Русская история с древних времен до конца XVIII века. бесплатное чтение

Ледниковый период в Восточной Европе

и первые следы человека

Территория Восточной Европы, на которой родился и вырос русский народ, является давнишним жилищем людей. Наши предки – славяне – расселялись по земле, содержащей в недрах своих человеческие останки и предметы быта многих тысячелетий.

Древнейшие следы пребывания человека в Восточной Европе найдены в так называемых диллювиальных пластах, образовавшихся в отдаленную от нашего времени и современных климатических условий геологическую эпоху. В эту эпоху громадные ледники покрывали Среднюю и Восточную Европу и, двигаясь к морям, отрывали и перетирали залегавшие под ними каменные породы и, подтаивая, образовывали мощные потоки, которые сносили к морям и перемывали продукты разрушения камней – лёсс, глину, песок, валуны и т. д. Глубокие и широкие речные долины нынешней Европейской России – следы этих мощных потоков, устремлявшихся к морям. Человек жил в это время к югу от ледников, в окружении исчезнувших теперь и отчасти существующих животных, на которых он охотился, – мамонтов, носорогов, пещерных медведей, львов, гиен, волков-собак, северных оленей. Кости этих животных вместе с костями человека, грубо обтесанными каменными орудиями, костяными поделками и кусочками угля найдены в некоторых местностях Южной России. Эти местонахождения считаются археологами стоянками первобытных людей. Самая замечательная из них Кирилловская стоянка в Киеве. Она залегает под толстым наносом лёсса, в слое песка, на глубине 13–20 метров под поверхностью и является древнейшим свидетельством человеческой жизни в Восточной Европе. Остатки человеческой жизни занимают здесь значительное пространство (около десятины) и содержатся в большом количестве; видно, что они накапливались здесь в течение продолжительного времени. Моложе этой стоянки по времени – Мизинская стоянка (около села Мизин) над Десной в Черниговской губернии[1]. Она открыта была под довольно толстым слоем лёсса, но не таким все-таки, как Кирилловская стоянка, в слое выветрившегося ледникового щебня, который лежит над слоем лёсса толщиной метр. Такое местонахождение указывает на значительно позднейшее ее происхождение, по сравнению с Кирилловской стоянкой. На это указывает также и нахождение здесь наряду с останками мамонта и носорога костей лося и северного оленя. Еще более молодой является стоянка Гонецкая, близ села Гонцов на реке Удай в Полтавской губернии. Эта стоянка расположена выше слоя лёсса, следовательно, относится уже к послеледниковому периоду. Кроме указанных трех стоянок, подобные же следы первобытного человека найдены и в других местах Южной России – в Киевской, Черниговской, Волынской, Подольской, Екатеринославской (близ Кривого Рога) губерниях, в пещерах Крыма, на Висле близ Пулав (Новая Александрия), в селе Костенки Воронежской губернии, близ села Карачарова на реке Оке в Муромском уезде. Вероятно, с течением времени найдены будут и другие такие же стоянки.

Культура палеолитической эпохи

Предметы, найденные в этих стоянках: грубо обтесанные каменные орудия – скребки, ножи, наконечники, молоты, и костяные поделки (орнаментированные бивни мамонта) – имеют большое сходство с такими же вещами первобытного человека, найденными в той же обстановке и в Западной Европе. Значит, эпоха первобытной культуры была когда-то общая для всей Европы. Эпоху эту по преобладанию грубо обтесанных каменных орудий принято называть палеолитической, или древнекаменной. Археологами она делится на несколько периодов, на несколько последовательных культур, причем восточноевропейская палеолитическая культура относится к культурам типа солютре и мадлен, то есть средней и поздней палеолитической эпохи.

По находимым бытовым предметам человека в эту эпоху можно заключать, что он был зверолов и рыболов. Небольших животных он поражал кремневым копьем или стрелой и молотом; на крупных – мамонтов, носорогов, оленей – устраивал, вероятно, облаву, старался загнать их в яму, болото, озеро и там убивал. Домашних животных, если не считать волка-собаки, у первобытного человека рассматриваемой эпохи еще не было. Пищей для него служило мясо убиваемых на охоте животных и рыба. Мясо он потреблял в сыром виде, соскабливая его с костей скребками и разрезая каменными резцами. Впрочем, попадающиеся обожженные кости свидетельствуют, что первобытный человек палеолитической эпохи умел уже пользоваться и огнем – этим великим культурным приобретением человечества. Одеждой человеку в это время служили, по всей вероятности, шкуры убиваемых им животных. Кроме того, от холода и непогоды он укрывался в естественных углублениях и пещерах, где они были, например в Поднестровье и Крыму. В некоторых из них найдены были очаги, каменные орудия, расколотые кости – весь аксессуар палеолитической культуры. Каменные орудия приготовлялись из кремня, который при своей крепости и прочности легко поддавался обработке при помощи ряда ловких ударов. Но в общем орудия эти еще очень примитивны, сделаны при помощи простого отбивания, несколькими ударами, без мелкой обивки, без сверленых отверстий. При помощи этих орудий палеолитический человек обрабатывал дерево и кости, и в раскопках на Десне и Удае найдены костяные стрелы и шила. Глиняной посуды в эту эпоху человек еще не умел делать. При всей дикости человеку палеолитической эпохи присуще было, однако, чувство изящного, стремление к украшению своего тела и обстановки.

Для целей украшения служили привески из просверленных зубов пещерных медведей, костяные бусы в виде столбиков и т. п. Больших сравнительно успехов достиг палеолитический человек в резьбе по кости. В Кирилловской стоянке найден большой бивень мамонта, украшенный линейным рисунком, впрочем очень грубым; в Мизинской стоянке найдено много предметов, вырезанных из мамонтовой кости и орнаментированных. Некоторые изображения, особенно животных, поражают своей художественностью. Но при наличии эстетического чувства у первобытного человека не заметно еще чувства и сознания религиозного. Нет никаких признаков того, чтобы в палеолитическую эпоху были какие-либо погребальные обряды: умершего человека, по-видимому, постигала та же самая участь, что и умершее животное.

Культура неолитической эпохи

Наряду с описанными древнейшими остатками человеческой жизни на территории Европейской России, частью в диллювиальных слоях, а частью в аллювиальных, найдены были остатки, характеризующие дальнейшее развитие этой жизни, – переход к более совершенным формам быта. В 1876 году профессором Антоновичем были открыты в лёссе около Кирилловского монастыря и затем в других местах по течению Днепра вниз от Киева искусственные пещеры, представляющие собой длинные, сводообразные коридоры метр шириной и два метра высотой. На дне этих пещер были найдены остатки пищи в виде раковин речных улиток и костей животных и рыб. Животные эти были уже те самые, которые ныне являются домашними: лошади, коровы, свиньи. Прогресс быта обнаруживается и в найденных здесь каменных орудиях, которые по отделке являются более совершенными, чем палеолиты, и в осколках глиняной посуды, правда сделанной от руки и плохо обожженной. В 1878–1882 годах при устройстве Сясьского канала на побережье Ладожского озера профессором Иностранцевым обнаружены были также следы человека, характеризующие переход от палеолитической культуры к новой, более совершенной. В торфяном слое были найдены кости человека и животных – тюленя, северного оленя, лося, кабана, зубра, медведя и домашней собаки, и каменные орудия – скребки, наконечники стрел, долота, рубила, точила частью отбивные, а частью уже отшлифованные, найдено также громадное количество костяных и роговых изделий – кости с различными заострениями с одной или обеих сторон, ножи, скребки, иглы, шила, дротики, гарпуны, крючки для ловли рыбы, лопаты и т. п.; затем – осколки больших глиняных сосудов, плохо обожженных, украшенных точечным орнаментом. Шлифованные каменные орудия приготовлены из более мягких, чем кремень, пород (большей частью из сланцев), сверление в них слабо развито, и отверстия сделаны путем долбления кремнем; заметны следы пиления камней. На некоторых костяных предметах видны изображения тюленя и собаки.

Культура, вырисовывающаяся по этим находкам, является преддверием к более высокой культуре так называемой неолитической эпохи, характеризующейся преобладанием шлифованных каменных орудий. Следы этой культуры сохранились в остатках поселений, мастерских и могильников, рассеянных уже по всей Европейской России, но более всего на юге. Раскопки показывают, что в эту эпоху человек перестал уже удовлетворяться естественными убежищами, а устраивал себе искусственные жилища – пещеры и землянки, или так называемые культурные ямы, крытые сверху. В этих ямах, по всей видимости, человек жил зимой, проживая летом в шалашах или хижинах. В настоящее время эти ямы, конечно, засыпаны землей, пеплом и завалены кухонными отбросами; иногда в них попадаются человеческие кости и даже целые скелеты. В некоторых местах были открыты группы таких жилищ, которые образовывали поселки неолитической эпохи, причем некоторые окружены валом из земли и камней, являясь, таким образом, остатками городов этой эпохи – городищами. Из городищ неолитической эпохи можно указать на Дьяковское близ подмосковного села Коломенского; наибольшее число городищ с остатками неолитической культуры сосредоточено в Южной Волыни. По находимым в этих жилищах костям животных видно, что прежние крупные животные палеолитической эпохи: мамонты, носороги, пещерные медведи, львы – исчезли и оставались только северные олени, зубры и туры. Видно затем, что охота за дикими животными все более и более заменялась скотоводством, разведением прирученных животных – собак, овец, коз, быков и свиней. Кости этих животных в большом количестве содержатся в кухонных остатках неолитической эпохи. Зернотерки, то есть углубленные камни с другим круглым камнем для растирания зерен, – прототипы ручных жерновов, находимые в неолитических поселениях Поднепровья и Поднестровья, свидетельствуют о начавшемся сборе и разведении хлебных зерен. По некоторым признакам можно заключать о начавшемся употреблении и, быть может, разведении волокнистых веществ. На некоторых глиняных сосудах орнаменты сделаны путем наложения на их сырые стенки нитей, плетений и тканей; среди каменных вещей находятся глиняные пряслица.

Великие успехи были достигнуты в эту эпоху в обработке камня, кости и глины. Отбитое хорошо рассчитанным ударом каменное орудие обтесывается затем легкими ударами, и ему придается уже более правильная и целесообразная форма. Некоторые орудия – молоты, топоры, долота, клинья – искусно полируются и получают изящную, иногда прямо художественную форму. В топорах, молотах, булавах для насаживания на ручку продалбливаются или просверливаются правильные отверстия. Некоторые орудия украшены особыми изваяниями. Сами орудия становятся более разнообразными; появляются новые их формы, которых не знала палеолитическая эпоха, – булавы, кинжалы, длинные копья, долота, мотыги, зернотерки. Большое и разнообразное применение находят также изделия из рога и кости – узкие и широкие полированные топоры, долота, спицы, шила и т. п. Что касается обработки глины, то здесь на первый план выдвигается производство глиняной посуды – корчаг, горшков, чаш, тарелок, кружек, бездонных сосудов и т. д. Вся эта посуда приготовлялась еще без гончарного станка, от руки, но в общем довольно искусно. Для нанесения орнамента служили нити, веревочки, тесьмы, рогожки, сетки, заостренные кости. Посуда обжигалась в особых горнах, выкопанных в земле, обтыканных палочками и обмазанных глиной. Кроме сосудов из глины, приготовлялись пряслица и ткацкие грузики, свистки и различные статуэтки людей и животных, указывающие на начало ваяния.

Раскопки обнаружили возникновение в неолитическую эпоху погребального обряда, что, в свою очередь, указывает на зачатки верований, на проблески религиозного сознания. Древнейшим обрядом является погребение покойника в яме с поджатыми ногами и с прижатыми к лицу руками; впрочем, нередки случаи похорон покойника и в выпрямленном положении. Яма иногда имеет следы деревянного сруба или выложена камнями; следовательно, для покойника готовили своего рода дом. В яме встречаются каменные орудия и глиняная посуда; следовательно, покойник снабжался нужными предметами для загробной жизни. Над могилой насыпался курган, иногда довольно высокий. В Галиции и Волыни открыты были погребения в каменных ящиках (кистах), сложенных из тщательно притесанных каменных плит; вместе с костяками в этих кистах найдена была глиняная посуда и каменные орудия. В некоторых каменных ящиках вместо костяков найдены урны с пеплом и полированные каменные топоры; значит, появился уже обряд сожжения покойников. Найдены были и другие вариации погребения. Так, близ села Волосова Муромского уезда граф Уваров раскопал пять человеческих скелетов, положенных в направлении с севера на юг, с рукой, подложенной под голову. Над головами скелетов в слое угля найдены сосуды с пеплом, костями зверей и кремневым наконечником изящной отделки. Наконец, в курганах степной полосы найдены были костяки, выкрашенные красной краской (охрой). По-видимому, трупы при положении их в могилу посыпались или обмазывались красной краской, которая потом с распадением тела оседала на костях. Интересно, что такие же окрашенные костяки встречаются и в других странах – в Италии, Северной Африке, Америке и Океании. Встречается и такой вариант погребений: покойника клали на дно могилы, подсыпая ему под голову свежей глины; сделанные из этой же глины валики клались на труп; кроме того, с покойником закапывали каменные орудия и глиняные сосуды.

Трипольская культура

Высшего развития своего культура неолитической эпохи достигла в культуре глиняных мазанок и раскрашенной посуды, открытой впервые В.В. Хвойко в бассейне рек Стугны и Красной, в окрестностях села Триполья и названной поэтому трипольской культурой. Культура эта имела обширное распространение. Следы ее находят в области Десны в Черниговской губернии, в области Днепра в Киевской и в смежных частях Херсонской губернии, в Подольской, в Галиции, Бессарабии, Румынии и далее в славянских землях Балканского полуострова. Раскопки свидетельствуют, что в это время люди жили в землянках, надстроенных сверху деревом, от 3 до 5 метров длиной и шириной. Стены этих жилищ устраивались из плетня или частокола и обмазывались глиной с примесью соломы или зерновой шелухи. В середине землянок находилась яма, в которой устраивался очаг. Эти ямы кроме золы наполнены теперь остатками пищи в виде растворчатых раковин, костей оленя, дикой козы, свиньи, коровы, овцы, лошади, рыб и птиц, обуглившихся зерен пшеницы, проса, ячменя и конопли, а также черепками битой посуды и обломками орудий из камня, кости и рога. Рядом с этими землянками открываются сооружения особого рода – глиняные площадки. Они так же, как и землянки, обведены были стенками из кольев, бревен и прутьев, обмазанными глиной и иногда окрашенными. Но здесь нет центральных ям и очагов, нет и кухонных остатков. На полу, обмазанном глиной, стоят пирамидально сложенные камни, глиняные столбы в виде усеченного конуса, чашеобразные каменные плиты и огромное количество сосудов, наполненных пережженными человеческими костями: черепа и скелеты лежат и прямо на полу. По-видимому, таким образом, эти глиняные площадки не что иное, как дома мертвых. Находимые в них сосуды самой разнообразной формы: двойные биноклеобразные, украшенные бороздчатым орнаментом, шарообразные, плошкообразные, покрытые коричневой краской, грушевидные с небольшим отверстием наверху, украшенные спиральным орнаментом. Оригинальной особенностью трипольской культуры являются глиняные статуэтки, свидетельствующие о больших успехах художественного вкуса и техники. Одна из этих статуэток из темно-красной глины изображает, например, женщину с лицом очень похожим на совиное, другая, покрытая коричневой краской, – женщину в сидячем положении с вытянутыми горизонтально ногами и сложенными руками и т. д. Интересны глиняные площадки, открытые профессором фон Штерном в местечке Петрены, Бессарабской губернии. Здесь кроме урн с человеческими костями находились маленькие сосуды с золой, костями животных или просом; вокруг на земле попадались каменные молотки и топоры, ножи, пилы из кремня и другие предметы. Среди найденных здесь сосудов большая часть расписана красной, черной или фиолетово-коричневой краской, реже – двумя красками – черной и красной. На некоторых сосудах на местах, оставшихся свободными от геометрического орнамента, изображены люди (не вполне удачно) и животные – лошади, ослы, козы, собаки. Наряду с памятниками живописи здесь находятся и памятники глиняной пластики в виде человеческих фигур и быков с длинными расходящимися рогами. Судя по большому совершенству изделий, найденных в Петренах, археологи склонны видеть в петренской культуре более поздний фазис развития той же самой трипольской культуры.

По вопросу о происхождении этой трипольской культуры высказывалось мнение, что в ней следует видеть отражение микенской культуры, распространенной на берегах и островах Эгейского моря и предшествовавшей эллинской культуре. Эта культура, распространившись среди варваров, населявших Восточную Европу, понизилась качественно, подобно тому как произошло это впоследствии с эллинской культурой, распространившейся среди скифов и сарматов. Однако то обстоятельство, что население, строившее вышеописанные землянки и площадки, не знало еще бронзы, известной носителям и творцам микенской культуры, и все орудия приготовляли из камня и кости, заставляет видеть в трипольской культуре самостоятельную культуру, предшествовавшую эгейской. По мнению профессора фон Штерна, индоевропейское население, создавшее трипольскую культуру, добровольно или под напором других племен покинуло свое первоначальное местожительство, подалось на юг и заселило берега Малой Азии, Эгейских островов и Греции. Здесь оно продолжало развивать свою культуру, которая и достигла пышного расцвета в критско-микенской (эгейской) культуре. Этим переселением объясняется тот факт, что в переходную от каменных орудий к металлическим эпоху в нашей стране художественная керамика не существовала в бронзовом веке и вновь возродилась уже на греческой почве нашего юга, куда она перешла вместе с населением, ее создававшим.

К неолитической эпохе относятся еще так называемые мегалитические сооружения, хорошо известные в Западной Европе под именем менгиров, кромлехов и дольменов. Менгиры – это большие глыбы камней, водруженные в виде обелисков в вертикальном положении. Сооружения из камней, расположенных в виде круга, называются кромлехами. Дольмены представляют собой искусственные камеры из грубо обтесанных каменных плит. Менгиры находятся в Волынской, Подольской и Херсонской губерниях; дольмены – на Кавказе, в Крыму и кое-где в Польше. По-видимому, это гигантские вариации тех же глиняных столбов и сосудов, которые находятся на глиняных площадках.

Начатки металлической культуры; медь и бронза

Неолитическая культура в Восточной Европе так же, как и в Западной, исподволь перешла в металлическую. На это указывает нахождение в обстановке неолитической культуры изделий из чистой меди и бронзы. Так, в некоторых глиняных мазанках в окрестностях Триполья найдены при урнах медные топорики; в курганах Воронежской и Подольской губерний рядом с каменными фигурируют также и медные предметы; то же самое встречается и в курганах с окрашенными скелетами в Харьковской губернии. Самой формой эти медные предметы сильно напоминают каменные орудия. Медные изделия явились раньше всех других металлических, потому что медь самый доступный, самый легкий для примитивной обработки металл. Возможно, что начало этой обработки положено было на стороне, например на Урале. Медные вещи, грубо сделанные, – боевые и рабочие топоры, кирки, мотыги, долота, серпы, наконечники стрел и копий – во множестве найдены в так называемых «чудских» курганах Приуралья и Западной Сибири. Медь для них добывалась в «чудских» копях Южного Урала и Алтая и тут же превращалась в изделия, о чем свидетельствует нахождение в этих копях глиняных форм, плавильных горшков для отливки предметов. Но впоследствии медь разрабатывалась и в Европейской России. Следы древней разработки и плавления меди найдены также в Бахмутском и Славяносербском уездах Екатеринославской губернии. Что касается бронзовых изделий, то они, несомненно, стали приготовляться и вошли в употребление гораздо позднее медных, ибо для выработки их необходимо знакомство уже с двумя металлами – медью и оловом – и их свойствами. Бронзовые изделия найдены в курганах Прикарпатья, Херсонской и Екатеринославской губерний, на Подонье, в Вятской губернии (Ананьевский могильник близ Елабуги) и на Северном Кавказе (Кобанский могильник), в общем – в незначительном, впрочем, количестве. Эти бронзовые изделия – кельты, наконечники копий и стрел, серпы, ножи, кинжалы, мечи, топоры, фибулы и разные другие украшения имеют более совершенные, более изящные формы, чем медные. Топоры, рукоятки мечей украшены геометрическим орнаментом или изображениями оленей, лошадей, барсов, рыб и т. п. Фибулы, или застежки, имеют форму лука с натянутой тетивой и также обычно украшены геометрическим орнаментом. Нахождение форм для отлития бронзовых вещей и кусков бронзового сплава указывает на то, что бронзовые изделия готовились и в нашей стране. Но есть признаки, указывающие и на привоз этих вещей со стороны: некоторые из них носят на себе заметные следы греческого влияния. Медные и бронзовые изделия не заменяли собой полностью изделий из камня и кости. Эти последние сохраняли свое значение в житейском обиходе долгое время после появления медных и бронзовых изделий, а в некоторых местах каменные орудия дождались железных. Такое явление наблюдается в курганах сел Гатное и Янкович около Киева, где железные изделия оказались при покойниках наряду с каменными орудиями и примитивной посудой.

Железная культура

Последняя стадия доисторической культуры в нашей стране характеризуется железными изделиями, найденными при раскопках полей погребения на юге России. Поля погребения – это обширные могильники без насыпей, расположенные на возвышенных плато или на склонах. На них на известной глубине находятся костяки или урны с пережженными костями, а вокруг разбросаны стеклянные бусы, подвески из морских раковин с продетыми бронзовыми кольцами бронзовые фибулы, пряжки, пластинки, шила, кольца, железные ножи и серпы, глиняные, а иногда и стеклянные сосуды, серебряные и золотые украшения. По своему типу эти вещи напоминают иногда вещи ранней железной культуры Запада (так называемой гальштатской). Но наряду с этим много находок этой культуры, относящихся к более поздним историческим временам, которые подлежат изучению на основании письменных памятников. Железная культура соединяет, таким образом, доисторические времена с историческими.

Вопрос об этнографической принадлежности доисторических культур Восточной Европы

Итак, в нашей стране, как и в других странах, происходила в доисторические времена последовательная смена культур. Естественно возникает вопрос: была ли эта смена результатом эволюции жизни одного и того же населения, или же она связана со сменой самого населения? Антропологи указали, что палеолитическая и неолитическая культуры принадлежат населению преимущественно длинноголовому, тогда как погребения, относящиеся ко времени металлической культуры, открывают перед нами существование в нашей стране нового короткоголового типа наряду с прежним длинноголовым. На этом основании ученые сначала склонны были предполагать, что каменная культура принадлежала особой, теперь исчезнувшей первобытной расе, тогда как металлическая культура принадлежала короткоголовым арийцам, прибывшим позднее в Восточную Европу и оттеснившим прежнюю первобытную расу. Но в настоящее время против этого предположения выдвинуты разные соображения. Во-первых, короткоголовость не является устойчивым антропологическим признаком арийцев. Народы индоевропейской семьи имеют смешанный тип, и это смешение встречается у одного и того же народа; так, например, северные германцы – длинноголовые; южные – короткоголовые; южные итальянцы – длинноголовые, северные – короткоголовые; такие же различия наблюдаются и среди славян. Ученые думают поэтому, что индоевропейские народы еще перед расселением на своей прародине не представляли чистого типа, однородной антропологической расы, что этнический тип индоевропейца уже до расселения мог быть результатом смешения, метизации рас. С другой стороны, и теория переселения в Европу арийцев из Азии в настоящее время уже не встречает признания со стороны ученых, а, наоборот, все более и более выдвигается теория, помещающая индоевропейскую прародину именно в Европе. Точно так же не встречает признания и мнение, что индоевропейцы расселялись в Европе с уже развитой металлической культурой. Новейшие исследователи, опираясь на данные сравнительного языкознания и археологии, считают возможным утверждать, что индоевропейцы до расселения знакомы были лишь с медью, но употребляли ее мало, так что во времена своего расселения они находились собственно на стадии неолитической культуры и уже после расселения переходили к металлической культуре. Затем до расселения своего индоевропейцы были народом преимущественно пастушеским, кочевым, и хотя и были знакомы с начатками земледелия, но все же преимущественное значение оно получило в их быту уже после их расселения. Все эти соображения, разрушая прежние аргументы о смене культур в зависимости от смены населения, однако, не дают возможности установить, что смена культур Восточной Европы была только эволюцией жизни одного и того же населения. Дело в том, что, как только проясняется мрак времен, доисторические времена сменяются историческими, Восточная Европа оказывается населенной народами все-таки разных рас. При таких условиях приходится пока отказываться от этнографических приурочений доисторических культур, от установления последовательной связи между доисторическими культурами и позднейшими историческими. В рамки исторического изложения пока еще нельзя вдвинуть и расположить на своих местах те данные, которые получены доисторической археологией. Историческое изложение приходится все-таки начинать с определенных свидетельств о народностях, населявших Восточную Европу.

Греческие колонии

Задолго до нашей эры ионийцы из Милета, дорийцы из Гераклеи Понтийской и некоторые другие греки, увлекаемые торговой предприимчивостью, основали целый ряд колоний по северным берегам Понта Эвксинского и Меотиды, то есть Черного и Азовского морей. Наиболее значительными из этих колоний были Тира на Днестровском лимане, где ныне Аккерман, Оливия на лимане Гинаписа, то есть Буга, Херсонес на южном берегу Таврического полуострова, Пантикапея (ныне Керчь) на западном берегу Босфора Киммерийского, Танаис на низовьях Дона, Фанагория (позднее византийская Таматарха, русская Тмутаракань) на восточном берегу Босфора Киммерийского. Поселившиеся в этих колониях греки завязали оживленную торговлю с соседними степными варварами, покупая у них скот, кожу, шерсть, хлеб, меха, воск, мед и рабов и сбывая им ткани, вино, оливковое масло и различные предметы искусства и роскоши (между прочим, раскрашенную глиняную посуду) из Греции и Эгейских островов. Кроме торговли, ловля рыбы и заготовление ее впрок разными способами составляли один из важнейших промыслов этих греков. Торговые сношения сблизили греков с варварами, которые не только временно приезжали в греческие города, но даже оставались здесь на житье, обучались греческому языку и усваивали греческие обычаи. Вследствие всего этого греки должны были хорошо знать этих варваров и их быт. В V веке до н. э. одну из греческих черноморских колоний, именно Ольвию, посетил «отец истории» Геродот, прожил в ней довольно долгое время и, наслышавшись здесь рассказов о варварах, припомнив то, что писалось раньше его об этих краях (например, поэтом VII века Аристеем), составил этнографическое описание нашей страны, помещенное им в IV книге «Истории».

Известия Геродота о Скифии

Все пространство земель к северу от Понта Эвксинского от Истра (Дуная) и до Танаиса (Дона) и на двадцать дней пути к северу Геродот называет страной скифов. Страна эта прежде была занята киммерийцами, которые оставили свои следы в названиях Босфора Киммерийского, Киммерийских бродов, Киммерийских стен, Киммерийской могилы на Тирасе (Днестре). Скифы, жившие ранее в Азии, теснимые массагетами, перешли Аксарт (Сырдарью), вторглись в землю киммерийцев, которые ушли в Малую Азию. «Земля скифов, – говорит Геродот, – представляя собой равнину, изобилует травой и хорошо орошена; на ней протекают реки: пятиустный Истр (Дунай), за ним Тирас (Днестр), Гипанис (Буг); Борисфен (Днепр), Пантикап, Ипакирь, Герр, Танаис (Дон). Река Борисфен самая прибыльная: доставляет стадам прекраснейшие и очень питательные пастбища, превосходные луга, рыбу в огромном количестве; вода ее очень приятна на вкус и отличается чистотой среди мутных рек Скифии; вдоль ее тянется превосходная пахотная земля или растет очень высокая трава, там, где почва не засевается; в устье ее сама собой залегает соль; в ней ловятся для соления большие рыбы без позвоночника, называемые осетрами…» Страна скифов производит, по словам Геродота, хлеб, чечевицу, лук, чеснок, лен и коноплю; из животных водятся в ней лошади, быки, ослы, кабаны, олени, зайцы, козы, а также пчелы. В общем, таким образом, Геродотова Скифия охватывала степную и отчасти лесостепную область бассейнов Днестра, Буга, Днепра и Дона. «Численности скифов, – пишет Геродот, – я не мог узнать с точностью, но слышал два разных суждения: по одному, их очень много, по другому, скифов собственно мало, а кроме них живут и другие народы». Сообразно с этим Геродот называет скифами то все племена, живущие в Скифии, то один только народ, который господствовал над всеми другими. И характеристика образа жизни скифов выходит у Геродота разная. С одной стороны, он говорит о бедности и бездомовности скифов, о том, что у них нет ни городов, ни укреплений, что они со своими семействами передвигаются на телегах, что все они – конные стрелки из лука и пропитание получают от скотоводства, а не от землепашества. Но, с другой стороны, он же говорит о скифах-пахарях, которые живут плодами своего земледелия и торгуют хлебом. В частности, Геродот сообщает о населении Скифии следующее.

Ближайшие к Ольвии местности по Гипанису (Бугу) занимали каллипиды, а севернее их алазоны – народы оседлые и земледельческие, в остальном сходные с другими скифами, а еще севернее до самого истока Гипаниса – скифы-пахари (άροτήρες). Каллипидов Геродот называет эллинами-скифами, отмечая этим культурное влияние греков на скифов и, быть может, этнографическое слияние (позже их звали – Μιξέλληυες). По берегам Борисфена, выше лесистой местности Гилей (на низовьях Борисфена), доходя до реки Пантикап на востоке, жили земледельцы (γεωργοί), которых греки называли борисфенитами. За рекой Пантикап начинались земли кочевых скифов-пастухов, не сеющих и не пашущих, на пространстве в 14 дней пути от запада к востоку до реки Герр. Далее за Герром жили царские скифы (βασιλείοι), храбрейший и многолюднейший из скифских народов, который считал всех прочих своими рабами. Их земля простиралась до Танаиса, за которым на востоке жили савроматы, и до Таврической земли. Савроматы занимали пространство на 16 дней пути к северу; во всей их земле нет ни диких, ни плодовых деревьев. Севернее же их живут будины, занимающие местность, сплошь покрытую разнородным лесом.

Все эти племена говорили на разных языках, вследствие чего для сношения с крайним восточным народом – агриппаями – скифы и эллины пользовались семью переводчиками и столькими же языками.

Таковы данные Геродота о населении Скифии. На основе этих данных создается впечатление, что имя Скифии уже во времена Геродота было чисто географическим термином и что Скифия была населена, в сущности, разными народами различной культуры, которые все назывались скифами, как обитатели Скифии. Это впечатление подтверждается разноречивыми данными о наружности скифов и их быте. Современник Геродота Гиппократ в своей книге «О воздухе, водах и местностях» говорит о скифах так, что в скифах можно видеть народ монгольской расы: «Скифы походят только на самих себя: цвет кожи их желтый; тело тучное и мясистое, они безбороды, что уподобляет их мужчин женщинам». Те же разноречия приходится встречать и в описании быта скифов. Геродот называет скифов единоженцами; Гиппократ говорит о полигамии скифов; по одним известиям, скифы употребляли такую пищу, какая свойственна кочевникам: мясо, кобылье молоко, масло, творог и особый напиток вроде кумыса; по другим сведениям, скифы питались растительной пищей и т. д. Очевидно, что все эти разноречия происходят оттого, что писатели получали сведения о различных народах разного происхождения, стоявших на разных степенях культур, но объединенных одним именем скифов.

Скифы и славяне. Иранские элементы в Скифии

Здесь сам собой возникает вопрос: не было ли среди этих народов наших предков – славян? На этот вопрос ряд русских ученых отвечал утвердительно, основываясь на толковании речных названий и личных имен Геродотовой Скифии и на чертах быта, как он описывается Геродотом. Так, по мнению Забелина, некоторые имена скифских рек звучат совершенно по-славянски. Таковы Борисфен (Днепр), Истр (Дунай), Тирас (Днестр), Пората (Прут). Борисфен, по догадке Забелина, искаженное греками имя Березины, как, вероятно, назывался в старину Днепр (теперь это название удержалось только за его верхним притоком, принимавшимся прежде за его верхнее течение); Тирас – очевидно, искаженное греками Старый, как и называется теперь один из верхних притоков Днестра; Истр и Пората – несомненно, славянские имена. Забелин усматривает славянство и в самоназвании скифов, приводимом Геродотом: сколоты – то же, что позднейшие склавы греко-римских писателей; саклаб, секалиб, сиклаб – арабов. Аналогия быта скифов с бытом позднейшего приднепровского славянства также склоняет Забелина к мысли о тождестве скифских племен со славянами: то же занятие земледелием в среднем Приднепровье, та же торговля с Грецией, те же морские набеги на берега Малой Азии. Легко видеть, как шатка вся эта аргументация, основанная на рискованных филологических сближениях имен, на аналогиях быта, которые могли проистекать вовсе и не из родства племен, а из одинаковых условий жизни нашего юга. Между прочим, в гипотезе Забелина не объясняется, почему же при постоянном славянском населении нашего юга исчезли старые якобы славянские имена рек Борисфен, Тирас, Истр и заменились новыми Днепр, Днестр и Дунай.

Д.Я. Самоквасов в своих «Исследованиях по истории русского права» пошел еще дальше Забелина и вообще признал тождество скифов со славянами. За это тождество, по его словам, говорит прежде всего литературная традиция греко-римских писателей, которые обычно называют нашу страну Скифией, а русских славян – скифами. Иорнанд, например, делит варварскую Европу на две части: Германию и Скифию, разделяемые рекой Вислой; в Скифии он помещает «давний и многолюдный народ Винидский, по различию племен и поселений называемый различными именами, но преимущественно склавинами и антами». Византийские писатели, говорящие о нападении руссов на Царьград, – патриарх Фотий, Георгий Амартол и др. – совсем даже не упоминают имени славян: определяя народность неприятеля, осадившего Царьград, они называют его россами, народом «скифского» происхождения. В то же время землеписец Равенский (около 886 года), перечисляя европейские страны, называет Скифию прародиной славян: Sexta ut hora noctis scytharum est patria, unde sclavinorum est prosapia. Лев Диакон в своем описании войны Святослава с болгарами и греческим царем Иоанном Цимисхием совсем не пользуется именами «славяне» и «анты». Русская земля называется у него Скифией; русские воины – скифами; лодки, одежда, вооружение и оружие руссов, русские верования и русский язык называются скифскими; сам Святослав Игоревич именуется скифом. Даже в нашей летописи, по словам Самоквасова, есть данные, свидетельствующие о тождестве славян и скифов. Начальная летопись, перечисляя славянские племена, жившие в Восточной Европе, говорит между прочим: «улучи, тиверци, седяху по Днестру, по Бугу и по Днепру оли до моря; суть грады их и до сего дне; да то ся зваху от грек Великая Скуф». Но что следует из всех приведенных данных? Только то, что имя Скифии в приложении к нашей стране в литературной, книжной традиции греков и римлян пережило бытие самого племени скифов в нашей стране, что скифами они называли по книжной традиции всех обывателей нашего юга, независимо от их происхождения и только. Что касается известия нашей летописи, то оно, очевидно, заимствовано у греков. Само по себе это свидетельство таково, что из него нельзя, в сущности, вывести заключение о тождестве славян и скифов. Здесь констатируется только то, что страна, занятая известными славянскими племенами, называлась раньше у греков Великой Скифией.

Не ограничиваясь приведенными доказательствами, Д.Я. Самоквасов пытался найти подтверждение своей гипотезы о тождестве скифов и славян в остатках скифского языка, сохранившихся в собственных именах скифов. Но уже Шафарик в своих «Славянских древностях» пришел к иному выводу относительно этих остатков скифского языка. «Удивительно, – говорит он, – что даже при поверхностном знании языков зендского, мидийского и персидского замечается ясное и разительное сходство скифских слов с языками зендским и мидийским». Шафарик указывал на окончание xais в приводимых Геродотом личных именах, которые равняются зендскому kšies, новоперсидскому šah, в греческой передаче ξης; на окончание πειτης в тех же именах, которое равняется зендскому paitis, и т. д. Позднейшие исследования К. Цейса, К. Мюлленгофа, В. Томашека и В.Ф. Миллера над именами скифских царей и божеств вполне подтвердили эти первоначальные наблюдения и приводят к выводу, что скифы, если не все, то по крайней мере господствующие племена, были иранского происхождения. С этими выводами филологов вполне совпадают и некоторые известия о родстве скифов с иранцами, идущие от древних писателей. Сам Геродот роднит скифов с савроматами, жившими за Доном, позднейшими сарматами. Но сарматов Диодор Сицилийский называет выходцами из Мидии; Плиний считает их также ветвью мидян. Аммиан Марцеллин самих скифов считает единоплеменниками персов. Так падают вышеизложенные аргументы Д.Я. Самоквасова о тождестве скифов и славян.

Но центр тяжести в аргументации Самоквасова покоится на сопоставлении быта скифов и славяноруссов. Геродотовы скифы, говорит он, и славяноруссы последних столетий язычества одинаково поклонялись огню, небу, земле, солнцу, луне и богам борьбы с природой и людьми. Скифы и славяноруссы не имели храмов, поклонялись своим богам только посредством жертвоприношений и особенно почитали бога войны, не имели специальных служителей богам – класса жрецов, но имели многочисленных гадателей, знахарей-волхвов, кудесников и т. д. И в разных подробностях верований и культа скифов и славян встречаем черты разительного сходства. Скифы, встречавшие труп царя, проделывали приблизительно то же самое, что и славяне на похоронах своих покойников, по туземным свидетельствам (житие Константина Муромского) и иноземным (Ибн-Даста) – отрезали себе часть уха, обрезали волосы, делали порезы на руках, царапали лоб и нос, прокалывали левую руку стрелами и т. д.; в могилу царя скифы клали одну из его жен, предварительно задушив ее, а также виночерпия, конюха, вестовщика, то есть делали то же самое, что позже делали русские, погребавшие вместе со своими государями их жен, рабов, рабынь и близких людей – секретаря, визиря, лекаря и любимца, как рассказывают арабы. Над могилой умершего царя скифы делали земляную насыпь, на которой по истечении года справляли поминки, принося в жертву 50 всадников, подобно тому как справляли тризну на могильном холме и родственники умершего у славян.

Но все это сходство верований и обрядов скифских и славянских вовсе еще не есть доказательство непременного тождества скифов и славян. Ведь с подобными же верованиями и обычаями, какие констатированы Геродотом у скифов, приходится встречаться и у других народов, а не у одних славян. Подобные же верования и обычаи можно констатировать и у германцев; отдельные черты можно заметить и в культе египтян и финнов и т. д. Очевидно, что в религиозной эволюции, через которую проходят разные народы, как в эволюции общечеловеческой психики встречаются сходные моменты.

То же самое, в сущности, приходится сказать и о сходстве юридических обычаев скифов и славян, на которые также ссылается Д.Я. Самоквасов в доказательство тождества славян и скифов. Скифские цари, по рассказу Геродота, вместе с преступником казнили и его детей мужского пола. Самоквасову этот обычай напоминает постановление Русской Правды, в силу которого разбойник осуждался на поток и разграбление с женой и детьми, и он не прочь видеть здесь одно из доказательств тождества скифов и славян. Но несомненно, что здесь проявляется не тождество племен, а общий всем первобытным народам инстинкт общественного самосохранения – желание уничтожить врагов общества со всем их отродьем. Точно так же у разных народов на известной ступени их политического развития существовал обычай решать свои тяжбы убийством и кровью – око за око, зуб за зуб, на что также указывает Самоквасов как на доказательство тождества скифов и славян.

Итак, в распоряжении исторической науки нет данных, которые бы давали право с уверенностью говорить не только о тождестве скифов и славян, но и нахождении среди скифов славян, о распространении первоначальной славянской оседлости в южных степях России. Лингвистические данные обнаруживают иранство скифов или, по меньшей мере, присутствие среди них иранских племен.

Сарматы в Скифии; их племена

Господство скифов в степных пространствах нашего юга заменилось с течением времени господством сарматов, вследствие чего и наша страна получила у греков и римлян имя Сарматия, которое держалось в книжной традиции столь же долго, как и имя Скифия.

Сарматы, во времена Геродота кочевавшие где-то за Доном, в IV веке до н. э., по свидетельству Скилакса, продвинулись на запад и жили уже по обеим сторонам Дона. В конце I века до н. э. и в начале I века н. э., в известиях Страбона, Овидия, Диона Хризостома, сарматы выступают уже как главная орда на всем протяжении от Меотиды (Азовского моря) до Истра, а Диодор Сицилийский поясняет, что «сарматы, выведенные скифами из Мидии, со временем размножились, опустошили и обратили в пустыню большую часть Скифии и прогнали ее население». Но как видно из показаний Страбона и других писателей того же времени, древнейшее «скифское» население наших степей не исчезло под сарматским натиском, но стало жить вперемежку с сарматами.

Новые племена, нахлынувшие в наши южные степи, по словам Страбона, в большинстве были кочевниками и только кое-где, около Истра и Меотиды, занимались земледелием. Они жили в войлочных кибитках, перевозимых на возах, и переходили со своими стадами с места на место. Народ этот был воинственный, славившийся умением вести войну на конях. Их всадники имели шлемы и панцири – кожаные и металлические; в битве употребляли копья, луки и мечи. Изображения сарматов-языгов на римских барельефах колонны Марка Аврелия и на керченских фресках вполне подтверждают эти сообщения: варварские всадники здесь имеют на себе или короткие кирасы, или длинные, ниже колен, халаты с нашитыми на них твердыми пластинками. По словам Павсания (II в. н. э.), сарматы, за недостатком железа, очень искусно выделывали свои панцири из пластинок, нарезанных из конских копыт (такие панцири действительно находятся в раскопках). Говоря о наружности сарматов, античные писатели отмечают, что сарматы отличались длинными рыжеватыми (flavus) волосами, вид имели суровый и дикий; одежда их имела полное сходство с персидской.

В половине I века н. э. господствовавшая на правом берегу Днепра сарматская орда языгов передвинулась далее на запад и заняла земли между Дунаем и Тисой. После ухода языгов господствующим племенем в наших степях стало другое сарматское племя – роксоланы, то есть белые аланы. Во II веке за кочевниками наших степей утверждается имя алан, которое вытесняет собой из употребления прежнее имя сарматов. В конце II и начале III века на Черноморье проникают с севера германские племена готов и герулов. Готы заняли земли по Днепру и далее на запад до Дуная и предгорий Карпат, разделившись на восточных – остроготов, иначе грейтунгов, и западных – визиготов, иначе тервингов; герулы расположились восточнее – над Меотидой и частью в Крыму, аланы оттеснены были в Придонские и Прикавказские степи. Кроме того, по-видимому, часть их была покорена готами и вошла в состав Готской державы.

К какой же ветви народов относили сарматов древние писатели? Плиний говорит, что, по слухам, сарматы родственны с мидянами.

Диодор Сицилийский прямо утверждает, что сарматы были выведены скифами из Мидии. Как же можно отнестись к этим утверждениям древних писателей? «Трудно думать, – говорит В.Ф. Миллер, – что такое убеждение древних писателей о родстве сарматов с мидянами не имеет никакого основания. Мидяне и персы были хорошо известны грекам и римлянам, и едва ли без основательной причины могла какому-нибудь древнему географу явиться мысль сближать между собой по происхождению два таких друг от друга отдаленных народа, как сарматы и мидяне. Мы можем не придавать значения утверждению Диодора Сицилийского, что сарматы были выведены скифами из Мидии, но должны допустить, что это утверждение было вызвано желанием объяснить положительный факт, представлявшийся странным, именно этническую близость сарматов с мидянами, состоявшую, конечно, в том, что оба народа говорят близкими друг к другу простыми языками. Родство сарматского языка с мидо-персидским должно было быть известно грекам, из которых многие, вследствие известных отношений к персам, имели случай хорошо изучить персидский язык» («Осетинские этюды», ч. III).

Сарматы и славяне

Не все, однако, историки приходили к таким выводам. По мнению И.Е. Забелина, те народы, которые греко-римские писатели называют сарматами, были на самом деле не сарматы, а славяне. Сарматами греко-римские писатели называли наших славян ради высокого стиля, избегая простонародных имен и прибегая к книжным. Ранее таким книжным именем было имя скифов. Но после поражения скифов Митридатом Понтийским во II веке н. э. слава этого имени померкла, и греко-римские писатели взяли другое имя – сарматы. Имя сарматов прочно утвердилось у них за славянами, в отличие от германцев, а Сарматией римские писатели стали называть именно область славянских поселений.

Что так называемые сарматы были собственно славяне, это, по мнению Забелина, видно из их племенных имен, как они передаются у Страбона (умер в 45 г.) и Птолемея (II в. н. э.). Страбон около Днестра помещает тирегетов, а за ними далее на восток языгов, на север бастарнов, между Днепром и Доном роксолан, на низовьях Дуная певкинов, а на западном побережье Каспия – витиев. По Забелину, все эти племена не кто иные, как тиверцы нашей летописи, жившие по Днестру, языки, быстряне, русь, буковины, вятичи. Таким образом, здесь открываются не только исторически известные племена восточных славян, но и еще новые – языки, быстряне, буковины. Другие племена восточных славян Забелин открывает у Птолемея. В ставанах Птолемея он видит словен нашей летописи и путем разных догадок открывает их местожительство как раз около озера Ильмень; в саварах Птолемея – наших северян; в стурнах – обитателей бассейна Припяти, в которую-де впадает река Стырь, неподалеку от которой находится Тур-озеро, Туриск город, Турья река и Туров город; стурны – это туровцы нашей летописи; в идрах Птолемея Забелин усматривает дреговичей, а в хунах – кыян нашей летописи. Воображение Забелина уносится так далеко, что он открывает позднейшие русские города в городах, о которых упоминает Птолемей: Азагарион – это Чигирин (кстати сказать, построенный заведомо во второй половине XVI века), Лейнон – Волынь, Сарвакон – Червень и т. д. Так как ни у Страбона, ни у Птолемея нет собственно определенных показаний о местожительстве этих племен и расположении городов, Забелин свободно производит все свои сближения и толкования. Но при этом он наталкивается на одно серьезное препятствие: сарматы в известиях римских и греческих писателей являются кочевниками, между тем как славяне изображаются у них народом оседлым, земледельческим. Забелин старается обойти это препятствие таким образом. По его мнению, римские и греческие писатели изображали быт сарматов не по действительным наблюдениям, а по установившимся представлениям о Скифии и ее обитателях. Скифия по древним понятиям означала степь; кто жил в скифии, тот непременно был кочевником. Так поступил, между прочим, и Аммиан Марцеллин, давший наиболее подробное, но чисто фантастическое изображение быта этих мнимых сарматов.

Нельзя, однако, не видеть искусственности и натянутости этого последнего соображения. Трудно допустить, чтобы римляне хорошо не знали сарматов, с которыми у них было так много дел в I, II и III веках, и оседлых земледельцев представляли только по традиции кочевниками. С роксоланами они воевали в 69 году н. э. по случаю вторжения их в Мизию. Тацит, рассказывая об этом, изображает роксолан кочевниками: по его словам, они вовсе не способны к пешим сражениям; когда же поотрядно пускаются в бой на конях, то едва ли какая рать может устоять против них. Чтобы избавиться от их нападений, римляне должны были посылать им ежегодные подарки. При Марке Аврелии сарматские племена – языги, роксоланы, аланы и др. – воевали с римлянами в союзе с маркоманнами. Но особенно ожесточенную борьбу с сарматами империя вела в последние три десятилетия III века при императорах Аврелиане и Пробе, которые получили даже титул Сарматский. Борьба эта продолжалась и при их преемниках до Константина Великого включительно. Все это дает полное основание предполагать, что в римское общество должны были проникать более или менее верные сведения о сарматах. Поэтому нет основания не доверять известиям современных римских писателей, изображающих сарматов кочевниками. А если так, то нельзя видеть в них славян, о которых с самого начала греко-римские писатели говорят как об оседлом, земледельческом народе.

Народность сарматов

Что касается сближения имен, то оно является также натянутым и несостоятельным. Наблюдения новейших исследователей над остатками языка сарматов, сохранившимися в их собственных именах, приводят к заключению, что сарматы были иранцы, и таким образом вполне подтверждают заявления древних писателей о родстве сарматов с мидянами и персами. Покойный В.Ф. Миллер указывает, что имя царя языгов, приводимое Дионом Кассием, – Βαυάδασπος находит этимологическое объяснение в иранских корнях van – побеждать и aspa – конь (укротитель коней); другое имя Ζαντικός сводится к иранскому глагольному корню zan – рождать; воинственный сарматский крик marha, упоминаемый Аммианом Марцеллином, сопоставляется с авестийским marha – смерть, новоперсидским marg – смерть; имя одного из сарматских племен Ρωξολανοί объясняется из иранского корня rohs – светлый и значит «светлые аланы»; имя языгов объясняется из корня yazu – большой, высокий и т. д. Иранство сарматов Миллер доказывает и другими косвенными признаками. Одним из самых видных сарматских племен являются аланы. В Средние века имя «алан» асоциируется с кавказским народцем, именуемым у грузин ос, у нас в старину ясы, теперь осетины. Исследование же языка осетин совершенно определенно указывает на его принадлежность к иранской семье. По историческим свидетельствам и данным лингвистическим, нынешние осетины являются только остатками крупного племени, которое кочевало когда-то на равнинах Предкавказья до самого Дона и даже по Дону. Но роксоланы, кочевавшие от Днепра до Дона, были теми же аланами (светлые аланы). Значит, по всему протяжению наших степей до конца IV века господствовал иранский элемент. Этим объясняются названия крупнейших рек нашего юга – Дон, Днепр, Днестр, в которых слышатся корни, родственные осетинскому дон, что значит река. Этим же объясняется, вероятно, существование многих имен в греческих надписях Ольвии, Пантикапеи и особенно Танаиды, которые выводятся из иранских корней; этим же объясняются и иранские названия некоторых городов нашего юга, как, например, Ардабда (Феодосия), то есть семисторонний город, Сугдая (Судак) – святой, чистый.

Итак, на памяти истории степи нашего юга в течение продолжительного периода, почти в тысячу лет, были обиталищем преимущественно иранских племен. Как скифы, так и сарматы поддерживали деловые сношения, с одной стороны, с греческими колониями, раскиданными по берегам Черного и Азовского морей, с другой стороны, с восточными соплеменниками – иранцами, которые присылали их князькам оружие, драгоценные ткани и т. д. Таким образом, скифы и сарматы подвергались двойному влиянию эллинской и иранской культур, и под этим влиянием сложился у них своеобразный быт, своя собственная скифо-сарматская культура, памятники которой в огромном количестве остались на юге нашей страны и в настоящее время усердно изучаются нашими археологами.

Скифо-сарматские курганы

Скифо-сарматские древности открываются в погребальных курганах. Во многих местах нашего степного пространства на гладких равнинах возвышаются насыпи значительной величины и правильной формы. Некоторые из них имеют вид земляных пирамид до 10 саженей высоты и до 150 саженей в окружности, обложенных у основания камнями. Их зовут обыкновенно толстыми могилами. Наряду с ними иногда поднимаются продолговатые насыпи меньшей величины, называемые долгими могилами. Эти насыпи издавна привлекали к себе внимание обитателей степей, которые догадывались, что эти насыпи – могилы знатных людей и царей прежних народов и могут содержать разные сокровища. Вследствие этого степные курганы издавна раскапывались людьми, искавшими клады и сокровища, и небезуспешно. Обратили на них внимание и ученые люди, археологи.

Припомнив, что рассказывает Геродот о погребении царей и знатных людей у скифов, археологи пришли к заключению, что эти курганы представляют собой скифские могилы. Содержание Геродотова рассказа об этом погребении должно было и ученых привлечь к раскопкам, ибо обещало богатую научную добычу. Геродот рассказывает, что всех царей скифы погребали с особыми почестями и особым образом. Тело умершего, вскрыв живот и вычистив, наполняли благовонными семенами и травами, обмазывали воском, укладывали на колесницу и везли по степи к ближайшему подвластному народу, оттуда к следующему и т. д., пока не объезжали все подвластные племена. «Кто привезенное тело примет, делает то, что и царские скифы: урезывают себе ухо, остригают волосы, порезывают кругом мышцы, царапают лоб и ноздри и прокалывают левую руку стрелами». Каждое племя, встретив останки царя, потом сопровождало их до места погребения. Народу, таким образом, скапливалось в шествии великое множество. Места погребения находились в стране, называемой Герра, как назывался и народ, там живший, в том месте, до которого можно было плыть по Борисфену (значит, около порогов). Здесь вырывали большую четырехугольную яму, а в ней устраивали отдельные пещеры, как бы особые комнаты, из которых в одной погребали царя на кровати, водрузив по сторонам копья и устроив на них крышу из брусьев и ивовых прутьев. В остальных пещерах, сначала удушив, погребали одну из царских жен, виночерпия, повара, конюшего, письмоводца, вестоносца и царских коней, вместе с золотыми чашами и со всякими драгоценностями из одежды и домашнего обихода, большей частью тоже золотыми. Совершив похороны, все присутствующие засыпали могилу землей, стараясь сделать насыпь как можно выше… Через год справлялись поминки, при чем погибало еще 50 человек, самых лучших служителей умершего царя, и 50 наилучших коней. Их убивали и мертвых всадников на мертвых лошадях ставили на столбах и кольях вокруг кургана. Таким образом, на основании Геродотова рассказа можно было надеяться найти в курганах-могилах предметы скифского быта, домашней обстановки. Эти ожидания вполне подтвердились. Курганы дали обильные коллекции предметов быта разного времени, и притом не одних только скифов, но, по-видимому, и соплеменников их – сарматов. Различить то, что принадлежит скифам и что сарматам, ввиду их родства и однородности культурных влияний, под которыми они находились, не представляется возможным. Полученные археологические данные приходится поэтому признавать как данные одной скифо-сарматской культуры.

Кульобская могила

Раньше других царских могил, в 1831 году, была раскопана и обследована могила куль-обская в 6 верстах от Керчи. Гробница ее имела квадратную форму с крышей и состояла из каменных плит. В ней стоял кипарисовый саркофаг царя, а рядом такой же другой саркофаг, очевидно царской супруги (он, впрочем, истлел, и от него сохранились только ручки и ножки). Саркофаг царя разделялся на две части: в одной было положено тело царя, а в другой его оружие; между прочим здесь найден был меч с рукоятью, обложенной золотом, с надписью. Царь был погребен с различными драгоценностями. На стенах гробницы висели дорогие платья, которые, конечно, истлели; от них остались только металлические украшения в виде золотых и электро-новых (из смеси золота и серебра) бляшек. На голове царя уцелела войлочная шапка в виде башлыка, унизанная различного рода драгоценностями. Среди других предметов здесь найдены были четыре амфоры греческого типа и знаменитая куль-обская ваза, хранящаяся ныне в Эрмитаже. В углу гробницы найден скелет коня, а рядом головой к нему лежал скелет, вероятно, раба-конюха. Посредине гробницы на земле найден скелет царицы. Царица имела на голове электроновую диадему, на шее золотое сканное монисто с привесками и золотую гривну, на руках золотые браслеты с изображением охоты грифов на оленей.

Чертомлыцкая могила

Вторая замечательная «скифская» могила – Чертомлыцкая (верстах в 20 от города Никополя Екатеринославской губернии) – была раскопана И.Е. Забелиным в 1862 году. Могила представляет обширный курган высотой до 26 саженей по откосу и до 165 саженей в окружности, обложенный при подошве сажен на 7 камнем. Когда этот курган был раскопан на 1,5–2,5 аршина сверху, стали попадаться черепки разбитых амфор и разные вещицы, составлявшие конский убор: железные удила, бронзовые баранчики, пуговицы, запоны разные в виде птичьей головы, бронзовые, золотые и серебряные бляхи разной величины и формы, колокольчики, соединенные с бляхами железной цепочкой, бронзовые стрелки и т. д. Под ними найдены были бронзовый прорезной шар с трубкой для надевания на древко, бронзовые изображения львов, драконов и птиц; также с трубками для надевания на древко. Когда в насыпи прорыт был известный участок до глиняного материка, обнаружилась продолговатая четырехугольная яма, засыпанная черноземом, и в стороне от нее еще пять ям, две небольшие овальной формы, а три побольше – квадратные. В одной могиле овальной формы был найден остов человека, лежавшего лицом к главной гробнице. На шее у него был серебряный, покрытый листовым золотом обруч, около правого уха золотая серьга греческой работы, на среднем пальце правой руки – золотое, свитое спиралью из проволоки кольцо; рядом со скелетом справа лежали железное копье и такая же стрела или дротик, причем древки их уже совершенно истлели; у тазовой кости – кучка бронзовых стрелок с ясными следами истлевшего кожаного колчана. В другой овальной могиле лежал в том же положении скелет, у которого на шее был золотой витой массивный обруч (около 0,5 фунта весом), у головы справа – кучка бронзовых стрел с остатками древец, которые были расписаны киноварью поясками; подле кисти левой руки найдено еще несколько таких же стрелок. В квадратных могилах было найдено 11 конских скелетов, из них 5 с серебряными уздечными нарядами, а 6 с золотыми уздечными и седельными. Уздечные наряды состояли из массивного наносника, изображавшего бюст какого-то животного, из 2 больших блях с изображением птиц, из 2 небольших массивных пуговиц, из 6 больших пуговиц или блях с ушками. Седельный наряд каждого коня заключал: 4 пластины, украшавшие седло, 4 большие пуговицы или бляхи с ушками, железную пряжку и серебряное кольцо, вероятно, от подпруги. На двух конях, кроме того, находились шейные бронзовые уборы из больших и малых блях в виде полумесяца с привешенными колокольчиками. Главная могила оказалась расхищенной; на дне ее, после того как вынут был чернозем, оказались отпечатки красок голубой и карминной, по-видимому от стенок гроба, остатки истлевшего дерева и тростника, железные скобы и гвозди. Это расхищение произведено было через особую подземную лазейку, выкопанную сбоку кургана. Но похититель не все успел вынести – лазейка обвалилась и засыпала его землей, а часть набранных им в могиле вещей оказалась в подземном коридоре и пещерках, выкопанных в виде ниш из этого коридора. Тут найдены: 2 большие медные вазы, одна с шестью ручками в виде козлов, бронзовый светильник о шести рожках, 5 колчанов бронзовых стрел, 7 ножей, меч с рукояткой, обложенной золотом, бронзовое ведерцо, куча золотых блях (около 700 штук) с множеством золотых пуговок, служивших украшением какой-либо одежды или покрывала, остатки которого лежали под этими вещами. На четырехугольных бляшках изображена в профиль сидящая женская фигура с зеркалом в левой руке, а перед ней стоящая фигура скифа, пьющая из рога; на других бляшках изображены женские головы, розетки, Медузина голова; больше всего бляшек треугольных горошчатых. Тут же были найдены 2 золотых перстня, один с резным изображением собаки, другой с изображением быка, золотое массивное кольцо, золотой наконечник от ножен меча, золотая чеканная доска, служившая покрышкой для лука, другая с ножен меча – обе с изображением сцен из греческой мифологии, 5 мечей с рукоятками, покрытыми чеканным золотом, причем на четырех изображены грифоны и олени, а на пятом превосходно вычеканено изображение охоты и вверху две бычьих головы без рогов, много пластинок от железных и бронзовых наборных поясов и т. д.

Но хищники, к счастью, не попали в побочные четыре гробницы, которые выкопаны были по углам главной гробницы на два аршина ниже ее уровня и сообщались с ней покатыми спусками. В этих могилах найдены мужские скелеты и женский, по-видимому царицы. Мужские скелеты имели бронзовые или золотые обручи на шее, с изображениями львов на концах, на руках золотые браслеты, на пальцах золотые кольца, у пояса, с левой стороны, ножи с костяным черенком и мечи с рукоятью, покрытой золотом с грубыми изображениями грифонов и оленей, на чреслах пояса, состоявшие из бронзовых пластинок, подле – колчаны с бронзовыми стрелками, копья и стрелы с железными наконечниками; у одного остова в головах лежала бронзовая чашка с серебряными ручками и серебряный кувшинчик, у других лежали глиняные амфоры. У женского остова на шее был найден золотой массивный гладкий обруч около 1 фунта весом с изображением по концам львов; около ушей две серьги, состоящие из колец с семью подвесками каждое; на лбу золотой чеканный травами венчик с бляшками в виде цветков и розеток; около головы и всего корпуса лежали рядом 57 четырехугольных бляшек с изображением прямо сидящей женщины и стоящего справа от нее мальчика – с зеркалом в руке (бляшки эти служили каймой какого-либо покрова); на кистях рук были широкие гладкие золотые браслеты и стеклянные бусы, на девяти пальцах гладкие золотые перстни, а на одном с изображением летящей степной птицы вроде драхвы и т. д. Кроме скелетов и украшений, с которыми были положены в могилы трупы, в одном из этих подземелий найдена была целая куча золотых украшений в виде пластинок с изображениями драконов, львов, оленей, трав, цветов, плодов; драконов, терзающих оленей; драконов, борющихся со сфинксами; в виде бляшек круглых, четырехугольных, треугольных с изображениями Медузиной головы, Геркулеса со львом, льва, терзающего оленя, грифа, зайца, тельца и пр.; в виде пуговиц разной величины и формы, бус, украшенных сканью, запон в виде сфинксов и т. п. Всего найдено около 2500 предметов. По-видимому, все эти украшения нанизаны были на одежды, которые повешены были в этом подземелье и затем истлели (остались крючки, на которых они висели, и перетлевшие ткани). В другом подземелье найдена была знаменитая серебряная ваза вышиной в аршин и в диаметре до девяти вершков с изображениями сцен из скифской жизни; подле нее – большая плоская чаша на поддоне, украшенная желобками и травным узором, с двумя ручками, под коими изображены рельефно женские фигуры; на ней – большая серебряная ложка с рукоятью, украшенной в конце кабаньей головой. Наконец, в этих же подземельях найдено было несколько глиняных амфор греческой работы.

Быт скифов и сарматов

Подобные же вещи найдены были и в других могилах того же типа в Екатеринославской, Таврической, Киевской, Полтавской и Харьковской губерниях и в области Кубанской. Все эти предметы, найденные археологами, подтверждают и дополняют те известия о быте скифов и сарматов, которые мы имеем от древних писателей.

Мы видели, что Геродот восточных скифов называет не сеющими и не пашущими. Современник Геродота Гиппократ дает яркое изображение этого быта. «Называются они кочевниками, – пишет он, – потому что у них нет домов, а живут они в кибитках, из которых наименьшие бывают четырехколесные, а другие шестиколесные; они кругом закрыты войлоками и устроены подобно домам, одни с двумя, другие с тремя отделениями. Они непроницаемы ни для воды, ни для снега, ни для ветров. В эти повозки запрягают по две и по три пары безрогих волов. В таких кибитках помещаются женщины, а мужчины ездят верхом на лошадях; за ними следуют их стада овец и коров и табуны лошадей. На одном месте они остаются столько времени, пока хватает травы для стад, а когда ее не хватит, переходят в другую местность. Сами они едят мясо, пьют кобылье молоко и едят иппаку (сыр из кобыльего молока)». С этим описанием сходны и описания быта сарматов, даваемые Страбоном и другими греко-римскими писателями. Археология вполне подтверждает эти данные. Почти все изображения, найденные в могилах Скифии и Сарматии, рисуют нам быт степных кочевников: на Чертомлыцкой вазе изображены сцены приручения коней; на бляшках мы видим скифов, охотящихся в степях за зайцами; в другом месте 3 всадника преследуют оленей и т. д. Конь является лучшим товарищем и другом скифа, и скиф не расстается с ним и по смерти, кладя его с собой в могилу, иногда в богатом золотом и серебряном уборе. Изображения скифов на вазах и бляшках и найденные в могилах вещи дают возможность восстановить одежду скифов: это одежда лихих наездников. Скифы носили рубахи, не доходившие до колен, с узкими рукавами и кожаные узкие или матерчатые широкие штаны. Поверх надевали или безрукавки, или короткие кафтаны с узкими рукавами и косыми полами, более длинными спереди, чем сзади; некоторые были опушены мехом. Существенной частью скифской одежды был кожаный пояс с прорезами и пряжкой, на котором они носили колчан со стрелами, лук и меч. Обувью у скифов служили кожаные полусапожки, перевязанные двумя ремнями. На голове скифы носили башлыки из кожи или верблюжьей шерсти, состоявшие из нескольких кусков, причем один из них закрывал затылок и спускался на спину. Цари носили повязки (диадемы) и дорогие шапки из материи, кожи и металла, опушенные мехом. Женщины носили длинные одежды с длинными узкими рукавами и головной убор вроде кокошника. Как мужская, так и женская одежда украшалась нашитыми на нее бляшками круглой, овальной, четырехугольной формы, количество которых, а равно и материал зависели от знатности лица. На одежде куль-обского царя было повешено 266 золотых бляшек весом до 2,5 фунта в общей сложности, а на платье царицы золотых бляшек было на 3,5 фунта (474 штуки). Кроме бляшек, украшением одежды служили металлические и стеклянные бусы, трубочки с каемками, пуговки, привески и бубенчики. Скифы носили также украшение в ушах в виде серег (мужчины в одном правом ухе), шейные обручи, кольца и браслеты на руках. Вооружение скифов, по данным археологических раскопок, состояло из копий, мечей, топоров, луков со стрелами, щитов и лат, железных или бронзовых.

Греческое влияние на быт скифов и сарматов

Украшения, находимые в скифо-сарматских могилах, и различные предметы быта свидетельствуют о значительном греческом влиянии на быт наших степных варваров. Греки, очевидно, работали на варваров, сбывали им продукты своего производства. Среди глиняных сосудов в могилах попадается очень много расписных ваз с греческим клеймом; попадаются бронзовые, иногда позолоченные зеркала, костяные пластинки с изображениями сцен из эллинской жизни и мифологии (бег колесницы, суд Париса). Особенно замечательна золотая пластинка из Чертомлыцкого кургана с рельефными изображениями национальной греческой жизни. Эта пластинка изображает как бы два этажа. В нижнем этаже на левой стороне группа женщин сидит внутри дома и прислушивается к тому, что происходит в соседнем помещении, которое представляет уже открытый дворик. Здесь группа из трех беседующих мужчин. Средняя из женщин изображена с сильным волнением на лице, между тем как изображение крайнего мужчины полно равнодушия и спокойствия. Впереди мужчин изображена женщина с ребенком, лицо ее печально. В верхнем этаже пластинки на правой стороне три фигуры, из которых одна изображает юношу в греческом одеянии, который с кинжалом в руке бросается на женщину, от него убегающую, а две другие фигуры удерживают юношу от покушения. На левой стороне изображен мужчина, который обучает натягивать лук маленького мальчика.

Греки делали для варваров вещи и с изображениями их собственной варварской жизни или же сцен столкновения варваров и греков. Сцены из варварского быта изображены на Чертомлыцкой и Кульобской вазах. Чертомлыцкая серебряная ваза имеет форму амфоры и была предназначена, вероятно, для вина: внутри ее шейки приделано мелкое ситечко, а в нижней части три носика; один в виде окрыленной лошадиной головки, а два в виде львиных головок. Подножие, шейка, ручки и все украшения густо вызолочены. Корпус вазы покрыт условными, стилизованными изображениями травянистой растительности вперемежку с совершенно реальными изображениями диких голубей и журавлей. Фриз занят сценами степной жизни. На первом плане изображены две спокойно пасущиеся лошади. Направо молодой скиф, припав на одно колено, арканом старается удержать бегущую от него лошадь; налево то же самое делает пожилой скиф, откинувшись назад и присев на корточки. В верхней части фриза два скифа спереди и один сзади обуздывают коня; рядом справа спокойно стоящий скиф вынимает что-то из мешка; за ним скиф стреноживает усталого коня; на левой стороне скиф, держа за узду коня одной рукой, другой поднимает ему ногу для осмотра. Над этими сценами изображены два грифона, терзающие оленя. Все фигуры – из литого серебра, прикреплены к полю фриза (в настоящее время не сохранились нити, изображавшие арканы и уздечки); изображение сделаны художественно, вычерчены отчетливо все детали. На Кульобской вазе (II–I вв. до н. э.) изображены сцены из военной жизни. Царь в золотой диадеме с усталым лицом, опершись на копье, сидит на возвышении и выслушивает вестника, стоящего пред ним на коленях, опершись на щит; рядом сидящий скиф натягивает на лук соскочившую тетиву; затем изображен скиф, который запустил другому в рот пальцы и исследует челюсть, причиняя больному большие страдания; далее один скиф перевязывает другому узкой тесьмой раненую ногу. Сцены из борьбы скифов и греков изображены на золотой пластинке ножен меча из Чертомлыцкого кургана. Предводитель греков зовет вперед своих отставших воинов; в это время предводитель скифов пытается нанести греку удар мечом. Следующая сцена – скиф хочет проткнуть копьем раненого молодого грека, которого пытается унести другой грек. В следующей группе грек мечом поражает уже раненого скифа, который отбивается от него топором; на помощь скифу несется всадник с копьем, но лошадь его споткнулась. За этой группой изображена сцена перевязки ноги у раненого грека, на лице которого изображено большое страдание. В конце изображена убегающая лошадь, сбросившая с себя воина, который лежит ничком на земле. Украшая вещи реальными сценами из скифского быта, греческие художники наряду с этим угождали вкусу варваров и условными орнаментами, вроде, например, вышеупомянутых грифонов, растений и т. п. Этот орнамент, имеющий много общего с искусством Средней Азии, по-видимому, приходил к скифам с востока от их единоплеменников, с которыми они имели сношения. Восточный вкус сказался также и в пестрой орнаментации золотых и бронзовых изделий драгоценными камнями и цветными стеклами.

Есть данные думать, что не все вещи, находимые в скифо-сарматских могилах, были привозного происхождения. На одной металлической пластинке с изображением льва и пяти других животных стоит греческая надпись Ποράχο. По-видимому, это имя мастера, который делал пластинку, и хотя оно изображено греческими буквами, но несомненно варварское (аналогично Фарнак). На одном сосуде прямо подписано по-гречески: ξηβανοχονταρούλας έπίει, то есть Ксебанокутарулас сработал. Имя это также варварское, а не греческое. Очевидно, скифы и сарматы, проживая в греческих колониях, научались там мастерствам разного рода. Возможно, что у них были и свои собственные технические знания, развившиеся в общении с восточными соплеменниками. К туземным скифским произведениям относятся, по-видимому, бронзовые и медные сосуды на довольно высоких ножках, иногда украшенные сверху рельефными фигурами барана, овцы, а иногда просто орнаментом. Это, быть может, были те самые котлы, в которых, по сообщению Геродота, скифы варили мясо жертвенных животных.

Обратное влияние скифов и сарматов на быт греческих колоний

Скифы и сарматы не только воспринимали культурное влияние греков, но и, в свою очередь, оказывали известное влияние на уклад греческой жизни на берегах Понта Эвксинского. Культурный синкретизм можно заметить не только в жизни скифов и сарматов, но и в жизни самих греков. Этот синкретизм происходил от племенного сближения греков и варваров. Уже Геродот отмечал это племенное сближение, указывая на эллинов-скифов, обитавших вблизи Ольвии, на дворец скифского царя в Ольвии. Но явственнее всего этот факт проявлялся в так называемом Боспорском царстве.

Ядром этого царства была греческая колония Пантикапея. К ней еще в V веке присоединился город Нимфея, входивший в состав Делосского союза, а в IV веке Феодосия, вследствие чего архонты Пантикапеи превратились в архонтов Боспора и Феодосии. Эти архонты покорили целый ряд варварских племен, живших по соседству, и сделались таким путем архонтами и царями. Вследствие объединения под одной властью греков (к комплексу Пантикапея, Нимфея и Феодосия присоединились еще Фанагория и Горгиппия, ныне Анапа) и варваров изменился совершенно внутренний жизненный строй в Боспоре Киммерийском. Вместо обычной греческой городской республики здесь установилась с течением времени монархия восточного типа. Вещественные памятники Боспорского царства обнаруживают сильную варварскую стихию в его жизни. В керченских катакомбах римской эпохи мы видим изображение не греков-горожан, а степных помещиков-коневодов и землевладельцев, отстаивающих свое достояние своими войсками, дружинами и отрядами. Эти люди не чистые греки. Анализ имен, сохранившихся на некоторых надгробных плитах, свидетельствует об их иранском, то есть скифо-сарматском, происхождении. Уборы богатых покойников, находимые в катакомбах; все эти шапки, диадемы, обилие золотых украшений говорят также о варварстве обитателей Пантикапеи. Греков и варваров сблизило не столько подчинение одной власти, сколько общая экономическая деятельность. Боспорское царство было крупным производителем и экспортером хлеба и рыбы. Ежегодно вывозилось отсюда в Афины около 400 тысяч медимнов хлеба. Хлеб этот производился окрестными варварами – таврами, скифами и сарматами, покупался и перепродавался греками. Это экономическое общение тесно сближало греков и варваров и приводило к их племенному слиянию. Племенной и культурный синкретизм открывается и в других греческих колониях нашего юга. В этом отношении особенно поучительным является рассказ Диона Хризостома, посетившего Ольвию в 100 году. По его словам, жители Ольвии уже нечисто говорили по-гречески, живя среди варваров, хотя и не утратили племенного чувства и знали почти всю Илиаду наизусть, боготворя ее героев, больше всего Ахилла. Одевались они уже по-скифски, нося шаровары и плащи черного цвета. Непрерывно вели они борьбу с варварами, которые затопляли и разоряли их города, но вместе с тем приезжали к ним торговать и т. д. Таким образом, на юге нашей страны совершался тот же самый процесс эллинизации варваров и варваризации эллинов, который происходил и в странах Передней Азии и Египта, особенно со времен походов Александра Великого и широкого рассеяния греков в пределах бывшего Персидского царства. На юге нашей страны вырабатывалась особая разновидность так называемой эллинистической культуры.

Эта культура, несмотря на то что была сметена приливом в наши степи новых варваров тюркского племени, не осталась без значения и влияния и для жизни русского народа. Ее семена от обитателей наших степей заносились далеко на север, в лесные области, к тем племенам, которые поглотила впоследствии русская народность. Таким путем эллино-скифо-сарматский мир принимал известное участие в культурной доисторической подготовке нашей народности.

Северные соседи скифов и сарматов

Какие же племена жили к северу от скифов и сарматов? Геродот называет невров, живших на севере от верховьев Днепра, андрофагов, живущих по среднему Днепру, меланхленов (черноризцев) – на восток от андрофагов, будинов, живущих на север от савроматов. Но что это были за племена и в каком отношении стоят они к позднейшему населению наших лесных пространств, на этот вопрос мы не можем отвечать по состоянию исторических сведений. Первые определенные свидетельства о населении наших лесных пространств имеются от римских и греческих писателей I и II веков. По словам Плиния Старшего, возле Вислы, которая была границей Сарматии, жили венеды. Тацит говорит, что венеды были рассеяны на огромном пространстве к востоку от Вислы, между певкинами, обитавшими у устья Дуная, и финнами. Александрийский географ и астроном Птолемей помещает венедов среди великих народов Сарматии, то есть Восточной Европы, вокруг Венедского залива (то есть Балтийского моря). Под именем венедов выступают впоследствии западные, преимущественно прибалтийские, славяне. Но несомненно, что это имя некогда было общим для всех славян: у эстонской чуди земля славянская и теперь называется vano, a славянин väne. Имя «анты», которым обозначаются черноморские славяне у писателей VI века, по-видимому, есть не что иное, как вариация того же самого имени «венедов». Кроме венедов, Птолемей обозначает обитателями Балтийского побережья судинов и галиндов, в которых исследователи видят литовцев (впоследствии такие имена носят ветви пруссов).

Итак, три группы племен, кроме уже перечисленных нами греков, скифов и сарматов, выдвигаются древнейшими историческими свидетельствами в Восточной Европе – славяне, литовцы и финны. Как же далеко распространялись в скифо-сарматскую эпоху эти племена в Восточной Европе?

Славянская прародина

Ученые, определяя по данным географической номенклатуры и могильным раскопкам, по данным сравнительного языковедения исконное местожительство славян в Европе, склонны в настоящее время думать, что эта «славянская прародина» захватывала бассейн Вислы, Карпатскую горную страну, бассейн Припяти, среднего Днепра с низовьями Березины и Десны включительно и верховья Днестра и Южного Буга. На севере славянские поселения смыкались и мешались с поселениями литвы, на востоке с поселениями литвы и финнов, а на юге оканчивались приблизительно на границе леса и степи.

В самое последнее время некоторыми филологами (академиком Шахматовым) выдвинуто мнение, что славяне передвинулись в очерченную территорию с бассейна нижнего Немана и Западной Двины, поменявшись местами с жившими южнее их финнами и литовцами. Но это мнение, опирающееся главным образом на филологические соображения, пока еще остается в стадии гипотезы, нуждающейся в дальнейших разъяснениях.

Местожительство литвы

Что касается литовской народности, то в XI–XIII веках областью ее распространения является бассейн Немана. Но есть основания думать, что первоначальная территория Литвы была шире, захватывала левые притоки Припяти, течение Березины, бассейн Западной Двины, верхнего Днепра и отчасти верхнеокский бассейн. Исследователями обращено было внимание на тот факт, что реки, протекающие на территории наших дреговичей, кривичей и частью вятичей, имеют большей частью неславянские названия, данные им, очевидно, прежними насельниками. Анализируя эти названия, исследователи открывают во многих из них литовские корни; между прочим, имя Упы прямо выводится из литовского нарицательного имени ире, что значит река. Но так как на этой же территории находятся реки с финскими названиями с окончанием на – ва, – га, -за, – ма, -ра, – са, -ша (например, Зельва, Русса – системы Немана, Дрисса и Обша – системы Западной Двины, Вязьма – системы Днепра), отсюда вытекает предположение, что литовцы жили в этих местностях вперемежку с финнами. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что в языке финнов не только западной группы (эстонцев и финнов), но и восточной (мордвы) существует немало слов, заимствованных из литовского языка. Значит, было время, когда и восточные финны были в общении с литвой. Часть литовцев, быть может, продвинулась и дальше на восток. В бассейне Цны, близ Тамбова, найден могильник с такими же вещами, которые находятся в могильниках области латышей.

Область распространения финнов

Иранское влияние

Эта область была также гораздо шире в скифо-сарматскую эпоху, чем впоследствии. Если финны были известны римлянам и грекам, надо думать, что они не были тогда заброшены в северных областях, но жили гораздо южнее, соприкасаясь с населением степей. Финское имя Волги – Ра у Птолемея – говорит в пользу этого предположения. К тому же самому ведет и современная гидрографическая номенклатура Восточной Европы.

В лесной области Европейской России мы находим множество рек с окончаниями на – ва, – га, -за, – ма, -ра, – са, -ша. Имена всех этих рек звучат не по-славянски и не могли быть даны славянами. Славяне, очевидно, получили их уже в готовности от народов, которые здесь жили до и во время расселения славян. Какие же это могли быть народы? Уже географы сделали наблюдение, что реки с названиями на вышеприведенные окончания распространены преимущественно в областях, занятых финнами. Филологи (Шегрен, Веске и др.) указали, что такие названия могли быть даны финнами. Но реки с подобными названиями мы встречаем и в тех областях, где застаем славянские племена радимичей, северян и вятичей. Таковы: Вехра (приток Сожа), Нерусса с Севой (притоки Сейма) – системы Днепра; Крома, Зуша, Угра, Жиздра – системы Оки и т. д. Самая Ока значит по-фински река (Йоки). Все это указывает, что финны до расселения славян жили гораздо южнее, чем позже, в начальные времена нашей истории. При этом, несомненно, они соприкасались непосредственно с иранскими народностями, жившими во время оно на юге нашей страны. Этим и объясняется тот факт, что в финских языках встречаются корни и даже целые слова иранского происхождения. По этим заимствованным словам исследователи заключают о сильном иранском влиянии на быт и культуру финнов. При посредстве иранцев финны ознакомились с металлами – прежде всего медью, а затем золотом (зарни), серебром (вотяцкое – взвесь, зырянское – езис; венгерское – ezüst, осетинское – äзвист) и др. Иранцы ознакомили финнов с начатками земледелия и домашними животными – коровами и овцами. Заимствованный термин для обозначения владыки – князя, хозяина (öksej) дает основание думать, что, по крайней мере, часть финнов пережила период некоторой зависимости от иранцев. Если так, то возможно, что и в том конгломерате народностей, который Геродот обозначал одним именем «скифы», были также и финские племена.

Итак, рассмотренные нами исторические свидетельства и лингвистические аргументы приводят к утверждению, что до конца IV века славян не было в южных степных областях нынешней Европейской России, что они держались в западной части лесной области, занимая бассейны Вислы, верхнего Днестра и правых притоков Припяти, нижней Березины и Десны, на пограничье, вероятно, мешаясь с соседями: на севере и востоке с литвой и финнами, на юге – с сарматами и частью с германцами (готами), стремясь, вероятно, расширить на их счет свою оседлость. Великие народные передвижения, происходившие в конце IV, V и VI веках, дали простор этому стремлению, и территория славянской оседлости в Восточной Европе за это время и непосредственно за тем, в VII–IX веках, увеличилась до громадных размеров.

Нашествие гуннов и вытеснение населения степей

В последней четверти IV века в наши степи нахлынул с востока новый народный поток – пришли гунны. Китайцам эти гунны известны были задолго до нашей эры как кочевые обитатели Монголии. Постоянные нападения этих Hiungnu и заставили китайское правительство создать те исполинские укрепления, которые все в совокупности составили известную великую стену. В последующие века часть этих гуннов передвигалась на запад. По известию одного географа II века (Дионисия Периэгета), гунны уже пребывали на западном берегу Каспийского моря; армянские писатели знают их под именем унк; знал их, по-видимому, и Птолемей. Затем они появляются уже недалеко от Дона, к северо-востоку и востоку от него. Около 370 года гунны разгромили аланов, живших около Меотиды и на левом берегу Дона, массу их перебили, остальных увлекли за собой и с увеличенными силами набросились на остготов, живших в Приднепровье.

По словам готского историка Иорнанда, подвластные готам роксаланы отделились от них при приближении гуннов и соединились с этими варварами. Остготы сами попали под власть гуннов, хотя сохранили своих королей, но до самой смерти Аттилы (453 г.) должны были ходить в гуннских полчищах даже против своих соплеменников вестготов. Последние, преследуемые гуннами, которые истребляли их со страшной жестокостью, в количестве 200 тысяч человек переправились на южный берег реки Дунай и выпросили у императора Валента позволение поселиться в Фракии (в 376 г.). Позже и остготы передвинулись из черноморских степей в придунайские области. На Черноморье удержались только небольшие остатки готов – в Крыму и около Керченского пролива (готы-тетракситы). За готами передвинулись в среднедунайские степи и гунны, увлекая за собой аланов и другие племена, ранее обитавшие в наших южных степях. В V веке уже застаем гуннскую орду на территории между Дунаем и Тисой, где перед этим жили языги.

Известия современников о наружности и быте гуннов

Гунны сделались, таким образом, соседями Восточной Римской империи. Римляне поспешили войти с ними в дружественные отношения и пользовались их помощью против других варваров и во внутренних усобицах. Римляне и греки имели, таким образом, возможность хорошо ознакомиться с этими варварами, и потому сведения, сообщаемые о гуннах римскими и греческими писателями, являются особенно ценными. Больше других сообщает о гуннах Аммиан Марцеллин. «Когда родятся у них дети мужеского пола, – пишет он, – они изрезывают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волос. Поэтому все гунны растут и стареют безбородыми, отвратительные и безобразные на вид, как евнухи. Однако у всех них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная; спина так сутуловата, что придает строению их тела что-то сверхъестественное. Я сказал бы скорее, что это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо вытесанные в образ человека, которые выставляются на мостах. Этой отвратительной внешности соответствуют их повадки, свойственные скоту: пищу они едят не вареную и ничем не приправленную; взамен обыкновенных съестных припасов они довольствуются дикими кореньями и мясом первого попавшегося животного, которое кладут себе под сиденье на лошади и так размягчают. У них нет домов, хотя бы тростниковых шалашей, и никакая кровля их не укрывает. Они живут, кочуя среди лесов и гор, закаленные от холода и голода. Они носят одежду наподобие туники из холста или меха и, раз продевши в нее голову, не спускают ее с плеч, пока сама не свалится лохмотьями. Голову покрывают меховыми шапками с опушкой и свои волосатые ноги обертывают козлиной шкурой. Такая обувь, конечно, затрудняет ходьбу, от чего они вообще неспособны сражаться на ногах пешими. Зато к своим лошадям, нескладным, но крепким, они точно прикованы; и справляют на их спинах всякого рода дела, иногда сидя по-женски. День и ночь они живут на лошади, на ней продают и покупают; так и спят, прилегши только к сухопарой шее своего коня, и грезят там преспокойно. На лошадях же они рассуждают сообща о всяких своих делах. Царской власти они не знают, но подчиняются избранным вождям». Рассказав о стремительности их нападения, о меткости их стрельбы и о ловкости в накидывании арканов, Аммиан Марцеллин продолжает: «Хлебопашеством гунны не занимаются, и никто из них не дотрагивается до плуга. Все они, без крова, без отчизны, без всякой привычки к оседлому быту, блуждают в пространстве, как будто все бегут дальше, перевозя за собой свои повозки, где их жены работают им одежду, родят и воспитывают их детей… Непостоянные и вероломные в договорах, гунны тотчас же переменяют свой образ действий, как скоро почуют, где прибыль: они не больше зверей понимают, что честно и что бесчестно. Самый разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Никакая религия не связывает их ничем. Они ни во что не верят и поклоняются только одному золоту. Нравы их так непостоянны и сварливы, что в один и тот же день они без всякого повода и ссорятся, и мирятся».

Аттила и его стан

Римляне платили им ежегодную дань, чтобы они не нападали на пределы империи. Но это, однако, не всегда гарантировало от нападений варваров. Нападения эти участились в особенности с той поры, когда вождем гуннов стал Аттила. Он несколько раз из-за Дуная навещал со своими полчищами области Восточной империи и страшно опустошал их. Между прочим грозил он этим областям войной и в 448 году. Чтобы предотвратить беду, византийский двор снарядил к Аттиле посольство с богатыми дарами и с просьбой о мире. В составе этого посольства был Приск, который и составил чрезвычайно любопытное описание своего путешествия в стан Аттилы и сообщил некоторые данные о гуннах.

Аттила встретил посольство недалеко от Дуная, на левом берегу его. Послы последовали за ним далее на север в его резиденцию. На пути им пришлось переправляться через несколько значительных рек. Их перевозили береговые жители на лодках-однодеревках и на плотах. В селениях отпускали им в пищу вместо пшеницы просо, вместо вина так называемый у туземцев медос. Служители послов получали то же просо и питье, добываемое из ячменя, которое варвары называют камос. «Переехав через некоторые реки, – продолжает Приск, – мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Этот дворец, как уверяли нас, был великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах. Он был построен из бревен и досок, искусно вытесанных, и обнесен деревянной оградой, более служащей к украшению, нежели к защите… Внутри ограды было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединенных, с резной работой, другие из тесаных и выровненных бревен, вставленных в брусья, образующие круг». «Аттила, – по словам Приска, – был мал ростом, грудь у него была широкая, голова большая, глазки маленькие, борода редкая, волосы с проседью; был он черен и курнос, как и вся его порода».

Распадение державы Аттилы; болгары и авары в южных степях Восточной Европы

Аттила после посещения Приска прожил только пять лет. Иорнанд рассказывает, что по смерти Аттилы на его могиле, по обычаю гуннов, был великий пир, называемый по-местному страва. Гунны воспевали славу и подвиги умершего и много пили. Они предавались попеременно противоположным чувствам и в печальный обряд вмешивали разгул общего пиршества. Со смертью Аттилы гуннская орда распалась, ибо между его сыновьями начались распри и усобицы. Подвластные гуннам народы восстали против них и выбили гуннскую орду из Паннонии. Часть гуннов поселилась на правом берегу Дуная в так называемой Малой Скифии (Добрудже) и в римских провинциях, под римским владычеством. Часть ушла за Дунай, обратно в черноморские степи. Иорнанд говорит, что они заняли те части Скифии, через которые проходит течение реки Днепра, называемой гуннами на их языке Вар.

Вслед за гуннской ордой в наших степях выступает в конце V века орда болгарская. Современники (например, писатель VI века Прокопий) считали болгар теми же самыми гуннами. Может быть, это и не были гунны из орды Аттилы, но весьма вероятно, что это было родственное гуннам племя и что гунны Аттилы слились с этой новой ордой. Остатки языка дунайских болгар (особенно личные имена и титулы), а также известия об их быте свидетельствуют о том, что это была тюркская орда или, по крайней мере, стоявшая под очень сильными влияниями тюркской культуры. В VI веке болгары делились уже на две ветви – кутургуров, живших на запад от Дона, и утургуров, живших за Доном около Меотиды. С самого конца V века болгары почти непрерывно нападали на византийские земли, причем в этих нападениях участвовали и славяне. В половине VI века Византия платила болгарам-кутургурам ежегодную значительную дань, но все же они постоянно опустошали придунайские земли.

В середине VI века продвинулись через наши степи в соседство с Восточной империей авары (обры нашей летописи). Аварская орда была, бесспорно, тюркского происхождения. Это были близкие родичи и земляки гуннов. Они и называются в источниках аваро-гуннами: вар-гунны, вар-хониты. Такое племя омонголившихся тюрков – уаргунны – до сих пор известно в Западной Монголии. В 60-х годах VI века авары завязали сношения с Византией и стали требовать и себе таких же подарков, какие получали от Византии болгары. Этот «союз» был принят византийцами, и авары наняты были для борьбы с врагами Византии. От современного историка Менандра мы узнаем, что авары воевали после того с какими-то савирами и утургурами и затем со славянами-антами. По приглашению императора Юстина они воевали с франками, затем принимали участие в борьбе лангобардов с гепидами на среднем Дунае (567 г.). Истребив гепидов, авары по договору с лангобардами поселились на их месте, вместе со своими союзниками болгарами-кутургурами. Так как вскоре же, в 568 году, лангобарды двинулись в Италию, авары остались господами всей среднедунайской низменности. Вторжение аваров не прошло бесследно для болгарских орд нашего юга. Авары раздробили восточную их ветвь. Часть их отступила на север – осела на средней Волге и нижней Каме и, спаявшись здесь с финнами, основала Болгарское царство, выступающее потом в известиях IX и X веков. Часть отодвинулась на юг и расположилась на восточном побережье Меотиды (позднейшие черные болгары), где была покорена хазарами (в конце VI в.). Западные орды частью ушли с аварами в Паннонию, а частью расположились в так называемом Углу (Ογγλος), между Днестром и Дунаем, «в безопасном и неприступном со всех сторон месте», защищенном болотами и реками. Некоторое время эти болгары находились в зависимости от аваров, но в 630 году они освободились от нее и вступили в союзные отношения с Византией. Но эти мирные отношения продолжались недолго. Болгары стали нападать на византийские земли, а затем около 670 года, под предводительством Аспаруха, перешли Дунай и поселились в Мизии. Подчинив здесь семь племен славянских, они основали Дунайское Болгарское царство, в котором болгарская орда через несколько поколений совершенно растворилась в массе славянских поселенцев.

Начало расселения славян

Описанные передвижения тюркских племен, происходившие в южных степях России, имели важные последствия и для славянского племени. Прежде всего, они выбили часть славянства, вероятно, ту самую, которая наиболее выдвинулась на юг в соседство с сарматами, из его местожительства и увлекли на запад. Рассказ Приска дает полное основание думать, что Паннония в V веке была наводнена не только гуннами, но и славянами (а также и готами). Перевозчики, угощавшие византийских послов медом и просом, были, несомненно, славяне. По-видимому, славяне же и построили деревянные хоромы для царя кочевников Аттилы. Но самое главное – передвижения тюркских орд смели то оседлое и полуоседлое население, которое к тому времени так или иначе успело распространиться по степям нашего юга. Оседлое население в наших степях перед этим составляли германские племена готов, а также, по-видимому, и некоторые иранские племена. Готы, как уже сказано, ушли на запад, частью были истреблены, частью ушли на юг. Сарматские племена также отчасти были истреблены, отчасти спаслись на запад и на Балканский полуостров; кроме того, остатки алан удержались на Дону и в Предкавказье (ясы нашей летописи, позднее – осетины). С исчезновением оседлого населения и главных масс кочевников из южнорусских степей двинулись в них славяне, потревоженные, всколыхнутые в своем старом местопребывании проходившими мимо них народными потоками. Славянская колонизация направилась двумя путями: на юг – к Черному морю и Дунаю, и на восток, обходя ближайшие побережья Азовского моря и низовья Дона, где владычествовали кочевники. Об успехах этой колонизации в половине VI века дают сведения современные историки: готский Иорнанд и византийский Прокопий. Иорнанд сообщает: «К Дунаю прилегает Дакия, как венцом огражденная высокими горами, по левой стороне которых и от верховья реки Вислы на неизмеримом пространстве обитает великий народ винидов. Хотя имя их и меняется теперь в зависимости от племен и мест, но главные названия их – склавины и анты. Склавины живут от города Новиодунского и так называемого озера Мурсийского до Днестра и на север до Вислы; анты же, храбрейшие между ними, – над излучиной Черного моря, от Днестра до Днепра». Это известие вполне подтверждает и Прокопий. По его словам, склавины и анты говорят одним языком и занимают великое пространство земли; большая часть земель по ту сторону Истра принадлежит им; область на север от Понта Эвксинского занимают бесчисленные народы анты. В известиях Прокопия славяне являются уже обитателями и Донского бассейна. Описывая народы, жившие по обе стороны Меотиды, Прокопий говорит, что далее на север живут бесчисленные народы антов.

Итак, начальная славянская колонизация степных пространств нашего юга имела место в V и первой половине VI века. Против этого положения стоят мнения ученых, отождествляющих славян с теми народностями, которые сменялись в наших степях до того времени, как выступили на них славяне под своим собственным именем. Мы уже имели случай касаться мнений, отождествляющих славян со скифами и сарматами. Остановимся теперь на мнении, отождествляющем гуннов и славян, и посмотрим, насколько оно убедительно.

Вопрос о народности гуннов; мнение Д.И. Иловайского

Славян в гуннах склонен был видеть И.Е. Забелин, но подробно и обстоятельно это мнение развито было Д.И. Иловайским в его «Разысканиях о начале Руси».

Гуннов Иловайский считает давними обитателями степей нашего юга, указывая между прочим на «хунов» в географии Птолемея. Так как, по известиям современников, гунны прибыли из-за Меотийских болот, то Иловайский приурочивает их коренное местожительство к области Кубани и нижней Волги. Отсюда они и двинулись на сарматов, своих западных единоплеменников (сарматов Иловайский считает также славянами). Чтобы помирить сообщения Аммиана Марцеллина о кочевом образе жизни гуннов с известиями Тацита и позднейших писателей об оседлом земледельческом быте славян, Иловайский считает винидов, то есть склавинов и антов, западной ветвью славянства, а гуннов – восточной, которая не успела еще перейти в такой степени к оседлому быту, как западная. Гуннов Иловайский не считает чистыми кочевниками-скотоводами и думает, что они занимались и земледелием, подобно позднейшим татарам. Переходя к наружности гуннов, как она описана у Аммиана Марцеллина, Иловайский не находит в ней характерных черт монгольской расы: Аммиан Марцеллин не говорит ни об узких глазах, ни о широких скулах, ни об остром подбородке. Отсутствие волос на лице, по мнению Иловайского, могло происходить или оттого, что гунны брились, или оттого, что порезами щек уничтожали луковицы волос, как сообщает и Аммиан Марцеллин. Другой современный писатель (V в.), Аполлинарий Сидоний, объяснял уродливый нос гуннов тем, что гунны нарочно сдавливали его у младенцев, чтобы он не слишком выдавался между щеками и не мешал надевать шлем. Иловайский не только принимает это известие, но и полагает, что и сдавленный череп гуннов, вероятно, происходил от уродования.

Кроме того, он указывает на преувеличение безобразия гуннов у Аммиана Марцеллина, который не видел их лично, а писал по рассказам напуганных ими людей.

Славянство гуннов, по мнению Иловайского, доказывается и данными их языка, именами их царей (Баян, Борис, Валамир и т. д.) и названиями напитков (мед, камос), похоронного пиршества (страва), которые переданы Иорнандом со слов Приска, ездившего в стан к Аттиле.

Большое значение в разрешении вопроса о народности гуннов Иловайский (как и Забелин) придает сближениям славян и гуннов, которые попадаются в источниках. Прокопий говорит, что склавины и анты соблюдают гуннские обычаи; Кедрен прямо говорит: гунны или склавины. Из западных или латинских летописцев Беда Достопочтенный называет гуннами западных славян; Саксон Грамматик говорит о войне датчан с гуннским царем, причем под гуннами разумеет западных славян, и т. д.

Последний аргумент, выдвигаемый Иловайским в пользу тождества гуннов со славянами, строится на исторической судьбе гуннов. «Если, – говорит он, – не признать в гуннах славян, то как же объяснить исчезновение гуннов, куда они в конце концов девались? Не могло же такое многочисленное племя затеряться в толпе народов, да и при том: какие это могли быть народы? Если гунны были ордой монгольского племени, то единственно подходящим народом, в котором могли вместиться гунны, являются венгры. Но венгры явились в припонтийские и придунайские степи только в конце IX века, следовательно, приблизительно 400 лет спустя. Где же все это время были гунны, и что они делали, если их не разуметь под именами болгар, уличей, северян и волынян? Да и по численности мадьяры были ничтожны сравнительно с гуннами».

Разбор мнения Д.И. Иловайского

Доводы Д.И. Иловайского имели огромное значение в разработке вопроса. Они заставили его противников внимательно пересмотреть данные источников, поискать новых доказательств и таким образом способствовали разъяснению дела. Но это их значение было именно косвенное, а не прямое. В своем положительном содержании доводы эти не могут быть приняты в настоящее время.

Во-первых, нельзя игнорировать тех свидетельств, которые идут из китайских источников и которые именем Hiung-nu, Хунь-ну, обозначают тюркские народы на их прародине, затем указывают и на дальнейшее передвижение их на запад. Во-вторых, нельзя так относиться к сообщениям о наружности гуннов, как это видим у Д.И. Иловайского. О наружности гуннов сообщает не один только Аммиан Марцеллин, кстати сказать, служивший в римском войске и имевший возможность лично видеть гуннов. Припомним, что пишет Иорнанд со слов Приска о наружности Аттилы, которого он считает типическим представителем своего племени: узкие глаза, редкая борода, курносый, смуглый. «У них лицо, – пишет про гуннов Иорнанд, – ужасающей черноты и похоже более, если так можно выразиться, на безобразный кусок мяса с двумя дырами вместо глаз. Они малы ростом, но ловки в движениях и проворны на коне, широкоплечи, вооружены луком и стрелами; с толстым затылком, всегда гордо поднятым вверх». Аполлинарий Сидоний в стихотворном панегирике, писанном императору Антемию в 60-х годах V века, говорит о гуннах: «Голова сдавленная. Подо лбом в двух впадинах, как бы лишенных глаз, виднеются взоры… Через малое отверстие они видят обширные пространства и недостаток красоты возмещают тем, что различают малейшие предметы на дне колодца». Возражавший Д.И. Иловайскому на диспуте по гуннскому вопросу, происходившем 30 декабря 1881 года на заседании Этнографического отдела Общества любителей естествознания, антропологии и географии Д.Н. Анучин, сопоставив все черты гуннского типа, рассеянные в сообщениях писателей: невысокий рост; коренастое, плечистое сложение; коротконогость; толстую, короткую шею; широкий, плоский, приподнятый кверху затылок; большую голову; плоское широкое лицо, как у грубо изваянных статуй; узкие глаза; приплюснутый нос; безбородость или редкую бороду, смуглый цвет кожи, пришел к такому выводу: «Черты эти, взятые в совокупности, едва ли могут оставлять сомнение, что характеризуемый ими народ представлял по своему типу значительно большое сходство с типом современных монгольских и урало-алтайских племен, чем так называемых кавказских и, в частности, арийских». Д.Н. Анучин указал на невозможность с естественно-научной точки зрения объяснять безбородость гуннов надрезами щек в младенчестве, так как зачатки волос являются позднее, в период полового созревания, и щеки, изрезанные в младенчестве, все равно обрастают потом волосами.

На этом же самом диспуте попытка Д.И. Иловайского вывести сохранившиеся имена гуннских царей из славянского языка встретила решительные возражения со стороны филологов-специалистов В.Ф. Миллера и Ф.Е. Корша, которые в уцелевших именах гуннских царей усмотрели тюрко-татарские элементы. Некоторые из этих имен оканчиваются на gan; Zabergan Au-gan Ai-gan. Миллер указал на аналогию в тюркском кан или хан (например, у половцев Шарукан, Тугоркан и др.). Ойбарс, по Миллеру и Коршу, тюркское слово, аналогичное половецкому Багубарс, и значило, вероятно, тигр; Берих – тюркское берик – крепкий; Басых – тюркское басык – скромный; Баян, которое Иловайский считает несомненно славянским, есть чисто тюркское обозначение богатый; Борис равно Богорис, имя, встречающееся у несомненных тюрков-авар; Валамир или Баламир – тюркское дитя, мальчик и т. д. Остаются имена медос, камос, которые слышал Приск во время путешествия к Аттиле. Но сам же Приск сообщает, что гунны в Паннонии были сборищем разных народов, что среди них были в употреблении разные языки, между прочим гуннский, готский, латинский. Могли быть среди них и славяне, увлеченные общим народным потоком в Паннонии или же покоренные здесь гуннами. Приск не говорит, что название медос было гуннское: он говорит только, что напиток назывался по-местному медом (ό μέδος έπιχωρίως χαλŏνμενος). Название камос едва ли можно приравнивать славянскому квас. Римские писатели, как показал покойный академик Васильевский, констатируют существование этого напитка у иллирийцев еще в III веке по Р. Х. Что касается имени отрава, сообщаемого Иорнандом, то, если это только действительно славянское слово, оно могло быть услышано от какого-либо славянина, находившегося среди гуннов.

Что касается сближений гуннов и славян у древних писателей, то и эти сближения не доказывают их тождества. Прокопий, например, говорит, что славяне и анты по простоте нравов во многом походят на гуннов, живут гуннским обычаем. Но из этого прямо следует, что он, в сущности, различает гуннов и славян. Прокопий был современник гуннов, а все другие писатели, на которых ссылается Иловайский, жили 300, 400 и 500 лет спустя, следовательно, их заявления нельзя принимать за свидетельства тождества гуннов и славян. Эти заявления указывают только на то, что память о гуннах долгое время сохранялась в европейском обществе, что имя их стало литературным синонимом для обозначения восточных варваров, подобно тому, как некогда таким именем было название «скиф», что в разряд этих варваров западные народы склонны были относить и славян, с которыми они вели войны.

Остается еще один вопрос: куда девалось многочисленное племя гуннов? По этому поводу приходится прежде всего заметить, что не нужно чересчур преувеличивать численность гуннов. Гунны при своем движении на запад, несомненно, увлекли множество других племен сарматских, славянских и германских, и обратно на восток двигались уже не такие полчища, какие двигались на запад. Это во-первых. Во-вторых, по современным свидетельствам, в степях нашего юга после гуннов являются болгары – кутургуры и утургуры. Некоторые писатели, как, например, Прокопий, прямо считают их гуннами. Но если даже это и были отдельные от Аттиловой орды, весьма вероятно, что гунны Аттилы при своем отступлении на восток слились с этими ордами.

Итак, соображения Д.И. Иловайского, на наш взгляд, не отодвигают занятие славянами нашего степного юга на более раннее, чем V и первая половина VI века, время.

Хазары и подчинение им славян

В VII веке наступили особо благоприятные условия для упрочения и усиления славянской колонизации нашего юга. Западная болгарская орда перешла в 670 году на юг, за Дунай. На востоке господами положения сделались хазары, между прочим покорившие и подчинившие себе восточную орду черных болгар, кочевавшую в Предкавказье, где-то около Кубани, хазары были давнишними обитателями нашего степного юго-востока. Под именем акациров они выступают в известиях V века (Приска) где-то в области среднего Дона или Волги, по соседству с болгарами. При Аттиле они держались союза с Византией и воевали с Аттилой, но позже добровольно подчинились гуннам. Какого происхождения были хазары, сказать трудно; арабский писатель X века Истарки свидетельствует, что язык хазарский сходен с тюркским. И действительно, названия высших чинов у хазар – тюркские. В VII веке хазары представляли собой уже могущественную силу на нашем юго-востоке, которая вступила в ожесточенную борьбу с арабами. Арабы, овладев Персидским государством Сасанидов, стремились овладеть и Кавказом. В результате этой борьбы Закавказье осталось в руках арабов. Хазарское владычество на юге не простиралось далее Дербента, где еще Сасаниды построили стены для защиты от хазар. Но зато на север от Кавказских гор владычество хазар распространилось очень широко. В конце VII и начале VIII века хазары господствовали около Керченского пролива и во всем Крыму; даже в Корсуни сидел тогда их наместник – тудун. И позже, в VIII и IX веках, хазары, хазарские войска, по источникам, выступают в Крыму; Корсунь вернула себе Византия, но в восточной части Крыма хазары остались. Средоточием хазарского государства были прикаспийские области. Здесь, при устье Волги, находилась их столица Итиль; далее к югу, невдалеке от устья Терека, находился славившийся своими виноградниками Семендерь; тут же обитало и собственно хазарское население, по свидетельству Ибн Хаукаля, в плетенных из хвороста хижинах, обмазанных глиной.

Установление хазарского господства на нашем степном юго-востоке отразилось благоприятным образом на распространении славянской оседлости в наших степях. Хазары преградили доступ в них кочевым ордам, напиравшим с востока, а со славянами, двигавшимися в степь, установили мирные, дружественные отношения. Под защитой и покровительством хазар славяне распространили свою колонизацию в области, занятые хазарами, стали обитателями Хазарии, подвластными кагану Хазарскому. Арабский писатель Аль-Баладури, писавший в 60-х годах IX столетия, рассказывает о сирийском вожде Марване, что тот, вступив в Хазарию, вывел оттуда 20 тысяч оседлых славян. Хотя этот факт имел место в VIII столетии, но все ученые, изучавшие произведения Аль-Баладури, не сомневаются в достоверности его сообщения. Другой арабский писатель Табари, рассказывая о том же самом факте, говорит, что Марван в погоне за хаканом Хазарским, вступив в его земли, расположился на славянской реке и здесь напал на неверных, перебил их всех и разрушил 20 тысяч домов. Масуди, живший в первой половине X века, славянской рекой в Хазарии называет Дон. «Между большими и известными реками, – говорит он, – изливающимися в море Понтус, находится одна, называемая Танаис, которая приходит с севера. Берега ее обитаемы многочисленным народом славянским и другими народами, углубленными в северных краях». Славяне, по словам Масуди, жили даже в столице Хазарии и служили в войске и при дворе кагана: «руссы же и славяне, о которых мы сказали, что они язычники, составляют войско царя и его прислугу». Итак, в область славянских поселений в VIII–IX веках входил, несомненно, и бассейн реки Дон. Этим, по всей вероятности, объясняются и многочисленные славянские названия рек его системы: Уды, Сальница, Красная, Боромля, Ольховата, Лугань – притоки Донца; Красивая Меча, Быстрая Сосна с Трудами, Воронеж, Тихая Сосна, Черленый Яр, Осереда, Медведица, Иловля – притоки Дона. Эти названия попадаются и в летописях, и в других памятниках до XV века, то есть гораздо ранее позднейшей колонизации Дона, следовательно, надо думать, давнего происхождения. Известия арабских писателей подтверждаются и баварским географом IX века, который констатирует существование в Хазарии 100 городов. Развивавшаяся в Хазарии торговля с арабами и постоянная борьба хазар с восточными соседями мирно настраивали хазар по отношению к славянам нашего юга. Славяне высылали на хазарский рынок свое сырье для сбыта на Восток, причем каган брал десятину от всех товаров. Славяне же, как сказано, составляли и войско его. Хазары установили свою власть не только над славянами, расселившимися в непосредственном с ними соседстве, но и над всеми вообще славянскими племенами, расселившимися по южным областям. До начального русского летописца дошло предание, что дань хазарам платили поляне, радимичи, вятичи и северяне. Хазарский каган был первым государем у славян Приднепровья. Вот почему именем «каган» впоследствии пользовались для обозначения уже русского государя: первый митрополит из русских Иларион составил «похвалу» кагану Владимиру. По всем данным, славяне без борьбы подчинились хазарам именно потому, что хазары были для них оплотом, защитой от нападений с востока. Входя в состав Хазарской державы, славяне и расселились так широко по степным пространствам нашего юга.

Приводимые данные о заселении славянами степного юга не согласуются с той картиной славянской колонизации, которую рисует нам наша начальная летопись. Ввиду этого необходимо остановиться на этой картине и рассмотреть, в какой мере она верна и соответствует тому начальному моменту нашей истории, к которому она приурочивается.

Район славянской оседлости в Восточной Европе, по летописи

Рассказывая о расселении славян с Дуная в разные стороны, автор «Повести временных лет» говорит между прочим: «Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии древляне, зане седоша в лесех; а друзии седоша межю Припятью и Двиною и нарекошася дреговичи; инии седоша на Двине и нарекошася полочане, речьки ради, яже втечет в Двину, имянем Полота… словене же седоша около озера Илмеря, и прозвашася своим имянем, и сделаша град и нарекоша и Новгород; а друзии седоша по Десне и по Семи и по Суле, и нарекошася север». Затем, перечисляя славянские племена, населявшие нашу страну, автор «Повести» называет кривичей, «иже седят на верх Волги и на верх Двины, и на верх Днепра», бужан, которые прозвались этим именем, «зане седоша по Бугу, после же велыняне», радимичей, которые сели на Сожу, вятичей, севших по Оке, хорватов, дулебов которые сидели по Бугу, «где ныне велыняне». «А улучи и тиверци, – говорит он, – седяху по Днестру, приседяху к Дунаеви, бе множество их, седяху бо по Днестру оли до моря, и суть гради их до сего дне, да то ся зваху от греков Великая Скуфь» (Лаврентьевская летопись, с. 5, 10, 12).

По этим общим контурам, набрасываемым первоначальной летописью, получается такая картина расселения славян по нашей стране: славяне расселились по бассейнам Днепра, Западного и Южного Буга. Днепра и его правых притоков и левых: Сожа, Десны и Суды, – верхней Волги и Оки, верхней и средней Западной Двины и озера Ильмень. Славянская колонизация не захватывает бассейна нижнего Днепра, бассейна Дона, нижней Оки, где, по словам «Повести временных лет», сидит мурома, «язык свой», бассейна средней Волги приблизительно от впадения Тверцы, ибо дальше, по словам «Повести», расположены «инии языцы» – весь, меря. Весь север не охвачен еще славянской колонизацией: «в странах полунощных» живут чудь, ямь, пермь, печера.

Итак, наша начальная летопись не знает славян в степях на восток от Днепра и южнее Сулы, расходясь в данном случае с показаниями арабских писателей. Такое разноречие вполне понятно. Составитель нашей начальной летописи жил лет на полтораста позднее, когда размещение славянского населения в нашей стране уже значительно изменилось по сравнению с IX веком. Составитель «Повести временных лет» знает уже половцев; он современник зависимости хазар от русских князей, а эта зависимость падает на время между 1036 годом, когда Ярослав наголову разбил печенегов и очистил от них Хазарию, и 1061 годом, когда половцы завладели страной хазар. К тому времени, как увидим ниже, радикально изменились условия жизни в наших южных степях, и славянское население должно было покинуть их и отступить частью на север, частью на запад. Естественно поэтому, что бассейн Дона должен был выпасть у нашего летописца из области расселения славян.

За этим исключением, картину расселения славян, начертанную нашим летописцем для конца IX века, можно считать в общем правильной. Она подтверждается и частными указаниями самой летописи, и современными иноземными свидетельствами. По летописи мы встречаемся с разными славянскими городами в той области, которая очерчена летописцем как область славянской оседлости. Таковы: Новгород, Псков, Полоцк, Смоленск, Любеч, Киев, Чернигов, Переяславль, Ростов, Муром. Эти города являются древнейшими, происхождение которых теряется во мраке времен. Константин Багрянородный в своем сочинении «Об управлении империей», в известном рассказе о торговле руссов с Константинополем (гл. 9) перечисляет те же города: Киев (Κιοάβα), Новгород (Νεμογαρδάς), Смоленск (Μηλινίσχα), Любеч (Τελιούτσα), Чернигов (Τζερνιγώγα), Вышгород (Βονσεγραδέ) и отчасти те же племена: древлян (Βερβιάνοι), дреговичей (Δρονγονβιτοϊ), кривичей (Κριβιτςõι), северян (Ζερβίοι) и славян. Все эти данные относятся к первым десятилетиям X века. Но еще ранее того, от последних десятилетий IX века, имеем известия от анонимного географа, по местонахождению его рукописи называемого Баварским, известия, которые также во многом подтверждают нашего автора «Повести временных лет». Он говорит о бужанах (Busani), волынянах (Velunzani), северянах (Zuirenni), уличах (Unlici), неопределенно указывая на место их жительства к северу от Дуная и на количество их городов. Эти данные утверждают нас в мысли, что составитель «Повести временных лет» более или менее правильно обозначил племенной состав восточного славянства, а известия Константина Багрянородного в известной степени подтверждают и саму картину расселения, даваемую «Повестью временных лет».

Из этой картины обнаруживается, что к началу X века славянское население уже далеко раскидалось по нашей стране не только в южном, но и в северном направлении. Область первоначальной славянской оседлости сильно увеличилась, славяне заняли огромную территорию.

Культурное развитие Восточной Европы, прерванное разрушительным вторжением диких азиатских орд в конце IV, в V и VI веках, возобновилось и пошло вперед с расселением в ее южных и северных областях славянских племен.

Материальный быт славян в эпоху их совместной жизни

Когда славяне стали расселяться в Восточной Европе, они уже далеко не были первобытными дикарями и прошли довольно значительную стадию культурного развития. Это был оседлый земледельческий народ, который знал и умел разводить полезные растения, водил домашних животных, промышлял охотой и рыбной ловлей, знал некоторые мастерства и ремесла. По данным лингвистики можно судить, что эту стадию культурного развития славяне проходили частью еще в то время, когда они не отделились от других индоевропейских народов, а частью уже в обособлении от них, но до своего разделения на восточных, западных и южных и в известном общении с соседними народами. Так, названия, касающиеся жилища и его частей и отчасти сходные с именами других индоевропейских народов, звучат более или менее одинаково во всех славянских языках: дом (греч. δόμος, лат. domus), изба (истба, stube), стена, кров, стреха, окно, дверь; сходны названия хозяйственных строений: двор, клеть, хлев, житница, гумно, плот (ограда); главных видов селений: село или весь, город. В родстве с именами других индоевропейских народов и между собой стоят в разных славянских языках названия, относящиеся возделывания земли, например орати (греч. àροω, лат. aro) – сеять, семя (лат. semen, верхненем. samo); названия хлебных и волокнистых растений: рожь (лит. rugys, сев.-нем. rugr), овес (лат. avena, лит. aviza), жито, ячмень, просо, мак (греч. μηχον, сев.-нем. mago, прусск. moke), лен (греч. λίνον, лат. linum, готское lein, лит. linai, ирл. lin), конопля; овощей: боб (лат. faba, прус. babo), репа (греч. ραπύς, лат. rapum, нем. rube), лук, чеснок, горох, чечевица; плодовых деревьев: черешня (греч. χεράσσιον, верхненем. chirse), вишня (греч. βνσσινήά), яблоня (ирл. aball, англ. apple, лит. obulas), груша (лит. kriasia), слива (лит. slywas), орех. В таком же родстве находятся и имена земледельческих орудий: рало, или орало (греч. âροτρον, лат. aratrum, ирл. aratar), плуг (сев.-нем. pflug, лит. pliugas), серп (греч. âπρη), борона, коса, грабли, вилы, лопаты, мотыга, воз, колесо. Общеславянскими и в родстве с именами других индоевропейских народов являются названия разных домашних животных: бык (греч. βοΰς, лат. bos), вол, корова, теля, конь, кобыла, жеребя, вепрь (лат. арег, верхненем. ebur), свинья, порося (лат. porcus, верхненем. farah), баран, овца (греч. οΐς, лат. ovis), коза, ягня (лат. agnus), гусь (нем. gans), утка (лат. anas, нем. ente), куря, голубь; названия животных продуктов: мясо (гот. mimz, лит. mesa), молоко (старонем. milug), сыр (лит. suris), масло, шкура, руно, волна (греч. λάνος, гот. wulla, лит. vilna), яйца. По инвентарю общеславянских слов можно заключать о занятиях славян в эпоху их совместной жизни пчеловодством: слова – пчела, матица, трутень, улей, борть, мед (санскр. madhus, греч. μέζν, верхненем. meto), воск (лит. waskas, верхненем. wahs) встречаются в разных славянских языках. Точно так же называются одинаково и промысловые животные, составляющие предмет охоты и водяной ловли, а равно и самые орудия охоты и ловли: бобры, куницы, волки, медведи, зайцы, олени, лоси и т. д.; лосось, линь, щука, осетр, угорь, окунь и т. д.; лук, стрела, тенета, сеть, пряжа, невод, уда. Предметы, получавшиеся от всех этих занятий, славяне уже умели перерабатывать, приспособлять известным образом к потреблению. Хлебные зерна они умели молоть, превращать в муку; из муки делали тесто и пекли хлеб (лат. libum, гот. klaifs, лит. klepas); из муки же и хмеля варили дрожжи (сев.-нем. dreggo, прус. dragis), брагу и пиво; из волокон льна и конопли пряли нити, из которых ткали полотна и плели сети, мрежи и невода; кожу животных превращали в усму и приготовляли черевики; из кожи с шерстью шили кожухи, шубы; из шерсти готовили сукна; из рыбы варили уху (лат. ius, лит. jusa); из меда напиток того же названия.

Славянам еще до разделения известны были некоторые металлы и способы их обработки. Слова: золото, серебро (гот. silubr, прус. siraplis), медь, железо (прус. gelso, лит. gelezis) – общеславянские, равно как: кузнец, ковач, золотарь. Употребление металлических орудий – ножа, топора, пилы, молота, наковальни, долота и клещей – было в полном ходу. При помощи этих орудий славяне рубили избы, изготовляли мебель и домашнюю посуду – столы, стулья, лавки, бочки, кади, дежи, ведра, жбаны, корыта, чаши, ложки, челны, ладьи. Известно было им приготовление посуды из глины и металлов: горнец, гончар, котел – слова общеславянские. Общеславянскими являются и наименования оружия: копье, щит, сулица, секира, лук с тетивой, стрела, броня, шлем (helm); металлических украшений: перстень, обручи, гривны; музыкальных инструментов; бубен, гусли. Инвентарь общеславянских слов можно еще пополнить названиями, свидетельствующими о начавшемся торговом обмене: торг, мера, локоть.

Иранское и готское влияние на быт славян до их расселения

Вся эта культура славян, создавшаяся ко времени их расселения, была отчасти наследием древнейшей совместной жизни праславян с другими родственными народами, отчасти развилась после обособления их от этих племен. Но и при этом она развивалась не без воздействия со стороны. Исследователи в данном случае указывают на два главных влияния – иранское (через скифов и сарматов) и готское. Иранцы нашего юга, воспринимая элементы культуры от греков и с востока, из Месопотамии, передавали их своим северным соседям – славянам и финнам. Шафарик признавал иранское происхождение слов: курган, бугор, шатер, чертог; сюда же относят слова собака (шпака), топор, куря. Хорс, бог солнца, по-видимому, иранского происхождения (древнеперс. Керешь). Восточным влиянием, по-видимому, объясняется и поклонение загадочным божествам Симу, Реглу и Мокоши, о котором говорит «Слово христолюбца»: Сим сближают с Ἀσιμãζ 4-й книги Царств, Регл – с ассирийским Εργελ; Мокошь – с Астартой одного памятника Босфорского царства. Скифо-сарматское влияние заметно в предметах убранства, находимых в славянских могилах (шейные гривны, бубенчики и браслеты), в гончарных изделиях и их орнаментовке. Значительное место отводят исследователи готскому влиянию на жизнь славянства. Прежде всего, славяне переняли у готов некоторые вооружения, именно меч (гот. meki) и шлем (гот. helms) и военную тактику. Славяне стали сражаться уже не беспорядочно, а полком, целым народом (volk), под хоругвями (гот. hrunga). Через готов появились у славян пенязи (phenning); готское skat (schatz), скот – заимствовано было для обозначения имущества; готы познакомили славян и со стеклом (stikis), котлами (katils) и пилами (file); от готов заимствованы такие речения, как овощи (obst), осел (asilus), верблюд (гот. ulbandus), яблоко (apfel). Наконец, от готов заимствовали славяне и слово князь (konung, konig, king) для обозначения своих вождей. В какой мере справедливы все эти догадки, с уверенностью трудно сказать. Сходство готских и славянских речений могло произойти и другим путем, именно путем влияния славянской культуры и языка на готские. Но доля истины в этих догадках несомненна.

Картина древнейшего материального быта славян, которая воссоздается по данным сравнительного языковедения, не совсем согласуется с отзывами греческих и римских писателей VI и VII веков – Прокопия, Иорнанда, императоров Маврикия, Льва Мудрого и др., которые рисуют славян варварами, стоящими на низкой ступени развития. Маврикий и Лев Мудрый, например, говорят, что славяне не любят земледельческого труда и предпочитают жить в бедности и спокойствии, чем в богатстве и труде. Но надо принять во внимание, что эти отзывы даны свысока, людьми, оценивавшими жизнь современных им славян с точки зрения тогдашней греко-римской культуры. Кроме того, надо помнить, что названные писатели изображали быт славян в критическую эпоху их расселения, когда происходило некоторое понижение культурного уровня славянства вследствие сопровождавшего расселение хозяйственного расстройства и общественной дезорганизации. Но, во всяком случае, им не пришлось по расселении в нашей стране ab avo проходить весь тот путь развития, который они уже совершили в эпоху совместного жительства с остальными.

Материальный быт славян по расселении в Восточной Европе

Как только они сели на новых местах, как только жизнь их вошла в постоянную колею, неминуемо должна была последовать известная реставрация прежнего житья-бытья. Славяне принялись обрабатывать землю, водить домашний скот, бить зверей, ловить рыбу, добывать мед и воск, обрабатывать растительные и животные продукты, металлы, принялись предметами своих промыслов торговать с другими народами. В языческих могилах, относимых археологами к полянам, древлянам и северянам, находятся железные серпы и даже иногда зерна хлебных растений (ржи, ячменя и пшеницы). Еврейский путешественник X века Ибн-Якуб сообщает, что славянская земля обильна всякого рода жизненными припасами, что славяне – народ хозяйственный, они занимаются земледелием усерднее, чем какой-либо другой народ. Арабские писатели IX века свидетельствуют, что славяне в большом количестве разводили домашний скот, в особенности свиней. В северянских, полянских и волынских могилах языческой эпохи находятся останки лошадей, овец, свиней, куриные кости и яичная скорлупа. О развитии охоты и пчеловодства косвенные указания дают свидетельства византийских (Константина Багрянородного) и арабских писателей о товарах, которые вывозились из Руси в IX и X веках в Византию, Хазарию и Камскую Болгарию. То были главным образом меха, воск, мед. Пчеловодство было не только бортевое, но и пасечное: один арабский источник IX века подробно описывает ульи у славян, говоря, что делаются они из дерева в виде сосудов и в них живут пчелы и собирается мед. Археологические данные указывают на известное развитие у восточных славян мастерства всякого рода, ремесел. В раскопках северянских, древлянских и волынских языческих могил часто находили остатки шерстяной материи, обрывки полотна льняного и конопляного, остатки кожаной обуви, кожаных мешочков и ременных поясов. В древлянских могилах попадаются остатки перегоревшего железа, большие молотки и наковальни, большие грубо выкованные гвозди, ножи, огнива; в других могилах – топоры, долота, ключи, щипцы, скобы, реже – оружие:

мечи, копья, кольчуги, шеломы, щиты. В одной могиле на Погорынье была найдена небольшая железная наковальня и молоток к ней, двое весов с многочисленными разновесками и окованный железом ящик – по-видимому, принадлежность ювелира, золотых и серебряных дел мастера (кузнеца).

Торговля восточных славян

С расселением славян в Восточной Европе не только не прекратилось, но и усилилось их торговое общение с соседними народами. На юге по берегам Черного и Азовского морей продолжали существовать греческие колонии, которые, как прежде, так и теперь, вели торговлю с северными варварами. Кроме греческих колоний на средней и нижней Волге в столицах двух тюркских царств – Хазарского и Болгарского, возникло два новых средоточия торговли. Сюда стали приезжать из Арабского халифата купцы с восточными товарами и увозили отсюда сырые продукты страны – меха, воск, мед, и живой товар – рабов. Большое участие в торговле Восточной Европы приняли северные германские племена – норманны, прибывавшие сюда, как и в другие страны Европы, вооруженными отрядами под предводительством своих конунгов.

В Восточной Европе, среди необъятных пространств, по которым разбросалось редкое население, норманнам нельзя было сосредоточить свою деятельность на грабежах и завоеваниях, и они скоро перешли к торговому обмену, к мирному общению с финнами и славянами. По рекам Восточной Европы они проложили знаменитый торговый «путь из варяг в греки» и с товарами Восточной Европы стали ездить и в Византию, и в Хазарию, и в Болгарию, увлекая вместе с собой и славянских купцов, втягивая в торговый оборот все население Восточной Европы. О развитии торговли у русских славян и даже финнов с греками и арабами имеются обстоятельные показания греческих и арабских писателей IX и X веков. О том же свидетельствуют многочисленные клады с восточными монетами VIII–X веков – арабскими диргемами и их частями – ногатами (¹/₂ диргемы) и резанами (¹/₆ диргемы), с англосаксонскими монетами, с византийскими золотыми (солидами).

Религия славян

Не растеряли славяне во время своего расселения и того духовного капитала, который был накоплен ими в предшествующую эпоху в области общего миросозерцания, верований и культа. Сравнительное языковедение и древнейшие исторические свидетельства указывают на то, что у славян еще до расселения выработались некоторые более или менее устойчивые религиозные представления и черты культа. Славянам присуща была идея богов, высших существ, подающих благо, «богатство», и идея бесов, злых существ, причиняющих беды и несчастия людям. Этих богов и бесов славяне ощущали в явлениях окружающей природы и приписывали их свободной воле все, что совершалось в этой природе. В этом воззрении, вызывавшем естественное стремление направить волю богов и бесов в свою пользу, и лежало начало религиозного культа, который состоял у славян в молениях, обетах и жертвах. Та стадия религиозного развития, на которой находилось славянство при самом начале своего расселения, прекрасно изображена византийским писателем VI века – Прокопием. «Славяне, – писал Прокопий, – признают одного бога – создателя молнии – владыкой всех и приносят ему жертвы. Не знают рока и совершенно не верят, что он имеет какую-либо власть над людьми; если кому грозит очевидная смерть, в болезни ли или на войне, он обещает, если не погибнет, жертву богу и, спасшись, приносит в жертву обещанное и думает, что этой жертвой купил себе жизнь. Почитают они реки, нимф и некоторые другие божества, приносят им всяческие жертвы и по этим жертвам гадают».

Эти верования держались долгое время как у восточных, так и западных славян после расселения и даже после принятия христианства. В одном памятнике церковной литературы, дошедшем до нас в рукописном сборнике XIV века, но по содержанию и языку, несомненно, более раннего времени, некий «христолюбец» с негодованием говорит о том, что, несмотря на принятие христианства, многие приносят жертвы несуществующим богам: «Иной называет реку богиней и требу творит, иной творит требу на студенце, ища от него дождя, веруют в Перуна, Велеса, Хорса; огню молятся, называя его Сварожичем, молятся роду и роженицам и кладут им требу-тризну: караваи, хлеб, сыры, мед, кур; приносят жертвы бесам, болотам и колодцам, считают богами солнце, месяц, землю и воду, зверей и гадов, веруют во встречу, в чох, в птичий грай и другую бесовскую кобь».

О почитании источников, болот и рощ, то есть божеств, живших в них, говорят литературные памятники с XI века. Так, митрополит Иоанн упоминает о тех, «еже жруть бесом, и болотом, и кладезем». Церковный устав Владимира среди проступков, подлежащих церковному наказанию, перечисляет: «или кто молится под овином, или в рощеньи, или у воды». По свидетельству Косьмы Пражского, чешское простонародье в XI веке также почитало студенцы-колодцы, огни, святые боры, деревья и камни и приносило им кровавые жертвы. Гельмольд, писавший в XII веке, говорит о почитании рощ, источников и даже камней как о всеобщем обычае прибалтийских славян. Стало быть, культ леса и воды был исконно славянским у наших предков и не был результатом слияния с ними финнов, как это утверждалось иногда в исторической литературе. Исконно славянскими являются и имена главных богов у русских славян: Перун, бог молнии и грома, Даждьбог и Велес, олицетворявшие разные функции бога солнца как небесного светила, как источника жизни на земле, человеческой и животной, Сварожич – бог огня. Эти имена сохранились также и у западных славян частью в названиях божеств (Сварожич), частью в личной и географической номенклатуре. И у восточных славян так же, как у западных, ставились изображения богов, их идолы, перед которыми они и совершали свои моления и требы. Об этом рассказывают и арабские писатели (Ибн Фадлан), и наша летопись. По рассказу летописи, при Игоре в Киеве стоял идол Перуна, перед которым и приносила клятву в соблюдении договора некрещеная русь. При Владимире в Киеве стояли идолы Перуна, Хорса, Даждьбога и Стрибога; в Ростове, по преданиям, стоял идол скотьего бога – Велеса.

Идолы стояли под открытым небом и на возвышенных местах; каких-либо хором для них – храмов – не было. Моления и требы совершались всеми, кто хотел; особого класса жрецов еще не было. Впрочем, были особые люди, объявлявшие себя и другими считавшиеся особо близкими с богами. То были вещие люди, знавшие и предрекавшие будущее. Из общей прародины принесли восточные славяне и свои верования в загробную жизнь. В могилах славян, относящихся к языческому периоду, вместе с костями или пеплом сожженного покойника находятся обыкновенно различные предметы хозяйственного обихода: нож, огниво, кремни для высекания огня, железные орудия, деревянная или глиняная посуда. Очевидно, погребая покойника или его прах, славяне убеждены были, что жизнь его будет так или иначе продолжаться и в могиле и что домашние вещи ему понадобятся. Представлением о загробном существовании объясняется и обычай справлять тризну на могиле покойника, которого услаждали пиром – яствами, питиями и песнями в его честь. Почет покойникам воздавался и в другое время, в самый расцвет весны, когда, по верованию славян, душа умерших выходила из могил погулять и повеселиться вместе с живыми на игрищах, названных заимствованным у жителей Римской империи словом русалии (rosalia, праздник роз), вследствие чего и души умерших стали называться русалками. Особым почетом пользовалась душа умершего родоначальника, дедушки домового, щура, которая пребывала в доме и продолжала печься о его благосостоянии. Эту душу славянин звал на помощь всякий раз, как его постигала какая-нибудь беда. Таков смысл известного заклинания: чур меня, чур меня. Наряду с представлениями о продолжении существования в могилах религиозная мысль славян возвышалась до представления иного мира – рая, страны тепла, света, зеленых садов, куда удалялись души умерших. Чтобы облегчить им этот переход, и существовал обряд сожжения трупов.

Славянские языческие праздники

Древний славянин одной жизнью с природой дышал, отзывался на все крупные перемены, в ней совершавшиеся. Начало нового солнечного года, после самого короткого дня, славяне справляли праздником, получившим под влиянием греко-римской культуры название коляды (calendae). Судя по позднейшим переживаниям, праздник носил земледельческий, хозяйственный характер: вечер среди снопов, перед нагроможденной кучей хлебов; пожелания и ворожба урожая и приплода на будущий год; приглашение на трапезу мороза и т. д. Когда начинало чувствоваться приближение весны, происходил второй языческий праздник – проводы зимы-морены (в христианскую эпоху этот праздник справлялся на Масленице), причем происходило сожжение соломенного чучела зимы-костромы. Когда весна вступала уже в свои права, справлялась Радуница. На Красной горке, обнажившейся из-под снега и зазеленевшей травой, водились хороводы, пелись песни, посвященные весне-красне, и происходило умыкание девиц. Расцвет весны, время цветов славянин справлял, как уже сказано, «русальями», игрищами и песнями, в которых приветствовались резвившиеся русалки и затем оплакивались русалки, попадавшие с деревьев и разбившиеся до смерти (то есть ушедшие вновь в могилы). Летний поворот солнца – наивысший расцвет природы и вместе с тем предвестник умирания, праздновался под именем Купала. Под вечер сходились молодые люди обоих полов, надевали на голову венки из зелени и цветов, опоясывались гирляндами и, схватившись руками, водили хоровод вокруг костра или зеленой ветки, пели песни и прыгали через костер. Этот праздник удержался и после принятия христианства, причем сопровождался иногда явлениями полового исступления: было женам осквернение, девам растление.

Нравы славян

Древнейшие известия о славянах вообще и о русских в частности рисуют их жизнерадостным народом, любившим пляски, песни, музыку. Пляски и «бесовские песни» были на игрищах меж сел; «с плясаньем и плесканьем» совершались на Руси свадьбы; «бесовское пенье и блудное глумление» (вероятно, нескромные песни или шутки) были обычной принадлежностью пира или беседы у русских славян и после принятия христианства, как свидетельствуют о том христианские моралисты-проповедники; свое жизнерадостное настроение наши предки подогревали хмельным питьем, до которого были великие охотники. Сладкий опьяняющий напиток – мед (ό μεδος) был в большом употреблении у славян еще в V веке; им потчевали византийского посла Ириска и его спутников, ехавших в стан к Аттиле, оседлые жители Паннонии, перевозившие послов на лодках через реки. Араб Кардизи писал о восточных славянах, что у них водится много меда и вина; у одного человека бывает по сто жбанов меда. Ибн Фадлан, рассказывая о купцах, приезжавших из Руси, писал между прочим: «Они весьма склонны к вину, пьют его днем и ночью, так что случается им иногда и умирать с кружкой в руках». Византиец Скилица, описывая болгарский поход Святослава, рассказывает, что воины Святослава не помнили об осторожности, пьянствуя по целым ночам, увлекаясь свирелями, бубнами и плясками. Можно поэтому думать, что подлинная действительность нашла себе выражение в известном изречении, вложенном нашим книжником XI века в уста князю Владимиру: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти».

Эта жизнерадостность в связи с давнишним экономическим общением с другими народами породила некоторые черты славянского характера, о которых согласно говорят иноплеменные наблюдатели. Византийский император Маврикий писал о славянах: «Они ласковы с чужеземцами, принимают их у себя, провожают от одного места в другое, куда ему нужно, и даже если гостю приключится какая-либо беда по вине хозяина, то тот, кто принял после него гостя, выступает против нерадивого, считая честью для себя заступиться за гостя». Подобные же отзывы дают арабские писатели о русских славянах и немецкие – о западных. Русь, по словам арабского писателя IX века, «чтит чужеземца и приветливо обходится с отдающимися под ее попечение, либо часто бывающими у нее и охраняет их от всяких приключений». «Нет народа, – пишет Адам Бременский о поморских славянах, – более гостеприимного, чем они». Эта выработавшаяся особенность народного характера, в свою очередь, явилась благоприятным условием для дальнейшего культурного общения славян и даже слияния их с соседними народностями.

Общение с иноплеменниками и его последствия

Выше было указано на то, что восточные славяне после своего расселения по южным пространствам нашей страны вступили в оживленные торговые сношения с греческими колониями на Черном море и Византией, а также с Хазарией, Болгарией и халифатом. Эта торговля содействовала образованию среди восточного славянства класса богатых, состоятельных людей – лучших, вячших, купцов, которые заводили известную роскошь в своей одежде, пище, домашней обстановке и вооружении, пользуясь для этого привозными изделиями Греции, Востока, Скандинавских стран. Но наряду с дорогими тканями, украшениями, винами, оружием в эту среду стали проникать и семена образованности, книжного учения. К началу X века в нашей стране существовала уже письменность. Купцы, приезжавшие из Руси в Царьград, по свидетельству Олегова договора с греками 912 года, составляли иногда «рукописание», то есть письменное духовное завещание. Ибн Фадлан, видевший в 921 году погребение знатного русса в Итиле, сообщает, что руссы ставили над могилами своих покойников столбы, на которых надписывали имена умерших и того князя, при котором он умер. Хотя все эти известия относятся к руси, а не славянам, но русь в то время, по всем признакам, была уже туземным классом, в состав которого входили не только пришлые варяги, но и славяне.

Но общение с соседями приводило не только к повышению, но и к известному понижению культурного уровня восточного славянства. В этом отношении с течением времени должно было произойти известное расслоение среди восточных славян, различие между ветвями их, расселившимися в южных пространствах, и ветвями, расселившимися в северных пространствах.

Финское влияние

Славянская колонизация в лесных пространствах Восточной Европы происходила на землях, занятых главным образом финскими племенами – чудью, весью, мерей, муромой и т. д. Судя по тому, что в этих местностях оставались прежние финские названия рек, озер и разных урочищ, надо думать, что расселение славян на финской территории совершалось исподволь, не сразу, причем устанавливалось мирное сожительство пришельцев со старожилами, приводившее в конце концов к слиянию последних с первыми. Ассимиляция финнов со славянами вызывала коренное изменение физического типа восточных славян, точнее сказать, вносила в него то разнообразие, которое наблюдается в настоящее время. По известиям византийцев и арабов, знавших, главным образом юг нашей страны, славяне были рослыми, крепкого телосложения, светловолосыми людьми; этими своими чертами они особенно поражали греков и арабов. Впоследствии эти черты не являются уже преобладающими в физическом типе русского народа. Этот тип представляет уже большое разнообразие, причем немало встречается черт, роднящих его с финским, – приземистость, скуластость, темноволосость, смуглость лица и т. п. Эта же примесь финских элементов повлияла и на разнообразие русско-славянских говоров, из которых некоторые представляют значительное отклонение от коренного славянского произношения. Финны, в общем, были менее культурным народом, чем славяне. Писатель, дающий о них первые сведения, – Тацит – нарисовал их жалкими дикарями. «У финнов, – читаем в его описании, – чистая дикость, гнусная бедность: нет ни оружия, ни лошадей, ни пенатов; их пища – трава, одежда – кожа, ложе – земля; вся надежда на стрелы, которые за неимением железа заостряют костями. Охота кормит одинаково мужчин и женщин, которые всюду сопровождают своих мужей и требуют себе часть добычи; детям нет другого убежища от непогоды и зверей, кроме шалашей, сплетенных из ветвей; сюда же идут юноши, сюда удаляются старцы. Они считают это состояние более счастливым, чем обрабатывать поля, строить дома, дрожать за свое имущество, завидовать чужому. Не опасаясь людей, не страшась богов, они достигли трудно достижимого – они ничего не желают». Разумеется, за последующее время финны не остались на этой стадии развития, а ушли вперед. Как теперь дознано учеными (на основании заимствованных слов), при посредстве иранских племен финны ознакомились с металлами, стали употреблять металлические орудия труда и борьбы; при посредстве же иранцев ознакомились с начатками земледелия и скотоводства; благодаря литовцам улучшили свою одежду, жилища и расширили земледелие и скотоводство. Но в общем финны в своем культурном развитии остались позади германцев, литовцев и славян, а некоторые из их племен, наиболее заброшенные в лесных дебрях севера, даже и теперь живут почти так же, как во времена Тацита (вогулы). Внедрение восточных славян в их среду, смешение с ними должно было приводить к некоторому одичанию и самих славян, к понижению их духовного уровня. В глухих лесах севера в общении и даже родстве с угрюмыми, замкнутыми их обитателями славянские колонисты теряли свою жизнерадостность и экспансивность, проникались страхом перед темными силами природы, злыми духами, рассеянными в дуплах деревьев, болотах и реках, и искали помощи и защиты у кудесников или волхвов (шаманов). И до сих пор не исчезли в духовной жизни русского народа следы этого подавляющего народную психику влияния.

Родоплеменной быт

Картину славянской культуры необходимо дополнить еще данными относительно их общественной организации. Еще из периода индоевропейского единства славяне вынесли выработанные семейные отношения, одномужнее супружество и виды кровного, по отцу, родства. Об этом свидетельствуют праарийские слова: отец, мать, сын, дочь, брат, сестра, стрый, свекор, деверь, ятровь (жена деверя), невестка. После того, в эпоху совместной жизни, они выработали термины для обозначения родства по матери и жене (уй, дядя по матери, и т. п.). Патриархальная праславянская семья, заселяя весь, составляла общину, соединенную узами кровного родства, иначе – род. Община-род носила общее имя от своего родоначальника (с окончанием на – ичи, – овичи, – вцы), владела сообща имуществом и управлялась своим старшим (старостой, владыкой, господарем), который поддерживал мир и согласие в общине, разбирал недоразумения в ее среде и распоряжался трудом ее членов. Первоначально старейшиной был естественный глава семьи – отец, дед, иногда прадед, а по смерти его старший или способнейший (по выбору) сын. Род, разрастаясь в дальнейшем, распадался на несколько родов, которые, сознавая свое родство, образовывали следующую ступень общественной организации – братство (у черногорцев до сих пор сохраняются следы этой организации в виде братств, празднующих общий церковный праздник одного святого, заменившего старого предка – праотца). Братство, разрастаясь в дальнейшем или соединяясь с другими братствами, образовывало племя, во главе которого стояли жупаны, воеводы, князья, имевшие значение родовых старейшин и предводителей на войне. Жупаны, воеводы и князья выходили из старших членов старшего рода. Общественная жизнь во всех этих соединениях нормировалась распоряжениями и судом этих властей, которые руководствовались выработавшимся в обществе правосознанием и обычаем, правом и законом, а также решениями родовых и племенных совещаний – вече.

Такова была общественная организация славян, выработавшаяся у них еще до расселения и державшаяся долгое время и после расселения, отчасти даже при образовании первоначальных славянских государств. Собственно при расселении первоначальная родоплеменная организация обыкновенно разрушалась, расселялись по разным местам как члены родов, так и родственные роды – братства и племена. Разрывались установившиеся родственные и традиционные связи и заменялись новыми – связями соседства. Но с течением времени, когда первоначальное брожение улеглось, мало-помалу восстанавливались и прежние формы быта. Отделившиеся семьи, разрастаясь, превращались в роды; роды, разрастаясь, превращались в племена. Даже группы людей разных родов и племен, поселяясь вместе, устраивали свое общежитие по прежним формам родоплеменных организаций, образовывали искусственные роды и племена. Так продолжалось до поры до времени, пока натиск врагов не заставлял славян сливаться в военные союзы, которые, приобретая прочность и постоянство, превращались в государства. Этот процесс был общим для всего славянства, в том числе и для наших предков – восточных славян. Рассмотрение этого процесса и выдвигается теперь на первый план в нашем изложении. Чтобы уяснить его, необходимо внимательно пересмотреть и оценить те данные, которые имеются у нас об общественном быте восточных славян накануне их объединения.

По вопросу о том, в какой общественной организации жили восточные славяне непосредственно перед объединением своим под властью русских князей, в исторической литературе были высказаны разнообразные мнения. Чтобы подойти к истине, необходимо так или иначе разобраться в этих мнениях, взвесить аргументы, приводившиеся учеными в их защиту.

Теория родового быта

В первую очередь в научной литературе было выставлено положение, что восточные славяне до самого призвания князей жили родовым бытом. Положение это было высказано и энергически защищаемо представителями так называемой юридической школы в нашей историографии – дерптскими профессорами Эверсом и Рейцем, московскими – Соловьевым, Кавелиным и некоторыми другими. Эверс и его последователи в обоснование своего мнения использовали все места летописи и других источников, где только можно усмотреть указания на родовой быт, и, в конце концов, установили приблизительно такую схему начальной русской истории. До прибытия варяжских князей славяне жили мелкими, совершенно обособленными друг от друга обществами, которые представляли совершенно естественное соединение лиц, происходивших от одного родоначальника, разросшиеся семьи или роды. Во главе этих мелких обществ стояли родоначальники, а за отсутствием таковых выборные родичами старейшины, которые все дела вершили по общему совету на вечах рода, разбирали тяжбы и взаимные несогласия родичей, а в столкновениях с чужеродцами являлись их вождями и представителями. Этот быт, логически развиваясь, пришел, так сказать, к отрицанию самого себя. Непрестанные распри и усобицы между отдельными родами сделали в конце концов жизнь восточного славянства невозможной, особливо при непрестанных обидах со стороны соседей, и пробудили в славянстве естественное тяготение к объединению, к установлению внутреннего мира и порядка в земле, правды или суда, взамен дикого самоуправства и своеволия родов. Результатом этого и было призвание князей и добровольное подчинение им славянства. Эти князья все отдельные роды объединили в один, так сказать, общий род, а сами стали в положение родоначальников, старейшин этого рода. «Новое государство в первоначальном своем состоянии, – писал Эверс, – есть не что иное, как соединение многих великих родов, а новый властитель не что иное, как верховный патриарх. Устроение и управление государства есть правление великим семейством – единственный образец, который имели в виду люди, вступавшие в новое великое общество».

Таково объяснение происхождения государственного порядка по теории родового быта. Это объяснение вполне сходится и с летописным сказанием о призвании князей. И по летописи, призвание князей вызвано было усобицами родов, усилившимися среди славян после изгнания варягов: «И почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и веста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И реша сами в собе: поищем себе князя, иже бы володел нами и судил по праву». Так призваны были варяжские князья, объединившие скоро всех восточных славян в одно государство.

Теория общинного быта у славянофилов

Но в той же самой летописи, из которой Эверс и его последователи почерпнули доказательства для своей теории родового быта, находится немало данных, свидетельствующих, что накануне призвания князей у славян были, по-видимому, какие-то крупные общественные соединения, не похожие на мелкие родовые союзы. Так, рассказав о расселении восточных славян в нашей стране и об основании города Киева, летописец говорит, что у полян основалось свое княженье, у древлян свое, у дреговичей также свое, равно у славян ильменских (в Новгороде), у кривичей (в Полоцке и Смоленске) и т. д. То же самое видим и в рассказе о подчинении славян варяжским князьям. Рюрика с братьями вызывают славяне ильменские по общему совещанию с чудью и весью. Аскольд и Дир, утвердившись в Киеве, начали владеть всей «польской землей». Олег, взяв Смоленск, стал брать дань с кривичей; взяв Киев, подчинил себе полян; при подчинении северян и радимичей вел переговоры с целым племенем и т. д. Ясное дело, следовательно, что, рассказывая о появлении князей на Руси и их первоначальной деятельности, автор сказания представлял себе восточных славян разбитыми на несколько более или менее крупных общественных союзов, причем во главе этих союзов стоят некоторые города – Новгород, Смоленск, Киев и т. д. Эти союзы встречаются в летописном повествовании и позже, уже при князьях, под именем «земель», «волостей».

Все это заставило некоторых ученых критически и даже отрицательно отнестись к теории родового быта. Первый, кто открыл поход против нее, был известный основатель славянофильства – Константин Сергеевич Аксаков. Не отрицая существования в древнейшее время родового быта у восточных славян, Аксаков стал доказывать, что для времени, предшествовавшего непосредственно призванию князей, родовой быт был уже давно пройденной стадией развития. Термин «род» в употреблении летописи, по мнению Аксакова, не значит род в собственном смысле, а чаще всего семья, иногда родные в неопределенном значении, иногда племя и, наконец, весь народ. Родового быта в эпоху призвания князей, следовательно, уже не было. Правда, родовое начало, несомненно, действовало потом в междукняжеских отношениях. Но это начало было не туземное, а наносное, варяжское, народ оставался совершенно равнодушным к родовым княжеским счетам, интересуясь личностью данного князя, а вовсе не соображениями его родового старшинства или меньшинства. Тому быту, который начался с призвания князей, предшествовал, по мнению Аксакова, быт общинный. Прежде чем сомкнуться в единое государство под властью князей, славяне сомкнулись в ряд общин, члены которых связаны были не родством, а соседством. Общины решали все свои дела на вечах и управлялись властью выборных старейшин. Мелкие общины, сообща владевшие землей и связанные круговой порукой, назывались вервями; из соединения их составлялись волости, или земли, ставшие позднее княженьями. Эту теорию Аксакова развили и обставили доказательствами профессора-юристы Московского университета: Беляев в своей статье «Русская земля перед прибытием Рюрика», Лешков в своей статье «О верви» и в книге «Русский народ и государство».

Итак, Аксаков и его последователи отвергли непосредственный переход от родового быта к государственному и установили существование промежуточной стадии между родовым бытом и государственным. В этом их заслуга. Но как образовались эти промежуточные союзы, Аксаков и его последователи не дают прямого ответа на этот вопрос и ограничиваются только простым констатированием факта, что накануне появления князей славяне объединены были уже не кровными узами, а соседством, территорией и единством материальных интересов.

Теория племенного быта

Вопрос о происхождении «земель» или «волостей» занял внимание позднейших историков. Ответ на него постарался дать прежде всего Н.И. Костомаров. Основываясь на свидетельстве летописи, что у полян было свое княженье, у древлян свое, у дреговичей свое и т. д., Костомаров решил вопрос в том смысле, что крупные общественные союзы, существовавшие у славян до варяжских князей, были племенные союзы, соединение родственных родов и что образовались эти союзы путем естественного размножения родов и расселения их по соседству друг с другом. Эта теория, в сущности, недалеко отошла от теории, которую проповедовали Эверс, Соловьев и Кавелин. Эти ученые также не отрицали существования племенной организации среди восточных славян накануне призвания князей, но только не придавали этой организации большого значения, считая племенные связи чрезвычайно слабыми, легко порывавшимися, и признавали крепкими только родовые. Костомаров же со своей стороны выдвинул на первый план именно племенные связи, узлы которых затянуты были в главных городах племен, где сидели племенные князья.

Теория Сергеевича относительно образования земель

Но теория Костомарова не удержалась в исторической науке. Было указано, что прежние общественные союзы славян, существовавшие накануне призвания князей, хотя, быть может, и зародились в недрах отдельных племен, но уже вышли из рамок племенного деления восточных славян. Новгородский союз, например, обнимал собой не одних ильменских славян, но также часть кривичей (изборских) и финские племена чудь и весь. Полоцкий союз составился из кривичей и части дреговичей; Смоленский из кривичей и части радимичей; Черниговский из северян, части радимичей и вятичей и т. д. На почве этих наблюдений создались теории, совершенно отрицающие участие родственных начал в образовании древнерусских земель или волостей. Резче других этот взгляд проведен был Сергеевичем в его сочинении «Вече и князь». По его мнению, земли или волости сложились таким образом: группы предприимчивых людей из одного или разных племен и даже инородцев осаживались в известном определенном пункте и устраивали город. Жители таких укрепленных пунктов при благоприятных условиях могли стремиться к расширению своих владений и с этой целью захватывать чужие земли и подчинять себе разрозненное население этих земель. Для береженья своих приобретений им приходилось ставить пригороды, которые во всем зависели от главных городов. Так и создались земли, или волости, во главе которых стояли города. Так создался тот порядок, который лаконически изображен в известном заявлении летописи: «Новгородцы и смольняне, и полочане и все волости на веча, как на думу, сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут».

Теория задружно-общинного быта

Но после того как во всей крайности высказано было мнение, отрицавшее участие родственного начала в образовании волостей или земель, в науке произошла некоторая реакция против этой крайности, некоторый поворот в пользу прежних теорий родового и племенного быта. Стали указывать, что у восточных славян все-таки можно подметить остатки и родового быта, хотя бы, например, в виде кровной мести, и племенной организации, хотя бы, например, в виде племенных князей. Родовой и племенной быт должен был непременно существовать у восточных славян подобно тому, как он существовал и у славян западных и южных. Но несомненно, что ко времени появления варяжских князей этот родоплеменной быт уже не уцелел в чистом виде. Какая же общественная организация существовала у восточных славян в это время? Скорее всего, та же самая, которая сложилась у южных славян на почве родоплеменного быта, но которая по существу своему была уже не родоплеменной, – это организация задружно-общинная. Автор теории о задружно-общинном быте восточных славян Леонтович привел в пользу ее следующие аргументы. Чистая родоплеменная организация сохраняется только у кочевых народов. Но как скоро народ переходит к оседлой жизни, эта организация неминуемо разрушается и заменяется территориальной. Жизнь с ее потребностями устанавливает общение между чужеродцами, связывает их в общество. Таким образом, между родичами поселяются пришлые чужие люди; между родственными родами – роды других племен. Но юридические отношения между этими соседями на первых порах складываются по привычному типу родоплеменной организации. Являются таким образом как бы искусственные роды и искусственные племена. Таковыми искусственными родами были, по мнению Леонтовича, наши верви, мелкие общественные союзы, являющиеся в Русской Правде, такими искусственными племенами были группы славян, объединявшиеся в волости или земли вокруг главных городов. Таким образом, по этой теории, родственное начало не устраняется из формирования общественных союзов восточных славян. Теория отрицает только сохранение в чистоте родоплеменной организации.

Теорию Леонтовича обстоятельно развил и дополнил новыми соображениями Никитский в отдельных статьях и исследованиях, посвященных внутренней организации Псковской общины.

По мнению Никитского, так называемый род не был явлением естественным, чисто кровным, а заключал в себе и элемент фикции, был явлением до известной степени политическим. Сравнительная история показывает, что в пределах индоевропейской отрасли народов род обыкновенно заключал в себе, кроме лиц, связанных между собой узами родства, и посторонних членов. Кельтский клан, например клан горной Шотландии, на который обыкновенно указывали как на образчик естественного рода, по новейшим исследованиям оказывается не чуждым посторонней примеси. Индийские родовые союзы основываются не на одной только одинаковости происхождения, но и на допущении в свою среду людей совершенно посторонних. Относительно греческих родов уже Аристотель и Дикеарх отрицали существование строгой родственной связи; новейшие греческие историки также не задумываются считать греческие роды отчасти искусственными. В римской жизни как семья постоянно пополнялась посторонними лицами (adoptio), так точно и другие высшие единицы.

В древней Германии сторонние примеси рода характеризовались названиями sui, vicini, gegyldan. История славян представляет также несомненные доказательства существования фиктивных родов еще в XV веке. Никитский идет в этом направлении так далеко, что утверждает: «Род вообще создается посредством фикции, распространяющей узы родства и на посторонних лиц. Семья превращается в род лишь единственно тем, что она уже перестает довольствоваться физическими и нравственными отношениями и вместе с тем приобретает сознание о юридическом или политическом принципе жизни и сообщает этому принципу обязательное или объективное значение. Поэтому получаемая через усиление юридического сознания новая общественная единица, род, есть не что иное, как государство; новое начало, сообщаемое жизни фикцией родства, есть начало государственное; при рассмотрении родового быта историк присутствует при зарождении государства. В семье вся власть исходит от отца семейства и не нуждается в признании со стороны подчиненных. Иное дело в родовом союзе – там вся власть исходит из рода, опирается на своем происхождении, на немом или явном договоре всех потомков, короче говоря, основывается на выборе. Поэтому если власть отца семейства является по своей сущности неограниченной, то власть родоначальника, наоборот, доступна для всякого ограничения». Родовой быт не ограничивался, по мнению Никитского, одним только устройством простого рода, но за пределами последнего создавал новые, более обширные единицы общежития. Эти единицы образовывались вокруг городов. Внешняя опасность заставляла соседние роды создавать укрепленные, огороженные места, куда можно было бы укрываться с имуществом в случае нападения. Город и служил первоначально связью отдельных родов. При этом выдвигался один какой-либо род и фактически приобретал власть над всеми остальными, делался старшим между ними; а через это самое и родоначальник его становился на место родоначальника всей группы родов, их князем. Фикция родства объединила все ближайшие жившие роды в одно племя, которое считало себя идущим от одного родоначальника: радимичи от Радима, вятичи от Вятка. Так создались патриархальные княжения, которыми была покрыта вся Русь: княжения были у полян, древлян, дреговичей, новгородцев и полочан. Власть князей в этих княжениях была еще более ограничена, чем власть простых родоначальников. Во-первых, ее ограничивали старейшины других родов, кроме княжеского, а во-вторых, народные собрания или веча, которые были источником всякой власти.

Теория торгового происхождения городовых волостей

Мнение о том, что славяне накануне появления варяжских князей не жили уже чистым родоплеменным бытом, в конце концов возобладало в исторической науке. Оставалось только невыясненным, какая же сила сплотила восточных славян в новые общественные соединения. У Аксакова, Сергеевича и Леонтовича на этот счет даны только самые общие и неопределенные указания на хозяйственные интересы. Детально этот вопрос подвергся разработке в сочинении В.О. Ключевского «Боярская дума Древней Руси». В.О. Ключевский исходит из того положения, что при расселении славян по Восточной Европе их прежняя родовая и племенная организация разрушилась. Славяне разбросались по нашей стране отдельными семьями, отдельными дворами. Следы их первоначальных поселений в виде так называемых городищ указывают именно на такой характер их расселения. Эти городища столь незначительны, что они могли бы быть территорией поселения одного, много двух дворов. И в летописи мы находим намеки на такие именно поселки; Киев, по сказанию летописи, был первоначально городком трех братьев. Расселившись такими мелкими поселками, славяне принялись заниматься охотой и бортничеством и сбытом добычи на иноземные рынки при помощи прибывавших к ним иноземных, а позже и своих купцов. С развитием торговли между их разбросанными дворами стали возникать сборные пункты, места промышленного обмена, куда сходились звероловы и бортники для торговли, для гостьбы, как говорили в старину. Такие сборные пункты получили название погостов. Некоторые из этих погостов, расположенные по судоходным рекам, сделались пунктами наиболее крупных оборотов, и к ним как к рынкам экспорта стали тяготеть мелкие сельские погосты как пункты первоначального сбора и сбыта товаров. Но установившиеся экономические связи отдельных поселков с погостами и погостов с главными городами неминуемо должны были повести к установлению политических связей как для урегулирования взаимных отношений, так и для охраны общих интересов. Так создались на Руси городовые волости, обнимавшие известные торгово-промышленные районы, с центральным средоточием в главном торговом городе, к которому тяготели погосты с окружающими их поселками. В конце IX века общий торговый интерес заставил эти городовые волости соединиться для борьбы с кочевниками, пересекшими главные торговые пути. Так и появилась первая форма государственного союза восточных славян – Киевское княжество.

Односторонность всех теорий

Какое же положение занять нам во всем этом ученом споре? Нужно ли пристать к какой-нибудь из высказанных теорий и уже от нее отправляться в дальнейшем уяснении русской истории? Я лично держусь того мнения, что в этом нет надобности. На мой взгляд, в каждой из названных теорий есть доля истины, и нам надобно только выделить эти доли и скомбинировать из них связное и цельное воззрение. Каждая из перечисленных теорий отправлялась от наблюдений над некоторыми фактами, каждая уловила и подметила действительные черты времени. Спор произошел в науке от того, что каждая теория стремилась быть исключительной, обобщала свои частные наблюдения и переносила свои обобщения на все явления эпохи. Все перечисленные мной теории, так сказать, искусственно упрощали быт восточного славянства накануне его политического объединения, предполагали его однородным и не считались совсем с возможной сложностью его. Это – постоянная методологическая ошибка, от которой не уберегаются и самые талантливые исследователи нашей старины. Поясним это примерами на рассматриваемом случае.

Остатки родового быта

Родовой быт, говорят нам, уже не существовал на Руси накануне политического объединения славянства. Так говорил в свое время Аксаков, так позже говорил Ключевский. Как на доказательство разрушения родовых союзов указывали на наше древнейшее наследственное право, как оно отразилось в договорах Олега и Игоря с греками и в Русской Правде. «Уже в Олеговом договоре с греками, – говорит Ключевский, – наследование по завещанию является господствующим среди Руси. Это, как известно, не служит доказательством свежести и крепости родового союза». Ключевский указывал далее, что и порядок наследования без завещания по договорам с греками и в Русской Правде свидетельствует о том же: имущество переходит к своим, то есть к семье в тесном смысле, к сыновьям, а при неимении их – к дочерям, и только при неимении своих переходит «к малым ближикам», то есть боковой родне, братьям и племянникам. У князей, замечает названный автор, «родственные отношения по женской линии не только ставятся наравне с отношениями по мужской линии, но даже иногда как будто бы берут над ними перевес». «Итак, – заключает он, – расселение восточных славян по Русской равнине сопровождалось юридическим разрушением родового союза».

На мой взгляд, это утверждение страдает двумя недостатками. Во-первых, оно исходит из чисто схематического представления о роде как субъекте права собственности, представления выработанного главным образом при наблюдениях над переживаниями родового быта у греков и римлян. Как показывают наблюдения над пережитками родового быта у славян, к славянскому роду совершенно неприменимо это схематическое представление: и при общем родовом владении и пользовании каждый член рода считался субъектом права собственности в известной доле, которой в известных случаях он мог распоряжаться по своей воле. Это во-первых. Во-вторых, если даже подмеченные явления и служат признаками разрушения родового союза, то нельзя обобщать их в такой мере, в какой сделано это Ключевским. По договорам с греками, по Русской Правде, по княжеским отношениям нельзя умозаключать о том, как обстояло дело с родовыми союзами в народной массе. Договоры с греками отражают те юридические отношения, какие существовали в городском, торговом классе, ибо договоры разумеют именно торговую русь, ездившую в Царьград. В торговых городах родовой строй действительно мог очень рано разложиться, ибо такие города по самому происхождению своему были скопищами разного люда, сошедшегося с разных сторон, между прочим и из Скандинавии. Точно так же и указываемая статья Русской Правды говорит о порядке наследования, существовавшем в верхах общества в княжеской дружине. Но то, что существует на верхах общества, не непременно существует и на низах, в народной массе. В народной массе в различных местностях родовые союзы могли еще оставаться в полной силе и неприкосновенности. Это предложение можно подтвердить как общими соображениями, так и некоторыми фактами более позднего времени.

При своем расселении славяне, в силу естественных условий страны и своих промышленных занятий, должны были разбрасываться по стране мелкими поселками. Ключевский справедливо указал, что при таком расселении должны были нередко порываться установившиеся родовые связи. Но вместе с тем, добавим от себя, должны были нарождаться и новые: семьи, отделившиеся от родов, с течением времени ведь размножались, сами превращались в роды. У этих разросшихся семей много было причин жить вместе и сообща действовать. Вместе легче было обороняться от любого зверя, от чужого человека; вместе легче было теребить пашню из-под леса, сообща можно было шире развернуть экономическую деятельность, полнее воспользоваться благами окружающей природы: одному члену рода можно было пахать, другому следить за пчелами, третьему – за ловищами и перевесищами, четвертому – за рыбьими язами и т. д. При разнообразии промыслов, при разносторонней эксплуатации природных богатств соединение рабочих сил необходимо. Род был естественным, природным соединением таких сил. Поэтому родовые союзы в народной массе крепко держались у нас на Руси. Особенно крепки они были там, где крестьяне были первыми заимщиками земли, где создалось известное крестьянское право на землю и где ни развитие крупного землевладения, ни другие обстоятельства не заставляли их кочевать с место на место. Так было, например, на Крайнем Севере и в западнорусских землях. Почитайте акты XV–XVI веков, относящиеся к крестьянам Западной Руси, и вы на каждом шагу встретите родовые крестьянские гнезда, которые сообща владеют землей, сообща эксплуатируют ее со всеми «ухожаями», сообща отправляют повинности. В Украине, то есть Киевщине, такой порядок вещей прослеживается до самого конца XVIII века. Этим объясняется и факт существования в Западной Руси множества сел с именами на – ичи, – овичи. В рассматриваемое древнейшее время, надо думать, родовые союзы в сельской народной массе были частым явлением, и села, и деревни были сплошь и рядом родовыми поселками или селениями нескольких родов. Родовая организация могла оставаться и при синойкизме, совместном жительстве родов. Чем же иначе объяснить, что родовая месть сохранилась у нас до половины XI века, пока ее не отменили дети Ярослава? Поэтому я думаю, что летописец, писавший, что славяне по расселении в нашей стране стали жить каждый с родом своим, отправлялся в этом утверждении от того, что давала ему и современная жизнь. По быту населения сел и разных глухих местностей, которое по культуре стояло ниже населения торгово-промышленных центров, летописец естественно заключал о том, что было в старину повсеместно на Руси.

Если исходить из предположения, что родовой быт держался в народной массе восточного славянства ко времени появления князей, то легко будет объяснить и существование в то время многочисленных городков в южных областях Руси. Здесь города и городки, можно сказать, были преобладающим типом поселков. Вот почему и неизвестный географ Баварский IX века так своеобразно описывает нашу страну: «Уличи, – читаем у него, – народ многочисленный: у него 318 городов; бужане имеют 231 город, волыняне (Veluncani) – 70, северяне – 325». Скандинавам, приезжавшим на Русь, она представлялась страной городов, и они так и величают ее в своих сагах – Гардарикия. С этими показаниями вполне согласуются и показания нашей летописи о городах уличей и тиверцев, о многих городах, существовавших в Черниговской и Рязанской землях и т. д., а также и археологические данные о многочисленных городищах на юге нашей страны. Но кто мог строить эти городки? Едва ли семьи, как думает Ключевский. Для отдельных семей эта работа в большинстве случаев должна быть непосильной. Скорее всего, городки воздвигались объединенными усилиями нескольких семей, и именно таких, которые соединены были друг с другом уже ранее поселения, то есть родственных. Другими словами, многочисленные городки, скорее всего, были не чем иным, как именно родовыми поселками. Так смотрит на дело отчасти и составитель сказания о начале Руси. Киев, по этому сказанию, был первоначально городком трех братьев, которые поселились в нем со своими родами, то есть семьями. Утверждая это, автор сказания, очевидно, имел перед глазами некоторые современные ему данные о маленьких городках и перенес эти данные в отдаленные времена.

Итак, на основании всех вышеприведенных соображений мы не будем отрицать существования родового быта у восточных славян накануне объединения их под властью князей. Не будем только подобно Эверсу и его последователям обобщать наши наблюдения и отрицать существование в то время и других общественных союзов. Весьма вероятно, что уже и в то время в некоторых местах были мелкие общественные союзы чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых. Такое предположение можно сделать по аналогии с тем, что приходится наблюдать в позднейшем быту западнорусского крестьянства. Наряду с чисто родовыми организациями можно встретить там и товарищества чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых, наряду с родичами так называемых сябров, или шабров, или чужеродцев.

Остатки племенных организаций

Несомненно затем, что рядом с мелкими союзами у восточных славян накануне их объединения были и крупные союзы, включавшие в себя мелкие, и притом разных типов. Во-первых, кое-где, несомненно, были племенные организации, союзы родственных родов, под началом племенных старейшин или князей. Такая организация была, быть может, у древлян. У древлян не было крупного города в качестве политического средоточия, и земля древлянская не была городовой волостью, как, например, Новгородская, Смоленская, Полоцкая, Киевская. И тем не менее в рассказе летописи она выступает политически объединенной, с общим вечем, со своим племенным князем Малом. С такой же организацией выступают и вятичи, у которых также не было крупных торговых городов, но которые являются объединенными. Составитель сказания о начале Руси представляет вятичей именно как родственный союз, происходящий от одного родоначальника – Вятка. Таким же союзом он считает и радимичей, идущих от Радима. Имея в виду аналогичные названия у славян южных и западных для обозначения именно племен, союзов родственных родов, мы можем вполне поверить и приведенному объяснению составителя сказания о начале Руси. Не чем иным далее, как наблюдением над уцелевшими племенными организациями, объясняется и утверждение названного составителя, что у полян было свое княжение, у древлян свое, у дреговичей свое и т. д. Этим же наблюдением подсказана была и теория Костомарова о племенном происхождении крупных общественных союзов, существовавших у восточных славян накануне их объединения. В этой теории, таким образом, есть доля правды, но не вся.

Городовые волости и варяжские княжения

Дело в том, что наряду с уцелевшими племенными организациями у восточных славян в то время были уже союзы и разноплеменные, группировавшиеся вокруг некоторых крупных городов – Новгородский, Полоцкий, Смоленский, Киевский. Эти союзы располагались как раз по великому водному пути из варяг в греки, по которому шла бойкая, оживленная торговля. Эти союзы возникли в недрах некоторых племен, – словен ильменских, кривичей и полян, но уже вне племенных ограничений. В возникшие здесь торговые города сбился пришлый люд с разных сторон; к этим городам стали тяготеть, волей или неволей приступили к ним в союз, поселки разных окрестных племен. Поэтому и во главе этих союзов стали становиться уже не племенные князья или старейшины, а тоже разные пришлые, сильные люди. В качестве таких вождей и явились в этих союзах норманнские конунги, в IX и X веках рыскавшие по всей Европе со своими дружинами. К нам на Русь они явились отчасти для грабежа и поборов с населения, отчасти в качестве купцов, торговавших с Византией и Востоком. В XI веке еще помнили об некоторых конунгах, стоявших во главе городовых союзов восточного славянства. Таковы были Рюрик, стоявший во главе Новгородского союза; Аскольд и Дир, стоявшие во главе Киевского союза; Рогвольд, стоявший во главе Полоцкого союза; Тур, княживший у дреговичей в городе, получившем его имя Туров, и т. д. – так находит свое приложение и теория Ключевского о городовых волостях.

Общие выводы

Итак, общественная организация восточного славянства накануне его политического объединения была, несомненно, сложная и разнообразная. В ней можно наблюдать наслоения разных эпох, разных стадий общественного развития. Жива была еще и родовая организация; кое-где уцелела организация племенная; но наряду с этим образовались уже чисто политические союзы людей, объединенных соседством и общностью интересов. Наряду с родовыми старейшинами и племенными князьями у восточного славянства появились уже пришлые вожди с дружинами, навязывавшие свою власть населению.

Рядом с простотой социального состава в родоплеменных союзах появились и сложные социальные организации в больших городах, где уже отложился богатый класс, появились большие и меньшие люди, купцы, житьи люди, рабы и челядь.

В таком предположении нет ничего невероятного. Разнообразие, сложность общественной организации и быта наблюдается во все исторические эпохи. Тем более могли иметь место эти разнообразие и сложность у восточных славян в ту эпоху, когда они не слились еще в один народ, не объединились под одной государственной властью, представляли ряд местных союзов, раскиданных на огромных пространствах Восточной Европы.

Первые достоверные известия об объединении восточных славян

По свидетельствам арабских писателей IX и даже X века, восточные славяне не составляли одного народа, но делились на множество отдельных племен, между которыми царствовала вечная вражда. «Если бы славяне, – писал Масуди (начало X века), – не были так раздроблены и если бы между отдельными их племенами было менее несогласия, то ни один народ в мире не в состоянии был бы им противиться».

Отзывы эти, однако, для своего времени были уже анахронизмом. Имеются несомненные показания, что к началу X века восточное славянство, если не все, то в значительной части, образовало союз под главенством одного вождя. Таким вождем является великий князь Русский Олег. В 907 году, по рассказу летописи, заключив с греками договор, после удачного нападения на Царьград, Олег взял с них «уклады», контрибуцию для городов Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова, Любеча и других: «по тем бо городом седяху велиции князи, под Олгом суще», объясняет летописец, излагающий договор, по-видимому, на основании официального акта. Послы, отправленные Олегом в Царьград четыре года спустя «построити мира и положити ряды межи Греки и Русью», заключали договор от имени «Олга, великого князя русского и от всех, иже суть под рукой его, светлых и великих князь и его великих бояр». Так гласит сам текст договора, внесенный в летопись. В 944 году прибывшие в Константинополь русские послы договорились также от имени Игоря, великого князя Русского, «и от всея княжья и от всех людей Русской земли». Известное политическое объединение восточного славянства выступает в этих показаниях в виде несомненного факта. Как же оно произошло?

Подготовка этого объединения. Владычество хазар

Начальная русская летопись, как известно, считает это объединение делом варяжских князей, князей двух-трех поколений. Утвердившись первоначально в земле ильменских славян, чуди и веси, варяжские князья передвинулись отсюда на юг, подчинили себе города, лежавшие по великому водному пути из варяг в греки, и все окрестные племена, не выпуская из своих рук и Новгорода. Так образовалось Великое княжество Русское, объединившее в себе восточных славян. Однако есть данные, указывающие на то, что объединение восточного славянства совершилось при известной исторической подготовке, не так быстро, как изображено в летописи, и не одними только усилиями варяжских князей. В деле объединения восточного славянства варяги имели своих предшественников – хазар.

Выше уже было указано, что славяне расселились широко в южных областях нынешней Европейской России под защитой и под властью Хазарского царства, что каган Хазарский был их повелителем. В Хазарском царстве славяне получили первую подготовку к широкому политическому объединению для борьбы за существование. Подчинение власти киевских варяжских людей для славян нашего юга было только простой сменой властителей. Наша летопись чрезвычайно выпукло отметила этот факт. По ее рассказу, Аскольд и Дир, явившись к полянам, спросили их: «Кому дань даете?» – «Хазарам», – был ответ. «Платите нам», – сказали князья, и поляне подчинились варяжским князьям. То же самое происходило, по рассказу летописи, позднее у северян, радимичей и вятичей, когда появились у них Олег и затем Святослав. Но чем объясняется эта смена властителей?

Прорыв кочевников в южные степи Восточной Европы в IX веке

В IX веке Хазарское царство оказывалось уже не в состоянии ограждать славян, расселившихся в южных областях Восточной Европы, от набегов кочевников. Эти кочевники стали прорываться в наши южные степи и производить здесь опустошения. В 837 году, по рассказу Вертинской летописи, прибыли к императору Людовику Благочестивому послы от византийского императора Феофила и привели с собой каких-то людей из народа русь. Этих людей посылал к императору Феофилу царь их, названием хакан (rex illorum, chacanus vocabulo), для засвидетельствования ему своей дружбы. Но по случаю диких народов, перенявших им путь, они не могли вернуться прямым путем и должны были поехать в обход. Когда их стали подробнее расспрашивать, кто они такие, оказалось, что они были шведского происхождения (ex gente Sueonum). Очевидно, это была русь, находившаяся на службе кагана Хазарского (и впоследствии, в X веке, русь и славяне, по известиям арабов, обычно проживали в столице Хазарии). Но какие это были дикие племена, перенявшие им путь при возвращении к кагану? В настоящее время уже можно ответить на этот вопрос с большей или меньшей определенностью. По известиям арабских писателей, в середине IX века в наших степях уже проживали угры. Эти угры непрестанно нападали на славян, брали у них пленников, отводили их в Карх (по-видимому, Керчь) и променивали грекам на парчу, пестрые шерстяные ковры и другие греческие товары. По другому арабскому известию, «они господствуют над всеми соседними славянами, отягощают их тяжелой данью и обращаются с ними, как со своими рабами». Очевидно, хазары уже не в состоянии были сдерживать кочевые орды, напиравшие с востока, и пропустили угров. Вслед за уграми прорвалась в наши степи в 70— 80-х годах того же века орда печенегов, которых теснили с востока узы (или торки наших летописей). Печенеги оттеснили на запад угров, которые расположились в области рек Днестр, Прут и Серет.

По призыву византийского правительства угры приняли было участие в войне греков с болгарами в 892 году. Но болгары призвали против них печенегов, и угры, попав между двух огней, бросились вверх по Дунаю, на кочевья гуннов и аваров и тут поселились. Об этом передвижении племен по нашему югу сообщают и Константин Багрянородный, и западный летописец-монах Регинон, разногласия только в датах (Константин относит прибытие венгров в Среднедунайскую низменность в 898 году, а Регинон – к 889-м). Особенно любопытно сообщение Регинона. «В 889 году, – пишет он, – вышел народ венгров из скиеских болот, где течет Танаис, выгнанный из своего местожительства соседними народами, которые называются Pecinati».

Последствия этого вторжения для славян

Вторжение хищных орд произвело большие перемены в жизни нашего юга. Славяне, разбросавшиеся по степным рекам и речкам в бассейнах нижнего Дона, нижнего Днепра, Южного Буга, нижнего Днестра, частью были истреблены, частью должны были покинуть свои селения, свои городки. Вот почему и составитель сказания о начале Руси выпустил бассейн Дона из области славянского расселения. Вот почему и о жительстве уличей и тиверцев на Черноморском побережье он сообщает уже как о факте прошлого времени: «И суть гради их до сего дне». Припонтийские и приазовские степи, захваченные прежде славянской колонизацией, к началу X века уже опустели и сделались привольем кочевых орд. На Черноморском и Азовском побережье уцелели только немногие населенные места под защитой крепких стен, моря или топей речных дельт. Таковы были города – Белгород при устье Днестра, переименованный тюрками в Аккерман, Черноград, ныне Очаков, на Днепробугском лимане, Олешье при устье Днепра в ольховой заросли, старинные греческие колонии в Крыму и при устье Дона и, наконец, Тмутаракань на болотистом Таманском полуострове, в низовьях Кубани.

Сильно ухудшились условия жизни и для славян, расселившихся в лесной области Восточной Европы. Эти славяне усердно занимались охотой и бортничеством и сбывали свою добычу купцам, ездившим по великому водному пути из варяг в греки и по Волге. Многочисленные клады с арабскими и византийскими монетами VII–IX веков свидетельствуют об установившейся торговле с Хазарией и Византией. Эта торговля, получившая для восточного славянства первостепенное, жизненное значение, стала теперь подвергаться опасности и на Днепре, и на Волге. Это обстоятельство в связи с постоянными набегами кочевников и заставило всех славян, живших по великому водному пути, соединиться для того, чтобы сообща охранять торговые пути и отражать кочевников.

Объединение восточных славян под властью киевских князей

Это объединительное движение вышло из Новгорода и во главе его стали варяжские князья, то есть скандинавские конунги с их дружинами. Варяги-скандинавы уже давно посещали нашу страну для грабежа и сбора дани, а главным образом для торговли и даже стали осаживаться на постоянное житье в главных городах восточных славян. Их вожди-конунги во второй половине IX века стали утверждаться в качестве местных вождей или князей в этих городах. Один из этих конунгов, Олег, по-скандинавски Hilga, передвинулся со своей дружиной из Новгорода на юг, утвердился в Киеве, бывшем главным узлом торговых путей, ведших из Руси в Царьград, и, опираясь на многочисленный здесь скандинавский элемент, заставил себя признать главным вождем всего восточного славянства. Под его власть стали и другие варяжские конунги, утвердившиеся в городах восточных славян, и существовавшие у них кое-где племенные князья и старейшины. Вот почему и договоры с греками стали заключаться от имени «Олга, великого князя Русского и от всех, иже суть под рукой его, светлых и великих князь, и его великих бояр». Этот великий князь стал охранять торговлю восточных славян и отражать набеги кочевников, а по временам предпринимать и далекие походы для грабежа и добычи, как это было в обычае у норманнских конунгов. Торговля восточных славян стала теперь вестись под охраной особых экспедиций, снаряжавшихся князьями. Князья в течение зимы собирали дань с подвластного им населения – мехами, воском и медом.

Весной, с открытием рек, князья нагружали собранную дань на лодки и отправляли из Киева вниз по Днепру целую флотилию судов.

К княжеским лодкам присоединялись купеческие из Киева, Чернигова, Смоленска, Новгорода и других городов. Флотилию сопровождали вооруженные люди. Когда суда достигали четвертого порога, купцы выгружали товар, высаживали скованных невольников и на расстоянии 600 шагов шли берегом. Здесь обыкновенно приходилось вступать в бой с поджидавшими их печенегами. Отразив варваров, русские садились вновь на лодки, выходили в море и, следуя вдоль западного берега его, достигали Царьграда. Так рассказывает Константин Багрянородный в своем сочинении «Об управлении империей». Его рассказ подтверждается и договорами первых князей с греками, свидетельствующими, что в составе купеческих караванов, прибывавших из Руси, всегда были и княжеские корабли с послами князя. Кроме охраны торговли, князья стали отбивать и нападения кочевников на украйны славянской оседлости. Поэтому те славянские племена, которые подвергались нападению кочевников, охотно подчинились им; некоторые, впрочем, им пришлось «примучивать».

Тем или другим способом, но в конце концов восточное славянство объединилось под властью киевского князя, и создался политический союз всех восточных славян.

Вопрос о варягах-руси

Это объяснение происхождения Русского государства хотя и не совпадает вполне с летописным, но все-таки стоит на одной с ним почве фактов и воззрений. В нем так или иначе отводится значительная роль варягам, то есть скандинавским дружинам с их конунгами, которые представляются активной объединяющей силой. Но прежде чем остановиться на этом объяснении окончательно, мы должны тщательно перебрать факты и воззрения, лежащие в его основе. Дело в том, что объяснения происхождения Русского государства, так или иначе согласующиеся с летописным повествованием, издавна возбуждали и возбуждают до сих пор горячие протесты.

Мнение о славяно-балтийском происхождении варягов и руси

Еще Ломоносов, воевавший с немцами в Академии наук, ополчился против них и в историографии. Когда академик Миллер написал речь, в которой согласно с летописью и с доводами академика Баера доказывал скандинавское происхождение варягов-руссов, Ломоносов выступил против него с резкой, запальчивой критикой и с собственной теорией, которая считала варягов-руссов славянами с Балтийского поморья. Ломоносов приурочил родину варяго-руссов к принеманской области, указывая на то, что Неман в нижнем течении называется Русом. Итак, хотя варяго-руссы и были пришлые люди среди восточного славянства, но все же свои, соплеменники, а не чужеродцы – немцы. У Ломоносова нашлись последователи. Профессор Московского университета Морошкин доказывал, что варяги вышли из славянской области Вагрии – с Балтийского поморья, а руссы, которых он отличает от варягов, с острова Рюгена. Теорию Морошкина развил и обставил доказательствами Забелин в своей «Истории русской жизни». По его мнению, начальная летопись, перечисляя народы Иафетова колена, расселившиеся на севере Европы, приурочивает русь к балтийскому славянскому побережью. И действительно, говорит он, на этом побережье мы видим множество географических названий с корнями: рус, рос, руг, рун. Здесь встречаем между прочим область Ругию, остров Рюген, который в географических сочинениях конца XVI века прямо называется Русией. Итак, родина руси – славянское Балтийское поморье. Здесь же и родина варягов, в которых Забелин видит славянское племя вагров. Забелин указывает, что балтийские славяне в IX веке были не земледельцами только, но и предприимчивыми торговцами и мореходами, с успехом соперничавшими с норманнами и шведами. Особенно отличалось своей отвагой и предприимчивостью племя вагры, вагиры или варги. Это и были варяги нашей летописи. В IX и X веках балтийские славяне вели оживленную торговлю со Скандинавией и Востоком и прибывали в нашу страну; они должны были заводить здесь свои фактории, содержать в важнейших пунктах края свои гарнизоны, разыскивать отсюда новые торговые пути. Результатом этого и было возникновение в Ильменском крае колонии западного славянства – Новгорода. Забелин полагает, что первый славянский поселок должен был возникнуть здесь, по крайней мере, во время Птолемея. И русь приднепровская, по его мнению, ведет начало от той же балтийской руси, которая переселилась сюда еще в очень далекие времена, так что стала известной в I веке Страбону, который и упоминает о ней под именем роксалан.