Сборник. Рассказы, сказки, причти, миниатюры бесплатное чтение

«Но я меня есть ты…»

Приснился ручей. Вернее, сам ручей был скрыт густым кустарником и плакучей ивой, но выдавал себя мягким и чистым журчанием, которое ласкало слух и не давало возможности обмануться. Разведя ветви ивы, Паша увидел его. Но это был не просто ручей, а самое его начало – небольшой родник. Вода, избавившись от подземного плена, стремилась нежными звуками поделиться со всеми этой своей радостью. Очевидно поэтому услышанное радовало в высшей степени.

Только потом Паша осознал истинную причину своего восторга – он слышал. И звуки ручья, и шум ветвей старой ивы, и далёкое пение неведомой птицы он хорошо и отчётливо слышал. Показалось даже, что его разбудил звук будильника. Но просыпаясь, Павел понял: возможность слышать осталась во сне, из которого его вытолкнули яркие вспышки и вибрация будильника.

Чтобы там не говорил психолог, слышать – это здорово. Может, когда-то, со временем другие органы чувств и расширят свои возможности и они в достаточной мере компенсирует отсутствие слуха. Но сейчас, каждый раз после сна, в котором были звуки, Павел находился на грани отчаяния. И это он сегодня ещё во сне не слышал музыку.

Именно осознание, что он уже никогда не сможет не только исполнить музыкальное произведение, но даже слышать, и было самой большой проблемой, которую не мог решить очень хороший человек и психолог Илья Львович.

Но кое-чего Илья Львович всё же добился. Он оставил у Павла надежду, что его проблема со слухом – это не навсегда. И пусть вероятность такого развития событий и мизерна, но всё же, там, глубоко в сознании, куда Павел не пускал никоим образом своё отчаяние и не заглядывал сам, оставалась крохотная доля надежды. Но она постепенно сжималась и Павел хоть и боялся себе признаться, но осознавал, что когда-то исчезнет и она.

И о музыке можно будет забыть.

Ещё в младших классах единожды услышав в исполнении симфонического оркестра Первый концерт Чайковского Павел понял, что ничего иного в этой жизни кроме музыки его не интересует. И не было сомнений в исполнении мечты, не случись тот полёт. Они с мамой возвращались с летнего отдыха у моря и в самолёте произошла разгерметизация.

«Резкая декомпрессия», – назвал это врач отоларинголог, к которому Пашу привели на приём, когда выяснилось, что он оглох.

Там, в самолёте от страшного шума перестали слышать все. Но через какое-то время слух вернулся. Ко всем, кроме Павла. Доктор заверил, что и у Павла будет всё хорошо.

– Баротравма, конечно, имеет место, но не больше, чем у остальных пассажиров.

Когда же его прогноз не оправдался ни через месяц, ни через шесть, он заявил, что здесь нужен другой специалист.

Так и появился Илья Львович, который детально разобрался в ситуации и объяснил родителям и Паше – проблема не в резком изменении давления, негативно влияющем на барабанные перепонки. А в том, что тогда на борту самолёта ребёнок увидел, свою маму, потерявшей сознание, а воспринял это, как её смерть.

Паша, всегда внимательно относившийся к инструкциям и правилам, хорошо знал: если в полёте из специальной ниши выпадает маска, то её нужно немедленно надеть. И сделал это. Мама же спала через одно пустое место от него. И Павел не мог дотянуться, чтобы помочь ей. Он отстегнул привязной ремень и в этот момент самолёт стал резко снижаться, а Пашу наоборот подбросило под потолок салона. Он ничего не мог поделать несколько долгих десятков секунд и, увидев, что лицо мамы начинает синеть, закричал так громко, как только мог. И стало очень тихо. Не было ни криков других пассажиров, ни шума воздуха, врывающегося в салон, ни звука моторов. Услышав это, прибежала стюардесса. Паша хорошо заполнил, что она была босиком, а в руках держала баллон с маской. И синева стала уходить с лица мамы, когда она задышала кислородом.

Психолог объяснил, что полная глухота – это результат сочетания декомпрессии и сильного стресса. Одна разгерметизация самолёта не могла быть причиной. Значит слух должен вернуться. Это говорил он долгих четыре года назад. Со временем формулировка изменилась на «скорее всего вернётся», а потом и на «будем надеяться».

В любом случае приходилось осваиваться в новой жизни, где нет звуков. И о музыке нужно забыть. Паша один раз попытался играть на своей трубе, но не услышав реакции на привычные действия ощутил почти физическую боль и больше в руки любимый до этого инструмент не брал. Мама пыталась найти ребёнку хоть какую-то специальность, связанную с музыкой, но тщетно. И в конце концов, Павел занялся ремонтом радиоэлектроники. И, однажды их фирма монтировала оборудование студии звукозаписи.

В перерыве, когда никого не было, он подошёл к ударной установке и, взяв, лежащую на большом барабане палочку легонько стукнул ею по пластику. Воспроизведённого звука Паша не услышал, но приятная вибрация от мембраны барабана через палочку передалась руке и потом всему организму, вызвав давно забытое ощущение звука.

Павел сел на круглый табурет, который музыканты называют троном, и взял вторую палочку. Постукивания ими по барабану вызвали небывалый восторг. И сам того не осознавая, Паша стал воспроизводить ритм к давно забытым мелодиям, слышанным, в прошлой жизни, в которой у него был слух.

Неожиданно кто-то резко затряс Пашу за плечо. Паша обернулся и только теперь увидел хозяина ударной установки. Лицо его было раздражённым, а губы резкой артикуляцией воспроизводили:

– Я к кому обращаюсь?

– Извините, я не слышал…, – начал Павел, но барабанщик его прервал.

– Так слушать надо.

– Филя, он не слышит. В смысле глухой, – сказал другой музыкант.

Барабанщик удивлённо посмотрел и засмеялся.

– Нормально для ударника. Мне тоже говорят, что я никого кроме себя не слышу.

Потом сел за установку и, взяв палочки, сказал:

– Но дрова нужно свои иметь.

– Дрова? – уточнил Паша, сомневаясь правильно ли он прочитал сказанное по губам.

– В смысле палочки. И чужие без спроса брать нельзя.

И если до этого момента надежда на восстановление слуха постепенно съёживалась, то после описанных событий сей процесс прекратился. Появилась цель – научится стучать на барабанах. Ударные – это тоже музыка. И очень важная её составляющая – ритм. И то, что играть в группе, если не слышишь других музыкантов нельзя и, что выступать соло на ударных невозможно, для Паши не имело никакого значения. Поскольку каждое соприкосновение палочки с мембраной барабана или металлом тарелки отдавалось во всём организме вибрациями и это была самая настоящая музыка. По крайней мере из всех доступных.

А ещё у Паши была подруга. Именно так: в прошедшем времени – была. Они с Аллой были знакомы… трудно вспомнить, сколько. Правильно будет сказать: «Всегда».

Родители их вселились в соседние квартиры, когда ни Паши, ни Аллы ещё не было на свете. Поэтому знали Паша и Алла друг друга столько, сколько помнили себя. К тому же они ходили в один детский сад, и в одну школу. И как-то само собой разумелось, что и семья у них будет одна. Об этом они договорились ещё в первом классе и поклялись, что если кто передумает, то сразу же скажет. А поскольку никто такой разговор не заводил, выходит, что договор в силе.

А когда с другом случилось то, что случилось, Алла первая к нему пришла и написала, что выучит язык глухих. В глазах у Паши запекло, а в горле образовался ком.

– Не веришь? – написала девочка, истолковав по-своему молчание друга Алла, – Вот смотри. Это: «Я» – и она показала жест. – Это: «Ты». Это: «Мы друзья».

И если бы Паш пришлось выбирать: слышать и заниматься музыкой или вот так, как сейчас, но, чтобы рядом была Алла, выбор Паши был бы очевидным. Без Аллы он своей жизни не представлял.

Но оказалось – выбирать не Паше. Ирина Георгиевна – мама Аллы, и раньше не сильно серьёзно относилась к детскому увлечению дочки, считая, что такая красавица и умница достойна лучшей партии. А после того, как с Пашей случилось несчастье, она приняла однозначное решение вмешаться в ситуацию. С присущей ей напором, но, сохраняя хорошие отношения с дочерью.

И нужно сказать – по части выстраивания всевозможных схем достижения своей цели, равных Ирине Георгиевне не было. Нет сомнений: если бы возникла необходимость устроить титул пэра для своего мужа или, допустим организовать приезд какой-нибудь звезды Голливуда на День знаний в школу, она бы это осуществила. Но руководству школы американские артисты были неинтересны, а для мужа она обеспечила куда лучшее место – он, будучи замечательным поваром, работал в МИДе. Конечно, благодаря своей благоверной, имеющей хороших знакомых везде, в том числе и в департаменте управления делами министерства иностранных дел. И с учётом высокой квалификации супруга, они имели возможность периодически выезжать в короткие командировки в различные страны, где в посольствах или консульствах можно было использовать российский технический персонал.

Надолго покидать столицу Ирина Георгиевна не решалась, поскольку так можно потерять нужные связи. А пару месяцев вдали от родины, позволяли оставаться в теме всего происходящего.

Но будущее дочери – это особый случай и «неожиданно» подвернулась командировка в Стамбул. На словах Ирина Георгиевна не планировала долго там находиться. А дочь может поступить в университет забудет своё детское увлечение и уже можно будет подыскать хорошего жениха из сыновей высокопоставленных дипломатов.

Дело оставалось за малым: совладать с чувствами ребёнка.

И к этому женщина подошла с привычным напором и щепетильностью.

Для начала объявила всем, что они покидают столицу на несколько недель, максимум месяц-полтора. Позже придумывать причины задержки с отъездом труда не представит.

Потом Ирина Георгиевна нашла среди знакомых специалиста, который организовал полный контроль над каналами связи дочери с Павлом. Это оказалось довольно просто. Нужно было устроить «пропажу» мобильника Аллы, а на новом телефоне заранее установить переадресацию всех видов коммуникаций через старый, куда приходили сообщения от Паши.

Но техническая сторона была важной, но не определяющей темой.

Переписку следовало организовать таким образом, чтобы их чувства постепенно остыли. А для этих дел у Ирины была подруга Алевтина – практикующий психолог, которая по рекомендациям хорошо зарабатывала на обеспеченных приятелях и знакомых Ирины.

Посему робкие попытки Алевтины посоветовать не вмешиваться, были резко пресечены.

И процесс пошёл. Алла, ничего не подозревая, писала сообщения другу. Они попадали к матушке, которая немного их редактировала и отправляла Павлу. Ответы приходили на старый телефон и заботливая маман их также немного изменяла перед тем, как они попадут дочери. Так из переписки постепенно ушли романтическо-любовные интонации, превращая её в рутинное общение старых друзей, у которых общих тем становится всё меньше.

Мама Павла, увидев, как сиял сын, когда рассказывал об игре на барабанах, безапелляционно потребовала у мужа отложить приобретение моторной лодки в пользу ударной установки. Отец, само собой не сопротивлялся, да, и понимал бесполезность. К тому же он чувствовал свою вину, за то что не полетел с женой и сыном, хотя это бы ничего не изменило.

А ещё пришлось машину оставить без гаража, поскольку играть дома Павел однозначно не мог. А в гараже – стучи не хочу. Со временем на упражнения стали наведываться сверстники. Кое-кто даже предлагал играть вместе. Но Паша не решался. Боялся быть смешным, выбиваясь из общей композиции. Но, когда гараж уж не вмещал всех желающих послушать глухого барабанщика, друзья вытащили его установку в подземный переход. На все сомнения Пашки друг Серёга отрезал:

– Художнику нужен зритель, – и не дав возразить, добавил, – И родителем поможешь материально.

Паша внимательно смотрел на губы друга, который специально хорошо артикулировал слова, чтобы Паше было легко понимать. И слова друга его поразили.

Нет, Паша не сидел на шее у родителей, но сама мысль, что ему за игру на барабанах могут заплатить, как настоящему музыканту, ошарашила.

«Что же это получается? Если тебе платят за исполнение, то ты уже вроде можешь назвать себя музыкантом?», – рассуждал Павел и боялся дать, как положительный, так и отрицательный ответ.

Но в первый же день, едва начав стучать, ещё не войдя в кураж, Павел увидел, как спешащая девушка улыбнулась ему и бросила мелочь в специальную коробку.

Она ещё что-то сказала, но губ её было видно и Паша не понял.

Чуть позже, когда утренний поток, спешащих на работу и на занятия спал, многие прохожие останавливались послушать. Правда ненадолго. И Паша понимал: то что он исполняет – это не совсем музыка. Скорее – это можно отнести к шоу, к концертному номеру, но назвать музыкой звучание одних ударных, он не решался. Когда ударник выдаёт соло в композиции – это совсем другое дело.

Иногда к Паше захаживал престарелый мужчина с аккордеоном. Звали его Кузьмич и его место было в ближайшем сквере. Он поначалу предлагал исполнять что-то дуэтом, но Паше нужно было очень пристально следить за пальцами музыканта и это сильно напрягало. Поэтому они в конце концов, когда Кузьмич наведывался в гости, стали исполнять свои произведения по очереди.

В любом случае для Павла каждое такое выступление доставляло колоссальную радость. Которая немного меркла от всё более редких и всё более формальных сообщений своей любимой. Сначала сообщения были наполнены эмоциями, воспоминаниями и надеждой на скорое возвращение. Но со временем они становились более сухими и формальными. Мол, нужно что-то написать, вот и рассказываю про город, в котором живу. Описываю достопримечательности. Казалось, писал их совсем чужой человек. Но на все вопросы, не случилось ли чего, Алла отвечала: всё нормально. Жаловалась, что сильно устаёт. А ещё Павла задевало, что Алла совсем не разделяла его восторга по поводу игры на барабанах. Она же, лучше всех осознавала, как это важно для Паши.

Алла, как и обещала, писала сообщения Павлу ежедневно, а иногда и по нескольку раз на дню. Это несмотря на то, что подготовка к экзаменам занимала всё время. И Павел отвечал в таком же ключе, но только первую неделю. Затем ответы стали приходить не на каждое сообщение, а со временем и ни каждый день. Алла прямо спросила ни появилось ли у него новое увлечение. Он опровергал, но как-то всё это было не очень убедительно.

А Ирина Георгиевна в это время каждое сообщение дочери и её друга отправляла Алевтине, которая их редактировала. И уже изменённые, в соответствии с законами психологии, сообщения доходили до адресата.

– Прости мне грехи мои, Господи, – завершала каждый разговор с подругой психолог, понимающая на что направлена её деятельность.

На что Ирина заверяла, что они спасают девочку от глупости, о которой она потом жалеть будет.

И неизвестно каких результатов бы добились подруги на ниве «спасения невинного дитя от необдуманных поступков», если бы не поступил Ирине Георгиевне очень важный звонок, когда она принимала душ. И возникла необходимость срочно записать номер телефона очень нужного и важного человека.

– Алка, запиши, – крикнула Ирина дочери, приоткрыв дверь.

– У меня ручки нет, – ответила Алла.

– Возьми в моей сумочке, – торопясь, попросила Ирина и через несколько секунд поняла свою ошибку.

Она быстро обмоталась полотенцем и вышла из душевой. Но было уже поздно. Алла смотрела в свой старый смартфон, который «пропал» при неизвестных обстоятельствах.

– Мама, это, что?! Это, что такое, я тебя спрашиваю? Как ты могла?

По щекам дочери катились крупные слёзы.

– Если это истерика, то иди истерить в свою комнату, – холодно ответила Ирина, – Если вопрос, то дай матери одеться и я тебе всё объясню.

Самообладание мамы удивило и заставило ждать, что скажет мать. Алла сидела, глядя на свой потерявшийся телефон, который рассказал о всех проблемах её общения с Павлом.

Ирина Георгиевна вышла минут через десять.

– Начнём с того, что я желаю тебе только добра…, – начала она заготовленную речь, но под пристальным взглядом осеклась и поняла, что все заготовки сейчас ни к месту.

– Ты помнишь дядю Валю? Моего одноклассника, – спросила после паузы Ирина.

– Тот, который всегда с немытой головой и поёт под гитару?

– А ещё напивается на каждом празднике и кричит, что все кругом виноваты в его несчастной жизни. Так вот, этот самый Валя, моя первая любовь. Ты даже себе представить не можешь, как я его любила. Он же в молодости красавчиком был. Глаз не отвести… это сейчас… Впрочем, не важно. Матушка моя в отличие от меня видела его объективным взглядом и понимала, что за жизнь будет у её дочери окажись она рядом с таким типом. И перед выпускным, когда уже нужно выходить из дому, сожгла утюгом моё платье. Вроде нечаянно. Я поняла её умысел и устроила истерику. Заявила, что голой пойду. Но решимости идти в нижнем белье хватило только до подъезда. Там услышала, что кто-то идёт по лестнице и побежала домой. Матушка часа через полтора всё исправила и я с опозданием явилась на выпускной. А мой Валечка в это время уже набрался и зажимался с Юлькой из параллельного класса.

Ирина Георгиевна замолчала. Алла тоже осмысливала услышанное.

– Я где-то читала, что женщина всё может простить своему мужу, кроме собственной нелюбви к нему. Теперь я поняла почему ты презираешь папу…

– Я? Откуда такие мысли…

Попыталась возразить Ирина Георгиевна, но под пристальным взглядом дочери замолчала.

– Я не всех твоих любовников знаю, но и того достаточно, чтобы понять…

Ирина резко вспыхнула и, осознав это, покраснела ещё сильнее.

– Если бы ты осталась с дядей Валей, то он бы мог стать звездой эстрады. Он же талантливый, но какой-то надломленный…

– Пить нужно меньше. И по бабам шляться…

Ирина опять осеклась под взглядом дочери.

Пауза длилась очень долго. Мать и дочь сидели неподвижно и были благодарны друг другу за это молчание.

– Мама, я люблю тебя. Но так нельзя.

– Родишь себе дочь, тогда посмотрим, как ты оценишь моё поведение.

– Мама, ребёнок – это не собственность…

Ирина глубоко вздохнула, достала из сумочки зеркало и салфетку. Стёрла расплывшуюся тушь. Потом взяла телефон и набрала номер.

– Ольга Афанасьевна, сделайте мне билет в Москву. Нет. Алле. Да по семейным обстоятельствам. С консулом я договорюсь. Дата? – Ирина посмотрела на дочь вопросительно, – Она сама скажет, – и протянула Алле телефон.

Кто-то разместил в сети ролик и назвал его – «Глухой барабанщик». Паша посчитал это унизительным и даже жаловался. Но жалобу не приняли. Администратор только шутливо ответил, мол, все барабанщики в конце концов глохнут от грохота. Серёга же порадовался рекламе и действительно публики стало больше. Некоторые зрители специально приходили послушать.

Павла раздражала эта популярность основанная на его физической проблеме. И Серёга раздражал своей радостью по поводу растущему числу поклонников. И мама раздражала, когда хвалила сына. Раздражали сквозняки в подземном переходе, впрочем, как и жара.

Хотя было понятно, что единственной причиной его состояния была Алла. Вернее её отсутствие. Но признаться в этом себе Паша боялся. И изливал своё раздражение на всех и всё вокруг.

Этим утром зрителей было ещё мало. Паша только начал, как на его плечо легла крепкая рука Кузьмича.

– Ты, парень, очень злой в последнее время, – медленно, чтобы сказанное было понятно по губам, говорил коллега, – А народу доброта нужна. Злости и раздражения всем в собственной жизни хватает. А если человек остановился послушать тебя, то ты ему благодарен будь, что он своё время тратит.

Старый музыкант сел на принесённый с собой раскладной стул и заиграл что-то очень тёплое. Павел не видел, что тот играет, но по лицам зрителей почувствовал эту теплоту.

– Теперь, давай ты, – сказал Кузьмич, закончив.

И Павел стал исполнять свою партию.

«Жаль, что не труба», – подумал он. Потому что очень хотелось порадовать слушателей. Они же действительно не виноваты, в Пашиных проблемах. Никто не виноват, что Алла уехала и общается странно. Павел представил Аллу. Воображение оказалось столь острым и реальным, что по правой щеке покатилась слеза. Но это было прекрасно. Именно так звучит ритм любви. И всё-всё кругом стало волшебным. И девушка-зрительница улыбавшаяся ему казалась похожей на Аллу. Немного повзрослевшую и сильно загоревшую Аллу.

Павел задержал взгляд и с удивлением прочитал по губам девушки:

– Я тебя люблю.

И как молнией пронзило – это Алла. Она приехала и она любит. Павел понял, что ему очень нравится, нет он даже любит, это место, куда приходят незнакомые люди его послушать. Любит зрителей, свои барабаны, мудрого Кузьмича, Аллу.

И разразился такой кодой, которая вместила в себя все эти чувства.

– Вот это совсем другой дело, – услышал Павел слова Кузьмича, который растянул меха аккордеона и заиграл «Весенний блюз» Трофима.

Паша включился и Кузьмич удивлённо посмотрел на коллегу, не прерываясь, и опять обернулся к публике.

А Паша хорошо слышал, как старый музыкант хрипло, как и положено для блюза, поёт:

«Но у меня есть ты, значит Господь со мной».

Я научу тебя летать

Она с первого мгновения их знакомства поняла: Он особенный. И пусть эта уверенность не имела никакого материального подтверждения, Она ни на миг не усомнилась в своей правоте. Хотя другая девушка могла подумать, что здесь вовсе ни какая ни странность, а обычный выпендрёж.

Но Она только заглянула в его глаза необычайной голубизны и глубины и осознала – такого человека на этой планете больше нет, просто потому что не может быть.

А его красочные и подробные рассказы о самых дальних уголках Земли, а также о других планетах заставляли верить ему не только, как замечательному собеседнику, но и не порождали сомнений, что он видел собственными глазами всё о чём говорил.

Как это могло быть?

Такого вопроса она не задавала ни себе, ни ему. Разве есть смысл уточнять детали того в чём ты не сомневаешься?

Они познакомились сегодня утром. Проснувшись очень рано ещё затемно, Она пошла на берег моря встречать восход и полюбоваться рождением нового дня. И пусть это требовало чуткого сна и частых пробуждений, дабы не пропустить самое удивительное время суток, которое многие люди не видят годами, хотя оно бывает ежедневно и, практически, по расписанию.

Волшебство восхода солнца не получится сравнить ни с одним явлением природы. А событие это на морском берегу можно описать только единственным словом, что было в её лексиконе – восторг.

Когда она пришла на берег, чёрное южное небо едва заметно белело на востоке тоненькой полоской, которая медленно и неумолимо росла и становилась всё ярче, предупреждая, что чудо рождения нового дня начнётся с минуты на минуту.

Скоро посветлели облака, ещё мгновение назад не просматривающиеся на чёрном небе, а теперь проявлялись сначала немного сероватые, а затем, отражая лучи скрытого из вида светила, вдруг заиграли различными тонами розового, сообщая человеку, в данном случае нашей героине, что нужно подождать совсем немного.

И наконец из-за горизонта являлось само солнце. Первыми лучами своими, смывая всё чёрное с небосклона, затем освещая вершины невысоких гор, и, наконец, являя краешек своего диска, сотворяя утро нового дня. Море, берег меняли цвета и очертания, отряхиваясь от недолгой темноты летней ночи, купаясь в ещё прохладных лучах.

Она стояла на пирсе, когда совсем рядом прозвучал голос:

– Я тоже люблю восход.

Говоривший оказался неожиданно близко, но это не вызвало ни страха, ни тревоги, настолько органично настроению героини и волшебству раннего утра на морском берегу был голос.

Когда солнечный диск оказался большей своей частью над горизонтом Она и увидела его глаза, в которых отразилось море, небо, солнце и она сама.

Они провели вместе весь день. Она не хотела даже задумываться откуда в ней чувство, что знакомы они уже целую вечность. Не стоит анализировать почему тебе хорошо. Поскольку, узнав причину замечательного настроения, его можно просто потерять.

Небольшая недосказанность, маленькая тайна, необъяснимость происходящего – все эти составляющие волшебства под названием необычайная лёгкость отношений, могут быть разрушены и пониманием их причины в том числе.

Посему стоит бережно к этому относиться.

Она нисколько не удивилась, когда Он предложил ей полетать. Лишь честно призналась, что не умеет и даже боится.

– Полёт – самое замечательное, что есть на этой планете, – сказал он ей очень искренне и она ни на секунду не усомнилась в его словах.

– Нужно только перебороть страх, поскольку к земле тянет вовсе не притяжение, а именно неуверенность. Знаю – это непросто. Но если ты не сможешь совладать со страхом, то не узнаешь очень многого, а главное, что есть твоё предназначение. И не станешь самим собой.

Она зачарованно слушала Его. А Он был так убедителен и невозможно было не верить Ему безоговорочно. И Она поверила, что тоже научится летать.

– Чтобы полететь, нужно разбежаться, а потом оттолкнуться и, расставить руки в стороны. Сначала ты будешь падать лицом вниз, но если страх перебороть, то перед самой землёй падение замедлится и постепенно прекратится. И тогда вздохнув полной грудью поймёшь – ты летишь. И это понимание позволит управлять своим телом, набирать нужную высоту, перемещаться в небе…

– Как птица? – спросила Она.

– Нет, – объяснил Он, – Птица опирается на воздух, так же как и самолёт. А человек, преодолевший страх управляет гравитацией. Полёт в этом случае не поддаётся законам физики и поэтому он ближе к волшебству, чем к объяснимым с точки зрения науки перемещениям по воздуху птиц, насекомых, различных механизмов, сконструированных для полётов.

И хотя ни в Её глазах, ни в мыслях не было сомнений Он, чтобы подтвердить свои слова, разбежался по плотному песку мокрого берега, сильно оттолкнулся от и расправив руки прыгнул, как прыгают с пирса в воду. Но перед ним был плотный мокрый песок. Упасть вот так лицом в было, конечно не смертельно, но, как минимум, неприятно. Поэтому Она только вскрикнула, когда Он вот-вот должен был удариться о земную твердь, пусть и посыпанную морским песком, но в последний момент падение прекратилось и ещё через мгновение она оказался на ногах.

– Не стоит пугать окружающих настоящим полётом, – объяснил он.

– Можно я так попробую? – обрадовалась Она.

– Для начала лучше это делать над водой. Страх – нормальный человеческий инстинкт. А поступать вопреки природе не просто.

Вечером, когда отдыхающие переместились на набережную, что манила запахами южных яств, звуками и огнями различных аттракционов и на пляже уже никого не было, они пошли на пирс и Он, напомнив инструкции, разбежался по бетону, легко оттолкнулся и, расставив руки в стороны полетел вниз и в последний миг, когда Она уже ждала положенных брызг от соприкосновения тела с водной поверхностью, Он вдруг начал скользить прямо над волной, а потом, развернувшись будто отскочил от морской глади и оказался рядом на пирсе.

Наблюдать такое было абсолютным восторгом. Она только представила, что она бы почувствовала, если бы повторила увиденное. И, не раздумывая, разбежалась по пирсу попыталась сделать то, что только сейчас видела со стороны. Но в тот самый момент, когда вода уже приближалась и падение должно было замедлиться пришла мысль, что так быть не может и, естественно, обдавая брызгами бетонный пирс шлёпнулась в воду. Осознав, что именно сомнения являются причиной неудачного полёта Она быстро вернулась и повторила свою попытку с тем же результатом.

На пятый, а может на десятый раз, когда в ней ничего не осталось кроме упрямства в последний миг перед касанием воды Она вдруг прекратила падение и начала набирать высоту, но нахлынувший восторг пропал, когда она ощутила боль от сильно сжатого запястья, за которое Он держал её. Оказавшись на пирсе Она выдернула его руку и, почти плача, сказала:

– Выходит мне не дано!

– Отчаяние, это вторая причина после страха, что не даёт нам преодолевать препятствия и гравитацию в том числе, – сказал Он, – Продолжим завтра.

Но все последующие дни её попытки заканчивались одинаково. Она всеми силами подавляла отчаяние, поскольку знала – отчаявшись, Она точно не полетит никогда.

В один из дней Она в очередной день собиралась продолжить свои попытки, но Он предложил прервать занятия и прогуляться в горах. Благо погода была замечательной, а горы по красоте своей не уступают морю, только ещё имеют очевидное преимущество: там есть третье измерение – высота, даже для тех, кто пока не умеет летать.

В какой-то момент прогулки Он увидел цветок необычайной красоты на выступе скалы на высоте метров тридцати. И Он быстро разбежавшись расставив в стороны руки взмыл за цветком.

А на высоте двух километров один Альпинист совершал восхождение. И, подбивая закладку молотком, случайно отколол от скалы небольшой камешек. Тот пролетев несколько метров ударился о другой вместе с которым покатился по склону, увлекая за собой десятки, сотни камней различных по форме и размеру.

Она, задрав голову любовалась красотами гор и тем как Он стоял и улыбался на фоне скалы и голубого неба И в этот миг летящие со склона камни уничтожили идиллию, предвещая трагедию.

Она только успела крикнуть:

– Прижмись к скале, – и сама вжалась в каменный склон, чтобы укрыться от беды.

Но почти сразу среди гула стихии она услышала единственный удар и тихий стон. Это означали только одно. На выуступе, что выделялся на скале не было места, где можно укрыться и следовательно неминуемая гибель ждала любого, кто там оказался. И Его печальная участь в данной ситуации – это вопрос нескольких минут, а то и секунд.

Понимание возникло мгновенно и уже в следующий миг, быстро разбежавшись и расставив руки в стороны, Она изо всех сил оттолкнулась от тропинки, что шла по дну ущелья и взмыла вверх. Ещё два три вздоха и она уже поравнялась с уступом, на котором Он лежал без сознания. Не теряя времени, чтобы посмотреть вверх и оценить опасность, Она схватила его за руку, как раньше делал Он, и, используя все оставшиеся силы отлетела от скалы к противоположной стороне ущелья. С учётом его тяжести лететь Она могла только теряя высоту, но это всё же было не падение, а плавное приземление на берегу горной речки в это время года, больше похожей на ручей . Когда они оказались в безопасном месте, где о недавней опасности напоминали только редко докатывающиеся сюда камни уже потерявшие свою смертельную энергию, Она прислушалась к его дыханию. Он дышал ровно и несколько горстей воды из горной речки вернули сознание.

– А что случилось?– спросил Он улыбнувшись.

И Она описала ему сегодняшний день. Он смотрел и улыбался весь её рассказ.

– Ты не только красавица, но и удивительная фантазёрка. Я не мог учить, по одной простой причине: я сам не умею летать.

Она не исключала того, что все события последних дней могли привидеться. Но взгляд остановился на цветке необычайно красоты, зажатом в его кулаке, и сказала:

– Это не страшно. Я научу тебя летать.

Подфарники

Семён любил своих родителей, но до сих пор не мог простить их за своё имя. Также Семён любил фильмы Леонида Гайдая, но имел к нему претензии за имя главного героя фильма «Бриллиантовая рука». И ещё Семён любил снежные зимы за волшебные мгновения, когда большие, но невесомые снежинки опускались на землю из ниоткуда в абсолютной тишине, создавая в душе состояние безусловной гармонии. И пусть результатом такой гармонии на месте припаркованного позавчера автомобиля красовался не малых размеров сугроб – это не портило восприятия зимнего утра.

Родителей, Гайдая и зимнее утро Семён вспомнил, когда заметил, как эффектно пушистый снег сугроба подсвечивается светом подфарников, забытых им включёнными накануне.

– Семён Семёнович! – вырвалась у нашего героя ненавистная фраза, преследовавшая его всю жизнь.

Естественно, аккумулятор, подразнив Семёна, который наивно надеялся на запуск холодного мотора, гудением, больше похожим на истеричное повизгивание, прекратил отвечать на продолжающиеся попытки оживить авто.

В списке раздражающих факторов на втором месте после собственного имени-отчества значилась необходимость обращаться за помощью к кому бы то ни было. Но ситуация, в которой он оказался, не оставляла другого выхода, кроме как просить «прикурить», в смысле запуститься от чужого аккумулятора.

Рядом с ним капот в капот стоял чистый от снега внедорожник с работающим мотором, который указывал – хозяин скоро выйдет. Но Семён почему-то подумал:

«Чем дороже машина, тем меньше шансов получить помощь».

И оказался прав. Приятного вида владелец джипа на просьбу «прикурить» ответил, что не курит, а когда Семён объяснил суть просьбы, достал из машины визитку какой-то фирмы, оказывающей помощь на дорогах, и пожелал удачи.

Следом из подъезда вышел сосед с собакой. Отпустив пса, он закурил и подошёл к Семёну.

– Проблемы? – поинтересовался мужчина.

– Да, вот прикурить нужно, – Семён махнул головой в сторону уснувшего двигателя.

– Я бы помог, – посочувствовал сосед, продолжая следить за своей собакой, – но ещё в ноябре снял аккумулятор. Вот раньше хорошо было, – продолжил он. – Отцовский «Москвич» в любой мороз ручкой мотор запускал. А когда ручки с машин убрали, всё равно можно было в холода с толкача запустить. У тебя же автомат?

Семён кивнул.

– С толкача не запустишь. Думаю, не туда прогресс идёт, – сделал любитель четвероногих философский вывод.

– Ну почему не туда, – возразил Семён. – Если бы я не забыл подфарники выключить, то и проблем бы не было.

Сосед глубоко затянулся и выпустил облако дыма, от которого шарахнулись доселе неповоротливые снежинки. Он проводил взглядом одну из них:

– Все блага цивилизации ведут к индивидуализму. Всё можешь делать один. Не нужно за помощью не обращаться. А коли чего сам не может, то услуга есть. Заплатил – получи.

– Так вроде это правильно, – не то возразил, не то констатировал Семён, вспоминая, как сам не любит простить помощи.

– Это неправильно, – так же спокойно возразил собеседник. – Мы теряем столько возможностей оказывать и принимать помощь. А значит, мы не испытываем благодарность за оказанную помощь и душевную радость, когда помогли сами. Вот наши души и черствеют. Почему так много собачников стало? А нужно человеку быть полезным. Хоть для кого-то. Нужно участвовать в ком-то просто так, а не по работе или за оплату. Благодарность для души – это как вода для комнатных растений.

В подтверждение слов хозяина подбежал пёс, всем своим видом изображая благодарность, давая понять: как минимум одно доброе дело хозяин уже сделал и можно продолжать их множить. В смысле: пора и покормить своего питомца.

Они пошли к подъезду. Хозяин что-то рассказывал, а пёс внимательно слушал и кивал в знак согласия.

«Попробуй тут не согласиться, – подумал Семён, наблюдая общение хозяина и его пса, – можно и без завтрака остаться».

В этот миг картинку благостного общения перекрыл большой белый внедорожник. Бесшумно опустилось тонированное стекло, откуда вместе с тёплым воздухом вырвался приятный запах дорого женского автомобиля.

– Проблемы? – раздался не менее приятный, чем запах, женский голос.

– Подфарники забыл выключить, и аккумулятор сел, – ответил Семён. – Буду техпомощь ждать.

– Семён Семёныч! – вылетело из тёплого салона от невидимой собеседницы, и Семён уже хотел спросить: не знакомы ли они, но вовремя спохватился.

Незнакомка открыла объёмный бардачок, извлекла предмет размером с толстую книгу и протянула в открытое окно.

– Вот это вставляете в прикуриватель, нажимаете кнопку «Вкл» – загорается красная лампочка. Когда гаснет красная и загорается зелёная, можно запускаться, – быстро изложила план действий добрая самаритянка. – Всё просто и даже тот, кто не выключает подфарники, разберётся. Потом оставите аппарат консьержке в третьем подъезде.

Стекло плавно поднялось, и запоздавшее Семёново «спасибо», ударившись о него, упало в снег. Автомобиль мягко тронулся.

Семён сидел в остывшем салоне и внимательно смотрел на то место, где должна загореться зелёная лампочка.

Лёгкий аромат из внедорожника-спасателя всё ещё окутывал и будто даже согревал.

– Всё-таки дело не в технологиях, а в людях, – мысленно продолжал неоконченный спор с соседом Семён, ощущая где-то внутри себя, где, возможно, находилась душа, приятное чувство благодарности.

Пеликан

Джек

Что же за замечательная штука – лето!

И чем стаёшь старше, тем лучше понимаешь, что это прелесть.

Может, дело и не в лете, а в нас? Когда ты молод, когда мышцы сильны и упруги, когда суставы гибкие и крепкие, радость тебя найдёт в любое время года. И какая разница: солнце, дождь или снег, если ты на бегу перепрыгиваешь лужу и приземляешься с другой её стороны не из-за земного притяжения, а потому что нужно бежать дальше?

Тоже мне придумали штуку «земное притяжение»! К земле тянет не притяжение, к земле тянет старость. В молодости никакого притяжения к земле нет. А вот с возрастом появляется. А закон всемирного тяготения, ну тот, который про то, что все тела притягиваются друг к другу, совсем наоборот, только в молодости и работает. И чем старше, тем тела притягиваются меньше.

Впрочем, когда лето, всё-всё-всё замечательно. Даже если тянет к земле и не тянет к другим телам. Даже если неприлично короткие ночи и прилично жаркие дни. Летом можно нежиться и наслаждаться теплом и спокойствием.

Кстати, «нежиться» от «нега», если кто не знает. Слово-то какое замечательное – «не-е-ега-а». Оно начинается от кончика языка и плавно скользит по нёбу, нежно скатывается в горло, а затем падает куда-то, куда там падают слова после того, как их произнесли.

Если вы не знаете, что такое нега, то вам просто нужно жарким летним днём выбрать кусочек асфальта, на который только-только пришла тень от большого дерева, и растянуться, подставив горячий живот легкому движению воздуха, шерсть лучам солнца, пробивающимся через листву, и вбирать, вбирать в себя тепло, которым ещё наполнен асфальт.

Заодно можно заприметить самые солнечные и самые горячие кусочки асфальта, где после захода будет больше всего тепла. Тогда нега не покинет вас и ночью, когда огромные звёзды, как те яблоки в соседнем саду, будут тихо падать на землю или с грохотом обрушиваться на облака, как те же яблоки, но на крышу. От этого пойдёт дождь, и придётся опять переходить под дерево, дабы и на рассвете не потерять это волшебное ощущение неги в утренней прохладе, за которой обязательно наступит день и жара.

Пока не кончится лето.

Рядом остановилась машина, и откуда-то издалека пробивалась знакомая мелодия и я услышал слова:

«Unchain my heart».

В сердце стало тепло и радостно. Я не слышал эту композицию с тех пор, как расстался с другом. Именно с другом – он сам так сказал, когда одна истеричная кучерявая сука залилась на меня писклявым лаем, а я только рявкнул, мол, негоже, так вести себя, даже если ты болонка. Под этой кучерявой истеричкой сразу образовалась лужа, и уже другая истеричка заорала:

– Кто его хозяин?!

И тогда я услышал спокойный знакомый голос:

– У него нет хозяина, но я его друг.

Я сразу понял: друг – хорошо, а хозяин не очень.

Друг любил эту композицию. Именно она звучала, когда у него из руки выпала трубка и я, ткнувшись в знакомую ладонь, впервые не ощутил её тепла.

У остановившейся машины распахнулась дверь, и музыка обрушилась на меня, заполняя сердце огнём и страхом. Хриплый голос пел непонятными словами, что сердце должно быть свободным, и тогда мы сможем летать. Знакомый голос превращал огонь в боль. Когда в очередной раз из динамиков прозвучало:

«Set me free»,

– боль и страх подкатили к горлу и, освобождая сердце, брызнули из глаз. Каждая капля влаги забирала с собой боль. Каждая слезинка уносила страх.

«Значит, я могу летать», – мелькнуло в сознании, когда я увидел, как ухоженными пальцами в такт музыке постукивал по рулю водитель подъехавшей машины. Потом и его скрыла крыша авто.

И только теперь я увидел – на моём месте уже лежала другая большая собака с таким же, как и у меня, белым пятном на боку, и её морда тоже была мокрой от слёз…

Шутка

Интересная история, произошедшая в Одессе, которая вполне органично завершается её названием

В 1970-е годы большие самолеты прилетали в Одессу в аэропорт Центральный. Экипажи этих самолетов жили в профилактории возле маленького аэропорта Застава в двадцати – двадцати пяти минутах езды. Возили их туда стареньким автобусом, почти как в известном фильме «Место встречи изменить нельзя». И водитель был под стать автобусу, старый колоритный одессит, кажется, сошедший со страниц Бабеля или Жванецкого. Прилетавшие часто в Одессу экипажи знали его острый язык и от греха подальше старались на него не попадать. Но в то утро, когда мне пришлось воспользоваться этим транспортным средством, чтобы добраться до аэродрома Застава, в экипаже, прилетевшем из Свердловска, была молоденькая проводница. Скорее всего, она прилетела в Одессу впервые. И только поэтому очень опрометчиво решила обратиться к водителю с невинным, как ей казалось, вопросом. Несмотря на то, что ее более опытная подруга решительным шепотом отговаривала делать это, молоденькая бортпроводница таки спросила водителя:

– Скажите, пожалуйста, товарищ водитель, я смогу купить в Одессе колонковые кисточки для рисования?

Самый что ни на есть невинный вопрос. Чем ответ на него может грозить молоденькой девушке? Конечно, ничем грозить не может! Если только задан не в Одессе! В Одессе же на этот вопрос милая свердловчанка услышала вот такой ответ.

– Знаешь, моя хорошая, старый анекдот. Ну, как одной даме очень захотелось мужика. Пошла она поискать на улице, так уже невтерпеж ей было. Взрослая уже, должна знать, как это бывает. Да где же в Одессе хорошего мужика найдешь. Кроме меня, все в море. Меня, к своему сожалению, она не встретила. Так что пришлось ей пригласить к себе какого-то мужичонку, что в гастрономе в винном отделе ошивался. Объяснила ему, что ее муж уже полгода в рейсе, и одиноко ей без мужика в доме. Особенно в спальне. Приходят они домой к этой самой даме. А мужичок-то и говорит, мол, для начала выпить немного надо. Ну, чтобы расслабиться. Святое дело. Как же это дело без этого дела? Выпили немного. Потом еще немного. Потом еще. И еще. Дама уже не выдерживает. «Да что же мы все на кухне-то сидим? Вон у меня комнат сколько. Вон и зал есть, и спальня». Мужик трезво, насколько ему позволяло выпитое, оценил ситуацию: водка не допита, а уже нужно в спальню идти. Подумал немного и говорит: «Знаешь, дорогая, я не по этому делу!» (И показывает жестом то, что нужно в данный момент даме.) «Я по этому!» (И показывает уже совсем другим жестом то, что нужно ему.) В смысле выпить.

И тут молоденькая уралочка покраснела так, что сильно накрашенные губы стали бледными на фоне пылающих щек, и решилась вставить:

– Я про кисточки спросила… Колонковые…

– А я тебе про что? Про них самых и рассказываю. Что для рисования. Я в свое время троих нарисовал. Больше не рисую. Теперь я не по этому делу! Так что на меня можешь не рассчитывать!

Особенная яичница

В первый раз она заглянула в его ресторанчик очень давно. Он хорошо помнил тот осенний день – на асфальте уже тут и там лежали большие жёлтые листья каштанов. Он запомнил жёлтые листья, поскольку на ней был такого же цвета плащ. Ему тогда показалось, что это лист каштана занесло порывом ветра. Она заказала простую яичницу «солнышками вверх».

Официант принял заказ и передал ему со словами:

«Скорее всего, дама не в себе. Я не знаю, что она имеет в виду».

А вот он знал. Спасибо маме, которая научила его всему, что он умел на кухне. И ещё мама всегда говорила: самое сложное – это простые блюда. Он приготовил, что просила внезапная посетительница и был уверен: что она никогда и нигде ничего подобного не попробует. И оказался прав. На той же неделе обладательница жёлтого плаща и любительница простых блюд опять посетила его заведение, повторив прежний заказ. Очень скоро он привык к её посещениям и любовался из кухни грацией и аристократичностью немолодой гостьи, скорее всего, его ровесницы. Так любуются чем-то ярким и красивым без малейшего желания разглядеть детали.

Он всегда боялся, что при ближайшем рассмотрении объект, который его очаровывал издали, может поблекнуть. Море, голубое и манящее на расстоянии, часто вблизи оказывалось мутным, пенным, выбрасывающим на берег грязные водоросли и пластиковые пакеты. Газон, ласкающий взор изумрудной травой, желающему пройтись по нему босиком являл «сюрпризы» от друзей наших меньших, имеющих нерадивых хозяев.

В одно из уже привычных, но не теряющих своё очарование, посещений официант передал пожелание странной посетительницы поговорить с поваром. Так он увидел её возраст, с которым не ошибся, немного усталые, но живые глаза, и не разочаровался. Это море было так же прекрасно и на расстоянии вытянутой руки. Но ещё был и замечательный грудной, с лёгкой хрипотцой, бархатистый голос с едва угадываемым акцентом.

– Вы не могли бы оказать мне любезность поделиться секретом вашего приготовления яичницы.

Ему показалось, будто набежавшая волна прошелестела по песчаному берегу, остановилась и играючи схлынула.

– Я бы с удовольствием посещала ваш ресторан каждый день, но, к сожалению, я живу на другом конце города, мне частые поездки сюда не совсем удобны.

– К моему величайшему сожалению, у меня нет никакого секрета, – ответил он и добавил: – Но я рад, что вам у нас нравится.

Она продолжала приезжать в ресторан почти каждую неделю, а он любовался ею и радовался, что нашёл в себе мужество не рассказывать, как натёртая перед приготовлением долькой чеснока сковорода изумительно меняет вкус простой яичницы.

Еврей

– Я еврей и работал сварщиком. И не просто сварщиком, а сварщиком в Сибири на строительстве нефтепровода. Много вы знаете евреев, которые в СССР работали сварщиками? То-то. Нет, я, конечно, как и положено, закончил музыкальную и математическую школу. Куда деваться от еврейской мамы? Но потом я поставил себе цель свинтить из совка, и моя дорога в свободный Запад была через Сибирь. Я абсолютно честно зарабатывал 1400 рублей в месяц. Вы представляете, что такое 1400 рублей в месяц в Союзе, при стоимости Жигулей от пяти тысяч, а кооперативной квартиры от трёх. Но у меня цель была другая и мне нужны были деньги, чтобы не оказаться здесь на Западе голым и босым и радоваться любым крохам, что тебе кинут из жалости. Я не питал иллюзий по поводу Запада. Это вы, там, в Союзе только после развала поняли: всё, что нам говорили про социализм – это ложь, а про капитализм чистая правда. Я на морозе минус сорок всей кожей воспринял простую истину, если тебе папа или тётушка не оставили приличное состояние, то твоя нормальная жизнь результат только твоего вкалывания. Не сомневаюсь, вы знаете каково было евреям уезжать из Союза. Какие только не чинились препоны. Так вот я лично уезжал из родного отечества навсегда, как будто на неделю в соседний областной центр. Моя трудовая книжка производила впечатление и на ОВИР, и на пограничников, и на таможенников. Формальности они, таки, все соблюдали, но без фанатизма. Ну, и здесь с приличным капиталом и руками сварщика я быстро по эмигрантским меркам устроился. Сначала работал на стройке, потом свой бизнес закрутил. Сейчас могу себе позволить и отдохнуть от трудов праведных без страха за завтрашний день. Я нисколечко не жалею, что свинтил с Союза. У меня всё окей. Но, знаете, как бы хорошо здесь не было, я всё равно вспоминаю какое же замечательное время было, там, в Сибири.

Это было сегодня утром, когда наш случайный собеседник показал нам дорогу до ближайшего ресторана, где можно перекусить, что-нибудь приличное недорого и составил нам компанию. Нам – это экипажу большого авиационного межконтинентального грузовика, который занесло по стечению обстоятельств на американский континент в город Нью-Йорк, где мы имели несколько дней отдыха, ожидая следующий рейс. Потом он позвал своего знакомого и тот на микроавтобусе покатал нас по Большому Яблоку. Была середина 90-х и наплыва туристов из России даже не намечалось. Поэтому и нам и нашим бывшим соотечественникам было одинаково интересно общаться. По завершению импровизированной экскурсии наш случайный гид проводил нас в метро. Уже на станции в ожидании поезда, когда все инструкции, как нам добраться до своей гостиницы и что ещё нужно посмотреть были несколько раз пересказаны, еврей-сварщик вдруг добавил:

– Странно, вы завтра будете в Москве. Я сколько лет здесь и даже думать не думал, что Москва вообще ещё есть. Но всё равно я ни о чём не жалею.

Потом тепло прощались. Мы остановились перед открытой дверью вагона, а он стоял против нас на перроне. Наступила неловкая минута, которая бывает, когда все необходимые процедуры и формальности перед расставанием уже исполнены, а расставание всё не настаёт. В этой паузе только и оставалась, что неловко друг другу улыбаться. А поезд все не отправлялся и не отправлялся, как будто не произошло что-то должное ещё произойти. Я почему-то совсем не удивился, когда увидел, как его глаза очень быстро наполнились влагой и по левой щеке побежала крупная слеза. Машинист похоже только и ждал этого. Дверь закрылась. Поезд тронулся.

Яблоки

Проселок с хорошим асфальтом проходит через деревню. Рядом с лежачим полицейским, где все машины вынуждены сбрасывать скорость, у обочины сидит на раскладном стульчике старушка. Подле неё несколько вёдер с яблоками. Большой и шикарный внедорожник, плавно перевалив через рукотворную неровность на хорошей дороге, останавливается. Из него выходит соответствующего вида хозяин авто.

– По чем яблоки, местное население?

Старушка, пораженная дорогой машиной и внушительным видом покупателя, выпаливает цену явно большую чем предлагала прежде:

– Тыща рублей ведро.

– Бабуля, побойся Бога. Нет таких цен нынче. Год на яблоки урожайный.

– А мне-то чё Бога бояться? Я чай на заработанные денюшки живу, – с вызовом отвечает бабуля.

– Так и я на заработанные, – покупатель парирует без тени смущения.

– И чем же можно честно заработать на такую машину? – строго спрашивает представитель местного населения.

– Всё очень просто. Я никогда за яблоки не плачу больше, чем они стоят. От и накопил, – убедительным тоном объясняет, вроде как обличенный, покупатель.

– Ага, сильно ты накопишь по 250 рублей с ведёрка яблок, – в сердцах выдаёт бабуля.

– Понятно, значит ведро за 750 продаём, – подытожил покупатель и даёт тысячерублёвку.

Старушка, глубоко вздохнув, достала из кармана телогрейки платочек с выручкой и принялась отсчитывать сдачу. Затем высыпав из ладошки мелочь и честно посмотрела в глаза покупателю.

– Здесь всё? – спрашивает покупатель, не убирая руку.

– Тридцать рубликов не хватает, – также глядя в глаза, отвечает продавец, почти пойманный на обмане.

– Так нужно добавить, – не убирая руки и глядя в глаза настаивает покупатель.

– Так, тогда нужно домой идти, – выдает веский аргумент продавец.

– Так, я подожду, – всё в той же позе и с той же интонацией настаивает покупатель.

– А товар-то, как? – ещё весомей аргумент выдает старушка.

– А я посторожу, – не сдается покупатель.

– Как же посторожит он, – ворчит бабуля, – от таких-то как раз и сторожить нужно, – достаёт из другого кармана телогрейки старый потертый кошелёк с металлической застежкой откуда моментом появляются искомые три монеты по десять рублей и перекочевывают во всё ещё протянутую ладонь нудного покупателя. Тот, взвесив имеющуюся мелочь, как будто убеждаясь в точности суммы сдачи, спрашивает:

– А если с ведром?

– С ведром уж точно тыща, – обиженно и уверенно выпаливает старушка.

Покупатель бережно высыпает всю сдачу в карман бабкиной телогрейки, добавляя:

– Мне с ведром.

Затем берет из ведра яблоко, вытирает о рукав дорогущего пиджака. Надкусывает и идёт к машине.

Бабка в след со всей строгостью:

– Эй, милок, а яблоки? Я тебе, чтоль, нести должна???

– Куда мне яблоки? – был ответ, – Год-то урожайный, свои девать некуда.

НЛ8 или вот такая геометрия

Самолёт Ил-12 пришел в ГВФ или Гражданский воздушный флот, так называлась тогда гражданская авиация, в самое время. В начале пятидесятых спрос на воздушные перевозки обгонял производство самолетов бешеными темпами. Но производство самолетов так же быстро обгоняло «производство» пилотов. На каждый экипаж приходилось по два самолета – пассажирский и грузовой. Можете представить себе, какие нагрузки испытывали пилоты. Про санитарные нормы по налету часов ещё даже не задумывались и мерилом максимальной рабочей нагрузки являлась не просто усталость, но смертельная усталость всего экипажа.

Вот и получилось, что мы практически двое суток были за штурвалом. Вылетев из родного Новосибирска, с разной продолжительностью стоянок в Омске, Свердловске, Внуково, мы опять оказались в Свердловске.

Сразу же после нашей посадки Свердловск закрылся чисткой полосы, и нас отправили в профилакторий ждать погоды. Поскольку мело от Урала до Карпат, профилакторий был переполнен.

– Мест нет, – встречала экипажи уже не дежурная, а начальник профилактория. – Подождите в холле, через три-четыре часа москвичи должны уйти, и мы вас заселим.

– Какие три часа? Мы с ног валимся, а полетим, как только метель прекратится, то есть в любой момент.

Начальник профилактория женщиной понимающая, да и вид наш о многом говорил.

– Берите раскладушки, и в мой кабинет! Горничная застелет, пока пообедаете. Все равно я вместе с дежурной сижу.

Все бы и хорошо, только у начальника профилактория хозяйство неспокойное, а когда в порту ситуация сбойная, то вообще её кабинет превращается в проходной двор. Через каждые пять-десять минут в кабинет, не обращая внимание на табличку «Не входить», врывается очередная горничная, уборщица или медсестра и будит экипаж громким «Мариванна!», потом стуком в дверь, потом таким же громким «Ой!» и еще более громким «Извиняюся!». Когда это продолжается в течение часа, и мозг раскалывается между положенным сном и вынужденным пробуждением, хочется бросить в каждого входящего чем-то тяжелым, хотя бы словом.

Первым не выдержал механик:

– Все, сейчас первую же открывшую дверь прибью, хоть немного поспим, пока милиция приедет!

В это вмешался штурман, которого включили в наш экипаж только на этот рейс с целью проверки самолетовождения у второго пилота:

– Мужики, ложитесь и спите спокойно. Я сейчас прекращу эту вакханалию. Только не мешайте!

После чего он привычным движением вытянул из своего портфеля НЛ8. Навигационную линейку восьмой модели. Механик понял, чем получит в глаз следующая заглянувшая физиономия, и мирно уснул. Командир со вторым пилотом молча наблюдали за экспериментом. Интерес переборол сон.

Штурман же в это время взял навигационный инструмент, который, из названия уже было понятно, имел форму линейки и был длиной тридцать сантиметров. К чему такая точность, вам станет понятно из дальнейших событий. Данный необходимый на борту самолета инструмент, но непонятно как могущий помочь выспаться экипажу, штурман засунул под одеяло и поставил таким образом, что простыня, которой навигатор укрывался, стала иметь вид палатки. Только вот главной опорой этой, если так можно выразиться, палатки хоть и была линейка навигационная НЛ8 тридцати сантиметров длиной, но догадаться об этом мог только тот, кто наверняка знал о возможности подобного использования этого навигационного инструмента. У того же, кто о навигационных линейках представления не имел, возникали совсем другие мысли по поводу возможной опоры этой палатки.

Заглянувшая же очередная работница профилактория не знала не только о возможности подобного использования НЛ8, но и вообще о существовании прибора под таким названием. Поэтому привычное «Мариванна» прервалось сразу же на первом слоге. Тишина была столь непривычной, что был слышен сдавленный выдох неудачной посетительницы кабинета начальника профилактория. Дверь очень медленно и очень тихо закрылась, потом еще очень тихий контрольный просмотр – и тишина, которую прервал спокойный голос штурмана:

– Потерпите, мужики. Еще минут пять, и выспимся.

Действительно, через несколько минут дверь так же тихо приоткрылась. В щель приотворившейся двери был виден с десяток любопытных женских глаз. Выдержав правильную паузу, куда там Станиславскому со всеми его МХАТами, наш несостоявшийся герой женских грез вытащил из-под простыни прибор, навигационный естественно, на обозрение любопытных женских глаз со словами:

– Ложная тревога, девчонки, это НЛ8!

А потом добавил уже нам:

– Все, мужики, можно спать!

Двухсуточная усталость мигом навалилась на нас, и глубокий сон стер из сознания все случившееся. Только уже перед вылетом, когда мы сидели в столовой, о происшедшем напомнил сдавленный женский шепот невидимых собеседниц, доносящийся из кухни:

– Вон тот, худенький! По виду и не скажешь, – прошелестел мечтательный восхищенный шепот.

– По виду никогда не скажешь, – отвечал шепот опытный.

– Так сказали же, что это линейка была! – вмешался вкрадчивый юный шепоток.

– Много ты в линейках разбираешься! Иди мой посуду! – цыкнул шепот опытный. А потом добавил, – Мне бы такую линеечку, да геометрией позаниматься хотя бы вечерок. На одни бы пятерки училась!

Много поколений сменилось в авиации, но слава о могучей силе сибиряков живет и поныне, и не только на Урале.

Знаю за что

Самое сложное – пробежать от окна до калитки. Мамка не должна заметить, как Ваня уходит со двора. Ему уже исполнилось десять лет, а мать с ним всё как с малым дитём. Далеко не уходи, с теми не играй, куда пошёл – докладывай.

«Ага, докладывай, – думал Ванька. – Им доложи, и сразу не пустят».

Куда не пустят? Никуда не пустят!

Особенно на ставо́к, где вода уже прогрелась, песок горячий и друзья все там – про это и вовсе не заикайся. Только с родителями можно, что тем сопливым дошколятам. Папа правда сейчас дома редко появлялся. После того как укропы решили, что только они нам указ и решают, как нам жить, батя в народную милицию подался.

После этого матушка вообще озверела: «Туда не ходи, сюда не ходи. Чтобы всё время на глазах"

Стыдоба!

Чуть где прилёт, сразу гонит в подвал. В Ванин посёлок прилетало, но разрушенных домов не было. Только огороды раскурочило. Да по элеватору укропы один раз угодили. Вот в соседнем посёлке, пацаны говорят, частный дом на воздух взлетел. Хорошо, что все в подполье успели спрятаться. А вот собаку отвязать не успели, и её на куски разорвало.

Погода сегодня замечательная, так ласково шепчет, и грех не искупаться. Как-то это совсем не по-пацански. А самое страшное для парня десяти лет – это поступать не по-пацански. И слушать мамку – тоже не по-пацански. Сосед Колька говорит, родители должны свыкнуться с мыслью, что сын уже вырос. Только им для этого время нужно. Вот Колька всего на год старше Вани, а свою матушку приучил к тому, что он уже не ребёнок. Поэтому может без спроса пойти хоть в гости, хоть на пляж и даже в соседний посёлок поехать, если деньги на билет есть. Но Колька он такой, и без билета проехать сможет. С него станется!

Ваня пытался поговорить о том, что он уже взрослый, но мама смотрела на сына своими голубыми и глубокими, как небо в ясный-ясный день, глазами и убеждала:

– Ванечка, если с тобой что случится, я же все глаза выплачу.

– Врёшь ты всё, – с вызовом бросал Ваня. – Глаза нельзя выплакать.

– Можно, – утверждала мама. – Вот какие у меня глаза?

– Сейчас голубые, а бывают синие, – ответил сын, посмотрев внимательно, хотя и так знал.

– А буду много плакать, они станут бесцветными. Это и называется «выплакать».

– Со мной ничего не случится, – заводился сын. – Мне что теперь, вообще всю жизнь маменьким сынком ходить? А жить когда? – повторял «взрослые» аргументы соседа Ваня.

– Со двора без спросу ни ногой! – всегда заканчивала дискуссию о правах ребёнка мать.

Зная, что услышит в ответ, Ваня сегодня, когда Колька позвал купаться, даже проситься не стал, чтобы родительница не усилила бдительность. Он прокрался до окна и сидел тихонечко, ожидая, когда хлопнет дверь кухни. Это значит, мать вышла в чулан за закрутками или картошкой. Есть пять-десять секунд, чтобы добежать до калитки, а там густой кустарник и ветви ивы скроют беглеца. И если они с Колькой, как обычно, ветром помчатся на ставок, искупнутся разок и мигом домой, то никто и не заметит Ванькиного исчезновения.

И всё получилось. Даже ещё лучше – Колька ждал друга с велосипедом старшего брата, который, судя по всему, уехал в город. А на колёсах они обернутся ещё быстрее. Ваня сел на багажник, широко расставив ноги, чтобы пятки случайно не попали между спицами, и они понеслись к желанному в такую жару водоёму.

На пляже, как поселковые называли клочок песчаного берега у большого ставка, что служил для охлаждения ближайшей электростанции, уже собрались почти все местные пацаны и даже некоторые девчонки. Любопытно было наблюдать, как сверстницы, которые ещё недавно купались здесь же вместе с парнями в одних только трусиках, теперь облачались в купальники, часто большего, чем нужно размера, лишь бы прикрыть еще только формирующуюся грудь. Наличие дополнительного предмета купального костюма почему-то волновало Ваньку. Особенно сейчас, когда он заметил на пляже Ирку из параллельного класса.

Она увидела, как друзья подъехали на взрослом велосипеде, но притворилась, что не заметила, отвернувшись к подружке.

«Больно надо», – обиженно подумал Ваня, решив, что ему безразлично: видела его Ира или нет.

Приятели на бегу посбрасывали с себя футболки и шорты и в обычных семейных трусах побежали к воде.

Сначала будто шёпот, который едва угадывался, а потом нарастающий противный звук пронзил сознание Ваньки. Прилёт. Подросток только успел посмотреть в ту сторону, откуда шёл звук, как увидел резко увеличивающийся в размерах предмет.

Эту картинку Ваня запомнил до конца своих дней. Мерзкий свист и вид летящего в него снаряда заставляли просыпаться среди ночи. После заснуть уже не удавалось до самого утра.

В тот день он был так напуган, что даже страх наказания не остановил его, и он рассказал матери об уведенном. Закончив, Ваня ждал, что сейчас ему устроят трёпку или посадят в чулан.

Но мама молча села на стул и с ужасом посмотрела на своего сына, ожидающего скандала. Потом обхватила его, прижала к себе и держала так долго, что молоко убежало. Мама это видела, но сидела, не отпуская сына.

Наконец резко встала, выключила газ под кастрюлей, в которой возможно и не осталось ничего.

– Всё. Собирайся, – скороговоркой заговорила мама, доставая чемодан и скидывая туда, почти не глядя, свои и Ванины вещи. – Мы уезжаем. Прямо сейчас. Бабушка давно зовёт.

Так же быстро сбегала к соседке бабе Клаве, чтобы отнести ключи и попросить приглядывать за домом. Они даже успели на дневной автобус в город. А там, купив билет на междугородний рейс, добрались до границы, где увязли в слишком дотошной проверке их документов сначала местными, а потом и российскими пограничниками. Последние задавали странные вопросы, один из них спрашивал Ваню, знает ли он эту женщину, показывая на маму. Ванин ответ «это не женщина, а мама» его рассмешил.

– Все мамы – женщины, – закончил разговор офицер и отдал им документы.

Как добрались до бабушки, Ваня не помнит, потому что оставшуюся часть пути проспал. Квартира находилась недалеко от автостанции, и Ваня по-настоящему проснулся, лишь когда услышал звонок в дверь.

Бабушка не знала, что приедут дочка и внук, а потому радость её была безмерной. Она сначала крепко обнимала и целовала дочь, а затем долго-долго тискала внука. Ваню это даже стало немного раздражать, но пахло от бабушки вкусным борщом, а он знатно проголодался.

Бабушка была на пенсии, но поскольку раньше работала в школе, то без проблем смогла пристроить внука учиться. В классе новенького встретили не очень дружелюбно. Хотя другого Ваня и не ожидал: он помнил, как они в своей деревне встречали новичков. Теперь в этой роли оказался он сам. Из всех одноклассников его внимание привлекла девочка, похожая на Ирку, которую и звали так же. Правда на вид она была старше своих сверстников. Ваня даже подумал: не второгодница ли, так сильно выделялась девочка своими взрослыми формами. Ира улыбнулась, Ваня, посчитав это хорошим знаком, спросил, может ли он сесть рядом с ней, и получил согласие.

Однако на первой же перемене к нему подошёл одноклассник, которого звали Егор, и предложил по-хорошему пересесть на другое место, заявив, что это его девчонка.

Ваня решил спросить у Иры, которая слышала их разговор, так ли это.

– Вот ещё, – фыркнула девочка и, резко развернувшись, так, что кончик её косы коснулся носа Егора, вышла.

Егор был одного роста с Иваном, поэтому было непонятно, с чего он возомнил себя пупом земли, указывая, кому и что делать. И Ваня просто послал парня куда подальше.

Естественно, после уроков Егор ждал соперника на выходе. Нужно отдать ему должное, он был один. Ваня это отметил, потому что знал, как легко подговорить друзей проучить новичка. А здесь всё было по-честному.

– Пересядешь? – спросил Егор и на уверенное «Нет!» сильно двинул в челюсть.

У Ваньки в глазах вспыхнуло, будто в полумраке помещения включили яркий свет. Но он был опытным бойцом, поэтому, мотнув головой, прогоняя наваждение, ударил соперника в грудь и, не давая тому очухаться, нацелился повторить удар. Однако Егор перехватил руку, и они оба оказались на земле.

В этот момент громкий крик «Прекратите!» заставил их замереть. Хватка ослабла, Егор моментально вскочил. Иван замешкался, но закон «лежачего не бить» действовал и в этих местах. Когда Иван поднялся, крик повторился, и соперники одновременно повернулись на голос. Это орала раскрасневшаяся Ирка.

– Замолкни, дура, – почти синхронно прорычали парни, которые ещё не восстановили дыхание после драки.

– Я дура?! – почти завизжала «причина противостояния». – Да пошли вы, козлы! Хоть поубивайте друг друга! – возмущённо закончила девочка и убежала.

– Дура она и есть дура, – произнёс Егор.

– Точно, – подтвердил Иван.

Весь вечер они проговорили о том, что хотят быть военными, что пацаны – это классно, а все беды от девчонок. И много ещё о чём болтали. На следующий день Ваня пересел за парту к Егору. А Ирка стала официально встречаться с отличником Витькой из параллельного класса.

Парни дружили всё время, пока учились в школе, и даже служить пошли одновременно, поскольку не только были ровесниками, но и родились в один день. Бывают же такие совпадения. То, что они попали в одну учебку, уже никого не удивило.

В конце обучения в феврале им объявили, что желающие могут заключить контракт на сверхсрочную службу. Друзей это не устраивало, поскольку каждый из них после службы хотел поступать в военное училище. Предпочтения были разные, но упускать возможность принять участие в боевых действиях тоже не стоило. Времени на размышления им дали сутки.

Вечером в казарме произошёл инцидент, который только укрепил их в этом решении. Когда группой обсуждали предложение командования, один из сослуживцев высказался резко против:

– Почему мы должны вмешиваться? Пусть эти, – он кивнул на Ивана, – Сами друг дружку поубивают…

Ещё добавить что-то не получилось – Егор прервал его коротким, но резким прямым ударом в челюсть.

Пострадавший написал жалобу, Егора вызвали в штаб. Незнакомый офицер предложил присесть и, глядя на солдата, спросил:

– Бил?

– Нет, – ответил Егор, понимая, наказание поставит крест на его желании подписать контракт.

– Ну, хоть за дело? – уточнил офицер.

– За дело! – подтвердил боец.

– Ну, не бил, значит, не бил, – пробурчал офицер и, написав на рапорте «факт драки не подтвердился», пожал Егору руку со словами: – Может иногда за дело и нужно ударить.

Война – это работа. Тяжёлая, опасная работа. Конечно, первое время присутствует страх. Но страх – это нормально. Главное – научиться управлять им. И война этому учит очень быстро. Так сказать, ускоренный курс. Особенно если знаешь, за что воюешь.

Иван хорошо помнил тот августовский день и не раз рассказывал другу о случае на пляже, когда неизвестные ему люди, которые, может быть, сейчас с другой стороны фронта, пытались отнять жизнь у беззащитных детей.

Подразделение, где воевали друзья, вывели на отдых в Донецк только в конце марта. Иван потянул друга на Аллею ангелов. Егор предлагал посидеть где-нибудь в кафе, но друг настаивал:

– Пойдём, ты должен знать, за что воюешь.

– Я и так знаю: наше дело – правое! – ответил Егор, но с другом пошёл.

В самом начале аллеи Иван увидел плиту, на которой было написано: «Иван Андреевич Авдеев. 01.03.2004 – 13.08.2014».

Эту картинку приближающегося снаряда Ваня запомнил до конца своих дней, потому что жизни оставалось ровно столько, сколько нужно осколочному снаряду, чтобы разорваться. Говорят, за мгновение до смерти перед человеком проходит вся его жизнь. Вполне возможно, что так оно и бывает. Только в сознании десятилетнего Вани пронеслось не то, как он прожил, а то, как прожить не смог, потому что осколки покрыли всё пространство пляжа и воду в ставке, не оставляя шансов на жизнь ни загорающим, ни купающимся.

Егор остановился возле одной плиты и обратился к сослуживцу, с которым он был на аллее:

– Смотри, мой ровесник. День в день родились. Мог бы с нами служить.

Рядом с могильным камнем стояла женщина. Она повернулась на слова Егора, и он увидел её серые, почти бесцветные глаза.

Странный пассажир

Часть первая, почти авиационная

– Взлетный курс 180, выход правым, на Приморское.

– А можно левым?

– Тогда взлетный 179, выход левым.

Это я немного поторговался с диспетчером. Очень уж не хотелось тратить лишние три-четыре минуты. Да и не лишние они вовсе, если учесть, что сегодня еще три раза нужно будет смотаться сюда из Одессы. Взлетный режим и после короткого разбега отрываемся от травы небольшого аэродрома Киллия.

Сейчас левым доворотом и вдоль Дуная пойдём в сторону моря. Конечно, левым разворотом здесь тесновато будет. Дунай, а вместе с ним и государственная граница СССР подходят почти вплотную к аэродрому. Поэтому режим двигателя максимальный. Даже на слух ощущается как мотору тяжело. А когда мотор на самолете всего один, то и кожей ощущаешь все его проблемы. И нет лучшей мелодии, чем этот оглашающий и привычный голос мотора. И нет лучшей опоры, чем этот звук, который скорее не слышишь, а чувствуешь. Пора убрать закрылки.

«Сейчас тебе станет полегче» – это я мысленно успокаиваю мотор. Рука ложится на сектор газа, и взгляд на бортовые часы. Ещё есть время. Секундная стрелка только касается отметки 12, заканчивая свой третий круг и третью минуту нашего полета… И в это момент звук мотора проваливается.

Исчезает.

Оглушает тишина.

Обостренно остро понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.

«Господи! Что же делать?», – с тяжелым выдохом вырывается из груди.

– Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета. Взлетел бы как положено. Дольше на 3 минуты, но справа вон поля дороги, выбирай-не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь, что делать будешь?

Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо пограничные столбы и залитые водой рисовые поля. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям инструкций не вернуться. Что-что, а это я точно знаю, опыт имеется.

Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его ещё при посадке пассажиров в самолет. Поскольку голос как у диктора телевидения никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили о его очень хорошей осведомленности о ситуации, в которой мы оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все – это экипаж, я и мой второй пилот, а также двенадцать пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2 или попросту «кукурузника».

Спокойствие пассажира передалось и мне. Я уже знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно – это мгновение, все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо, этот мотор, чувствуешь. Воспринимаешь его, как единственную точку опоры в той среде необитания, которая зовется – Небо. И поэтому точно знаешь: в следующее мгновение, после того как эта точки опоры исчезает, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя может предотвратить неминуемое падение и превратить его в полёт со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры при заглохшем моторе, это может значить только то, что оно, следующее мгновение, ещё не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.

– Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя», – попытался я строго сказать Странному пассажиру.

– А тебе говорили, что при взлете с аэродрома местных воздушных линий Киллия с южным курсом нужно выход выполнять правым разворотом. И что?

Тут он попал с самую точку. Конечно, формально, согласно инструкции, после взлета с курсом менее 180 (а 179 хоть и на чуть-чуть, но меньше 180), я мог выполнить левый разворот. Но сам я, увидев такие манёвры у другого пилота, назвал бы это мальчишеством. И на тебе, на те же грабли! Для меня, опытнейшего командира с налетом более пяти тысяч часов, тридцати двух лет отроду, это непростительно. Я это понимал и даже поморщился, настолько явно представил последствия, если реально наступить на грабли. Здесь же все может быть куда более неприятным. Оправдываться было бесполезно. Если я не мог оправдаться перед собой, то все другие оправдания уже лишние.