Крушение империи. Записки председателя Государственной думы бесплатное чтение

© «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024

От издательства

Даже самые сухие сведения о Михаиле Родзянко показывают, что он был незаурядным человеком. Потомственный дворянин, действительный статский советник, камергер, член Государственного совета, депутат Третьей и Четвертой Государственных дум, в 1911–1917 годах – председатель Государственной думы. Основатель Союза 17 октября. Немало для одной, пусть и очень яркой жизни…

Родился Михаил Владимирович Родзянко 31 марта 1859 года в имении Попасное Екатеринославской губернии, принадлежавшем семейству малороссийских помещиков, начало которому положил сотник Василий Иванович Родзянко, получивший «панство» в 1710 году. Несмотря на то что род Родзянко не отличался особой знатностью и аристократизмом, к середине XIX века представители фамилии Родзянко сумели занять видное место в обществе.

Дед будущего председателя Государственной думы Михаил Петрович Родзянко служил в Павлоградском гусарском полку, участвовал в войне 1812 года, за отвагу и воинскую доблесть был награжден Золотым крестом. Закончил свою карьеру генерал-майором корпуса жандармов. Бабушка, Екатерина Квашнина-Самарина, фрейлина высочайшего двора, долго возглавляла училище ордена Святой Екатерины в Петербурге – весьма престижный пост для дамы.

Отец, Владимир Михайлович Родзянко, воспитывался в Пажеском корпусе и службу начал в аристократическом Кавалергардском полку, где служили члены императорской фамилии. В 1868 году в чине генерал-майора он становится помощником начальника штаба корпуса жандармов и в 1879 году производится в генерал-лейтенанты. Генерал В.М. Родзянко был одним из богатейших помещиков Юга России, вместе с братом владел 17 тысячами десятин земли в Екатеринославской губернии. Мать, Мария Павловна, тоже происходила из военной семьи. Она была дочерью генерал-адъютанта Витовта и свято соблюдала традиции генеральского клана.

Казалось бы, по семейной традиции для Михаила было уготовано одно будущее – военная карьера и, со временем, генеральские погоны. Во всяком случае, родители Миши Родзянко полагали именно так, и он по стопам отца поступил в Пажеский корпус, а в 1878 году стал офицером Кавалергардского полка. Однако через несколько лет, в 1882 году, в чине поручика он оставил службу и был зачислен в запас, предпочитая военной карьере жизнь мирного провинциального помещика.

По возвращении М.В. Родзянко в родную Екатеринославскую губернию начинается его общественная деятельность на различных выборных должностях в дворянских и земских организациях. В 1883 году М.В. Родзянко избирается почетным мировым судьей.

В январе 1884 года в личной жизни М.В. Родзянко произошло важное событие: он женился на княжне Анне Николаевне Голицыной, дочери сенатора и обер-гофмейстера императорского двора. От этого брака родилось трое сыновей.

Молодой помещик, хороший хозяин и примерный семьянин, Родзянко пользовался большим уважением в своем кругу. В 1886 году он становится предводителем дворянства Новомосковского уезда. Но в 1891 году Родзянко покидает эту должность и налаженную жизнь в южной Екатеринославской губернии и переселяется в другие места – имение Топорок Новгородской губернии. Хозяйство в Топорке без должного присмотра не приносило дохода, и Михаил Владимирович решил пожить там, чтобы привести дела в порядок. Конечно, он и в Новгородской губернии не отказался от общественного поприща, работая в уездном и губернском земствах.

Северные леса, река Мста, на берегу которой раскинулось его имение, весь неспешный уклад жизни новгородской провинции пришлись Михаилу Владимировичу по вкусу. Родзянко строит в своем имении лесопильный завод, занимается благотворительностью и земской деятельностью, руководит церковным хором. В своем доме он устраивает праздники для окрестных ребятишек, рождественские елки с подарками, попечительствует церковно-приходской школе, строит на собственные средства больницу…

Но все же уединенная жизнь в глухом лесном уголке не дает настоящего выхода его энергии. А между тем Родзянко не забывают при дворе – в 1892 году он был пожалован званием камер-юнкера, а в 1899-м – камергера. Высокое общественное положение требовало и высокой отдачи. Вернувшись в Екатеринославскую губернию, он принимает участие в выборах председателя губернской земской управы и получает этот пост.

Приближался новый, ХХ век, век революционных потрясений, требующий от каждого определиться с собственными политическими пристрастиями – оставаться в стороне от политики было уже невозможно.

На почве занятий земской деятельностью Родзянко близко сходится с людьми, которые во многом разделяют его либеральные взгляды. С течением времени они встанут вместе с Родзянко у основания Союза 17 октября. К ним можно отнести Д.Н. Шипова и М.А. Стаховича, будущих политиков, представляющих либеральную часть правого крыла российского политического спектра.

«Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим Манифестом 17 октября 1905 года, – говорил Родзянко, – укрепление основ которого должно составить первую и непреложную заботу русского народного представительства».

События 1905 года заставили многих людей, неравнодушно относившихся к судьбам родины, активно заняться политической деятельностью. М.В. Родзянко, возглавивший наряду с А.И. Гучковым партию октябристов, быстро приобретавшую популярность в обществе, выдвигается в число наиболее заметных политиков. В 1906–1907 годах он является членом Государственного совета, представляет там интересы земского движения.

В состав Первой и Второй Дум октябристы в качестве значительной сильной фракции не вошли. Впрочем, и сами Думы первого и второго созыва просуществовали недолго.

В 1907 году Родзянко прошел на выборах в Третью Думу. В связи с этим он принял решение сложить с себя полномочия члена Государственного совета, как и Гучков, его партийный соратник, вместе с которым Родзянко занял лидирующее положение во фракции октябристов. Гучков был во фракции октябристов первым лицом, а Родзянко – товарищем (заместителем) председателя фракции.

В Третьей Думе М.В. Родзянко занял еще один важный пост – ему предложили возглавить земельную комиссию. Вопрос о земле был наиболее острым и болезненным для того периода, и деятельность комиссии осложнялась множеством политических проблем и разногласий государственного масштаба. Октябристы в области земельных реформ поддержали политику П.А. Столыпина, у которого было много противников.

После того как А.И. Гучков, разочаровавшись в столыпинских принципах, в знак протеста оставил пост председателя Государственной думы, на эту должность был избран М.В. Родзянко. Он так хорошо «пришелся» на этот пост, что оставался бессменным председателем и в следующей, Четвертой Думе.

Депутат Думы А.А. Ознобишин вспоминал в эмиграции: «В интересах справедливости, однако, должен сказать, что по росту, фигуре, осанке и голосу лучшего председателя в Думе нельзя было найти, и вообще заседания Родзянко вел хорошо и довольно беспристрастно».

Другой депутат, профессор М.М. Новиков, при полном уважении к личности председателя, не мог не отметить и присущие Родзянко комические черты: «Председатель Думы М.В. Родзянко обладал солидной, внушительной внешностью. Он авторитетно и умело вел собрания. Лишь при одном обстоятельстве он становился несколько комичным. Это было, когда слово предоставлялось социал-демократическому депутату. Я не знаю почему, но эти депутаты, в отличие от теперешних большевистских вождей, казались людьми простоватыми и недалекими. Они не произносили своих речей, а считывали с заранее приготовленной рукописи, что запрещалось думским наказом. Родзянко, как только замечал это, делал „стойку“ то есть внимательно присматривался, весь вытягивался вперед, а иногда и вставая с места. Убедившись в том, что его подозрение справедливо, он останавливал оратора, напоминая ему думский наказ. Оратор, пробормотав несколько невнятных фраз, вновь обращался к рукописи, за что получал второе предостережение, а после третьего лишался слова».

Однако не все думцы считали его «лучшим председателем». П.Н. Милюков, стараясь соблюдать объективность в оценках, тем не менее оставил весьма противоречивую характеристику личности Родзянко: «М.В. Родзянко мог бы поистине повторить про себя русскую пословицу: без меня меня женили. Первое, что бросалось в глаза при его появлении на председательской трибуне, было: его внушительная фигура и зычный голос. Но с этими чертами соединялось комическое впечатление, прилепившееся к новому избраннику. За раскаты голоса шутники сравнивали его с „барабаном“, а грузная фигура вызвала кличку „самовара“. За этими чертами скрывалось природное незлобие, и вспышки напускной важности, быстро потухавшие, дали повод приложить к этим моментам старинный стих:

Бульон, конечно, с большой буквы: Готфрид Бульонский, крестоносец второго похода.

В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком. Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой „политике“ не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся. Его нельзя было оставить без руководства, и это обстоятельство, вероятно, и руководило его выбором. За ним стояла небольшая группа октябристских лидеров, во главе с главным оракулом, Николаем Васильевичем Савичем».

При всей природной незлобивости и несклонности к интригам, Родзянко ухитрился нажить немало врагов. «Царь его не любил; Маклаков ненавидел, – писал П.Н. Милюков. – Но по своему положению Родзянко выдвигался на первый план в роли рупора Думы и общественного мнения. „Напыщенный и неумный“, – говорил про него Маклаков. „Напыщенным“ Родзянко не был; он просто и честно играл свою роль. Но он вскипал, надувался сознанием своей великой миссии и „тек во храме“. „Неумен“ он был; в своих докладах, как и в своих воспоминаниях, он упрощал и утрировал положение, – вероятно, под влиянием Гучкова. Паникерство было ему свойственно. При всем том не считаться с ним было нельзя».

В.М. Пуришкевич, любивший высмеивать своих коллег по Думе в язвительных эпиграммах, высказался по поводу избрания Родзянко на пост председателя Думы в поэтической форме:

И все же, умело лавируя между фракциями и политическими группировками, М.В. Родзянко и в дальнейшем ежегодно переизбирался на пост председателя Думы. Но это требовало и тонкой политической игры в отношении высших властей. Председатель Совета министров В.Н. Коковцов, сменивший на этом посту Столыпина после трагической смерти Петра Аркадьевича, вспоминал:

«Все, что было правее кадетов, видимо, не знало, на какой ноге танцевать [после выборов в Четвертую Думу]. Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся».

Что ж, заметил премьер-министр двойственность в отношении Родзянко к собственной персоне или нет, – Михаил Владимирович упорно гнул свою линию.

И все же в политической карьере М.В. Родзянко был очень сложный эпизод. Ему пришлось в 1911 году готовить для государя доклад по «распутинскому делу», а личность и деяния Распутина председатель Государственной думы оценивал крайне негативно: «Безграмотный, безнравственный, развратный мужик, сектант, человек порочный, явился как бы в роли всесильного временщика, которого, к сожалению, часть общества поддерживала и окружала организованным кружком. Что хорошего могло сулить России такое мрачное явление? Если бы дело ограничивалось исключительно увлечением императрицы Александры Феодоровны воображаемым даром пророчества этого человека и гипнотической силой, облегчавшей ее нервное страдание и умерявшей ее страхи и опасения за свою семью, в особенности за жизнь наследника, то, конечно, это особой тревоги возбудить бы не могло. Но Распутин, завладев неограниченным доверием царской семьи, организовал (или вокруг него был организован) плотно спаянный кружок единомышленников, который сначала преследовал личные цели, а засим мало-помалу стал вмешиваться сначала в церковные, а затем и в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками. Наконец, близость к царскому престолу заведомо безнравственного и развратного, безграмотного мужика, слава о безобразных похождениях которого гремела, очевидно, способна была в корне подорвать высокое чувство уважения и почитания верховной власти. Были темные слухи о том, что именно это и входило в план вдохновителей распутинского кружка».

Неизвестно, на какую реакцию со стороны Родзянко рассчитывал государь, поручая ему столь щекотливое дело. Желал ли Николай Александрович объективного расследования, хотел ли ознакомиться с подлинными документами или рассчитывал, что осторожный и дипломатичный Родзянко сумеет «нейтрализовать» подлинные результаты проверок и сделает угодные императорскому семейству выводы?

Родзянко, во всяком случае, решил действовать бескомпромиссно и воспользоваться выпавшим ему шансом «открыть глаза» царю.

«Государь приказал достать из Синода дело по исследованию епископом Тверским, бывшим Тобольским, Антонием поступившего на Распутина обвинения в принадлежности его к секте хлыстов, – вспоминал премьер-министр В.Н. Коковцов. – Это дело предано было государем генерал-адъютанту Дедюлину, с повелением отвезти его к председателю Государственной думы Родзянко для рассмотрения и представления затем непосредственно государю его личного заключения. Передавая это дело и высочайшее повеление Родзянко, Дедюлин прибавил на словах, что е. и. в. уверен, что Родзянко вполне убедится в ложности всех сплетен и найдет способ положить им конец. Кто посоветовал государю сделать этот шаг, я решительно не знаю; допускаю даже, что эта мысль вышла из недр самого Синода, но результат оказался совершенно противоположный тому, на который надеялся государь. М.В. Родзянко немедленно распространил по городу весть об оказанной ему государем чести, приехал ко мне с необычайно важным видом и сказал, между прочим, что его смущает только одно: может ли он требовать разных документов, допрашивать свидетелей и привлекать к этому делу компетентных людей. Я посоветовал ему быть особенно осторожным, указавши на то, что всякое истребование документов и тем более расспросы посторонних людей… вызовут только новый шум и могут закончиться еще большим скандалом; может нарваться на крупную неприятность и скомпрометировать то доверие, которое оказано монархом председателю Государственной думы.

Родзянко, по-видимому, внял моему голосу, но так как он все-таки сознавал, что справиться один с таким делом не может, то привлек к нему членов Думы Шубинского и Гучкова, и они втроем стали изучать дело и составлять всеподданнейший доклад. Родзянко рассказывал направо и налево о возложенном на него поручении и, не стесняясь, говорил, что ему суждено его докладом спасти государя и Россию от Распутина, носился со своим поручением, показал мне однажды 2–3 страницы своего чернового доклада, составленного в самом неблагоприятном для Распутина смысле, и ждал лишь… личного своего доклада у государя.

Под влиянием всех рассказов Родзянко толки и сплетни не только не унимались, но росли и крепли. Распутинский вопрос вырос во весь свой рост».

Родзянко готовился к докладу у государя очень серьезно. Накануне он получил аудиенцию у вдовствующей императрицы-матери Марии Феодоровны, попросившей ознакомить ее с результатами расследования. Запись о встрече со старшей императрицей Родзянко оставил для потомков:

«Разве это зашло так далеко? [– спросила Мария Феодоровна].

– Государыня, это вопрос династии. И мы, монархисты, больше не можем молчать. Я счастлив, ваше величество, что вы предоставили мне счастье видеть вас и вам говорить откровенно об этом деле. Вы меня видите крайне взволнованным мыслью об ответственности, которая на мне лежит. Я всеподданнейше позволю себе просить вас дать мне ваше благословение.

Она посмотрела на меня своими добрыми глазами и взволнованно сказала, положив свою руку на мою:

– Господь да благословит вас.

Я уже уходил, когда она сделала несколько шагов и сказала:

– Но не делайте ему [Николаю] слишком больно».

От этого доклада ожидали много в самых разных кругах. Премьер-министр Коковцов свидетельствовал:

«Родзянко работал, вместе с приглашенными им двумя сотрудниками, около восьми недель и, испросивши себе особую аудиенцию у государя, повез свое заключение в Царское Село. Вся Дума отлично знала, с чем поехал председатель, и нетерпеливо ожидала возвращения его. Кулуары шевелились как муравейник, и целая толпа членов Думы ожидала Родзянку в его кабинете к моменту возвращения. Результат его доклада этой толпе не оправдал ее ожидания. Как всегда, последовал полный пересказ о том, что ему сказано, что он ответил, какие взгляды высказал, какое глубокое впечатление, видимо, произвели его слова, каким престижем несомненно пользуется имя Государственной думы наверху, несмотря на личную нелюбовь и интриги придворной камарильи, – все это повторилось и на этот раз, как повторялось много раз и прежде, но по главному вопросу – о судьбе письменного доклада о Распутине – последовал лаконический ответ: „Я представил мое заключение, государь был поражен объемом моего доклада, изумился, как мог я в такой короткий срок выполнить столь объемистый труд, несколько раз горячо благодарил меня и оставил доклад у себя, сказавши, что пригласит меня особо, как только успеет ознакомиться с ним“.

Но дни быстро проходили за днями, а приглашение не следовало. Родзянко со мной [Коковцовым] не заговаривал об этом, хотя мне приходилось не раз бывать в Думе в эту пору».

Сам Родзянко признавался:

«У меня образовался целый том обличительных документов. Если бы десятая доля только того материала, который был в моем распоряжении, была истиной, то и этого было бы довольно для производства следствия и предания суду Распутина. Ко мне как к председателю Государственной думы отовсюду неслись жалобы и обличения преступной деятельности этого господина».

Но император проигнорировал доклад председателя Думы. На просьбы М.В. Родзянко о повторной аудиенции государь ответил: «Прошу передать председателю Думы, что я принять его не могу и не вижу в этом надобности, так как полторы недели назад я его принимал».

Распутин по-прежнему оставался в касте неприкасаемых.

Позиция Родзянко по «распутинскому вопросу» сильно ему повредила. Он с болью душевной отмечал, что отношение к нему императора становится все хуже:

«В мае 1912 года в Москве на освящении памятника Александру государь был со мной холоден».

«На Бородинском поле [в дни юбилейных торжеств в память 1812 года] государь, проходя очень близко от меня, мельком глянул в мою сторону и не ответил мне на поклон».

М.В. Родзянко, в числе лиц, посмевших поднять голос против Распутина, автоматически превратился во врага императрицы. Александра Феодоровна не терпела и не прощала никаких нападок на своего фаворита. Родзянко посчитал такое положение оскорбительным и также стал относиться к царской семье с некоторой холодностью.

Первая мировая война заставила Родзянко пересмотреть собственные взгляды и убеждения. Во всяком случае, как председатель Думы он понимал: когда в стране такая беда, личные эмоции лучше «спрятать» и отдать все силы общему делу; всякие обиды и разногласия с началом войны следовало забыть.

В первые месяцы военных действий М.В. Родзянко выражал самые патриотические чувства и безоговорочно поддерживал действия властей, полагая, что под влиянием внешней угрозы всем политическим силам следует сплотиться вокруг государя и правительства. В своей речи в честь начала первого с момента объявления войны заседания в Думе Родзянко говорил:

«Государю императору благоугодно было в трудный час, переживаемый отечеством, созвать Государственную думу во имя единения русского царя с верным ему народом. Государственная дума ответила своему Государю на его призыв на сегодняшнем высочайшем приеме. Мы все хорошо знаем, что Россия не желала войны, что русский народ чужд завоевательных стремлений, но самой судьбе угодно было втянуть нас в военные действия. Жребий брошен, и во весь рост встал перед нами вопрос об охране целостности и единства государства. И не повесит головы в унынии русский богатырь, какие бы испытания ни пришлось ему переживать. Все вынесут его могучие плечи, отразив врага, вновь засияет миром, счастьем и довольством единая, нераздельная родина во всем блеске своего несокрушимого величия».

Но под влиянием ошибок правительства, генералитета и лично государя, приведших к поражениям на фронте и крупным потерям, Родзянко перешел в оппозицию.

С июля 1915 года он – один из лидеров Прогрессивного блока, объединившего партии и движения, традиционно представлявшие оппозиционный лагерь. Его кандидатура, наряду с А.И. Гучковым и Г.Е. Львовым, рассматривалась на пост премьер-министра в гипотетическом альтернативном правительстве.

Родзянко был одним из немногих политиков, которого хоть и с неудовольствием, но все же принимали при дворе. Он оказался единственным официальным посредником между Прогрессивным блоком и высшими эшелонами власти. Но все попытки М.В. Родзянко повлиять на царя и убедить его провести хотя бы минимум либеральных реформ для предотвращения революционного хаоса оказались тщетными.

Помимо активной политической деятельности, Родзянко в военные годы уделял много внимания практическим вопросам. Он становится инициатором учреждения Особого совещания по вопросам обороны и с 26 августа 1915 года возглавляет образованную Особым совещанием эвакуационную комиссию.

Беженцы из занятых противником западных губерний Российской империи, люди, лишенные своих домов, дохода, имущества, стоящие на грани голода и нищеты, захлестнули все крупные города. Это была очень серьезная проблема, дестабилизирующая положение в тылу. М.В. Родзянко сделал чрезвычайно много, чтобы принять десятки тысяч беженцев, устроить их и помочь им адаптироваться к новой жизни.

Накануне революции, когда счет отведенного русскому самодержавию времени уже шел на месяцы и недели, Родзянко предпринимал отчаянные усилия, пытаясь стабилизировать ситуацию. Не думая ни о собственной карьере, ни о недовольстве императора, он вновь и вновь пытался убедить Николая II в необходимости срочных политических мер, способных спасти монархию и Российскую империю от развала и гибели. Анна Родзянко, жена Михаила Владимировича, писала своей приятельнице княгине Зинаиде Юсуповой, человеку, близкому к императорской фамилии, о происходящих событиях и о роли в них ее Миши вполне откровенно.

«7 января 1917 г.

О наших переживаниях не буду говорить, ты сама поймешь, в каком котле мы кипим и как тяжело теперь положение Миши. Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с великих князей, обращаются к нему за советом или с вопросом: когда будет революция? Отсрочка думской сессии случилась кстати, она даст время царю одуматься и принять какие-нибудь меры, особенно после разговора с ним Миши… Сегодня Миша был в Царском и говорил так сильно и убежденно, что взволновал и напугал царя. Он изобразил всю картину разрухи правительства, преступного назначения недостойных лиц, ежечасное оскорбление всего народа сверху донизу, полный произвол и безнаказанность темных сил, которые продолжают через императрицу влиять на судьбу России и ведут ее определенно на сепаратный и позорный мир. Вернулись старинные времена, когда личность не ограждена и произвол сильнее закона. Слухи чудовищные и волнующие передаются всюду, и причины всеобщей неурядицы, преследования честных русских людей и назначения заведомо ошельмованных или бездарных приписывают императрице, и ненависть к ней достигла таких размеров, что жизнь ее в опасности. Возбуждение растет с каждым днем, и, если не будут приняты скорые меры, государству грозит неминуемая опасность. Все было сказано, не жалея красок, и он, как в 15 году, казалось, поверил и волновался. По поводу слуха о снятии придворного мундира с Миши он сказал: „Никогда, я вам слишком доверяю“. Неужели все это фальшь и притворство? Ведь голос Миши звучал искренно и убежденно, он так горячо молился перед поездкой и так свято смотрел на исполнение своего долга перед родиной, что его слова были вдохновенны и не могли не убедить. Недавно к Мише таинственно приезжал вел. кн. Михаил Александрович, как мне кажется, подосланный негласно братом. Он все знает и понимает и внимательно выслушал Мишу, обещая все передать государю и убедить его принять Мишу и Самарина.

Неужели этот крик русской души не дойдет до его сердца и разумения? Миша поручил тебе сказать, что он благодарит за письма, но теперь отвечать не в состоянии, сердечно со всеми вами, но времени нет написать строчку. Его теребят во все стороны, и рядом с серьезным делом приходится отбиваться от разных докучливых мелочей. Здоровье его было очень плохо; это постоянное нервное напряжение не могло не отозваться на его состоянии, но теперь он, слава Богу, лечится серьезно, и надеюсь, что ему станет лучше от электричества. Твоя А. Р.».

14 февраля 1917 года Родзянко открывает работу сессии Государственной думы. Обстановка в стране была чрезвычайно сложной, до отречения государя от власти и начала необратимых перемен в политическом устройстве России оставались считаные дни. М.В. Родзянко постоянно поддерживал связь с Николаем II, пребывавшим в Ставке, штабами фронтов и братом царя, великим князем Михаилом Александровичем.

Поскольку для многих скорое падение власти Николая Александровича казалось уже несомненным, а великий князь Михаил Александрович рассматривался как один из самых вероятных преемников царя у кормила власти, во всяком случае в качестве регента при малолетнем племяннике-царевиче, Родзянко 25 февраля вызвал великого князя Михаила из Гатчины в Петроград.

Личный секретарь М.В. Родзянко В.Н. Садыков вспоминал, что в революционные дни Михаил Владимирович был в полном отчаянии от тревоги за судьбу страны и при этом не снимал вины за происходящее с себя самого.

«Настала тишина, и я услышал почти шепот: „Боже мой, какой ужас!.. Без власти… Анархия… Кровь…“ И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал.

Потом быстро встал, провел рукой по лицу, как бы стряхнув с себя этим жестом минутную слабость, и, взяв меня за руки, притянул к себе и прошептал:

– Нет, нет, все это еще ничего… Все можно перенести, но меня мучает одно, и эта проклятая мысль гвоздем засела в мою голову. Скажите мне скорее, неужели я не сделал всего, что от меня зависит, чтобы предотвратить этот кошмар? Этот ужас! Ведь это гибель России».

27 февраля 1917 года, еще до отречения Николая II от престола, Родзянко возглавил Временный комитет Государственной думы, созданный для восстановления государственного и общественного порядка, и в условиях кризиса старой власти фактически оказался во главе страны. В ночь с 27 на 28 февраля во все города России им были разосланы телеграфные сообщения об образовании Временного комитета, с призывом соблюдать спокойствие.

2 марта в телеграмме на имя Родзянко Николай II сообщил, что готов отречься от престола в пользу сына и наследника Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича. Однако позже император передумал и к 12 часам вечера сам подготовил текст манифеста об отречении и за себя, и за сына в пользу брата Михаила.

Родзянко, который готов был согласиться лишь с регентством Михаила Александровича, считал его кандидатуру в российские императоры абсолютно неприемлемой. 3 марта он участвовал в переговорах с великим князем Михаилом и убедил его отказаться от власти.

По словам очевидцев, Родзянко был последним из тех, с кем советовался Михаил Александрович перед тем, как подписал акт об отказе от престола.

Но революционные события развивались слишком стремительно, настроения в обществе менялись, и Родзянко, как известный монархист и человек, участвовавший в переговорах с императором и его близкими о судьбе российского трона, вскоре и сам показался неприемлемой фигурой на место руководителя правительства. Правые обвиняли его в пособничестве революции, левые – в заигрывании с семейством Романовых, крови которых жаждали радикальные политики.

Лев Троцкий, в то время более чем популярная личность на левом политическом фланге, оценивал деятельность Родзянко в дни Февральской революции с присущей ему большевистской язвительностью:

«Родзянко пытался сперва победить революцию при помощи пожарной кишки; плакал, когда узнал, что правительство князя Голицына бежало с поста; отказывался с ужасом от власти, которую принесли ему социалисты; потом решил взять ее, но как верноподданный, чтобы при первой возможности вернуть монарху утерянный предмет. Не вина Родзянко, если такой возможности не представилось. Зато революция, при содействии тех же социалистов, доставила камергеру широкую возможность громыхать басом перед восставшими полками. Уже 27 февраля отставной кавалергардский ротмистр Родзянко говорил прибывшему в Таврический дворец кавалерийскому полку:

– Православные воины, послушайте моего совета. Я старый человек, я вас обманывать не стану; слушайте офицеров, они вас дурному не научат и будут распоряжаться в полном согласии с Государственной думой. Да здравствует святая Русь!

Такую революцию готовы были принять все гвардейские офицеры. Зато солдаты недоумевали, зачем нужно было производить ее. Родзянко боялся солдат, боялся рабочих, считал Чхеидзе и других левых немецкими агентами и, возглавляя революцию, поминутно оглядывался, не арестует ли его Совет.

Фигура Родзянко несколько смехотворна, но не случайна: камергер с отличным басом олицетворял собою союз двух правящих классов России: помещиков и буржуазии; с присоединением к ним прогрессивного духовенства; сам Родзянко был очень благочестив и сведущ в церковных песнопеньях, а либеральные буржуа, независимо от своего отношения к православию, считали союз с церковью столь же необходимым для порядка, как и союз с монархией».

Вторит Троцкому и эсер Виктор Чернов:

«И революционер поневоле из камергеров, только что горько разрыдавшийся при вести, что министр внутренних дел князь Голицын отступился от дальнейшей борьбы и заявил, что считает себя вышедшим в отставку, пробует подобрать власть, чтобы прийти к какому-то такому соглашению с царем, которое свело бы всю революцию на нет».

Вскоре на видные посты в организованном после отречения императора Временном правительстве выдвинулись другие люди, более энергично боровшиеся за власть, а М.В. Родзянко остался в стороне, все тем же председателем фактически несуществующей Государственной думы.

При формировании Временного правительства для Родзянко еще предполагалась центральная роль. Но его быстро оттеснили от кормила власти…

Милюков, оказавшийся в первые месяцы после Февраля на коне и получивший во Временном правительстве пост министра иностранных дел, полагал, что Родзянко справедливо удален от высокой власти и лишь по собственной косности этого не понимает.

«Родзянко остался вне власти [в процессе деятельности Временного правительства]. Но он продолжал быть председателем Думы, не распущенной, а только отсроченной царским указом. Он пытался считать Думу не только существующей, но и стоящей выше правительства. Но это была Дума, зажатая в клещи прерогативами самодержавной власти. Дума была тенью своего прошлого. Родзянко, конечно, трудно было стать на эту точку зрения; его план был немедленно созвать Думу как учреждение. Государственная дума явилась бы носительницей верховной власти и органом, перед которым Временное правительство было бы ответственным. Таков был проект председателя Государственной думы. Но этому проекту решительно воспротивились главным образом деятели кадетской партии. Родзянко очень ошибался, полагая, что слабость Временного правительства зависела от того, что оно не возглавило себя Государственной думой. Он сам признает, что это послужило бы лишь источником еще большего ослабления. Но его ошибка шла дальше. Он не понимал того основного положения социалистов, о котором я [Милюков] не раз упоминал: по их теории, русская революция должна была быть „буржуазной“, и, сохраняя „чистоту риз“, они принципиально не хотели входить в состав этого правительства. Родзянко, который смешивает всех левых в одну кучу, приписывает им заранее обдуманный план. Такого плана не существовало, и именно поэтому правительство было сильно».

Летом 1917 года Родзянко вместе со своим давним партийным товарищем по Союзу 17 октября А.И. Гучковым занимался организацией Либерально-республиканской партии, не получившей, впрочем, широкой поддержки в обществе.

В августе 1917 года Родзянко посылает приветственную телеграмму генералу Л.Г. Корнилову. Противники корниловского движения не могли позже простить Родзянко этих настроений, хотя, по словам Деникина, Михаил Владимирович занял позицию «сочувствия, а не содействия».

В дни Октябрьского восстания М.В. Родзянко находился в Петрограде и принимал меры, не слишком успешные, для защиты Временного правительства. Позже он перебрался на Дон, где на территориях, занятых Белой армией, сделал попытку создать Совещание членов Государственной думы, собирая под свои знамена уцелевших в революционном лихолетье депутатов всех четырех созывов. Однако успеха его начинание не имело, а сам М.В. Родзянко в глазах белогвардейцев, среди которых было много монархистов, оказался навсегда запятнан своей ролью в дни Февральской революции.

В 1920 году он эмигрировал в Югославию.

Но в эмиграции Михаил Владимирович прожил недолго: сказывалась хроническая болезнь сердца, обострившаяся от пережитых потрясений. В 1924 году М.В. Родзянко скончался.

Крушение империи. Записки председателя Государственной думы