Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года бесплатное чтение
© Доброва Л.В., 2024
© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024
В мастерской на Таганке. Весна 1996 года
Счастливые времена
Я всегда понимала, что моя удивительная жизнь в настоящем станет мне опорой в будущем… и не ошиблась. Мои нынешние «телепортации» в прошлое позволяют мне по-прежнему радоваться жизни, ощущать тепло дорогих мне людей и благодарить судьбу за всё пережитое мною.
В юности я никогда не вела дневников, даже не думала об этом. Начало нашей совместной с Геннадием жизни в 1973 году состояло из бесконечных встреч и расставаний, так как я работала под Москвой в Бронницах, часто там ночевала и вечно торопилась на электричку. Потом, уже в Москве, работала посменно – дни и ночи, едва успевая высыпаться. И, конечно, в голову не приходило что-то записывать. Память была крепкой, а впереди (казалось) сияли горизонты вечной жизни…
До Геннадия я уже несколько лет жила самостоятельно, близко наблюдала богемную жизнь Москвы и постепенно привыкала «жить одним днём». То есть не стеснялась занимать денег до получки. Геннадий был этим просто поражён. Он никогда не брал в долг и стал меня перевоспитывать – давал мне по 1 рублю в день (мы жили лишь на мою зарплату). Таким образом, пришлось привыкать к режиму строгой экономии и записывать расходы. К этим записям постепенно присоединялись сведения о значительных событиях в нашей жизни. И начиная с 1982 года я уже стала вести ежедневные краткие записи, в основном «информационные».
Жизнь наша была увлекательной и непредсказуемой. Но с годами приходило понимание, что «существующее не вечно», что в будущем возможно одиночество. Появлялось осознание важности мелочей, разговоров и наблюдений, создававших неповторимый колорит тех, уже далёких, дней…
Людмила Доброва2024 год
Вблизи холстов и красок. 1996 год
Фёдор Чирсков
- И жизнь, ушедшая в слова,
- Пускай останется жива…
1 января. Понедельник
Новый 1996 год. Уснула уже в 7-м. Утром жуткий сон об измене Гены на моих глазах с какой-то жалкой беженкой. Я – в отчаянии… безвыходность, крах. Проснулась, рассказала Гене, жалел меня. Но сон оказался в руку – вскоре он заявил, что хочет ломать стену между своим кабинетом и моей спальней, где я уже сделала и альков, и письменный стол, обжилась, уютом любуясь… Гена же объяснил, что в зале рисовать холодно, придётся пока писать портреты в тесном кабинете, нужен отход. И единственный выход – ломать стену. У меня повторился тот же приступ отчаяния, что и во сне, – истерика до хрипоты.
Но… пришлось думать, как теперь разгрузить его кабинет от хлама: два велосипеда, книги, ящики, мольберты, полки, стеллажи – куда всё это? Долго бесилась от противоречий в душе. Потом кормила его (сама голодаю). Гена поел, ушёл рисовать в холодный зал, кашлял там. Я всё надеялась, что он одумается. А он принёс мне новый рисуночек – везём скарб на тележке по новогодней Лубянской площади. Я продолжала страдать, давно не было таких ссор, криков, угроз (с обеих сторон). Но… пришлось мне отступать. Завела пластинку Лещенко «Не уходи», настроение сменилось, и даже немного потанцевали. Стали перетаскивать вещи.
К вечеру пришёл Шульпин, читал свои новогодние стихи, сели за стол, мне пришлось нарушить голоданье. Потом опять разбирали в кабинете, переставляли мебель, освобождали стену. Шульпин ушёл уже в 11:30 вечера. Гена начал ломать стену – грязь, пыль, осыпаются слои штукатурки. И вдруг… открылась арка, забитая досками, обклеенная старыми газетами «Правда» и «Известия». Несколько слоёв. Но всё изъедено жучком. 1925 год! Много объявлений, рекламы («Автомобили напрокат – Тверская, 61»). Потом слои обоев, опять газеты (1962 год, «Манолис Глезос… концерт Утёсова»). Я была под сильным впечатлением – живём в истории! Гена доломал насквозь арку, этим пока ограничился. Легли около 4. Спали уже на новых местах: Гена – в «моей» спальне, я – в столовой.
2 января. Вторник
Спали до часу дня. У Гены игривое настроение – пришёл ко мне в столовую в одной ночнушке, как в детсаду, и спрашивает: «Малыш, а что ты уже надела?»
Опять отказалась от голодания, так как звонили гости – придут. Пришлось в авральном порядке перетаскивать узлы-тюки теперь уже из столовой. У обнаруженной вчера арки – горы щебня и сухой штукатурки.
В 4-м часу пришли наши старые друзья с гостинцами: Коля Круглов (не был с лета), Алла Смирнова (впервые у нас на Таганке), Светлана (директор их театра в Лобне) и ещё два парня – артисты. Все они играли в спектакле в окружном Доме офицеров (эти дни там гастролируют). Они ходили, смотрели наш сад, пили чай, я им показывала старые документы на усадьбу: нашему дому – 180 лет!
После них – мы за работу. Уже стемнело. Возили в корыте на тележке мусор и штукатурку на хоздвор Суриковского института – в контейнер, ездили раз семь-восемь. Потом – перерыв, закусывали. Васька всё к Мурке бегал. А мы опять возили туда же большие куски сухой штукатурки. Гена заметил, что, если смотреть со стороны Суриковского, освещённая колокольня храма Сергия Радонежского как раз над нашим домом возвышается, осеняет наш двор, Гена каждый раз любовался. Закончили работу почти в 12 ночи. Гене опять не спалось. Говорит: тут место заколдовано. И точно: свет от фонарей, сквозь тюль – будто лунный! А на окне – Васька сидит, его лунное очертание! А за другим окном – заснеженный лунный сад…
3 января. Среда
Спали мало. Днём Гена звонил в канцелярию Министерства культуры, и вдруг секретарша ему сообщает, что не нашла его фамилию в списках на получение званий. Как же расстроился мой бедный малыш: «Да я им всегда был чужим, я никогда никем не буду…» Но потом наконец дозвонился Ивану Борисовичу Порто, и тот успокоил: «Вы в списках есть, они не туда смотрели, через несколько дней будем отмечать ваше звание, я уверен на 100 %…»
Гена опять ездил в старую мастерскую на Столешников переулок. Валентина Андреевна, заведующая часовой мастерской на 2-м этаже, хочет опечатать дом, чтобы его пока не ломали, и «скрыться» на месяц, так как им ещё некуда переезжать. Оттуда Гена поехал домой, говорит, что уснул в троллейбусе. Дома лёг, поспал. Потом ходил в сберкассу, но пенсии ещё нет. Зашёл в зубную поликлинику (это рядом) к протезисту: «Посмотрите, у меня, наверно, рак на десне». Тот посмотрел: «Нет рака, а то бы язва была… Надо просто подточить протез».
В мастерскую на Таганку он вернулся уже вечером. Я кормила его пельменями, но была очень раздражённая, так как весь день провозилась то с обедом, то с бесконечными тюками, вещами – таскала, прятала, убирала… Совсем некогда сесть за письменный стол.
4 января. Четверг
Третью ночь сплю в столовой, отсыпаюсь. Встала в 2 часа дня (?!). А Гена в спальне ещё сладко спит. И Васька рядом потягивается у раскалённого маленького радиатора. После завтрака поднимали на большие антресоли в прихожей огромные тюки с барахлом: Гена стоял наверху на лестнице, а я снизу подавала.
Потом он сел рисовать мне подарочный рисунок. (Это наша ежемесячная традиция со дня нашего знакомства 4 апреля 1973 года: он мне рисунок, а я пеку пирог.)
Я разбирала и очищала от разного мусора малые антресоли в прихожей. Нашла там большие старые фотографии первых большевиков, газеты «Московский художник» 1960 года («Жизнь народа – наше вдохновение», призывы Н. С. Хрущёва и проч.). Куда ни сунься в этом доме – везде история. Потом – магазин. А когда вернулась, получила чудесный рисунок-подарок «С новым 1996-м!».
Я надеялась, что Гена будет ломать стену (старую забитую арку) в спальне летом, когда будет делать дверь на веранду, а он к вечеру заявил, что займётся этим сегодня. Немного попсиховала, но пришлось помогать: притащили с веранды через двор две разбитые коробки дверных проёмов, несколько рам. Марта бегала, «помогала», истоптала весь снег на дворе. Гена всё-таки решил ломать стену завтра.
Много за день звонков – новогодних поздравлений: из Калуги Коля Ващенко, муж племянницы Гены; из Александрова Оля Клочкова, наша подруга. Ещё звонила любимая Таня Баженова, единомышленница, приехала из Питера к сестре, в гости звала. Поздравлял Слава Коротихин, Захит, Шульпин, инвалидка Рая…
5 января. Пятница
Спала мало, Гена совсем не спал, бессонница, видимо, предчувствия. Я утром ездила на ВДНХ за мёдом, ходила по магазинам. А Гена без меня позвонил в Москомзем и узнал, что Абрамейцев Юрий Кузьмич (заместитель префекта ЦАО) хочет поставить наш дом на реконструкцию, а нас переселить в другое место. Гена пришёл в ужас. Пошёл сам на Марксистскую в ЦАО к Абрамейцеву, там народ, очередь, но он как-то пробился. Абрамейцев ему: «Принесите кальку строения…» Гена поехал за калькой в Москомзем, заболело сердце, не мог идти. Сам себя стал уговаривать: не умирай, ещё надо картину дорисовать, ещё надо в Индию съездить… (У меня сердце разрывалось потом, когда он рассказывал.) Взял кальку, поехал обратно к Абрамейцеву. Тот посмотрел кальку и показывает: «Читайте здесь». – Гена: «Я не вижу без очков». Абрамейцев: «Да это же я для них написал – разрешить вам реконструкцию, а они не разобрались…»
Гена обрадовался, начал благодарить его. Успокоился, вернулся в мастерскую. Спал. Гулял с Мартой. Диктовал мне воспоминания о своём отце (для статьи к 80-летию Михаила Фёдоровича). Лёг в 3, а я опять в 6-м.
6 января. Суббота
Встали одновременно в 2 часа дня. Я весь день – по гостям. Сначала ездила в район Смоленской площади к Фатиным – родне Гены (по отцу). Получила от них кучу подарков и гостинцев. Они (тётя Нюра и Галя Фатины) всегда нас балуют. Вернулась домой, разгрузилась. Потом поехала к сёстрам Тане и Оле Баженовым в Раменки, они простужены и звали меня в гости отметить Новый год. Тоже не обошлось без взаимных подарков. Обе они едут на днях в Финляндию по работе (они геологи, Оля – профессор МГУ, Таня – доктор наук, приехала из Питера). От них я вернулась на Таганку уже в 12-м часу ночи и узнала от Гены, что придёт отмечать сочельник наша подруга-красавица Ксения Белова с Эриком-американцем.
Вскоре пришли и гости, принесли коньяк, печенье. Мощному, очень приятному Эрику оказалось всего 22 года, хочет учиться в России на экономиста, говорит по-русски. Немного выпили, потом – чай. Ксения рассказывала, как недавно ездила в Иорданию, была там у бедуинов. В половине первого ночи мы вчетвером пошли сначала в храм Сергия Радонежского, а потом – через дорогу – в Андроников монастырь. Чудная ночь перед Рождеством! Мягкий снежок. Ксеня с Эриком шли, держась за руки, оказалось, что он её «первый мен», мечтал на ней жениться. Я в Андрониковом была лишь в далёкой юности, в конце 60-х. Смотрели могилу А. Рублёва. Зашли на службу в храм. Много народу, очень тесно, все со свечами. Вдруг погас свет, и служба продолжилась при свечах. Очень впечатлило. Потом на площади у монастыря мы с гостями расстались. Они уехали на такси, а мы вернулись в мастерскую.
И вечером, и ночью – непрерывный колокольный звон…
Ещё простодушный анекдот запомнила – днём в троллейбусе в компании парней один рассказывал: «Контролёр пассажиру: „Ваш билет“. – „А зачем?“ – „Посмотреть“. – „Купите себе да смотрите“». (Дружный хохот.)
7 января. Воскресенье
Спать легла опять под утро, а уже днём пришла поздравить с Рождеством Вера Николаевна (светская женщина, переводчица с немецкого языка, после войны работала в Берлине). Сразу же разговоры: о Блаватской, о Рерихе, о её безумной дочери Ирине. Гена собрался на Столешников, мне надо было домой на Ленинградский, так что после завтрака пошли втроём на метро. Но по дороге – во дворе на Факельном – Гена увидел выброшенные зелёные ёлочки и, конечно, не мог пройти мимо. Потащил ёлочки обратно в мастерскую. Мы с Верой Николаевной пошли дальше и простились в метро.
Дома я искала бархатные скатерти для штор на Таганке, кое-кому звонила и, как договорились, ждала Гену. Но его всё не было, и я взялась за свои запущенные записи. Гена позвонил уже в 10-м вечера с Таганки «чуть живой». Оказалось, что, поскольку сегодня воскресенье и никого в доме на Столешниковом нет, он решил-таки осуществить свою мечту – снять старинные чугунные ворота в арке нашего полувыселенного дома. С большим трудом долго долбил там старую крепкую стену – то ломом, то трубой, – сумел одну створку ворот снять. Пошёл искать по дворам какую-нибудь тележку – нашёл у винного магазина. На неё погрузил эту тяжёлую чугунную махину – и повёз на Таганку. Довёз с трудом, весь вспотел. Мне он велел ехать на Столешников, так как сегодня же решил снять и увезти и вторую половину ворот. Сам он с тележкой тоже скоро должен вернуться на Столешников.
Возражать, предупреждать о последствиях таких усилий для сердца было бесполезно. Пришлось ехать на Столешников, ждать там его приезда. Потом опять выламывали, выкручивали вторую половину ворот и грузили на тележку. Отчалили со Столешникова уже в полночь. Тащил тележку Гена, ему было тяжело, сразу весь взмок. Я лишь подталкивала тележку сзади.
Для нас такой «кортеж» уже почти норма, а для редких ночных прохожих – экзотика. В начале Ульяновской улицы (Николоямской) вышли нам навстречу два молодых весёлых поддатых кавказца. У одного в кулаке куча денег, он игриво сел на нашу тележку: «Везите меня!» Потом слез, уронил купюру, поднимать не стал, они ушли. Мы подняли 5 000 рублей.
Добрались до Таганки уже около двух ночи. Затаскивали, разбирались. Легли около 4-х.
8 января. Понедельник
Встали в час дня. Гена чистил от снега тротуар. Непонятно, рабочий день сегодня или нет, но во дворе у голубятни были друзья-голубятники, которые обычно собираются по выходным. Один из них напросился к нам в мастерскую – Кудряшов Вячеслав Михайлович, оказался в прошлом полковник, весёлый нахал-поддавальщик. Говорит Гене: «Мне тебя отрекомендовали как одного из самых сильных художников…» Гена ему подписал, подарил настенный календарь с «Прощальным взглядом», и тот, рассыпаясь в комплиментах, ушёл.
После завтрака у нас скандальчик. Просил помочь, хочет вчерашние ворота установить в палисаднике. А это значит – опять занятие до вечера. Но я-то настроилась ехать домой, поработать с записями, и сам он собирался домой – завтра рано идти к протезисту. В общем, Гена пошёл во двор, сначала один возился там с воротами, потом помогал ему Коля, голубятник, и Сергей, сын Валеры, дворника из «Канта». А я вскоре уехала домой на Ленинградский.
Уже давно не голодаю, «задабриваю» себя – лишь бы делать записи, лишь бы не запускать их. Но получилось опять не сразу: то Сеньковский звонил (пьяненький, как всегда), то занудный Сергей Константинович, гражданский муж моей старой подруги Марины Мухиной… Но потом неплохо поработала.
Гена с помощниками установил-таки ворота в палисаднике, отдыхал, звонил Луизе Свитич. В прошлом году по дороге на нашу выставку (в посольстве Польши) её укусила собака. Хозяином собаки оказался богатый бизнесмен, который уплатил пострадавшей Луизе 5 000 долларов. И вот теперь она выпускает альбом работ умершего мужа Володи, который учился с Геной ещё в МСХШ. Гена радуется: «Это я ей помог!» Ещё он звонил художнику-шрифтовику Максину и однокласснице по МСХШ Нелле Сибгатуллиной. Нелля признавалась: «Рисовать неохота, окружила себя кошками и собаками, хорошо питаюсь и смотрю сериалы по ТВ». Гена ей: «Я вчера прочёл у Тацита, что мы сперва лень осуждаем, боимся её, потом привыкаем, и она нам нравится». Нелля радостно: «Да-да-да, именно так!»
Домой ко мне на Ленинградский Гена приехал уже почти в 11 вечера, мылся, лёг в спальне и уснул – прямо в очках и при свете…
9 января. Вторник
Твёрдо решила сегодня голодать. Ночевали дома на Ленинградском. Потом весь день оба – по разным казённым местам. Гена с утра был в поликлинике у зубного, в сбербанке, ездил в Москомзем, в Президентскую комиссию по наградам, но там сегодня приёма нет. И потом поехал в мастерскую на Таганку.
Я тоже ходила в отдел субсидий, ездила в «Инкомбанк». В мастерскую на Таганке пришла раньше Гены. Подхожу к дверям – а из-под пристройки-веранды выкарабкивается Васька. Как-то сумел вылезти из дома, а обратно попасть не смог. Сидел на холоде, может быть, даже всю ночь. Кормила его и Марту.
Пришёл Гена, стал сразу же звонить в Комиссию по наградам. Получил ответ, что «Добров в работе, звоните через две недели». Из «Канта» приходил звонить Пётр Павлович, у них там опять телефоны не работают. Потом был Николай Дмитриевич из «Канта», он хотел доделать проводку в нашей спальне. Но мы стали показывать ему наш телик на кухне – не работает переключатель программ, а потом Гена повёл Николая Дмитриевича в холодный зал – показывал нарушенную проводку. У меня же от голодания появилась страшная сонливость, и я уснула с грелкой в столовой. Гена после Николая Дмитриевича (он починил свет в пристройке и поменял лампы в зале) тоже лёг подремать. Потом рассказывал, как видел сегодня труп бомжа под клеёнкой в вестибюле метро «Пушкинская», рядом стоял милиционер, а безразличные прохожие торопливо проходили мимо…
Гена пил кофе, смотрел телевизор – теракт в дагестанском Кизляре. Переживал, возмущался. В 9-м часу вечера поехал домой на Ленинградский (завтра опять к протезисту). Звонил потом из дома, рассказывал, что на Пушкинской в вагон снова села «наша сумасшедшая» – стройная высокая дама в шубке. Но шубка её иногда распахивается, обнажая голое тело. Мы часто видим её в центре, яркая личность, сама с собой разговаривает. Гена решил понаблюдать за ней, сел рядом. Она вся в себе, что-то бормотала, Гена разобрал только «…ни фужеров, ни бокалов…».
Я после Гены долго вешала шторы на окна в столовой (лестница, гвозди, кольца). Кормила зверьё, Васька на улицу так больше и не просился, видно, наморозился за ночь. Занималась записями, на душе хорошо (и от записей, и от голодания, хотя и пришлось днём пить таблетку от головной боли). Читала перед сном Набокова «Другие берега».
Весь день звонки: тётя Нюра, Тактыков из Мосинтура на Столешниковом, Шульпин, Андрей (внук художника Б. Н. Попова), Оля Клочкова из Александрова, инвалидка Рая, которой Гена дал свой телефон давным-давно, когда ещё рисовал в подмосковном доме-интернате. Но звонить нам Рая стала лишь года два назад, когда получила отдельную квартиру в Москве и соцработника. У бедной Раи с детства атрофирован позвоночник, и она может передвигаться лишь с маленькой скамейкой. Я её никогда не видела, но зрелище очень тяжёлое (по словам Гены). По телефону Рая рассказала Гене, что к ней на днях приходила агитаторша от Мавроди с обещанием подарка. Но, увидев Раю, расплакалась от ужаса и жалости и ушла…
10 января. Среда
Гена спал дома, на Ленинградском. Я с Таганки будила его в 7 по телефону, и он опять пошёл к протезисту. Обточили ему нижние зубы, завтра в 2 часа дня должны поставить на цемент нижний протез. Вернулся он опять домой, лёг досыпать, но мешали телефонные звонки. Потом был в старой мастерской на Столешниковом, на стройке просил машину – вывезти рамы, обещали послезавтра. В мастерскую на Таганку приехал уже около 5 часов вечера.
Я утром разговелась после вчерашнего голодания. Долго на кухне варила свекольник и тыквенную кашу, одновременно с огромным интересом слушала по «Свободе» передачу «Седьмой континент». Рассказывали удивительные вещи: о компьютере, о системе Интернет как сфере виртуального пространства, где любой может получить и оставить информацию. Например, электронный некролог «Вечный покой» – об умерших в конце декабря людях и посланиях к ним. Любой может написать и прочитать послания других. В этих посланиях к умершим много глубоких, эмоциональных, лаконичных афоризмов…
После вечернего обеда на Таганке Гена созвонился и повёз Андрею в «Крылатское» ружьё, которое давным-давно ещё выпросил у художника Б. Н. Попова, его деда, чтобы нарисовать в картине. А ко мне неожиданно нагрянули гости – Алла Смирнова с сестрой Инной, принесли много гостинцев. Пили чай. Вместе потом пошли на метро, я поехала домой на Ленинградский. Там долго убиралась и мыла полы. Легла около 3 часов ночи.
Гена на Таганку вернулся уже в 10 вечера, так как снова заезжал на Столешников. Обнаружил там, что рабочие открыли нашу мастерскую, видимо, «шарили», но ничего хорошего не нашли и лишь выкрутили все лампочки…
11 января. Четверг
Гена ночевал в мастерской на Таганке, а я – дома, на Ленинградском (чтобы с утра попасть в отдел субсидий). Пришла в отдел субсидий ещё до открытия, уже была очередь. Но явилась сотрудница и объявила, что субсидии будут начислять лишь с 20 января. Мне дали бумагу – запрос на работу.
Поехала в мастерскую на Таганку. Гена ещё спал, будила его, завтракали. Звонил он опять в Москомзем, ещё куда-то, а к 2 часам дня поехал к протезисту, поставили ему нижний протез на цемент. Заходил домой на Ленинградском, звонил мне, велел ехать с тележкой на Столешников и сам туда же собрался – будем сегодня чистить «фонарь» (верхний свет – рамы на крыше) от снега.
Я поехала на Столешников уже в 5 вечера, добралась и долго кричала Гене на 3-й этаж – и с улицы, и со двора. Наконец он открыл и признался, что слышал мои крики, но думал, что это у него галлюцинации (?). Потом мы привязали веники к длинным палкам, взяли лопаты и полезли на крышу. Снег оказался глубоким, а железная крыша под ним – скользкой. Счищали рамы с обеих сторон, снег потом Гена бросал вниз, на тротуар. Постепенно ноги замёрзли, руки устали. Дочистили «тропинки». Меня мучал ужас: как мы будем эти рамы завтра снимать? Ведь нужен какой-то настил над бездной (мастерская очень высокая). Но у Гены лишь радостный оптимизм, игривость. Говорит: «Мне сегодня в зубной поликлинике в регистратуре сказали, что Дева и Овен несовместимы…» (Это наши зодиаки.)
В мастерскую на Таганку вернулись уже около 10 вечера.
12 января. Пятница
Так хочется спать, спать… Еле встала в половине двенадцатого. Гена ещё спал. Пока я бегала за хлебом в магазин, ему звонила, разбудила Нинка, читала свои новые стихи. А за завтраком он мне всё о Будде рассказывал, ночью читал. (Он купил позавчера книгу «Будда и Конфуций, жизнь и ученье». И ещё – про них же и про Магомета, Франциска Ассизского и Савонаролу. Отдал за две книги 35 000 рублей.) Гена всё говорил, говорил, а у меня – будто тяжёлый кирпич в голове. Потом Гена не дозвонился Шульпину (каждый день обсуждают горячие события в Чечне). Я не дозвонилась на работу (повезу в понедельник запрос из отдела субсидий). В 2.30 дня с садовой тележкой, инструментами, термосом, бутербродами мы поехали на Столешников. Сегодня предстоят тяжёлые и опасные дела.
Там Гена ходил на стройку, просил выделить рабочих, чтобы помочь разобрать и снять большие рамы со стеклом с крыши (его любимый бывший верхний свет). Но на стройке начальника Жоры не было, а прораб Сергей в этом отказал. На 3-м этаже у нас в мастерской опять запасной вход был открыт, видно, утром лазили рабочие. Гена возмущался. Мы начали подготовительную работу: наверху, над «бездной», настилали трап на чугунные рельсы под крышей, под нашим стеклянным «фонарём» (чтобы, стоя на трапе, придерживать рамы «фонаря»). Рамы сбиты между собой большими гвоздями, их надо разделять и аккуратно снимать. В общем-то, я про себя думала об этом снятии рам как о неминуемой катастрофе, так как рамы тяжёлые, большие, а мы – и над «бездной», и неуклюжие в одеждах…
Трап сооружал Гена на скорую руку, я лишь снизу подавала длинные доски. Потом снаружи, с крыши, Гена начал топором раздвигать, отдирать первые рамы друг от друга, вытаскивать огромные гвозди (которые сам же и забивал после пожара в 1985 году, делая этот «фонарь»). Я с трапа держала рамы в огромном напряжении, а Гене приходилось применять ещё и большую силу. Снега много, крыша скользкая… Мёрзли то руки, то ноги. Спускались в тёмную холодную мастерскую, грелись горячим кофе с бутербродами. Рядом с домом, со стороны Петровки, грохотала круглосуточная стройка.
После кофе мы снова над «бездной». Не верилось мне, что дело пойдёт, что одолеем, но Гена твердил, что надо сегодня снять весь «большой фонарь». И хотя и устали уже, и замёрзли, и времени было много, но потихоньку дело шло… Вдруг неожиданно одна рама своим верхом стала падать мне на голову, она почему-то оказалась не сбитой с соседней. Но тут сноровка Гену не подвела: он быстро раму подхватил, беды не случилось. В общем, закончили снимать «большой фонарь» уже около 12 ночи. Разгорячённый Гена хотел взяться и за «малый фонарь» – перепалка (разгрузка нервов) убедила его возвращаться на Таганку.
Вернулись усталые уже в час ночи, ели пельмени. Гена лёг в 2:30. Я ещё варила щи, легла почти в 4.
13 января. Суббота
У меня крепкий сон после вчерашних стрессов на морозе, а Гене не спалось – с 8 утра уже смотрел по ТВ события в Чечне. Яркое солнце на улице. Гена торопился, сразу после завтрака уехал на Столешников. Я готовила, собирала еду и тоже в 4-м поехала к нему на Столешников. Кричала там снизу с улицы, Гена спустился, открыл мне, поднялись в мастерскую. И тут я обнаружила, что разбился литровый термос с кофе. Какая жалость…
Гена на крыше уже подготовил подход к «малому фонарю», чтоб его разбирать а это две сбитые под углом 9-стекольные старинные тяжеленные рамы, допожарные ещё. Настила под «малым фонарём» нет, сразу «колодец в бездну». Мне стало совсем жутко. Гена велел держать мне одну раму за край, а сам стал от неё отделять другую раму. На «колодец» (дыра вниз, в мастерскую) положил лестницу, рама повалилась на неё. Потом потащили эту раму по скользкой снежной крыше по краю пропасти-ямы от «большого фонаря». Я совсем обезумела от этого риска, страха, от тяжести, от высоты, началась истерика: «Не могу больше! Это уже за пределами разума!» Плакала и проч. и проч. Но… начали вторую раму снимать, она оказалась разбитой, тянули её тоже по краям «колодца-пропасти»… Справились.
Гена послал меня в винный магазин за пепси-колой (термос разбит, пить нечего, Гена весь взмок от напряжения, страдал от жажды). Потом через мансарду по лесенке начали спускать рамы в мастерскую.
В 7 вечера, как и обещал, приехал Тактыков Евгений Васильевич (наш помощник-покровитель, директор Мосинтура – напротив нашей мастерской) с женой и её сестрой. Погрузили на прицеп его машины часть рам, и они с Геной повезли рамы на Таганку. Антонина Ивановна с сестрой стали ловко и быстро отрывать листы ДСП от окон мастерской для своей дачи, я помогала спускать всё это вниз к входным дверям.
Вернулись Гена с Евгением Васильевичем (рамы на Таганке оставили у парадного). Тактыковы погрузили на прицеп снятые ДСП, пообещали приехать завтра в 6 вечера (отвезти оставшиеся рамы на Таганку) и уехали. Мы ещё спускали, перетаскивали рамы, Гена радовался, что «всё получилось как надо», дурачился.
На Таганку вернулись уже около 12 ночи, затаскивали рамы. Смешил Васька – бегал в противофазе с нами: мы в дом тащим рамы – он мчится на улицу, мы на улицу за рамами – он рвётся в дом… Потом при сверкающей ёлочке пили пепси-колу из рюмок – встречали старый Новый год.
14 января. Воскресенье
Как же трудно вставать… Сонливость, кости ноют, мышцы болят. Когда же кончится этот Столешников?! Гена встал позже меня, в 1-м часу, и в хорошем настроении. Звонил Шульпину, тот ничего нового о подготовке штурма Кизляра не знает. Гена завтракал, смотрел дважды новости по ТВ и в 2.30 уехал на Столешников.
Я кормила зверьё, сборы, чинила рабочие перчатки и поехала следом. У ворот наших (тут, на Таганке) сидит на корточках у стены молодой пьяный бомж, дремлет. Я прошла мимо, потом обернулась – а к нему подходит такая же грязная «подруга», пытается поднять его… (Я Гене потом: «Твои „герои“ приходили».)
Добралась до Столешникова. Всё у меня болит… Надоело тяжести таскать… надоела эта грязь и развалины… Сразу же стали спускать вниз тяжеленные 9-стекольные рамы. Потом Гена снял на мансарде раму со стеклянной дверью и начал снимать соседнюю толстую «венецианскую» раму-арку. Я топталась рядом в «сумеречном» состоянии, мёрзла. Рама-арка совсем не поддавалась, Гена стал её расшатывать, крутить (опять весь взмок от напряжения). Но тут в 7 вечера приехал Тактыков с женой. Стали грузить на прицеп наши тяжёлые рамы. Потом Гена опять принялся за раму-арку. И снял-таки! Поделили все рамы на две части – на две поездки. Грузили первую часть, но рамы стали заваливаться, пришлось перекладывать, привязывали, Евгений Васильевич уже нервничал, ему завтра на работу. Повезли первую часть. Доехали до Таганки быстро, разгрузились. И поехали все обратно на Столешников. Забрали и привезли на Таганку остальное. Разгрузились. Тепло простились. И они уехали. Удивительные люди! И с дачей возятся, строят, и нам помогают (правда, много чего нужного для дачи набрали-вывезли и из нашей мастерской).
Мы, усталые, всё со двора затаскивали в дом. Ужинали. ТВ – в Чечне всё по-прежнему. Гена лёг во 2-м. Я ещё возилась на кухне, легла почти в 2. Скорей бы наш дом на Столешниковом сломали…
15 января. Понедельник
Гена поднял меня рано, около 9 утра, как я и планировала вчера. Опять не выспалась, встала с трудом, а у Гены болит горло. ТВ – в Первомайском штурма ещё нет. Завтракали. Гена звонил в Москомзем, сказали, что калька готова, теперь её надо подписывать в Охране памятников (и дом, и сад теперь памятники). В 10 уже Гена поехал на Столешников с тележкой, взял кофе, инструменты, будет там снимать железо. Мне велел в Москомзем за калькой, потом – по своим делам, и потом – к нему на Столешников помогать.
Я следом (тоже с тележкой, в шали и в валенках, как рязанская баба) поехала в Москомзем на 45-м троллейбусе, получила кальку. Потом опять на троллейбусе до Китай-города, в «Инкомбанк», деньги сняла. Дальше на метро поехала до «Аэропорта», пошла на свою работу, отдала запрос на зарплату из отдела субсидий. Видела там кое-кого из своих, никто не знает, когда включат наш «Эльбрус», включат ли его вообще, и возобновит ли когда-нибудь свою работу наш вычислительный центр… Потом заходила в аптеку, в зыковский магазин и поехала на троллейбусе на Ленинградский к своему дому. Там в сберкассе платила за квартиру, а по дороге домой у почты меня вдруг… толкнула в голову ворона – пролетала мимо. Много их тут.
Дома полила цветы, пила чай, нашла старенький термос, налила туда Гене кофе. Слушала «Свободу» – начался штурм в Первомайском, сведения противоречивые.
На Столешников приехала около 6 вечера. Гена увидел меня с крыши, спустился, открыл. Он уже почти 7 часов работал на крыше: перекидывал снег, снимал железо, устал, взмок. А до этого заходил на стройку, Жора обещал ему дать машину послезавтра, чтобы доски отвезти на Таганку. Дом вроде в среду собираются ломать.
Я покормила Гену. Он отправил меня на Таганку в мастерскую за большой садовой тележкой. Ездила туда-сюда часа 3. Узнала по ТВ, что наши не могут пока взять посёлок Первомайский.
Вернулась на Столешников. Мы начали спускать железо вниз к входным дверям, всего около 20 больших листов. Но когда уже в 12-м часу ночи погрузили их на садовую тележку, из-за огромной тяжести тележка не двинулась с места, а с колеса сползла шина. Гена пошёл по дворам искать замену нашей тележке, ничего не нашёл, вернулся. Я – и злая, и замёрзла. Пришлось обратно железо затаскивать в подъезд. Тележку Гена поправил, погрузили 4 листа, связал – опять много, тяжело. Оставили на тележке лишь два с половиной листа, перевязали и потащились на Таганку. Настроение тяжёлое, хотя ночь очень красива: тепло, пустынно, снежок…
Гену всё мучила жажда, и на Петровке в ночном ларьке у ЦУМа он попросил купить ему кока-колу. Мимо проходил какой-то новый русский и вдруг сунул ему 2 000 руб.: вид несчастного Гены вызвал у него сострадание. Гена мне потом радостно: «Видишь, я тебе ничего не стою, всё возвращаю…» И вскоре неожиданно подобрал ещё 200 рублей! Говорят же – деньги к деньгам…
Притащились на Таганку уже в 5-м часу утра. Очень устали. Железо – в сад. Чай. Радио «Свобода». Гена сразу уснул.
16 января. Вторник
Проснулась… Хорошо, что вчерашний жуткий ночной вояж позади. На губах у меня вылезла лихорадка от грязи и холода. Стараюсь быть добрее к Гене – раздражённость делает выражение лица невыносимым. Гена тоже проснулся, смазывала ему календулой пятки (пересохли). Слушали радио, ТВ. Гена звонил Шульпину, обсуждали события в Чечне. В общем, у обоих у нас усталость, слабость, «пуды на ногах», и после завтрака Гена опять свалился, уснул. Я доварила суп фасолевый и тоже прилегла на часок.
Встали уже в 6-м часу вечера. Гена звонил на стройку Жоре, тот снова пообещал дать нам завтра утром в 8 и машину, и рабочего. Слава Богу! А то Гена опять собирался сегодня увозить железо со Столешникова на двух тележках (?!). Звонил Гена ещё Тактыкову, тот сказал, что жена его с сестрой орудуют в нашем доме на Столешниковом, так как часовщики со 2-го этажа разрешили им отрывать и забирать всё, что хотят… Мы решили сегодня ночевать дома, на Ленинградском, но сперва всё-таки хотели заехать на Столешников, поснимать с крыши оставшееся железо.
Пошли с Геной на метро в 8-м часу вечера. На Столешниковом вокруг дома уже поставили бетонные надолбы для забора. Сразу же увидели Антонину Ивановну Тактыкову с сестрой, они завалили всю лестницу стульями, столами, линолеумом, настольными лампами и проч. вещами – ждали Евгения Васильевича на машине. Он вскоре приехал. Но в машине его забарахлило зажигание, и машину с прицепом пришлось вручную затаскивать на тротуар, иначе не было проезда в переулке. Гена помогал. Мы пока (чтобы не сглазить) не стали им говорить, что завтра нам со стройки обещали дать машину для перевозки железа и досок. Тактыковы потом погрузили «своё» и уехали.
Мы поднялись в мастерскую, полезли на свою крышу с сугробами. Я снег перебрасывала, Гена снимал железо. Погода мягкая, красивый снежок. Родные, привычные для глаза горизонты вечерней Москвы, романтика крыши… Чувства мешаются – и горько, и сладко: прощай, старое, здравствуй, новое… (А какое? Удачное? Творческое?) И снова воспоминания, воспоминания…
Уходили со Столешникова уже в 1-м часу. Домой на Ленинградский приехали в час ночи.
Гена закусил и сразу лёг спать. Я ещё стирала, легла в гостиной в 3 часа ночи.
Уже скоро, уже на днях – развязка всей этой эпопеи под названием «Исход художника Доброва со Столешникова переулка».
17 января. Среда
Спали дома, на Ленинградском. Гена поднял меня ещё до 6, до будильника. В ванной вдруг – огромный таракан… Собрались, закусили – и к 8 на Столешников.
Гена сразу пошёл на стройку, Жора обещал прислать машину и рабочего. Мы стали всё железо стаскивать вниз, но вскоре Гена велел мне сесть у подъезда, сторожить, стал один выносить добро… Дом хотят ломать завтра, но фасад вроде оставят.
Утро… Столешников постепенно, но быстро набирает темп столичного дня: ревёт, клокочет стройка, снуют прохожие… Вскоре пришли и рабочие с прорабом. Сразу мат-перемат. Гена – в свитере Flash на груди, уже весь в мыле, пар от него валит. Несколько рабочих, молоденьких украинцев, стали Гене помогать – таскать вниз с 3-го этажа доски, железо. Рабочие со стройки сваривали, ставили ограду перед домом. Машина въехала в переулок со двора кузовом в арку. Стали грузить наше «богатство» на машину. Я чуть помогала (в шубе, в шали, в валенках). Прораб Иван матерился, мол, Жора велел грузить лишь то, что уже вынесено из дома. (А Гена там, наверху, взялся ещё доски с крыши отрывать, сбрасывать в мастерскую и потом носить вниз.) Скандал. Гена стал орать прорабу: «Вы мне две машины обещали дать на весь день! Я полгода ждал этого момента! Я сам всё делаю! Я не успеваю! Вот, смотрите…» – снял свою клубящуюся паром шапку и протянул прорабу. (Не ожидавший такого натиска прораб потом «по-своему» жаловался рабочим: «Зае…л, б…дь, на х…».) В общем, таскали, грузили…
Я стояла у подъезда, была «в гуще событий» и… искала «аналогии» смерти человека и «смерти» дома. Вот закрыли последний пролёт забора перед домом – так же закрывают глаза умершему человеку. Снос дома как погребение. И ещё поражал Гена – умением отстаивать свои интересы: не хотели доски сверху таскать, но таскают, грозились, что машина уедет, но ждут, пока всё погрузят. Кругом жизнь кипит – ездят машины, снуют люди – полная противоположность нашей теперешней тихой Таганке.
Погрузили наконец. Машина потихоньку поехала через стройку, я пошла за ней. Гена закрывал мастерскую, потом тоже подошёл к проходной. Тут Жора дал ему рабочего для разгрузки на Таганке – они сели в кабину и поехали. Я заспешила на метро.
Когда добралась до мастерской на Таганке, шла разгрузка, всё перебрасывали в сад через забор. Машина уехала. Гена, чуть живой от усталости, вернулся в дом. Но вечером Тактыков обещал перевезти железо, надо ехать снова. Гена мне: «У тебя за эти дни седая прядь появилась…»
После обеда и короткого отдыха опять поехали на Столешников. По тёмной лестнице там поднялись в мастерскую на 3-й этаж и стали ждать Тактыкова с машиной. Гена из подручного хлама соорудил длинный стол, сел: «Неужели я сегодня тут сижу в последний раз?..» Я в ответ: «Может, отпустишь меня в последний раз в родные магазины на Петровке?»
Отпустил ненадолго. Проститься. Запомнила в булочной роскошный шоколадный набор «Моцарт» в коробке в виде белого рояля – 555 000 рублей. Новые времена, новые товары, новые цены… А ещё, возвращаясь, увидела на бетонном основании забора у дома целую упаковку новых подпорченных книг «Спасти Италию!» из нашего книжного магазина. Брать никто не торопился…
Когда вернулась в мастерскую, Гена отрывал лаги в полу. Как-то смог сам снять и положить две чугунные трубы, которые подпирали балку крыши (ну и силища!). Уже стемнело. Потом при свече спускали по лестнице и лаги, и тяжеленные трубы вниз, в подъезд дома. Всё ждали Тактыковых – то наверху в мастерской, то на улице у подъезда… Вот идёт, шатается ещё совсем не старый бомж, весь в синяках, спрашивает меня: «А сколько времени сейчас?» – Я: «Наверно, уже полдесятого». – «А… вечера, да?»
Дождались наконец, приехали Тактыковы, стали грузить на прицеп «наше». А «своё» (дубовые двери, ещё что-то) они будут увозить завтра. Поехали на Таганку. Евгений Васильевич мало спал сегодня, возбуждён, с энтузиазмом рассказывал о своих зарубежных путешествиях (он директор Мосинтура) и о своём здоровом счастливом образе жизни: байдарки, дети, внуки. А потом, как бы шутя, завершил: «Вы мой должник теперь, должны написать мой портрет». И этим окончательно «подавил» Гену.
На Таганке всё сгрузили у ворот, и они уехали. Мы перетащили всё в сад. Марта радостно носилась, но почему-то совершенно не лаяла. В дом пришли уже в час ночи. Гена мрачный, молчаливый…
18 января. Четверг
Кажется, заканчивается наш Столешников, сегодня должны сломать дом – бывшую нашу мастерскую, в которой Гена работал с 1977 по 1995 год. Вся эта неделя – постоянный стресс, усталость, поседела, постарела – вчера рухнула спать, даже не помыв посуду. Оба мы в раздражении, я упрекаю Гену, что у него ни в чём меры нет, всё ему мало – и досок, и железа, и разного барахла…
Утром Гена приходил молча мириться. И мне вдруг как-то очень жалко его стало. Ведь в той мастерской на Столешниковом он всегда был в центре событий, в центре людей. Там был его мирок, его гнездо, его ритм пёстрой сумасшедшей жизни, там все его знали. Это его питало, давало настроение. И всё это реально исчезает, исчезло уже, как дым… А теперь – будто последний акт спектакля, будто эпилог. Богом всё вымерено и продумано.
Гена встал около двух дня, позавтракали. Он дозвонился в Министерство культуры – решения по званиям ждут не раньше начала февраля. Стал звать меня опять на Столешников – перевезти какие-то рамочки. Я отказалась. Посуда, щи, чинила ему пиджак. Он смотрел газеты, новости по ТВ, опять лежал и молчал. Потом заговорил про поездку в Красноярск к отцу на 80-летие. Пришлось звонить в справочное: плацкарт в Красноярск стоит 231 000, купе – 362 000 рублей. В начале шестого Гена вдруг оделся, ушёл раздражённый, не простился…
Я убиралась, мыла полы. Часа через три Гена вернулся, привёз рамочки. И устроил скандал – почему я не поехала с ним на Столешников. Кричали, упрекали, угрожали… Я, обиженная, собралась домой. Он: «Прощенья просить не собираешься?» – «Нет! Ухожу!» – «Куда?» – «Куда ты меня послал!»
И ушла. Но… постояла у ворот и вернулась обратно. Мир.
Вечером опять несколько раз Гена порывался ехать на Столешников, рисовать ночной слом дома. Каждый раз звал меня, и каждый раз у меня начиналась невыносимая зевота. Так и не поехали, я втайне радовалась. Гуляли в нашем саду, бегала, крутилась под ногами Марта, даже какое-то обновление чувств появилось. Гена вдруг говорит: «Был бы тут рядом сумасшедший дом – я бы там рисовал…»
19 января. Пятница
Сегодня вроде выспалась (после вчерашней кульминации выяснения отношений). У меня всю эту неделю от душевного неравновесия каждый день обжираловка. Всё очищение организма в течение двух последних лет – всё спустила за эти дни (и вообще за последние 2–3 месяца). Лицо стало жёстким, душа какая-то опустошённая…
Гена встал в час и сразу включил ТВ – как там с заложниками парома «Аврасия» в Турции (вроде развязка). Приходил Николай Дмитриевич, завхоз из «Канта», просил у Гены на время два бревна-бруса, чтобы спустить легковушку с кузова грузовика. Гена дал. Звонил Тактыков – что наш дом на Столешниковом уже почти сломали, только фасад оставили. Гена мне с горечью: «Зря мы вчера не поехали, дом похоронили без меня… Это как похороны матери».
У меня тоже слёзы на глазах. Гена: «Чего ты ревёшь?» – «Я вспомнила, что все мои близкие умерли без меня… Я чёрствая и подлая, только маскируюсь благоразумной. Видно… как мы поступаем, так и с нами поступают». – Гена: «Да, наверно… Теперь дом наш на Столешниковом разве что во сне приснится…»
Обедали. Гена снова уснул, хотя и собирался на Столешников. Я – за продуктами. Обошла окрестные магазины, была на Рогожском рынке, вернулась около пяти. Гена проснулся, опять следил за событиями по ТВ. Неожиданно без звонка пришёл Аксёнов (экскурсовод Музея революции, знаем его с 1989 года, когда там на выставке висела наша картина). Вышел казус: сели пить чай, я дала ему сахарницу, а туда как-то попала соль… От этой неприятности, что ли, у Аксёнова разболелась голова, и он вскоре ушёл.
Уже в 10-м часу вечера Гена уговорил-таки меня поехать на Столешников. Ехали на метро, на троллейбусе. Когда вошли на Столешников с Дмитровки – в горле комок. Внешний вид пока вроде тот же, но за нашими окнами на 3-м этаже – уже пустота. На втором этаже ещё сохранились руины комнат. Ревел экскаватор, грузили машины, всё в пыли. Экскаваторщик нам орёт: «Вам-то чего не спится?»
Боже мой, как же глазам теперь обойтись без родных и привычных картин? Увидели толстую чугунную балку, на которой держалась наша крыша, она валялась покорёженная… Гена стал делать наброски. Я всё смотрела на развалины, они завораживали, будто… рушилась память о безвозвратном прошлом. На бетонном основании забора по-прежнему лежали подпорченные книги «Спасти Италию!», которые положили сотрудницы нашего книжного магазина с первого этажа ещё неделю назад…
Потом мы заезжали домой на Ленинградский (проверить), там всё нормально. На Таганку вернулись уже во втором часу ночи. Гена мне перед сном: «Даже как-то легче стало на душе…»
Я опять читала перед сном Набокова «Другие берега». Глубокие чувства. Великий талант.
20 января. Суббота
Какой-то тяжёлый изматывающий сон: в маленькой комнате на работе много людей, ожидаем привоза каких-то бесплатных вещей, толкучка, тяжело, хочется уйти… Встала около 12, Гена ещё спал. Я отправилась на Рогожский рынок за яблоками. Дешёвых яблок не было, одна торговка посоветовала мне съездить на трамвае к метро «Пролетарская», где торгуют молдаване. Съездила, купила и вернулась в мастерскую.
Гена ещё не вставал. Поговорили о Красноярске, о деньгах – ехать ему или нет к отцу на 80-летие. Гена с грустью: «Поеду, а там Яушев – институтом отца руководит…» (С Рустамом Яушевым Гена учился ещё в МСХШ; тот, в отличие от Гены, удачно сделал карьеру, уже имел звания, руководил художественным институтом в Красноярске.)
После завтрака Гена пошёл разбирать свой большой холодный зал, расчистил место у картины, стал работать над «Коммуналкой». Я решила сегодня поехать домой с ночёвкой, дела накопились. Сказала Гене, что кушать на обед, чем кормить зверей, и ушла.
Домой попала лишь в 8 вечера (была ещё у знакомых Баженовых). Дома долго стирала, убиралась, разбиралась и проч. Думалось о контрастах жизни: в отдельном домике на Таганке и здесь, в квартире огромного дома, где чувствуешь и топот, и шуршанье, и разные звуки соседей вокруг… А ещё – большое видится на расстояньи. Когда Гена всё время рядом, он, его образ теряются в мелочах.
Надо чаще нам расставаться, ездить мне домой сюда, на Ленинградский…
Гене без меня звонила Лия Шарифжанова от Аллы Александровны Рустайкис (познакомили мы их нечаянно, теперь водой не разольёшь). Сама Алла Александровна стала жаловаться Гене на свою Алёну, что та нажила себе грыжу, завалилась барахлом, как старушка. Гена в ответ: «Ну а я завалился барахлом как старик».
Потом звонил и приходил к Гене Шульпин, принёс своё новогоднее стихотворение-поздравление, там строчки: «Видно, чёртова сила дух твой держит без сна. Есть для счастья Людмила – золотая жена». (Это Гена мне прочёл по телефону в присутствии Шульпина, тот ушёл уже около 12 ночи.)
Я легла поздно и почти до четырёх перечитывала строки у Бердяева, которые отмечала раньше.
21 января. Воскресенье
Ночевала дома, на Ленинградском, встала в 12. По просьбе Гены с диктофоном впервые поехала к родственникам его отца на м. «Планерная» (созвонилась с ними). Там старушка Анастасия Михайловна, двоюродная сестра Михаила Фёдоровича, вспоминала, рассказывала мне кое-что об их общей родне, показала фото старенького дома на 22-м разъезде на Алтае, где прошло её детство. Познакомила с сыном и снохой, хорошие добрые люди, дали банку солёных кабачков, варенья, пригласили на дачу под Шатурой. А на прощанье Анастасия Михайловна на диктофон сказала несколько тёплых слов Михаилу Фёдоровичу, поздравила его с 80-летием.
В мастерскую на Таганке я приехала почти в 7 вечера. У Гены днём была Вера Николаевна, тоже варенья ему принесла – из долек апельсина и лимона. Но Гене эти дольки показались жёсткими, и он попросил их прокипятить ещё раз. Пришлось Вере Николаевне искать у меня на кухне кастрюлю и кипятить варенье. Потом они с Геной пили чай. Гена ей рассказывал о бахаистах, о которых узнал в редакции журнала «Наука и религия» (на днях он зашёл в эту редакцию по пути к метро, предложил им напечатать свои работы, но у них другой профиль).
После Веры Николаевны пришла Нинка в мастерскую. Принесла, как обычно, какие-то старые шмотки, шпроты, лимон, читала свои новые стихи. Я ещё застала её, вскоре она ушла. Сутки в доме меня не было, кругом беспорядок, Гена нахозяйничался, пришлось убираться. Ужинали, кормила зверьё. Опять смотрела свою статью о Михаиле Фёдоровиче – Гена хочет всё-таки ехать к нему на юбилей в Красноярск и предложить там мою статью в газету. Но статья ещё сырая, надо править, перепечатывать…
Опять горевала, что никак не получается ни с голоданием, ни с регулярными записями.
22 января. Понедельник
Утром на Таганке встали с обширными планами – и билет купить в Красноярск, и за мастерскую уплатить… Завтрак. Гена звонил Борису Овчухову, тот жалуется: бессонница мучает, не спится… Гена в ответ: «Так это к старости, и я не сплю…»
Забрали все деньги – поехали вместе в МОСХ платить за мастерскую. Там сегодня выходной, кассы не работают, но Гена уговорил в бухгалтерии принять плату, мол, собрался уезжать в Красноярск. Оказалось, что денег хватило лишь на оплату долга за 3–4-е кварталы 1995 года. Мы – в «Инкомбанк» (в здании Политехнического музея), сняли 500 000 рублей (старыми запасами живём – ещё от покупки работ музеем на Поклонной горе). На Маросейке расстались: я обратно в МОСХ доплачивать, а Гена поехал куда-то на Тверскую к бахаистке Людмиле Николаевне Гращенковой (она его пригласила).
Встретились мы с Геной уже вечером дома на Ленинградском. Он привёз много брошюр, с энтузиазмом рассказывал о новом знакомстве, о новой религии, объединяющей все прежние. Я, конечно, слушала со скепсисом, мне эта искусственная религия бахаи напоминала искусственный язык эсперанто: в них нет глубин истории…
Уже около 7 вечера мы поехали на Комсомольскую площадь за билетом в Красноярск. Большое здание центральных касс уже закрылось, вечерняя площадь перед ним гудела: бесконечные продавцы, ларьки, бомжи, пьяницы и т. д. Пошли на Казанский вокзал, там кассы круглосуточные, заняли очередь. Когда подошла очередь, мы, тугодумы, никак не могли выбрать нужное (то место плохое в вагоне, то время отбытия-прибытия неудобное). Кассирша торопилась на пересменку и сунула нам билет на 4 февраля на проходящий поезд 92. Расплатились, но тут же, у кассы, увидели на билете место № 1, самое неудобное. Гена – опять к окошку, но кассирша уже сменилась, ушла, очередь на Гену стала шуметь, он пререкался… В общем, знакомая картина, Гена всегда умел создавать базар.
Пошли в справочное – уточнили, что этот 92-й поезд прибывает в Красноярск 7 февраля (а день рождения у Михаила Фёдоровича 8 февраля). Гена стал убирать билет в свой бумажник – бомж подходит: «Ну, сколько у тебя…?»
На Таганку вернулись уже около 10 вечера. Усталость, опустошённость. Гена читал брошюры бахаи, повторял: «Теперь у нас будут новые друзья, я буду писать их портреты…». (Надолго ли это его новое увлечение?) Он поставил у себя ещё один диван, к внутренней стене – спать на нём будет, «чтобы не дуло…». Я долго топталась на кухне. Легли поздно, у обоих – бессонница. Гена всё смотрел свои брошюры. Я читала Набокова «Другие берега» (проникалась набоковским детством).
23 января. Вторник
Бессонница у обоих почти до 8 утра. Потом дрёма, разбитость… Гена меня поднял около часа дня, сам пошёл чистить тротуар у дома. Подходил к нему рабочий с пустыря за нашим домом с просьбой, пусти, мол, к себе ночевать нас, 10 человек, а то общежитие у нас далеко. Гена ему: «Не могу, нельзя, да и места нет». Тот: «Ну, я всё равно приду, посмотрю…» (Они там, за нашим домом, на пустыре работают.)
Потом Гена звонил – не дозвонился в Охрану памятников (надо идти на приём – дом наш числится у них). Звонил в Министерство культуры – его дело ещё не решено, велели звонить в начале февраля. Потом звонил в Красноярск, отца не было, сказал Тамаре Яковлевне, что взял билет, приедет. Ещё мы спускали в подвал 8 рулонов фольгоизола, который зачем-то притащили нам рабочие на днях, может, потому и просятся теперь ночевать? В 4-м часу дня Гена опять поехал к новой знакомой Гращенковой за книгами о религии бахаи.
Я после разных домашних дел села перепечатывать свою статью о Михаиле Фёдоровиче. Успела до возвращения Гены перепечатать 4 листа, но это пока черновик. Гена вернулся через 3 часа с «новой» курткой – снял с дерева в Товарищеском переулке, довольно ещё приличная. Гращенковой он подарил настенный календарь с «Прощальным взглядом», календарь ей понравился, думала, где его повесить. Поила она Гену чаем, он купил у неё ещё пять книг о бахаи, отдал 50 000 рублей, у неё не оказалось сдачи. Потом Гена заезжал на Столешников, наш верхний этаж (стену с оконными проёмами) уже почти сломали. Из соседнего дома № 14 тоже всех выселяют.
Мы обедали. Разговор опять о бахаистах, о религиях. Гена мне: «В Китае нет религии как таковой, у них слишком сухой, рациональный ум, есть просто отдельные мудрецы…»
Приводил Гена Марту, Васька слегка рычал на неё. Взгляд у Марты при этом виноватый, просящий, умоляющий – лезет в самую душу. Я дала кость – она тут же сгрызла. Гена всё смотрел телевизор: в верхней палате думы тоже коммунистов большинство, Собчак негодует. Ещё Гена звонил Чусовитину: Петя хандрит, скоро, мол, помру, тяжёлый воздух в мастерской, кругом машины, газ, купили они с Валей очиститель воздуха за 200 000 рублей – не помогает, надо ехать в деревню… (У Пети огромная скульптурная мастерская – 1-й этаж с подвалом на Пресненском валу.)
Я к 12 ночи закончила печатать черновик статьи. Гена успел поспать, встал, его отчего-то тошнило. Я читала ему статью, сделал замечания, в целом одобрил. Потёрла ему морковь с сахаром (любимое блюдо), ещё возилась на кухне – и легла уже в 3. Гена всё читал, свет у него горел…
24 января. Среда
Всё пыталась встать – и засыпала снова. Встала уже в час дня в хорошем настроении (оттого, что вчера начерно напечатала статью про Михаила Фёдоровича). Решила даже сегодня наконец поголодать. Гена пошёл в холодный зал, смотрел, писал свою «Коммуналку». Я на кухне готовила ему еду, кормила зверей. Звонила в «Советскую Россию» – что привезу пожертвования от Т. Баженовой из Питера, чтобы заказали мне пропуск. Звонила ещё в Мосэнерго – почему не приходит счёт (велели ждать). Гена чистил тротуар, завтракал.
Я после двух поехала в «Советскую Россию», отдала им 50 000 рублей от Тани Баженовой, и потом – там же, рядом – домой (на Ленинградском). От голодания разболелась голова, пила анальгин. Нашла членский билет Гены и поехала на Арбат в Союз журналистов платить взносы. В мастерскую на Таганку вернулась в шестом часу – и никак не могла попасть в дом: стучала и в дверь, и в окно… А до этого ещё звонила по телефону-автомату без монеты (через дорогу на углу) – нет ответа. В общем, разозлилась, залезла на скамейку и бросила снежок через забор в окно зала. Гена наконец услышал, открыл. Устроила ему разнос.
Опять пила анальгин от головной боли. Гена подлизывался. Кормила его. В углу кабинета, у арки, он поставил для меня стол у окна, и я села работать над статьёй с грелкой в ногах. Головная боль всё никак не проходила, какой-то озноб, пришлось выпить ещё «Спазган». (Вот чем оборачиваются большие перерывы в голодании, ведь год назад, когда я голодала на работе сутки через трое, такого не было.)
В 9 вечера пришёл Шульпин (сначала позвонил). Смотрели они с Геной детектив по ТВ, новости, потом пили сами чай и пошли в зал смотреть картину. Гена сегодня нарисовал там новую фигуру – бахаиста, они спорили. Гена стал рассказывать о бахаизме, стал звать Шульпина в субботу на сбор бахаистов, но Шульпин отказался. Снова они смотрели новости, рассуждали уже о политике. Гена: «И что делает сейчас Колесников, который получил маршальские звёзды?!» Потом Гена меня попросил чуть постоять, попозировать. Я постояла немного, но в зале холодно, голова всё болела, тяжело, Гена меня отпустил.
Приводил Гена Марту в дом греться – Васька шипел на неё, Шульпин брезговал ими (хотя и меньше, чем Петя Чусовитин). Шульпин ушёл в полночь. Гена ужинал, всё хвалил своего бахаиста, нарисованного в «Коммуналке» (теперь, мол, понял главное в картине). Ушёл опять в зал работать, а я вскоре легла спать.
25 января. Четверг
Утром Гене не спалось, пришёл, разбудил и меня, стал вспоминать своё студенчество. Рассказывал о Лёше Смирнове, о его полной раздвоенности на последнем курсе (диплом делал – «Атомоход „Ленин“», а для себя рисовал «Продажу трупиков»). Я этого богемного Лёшу Смирнова видела тоже, ещё до Гены – он был другом Алёны Басиловой, не раз приходил к ней при мне.
Завтракали, я разговелась после вчерашнего голодания, и в самочувствии, и в настроении – обновление! Из окна зала любовались нашим заснеженным двориком, нашей Мартой, освещённой солнышком. Она сама непосредственность – и в ожидании, и в преданности. Гена делал с неё набросок из окна, говорит: «Да, я как раз мечтал о таком доме… Оденься потеплее, походи по двору, посмотри на крышу – там такие голубые тени, такой глубокий снег, полюбуйся, ты такого никогда не видела…»
И за обедом потом продолжал рассуждать о доме, о местности, как быстро всё стало родным, своим. Я говорю: «Тут душа прикипает, вот уже и Шульпина сюда тянет, ходит постоянно. А представь, в старину… во-он из того окошка напротив, из господского дома, орут в наш флигель… „Егор! Запрягай мерина! Хозяйка на рынок собралась!“» – Гена: «Да тут рынок, поди, на площади был у собора… Надо Лужкову написать – пусть тут рынок восстановит…»
После обеда Гена с Васькой снова на боковую. Я – кухня, посуда, передвинула чуть вчерашний стол в кабинете, освободила проход к окну. Гена встал – я стала требовать убрать два старых велосипеда из кабинета на чердак, мешают, они остались ещё от Никифорова, прежнего хозяина мастерской. Гена: «Что ты рычишь, как лев? Почини лучше мне боты…»
Пришлось сидеть, чинить пятки в войлочных чунях в его китайских ботах. Гена ждал, чтобы идти в них в Охрану памятников. Привёл в дом Марту, она сразу вылизала все Васькины чашки, крутится, как юла. Васька урчит, лапой на неё замахивается. Гена взял Марту на руки, она сразу успокоилась – так всегда. Гена: «У меня никогда не было собаки, только в детстве, в Омске, Рекс был ещё до войны. Потом мы уехали, его бросили. И, представляешь, вернулись после войны, а он к нам пришёл! Хотя мы жили уже в другом месте». Потом Гена принёс брошюрку «Лирика 40-х годов», читал мне вслух «Тёмную ночь», другие стихи, восторгался. Я всё чинила ему чуни, а он: «Настроение какое-то тяжёлое, поедем вместе в Охрану памятников…»
Пошли уже в 4 часа дня на метро – доехали до «Новокузнецкой». Там на Пятницкой пришли в Охрану памятников к Оксане Михайловне. Оказалось, что за печать на кальке «Согласовано…» надо платить 680 000 рублей (?!). Ошарашенный Гена пошёл с просьбой к начальнику Булочникову, и тот написал резолюцию, чтобы печать поставили бесплатно! (Вот власть настала – справедливее не бывает!) За калькой с печатью велели приходить 1 февраля.
На радостях от такой удачи решили погулять. Шли по Пятницкой – через мост, через другой – на Красную площадь. Потом впервые зашли в новую Иверскую часовню, хор пел «Господи, помилуй, Господи, помилуй…», от свечей в руках молящихся (в основном молодых) дрожали лики икон. Снаружи часовня с позолоченными скульптурами святых очень нарядна.
Пошли к Тверской улице. Я объявила план: Гене ночевать дома, на Ленинградском, вызвать слесаря, чтобы заменил смеситель над раковиной в ванной. Он течёт уже полгода или год как Ниагарский водопад, приходится перекрывать весь стояк. Новый смеситель уже давно куплен. Гена согласился. Поехали вместе домой на Ленинградский. Там рядом с домом в диспетчерской сделали заявку (они велели ещё утром прийти, чтобы было наверняка). Пришли домой. Покормила Гену, чем могла. Он остался ночевать, а я поехала в мастерскую на Таганку.
26 января. Пятница
Гена ночевал дома, на Ленинградском. Я ему звонила в 8 с Таганки из мастерской, разбудила, он ходил в диспетчерскую ЖЭКа за слесарем, сделал ещё одну заявку, обещали до обеда прислать слесаря. Он вернулся домой, снова лёг в зале, стал ждать. Звонил ему Володя Щукин, что сегодня вечером выступает по 2-й программе ТВ.
Я с Таганки из мастерской тоже звонила в диспетчерскую, мне уже ответили другое – что слесаря до обеда не будет, так как все они «на аварии». Звонил мне Тактыков, сказал, что дом наш на Столешниковом уже полностью сломали. Кормила Марту, Ваську. Опять звонила Гене – слесаря нет. Очень радовала меня моя маленькая кухня, устроенный на днях там порядок, чистота: бордовые «шторы-ришелье» маминой работы у входа в большой зал, столик с мраморной плитой, линолеум на полу под старинный паркет. Думала про себя: был просто проход «чёрт-те что», а стала уютная кухонька «чёрт знает что»!
Гена опять мне звонил из дома, устал уже ждать слесаря, велел мне приехать и самой этим заниматься. Поехала. На Ленинградский приехала в 3 часа дня, Гена уже потерял надежду на появление слесаря. Но я снова пошла в диспетчерскую. И услышала опять прежнее – что все слесари на авариях… у вас же нет аварии… что вы нервничаете?.. ждите… придут часов в 6–7 вечера…
Вернулась домой. Покормила Гену. И он вдруг решил не ждать слесаря, а сам менять смеситель. Стал воду на трубе перекрывать и… сломал горячий вентиль. Взялся за холодный – то же самое, сломался. Снова ждали слесаря. Звонил опять Щукин, разыграл Гену: «Слесаря вызывали? Так не ждите, не придёт!» Оказалось, что Володя с кем-то сегодня собрался к нам в гости на Таганку. Потом мы смотрели Володю по ТВ – как он в храме поёт, как пластинку свою записывает. Решили, что времени уже много, ждать слесаря бесполезно – и около 8 ушли расстроенные, поехали на Таганку в мастерскую. Шёл приятный снежок.
Подходим к мастерской – а тут что-то непонятное. Васька сидит, орёт на заборе. Открываем парадную дверь, заходим, включаем свет – на полу раскидан лук, картошка и проч. Марта орудует в доме (а должна быть во дворе). Дверь в зал открыта, из зала дверь в пристройку тоже настежь, и дальше распахнута дверь в наш двор – всё настежь… Состояние жуткое, холодок по коже… Кто-то залез… Гена мне: не ходи, может, они ещё тут… Сам первый прошёл по комнатам, там всё нормально. Потом вышли во двор. Темно. Следы на белом снегу привели к дальнему забору и большому дереву за ним. Всё стало ясно: «воры» забрались по дереву на край крыши пристройки, спрыгнули во дворик (не побоялись лая Марты), разрезали сетку, выбили дверь, прошли через пристройку в зал, но дальше увидели обжитое место и идти побоялись…
В общем, стресс ещё не улёгся – пришёл Володя Щукин со студенткой Леной (оказалось, что они лишь сегодня познакомились). Пили чай, кофе, Гена делал с гостей набросок, рассказывал про Польшу, про концлагеря. Наконец Володя не выдержал: «Я принёс ружьё, оно должно выстрелить…» И достал свою гитару. Мне в этот раз очень нравились его песни, особенно «Красною кистью рябина зажглась» на слова Марины Цветаевой. Очень поднял мне настроение после пережитого стресса.
Ушли они в 11 вечера. Гена ещё чистил тротуар – снегу намело. А я всё ходила, опьянённая мелодией песни Володи, чувствуя в душе какую-то радость гармонии и благодарность судьбе за всё и за всех…
27 января. Суббота
Гена всё-таки решил сегодня идти на конференцию бахаи, куда его (и меня) пригласила Гращенкова. Поэтому встали по будильнику в 8:40, совсем не выспались. Холодно, зевота, побаливает горло. Гена чистил тротуар, намело сугробы за ночь. Завтрак, торопились. Ушли уже через час.
Ехали на 20-м трамвае до «Пролетарки». Искали на Волгоградском проспекте дом 7, клуб «Стимул». Там в небольшом зале приветливые люди. Координатор – молодая беременная, доктор геолого-минералогических наук, родом из Баку (это я узнала потом) – Рейхания Касимова. Живая, контактная, училась на курсах бахаи в Англии.
Дали нам несколько бумаг: план конференции, слова песен, ноты, ручку. Тема конференции – «Искусство бахаи». Сначала было человек 15, подходили ещё люди. За фортепьяно сидел, играл молодой профессионал. Пели, читали молитвы. Потом все представлялись – кто из какого города, из какой страны. Был негр, индиец, перс из США (родившийся в Таджикистане), еврей-гитарист Гельман, татарин, украинец, якутка, скульптор Дудник, какой-то правозащитник-зануда… Гена сидел, рисовал, я старалась всё запомнить, записать. Думала, что Гена представит нас обоих, но мне объяснили, что «перед Богом каждый за себя отчитываться будет». Я сказала, что мы любим Толстого, и тут же услышала в ответ, что Толстой очень ценил учение Бахауллы. Гена тоже представился, приглашал в свою мастерскую.
Потом был обед. Давали быстро разваривающийся американский суп в стаканчиках, какой-то сок… Мы хотели уйти, но Рейхания сказала: вам платить не надо, вы гости.
Пришлось остаться. И зря… После обеда «координатор по искусству» (художник-татарин) развесил на верёвке бумажных птичек, какие-то завитки и проч. И дальше началась его демагогия про искусство. Противно, скучно, мы засыпали… Насилу дождались конца и ушли. Удачно по дороге купила яблок по 5 000 кг. Опять три остановки на трамвае. Приехали. Сначала зашли к Ардимасову Олегу Ивановичу в соседнюю мастерскую художников за нашим забором – не видел ли он вчера чужих людей в нашем дворе из своего окна на 2-м этаже. Он поохал, посочувствовал, что к нам залезли, но его самого вчера не было. Мы дали ему свой телефон (у него в мастерской вообще телефона нет).
В мастерскую пришли в 5. Поели. И вдруг идёт Ксения Белова, красивая, нарядная. Через две недели едет в Англию на стажировку, будет жить, наверно, у Толстых (великосветское общество, дружат с принцем Чарльзом). Пили чай (она принесла кекс, сухофрукты). Гена всё ей толковал о бахаи, но она «за корни», спорили. Гена устал, ушёл к себе подремать. А Ксеня мне рассказывала о своих «мэнах» – о женихе – принце Катара Насере, об Эрике-американце и проч. Долго болтали. Проснулся, пришёл Гена, опять пили чай. Ксения звонила брату, Гена стал и с братом спорить по телефону о бахаи (тот назвал их шарлатанами).