Прекрасные дьяволы бесплатное чтение

Freedom. Прекрасные дьяволы. Темные романы Евы Эшвуд

Eva Ashwood

Beautiful Devils

Художественное оформление Анастасии Яковенко

1. Уиллоу

Голова раскалывается.

Боль пульсирует в висках, и кажется, будто каждый тупой удар вот-вот разобьет череп, и мои затуманенные мозги растекутся по полу. У меня пересохло в горле, и требуется целая секунда, чтобы отлепить язык от нёба. И пусть глаза закрыты, клянусь, я чувствую, как мир вокруг вращается, и меня охватывает тревожное чувство, что я того и гляди вытошню все содержимое желудка.

Но, в конце концов, это проходит, и я делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, что со мной произошло.

Веки тяжелеют и, когда я пытаюсь их открыть, не поддаются. Я хмурюсь, сбитая с толку. Каждый раз, когда я силюсь понять, что происходит и где я нахожусь, детали почему-то ускользают. С губ, пока я пытаюсь привести мысли в порядок, невольно срывается стон.

– А-а. Проснулась.

Низкий голос доносится откуда-то поблизости, и я слегка вздрагиваю, когда разум сосредотачивается на звуке. Голос грубоватый и отрывистый, и когда за этим предложением следуют русские слова, которых я не понимаю, в голове сразу мелькает мысль – это Мэлис.

Иногда он бормочет что-то на этом языке, говоря либо совершенно ужасные вещи, которые я не должна понимать, либо какие-то сладкие нежности. Вечно с ним так.

Мысль о том, что это он, успокаивает мои нервы, ведь если Мэлис здесь, значит, я с ними. С тремя братьями Ворониными.

Это значит, что я в безопасности.

Но так ли это?

Меня внезапно посещает эта мысль, и я хмурюсь. Мозг захватывает тревога, мелькает какая-то важная деталь, и я пытаюсь заставить свой вялый разум сопоставить факты, понять… и когда это происходит, чувство безопасности тает в одно мгновение.

Все, что произошло в те ранние предрассветные часы, будто смывает меня волной.

Я вспоминаю, как жила на превращенном в дом складе парней. Я помню, как начала испытывать к ним симпатию. Как было весело с Рэнсомом, как меня поглощал Мэлис, как я установила странную, чудаковатую связь с Виком из-за банки арахисового масла.

Я помню, как они сражались за меня.

Убивали ради меня.

Они говорили, что никто другой меня не получит.

Я помню ту ночь, когда мой бывший босс Карл постучался ко мне и потребовал, чтобы я заплатила ему своим телом, лишь бы он умолчал о том факте, что я была в борделе в ночь, когда братья сожгли его после убийства Николая Петрова.

Вик прикончил Карла, но тот факт, что некий таинственный незнакомец охотился за людьми, ответственными за убийство Николая, означал, что я – потенциальная мишень. Я была свидетельницей всего, что произошло той ночью, поэтому они не могли просто так позволить мне уйти.

После того, как я переехала к братьям, между нами установился непростой мир, который сохранялся только потому, что они не могли позволить себе выгнать меня из-за рисков быть разоблаченными, а я не хотела злить их своим побегом. Но потом все начало меняться.

Мы начали понимать друг друга.

Доверять друг другу.

Желать друг друга.

В голове всплывают образы той ночи, когда я занималась сексом с Мэлисом и Рэнсомом, и, словно по сигналу, все еще заживающая татуировка на моей груди начинает слегка пульсировать. Мэлис пометил меня, а потом они с Рэнсомом меня оттрахали, пока Вик наблюдал за этим, держа себя под привычным ему контролем.

Но воспоминание о сексе с ними заставляет вспомнить и все остальное. Это так же причиняет боль, как и тот момент, когда я вживую увидела секс-видео на компьютере Вика.

Гребаное отвратительное видео, снятое ими, демонстрировало меня во всех компрометирующих позах, какие только возможны. А еще сообщение, которое сопровождало его. В нем говорилось ужасное. Что я ничего не стою. Что я грязная шлюха. Мусор.

Это причиняет боль, она пронзает меня насквозь, словно хочет вскрыть мое нутро и обнажить душу перед этой комнатой.

Вот почему я сбежала. Вот почему не смогла там остаться.

Потому что, если они видят меня такой, если такие вещи они рассказывают обо мне людям, тогда я не хочу находиться рядом с ними.

Как я вообще могла им доверять?

Слезы застилают глаза, и я снова издаю стон.

Тот, кто стоит рядом, подходит на шаг ближе, шаги громко отдаются по полу. Сильные пальцы хватают меня за подбородок, грубо впиваясь в плоть.

Я судорожно втягиваю воздух и медленно открываю глаза, заставляя тело подчиняться. Если это Мэлис, если им удалось меня найти, тогда мне снова придется бежать. Я должна послать его и велеть оставить меня в покое. Сказать, что я не хочу иметь с ними ничего общего.

Как только я открываю глаза, на секунду вокруг все плывет, и я обнаруживаю, что смотрю в лицо мужчине.

Но это не Мэлис.

Я не узнаю этого человека, хотя в нем есть что-то почти… знакомое. Нечто в его чертах. И когда я напрягаю память, силясь вспомнить, где видела его раньше, голова начинает болеть.

И тут до меня доходит. Эти темные глаза с прищуром. Этот нос и очертания скул.

Он очень похож на Николая Петрова.

Но Николай мертв, так что это явно его брат. Илья.

Сердце сжимается от осознания, и меня охватывает страх. Прилив адреналина и ужаса, разливающийся по венам, прогоняет остатки дурноты, которая все еще не покидает меня, и сердце начинает тревожно биться о грудную клетку.

Илья удовлетворенно кивает, его темные глаза скользят по моему лицу.

– Хорошо, – говорит он. – Молодец. Мне нужно, чтобы ты полностью была в сознании.

Он отходит от меня и я наконец оглядываюсь, чтобы понять, где нахожусь. В комнате темно, но, похоже, я в каком-то заброшенном здании. Оно старое, с прогнившим деревом в некоторых местах. В полу и стенах дыры, сквозь которые видны оголенные провода и остов здания.

Я дергаюсь на жестком деревянном стуле, на котором сижу, и веревки, обмотанные вокруг меня, впиваются в кожу, удерживая мои запястья за спиной и крепко прижимая торс к стулу.

Борьба приводит лишь к тому, что веревка до крови натирает кожу, и у меня скручивает желудок, когда я понимаю, насколько это хуже, чем снова проснуться на складе братьев Ворониных.

Это плохо.

Очень, очень плохо.

Во мне поднимается паника, и я извиваюсь чуть сильнее, пытаясь нащупать хоть какую-то лазейку в тугих узлах, но ее нет. Мне некуда деваться.

Илья фыркает себе под нос, словно его забавляют мои жалкие попытки освободиться. Повернувшись ко мне спиной, он подходит к шаткому столу, стоящему неподалеку. Отсюда мне видно несколько выложенных на нем предметов, и я вытягиваю шею, чтобы приглядеться получше, и тут в груди начинает щемить.

Илья берет нож и поднимает его так, чтобы он блестел в свете голой лампочки, мотающейся над головой. Затем он возвращается ко мне.

– Я выслеживал ублюдков, которые убили моего брата, – поясняет он. Когда он говорит о Николае, его русский акцент становится резче, и я не могу поверить, что сначала приняла его за Мэлиса. – Мы не были особенно близки, но за кровь нужно платить кровью. – Он смотрит на меня сверху вниз, и в его темных глазах горит нечто зловещее. – Они хорошо скрыли свои следы. Я ничего не мог найти. Но потом они совершили одну ошибку.

Илья замолкает, словно ждет, что я спрошу, в чем была ошибка, или скажу что-нибудь еще. Но у меня во рту слишком пересохло, чтобы говорить, и я застываю на месте, ненавидя то, что чувствую под этим ужасным взглядом, направленным на меня.

– Они пришли за мной, – наконец говорит он, отвечая на вопрос, который я так и не задала. – Напали на меня в моем же собственном отеле. После этого мне удалось их выследить. Это было довольно легко, хотя они и думали, что им удалось скрыться.

С этими словами он подходит на шаг ближе, поднимая лезвие ножа. Я практически не дышу, кровь заледенела в жилах, я боюсь пошевелиться или даже вздохнуть.

Когда он проводит холодным лезвием по моей руке, разрезая ткань рукава рубашки, я чувствую, какое оно холодное. Сначала едва ощущаю острие, но, когда он добирается до моего плеча и царапает кожу, я резко вздыхаю.

Его грубоватое выражение лица не меняется, и он продолжает, опуская нож между моих грудей, разрезая рубашку и снова царапая меня.

Порезы неглубокие, но из-за них у меня будут шрамы, и по мере того, как он делает их все больше и больше, маленькие ранки начинают перерастать в огромные; с каждым вздохом я ощущая невыносимую боль.

Хуже всего то, что я знаю – он делает это нарочно. Пытается обнажить меня перед собой и в то же время причинить мне боль. Он делает надрезы настолько глубоко, насколько хочет, но может зайти гораздо глубже.

Он может разрезать меня на куски прямо здесь.

Может убить меня в любой момент.

Каждый раз, когда нож вонзается в кожу, мне приходится сдерживаться, чтобы не сдвинуться с места. Я не хочу шевелиться и помогать ему резать меня глубже. Не желаю истекать кровью в этом дерьмовом здании.

Илья продолжает говорить, поддерживая со мной односторонний разговор, как будто это обычный вторник. Его взгляд прикован к ножу и тем остаткам кожи, которые он еще не обнажил.

– Я разрабатывал стратегию, план по поимке убийц Николая. Хотел заставить их заплатить за то, что они сделали. Я наблюдал за их складом, пытался оценить их слабые места, и что же я увидел? Маленький олененок, сбегающий поутру. И вот она, возможность. – Из его груди вырывается хриплый смешок. – Ведь, как известно, маленьких оленят гораздо легче загнать, чем волков.

Произнося последние слова, он проводит лезвием по моему горлу, и я даже не смею сглотнуть, буквально удерживаемая страхом на кончике ножа. Но он не режет. Вместо этого он двигается вниз по другой моей руке, и я почти падаю в обморок от облегчения, что меня еще не убили.

Затуманенный взгляд Ильи скользит по моему лицу, и мне хочется отвернуться от него, но я не делаю этого. Он хищник, да, а я его жертва, но не стану вести себя подобным образом.

– И вот, я поймал тебя, – продолжает он. – У тебя есть информация, которая мне нужна, чтобы убрать этих людей, и ты мне ее дашь.

У меня кружится голова, в животе все переворачивается от явной угрозы, прозвучавшей в его тоне. Этот человек может легко убить меня. Может пытать до тех пор, пока я не расскажу ему все, что он хочет знать, все секреты, которые когда-либо раскрывали мне братья Воронины, а затем убить за причиненное беспокойство. После чего он отправится за братьями и, вероятно, победит. Они втроем будут драться как проклятые, но…

Я хочу отогнать от себя эту мысль, поскольку мне должно быть все равно. Я не должна ничего к ним чувствовать. Они сами виноваты, сами пошли на риск, который, по их словам, был приемлемым, если это означало, что они отомстят.

И теперь я в центре этого дерьмового шоу.

Острый кончик ножа Ильи разрезает мою рубашку так, что она сползает с одной стороны. Конечно, это та сторона, где шрамов больше всего, та сторона, где нервы настолько разрушены, что порезы не приносят такой уж сильной боли.

Взгляд Ильи задерживается на грубых участках зажившей кожи, и его губы кривятся.

– Ты испорчена. Никогда бы не подумал, что эти парни станут держать у себя такую сломленную, жалкую зверушку, – усмехается он.

На секунду он становится еще больше похож на своего брата, чем раньше. Я отчетливо помню, как Николай стоял надо мной с таким же выражением отвращения на лице в ту ночь, когда чуть не лишил меня девственности.

Меня охватывает тошнота, желчь отчаянно пытается пробиться к горлу. Ноздри раздуваются, когда я втягиваю воздух, стараясь не учащать дыхание.

Илья отступает, забирая с собой нож. Затем подходит к столу, чтобы взять что-то еще, и я понимаю, что это будет очередное орудие пыток. Только хуже.

Я дергаюсь в своих путах, извиваясь изо всех сил. Я не могу просто сидеть здесь и позволять ему это делать. Не могу просто сдаться.

Стул слегка покачивается от моих резких движений, и в этот момент я замечаю, что одна из ножек немного прогибается под моим весом. Стул кажется таким же старым и скрипучим, как и все остальное в этом месте, и я хватаюсь за эту маленькую искорку надежды. Глубоко вздохнув, я двигаю бедрами из стороны в сторону, надавливая на поврежденную сторону стула, подвергая шаткую ножку все большему давлению.

Когда стул падает, я испытываю настоящий шок. Ножка отламывается от сиденья, и я падаю на пол. От удара старое дерево стула раскалывается еще сильнее, и, резко дернув запястьями, я освобождаюсь. Запястья все еще связаны за спиной, но, кроме этого, меня больше ничто не удерживает.

Я действую на чистом адреналине и инстинкте самосохранения, и мне удается достаточно крепко удержаться на ногах, чтобы, пошатываясь, подняться на ноги и броситься бежать. Старый пол скрипит и стонет под моим весом, пока я несусь через открытое пространство комнаты. В центре помещения, рядом с небольшой дырой в полу, где сгнило несколько половиц, лежит пучок проводов. Я избегаю ямы, но нога цепляется за один из них, и на какую-то ужасную секунду мне кажется, будто я сейчас упаду. Но от этого мое движение не замедляется. Я выдергиваю ногу, пробираясь сквозь путаницу проводов. Парочка из них шипит и пускает искры в мою сторону, но я не обращаю на это внимания и продолжаю бежать.

– Черт!

За моей спиной раздается низкий голос Ильи, и от этого звука у меня замирает сердце.

Все мои мысли заняты одним – я должна выбраться отсюда. Должна сбежать.

Страх и адреналин – это адский коктейль, и они заставляют меня бежать. Глаза лихорадочно шарят во мраке старого здания в поисках двери или чего-то еще, через что я могла бы протиснуться. Я не смогу взяться за ручку со связанными руками, но, может быть, дерево двери окажется достаточно испорченным годами и сыростью, что я смогу просто навалиться на нее и пробить себе дорогу.

Я замечаю что-то похожее на дверь и начинаю бежать к ней, но вскрикиваю, когда меня сзади со всей силы ударяет тяжелое тело. Я грузно падаю, ударяясь о пыльный деревянный пол с такой силой, что из легких выбивает весь воздух.

Грудь бесполезно вздымается, перед глазами пляшут звездочки, когда Илья хватает меня за ноги своими мощными ручищами. Крепко сжав мои лодыжки, он начинает тащить меня обратно к столу, на котором разложены все его инструменты.

– Не стоило убегать, – мрачно бормочет он. – Теперь тебе придется за это заплатить.

2. Рэнсом

Мы с Мэлисом стоим в комнате Виктора, в то время как сам Вик сидит за компьютером. Сцена знакомая. Мы проделывали такое сотни раз за эти годы, обычно наблюдали, как он просматривает видеозаписи или отключает систему безопасности в здании, или что-то в этом роде.

Впрочем, обычно атмосфера была не такая напряженная.

– Найди ее, мать твою, – выплевывает Мэлис, и Вик судорожно втягивает воздух.

Он не отворачивается от компьютера, но я вижу, как его рука дергается на мышке, пока он просматривает запись с камеры наблюдения, которую ему удалось раздобыть.

– Я этим и занимаюсь, – отвечает он, не отрывая глаз от экрана.

Но пока что все выглядит не очень-то радужно.

Обычно Вику не составляет труда напасть на след и найти любого человека, выследить его, чтобы мы с Мэлисом смогли за ним отправиться. Но на данный момент мы не можем отыскать даже намека на Уиллоу.

Очевидно, жизнь здесь, с нами, научила ее парочке вещей – например, как избегать камер, если она не хочет, чтобы ее нашли.

– Она должна была хоть куда-то пойти! – рычит Мэлис, давая выход своему напряжению и хлопая ладонью по столу. – Она же, твою мать, не в воздухе растворилась.

– Если ее не видно в поле зрения камеры, я не смогу ее найти, – огрызается Виктор в ответ. – Было бы проще, если бы она просто пошла по чертовому тротуару.

Но нет.

Она этого не сделала. Она ускользнула, и мы понятия не имеем, куда она пошла.

Эта мысль наверняка сейчас крутится у всех в головах, заставляя нервничать еще больше, чем за последние недели.

У меня в животе засело беспокойство, тяжелое и плотное. Рана на бедре, которую я получил, убегая от Ильи, ноет, и я сжимаю руки в кулаки, пытаясь дышать ровно.

Челюсть Мэлиса сжата так сильно, что я удивляюсь, как его зубы не крошатся от напряжения, и даже Вик, который обычно спокоен и бесстрастен в стрессовых ситуациях, кажется взвинченным. Его обычно прямая, как палка, спина сгорблена, пока он переводит взгляд с камеры на камеру в поисках каких-либо признаков присутствия Уиллоу.

– Давай поживее, – выдавливает Мэлис, и Вик делает резкий вдох.

– Я действую так быстро, как только могу, – говорит он. – Или ты хочешь, чтобы я поторопился и рискнул пропустить важную деталь?

В такие моменты они реально похожи на близнецов. Обычно они отличаются друг от друга, как день и ночь. Мэлис – это хаос и ярость, идет по жизни напролом и набрасывается на все, что ему не нравится. Виктор хладнокровен, чаще осторожен, он воплощенная убийственная аккуратность и бесстрастный интеллект. Они похожи, у них общие черты лица и темные волосы, но на этом сходство обычно заканчивается.

Но когда они нервничают, то излучают одинаковую энергию. Ту самую напряженность, которая, кажется, только растет и становится острее, пока они гавкают друг на друга.

Поскольку я знаю, что никакие мои слова не ускорят поиски Вика, я на время отключаюсь от них, думая об Уиллоу. Прокручиваю в голове последние мгновения, проведенные с ней, пытаясь все хорошенько обдумать. Мы с Мэлисом вернулись после неудачного покушения на Илью, и она поднялась со мной в спальню. У нас был секс – чертовски хороший секс – и все казалось прекрасным. Я держал ее в своих объятиях, как делал и раньше. Как начал делать каждую ночь с тех пор, как она впервые позволила мне. Уиллоу таяла в моих объятиях и казалась довольной.

А когда я проснулся, ее уже не было.

Сначала я не волновался, подумал, может, она пошла в туалет. Когда она не вернулась через пару минут, я предположил, что она спустилась вниз, так как захотела перекусить. Но еще немного подождав ее возвращения, я встал и пошел искать ее. И тут я понял, что ее нет ни на кухне. Ни в ванной. Ни в гараже.

Нигде.

Никаких признаков того, что кто-то вломился на склад, тоже не было, так что единственное, что имело смысл, это то, что Уиллоу просто… ушла.

– Вот.

Звук голоса Вика отвлекает меня от мыслей. Когда я снова поворачиваюсь к нему, он наклоняется вперед над своим столом, его взгляд сосредоточен на экране.

На его большом Г-образном столе установлено несколько мониторов, и на экране одного из них размытое изображение. Несколько нажатий на клавиатуре делают картинку более четкой, превращая ее в фигуру Уиллоу, идущую по улице в темноте. Она выглядит такой маленькой, такой уязвимой и сгорбленной, ее светлые волосы блестят в свете уличных фонарей.

В горле застревает ком, и мне хочется вернуться в прошлое и броситься туда, где она сейчас, защитить ее и убедиться, что она вернется сюда в целости и сохранности. А потом спросить ее, какого черта она вообще сбежала.

Вик отслеживает ее движения по камере, в то время как мы с Мэлисом толпимся у него за спиной, практически затаив дыхание, и смотрим отснятый материал.

Она идет по улице, пересекает чей-то двор и ненадолго исчезает, а затем снова появляется на другой стороне квартала, двигаясь все так же быстро.

– Это что? – внезапно спрашивает Мэлис, тыча пальцем в экран.

Я приглядываюсь повнимательнее и вижу темную фигуру, скрывающуюся в тени, которая следует за Уиллоу по пятам. У меня в груди зарождается нехорошее предчувствие, и чувство страха оправдывается, когда мгновение спустя мы видим, как мужчина выходит из тени и приближается к Уиллоу.

Он подходит к ней сзади и, похоже, что-то говорит ей на ухо, прежде чем грубо хватает ее и зажимает чем-то рот и нос.

Виктор снова стучит по клавиатуре, его пальцы молниеносно порхают по клавишам. Он увеличивает изображение, но из-за темноты и того, как мужчина стоит, мы не можем разглядеть его лица.

– Черт! – взрывается Мэлис. Его покрытые татуировками руки сжимаются в кулаки, и он выглядит так, будто ударил бы по чему-нибудь прямо сейчас, если бы на его пути не стояло дорогое компьютерное оборудование Вика. – Чтоб тебя, мать твою.

Вик сжимает челюсти, его голубые глаза сужаются, но он ничего не говорит. У меня внутри все переворачивается, пока мы втроем смотрим на экран. На темном, слегка зернистом кадре Уиллоу пытается вырваться из рук мужчины, а затем падает, обмякая и теряя сознание в его объятиях.

– Что за ублюдок? – спрашивает Мэлис. – Какого черта ему от нее нужно?

Даже думать об этом мерзко, но только один вариант имеет смысл. Существует лишь один человек, который мог бы охотиться за Уиллоу. Только он знает о ее связи с нами и что-то может выиграть от ее похищения.

– Илья, – произношу я, и голос мой звучит горько и искаженно. – Наверняка. Кто еще мог бы захотеть похитить ее?

Мэлис поворачивается и бросает на меня мрачный взгляд, и когда Вик поднимает глаза, я понимаю, что озвучил мысли братьев.

– Черт, – снова рычит Мэлис.

– Он, наверное, нашел нас, – бормочет Вик. – Скорее всего, отыскал способ отследить вас досюда, а затем решил прийти за Уиллоу. Она стала для него легкой мишенью, одна на пустой улице, вдали от нас.

– Найди ее, – огрызается Мэлис. – Найди, мать твою. Куда этот ублюдок ее дел?

Вик просто кивает, возвращаясь к компьютеру. Он просматривает запись, но как только Илья и лежащая без сознания Уиллоу исчезают из поля зрения камеры, найти его снова становится невозможно.

Мэлис убеждает Вика продолжать поиски, и тот подчиняется, но мне кажется, мы все знаем, что такие люди, как Илья, умеют прятаться лучше, чем Уиллоу. Скорее всего он знал, куда направиться, чтобы мы никак не смогли его отследить.

– Он ушел, – наконец говорит Вик, поворачиваясь на стуле. – Я не могу взять след.

Мэлис выглядит так, будто вот-вот слетит с катушек, каждый мускул его могучего тела напряжен – он того и гляди взорвется. Серые глаза полыхают безумием, бегают по сторонам, дыхание прерывистое.

Честно говоря, я чувствую то же самое. Если у нас не получится узнать, куда Илья увез Уиллоу, неизвестно, что может случиться.

– Нужно найти ее, – говорю я, проводя рукой по волосам. – Мы знаем, каким был Николай, и если Илья хоть немного похож на своего брата и Уиллоу у него…

Я умолкаю. Мне не стоит заканчивать это предложение. Если я скажу правду о том, что может произойти, вслух, это может так разозлить Мэлиса, что он и правда пробьет дыру в одном из мониторов Вика.

– Я еще посмотрю, – тихо говорит Вик. Он начинает с самого начала, пытаясь внимательнее просмотреть запись и найти хоть какой-то намек на Илью или Уиллоу.

– Подожди, – говорит Мэлис, на секунду освобождаясь от ярости. Или, что более вероятно, используя ее в качестве энергии, а не давая ей привести себя в оцепенение. – Где он схватил ее? Точное местоположение.

Виктор возвращается к тому месту, где Илья забрал Уиллоу, и, наблюдая за этим снова, я испытываю еще большую беспомощную ярость, чем в первый раз.

– Кажется, я смогу узнать название улицы, – говорит Вик. – Подождите…

Он увеличивает изображение, настраивая картинку в поисках нужных меток. Когда он останавливается на перекрестке, Мэлис резко кивает, затем смотрит в мою сторону и указывает подбородком на дверь.

– Мы пойдем туда и попробуем проследить за путем, которым пошел Илья, – говорю я Вику, догадываясь, о чем, должно быть, думает Мэлис. – А ты продолжай просматривать.

– Хорошо. Идите. – Братишка даже не удосуживается оторвать взгляд от своих компьютеров. – Если повезет, он оставил след, который вы сможете отследить. Позвоните, если что-нибудь найдете.

– Обязательно. Ты тоже звони, если наткнешься на что-то.

Он кивает, его пальцы продолжают порхать над клавишами. Мы с Мэлисом направляемся к выходу, но прежде, чем доходим до двери, Вик снова заговаривает.

– Мэлис… – говорит он, а затем замолкает с напряженным выражением лица.

Мэлис просто кивает.

– Знаю, – говорит он. – Позвони мне, если что-нибудь найдешь. Что угодно.

– Конечно.

Мы поворачиваемся и выходим из комнаты, и я изо всех сил стараюсь держать свои эмоции под контролем, пока мы спускаемся по лестнице на первый этаж. То, что даже Вик, который всегда был мастером скрывать свои эмоции и держать все под контролем, волнуется, говорит о многом. Уиллоу много значит для всех нас, и то, что она пропала и находится в опасности, приводит меня в гребаное бешенство.

Мы с Мэлисом собираемся и через несколько минут садимся в машину. Он поворачивает ключ в замке зажигания, двигатель урчит, и мы выезжаем из гаража. Пока едем, я позволяю тишине затянуться на мгновение. Мне не хочется задавать вопрос, который вертится на языке. Но чем дольше я его не задаю, тем сильнее он заседает у меня в голове, и, в конце концов, я все же делаю глубокий вдох и бросаю взгляд на своего старшего брата.

– Как думаешь, Уиллоу еще жива?

Его челюсть сжимается, а пальцы сжимают руль так, что костяшки пальцев белеют от напряжения.

– Да, – хмыкает он. – Пока что.

Мне не требуются объяснения, чтобы понять, что он имеет в виду. Все это время Илья искал информацию, пытаясь выследить убийц своего брата. Теперь у него в руках Уиллоу, единственная свидетельница убийства. Он использует ее именно так, как мы и боялись: как средство добраться до нас троих.

Этого мы и боялись с самого начала. По этой самой причине мы преследовали ее, а затем заставили переехать к нам, когда стало ясно, что кто-то рыщет вокруг и задает вопросы.

Когда мы согласились отправиться за Николаем и отомстить за смерть нашей матери, мы знали, что есть шанс, что кто-нибудь пронюхает об этом и решит отомстить нам. Но пришли к решению, что рискнуть стоит.

Теперь меня переполняет страх, что Илья замешан в этой заварухе. Но страх не за себя и братьев. На это мне сейчас насрать.

Все мое существо боится за Уиллоу. За прекрасную ангельскую малышку, что попалась нам в руки, а после стала для нас чем-то большим, чем просто девушкой, которую можно использовать в своих целях.

Я знаю, она сильнее, чем кажется.

Но с таким человеком, как Илья… этого может оказаться недостаточно.

3. Уиллоу

Грудь поднимается, а в нос ударяет тошнотворно-сладковатый запах гниющего дерева, плесени и пыли.

Я лежу лицом вниз на полу, куда Илья кинул меня, когда снова притащил к тому месту, где я сидела. Сердце сходит с ума – от попытки бегства и от страха перед тем, что случится дальше.

Я была так близко, но, увы, недостаточно.

Илья снова схватил меня, и теперь он зол.

Я извиваюсь на месте, пытаясь высвободить запястья из веревок, которые все еще крепко стянуты за моей спиной. Теперь, когда угол наклона моих рук изменился, и я больше не привязана к стулу, подвижности стало чуть больше.

Но не успеваю я воспользоваться этим преимуществом, как Илья хватает меня и грубо переворачивает на спину. Я вздрагиваю, когда мои руки оказываются за спиной, прижатые моим весом.

Лицо Ильи искажается маской гнева и презрения, а после он разрезает веревки, обмотанные вокруг моего торса. Затем скользит по мне руками, его грубые пальцы проникают в те места, где нож разрезал мою рубашку, и касаются кожи.

Внутри поднимается отвращение, меня тошнит, и я пытаюсь вывернуться, но бежать некуда. Илья жестко обхватывает ладонями мою грудь и проводит пальцами по соскам.

– Никуда ты не денешься, – говорит он, выплевывая слова с сильным русским акцентом. – Ты усложняешь мне работу, но я прослежу, чтобы она была выполнена.

– Иди на хрен! – шиплю я, и весь мой страх выплескивается наружу в виде беспомощного гнева.

– Ха. – Темные глаза Ильи скользят по моему телу, но в них нет жара. Только отвращение и ярость. – Может, это ты сядешь на мой хрен. Ты, конечно, та еще страшила, но киска у тебя наверняка тугая.

Он сильно сжимает один из моих сосков, покручивая его, и я прикусываю нижнюю губу, чтобы не закричать от боли. Другая его рука опускается мне между ног, обхватывая лобок через брюки.

– Нет! – Я выдыхаю, борясь еще сильнее, пытаясь вырваться из его хватки. – Нет, не надо…

Он смеется, звук получается грубый и глубокий.

– Поверь, ты не в моем вкусе, – уверяет он меня. – Тощая, покрытая шрамами. Но, может, если я хорошенько отымею тебя, ты поймешь свое место.

Я почти теряю сознание от страха, но ужас, который растет внутри, вызывает головокружение и тошноту. Воспоминания о его брате снова всплывают в голове. Та ужасная ночь, произошедшая много недель назад, смешивается с этой.

На секунду я снова оказываюсь в той комнате борделя, лежу на кровати, пытаясь справиться с охватившей меня паникой. Руки Николая повсюду, срывают с меня одежду, касаются кожи. Паника и остатки наркотиков, все еще находящихся в моем организме, мешают понять, что реально, а что нет, и лицо Ильи продолжает расплываться и изменяться надо мной – в одну секунду оно его, а в следующую – Николая.

Рука Ильи скользит вверх по моему телу, по груди к шее, а затем к щеке.

– На меня смотри, – требует он, грубо хватая меня за подбородок и поворачивая мою голову так, чтобы я смотрела на него.

Все мое тело кипит от адреналина, а его пальцы так близко к моему рту, что я инстинктивно дергаюсь.

Я вырываю свой подбородок из его хватки, а затем сильно прикусываю толстый мозолистый палец. Чувствуя кровь на языке, я понимаю, что повредила кожу. Это притупляет мои чувства и вызывает рвотный позыв.

– Гребаная тварь! – рычит Илья, отступая назад и убирая руку от моего рта.

Пока он не придавливает меня своим весом, я могу сопротивляться сильнее и пытаться вырваться, но он слишком быстр. Илья вскакивает на ноги и тянет меня за собой, обхватывая одной рукой мое горло.

У него такая большая ладонь, что он может с легкостью поднять меня за шею. Мои ноги бесполезно болтаются, я борюсь с веревками на запястьях, пытаясь глотнуть воздуха, в то время как он еще сильнее сжимает мою шею.

Черт. О боже, нет.

Какими бы ни были его планы в отношении меня раньше, сейчас он определенно выглядит так, будто хочет меня убить.

От паники и нехватки воздуха у меня начинает расплываться зрение. Я борюсь с его железной хваткой изо всех сил, но он слишком силен. Без помощи рук я не могу даже схватить его за предплечья или поцарапать кожу, чтобы попытаться заставить его отпустить меня.

Я задыхаюсь, и темнота вокруг начинает сгущаться, застилая мне зрение, а голова кружится.

Затем в темноте позади Ильи мелькает что-то яркое, привлекая мое внимание.

Огонь.

Позади него возникло небольшое пламя, вероятно, из-за искр, которые вспыхнули, когда я споткнулась о провода. Старые половицы – идеальное топливо для костра, и по мере того, как мое тело содрогается от недостатка кислорода, пламя разгорается все ярче.

Старое, прогнившее дерево загорается, тлеет, как только на него попадают искры, а видавшая виды сломанная мебель, сваленная в кучу по углам, вряд ли сможет замедлить распространение огня.

Запах пепла и дыма усиливается, у меня слезятся глаза – а, может, это из-за руки Ильи на моей шее.

Внимание Ильи сосредоточено на мне, глаза прищурены. Он держит меня за горло, но мерцающий свет, наконец, привлекает и его внимание. Ублюдок поворачивает голову, чтобы посмотреть, и я вижу, как его глаза на секунду расширяются, прежде чем он роняет меня на землю.

Я тяжело приземляюсь, хватая ртом воздух. Шея превращается в кольцо страданий, глотать больно. Дышать тоже больно, но я заставляю себя поглощать воздух, в попытке остановить головокружение. Но едва я успеваю сориентироваться и встать на ноги, чтобы попытаться убежать, как Илья снова хватает меня за руки. Он с силой поднимает меня на ноги и тащит в направлении огня.

– Маленькая дикая сучка, – рычит он. – Это послужит тебе уроком.

Я будто бы пушинка в его руках. Он настолько огромен, что может тащить меня, словно тряпичную куклу. Я упираюсь всеми силами, но этого мало, чтобы остановить его.

Никогда не думала, что пожар может разгореться так быстро, но он уже начинает распространяться.

Жар невероятный, кажется, будто он обжигает мою кожу даже с такого расстояния. Я набираю полные легкие дыма, и во мне растет какой-то невероятный ужас, которого я никогда раньше не испытывала.

Еще до этого, просто будучи в руках Ильи, я боялась до ужаса, меня поглощала паника, но теперь, когда он тащит меня к огню, во мне просыпается нечто дикое. Такое чувство, будто в мозгу происходит короткое замыкание, и единственные слова, крутящиеся в моей голове, это – нет, нет, нет.

Вид оранжевых языков пламени пробуждает во мне едва заметные воспоминания о пожаре из детства – те, в существовании которых я никогда не была уверена. Может, они реальны, а может, я просто выдумала их в своей голове. Но в любом случае, мое тело словно помнит тот жар, помнит страх обжечься, и сейчас все эти чувства пробуждаются во мне, заставляя отчаянно сопротивляться, пока Илья тащит меня к пламени.

– Нет! – воплю я, дергаясь в его хватке и в веревках, которые по-прежнему связывают мои запястья. – Нет, отпусти меня! Нет!

– Заткнись на хрен, – рычит он. – Может, если я подправлю твое милое личико огоньком, чтоб оно стало похоже на все остальное твое тело, ты расскажешь то, что я хочу знать.

Я яростно качаю головой, сердце бешено колотится. Языки пламени охватывают дерево разбитого предмета мебели, и тлеющие угли взлетают в воздух неподалеку от нас. Я отшатываюсь, пытаясь сохранить дистанцию, но Илья продолжает тащить меня вперед.

Пламя застилает глаза, и все, о чем я могу думать, – пожар. Мои легкие заполнены дымом, и каждый вдох причиняет боль. У меня кружится голова, но холодный ужас не дает мне сосредоточиться. Я должна освободиться от него. Должна сбежать. Я не могу позволить ему сделать это.

Я не хочу умереть вот так.

Тяжело дыша, я дергаю за веревки, которыми связаны мои руки. Теперь они немного ослабли, и мне удается высвободить одно запястье из пут. Место, где веревка содрала кожу, жжется, но я почти не замечаю боли. Толстый трос падает, и я вырываюсь из хватки Ильи.

Он чертыхается и притягивает меня ближе, прижимая к своему телу. Я хнычу, вырываясь из его объятий, но затем чувствую что-то гладкое под своей рукой.

Из его кармана торчит складной нож. Вероятно, тот самый нож, которым он резал меня и мою одежду, и я могу только догадываться, что еще этот урод собирался сделать с его помощью. Но я не позволяю себе думать об этом. Я просто сжимаю пальцы на рукояти и выдергиваю его.

Лезвие бесшумно выскальзывает, и я не колеблюсь.

Я набрасываюсь на него, отчаянно пытаясь заставить его отпустить меня. Кончик ножа вонзается ему в бок, и Илья резко останавливается. Он смотрит на рану, затем снова на мое лицо. В его глазах смешиваются удивление и гнев.

На долю секунды я тоже застываю, как вкопанная.

Я не целилась в конкретное место и теперь почти в шоке, что мне удалось ударить его ножом. Кровь струится вокруг раны, растекаясь по его рубашке.

– Мразь! – рычит он.

Илья внезапно отпускает меня и наклоняется, чтобы выдернуть лезвие из бока. Как только я освобождаюсь от его хватки, тут же бросаюсь бежать в противоположном направлении, спасаясь и от него, и от огня.

Мое сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот выскочит из груди, и с каждым отчаянным вдохом боль в груди становится только сильнее. Я чувствую прилив сил и одновременно тяжесть ужаса, но знаю, что не могу остановиться. Я должна продолжать бежать.

У меня кружится голова, и пока я бегу, перед глазами все расплывается. Не могу сказать, от паники это или от дыма. Дышать становится все труднее и труднее, и в этом тоже непонятно, кого винить.

Все, что я знаю, – мне нужно уходить.

Илья кричит у меня за спиной, его низкий голос сливается с треском и шипением горящего дерева. Огонь распространяется, старое деревянное здание быстро разгорается, и жар становится невыносимым.

Я возвращаюсь к двери, до которой почти добралась в первый раз, и распахиваю ее, видя впереди коридор с ведущей вниз лестницей в самом конце. В коридоре есть и другие двери, но я даже не пытаюсь открыть их, а сразу бегу к лестнице, пытаясь спуститься до того, как огонь поглотит пол, на котором я стою.

Наверное, это заброшенный дом или что-то в этом роде. Очень старый и битком набитый вещами, готовящимися сгореть в яростном пламени.

Позади я слышу топот ног Ильи. Он бежит за мной. Я подавляю всхлип и понимаю, что плачу, слезы текут по щекам, а глаза щиплет от дыма.

Я неуклюже вытираю лицо, сбегая по ступенькам так быстро, что едва могу себя контролировать. Одна из ступенек прогибается под моим весом, и я сильно спотыкаюсь, подворачиваю ногу и падаю, пролетая последние четыре или пять ступенек.

По пути вниз я ударяюсь головой о перила и слышу, как дерево скрипит и стонет от силы удара. На секунду у меня кружится голова, перед глазами мелькают звездочки. Я оглядываюсь, но паника, овладевающая мной, не позволяет остановиться надолго.

Беги, Уиллоу. Нужно выбраться. Убирайся отсюда!

Я подтягиваюсь, тяжело дыша и пытаясь восстановить равновесие. Когда хватаюсь рукой за перила, чтобы не упасть, сверху доносится грохот, громкий и пугающий. Я подпрыгиваю, сердце подскакивает к горлу. Раздается еще один грохот, и на этот раз часть потолка рядом со мной обваливается. Горящие балки падают на пол.

Дерьмо!

Я снова бросаюсь бежать, пока пламя лижет стены вокруг меня.

Тусклый свет уличного фонаря проникает в пыльную переднюю, и я почти рыдаю от облегчения, когда нахожу дверь. Она наполовину снята с петель, перекошена в раме, и я рывком открываю ее, спотыкаясь на заросшем газоне.

Воздух снаружи прохладный и чистый, и я с благодарностью вдыхаю его, пытаясь сориентироваться. Перед глазами снова все расплывается, темнеет по краям.

Голова раскалывается от падения с лестницы, но я не останавливаюсь. Спотыкаясь, я направляюсь к дороге, отчаянно пытаясь убежать. Илья, должно быть, уже близко. Скорее всего, он прямо за мной.

Я делаю еще один шаг, но в этот момент земля, похоже, уходит из-под ног. Я тяжело приземляюсь, колючая трава больно колет ладони, и вот я на четвереньках. Когда поднимаю глаза, все вокруг меня кружится. Я не могу понять, вышел ли Илья из дома вслед за мной. Не могу ни на чем сосредоточиться.

Я усиленно моргаю, пытаясь оставаться в сознании, оттащить себя от темной бездны, которая так маняще взывает ко мне. Но силы покидают меня. Все кажется таким тяжелым. Веки. Руки. Ноги. Темнота окутывает все, заполняя меня целиком и полностью.

Затем мои глаза закатываются, а голова ударяется о землю.

4. Уиллоу

Кожу щекочет легкий ветерок. Я чувствую, как кто-то хватает меня за запястье. Это приводит меня в чувство, и я резко просыпаюсь, пытаясь сесть прямо. К первой паре рук присоединяются еще одни, толкающие меня обратно, и я слышу приглушенный голос, который что-то говорит.

В груди поднимается волна паники, ведь я могу думать лишь о том, что это Илья. Он поймал меня и снова пытается причинить боль. Я бьюсь в чьих-то руках, подавляя рыдания от всепоглощающего страха.

– Нет… – удается мне выдавить из себя. – Нет, слезь с меня!

– Эй. – Слышу я голос, и, когда звуки становятся четче, я понимаю, что это не грубое ворчание Ильи. Это женский голос, и он звучит нежно. – С тобой все в порядке. Ты в безопасности.

Я медленно моргаю, и через несколько секунд зрение восстанавливается.

В глаза словно песка насыпали, они все еще горят от дыма. Но я вижу достаточно хорошо, чтобы понять, что надо мной склонился не Илья. Это женщина с темными волосами и мягкой улыбкой, одетая как санитар. Совсем рядом я различаю мигающие огни машины скорой помощи, а также пожарных и еще нескольких медиков, собравшихся поблизости.

Подобно удару, меня поражает облегчение, и я снова ложусь на спину, прерывисто выдыхая.

– Что случилось? – спрашиваю я, прерываясь, чтобы откашлять сгусток темной мокроты.

– Кто-то из местных увидел пламя и позвонил в 911, – говорит женщина. – Ты можешь рассказать, что произошло?

Я киваю.

– Мужчина. Крупный. Он похитил меня и привез сюда. Я была внутри, когда здание загорелось. Но мне удалось убежать.

– Подожди секунду, – говорит она. – Не двигайся.

Если честно, теперь, когда я, кажется, в безопасности, шевелиться мне совсем не хочется, даже если бы я и могла. Тело выжато, словно лимон, все болит. Понятия не имею, сколько я пробыла без сознания, но паника, охватившая меня ранее, прошла, оставив после себя лишь усталость и неприятные ощущения в горле. Дышать сложно, все жжется, и каждый приступ кашля отдается острой болью в груди.

Я смотрю в небо, стараясь не думать о том, как близка была к смерти.

Санитар подходит к группе пожарных, и они теперь достаточно близко, чтобы я могла разобрать обрывки их разговора.

– …говорит, что ее похитил крупный мужчина.

– …тело, да. Наверху лестницы. Большой парень.

– …мертв?

– Да. Сильно обгорел… застрял… не выбрался.

Я резко втягиваю воздух, а потом прерывисто выдыхаю, пытаясь собрать воедино услышанное.

Они говорят об Илье. Наверняка.

Непохоже, что в здании с нами был кто-то еще. И пока бежала, я слышала грохот. Потолок начал рушиться, так что, возможно, на него что-то упало.

И один из пожарных сказал «мертв».

Он мертв.

Я снова и снова прокручиваю в голове эти слова, пытаясь придать им смысл. Я понимаю, что это значит – здоровенный русский испустил дух и теперь не сможет причинить мне вреда, но какая-то часть меня не совсем в это верит. Словно это очередной трюк, и он в любую секунду может выскочить из-за развалин здания и снова броситься на меня.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь дышать нормально, но чувствую, что дрожу. Отступившая паника снова начинает овладевать мной.

– Ты в порядке, – шепчу я себе. – Все в порядке, он мертв. Ты в безопасности.

Но в голове страшная неразбериха, и слова как будто до меня не доходят. Стена страха слишком толстая, и с каждым вздохом я дрожу все сильнее. Похоже, я на грани приступа паники, эмоции бушуют в груди подобно урагану.

– Тише, успокойся, – снова говорит санитарка. Ее рука мягкая и теплая, но я все равно отстраняюсь от ее прикосновения. – Все в порядке. Ты с нами. Мы отвезем тебя в больницу, чтобы ты могла пройти обследование. Ты надышалась дымом и наверняка в шоке.

Обхватив себя руками, отрывисто киваю. Зубы слегка стучат, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы не поддаться панике, позволяя женщине-санитару и остальным делать то, что необходимо.

Каталку, на которой я лежу, задвигают в заднюю часть машины скорой помощи, и я то прихожу в себя, то теряю сознание, пока автомобиль с визгом мчится по шоссе в больницу.

– Тебе повезло, что вовремя выбралась, – говорит другой врач. Молодой человек с горящими глазами. – Судя по тому, что рассказали нам пожарные, дом быстро сгорел.

– Он был старым, – отвечает женщина. – Вопрос времени.

Несмотря на безопасность, я не могу избавиться от ощущения жара на своей коже. И от осознания, насколько близко я оказалась к тому, чтобы заживо сгореть в разрушающемся здании, как Илья, у меня внутри все скручивается в тугой узел. Паника по-прежнему угрожает охватить меня целиком, и я снова закрываю глаза, приветствуя волну головокружения, от которой становится трудно думать.

К счастью, вскоре мы добираемся до больницы, и там все приходит в движение. Из машины выскакивают санитары, выкатывают каталку. Меня везут по стерильно-белому коридору. Голоса перекликаются между собой, когда врачи скорой помощи передают меня персоналу больницы. Меня подключают к капельнице и нескольким другим аппаратам.

Медбрат измеряет мои показатели и хмурится, когда видит, в каком состоянии моя шея, замечает порезы и синяки на теле. Он выскальзывает из палаты, и через несколько минут его заменяет высокая женщина-врач в белом халате. Она осматривает меня, а затем два санитара везут мою койку по коридору на рентген.

Трудно уследить за всеми разговорами. У меня все еще кружится голова. Доктор достает маленький фонарик и просит меня проследить за ним взглядом, что я и делаю, насколько могу.

– Вы знаете, какой сейчас год? – спрашивает она, и я киваю, давая ответ.

Она выглядит довольной, и меня отводят обратно в маленькую больничную палату.

– Переломов нет, – говорит она мне, стоя возле моей кровати. – У вас сильный ушиб шеи и несколько рваных ран, но их уже привели в порядок. Когда вы ударились головой?

– Я упала с лестницы, когда пыталась выбраться, – объясняю я. Мой голос звучит как чужой, грубый и скрипучий от дыма и удушения.

Доктор кивает.

– Что ж, к счастью, у вас нет сотрясения мозга, только шишка на голове. Вам очень повезло, травм довольно мало. Учитывая все обстоятельства, с вами все в порядке.

Забавно. Я не чувствую себя в порядке.

Хорошо, что мне не придется долго лежать в больнице и что после этого испытания у меня ничего не сломано, но когда я закрываю глаза, то все еще вижу оранжевое пламя и чувствую на себе руки Ильи. Его нож, скользящий по моей коже.

– Здесь полиция, – продолжает доктор, и я моргаю, глядя на нее, пытаясь сосредоточиться. – Если вы дадите согласие на проведение анализа ДНК, мы надеемся, что они смогут установить личность нападавшего.

– Ладно. – Я сглатываю и прочищаю горло. – Я согласна.

Она улыбается и кивает, направляясь сообщить копам мой ответ. Конечно, я уже знаю, кто это был. Илья Петров, брат Николая Петрова. Он охотился за мной только потому, что братья Воронины убили его брата, а мне не повезло оказаться там, когда это случилось.

У меня берут образец ДНК, и как только медсестры уходят, чтобы провести анализ, мое тело утопает в изнеможении. Я то погружаюсь в сон, то выныриваю из него, дремлю и тут же резко просыпаюсь. Я так устала. Каждая частичка меня чувствует себя измотанной, но в то же время во мне все еще горит искра адреналина.

Все, что произошло за последние двенадцать часов, для меня почти невыносимо. Я чувствую, как перехватывает дыхание от перепрыгивания с одной эмоции на другую. До встречи с Ильей предательство братьев занимало меня больше всего. Я и представить не могла, что может быть что-то хуже этого.

После того, как Илья накачал меня наркотиками и чуть не изнасиловал, то видео, которое я увидела в комнате Вика, кажется таким далеким. Но я по-прежнему чувствую ту боль, – она вонзается в сердце, словно кинжал. Как же много всего случилось.

Я позволяю себе отдыхать столько, сколько могу, и, хотя больничная койка не особо-то удобная, это лучше, чем быть привязанной к стулу в дряхлом здании. Кто-то приносит мне воды, оставляя ее на столике у кровати, и как только они уходят, я с благодарностью выпиваю ее одним глотком. Горло все еще болит, но прохладная вода приятно согревает его.

Некоторое время спустя в комнату входят двое полицейских. У одного из них хватает такта постучать по дверному косяку, и я моргаю, очнувшись от легкой дремоты.

– Мисс… Хейз? – говорит он. – Извините за беспокойство. Мы не отнимем у вас много времени.

– Ладно, – бормочу я, переводя взгляд с одного на другого.

– Вы можете вкратце рассказать нам, что произошло? – спрашивает первый полицейский.

– Я вышла на… прогулку, – говорю я, немного запинаясь. – И какой-то здоровенный парень схватил меня. Он чем-то усыпил меня, и когда я очнулась, то оказалась в том доме.

– Вы когда-нибудь видели его до сегодняшнего вечера?

Я качаю головой. Технически, это даже не ложь. До того, как он похитил меня, я видела Илью только на фотографии в компьютере Вика и никогда раньше с ним не встречалась. По крайней мере, лично.

– Нет. Никогда. Я его не знала.

Полицейский кивает, что-то записывая.

– У вас есть какие-нибудь предположения, зачем он вас похитил?

Я снова качаю головой.

– Нет. Он почти ничего не сказал. Только то, что я от него не отделаюсь и у него на меня планы.

– С вами в здании был кто-нибудь еще?

– Нет, – отвечаю я им. – Ну, то есть, не думаю. Я не покидала комнату, в которой он меня держал, пока не попыталась сбежать.

– Как вам это удалось? – спрашивает второй полицейский.

– Из-за оборванных проводов вспыхнул пожар. Он начал разгораться, и тот мужчина попытался… – Мой голос срывается, и я слегка кашляю. Мне трудно говорить об этом даже сейчас, когда знаю, что я в безопасности.

– Все в порядке, – тихо говорит первый полицейский. – Не торопитесь.

Я с трудом сглатываю и делаю еще глоток воды.

– Он пытался подтащить меня к очагу возгорания, – говорю я. – Я испугалась и сумела вырваться. Побежала к двери, а потом упала с лестницы, но мне удалось выбраться.

– Вам повезло, – бормочет второй полицейский.

Я киваю, глядя на больничную койку.

Дверь слегка приоткрывается, и в нее просовывается голова еще одного полицейского. Он шепчет что-то на ухо тому, кто задавал больше всего вопросов, и смотрит на меня.

– Мы провели анализ ДНК, – объясняет он. – Мужчину, который на вас напал, звали Илья Петров.

Он смотрит на меня так, словно ожидает увидеть на моем лице призраки узнавания, но я просто киваю, глядя прямо ему в глаза. Конечно же, я не говорю им, что уже знала об этом.

– Он мертв, погиб при пожаре. Ему не удалось выбраться. – Полицейский замолкает, все еще глядя на меня. Затем добавляет: – Мисс Хейз, ваша ДНК также всплыла в системе.

Я хмурюсь, поджимая губы.

– Что вы имеете в виду?

В связи с Ильей? Или с братьями Ворониными?

Вряд ли это так, но…

– Совпадение с нераскрытым делом. А если точнее, с маленькой девочкой, которая пропала много лет назад. Мы получили ДНК от одного из ее родителей, чтобы попытаться использовать в качестве совпадения, если ее когда-нибудь отыщут, но она так нигде и не всплыла. – Он делает шаг вглубь комнаты, слегка приподнимая брови. – До этого момента.

Секунду я просто пялюсь на него. Из всего, что он мог сказать, это было последнее, чего я ожидала. Один из моих родителей еще был жив? И хотел меня найти?

Полицейский продолжает говорить, и я отвлекаюсь от мыслей, чтобы послушать его, потому что отчаянно хочу узнать, что он скажет по этому поводу.

– Согласно нашим документам, ваши родители умерли, но у вас есть бабушка, которая все еще жива.

Кровный родственник. Не родители, но… бабушка? Человек, знавший их и возможно знавший меня до того, как произошел пожар?

Мысли мечутся в голове, как сумасшедшие, пытаясь воплотиться в нечто реальное. Это новое открытие, вдобавок к сегодняшним событиям, заставляет меня задуматься, – а не брежу ли я? Может, у меня галлюцинации?

Возможно ли это на самом деле?

– Вы хотите, чтобы мы с ней связались? – спрашивает меня полицейский.

Я немедленно киваю, поворачивая голову еще до того, как по-настоящему обдумываю ответ.

У меня есть бабушка. Семья.

Настоящая.

5. Уиллоу

Двое полицейских, вошедшие в комнату первыми, встают, и один из них кивает мне.

– Спасибо, что уделили время, мисс Хейз, – говорит он. – Мы позвоним вашей бабушке.

Они выходят, оставляя меня ненадолго одну. Прежде чем я успеваю разобраться в бушующих во мне клубке мыслей и эмоций, входит медсестра. Она доливает воду и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь.

– Эм, нет. Спасибо. – Я качаю головой.

– Хорошо. Вас скоро выпишут, – говорит она.

Я почти не слышу ее, просто молча киваю, рассеянно теребя одеяло на кровати.

У меня есть бабушка.

Не приемная мать, – женщина, которая, казалось, никогда по-настоящему не понимала, что вообще значит слово «мать». Не просто кто-то, кто использовал меня в своих целях больше, чем заботился обо мне. Нет, настоящий родственник, связанный со мной кровными узами.

Я продолжаю возвращаться к этой мысли снова и снова. Это были чертовски ужасные двенадцать часов. Я то и дело металась от одного кошмара к другому, и этот единственный факт стал для меня якорем. Я храню его близко к сердцу, будто он в данный момент может помочь мне удержаться на плаву в хаосе моей жизни.

Я всегда чувствовала себя одинокой. Всегда была одна – работала, кое-как перебивалась, копила деньги. Мисти обманывала меня, и каждый раз, когда она совершала нечто дерьмовое, я пыталась начать все сначала. Затем, с братьями Ворониными, что-то изменилось. Правда, ненадолго. Мне казалось, будто я нашла место, к которому теперь смогу по-настоящему принадлежать… пока не поняла, что я для них никто.

Просто еще одно развлечение.

Та, кого они могли бы использовать.

Но теперь у меня появилось что-то наподобие семьи. О чем я всегда и мечтала.

Я помню момент в детстве, когда я лежала в постели после очередного эпического провала Мисти и мечтала о том, что однажды появится кто-то из членов моей настоящей семьи и заберет меня.

Когда я стала старше, начала понимать, что этого, вероятно, никогда не случится, но в глубине души надеялась, что где-то там есть кто-то еще. Дядя. Кузен. Хоть кто-то. Конечно, у моих родителей была какая-то семья, и, возможно, они все еще живы и хотели бы знать, что со мной случилось.

Но никто так и не пришел, а у меня не было достаточной информации о том, кем я была до пожара, чтобы выяснить, как связаться с предполагаемой родней. Так что я оставалась одна.

Но теперь… все изменилось в мгновение ока.

Проходит час или около того, и я слегка вздрагиваю, когда раздается еще один стук в дверь.

– Войдите, – говорю я. Дверь открывается, входит один из полицейских и пожилая женщина.

– Мисс Хейз, – говорит полицейский, слегка улыбаясь и жестом приглашая женщину войти. – Это Оливия Стэнтон. Ваша бабушка.

Я резко втягиваю воздух, уставившись на нее. Женщина на мгновение замирает в дверном проеме, изучая меня так же, как я – ее.

Волосы у нее по большей части седые, но мне интересно, были ли они когда-то светлыми, как у меня. Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь увидеть в нем что-нибудь от себя. Наши носы похожи, а в ее подбородке есть нечто, что напоминает мне мой собственный.

Оливия выглядит ошеломленной. Она несколько раз моргает, глядя на меня, затем заходит в палату и подходит ближе.

– Кертис, – тихо произносит она.

Я хмурюсь в замешательстве.

– Что?

– Мой сын, – поясняет она, протягивая руку, чтобы смахнуть слезинку, скатившуюся из глаз. – Я вижу в тебе так много от моего сына. Это… это правда ты.

Кертис. Мой отец.

Даже не знаю, как относиться к тому, что я наконец-то узнала имя своего отца после стольких лет. Или к тому, что эта женщина реально здесь. Я чувствую себя неловко, не знаю, что сказать или как себя вести. Когда я была ребенком, я представляла, как брошусь в объятия давно потерянного члена семьи и почувствую себя в безопасности и счастливой, но, очевидно, сейчас я этого сделать не могу.

Я просто… Мне так непривычно видеть ее здесь. Смотреть в мягкие карие глаза женщины, вырастившей моего отца. Знавшей мою семью. Она и есть моя семья.

Полицейский, который привел ее, выходит, закрывая за собой дверь, а Оливия садится рядом с моей кроватью и нежно берет меня за руку. Ее ладонь теплая и сухая, кожа немного морщинистая от возраста. На пальцах у нее пара колец, и они приятные на ощупь.

– Эм… – Я колеблюсь, заикаясь, потому что знаю, что теперь моя очередь говорить. – Я Уиллоу.

Оливия улыбается, в уголках ее блестящих от слез глаз появляются морщинки.

– Передать не могу, как я рада познакомиться с тобой, Уиллоу. Твоя мама назвала тебя Розалин, но, конечно, я буду называть тебя тем именем, к которому ты привыкла.

Ну вот, еще одна шокирующая новость. У меня было другое имя. Трудно представить себя кем-то другим, кроме Уиллоу Хейз, но вполне логично, что раньше я была кем-то другим.

– Можете… можете рассказать мне, что со мной случилось? – спрашиваю я ее. – Я не знаю правды. Только предполагала, что мои родители погибли при пожаре, но…

Я замолкаю, и Оливия кивает.

– Конечно. Ты пропала, когда была еще малышкой. Твоя мать погибла при пожаре, и во всем этом хаосе потерялась и ты. Мы не были уверены, было ли это похищение, несчастный случай или что-то еще. Твой отец умер примерно через год после этого. – Она с тихим вздохом опускает взгляд на колени. – Думаю, из-за разбитого сердца. Он слишком много потерял.

Сердце сжимается, грудь переполняют эмоции. Я совсем не помню своего отца, но думать о том, что он остался один, потеряв всю семью, так грустно. Он хотел отыскать меня, но не вышло, и это, должно быть, причинило ему еще больше страданий.

– Его отец – мой муж – умер несколько лет назад, – продолжает Оливия. – Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента и узнал бы, что ты жива.

Я хочу еще о многом спросить. Хочу знать все о своих родителях. Все о жизни, которая была у нас до пожара, и о том, что случилось после. Но я даже не знаю, с чего начать, или как задавать эти вопросы, или даже уместно ли их задавать.

Прежде чем я успеваю что‐либо сообразить, входит медсестра и одаривает меня деловой улыбкой.

– Вы можете быть свободны, мисс Хейз, – говорит она. – С вами все в порядке. В ближайшие несколько дней не перетруждайте себя, и если возникнут какие-либо осложнения, пожалуйста, без колебаний звоните или приходите в отделение неотложной помощи. Вам через многое пришлось пройти.

Я киваю и благодарю ее, ожидая, пока она уйдет, а после начинаю медленно выбираться из постели. Мою старую, изорванную в клочья одежду забрали, оставив меня в простых спортивных штанах и футболке с логотипом больницы.

Я захожу в ванную, чтобы переодеться из больничной одежды, а затем возвращаюсь в палату и вижу, что Оливия все еще сидит на стуле у кровати.

– Э-э, думаю… Мне пора домой, – говорю я ей, неловко переминаясь с ноги на ногу. Мне не терпится выбраться из этой больницы, но я пока не хочу с ней прощаться. Да и как это сделать не знаю. Понятия не имею, как вести себя с ней.

– А где ты живешь? – спрашивает бабушка, хмуря брови. – В полиции мне сказали, что тебя удочерили, когда ты была совсем маленькой. Ты живешь со своей семьей?

Внутренности скручиваются, когда я слышу, как бабушка называет Мисти моей семьей. Но я просто качаю головой.

– Нет, в своей квартире.

Честно говоря, странно думать об этом месте как о доме. Я не была там с тех пор, как братья Воронины ворвались ко мне и заставили переехать к ним, и я даже не вспоминала о ней, пока жила у них на складе. Но теперь эта квартира – все, что у меня есть.

Оливия говорит что-то еще, и мне требуется секунда, чтобы понять, что она спрашивает, где находится моя квартира.

– О, в комплексе «Лейквью Террас», – отвечаю я. Довольно забавное название, учитывая, что рядом с моим домом нет ни озер, ни террас.

Судя по выражению лица Оливии, она понятия не имеет, где это, поэтому я рассказываю о нескольких располагающихся рядом достопримечательностях и ближайших улицах. Ее глаза немного расширяются, и она поднимается на ноги.

– Уиллоу… – запинаясь, произносит она, переплетая пальцы. – Меньше всего мне хотелось бы указывать, как тебе жить, впервые появившись в твоей жизни, но это не самое лучшее место. Я не хочу, чтобы ты возвращалась туда одна. Особенно после того, как на тебя напали.

Часть меня хочет сказать ей, что по этому поводу можно не волноваться. После смерти Ильи не похоже, что кто-то еще станет меня преследовать. Но нужно учитывать братьев Ворониных, и если они узнают, что я вернулась в свою старую квартиру, ничто не помешает им вломиться ко мне, как они, в общем-то, делают всегда.

– Я…

– Пожалуйста, – просит Оливия. – Давай я отвезу тебя к себе, останешься у меня. Только на одну ночь, чтобы ты могла поспать в безопасном месте. – Она слегка смеется, качая головой. – Ну, вообще-то уже утро, но тебе все равно нужно отдохнуть. Я не знаю всех подробностей, но, похоже, ты прошла через тяжелое испытание, моя дорогая.

Она и половины не знает.

От ее заботы у меня кружится голова. Но она права. Это была долгая ночь, и последнее, чего я сейчас хочу, – это оставаться одной.

– Хорошо, – говорю я ей. – Спасибо.

Бабушка улыбается, и в ее улыбке сквозит облегчение, как будто она не была уверена, приму я приглашение или нет. Это так… странно, что кто-то настолько рад моей компании. Но я слишком устала, чтобы разбираться в чувствах, поэтому, когда она выводит меня из палаты, я просто следую за ней.

Мы выходим на улицу, и я с удивлением замечаю, что небо в предрассветных розовых и оранжевых полосах. Сейчас и правда утро.

В голове не укладывается, что вся эта история с Ильей произошла всего несколько часов назад, а мой побег со склада братьев Ворониных вообще будто бы случился в прошлой жизни.

В каком-то смысле мне кажется, словно все это случилось с кем-то другим, а я, выходящая из больницы со своей бабушкой, – это совсем другой человек. Но поскольку мне все еще больно думать о зловещей троице, это определенно неправда.

– Уиллоу.

Этот низкий голос. Я замираю на месте и резко поднимаю голову.

Будто бы мысль о них каким-то магическим образом призвала их сюда. Братья Воронины пересекают больничную парковку, направляясь прямо ко мне и Оливии.

Я моргаю. Кожа горит, а потом становится ледяной.

Это они.

Здесь. Уже нашли меня.

Они втроем идут плечом к плечу, такие же опасно красивые и устрашающие, как всегда. На лице Рэнсома читается облегчение, лицо Виктора словно высечено из мрамора, а челюсть Мэлиса сжата так сильно, что желваки на его щеках вздулись.

Я застываю, сердце бешено колотится о ребра. Думаю, мне следовало ожидать, что, как только я вырвусь из рук Ильи, они смогут меня отыскать. Все, что нужно Вику, – это зацепка, и он способен будет выследить почти любого.

Но все равно это шок – видеть их здесь.

Мышцы напрягаются, дыхание перехватывает, и во мне вдруг просыпается инстинкт «бей или беги». Я понятия не имею, что делать или говорить в их присутствии. Всего несколько часов назад я планировала сбежать из Детройта и никогда не возвращаться. Чтобы больше не видеть их. Но вот они здесь, приближаются ко мне, быстро сокращая расстояние.

Оливия замечает их на мгновение позже меня и слегка отстраняется, выглядя встревоженной.

Не могу ее винить. В глазах постороннего они наверняка выглядят страшно. Они все крупные, в татуировках, и хотя Виктор не такой широкоплечий, как его брат-близнец, он выглядит так, будто при необходимости мог бы переломить человека пополам. Братья кажутся такими же опасными, какими и являются на самом деле. От них волнами исходит сила и уверенность.

Странно, что в какой-то момент у меня совершенно вылетело из головы, как я боялась их раньше. Конечно, я никогда не забывала, кто они и что из себя представляют, но начала чувствовать себя комфортно рядом с ними.

Теперь все в прошлом.

Отныне все, что я чувствую, – это тошноту и нервозность.

Все трое останавливаются в нескольких шагах от меня. Судя по их пристальным взглядам, я понимаю, что они ни за что не уйдут, не поговорив со мной. И последнее, чего я хочу, так это чтобы Оливию втянули в этот кошмар.

– Уиллоу, – шепчет бабушка, придвигаясь ближе ко мне. Она не сводит глаз с братьев, как будто не доверяет им настолько, чтобы отвести от них взгляд хоть на секунду. – Ты знаешь этих мужчин?

Кажется, она вот-вот вызовет копов, и да, наверное, в этом есть смысл. Она явно богата, судя по ее одежде, а братья выглядят как люди, которые без колебаний сделали бы ей больно, лишь бы отобрать то, что у нее есть.

– Да, – отвечаю я ей, отводя взгляд от троицы. – Мне, эм… просто нужно поговорить с ними наедине, если ты не возражаешь.

– О, конечно.

Оливия слегка кивает мне. В ее глазах все еще читается настороженность, но я все же отхожу от нее и приближаюсь к братьям. Бросаю на них взгляд, и мы отходим на небольшое расстояние к крытому участку больничной лужайки. С каждым шагом мое сердцебиение учащается, и к тому времени, когда мы останавливаемся и поворачиваемся лицом друг к другу, пульс скачет, как бешеный.

Рэнсом окидывает меня взглядом, задерживаясь на шее. Я знаю, что он смотрит на синяки от рук Ильи – пятнистое кольцо красновато-фиолетового цвета, которое в лучах раннего утра выглядят еще более темным.

– Черт, ангел, – бормочет он, морщась. – Что он с тобой сделал?

Он тянется ко мне, но я инстинктивно отстраняюсь, не желая, чтобы он прикасался ко мне.

– Со мной все в порядке.

На лице Рэнсома появляется выражение боли и удивления, но он убирает руку и больше не пытается прикоснуться ко мне.

Виктор смотрит через дорогу туда, где ждет Оливия, печатая что-то на своем телефоне и поглядывая в нашу сторону каждые несколько секунд.

– Кто это? – спрашивает он.

Двое других тоже смотрят на нее, и на их лицах читается настороженность – такая же настороженность была на лице Оливии, когда она впервые увидела их. Они словно хотят защитить меня от нее.

Забавно, особенно, когда дело касается этой троицы.

– Моя бабушка, – отвечаю я прямо. Нет смысла это скрывать. – Ее зовут Оливия Стэнтон. Копы нашли ее после того, как взяли у меня анализ крови в больнице.

Брови Рэнсома взлетают вверх, и он переводит взгляд с Оливии на меня, словно ищет сходство. Наверное, он думает о тех временах, когда я считала, что у меня нет семьи, и вот, теперь у меня есть бабушка.

Если бы ситуация была иной, возможно, я бы поговорила с ним обо всех тех сложных чувствах, которые переполняют сейчас мою грудь.

Но все так, как есть.

И я больше не доверяю ему в том, что касается моих чувств.

Выражение лица Рэнсома немного смягчается, в его сине-зеленых глазах мелькает понимание, но я отворачиваюсь от него, не желая этого видеть.

Так я и попала в их ловушку – позволила этим нежным моментам заставить меня забыть, кто эти мужчины на самом деле. Я не хочу никаких напоминаний о том, как я открылась ему. Как рассказала ему о своей боли и шрамах. Как доверяла ему.

– О чем ты, мать твою, думала? – встревает Мэлис. Его голос тверд, и я ощущаю практически облегчение от того, что можно отвести взгляд от Рэнсома и посмотреть в разъяренное лицо его старшего брата. – Какого хрена ты вообще сбежала? Ты знаешь, как это опасно, особенно посреди ночи. Как, мать твою, мы сможем тебя защитить, если ты не рядом?

Он злой, как черт, и это внезапно напоминает мне о том гневе, который вырвался из него, когда он узнал о том, что Колин пытался со мной сделать. Его слова пронзают мое сердце, поскольку я знаю, что все это неправда.

Это все гребаное притворство.

Я складываю руки на груди, пытаясь унять бешеное биение своего сердца.

– А тебе разве не насрать? – огрызаюсь я в ответ. – Ты никогда особо не рвался защищать. Так что можешь прекратить этот спектакль.

– Чего? – Мэлис дергает головой, будто я дала ему пощечину. На секунду в его глазах вспыхивает замешательство, а затем гнев возвращается с новой силой. – Так ты думаешь, да? После всего, что произошло?

– Я не знаю, что еще думать! – практически кричу я, но потом вспоминаю, где мы находимся, и понижаю голос. – Ты говоришь одно, а потом делаешь другое и ждешь, что я просто смирюсь. Позволю тебе обращаться со мной так, как ты, черт возьми, хочешь, и буду благодарна за любые проявления привязанности…

Я обрываю себя, у меня перехватывает горло. Поджав губы, я качаю головой, пытаясь обуздать свои бурные эмоции. Последнее, чего я хочу, – это плакать перед ними.

Я отказываюсь показывать им, как сильно они меня ранят.

Мэлис и Виктор обмениваются взглядами, а Рэнсом делает шаг вперед.

– Уиллоу, – мягко произносит он. – Что случилось? Почему ты ушла? Я думал, у нас все было хорошо. Думал, ты счастлива.

– Я и была! – выпаливаю я. – Я была счастлива. А потом… – Я с трудом сглатываю, глаза щиплет. Выдыхаю. – Я увидела то гребаное видео.

– Что? – Рэнсом хмурится. – О чем ты говоришь?

– Видео. Которое он слепил. – Я тычу пальцем в сторону Виктора. – Я зашла в его комнату и увидела это. На его гребаном компьютере. Все его шпионские записи из моей квартиры. Кадры с того проклятого поля для гольфа, где Колин меня домогался. А еще… то, что мы делали с вами. – Эта часть ранит больше всего. Каждое слово царапает горло, словно наждачка. – Я видела слова, которые вы написали обо мне. И знаю, что вы на самом деле обо мне думаете, так что не надо заявляться сюда и пытаться притворяться, будто я хоть когда-то была вам небезразлична.

Все трое братьев надолго замолкают, удивленно уставившись на меня. Даже глаза Виктора на секунду расширяются, прежде чем выражение его лица становится более нейтральным.

– Уиллоу, – говорит Рэнсом, подходя еще ближе. – Это совсем не то, что ты подумала. Мы должны были…

– Рэнсом, – резко обрывает его Мэлис.

Он качает головой, и Рэнсом замолкает. Все трое обмениваются взглядами, безмолвно переговариваясь друг с другом, и хотя мне не понять, о чем они совещаются, это ранит и выводит меня из себя еще больше.

Еще одно напоминание о том, что я всегда была для них чужой, никогда по-настоящему не вписывалась в их компанию. У них тут целый безмолвный язык, который я никогда не пойму.

Никто из них больше не произносит ни слова, и я на секунду закрываю глаза, чувствуя, как боль в сердце становится все острее.

– С меня хватит, – говорю я им слегка дрожащим голосом. – Найдите другую игрушку, которую можно использовать, как захочется. Илья мертв, так что у вас больше нет причин следить за мной. Угроза миновала. – Я вздергиваю подбородок, глядя на каждого из них по очереди. – Убейте меня, если хотите, но я не вернусь.

– Уиллоу…

На этот раз именно я отмахиваюсь от Рэнсома, качая головой.

– Я ничего не сказала копам. Не упомянула о вас или о том, что знаю, кто такой Илья или Николай. Ваша тайна по-прежнему в безопасности. Все, чего я хочу, – это чтобы вы оставили меня в покое. Пожалуйста. Просто оставьте меня в покое.

Прежде чем они успевают сказать что-нибудь еще, я разворачиваюсь и иду через лужайку обратно к бабушке. Они не пытаются остановить меня, и по какой-то причине это тоже причиняет боль.

Я знаю, что поступила правильно. Если я вернусь к ним, позволю им снова ворваться в мою жизнь, у них будет больше шансов заморочить мне голову. Убедить меня, будто им не все равно, а потом опять использовать меня. Обращаться со мной, как со своей личной шлюхой.

И все же, это чертовски больно. Я чувствую, как мое и без того разбитое сердце разрывается на части с каждым шагом. Ощущаю, как их взгляды устремляются на меня, пока я ухожу прочь, и прожигают мне спину, но я не оборачиваюсь.

– Ты в порядке? – спрашивает Оливия, когда я возвращаюсь к ней. В ее глазах читается беспокойство. – Кто эти мужчины? Они твои друзья?

– Вроде того. Просто парни, которых я знаю. – Я пожимаю плечами, стараясь, чтобы мой ответ звучал расплывчато. – И да, я в порядке. Просто… устала.

Она цокает языком и качает головой, бросая на меня сочувственный взгляд.

– Ну, конечно, устала. Ты через многое прошла. Поехали домой, там ты сможешь отдохнуть.

Она подводит меня к своей машине, стильному и модно выглядящему седану, и открывает для меня пассажирскую дверцу. Я опускаюсь на кожаное сиденье и пристегиваюсь, пытаясь отвлечься и не думать о парнях.

– Ничего, если я порасспрашиваю тебя о всяком? – спрашивает Оливия, ведя машину. – Я знаю, ты устала, но мне просто любопытно. Ты все это время была жива, жила своей жизнью, а я и не подозревала.

– Конечно, – отвечаю я ей, ведь отказаться, наверное, невежливо. – Что ты хочешь знать?

– Ты работаешь в городе?

Я качаю головой.

– Больше нет. Раньше я работала официанткой, потому что мне нужны были деньги на учебу, но я получила… грант, так что я смогла уволиться и полностью сосредоточиться на учебе.

Ни за что на свете я не смогу сказать ей, что «грант» был от трех опасных убийц, которые платили мне за сохранение их тайны.

– О, как замечательно, – говорит она, улыбаясь. – Тебе двадцать два, верно? Ты учишься на последнем курсе?

– Нет, только на втором. Я поздно начала, из-за аттестата.

Она хмурит брови, и я уже знаю, о чем она, должно быть, думает. Прежде чем она успевает спросить, я пускаюсь в объяснения, рассказывая, что пропустила много уроков в школе, поскольку мне приходилось работать, чтобы помочь приемной матери оплачивать счета.

Не то чтобы деньги действительно шли на это, но это уже совсем другая история.

Бабушка молча слушает, и когда я, наконец, заканчиваю рассказывать ей очень краткую версию истории своей жизни и оборачиваюсь, то вижу, что она смотрит на меня. Выражение ее лица – это грусть, смешанная с чем-то похожем на гордость. Она протягивает руку, кладет ее мне на плечо, и я вздрагиваю от неожиданности.

Когда бабушка смотрит на меня, в ее глазах – теплота, а в уголках губ притаилась добрая улыбка.

– Похоже, у тебя была тяжелая жизнь, – бормочет она. – Ты явно умеешь выживать.

– Я… думаю, да. Это было нелегко, но я справилась.

– Ты еще так молода, – говорит она. – И практически сама о себе заботилась.

Я киваю, ведь это правда. Едва ли Мисти когда-либо по-настоящему заботилась обо мне. Она была моей матерью лишь на бумаге, но я делала за нее всю работу. Я следила за тем, чтобы оплачивались счета, содержала квартиру в чистоте. Я помогала ей привести себя в норму, когда она запойно пила или употребляла, или когда очередной клиент распускал руки, пытаясь ею воспользоваться.

Но такова была моя жизнь. Если бы я тратила слишком много времени на размышления о том, насколько это было тяжело или плохо, я бы никогда ничего не добилась.

– Я надеюсь, что в будущем тебе будет легче, – тихо говорит Оливия.

Она сворачивает на узкую извилистую дорогу. Я моргаю, понимая, что за то время, пока мы болтали, она проехала через весь Детройт в район, где я никогда раньше не была.

Здесь тише, чем в других частях города, которые я видела, дороги по бокам обсажены деревьями, а перед большими домами установлены вычурные железные ворота.

Оливия сворачивает на другую дорогу, по обеим сторонам которой расстилаются акры ровной зеленой лужайки. Мне требуется секунда, чтобы осознать, что это не просто другая дорога – это ее подъездная дорожка.

Мы поднимаемся на небольшой холм, и то, что встречает нас наверху, даже домом назвать нельзя.

Это чертов особняк.

Он весь из старого кирпича и камня, сотни окон блестят в утреннем свете. Сад поражает буйством красок. Этот особняк больше похоже на те места, в которых обычно проводятся свадьбы, или на историческое здание, но точно не на дом, в котором кто-то живет.

Впечатления настолько новые, что я даже не могу их переварить. У братьев Ворониных деньги тоже водятся, но они по-прежнему живут на складе, который скорее напоминает гараж, а не дом. И по сравнению с той дерьмовой квартиркой, в которой жила я, этот дом кажется настоящим замком.

С момента, как я встретила Оливию, мне стало ясно, что у нее есть деньги, но это… другой уровень.

Моя бабушка не просто состоятельна.

Она охрененно богата.

6. Виктор

Я сажусь в свою машину, пристегиваю ремень безопасности и поворачиваю ключ в замке зажигания, затем выезжаю с больничной парковки. В этот момент я благодарен судьбе за то, что как только узнал, где находится Уиллоу, поехал на эту встречу в разных машинах с Мэлисом и Рэнсомом. Неконтролируемый гнев Мэлиса и взвинченность Рэнсома слишком напрягали бы меня. Мои собственные эмоции сейчас гораздо ближе к поверхности, чем обычно, и мне нужно пару минут в одиночестве, чтобы взять себя в руки.

Взглянув в зеркало заднего вида, я вижу машину Мэлиса прямо за собой.

После того, как Уиллоу уехала с женщиной, которую назвала своей бабушкой – за чем мы пристально наблюдали, – я и братья еще долго молча смотрели друг на друга, прежде чем Мэл кивнул головой в сторону наших машин, как всегда, взяв инициативу на себя. Теперь мы втроем возвращаемся домой – без того, за чем приехали.

Без Уиллоу.

Я снова и снова прокручиваю в голове ее слова, давлю на газ и методично перестраиваюсь на другую полосу.

Она видела видео.

И записку, которую я написал для Икса. В которой назвал ее шлюхой. Ничего не стоящей.

С самого начала мне не хотелось писать о ней такие слова. Но я знал, что это было необходимо. Мы все так думали. Икс зациклился на мысли, что Уиллоу должна быть доставлена к нему девственницей, и единственным способом отбить у него интерес к ней было лишить ее того, что он находил таким ценным. Превратить ее в ненужный мусор в его глазах.

Но это была просто уловка.

Для нас она никогда не была мусором. Или ничего не стоящей.

Уиллоу никогда не должна была узнать ни о чем из этого, но узнала, и теперь все сломалось, вышло из-под контроля, и от этого у меня неприятно зудит кожа.

Через какое-то время я теряю Мэлиса и Рэнсома из виду в зеркале заднего вида, возвращаюсь домой раньше них, заезжаю в гараж и глушу двигатель.

Даже просто зайдя на склад, я чувствую себя по-другому. Совершенно очевидно, что чего-то не хватает. Что-то не так. Может, это только у меня в голове, но я чувствую себя более опустошенным, чем раньше.

Мертвым внутри.

Как будто Уиллоу забрала весь кислород с собой, когда ушла.

Она вошла в нашу жизнь подобно бабочке, расправившей крылья и посеявшей хаос. Постепенно меняя положение вещей, она переписала очень многое в нашем повседневном существовании. Пока не запечатлела себя в нашей ДНК.

А теперь бабочки больше нет.

Странное ощущение, учитывая, как сильно меня сначала раздражало ее присутствие в нашем доме, и похоже, в то время я не осознавал, насколько привык к ее присутствию.

Однако я не успеваю углубиться в свои мысли, поскольку жуткую тишину на складе нарушает хлопок автомобильной дверцы. Секундой позже в помещение врываются спорящие друг с другом Мэлис и Рэнсом.

– Какого хрена с тобой не так, а? – требует Рэнсом. Колечко в его брови поблескивает, пока он надвигается на Мэлиса. – Почему ты просто не позволил мне сказать ей правду? Теперь она думает, что мы реально все это дерьмо о ней думаем. Она никогда не вернется!

– Я сделал это, чтобы защитить ее, – огрызается в ответ мой близнец. – Для нее небезопасно знать такие вещи. Только глубже затянули бы ее во все это дерьмо. Мы ведь это видео отправили, чтобы Икса от нее отвадить. А расскажи ты ей, снова сделал бы ее потенциальной мишенью.

– То есть, лучше пусть будет там одна и думает, что мы считаем ее шлюхой? – Рэн качает головой, поджимая губы. – Нет. Так нельзя.

– Но так, мать твою, лучше. – Татуированные пальцы Мэлиса сжимаются в кулаки. – Она была права. То, что она сказала у больницы, правда. Илья мертв, и угроза миновала. Нам больше не нужно за ней присматривать, потому что никто больше не копается в смерти Николая. А это значит, что теперь она в безопасности.

Рэнсом скрежещет зубами, становясь больше похожим на Мэла, чем обычно. Челюсти сжаты, гнев накатывает волнами.

Мне близко то, что он чувствует. Я сам по-прежнему не в себе. Все кажется каким-то… неправильным.

Я поворачиваюсь, чтобы подняться наверх, и братья следуют за мной, продолжая спорить.

– А как же то, о чем мы говорили? Как мы поклялись, что не отпустим ее? – вопрошает Рэнсом. – Ты там был, поэтому я знаю, что ты все помнишь.

– Да чтоб тебя, Рэнсом, – рычит Мэлис. – Ты прекрасно знаешь, что я просто не хочу, чтобы Икс использовал ее для своих больных идей. Подумай хоть одну гребаную секунду. Ты че, реально думал, что мы сможем оставить ее у себя навсегда? Правда считал, что такая девчонка впишется в нашу жизнь при нынешнем положении вещей?

У Рэнсома нет ответа на этот вопрос, но он все равно буравит Мэлиса взглядом, в его зеленых глазах полыхает ярость. Через некоторое время он, наконец, снова заговаривает.

– Ты сам себе врешь, Мэл, – бормочет он. – Это чушь собачья, и ты это знаешь.

Я позволяю им ругаться друг с другом в коридоре, а сам захожу в свою спальню, желая покопаться в компьютерах. Всякий раз, когда реальный мир становится слишком напряженным, сидение за клавиатурой помогает мне сосредоточиться и взять себя в руки. Помогает не скатиться по спирали в хаос и тьму, которые всегда таятся на задворках моего сознания и только и ждут шанса, чтобы нахлынуть и поглотить меня.

Но когда экраны моих компьютеров оживают, пульс тут же учащается, плечи напрягаются, и я сажусь прямее.

Потому что первое, что всплывает, – это сообщение от Икса, ответ на то, что я отправил ему ранее с видео Уиллоу.

Я открываю его, быстро бросая взгляд на Рэнсома и Мэлиса, которые все еще стоят в коридоре перед моей дверью.

– Мы получили ответ, – говорю я, повышая голос настолько, чтобы перекрыть шум их спора и привлечь их внимание. – Прекратите собачиться и идите сюда.

Рэнсом замолкает на полуслове, и они с Мэлисом оба поворачивают головы в мою сторону, мгновенно насторожившись. Потом заходят и встают за моим стулом. Я вывожу сообщение, и мы читаем его в тишине.

Сообщение короткое, и я барабаню пальцами по столу, пока просматриваю текст.

Совершенно очевидно, что Икс зол на нас за то, что мы сделали, и он знает, что мы «намеренно испортили ее». Но все же он не велит нам приводить ее к нему, так что, похоже, это сработало.

Все, что его волновало, – это ее девственность. Теперь она его не интересует.

Меня переполняет облегчение, и я откидываюсь на спинку стула, неслышно выдыхая. Мне было невыносимо видеть боль в глазах Уиллоу, зная, что она чувствовала ее из-за нас и того, что мы сделали. Но лучше пусть ее сердце будет разбито, пусть она презирает нас, чем Икс наложит на нее свои лапы. Он продал бы ее тому, кто больше заплатит, а она заслуживает гораздо лучшего.

В сообщении есть кое-что еще, и я снова смотрю на экран, перефокусируясь и продолжая читать. Поскольку мы не смогли доставить Уиллоу и испортили ее в процессе, Икс считает эту работу проваленной и говорит, что у него есть еще парочка заданий, которые мы должны выполнить, чтобы компенсировать принесенный ущерб.

Когда мы заканчиваем читать, Мэлис презрительно фыркает.

– Ну, конечно, у него для нас есть парочка заданий. Этот ублюдок даже не удосужился сказать, что за работа и сколько ее. Он просто хочет подольше нас на крючке держать.

– Это, безусловно, не самая лучшая новость, – соглашаюсь я, снова постукивая пальцами по гладкой поверхности стола и отсчитывая удары. – Но мы знали, что он не обрадуется, если мы бросим ему вызов.

– Ну, по крайней мере, наш план сработал, – вставляет Рэнсом. – Он больше не хочет Уиллоу.

В его голосе я слышу удовлетворение, а еще что-то глухое и тяжелое. Похожее на боль. Ведь несмотря на то, что наш план сработал и нам удалось защитить Уиллоу…

Мы ее потеряли.

7. Уиллоу

Я просыпаюсь, уткнувшись лицом в самую мягкую подушку, какую когда-либо ощущала в жизни. Будто бы лежу на облаке, но оно достаточно плотное, чтобы обволакивать мое лицо – нежно и бережно.

Понятия не имею, который час, в голове все как в тумане. Каждая клеточка моего тела измучена, все болит – особенно шея, хотя порезы на туловище и руках тоже ноют. Я с тихим стоном переворачиваюсь на другой бок и, моргая, смотрю в потолок.

Комната вызывает у меня недоумение, но я довольно быстро вспоминаю, что нахожусь в доме бабушки.

Моей бабушки.

Это точно не сон?

Меньше суток назад я даже не подозревала, что у меня есть живые кровные родственники. А теперь я познакомилась с бабушкой.

Я все еще не оправилась от этого открытия, и радость от обретения настоящей семьи немного омрачена воспоминаниями обо всем, что привело бабушку в больницу.

Несмотря на роскошную мягкость кровати, спала я плохо. Мозг продолжал мучить меня кошмарами, в которых Илья нависал надо мной, разрезал мою кожу и ощупывал мое тело. В своих снах я пыталась убежать, как делала и в реальной жизни, но его сильные руки хватали меня и тащили к огню, пока в воздухе витал густой запах дыма и обугленного дерева.

Я делаю глубокий вдох, испытывая облегчение от того, что в этой комнате больше пахнет лавандой и мебельным лаком, чем сажей и пеплом.

Какой бы удобной ни была кровать, я заставляю себя сесть. Хотя шторы задернуты, я вижу, как сквозь них проникает свет. Понятия не имею, какое сейчас время суток и как долго я спала, но не хочу просто лежать в постели весь день. А еще определенно не желаю снова засыпать. Только не сейчас, когда меня подстерегают ужасные воспоминания, – ждут, пока я закрою глаза, чтобы снова погрузить в этот кошмар.

Поэтому я откидываю одеяло и соскальзываю с матраса, замечая, что на стуле сбоку от кровати для меня разложена кое-какая одежда. Я беру ее и направляюсь в примыкающую ванную комнату, чтобы принять душ и одеться.

Ванная очень красивая, вся выложена блестящим кафелем и украшена декоративными элементами. Душевая кабина стоит отдельно от ванны, и обе они огромные. Все пространство едва ли не больше, чем вся спальня в моей квартире, и я на секунду останавливаюсь, чтобы осмотреться, все еще пытаясь осознать тот факт, что состою в родстве с человеком, у которого так много денег.

Над зеркалом горят лампочки, и тут я замечаю свое отражение. Лицо изможденное, губы поджаты.

Я выгляжу хуже, чем обычно.

Кожа бледная, но не как обычно. Теперь я почти похожа на призрака, выгляжу болезненно. Мои мягкие светлые волосы свисают прямыми прядями – они грязные, спутанные от пота, дыма и волочения по полу. Глаза слишком большие, а мешки под ними тяжелые и заметные.

Шрамы на шее темные и уродливые, сейчас они смотрятся еще хуже, чем когда я впервые увидела их в больнице.

Когда я раздеваюсь, то замечаю синяки и порезы, которые оставил мне Илья, вдобавок к тем шрамам, что уже были у меня после пожара, случившегося много лет назад.

Первого пожара, который я пережила.

А еще вижу татуировку, которую сделал мне Мэлис, прямо над левой грудью. Я сжимаю челюсти, пока смотрю на нее.

В ту ночь, когда он набил ее, я почувствовала, что она станет постоянным напоминанием о них. Я хотела этого – свидетельства, которое напоминало бы мне о том, что я не одинока, и что даже если наше совместное времяпрепровождение закончится, часть меня всегда будет принадлежать им.

Но теперь мне кажется, что все шрамы на моем теле – это следы чего-то или кого-то, кто причинил мне боль.

Я долго смотрю на тату, прослеживая взглядом в зеркале стилизованные двойку и четверку. Я до сих пор не знаю, что означают эти цифры и почему Мэлис выбрал их для меня, но, думаю, сейчас это не имеет особого значения.

«Все это не имеет значения, – с горечью напоминаю я себе, и в груди зарождается новая боль. – Для них это ничего не значило, так что и для меня не должно».

С силой встряхнув головой, я пытаюсь отогнать эти мысли. Вообще не хочу думать о братьях Ворониных. Чем скорее я смогу выбросить их из головы, тем скорее вернусь к нормальной жизни, какой бы она сейчас ни стала.

Я встаю под душ, полная решимости насладиться спокойствием в этой роскошной ванной комнате. Насадка для душа – одна из таких, которые я частенько видела в программах по благоустройству дома, которые так люблю смотреть. Напор воды идеальный, нагревается она до нужной температуры всего за несколько секунд.

В отличие от ситуации с моей квартирой, а именно лязгом труб и вечного ожидания.

На встроенной полочке в душе стоит несколько элегантных флакончиков, и я беру их, не торопясь мою голову, желая смыть с нее все следы пепла и сажи. Затем вытираюсь, морщась, когда мыло и горячая вода попадают на более свежие порезы, и после чувствую себя немного лучше.

Настоящим человеком.

Одежда, которую мне подобрала бабушка, не совсем подходит, будто кто-то просто угадал мой размер, но стиль не очень-то похож на мой. Льняные брюки с прямыми штанинами и рубашка на пуговицах. Они дороже и консервативнее всего, что у меня когда-либо было, но одежда чистая, а это все, что мне нужно.

Одевшись, я выхожу из спальни и осторожно ступаю в холл.

Едва закрываю за собой дверь, как тут же натыкаюсь на женщину, идущую по коридору.

– Ох, черт! – Я подпрыгиваю от неожиданности, прижимая руку к сердцу, а пульс сразу подскакивает. Похоже, я по-прежнему нервничаю из-за прошлой ночи больше, чем считала.

– Мне так жаль, – говорит женщина, и на ее лице возникает выражение досады. – Я не хотела вас напугать.

Она старше меня, но моложе Оливии, вероятно, ей под сорок. В руке у нее корзина с чистящими средствами, и, когда мое сердцебиение начинает замедляться до нормального уровня, я понимаю, что она, должно быть, горничная.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Мне следовало быть внимательнее. Эм, вы не знаете, где моя… эм, где Оливия?

Она улыбается и вежливо кивает мне.

– Да, она внизу. Хотите проведу вас?

– О, нет, все в порядке. – Я быстро качаю головой. – Я не хочу мешать вам работать или типа того. Я сама ее отыщу.

– Как вам будет угодно. Просто дайте кому-нибудь знать, если вам понадобится помощь, – говорит мне горничная, а после продолжает свой путь по коридору.

Мне требуется пройти всего пару шагов в другую сторону, и я нахожу лестницу. Она широкая, с темными деревянными перилами по обе стороны, отполированными до блеска. Лестница покрыта роскошным ковром, выдержанным в бордовых и золотых тонах, и мне почти неловко наступать на него. Но я все же спускаюсь.

«Внизу» оказывается главным этажом в доме. Одна только прихожая больше, чем вся моя квартира, и над всем этим великолепием возвышается хрустальная люстра, отбрасывающая радужное сияние на стены и пол, когда солнечные лучи проникают в окна.

Стены со вкусом украшены произведениями искусства, картинами с изображением лугов и океанов, которые явно были выполнены опытными художниками.

Я осторожно пробираюсь по дому, стараясь не чувствовать себя незваной гостьей. Когда нахожу кухню, заглядываю туда и встречаюсь взглядом с другим человеком, который, скорее всего, тоже работает на Оливию. Он раскладывает продукты по корзинам.

Мужчина поднимает бровь, и я неловко машу ему и ухожу, прежде чем он успевает спросить, не нужно ли мне чего-нибудь.

Пройдя еще несколько коридоров, я нахожу гостиную и Оливию. Она сидит в кресле с книгой на коленях. Комната светлая, с большими окнами во всю стену, а с потолка рядом с окнами свисают растения.

Увидев меня, Оливия улыбается и подзывает к себе. Она оглядывает меня, задерживая взгляд на моей шее.

– Рада видеть, что ты проснулась, – говорит она. – Я как раз собиралась послать кого-нибудь проведать тебя и убедиться, что тебе ничего не нужно. Как тебе спалось?

– Не лучшим образом, – признаю я. – Не потому, что в комнате было неуютно, вовсе нет! – спешу добавить я, поскольку не хочу, чтобы она подумала, будто ее гостеприимства было для меня недостаточно. – Кровать, наверное, самая удобная в моей жизни. Дело… дело во всем остальном.

Она кивает.

– Понимаю. Ты через многое прошла. Было бы странно, если бы ты до сих пор не чувствовала последствий произошедшего.

Я с трудом сглатываю, ведь она права. Сейчас так много всего давит на мое сердце и разум.

Оливия одаривает меня еще одной мягкой улыбкой и указывает на диван, стоящий напротив того, на котором сидит она.

– Присаживайся, Розалин… то есть, Уиллоу. Устраивайся поудобнее.

Легче сказать, чем сделать, учитывая, что за всю свою жизнь я ни разу не была в таком шикарном месте. Когда я сажусь на плюшевый диван, он не скрипит и не стонет в знак протеста, как тот, что всегда стоял в моей квартире. Снизу не торчат пружины, а посередине нет промятых подушек.

Этот чертовски удобный, и я откидываюсь назад, стараясь наслаждаться, пока есть возможность.

Оливия внимательно наблюдает за мной, но не похоже, что она ожидает моему провала или вроде того. Напротив, она выглядит довольной, словно рада тому, что я освоилась.

– У тебя очень красивый дом, – неловко говорю я ей. – Я никогда раньше не была в таком потрясающем месте.

– Спасибо. – Она оглядывает комнату, откладывая книгу в сторону. – Я вложила в него много времени и усилий. Рада, что тебе здесь нравится. Я не хотела показаться назойливой, когда приглашала тебя переночевать, ведь мы только познакомились, но мысль о том, что ты вернешься в свою квартиру одна, меня очень обеспокоила. Я бы не пережила, если бы с тобой что-то случилось, а я бы по крайней мере не предложила тебе место для ночлега.

Я киваю, опуская взгляд на колени.

– Я ценю это. Было приятно проснуться и не чувствовать себя одинокой.

Когда я поднимаю на нее взгляд, она смотрит на меня добрыми глазами, и я слегка улыбаюсь ей в ответ.

Это все еще ужасно странно – глядеть на нее и понимать, что я смотрю в глаза своей бабушки. Той, о существовании которой я еще несколько часов назад даже не подозревала. Она уже сделала для меня больше, чем большинство людей в моей жизни.

– О! – внезапно восклицает Оливия, слегка пугая меня. – Вот же голова моя садовая! Ты, должно быть, умираешь с голоду. Давай-ка я организую тебе завтрак.

– Все в порядке. Это необязательно…

Прежде чем я успеваю запротестовать, она нажимает кнопку на стеклянной панели, встроенной в кухонный столик. Через несколько минут в дверях появляется мужчина, которого я видела на кухне ранее.

– Вы звали, мэм? – спрашивает он, почтительно склонив голову.

– Да, моей внучке нужно поесть, – говорит она. – Да я бы и сама не отказалась от чего-нибудь.

– Конечно, – отвечает он. – Чего пожелаете?

Он смотрит на меня, и я сразу напрягаюсь, не зная, что сказать.

– Эм… мне бы просто кофе, – говорю я. – И, может, какой-нибудь тост?

Черт, я не привыкла к подобным вещам. Это напоминает заказ в ресторане. Что, если я попрошу что-нибудь, чего у них нет? Конечно, кухня Оливии, вероятно, оборудована так же хорошо, как и весь остальной дом, но все же.

Оливия тихонько смеется, беря инициативу в свои руки.

– Принесите нам, пожалуй, те пирожные, что доставили сегодня утром, – говорит она мужчине. – Немного свежих фруктов. Тосты и яйца. – Она бросает на меня взгляд. – Ты ешь мясо?

– Э-э… да.

– И немного бекона, пожалуйста, – заканчивает она. – Подайте все это в столовую.

– Да, мэм, – говорит мужчина, снова кивая, а затем уходит.

Я все еще в шоке смотрю ему вслед, когда Оливия встает со своего места и жестом приглашает меня следовать за ней в столовую.

Мы идем по длинным коридорам, обшитым темными деревянными панелями, и я оглядываюсь по сторонам, рассматривая свежие цветы в вазах и произведения искусства. Для подобного богатого дома не может быть много декора. Мне нравится, как тут все обставлено.

Когда мы добираемся до столовой, Оливия проводит меня внутрь.

Стол вовсе не кажется длинным и не окружен огромным количеством стульев. Нет, он круглый, сделан из темного дерева. Скатерти на нем нет, а дерево блестит и слегка пахнет тем же цитрусовым лаком для мебели, который я ощущала повсюду в доме. В центре стола красуется красивое блюдо, в большой стеклянной вазе с водой плавают яркие цветы.

Я сажусь напротив бабушки, чувствуя себя здесь не в своей тарелке.

– Пионы, – произносит Оливия.

– Что? – Я в замешательстве поднимаю глаза.

Она улыбается и кивает на украшение в центре стола, которым я восхищалась.

– Пионы. Это одни из моих любимых цветов. Я каждый день срезаю их для этой вазы. Гости у меня бывают редко, но мне нравится, как выглядят цветы.

– Они прекрасны, – отвечаю я ей. – Я никогда раньше не видела ничего подобного.

– Да уж, представляю, как трудно найти свежие цветы в центре города, – говорит она.

Я фыркаю, а затем морщусь.

Черт, наверное, это было очень грубо с моей стороны.

– Да, – отвечаю я. – В моем районе не так уж много садов. Однажды я хотела вырастить цветы на подоконнике, но у меня не было времени ухаживать за ними.

Оливия кивает.

– У меня есть преимущество в лице очень преданного своему делу садовника. Иначе я бы тоже не смогла этим заниматься.

– Здесь живешь только ты? – с любопытством спрашиваю я ее. – Я имею в виду, ты живешь одна?

– Да. За исключением домашней прислуги. Как я упоминала вчера вечером, мой муж умер несколько лет назад.

– Точно, – бормочу я. – Очень жаль это слышать.

Оливия кивает. Затем опускает взгляд на стол, и на ее лице появляется грустное выражение.

– Спасибо. Мне… очень тяжело без него. Он был моим партнером во всем. – Она поднимает на меня взгляд, и ее карие глаза смягчаются. – Мне бы так хотелось, чтобы он дожил до этого момента. Узнал бы, что ты была жива и здорова все это время. Он так сильно тебя любил.

Сердце сжимается, а в груди тлеет чувство тоски по семье, которую я бы хотела иметь.

– Жаль, что я не была с ним знакома, – шепчу я.

Нас прерывают две женщины, входящие в комнату с подносами, полными еды. Они с привычной легкостью обходят стол и ставят передо мной чашку дымящегося кофе, а также маленькие керамические баночки с молоком и сливками. В центр ставят хрустальную сахарницу и тарелки с едой.

Боже, сколько же выпечки. Я не знаю и половины названий. Еще блюдо со свежими нарезанными фруктами. Кроме того, нам подают только что приготовленную яичницу-болтунью и два вида тостов – один намазан маслом, а от другого исходит пряно-сладкий аромат корицы. Одна из служанок ставит на стол тарелку с беконом и смотрит на Оливию.

– Вам нужно что-нибудь еще, миссис Стэнтон? – спрашивает она.

– Нет, все выглядит прекрасно, Амелия. Спасибо.

Обе служанки кивают и затем исчезают из комнаты так же быстро, как и вошли.

Секунду я только и могу, что пялиться на еду, широко раскрыв глаза, и во мне вдруг просыпается аппетит. Все выглядит так аппетитно, что я даже не знаю, с чего начать.

– Угощайся, – говорит Оливия, протягивая руку за фруктами. – Ты, должно быть, умираешь с голоду.

– Думаю, до меня только сейчас дошло, насколько я проголодалась, – признаюсь я. Следуя ее примеру, я беру пустую тарелку, стоящую передо мной, и накладываю на нее всего понемногу.

Оливия ест аккуратно, на коленях у нее тканевая салфетка, которой она вытирает рот после каждой пары кусочков. На ее тарелке все разложено весьма педантично, каждому виду блюд отведена отдельная зона, ничего не перемешано.

Я смотрю на свою тарелку. Если не считать фруктов, все в основном свалено в одну большую кучу. Я кладу яйца на тост и откусываю кусочек, наслаждаясь восхитительным вкусом.

Несколько долгих минут мы едим в тишине, и, когда я опустошаю примерно треть тарелки, то снова поднимаю глаза и вижу, что Оливия наблюдает за мной.

– Ничего, если я спрошу о том, что случилось прошлой ночью? – осторожно спрашивает она. – Полиция рассказала мне самое основное, но не более того. Только то, что на тебя напали и ты спаслась при пожаре.

Я проглатываю кусочек датского пирога и запиваю его глотком кофе.

– Это, в общем-то, все, что произошло, – говорю я ей, чувствуя, как желудок скручивает от съеденной пищи. – Я вышла прогуляться… чтобы прочистить мозги, а этот парень просто схватил меня.

– И ты не узнала, кто это был?

Я качаю головой. Мне неприятно врать этой женщине, ведь она была так добра ко мне с тех пор, как мы познакомились всего несколько часов назад. Но последнее, чего я хочу, – это чтобы она оказалась втянутой в эту чертову историю с братьями Ворониными.

– Нет, я его не узнала, – говорю я ей. – Думаю, он просто… хотел причинить кому-то боль.

Она тихо выдыхает и качает головой.

– Какие же люди пошли. Я никогда не пойму, что заставляет их делать то, что они делают. Ты, должно быть, была в ужасе.

– Это правда, – признаюсь я. – Особенно когда начался пожар. Тот мужчина вроде как хотел использовать его, чтобы навредить мне, и я… мне это напомнило о том пожаре, который я пережила в детстве, хотя я и знаю, что была слишком мала, чтобы реально его запомнить.

Спазмы в животе усиливаются, и когда я подношу чашку с кофе к губам, руки дрожат. Оливия, кажется, замечает это, поскольку откашливается и одаривает меня сочувственной улыбкой.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо? – предлагает она. – Расскажи мне больше о своей жизни. Мне так интересно, чем ты занималась все это время.

Мои пальцы сжимают кофейную кружку.

Честно говоря, это едва ли лучшая тема для разговора.

В моей жизни нет ничего интересного или достойного похвалы. Ничего, что могло бы произвести впечатление на эту женщину или заставить ее гордиться тем, что она состоит со мной в родстве. По сравнению с роскошью, в которой живет Оливия, все, что я могу сказать, покажется ей абсолютно низкопробной дрянью. Учитывая, что моя приемная мать была проституткой, а я работала в стриптиз-клубе, едва сводя концы с концами, говорить особо не о чем.

Но Оливия, похоже, очень хочет познакомиться со мной поближе, и я не хочу лгать ей или разочаровывать ее.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь придумать, с чего начать. – Ну, я не знала, кто были мои настоящие родители. Я попала в приют, когда была совсем маленькой, и меня удочерила женщина по имени Мисти Хейз.

– Эта Мисти хорошо к тебе относилась? – спрашивает Оливия, наклоняясь ближе и совершенно позабыв о своем завтраке.

Я на секунду замираю, пытаясь сообразить, что на это ответить.

– Она старалась изо всех сил, – решаюсь сказать я, хотя на самом деле это совсем не так. А может, и так, я не знаю. Лучшие усилия Мисти, это, пожалуй, худшие усилия любой другой матери. – У нас было не так уж много денег, как я сказала вчера… э-э, то есть, сегодня утром, – поправляю я себя. – Поэтому нам приходилось сводить концы с концами, насколько это было возможно. Мисти работала, я тоже, но денег всегда казалось… ну, в общем, их никогда не хватало.

Потому что моя мать-наркоманка тратила их на все, что хотела, и не оплачивала счета.

Этого я не говорю, но, видимо, и не нужно.

Из того, что я ей только что рассказала, а также из того, что выдала по дороге сюда, Оливия явно поняла, что моя жизнь была тяжелой. В ее глазах светится сочувствие, мягкие морщинки на лице становятся глубже, когда она поджимает губы.

Я делаю еще один глоток кофе и продолжаю:

– Как только я смогла, то поступила в колледж в Уэйне. И с тех пор работала над получением диплома, чтобы улучшить свою жизнь.

Я не упоминаю, что уже давно не ходила на занятия, поскольку некие опасные братья, с которыми я жила, считали, будто для меня небезопасно находиться вне их поля зрения.

– Это замечательно, – отвечает Оливия. – Я под большим впечатлением от твоего стремления улучшить обстоятельства своей жизни, а еще от того, что ты не позволила всему этому негативу сдерживать тебя. Это требует невероятного количества сил.

– Я… да, наверное. Я просто очень хочу прожить жизнь, которой смогу гордиться.

Бабушка улыбается.

– Я не так давно тебя знаю, Уиллоу, но уже ясно вижу твою решимость.

Ее улыбка слегка увядает, и она снова опускает взгляд на свою почти пустую тарелку. Она слегка вертит в руках вилку, и впервые с тех пор, как я ее встретила, мне кажется, что ей не по себе.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да. – Она делает глубокий вдох и поднимает глаза. – Мне просто… очень жаль, что меня не было рядом с тобой. Ты нуждалась в своей семье, а у тебя никого не было.

– Оу. Это ничего, – пытаюсь успокоить ее я, неловко ерзая на стуле. – Ты не знала, где я была. Если бы знала, то, уверена, была бы рядом.

– Я бы сделала все, чтобы вернуть тебя домой, если бы знала, – соглашается она, и в ее изысканном голосе звучат жесткие нотки.

– Я верю тебе, – шепчу я.

Почти невозможно представить, насколько другой была бы моя жизнь, если бы бабушка знала. Вероятно, я сейчас шла бы по совершенно иному пути. Даже не знаю, как начать представлять себе, каким человеком я могла бы стать, если бы я выросла в своей настоящей семье.

Но смысла зацикливаться на этом нет. Едва ли существует способ вернуться назад и изменить прошлое. Все, что я могу, – это делать то, что делаю всегда: продолжать двигаться вперед, насколько это в моих силах.

– Эм, ничего, если я спрошу тебя кое о чем? – спрашиваю я, внезапно почувствовав смущение.

– Безусловно. – Она энергично кивает. – У тебя, должно быть, так много вопросов.

– Не могла бы ты… рассказать мне о моих родителях?

Оливия складывает руки на коленях, на мгновение замявшись, прежде чем заговорить.

– Они тебя обожали. Когда ты родилась, это стало для них настоящим благословением. У твоей матери были некоторые… эмоциональные проблемы, но твой отец так сильно любил ее. Он изо всех сил старался ей помочь.

Я хмурюсь.

– Чувствую, где-то затаилось большое «но»…

Она вздыхает, на ее лице появляется страдальческое выражение.

– Да, так и есть. К сожалению, в конце концов ее проблемы взяли верх. Однажды ночью она устроила пожар в их доме. Пламя быстро распространилось, и когда пожарные прибыли на место происшествия, то обнаружили ее тело. Оно сильно обгорело.

Сердце болезненно сжимается, меня охватывает озноб.

– Она устроила пожар? – шепчу я, глядя через стол на Оливию.

– Боюсь, что так. Твоего отца тогда не было дома, и хотя мы так и не нашли твоих останков в пепелище, все же подумали, что ты тоже умерла. Теперь я спрашиваю себя: может, твоя мама все-таки на время выплыла из своей ужасной депрессии и осознала, что не хочет, чтобы ее дитя постигла ее участь? Может, она вытащила тебя до того, как дом полностью сгорел, а после вернулась туда и позволила огню поглотить ее…

Глаза горят, и я быстро моргаю, пытаясь сдержать подступающие слезы. У меня щемит сердце при мысли о маме, которая пребывала в таком бедственном положении, что хотела умереть, но любила меня достаточно сильно, чтобы вытащить и убедиться, что я не сгорю вместе с ней.

Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить ее лицо, ее голос. Что-нибудь. Но ничего нет. Только смутные воспоминания о пламени и жаре. Я до сих пор не уверена, не выдумала ли я их.

– Возможно, мы никогда не узнаем правду о том, что произошло той ночью, – продолжает Оливия. – В любом случае, после трагедии мы отчаянно искали тебя. Дом был полностью уничтожен пожаром, сгорел до самого фундамента. Твоих останков так и не нашли, но мы знали, что есть вероятность, что твое тело просто где-то под обломками, но, увы, найти не смогли. Мы старались, как могли.

Она тянется через стол и накрывает мою руку своей, и я замечаю, что она слегка дрожит.

– Я очень долго надеялась, что ты по-прежнему жива, каким-то чудом. И вот она, причина, по которой мы так и не смогли найти твое тело. Ты выжила. Не могу передать, как я счастлива, что мои молитвы были услышаны. И… я бы очень хотела стать частью твоей жизни, Уиллоу. Если позволишь. Похоже, тебе пришлось через многое пройти, и я хотела бы помочь тебе всем, чем смогу, всем, что в моих силах.

Я с трудом сглатываю, меня внезапно переполняют эмоции. Столько всего случилось с того момента, как я поднялась с постели Рэнсома и увидела ту клятую видеозапись. Меня похитили, я встретилась с Оливией, услышала эту историю. Все случилось одно за другим.

Раньше все, чего я хотела, это сбежать из Детройта. Мечтала как можно дальше отдалиться от братьев Ворониных, сделать так, чтобы они никогда больше не смогли меня найти.

Но теперь?

Я не хочу уезжать.

Единственная семья, которая у меня есть в этом мире, находится здесь, и она предлагает мне помощь – то, чего никто другой никогда по-настоящему не делал раньше, по крайней мере, не ожидая чего-то взамен.

– Я… Мне бы этого хотелось, – говорю я ей после долгой паузы. – Сейчас мне бы просто хотелось продолжать ходить в колледж. В последнее время мне пришлось многое пропустить, но я правда хочу получить диплом.

На губах Оливии растягивается улыбка облегчения, и она сжимает мою руку.

– Конечно. Думаю, с этим я смогу помочь.

8. Уиллоу

Наверное, я всегда знала, что люди, обладающие деньгами, властью и привилегиями, живут совершенной иной жизнью, не той, к которой я привыкла, и пока Оливия решает мои проблемы, я понимаю, насколько это утверждение верно.

После завтрака первое, что мы делаем, это направляемся в мой кампус.

Как только приезжаем, я испытываю острую тоску. Удивительно, как сильно я соскучилась по этому месту с тех пор, как братья решили, что мне нельзя туда возвращаться.

– Ты уверена? – спрашиваю я бабушку, оборачиваясь, чтобы посмотреть на нее, пока мы идем к кабинету декана. – Я пропустила много занятий, и они это так просто не оставят.

Оливия просто улыбается мне, высоко подняв подбородок.

– Судя по тому, что ты мне рассказала, ты хорошая ученица. А колледж существует для того, чтобы обучать хороших учеников. Мы все исправим.

Желудок сжимается от волнения. Я почти уверена, что декан ничего не сможет сделать, ведь я слишком много пропустила. Но Оливия явно не намерена принимать в качестве ответа отказ.

– Декан сегодня очень занят, – говорит нам его секретарша, когда мы входим. – Он не принимает посетителей.

– У нас назначена встреча, – решительно заявляет Оливия. Она вежлива, но по ее тону ясно, что она именно там, где и должна быть.

– Ваше имя? – спрашивает женщина, набирая что-то на компьютере.

– Оливия Стэнтон.

Если женщина и узнает имя, то не подает виду, но все же кивает, когда видит имя Оливии в списке назначенных на день встреч.

– Ах. Мои извинения, миссис Стэнтон, – говорит она. – Дайте мне минутку.

Она встает и идет сказать декану, что мы здесь, и через несколько минут нас проводят в его кабинет.

Декан Кармайкл пользуется в кампусе репутацией делового человека. У него всегда все под контролем, но люди редко его видят – если только их не выгоняют из колледжа или они не получают какой-нибудь награды.

Оливия влетает в его кабинет с таким видом, будто она здесь хозяйка, усаживается в одно из обтянутых кожей кресел напротив его стола и жестом приглашает меня сесть в соседнее.

– Миссис Стэнтон, – говорит декан Кармайкл. – Чем я могу помочь вам сегодня?

Его взгляд на секунду останавливается на мне, но затем он снова смотрит на Оливию. Очевидно, кого он собирается слушать. И, думаю, он принял правильное решение.

– Я перейду сразу к делу, – говорит Оливия. – Это моя внучка, Уиллоу Хейз. Она здесь учится.

Декан оглядывается на меня, а затем печатает что-то на своем компьютере, вероятно, просматривая мое досье.

– Ясно.

– Из-за некоторых неприятных и непредвиденных обстоятельств в конце прошлого семестра моей внучке пришлось пропустить больше занятий, чем ей хотелось бы. Я здесь, чтобы посмотреть, что мы можем сделать, дабы вернуть ее в прежнее русло.

Мне приходится приложить немало усилий, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Неприятные и непредвиденные обстоятельства – что ж, можно и так сказать. Оливия не спрашивала о подробностях того, что помешало мне посещать колледж, а я не слишком вдавалась в объяснения. И я благодарна ей за то, что она не напирала.

Я уже поведала ей большую часть правды о своей жизни и о том, как обстояли дела с момента моего удочерения, но мне совсем не хочется рассказывать ей о братьях Ворониных. Это просто… совершенно другой уровень, и какая-то часть меня хочет все это забыть.

– Обычно, когда кто-то пропускает столько занятий, сколько пропустила мисс Хейз, ему приходится пересдавать семестр, – говорит декан, сцепив пальцы. – Она не сдавала выпускные экзамены ни по одному из своих предметов, согласно записям.

– Я это понимаю. – Оливия кивает. – Однако это неприемлемое решение.

– К сожалению, могу предложить только такое.

Бабушка улыбается, по-прежнему вежливо и изысканно, но теперь в ее улыбке появляется небольшая колючесть.

– То есть вы хотите сказать, что, если бы студенту пришлось пропустить занятия из-за болезни, смерти в семье или какой-то чрезвычайной ситуации, вы бы заставили его пересдавать зачеты за весь семестр?

Декан Кармайкл моргает, явно не привыкший к тому, что люди бросают ему вызов.

– Ну, не всегда. Конечно, нет. Но это смягчающие обстоятельства.

– А, так вы намекаете, что причины, по которым моя внучка пропустила занятия, недостаточно веские, чтобы позволить ей наверстать упущенное?

На секунду кажется, что он не находит слов. Думаю, если бы он говорил с кем-то другим, то наверняка уже сказал бы, что всех этих ее туманных рассуждений недостаточно. Но когда дело доходит до спора с моей бабушкой, он явно задумывается.

И меняет тактику.

– Что вы предлагаете, миссис Стэнтон?

Оливия складывает руки на коленях.

– У вас есть летняя школьная программа, верно?

– Да, – соглашается он.

– Тогда Уиллоу будет посещать занятия этим летом. Она наверстает упущенное и сможет начать следующий семестр без всяких штрафных санкций.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы открыто не уставиться на нее. Она излучает такую уверенность, что почти невозможно представить, чтобы декан отказал ей в просьбе.

И, в конце концов, он этого и не делает.

Бросив на меня еще один взгляд, мужчина наконец кивает.

– Что ж, хорошо. Если на этот раз она будет исправно посещать занятия, мы сможем позволить ей наверстать упущенное за лето. Но ей нужно будет записаться прямо сейчас. Летние занятия начнутся совсем скоро.

– Конечно. – Оливия одаривает его довольной улыбкой.

Мы выходим из его кабинета и направляемся прямо в здание регистрации, где бабушка следит за тем, чтобы я записалась на все нужные занятия. Она также оплачивает мое обучение, не обращая внимания на мои протесты и напоминая, что она наверстывает упущенное за все те годы, когда не могла баловать меня так, как положено бабушке.

И на колледже она не останавливается.

Пару дней спустя мы отправляемся осматривать квартиры, и она говорит мне выбрать ту, которая мне больше всего понравится, и не беспокоиться о том, сколько стоит аренда. По сравнению с этими квартирами, жилище, в котором я обитаю на данный момент, выглядит как лачуга, и как бы странно ни было иметь такую свободу выбора жилья, в кои-то веки не беспокоясь о деньгах, это даже весело.

Я использую знания, полученные во время просмотра шоу по благоустройству домов, чтобы выбрать жилье с удобствами, о которых всегда мечтала, и в тот же день мы подписываем договор аренды.

– Тут так красиво, – выдыхаю я, стоя в гостиной. Она пока еще пуста, зато потенциала полно. – Мне придется вставать пораньше, так как до кампуса еще несколько остановок, но оно того стоит.

Бабушка хмурится.

– Ты ездила в колледж на автобусе?

Я киваю, и следующее, что я помню, это как мы садимся в ее машину и едем в ближайший автосалон.

– Оливия… – говорю я, когда мы следуем за энергичным продавцом, у которого в глазах уже доллары мелькают. – Это слишком. Ты и так столько для меня сделала. Я не против ездить на автобусе, серьезно.

– Я не пытаюсь купить тебя, Уиллоу. Или завоевать твою любовь подарками.

– Конечно, я знаю. Просто хочу сказать, что тебе необязательно тратить на меня так много. Мне неудобно просить тебя об этом.

Она протягивает руку и кладет ее мне на плечо.

– Ты не просишь, так что тебе не о чем беспокоиться. Меня это вряд ли ударит по карману. Помнишь, что я сказала? Подумай о том, что за двадцать два года ты не получала от меня подарков на день рождения и Рождество. Я просто хочу наверстать упущенное.

В ее тоне слышится какая-то тоска, и я понимаю, что она, вероятно, чувствует себя виноватой за то, что ее не было рядом раньше. Она не смогла помочь мне, когда я находилась в бедственном положении, и это, наверное, давит на нее.

Странно, когда кто-то так сильно заботится о тебе, особенно после многих лет заботы о самой себе. В основном. Поэтому я благодарна за это. За нее.

Мы все еще не знакомы во многих отношениях, но с каждым днем начинаем узнавать друг друга все больше и больше, и мне это нравится.

В итоге у меня появляется шикарная серебристая машина и куча новой мебели для моей новой квартиры. Так странно парковаться на стоянке и не беспокоиться о том, что мои вещи украдут, но каждый раз, когда я вхожу в новую квартиру или ложусь спать в кровать с роскошным матрасом и простынями, у меня в груди разливается приятное тепло.

Вот что значит иметь семью? Иметь страховку?

Через несколько дней после переезда в новую квартиру я возвращаюсь в колледж, чтобы начать летние занятия.

Кампус не такой заполненный, как обычно, так как большинство студентов разъехалось: либо работают на летних подработках, либо на каникулах, либо навещают свои семьи.

Естественно, первые, кого я вижу, когда подъезжаю на парковку, – это Эйприл и ее шайку. Они стоят там, болтают и смеются.

Черт. Я не думала, что она будет посещать летние занятия.

Хотя, наверное, мне не стоит удивляться. У нее склонность к соперничеству, так что, если дополнительные занятия помогают ей опережать других студентов, неудивительно, что она здесь. К тому же ей не нужно подрабатывать летом, как пришлось бы мне, если бы обстоятельства не изменились.

Сделав глубокий вдох и решив не обращать внимания на нее и ее компашку, я выскальзываю из машины и нажимаю кнопку на замке, чтобы запереть ее. Звуковой сигнал привлекает внимание Эйприл, и она смотрит в мою сторону. На секунду ее взгляд скользит по мне, и она будто бы не узнает меня. Но затем до нее доходит, и ее глаза почти комично расширяются.

Сейчас я выгляжу намного лучше, чем в прошлый раз, когда она видела меня, учитывая все обстоятельства. Синяки на шее почти исчезли и скрыты косметикой, на мне более приятная одежда, купленная Оливией. Я выхожу из хорошей машины с высоко поднятой головой.

Эйприл сильно толкает одну из своих подруг локтем в бок, и все они оборачиваются, чтобы посмотреть на меня, когда я прохожу мимо них.

– Что, черт возьми, с ней случилось? – бормочет Эйприл одной из своих прихлебательниц, а я все еще нахожусь достаточно близко, чтобы расслышать ее слова. – У меня глюки или Уиллоу Хейз в кои-то веки выглядит более-менее прилично?

– Может, нашла хорошую работу, – предполагает одна из них.

– Ну да, как же. А может, кто-то из ее родственничков сдох и отдал ей все деньги, – говорит другая, и они все смеются.

– Блин, – выдыхает первая девушка. – На самом деле, это не так уж и далеко от истины. Смотрите, что я только что нашла.

Замедляя шаг, я оглядываюсь через плечо на Эйприл и остальных, столпившихся вокруг девушки и ее телефона.

– Давнее нераскрытое дело наконец-то раскрыто. «Пропавшая малышка Стэнтон воссоединилась с бабушкой», – читает вслух Эйприл. Она бросает взгляд в мою сторону, и я быстро продолжаю идти, делая вид, будто не слышу ее.

– Это ее фотка, – указывает одна из ее подруг. – Это Уиллоу.

– Не может быть, – фыркает Эйприл, ее голос становится все тише, пока я отдаляюсь от них. – Бред какой-то. Стэнтоны – одна из самых богатых семей в этом гребаном штате. Не может быть, чтобы такое ничтожество, как Уиллоу, была одной из них.

Не слыша ее остальных слов, я иду по тропинке вокруг здания, направляясь на первое занятие. Живот сводит судорогой, и я прикусываю губу, глядя на нескольких других студентов, прогуливающихся поблизости.

Все это до сих пор кажется сном. Иметь богатую бабушку – черт, да вообще иметь бабушку. Такое чувство, будто я в любой момент могу проснуться и снова оказаться в своей дерьмовой квартире и не менее дерьмовой жизни.

Я качаю головой, подходя к зданию, где будет проходить мое первое занятие, проскальзываю в аудиторию и усаживаюсь на стул. Здесь тише, чем было бы, если бы шел обычный семестр, и я благодарна за это.

Когда я прохожусь глазами по одному из рядов, у меня краснеют щеки. Я вдруг вспоминаю, как сидела в этом же зале, когда вошел Мэлис с таким видом, будто он здесь хозяин, на общем фоне он выделялся, словно гигант среди карликов.

Я сидела сзади, и он…

Нет, нет.

Не думай об этом, Уиллоу.

Я отказываюсь думать о Мэлисе и о том, что он делал со мной, когда сидел рядом в этой аудитории. Я не стану думать о его руке, скользящей у меня между ног, или о том, как его пальцы…

Черт.

Лицо снова заливает краской, и я встряхиваю головой, чтобы прочистить ее, а после прерывисто выдыхаю. Хорошо, что на единственном студенте, присутствующем сейчас в аудитории, надеты наушники. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел, как я краснею из-за того, что случилось в прошлом и что никогда не повторится.

Я не хочу думать о Мэлисе. Или о ком-либо из них.

Мне нужно сосредоточиться.

Так приятно снова ходить в колледж. Этого мне больше всего и не хватало, когда я жила с парнями. Я так благодарна Оливии за то, что она дала мне возможность посещать занятия. Учеба всегда много значила для меня – я мечтала окончить университет с хорошим дипломом и изменить свою жизнь к лучшему. Это станет моим билетом к свободе от того дерьма, в котором я выросла, способом оставить все это позади и стать кем-то лучшим.

Мне довольно легко удается снова погрузиться в учебу, начать делать заметки, слушать лекции, и впервые за несколько недель я чувствую себя нормальной.

Как только занятия заканчиваются, я возвращаюсь к своей машине и с хорошим настроением еду в новую квартиру. Подпевая песне, звучащей по радио, я радуясь, что мне не нужно тащиться на автобусе или беспокоиться о том, что, когда я вернусь домой, в моем доме будет проводиться сделка с дилером.

Поднявшись на лифте, я подхожу к квартире и отпираю входную дверь, а после вхожу внутрь. Я собираюсь уже направиться на кухню, чтобы разогреть остатки еды на ужин, но тут краем глаза замечаю какое-то движение.

Я смотрю в ту сторону, и сердце замирает.

Посреди моей гостиной стоит Мэлис.

9. Уиллоу

Сердце внезапно набирает обороты и начинает биться о ребра в бешеном темпе.

Мэлис.

Какого хрена он здесь делает?

Он стоит в гостиной, словно внушительная статуя. Из больших окон в комнату льется солнечный свет, окутывая его ореолом теплого золота. Его мускулистая, покрытая татуировками фигура выглядит неуместно в этой элегантной квартире, особенно учитывая, что он, скорее всего, вломился в нее. Из-за контраста между ним самим и окружением он выглядит еще более грубым, опасным и диким.

Долгое время мы просто смотрим друг на друга.

Я не нахожу слов, отчасти от шока, что он вообще здесь, а отчасти от бури эмоций, захлестнувших меня в одну секунду. Даже после всего, что произошло, какая-то часть меня все еще рада его видеть – и я ненавижу это чувство.

Затем взгляд Мэлиса опускается на мою шею. Он высовывает язык, облизывая губы, и я тихо перевожу дыхание, стараясь не следить за его движением глазами.

– Твои синяки почти сошли, – говорит он. Голос грубый, но звучит почти… с облегчением. Будто ему на самом деле было небезразлично, что меня ранили.

Его голос разрывает напряженную тишину, и я с трудом сглатываю, выпрямляя спину. Я не могу позволить себе снова оказаться втянутой в эту историю с ним. Не могу позволить себе потерять бдительность. Когда я сказала им, что все кончено, я не шутила, и буду стоять на своем.

Я собираю весь свой гнев с того вечера, когда увидела то видео, и позволяю ему разгореться в груди.

– Да, сошли. Мне повезло, что я отделалась всего лишь царапинами и ушибами, – холодно говорю я ему. – Увы, не благодаря тебе и твоим братьям.

Мэлис сжимает челюсти, его серые глаза темнеют от гнева. Он медленно приближается ко мне, не отводя взгляда. Словно хищник, преследующий свою жертву.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, солнышко, – бормочет он. – Мы сделали все, что могли, чтобы найти тебя. Как только мы поняли, что ты пропала, то чуть не спятили. Вик просматривал записи камер, а мы с Рэнсомом пытались разыскать тебя, бродили по улицам. Ты прекрасно знаешь, что мы бы защитили тебя, если бы могли. Мы места себе не находили, пытаясь добраться до тебя раньше, чем Илья причинит тебе вред.

Я хочу отступить на шаг, увеличить дистанцию между нами, когда он подходит ближе, но заставляю себя оставаться на месте. Это моя гребаная квартира, и я не позволю ему меня запугивать. Я делаю глубокий вдох и твердо гну свою линию, вздергивая подбородок и свирепо глядя на Мэлиса.

– Ну, по итогу оказалось, что вы мне были не нужны, – выдавливаю я из себя. – Так что, думаю, это уже не имеет значения.

– Какого хрена ты вообще сбежала? – требовательно спрашивает он, повышая голос. – Зачем пошла туда, где мы не могли тебя защитить? Зачем ты это сделала?

Он выглядит злым, что, в целом, похоже на него. Но в голосе Мэлиса есть что-то почти… отчаянное. Словно ему необходимо знать, что произошло; словно это разрывает его изнутри.

У меня перехватывает горло, становится трудно дышать. Трудно глотать. Мэлис теперь достаточно близко, чтобы я могла разглядеть крошечные темно-синие искорки в его радужках. Он ближе, чем когда-либо с той ночи, когда я сбежала, и мое сердце бешено колотится в груди.

– Я уже сказала, почему, – заставляю я себя произнести хриплым голосом. – Какого хрена я должна оставаться с людьми, которые считают меня никчемной? Которые трахали меня как шлюху и обращались со мной так же? Хуже, чем со шлюхой, на самом деле, потому что тем хотя бы платят. Ты и твои братья просто видели во мне дырку, в которую можно засунуть свои члены. Вы использовали меня. Вы лгали мне. Конечно, я не могла там оставаться. С какой стати, черт тебя дери, я должна была остаться, а?

В груди щемит – будто, обвиняя его в том, что он и его братья сделали, я возвращаюсь к той ночи, когда поняла, что они предали меня. На глаза наворачиваются слезы, они грозят пролиться, но мне меньше всего на свете хочется плакать перед ним. Я не доставлю ему удовольствия узнать, как сильно он меня обидел.

Опустив голову, я смотрю на блестящий деревянный пол гостиной. Делаю глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями и взять себя в руки.

Мозолистые пальцы скользят по моему подбородку, и я удивленно моргаю, когда Мэлис поднимает мою голову, заставляя посмотреть на него.

В его глазах есть что-то почти нежное, смешанное с напряженностью, и это заставляет меня замереть на секунду – достаточно долго, чтобы он смог заговорить снова.

– Это неправда. – Его голос низкий и грубый. – Мы видим тебя совсем иначе.

Я с трудом сглатываю, а затем еще раз, почти дрожа от переполняющих меня эмоций. Как он все еще может вызывать во мне такие сильные чувства? Столько боли и тоски, смешанных вместе? Почему раны на моем сердце не зажили так же быстро, как синяки на шее?

– Тогда зачем Виктор сделал это видео? – шепчу я дрожащими губами. – Кому он его отправил? Какой в этом был смысл?

Челюсть Мэлиса сжимается. Эмоции, которые, я могла бы поклясться, были на его лице всего секунду назад, исчезают, и выражение его лица становится суровым. Он отводит взгляд, не отвечая на мои вопросы.

Я прерывисто выдыхаю, чувствуя, как в груди, там, где должно быть сердце, появляется твердый комок. Я отступаю от Мэлиса на два шага, а затем и вовсе обхожу его, увеличивая дистанцию между нами.

– Зачем ты пришел? – снова спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом. – Между нами все кончено, неужели ты не понимаешь? Илья мертв. У тебя нет причин здесь находиться. У тебя больше нет никаких гребаных причин появляться в моей жизни!

– Ты права. – Мэлис кивает, не отрывая взгляда от моего лица. – У меня или моих братьев больше нет причин появляться в твоей жизни. Нас не должно быть в твоей жизни.

Простая искренность в его голосе пронзает меня, точно удар кинжала, хотя я только что сказала то же самое. Я скрещиваю руки на груди, по коже бегут мурашки, и я крепко обхватываю себя руками, сжимая челюсти, как будто это может заглушить боль.

– Так уходи, – говорю я ему, указывая подбородком на дверь.

Но он не двигается с места. Он стоит, как вкопанный, и все еще смотрит на меня.

– У нас нет причин появляться в твоей жизни, – повторяет он. – Но я просто не могу держаться от тебя подальше.

У меня перехватывает дыхание, рот слегка приоткрывается.

– Что ты…

– Я наблюдал за тобой всю неделю, – продолжает он, подходя ко мне. – Я знаю, что не должен, но не могу остановиться.

Ненавижу его за эти слова. А еще ненавижу то, что какая-то часть меня рада осознавать, что я для него как зависимость, ведь он и его братья для меня значат то же самое. Но больше всего я ненавижу то, что он по-прежнему может пробиться сквозь все стены, которые я воздвигла вокруг своего сердца.

– Перестань так говорить. Перестань издеваться надо мной! – выпаливаю я. Получается отрывисто, почти умоляюще. Я пытаюсь снова воззвать к своему гневу, чтобы дать Мэлису понять, что с меня хватит, но это не так просто, как должно быть.

Мэлис подходит ближе, нависая надо мной, и останавливается менее чем в футе от меня. Он смотрит на меня сверху вниз, на его лице столько эмоций. Я не могу удержаться и смотрю на него в ответ, пытаясь понять, что он чувствует, найти в этом смысл. Пытаюсь разглядеть за маской, которую он носит, всю ложь и коварство, которые, я знаю, под ней скрываются.

– Уиллоу…

Вместо прозвища, которое он дал мне несколько недель назад, он шепчет мое имя, и у меня внутри что-то щелкает.

– Нет! – кричу я. – Нет! Не смей так делать!

Все мои эмоции разом выплескиваются наружу, я больше не могу их сдерживать. Я сжимаю руки в кулаки и бью Мэлиса в грудь со всей силы. Но это все равно что биться о гребаную каменную стену, однако это меня не останавливает.

– Не произноси мое имя так, будто я тебе не безразлична! – Я толкаю его, желая, чтобы он сдвинулся с мертвой точки. Желая, чтобы он рассыпался в прах. Желая, чтобы он… Черт, даже не знаю, что. – Кем, мать твою, ты себя возомнил? Я сказала тебе, что между нами все кончено. Повторяю: я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни! Оставь. Меня. В покое!

Пока я ору на него, из меня выплескивается вся обида, весь гнев. Я наношу ему удар каждой фразой, каждым осуждением, пока по моим щекам не растекаются слезы, а дыхание не становится прерывистым.

Мэлис хватает меня за запястья своими большими руками, его пальцы сжимаются в железные кольца, не давая мне ударить его. Он смотрит на меня сверху вниз горящими глазами, но ничего не говорит.

– Зачем? – снова спрашиваю я, вырываясь из его хватки. Я ненавижу себя за то, что мой голос дрожит и срывается в конце. Ненавижу, как слабо он звучит. – Зачем вам понадобилось снимать это видео со мной? Зачем, мать твою?!

Пальцы Мэлиса сжимаются на моих запястьях почти до боли. Похоже, он борется с собой. Его ноздри раздуваются, а челюсть сжимается.

А затем у него вдруг вырывается ответ.

– Мы сделали это, чтобы защитить тебя, ясно? – рычит он. – Потому что у нас, черт подери, не было другого выбора!

Это меня останавливает, и я удивленно моргаю.

– Что? Что ты имеешь в виду?

Он прерывисто выдыхает.

– Я не хотел тебе говорить. Черт, наверное, и не стоило. Но мы использовали эту запись, чтобы попытаться обезопасить тебя.

Я качаю головой, вырываясь из его объятий.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Мэлис.

– Знаю. Просто… черт.

Он отпускает мои запястья, но на этот раз я не убегаю от него. Я просто продолжаю смотреть ему в лицо, ожидая, пока его слова обретут смысл.

– Мы работаем на одного человека, – наконец произносит Мэлис, медленно выговаривая слова, будто все еще борется с самим собой, не зная, стоит ли рассказывать мне больше. – Мы торчим ему жесть сколько бабок, поэтому он иногда требует от нас выполнять всякую работу. Наверное, в какой-то момент он прознал, что ты живешь с нами, и решил, что ты ему нужна.

– Я? – Мои брови сходятся на переносице, а по спине пробегает дрожь. – Зачем я ему понадобилась?

– Он хотел девственницу, – отвечает Мэлис, бросая на меня взгляд. – Поэтому нам пришлось сделать так, чтобы ты ею больше не была. Тогда он отвязался бы от тебя.

Когда Мэлис это произносит, мне кажется, будто мое сердце сжимает невидимый кулак, и я вздрагиваю, прижимая ладонь к груди.

Я все еще пытаюсь осознать тот факт, что за этим кроется нечто большее, чем я думала. Какой-то парень, на которого они работают, хотел заполучить меня, и Мэлис с братьями сняли секс-видео, чтобы защитить меня. Чтобы я не попала в руки другого мужчины.

Но… они все же солгали мне. Хранили от меня этот секрет. Если бы я случайно не проснулась посреди ночи и не увидела то видео на компьютере Вика, я бы никогда не узнала, что они сделали.

А что еще хуже – та ночь, которая так много для меня значила, ночь, когда я почувствовала себя свободной, дикой… они спланировали ее. Организовали по совершенно другой причине. Не только потому, что хотели меня так же, как я хотела их. И не из-за связи, которая, как мне казалось, между нами существовала.

Даже если они не думают обо мне так, как было написано в том письме, все равно это причиняет боль. Меня использовали. Мне лгали, заставляя думать одно, хотя на деле все было совершенно иначе.

Может, они и не считают меня мусором, но обращались они со мной как с вещью.

Я снова отстраняюсь от Мэлиса, убирая руку от груди. Мне приходится заставлять себя дышать ровно, и кажется, будто комната вокруг меня слегка вращается.

– Убирайся, – говорю я ему.

Мэлис резко втягивает воздух. Я вижу, что он не хочет уходить – это читается в каждой линии его тела. Он снова делает шаг ко мне, но я качаю головой, плечи напрягаются.

– Нет, – повторяю я тихим голосом. – Просто уходи.

На какое-то бесконечно долгое мгновение он задерживает на мне взгляд, и мы оба застываем на месте. Затем он, наконец, поворачивается и уходит.

Как только дверь за ним закрывается, я опускаюсь на диван, чувствуя слабость в ногах. Зарывшись лицом в подушку, я позволяю рыданиям, которые сдерживала, вырваться наружу.

10. Уиллоу

Все трое братьев Ворониных заняли свои места в гостиной. Рэнсом развалился на диване с томным видом божества, в то время как Вик и Мэлис сидят в креслах, используя их как троны. Мэлис жестом подзывает меня ближе, и я опускаюсь на колени, и пока ползу к нему, мое сердце бешено колотится, а клитор пульсирует.

Он наклоняется и хватает меня за волосы. Я издаю стон, боль пронзает кожу головы. Покалывание распространяется по всему телу, заставляет мою киску сжаться, а тело – требовать прикосновений.

Я хочу его. Хочу их всех, и сейчас это невозможно скрыть.

Не тогда, когда я буквально схожу с ума от похоти. Они видят всю меня целиком, и смысла прятаться нет.

– Хорошая девочка, – рычит Мэлис, и властные нотки в его голосе заставляют меня вздрогнуть. – Теперь отсоси у меня.

С бешеным ритмом пульса я расстегиваю его штаны и вытаскиваю член. Он твердый и горячий, бархатистая, покрытая татуировками кожа скользит по моей ладони. Я наклоняю голову и беру кончик в рот, а затем поднимаю взгляд, желая увидеть выражение лица Мэлиса, пока обхватываю его губами.

Я ожидаю напряжение, жар и желание, плавающие в этих грозовых серых глубинах. Может, даже легкое торжество.

Но там ничего нет. Ни жара. Ни эмоций.

Я никогда раньше не видела, чтобы Мэлис – из всех людей – смотрел на меня с такой пустотой во взгляде. Он реагирует на то, что я сосу его член, так, как мог бы отреагировать человек, наблюдающий за погодой.

Я моргаю, желудок сжимается, и вот я уже на диване с Рэнсомом. Его руки снуют вверх и вниз по моему телу, пощипывая соски, вызывая у меня трепет. Он насаживает меня на свой проколотый член, и я громко стону, запрокидывая голову, когда чувствую, как он пробивается сквозь остатки моей девственности.

Мне так приятно с ним, мы раскачиваемся вместе, между нами нарастает жар и трение. Я чувствую, как взгляд Вика сверлит мне макушку, пока Рэнсом меня трахает, но когда перевожу взгляд, то вижу то же выражение и у Мэлиса.

Пустота.

У него отсутствующий взгляд, он, как всегда, спокоен, но почему-то еще более отстранен, чем обычно.

Когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Рэнсома, то понимаю, что он такой же. Его руки крепко сжимают мои бедра, и он продолжает опускать меня вниз, заставляя принимать все больше и больше его члена, но выражение его лица абсолютно пустое. С тем же успехом его могло и не быть рядом.

В этих сине-зеленых глазах нет блеска, нет дразнящей улыбки.

Ничего.

Как только Рэнсом кончает, наполняя меня спермой, то передает меня Мэлису. Я задыхаюсь, тело напряжено и болит, и в следующую секунду я оказываюсь на подлокотнике дивана.

Мэлис заполняет пространство между моими ногами своим телом, глядя на меня сверху вниз.

– Этого ты хотела, да? – спрашивает он холодным голосом. – Я знал, что в глубине души ты маленькая шлюшка.

В этих словах нет эмоций, а пустота в его глазах окончательно меня добивает. По щекам начинают стекать слезы, рыдание застревает в груди. Сердце сжимается. Мэлис врывается в меня своим толстым членом, заполняя меня и трахая жестко и быстро.

Тело реагирует – киска становится влажной и сжимается вокруг его члена снова и снова, пока он заставляет меня принимать его. Мозолистые пальцы впиваются в мою кожу и удерживают на месте. Вздохи и стоны, срывающиеся с моих губ, звучат так же, как если бы все было нормально.

Но это не так.

В происходящем нет ничего нормального. Ничего хорошего.

Все это ничего не значит.

Я будто бы пустая оболочка. Дырка, которую они передают по кругу и трахают. Им на меня насрать, и это осознание пронизывает меня до костей.

Внутри меня зарождается злоба, и я откидываюсь на спинку дивана. Сердце грозится выскочить из груди. Я еле дышу, пытаясь сдержать слезы, бегущие по щекам.

Вик встает и присоединяется к Мэлису и Рэнсому, и они втроем окружают меня, словно голодные акулы. Наверняка я выгляжу ужасно – вся истерзанная, грязная. Голая. Следы моего возбуждения смешиваются со спермой Рэнсома и Мэлиса, а затем вытекают из меня и струятся по внутренней стороне бедер.

Я все жду, что на их лицах отразится хоть что-нибудь. Какой-нибудь признак того, что они что-то чувствуют по этому поводу. Чувствуют ко мне. Вспышка жара или даже отвращения в этот момент была бы лучше, чем та пустота, которую я вижу на их лицах.

Такое чувство, будто они загоняют меня в угол, и давление становится слишком сильным. С трудом поднявшись на ноги, я поспешно хватаю свою одежду и проталкиваюсь мимо них, направляясь к двери.

Никто из них не останавливает меня, и где-то на задворках сознания я слышу, как слова, которые я прочитала в сообщении Вика, повторяются снова и снова.

«Ничего не стоит».

«Шлюха».

Снова, и снова, и снова.

Я бегу так быстро, как только могу, желая скрыться от них, и, спотыкаясь, вылетаю в парадную дверь. Но вместо того, чтобы оказаться на улице, я попадаю в заброшенный дом, куда привел меня Илья.

Я сильно ударяюсь о землю, и, прежде чем успеваю подняться и убежать, на меня наваливается тяжелое тело.

– Нет! – кричу я, дергаясь и пытаясь вырваться. Когда мне наконец удается поднять взгляд, я вижу холодные, жестокие глаза брата Николая, прижимающего меня к земле.

– Может, ты сядешь на мой хрен, – усмехается он, и его сильный акцент делает его слова еще более резкими. – Ты, конечно, та еще страшила, но киска у тебя наверняка тугая.

Он хватает меня и поднимает на ноги. Я пытаюсь вырваться, но он слишком силен. Его огромная рука обхватывает мое горло, а затем он поднимает меня так, словно я ничего не вешу.

Словно ничего не значу.

Его пальцы впиваются в мою кожу, перекрывая доступ воздуха, пока я пытаюсь заставить его отпустить меня.

Но это бесполезно. Он слишком силен.

Надвигающееся ощущение смерти становится все сильнее и сильнее, и тут мне в нос бьет запах дыма.

Огонь.

Хаотичный, неконтролируемый, пожирающий гнилые щепки позади Ильи. Пламя прыгает и трещит, свет мерцает, а позади него, будто какой-то темный зверь, вырастает тень Ильи.

Мое сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди, и слово «нет» повторяется в голове, словно заезженная пластинка, хотя я больше не могу говорить.

Я не хочу.

Не хочу умирать вот так. Я не…

Я резко подрываюсь в постели, вся в холодном поту. Ноги путаются в простынях.

Мне требуется секунда, чтобы осознать, где я нахожусь. Новая квартира все еще кажется незнакомой. Не помогает и то, что в последнее время все очень быстро меняется: сначала я перебралась со склада парней к бабушке, затем в свою новую квартиру.

Днем она – настоящая мечта. Красивая и просторная, сплошные чистые линии и высокие потолки. Но ночью она кажется мне слишком большой. Слишком открытой. Я чувствую себя незащищенной.

Я убираю волосы с лица, морщась, когда светлые пряди прилипают к потному лбу. Сердцебиение постепенно начинает замедляться, возвращаясь к норме. Я лежу на спине и пялюсь в сводчатый потолок.

Уже поздно. Мне нужно попытаться снова заснуть, но, хотя я больше не чувствую такой паники, как при пробуждении, даже не знаю, хочется ли снова закрыть глаза. Я боюсь, что если сделаю это, кошмар снова будет тут как тут. Мысль о том, что я увижу братьев Ворониных и их пустые лица, почти так же мучительна, как и мысль о том, что мне снова придется пережить нападение Ильи. Нет, ни за что. Не сейчас.

Я чувствую себя отвратительно, вся в поту, дрожу. Думаю, переход от насыщенного и душераздирающего сексуального сна к кошмару о том, как меня чуть не убили, вполне может оказать такой эффект.

– Черт, – выдыхаю я, проводя рукой по лицу. – Ты просто развалина, Уиллоу.

Я откидываю одеяло и выскальзываю из кровати, направляясь по коридору в ванную. Обычно я делаю воду настолько горячей, насколько могу выдержать, наслаждаясь тем фактом, что в этом здании имеются водонагреватели, которые нагревают воду не на пять жалких минут. Но на этот раз я оставляю душ холодным, надеясь, что ледяная вода избавит мой организм от всех эмоций, которые все еще бурлят во мне.

Гнев, страх, обида.

Я просто хочу смыть их все, хотя и знаю, что это не так просто.

Тем не менее после душа я чувствую себя немного лучше. Вытершись полотенцем, я возвращаюсь в свою комнату и надеваю свежую ночную рубашку и свободные брюки.

Мой телефон лежит на прикроватной тумбочке, и, когда я иду обратно к кровати, на нем высвечивается сообщение. Я хмуро смотрю на него и наклоняюсь, чтобы поднять.

Сейчас начало третьего. Кто может писать мне посреди ночи?

Я провожу пальцем по экрану, снимая блокировку, и меня охватывает легкий шок, когда я вижу, от кого это сообщение.

Виктор: Не спится?

Я крепче сжимаю телефон в руке и поджимаю губы. Виктор Воронин не задает праздных вопросов, и существует лишь один способ узнать, что я еще не сплю.

Они наблюдают за мной и здесь. Как в моей старой квартире.

Меня переполняет новый прилив гнева, и я открываю сообщение, печатая краткий ответ.

Я: У вас и тут гребаные камеры?

Виктор: Да.

Ответ приходит быстро, и, как обычно, в нем нет и намека на раскаяние. От этого моя кровь закипает еще сильнее, и я оглядываю комнату, пытаясь их отыскать. Но, конечно, ничего не выходит, поэтому я возвращаю свое внимание к телефону и набираю другое сообщение.

Я: Ты их здесь наставил?

Виктор: Нет, Мэлис. Когда приходил к тебе.

Конечно. Конечно же, он приходил не просто для того, чтобы увидеть меня. Не просто потому, что не мог держаться от меня подальше. Очередной скрытый мотив. Способ проявить контроль. Пусть я и сказала им, что больше не желаю иметь с ними ничего общего.

Я отправляю новое сообщение.

Я: Господи. А вы реально не понимаете, когда кого-то нужно оставить в покое, а? Где камеры, мать твою?

К моему удивлению, Виктор не отказывается отвечать и не пытается отговориться. Он перечисляет все места, где по его указке Мэлис установил крошечные камеры.

Расхаживая по квартире, я захожу в каждую комнату и снимаю их, затем убираю в ящик и снова беру телефон.

Я: Это все?

Виктор: Да.

Я: Ты уверен? Почему я должна тебе верить?

Виктор: Потому что я тебе не лгал. Я сказал, куда Мэлис их установил.

Это отчасти успокаивает мой гнев, но не полностью. Провернуть такое – вполне в их стиле. Даже когда я ясно дала понять, что больше не хочу видеть их в своей жизни. Мысль крутится в голове, и я не могу удержаться от вопроса.

Я: Чего вы от меня хотите? Я же сказала, что между нами все кончено.

Виктор: Хочешь правду?

Я: Конечно, хочу. Иначе зачем бы я спрашивала?

Виктор: Мы беспокоимся о тебе.

Я морщу лоб. Он застигнул меня врасплох.

Я: Со мной все в порядке. Вам не о чем беспокоиться.

Проходит около минуты, Вик молчит, и на секунду мне кажется, что он решил закончить разговор. Но, конечно, это не так, и в конце концов он отвечает.

Виктор: Правда?

Я хмурюсь и на секунду кладу телефон, хочу хорошенько все обдумать и оценить свое эмоциональное состояние на данный момент. Я правда чувствую себя очень счастливой, что нашла бабушку и что теперь она есть в моей жизни. Быть частью семьи, причем чрезвычайно богатой, – такого я никогда и вообразить не могла, и я благодарна Оливии за все, что она сделала для меня с тех пор, как мы познакомились.

Но в то же время, за все это время столько всего случилось. Я чувствую, будто у меня под ногами нет твердой почвы. События происходили одно за другим, и у меня как-то не было времени все нормально осмыслить. Может, поэтому мне каждую ночь снятся кошмары.

Объективно, мне намного лучше, чем было раньше, но правда в том, что мне еще и слегка… грустно.

Я смотрю на экран, снова перечитывая это слово из последнего сообщения Вика. Я вполне могу представить, как бы он его произнес, как бы посмотрел на меня с привычно спокойным выражением лица, а в его глазах мелькнул бы легкий намек на его истинные чувства.

Я подумываю о том, чтобы вообще не отвечать, но, неверное, это так же печально, как и реальный ответ, поэтому вместо этого я печатаю правду.

Я: Не уверена.

Виктор не заостряет на этом внимание. Он не спрашивает, может ли что-нибудь сделать или что не так. Скорее всего, он просто сохраняет эту информацию в памяти, как он делает с каждой мелочью, которую замечает.

И вместо того, чтобы спросить, что означает мой последний ответ, он пишет несколько сообщений, которые представляют собой серию вопросов, будто он пытается дополнить то, что пропустил.

Виктор: Значит, ты вернулась в колледж? Как проходят занятия?

Виктор: Твоя бабушка хорошо к тебе относится?

Виктор: Твоя новая квартира похожа на те, что показывают в твоих любимых шоу про дома?

Я отвечаю на каждое сообщение, хотя на самом деле даже не уверена, зачем. Наверное, мне вообще не стоило с ним разговаривать, учитывая, что я велела Мэлису убираться и сказала, что не хочу иметь с ними ничего общего, поскольку они мне солгали.

Но в ответах на вопросы Виктора есть что-то утешительное. Как ни странно, они меня успокаивают.

Я рассказываю ему о своих летних занятиях и о том, как Оливия ворвалась в кабинет декана и заставила его согласиться на ее условия, ни разу не повысив голоса. Рассказываю ему о ее доме, похожем на особняк, и о том, как повсюду растут свежие цветы. Я закатываю глаза, увидев комментарий о моем пристрастии к шоу по благоустройству домов, вспоминая, с каким презрением Виктор к ним относился, когда был у меня дома в прошлый раз.

То была последняя ночь, которую я там провела.

Удивительно, но Вик гораздо более общителен по переписке, нежели вживую. Словно тот факт, что между нами стоит некая воображаемая ширма, каким-то образом заставляет его меньше скрываться.

Виктор: Вчера Рэнсом украл мое арахисовое масло, немного. Потому что Мэлис сожрал то, которое едят они.

Я не могу удержаться от смеха, представляя, как, наверное, расстроился Вик, обнаружив, что его личная баночка с арахисовым маслом испорчена. Зная Рэнсома, он, скорее всего, пытался скрыть улики, но это нелегко сделать, когда у твоего брата такие потрясающие наблюдательные способности. Держу пари, Вик сразу заметил.

Закусив губу, чтобы сдержать улыбку, я забираюсь обратно в постель и устраиваюсь поудобнее с телефоном в руке.

Я: Одной из первых вещей, которые я закупила в свою новую квартиру, стало нормальное арахисовое масло. И никакой хрустящей ерунды.

Я не признаюсь, что думала о нем, когда покупала масло, или что купила точно такое же, как у него.

Виктор: Рад это слышать. И тебе не нужно беспокоиться о том, что кто-нибудь (Рэнсом) станет жрать его из банки ложкой. Похоже, я завидую тебе.

Это вызывает у меня настоящий смех, и я быстро прикрываю рот рукой, и только потом вспоминаю, что Виктор больше не может видеть меня – камер-то нет. По какой-то причине я не хочу, чтобы он знал, что этот разговор заставил меня улыбнуться.

Но, несмотря на это, я не перестаю писать ему, даже когда мои веки начинают тяжелеть. Я сворачиваюсь калачиком на боку, набирая сообщения и сжимая телефон в руке.

И когда наконец засыпаю, он все еще остается на связи.

11. Рэнсом

Мастерская пуста, как и в последние несколько дней. С тех пор, как мы разосрались с Итаном Донованом и его командой, дела идут туго, поэтому я просто вожусь со своим мотоциклом. Честно говоря, я делаю это скорее для того, чтобы занять руки, а не потому, что с ним нужно что-то делать.

Донован явно все еще держит на нас зуб, и его попытки помешать нашему бизнесу оказались настолько успешными, что в последнее время у нас вообще почти нет клиентов. Если ситуация станет хуже, нам, возможно, придется на некоторое время заняться другой работенкой.

Мэлис сказал, что недавно встретил одного из старых коллег отца, Дариуса Леджера. Вполне вероятно, чувак смог бы свести нас с людьми, которым нужны наши услуги, хотя – и так считаю не только я, – это уже последний вариант. Насколько я помню, Дариус всегда был тем еще засранцем.

Мы что-нибудь придумаем, как всегда. Просто нужно набраться терпения.

К сожалению, сделать это сложнее, чем обычно, учитывая, в какой заднице мы оказались в последнее время. Из-за спада в бизнесе мы с братьями просто слоняемся по складу, как гребаные зомбаки. Уиллоу ушла, и ее отсутствие сотворило в нашей жизни зияющую дыру.

Из-за этого все кажется неправильным.

Я знаю, что Мэлис на днях разговаривал с ней, и это меня охренеть как удивило. Ведь это он сказал, что нам лучше разорвать с ней любые отношения, поскольку ей не место в нашей жизни, и все такое. И все же именно он первым не выдержал и побежал к ней.

Ну еще бы. На самом деле, вряд ли мне стоит удивляться.

Мэл всегда пытается делать вид, что он охренеть какой крутой парень, и ему вообще на все насрать. Он и правда самый жесткий ублюдок из всех, что я знаю, это правда. Но когда он о чем-то – или о ком-то – заботится, то делает это всем своим гребаным сердцем. Я это знаю, поскольку сам являюсь одним из тех, к кому он так относится.

Если говорить о логике, то все его слова, сказанные после возвращения из больницы, остаются в силе. Да, наверное, нам лучше было бы просто позволить Уиллоу жить своей жизнью. Она была бы в безопасности, а мы снова занялись бы своими делами, вернулись к тому дерьму, что навалилось на нас до ее появления. Ей было бы проще, если бы мы не стали объяснять, почему сделали то, что сделали, и позволили бы ей ненавидеть нас вечно. Но Мэлис, очевидно, не смог сдержаться.

Мысль о том, что Уиллоу ненавидит нас и думает, будто мы считаем ее ничего не значащей шлюхой, причиняла ему такую же боль, как и мне.

И, черт, это было охрененно больно.

Я вспоминаю выражение ее лица, обвинения, стыд и боль в ее глазах. То, как она отшатнулась от меня, когда я попытался дотронуться до нее. Проклятье. От одной мысли об этом у меня внутри все переворачивается.

Особенно если учитывать, насколько близкими становились наши отношения до всего этого звездеца, как она таяла от моих прикосновений, как смотрела на меня с теплотой и доверием в своих восхитительных карих глазах.

«Она, наверное, больше никогда на тебя так не взглянет, придурок», – шепчет злобный голос в глубине моего сознания.

Пальцы сжимают гаечный ключ, и я резко дергаю его влево. Как только слышу металлический треск, понимаю, что слишком сильно затянул и согнул деталь, над которой работал.

– Черт! – срываюсь я.

Во мне неумолимо растет раздражение – на себя, на все это. Я позволяю гаечному ключу со стуком упасть на пол и разгибаюсь, разминая затекшую спину.

Возня с машиной или мотоциклом всегда меня успокаивала. Раньше это занятие отвлекало меня от любого происходящего вокруг дерьма. Но, похоже, сейчас ничто на свете не способно заставить меня чувствовать себя менее взбешенным.

Я провожу руками по волосам и делаю глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, а когда поднимаю глаза, в гараж заходит Вик.

Он бросает взгляд на инструменты, раскиданные на полу, а после – на меня. Вик ничего не говорит, но ему и не нужно. Я достаточно хорошо знаю это выражение на его лице.

– Да-да. Уберу все попозже, – говорю я ему, закатывая глаза. – Мне сейчас вообще не до этого.

Если честно, спор с Виком о порядке или организации мастерской стал бы приятным отвлечением от надоедливых мыслей, дерьмовых ощущений связанных с Уиллоу, и, что вполне вероятно, порчи моего мотоцикла.

– Я здесь не для того, чтобы читать тебе нотации, – говорит Вик, и по его тону определенно чувствуется, что он понимает – делать этого точно не стоит. Затем выражение его лица немного меняется, и он добавляет: – Мы получили сообщение от Икса.

Черт. Вот же срань.

Я вздыхаю и киваю.

– Ага, ладно.

Он поворачивается и выходит из гаража, и я следую за ним, оставляя разбросанные инструменты на своих местах.

Мы поднимаемся наверх, в комнату Вика, и по пути становится совершенно очевидно, что старший братишка использует те техники преодоления стресса и напряжения, к которыми обычно прибегает только, когда у него выходной.

Его пальцы ритмично постукивают по бедрам, а губы беззвучно шевелятся, – он считает каждое движение. Кухню он отдраил с точностью до сантиметра, а полки в ванной, где мы с Мэлисом храним наши вещи, стали аккуратнее, чем когда-либо прежде.

Да-да, Вик возвращается к старым привычкам, позволяет своему ОКР достичь апогея, поскольку пытается справиться с чем-то. С потерей Уиллоу. Так он показывает, что скучает по ней и ее присутствию в нашем доме.

Мэлис, скорее всего, тоже это заметил, он больше общается с Виком, ведь они близнецы, но никто из нас ничего об этом не говорит.

Мы все справляемся по-своему.

Кстати, о Мэлисе. Он уже ждет в спальне Вика, сидит на краю кровати, уставившись в пол. Когда мы входим, он встает, и Вик бросает на него взгляд, а потом направляется к кровати, чтобы поправить одеяло, которое скомкалось под задницей Мэлиса.

– Давай уже поскорей покончим с этим дерьмом, – рявкает Мэл. Похоже, он тоже на пределе.

Вик садится за компьютер, затем выводит сообщение на экран, чтобы мы все могли его увидеть.

Что ж, ничего необычного. У Икса для нас очередная работа, но в конце сообщения значится примечание: если мы не выполним эту задачу, он будет считать наш контракт расторгнутым. Да уж, расшифровывать не надо. Разрыв контракта означает, что Мэлис вернется в тюрьму. После невыполнения его приказа насчет Уиллоу мы явно оказались на тонком льду.

– Членосос.

Мэлис тяжело вздыхает, руки сжимаются в кулаки, челюсть стиснута. Я знаю, он наверняка перебирает в голове кучу причин, по которым не хотел бы возвращаться за решетку. Учитывая всякую хрень, через которую ему пришлось пройти, пока он был взаперти, я не могу его за это винить. Есть вещи, о которых мы с Виком, скорее всего, даже не догадываемся, а значит, они хуже всего, чем занимаемся мы. На самом деле хватило и того, что Мэл нам все же рассказал. Та еще жопа.

Основная часть сообщения – это описание предстоящей работы, и я хмурюсь, сводя брови по мере прочтения.

Обычно наш таинственный благодетель просто просит нас что-нибудь для него добыть. Файлы, данные и тому подобное – и, похоже, людей, если считать тот случай, когда он хотел, чтобы мы доставили Уиллоу. Порой мы заметаем следы поджогами.

Этот случай кажется более… изощренным, чем обычно. Обычно мы действуем скрытно, проникаем внутрь и выходим незамеченными. Но для этого задания нам придется подобраться к цели, Ричарду Гэлвину, поближе, если хотим получить от него то, что нужно. И Гэлвин не просто какой-то преступник или мелкий головорез.

Он богатый детройтский бизнесмен, и сблизиться с ним будет непросто.

– Вот хрень, – наконец выдаю я, когда мы заканчиваем читать, и выдыхаю. – Что-то мне подсказывает, что Икс все еще чертовски зол на нас, и теперь все будет жестко.

Вик, нахмурившись, откидывается на спинку стула.

– Это будет непросто. Я смогу дистанционно добыть инфу об этом Гэлвине, но кому-то все же придется лично с ним повзаимодействовать, если мы хотим провернуть это дело.

– Ага, без проблем, – фыркает Мэлис, проводя рукой по своему татуированному предплечью. – Просто подойду к нему в каком-нибудь моднявом загородном клубе, или где там еще, и брякну что-то типа: «Эй, доброго, блин, утречка вам, сэр».

Вик бросает на Мэлиса сердитый взгляд, но Мэл слишком занят тем, что уставился в экран компьютера, поэтому не замечает этого. Учитывая, что на кону его будущее, я могу понять, почему он так нервничает.

– Ладно, – говорю я, прерывая его, пока у кого-нибудь из нас крыша не съехала. – Давайте подумаем логически. Вик мог бы узнать, где живет этот парень, и мы бы забрались к нему в дом.

– Я мог бы, – соглашается Вик. – Но у человека с такими деньгами, скорее всего, очень серьезная охрана. И мне бы пригодилось знание его системы безопасности, а еще удаленный доступ к ней, чтобы получилось ее взломать.

– И что-то мне подсказывает, что мы не сможем просто сжечь его домишко дотла, когда будем уходить, – добавляет Мэлис.

– Окей, так какие у нас еще варианты? – спрашиваю я, складывая руки на груди.

Мэл хмурится.

– У него же должен быть офис? Мы могли бы попробовать сунуться туда. Здание общественное, так что охрана наверняка менее строгая, и Вику было бы легче туда пролезть.

– Да, но в таком случае нам будет охренеть как сложно замести следы, – замечаю я. – Слишком много потенциальных свидетелей, и Вик вряд ли сможет стереть нас из чьей-либо памяти так же, как он это проворачивает с камерами.

– Ладно, согласен. – Мэлис проводит рукой по подбородку. Обычно он чисто выбрит, но нынешняя щетина говорит о том, что голова у него не на месте. – Нам придется поймать его в другом месте. Нейтральном. Людном. Чтобы было легче смешаться с толпой.

– Давайте я попробую что-нибудь выяснить о его расписании, – предлагает Вик. – Думаю, у человека с подобным количеством связей приличный список встреч. Может, у нас получится разузнать его рутину и словить его.

Мы с Мэлом замолкаем, позволяя Вику делать свою работу. Его пальцы порхают по клавиатуре, комнату наполняет тихое пощелкивание, пока он просматривает страницы с информацией.

Через пару минут он кивает.

– Кое-что есть. Скоро в Музее современного искусства откроется новое крыло, и имя Гэлвина в списке приглашенных на торжественное открытие.

Мы с Мэлисом обмениваемся взглядами. Отличная возможность проскользнуть.

– А это разве не эксклюзивное мероприятие? – спрашиваю я. – Уверен, туда пускают только по приглашениям и при параде. Людям с улицы вряд ли дадут проскочить. Нужен способ проникнуть внутрь.

– Можем вырубить пару поставщиков провизии, – предлагает Мэлис. – Войти таким образом.

Я корчу гримасу. Мне такое не очень по душе, слишком грязно, к тому же существует вероятность нежелательного сопутствующего ущерба, если поставщики успеют оказать сопротивление до того, как мы их вырубим. А еще есть риск, что кто-нибудь наткнется на их бессознательные тела до того, как мы закончим работу.

– Слишком небрежно, – возражает Вик, прежде чем я успеваю произнести свои мысли вслух. – Так действовать можно только в крайних случаях.

Мэлис, разжимая пальцы, рычит себе под нос.

– Что еще есть? Вряд ли мы сами попадем в список приглашенных.

– Дай мне секунду. – Вик снова начинает что-то выстукивать, нахмурив брови и углубившись в свои исследования.

Пока мы ждем, Мэлис принимается расхаживать по комнате, от него исходит нервозная, раздраженная энергия. Но ему не удается сделать и одного оборота, когда Вик откидывается на спинку стула, барабаня пальцами по краю стола.

– Что? – требует Мэлис. – Что ты нашел?

– Я обнаружил связь между нами и Музеем современного искусства. Или, по крайней мере, возможную связь.

– В каком таком смысле? – спрашиваю я, наклоняясь вперед, чтобы заглянуть ему через плечо.

– Оливия Стэнтон в прошлом жертвовала музею, – тихо говорит Вик. – И немалые суммы, тут отмечено несколько весьма значительных пожертвований. В этот раз ее нет в списке приглашенных, но готов поспорить, что приглашение ей прислали. Это могло бы стать нашим преимуществом, если бы…

Он замолкает, уставившись на экран.

– Если бы Уиллоу помогла нам, – заканчиваю я за него.

– Да.

– Нет, – тут же возражает Мэлис. – Мы не можем втягивать ее. Она и так уже слишком глубоко увязла в наших делах, просто зная об Иксе и его «заданиях». Если мы станем просить ее о помощи, то она может снова оказаться в опасности.

– Ты прав. – Вик по-прежнему смотрит прямо перед собой, но у меня такое чувство, будто на самом деле он смотрит сквозь экран. – Но если мы этого не сделаем, то нам придется придумать другой план, как попасть на это мероприятие. Или каким-то другим способом добраться до Гэлвина. И не похоже, что у нас много времени.

– Да, Икс и так чертовски зол на нас, – бормочу я. – Если мы начнем тянуть время, он может принять это за знак, что мы увиливаем от этой работы. И тогда…

– Да, я знаю, – огрызается Мэлис. – Ясно? Знаю я. Просто не думаю, что это хорошая идея.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю, затем качаю головой.

– Ну, других у нас нет, поэтому, если никто не припрятал в рукаве какой-нибудь козырь, я поеду к Уиллоу.

Вик просто кивает, не отрывая взгляда от монитора компьютера, а челюсть Мэлиса снова сжимается. В его глазах что-то мелькает, и я успеваю понять, что это ревность, прежде чем оно исчезает. Не знаю уж, почему он ревнует, ведь это он виделся с Уиллоу после того, как она всех нас послала далеко и надолго, но, может, братишка знает, что у меня больше шансов убедить ее помочь нам, чем у него.

Что бы ни происходило у него в голове, Мэл ничего не говорит, поэтому я поворачиваюсь и выхожу из комнаты. Теперь, когда у меня имеется план действий, я не теряю времени даром, возвращаюсь в гараж и сажусь на мотоцикл.

В это время дня Уиллоу находится в колледже, поэтому я еду к ней, радуясь, что Виктор все еще присматривает за ней, хотя она недвусмысленно велела нам этого не делать. Знание ее расписания очень помогает.

Я паркую мотоцикл у обочины и направляюсь к зданию, из которого, как я знаю, она скоро выйдет. Мне не приходится долго ждать. Как только я подхожу, двери открываются, и студенты выходят по двое и по трое, болтая между собой.

Так как сейчас лето, их стало меньше, поэтому когда Уиллоу выходит на улицу, я ее легко замечаю.

Она засовывает книгу в сумку, но, дойдя до нижней ступеньки лестницы, ведущей в здание, останавливается в нерешительности. И тут – будто какой-то глубоко укоренившийся инстинкт предупреждает ее о моем присутствии – она поднимает голову и смотрит на меня. И застывает. В сердце будто иглу вгоняют.

Ненавижу это. Ненавижу видеть, как она отступает. Не так давно она становилась мягкой, податливой, когда видела меня, на ее личике появлялась улыбка, а в теплых карих глазах светился огонек. Даже когда это противоречило здравому смыслу, она, казалось, все равно была рада меня видеть.

Теперь между нами словно образовалась пропасть, и от этого у меня неприятно сжимается желудок. Но я не позволяю этому ощущению помешать мне сделать то, ради чего я сюда пришел.

Я делаю шаг вперед и догоняю Уиллоу, когда она снова начинает двигаться, удаляясь от здания.

– Как занятия? – спрашиваю я, искоса поглядывая на нее. – Ты, наверное, рада вернуться в колледж.

Уиллоу с трудом сглатывает, не глядя на меня.

– Что ты здесь делаешь? – тихо бормочет она.

Совершенно очевидно, что она не в восторге от встречи со мной.

– Можем мы просто… сначала поговорить? – спрашиваю я, и мне внезапно не так уж хочется поднимать тему, ради которой я сюда пришел. Я не видел Уиллоу чертовски давно, и теперь, будучи рядом с ней, просто хочу насладиться ее присутствием еще хотя бы пару минут.

Она не отвечает, но и не посылает меня на хрен, так что я воспринимаю это как победу. Я смотрю на нее, замечая, как ветер треплет ее нежные светлые волосы, как пряди, отражая свет, сияют золотом.

Черт, она и правда похожа на ангела.

– Как у тебя дела? – тихо спрашиваю я. – Я слышал, твоя бабушка заботится о тебе. Я правда рад за тебя, понимаешь? Ты нашла свою семью, человека, с которым можешь быть близка.

Уиллоу высовывает язык, облизывая губы. Наконец она смотрит на меня и кивает.

– Это было…

Но она обрывает себя, не успев закончить фразу, и качает головой. Будто вспоминает, что вообще-то не должна со мной разговаривать. Будто ей не нравится, что приходится так отгораживаться. Но я не могу ее винить.

Ее лицо застывает, она делает глубокий вдох и выдыхает.

– Какого хрена вы все еще гоняетесь за мной? – спрашивает она. – Почему так настойчиво стремитесь быть в моей жизни? Я же сказала, что покончила со всем этим.

– Ты реально не знаешь ответа на этот вопрос? – спрашиваю я, затем поворачиваюсь к ней лицом, не в силах удержаться от того, чтобы протянуть руку и коснуться ее щеки.

На ее глаза наворачиваются слезы, но она снова замирает.

– Ох, вот только не надо. – Она отдергивает голову. – Вы сделали мне больно. Я увидела… увидела себя такой, и те слова будто бы подтвердили все мои мысли о себе. А потом вы еще и отправили это кому-то. Вик назвал меня ничего не стоящей. Как, по-твоему, я почувствовала себя при этом?

Она качает головой, и по ее щекам текут слезы.

– Знаю, – тихо говорю я ей, после чего смахиваю слезы и подхожу еще ближе. – И мне жаль, ангел. Мне очень жаль. Мы просто не могли придумать другого выхода. Возможно, то, что мы сделали, было неправильно, но я не жалею о том, что пытался защитить тебя. Если бы Икс добрался до тебя… неизвестно, что бы тебе пришлось пережить. Меньше всего на свете мы хотели, чтобы тебе пришлось пройти через очередной кошмар.

Продолжение книги