Кончится игра, чемоданы – свинцовые. Заиграет гармонь – откуда силы берутся. Так вот и шел всю дорогу.

Непростое нынче время. Трудное, тяжелое… А идти надо. Пойдемте, братцы, с гармонью да песнями.

Из-под каблука

Трудно поверить, но частушка в русской народной поэзии – жанр молодой. Определение этой короткой песни, живо откликающейся на злобу дня, часто рождаемой прямо на гулянках из-под каблука, впервые ввел в обиход в 1889 году великий русский писатель, тонкий знаток народной жизни Глеб Иванович Успенский.

Так что частушке как жанру немногим более ста лет, но кажется, что она неизбывно присутствовала во всей русской жизни, и настолько пронзила, наполнила все ее стороны, что, кажется, исключи ее, и душа народная осиротеет, померкнет.

Говорят, что Шаляпин не любил гармошку и вместе с нею порождение ее – частушку. Однако этот немецкий инструмент нашел такой живой отклик в народной душе, что сегодня скорее можно говорить о том, что гармошка – инструмент чисто русский, и немецкого в нем не осталось и капли… Вряд ли и немцы станут оспаривать свои приоритеты на гармонь.

Однажды мы сидели в застолье с немецкими друзьями и много пели под гармонь. Вернее, пели только мы, русские. Немцы молча сопереживали нам. А потом бывшие среди них девицы и вовсе расплакались. Немцы объяснили, что они свое народное искусство, песенное творчество полностью утратили и теперь могут отдыхать только под магнитофон.

Я думаю, что такие утраты имеют большие последствия. Народ, перестающий воспроизводить собственную культуру, на мой взгляд, начинает терять свою пассионарность, то есть свою внутреннюю энергию, дерзновенность. Такой народ быстро стареет и дряхлеет, и его начинают теснить народы, в коих этой дерзновенной энергии больше…

Гармонь и частушка, как мне кажется, имеют огромный энергетический потенциал и способны пробуждать в русском, да только ли в русском человеке мощную ответную реакцию, подобную скрытому атомному реактору.

У меня милашка есть

Эта сторона человеческой жизни наиболее представлена в народном творчестве. Частушка тоже дает высокие образцы любовной лирики.

Порой за этим коротким поэтическим повествованием стоит такой глубины человеческая драма, которую под силу только описать лишь в толстом романе.

Как-то на одном деревенском празднике увидел я аккуратненькую старушку, ладно обутую и одетую, с кротким взглядом глаз небесной голубизны. Бабушке этой было уже за девяносто, но она пришла на деревенский праздник пешком километров за пятнадцать, где жила со своими детьми.

После застолья пошла пляска, и бабули, кто с одним батогом, кто с двумя, встали в круг и, приплясывая, выдавали по очереди частушки, которые большей частью были озорными. Такой вот неунывающий наш народ. Среди разрушенной деревни, среди подступающего к огородам бурьяна звенела гармошка, и звенели эти озорные, с ловкими матюжками частушки, словно не было этого запустения и заброшенности, а мир вновь вернулся к своему радостному многоголосью…

Плясала и старенькая бабушка Платонида, плясала церемонно и трогательно, хотя, как сказали мне, уже ничего не слышала от старости, а потом, когда очередь до нее дошла, еще и частушку спела:

Спела бабушка Платонида и словно озарилась какими-то давними переживаниями и стала необычайно красива. Мне рассказали потом, что бабушка Платонида в молодости и впрямь была такой красавицей, что любой мужик при взгляде на нее столбенел.

Жила она в счастливом браке с мужем своим Африканом, народив уже четверых деток. А тут война. И пошел Африкан на войну с мешком заплечным, и билась Платонида о сырой луг. А скоро и похоронка пришла, и слезы все были выплаканы, да в деревне при четырех мальцах в горе с головой не окунешься.

Работала не покладая рук. А уж под конец войны пришел с фронта мужнин друг, пришел в холодный дом: жена умерла, двоих ребятишек оставив на него. И посватался к Платониде. Долго ходил, уговаривал, хотя баб вдовых и девок-переспелок – пруд пруди. Любил сильно.

И выходил все-таки, поженились, стали совместное хозяйство вести. Только вот однажды вечером прибегает соседка с фермы и лица на ней нет.

– Иди, – говорит, – Платонида, на ферму, там тебя твой Африкан дожидается.

Упала, рассказывают, Платонида, как подкошенная, а когда очнулась, полетела, словно на крыльях, на ферму.

И верно, муж ее любимый, слезами горькими оплаканный, сидит и смотрит на нее глазами, полными страдания. Обнял ее и зарыдал:

– Платошенька, сердце родное. Уедем отсюда, заберем ребятишек и уедем.

Как ни рвалось сердце, ни трепетало, а вот не смогла уйти от новых, ставших уже родными, детей. Так и уехал ни с чем Африкан, заживо похороненный проклятой войной.

…Бабушка Платонида прошлась кружок и пропела еще частушку, в которой, кажется, отразились все ее страдания:

Однако надо заметить, что любовные страдания в частушках носят более иронический, озорной характер, за которым, видимо, скрыты глубокие переживания безответной любви, измены.

Стать героем частушки, прозвучавшей по случаю на посиделках, да еще частушки обличающей, опасно. Можно оказаться посмешищем на всю округу и оставить о себе такую нехорошую память на многие и многие годы.

А вот и ответ коварной изменнице. Тут уж удар ниже пояса.

Впрочем, комментировать частушки – дело неблагодарное. Они сами за себя все скажут. Была бы гармонь или балалайка. Поэтому я предложу вашему вниманию те частушки из любовного раздела, которые, на мой взгляд, наиболее ярки и колоритны.

Мой милёнок, я – твоя

На этом прервемся, потому как частушек на любовную тему чрезвычайно много.

Мы не свататься приехали

Кто видел и помнит прежние деревенские гуляния, тот понимает, о чём идёт речь…

Представьте себе ватагу деревенских крепких, отчаянных ребят, в пятьдесят, а может, и сто человек, которые под гармонь, да не одну, с частушками, уханьем и гиканьем движутся на гулянку в соседнюю деревню. Железные тросточки их волочатся по каменухе, высекая искры, в руках на цепочках играют гирьки…

Валентин Александрович Купцов, ныне известный в стране политик, вырос в деревне Миндюкино бывшего Уломского, а ныне Череповецкого района на Вологодчине. И он хорошо помнит эти боевые походы молодежных ватаг в соседние деревни. К ним заранее готовилось вооружение: гирьки, ножи, трости… Разрабатывался стратегический и тактический план действий. Обратная дорога, на случай отступления, оснащалась заготовленными и спрятанными заранее кольями…

Начиналось движение в соседнюю деревню с особого наигрыша, называемого «Походным», который должен мобилизовать, подготовить ватагу к предстоящим встречам и баталиям. При входе в саму деревню игрался другой перебор, именуемый «По деревне». Он должен был представить товар лицом, показать выходку ватажников и их задачи в этой деревне.

И когда столкновение сторон было уже неизбежным, гармонист начинал игру «Под драку». Чем искуснее гармонист, чем больше в нём куража и дерзости, тем больше было шансов на успех его ватаги.

Построение самой ватаги, шаечки, партии было таким, чтобы можно было обеспечить максимальную безопасность гармониста, поскольку именно его противник будет стремиться, в первую очередь, обезвредить.

Без гармони, без её боевого позыва боеспособность ватаги резко падала…

Часто бывало, что гармонист и был атаманом. Сыграв призыв «Под драку», он бросал через голову гармонь, зная, что её обязательно поймают или девчонки, или младшие ребята, и вступал в сражение.

Надо сказать, что в этих деревенских баталиях существовал строгий кодекс чести, предписывающий не бить лежачего, не трогать девчонок, если они закрывают собой какого-нибудь парня, не задевать взрослых и женатых, покоряться их воле. Кстати, если девчонка закрывает собой сбитого с ног парня или заступается за него в минуту опасности, то он по неписаному закону должен на ней жениться. Поэтому частушка «Нас нигде не обижали, только в Шухободи раз, Шухободские старухи заступилися за нас» имеет скрытый иронический смысл: жениться-то ребятам придется на старухах. Девки за них заступаться не захотели.

Неприязненные отношения между молодыми парнями, надо сказать, улетучивались, как только нужно было садиться за общий стол или приниматься за работу, которая чаще всего требовала совместных усилий…

Виктор Соловьев, хранитель народного фольклора, искусный гармонист и плясун, много лет собирает традиции и приемы деревенской пляски. Он не без основания доказывает, что русская пляска есть не что иное, как скрытое боевое искусство. И что человек, в полной мере владеющий этим искусством, непобедим. Поскольку русская пляска как боевое искусство превосходит все известные и широко рекламируемые восточные единоборства. Действительно, стоит только увидеть, как Виктор со своими юными учениками пляшет, сомнений в этом не останется. Тонкий и стройный, как тростинка, Виктор во время пляски вращает вокруг себя огромное бревно. И оно летает, как соломинка. Попробуй, подступись!

В прежние годы в деревнях по реке Шексне плясали так, что у неподготовленного зрителя сердце падало в пятки.

Огромный детина в надраенных сапогах гармошкой вылетал на круг и, согнувшись пополам, почти уперев голову в пол, вытянув перед собою руки, начинал выделывать ногами коленца, при этом ревел утробным голосом или хоркал, изображая то ли быка, то ли кабана. Скоро появлялся на круге и соперник с ответом, обстановка накалялась, и вот уже керосиновая лампа, звякнув стеклом, летела на пол. В темноте поднимался визг, рев. Народ валил к выходу, а на круге глухо ухали кулаки.

Сопровождавшие деревенские гуляния драки и поножовщина, а нередко целые сражения, когда огромные поленницы разбирались в несколько минут, а от огородов оставались одни прожилины, воспринимались просвещенной публикой как дикость и бескультурье.

В 1917 году на Вологодчине вышла в свет маленькая брошюрка «Лежский фронт», рассказывающая о традициях кулачных боев и драк среди населения бывшего Лежского уезда – ныне это Грязовецкий район. Так вот, автор приводил в ней такие цифры: за годы первой мировой в драках и поножовщине в Лежском уезде погибло больше мужского населения, чем на фронтах.

Не могу судить, насколько справедлива эта статистика, но одно можно сказать, что боевой дух русского человека и, прежде всего, вологжанина, в те времена был намного выше.

Вряд ли мог появиться какой чужак в пределах деревни и тем более повести себя оскорбительно в отношении ее жителей. Расплата наступала мгновенно.

Очевидцы рассказывают, что во время второй мировой войны нередко были случаи, когда наши бойцы ходили в психическую атаку против немцев с гармошками. По флангам и в центре шли гармонисты, играя вологодскую «под драку», или тверскую «бузу», или уральскую боевую «мамочку». При этом бойцы издавали характерное хорканье или мычание. На немцев эти атаки наводили непреодолимый ужас.

Массовый героизм, проявляемый нашими ребятами на всех фронтах, объясняется вовсе не заградотрядами, про которые все пытаются рассказать нам правдолюбцы, а внутренней дерзновенной энергией народа, растрачивать-то которую нам было бы никоим образом нельзя.

Надо сказать, что эта ритуальная воинственность сочеталась с добродушием, добросердечием и гостеприимством.

Сошлюсь опять же на Валентина Александровича Купцова. Отец его, профессиональный портной, обшивавший всю округу, при колхозах был избран председателем. Во время деревенских праздников он готовил пиво и еду на огромное количество гостей. А на сеновале устилались постели на полторы сотни человек, приходивших со всех концов уезда. И спали там дети, парни и девки, отцы и матери, старики и старухи. Сколько историй, баек, сказок… Представьте, какие это были веселые ночи! Какое великое чувство одной большой дружной семьи.

Только такому народу было под силу собрать огромную державу, освоить Сибирь и Крайний Север, выстоять во всех войнах, больших и малых.

Я сам когда-то хаживал под гармонь в соседние деревни и знаю, насколько поднимает человека, его боевой дух настоящая гармонная игра и частушка.

Я привожу здесь сотню таких вот боевых частушек, каждая из которых, словно отлитый в кузницах народной души боевой заряд.

Хулиганские частушки

Девки баенку топили

С озорными частушками, кажется, ясно всё. Нельзя же всю жизнь прожить со степенным выражением лица, надо когда-нибудь и созоровать, выкинуть коленце, пройтись колесом… На худой конец, у соседа поленницу на святки раскатить… Ну, а уж частушку-то солёную, забористую спеть и сам Бог велел.

Но вот как быть с частушками нецензурными, хуже того, охальными, которых наплодилось в народе, наверное, больше, чем каких-либо иных, в том числе и любовных… Вычеркнуть их из жизни нельзя, рассматривать только лишь как фольклор в научно-исследовательских целях также не получится… Запрещать бессмысленно: всё равно, как из рваного мешка, высыплются они на волю… Да и запретный плод всегда слаще и притягательнее. Тем более в этом жанре созданы настоящие шедевры народного поэтического творчества…

Может быть, нужно прежде постараться понять, почему эта тема столь притягательна. Вряд ли это можно объяснить только лишь всеобщим падением нравов, бескультурьем и пьянством.

Мне кажется, ответ на эти вопросы лежит в нашем далёком языческом прошлом, когда предки наши поклонялись Роду. Род, родичи, народ, родина, рождение – слова одного порядка. И в основе их лежала одна суть: продолжение рода. И те самые слова, которые принимаются сегодня нами как нецензурные, матерные, вовсе таковыми не были. Более того, они были священными, сакральными словами, повторяемыми как заклинание, как призыв, обращённый к предкам, давно ушедшим.

Как засеянное поле вызывает добрые чувства уверенности в благополучном будущем, так и беременная женщина, мать должна была вызывать не чувство стыда, а наоборот, чувство радости и уверенности, что всё идёт своим чередом, что мужчины своё предназначение истово исполняют, женщины племени чреваты, а это значит, что роду ничего не грозит, он развивается, он крепнет и крепнет день ото дня.