Цветы в зеркале бесплатное чтение

Магистраль. Азия

李汝珍;

镜花缘

Перевод с древнекитайского

Георгия Монзелера, Ольги Фишман, Изольды Циперович, Виктора Вельгуса

Примечания

Георгия Монзелера и Изольды Циперович

Ли Жу-чжэнь.

Цветы в зеркале: [перевод с древнекитайского] / Ли Жу-чжэнь. – Москва: Эксмо, 2025. – 768 с.

Глава 1

Женский облик приняв, нисходит Куйсин [1]
с созвездия Северный Ковш [2];
Небожителям пир задает Си Ван Му [3]
на Яшмовом чистом пруду [4].

Еще давным-давно у почтенной Цао [5] в «Наставлении для девиц» было сказано:

«Имеются четыре женских добродетели: одна называется строгость поведения, вторая – сдержанность речи, третья – скромность манер и четвертая – прилежание в исполнении своих обязанностей».

Это четыре основные женские добродетели, и без них женщинам жить невозможно.

Почему я сейчас, начиная книгу, привожу эту выдержку из сочинения Бань Чжао [6] «Наставление для девиц»?

Потому что то, о чем написано в этой книге, хотя и касается лишь девичьих мечтаний да мелочей жизни обитательниц теремов и светелок, в ней то и дело появляются героини, соблюдающие эти четыре заповеди почтенной Цао. Эти героини не только прекрасны внешностью, как золото и яшма [7], но и чисты сердцем, как снег и лед. Если бы они не следовали постоянно «Наставлениям для девиц» и не соблюдали бы строго эти прекрасные заповеди, как они могли бы стать таковыми? Разве можно предать забвению память о них только потому, что все события, связанные с ними, происходили давным-давно, окутаны таинственностью и среди героинь есть и красивые, и уродливые? Поэтому-то я и при свете светильника, и лунными ночами, и летом, и зимой, в свободное время, развлекаясь, собрал все воедино и составил эту книгу: в ней я восхваляю достойных и порицаю недостойных, девушки в ней даны такими, какими должны быть девушки, жены – такими, какими должны быть жены, я даю все их достоинства и недостатки. Хотя все описывается здесь в мельчайших подробностях, но в конечном итоге все сводится к должному, и непристойностей я сюда никаких не включаю, а все чудесное и фантастическое в этой книге произошло оттого, что феи цветов подверглись наказанию. Прочтите первый свиток этой книги, и вам, в общем, все станет ясно.

* * *

Начнем с нескольких слов о знаменитых горах Поднебесной [8]. Помимо Куньлуня [9], на котором обитает великая богиня Си Ван Му, на морских островах имеются три знаменитых горы: одна называется Пэнлай, вторая – Фанчжан и третья – Инчжоу [10]. Путь ко всем этим горам далек, и высота их необычайна. В свое время уже в «Исторических записках» [11] было сказано, что эти три горы являются местом, где обычно собираются небожители. Потом в «Записях, восполняющих опущенное» [12] и в «Описании царств природы» [13] превозносили обилие сокровищ этих гор и красоту их пейзажей. Самое очаровательное там то, что на этих горах имеются вечнозеленые растения и цветы, не опадающие в течение круглого года. Там растут также сказочные плоды небожителей, благовещие деревья, злаки счастья, хлеба доброго предзнаменования – всех их мне и не под силу перечислить.

Из этих гор мы отдельно расскажем о горе Пэнлай. Там есть скала «Несчастная судьба»; в этой скале есть пещера «Красавица», а в ней обитает небожительница. Она управляет цветами Поднебесной и является хозяйкой всех цветов. Зовут ее богиней Цветов, и она совершенствуется здесь уже много лет.

В день рождения великой богини Си Ван Му, приходящийся на третий день третьей луны, как раз когда богиня Цветов собиралась лететь, чтобы по этому случаю поздравить богиню Си Ван Му, к ней прибыла ее давнишняя приятельница богиня Трав и пригласила ее вместе отправиться на этот «Пир в Персиковых садах» [14]. Богиня Цветов тотчас же приказала своей деве-прислужнице захватить цветочный нектар и пригласила с собой еще двух богинь – богиню Плодов и богиню Злаков. Так все четыре богини, каждая на своем облаке, отправились вместе на запад в сторону волшебной горы Куньлунь.

Когда они пролетели полпути, вокруг них стали клубиться благовещие облака и отовсюду потянулись пунцовые туманы – это божества из разных пещер тоже направлялись на «Пир в Персиковых садах».

Вдруг из созвездия Северного Ковша засверкал ослепительный красный луч длиной в десять тысяч чжан [15]. В нем появился, танцуя, повелитель звезды. Он был нарядно одет, и, хотя походил на Куйсина, судя по прекрасному личику, это несомненно была красивая женщина. Она держала в левой руке кисть, а в правой – ковш. Со всех сторон ее окружало красное сияние, и она тоже направлялась на разноцветном облаке на Куньлунь.

– Это звездное божество, – сказала богиня Злаков, – судя по внешнему виду, несомненно супруга бога Куйсина. Значит, на самом деле Куйсин завел себе подружку – вот уж, действительно, небывалое зрелище!

– Что же, раз Куйсин бог, так ему не иметь и пары? – заметила богиня Цветов. – А может быть, он сам преобразился в женщину – где нам знать все превращения богов! Почем ты знаешь, может быть, Куйсин появился в таком облике потому, что этим он хочет дать в мир людей особое предзнаменование?

– По-моему, – смеясь сказала богиня Плодов, – поскольку сегодня день рождения великой богини Си Ван Му, Куйсин нарочно велел своей возлюбленной отправиться поздравить ее, а вот потом, когда наступит день рождения великого бога Дун Ван Гуна [16], тогда уж Куйсин лично отправится с поздравлениями! Но эту женщину со всех сторон окружает красное сияние, и вокруг нее вьются пурпуровые туманы – вот уж это предзнаменование я не пойму!

– Мне давно известно, – ответила богиня Цветов, – что Куйсин ведает просвещением у людей в нижнем мире. За последнее время из созвездия Ковша [17] во все четыре стороны постоянно исходит красное сияние и во мрак вздымаются разноцветные блики. Теперь же появился и сам Куйсин, но в измененном облике, и, сверх того, пурпуровые пары и лучи пронзают небо и землю. Такое явление Куйсина наверняка предвещает расцвет просвещения у людей. Увы, наши заслуги на пути великой истины [18] слишком незначительны, и мы не знаем, когда и где сбудется это предзнаменование!

– А я знаю, – заметила богиня Трав, – что за морем, на Малом Пэнлае [19], имеется яшмовая стела [20], на которой начертан цвет человеческого просвещения. За последние дни эта стела беспрерывно излучает сияние, в котором отражается отдаленное сияние Куйсина. Вероятно, разгадка предзнаменования заключается именно в этой стеле.

– А что за цвет человеческого просвещения начертан на этой стеле, можем мы это увидеть? – спросила богиня Цветов.

– В той стеле скрыта тайная сила, которую сейчас сдерживает дух-прислужник. Через несколько столетий эта сила даст себя знать, и, если нам будет благоприятствовать судьба, мы все увидим. Сейчас же еще рано, и, понятно, мы ничего увидеть не можем.

– Не понимаю, как я могу быть связана судьбой с этой яшмовой стелой! – сказала богиня Цветов. – К сожалению, хоть мы уже и достигли полной святости, но ведь все мы в конце концов воплощены в женском облике. Возможно, в будущем нам и удастся увидеть расцвет человеческого просвещения, обозначенный на этой яшмовой стеле, но если среди упоминаемых на ней талантов окажутся только ученые юнцы и не будет ни одной ученой девы, то как же будет нам, цветам, не поблекнуть от стыда?

– Поскольку ныне Куйсин принял женский облик, – возразила богиня Трав, – это, без сомнения, счастливое предзнаменование именно для всех живых существ женского рода, тем более что сияние, излучаемое яшмовой стелой, всегда бывает значительно ярче после полудня, а по четным числам оно особенно резко отличается от обычного. А ведь, по учению о женском и мужском началах [21], время после полудня относится к женскому началу, так же как и четные числа. Сияние предвещает появление талантов, а такое явление указывает на то, что эти таланты будут женскими. Таким образом, судя по всем этим признакам, на стеле появятся имена не одной-двух ученых дев, а, пожалуй, и все упоминаемые на ней будут лишь таланты в юбках!

– То, что вы говорите, – заявила богиня Цветов, – безусловно верно. Однако, по-моему, даже если все упоминаемые на этой стеле окажутся талантами в юбках, но нам не будет благоприятствовать судьба и мы не сможем всего этого увидеть, то разве для нас это не так же призрачно, как «цветы, отраженные в зеркале» или «луна в воде»?

– Как можно думать, что нам не будет благоприятствовать судьба, если нам сегодня удалось уже увидеть эти явления? Вероятно, когда-нибудь в будущем кто-то из нас, сестриц, удостоится этого счастья. Но сейчас все это неясно и неопределенно, и пока даже и говорить об этом бесполезно. К чему нам пытаться разгадать эту загадку, лучше едемте дальше на торжество! – заключила богиня Трав.

Тут они увидели, что за Куйсином появились четыре властителя пещер, совершенно необычных на вид. У первого был зеленый лик и выдающиеся вперед клыки; его зеленые волосы были уложены в пучок на макушке и прихвачены золотым обручем; на нем был надет зеленый даосский халат. Второй небожитель такой же, но весь красный. Третий был черный, четвертый – желтый. В руках у всех были драгоценные дары, и они тоже направлялись на священную гору Куньлунь.

– Этих четырех властителей пещер, – сказала богиня Цветов, – я видела раньше, на «Пирах в Персиковых садах», но не припомню, с каких они знаменитых гор и властители каких пещер.

– Кстати, вот тот черномазый увалень, – заметила богиня Плодов, – безусый и с длинной-предлинной шеей, не правда ли, похож на начетчика-конфуцианца?[22] Но если внимательно приглядеться, он, право, похож и на какое-то бесполое существо. Уж не главный ли он небожитель Угуй?[23]

– Бросьте шутить, – возразила богиня Трав. – Эти четыре властителя пещер – владыки чудодейственных Цилиня [24], Феникса, Черепахи и Дракона. Тот, зеленый, ведает всеми зверями, покрытыми шерстью, является их царем; его зовут бог Зверей. Тот, в красном халате, ведает всеми пернатыми и является царем всех птиц; зовут его бог Птиц. В черном ведает панцирными животными и является их царем; его зовут бог Панцирных. А в желтом управляет всеми чешуйчатыми, и зовут его бог Чешуйчатых. Вероятно, они тоже спешат на празднество, так как у них в руках драгоценные дары.

Пока богиня говорила, все четыре властителя пещер уже пролетели.

Следом за ними вдали пролетели пять богов Счастья, Благополучия, Долголетия, Богатства и Радости вместе с Му Гуном [25], Лао-цзы [26], Пэнцзу [27], святым Чжаном [28], Лунным старцем [29], Лю Хай-чжанем [30] и двумя гениями Хэ-хэ [31], а позади, стоя на волшебных огненных колесах [32], подгоняемых ветром, летели Красное дитятко [33], Золотой отрок [34], Синяя [35] и Яшмовая [36] девы в сопровождении множества небожителей и небожительниц из разных пещер.

Наконец, все, кто раньше, кто позже, прибыли на Куньлунь. Вместе со всеми наши четыре богини направились к Яшмовому пруду с поздравлениями и поднесли свои подарки. Прислужницы приняли подарки и пригласили их на пир. Си Ван Му сидела в середине; по бокам, слева и справа от нее, находились Сюаньнюй [37], Небесная Ткачиха [38], Магу [39], Чан Э [40] и остальные небожительницы. Все прочие небожители собрались по обеим сторонам Яшмового престола и расселись там вдали. Си Ван Му пожаловала каждому гостю по божественному персику [41]. Те по порядку благодарили ее земными поклонами и снова садились на свои места. Словами не расскажешь о прекрасных яствах небесной кухни и божественных напитках Яшмового дворца! Звучала такая музыка, раздавалось такое пение, сопровождавшееся плясками, что, можно сказать, даже облака остановились и ветер стих!

По прошествии некоторого времени песни и пляски прекратились, и Чан Э обратилась ко всем:

– Сегодня, в день рождения Золотой матушки [42], погода на редкость ясная и теплая, властители всех пещер, правители всех звезд – все прибыли ее поздравить, так что наше собрание в этом году самое торжественное из всех, бывших когда-либо. Только что небесные девы пели и танцевали. Хотя это и было прекрасно, все это мы уже не раз видели на каждом «Пиру в Персиковых садах». Сейчас мне вдруг вспомнилось: я давно уже слышала, что птицы умеют петь, а звери плясать. А раз это так, то почему бы не воспользоваться случаем и не попросить бога Птиц и бога Зверей велеть своим волшебным отрокам спеть и сплясать здесь. Что вы на это скажете?

Еще не успели небожители ответить, как бог Птиц и бог Зверей с глубоким поклоном сказали:

– Получив ваше приказание, небожительница, мы, естественно, должны его выполнить. Но эти песни не усладят ваш слух, а танцы не порадуют глаз. К тому же все эти отроки грубы и неотесанны, и если они недостойно поведут себя, а великая богиня Си Ван Му поставит это нам в вину, то чем мы сможем ее загладить?

Си Ван Му засмеялась:

– Что же тут плохого, даже если они и не в меру разойдутся!

Тогда бог Птиц и бог Зверей сейчас же велели прислужникам передать повеление Си Ван Му.

Немедленно на благовещих облаках прибыли к Яшмовому пруду отроки Дань-фэн [43] и Цин-луань [44], окруженные толпой других отроков. Поклонившись великой богине Си Ван Му, они предстали перед богом Птиц и по его магическому заклинанию обернулись красным фениксом и синим луанем. У одного ослепительно сияли красным пламенем перья, у второго ярко светились изумрудными отливами крылья. Прибывшие с ними отроки тоже превратились в птиц всевозможных цветов.

Следом за ними быстро, как на крыльях, прибыл отрок Цилинь, приведя за собой множество других волшебных отроков. Один за другим они приветствовали земными поклонами великую богиню Си Ван Му и предстали перед богом Зверей, который тоже магическим заклинанием превратил их в тигров и барсов, носорогов и слонов, серн и диковинных косуль, лосей и оленей и так далее. Поодаль залились трелями и руладами птицы, кружась вокруг луаня [45] и феникса, а вблизи завертелись в хороводе разные звери с цилинем во главе. На площадке перед Яшмовым престолом Си Ван Му каждый старался показать все свое умение, и от этого пляса даже волшебные цветы и травы, напоминающие яшму и драгоценные камни, тоже стали колыхаться как-то по-особенному. Тут и сама великая богиня невольно возрадовалась и велела своим служанкам поднести всем небожителям по чарке цветочного нектара.

Подняв свою чарку, Чан Э обратилась к богине Цветов:

– Ты поднесла великой богине ко дню рождения этот божественный цветочный напиток. Почему бы тебе не воспользоваться тем, что сейчас здесь птицы поют и звери пляшут, и не приказать всем твоим цветам сразу распуститься и прибыть сюда, чтобы принять участие в восхвалении великой богини? Разве ты не думаешь, что тогда было бы гораздо интереснее, это могло бы сделать твое вино еще вкуснее и прекрасно гармонировало бы с пением и танцами.

– Прекрасно! – воскликнули в один голос небожители, услышав предложение Чан Э, и стали торопить богиню Цветов немедленно осуществить его, чтобы сделать пиршество небывало прекрасным. Но богиня Цветов поспешно возразила:

– Все подвластные мне цветы расцветают в установленный срок, в определенной последовательности. Тут дело обстоит совсем иначе, чем с пением и танцами, которые можно приказать исполнить в любое время. Слова уважаемой Лунной сестры [46] ставят меня в труднейшее положение. Ведь распоряжения, данные цветам Верховным владыкой [47], чрезвычайно строги, а наблюдение за их выполнением самое тщательное. Все цветы, которым предстоит распуститься, должны за месяц до этого представить ему свое точное изображение и ждать высочайшего распоряжения о том, нужно ли им изменить количества усиков или пестиков или переменить окраску. Верховный владыка приказывает Яшмовой деве, ведающей ароматами, внимательно изучить эти изображения и искуснее, чем наиискуснейший мастер, придать цветам новый вид. Поэтому тот же сливовый цветок бывает белым с зеленоватым венчиком, а бывает и ярко-красным; тот же лотос бывает и сложноцветным, и двухчеренковым; среди пионов и гортензий чрезвычайно много прекрасных сортов, а разновидностей осенних хризантем и весенних орхидей еще больше. Каждая ветка, каждая гроздь цветов раскрывается в соответствии с предначертанием – одни раньше, другие позже.

Кроме того, Верховный владыка приказывает особому гонцу постоянно навещать и оберегать цветы, а также следить, чтобы в тот момент, когда у них начинают раскрываться бутоны, они являли свою красу в точности с утвержденным образцом. Если при этом все действительно происходит без всяких упущений, то такие цветы заносят в «Золотую книгу» и в следующем году их пересаживают за резные перила в палисаднике у разукрашенной калитки, ведущей во внутренние покои дворца Верховного владыки, где их взращивают на безгрешной земле, поливают из прозрачных источников; они служат темой для поэтов и доставляют радость высоким гостям. Принимая это все за поощрение, такие цветы с каждым днем становятся все роскошнее.

Если же у цветов имеются какие-либо упущения, дух-наблюдатель докладывает об этом Верховному владыке и просит его назначить им наказание. Самое тяжелое наказание – пересадка цветов к пристаням или почтовым станциям, где их не только ломают и срывают люди, но где они пропитываются грязью и пылью, где их вытаптывают копыта лошадей и где они попадают под колеса. Следующее наказание – это когда пчелы и бабочки осаждают цветы, и они от этого гибнут, когда их обивают ливни и губит иней, и они немедленно увядают и опадают. Наконец, самое легкое наказание – изгнание в глухие горы и безлюдные долины, где цветы редко встретят любовный взгляд ценителя, где их красота никому не нужна, где они предоставлены самим себе и так и гибнут в безвестности. И вот при такой строгой проверке я не осмеливаюсь ослушаться и соблюдаю все указания точно и в срок. Ваши же слова, дорогая Лунная сестра, право, не серьезны! Вы хотите, чтобы все четыре времени года прошли в одно мгновенье и все цветы сразу расцвели!

Выслушав богиню Цветов, Чан Э отлично поняла, что та права, и не могла больше настаивать на своем. Однако слова богини Цветов не подействовали на богиню Ветерок, которая всегда была в близких отношениях с обитательницей Лунного дворца [48] и издавна не ладила с богиней Цветов. Теперь она вмешалась в разговор.

Что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 2

Богиня Цветов признается открыто,
что может лишь следовать времени года.
Заранее ей наказанье назначить
тут Лунной сестре Ветерок помогает.

Итак, богиня Ветерок сказала богине Цветов:

– Ты говоришь, что ты в большом затруднении и смятении и никак не можешь поступить наперекор установленному небом порядку. Однако ведь цветением слив, которые идут во главе всех цветов, начинается год [49], и они распускаются при приближении весны. Но почему же вдруг есть исключения и на Сливовом перевале [50] растет сорт слив, расцветающий раньше – в десятой луне? Где же тут, как ты говоришь, «чрезвычайно строгие распоряжения, которые ты не осмеливаешься нарушить»? А вот еще среди людей есть волшебники-даосы, проделывающие с цветами такие фокусы: они в материи проращивают семена и заставляют их зацветать в одно мгновение! Где же тут опять, как ты говоришь, «наблюдение самое тщательное и все цветы распускаются в свое время»? Далее, когда старик садовник берет цветы вроде пионов или махрового персика, поливает и удобряет их, да еще подогревает углями, то они уже к Новому году расцветают во всей красе и благоухают! Такие цветы даже называются «танские цветы» [51]. Опять-таки, кто же в этом случае дает распоряжение? Словом, когда власть в своих руках, делаешь что хочешь. Сейчас, когда к тебе обращается с убедительной просьбой Лунная сестричка, – чего ты отговариваешься? Подожди, я сейчас тебе помогу теплым дуновением, чтобы это прекрасное зрелище могло состояться. К тому же ведь все это произойдет на пиру у Золотой матери, и если даже Яшмовый владыка [52] узнает обо всем, ему будет неудобно поставить это тебе в вину. Ну, а если он все же сочтет это за проступок, то я охотно буду отвечать вместе с тобой. Ну, как?

Богиня Ветерок сказала: «…подожди, я сейчас тебе помогу теплым дуновением».

Видя, что богиня Ветерок хитроумна, и чувствуя, что ее трудно будет переубедить, богиня Цветов невольно испугалась.

– Тетушка, прошу вас, выслушайте, что я скажу в свое оправдание! – сказала она с деланой улыбкой. – На том хребте сливы так рано расцветают потому, что на нем места разные: на южных склонах теплые, на северных – холодные. Если некоторые сливы случайно расцветают «малой весной» [53] оттого, что они получают жизненную силу несколько раньше, а зубоскалы приходят от этого в восторг, так неужели это можно считать за правило? А что цветы распускаются в одно мгновение, то это ведь только колдовство даосов – мелькнет перед глазами и все. Тем более не стоит и говорить о так называемых танских цветах, что является прямо-таки насилием над природой. На такое дело я никак не пойду. Ведь вот законы ветров, которыми вы, тетушка, управляете, неодинаковы во все четыре времени года. И разве вы сочтете возможным в ту пору, когда солнышко тепло пригревает, дать разгуляться осеннему или зимнему ветру, губящему все цветы, или же в то время, когда спадает жара, приказать подуть жарким и знойным ветрам? Или вот еще: луна бывает и темной и светлой, и полной и ущербной – и всегда это бывает точно, как по солнечным часам, и тут ошибки быть не может. А найдет ли возможным для себя Лунная сестра сделать так, чтобы луна всегда была круглая и ночь за ночью сияла бы на этом синем небе, безбрежном, как лазоревое море? Но поскольку я получила ваш, Лунная сестра, приказ, я сейчас же велю феям Персиков и Абрикосов со своими самыми лучшими цветами явиться сюда – сплясать и спеть нам. Что вы на это скажете?

– Что тебе зря себя утруждать, раз сейчас и так повсюду расцветают персики и абрикосы! – ответила Чан Э. – Я ведь высказала свою просьбу совсем не потому, что хотела развлечься. Моя мысль заключалась в том, чтобы этим прекрасным зрелищем доставить еще больше радости великой богине Си Ван Му в этот торжественный для нее день и сделать наш праздник еще великолепнее. Чего ради мне настаивать, если ты, неожиданно для меня, проявляешь такую заботливость о подвластных тебе феях и боишься их затруднить! Ведь для тебя-то весь труд – только слово сказать, а ты назло упорно создаешь всякие трудности да только придумываешь разные отговорки, стараясь раздуть целое дело – уж не слишком ли ты много на себя берешь!

Богиня Цветов, видя, что разговор принимает нежелательный оборот, сказала:

– Понятно, заставить все цветы сразу расцвести – дело нетрудное, но только я никогда это сама не делала, а лишь выполняла повеление Верховного владыки. Если же нет его указаний, я не осмелюсь выполнить даже приказа властелина людей и тем более всякие другие приказы! К тому же я от природы труслива и во мне мало притворства. Потому, например, я бы не смогла добыть чудодейственный эликсир бессмертия [54] и создать себе такое прекрасное убежище, как Лунный дворец [55]. Я робкая и слабая, совсем не как некоторые другие, а мои заслуги на путях истины столь ничтожны, что разве я посмею решиться на такое дело! Я предпочту оказаться виноватой перед вами, чем подчиниться вашему приказу!

Чан Э поняла, что в словах богини Цветов содержится явный намек на похищение ею эликсира бессмертия, и ей невольно стало стыдно, но в то же время она рассердилась и с холодной усмешкой заметила:

– Ты не хочешь, чтобы цветы распустились, – ну и ладно, но зачем ты допускаешь колкости?

– Вы бывали между собой так любезны и предупредительны, когда прежде с утра до вечера играли в шахматы, – стала увещевать их Небесная Ткачиха, – чего же это вы теперь так ссоритесь, разве это не нарушает царящего здесь согласия? Да и чего ссориться – ведь дело-то идет о пустяках!

– Вот вы обе бранитесь, – добавила богиня Сюаньнюй, – а великая богиня Си Ван Му великодушна и не решается пожурить вас. Но ведь место-то тут у Яшмового пруда праведное и благолепное, а вы позволяете себе здесь кричать да шуметь, словно дети, забавляющиеся на площадке для игр. Ведь это неуважение к богам. Если дежурные небожители доложат Верховному владыке, то на следующие Персиковые празднества, боюсь, вас уже нельзя будет приглашать!

– Богиня Цветов только что заявила, – сказала Чан Э, – что лишь по приказу Верховного владыки цветы могут все вместе распуститься и что она не выполнит приказа даже властелина из мира людей. Но вот, если через тысячи лет в мире людей появится веселый государь, который, в нарушение порядка чередования времен года, издаст такой приказ, и все цветы тогда вместе расцветут, то какому наказанию нам подвергнуть за это богиню Цветов?

– Пользуясь тем, что сейчас сама великая богиня Си Ван Му и все властители пещер являются свидетелями, надо бы договориться об этом заранее!

– По моему скромному мнению, – усмехнувшись, предложила богиня Магу, – если в будущем это случится, то в наказание заставим-ка мы богиню Цветов три года подметать сбитые ветром цветы в Лунном дворце! Как вы на это смотрите, Лунная сестричка?

– Земной государь, – возразила богиня Цветов, – это ведь владыка «четырех морей и девяти областей» [56], и он, представляя небо, насаждает среди людей добрые нравы. Как же он решится нарушить порядок чередования сил инь и ян [57] и поставить меня в затруднительное положение? Разве только сама богиня Чан Э сойдет на землю в виде государыни и издаст такой несуразный приказ – никто другой на это не решится. Если тогда я действительно, потеряв рассудок, велю всем цветам сразу распуститься, я охотно сойду в мир суеты [58] и в возмездие погружусь в безбрежное море страданий [59] на веки веков без надежды на искупление!

Не успела еще богиня Цветов договорить, как к ней подошла, держа в руке кисть, богиня Куйсин и, ткнув ее этой кистью в лоб, поставила на нем пятно. Потом она на красном луче мгновенно покинула Яшмовый пруд и отправилась на Малый Пэнлай охранять яшмовую стелу.

Чан Э, услышав ответ богини Цветов, готова уже была выйти из себя, но Ткачиха [60] принялась ее уговаривать:

– Только что Куйсин наказала богиню Цветов ударом кисти за то, что та не соглашается приказать всем цветам распуститься, и, разгневавшись, покинула нас, так что вы, Лунная сестричка, могли бы немного умерить свой гнев. Если вы обе будете еще ссориться, то не только испортите нам удовольствие от пения и танцев, но, боюсь, как бы великая богиня Си Ван Му не прогнала бы всех гостей.

Си Ван Му закивала головой и сказала про себя:

– Добро! Добро! Заслуги на путях истины у нее совсем ничтожны – она только и думает как бы повздорить даже из-за совершенных пустяков. Неужели она не понимает, что это в будущем приведет ко многим печальным последствиям. Ей только что цветной кистью поставили на лбу пятно, и тут уже сказалось сокровенное предопределение. Но она словно во сне и даже ничего не почувствовала, а ведь в этом проявилось предопределение и для всех цветов – и здесь, увы, уже ничего не поделаешь!

Скоро песни и танцы прекратились. Си Ван Му, велев всех угостить фруктами и прекрасными напитками, раскланялась и ушла. Окончив пир, небожители низкими поклонами выразили свою благодарность и тоже разошлись.

Богиня Цветов вместе с богинями Трав, Плодов и Злаков на облачной колеснице отправились в свои пещеры. В пути богиня Злаков завела разговор:

– Я и до сих пор не могу успокоиться из-за того, что Чан Э на сегодняшнем торжестве, пользуясь положением любимицы и своим влиянием, ни с того ни с сего затеяла ссору, внеся свое странное предложение. К счастью, у сестрицы Цветов были такие веские доводы и она их так ловко преподнесла, что та вся покраснела со стыда и не нашла слов для ответа!

– Пение и танцы, – сказала богиня Трав, – вещь очень занятная, но к чему было звать разных зверей и вносить этим беспорядок в танцы! Яшмовый пруд – место уединенное и тихое, а теперь там все совершенно истоптано лапами зверей и когтями птиц. Даже не представляю себе, как будут роптать на Чан Э духи-прислужники, когда им завтра прикажут там прибрать!

– Еще хорошо, – вступила в разговор богиня Плодов, – что черепахи не умеют петь, а драконы – танцевать. Умей они это, Чан Э непременно попросила бы бога Панцирных и бога Чешуйчатых тоже позвать подвластных им тварей. Вот был бы смех, если бы весь Яшмовый пруд наполнился их воинством, вплоть до крабов и креветок, и от смрада было бы не продохнуть! Кстати, когда мы пировали, я видела, что ты, сестрица Трав, все время почему-то смеялась. Неужели тебе доставляло удовольствие это зрелище?

– По-моему, – ответила богиня Трав, – пение всех этих птиц, хотя и не было особенно гармоничным, все же не внушало и отвращения. Феникс дудел, как на флейте, луань – как на свирели, иволги звенели, а ласточки щебетали. Что же касается танца зверей, то они в конце концов довольно-таки противны. Когда тот неуклюжий буйвол или толстокожий слон, покачиваясь, переваливались из стороны в сторону, мне уж было противно смотреть. А тут втесалась еще мохнатая обезьянка, которая металась и прыгала туда и сюда, – это уж был настоящий балаган. Особенно же была смешна маленькая мышка. Ей нужно было плясать, а в то же время она боялась кошки и все пряталась и увертывалась. Воровка и есть воровка, пусть она и наряжена так красиво, но все равно она никогда не утеряет своих воровских повадок. Был там еще зайчишка, который, отлынивая от танцев, стоял в сторонке, но вдруг увидел облезлого коршуна из свиты феникса и, испугавшись, что тот его схватит, сразу принял беспечный вид, стал вертеться и топтаться и наконец, обернувшись к нему с заискивающей улыбкой, заплясал на все лады. Я очень смеялась тому, что и такой зайчишка умеет обманывать. В общем, при виде всех этих зверей нечего и пенять на богиню Цветов за то, что она предпочла бы гнить на земле вместе со всеми нашими травами и деревьями, нежели водиться со всеми этими зверьми и птицами!

Под разговор ее спутниц у богини Цветов прошел гнев, и она тоже развеселилась. Так, беседуя и смеясь, богини прибыли на Пэнлай и вернулись в свои пещеры. На досуге они продолжали собираться вместе и играли в шахматы. Небесные дни [61] проходили за днями, небесные годы – за годами, и неизвестно, сколько у людей за это время прошло лет.

* * *

Однажды в разгар зимы, когда все цветы отдыхали и у богини Цветов было мало дела по надзору за ними и не было хлопот с выполнением разных распоряжений, она проводила свой досуг в тишине и наслаждалась небесным спокойствием. Но вот ей вдруг вздумалось навестить богиню Трав, и она, поручив феям Пионов и Орхидей сторожить пещеру, отправилась к ней. Однако оказалось, что та куда-то ушла. Тогда богиня Цветов зашла к богине Плодов и богине Злаков, но и их не застала.

Вдруг со всех сторон появились темные тучи и с них, кружась, полетели первые снежинки. Богиня Цветов собралась было вернуться к себе, но вспомнила, что давно не встречалась с богиней Магу, и потому направилась к ней. Встретившись, обе богини пустились в обычные после долгой разлуки разговоры.

– Вот уж не ожидала, – сказала Магу, – что сегодня, в такую стужу и метель ты придешь навестить меня! Хоть нам и незачем подражать людям, собирающимся в такое время вокруг жаровен в теплых теремах, но если у тебя есть свободное время, почему бы и нам, пока продолжается такая сильная метель, не провести эту долгую ночь в играх, подбирая парные стихи?[62] Кстати, у меня греется домашнее вино [63]. Мы сначала выпьем по нескольку чарочек для вдохновенья!

– Я с удовольствием принимаю ваше предложение. Хорошее вино продлевает жизнь, и его не всегда получишь, – ответила богиня Цветов. – Что же касается сложения двустиший, то это же скучнейшая игра, что вы находите в ней интересного? Лучше уж нам сыграть в шахматы [64], да будем играть на выпивку [65] – в этом еще есть какой-то смысл. Однако во время игры не жульничать и не прибегать ко всяким уловкам, а то я не стану играть с вами!

Что было дальше, будет известно из следующей главы.

Глава 3

Воззвание [66]издав, инский князь [67]Сюй Цзин-е [68]
войска на Ухоу [69]поднимает.
Друзьям своим добрым письмо Ло Бинь-ван [70]
своей пишет кровью поспешно.

Магу, услышав слова богини Цветов, невольно засмеялась:

– Ишь ты, какая хитрая – хочешь меня подпоить да обыграть в шахматы, чтобы потом тебе было о чем позлословить! По-моему, вряд ли ты думаешь о том, чтобы вином продлить мне жизнь, а, наоборот, хочешь ускорить мою кончину! Ну, а если говорить об игре в шахматы, то хотя я и люблю играть с тобой, но все же отношусь к тебе с недоверием…

– А это почему? – перебила ее богиня Цветов.

– Мне нравится, как ты, играя в шахматы (а играешь ты неважно), забавно пытаешься предугадывать мои ходы; между тем я могу обыграть тебя без всяких усилий. Если бы играть, как говорится, «для удовольствия» [71], то, действительно, я могла бы позабавиться. К сожалению, обычно, когда дело доходит до половины партии и ты видишь, что у тебя положение не блестящее, ты или смешиваешь фигуры на доске, или под каким-нибудь предлогом убегаешь. В древности говорили: «До того, как состязаться умом, раньше следует упражнять свой характер». А ты, вместо того чтобы упражнять свой характер, смешиваешь фигуры да еще убегаешь! Поэтому-то я и отношусь к тебе с недоверием. Давай сегодня заранее договоримся: играем три или пять партий, но так, чтобы обязательно добиться решительной победы и не бросать игру недоигранной. Если у тебя есть дела, ты сначала закончи их и приходи, чтобы уже потом не хитрить.

– Я теперь учусь у старца-небожителя Наньцзи [72], – засмеявшись, сказала на это богиня Цветов. – Разве можно сравнивать мою теперешнюю игру с тем, как я играла прежде; пожалуй, я теперь стою на втором месте после моего учителя. Сыграем хоть десять партий – я и то не испугаюсь! Прикажите вашим небесным прислужницам подогреть вино да расставить шахматы, и мы с вами, запивая каждый выигрышный ход, выясним, кто из нас лучший игрок!

– Брось хвастаться, – ответила ей Магу. – Вот когда кончим игру, ты и узнаешь, кто из нас сильнее, и станешь жалеть о том, что села играть со мной в шахматы!

– Если вы сегодня выиграете, – возразила ей богиня Цветов, – то я спущусь в мир суеты поискать там знаменитого учителя – ибо я слышала, что среди людей много прославленных игроков, – и попрошу явиться сюда самого И Цю [73]. Посмотрим, не испугаетесь ли вы тогда.

– Ну, этого почтенного И Цю, – ответила Магу, – все, даже сам Мэн-цзы [74], глубоко уважают. Как же мне его не испугаться? Однако вот твоя фраза «спущусь в мир суеты поискать там учителя» невольно наводит на мысль о том, что тебя что-то тянет в этот мир и, боюсь, именно в мире людей тебя признают лучшим мастером по шахматной игре!

Рассмеявшись своей шутке, Магу велела небесным прислужницам подать закусок и вина и расставить шахматы. Обе богини тотчас же с увлечением занялись игрой.

* * *

Пока богиня Цветов играла здесь в шахматы, в мире людей некий властелин вдруг издал приказ сразу распуститься всем цветам, подчиненным этой богине.

Этот властелин, собственно, не был ни усатым, ни бородатым мужем, а это была вдовствующая императрица, взявшая в свои руки бразды правления. Это была мать танского императора [75] Чжунцзуна [76] по фамилии У, по имени Чжао [77], прозвавшая себя Цзэтянь, т. е. «Сообразующаяся с небом». Но на самом деле она была богиней-правительницей созвездия Лисицы, сошедшей на землю.

В свое время Тайцзу и Тайцзун [78] были сановниками при суйском дворе, впоследствии отнявшими у императора Ян-ди [79] его владения. Хотя на то было повеление неба [80], при этом произошла слишком жестокая резня, во время которой пострадали не только те, кто при дворе занимались блудом и интригами, но и многие родственники императора. Ян-ди со своими присными, используя эти злодеяния, жаловались в преисподней на всевозможные мучения, перенесенные ими из-за жестокостей и бесчинств, совершенных названными выше отцом и сыном из дома Тан [81]. Один из судей ада [82] доложил обо всем Верховному владыке. К счастью, все божества подробно разобрались в деле и предложили лучше послать какого-нибудь злого духа на землю и привести в полный беспорядок дом Танов, дабы они сами гибли от собственных рук, воздав им таким образом за учиненную ими резню, нежели допустить, чтобы глава рода Ян [83] вернулся в мир людей для отмщения и опять затеял бы такое, чего нельзя было бы разрешить и в будущих перерождениях [84].

Так как, кстати, как раз в это время своей тоской по суетному миру провинилась правительница созвездия Лисицы, они попросили Верховного владыку приказать ей переродиться в государя Танского дома и, нарушив в природе соотношение сил инь и ян, наказать тем самым Танов за их преступления.

Услышав эту новость, правительница созвездия Лисицы чрезвычайно обрадовалась и ожидала лишь счастливого дня [85] для сошествия на землю.

Когда наступил этот день, она прибыла в Лунный дворец проститься с богиней Луны. Чан Э, вспомнив в связи с этим о том, что мы рассказывали выше, грустно заметила:

– Ныне вы, правительница созвездия, отправляетесь в мир людей, чтобы стать там государем. Понятно, вы будете там иметь все самые изысканные яства со всего света. А вот если бы вы смогли в течение дня заставить все прославленные цветы, цветущие обычно в разные времена года, распуститься одновременно, и вся Поднебесная оказалась бы в ярких цветах, вот тогда можно было бы прославить вас как создательницу мира цветов, покрывшую парчовым узором небо и землю! И не только слава о вас передавалась бы в веках, но этим вы проявили бы свои волшебные чары.

– Что же тут трудного, – смеясь ответила правительница созвездия. – Когда я стану государем, не только все цветы не осмелятся ослушаться моего приказа немедленно распуститься, но даже и железное дерево [86], вообще никогда не цветущее, тоже у меня зацветет! Сейчас нечего говорить об этом попусту: придет время – сами увидите!

Закончив беседу, они распрощались. Впоследствии правительница созвездия спустилась в мир суеты и воплотилась в императрицу «Сообразующуюся с небом», мать танского императора Чжунцзуна.

Пока Чжунцзун был на престоле, все чтили и соблюдали древние законы и установления и в Поднебесной царил полный мир. Но, к сожалению, хотя император был человеком достойным и добрым, он не нравился вдовствующей государыне Ухоу.

Не прошло и года, как она отстранила его, лишила даже звания князя Лулинского [87] и, униженного, удалила в Фанчжоу [88]. Себя же Ухоу провозгласила императрицей, назвала свою династию Чжоу [89] и избрала для ведения счета годам своего правления девиз [90] «Гуанчжай» [91]. Случилось это в первом году правления императора Чжунцзуна, что носил девиз «Сышэн» [92], и под эгидой славы Танского дома ей это благополучно удалось.

* * *

Повелительница созвездия Лисицы, воплотившаяся в императрице Ухоу, потакала только своим родичам из рода У, а потомкам дома Тан всячески вредила. Тогда один герой – это был Сюй Цзин-е, внук инского князя Сюй Цзи [93], – вознегодовал и, собрав в провинции храбрецов, вместе с Ло Бинь-ваном издал воззвание, призывающее жителей Поднебесной покарать Ухоу. Государыня немедленно выставила сильное войско в триста тысяч человек и приказала командующему Ли Сяо-и [94] во главе всех полководцев выступить в поход и расправиться с мятежниками. Хотя у Сюй Цзин-е и было стотысячное войско, но, как говорится, малым числом не устоять против множества. К тому же он не послушался Вэй Сы-вэня [95], а необдуманно последовал плану Се Чжун-чжана и в результате потерпел полное поражение. Под конец у него, жестоко преследуемого войсками дома Чжоу, осталась лишь тысяча с лишним человек. У Сюй Цзин-е и Ло Бинь-вана было по одному сыну, которым не было тогда еще и десяти лет. Оба они находились в то время с отцами при войске. Сюй Цзин-е, видя, что положение уже никак не поправить, посоветовавшись с Ло Бинь-ваном, отобрал четырех самых сильных телохранителей для охраны обоих княжичей и велел им тайно бежать. При этом Сюй Цзин-е и Ло Бинь-ван отрезали полы от своих халатов, и, прокусив себе палец, каждый кровью переписал воззвание о походе против Ухоу на этих обрезках материи. Потом, передавая их сыновьям, они им наказывали помочь впоследствии государю вновь занять престол и этим выполнить волю своих отцов. В связи с этим оба их сына приняли одно и то же имя – Чэн-чжи, что значит «Воспринявший волю».

Тут Ло Бинь-ван отрезал еще кусок полы от своей одежды и наспех написал на нем своей кровью письмо. Вручая его сыну, он сказал:

– Это письмо потом передашь в Лунъю [96] военному губернатору, дяде Ши И. Это мой близкий друг, с которым мы когда-то побратались. Он человек верный и храбрый и хорошо умеет предсказывать судьбу по звездам. Он преисполнен желания послужить государю, но ныне у него войск мало, и поэтому он не решается поступить опрометчиво. Однако именно он первым подымет войска и уничтожит Ухоу. Отправляйся к нему, мой сын, и, если тебе удастся помочь нашему делу, я умру с улыбкой на устах. Обязательно отдай все силы этому делу.

Сюй Цзин-е тоже написал еще два письма и в свою очередь, вручая их сыну, сказал:

– Одно письмо ты передашь дяде Вэнь Иню, военному губернатору в Хуайнане [97], а другое – дяде Чжан Гэну, военному губернатору в Хэдуне [98]. Оба они люди горячие и ревностные и давно жаждут, подняв войска, уничтожить смуту и вернуть на трон истинного государя. Но они еще не начали дела, так как у них пока войск очень мало. Лишь бы тебе, мой сын, удалось спастись бегством и доставить эти письма или в Хуайнань, или в Хэдун, ты сможешь быть там в безопасности, а впоследствии безусловно наступит день, когда и ты начнешь действовать…

Не успел он кончить своего напутствия, как уже приблизились преследователи. Отцам с сыновьями пришлось немедленно расстаться, обливаясь слезами.

Впоследствии Сюй Цзин-е был убит своим бесчестным телохранителем Ван На-сяном, который потом сам сдался в плен с его отрубленной головой в руках. Все остальные сторонники Сюй Цзин-е были схвачены; его старший брат Сюй Цзин-лун с семьей бежал за море; Ло Бинь-ван скитался, не находя себе убежища, а его отец Ло Лун вместе с внучкой тоже бежал в заморские края. Остальные, как то: Тан Чжи-ци, Ду Цю-жэнь [99], Вэй Сы-вэнь, Се Чжун-чжан – также все бежали.

* * *

Разбив Сюй Цзин-е, государыня Ухоу все же боялась, что крепостные стены и рвы вокруг столицы недостаточно ее защищают, и, посоветовавшись со своими родичами, начала строить заставы за стенами города по всем четырем странам света, так что столица Чанъань [100] оказалась в середине, окруженная ими со всех сторон, и в нее, как говорится, и «вода не могла просочиться».

Охранять эти четыре заставы Ухоу назначила своих родичей. Северную заставу охранял У Сы-сы; а так как север относится к стихии воды [101], да к тому же у заставы протекала река в направлении на запад, сообщавшаяся с реками района Юян [102], то и назвали эту заставу заставой Ю-шуй [103]. Западную заставу оборонял У У-сы; запад же относится к элементу металла, который является прообразом орудия убийства; к тому же эта застава была расположена вблизи Башу [104], почему ее и назвали заставой Ба-дао [105]. Восточную заставу охранял У Лю-сы; восток же относится к элементу дерева, а так как в русле реки у заставы издавна водились раковины цзыбэй [106], то первоначально ее назвали заставой Му-бэй [107]; но потом, ввиду того что иероглиф «му» входил в посмертное имя [108] предка Ухоу, у этого иероглифа отбросили одну черту и стали писать иероглиф «цай» [109], потому и название заставы стало Цай-бэй [110]. Южную заставу охранял У Ци-сы; юг относится к стихии огня, но так как после возведения этой заставы в ней часто возникали пожары, то, опасаясь, что пламя слишком разбушуется, ее назвали заставой У-хо [111].

Все эти четыре сородича государыни обучались у магов и были весьма искусны в волшебстве. Поэтому каждый из них перед своей заставой построил еще по заколдованному укрепленному лагерю, служившему могучим укреплением. Уже одна молва об этом привела в трепет всех врагов, и, хотя в то время нашлось бы немало верных и честных домов, готовых послужить истинному государю, из-за страха перед этими заставами они не решались сейчас подымать войска и пока, подчиняясь дому Чжоу, выжидали время, когда можно будет начать восстание.

Ухоу, полагаясь на эти сильные заставы и на доблесть своих родичей, считала свое положение прочным, как гора Тайшань [112], и была очень довольна.

Однажды, как раз в конце зимы, она вместе с царевной Тайпин [113] попивала вино в теплом тереме и, распахнув окно и любуясь снегом, напевала и читала стихи со своей придворной Шангуань Вар [114]. Снег шел все гуще и гуще, и она радостно воскликнула:

– В древности говорили: «Снег предвещает урожайный год». Ах, какое счастливое предзнаменование, да еще когда мы только что взошли на престол! Стало быть, в будущем году все хлеба дадут богатый урожай, и страна будет наслаждаться полным покоем.

Царевна и Шангуань Вар со всеми придворными дамами поздравили ее с таким предзнаменованием и пожелали ей долгих лет царствования.

О том, что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 4

В тереме теплом, вином запивая,
девы придворные рифмы плетут,
А государыня, хмелем объята,
в парках цветам всем велит расцвести.

Ухоу любовалась снегом, и на сердце у нее было радостно. В приподнятом настроении под влиянием выпитого она с Шангуань Вар играла в стихи на вино – каждый раз, когда Шангуань Вар сочиняла одну строфу на заданную тему: «Снегопад предвещает урожайный год», Ухоу, проиграв ей, выпивала чарочку вина. Сначала она выпивала чарочку за каждую строфу, потом – за две, и так она постепенно увеличивала количество строф до десяти за одну чарку. И все же, когда Шангуань Вар только было разошлась и ее поэтическое вдохновение еще не было исчерпано и на одну десятую, Ухоу уже была пьяна на все десять десятых.

Опьянев настолько, что ей стало очень весело, она вдруг почувствовала приятное благоухание. Выглянув в окно, Ухоу увидела, что во дворике перед окном расцвела зимняя слива [115].

– Ах, какая прелесть! – восторженно воскликнула она. – Уж не знали ли зимние сливы, что я сейчас пью вино, и, желая еще больше порадовать меня, вдруг зацвели в такую холодную пору? За внимание ко мне их следовало бы поощрить наградой!

Она тут же велела разукрасить эти деревья красными лентами и в награду повесить на них золотые жетоны. Дворцовые прислужницы бросились исполнять ее приказание, и скоро все эти деревья были разукрашены.

Ухоу совсем осоловела от хмеля.

– Раз уж эти сливы угождают мне, – сказала она, – надо думать, что все цветы в парках, зная, что я питаю к ним пристрастие, и подавно расцвели. Пусть немедленно приготовят мою колесницу – я вместе с царевной поеду любоваться цветами в парках Цюньфанпу [116] и Шанлиньюань [117], – приказала она придворным прислужницам. Те повиновались и немедленно передали приказ подать колесницу.

– Зимняя слива, – сказала царевна, – собственно говоря, относится к зимним цветам. Сейчас она пышно расцвела потому, что пропиталась снежной влагой. Другие цветы распускаются в свое время, как же они смогут распуститься сейчас, когда погода еще холодна, хотя до весны и недалеко!

– Все цветы такие же растения, – возразила Ухоу, – а раз зимние сливы не побоялись холода и радуют меня, то и другие цветы, разумеется, тоже постараются доставить мне удовольствие. В древности говорили: «Мудрому государю все живое помогает». А много ли можно назвать с древнейших времен женщин, которые, как я, достигли бы трона? Право, я достойна того, чтобы меня включили в «Список несравненных» [118]. Разве теперь может меня удовлетворить, что лишь все живые твари мне помогают! Невероятно, чтобы такая мелочь, как цветы, не удовлетворила бы мое желание! Если бы я даже захотела, наперекор природе, приказать всем цветам одновременно расцвести, разве посмели бы они проявить строптивость? Едемте вместе со мной – я думаю, что в угоду мне в моих парках все цветы уже давно зацвели!

Царевна еще несколько раз пыталась уговорить и удержать государыню, но Ухоу даже не стала ее слушать. Она немедленно села в колесницу и велела царевне и Шангуань Вар ехать вместе с ней любоваться цветами.

Когда они прибыли в парк Цюньфанпу и, сойдя с колесницы, огляделись по сторонам, они увидели, что, кроме распустившихся зимних слив, нарциссов, георгин и жасмина, у остальных цветов и деревьев были лишь сухие и голые ветки и любоваться было решительно нечем – не было не только цветов, но даже зеленых листочков. Ухоу посмотрела вокруг и невольно покраснела до ушей – право, читатель, тяжело опозориться на глазах у всех. Со стыда у нее почти весь хмель прошел. Она уже собралась было ехать в парк Шанлиньюань, когда к ней вдруг подбежал младший придворный евнух и доложил:

– Я только что был в парке Шанлиньюань, там так же, как и здесь. По-моему, феи Цветов, вероятно, не знают о том, что вы, государыня, собираетесь здесь любоваться цветами, и потому еще не прибыли служить вам. Я уже успел объявить всем цветам о вашем желании, а если вы, государыня, еще и лично издадите указ, то завтра, разумеется, все цветы распустятся.

Когда Ухоу услышала это, у нее вдруг дрогнуло сердце, будто она столкнулась с чем-то, происшедшим с ней раньше. Но как она ни старалась вспомнить, она никак не могла понять, в чем дело. Машинально она дважды кивнула головой и согласилась:

– Так и быть! Сегодня уже поздно, и я буду к ним снисходительна, но чтобы завтра они зацвели! – И, приказав подать себе золотую бумагу, писчую кисть и тушечницу, она взяла в руки кисть, немного подумала и небрежно начертала неуверенной от хмеля рукой четверостишие:

Завтра утром приеду
гулять по садам Шанъюань,
Потому я велю
крайне срочно весну известить,
Что цветы распуститься
должны в небывалую рань,
А не ждать, чтоб их ветер
рассветный пришел торопить!

Кончив писать, она передала бумагу придворному евнуху и велела, поставив государственную печать, немедленно вывесить ее в парке Шанлиньюань. Затем она приказала придворным поварам на следующий день с утра приготовить пир по случаю ее желания повеселиться и полюбоваться цветами. Услышав это, царевна и Шангуань Вар про себя усмехнулись.

Ухоу, от опьянения едва стоявшая на ногах, вместе с сопровождающими села в колесницу и вернулась во дворец. Евнух выполнил приказ и, поставив на бумаге императорскую печать, вывесил ее в парке Шанлиньюань.

* * *

Когда фея Зимних слив и фея Нарциссов, обитавшие в парке Шанлиньюань, узнали о распоряжении государыни, они немедленно сообщили об этом в пещеру богини Цветов. И надо же было так случиться, что именно в этот день богиня Цветов играла в шахматы с Магу и не возвращалась в свою пещеру, потому что становилось уже поздно, а метель все продолжалась.

Между тем сторожившая пещеру фея Пионов, получив это известие, не знала, где хозяйка, и она вместе с феей Орхидей невзирая на метель отправилась повсюду искать богиню Цветов. Они побывали у богини Трав и у богини Плодов, но она исчезла без следа. Наступила уже поздняя ночь, снег не переставал, и им пришлось вернуться в пещеру.

– Как нам быть? – озабоченно спросила фея Пионов. – В повелении указан очень ограниченный срок, а хозяйка наша как назло пропала неизвестно куда.

– По-моему, – ответила фея Персиков, – сейчас ничего другого не придумаешь, как только всем нам, феям, с нашими цветами отправиться самим выполнять повеление. Ведь наш Пэнлай в окружности имеет семьдесят тысяч ли [119] и на нем не счесть пещер небожительниц – где же нам их все обойти, чтобы разыскать ее? А ведь это будет не шутка, если мы, пропустив срок, нарушим повеление государыни! Допустим, что мы найдем нашу хозяйку и поведаем ей о повелении государыни, сможет ли она предложить нам иной выход? К тому же она всегда очень почтительна и осмотрительна, не позволяет себе ничего лишнего и никогда не действует безрассудно. Можно ли предположить, чтобы она пошла против воли государыни?

Фея Вербы, находившаяся здесь же, выслушав ее, была в душе совершенно с нею согласна, но фея Пионов возразила:

– Все, что вы говорите, конечно, верно, но ведь богиня Цветов как-никак наша предводительница и позволительно ли нам действовать самим без ее распоряжения? Может быть, феи Орхидей и Кассий предложат что-нибудь другое?

– Цветы, подвластные нам с феей Кассий, – ответила фея Орхидей, – вообще-то говоря, являются круглогодичными, они могут цвести в любое время года. Если мы сейчас выполним волю государыни, тоже ничего необычного не будет. Однако если подумать как следует, то, конечно, было бы правильнее всего найти хозяйку и сообщить ей. Но если же мы все решим не выполнять повеления, полагаю, этому властителю людей будет трудно нас всех уничтожить, тем паче, что есть такое изречение: «Всех не накажешь». К тому же хоть мы все, сестрицы, называемся цветами, но мы созданы отнюдь не только для того, чтобы нами любовались, – среди нас ведь немало и таких, которые у людей считаются целебными от разных болезней. Если и их уничтожить, то чем же люди станут лечиться? Так что мы можем в этом отношении быть совершенно спокойными.

– Далее, заставить все цветы распуститься в такое время, когда стоит суровая зима, это значит полностью нарушить порядок времен года. Будь это самый царственный из царственных указов премудрого правителя, он не отвечает здравому смыслу, и даже если мы и нарушим такое повеление, убеждена, нас трудно будет за это наказать. Как говорится: «Если слова не следуют здравому смыслу, то и дело не выйдет». Но «если вещи называются своими именами, тогда и слова следуют здравому смыслу» и, стало быть, дела, вытекающие из этого, обязательно должны выполняться, и мы, услышав о таком повелении, разумеется, должны были бы его сразу же выполнить, и тогда незачем было бы и уведомлять нашу хозяйку. Но сейчас неясно – нужно ли выполнять это повеление или нет. Поэтому нам и нельзя действовать, не дождавшись распоряжения нашей богини. Таково мое скромное мнение.

Выслушав ее, феи Кассий, Слив, Хризантем и Лотосов одобрительно закивали головами и в один голос воскликнули:

– Вы совершенно правы!

Но восемь фей – Тополей, Тростников, Камышей, Осок, Златоцветников, Подсолнечников, Водяных орехов и Ряски – долго шептались между собой и заявили:

– Пойдете ли вы все или нет – дело ваше, мы не осмеливаемся принуждать вас. Сами же мы, хотя тоже относимся к цветам, не представляем собой никакой ценности: наши заслуги на путях истины ничтожны, мы занимаем самое низкое положение, мы не можем похвастаться красивой наружностью и тем паче не приносим людям никакой пользы. Чем же мы сможем оправдаться, если нам предъявят тяжелое обвинение в нарушении повеления государыни? Если нас, маленьких и ничтожных, подвергнут наказанию, разве мы сможем уцелеть? Мы долго прикидывали и решили, что должны подумать о том, как говорится, «как бы пережить беду». Ведь сейчас ночь уже подходит к концу, а в повелении сказано: «не ждать, чтоб их ветер рассветный пришел торопить». Еще миг – и начнет рассветать. Позвольте уж нам отправиться раньше со всеми нашими цветами выполнять распоряжение. Пусть даже потом наша хозяйка станет бранить нас за это, она все равно должна будет и пожалеть нас. Вот если бы мы все в конце концов нарушили волю государыни и все подверглись бы тяжелому наказанию, то как бы смогла остаться в стороне богиня Цветов, поскольку она является нашей повелительницей? Раз мы сейчас решаемся, следуя своей низкой доле, выполнить приказ, то ни за нами, ни за вами не будет никакого проступка, и хозяйка будет потом настолько занята, награждая вас, что у нее не останется времени порицать нас!

Затем они обратились к фее Персиковых цветов:

– Вы ведь только что выражали опасение навлечь на себя наказание за опоздание. Так почему бы вам не отправиться вместе с нами?

Увлекая за собой фею Персиковых цветов, они без дальнейших разговоров отправились все вместе.

Не успели эти девять фей удалиться, как явились и тоже начали торопить остальных фей божество Земли парка Шанлиньюань [120] вместе с дежурным духом времени. Все оставшиеся феи сразу заволновались и стали собираться.

К этому времени уже начало светать, метель улеглась. Фея Пионов, вздохнув, сказала, обращаясь к фее Орхидей:

– Что же из этого получится? Нет у нас единогласия. Давайте я опять отправлюсь на поиски богини Цветов, а вы все уж сами решите, идти вам или нет! – и с этими словами она покинула пещеру.

Фея Орхидей ждала ее очень долго, но от нее все не было вестей, а божество Земли и дежурный дух времени то и дело приходили торопить фей.

Вскоре взошло красное солнышко, почти все феи уже ушли и в пещере их оставалось только одиннадцать – феи Кассий, Слив, Хризантем, Лотосов, Райских яблок, Пионий, Нарциссов, Зимних слив, Магнолий, Азалий и Орхидей. Они долго советовались между собой и не могли придумать ничего лучшего, как тоже отправиться.

Фея Пионов же продолжала повсюду разыскивать богиню Цветов, но даже к часу «чэн» [121] все еще не напала на ее след. Тогда она вернулась в пещеру, где оставались лишь две девы-прислужницы, охранявшие ворота. Она пробыла еще некоторое время в пещере, не находя себе места, ничего путного не могла придумать и, скрепя сердце, из опасения нарушить распоряжение государыни тоже отправилась в парк Шанлиньюань.

* * *

Вернувшись из парка Шанлиньюань во дворец, Ухоу сразу легла спать, и к рассвету вчерашний хмель у нее совсем прошел. Внезапно, вспомнив о написанном вчера повелении, она вскочила со своего ложа от искреннего раскаяния, охватившего ее: поступок, совершенный ею в состоянии опьянения, был чересчур вызывающим, и как ей уйти от стыда и позора, если цветы все же не распустятся и об этом все узнают?

Тем временем, пока она искала выход из создавшегося положения, ее уже ждали придворные евнухи, ведающие цветами в парках Шанлиньюань и Цюньфанпу, чтобы доложить, что все цветы распустились. Вы можете себе представить, что радость Ухоу была совершенно неописуема. Она немедленно велела позвать царевну и, позавтракав, отправилась с ней в парк Шанлиньюань. В глазах рябило от яркой зелени, наполнившей весь сад, ярко-пунцовые цветы приветливо встречали гостей. Вот уж поистине можно сказать, парчовыми узорами покрылись небо и земля, сиял настоящий мир цветов! Все внезапно приняло весенний вид: даже погода казалась очень теплой и лед на прудах и озерках весь растаял. Прямо как в стихах:

Рыбешки в прудах, о кувшинки ласкаясь,
по-прежнему мерзнут еще.
А птицы в долинах, цветы воспевая,
уже объявляют весну.

Когда же Ухоу внимательно огляделась, она заметила, что из всех цветов еще не распустились одни только пионы. Тогда она обследовала парк Цюньфанпу – там было так же. Сильный гнев охватил ее.

– С тех пор как мы стали жить во дворце и назвали себя «небесной правительницей над цветами», – сказала она, – мы приказали придворным каждый день по утрам и вечерам тщательно поливать все цветы в парках Шанлиньюань и Цюньфанпу и всячески за ними ухаживать. Мы издавна питали любовь к пионам и относились к ним с особой нежностью: зимой их заворачивали в ткани, чтобы защитить от лютого инея, летом прикрывали их бамбуковыми плетенками, чтобы защитить от палящего солнца. И это постоянно соблюдалось в течение тридцати с лишним лет. Можно сказать, мы обращались с этими цветами глубоко человечно и весьма милостиво. Мы никак не ожидали, что именно они окажутся без цветов сегодня, когда все другие цветы так пышно расцвели. При таком нашем милостивом отношении к ним – это невиданно черная неблагодарность!

И Ухоу приказала придворным евнухам:

– Немедленно выкопать с корнями все пионы, побольше наложить хворосту и углей и немедленно сжечь их дотла!

Царевна стала ее отговаривать:

– Раз уже все цветы расцвели, – сказала она, – стало быть, и пионы – эти цари цветов – и подавно не посмеют не подчиниться вашему желанию. Я думаю, им нелегко сразу распуститься, так как их цветы слишком велики. Очень прошу вас отнестись к ним великодушно и продлить им срок на полдня. Если и тогда на пионах не появится цветов, то накажите их. Пусть об этом знают все другие цветы и растения, и тогда, я твердо уверена, никакого ропота не будет.

– Раз вы так убедительно за них просите, – ответила Ухоу, – я окажу им милость и дам им еще два часа сроку. Но если они и тогда не зацветут – пусть на меня не пеняют!

Тут же Ухоу спросила придворных евнухов:

– А сколько здесь кустов пионов?

– В парке Шанлиньюань всего около двух тысяч с лишним кустов и столько же в парке Цюньфанпу, – ответили евнухи.

– Сейчас уже близится час «чэн». Когда наступит час «чэн», разжечь тысячу жаровен с углями и сперва прижечь ветви и стебли тысячи кустов пионов, но так, чтобы не повредить корни. Если после этого растения покроются листьями и расцветут, жаровни убрать. Если к часу «сы» [122] на них все же не появится цветов, то поступить так же со второй тысячью кустов. Когда же время подойдет к полудню, а цветы все еще не распустятся, немедленно выкопать все кусты и мелко искрошить их ножами и секирами. В это время я опять издам указ и повелю уничтожить пионы по всей Поднебесной. С пионами в парке Цюньфанпу поступить так же, как с этими!

Евнухи повиновались, и сразу же были поданы жаровни с пылающими углями.

О том, что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 5

Придворная красавица с улыбкой
индийскую расхваливает розу.
Разгневавшись, велит императрица
отправить в ссылку бедные пионы.

Как мы уже говорили, придворные евнухи держали наготове жаровни с пылающими углями. Вскоре в парке Шанлиньюань прижгли пылающими углями добрую половину из двух тысяч кустов пионов. Так же поступили и с пионами в парке Цюньфанпу.

– Ох, как сильно запахло паленым, – обратившись к царевне, с легкой усмешкой заметила Шангуань Вар. – Я бы сказала даже, что в этом запахе есть какая-то приятная острота! Вы ведь такая любительница цветов, приходилось ли вам когда-нибудь встречаться с таким странным запахом?

– По-моему, – тоже слегка улыбнувшись, ответила царевна, – сегодня мы пришли не столько любоваться цветами, сколько изготовлять целебные средства!

– Какие целебные средства? – спросила ее Шангуань Вар. – Объясните, пожалуйста, царевна!

– Когда ни в чем не повинные пионы, – ответила царевна, – прижигают огнем, вместо того чтобы поливать и ухаживать за ними, значит, хотят получить так называемую «поджаренную кожицу» для изготовления лекарства «шести вкусовых ощущений» [123], не так ли?

– Можно будет открыть и целую лавку для торговли этим целебным сырьем, – залилась смехом Шангуань Вар, – ведь скоро прижгут и остальные две тысячи кустов пионов! Говорят, что прежде было принято «торопить расцветанье цветов ударами в барабан» [124]. Теперь же наша государыня поступает совсем иначе: она воздействует на них огнем! Вот уж, право, варварский способ обращения с прекрасным!

– Когда-то вы говорили, – заметила царевна, – что среди цветов имеется по двенадцати учителей, друзей и служанок, но я так и не знаю, что это значит. Пока государыня занята пионами, которые сейчас по ее указанию поджаривают придворные, почему бы вам не объяснить мне, что вы имеете в виду, так называя цветы.

– Да ведь это я просто так пошутила, – ответила Шангуань Вар. – Если я что-нибудь скажу невпопад, вы, царевна, надо мной не смейтесь! К учителям я отношу такие цветы, как пионы, орхидеи, цветы сливы, хризантемы, кассии, лотосы, пионии, цветы райского яблочка, нарциссы, цветы зимней сливы, рододендроны и магнолии. Одни из этих цветов обладают совершенно своеобразным ароматом, другие по красоте не имеют себе равных во всем мире. По качеству все они относятся к первому сорту. Когда они расцветают, хотя ими тоже любуются, как и всякими цветами, но ввиду их величавой внешности, дородности и густого аромата каждый невольно проникается к ним глубоким почтением и относится к ним как к уважаемым учителям. Поэтому я и называю их двенадцатью учителями.

Следующие – это чжулань [125], жасмин, жуйсян [126], индийская сирень, шиповник, махровый персик, резеда, цветы гвоздичного дерева, персиков, абрикосов, гранатов и роза индийская. Одни привлекают к себе своим изяществом, другие же доставляют наслаждение своим чистым ароматом. По качеству они относятся ко второму сорту. Когда они расцветают, хочется, облокотившись на перила, читать стихи и держать в руке чарку с вином; они не только милы, но, кажется, с ними поистине можно по-приятельски вести задушевный разговор, как с хорошим, близким другом. Поэтому я и называю их друзьями.

Далее идут такие цветы, как бальзамин, красные розы, цветы груш, весенних слив, вьющиеся розы, мальвы, ланьцзюй [127], гардении, гортензии, маки, бегонии и туберозы. Одни из них вызывающе красивы, другие игривы и легкомысленны. По качеству они относятся к низшему сорту. Расцветая, они вызывают ненависть у женщин и любовь у мужчин, причем у последних к этому чувству примешивается и что-то пошловатое – в свободное время, от безделья, они готовы с ними пошалить, совсем как с бойкой служанкой. Поэтому я и называю их служанками. Только к этим тридцати шести сортам можно относиться как к учителям, друзьям и служанкам. Остальных же цветов хоть и очень много, но одни из них растут где-нибудь в глуши, и их видит очень мало людей, у других нет ни аромата, ни красоты, так что нечем у них любоваться. Вот все такие я и не принимаю в расчет.

– Вы делите цветы тридцати шести видов, – сказала царевна, – по их качествам на три сорта: высший, второй и низший – и приравниваете их к учителям, друзьям и служанкам, но при этом вы допускаете, по-моему, некоторое пристрастие. Так, мальву следовало бы отнести к разряду друзей, а вы ее относите к разряду служанок. Индийскую розу я бы отнесла к разряду служанок, а вы, наоборот, относите ее к друзьям. Как же мальве не почувствовать себя несправедливо обиженной?

– Мальва, – ответила Шангуань Вар, – от природы кокетлива и жеманна, и хотя она внешне красива, но что с ней поделаешь – утром расцветает, а к вечеру уже опадает, так что по натуре мальва непостоянна. Как же можно такой цветок отнести к друзьям? А что касается индийской розы, то хотя по внешности она и уступает мальве, но зато цветет круглый год и по натуре она само постоянство. Как же не считать ее хорошим другом?

Пока они разговаривали, время уже приблизилось к началу часа «сы». Тем временем множество придворных поспешили сообщить, что и здесь, в парке Шанлиньюань, и там, в парке Цюньфанпу, пионы уже покрываются листьями, завязывают бутоны и готовы вот-вот расцвести.

– Оказывается, они понимают, что им не поздоровится, когда я из них приготовлю лекарство! – воскликнула Ухоу. – Ну раз так, окажу им милость – уберу жаровни.

Придворные исполнили ее желание и убрали жаровни. Скоро пионы повсюду пышно расцвели; даже и те, которые очень сильно прижгли, тоже распустились как ни в чем не бывало.

(Кстати, те пионы с сухими ветвями, о которых ходят легенды, больше всего распространены в Бяньцане, что в области Хуайнань. Их ветви и стебли, сорванные в любое время, немедленно загораются в огне, как сухой хворост. Говорят, что этот своеобразный сорт и происходит как раз от тех цветов, которые в свое время так «облагодетельствовала» государыня У Цзэтянь [128]).

Когда Ухоу увидела, что пионы уже расцвели, ее гнев утих, но на душе у нее все же было нерадостно, а потому она повелела:

– Вчера, при виде снега, вдруг нас охватила радость и нам захотелось отправиться в парк Шанлиньюань полюбоваться цветами. Поэтому мы отдали распоряжение, чтобы все цветы распустились на рассвете следующего дня, дабы доставить нам удовольствие. Пионы – цари всех цветов, и им подобало бы расцвести первыми. Между тем они расцвели после всех цветов. Они явно глумились над нами. За это следовало бы совсем истребить этот сорт цветов. Памятуя, однако, что они издавна относятся к лекарственным растениям и, таким образом, являются полезными, повелеваю в наказание сослать их в Лоян [129]. Погодите вы, четыре тысячи кустов пионов из наших парков, когда окончится пир, который я задам сановникам, я сейчас же прикажу Военному ведомству под стражей направить вас в Лоян и велю тамошнему генерал-губернатору Чжан Гэну поручать чиновникам ежегодно собирать в счет подати определенное количество даней [130] вашей «поджаренной кожицы» для изготовления лекарств!

(После этого повеления пионы в большом количестве были доставлены в Лоян, и там они с каждым днем все больше размножались. Этим и объясняется, почему в Поднебесной и поныне больше всего пионов именно там).

Затем Ухоу велела евнухам, ведающим цветами, тщательно пересчитать все распустившиеся в парках Шанлиньюань и Цюньфанпу цветы и представить ей на них списки по сортам. Если среди этих цветов окажутся чужеземные, а также присланные из разных мест в счет дани, то и это отметить в списке. Евнухи выполнили приказ и выяснили, что всего распустилось девяносто девять сортов цветов. Они записали их названия и вручили этот список государыне. Ухоу пришла в восторг от такого множества распустившихся цветов, передала список царевне и, обратясь к Шангуань Вар, сказала:

– Ты, талантливая дева, прекрасно сведущая в древнем и знающая современное, видала ли когда-нибудь, чтобы в конце зимы расцветали чудесный гриб [131] и железное дерево? А знаешь ли ты, откуда произошли цветы ложу [132], циннан [133], жуйшэн [134] и маньтоло ?[135]

– Я раньше слышала, – ответила Шангуань Вар, – что чудесные грибы растут на знаменитой горе и служат пищей небожителям. Их называют также триждыцветущими из-за того, что они дают три цветка в год. Это растение считали очень редким и во времена древних императоров [136], сегодня же его цветы отличаются не только сильным благоуханием, но также разнообразной окраской. А железное дерево расцветает очень редко. Говорят, оно расцветает только каждый сорок второй год шестидесятилетнего цикла [137]. Ныне же идет двадцать первый год, и, следовательно, ему совсем не время расцветать. Я не ожидала, что оно вместе с чудесным грибом вдруг расцветет холодной зимой. Поистине это счастливое предзнаменование для всей страны. По словам древних, растение ложу не легко раздобыть, а его цветы увидишь и того реже. Они расцветают, только когда в стране появляются литературные таланты. По историческим записям цветы циннан впервые попали к нам из страны Киданей [138]. Для подробного исследования хоть и нет достаточных данных, тем не менее, если судить по названию циннан – зеленый мешок, тайну которого, как сказано в «Летописи династии Цзинь» [139], в свое время познал Го Гун [140], этот цветок тоже предзнаменует просвещение. А то, что эти цветы сейчас расцвели вместе с цветами ложу, безусловно предвещает расцвет человеческой культуры, который окажет содействие мудрой государыне в делах правления. Далее, цветы жуйшэн, которые, расцветя, обязательно цветут в течение девяти месяцев подряд, предвещают вечное счастье вашей державе. Цветы маньтоло, в свое время падавшие с неба дождем, когда Будда проповедовал свое учение, предвещают повсеместную тишь и благодать. Сейчас все эти цветы, являющиеся редчайшими сокровищами, исполнили ваше приказание и сразу расцвели, а это доказывает, что ваше счастье, государыня, безмерно, как небо. Можно сказать, что с древних времен еще не бывало столь блестящего события, прекрасное сказание о котором будет передаваться тысячелетиями!

– Разглядывая эти цветы ложу и циннан, – сказала царевна, – мы видим, что они превосходят все другие цветы не только своей свежестью и красотой, но и тем, что у них многие ветви расположены попарно, а цветы все двухчеренковые. Если говорить с точки зрения учения о светлом и темном началах [141] в природе и учения о четных и нечетных числах [142], то попарно расположенные ветви и двухчеренковые цветы – все это относится к четному числу и, следовательно, к темному началу. Темное же начало считается женским. Как только что говорила Шангуань Вар, цветы ложу и циннан предвещают расцвет литературы; по-моему, парное расположение ветвей и двухчеренковые цветы в таком случае предвещают, что способствовать этому расцвету будут именно женские таланты, а все это вместе предвещает, что в будущем в окружении государыни обязательно появится много талантов, таящихся в девичьих светелках. Поскольку мудрая государыня восприняла верховную власть по повелению неба, естественно, что в этих светелках по всей Поднебесной должны выращивать как можно больше блестящих талантов, чтобы они могли помогать государыне и служили бы ей, как «восемь первейших» и «восемь совершеннейших» талантов в древности служили своему добродетельному государю [143]. Вот почему даже все растения предвещают это. Все ваши подданные, удостоившиеся быть свидетелями предзнаменования вашего безмерного счастья, почтительно присутствуя при таком пышном расцвете всех цветов, не могут воздержаться, чтобы не возрадоваться и не поздравить вас!

И тут царевна вместе со всеми придворными пожелала ей многих лет.

Выслушав их, Ухоу очень обрадовалась и сказала:

– Хоть это предзнаменование и ниспослано небом, но какие у нас добродетели и способности! Разве мы посмеем надеяться на то, что среди наших подданных в юбках найдется столько замечательных талантов? Мы были бы вполне удовлетворены, если бы имели при себе хотя бы двух или даже одну талантливую советницу, чтобы вместе с ней управлять государственными делами.

Ухоу немедленно повелела придворным служащим украсить цветы красными лентами. Вместе с тем она распорядилась пожаловать цветам ложу звание «потомственной ученой девы изящной словесности», а цветам циннан – звание «ученой девы просвещения». Затем она велела придворным евнухам изготовить два золотых жетона и на них выгравировать эти звания. Жетоны немедленно изготовили и повесили на цветах ложу и циннан.

Все цветы, как только их разукрасили красными лентами, расцвели еще роскошнее, а цветы ложу и циннан, украшенные золотыми жетонами, тоже распустились еще пышнее: у них оказались не только по две цветоножки, но из центра каждого цветка у них выросло еще по цветку. Чем больше любовалась ими Ухоу, тем больше они ей нравились, и она, радостно рассмеявшись, воскликнула:

– Стоило только пожаловать цветы ложу и циннан званием ученых дев, как у них сразу же завязались парные цветоножки и в цветках выросли еще цветки. Вот уж, действительно, они соперничают друг с другом по красоте, все распускаясь прелестными парочками! Если принять во внимание, что они цветут парами, то вне всякого сомнения они представляют саму женственность. Значит, слова царевны о появлении женских талантов действительно имеют основание. Когда на одной цветоножке распускаются вместе два цветка, такое явление называют издавна соцветием. Но когда из цветка появляется еще цветок, то такое явление настолько редкое, что даже совсем не имеет названия. По виду эти цветы в цветке очень походят на грудных младенцев. И я бы так и назвала их: «цветы с грудными младенцами». Из ста сортов цветов, распустившихся сегодня, оказалось лишь два сорта с соцветиями и «грудными младенцами» – это ложу и циннан. Посему издаю особый указ: «Если среди остальных цветов еще распустятся соцветия и цветы с „грудными младенцами“, награждать их золотыми жетонами и подносить им по три чарки царского вина».

Указ тотчас же записали и вывесили в парках.

И вот снова совершилось чудо: еще десять сортов расцвели соцветиями и несколько сортов – цветами с «грудными младенцами», причем лучшими из них оказались гранаты. Ухоу велела и эти цветы наградить золотыми жетонами, а также угостить вином.

– Когда я гуляла раньше в парке Шанлиньюань, – сказала царевна, – гранатовых деревьев в нем было очень мало. В этом же году их вдруг оказалось несколько сот штук и не только с цветами всевозможных расцветок; среди них есть и такие, у которых из сердцевины цветка выросли ветки с листьями, а также появились и цветы с «грудными младенцами» внутри. Они так чудесны, что никакому мастеру их не воссоздать. Интересно бы знать, откуда появились эти удивительные сорта.

– Эти гранаты прислал сюда из западных земель по моему повелению Ши И, генерал-губернатор области Лунъю, – ответила Ухоу. – Мне говорили, что эти гранаты сильно различаются по сортам и окраске цветов; к тому же среди них есть и такие, которые постоянно цветут и летом, и осенью. Сейчас и они расцвели, причем не только цветами диковинной окраски, но многие из них еще и цветами с «грудными младенцами». В народе давно существует примета: «Гранаты цветут к детям», а эти гранаты распустились еще и цветами с «грудными младенцами» – большей приметы многодетности уже и быть не может! Следовало бы пожаловать их званием «многодетной красавицы»! При виде их я вдруг вспомнила, что моему племяннику У Ба-сы уже сорок лет, а у него до сих пор нет детей. Недавно я назначила его начальником в область Дунхай [144] охранять устье реки Янцзы. Почему бы мне не послать ему туда же эти цветы в знак того, что у него родятся дети?

И она велела придворному евнуху, после того как закончится пир для сановников, передать приказание Военному ведомству отправить двести кустов гранатов князю У Ба-сы.

(Впоследствии эти гранаты действительно были посланы в область Дунхай, где широко распространились. Вот почему в районе Шуяна [145] и поныне растет этот своеобразный сорт гранатов, а также встречаются и такие, на которых расцветают цветы всевозможных окрасок. Один такой гранат не достать даже за несколько десятков золотых монет, и эти гранаты считаются лучшими в Поднебесной).

Пока Ухоу отдавала приказание, явились придворные служащие.

– Мы только что пересчитали все пионы, – доложили они, – и оказалось, что помимо четырех тысяч кустов, отправленных в Лоян, остается еще четыреста кустов. Просим вас решить, что с ними делать и куда их пересадить.

– Чтоб после пира в дворцовых парках не было ни одного пиона! Разве можно оставлять здесь такие бессовестные и неблагодарные цветы! – воскликнула Ухоу. – Мы слышали, что хуайнаньский генерал-губернатор Вэнь Инь, истребивший недавно в Цзяньнани [146] японских пиратов, приложил к этому столько усилий, что заболел от переутомления. Мы слышали также, что там у него очень мало пионов, поэтому эти четыреста кустов можно подарить ему – пусть поправляется, любуясь ими. Этим мы покажем неустанную свою заботу о заслуженном подданном.

Придворные принялись исполнять ее распоряжение, а Ухоу отправилась еще и в парк Цюньфанпу и обошла его весь. Потом она велела подать яства и принялась пить вино, любуясь с царевной цветами.

Что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 6

Сановники все, получив приглашение,
пируют в цветущих дворцовых садах.
А феи Цветов, что наказаны строго,
на землю низвергнуты в суетный мир.

На следующий день Ухоу повелела всем сановникам явиться в парк Шанлиньюань любоваться цветами и устроила для них большой пир.

На девяноста девяти палочках из слоновой кости написали названия девяноста девяти цветов и положили их в стопу для жеребеек. Каждый раз, когда вытаскивали такую палочку-жеребейку, все должны были написать по стихотворению, посвященному тому цветку, который значился на палочке.

Ухоу еще накануне, любуясь снегом, убедилась в том, что Шангуань Вар, сочинившая тогда без всякого труда много стихов, необычайно образованна и талантлива. Теперь, желая похвастаться ее способностями, она велела и ей вместе со всеми сановниками тоже сочинять стихи. Тому, кто первый сдаст свое стихотворение, было обещано в награду по два больших куска атласа, а тому, кто запоздает, в наказание подносили три больших кубка вина. Чтобы избежать всяких сомнений, тема стиха, его размеры и рифмы устанавливались каждый раз в момент вытягивания жребия. И вот, сколько ни писали стихотворений, Шангуань Вар всякий раз сдавала их первой. Всего в этот день было написано каждым по пятьдесят стихотворений, и все пятьдесят раз Шангуань Вар получала награды.

На следующий день она снова вместе со всеми сановниками написала сорок девять стихотворений и получила сорок восемь с половиной наград – одну награду разделили пополам, так как один раз какой-то сановник сдал свое стихотворение в одно и то же время с ней, не раньше и не позже. Словом, в течение этих двух дней никто не смог опередить Шангуань Вар в этой игре. Она оказалась не только проворнее всех в проявлении своего таланта, но также самой безупречной и оригинальной в подборе слов. Поистине:

В узорах парча ее стан облегает
И чистые перлы из уст вылетают!

Все сановники, пораженные ее дарованием, от удивления высунули языки [147] и в один голос воскликнули:

– Само небо даровало ей такой талант! С древних времен не бывало ничего подобного!

Хотя Ухоу все эти дни, любуясь цветами, и была довольна, ей все же не нравилось, что из-за обширности парка Шанъюань и множества распустившихся там цветов невозможно окинуть взглядом всю красоту его общего вида, и в глубине души она чувствовала какую-то неудовлетворенность этой красотой. Поэтому она повелела Ведомству строительных работ в центре парка Шанъюань возвести высокую террасу, чтобы с нее было удобно смотреть во все стороны. Так как к этому времени уже распустились цветы всех ста сортов, эту террасу она назвала «Террасой Ста Цветов». После пира, заданного ею сановникам, она вместе с царевной продолжала ежедневно наслаждаться видом цветов с этой террасы.

* * *

Между тем богиня Цветов, которую мы оставили с богиней Магу за шахматами, продолжала играть до самого рассвета, так как у нее не было никаких дел, а снег все шел и шел. Уже наступил час «чэн», когда они закончили пятую партию. Тут с криком вбежали прислужницы:

– Ах, до чего же прекрасно – всюду сразу расцвели все цветы! Просим вас выйти полюбоваться!

Обе богини вышли из пещеры и с первого брошенного по сторонам взгляда убедились, что действительно повсюду все цветы зацвели; всюду радовали взор яркая зелень и красные цветы. Красота была столь необычайна, что, казалось, небо и земля преобразились.

Это зрелище сначала озадачило богиню Цветов, но потом она быстро поняла, в чем дело, и сильно испугалась.

– Когда мы вчера с вами сели играть в шахматы, – с волнением сказала она, – вы словно невзначай обронили: «Как бы тебе не пришлось раскаиваться в конце игры». У меня тогда же от этих слов сразу зародилось какое-то сомнение, и вот нежданно-негаданно как раз сегодня и происходит такое событие. Сначала я удивилась тому, что все цветы расцвели, а потом вдруг сообразила, что, видимо, какой-то государь у людей чему-то возрадовался и велел всем моим цветам распуститься. А я-то, знай себе, играю здесь в шахматы, ничего не ведаю об этом и своевременно не доложила нашему Верховному владыке. Выходит, что я проиграла спор с Чан Э и подлежу наказанию, которое было назначено мне несколько сот лет тому назад. Что же теперь делать?

– Да, вся беда в том, что наши заслуги на путях истины ничтожны, – вздохнув, ответила Магу. – Мы знаем только все минувшее, а глубоко проникнуть в грядущее нам еще не дано. В тот день, когда уславливались о наказании, никто не мог знать, что через несколько столетий получится такая история. Ты тогда перед всеми нами больно задела своими колкостями Чан Э, и она всякий раз в беседе со мной очень сердится на тебя. Ну, а теперь, раз случилось такое дело, разве она согласится оставить тебя в покое? Если ты хочешь, чтобы все уладилось, то сейчас только и остается прежде всего представить доклад, в котором упомянуть: «по моему, мол, упущению» да «не успела, мол, испросить вашего повеления» – и самой принять на себя всю вину за случившееся, а вместе с этим немедленно попросить прощения у богини Чан Э. Вот тогда тебе, может быть, и удастся выйти из положения. А если ты не поступишь так, то мало того что Чан Э не оставит тебя в покое, но, боюсь, она еще будет добиваться расследования и того, чтобы боги донесли на тебя. Тебе надо обязательно все это иметь в виду, чтобы отвратить от себя последующие бедствия.

– Написать доклад и попросить наложить на себя взыскание, – ответила богиня Цветов, – это я должна сделать. Но чтобы просить прощения у Чан Э, честное слово, у меня на это не хватит совести. К тому же Чан Э с тех пор, как мы с ней повздорили, при встречах со мной не разговаривает, так зачем же мне заискивать перед ней!

– Уж не соглашаешься ли ты подметать у нее опавшие цветы, раз не хочешь извиниться перед ней? – спросила Магу.

– Я уже много лет занимаюсь самоусовершенствованием и отнюдь не являюсь ее служанкой, – вспылила богиня Цветов. – Как можно себе вообразить, чтобы я пошла к ней подметальщицей! Я уже тогда предупреждала, что если нарушу уговор, то пусть меня низвергнут в мир суеты. Разве я смогу избежать этой кары теперь, когда боги и небожители убедятся, что я нарушила свою клятву? Видимо, мне предопределено пережить это судьбой, потому-то ни с того ни с сего и приключилась такая история – вдруг все цветы сразу распустились. Тут и говорить нечего – лучше всего покориться судьбе! В таком случае, пожалуй, вовсе и незачем самой принимать на себя вину.

Она умолкла, и ее лицо приняло грустное выражение. Потом, промолвив: «Прощайте», она поспешно возвратилась в свою пещеру. Пока служанки докладывали ей об указах, изданных за это время Ухоу, явилась служительница Чан Э, которой та велела позвать богиню Цветов подметать опавшие цветы. У последней все лицо зарделось от стыда, и она ответила:

– Ступай назад и скажи своей хозяйке: я в свое время предупреждала, что если нарушу уговор, то согласна быть низвергнутой в мир суеты. Поскольку я теперь потеряла доверие, очевидно, мне предстоит пройти все мучения полного круга перерождений, но пусть твоя хозяйка будет сама поосторожнее. Посмотрим, может быть, я там, в мире суеты, найду себе прочную опору, и может случиться, что я не утеряю своей божественности. И вот, когда срок моего пребывания на земле исполнится, тогда и выяснится: придется ли мне опять проходить через все муки самоусовершенствования, чтобы вернуться к своему нынешнему состоянию, или я смогу вернуться к нему немедленно, как только покину мир суеты, – вот тогда-то все и узнают, что мои заслуги на путях истины отнюдь не так ничтожны, как у некоторых.

Служительница обещала передать ее слова своей хозяйке и ушла.

К вечеру в пещеру богини Цветов прибыли богини Трав, Плодов и Злаков. Они вошли с печальными лицами и, наскоро выполнив обряд приветствия, уселись по старшинству.

– Мы только что узнали, – начала богиня Трав, – что одно уважаемое всеми божество подало на вас донос Верховному владыке. Я вместе с этими двумя подругами сама слышала об этом своими ушами – это сущая правда. Вот мы и прибежали навестить вас. Скажите, не известили ли вас об этом раньше?

– Я знаю лишь, – ответила богиня Цветов, – что совершила тяжелое преступление, но раскаиваться теперь уже поздно. Мне остается только, закрывшись от всех, сидеть да размышлять над своим проступком и положиться на волю неба. Я весьма признательна за то, что вы сегодня навестили меня, а относительно доноса на меня мне ничего не известно, и я очень прошу вас рассказать об этом.

– На вас донесли, – в свою очередь начала рассказывать богиня Плодов, – только за то, что цветы вдруг все разом расцвели. В поданном Верховному владыке доносе в общем говорится о том, что хотя и был указ государя, правящего людьми на грешной земле, но он был издан не на пользу государства и не на благо народа, а просто в опьянении, ради забавы. Почему же вы, богиня, так поторопились с выполнением этого указа, не доложив об этом Верховному владыке, чтобы получить его позволение, дали всем подчиненным вам цветам расцвести в не установленное для них время и, таким образом, потворствуя прихоти земного владыки, – даже страшно об этом сказать – нарушили порядок времен года? К тому же, ведь вы, являясь хозяйкой пещеры, предавались полному безделью, не смогли держать в руках своих подчиненных, и, таким образом, мало того что произошел грех из-за вашего упущения, вас еще можно обвинить и в преступлении по должности, а вы все сами не являетесь с повинной. Ваши же подчиненные, не видя своей хозяйки, тоже распустились и, таким образом, тоже все виноваты. Это уважаемое божество просит повелеть, чтобы вас всех вместе ввергли в мир суеты для исправления, дабы это послужило предостережением как для не умеющих держать в руках подчиненных, так и для не умеющих подчиняться. Далее мы слышали, что вы на днях будете низвергнуты на грешную землю, что вы окажетесь в Линнани [148], и, чтобы искупить свою старую вину и сдержать свою клятву, вы, еще не достигнув совершеннолетия, будете скитаться по всяким заморским странам, объездите разные глухие и страшные места, подвергнетесь опасностям на водах. Мы затем и пришли, чтобы лично пригласить вас на прощальное угощение – выпить с нами по рюмочке легкого вина!

– Скажите мне, богини, – спросила богиня Цветов, – а находятся ли в числе изгоняемых фея Нарциссов и фея Зимних слив?

– Мы слышали, – ответила богиня Плодов, – что, хотя управляемые ими цветы и расцвели в свое время и, собственно, никакого нарушения порядка с их стороны не было, но и они отнесены к провинившимся за то, что не смогли удержать других. Поэтому и их тоже изгоняют в мир суеты. Таким образом, всего вместе с вами изгоняют сто фей Цветов. Кто раньше, кто позднее, но, вероятно, в течение трех лет все вы одна за другой спуститесь на грешную землю.

– Я тяжело провинилась, – признала богиня Цветов, – и то, что теперь на меня донесли и изгоняют, это, понятно, вполне заслуженно. Но как мне тяжело, что это коснулось также и других! Теперь я расстанусь с вами, мы окажемся на разных концах света, и когда мы опять встретимся – неизвестно. Но пронесется буря, рассеются тучи, потемнеют травы и поблекнут цветы – оглядываясь на нашу священную гору, могу ли удержаться, чтобы печаль не затуманила мне очи!

Она умолкла и стала непрестанно вздыхать.

– Не сокрушайтесь, – начала успокаивать ее богиня Трав. – Я ведь еще выведала, что впоследствии вы все сможете собраться вместе, несмотря на то что вас сначала рассеют повсюду и некоторые из вас будут жить в десяти областях [149], а другие – в заморских странах. А после того как вы, богиня, объедете все страны и исполнится срок вашего пребывания в мире суеты, великая богиня Си Ван Му, разумеется, велит нам встретить вас, и вы опять прибудете к Яшмовому пруду, и этим закончится все это дело. Мы подслушали эту божественную тайну, которую, однако, ни в коем случае нельзя разглашать!

– Что это за десять областей и заморские страны, о которых вы говорили, объясните мне, пожалуйста! – заинтересовалась богиня Цветов.

– Видите ли, по нынешнему уложению земель Танской империи, – ответила богиня Трав, – вся Поднебесная разделена по рекам и горам на десять областей, которые разделяются на округа, а последние на уезды. Области – они будут провинциями в последующие времена – это Гуаньнэй [150], что значит «внутри Застав», Хэнань [151] – «к югу от Реки», Хэдун – «к востоку от Реки», Хэбэй [152] – «к северу от Реки», Шаньнань [153] – «к югу от гор», Лунъю – «к западу от гор Луншань», Хуайнань – «к югу от реки Хуай», Цзяннань [154] – «к югу от реки Янцзы», Цзяньнань – «к югу от горы Цзяньшань» и Линнань – «к югу от перевала». Заморских стран очень много, всех не перечислить. Если говорить о тех, где, вероятно, воплотятся некоторые феи, то это: царство Благородных, страна Чернозубых, страна Людей с раздвоенными языками, страна Благонравных мужей, страна Сметливых и царство Женщин.

Пока они разговаривали, навестить богиню Цветов пришли также Сюаньнюй, Небесная Ткачиха и Магу. Говоря о случившемся, вздыхая и ахая, все они, однако, сетовали на богиню Цветов за то, что она и сама не хочет обратиться с просьбой о назначении ей наказания и отказывается просить прощения у Чан Э, что и привело ее к изгнанию в мир суеты. Да и как тут не расстроиться – ведь теперь у них станет одним игроком в шахматы меньше.

– В тот день, когда ты, – обратилась Магу к богине Цветов, – поссорилась с Чан Э, я заметила, что Си Ван Му все время покачивала головой, словно от огорчения. Тогда я не понимала, отчего это, но теперь я поняла: Си Ван Му вздыхала, так как уже тогда предвидела, что все это случится. Мы ведь тоже кое-что знаем и о прошлом, и о будущем, но наши заслуги на путях истины слишком ничтожны, чтобы мы могли предвидеть эти события, которые произошли спустя несколько столетий.

– Все это, несомненно, было предопределено судьбой, – заметила Сюаньнюй, – но если бы ты в тот день была бы сдержаннее в своих выражениях, то ссоры не произошло бы, а если бы ты теперь была более покладистой и в какой-то мере выполнила свой долг, думаю, дело не дошло бы до изгнания с небес. Теперь же ничего не поделаешь и лучше всего покориться судьбе.

– Да, конечно, – сказала богиня Цветов, – случилось все из-за того, что я была несдержанна в своих выражениях, как вы и говорите, но неужели это бедствие мне все равно не было предназначено судьбой?

– Разве ты не слышала такую поговорку: «Если в малом не будешь покладиста, то приведешь в смятение и великие замыслы»? – спросила Сюаньнюй. – Да и пословица гласит: «Исполняй до конца свой долг и не вали на судьбу». Ты и не можешь стерпеть, и долг свой еще не выполнила, а когда теперь все это дело приняло такой оборот, то как же ты смеешь говорить, что это, мол, судьба? Если бы ты раньше послушалась Магу и сама бы взяла на себя всю вину да попросила бы прощения у Чан Э, то, если бы тебя теперь все же изгнали, долг был бы тобой выполнен и ты могла бы тогда все валить на судьбу. Поговорка в мире людей гласит: «В Поднебесной не бывает цзюйжэня [155], не выдержавшего испытания», а как же говорить: мол, выдержал испытание, если ему еще и не подвергался! Так и тут, как же можно говорить, что, мол, судьба, если ты еще не выполнила свой долг! На свете в любом деле не бывает того, чтобы можно было бы, не сделав всего от тебя зависящего, сидеть дома и ожидать, что на тебя вдруг свалится с неба все желаемое. Конечно, добиваться чего-то насильно совсем не годится, но сплошь и рядом бывает и так, что люди не делают того, что они обязаны сделать, и в бездействии упускают нужный момент, а потом все валят на судьбу. Не думала я, что и у тебя такая же повадка – не пеняй, что тебе придется пройти через мирские соблазны!

– «О том, что уже свершилось, не говори; за то, что прошло, не вини», – сказала Ткачиха. – Лучше вернемся к цели нашего прихода: поговорим о проводах. Ведь каждая из нас собирается устроить тебе прощальную пирушку с легким винцом.

Богини уговорились о времени, и одна за другой стали устраивать прощальные пиры для богини Цветов.

Между тем фея Пионов и все другие феи Цветов, прислуживавшие Ухоу в Шанлиньюане до конца пира, устроенного ею для сановников, одна за другой возвращались в пещеру и, увидев свою хозяйку, просили у нее прощения. Богиня Цветов не только вовсе не бранила их, но даже всю вину брала на себя. Видя, что хозяйка пещеры так великодушна к ним, феям стало еще тяжелее на душе. Особенно раскаивались восемь фей – Тополей, Тростников, Камышей, Осок, Златоцветников, Подсолнечников, Водяных орехов и Ряски, но было уже поздно. У всех этих девяноста девяти фей тоже оказалось много подруг-небожительниц, которые одна за другой стали устраивать прощальные пиры и им.

Однажды Красное дитятко и Золотой отрок вместе с Яшмовой и Синей девами приготовили вина и закусок и устроили прощальный пир для богини Цветов и всех ее фей в пещере «Прогулки в мир грез», что в скале «Погружения во сны». Они пригласили также богинь Трав, Плодов, Злаков, Сюаньнюй, Ткачиху, Магу и четырех властителей Зверей, Птиц, Панцирных и Чешуйчатых.

Богиня Цветов была удручена и напугана словами богини Трав, которая наговорила ей, что ей предстоит в мире суеты объездить разные заморские страны и испытать всяческие напасти от ветров и волн, от всякой нечисти, а также от разбойников и грабителей.

– Будьте покойны! – воскликнул хозяин Красное дитятко. – Разве мы будем сидеть сложа руки, если вам будет угрожать какая-нибудь беда? Мы, собравшиеся сейчас здесь, чтобы чествовать бога Пути, вверяя ему заботу о вас, все очень близки вам и всегда готовы делить с вами радость и горе. Так и знайте, если потом в нижнем мире у вас будут какие-нибудь беды и если, чтобы избавиться от них, вам потребуется помощь кого-либо из нас, то вы просто назовите того, кто вам нужен, по имени и велите ему немедленно спуститься к вам. Каждый из нас это сразу почувствует и немедленно бросится вам на выручку, словно «прилив крови к сердцу».

– А что значит «прилив крови к сердцу»? – спросил Золотой отрок. – У меня еще никогда не было «приливов», да я и не знаю, что такое «кровь сердца». И, наконец, как она «приливает»? Прошу вас, объясните мне все это, чтобы я понял, если она начнет «приливать».

– Это выражение мне часто встречалось в книгах о разных сказаниях в мире людей, – ответил небожитель Красное дитятко, – но, по правде говоря, я и сам не знаю, как происходит этот «прилив». Если вы хотите знать, откуда произошло это выражение, то лучше всего вам спросить самих сочинителей этих книг.

– Среди книг о сказаниях, – заметила Яшмовая дева, – есть и хорошие, но немало и таких, в которых так и пестрит от избитых выражений вроде «прилив крови к сердцу». Если вы станете доискиваться, откуда это выражение взято и что оно значит, то так и не узнаете, как происходит «прилив», потому что во всех случаях это выражение окажется откуда-то заимствованным. Кстати, только что наш хозяин Красное дитятко предложил богине Цветов, в случае если у нее в мире людей встретятся трудности, позвать кого-либо из нас по имени, чтобы тот пришел ей на помощь. Боюсь, что он оговорился. Ведь когда богиня Цветов перевоплотится, разве она сможет помнить о том, что было в ее прошлой жизни? Если же она сможет называть нас по именам, тогда чем же она будет отличаться от нас, небожительниц? А если ничем, то разве она сама не сумеет избавиться от трудностей? Зачем ей тогда нужно будет призывать нас на помощь? Тут получается что-то непонятное.

– Тьфу ты! – воскликнул хозяин Красное дитятко. – Это я действительно оговорился! В таком случае, если у ста фей Цветов в мире людей встретятся какие-либо невзгоды, то тот из нас, собравшихся здесь сегодня богов и небожителей, кто по своему положению и рангу сможет выручить их из той или иной беды, пусть немедленно сам отправится их спасать. Если при этом ему будет нужна помощь кого-нибудь еще, он сам немедленно известит это божество и они отправятся вместе. Нам всем совершенно необходимо все время быть в готовности: ведь дело-то нешуточное – речь идет о судьбах наших фей. Поэтому если кто-нибудь из нас из лени или по нерадению не окажет им помощи, то пусть его тоже низвергнут в мир суеты!

Это предложение Красного дитятки тоже вызвало много замечаний.

Тут Синяя и Яшмовая девы поднесли богине Цветов по чарке вина. Когда всех гостей обнесли вином по нескольку раз, властители Зверей, Птиц, Панцирных и Чешуйчатых обратились к богине Цветов с такими словами:

– Итак, вы скоро покинете нас, а у нас нет ничего, чтобы подарить вам на прощание. Мы можем лишь поднести вам этот чудесный гриб. Он появился на свет в славные времена Небесного царя [156], и вот уже в течение двух миллионов лет он вбирал в себя все лучшее от своих предков, впитывал в себя сияние солнца и луны. Поэтому всякий, как небожитель, так и простой смертный, вкусивший его, станет долговечным, как небо. Просим снисходительно принять от нас этот скромный знак нашего внимания.

Богиня Цветов только собралась было благодарить их, как к ней подошли богини Трав, Плодов, Злаков, Сюаньнюй, Ткачиха и Магу.

– На одном пустынном острове среди морей, в глухих горах, – сказали они, – мы случайно нашли эту чудесную траву и вручаем ее вам как наш прощальный подарок. Так как эта трава появилась в начале сотворения мира, она за долгое время своего существования обрела чудесное свойство девятикратно переплавленной киновари [157] и является редчайшим сокровищем. Как только небожитель или простой смертный вкусит ее, он не только сможет воскрешать мертвых, но и сам будет жить, пока существует небо. Мы просим вас соблаговолить принять этот ничтожный прощальный дар, который в какой-то мере выражает наше уважение к вам.

Богиня Цветов поспешно поблагодарила всех присутствующих небожителей и, с поклоном приняв эти дары, передала их на хранение богине Трав, с тем чтобы использовать их после возвращения фей к божественному состоянию.

– Эти два волшебных снадобья не уступают золотым пилюлям бессмертия, – сказала Синяя дева. – Пусть богиня Трав бережно хранит их и не вздумает сама принять их тайком! Я, право, боюсь, что когда они понадобятся богине Цветов на земле и она позовет вас и попросит дать ей эти снадобья, хоть тогда у вас и начнется «прилив крови к сердцу», но поскольку ваши руки будут пустыми и вы не сможете ничего ей дать, то у вас зря будет «приливать кровь к сердцу», а у богини Цветов на грешной земле от ожидания и волнения, пожалуй, тоже начнет «приливать кровь к сердцу»!

Эти слова все собравшиеся встретили дружным хохотом.

Прощальный пир богов еще не окончился, а для некоторых небожительниц наступил уже срок спускаться в мир людей, и они одна за другой в назначенные для них годы и месяцы отправились перевоплощаться. Богиня Цветов очутилась в области Линнани, в уезде Хэюань [158], в семье сюцая [159] Тан, воплотившись в его дочери.

О том, что произошло дальше, будет рассказано в последующих главах.

Глава 7

Ведет литературную беседу
при лунном свете умная девица.
О следствиях поступков благородных
рассказ во сне старик ученый слышит.

Итак, обратимся к нашему рассказу. Жил некий сюцай, по фамилии Тан, по имени Ао, по прозвищу И-тин. Родом он был из уезда Хэюань, что в области Хайфэн [160] округа Сюньчжоу [161] в Линнани. Жена его давно умерла, и он женился вторично на девушке из рода Линь. Младший его брат, Тан Минь, тоже один из ученых этой области, был женат на некой Ши. Таким образом, вся семья Танов состояла из четырех человек. Не было над ними ни отца, ни матери. К счастью, от предков им досталось несколько цин [162] хорошей земли, так что на жизнь вполне хватало.

Получив степень сюцая, Тан Минь решил не гнаться за славой и почестями и занялся преподаванием.

Тан Ао, хотя и не прочь был прославиться, но по природе своей любил странствовать и чуть ли не по шесть месяцев в каждом году разъезжал по разным местам. Конечно, это отвлекало его от занятий. В результате он все оставался сюцаем, хотя и держал экзамены [163] несколько раз.

Дело было в том году, когда жена Тан Ао, госпожа Линь, как раз под Новый год родила дочь. Перед родами странные ароматы наполнили комнату; это не были запахи камфары и мускуса, не было это и запахом сандалового дерева; казалось, что пахнет цветами и в то же время как будто и не совсем цветами; на протяжении трех дней запахи все время менялись, так что в конце концов их стала уже целая сотня, и все соседи стали говорить об этом как о чуде. Поэтому и начали называть это место «Перекрестком сотни ароматов».

Перед самыми родами Линь приснилось, что она взбирается на отвесную скалу, разукрашенную всеми цветами. Проснувшись, она родила девочку, которую в память об этом сне назвала Сяо-шань – «маленькая гора». Через два года родился сын, получивший в дополнение к имени старшей сестры имя Сяо-фэн – «маленький пик». Сяо-шань родилась очень красивой и умной. К четырем-пяти годам она полюбила чтение; стоило ей хоть раз просмотреть какую-нибудь книгу, и она уже не забывала ее. Ей очень повезло в том отношении, что дома у них было много книг, да и к тому же отец и дядя руководили ее занятиями, так что не прошло и нескольких лет, как девочка стала очень начитанной.

Вместе с тем она была смелой, всем интересовалась и любила не только книги, но и военное искусство; постоянно занималась фехтованием копьем и палицей, и родители не могли ей запретить этого.

Итак, в том году, когда Тан Ао опять отправился на экзамены, Сяо-шань со своим дядей Тан Минем как-то вечером сидели под навесом крыши и, любуясь яркой луной, сиявшей в небе, беседовали о литературе.

– Отец уже много раз ездил сдавать экзамены. А почему вы, дядя, не сдаете экзаменов? Вы ведь тоже ученый? – спросила Сяо-шань.

– Честолюбия у меня мало, да и эрудиции не хватает, так что нет смысла и пробовать, – ответил Тан Минь. – Чем зря мучиться, лучше сидеть дома да учить других грамоте, по крайней мере чувствуешь себя свободно. К тому же, раз мне не суждено выдвинуться, как ни домогайся, ничего не добьешься!

– Разрешите спросить, дядя, – сказала Сяо-шань, – поскольку ныне объявлено о проведении экзамена по литературе, то, разумеется, будут проведены раздельные испытания для лиц обоего пола. Интересно знать, через сколько лет назначаются обследования для лиц женского пола. Объясните мне, пожалуйста, дядя, чтобы я могла подготовиться к ним.

Тан Минь невольно улыбнулся.

– Чего это ты вдруг заговорила об обследованиях. Я знаю только, что в лечебных книгах есть раздел об обследованиях женщин, что же касается того, что в системе государственных экзаменов есть какие-то там женские экзамены, так об этом я ничего не знаю. Хотя сейчас и правит вдовствующая императрица, но при дворе-то все-таки нет женщин-чиновников. А ты что, племянница, тоже подумываешь о том, чтобы сдать экзамены на первую степень и стать чиновником? Действительно, у вас с отцом одни склонности, вот уж можно сказать: «Дочь вся в отца пошла!»

– Вовсе я и не думаю быть чиновником, – возразила Сяо-шань, – просто я подумала, что раз теперь царствует императрица, то, конечно, должны быть и женщины-сюцаи, и женщины-министры, которые станут советницами государыни, чтобы не произошло беспорядочного смешения полов. Вот почему я вас спросила. Откуда же мне было знать, что этому все-таки не бывать! А если дело обстоит так, как вы говорите, значит у императрицы будут советники-мужчины. Все же это довольно странно. Зачем же мне тогда сидеть за книгами, лучше я буду учиться вышиванию у мамы и у тети. Разве это плохо?

Прошло два дня. Сяо-шань действительно убрала книги и стала учиться вышивать; поучилась немножко, но это занятие ей быстро надоело; куда интереснее слагать стихи и сочинять песни. И Сяо-шань вернулась к своим книгам.

От природы Сяо-шань была очень умна и занималась весьма усердно; чувствуя, что она хорошо подготовлена, она позволяла себе всякий раз, вступая в поэтическое состязание со своим дядей, забивать его. Поэтому взрослые, даже вне дома, причисляли ее к талантливым девицам.

* * *

Случилось так, что хотя Тан Ао, отправившись на государственные экзамены, и выдержал экзамен на степень таньхуа [164], но вдруг какой-то влиятельный советник подал докладную следующего содержания:

«Тан Ао, в годы правления императора, царствовавшего под девизом „Хундао“ [165], будучи в Чанъани, побратался с Сюй Цзин-е, Ло Бинь-ваном, Вэй Сы-вэнем и Се Чжун-чжаном. Впоследствии Сюй Цзин-е и Ло Бинь-ван замышляли поднять мятеж; хотя Тан Ао в этом заговоре и не участвовал, но все же он ведь когда-то был названым братом этих мятежников, стало быть, не относится к благонадежным лицам. Если сейчас его имя появится в списках лиц, выдержавших экзамен, и он получит назначение на должность, то, пожалуй, в своих личных интересах он постарается собрать вокруг себя злонамеренных сообщников. Покорнейше прошу издать указ о понижении его в разряд простолюдинов, в предостережение, дабы он впредь не водил дружбу с разбойниками».

Докладная записка была представлена ко двору. Разузнав о том, что за Тан Ао нет ничего предосудительного, Ухоу оказала ему милость и оставила по-прежнему в звании сюцая.

На этот раз Тан Ао был не на шутку раздосадован. Целые дни проводил он в размышлениях и решил наконец порвать с мирской суетой.

Услыхав радостную весть о том, что старший брат выдержал экзамен, и предполагая, что он нуждается в средствах, Тан Минь послал ему с нарочным значительную сумму денег серебряными ланами [166].

Получив деньги на дорогу, Тан Ао успокоился. Слугу он отправил домой, а сам, захватив с собой дорожный мешок, пустился в странствования по разным местам, чтобы развеять печаль. Если во время путешествия ему встречались горы, он подымался на них, а если встречались воды, то он плыл на лодке. В поездках то туда, то сюда незаметно пролетело время с конца года до начала весны.

Однажды совсем невзначай Тан Ао очутился в Линнани. Перед ним был дом его шурина Линь Чжи-яна, а до дома самого Тан Ао оставалось не более 20–30 ли пути.

Но несмотря на то что до дома было совсем близко, Тан Ао не испытывал желания вернуться: ему было стыдно показаться брату, жене и детям; он хотел еще поездить по другим достопримечательным местам, но не знал, куда лучше поехать.

Охваченный тоской и досадой, он приказал лодочнику причалить к берегу. Выйдя на берег, Тан Ао не прошел и нескольких шагов, как увидел вдали древний храм и направился к нему, чтобы осмотреть его. На храме была надпись: «Храм Духа Снов». Тан Ао невольно вздохнул:

– Мне уже за пятьдесят, если сейчас припомнить все, чем я занимался все это время, так, действительно, будто находился в царстве Сновидений. Мне приходилось видеть и хорошие и дурные сны. Сейчас я понял суетность мира и имею желание достичь бессмертия, познать Путь Дао. Но я не знаю, что будет со мною; почему бы мне не обратиться к духу, чтобы он указал мне?

И вот Тан Ао вошел в храм, прочел про себя молитву духу, поклонился его изображению и сел на циновку у его престола. Он даже не заметил, как к нему подошел отрок с челкой на лбу и сказал:

– Мой хозяин приглашает вас, сударь, побеседовать с ним.

Последовав за мальчиком, Тан Ао вошел в притвор храма, откуда навстречу ему вышел какой-то старик. Тан Ао тотчас же подбежал к нему и вежливо поклонился. Когда они уселись на места, положенные гостю и хозяину, Тан Ао спросил:

– Уважаемый настоятель, разрешите узнать ваше почтенное имя. Зачем вы меня позвали? Какое хотите мне дать поручение?

– Моя фамилия Мэн, – ответил старик. – Я давно живу в этом храме. Только потому что у вас, сударь, появилось желание познать Истинный Путь и достичь бессмертия, я пригласил вас побеседовать со мною. Разрешите узнать, каковы ваши неизменные устои. На какие волшебные чары вы намерены ныне положиться и как думаете в конце концов совершенствовать себя, чтобы достичь бессмертия и Пути?

– Хотя у меня и нет каких-либо определенных устоев, – ответил Тан Ао, – но что касается стремления к бессмертию, то, порвав с суетным миром, отказавшись от семи чувств и шести страстей [167], отдавшись молчаливому самоусовершенствованию, я, конечно, смогу стать бессмертным и постичь Истинный Путь.

– Как легко вы говорите об этом! – засмеялся старик. – Чистое сердце и отказ от страстей, о которых вы говорите, дадут только ничтожное продление жизни и физическое здоровье, но не больше. Если же говорить о бессмертии, об Истинном Пути, то лучше всего об этом сказал бессмертный старец Гэ [168]: «Тот, кто хочет стать бессмертным, должен положить в основу преданность, сыновнюю почтительность, мягкость, послушание, человечность и веру. Если, стремясь к Истинному Пути, не совершенствовать себя в этих добродетельных поступках, все равно ничего не добьешься. Хочешь стать бессмертным на земле, соверши триста благих дел, хочешь быть бессмертным на небе, соверши тысячу триста благих дел». Вы же, сударь, пока что не стяжали себе добродетели ни подвигом, ни проповедью и к тому же не совершили еще благих дел, которыми вы могли бы утвердиться. Не имея во всем этом никаких устоев, вы решили вдруг добиться бессмертия, – да разве это не пустая затея, не то же самое, что «лезть на дерево, чтобы поймать рыбу» ?[169]

– Я, жалкий глупец, – сказал Тан Ао, – удостоившись сегодня ваших наставлений, начну впредь совершать добродетельные поступки, чтобы добиться полного перерождения. Но первоначально у меня были намерения приложить усилия к тому, чтобы, продвинувшись по службе, восстановить на троне дом Тан и тем самым избавить людей от мучений и совершить подвиг во имя династии. Но вышло все не так: только я сдал экзамен, как вдруг нагрянула непредвиденная беда. Обстоятельства так сложились, и я не знаю, как мне быть! Может быть, вы, почтеннейший, научите меня…

– Очень жаль, что ваше желание не сбылось, – ответил старик, – но ведь говорят: «Старик потерял лошадь, как знать – не к добру ли это?!» [170] Если вы теперь откажетесь от своего несбыточного желания, испытаете свою судьбу в другом – ведь мир велик, – неужто вам не повезет! Я только что слышал, что небесные цветы провинились и в наказание низвергнуты на землю, в мир треволнений; может быть, когда-нибудь им удастся собраться всем вместе; но среди них есть двенадцать замечательных цветов, которых, к несчастью, раскидало по чужим краям. Вот если бы вы, сударь, посочувствовали их несчастью, не сочли бы тяжелым трудом поездить по заморским странам, побывать на знаменитых горах и в удивительных краях и потрудились бы вырастить эти цветы, дабы тем самым они смогли бы вернуться на свою благодатную родину, где вместе со всеми остальными подругами они приняли бы свой прежний вид, вместо того чтобы погибнуть в чужих краях, во мраке неизвестности, – разве это не зачтется вам как доброе дело? А если вы сможете еще совершать добрые дела, никогда не ленясь, то как только попадете на Малый Пэнлай, разумеется, впишете свое имя в списки бессмертных и займете подобающее место среди них. Если в этом вам посчастливится, то это будет соответствовать и вашим искренним желаниям. Следуйте вперед по этому пути, и сбудется все, что казалось вам несбыточным. Я вкратце ответил на ваш вопрос, а уж дальше вам нужно будет самому приложить силы к тому, чтобы это осуществилось!

Выслушав старца, Тан Ао только собрался было задать ему дальнейшие вопросы, как вдруг тот исчез.

Тан Ао поспешно протер глаза, огляделся по сторонам и с удивлением убедился в том, что он по-прежнему сидит на циновке у престола духа. Он стал обдумывать все и понял, что это был сон. Тогда он встал, еще раз посмотрел на изображение духа и узнал в нем того старца, который приснился ему.

Снова поклонившись ему до земли, Тан Ао вернулся на джонку и тотчас отправился в путь. Размышляя о том, что ему приснилось, он рассуждал сам с собой:

– Если я отправлюсь в заморские страны, то, конечно, у меня будут удивительные приключения. Но мне интересно знать, в чем провинились небесные цветы? Куда же в конце концов они попали? Почему некоторых занесло за море? Правда ли все это или нет – трудно разобраться. Хорошо, что я люблю странствовать; надежды на то, что я прославлюсь на служебном поприще, теперь у меня нет, я постиг уже суетность мира и с удовольствием поброжу по свету, чтобы добиться лучшего перерождения; очень кстати мне приснился этот сон, можно сказать: само небо сообразовалось с желаниями человека. Только что дух сна говорил о двенадцати замечательных цветах, но я не знаю их имен; жаль – не успел расспросить подробностей. Когда приеду за море, придется мне повнимательнее приглядываться ко всему. Но если встречу хорошие цветы, то буду их взращивать. Может быть, и мне выпадет счастье стать бессмертным, и это ведь возможно. Надо мне побывать у шурина. Он часто ездит по морям, и если сможет составить мне компанию и поедет со мной, то это будет еще лучше.

В это время джонка причалила к дому шурина Тан Ао, Линь Чжи-яна.

Видно было, что в доме перетаскивают товары, спешат, суетятся, словно все собираются в дальний путь.

Линь Чжи-ян был родом из уезда Пинъюань [171], что в области Дэчжоу [172] провинции Хэбэй; переехав в Линнань, он занялся морской торговлей. Отец и мать его давно умерли. Жена его была из рода Люй. Их дочери Вань-жу только что исполнилось тринадцать лет, девочка была очень красива и очень одаренна; с ранних лет она постоянно сопровождала отца и мать в их поездках по морю. Сейчас Линь Чжи-ян снова решил поехать торговать; заботу же о домашних делах он возложил на свою тещу Цзян.

Только Линь Чжи-ян собрался тронуться в путь, как вдруг видит – в дом входит Тан Ао. Поговорили о том, как долго они были в разлуке, а затем Линь Чжи-ян провел Тан Ао на женскую половину повидаться с женой его, Люй. Вань-жу тоже пришла приветствовать Тан Ао. Ответив на ее учтивые поклоны, Тан Ао сказал:

– Ведь племянница никогда не училась; прошло два года, как мы не виделись, почему же сейчас она держится так, будто начиталась книг об обрядах? Наверное, последнее время она, как и Сяо-шань, не занималась вышивками, а увлекалась занятиями?

– Она только о занятиях и думает, – сказал Линь Чжи-ян. – Я тоже понимаю, что чтение – дело хорошее, и обычно покупал ей много книг. Но в последние годы я много болел, был очень занят, где было взять время, чтобы учить ее!

– Тебе, шурин, следует знать, – сказал Тан Ао, – что теперь девицам, если они успешно занимаются, гораздо лучше, чем мужчинам, сдавшим государственные экзамены по первому разряду!

– А почему такое преимущество? – спросил Линь Чжи-ян.

– Ты лучше спроси, откуда взялось такое преимущество. Все это пошло от Шангуань Вар – приближенной императрицы. Об этом говорят уже свыше десяти лет. Ну, раз вы не знаете, так я вам расскажу.

Что он рассказал, вы узнаете в следующей главе.

Глава 8

Покинув мир и суетный, и злобный,
герой с друзьями за море поехал.
В скитаньях он сквозь цепи гор далеких
цветы чудесные повсюду ищет.

– Так вот, – начал Тан Ао, – в том году, когда распустились цветы, эта самая Шангуань Вар вместе со всеми придворными писала стихи и превзошла всех сановников двора; благодаря этому она сразу прославилась. Императрица прямо-таки влюбилась в нее и пожаловала самой высокой должностью, на которую допускаются женщины при дворе. Желая поощрить таланты, императрица пожаловала и родителей девушки сановными званиями. А потом приказала, чтобы вельможи в разных местах страны поразузнали и, если еще найдутся девицы, способные к словесности, тайно доложили ей, чтобы она могла призвать их ко двору и удостоить их милостями по их талантам. Так как слухи об этом разнеслись повсюду, то в течение последних нескольких лет во всех семьях, и в знатных, и в простых, где только есть девочки, их учат грамоте. Пока еще не появился указ, призывающий их ко двору, но если девицы будут усердно заниматься и приобретут литературную славу, то нечего опасаться, что они не удостоятся благосклонности государыни. У племянницы такая светлая голова, разве не жалко, что время будет зря пропадать?

– Мы уповаем на вашу помощь и будем слушаться ваших указаний, – сказала Люй, жена Линь Чжи-яна. – Если дочка будет знать хоть несколько иероглифов, и то, конечно, будет хорошо. Правда, она не училась читать, но очень любит писать: каждый день не покладая рук она списывает с прописей [173]. Я предлагала ей послать написанное сестре Сяо-шань на исправление, но она не согласилась. Я же не знаю, в конце концов, хорошо ли она пишет!

– А с каких прописей ты списываешь, племянница? Почему бы тебе не дать мне посмотреть? – спросил Тан Ао.

– Я твердо решила учиться, – сказала Линь Вань-жу, – но, к сожалению, отец уж очень не любит заниматься со мной, он только купил мне прописи и велел мне учить иероглифы. Поскольку я не знаю иероглифов и не знаю, как их правильно писать, то мне остается только слепо подражать, тщательно срисовывая прописи. Когда я виделась с сестрицей Сяо-шань, то всегда боялась, что она посмеется надо мной, и не заговаривала об этом. Вот уже три года, как я пишу, и хотя иероглифы у меня похожи на те, что в прописях, но я не знаю, правильно ли я пишу. Очень прошу вас, дядя, посмотрите и исправьте.

Сказав это, девочка принесла написанное ею.

Тан Ао поглядел – это было настоящее уставное письмо «лишу» [174]. Посмотрел повнимательнее и увидел, что удар кисти смел, иероглифы написаны превосходно, причем несколько иероглифов даже превосходят оригинал.

– Не может быть, чтобы такое умение не было природным талантом! Если обучится грамоте, то на отсутствие исключительных способностей жаловаться не придется! – невольно воскликнул Тан Ао.

– Так как ей очень хочется читать, то я было думал послать ее к племяннице Сяо-шань и просить тебя, зять, поучить ее, – сказал Линь Чжи-ян. – Но как назло последнее время ты мало бывал дома. Оставалось лишь ждать, пока ты получишь должность и прекратишь свои скитания, и тогда отправить ее к вам. Разве можно было думать, что в прошлом году, когда ты только что сдал экзамен на степень таньхуа, вдруг всплывет эта история с побратимами!

– Мы так давно не виделись, – сказал Тан Ао, – сегодня наконец встретились, я думал обо всем с тобой побеседовать, но вижу, что дома у тебя такая суета и спешка. Судя по всему, не иначе как ты куда-то собрался далеко, не так ли?

– Я несколько лет подряд много болел, – ответил Линь Чжи-ян, – и поэтому не выезжал из дому. Теперь, к счастью, поправился и вот решил попытать счастья – поехать торговать в заморские страны разной мелочью. Ведь это мое старое занятие; не обойдется и без горестей…

То, что услышал Тан Ао, целиком совпадало с его желанием, и он поспешил воспользоваться случаем:

– За последние годы я побывал во всех примечательных местах нашей страны, и на этот раз мои скитания ничуть не развлекли меня. К тому же, с тех пор как я вернулся из столицы, тоска моя усилилась, и я мечтал поехать за море поглядеть на красоты морских островов и этим рассеять свою печаль. Твоя, шурин, поездка поистине предопределена небом. Прошу тебя, возьми меня с собой! У меня есть несколько сот лан, и я не буду обузой в пути. А что касается еды и платы за проезд, то как ты скажешь, так и будет, во всем буду повиноваться твоим распоряжениям.

– Мы ведь близкие родственники, зачем же говорить о еде и плате за проезд, – возразил Линь Чжи-ян.

Видя, что Тан Ао твердо решил ехать и отговорить его нельзя, Линь Чжи-ян вынужден был согласиться взять его с собой. Тан Ао хотел вручить шурину пакет с пятьюдесятью ланами за проезд и еду, но Линь Чжи-ян наотрез отказался взять деньги, и Тан Ао пришлось отдать их Вань-жу на бумагу и кисти.

– Дядя дал ей так много денег, – сказал Линь Чжи-ян, – что если она накупит на них бумагу и кисти, так пусть хоть всю жизнь пишет и то не испишет! Но вот что я думаю, зять: раз уж ты едешь за море, так почему бы тебе не купить каких-нибудь товаров на всякий случай!

– А я как раз, когда ты об этом заговорил, взял деньги, чтобы кое-что купить. Вот, можно сказать, какое совпадение!

Взяв с собой матроса, Тан Ао отправился на рынок. Там он накупил множество цветочных горшков и несколько даней чугуна и после этого вернулся к Линь Чжи-яну.

– Эти цветочные горшки – неходкий товар, – сказал Линь Чжи-ян, – их будет трудно продать. Что же касается чугуна, так он есть повсюду за морем, зачем брать с собой такое количество?

– Хотя цветочные горшки и неходкий товар, кто знает, нет ли за морем любителей цветов. Если же будет недостаток в покупателях, то на морских островах уж наверняка немало чудесных цветов и редких растений, можно будет их посадить в эти горшки и любоваться ими в дороге, вот и получим от них удовольствие. А что касается чугуна, так если найдется на него покупатель – хорошо, а если не удастся от него избавиться, то он будет лежать в джонке и в случае сильного волнения на море не даст ей опрокинуться. Я долго думал и решил, что это самое лучшее, потому и купил их. Да и потратил я немного, уж ты, шурин, не огорчайся.

– Может быть, ты и прав, – кивнул головой Линь Чжи-ян, наперед зная, что от этих закупок трудно будет избавиться.

Вскоре сборы были закончены; все уселись в джонки и отправились к устью реки. Там они пересели на морскую джонку, куда матросы перетащили товары, и, воспользовавшись попутным ветром, подняли паруса и отправились в путь. Было это в средней декаде первой луны, погода установилась прекрасная. Через несколько дней они уже подплывали к морю.

Тан Ао смотрел по сторонам и наслаждался: насколько хватает глаз раскрывался бескрайний простор; вот уж верно, что «тому, кто видел море, трудно удовольствоваться рекой». Они уже плыли много дней и только обогнули последние горы, возвышавшиеся по берегам, словно ворота, как поднялся попутный ветер, и незаметно для себя они проплыли довольно большое расстояние.

Тан Ао все время помнил, что сказал ему дух сна о знаменитых цветах, и каждый раз, увидев высокие горы или утесистые кряжи, обязательно просил останавливать джонку, чтобы осматривать эти места.

Линь Чжи-ян всегда с большим уважением относился к своему родственнику, благородному ученому, к тому же он знал, что тот любит странствовать, а потому там, где только можно было ставить джонку на якорь, приказывал останавливаться и посылал зятя погулять, а жена его Люй во всем проявляла большую заботу о Тан Ао, и тот был счастлив таким отношением шурина и его жены.

Хотя из-за прогулок Тан Ао они несколько и задерживались в своем продвижении, но попутный ветер помогал им наверстать упущенное время, да к тому же для мореплавателей джонка становится как бы домом, а потому они не придают большого значения, если поездка и затягивается. Единственно, что беспокоило Линь Чжи-яна, как бы эти задержки не оказались настолько чрезмерными, что зять из-за них сможет опоздать на следующие экзамены. Когда же он узнал, что Тан Ао дал себе зарок не искать больше почестей и славы на служебном поприще, то Линю только и оставалось дать ему возможность наслаждаться прогулками. В свободное от этих прогулок время Тан Ао учил Вань-жу, оказавшуюся очень способной и понятливой, читать стихи и песни. Они давались ей легко; прочтя один раз, она сразу все запоминала, так что занятия с ней не только не утомляли Тан Ао, но даже помогали ему развеять тоску.

* * *

Однажды, когда они плыли вперед, на пути их выросли высокие горы.

– Скажи, пожалуйста, шурин, – спросил Тан Ао, – не знаешь ли ты, как называются эти горы? Таких высоких нам еще не встречалось.

– Это Восточные горы, – ответил Линь Чжи-ян, – первые большие горы Восточных окраин. Говорят, что с их вершин открывается великолепный вид. Я проезжал здесь несколько раз, но никогда не подымался туда. Если у тебя есть сейчас настроение, зять, то скоро можно причалить, и мы с тобой там походим.

Услышав название Восточные горы, Тан Ао почувствовал, что у него даже уши загорелись…

– Раз это Восточные горы, – вспомнил он вдруг, – значит, царство Благородных и страна Великих, конечно, тоже находятся где-то здесь поблизости, не так ли?

– Царство Благородных лежит восточнее этих гор, – сказал Линь Чжи-ян, – а страна Великих находится к северу от них. Они действительно недалеко. А ты, зять, откуда об этом знаешь?

– Я слышал, что за морем, у Восточных гор, лежит царство Благородных, где все носят парадные одежды и мечи, очень уступчивы и никогда не спорят. И еще я слышал, что севернее этих гор находится страна Великих, жители которой могут только ездить на облаках, а ходить совсем не умеют. Не знаю – верно это или нет?

– Когда-то я был в стране Великих, – сказал Линь Чжи-ян, – и видел, что тамошние жители для передвижения пользуются облаками и не затрудняют себя хождением по дорогам. В царстве же Благородных все люди, кто бы они ни были, отличаются благородной учтивостью. Еще дальше за этими двумя странами лежит страна Чернозубых; у них все тело черное. А кроме этих государств, еще есть такие, как страна Непоседливых, царство Вислоухих, страна Безутробных, страна Собакоголовых, страна Черноногих, страна Волосатых, страна Долговечных, страна Бездетных, страна Глубокоглазых и другие страны; и во всех этих царствах есть причудливые существа удивительных форм, все это еще впереди. Когда приедем, ты, зять, сам увидишь их и все узнаешь.

Пока они разговаривали, джонка причалила к подножию горы. Шурин и зять вышли на берег и стали подниматься по склону горы. Линь Чжи-ян нес кремневое ружье с фитилем [175], на поясе у Тан Ао висел острый нож. По извилистым крутым тропам поднялись они на вершину горы, оглянулись кругом – действительно, вид был прекрасный.

«Да может ли на такой огромной горе не быть прославленных цветов, – подумал Тан Ао, – вот только не знаю, судьба ли мне их найти!» Вдали, на горном пике, он увидел странное животное; по виду оно напоминало свинью, в длину имело шесть чи, в высоту – четыре; все тело у него было черное, уши большие, а из пасти торчали наружу четыре длинных зуба, похожих на слоновьи клыки.

– Такие длинные зубы, как у этого зверя, редко увидишь, – сказал Тан Ао. – Не знаешь ли, шурин, как этот зверь называется?

– Не знаю, – ответил Линь Чжи-ян. – У нас на джонке есть рулевой, жаль, я не позвал его пройтись с нами. Он давно уже плавает и побывал повсюду за морем; нет таких редких трав, удивительных цветов, диких зверей и странных тварей, которых бы он не знал. Если мы как-нибудь в другой раз пойдем гулять, возьмем его с собой.

– Раз на джонке есть такой знающий человек, обязательно надо брать его с собой на прогулки. А как его фамилия? Он грамотный? – заинтересовался Тан Ао.

– Фамилия его До, – ответил Линь Чжи-ян, – по старшинству он девятый среди своих братьев, а так как он уже стар, то мы зовем его До Цзю гуном [176]. Этот моряк всезнайка, поэтому над ним часто подсмеиваются и называют за глаза «Незнайкой». В молодости он тоже держал экзамен на степень сюцая, но не сдал, забросил книги и занялся морской торговлей. Но торговал он себе в убыток, разорился, стал рулевым на чужих джонках и давно уже забросил свои занятия. Это очень скромный и знающий человек. В этом году ему минуло восемьдесят лет, но он еще вполне бодр и ходит очень быстро. Мы с ним старые приятели, да к тому же он мой родственник по женской линии, так что я специально пригласил его помогать мне и приглядывать за всем.

Внезапно с горы стал спускаться До Цзю гун. Линь Чжи-ян помахал ему рукой, подзывая его. А Тан Ао поспешил навстречу старику и вежливо приветствовал его.

– Мы с вами виделись, но еще не беседовали по-настоящему, – сказал он До Цзю гуну. – Как раз сейчас шурин говорил мне о вас, и я узнал, что мы с вами родственники и что вы учились намного раньше меня. Прошу вас, простите меня за то, что я с недостаточным уважением относился к вам.

– Что вы, что вы… – поспешно возразил До Цзю гун.

– Вы, Цзю гун [177], видно, тоже сошли с джонки поразмяться, – сказал Линь Чжи-ян. – Только что мы жалели, что вас нет с нами, а вы как раз подошли. Скажите, пожалуйста, вы не знаете, как зовется это странное животное с такими длинными клыками?

– Это животное называется данкан по его крику, – ответил До Цзю гун. – Оно показывается всякий раз, когда в стране наступает подъем и расцвет. Вот и сегодня оно вдруг появилось, значит, в Поднебесной воцарился мир.

Только До Цзю гун замолчал, как животное действительно закричало «данкан». Прокричав несколько раз, оно, приплясывая, ускакало. Пока Тан Ао смотрел ему вслед, с воздуха неожиданно упал камешек и попал ему в голову. Невольно вздрогнув, он сказал:

– Откуда взялся этот камень?

– Посмотри-ка, зять, – ответил Линь Чжи-ян, – вон там, на склоне горы, стая черных птиц таскает камни. Они-то и уронили этот камешек, упавший тебе на голову.

Пройдя немного вперед, Тан Ао присмотрелся и увидел, что по виду эти птицы напоминали ворон. Туловище у них было черное, как тушь, клюв белый, словно яшма, лапки красные, на голове крапинки и множество узоров. Все они захватывали клювами камни и куда-то улетали.

– Не знаете ли вы, Цзю гун, зачем эти птицы таскают в клювах камни? – спросил Линь Чжи-ян.

– Когда-то, – ответил До Цзю гун, – у императора Янь-ди [178] была маленькая дочь. Во время прогулки у Восточного моря [179] она упала в воду и утонула. Душа ее не улетела, а превратилась в птицу. Так как она печалится о том, что рано умерла, то целыми днями таскает в клюве камни и бросает их в море, желая завалить его, чтобы рассеять свою досаду. И надо же было случиться, что по прошествии многих лет у этой птицы появилась пара; постепенно они размножились и теперь их стало уже очень много.

Услышав это, Тан Ао начал вздыхать.

О том, что случилось дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 9

Поев волшебный корень жоучжи [180],
пределы жизни он раздвинул.
Отведав красных трав, он стал
всех выше по уму и силе.

Итак, выслушав До Цзю гуна, Тан Ао невольно вздохнул:

– …Прежде я думал, что глупую историю о птице, которая бросает камни в море, выдумали досужие люди. Теперь, когда я увидел своими глазами этих птиц, я понял, что мое недоверие к этому рассказу можно объяснить пословицей «Тот, кто мало видел, многому удивляется». По-моему, пусть даже эта птица по природе своей глупа, но смотрите, какое дело она затеяла, не испугавшись трудностей; ее упорство и воля заслуживают всяческих похвал. Мне часто приходилось видеть, как наши современники, столкнувшись с какой-нибудь мелочью, пустяком, все-таки сдаются перед трудностями, идут на любые уступки и так и не доводят дела до конца. А вот когда состарятся и станут бессильными, тогда начинают терзаться раскаянием, что ничего не достигли. Если бы у всех была такая же твердая решимость, как у этой птицы, то людям не пришлось бы горевать о том, что они ничего не совершили! Но скажите мне, пожалуйста, Цзю гун, – я вот слышал, что эти птицы живут только на горе Фацзюшань [181], почему же они и здесь водятся?

До Цзю гун улыбнулся:

– Хотя эти птицы и отличаются от других тем, что бросают в море камни, пытаясь завалить его, но ведь они все-таки птицы и могут жить в любом месте у моря, почему же им обязательно жить на одной только горе Фацзюшань? К тому же я слышал, что только дрозды-пересмешники не перелетают через реку Цзи [182], но еще никогда не слышал, что эти птицы не могли бы перелетать через гору Фацзюшань!

– Цзю гун, – перебил старика Линь Чжи-ян, – видите там впереди лес с большими и высокими деревьями. Не знаете ли вы, что это за деревья? Пойдемте туда, посмотрим. Если на них есть свежие плоды, сорвем немного, ладно?

Все направились к лесу. Впереди виднелись большие деревья, высотой в пять чжан, шириной в шесть обхватов. На них совсем не было ветвей, а только множество усиков, как на колосьях риса. Каждый колос был больше чжана длиной.

– В древности, говорят, были «хлебные деревья», – вспомнил Тан Ао. – Посмотрите, уж не они ли это, судя по виду?

До Цзю гун утвердительно кивнул головой.

– Жаль только, что сейчас рис на них еще не созрел, – сказал он. – Если бы захватить с собой несколько рисинок, вот бы было нечто поразительное.

– Вероятно, лесные звери съели все то, что оставалось с прошлого года, поэтому на земле нет ни одного зернышка, – заметил Тан Ао.

– Как бы лесные звери ни были бы прожорливы, не может быть, чтобы они так уж все начисто съели без остатка. Давайте-ка поищем в траве, надо обязательно найти, это ведь очень поучительно! – предложил Линь Чжи-ян и тут же принялся искать. Вскоре он закричал: «Нашел!» Тан Ао и До Цзю гун быстро подошли к нему, чтобы посмотреть, что он нашел, и увидели зерно шириной два цуня [183] и длиной пять цуней.

– Если зерно разварить, так, пожалуй, на целый чи [184] получится, – воскликнул Тан Ао.

– Ну что в этом рисе удивительного, – заметил До Цзю гун. – Вот я за морем ел рис, так если съешь одну рисинку, целый год будешь сыт.

– Та рисинка, должно быть, была длиной в два чжана, – возразил Линь Чжи-ян. – Как же вы ее в этом случае варили? Что-то мне не верится!

– Та рисинка была шириной в пять цуней и длиной в целый чи, – сказал До Цзю гун. – Когда ее разварили, то хоть двух чжан и не набралось, но как я поел ее, так во рту ощутил какой-то приятный аромат, и сразу же у меня прибавилось сил, а после этого я целый год и не думал о еде. Сейчас вы, почтенный Линь, не верите в это, а тогда и я сам сомневался. А потом я узнал, что в тот год – тогда правил император Сюань-ди [185] – царство Бэйинь прислало в подарок всякие товары, которыми оно славится, в том числе и рис цинчандао, который замечателен тем, что всякий, кто съест одну рисинку, год не будет голоден, – вот тогда я понял, что, видимо, этот рис я и съел в тот раз.

– Неудивительно, что при стрельбе в цель каждый раз, когда стрела попадает на одно-два чи в сторону от яблочка мишени, стрелок огорчается и говорит: «Эх, на одну рисинку промахнулся!» Раньше, слыша это, я думал, что люди врут, откуда может быть такая огромная рисинка! А теперь, послушав До Цзю гуна, понял, что когда говорят «промах на одну рисинку», то, очевидно, имеют в виду разваренную рисинку цинчандао, – сказал Линь Чжи-ян.

Тем временем вдали показался маленький человечек, ростом примерно в семь-восемь цуней, верхом на крошечной лошадке. Увидев его, До Цзю гун со всех ног бросился вдогонку. Занятый поисками риса, Линь Чжи-ян ничего не заметил. Тан Ао же решил не отставать от старика и побежал за ним.

Маленький человечек тоже поскакал вперед. Хотя ноги у До Цзю гуна были крепкие, но в конце концов он выбился из сил, к тому же горная дорога была очень неровной, так что, немного не добежав до человечка, старик споткнулся о камень на дороге и упал. Когда же он поднялся, ему свело судорогой ногу и он не смог ступить ни шагу.

А Тан Ао все бежал вперед; пробежав пол-ли, он догнал человечка, схватил его и проглотил.

Опираясь на руку подоспевшего к нему Ли Чжи-яна, До Цзю гун шел, с трудом переводя дух. Глядя издали на Тан Ао, он сказал со вздохом:

– Правильно говорят, что «каждый кусок, каждый глоток предопределен свыше!», а уж особенно в таком серьезном деле! Видно, почтенному Тану суждено стать бессмертным, раз уж он так легко, без всяких усилий, добился своего.

– Цзю гун сказал мне, что ты догнал какого-то человечка на крошечной лошадке, – сказал Линь Чжи-ян подошедшему Тан Ао. – Мы издали видели, как ты положил что-то в рот. Ты что же, и человека, и лошадку съел? Я ничего не понимаю. Объясни, пожалуйста. И потом, как это тебе суждено стать бессмертным?

– Этот маленький человечек на крошечной лошадке называется жоучжи, – ответил Тан Ао, – раньше я ничего о нем не знал. В этом году, когда я возвращался из столицы, не стремясь уже к почестям и славе, меня часто занимал вопрос о том, какими способами питали дух и тело древние. И вот я узнал следующее: «Если встретишь в горах маленького человечка верхом на лошадке величиной в пять-семь цуней, зовущегося жоучжи, и съешь его, то дни твоей жизни будут продлены и ты сможешь постигнуть Путь к бессмертию». Хотя я и не знал, правда это или нет, но полагал, что особой беды не будет, если я поймаю его, и поэтому я – вы уж меня простите, пожалуйста, – сам съел его, не подождав вас обоих.

– В таком случае ты, зять, действительно в конце концов станешь святым при жизни, – засмеялся Линь Чжи-ян. – Сейчас ты съел жоучжи и, конечно, больше не хочешь есть, только о прогулке и думаешь. Ну а я так изрядно проголодался. Может быть, у тебя хоть ножка осталась от этого маленького человечка на лошадке, чтобы и мне утолить голод?

– Если вы голодны, то как раз в этих местах есть чем подкрепиться, – сказал До Цзю гун и тотчас же разыскал среди зарослей темных трав несколько травинок.

– Если вы съедите это, то не только не будете голодны, но сразу почувствуете удивительную бодрость и свежесть.

Взяв травинку, Линь Чжи-ян увидел, что она очень напоминает душистый лук с тоненьким, молодым стебельком, на котором раскрылось несколько темных цветочков.

Положив ее в рот, Линь Чжи-ян кивнул головой:

– Да, очень ароматная и вкусная! Скажите, пожалуйста, Цзю гун, как она называется?

– Я слыхал, – сказал Тан Ао, – что за морем, на горе Цяошань, есть трава с темными цветами, похожая на лук, которая называется чжуюй и может утолять голод. Вероятно, это она и есть?

До Цзю гун утвердительно кивнул головой.

– Вот чудеса! – воскликнул Линь Чжи-ян. – Ведь я действительно наелся! Раз у этой травы есть такие достоинства, так надо бы найти пару даней этой травы и отнести их в джонку. Если не хватит провизии, можно будет ею утолять голод. Разве это не проще, чем способ даосов поститься [186], о котором ты мне когда-то рассказывал, зять?

– Но этой травы здесь очень мало, – возразил До Цзю гун, – как же вы отыщете такое количество? К тому же стоит только вырвать ее из земли, как она сразу же засыхает. А чтобы утолить голод, обязательно нужен свежий стебелек, от сухой же травы не будет никакого толка.

Тут они увидели, что Тан Ао неожиданно сорвал у дороги какое-то растение, похожее на сосновые иглы изумрудного цвета; на иглах росли зернышки величиной с горчичное зерно.

– Шурин только что съел траву чжуюй, придется мне за компанию съесть эту траву, – сказал Тан Ао и съел ее, оторвав предварительно одно зернышко. Затем он положил оставшееся зернышко на ладонь, подул на него разок, и тотчас же из зернышка показалась зеленая травинка, тоже напоминавшая сосновую иглу, но длиной около одного чи; снова подул, трава выросла еще на один чи; подул в третий раз, и травка стала длиной в три чи. Тогда Тан Ао положил ее в рот и проглотил.

– Если ты так яростно будешь пожирать растения, то здесь, пожалуй, ни травинки не останется, – засмеялся Линь Чжи-ян. – А почему вдруг это зернышко превратилось в траву?

– Эта трава называется попрыгунчик или горчичное зернышко, – ответил До Цзю гун. – Если положить зернышко на ладонь и дохнуть на него, то оно сразу же станет размером в один чи, снова подуть – вырастет еще на чи и так до трех чи. Если человек съест эту траву, то он сможет подпрыгнуть в воздухе и стоять там как на твердой земле, отсюда ее название.

– Раз у нее такие достоинства, – воскликнул Линь Чжи-ян, – тогда надо и мне поесть ее хотя бы немного; потом, когда вернусь домой, если вдруг какой-нибудь вор заберется в дом, я на него как накинусь с воздуха; чего проще? – И Линь Чжи-ян начал повсюду искать траву; искал долго, но так и не нашел ничего.

– Незачем искать, уважаемый, – сказал До Цзю гун, – если на эту траву не подуть, она не вырастет, а кто в этих горах будет дуть на нее и выращивать? То зернышко, что почтенный Тан сейчас съел, скорее всего выронила какая-нибудь птица, и так как она дышала на него, то оно и проросло, упав на землю; это редкая случайность, где ж вам отыскать. Я много лет провел за морем и все-таки сегодня впервые увидел такое зерно. И если бы наш Тан Ао не подул на него, я так бы и не узнал, что это и есть трава попрыгунчик.

– По-моему, это просто поразительно! Съешь эту траву и сможешь стоять в воздухе, – воскликнул Линь Чжи-ян. – Пожалуйста, зять, попробуй на себе: если ты действительно сможешь подняться на воздух, тогда я поверю.

– Я ведь совсем недавно съел эту траву, как же можно так скоро проверять ее действие? – отказался было Тан Ао. – А, впрочем, ладно, попробую! – согласился он и подпрыгнул на пять-шесть чжан вверх от земли, словно взлетев на крыльях.

Обе ноги Тан Ао в самом деле опирались на пустоту как на твердую землю; он стоял прямо и неподвижно.

Линь Чжи-ян восхищенно захлопал в ладоши и засмеялся:

– Вот теперь, зять, и про тебя можно сказать: «Спокойно ходит по темным тучам». Значит, верно, что если съешь эту траву, то сможешь держаться в воздухе; вот забавно-то! А почему бы тебе, зятек, не пройтись? Если это удастся, так ты и впредь сможешь ходить по воздуху и твои ноги не будут касаться земли; и обувь не так истреплется!

Тан Ао послушался и решил попробовать пройтись по воздуху. Но только он поднял ногу, как сразу же упал на землю.

– Смотри-ка, вон там стоят жужубовые деревья и на них несколько больших жужубов, – сказал Линь Чжи-ян. – Раз уж ты, зять, так высоко можешь забираться, так почему бы тебе не сорвать несколько штук? Утолим жажду, и это неплохо!

Придя к деревьям, они увидели, что это были вовсе не жужубы.

– Эти плоды называются «плоды, чей вкус меняется, когда их режешь», вкус у них неопределенный, он меняется в зависимости от того, как их режут, отсюда и название, – сказал До Цзю гун. – Тот, кто поест этих плодов, сможет быть бессмертным на земле. Если бы нам удалось сейчас достать эти плоды, то пусть даже мы и не сможем стать бессмертными, все-таки продлим себе жизнь. К сожалению, растут они на верхушках деревьев, а деревья эти высотой в десять с чем-то чжан; почтенный Тан в первый раз вон как высоко забрался, а все-таки до верхушки было еще далеко. Как же он дотянется?

– А ты, зять, знай себе прыгай, авось достанешь, – посоветовал Линь Чжи-ян.

– Но ведь я поднялся не больше чем на пять-шесть чжан от земли, до верха деревьев мне не достать, как же я их сорву! Это все равно, как если бы «жаба мечтала попробовать лебединого мяса», – сказал Тан Ао.

Линь Чжи-ян, которому очень хотелось попробовать плодов, опустил голову и задумался. Внезапно он радостно закричал:

– Придумал! Ты, зять, постой немножко в воздухе, а потом поднимись чуть-чуть, как будто идешь по лестнице все вверх да вверх, глядишь и дотянешься.

Вначале Тан Ао не соглашался, но, наконец уступив настояниям Линь Чжи-яна, он напряг силы и поднялся в воздух; постоял там минутку неподвижно, собрался с духом, снова напряг все силы и опять подпрыгнул вверх, но тут он вдруг почувствовал, что тело его затрепетало, словно крылышки цикады, и незаметно для себя он взмыл вверх, как бумажный змей с оборвавшейся бечевой, а затем вдруг так же внезапно упал на землю.

– Почему же ты, зять, опустился, вместо того чтобы подняться выше? – возмутился Линь Чжи-ян. – В чем дело?

– Поверь, что это произошло независимо от моего желания, – огрызнулся Тан Ао, – с чего бы это вдруг мне захотелось упасть!

До Цзю гун засмеялся:

– Если вы захотели, будучи в воздухе, подняться еще выше, то вам надо было изо всех сил оттолкнуться обеими ногами, вы так и сделали, но раз под ногами нет твердой почвы, как же тут не упасть! Если бы вы могли последовать совету нашего Линя и медленно, раз за разом подниматься вверх, так вы после ста тысяч толчков, пожалуй, добрались бы до самого неба! А разве это возможно?

– Я чувствую какой-то нежный аромат, – сказал Тан Ао. – Неужели эти плоды так пахнут?

– Это очень тонкий, еле ощутимый запах, как будто ветер принес его откуда-то из другого места, – сказал До Цзю гун. – Почему бы нам не пойти по этому запаху и не поискать, откуда он доносится?

Путники разошлись в разных направлениях.

Тан Ао пошел через лес, прошел мимо отвесной стены горы, внимательно рассматривая все вокруг. И вот он увидел, что у тропинки в расщелине камня растет красная трава высотой примерно в два чи, такая красная, словно ее выкрасили в алый цвет, и очень красивая. Он долго разглядывал эту траву и вдруг вспомнил:

– В поваренной книге сказано: «„красная трава“ похожа на маленький тут, стебель похож на коралл, сок как кровь. Если в этот сок опустить золото или яшму, то они тотчас же превращаются в густую жидкость. Если опустить золото, это называется „золотой нектар“, а если яшму – то „яшмовый нектар“. Любой, кто это выпьет, станет сверхчеловеком». Как хорошо, что До Цзю гун и шурин не пошли со мной, я ведь нашел траву бессмертия, вот можно сказать – судьба! Но как быть, если у меня с собой нет ничего золотого?.

– Да, – вспомнил он, – ведь на моем головном платке есть маленькая яшмовая пластинка, почему бы не использовать ее?

Тан Ао снял с платка яшмовую табличку, отделил «красную траву» от корня, положил ее на ладонь и начал растирать. И верно – яшма превратилась в густую массу ярко-красного цвета. Тан Ао положил эту массу в рот и сразу же почувствовал, как сильный аромат ударил ему прямо в мозг. Как только он проглотил все до конца, энергия его возросла во сто крат.

– Вот ведь только сейчас съел «красную траву», – не удержался от радостного крика Тан Ао, – а уже чувствую такой подъем духа! Видно, от этих чудодейственных вещей действительно польза не малая! А если смогу потом отказаться от пищи, то будет еще лучше. Сегодня я и так уже съел много чудодейственных трав, не знаю, смогла ли эта «красная трава» еще увеличить мои силы?

В этот момент Тан Ао увидел лежащую на земле надгробную плиту весом в 500–700 цзиней [187]. Он подошел, нагнулся и, не прилагая ни малейших усилий, с легкостью поднял ее, напрягся, подпрыгнул в воздухе, постоял немножко и медленно опустился на землю. Пройдя несколько шагов, он положил плиту на прежнее место и сказал:

– Теперь, после этой «красной травы», я чувствую, что у меня и ума прибавилось; сейчас ни с того ни с сего вспомнил вдруг каноны мудрецов [188], которые читал в раннем детстве; не только ничего из них не забыл, но даже стихи, которые я раньше писал, тоже вдруг стали свежи в памяти, как будто я сочинил их только что. Не думал я, что эта «красная трава» обладает такой чудесной силой.

В это время подошли До Цзю гун с Линь Чжи-яном.

– Почему это вдруг у почтенного Тана весь рот красный? – спросил До Цзю гун.

– Не скрою от вас, Цзю гун, – ответил Тан Ао, – я только что нашел «красную траву» и, уж простите, без вас ее съел.

– А будет какой-нибудь толк с того, что зять съел ее? – заинтересовался Линь Чжи-ян.

До Цзю гун ответил:

– Эта трава рождается, когда сгустится все лучшее на небе и земле; тот, кто съест ее, приобретет великую нравственную силу, сможет постичь Истинный Путь и стать бессмертным. Когда я бывал за морем, то хотя и очень усердно искал ее, но никак не мог найти. То, что почтенный Тан сегодня нашел ее, – поистине небом уготованное совпадение. Уже сейчас можно представить себе, что вы будете скитаться за пределами мира смертных, и имя ваше будет внесено в разряд бессмертных. Можно ли было думать, что этот аромат окажется предвестником бессмертия для нашего Тана!

– Неудивительно, что зять больше всего любит бродить по горам и скитаться по рекам; сегодня, когда я увидел этих странных птиц, удивительных зверей, редкие травы, бессмертные цветы, то понял, что это, верно, может развеять скуку! – воскликнул Линь Чжи-ян.

– Почтенный Линь только сказал слово «верно», а «верно» уж тут как тут, – сказал вдруг До Цзю гун.

На склоне горы показалось какое-то странное животное, напоминавшее своим видом обезьяну, покрытую с головы до ног белой шерстью, со множеством черных крапинок. В нем не было полных четырех чи длины, высота же была два чи с лишком, шерсть у этого животного была длинная и тонкая, бородка черная, хвост длинный. Оно стояло над каким-то мертвым зверем и горько плакало.

– Посмотрите на него, – закричал Линь Чжи-ян, – какой бородач! А чего он так плачет? Разве его зовут «верно»?

– Да, этого зверя зовут «верно», – ответил До Цзю гун, – иногда его также называют «длинноволосой обезьяной». Эти животные по природе своей очень верные. Они очень любят других зверей своей породы. Из их шкур охотники делают подстилки и очень выгодно продают их. Часто охотники бросают труп убитого ими «верно» на склоне горы, и если мимо проходит другое такое же животное, то, увидев мертвого товарища, оно обязательно остановится около трупа, чтобы оплакивать его, и тогда охотнику очень легко поймать это животное. Оно даже не убегает. Я уверен, что и то мертвое животное, над которым сейчас плачет «верно», тоже ловушка, расставленная охотниками. Вот увидите, сейчас появится охотник и, не затрачивая ни малейших усилий, поймает его.

Внезапно на горе поднялся страшный ветер, с шумом пронесшийся по листве. Все трое поспешили укрыться за деревьями. Когда ветер стих, с высокого горного пика спрыгнул огромный полосатый тигр, остановившийся прямо перед «верно».

О дальнейших событиях вы узнаете из следующей главы.

Глава 10

Красавица отравленной стрелою
чудовищного тигра поражает.
Силач-мужчина голыми руками
жизнь отнимает у волшебной птицы.

Хотя «верно», увидев тигра, и задрожал от страха, но благородное животное не хотело все же покинуть своего убитого товарища. Издав рычание, похожее на грохот горного обвала, тигр разинул кровавую пасть и начал терзать мертвого зверя.

И вдруг со свистом пронеслась стрела и вонзилась прямо в морду тигра. Выпустив тело своей жертвы, тигр заревел, высоко подпрыгнул и упал на землю, задрав вверх лапы. Стрела торчала из его глаза. Тигр больше не двигался.

– Вот это меткая стрела! – пришел в восторг До Цзю гун. – Поистине, «чуть в кровь проникнет, и дыханья нет».

– Как это понять? – спросил Тан Ао.

– Такими стрелами, отравленными растительным ядом, пользуются искусные охотники, – объяснил До Цзю гун. – Как бы ни был силен и свиреп хищник, в которого попадает такая стрела, кровь у него тотчас же застывает и дыхание исчезает. Отсюда идет название этих стрел. Но стреле трудно пробить шкуру тигра, потому что она у него очень толстая. Поэтому охотник метит в глаз тигра, и яд быстро действует. Вот уж не думал, что здесь можно найти такого меткого стрелка. Наверное, он скоро появится, тогда сможем поглядеть на него.

В это время у горы показался маленький тигр. Дойдя до склона горы, он снял с себя тигровую шкуру; под ней, оказывается, скрывалась миловидная девушка, одетая в белые штаны и куртку; голова ее была повязана простым белым платком, какие носят рыбачки, на спине висел резной лук. Подойдя к убитому тигру, девушка вытащила из-за пояса острый нож и, вспоров им грудь тигра, вынула его огромное сочащееся кровью сердце; спрятав нож, она завернула сердце убитого тигра в шкуру и стала спускаться с горы.

– Охотник-то, оказывается, девушка, – сказал До Цзю гун. – Такая молоденькая и такая смелая! Дай-ка я ее пугну!

Старик поднял ружье и, прицелившись в девушку, выстрелил холостым зарядом.

– Не стреляйте! Я не враг вам! Я вам все объясню! – закричала девушка. Подбежав к путникам, девушка вежливо приветствовала их и спросила:

– Разрешите узнать, как вас зовут, господа! Откуда вы изволили прибыть?

– Фамилия одного из нас До, второго – Линь, меня же зовут Тан Ао. Мы приехали из Китая.

– В Линнани был некий Тан по прозвищу И-тин. Не из вашей ли он семьи? – спросила девушка.

– И-тин мое прозвище. Откуда вы его знаете? – удивился Тан Ао.

Услыхав его ответ, девушка поспешно поклонилась ему в ноги.

– Так значит вы дядя Тан! – воскликнула она. – Умоляю вас, простите меня за то, что я не сразу признала вас.

Ответив на поклон, Тан Ао спросил:

– А как вас зовут, барышня? Почему вы называете меня дядей? Кто еще есть в вашей уважаемой семье? Кстати, зачем вы вынули сердце из груди тигра?

– Я родилась в Китае, – ответила девушка, – фамилия моя Ло, имя Хун-цюй. Отец мой когда-то был главным письмоводителем в Чанъани, потом был понижен в чине и получил должность помощника начальника в уезде Линхай [189]; но так как он оказался замешан в том же деле, что и дядя Цзин-е [190], то их обоих сослали неизвестно куда. Охранники похватали почти всех членов нашей семьи, и моей матери пришлось, спасая жизнь, бежать за море со мной и моим дедом. И вот мы поселились здесь в одном старом храме и живем, кое-как сводя концы с концами. Эти горы всегда безлюдны и в них легко скрываться. Но вдруг в прошлом году гнавшийся за каким-то диким зверем тигр прыгнул на крышу нашего дома и продавил ее своею тяжестью. Моя мать была раздавлена рухнувшей крышей и умерла в страшных мучениях. Тогда я поклялась убить всех тигров на этой горе, чтобы отомстить за мать. Как раз сейчас я убила отравленной стрелой вот этого тигра и, вынув сердце, хотела вернуться домой, чтобы принести его в жертву духу матери; вот уж никак не думала, что встречу вас здесь, дядя. Мой дедушка часто говорил, что вы и мой отец были назваными братьями, поэтому я и позволю себе называть вас дядей.

– Значит, ты дочь брата Бинь-вана![191] – воскликнул Тан Ао. – Какое счастье, что тебе удалось бежать за море и избежать руки злодеев! А где сейчас твой почтенный дед? Здоров ли он? Прошу тебя, племянница, проводи меня к нему.

– Дедушка сейчас дома, в храме, где мы живем. Если хотите, я с радостью проведу вас к нему.

Все трое отправились за ней. Вскоре они дошли до храма, на котором была надпись «Храм Лотосов». Ограда вокруг храма уже обветшала и развалилась. Ни одного монаха вблизи не оказалось. От всех строений уцелел лишь зал с престолом духа да две боковые пристройки.

Хотя все было в запустении и упадке, но разбросанные повсюду камни причудливой формы и зеленые заросли деревьев, окружавших этот храм, придавали ему удивительную красоту.

Войдя в храм, Ло Хун-цюй, не выпускавшая из рук свертка с сердцем тигра, поспешила сообщить деду о приходе гостей, а те прошли за ней в главный зал. Навстречу им вышел седовласый старец; узнав в нем Ло Луна, Тан Ао поспешил приветствовать его по всем правилам вежливости.

До Цзю гун и Линь Чжи-ян так же церемонно поздоровались со стариком. Затем гостей усадили и поднесли им чай.

Спросив у До Цзю гуна и Линь Чжи-яна, как их зовут, и сказав им несколько любезных слов, Ло Лун повернулся к Тан Ао и со вздохами поведал ему свою печальную историю.

– Умоляю вас, – сказал он в заключение, – в память о том дне, когда вы стали названым братом моего несчастного сына, возьмите Хун-цюй в приемные дочери, увезите ее с собой на родину, а когда она подрастет, найдите ей мужа, помогите устроить ее судьбу. Если вы снизойдете к моей просьбе, то я даже в своей загробной жизни [192] буду всегда вам благодарен. – И старик прослезился.

– Что вы говорите! – воскликнул Тан Ао. – Ведь брат Бинь-ван мне был совсем как родной, а племянница Хун-цюй для меня все равно что моя дочь! Поскольку вы вверяете мне ее судьбу, то, само собой разумеется, я отвезу ее на родину и найду ей хорошего мужа. Незачем и просить об этом! Если же говорить о моем отношении к вам, то, конечно, я хотел бы просить вас оказать мне честь и вернуться со мною вместе в родные края, где я смог бы заботиться о вас до последних ваших дней и таким образом хоть в какой-то мере исполнить свое искреннее желание проявить к вам сыновнюю почтительность во имя старой дружбы с вашим сыном. Но что поделаешь, если Ухоу в своей слепой ярости истребляет почти всех сыновей и внуков семьи Тан. К тому же вы ведь прежде много лет служили на государственной службе: вам не так легко спрятаться, не то что женам и дочерям опальных сановников; а если слух о вашем приезде разнесется, то не только я буду впутан в это дело, но и вы будете жить в вечном страхе; поэтому-то я и не осмеливаюсь уговаривать вас подвергнуться такой опасности. Прежде я мечтал о продвижении по службе, о встречах с верными и выдающимися людьми, чтобы вместе с ними помочь императору возродить Танскую империю. К сожалению, мне так и не удалось достичь славы, а волосы мои уже подернуты серебристым инеем. Мне не удалось своими заслугами приумножить репутацию моих предков, не смог я также посодействовать ни возрождению страны, ни обеспечению ей спокойствия; я самый заурядный человек, и мне стыдно, что я дожил до старости, но так ничего и не совершил. Поэтому-то я и пустился в скитания по чужим странам. Хотя я уже познал всю тщету и суетность мира, но не знаю, выпадет ли мне судьба вернуться на родину. Там, дома, у меня есть младший брат, жена и дети, когда я привезу к ним вашу внучку, она себя будет чувствовать как в родной семье. Так что о ней вы не беспокойтесь!

– Ваш великодушный ответ трогает меня до слез, – воскликнул Ло Лун. – Но ведь вы не можете откладывать свои торговые дела и настолько отсрочить свое отправление в дальнейший путь. А я останусь здесь и не буду задерживать внучку. – Тут он повернулся к Хун-цюй: – Внучка, поклонись своему приемному отцу и собирайся в путь, исполни мое желание.

Эти слова деда заставили Ло Хун-цюй разрыдаться. В слезах подошла она к Тан Ао и, совершив перед ним положенные поклоны, назвала его приемным отцом. Поклонившись затем До Цзю гуну и Линь Чжи-яну, она опять обратилась к Тан Ао и, сдерживая рыдания, сказала ему:

– Ваше отношение ко мне высоко, как небо, щедро, как земля. Конечно, мне бы следовало вернуться с вами на родину. Но у меня две заботы на сердце. Первая – это то, что дедушка уже стар, а ухаживать за ним некому. Как же я могу покинуть его! Вторая – то, что в этих горах еще остались два тигра, и месть моя еще не осуществлена до конца; разве я могу пощадить их и уехать отсюда?! Если вы понимаете, как мне тяжело, то прошу вас, сообщите мне, где вы живете в Линнани; когда-нибудь, если будет объявлено царское прощение, мы с дедушкой вместе отправимся к вам в Линнань, и нам не придется в разлуке тосковать и беспокоиться друг о друге. Для того чтобы покинуть дедушку и уехать одной без него, мне нужно было бы иметь каменное сердце, да и тогда я не смогла бы совершить подобную жестокость.

Выслушав внучку, Ло Лун принялся уговаривать ее ехать с Тан Ао, но Хун-цюй, твердо решив остаться ухаживать за дедом и не покидать его, пока он жив, не говорила всего, что думала, и лишь наотрез отказывалась ехать сейчас. Никакие уговоры не помогли.

– Видимо, барышня так твердо решила, что вряд ли удастся ее сейчас уговорить, – сказал До Цзю гун. – По-моему, чем ей ехать с нами за море, лучше подождать, пока мы на обратном пути заедем сюда за ней, и тогда уж почтенный Тан Ао отвезет ее к себе домой. Не будет ли так гораздо лучше?

– А если допустить, что я не вернусь, как быть тогда? – спросил Тан Ао.

– Что ты говоришь, зять! – воскликнул Линь Чжи-ян. – Мы вместе поехали, вместе, конечно, и вернемся. Зачем же ты говоришь «не вернусь»? Не понимаю!

– Да просто у меня это по глупости с языка сорвалось, а ты уже принимаешь это всерьез, шурин! – сказал Тан Ао и повернулся к Ло Луну: – То, что моя приемная дочь проникнута чувством такого почтения к вам, очень похвально, и я не хочу воспользоваться своею властью отца, чтобы принуждать ее ехать сейчас со мной. А уговаривать ее бесполезно, раз она так твердо решила.

Взяв бумагу и кисть, Тан Ао написал Ло Хун-цюй, как его найти в Линнани.

– Скажите, уважаемый отец, – обратилась к нему девушка, – не поедете ли вы отсюда через страну Усянь? Когда с дядей Се Чжун-чжаном случилось несчастье, семья его тоже бежала за море. Несколько лет назад дочь Чжун-чжана, Се Хэн-сян, проезжала здесь; подружившись с ней, мы стали назваными сестрами и дали такую клятву перед лицом небесных духов: «Та из нас, которой представится возможность вернуться на родину, обязательно возьмет с собой другую». В прошлом году торговец шелком привез мне письмо от Се Хэн-сян, из которого я узнала, что она переехала в страну Усянь. Я хочу написать ей ответ и очень прошу – захватите его с собой, если вам это будет по пути.

– Усянь как раз лежит на нашем пути, – сказал До Цзю гун. – Почтенный Линь будет там продавать свои товары, так что никакого труда не составит передать ваше письмо.

Ло Хун-цюй пошла писать ответ, а Тан Ао попросил Линь Чжи-яна принести из джонки два слитка серебра, чтобы оставить их Ло Луну на расходы.

Вскоре девушка вернулась с письмом. Взяв его, Тан Ао невольно вздохнул:

– Оказывается, и семья брата Чжун-чжана за морем. Если бы в свое время Цзин-е послушался старшего брата Сы-вэня [193] и не последовал бы плану Чжун-чжана, то дом Тан давно уже был бы восстановлен, тогда Поднебесная не оставалась бы до сих пор под властью дома Чжоу. Да и нас бы всех не раскидало до свету. Видно, такова уже судьба, ничего не поделаешь!

Начали прощаться. Обменялись напутствиями, пожеланиями счастья, поплакали. Ло Хун-цюй проводила Тан Ао и его спутников за ворота, вернулась в храм и осталась там приносить жертвы душе матери да ухаживать за дедом.

Уже сгустились сумерки, и путники решили возвращаться по прежней дороге.

– Чтоб такая молодая, – сказал До Цзю гун, – не боялась трудностей и опасностей во имя мщения за гибель матери, чтоб была готова до конца быть почтительной внучкой, ухаживая за престарелым дедом, для этого нужно обладать настоящим чувством долга и совсем не думать о себе. Из этого видно, что преданность, почтение к родителям, сдержанность и чувство долга совсем не зависят от возраста. У этой девушки такая твердая воля, что, пожалуй, в этих горах скоро совсем исчезнут тигры.

– Когда я увидел, как тигр терзает этого мертвого зверя «верно», – сказал Линь Чжи-ян, – то вспомнил, как мне говорили, что если тигр или барс сожрут человека, значит, тому на роду написано попасть тигру в пасть, а если это судьбой не предназначено, то, даже столкнувшись нос к носу с хищником, он уцелеет. Как по-вашему, Цзю гун, правда это?

До Цзю гун покачал головой:

– Да разве тигр или барс посмеют съесть человека! Таких предопределений судьбы и быть не может. Когда-то я встретил одного почтенного старца, так вот он очень хорошо сказал по этому поводу: «Тигр и барс никогда не посмеют есть человека; больше того – они смертельно боятся людей; они едят только животных, а уж если случится, что съедят человека, значит, этот человек близок к животному, и когда он им встретится, то тигр или барс даже не знают, что это человек, принимают его за животное, поэтому и поедают его». Человек отличается от животного тем, что на макушке у него есть невидимое сияние, а у животного нет. И даже если у таких животных, как это «верно», и есть крохотное сияние, то это ведь крайне редкий случай. А вот у человека, если только он не потерял совесть, обязательно есть сияние на макушке, и хищник, увидев его, убегает подальше. Но если человек потерял совесть, совершил преступление или злое дело, то сияние исчезает, и тогда тигр или барс не видят между таким человеком и животным никакой разницы и сейчас же съедают его. Что же касается величины этого сияния, то она зависит от того, что преобладает в человеке: добро или зло. Если человек хороший и в нем нет зла, то, конечно, сияние у него достигает нескольких чжан, и не только тигры или барсы, но даже все злые духи и те, увидев его, убегают. Или вот, к примеру, этот «верно», он всем сердцем стремился вернуть к жизни мертвого товарища, сторожил его и оплакивал. Судя по его поведению, сердце его полно благородного чувства, несмотря на его звериное обличье, как говорится, «обличье зверя, а сердце человека». Так разве над головой у него нет сияния? Если даже он встретится с тигром, тот его не тронет. Увидев «обличье зверя с человечьим сердцем», тигр не посмеет на него напасть, а вот увидев «обличье человека с сердцем зверя», конечно, набросится на него. Люди, которые представляют себе, что тигры и барсы якобы губят людей, не понимают этого.

Тан Ао утвердительно кивнул головой:

– Ваши, Цзю гун, слова, поистине, могут обратить сердца людей к добру и предостеречь их от зла.

– У меня был родственник, – сказал Линь Чжи-ян, – очень хороший человек; он всегда постился и читал молитвы. Но как-то раз он пошел с приятелем на гору, чтобы принести там жертву, и его съел тигр. Разве может человек, совершающий столь добрые дела, не иметь сияния?

– Как не быть сиянию у такого человека, – сказал До Цзю гун. – Но, может быть, хотя он напоказ и молился и постился, все-таки, наверное, в его жизни были случаи, когда он не смог сдержать себя, просчитался, погубил кого-нибудь, или, восстав против воли родителей, забыл основы поведения, или, совратив чужую жену, погубил репутацию другого человека, – все это очень серьезные проступки; пусть даже раньше у него и было малюсенькое сияние, но если он совершил такого рода грех и весь погряз в нем, то после этого молиться и поститься это все равно что, как говорится, «чаркой воды тушить пожар», – где уж тут справиться! Вот, должно быть, почему, когда сияние исчезло, тигр сразу же сожрал вашего родственника. Ну, а если отвлечься от постов и молитв, не знаете ли вы за ним чего дурного?

– Вообще-то он был хороший человек, – сказал Линь Чжи-ян, – вот только перечил родителям, да, говорят, были у него кое-какие любовные делишки. Кроме этого ничего плохого за ним не числилось, он постился, творил добро.

– Говорят, что из всех зол разврат самое страшное, – сказал До Цзю гун, – а самое главное из всех достойных дел – это почитание родителей. Ваш родственник был непокорен родителям да еще имел любовные связи, погубил чужую репутацию, – ведь это же главное из всех зол, первое из всех преступлений. Пусть он постился и молился, а толк-то с этого какой!

– По-вашему, Цзю гун, получается, – сказал Линь Чжи-ян, – что если человек согрешил, то как бы он ни старался исправиться, все равно ничего не выйдет?

– Ну что вы говорите, почтенный Линь! – воскликнул До Цзю гун. – Ведь и добро, и зло бывают большим и малым; если добром можно идти против зла, заслугами искупить свою вину, то иногда добро уравнивает зло, а иногда зло намного перевешивает. Разве можно так обобщать, как это делаете вы! Если ваш родственник шел наперекор своим родным и совратил чужую жену, то вина его велика, а зло, причиненное им, огромно, – его нельзя простить. Неужели вы считаете, что ничтожное добро от его постов и молитв может сравняться с двумя его огромными преступлениями; но это ведь и значит «чаркой воды тушить пожар»! К тому же и пост, и чтение молитв – просто показная добродетель, а каково его сердце, этого мы ведь так и не знаем. Если на людях он поступал хорошо, чтобы прослыть достойным, а в сердце своем носил зло, то такое лицемерие только усугубляет его вину. Короче говоря, самое важное в человеке – это его душа; если же говорят, что все те, кто постится да молится, добрые люди, так это, пожалуй, не совсем верно!

За разговорами друзья незаметно для себя прошли большое расстояние и находились уже неподалеку от джонки, как вдруг из лесу вылетела большая птица. По виду она походила на человека; правда, у нее были кабаньи клыки и длинные перья, но во всем остальном она ничем не отличалась от людей. Только под ребрами росли два крыла. У этой птицы были две человеческие головы – одна мужская, другая женская. На лбу у нее была какая-то надпись; приглядевшись, можно было прочесть: «Непочтительная к родителям».

– Только что говорили о непочтительности, – заметил До Цзю гун, – и появилась «Непочтительная птица».

Услышав это, Линь Чжи-ян поспешно вскинул ружье и выстрелил. Раненая птица упала на землю, но попыталась еще взлететь. Тогда Линь Чжи-ян подбежал к ней и добил ее несколькими ударами.

Все трое принялись внимательно разглядывать птицу; оказалось, что не только на лбу у нее была надпись «Непочтительная к родителям», но и на клюве стояло «Плохая мать», на руке – «Безнравственный отец», на правом боку – «Любит мужчин», на левом – «Любит женщин».

– Хотя я когда-то и слышал, что у древних было предание о существовании такой птицы, – сказал Тан Ао, – но считал, что на самом деле этого не может быть. Теперь своими глазами увидел, что это действительно так; из этого видно, как огромны небо и земля, чего только на них нет! По-моему, это вот что значит: непочтительные к родителям люди, которые по своим поступкам приближаются к животным, после смерти не могут вновь возродиться в человеческом образе; порок в них сгущается, и они принимают облик таких вот птиц.

– Вы совершенно правильно рассудили, в соответствии с природой вещей, – сказал До Цзю гун. – Когда-то я уже видел такую птицу; однако хотя у нее и были две головы, но обе мужские, и не было надписи «Любит мужчин». В Поднебесной нет непочтительных к родителям женщин, поэтому у нее обе головы были мужскими. В других же местах головы у птиц разные, а иногда бывает и так, что обе головы женские. Я слышал, что эти птицы весьма разумные, они могут познавать Путь Истины и изменяться к лучшему, и пусть даже сначала у них есть надписи на теле, но, когда они исправляются, эти надписи исчезают. Более того, если и после исчезновения надписей птицы продолжают совершенствовать себя, то через несколько лет с них спадут и перья, тогда они превратятся в бессмертных.

– Да это совсем по пословице: «Мясник, отбрось свой тесак, чтобы не умерщвлять живые существа, и сразу станешь Буддой», – воскликнул Тан Ао. – Видно, Небо дозволяет всем живым тварям обратить свое сердце к добру!

В это время на дороге показались матросы с их джонки, пришедшие к ручью за водой.

Увидев мертвую птицу, они подошли поближе, чтобы рассмотреть ее; узнав же, что это за птица, они захлопали в ладоши и стали кричать:

– Ну, раз ты непочтительная, так уж не взыщи! Уж больно перья у тебя хорошие, возьмем с собой немножко на опахала, и то ладно!

И начали: один выдернул перо, другой два; с таким рвением принялись они за это дело, что повсюду даже пух полетел.

– Хотя на лбу у нее и написано «Непочтительная к родителям», но порочность заложена в ней от рождения, в этом она невиновна, – попробовал остановить матросов Тан Ао.

– А мы и хотим избавить ее от этой порочности, – ответили матросы, – вот освободится от нее и, может быть, сумеет стать хорошим человеком! Да и потом, смотрите, как у нее много этих перьев, видно, при жизни она была очень скупа, как говорится, «ни одним пером не поступалась», ну и мы тоже ни одним пером не поступимся, ничего ей не оставим!

Кончив ощипывать птицу, вся компания собиралась уже возвращаться на джонку, как вдруг откуда-то брызнула какая-то клейкая жидкость и чем-то неприятно запахло.

Все бросились бежать. Из лесу вылетела какая-то странная птица, походившая на мышь, длиной в пять чи, с красными лапами и большими крыльями. Подлетев к непочтительной птице, она схватила ее и взлетела со своей добычей высоко в небо. Линь Чжи-ян прицелился, но, когда он попробовал выстрелить, оказалось, что фитиль успел отсыреть от этой жидкости. Птица в мгновение ока скрылась из глаз.

– Мы часто бывали за морем, – сказали матросы, – но такой странной птицы еще не доводилось встречать. Вы, Цзю гун, всегда все знаете, но на этот раз и вас это, наверное, озадачило.

– Больше всего таких птиц за морем в стране Собакоголовых, – сказал До Цзю гун, – их называют «Птицы, плюющиеся клеем», потому что у них липкая слюна. Когда эта птица голодна, то она плюет на дерево, и садящиеся на него птицы прилипают к нему. Сегодня она, видимо, еще не ела, поэтому рот у нее был полон слюны. Теперь она насытится этой «Непочтительной птицей». Очевидно, все живые существа питают отвращение к порочности, не только люди выдергивают из нее перья, но звери и птицы пожирают ее мясо!

В это время они дошли до джонки.

Тан Ао спрятал письмо, данное ему Ло Хун-цюй, а Линь Чжи-ян показал жене и дочери найденную им огромную рисинку, которой они не могли надивиться. Тем временем подняли паруса, и джонка тронулась в путь. Через несколько дней они приехали в царство Благородных и причалили к берегу. Линь Чжи-ян сошел с джонки и отправился торговать. А Тан Ао, который слышал раньше о том, что в царстве Благородных все уступчивы и никогда не спорят, и представлял себе, что это должна быть страна, в которой царствует обрядность, договорился с До Цзю гуном вместе сойти на берег.

Пройдя несколько ли и не дойдя еще до городской стены, они увидели надпись на воротах: «Только добродетель драгоценна».

О том же, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава 11

Учтивые манеры наблюдая,
они проходят царством Благородных.
Возвышенностью нравов восхищаясь,
заходят в дом сановников почетных.

Итак, прочитав надпись на городских воротах, Тан Ао и До Цзю гун вошли в город. Там они увидели толпы людей, продававших и покупавших различные товары. Их платье, головные уборы, их речь – все было таким же, как и в Поднебесной империи.

Убедившись, что язык этих людей ему понятен, Тан Ао спросил у какого-то почтенного старца, почему про жителей этой страны говорят, что они «уступчивы и никогда не спорят», но, к его удивлению, старик не смог ответить на этот вопрос. Тогда Тан Ао спросил, почему их страну называют царством Благородных, но и этого старик не знал. Этот же вопрос Тан Ао задал другим людям, но все они, так же как и старец, не могли ответить.

– По-моему, – сказал До Цзю гун, – и название этого царства, и молва о его жителях, что они «уступчивы и никогда не спорят», даны соседними царствами, поэтому сами они не знают этого. Только что по пути в город мы видели, что люди живут здесь согласно поучению «пашущим уступать борозду, пешеходам уступать дорогу», потому и говорят, что они никогда не спорят. Кроме того, все здешние жители поголовно – как богатые и знатные, так и бедные и простые – почтительны и вежливы в поведении и речах, так что действительно эта страна достойна названия царства Благородных.

– Хотя все это и так, но чтобы разузнать про них все подробности, надо исподволь, не торопясь, понаблюдать за ними, – сказал Тан Ао.

Продолжая разговор, они дошли уже до рынка и увидели там стражника, что-то покупавшего. Держа в руках товар, он говорил:

– За эту превосходную вещь вы, уважаемый, просите столь ничтожную сумму; да разве я могу позволить себе купить ее за такую цену! Прошу вас, возьмите с меня побольше, тогда все будет правильно. А если вы будете так чрезмерно скромны, значит, вы просто не хотите, чтобы наша сделка состоялась!

Услышав это, Тан Ао тихонько сказал До Цзю гуну:

– Ведь при покупке товаров всегда продавец назначает цену, а покупатель торгуется, стремясь заплатить поменьше. Здесь же, хотя продавец и назначил цену, покупатель не только не торгуется, но еще просит, чтобы с него взяли подороже. Такой торг – это просто неслыханное дело. Я вижу, что молва об этих людях, что они «уступчивы и никогда не спорят», до некоторой степени оправдывается.

В это время они услышали, как торговец сказал покупателю:

– Поскольку я удостоился вашего внимания, то, конечно, не осмелюсь не посчитаться с вашим желанием. Но ведь я только что спрашивал с вас безрассудно высокую цену и сам понял, что это было просто бесстыдством с моей стороны, а вы, сударь, говорите нечто совсем противоположное, будто цена непомерно низка. Разве это не усугубляет и без того неловкого положения, в которое я попал? К тому же никак ведь нельзя сказать, что на мой жалкий товар я назначил «цену без запроса». Я и так запросил больше, чем следует. Пословица говорит: «Повсюду на белом свете продавцы запрашивают, а покупатели хотят платить по местным ценам». Вы же, сударь, не только не понижаете цену, но, наоборот, хотите, чтобы я еще ее повысил; раз вы так себя обижаете, то мне остается только просить вас купить у кого-нибудь другого, я же никак не могу подчиниться вашему приказанию.

– «Продавцы запрашивают, а покупатели хотят платить по местным ценам» – да ведь это всегда говорит покупатель! – воскликнул Тан Ао. – А «цены без запроса» да «вы запрашиваете больше, чем нужно» – это говорят покупатели. А тут это говорит продавец. Да, все это очень любопытно!

Но тут они услыхали, как покупатель сказал:

– За свой превосходный товар вы просите ничтожно малую цену да еще говорите, что я себя обижаю; разве это не значит утратить «путь преданности и снисхождения»! Нужно, не обманывая друг друга, прийти к соглашению. Я ведь тоже кое-что понимаю в ценах, так как же я могу воспользоваться вашим заблуждением!

Долго еще они пререкались, но продавец никак не соглашался повысить цену. Рассердившись, покупатель заплатил сколько было нужно, но взял лишь половину причитавшихся ему на эту сумму товаров. Он уже хотел было уйти, но продавец воспротивился этому:

– Заплатили много, а товару взяли мало, – закричал он и преградил ему дорогу.

Два каких-то старика, шедших мимо, выяснив, в чем дело, решили все по справедливости, предложив покупателю взять товары со скидкой в двадцать процентов против назначенной им цены. Только после этого сделка состоялась, и покупатель ушел. Тан Ао и До Цзю гун закивали от удовольствия головами. Не прошли они еще нескольких шагов по рынку, как вдруг увидели простого солдата, тоже покупавшего какие-то товары.

– Только что я просил вас, почтенный, назвать цену, – говорил солдат продавцу, – но вы наотрез отказались и потребовали, чтобы я сам ее назначил. Когда же я повиновался вам и сделал это, вы стали говорить, что моя цена слишком велика. На самом же деле названная мною сумма и так ниже настоящей. Если вы говорите, что это слишком дорого, то это не только несправедливое, но даже бессовестное заявление с вашей стороны.

– Я не осмеливался назвать цену, – возразил продавец, – а просил вас самого ее назначить, так как мой товар несвежий, ничем не замечателен, куда хуже, чем у других продавцов. Что же касается его стоимости, то даже если уменьшить вдвое предложенную вами сумму, и то будет слишком дорого; ну как я могу взять с вас такую высокую цену!

Тан Ао удивился:

– Ведь слова «ничего замечательного в товаре нет» всегда говорит покупатель, а «названная мной сумма и так ниже настоящей» – это говорит продавец. Здесь все наоборот! Ну и удивительные же нравы!

В это время покупатель сказал:

– Ну что вы, почтеннейший, говорите! Хоть я и несведущ в торговых делах, но все-таки разбираюсь в том, хорош товар или нет. Выдавать плохое за хорошее менее глупо, чем то, что делаете вы, называя хороший товар плохим. Если я за полцены приобрету ваш прекрасный товар, то не только обману вас, но и нарушу правила честной торговли.

– Если вы, сударь, действительно хотите поддержать мою торговлю, то и половины названной вами суммы будет вполне достаточно, – сказал продавец. – Если вы говорите, что это низкая цена, то я, конечно, не смею с вами спорить, но мне придется просить вас узнать цены у других торговцев, и тогда вы убедитесь, что я не обманываю ни вас, ни себя.

Солдат пробовал было еще возражать, но видя, что продавца не переупрямишь, сдался на его уговоры и согласился купить товар за полцены. Взяв с прилавка первое, что ему попалось под руку, он пошел было прочь, но продавец поспешно преградил ему путь.

– Куда же это, сударь, годится, – воскликнул он, – вы взяли себе худший товар, а мне оставили первый сорт! Да зачем он мне? Даже если вы обойдете весь свет с такими хитростями и уловками, вам трудно будет заключить торговую сделку!

Покупатель вспылил:

– Это вы настаивали на понижении цены, и мне пришлось пойти на хитрость, чтобы сделать по-вашему; я взял второй сорт в надежде на то, что все будет в порядке, а вы вдруг рассердились. Кроме того, мне именно второй сорт и нужен, только он пригодится мне; очень благодарен вам за внимание, но первый сорт мне совсем ни к чему.

– Если вам обязательно нужен низший сорт, извольте! – сказал продавец. – Но у низшего сорта цена дешевле, разве я посмею продавать плохой товар по высокой цене?

Покупатель ничего не ответил и собирался уйти, захватив с собой покупку, но прохожие задержали его и убедили в том, что он поступает несправедливо и обманывает продавца.

Не решаясь действовать наперекор всем, покупатель взял поровну товара низшего и высшего сорта и удалился.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Судя по всему, их торговые сделки, – сказал Тан Ао, – как бы являются живой иллюстрацией к выражению «уступчивы и никогда не спорят». Зачем нам еще искать доказательств? Лучше пойдем дальше побродим по городу. В таком прекрасном месте приятно полюбоваться видами, да и полезно набраться побольше знаний.

Тут они заметили еще двух старцев, идущих по дороге. Хотя у обоих и были седые волосы, величавые и изящные манеры, но лица у них были очень моложавые и приветливые.

Увидев их, Тан Ао сразу понял, что эти люди не из низшего сословия, и поспешил подойти к ним. Все четверо раскланялись и начали знакомиться. Оказалось, что оба старца носят фамилию У и что они родные братья. Одного звали У Чжи-хэ, другого – У Чжи-сян.

– Никак не предполагал, господа, что вы оба потомки достопочтенного Тай-бо [194], извините же мою непочтительность! – сказал Тан Ао.

– Разрешите узнать, вы из какой высокочтимой страны, господа? – спросил У Чжи-хэ. – С какой возвышенной целью изволили прибыть сюда?

Когда До Цзю гун сказал, откуда они приехали, У Чжи-сян низко поклонился:

– Так вы из Поднебесной империи! Я слышал, что Поднебесная империя – страна мудрецов; ваши почтенные имена, конечно, внесены в списки ученых и служат украшением страны. Право, нам трудно было даже мечтать о столь счастливой встрече с вами! Мы не знали, что вы приедете, иначе мы бы вышли встречать вас, простите нас великодушно!

– О, что вы!. – пробормотали в смущении Тан Ао и До Цзю гун.

– Два мудреца из Поднебесной прибыли к нам в гости, – сказали У Чжи-хэ, – и мы, как жители этой страны, в некотором роде должны быть гостеприимными хозяевами. Нам очень хочется пригласить вас к себе. Ах, если бы вы согласились зайти к нам и побеседовать за чашкой чая. Не удостоите ли нас своим посещением? Если пожелаете осчастливить нас, то наше жалкое жилье тут рядом, рукой подать! Позволим себе молить вас сделать буквально еще один лишний шаг.

Тан Ао и До Цзю гун очень обрадовались приглашению и последовали за братьями У. Вскоре они подошли к дому. Гости увидели калитку и забор, увитый лианами и ветвями смоковниц; перед входом в дом был пруд, в котором росли водяные каштаны и лотосы. Они вошли в калитку, уступая друг другу дорогу, и прошли в просторный зал, где, обменявшись снова поклонами, чинно уселись.

С середины потолка зала свисала пожалованная братьям У государем царства Благородных табличка с надписью: «Поместье на реке Вэй». Из всех окон был виден пышно разросшийся изумрудный бамбук, окружавший этот зал и придававший ему необыкновенную прелесть. Мальчик-слуга подал чай. Тан Ао спросил, чем занимаются братья У, и узнал, что они цзиньши [195], не состоящие на службе.

До Цзю гун подумал: «Значит, эти двое не вельможи и не чиновники двора, почему же государь их страны пожаловал им эту табличку с надписью? Видно, это все же не простые люди».

В это время Тан Ао сказал:

– Только что мы с моим другом с восхищением смотрели на обычаи вашей прекрасной страны; действительно, не зря о ней идет слава, она не посрамит названия царства Благородных.

У Чжи-хэ поклонился:

– Если здесь, в нашем приморском захолустье, кое-что знают и понимают, то это только благодаря благотворному влиянию Поднебесной империи. Без этого мы бы одичали. Это наше счастье! Посмеем ли мы называть свою страну царством Благородных? Что же касается Поднебесной империи, то это страна мудрецов, которые с древних времен наследуют друг другу; там воспитание в правилах вежливости и в знании музыки является предметом восхищения всех, даже самых отдаленных стран и не нуждается в восхвалениях таких ничтожеств, как мы. Но в вашем высоком государстве есть некоторые обычаи, в которых мы, глупые и невежественные, никак не можем разобраться. Сегодня выпал такой редкий случай: вы, просвещенные мудрецы, пожаловали к нам, и мы очень хотели бы просить вас объяснить кое-что; не знаем только, согласитесь ли вы осчастливить нас объяснениями или нет.

– А что вас интересует? – спросил Тан Ао. – Государственные дела или житейские обычаи?

– Сейчас на престоле в Поднебесной империи мудрец, и правление его превосходно. Он благодетельствует всех как внутри, так и вне страны, можно сказать: «Величественно и высоко одно только огромное небо, и только Поднебесную империю можно поставить рядом с ним» [196]. Мы здесь, в нашем захолустье, никакого представления не имеем о государственных делах, не только не смеем, но и не можем говорить о них. То, что нам хотелось бы узнать, касается только житейских обычаев.

– Если так, то прошу вас, спрашивайте, – ответил Тан Ао. – Все, что знаю, постараюсь объяснить вам до конца.

У Чжи-хэ сразу же приступил к расспросам.

Но о чем он спрашивал, вы узнаете в следующей главе.

Глава 12

Сановники открыто говорят
о порче и паденье нравов.
Ученые почтительно молчат,
внимая мудрым наставленьям.

– Я слышал, – сказал У Чжи-хэ, – что в вашей стране сыновья или внуки покойника, устраивая похороны [197], совсем не думают о том, что «мертвого предают земле для упокоения», и часто бывает так, что они ищут благоприятное местоположение могилы, обращаясь к геомантии [198], и из-за этого гроб с телом отца или матери много лет не предают земле; иной раз так продолжается чуть ли не на протяжении двух-трех поколений, причем это уже входит в обычай. Гробы с покойниками горами накапливаются в ожидании отпевания в буддийских и даосских монастырях, им нет числа и на пригородных пустырях, где они стоят, едва прикрытые чем попало. Причем в свое время, когда у семьи покойного есть средства на похороны, они все гадают, где бы выбрать лучшее место для погребения, но так как на это уходит много времени, то средства иссякают и наступает момент, когда хоронить совершенно необходимо, а им уже не под силу, и получается, что гроб так и не предается земле. Если бы мертвецы могли знать об этом, как смогли бы они спокойно смежить очи? Ну, а у тех, кто знает геомантию, неужели нет родителей? Почему бы им не отвести для могил своих родителей лучший участок земли, если таковой имеется? Если бы в самом деле существовали такие прекрасные места для погребения, которые сразу могли бы умножить богатства, то почему все же насчитываются всего лишь единицы из числа преуспевающих людей, хорошо знающих геомантию?

Оставлять останки своих родителей на долгое время непогребенными и в то же время добиваться, чтобы это не отразилось на личном благополучии, ведь этого настоящий сын не потерпит и не будет находить себе покоя. Все это происходит потому только, что люди не понимают смысла поговорки «У героя и могила чудотворна».

Вот, например, могилы Фу Си [199], Вэнь-вана [200], Кун-цзы [201] сплошь покрыты тысячелистником, и гадание на его стеблях имеет чудесную силу. Трава эта растет и в других местах, но там она и не такая хорошая, и для гадания не годится. Отсюда видно, насколько справедлива эта поговорка.

Выбирая место для погребения родителей, люди всегда хотят, чтобы потомки процветали, боятся их упадка. Возьмем примеры из глубокой древности: когда гадали о процветании рода Чэнь, то выпадало «Пение фениксов» [202], а когда – о расцвете рода Цзи, то выпадало «Совпадение» [203]. А от чего это самое процветание зависит – от судьбы или от места погребения? Раз в гадании есть какое-то предзнаменование, то, очевидно, выбор места для могилы здесь ни при чем.

Короче говоря, в мирских делах только добрые деяния могут превращать беду в счастье и только великое зло может превратить счастье в беду. Слова «Книги перемен» [204] «избыток счастья, излишек лиха» свидетельствуют об этом. Ну а теперь, когда люди, устраивая могилы, исходят из своих личных побуждений и видят в этом залог счастья своих потомков, разве это не то же самое, что «лезть на дерево, чтобы поймать рыбу»?. И ведь с этими поисками места для могилы связано много напрасных расходов. Почему бы людям не сообразоваться с поучением из «Книги перемен»: «У семьи, в которой творят добро, счастья в избытке» – и не сделать добра своим родителям, почему бы им не делать втайне добрые дела, чтобы потом спокойно наслаждаться заслуженным счастьем? Разве это не лучше, чем преследовать какие-то корыстные цели?

По-моему, неимущая семья должна безотлагательно устраивать похороны. Ей медлить нельзя; что же касается богатых, то, если они найдут место на каком-нибудь высоком холме, защищенном от наводнения, то это и будет самое подходящее место для могилы. Родители спокойно закроют глаза и не станут роптать, а у детей совесть будет чиста и на сердце будет спокойно. Так рассуждают у нас за морем, но я не знаю, совпадает ли это с вашими взглядами.

Тан Ао и До Цзю гун хотели было ответить У Чжи-хэ, но их перебил У Чжи-сян.

– Я слышал, – сказал он, – что у вас на родине существует такой обычай: после рождения ребенка на третий день, через месяц, через сто дней и через год устраивают празднества в честь его появления на свет. Богатые и знатные семьи к этим дням приурочивают если не пир, то театральное представление и обязательно режут свиней, баранов, кур и уток. Я слышал выражение: «Верховное Небо в своем милосердии любит все живое». А теперь получается так: Верховное Небо дарит людям детей, а люди не умеют проникнуться чувством любви ко всему живому и, наоборот, во имя ребенка убивают множество живых существ. Из-за того, что Небо даровало им одно живое существо, они рады загубить множество других живых существ, к чему же Небу дарить им еще детей? И всегда, когда рождается ребенок, родители то в одном храме курят фимиам, то в другом дают обеты, надеются, что благодаря этому их ребенок не будет знать бед и болезней, что счастье и долголетие будут с ним неразлучны. По пустячному поводу губят много жизней, тратят попусту много денег, с самого начала во имя ребенка причиняют зло и не раскаиваются в этом, ну как же можно рассчитывать на то, что ребенок будет жить долго и счастливо! По-моему, в этом причина того, что в бедных семьях дети живут до старости, а в богатых умирают в младенчестве; конечно, не обязательно, чтобы это всегда было так, но не может быть, чтобы это не было предостережением родителям. Если бы родители тратили те деньги, что уходят на пиры в честь рождения ребенка, на помощь беднякам или на покупку животных и птиц, с тем чтобы выпустить их потом на волю [205], то хотя бы они и не молились о счастье, но счастье и долголетие сами собой сопутствовали бы им.

– И еще я слыхал, что в вашей стране есть обычай отдавать детей монахам и это называется «самоотречением», так как, по народному поверью, сделавшись последователем Будды, обязательно удостоишься его покровительства: хворые избавятся от недугов, недолговечным продлится жизнь. Обманными речами монахи и монахини завлекают людей, а глупый муж или дура жена, ничего не понимая, славят божества, и это идет из поколения в поколение; вот почему буддийские монахи и процветают день ото дня. Правда, их учение не приносит зла людям, но их самих развелось слишком много, поэтому не только нарушается правильное соотношение между женским началом инь и мужским ян, но это порождает и неистребимый разврат.

– А по-моему, должно быть так: в тех случаях, когда деревенскому дурню взбредет на ум отдать свое дитя буддийским монахам, сельские старейшины должны настоятельнейшим образом увещевать его, объяснив значение слов «Долголетие и ранняя смерть предопределены» [206] и «Не иметь потомства – вот главное из трех проявлений непочтительности к родителям» [207]. Тогда не будет людей, придерживающихся «самоотречения», и учение буддистов само собой постепенно сойдет на нет. Если же это учение исчезнет, то не только инь и ян вступят в правильное соотношение, но и деревенские глупцы будут спокойны за целомудрие своих жен.

– Короче говоря, если в мире будет меньше одним буддийским или даосским монахом, то в нем станет больше на одну целомудренную женщину. Конечно, среди монахов есть разные люди: и умные, и глупые, и, конечно, не будет недостатка и в таких, которые бы не страдали и сластолюбием, однако те, кого можно отнести к числу сластолюбцев, вряд ли ограничились бы совращением только одной женщины или растлением только одной девушки. Посудите сами, правильна моя точка зрения или нет?

– Я слышал, – сказал У Чжи-хэ, – что у вас на родине издавна существуют тяжбы. Я читал книги древних, и хотя кое-как, в общих чертах, уловил смысл слова «тяжба», но у нас здесь таких дел совсем не бывает, и я так в конце концов не знаю, откуда они берутся. Я выяснил причины процветания тяжб на вашей родине; оказалось, что их много: тяжбы возникают либо из-за того, что ссору не сумели покончить миром, не захотели пойти на уступки, либо потому, что спорное имущество весьма значительно и страсти разгораются. Человек вдруг вскипит, бежит жаловаться в суд, и вот начинается тяжба, жалобы друг на друга сыплются без передышки. Возникают тяжелые думы, злые мысли, начинается сутяжничество; причем не только возводят всякие напраслины, но и припутывают сюда дела, не имеющие никакого отношения к делу, надеются этим запугать противника и совсем не думают от том, что теряют совесть. А после возникновения тяжбы готовы пойти на любой расход, ничего не жалеют, целыми днями отбивают колени в присутственном месте, забывая о своем достоинстве. Даже если тяжба, к счастью, закончится мировой, все равно приходится тратить уйму денег, волноваться, суетиться!

– А если тяжба продолжается, тогда еще хуже: возникают новые непредвиденные осложнения, и все это тянется без конца; и хотел бы уж на любых условиях покончить с делом, но это уже невозможно: из-за тяжбы устои семьи приходят в упадок, да и в делах полный провал. Смириться с этим нельзя, но ты уже сам себе не хозяин. Пусть даже ты и пришел в себя, понял, что натворил, но прошлого-то не вернешь! И что особенно странно, это сутяжники, которые подстрекают других к тяжбам, обманывают невежественный народ, вовлекают его в тяжбы, цепляются за всякие вздорные слухи, строят несбыточные планы, интригуют, клевещут на добрых людей, запутывают невинных. Увлекут людей на этот путь, а потом тайком делят нечестно полученную добычу; если даже такого человека и разоблачат, так он бежит от расплаты в дальние края. А простой народ этого не понимает и часто становится жертвой обмана; его дурачат, ему вредят. Вот такие сутяжники причиняют зло без счета и богатеют от жадности тяжущихся.

– По-моему, даже если ты с помощью всяких уловок и хитростей и выиграл тяжбу, все равно в конечном итоге ты никакой от этого выгоды не получишь. Поэтому в «Книге перемен» сказано: «Тяжба кончается злом». Если люди это поймут и все придут к добрым нравам, то откуда тогда возьмутся тяжбы!

– И еще я слыхал, что у вас в стране есть обычай резать тягловый скот; я думал, что это обязательно для принесения в жертву, но, разузнав об этом подробно, выяснил, что всякие людишки, живущие в городах, режут скот, гонясь за прибылью, наживаются на том, что находятся любители полакомиться мясом, которые наперебой скупают его на базарах. Совсем не думают о том, что без зерна люди не могут жить, а зерно без тяглового скота не вырастишь. Вместо того чтобы ухаживать за волами, воздавая им этим благодарность за то, что они в известной степени являются источником жизни для людей, наоборот, их убивают и обжираются ими. Разве это не значит отплатить злом за добро? Хотя они и рассуждают так, что, дескать, не для меня же одного режут волов, я один человек, ну, сколько я там могу съесть; но ведь надо же понимать, что народ, забивая волов, гонится за прибылью; вот если бы все добропорядочные люди перестали есть мясо волов и никто не покупал бы его, а оставлял бы гнить, – кто бы тогда согласился резать скот? Отсюда ясно, что те, кто режут скот, конечно, виноваты, но и тем, кто ест воловье мясо, тоже не уйти от вины. Если же говорить о том, чья вина больше, то принято считать главными виновниками зла тех, кто режет скот, – но ведь базарные простаки только и знают что гонятся за выгодой; да разве им понятны пути, приводящие к возмездию за добро и зло! Да и потом, если говорить вообще о волах, то как знать, не станут ли эти люди в своих будущих перерождениях такими же вот волами? По моему скромному суждению, вина целиком лежит на тех, кто покупает мясо, ведь сказано в «Летописи Чуньцю» [208]: «С мудрых больше спрашивается».

– И еще я слышал, что у вас, принимая гостей, ставят рядами всякие изысканные блюда и яства, пускают пыль в глаза так, что дальше уже некуда! Расставят столы и стулья, хозяин и гости усядутся, и вот, кроме десяти и больше сортов фруктов и холодных закусок, – после того как раз-другой обнесут вином – несут всякие тарелочки и блюдца; на юге это называют «закуской», а на севере – «горячим». Уж самое меньшее четыре или восемь блюд притащат, а то бывает от десяти до двадцати. Тут, конечно, и сладости есть; и вот только после всех этих закусок начинается сам обед; еда богатая, тарелки огромные, блюд подается восемь-десять, а то и больше. Хотя хозяин и старается угощать все новыми и новыми яствами, но гости сыты, еще не доев закусок, и когда подают настоящий обед, это уже выходит только для видимости, знаете, как при жертвоприношениях. И что особенно удивительно, ведь совсем не считаются с тем, вкусное блюдо или нет, лишь бы дорого стоило!

– Так как ласточкины гнезда [209] очень дороги – за одно это блюдо можно купить десять других, – то оно обязательно является главным в угощении. И им не противно, что вид у него, как у лапши, а вкус, как у воска. Такие большие затраты сделаны, а для гостя это все равно, будто бы он тарелочку лапши съел да выпил полчашки куриного бульона; но хозяин думает лишь о том, что все, что гость ел, стоит втридорога. Ну разве это не смешно? Когда хозяин, принимая гостей, подает одно-два изысканных блюда и тратится на них, это неизбежно, и если блюда вкусные, то так и надо. Если же хозяин потратил много денег, а у гостя ощущение такое, будто он ел воск, то такое расточительство совершенно непонятно.

– У нас в стране очень много ласточкиных гнезд, стоят они гроши и заменяют беднякам хлеб; ведь бедняки не знают, что из этого можно сделать изысканное угощение. На рынке один шэн [210] зерна идет за целый дань ласточкиных гнезд. Из-за того, что это блюдо пресное, безвкусное, куда хуже риса, его едят очень редко. Только в бедных семьях собирают ласточкины гнезда, чтобы запасти на случай неурожайного года. Вот уж не думал, что это у вас считается отменным блюдом! Видно, вкусы у всех разные. Мэн-цзы говорил: «Я люблю рыбу, и медвежьи лапы мне нравятся». Рыбу он любил, потому что она свежая, а медвежьи лапы, потому что они жирные. Не понимаю, почему у вас славятся ласточкины гнезда: они ведь безвкусные, противные, как воск. Если говорить о питательности, то ведь на пиру это не ко времени, к тому же мясной пищей скорее можно насытиться, чем ласточкиными гнездами. Если же гнаться за красотой, чтобы похвастаться своим богатством, то не лучше ли положить на тарелки золотые слитки? Допустим, что ласточкины гнезда и дорогое блюдо, так разве можно таким образом похваляться своим богатством? Просто удивительно, чтоб у людей был такой узкий кругозор, они так ценят это блюдо, что по обычаю считают его основным яством, причем сам хозяин его ставит на стол. У вас это проявление уважения к гостям, а по-нашему, так это все равно как если бы хозяин сам подавал гостям блюдо с лапшой – смешно и противно! Хорошо, что у вас очень дешевы тыквы, а если бы они были бы дороже других блюд, так наверняка их подавали бы как главное блюдо. И хозяин на пиру торжественно вносил бы в комнату блюдо с тыквами и ставил бы его на стол – да разве гости не стали бы давиться от смеха?

– Если не думать о том, красиво ли это блюдо на вид и вкусно ли оно, а ценить его только за то, что оно дорого стоит, то через некоторое время вам уже нечем будет хвастаться на пирах и придется поджаривать в масле жемчуг, варить яшму или золото или запекать серебро.

– Когда-то один из сановников Поднебесной империи написал «Трактат, ратующий за пять блюд», в котором запрещалось предаваться мотовству на пирах и предписывалось ограничивать пир пятью блюдами. В нем говорится, что ни мотовство, ни скупость не нужны, нужна лишь золотая середина; это установления древних, которым потомки должны следовать. У нас до сих пор этого строжайше придерживаются, у вас же, к сожалению, это не получило широкого распространения. Если бы благородные мужи, благоразумно пользующиеся дарованными им благами, распространяли бы повсюду этот трактат «О пяти блюдах» и почаще увещевали бы своих земляков, говорили бы им, что на пирах не должно быть излишеств, что в частной жизни еда должна быть скромной и умеренной, что надо вернуться к простоте и скромности древних, то многим не пришлось бы роптать на то, что дома у них во всем недостаток. Хотя мои рассуждения могут показаться неразумными и не ко времени, но, может быть, впоследствии найдутся благородные мужи, которые воспользуются ими?

– Я слышал, – сказал У Чжи-сян, – что у вас на родине есть монахини и сводни. Если им удастся завлечь в свои сети неопытную женщину или девушку, то они всегда причиняют ей зло: или деньги у нее выманят, или что-нибудь из одежды выклянчат. Если их жертва разберется в их подлости, то, боясь, как бы глава дома не узнал, держит язык за зубами и покрывает их грехи. Но это бы еще не беда. Самое страшное, когда такие сводни повадятся в дом, подружатся с его обитательницей и начинают изыскивать способы, чтобы развратить ее, свести с мужчиной и получать деньги и от него, и от нее. Начинают всякими способами подбивать на грех; или сладким вином дурманят; или бесстыдными речами волнуют ее воображение; а как только женщина начнет прислушиваться к их речам, они ей расхвалят какого-нибудь мужчину: он-де и богач, и смельчак, нет ему в мире равных; или говорят про другого: красавец, какого свет еще не видел, и таким вот образом заманят ее в храм или поведут на поклонение горам [211], ведь у них способы у всех разные. Короче говоря, стоит им пустить в ход свои хитрости, так будь ты само целомудрие, нетронутая, как яшма, чистая, как лед, тебе от них не уйти. Доходит до того, что, переодев мужчину в женское платье, они тайком проводят его в женские покои неожиданно для хозяек; занимаются всякими мерзостями, о которых и говорить-то противно. Бог знает, сколько женщин и девушек было обесчещено таким путем! Хорошо еще, если никто не узнает, что репутация дома подмочена. А если все раскрывается, если все узнают об этом позоре, а только глава семьи, все еще как слепой и глухой, живет, будто во сне. Каково это? Ведь беда несомненно идет от того, что женщина невежественна и неопытна, но за то, что глава семьи не смог заранее принять мер предосторожности, не предостерег ее, не наставил на путь истины и довел дело до того, что у него на голове стала красоваться зеленая косынка [212], кого же, как не его, винить?

– Я слышал, что в «Книге обрядов» [213] есть такое выражение: «Пусть слова женщины не выходят за порог дома, а слова мужчин – не входят в дом». Видите, какое значение древние придавали женским словам; а уж что говорить, когда эти монахини да сводни со всех сторон подговаривают и науськивают, да разве обойдется тут без скандала? Доходит до того, что женщина совершенно открыто идет в храм или на поклонение горам, и нечего уж тут спрашивать, чем она там занимается!

– Если бы муж такой жены, относящийся к числу мудрых людей, выследил этих распутниц, дома постоянно увещевал бы жену, показал бы ей, что эти монахи и сводни ее враги, заранее предостерег ее от них, не разрешил бы впускать их в дом, так разве тем удалось бы пустить в ход свои уловки!

– И еще говорят, что у вас на родине издавна называют мачеху второй матерью. И вот эти вторые матери смотрят на детей от первой жены как на корень всех бед и всячески их преследуют: или мучают их непосильной работой, или оставляют их без присмотра, когда они тяжело больны, или морят их холодом и голодом, или постоянно ругают и бьют. Так жестоко обращаются с ними, что и передать нельзя. А ведь для ребенка такая жизнь – сущий ад! Особенно тяжело детям в бедных семьях. В богатых, там если нянька или родня присматривают за детьми, то мачеха не может уж слишком лютовать; но вот стоит ей самой родить ребенка, как она мечтает захватить для него все имущество, строит всякие планы, интригует. Ночью, в постели наговаривает мужу на его детей: или скажет, что его дочь непослушна, или наврет, что сын во всем ей перечит, что он обжора или лентяй, плохо себя ведет, безобразничает, иногда даже наговорит, что мальчик связался с ворами или что дочь – распутница. Словом, всяческими способами губит детей.

Ну, а что тут может сделать слабая девочка или маленький мальчик? Отец побоями добивается от них признания, а им остается только плакать; так они и умирают от этих истязаний или чахнут от горя. Разве можно сосчитать, сколько детей погибло из-за мачех! Чего бы, казалось, проще – отцу с самого начала защитить свое дитя, предусмотреть, как уберечь его от таких бед. Так нет, слушает наветы жены, и уже сам как будто себе не хозяин. А потом перенимает повадки мачехи и не только уже не может защитить от нее своих детей, но и сам тоже начинает тиранить их. Таким образом, мало того, что у ребенка вместо матери мачеха, родной его отец становится как бы отчимом. Нападают на ребенка с двух сторон, всячески мучают и оскорбляют его. И это приводит к тому, что в «Загробном городе погибших от несправедливости» [214] прибавляется много маленьких духов. Все это проистекает оттого, что главным являются отношения между мужем и женой, причем муж легковерен и податлив, а жена злобствует, родительские же обязанности они забывают.

– Прошу вас, вспомните, как у великого Шуня [215] отец забрал лестницу, поджег амбар, Минь-цзы [216] зимой ходил в тростниковой одежде, Шэнь Шэн [217] был оклеветан, Бо Ци [218] страдал из-за несправедливой обиды, – и ведь это идет с древности, даже говорить об этом и то больно! Разве не грустно, когда человек, живущий в таких условиях, видя все эти примеры из прошлого, не принимает их во внимание!.

– Я слышал, – сказал У Чжи-хэ, – что в вашей стране издавна существует обычай бинтовать женские ноги. Девочкам с малых лет стягивают бинтом стопу и подвертывают под нее пальцы. В результате стопа почти совсем перестает расти. Такие маленькие ноги, обутые в туфельки своеобразной формы, считаются красивыми и изящными. Женщина с большими (естественными) ногами – предмет всеобщего посмешища. В самом начале девочки мучаются ужасно, хватаются за ноги, кричат, плачут, ноги начинают гнить, кровь из них течет. Из-за этого девочки не спят по ночам и не могут есть; из-за этого начинаются всякие серьезные болезни.

– Я думал, что эти девочки непослушные и их матери все-таки не так жестоки, чтобы убить их, поэтому избирают этот способ наказания, чтобы исправить их. А оказывается, что это делается ради красоты. Без этого, видите ли, некрасиво!

– Ну, а если у человека большой нос и от него отрежут кусок, чтобы стал поменьше, или срежут часть выпуклого лба, чтобы сделать его ровнее, так про этого человека обязательно скажут, что он калека. Почему же, когда калечат обе ноги, так что ступать трудно, это считается красивым? Вот, например, Си Ши [219] или Ван Цян [220], уж на что были выдающиеся красавицы, а разве и им в те времена не отхватили по полступни? Если хорошенько поискать причину этого обычая, то разве все это делается не в угоду развратникам?

– Великомудрые люди древности наверняка порицали это, и нынешние мудрецы тоже от этого откажутся. Если бы благородные мужи в наше время пресекли этот обычай, то он постепенно сам собой бы исчез.

– И еще я слыхал, что у вас в обычае, кроме физиогномов и гадателей, обращаться еще к прорицателям по гороскопам жениха и невесты.

– Если человеку плохо живется, и он, надеясь, что судьба его изменится, обратится разок к гадателю, что ж, это дело обычное, и если даже гадание не сбудется, беды от этого особой не будет. Но ведь брак – дело всей жизни мужчины и женщины, здесь очень важен правильный выбор, и разве можно подходить к нему столь легковерно! Если хочешь связать с кем-нибудь свою судьбу, то смотришь, хороши ли душевные качества этого человека, честны ли его поступки, подходят ли он тебе по возрасту, по внешности, по положению, и решаешь, исходя из всего этого, – так зачем же еще гадать?

Еще в древности Цзо Цю-мин [221] говорил: «Гадание разрешает сомнения; если нет сомнений, зачем же гадать?» Если же говорят, что обязательно надо гадать и только после гадания можно вступить в брак, так интересно знать, как же поступали до того, как Хэ Шан-гун [222] и Тао Хунь-цзин [223] составили первые гороскопы? Разве книга судьбы может предопределить чью-либо судьбу? И разве гадатель не ошибается? А что особенно смешно, так это то, что, по народным поверьям, если девушка родилась под знаком барана, то на севере судьба ее считается плохой, а если под знаком тигра, на юге считают несчастной. В чем смысл такого поверья? А ведь оно и до сих пор очень распространено. Ну, родился человек в году «вэй», так при чем же здесь баран? Родился в году «инь», так что же, он действительно в конце концов станет тигром? Совсем необязательно, чтобы у всех трусливых мужчин женами были тигрицы. Или, скажем, мыши воруют, а змеи выпускают яд, так что же, разве женщина, родившаяся под знаком мыши или под знаком змеи, – воровка или ехидная? Дракон является одним из четырех чудотворных существ, нет более знатных, чем он, так разве все, родившиеся в году «чэнь», обязательно знатны? Все эти басни и россказни создаются невежественными людьми, но часто и грамотные люди тоже заражаются этим суеверием, и вот это особенно смешно!

– Словом, если при заключении брака не принимают во внимание ни сходности положения, ни возраста, ни внешности, а считаются только с гороскопом, то приходится смиряться скрепя сердце, и хотя бы и была на примете превосходная пара, проходят мимо нее, и кончается все тем, что дети всю жизнь будут несчастны, а запоздалым раскаянием делу уже не поможешь.

– Если бы родители поняли, какое заблуждение заключать браки по гороскопам, считали бы главным душевные качества, поведение, возраст, внешность и положение, а что касается богатства, знатности, долголетия, положились бы на волю Неба, не было бы никаких осложнений в будущем, и родители чувствовали бы, что правильно поступили по отношению к своим детям, и детям не пришлось бы досадовать на них и горевать.

– Я слышал, – сказал У Чжи-сян, – что у вас выше всего ставят роскошь, во всем излишествуют: на свадьбах, похоронах, в еде, одежде, даже в домашней обстановке. Богатые и знатные семьи не умеют разумно расходовать свое богатство, безрассудно швыряются деньгами, и ведь это тоже своего рода грех. Ну, а что же говорить о простом народе, не имеющем средств, который в погоне за сегодняшним желанием не думает о том, что завтра придется голодать и мерзнуть!

– Если бы благородные мужи, разумно пользующиеся дарованными им благами, почаще бы наставляли своих земляков, запрещали бы им роскошествовать, советовали бы поступать согласно поучению: «В дни обилия думай о днях недостатка, не доводи себя до того, чтобы потом, в дни недостатка, пришлось вспоминать о днях обилия», если бы, повторяю, эти благородные мужи вот так наставляли бы своих земляков, то дух мотовства и излишеств сам бы собой исчез, все вернулись бы к простому и скромному образу жизни, и людям не пришлось бы страдать оттого, что их кладовые пусты. Если и наступит голодный год, к нему будут готовы. Более того, если среди людей воцарится бережливость, то темный народ сможет прокормиться и не опуститься до воровства; уменьшится воровство, дух разбоя сам собой безусловно исчезнет, а с его исчезновением в Поднебесной воцарится мир. Отсюда ясно, что слова «скромность», «простота» и все, что с ними связано, – все это далеко не пустяки…

В самом разгаре беседы в комнату поспешно вошел старый слуга и, запыхавшись, сказал:

– Позвольте доложить, господа советники, только что прибыл правительственный гонец с сообщением о том, что вскоре сюда пожалует государь обсудить с вами важные военные и государственные дела в связи с тем, что властители других стран пригласили его поехать поздравить государя страны Сюаньюань [224] с днем рождения.

Услыхав это, До Цзю гун подумал про себя: «У нас на родине часто бывает так, что в дом приходит гость и долго не уходит, а хозяин ведь не может поторопить его с уходом, вот он и подмигивает потихоньку слуге, тот поймет и сейчас явится с докладом, что, дескать, «такая-то важная особа прибудет сейчас к вам с визитом» или что «такой-то сановник ждет вас, чтобы побеседовать». Стоит это сказать, как гость, конечно, сразу же уходит. Вот уж не думал, что и здесь существует такая же повадка, да при этом они еще, видите ли, сановниками прикидываются, чтобы напугать гостей, а если они даже и сановники, так что из этого? Просто смешно!»

Тут он и Тан Ао поднялись, стали кланяться и прощаться. Отвечая на поклоны гостей, братья У сказали:

– Мы очень польщены тем, что вы оба, великие мудрецы, посетили нас, но мы не можем вас больше удерживать, так как неожиданно наш государь решил посетить наше жалкое жилище; простите нас великодушно. Если вы еще задержитесь в нашем царстве, то, проводив государя, мы придем к вам на джонку поклониться вам.

Поспешно распрощавшись, Тан Ао и До Цзю гун вышли из дома братьев У. Вокруг мыли дорожки, сметали пыль, и толпы народа расступались, заранее освобождая дорогу. Увидев это, оба поняли, что здесь действительно ждут прибытия государя.

Возвращаясь на джонку по прежней дороге, До Цзю гун сказал:

– Увидев, как благородно поведение братьев У, как величественны их манеры, я было решил, что они если не вельможи, то уж наверняка сановники в отставке. Когда же я заметил табличку, пожалованную им государем, то начал сомневаться: если они простые цзиньши, то как же удостоились получить такую табличку? Оказывается, эти господа – главные советники государя. Такие скромные, доброжелательные, вот уж у них совсем нет чванливости; если бы их увидели все эти заносчивые маленькие чиновники с ничтожными способностями, то совсем бы сгорели от стыда.

Вскоре они дошли до джонки. Линь Чжи-ян, успев закончить свои торговые дела, вернулся раньше их и теперь рассказал, что здесь за последние годы появилось много торговцев, поэтому товаров здесь больше чем достаточно, цены низкие и прибыли никакой не получить.

Только они собирались отплыть, как явились слуги братьев У с их визитной карточкой и множеством сладостей и фруктов; для матросов же они принесли десять даней тыкв и десять даней ласточкиных гнезд. На визитной карточке было написано: «Земные поклоны и приветствия от учившихся одновременно с вами – У Чжи-хэ и У Чжи-сяна».

Посоветовавшись с До Цзю гуном, Тан Ао решил ответить любезностью на любезность и, выражая свое уважение к братьям У, написал на ответной карточке: «Учившиеся намного позже вас До такой-то и Тан такой-то из Поднебесной империи свидетельствуют свое почтение». Только хотел он послать человека с этой карточкой, как появился У Чжи-хэ. Его пригласили на джонку, усадили на почетное место. Тан Ао и До Цзю гун несколько раз принимались благодарить его.

– Так как у нас дома сейчас находится государь, то мой младший брат не смог прийти выразить вам свое почтение. Я доложил государю, что вы удостоили нас посещением, а он, узнав о приезде двух мудрецов из Поднебесной империи, велел мне отправиться к вам с поклоном. Мне бы следовало дождаться отплытия вашей джонки, но, так как я обязан быть при государе, простите, мне придется оставить вас. Вот если бы вы смогли отложить свой отъезд, то мне бы удалось еще раз удостоиться чести побеседовать с вами. – Сказав это, он поспешно удалился.

Отнеся тыквы и ласточкины гнезда на корму, матросы стали готовить ужин. Все они радовались:

– Раньше мы только слышали, что ласточкины гнезда очень дороги, но никогда их не пробовали. Тыквы ведь наверняка уступают ласточкиным гнездам, у тех вкус должен быть особенный. Целыми днями будем объедаться ими, вот хорошо-то!

Вооружившись палочками [225] для еды, матросы начали вытаскивать из супа большие куски, но, разжевав их, невольно сморщились:

– Как странно! Почему такая прекрасная вещь у нас во рту утратила всякий вкус!

А несколько матросов сказали:

– Да ведь это же лапша! Как это они подсунули ее вместо ласточкиных гнезд? Нас обманули!

Кончилось тем, что за ужином были съедены все до одной тыквы, ласточкиных же гнезд осталось много.

Узнав об этом, Линь Чжи-ян в душе обрадовался и поручил До Цзю гуну скупить у матросов все ласточкины гнезда за несколько связок чохов [226], по цене лапши. Спрятав свою покупку в каюте, Линь Чжи-ян сказал:

– Уже несколько дней подряд по утрам мне все слышится благовещее стрекотание сороки [227], оказывается, вот какое она мне накликала богатство!

В тот день, когда джонка подошла к порту и готовилась стать на якорь, внезапно послышался крик «Спасите!».

О том, что произошло дальше, будет сказано в следующей главе.

Глава 13

Красавица, доверившись волнам,
в рыбачьи сети попадает.
Ученые, преодолев хребет,
в горах сбиваются с дороги.

Услышав крики, Тан Ао поспешно выбежал из каюты и увидел, что к берегу пристала большая рыбачья лодка; тогда он приказал матросам пришвартоваться к этой лодке. До Цзю гун и Линь Чжи-ян тоже вышли на крик. Они увидели, что на рыбачьей лодке стояла необычайно красивая молодая девушка, мокрая с головы до ног. Голова ее была повязана синим шелковым платком, на ней был надет кожух, под который был поддет красный ватничек с серебряным отливом, стан ее был подвязан шелковым шнуром; на ней были кожаные непромокаемые штаны; поперек груди висел драгоценный меч, а к шнуру был подвязан маленький мешочек. На шею ее была накинута петля из пеньковой веревки, конец которой был привязан к мачте. Рядом стояли рыбак и рыбачка. Увидев все это, Тан Ао и его спутники не могли понять, в чем дело. Наконец Тан Ао крикнул:

– Послушайте, почтенный рыболов, кем приходится вам эта девушка? Зачем вы привязали ее к мачте? Откуда вы родом? Что это за место?

– Это граница царства Благородных, – ответил рыбак, – а я родом из страны Темных Холмов, занимаюсь ловлей рыбы. Так как здесь все, даже простые люди, порядочны и благородны, даже на жизнь рыб и то не посягают, то я тайком ловлю здесь рыбу, чтобы не вызвать их возмущения; издавна в этих местах водится очень много рыбы, и я часто приезжаю сюда ловить ее. Но на этот раз мне не повезло: вот уж несколько дней как крупная рыба не идет в мои сети. Сегодня же, как раз тогда, когда я уже совсем расстроился, в сети мне попала вот эта девушка. Если я, вернувшись домой, продам ее дороже, чем выручаю за обычный улов, то, значит, не зря потрудился на этот раз! Только вот ума не приложу, чего это она все время просит, чтобы я ее отпустил. Не скрою от вас, господа: я приехал сюда за несколько сот ли, хлебнул немало горя и трудностей, произвел большие затраты на дорогу, и если теперь отпущу свою добычу на свободу, то мне останется только положить зубы на полку.

– Откуда ты родом? – спросил Тан Ао девушку. – Почему так странно одета? Ты оступилась и нечаянно упала в воду или же хотела лишить себя жизни? Скажи нам всю правду, чтобы можно было помочь тебе.

Девушка со слезами на глазах ответила:

– Я родилась в этой стране, в царстве Благородных, семья моя живет в деревне Нарциссов. Мне четырнадцать лет, еще в детстве я читала «Книгу песен» [228] и «Книгу исторических деяний» [229]. Батюшка мой, Лянь Ли, когда-то занимал высокий пост. Три года назад соседнее княжество подверглось нападению и прислало к нам гонцов просить о помощи. Во имя дружбы к соседям наш государь послал им на помощь войска и назначил моего отца военным советником при армии. Но отец ошибся в своих расчетах и ошибочно напал на хорошо укрепленный лагерь врага, войско его понесло большие потери. За это его сослали далеко в пограничный район, и он умер в чужом краю. У нас же не осталось никакого имущества, и слуги все разбежались. Мать моя, урожденная Лян, давно уже страдает от истощения в ней женского начала инь, она не переносит никаких лекарств и ей немного помогают только вареные трепанги [230]. А в нашем царстве их никто не продает, нам всегда приходилось покупать их в соседнем княжестве. С тех пор как отец попал в немилость, маме стало совсем плохо, мы очень нуждались, нам оставалось лишь горевать да оплакивать свою судьбу. Потом мы как-то узнали, что трепанги водятся в нашем море, и если бы я умела хорошо плавать, то смогла сама их ловить. Вот я и подумала: люди все одинаковы. Есть же люди, которые сумели хорошо свыкнуться с морем и умеют долго держаться под водой; я тоже человек, почему же мне не суметь? И вот я поставила большой чан, наполнила его водой и каждый день погружалась в него, привыкая к воде; прошло некоторое время, и в конце концов я уже могла проводить в воде целый день. Добившись этого, я начала ловить в море трепангов, и матери стало лучше. Сегодня ей опять понадобились трепанги, и вот я случайно попала в сети. О себе я не думаю, я что – сорная трава, но если я погибну, некому будет ухаживать за моей бедной матерью, которая останется одна-одинешенька. Умоляю вас, будьте великодушны, спасите меня. Если мне удастся снова увидеть маму, то после смерти своей я готова в своем будущем перерождении превратиться в вашу собаку или коня [231], чтобы отблагодарить вас за оказанную мне милость!

Сказав это, девушка разрыдалась. Выслушав ее, Тан Ао был очень удивлен.

– Не надо так убиваться, – сказал он. – Вы только что сказали, что в детстве изучали «Книгу песен» и «Книгу исторических деяний»; и писать вы, конечно, тоже умеете? Не так ли?

Девушка утвердительно кивнула головой. Тогда Тан Ао приказал матросу отнести девушке бумагу и кисть.

– Прошу вас, напишите мне вашу фамилию и имя, – сказал он ей. – Взяв в руку кисть, девушка на секунду задумалась, а потом быстро написала что-то. Матрос передал Тан Ао написанное. Тот взглянул – это оказались стихи:

Не рождена я в пене волн, средь рубежей морских, и все-таки рыбачий челн в волнах меня настиг. Как рыба на сухой земле, я брошена страдать в колесной пыльной колее, где влаги не сыскать. О, добрый путник, твой приходвернет мне волю вновь. Виновница моих невзгод – дочерняя любовь.

Под стихами была приписка: «Писала, обливаясь слезами, попавшая в тяжкую беду Лянь Цзинь-фэн из деревни Нарциссов в царстве Благородных».

Прочтя стихи, Тан Ао подумал:

– Так как рассказ девушки показался мне уж слишком невероятным, я попросил ее написать несколько слов, чтобы проверить, действительно ли она грамотная. Оказывается, она не только не солгала, но сумела одним взмахом кисти сложить стихи. Видно, и насчет того, что ловит трепангов для своей матери, она тоже не лжет. Поистине можно считать, что в ней сочетаются сполна и талант, и добродетельность.

Вслух же он сказал, обращаясь к старому рыбаку:

– Судя по этим стихам, барышне действительно цены нет. Я отблагодарю вас десятью связками чохов, а вы проявите доброту – отпустите барышню, прибавьте к своим добрым делам еще одно.

– Если ты отпустишь ее, – добавил Линь Чжи-ян, – то сети твои никогда не будут пусты и ты будешь процветать.

Но рыбак покачал головой:

– Заполучив этакое сокровище, я ведь смогу прожить без забот весь свой век, так неужели же я отпущу ее за какие-то десять связок! Мой вам совет, чужеземцы, не ввязывайтесь не в свое дело.

– Мы по-дружески предлагаем тебе деньги, – недовольно сказал До Цзю гун, – почему же ты говоришь, чтоб мы не ввязывались не в свое дело? Разве то, что эта благовоспитанная и образованная девушка, которой цены нет, попала в твои сети, дает право тебе распоряжаться ею?

– Вот что я тебе скажу, – закричал Линь Чжи-ян, – если рыба попала в сети, ты ей хозяин; но сейчас-то попался человек, а не рыба, сам видишь, не слепой ведь! Ты советуешь нам не лезть в чужие дела, так не думай, что получишь за нее хоть грош! Не хочешь отпустить барышню, так мы тебя заставим ее отпустить! Сейчас поеду с тобой и посмотрю, что ты с ней сделаешь!

Сказав это, Линь Чжи-ян изловчился и перепрыгнул на лодку рыбака. Рыбачка громко завопила.

– Ах вы, разбойники вы этакие, средь бела дня грабеж учиняете! Да я жизни своей не пожалею и разделаюсь с вами! – и тут же хотела прыгнуть в их джонку, но матросы удержали ее.

– Скажите, сколько же в конце концов вы возьмете за то, чтобы отпустить барышню? – спросил Тан Ао.

– Мне много не надо, – ответил рыбак, – я хочу только сто монет, этого будет вполне достаточно.

Тан Ао пошел в каюту, достал сто слитков серебра и отдал их рыбаку. Взяв деньги, рыбак перерезал веревку, которой была связана девушка.

Лянь Цзинь-фэн вместе с Линь Чжи-яном перешла на джонку; скинув с себя кожух и штаны, она подошла к Тан Ао и стала с поклонами благодарить его; затем она спросила, как зовут ее спасителей. Рыбачья лодка тем временем отплыла.

– Скажите, пожалуйста, барышня, далеко ли отсюда до ваших мест? – спросил Тан Ао.

– Деревня Нарциссов впереди, не больше нескольких ли пути отсюда. В нашей деревне всегда цветут нарциссы, поэтому ее так называют.

– Ну раз это близко, то мы доставим барышню домой, – сказал Тан Ао.

– Всех трепангов, что я наловила, забрал рыбак, – сказала Лянь Цзинь-фэн, – хотя мы живем у моря, но там мелко и негде ловить их. Я хотела бы еще раз прыгнуть здесь в воду, чтобы наловить для матери, но не знаю, согласитесь ли вы, мои благодетели, немного обождать меня?

– Пожалуйста, поступайте, как вам удобнее, барышня, – ответил Тан Ао, – почему же нам не подождать.

Тогда Цзинь-фэн снова надела кожух и штаны и прыгнула в море.

– Зять, не пускай девушку в воду, – закричал Линь Чжи-ян. – Такая молоденькая в этом огромном море! По-моему, если она не утонет, так какая-нибудь большая рыба ее проглотит, и она зря погибнет.

– Она часто бывала в море, привыкла к нему, – сказал До Цзю гун, – и чувствует себя в нем, как рыба, как же может она утонуть? К тому же на груди у нее висит меч, даже если она наткнется на акулу – и то не страшно. Успокойтесь, почтенный Линь! Скоро она наловит трепангов и выплывет на поверхность.

Долго ждали они девушку, но та все не появлялась.

– Ну, смотри, зять, не прав я? – воскликнул Линь Чжи-ян. – Ведь она так и не вынырнула, наверное, ее проглотила большая рыба. А мы даже не можем нырнуть, чтобы узнать, что с ней. Что же делать?

– Я слышал, что у нас на джонке есть матрос, который может очень долго держаться под водой, – сказал До Цзю гун. – Почему бы не послать его на разведку?

Услыхав об этом, матрос, о котором шла речь, отозвался и тотчас же бросился в воду. Вскоре он подплыл к лодке и сообщил:

– Девушка боролась с большой жемчужной устрицей, убила ее и сейчас выплывет.

Не успел он договорить, как на джонку влезла окровавленная Лянь Цзинь-фэн. Сняв свое непромокаемое облачение, она подошла к Тан Ао и, протянув ему большую жемчужину, поклонилась ему в ноги:

– Мне нечем было отблагодарить вас, мой спаситель, но на дне моря, пока я ловила трепангов, вдруг появилась большая жемчужная устрица, я забрала из нее этот жемчуг только для того, чтобы поступить, как тот воробей, что принес в клюве благодарность [232]. Надеюсь, что вы, мой благодетель, не откажетесь принять эту малость со снисходительной усмешкой.

Поклонившись в ответ, Тан Ао сказал:

– Почему бы вам не поднести эту драгоценность вашему государю? Может быть, за это он не откажет вам в своей милости и поможет доставать необходимые яства для вашей матушки? К чему приносить ее мне в знак благодарности? Тем более что я ведь не из тех, кто делает добро, ожидая за него воздаяния. Пожалуйста, возьмите свою жемчужину, подарите ее государю вашей страны; само собой разумеется, это принесет вам пользу.

Лянь Цзинь-фэн возразила:

– Уже давно существует строгий указ нашего государя, будь то сановники или простой народ, в случае если станут подносить жемчуг или драгоценные камни, виновных подвергать каре по закону, а подношения предавать огню. Надпись, начертанная на вратах нашей столицы: «Только добродетель драгоценна» – как раз и выражает эту мысль! Мне эта жемчужина ни к чему, прошу вас, мой спаситель, примите ее и доставьте мне этим хоть некоторое душевное успокоение.

Видя, что девушка говорит искренно, Тан Ао вынужден был взять жемчужину. Затем он приказал матросам поднять паруса и подплыть к деревне Нарциссов. Все пошли в каюту. Цзинь-фэн поклонилась жене Линь Чжи-яна, поздоровалась с его дочкой Вань-жу; девушки встретились как старые подруги и с первого взгляда понравились друг другу.

Вскоре они доплыли до деревни Нарциссов и причалили к берегу. Попрощавшись с женой и дочерью Линь Чжи-яна, Цзинь-фэн взяла мешок с трепангами и кожаную одежду. Горячо сочувствуя горькой судьбе девушки и желая ей помочь, Тан Ао захватил с собой деньги и вместе с До Цзю гуном и Линь Чжи-яном тоже сошел на берег. Лянь Цзинь-фэн шла впереди, указывая дорогу; вскоре они дошли до ее дома.

Цзинь-фэн постучала, двери открыла старушка. Взяв у девушки одежду, она спросила:

– Почему вы так задержались, барышня? Госпоже немного получше. А трепангов вам удалось наловить?

Но Лянь Цзинь-фэн, занятая гостями, не ответила ей. Проведя Тан Ао и его спутников в комнату для занятий, она затем привела туда под руки свою мать, которая горячо поблагодарила Тан Ао за спасение ее дочери, а потом любезно поздоровалась с До Цзю гуном и Линь Чжи-яном.

Разговорились. Из ее рассказа выяснилось, что прадед Лянь Цзинь-фэн жил когда то в Линнани, но, спасаясь от мятежа в эпоху Южных и Северных династий [233], бежал в чужие края и обосновался в царстве Благородных. Прадед же Тан Ао оказался зятем семьи Лянь. Выяснив подробности, установили, что Тан Ао и госпожа Лянь родня по женской линии.

– Вы, наш благодетель, оказались нашим близким родственником! – обрадовалась госпожа Лянь. – Хотя уже три поколения нашей семьи живут здесь, но все-таки это чужое место, родных и друзей у нас здесь очень мало. К тому же муж мой умер, братьев у меня нет, имущества тоже нет; сын мой еще совсем ребенок; семья наша давно уже в таком упадке, что все разваливается. А в Линнани у нас еще остались кровные родственники по женской линии. Я давно уже мечтаю вернуться на родину, но разве бедная вдова с сироткой-сыном и юной дочерью могут отправиться в такую даль, за несколько десятков тысяч ли! Сегодня, к счастью, мы встретились с вами, наш спаситель, и к тому же вы оказались нашим родственником. Ах, если бы вы снизошли к несчастной вдове и, возвращаясь на родину, взяли с собой мать с детьми, не дали бы им умереть с голоду на чужбине, то поколение за поколением нашей семьи были бы вечно вам благодарны!

– Раз вы хотите вернуться на родину, то когда-нибудь, если я поеду домой, я буду просить вас поехать со мной, – сказал Тан Ао. – Но сейчас мы разъезжаем по разным странам с товарами и еще не установили срока возвращения на родину, а ведь вы больны, и вам невозможно повсюду ездить с нами. А сколько лет племяннику? Почему бы вам не позвать его сюда повидаться с нами?

Госпожа Лянь позвала своего сына Лянь Ляна. Тот вошел и поклонился гостям.

– Ай да племянник, красив и изящен, манеры превосходны, вырастешь талантливым человеком, – сказал Тан Ао и спросил: – Сколько годков тебе минуло? Какие книги ты сейчас изучаешь?

Лянь Лян ответил:

– Мне тринадцать лет. Так как мы бедны и у нас нет средств, чтобы пригласить учителя, то я занимаюсь с сестрой. Я изучил уже девять канонов [234], а сейчас перешел к изучению книг Лао-цзы и Чжуан-цзы [235].

– Мы хоть и бедно живем, – сказала госпожа Лянь, – но все же располагаем тремя свободными комнатами. В прошлом году к нам въехал один ученый, чтобы открыть свою школу; мой сын учился у него, а взамен платы за ученье мы предоставили ему это жилье; это и ему и нам удобно. Но в этом году он устроился в другом месте, так что мальчику приходится даром терять время.

– Если после смерти моего двоюродного брата у вас не осталось никаких средств, то на что же вы живете? – спросил Тан Ао. – А сколько пришлось бы платить за обучение в год, если бы племянник начал брать уроки на стороне?

– Если мой сын будет заниматься у преподавателя дома, то на это нужно не больше десяти-двадцати монет в год. Что же касается домашних расходов, то, к счастью, в последние годы рис был очень дешев; мы с дочерью каждый день занимаемся рукоделием на продажу, так что на еду и одежду нам кое-как хватает.

Выслушав ее, Тан Ао тут же вынул из-за пазухи два слитка серебра и вручил их Лянь Ляну.

– Это деньги в уплату за ученье племянника, – сказал он госпоже Лянь. – Раз у него хорошие способности, то ни в коем случае нельзя, чтобы он терял даром время. Если он будет усердно заниматься, то, вернувшись на родину, наверняка успешно выдержит государственные экзамены, и дом ваш снова будет процветать. С таким прекрасным сыном вас ждет немалое счастье.

Госпожа Лянь горячо поблагодарила Тан Ао и сказала со слезами на глазах:

– За такую великую милость нам не удастся в этой жизни отблагодарить вас, наш благодетель. Хотя трепанги, которых ловит моя дочь, и поддерживают меня, но болезнь моя неизлечима, и я гасну, как свеча на ветру, вот-вот готовая потухнуть. Но все-таки, буду я жива или нет, если вы вернетесь на родину, устройте судьбу моих детей, ее выдайте замуж, его жените, будьте им как отец.

– Поскольку вы облекаете меня таким доверием, да и к тому же мы с вами родственники, конечно, я буду помнить об этом, не беспокойтесь! – ответил растроганный Тан Ао.

Простившись с семьей Лянь, Тан Ао и его спутники отправились назад к себе на джонку.

По дороге, восхищаясь тем, с какой необычайной почтительностью относится Лянь Цзинь-фэн к своей матери, Тан Ао подумал, что хорошо бы женить на ней своего сына.

* * *

Через несколько дней пути они прибыли в страну Великих. Линь Чжи-ян решил не продавать здесь свои товары. Так как эта страна граничила с царством Благородных, то нравы, язык и даже товары, которые здесь производились, – все было сходным, к тому же в последнее время в царстве Благородных появилось много купцов, а страна Великих была настолько близко расположена, что трудно было бы рассчитывать выгодно сбыть свои товары.

Так как Тан Ао хотелось посмотреть страну Великих, то он договорился с До Цзю гуном, что они вместе сойдут на берег.

– Когда-то я слышал, – сказал Тан Ао, – что жители страны Великих могут только ездить на облаках, а ходить не в состоянии. Каждый раз, когда я думал об этом, то очень досадовал, что не могу сам убедиться в этом. То, что мы сегодня действительно очутились в этом месте, это выглядит так, будто само небо пошло навстречу моему желанию.

– Очутиться-то мы здесь очутились, – сказал До Цзю гун, – но, чтобы добраться до человеческого жилья, нам придется еще идти этак ли с двадцать, если не больше. Надо нам поторопиться, а то, пожалуй, будем поздно ночью возвращаться, а дороги здесь плохие. К тому же впереди крутой горный кряж и на нем пересекается очень много дорог. У здешних жителей этот кряж играет роль городской стены; по одну сторону его находятся рисовые поля, по другую живут люди.

Шли они долго, но только невдалеке от горного кряжа, на полях, впервые увидели жителей страны Великих. Ростом они были меньше обычных людей на два-три чи. Когда они передвигались, то облако, на которое они ступали ногами, двигалось вместе с ними и поднимало их примерно на полчи от земли. Когда они останавливались, облако тоже останавливалось.

Тан Ао, Линь Чжи-ян и До Цзю гун поднялись на склон горы и, петляя по тропинкам, обошли два пика; здесь дорога разветвлялась. Шли они, шли, но только кружили по горе и никак не могли перейти через нее.

О том, что случилось дальше, будет известно в следующей главе.

Глава 14

Друзья, ведя о долгой жизни речь,
страною Вислоухих едут
И мимо проезжают, не зайдя
в пределы царства Безутробных.

Долго шли они, но все никак не могли перевалить через горный кряж.

– Судя по всему, – сказал наконец До Цзю гун, – мы, вероятно, сбились с пути. Кстати, – обрадовался он, – вон там виднеется какой-то скит. Пойдемте туда, может быть, встретим монаха и спросим у него дорогу.

Тотчас же все направились к скиту. Только было они хотели постучаться, как перед ними появился какой-то старец; держа в одной руке сосуд с вином, а в другой свиную голову, он одним толчком распахнул ворота скита и собирался войти в них. Тогда Тан Ао, вежливо поклонившись, спросил:

– Разрешите узнать у вас, почтеннейший, как называется этот скит? Есть ли там монахи?

– Извините, сейчас, – проговорил старик и поспешно вошел в скит; оставив там вино и свиную голову, он сразу же выбежал обратно и, в свою очередь поклонившись, ответил:

– Этот скит построен в честь великого божества Гуаньинь [236], и я нахожусь при нем.

Линь Чжи-ян удивился:

– Если ты буддийский монах, почему же у тебя голова не обрита?[237] Зачем ты ходил за вином и мясом? Небось, чтобы угостить какую-нибудь монашку? Ну-ка признавайся!

– В скиту действительно живет одна монахиня, но она мне жена, – ответил старик. – А больше здесь никого нет. Мы оба с юных лет прислуживаем в храме и поддерживаем огонь в светильниках. Что же касается слова «монах», то у нас раньше не было такого названия, но так как в Поднебесной империи с конца династии Хань [238] все обитатели скитов и монастырей обривают себе головы, причем мужчины называют себя монахами, а женщины – монахинями, то и в наших краях стали следовать примеру Поднебесной. Поэтому те, кто прислуживают в храмах, называются монахами наравне с теми, кто постится и бреет голову кружком. К слову сказать, я именуюсь монахом, а жена моя – монахиней. Но позвольте узнать, господа, откуда вы изволили прибыть?

Когда До Цзю гун ответил на его вопрос, старик воскликнул:

– Стало быть, вы мудрецы из Поднебесной империи! Простите, пожалуйста, что сразу не признал! Может быть, вы зайдете хоть чаю попить?

– Нам надо успеть засветло перейти через горный перевал, поэтому не можем задерживаться, – сказал До Цзю гун.

Его перебил Линь Чжи-ян.

– Скажи-ка, – спросил он монаха, – а что, если у вас, монаха и монахини, родятся дети, как они будут называться? Неужели так же, как у нас?

Старик улыбнулся:

– Да что вы! Мы с женой ведь только прислуживаем в храме, никаких священных законов не преступаем, не воруем, не предаемся разврату, ведем себя как все порядочные люди, так почему же наши дети должны называться иначе, чем дети других порядочных людей? Если вас интересует, как у нас называют детей, родившихся от монахов, то позвольте узнать, как у вас зовутся дети тех, кто надзирает за храмами? Вот и наши так же зовутся.

– Мы заметили, – сказал Тан Ао, – что у всех жителей вашей страны под ногами клубятся какие-то облака, это что, у них от рождения так?

– Эти облака появляются от ног непроизвольно, – ответил старик, – и люди не в силах ничего с этим сделать. Больше всего ценятся разноцветные облака, затем желтые; остальные цвета ценятся одинаково, и только черный цвет считается самым плохим.

Тут До Цзю гун перебил старика:

– Нам предстоит очень далекий путь обратно на джонку, – сказал он, обращаясь к своим спутникам, – давайте попросим почтенного наставника указать нам дорогу и пойдемте скорее.

Старик проводил их и указал дорогу.

Друзья долго шли по извилистым тропам; наконец они перешли через горный перевал и дошли до базарной площади, где было такое же оживление, как в царстве Благородных. Только здесь у всех людей ноги были окутаны облаками разного вида и цвета. Навстречу путникам попался нищий, стоявший на разноцветном облаке.

– Скажите, пожалуйста, Цзю гун, – спросил Тан Ао, – если здесь самым дорогим считается только разноцветное облако, а самым плохим – черное, то почему у этого нищего в ногах разноцветное облако?

– Какими же достоинствами наделены этот нищий и тот плешивый осел [239] из скита на горе, который жрет мясо, хлещет вино и имеет бабу? Ясно, что он обжора и пьяница, а ведь у него под ногами тоже разноцветное облако, – удивился Линь Чжи-ян.

– Когда-то я был здесь, – ответил До Цзю гун, – и тоже осведомлялся об этих облаках. Оказывается, что хотя они по цвету имеют разные достоинства, но у кого облако разноцветное, а у кого черное, всецело зависит от того, с какой душой родился человек, хороши его поступки или дурны, а вовсе не от того, богат он и знатен или беден и ничтожен. Если в сердце человека сияние большое и полное, то под ногами у него, конечно, разноцветное облако. Если человек преисполнен подлостью и корыстолюбием, то в ногах у него клубится черное облако. Эти облака меняют свой цвет, следуя изменениям сердца, и этого не переделаешь. Поэтому у богатых и знатных людей часто бывают черные облака, а у бедных, наоборот, разноцветные. Однако здешние нравы настолько хороши, что людей с черными облаками здесь не наберется и двух-трех на сотню.

Для государственных мужей черное облако считается позором, поэтому от дурных поступков они прячутся и отступают на задний план, а если представляется случай сделать доброе дело, так они наперебой рвутся вперед, опережая один другого. В этой стране совершенно отсутствует подлость, поэтому соседние страны называют ее страной Великих. А люди из дальних краев не знают, в чем дело, и думают, что здешние жители большого роста.

– То-то я сомневался, – сказал Тан Ао, – мне ведь часто приходилось слышать, что за морем есть страна Великих, где люди ростом в несколько чжан, и я удивлялся: отчего их называют Великими, когда они вовсе небольшого роста. Оказывается, все это просто перепутали.

– Есть и люди ростом в несколько чжан, но они живут в стране Великанов, – объяснил До Цзю гун. – Когда приедем туда, то сами убедитесь, что Великие и Великаны сильно отличаются друг от друга.

Вдруг они увидели, что все люди расступились и образовался широкий проход. Оказалось, что шествовал какой-то чиновник в черной шляпе, парадной одежде, с раскрытым красным зонтом; сопровождавшая его свита тоже имела достаточно внушительный вид; вот только ноги этого чиновника были окутаны красным шелком, так что нельзя было разглядеть, какого цвета под ним облако.

– Видимо, здешним чиновникам очень легко передвигаться, так как у них облака в ногах, поэтому они и не пользуются экипажами, – предположил Тан Ао. – Но непонятно, почему у этого ноги окутаны шелком?

– Бывает, что у таких людей вдруг под ногами появляется дурное облако, цвет которого черный, но не совсем черный, а что-то вроде цвета золы, – ответил До Цзю гун. – Люди называют такой цвет зловещим. Те, у кого под ногами появляется такое облако, наверняка покривили в чем-либо душой, и хотя людей им и удалось ввести в заблуждение, но от облака пощады не жди. Под ногами у этого чиновника появилось вот такое зловещее облако, чтобы напоминать ему о его безобразном поступке. И пусть он и окутывает свое облако красным шелком, чтобы скрыть его от других людей, но это ему не удастся; ведь это все равно что, «заткнув себе уши, красть колокольчик» [240]. Хорошо еще, что по мере изменения душевных качеств к лучшему цвет облаков тоже меняется. Если дурное облако долго находится под ногами какого-нибудь человека, то не только государь заинтересуется его прошлым, чтобы тяжко наказать его за преступления, но и государственные мужи тоже будут сторониться такого человека, раз он не исправляет своего поведения и охотно катится вниз.

– Оказывается, почтенный повелитель на небе не всегда справедлив в своих деяниях, – воскликнул Линь Чжи-ян.

– Почему не справедлив? – удивился Тан Ао.

– А разве это справедливо, что он только людям из страны Великих дал такие облака, а в других странах их нет? Если бы во всех странах у людей были такие приметы, то все кривящие душой, не знающие пути добродетели, имели бы под ногами черные облака, и все видели бы: вот идет подлец, и сторонились бы его. Вот было бы хорошо!

– Пусть в других странах под ногами у плохих людей и нет таких облаков, – сказал До Цзю гун, – зато у них над головами витает черный дымок, и это пострашнее, чем черное облако под ногами.

– А почему же я не видел такого дымка? – спросил Линь Чжи-ян.

– Вы не видели, но небо-то все видит, и очень ясно видит! Добрым оно открывает путь добра, а злым – путь зла, все это так, как и должно быть!

– Если так, то я не буду пенять, что почтенный небесный повелитель несправедлив! – ответил Линь Чжи-ян.

Они еще походили немного по городу, но, боясь, что их застигнет ночь, вскоре отправились обратно на джонку.

* * *

Спустя некоторое время путники прибыли в страну Непоседливых; джонка пришвартовалась к пристани, и они сошли на берег. Здесь они увидели, как повсюду носятся люди с черными, как тушь, лицами, раскачиваясь на ходу всем телом.

Сначала наши путники решили, что это торопятся куда-то пешеходы, поэтому все тело у них в непрерывном движении, но, приглядевшись, заметили, что не только прохожие, но и все сидящие и стоящие тоже раскачиваются всем телом, суетятся, ни на секунду не перестают дергаться.

– К ним очень подходит это слово «Непоседливые», – сказал До Цзю гун. – Немудрено, что древние говорили о них: «беспокойны и непоседливы». Посмотрите-ка на них, вот уж действительно непоседы: ни стоять, ни сидеть спокойно не могут.

– Похоже на то, что все они больны падучей, – сказал Линь Чжи-ян. – Интересно, как же они спят, если у них все тело так дергается? Какое счастье, что я родился в Поднебесной империи; родись я здесь, так не прошло бы и двух дней, как от меня бы ничего не осталось: весь рассыпался бы на кусочки!

– Сколько же они живут, если целыми днями заняты и суетятся, не зная покоя? – спросил Тан Ао.

– Я слышал, – ответил До Цзю гун, – что за морем есть поговорка о стране Непоседливых и стране Сметливых: «Непоседливые живут очень долго, Сметливые рано умирают». Оказывается, хотя здесь все очень заняты, но работают они руками и ногами, не утруждая своих мозгов. Добавьте к этому и то, что зерно не родится, питаются они исключительно фруктами, ничего жареного и вареного в рот не берут, поэтому и живут долго. Но вот что: я давно уже страдаю головокружениями, и сейчас, когда я вижу, как они все бегают и раскачиваются, у меня рябит в глазах, и я боюсь, как бы не закружилась голова, так что я вынужден вас покинуть. А вы походите повсюду, посмотрите, потом придете на джонку.

– Да нет. Город маленький, нечего и смотреть, – сказал Тан Ао. – Раз вы, Цзю гун, боитесь, что у вас закружится голова, то лучше вместе пойдем назад.

И они направились в обратный путь. По дороге они увидели, что местные жители продают множество двухголовых птиц. Птицы сидели в клетках и пели на разные лады, очень красиво.

– Если купить такую птицу и отвезти ее в страну Людей с раздвоенными языками, там ее обязательно купят, да в придачу угостят нас несколькими жбанами вина, – сказал Линь Чжи-ян и тут же купил пару птиц и корм для них. Затем они вернулись на джонку.

Через несколько дней они прибыли в царство Вислоухих. Лицом и телом жители этого царства не отличались от всех прочих людей, только уши у них свисали до пояса, так что во время ходьбы их приходилось поддерживать обеими руками.

– Я слышал, что в гадательных книгах сказано: «Если оба уха свисают до плеч, обязательно будешь долго жить». А что, эти Вислоухие действительно живут подолгу? – спросил Тан Ао.

– Когда-то я видел этих Вислоухих, – ответил До Цзю гун, – и спрашивал про них. Оказывается, в их царстве с древности не было человека, который прожил бы больше семидесяти лет.

– А почему? – спросил Тан Ао.

– По-моему, дело в том, что, как говорится, «переходить меру так же плохо, как не достигать ее». Наверное, если уши слишком длинные, от них вообще нет никакого толка. Когда-то в древности правитель Ханьской империи [241] У-ди [242] спросил у Дунфан Шо [243]: «Я слышал, что в гадательных книгах сказано: „Если у человека ямочка на верхней губе достигает в длину одного цуня, то он наверняка проживет сто лет“. У меня ямочка длиной больше цуня, но разве может быть так, чтобы я прожил более ста лет?» На это Дунфан Шо ответил: «Некогда Пэнцзу прожил восемьсот лет. Если так рассуждать, как вы, то значит, у него эта ямочка должна была быть больше, чем все лицо. Вряд ли это возможно!»

– Если долголетие зависит от этой ямочки, – сказал Линь Чжи-ян, – то, верно, у Пэнцзу в последние годы его жизни на лице только эта ямочка и оставалась, а для носа и для глаз места уже не было.

– На самом деле, – сказал До Цзю гун, – у жителей царства Вислоухих уши не очень длинные. А вот когда-то, путешествуя в чужих краях, я побывал в одном маленьком княжестве, так там у людей уши свисали до ног и очень напоминали створки устрицы, между которыми зажат человек. Ночью они могли лечь на одно ухо вместо подстилки, а другим укрываться. И там были люди с такими огромными ушами, что в них даже можно было детей рожать. Если считать, что люди с длинными ушами долговечны, то эти, значит, могут жить вечно и никогда не стареть.

Все засмеялись.

* * *

В этот день они прибыли в страну Безутробных. Тан Ао хотел сойти на берег, но До Цзю гун сказал:

– Здесь нет ничего достойного внимания. К тому же дует попутный ветер, джонка идет очень быстро. Лучше поедем прямо в страну Черноногих и Глубокоглазых, там есть на что посмотреть.

– Ну что ж, – сказал Тан Ао, – я не возражаю. Но раньше я слышал, что у жителей страны Безутробных пища сразу же после принятия извергается наружу. Это правда?

– Я тоже это слышал, – ответил До Цзю гун, – и потратил много времени, чтобы выяснить подробности. Все дело в том, что пища не задерживается у них в желудке…

– Но если пища не задерживается, то они, конечно, не могут ею насытиться. Какой же им смысл принимать пищу? – спросил Тан Ао.

– И об этом я тоже узнал, – сказал До Цзю гун. – Дело в том, что хотя пища и не задерживается в желудке, но стоит ей лишь пройти через него, как человек насыщается, как мы после плотного обеда. Несмотря на то что желудок их пуст, им кажется, что он полон. И это неудивительно, ведь вся беда в том, что они сами себя не знают.

* * *

Пока они беседовали, вдруг приятно запахло вином и мясными яствами.

– От этого запаха прямо слюнки текут, – сказал Тан Ао, – но откуда он взялся, ведь кругом бескрайнее море?

– Да ведь мы находимся в пределах страны Собакоголовых, – сказал До Цзю гун, – понятно, почему здесь пахнет вином и жареным мясом. Люди здесь рождаются с собачьими головами. Вот проедем эту страну, за ней будет страна Черноногих, там живут рыболовы.

– Почему же в стране Собакоголовых так хорошо пахнет, что и сюда доносится этот запах? – удивился Тан Ао. – В чем здесь дело?

Ответ на этот вопрос вы узнаете из следующей главы.

Глава 15

Учителя счастливо повстречав,
с ним ученик беседует о прошлом.
Увидевшись, хозяева и гости
завязывают родственные узы.

– Вы не подумайте, что раз у жителей этой страны собачьи головы, то и мозги у них собачьи, – ответил До Цзю гун. – В еде они превосходно разбираются. Они только пищей и заняты. Ежедневно они истребляют множество живых существ и придумывают разные способы приготовления из них всевозможных яств. Кроме еды, они больше ни к чему не способны, поэтому за морем их называют «обжорами-бездельниками».

– А мы не сойдем на берег посмотреть? – спросил Тан Ао.

– Говорят, они совсем не разбираются в людях, словно у них глаза без зрачков. Если мы сойдем на берег, они нас еще облают и искусают. Зачем нам это надо!

– Я слышал, что рядом со страной Собакоголовых лежит царство Привидений. Что, тамошние жители совсем бесплотные и не имеют никакого образа? – спросил Тан Ао.

– В «Книге перемен» сказано: «И они пошли войной на царство Привидений». Если бы люди там были бесплотные, так разве стали бы их противники нападать на призраков! – ответил До Цзю гун.

– Но если у них есть образ, почему же их называют Привидениями? – спросил Линь Чжи-ян.

– Только потому, что они по ночам не спят, ночь превращают в день, путают мужское и женское начало, ведут себя, как привидения, поэтому и страна их называется царством Привидений.

* * *

Теперь они проезжали мимо страны Черноногих.

Местные жители носили конические шляпы, безрукавки и штаны из рыбьей кожи, ноги же их были босы. Цвет кожи у них был, как у всех людей, кроме ступней ног, которые напоминали своим цветом закопченное дно котла. Все они ловили на побережье рыбу.

– Ах, вот оно какое дикое место – эта страна Черноногих! – воскликнул Тан Ао.

Посоветовавшись с До Цзю гуном, они было решили не выходить из джонки, но матросам захотелось купить рыбы, и джонка стала у берега.

– Здесь так много рыбы и крабов, что они очень дешевы, – сказал Линь Чжи-ян, – почему бы нам не пойти посмотреть, как наши матросы будут покупать рыбу.

– Прекрасно, – согласился Тан Ао.

Тогда все трое сошли с джонки и пошли по берегу туда, где местные жители ловили рыбу. Вскоре они увидели, что в сети какого-то рыбака попалась странная рыба, у которой была одна голова и десять туловищ. Никто не знал, что это за рыба.

– Скажите, пожалуйста, Цзю гун, уж не рыба ли это ци, что водится в реке Цышуй? Я слышал, что у этой рыбы вкус, как у молодой зелени, а запах точь-в-точь, как у орхидеи. Это правда? – спросил Тан Ао.

Не успел До Цзю гун ответить, как Линь Чжи-ян, услыхавший слова Тан Ао, подбежал к тому месту, где лежала рыба, нагнулся над ней и понюхал. Тут же он весь скривился, и его стошнило.

– Ты зло подшутил надо мной, зять! – воскликнул он. – Я только хотел узнать, действительно ли эта рыба пахнет, как орхидея, нагнулся, чтобы понюхать ее, как вдруг меня так и обдало запахом какой-то гнили!

– Чего это вас вдруг стошнило, почтенный Линь? – засмеялся До Цзю гун. – Стерпели бы немножко, пнули бы рыбу разок ногой, так, может, она бы еще залаяла по-собачьи.

И вдруг рыба действительно начала издавать звуки, похожие на собачий лай.

– Цзю гун, а не рыба ли это хэло? – внезапно сообразил Тан Ао.

– Если это не рыба ци, так почему ты раньше об этом не сказал, а дал мне нюхать эту вонищу? – рассердился Линь Чжи-ян.

– А эти рыбы очень похожи друг на друга, – объяснил До Цзю гун. – У обеих по одной голове и по десяти туловищ; разница между ними лишь та, что одна рыба пахнет, как молодая зелень, а другая – издает звуки, похожие на лай. Почтенный Тан вовсе не хотел вас обмануть, просто она поздно залаяла.

В это время невдалеке вытащили сети, в которых оказалось несколько больших рыб, но, как только сети бросили на землю, рыбы прыгнули в воздух и мгновенно исчезли.

– Я слышал, что летающими рыбами можно очень хорошо лечить геморрой; это они и есть? – спросил Тан Ао.

До Цзю гун несколько раз утвердительно кивнул головой.

– Если бы эти рыбы не улетели, можно было бы захватить с собой несколько штук, чтобы лечить геморрой, – заметил Линь Чжи-ян.

– Когда-то во времена Хуан-ди [244] его праведный советник Нин Фэн съел летающую рыбу, и через двести лет после своей смерти он родился заново. Разве летающими рыбами только геморрой лечат, да ведь с их помощью можно и бессмертным стать! – сказал До Цзю гун.

– Съесть рыбу и стать бессмертным – это очень приятно, но вот двести лет для этого быть мертвым – это уж совсем глупо, с этим трудно примириться, – сказал Линь Чжи-ян.

Внезапно на поверхности моря показалась отливающая золотом спина какой-то рыбы, густо покрытая чешуей; она высилась, словно огромный горный пик.

– Ну и огромные же рыбы водятся в морях! – воскликнул Тан Ао. – Теперь меня не удивляет, что древние говорили: «Большая рыба плывет по морю, голову ее видишь сегодня, а хвост только через семь дней».

В это время к ним подошел седой рыбак и, вежливо поклонившись, спросил:

– Тан Ао, вы меня не узнаете?

Обернувшись, Тан Ао увидел перед собой человека в конусообразной шляпе из бамбукового лыка, в безрукавке из рыбьей кожи, с черными, как дно котла, босыми ногами, словом – такого, как все в этой стране. Приглядевшись как следует, Тан Ао вздрогнул от удивления. Это был бывший цензор, наставник Инь Юань.

Тан Ао низко поклонился и, сильно огорчившись, что учитель его в таком виде, воскликнул:

– Когда вы попали сюда, учитель? Почему вы так одеты? А может, мне это грезится?

Вздохнув, Инь Юань ответил:

– Об этом долго рассказывать. Ах, как я рад, что встретил вас в этом краю! Мое жалкое жилище недалеко отсюда; здесь же разговаривать неудобно, если вы не отвергнете моего приглашения, то, прошу вас, пойдемте ко мне, и я вам все вкратце расскажу.

– Много лет мы не виделись, учитель, – сказал Тан Ао, – но не было дня, чтобы я не думал о вас. Какое счастье, что удостоился сегодня лицезреть вас! Конечно, сочту своим долгом последовать за вами!

Затем он познакомил Инь Юаня с До Цзю гуном и Линь Чжи-яном, и все вместе отправились в дом старика. Они увидели сплетенные из хвороста ворота; внутри оказалась маленькая хижина; тростник на крыше полуистлел. От всего веяло нищетой и запустением.

Войдя в хижину, все четверо снова обменялись поклонами и приветствиями. Так как в помещении не было ни стола, ни стульев, то все уселись на циновки, и Инь Юань начал свой рассказ. Оказалось, что и он был оклеветан и обвинен в участии в том же заговоре, что и Тан Ао.

– Спасаясь от преследований, я бежал за море, – рассказывал старик, – добрался сюда; видя, что рыбаки здесь легко добывают себе пропитание, я тогда думал было заняться рыболовством, но оказалось, что местные жители не позволяют чужеземцам заниматься их делом. К счастью, моя дочь научилась хорошо плести сети и продавала их рыбакам с небольшой даже прибылью. А потом соседи пожалели меня и посоветовали мне измазать ноги грязью и принять вид местного жителя; они выдали меня за своего родственника, и тогда мне позволили удить рыбу, так я и стал добывать себе пропитание, – закончил свой рассказ Инь Юань.

Рассказав ему в свою очередь о причине своего пребывания за морем, Тан Ао спросил:

– Здорова ли ваша почтенная супруга? А ваши сын и дочь – я их столько лет не видел, – наверное они уже совсем взрослые? Мне бы очень хотелось повидать их с вашего разрешения.

Тяжело вздохнув, Инь Юань ответил:

– Жена моя давно умерла. Сыну моему, Инь Юю, сейчас двенадцать лет; дочери Хун-юй – тринадцать. Раз вам хочется их повидать, я позову их, ведь господа До и Линь ваши родственники, значит, и нам они не чужие, – и он громко позвал: – Дочка Хун-юй и ты, Инь Юй, идите сюда, поздоровайтесь с моим учеником и другом.

Брат и сестра тотчас же откликнулись и немедленно вошли в комнату. Все встали. Инь Юань представил своих детей гостям. Перед Тан Ао стояли красивый, изящный, хорошо воспитанный мальчик и совершенно очаровательная девушка. Хотя одеты они были очень бедно, но манеры у них были изысканные. Поздоровавшись с гостями, Хун-юй и Инь Юй вышли, а гости снова уселись.

– Когда я в последний раз видел ваших детей, учитель, они были еще совсем маленькими, а сейчас почти уже взрослые, и наружность их предвещает, что вас ждет немалое счастье в будущем, – сказал Тан Ао.

– Мне уже шестьдесят лет, – ответил Инь Юань, – и если я теперь стал рыбаком на чужбине, то о каком там будущем счастье может еще идти речь! Еще хорошо, что дети мои очень любят читать, в этом я нахожу себе некоторое утешение.

– Почему бы вам, учитель, не переехать куда-нибудь? Ведь мир велик. Есть такие страны, как царство Благородных или, скажем, страна Великих, где превосходные нравы, где знают этикет и чувства справедливости и долга. Почему вам надо жить именно здесь? – спросил Тан Ао.

Инь Юань вздохнул:

– Да разве я нарочно выбрал это ужасное место! Я долго думал, прикидывал и так и этак; но ведь в другом месте я не смог бы заработать на жизнь; так что же мне оставалось делать? Сегодня я так удачно встретил вас, вы меня очень подбодрили своим сочувствием. Если бы сейчас, когда я стал старым, мне нашли бы хорошее место, избавили от этих мучительных условий жизни, от голода и холода, так разве я оставался бы и дальше рыбаком! К сожалению, вы сами теперь гость в чужих краях, так что говорить об этом сейчас не имеет смысла – разве только так, чтобы вы все это имели в виду в будущем. Когда-нибудь, в дни вашего возвращения на родину, если путь ваш будет проходить через это место, я надеюсь, вы навестите нас. Если к тому времени я уже умру, вспомните о тех чувствах, что связывали нас с вами, возьмите с собой моих детей, доставьте их на родину, не дайте им скитаться на чужбине. Это будет огромным благодеянием с вашей стороны.

Выслушав Инь Юаня, Тан Ао долго думал, и вдруг он вспомнил об истории с учителем в семье Лянь.

– Есть место, где вы сможете найти приют, – сказал он Инь Юаню, – если только вы согласитесь снизойти до положения домашнего учителя.

– А это далеко отсюда? Как это место называется? – спросил Инь Юань.

Рассказав ему историю семьи Лянь, Тан Ао добавил:

– Сейчас госпожа Лянь больше всего на свете хочет, чтобы ее дети учились, но, так как у нее нет средств, чтобы пригласить учителя, дело это все откладывается. В ее доме есть три пустые комнаты. Пожалуй, лучше всего будет, если я напишу ей письмо, вы там поселитесь, возьмете себе еще несколько учеников, дочь ваша сможет подработать шитьем, – я уверен, что на пропитание вам хватит. Боюсь только, что вы в чем-нибудь другом нуждаетесь, – так я предоставлю вам сто монет, чтобы вы их взяли с собой на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств. Если же я когда-нибудь буду возвращаться на родину, то, конечно, приеду к вам в деревню Нарциссов, и тогда мы все снова увидимся и все вместе вернемся домой.

– Значит, я из рыбака да стану вдруг учителем! – радостно воскликнул Инь Юань. – Не только избавлюсь от нищеты, но и дети мои смогут целиком отдаться учебе, да потом и на родину легче будет вернуться. – Растроганный, он принялся благодарить Тан Ао.

– Я сейчас подумал о том, как ради своей матери Лянь Цзинь-фэн не побоялась нырять в море, – сказал Тан Ао. – Таких почтительных дочерей и в древности было мало. В ней сочетаются прекрасная внешность и хорошая душа, а стоит ей взмахнуть кистью, и стихи готовы; вот уж можно сказать, что в ней одной соединились талант, добродетель и красота! Раньше я думал было женить на ней своего сына, но сейчас вижу, что она и ее брат подходят вашим детям не только по возрасту и внешности, но и по происхождению; из них получатся две прекрасные пары. Я хотел бы взять на себя роль свата и успешно завершить это доброе дело. А вы, учитель, как на это смотрите?

– Если иметь снохой и зятем такую почтительную дочь и такого прекрасного сына, так о чем же еще говорить! – воскликнул Инь Юань. – Но разве я могу спокойно допустить, чтобы ради моего сына вы отказались от такой хорошей снохи!

– Ну, со свадьбой моего щенка [245] можно еще подождать, – ответил Тан Ао. – И потом, кроме этой девушки, есть еще одна почтительная дочь, которая может составить ему подходящую пару. Я надеюсь, что вы мне поможете в этом. – И он рассказал Инь Юаню, как он повстречал в Восточных горах Ло Хун-цюй, убивавшую тигров, чтобы отомстить за смерть матери.

– Раз Восточные горы в пределах царства Благородных, то, после того как я поселюсь в семействе Лянь, обязательно побываю там и устрою этот брак, – сказал Инь Юань. – К тому же мы с братом Бинь-ваном когда-то служили вместе при дворе, были очень близки, и дело это с первого слова выйдет! Вы можете быть совершенно спокойны!

– Я буду бесконечно вам благодарен, учитель, если вы согласитесь взять на себя роль свата, – воскликнул Тан Ао. – Ну, а сейчас, поскольку мы обо всем договорились, я вернусь на джонку и напишу письмо, чтобы вы могли скорее отправиться в путь; а то, если госпожа Лянь пригласит какого-нибудь другого учителя, будет очень неловко.

Инь Юань закивал головой в знак согласия. Тан Ао и его спутники тотчас же попрощались со стариком и отправились обратно на джонку. Написав письмо, Тан Ао отнес его Инь Юаню, а также передал ему два свертка с серебром и кое-какую одежду. Обливаясь слезами, простился учитель со своим учеником.

* * *

Раздобыв себе обувь, смыв с ног грязь и переодевшись, Инь Юань вместе со своими детьми направился морским путем в деревню Нарциссов, где и вручил госпоже Лянь письмо от Тан Ао. Увидев брата и сестру Инь, госпожа Лянь очень обрадовалась, а Инь Юаню сразу же полюбился ее сын Лянь Лян. Они тут же обменялись подарками, принятыми при сговоре, заключили брачный договор и поселились вместе; брачную же церемонию решили отложить до того времени, когда они вернутся на родину.

Через несколько дней Инь Юань отправился в Восточные горы, повидал там Ло Луна и договорился с ним о браке Ло Хун-цюй с сыном Тан Ао, Тан Сяо-фэном. Вернувшись в деревню Нарциссов, он начал учить детей госпожи Лянь и нашел еще несколько учеников; дочь его, Хун-юй, занялась шитьем, так что на жизнь им вполне хватало. Так как Инь Юаня связывала долголетняя дружба с Ло Бинь-ваном, то, видя, что отец его, Ло Лун, стареет и часто болеет, Инь Юань постоянно навещал его. Ло Лун вскоре умер.

Ло Хун-цюй, после отъезда Тан Ао убившая еще двух тигров и выполнившая таким образом свой обет мщения за смерть матери, купила гроб на деньги, оставленные в свое время Тан Ао, и похоронила деда возле храма.

Узнав о том, что Ло Хун-цюй – будущая сноха Тан Ао и через него приходится ей родней, госпожа Лянь воодушевилась примером Тан Ао, всегда помогавшего людям в трудную минуту, и попросила Инь Юаня перевезти девушку к ней. Так Ло Хун-цюй поселилась в семье Лянь.

Прошло два года. Так как вестей от Тан Ао не было, то, опасаясь, не вернулся ли он на родину другим путем, они тоже отправились в Линнань к его семье, предварительно обсудив это между собой.

* * *

В тот день, когда Тан Ао распрощался с Инь Юанем, он пошел к берегу моря. Находясь уже недалеко от джонки, он вдруг услышал детский плач. Поспешив на этот плач, Тан Ао увидел, что рыбак вытащил сети, в которых было много каких-то удивительных рыб. Как раз в это время подоспели До Цзю гун с Линь Чжи-яном, которые тоже пришли узнать, в чем дело. Подойдя поближе, Тан Ао понял, что это плачут рыбы. У этих рыб было по четыре ноги; верхняя часть туловища у них была точь-в-точь как у женщин, а нижняя – как у обычных рыб.

– Это заморская «рыба-человек», – сказал До Цзю гун. – Вы, наверное, видите их впервые, почтенный брат Тан. Почему бы вам не купить парочку и не взять с собой на джонку?

– Как их возьмешь на джонку, когда они так жалобно плачут, – возразил Тан Ао. – Уж лучше их купить, чтобы отпустить на волю; вот это будет доброе дело. – И скупив у рыбака всех рыб, Тан Ао бросил их обратно в море. Очутившись в воде, рыбы тотчас же выплыли на поверхность и, обернувшись к берегу, несколько раз кивнули головой, словно в знак благодарности; затем они уплыли.

Друзья поднялись на джонку, и Тан Ао расплатился с рыбаком. В это время вернулись и матросы с купленной ими рыбой.

* * *

Они проплыли еще два дня. Джонка шла мимо страны Волосатых.

– Не можете ли вы мне объяснить, как это получилось, что люди здесь как люди, а такие волосатые? – спросил Линь Чжи-ян.

– Когда-то я разузнавал, в чем тут дело, – ответил До Цзю гун. – Оказывается, было время, когда они были такими же, как все люди. Но потом из-за того, что они были очень скупы – им, как говорится, «и волосок-то у себя жалко выдрать», – судьи подземного царства присудили им погрязнуть в их грехе, и у них все тело покрылось длинными волосами. И представьте себе, с течением времени души всех жадных и скаредных людей из других краев тоже стали направлять сюда для нового рождения [246]. Поэтому их здесь теперь так много.

Через несколько дней путники доехали до какого-то большого государства. Сверившись с компасом, До Цзю гун сказал:

– Оказывается, перед нами страна Долговечных.

Услыхав это, Тан Ао очень обрадовался.

Что последовало за этим, вы узнаете в следующей главе.

Глава 16

О сложных иероглифах спросив
пытливо, девушка в лиловом
Услышала заносчивый ответ
надменного седого старца.

Итак, Тан Ао сказал До Цзю гуну:

– Я раньше слышал, что за морем есть страна Долговечных, где все люди живут очень долго. И еще я слышал, что в этой стране сохранились старые законы со времен Паньгу [247]. Почему бы нам не пойти поглядеть на эту страну?

До Цзю гун и Линь Чжи-ян охотно согласились. Джонка подошла к пристани, и трое друзей, сойдя на берег, отправились в город. У всех встречных был очень странный вид: лица, шеи и туловища у них были одинаковой длины – по три чи.

– У них такие длинные шеи, – сказал Линь Чжи-ян, – что если они приедут к нам, в Поднебесную империю, и закажут себе у наших портных воротнички, то те не смогут даже подобрать подходящих выкроек такого размера!

Путники быстро отыскали место, где хранились древние записи; там они увидели хранителя и объяснили ему цель своего прихода. Узнав, что они прибыли из Поднебесной империи, хранитель, конечно, не осмелился проявить неучтивость и тотчас же пригласил их зайти. Он предложил им чаю и, вынув ключи, отпер железный ларь.

Тан Ао взял из ларя тетрадку, на которой была надпись: «Первый свиток».

– Оказывается, в архивах Паньгу речь идет только о луках [248], – заметил Линь Чжи-ян. Услышав это, хранитель не мог удержаться от смеха. Но Тань Ао сразу нашелся:

– Вот ты не взял с собой очков, шурин, а без них не различаешь знаков. Тут ведь написано «свиток», а не «лук».

Раскрыв тетрадку, Тан Ао увидел, что вся она исписана какими-то завитушками и точками; это был древний стиль письма, разобраться в котором не было никакой возможности. До Цзю гун тоже перелистал несколько тетрадок и тоже ничего не понял. Раздосадованные и огорченные, друзья вернулись на джонку.

* * *

Через день Тан Ао, беседуя с До Цзю гуном, спросил его:

– Когда мы были на Восточных горах, шурин говорил мне, что за царством Благородных и страной Великих сразу будет страна Чернозубых, – почему же мы до сих пор не прибыли туда?

– Линь Чжи-яну запомнилось только, что страна Чернозубых лежит рядом с царством Благородных, но это ведь по суше, а не по воде. Вот проедем страну Бездетных, потом минуем страну Глубокоглазых, тогда и будет граница страны Чернозубых, – ответил До Цзю гун.

– Я слышал, что в стране Бездетных никогда не рождаются дети. Верно это? – спросил Тан Ао.

– Я тоже слышал об этом, – ответил До Цзю гун. – К тому же мужчины там ничем не отличаются от женщин; нельзя даже понять, кто там мужчина, а кто женщина. Когда-то я был в этой стране, бродил там по городу, чтобы посмотреть на людей, и увидел, что действительно никак не отличишь одних от других.

– Ну, если мужчины не отличаются от женщин, так откуда же взяться детям, – сказал Тан Ао. – Но если они не размножаются, не значит ли это, что число жителей уменьшается со смертью каждого человека? Почему же они до сих пор не вымерли, ведь их страна существует с давних пор?

– Правда, они не производят детей, – ответил До Цзю гун, – но зато их трупы не разлагаются, и по прошествии ста двадцати лет снова оживают. Видно, это про них говорили древние: «Через сто лет снова превратишься в человека». Поэтому и получается, что люди здесь поживут и умрут, а после смерти опять оживут, поэтому их число не уменьшается.

* * *

За разговорами они незаметно миновали страну Бездетных, и джонка подошла к стране Глубокоглазых.

На лицах местных жителей не было глаз, но, когда они поднимали руку вверх, на руке появлялся большой глаз. Если надо было посмотреть вверх, то ладонь поднимали к небу, если вниз, то поворачивали ладонь к земле. Таким способом было одинаково удобно смотреть направо или налево, вперед или назад.

– Еще хорошо, что у них на руках глаза, а не рты, – заметил Линь Чжи-ян, – а то во время еды они смогли бы обставить любого! Интересно, есть ли среди них близорукие. Вот было бы красиво, если бы они надевали очки на руку! А вы не знаете, Цзю гун, почему у них глаза на ладонях?

– Мне думается, – ответил До Цзю гун, – что это потому, что теперь очень трудно понять душу другого человека, не то что в древности; по лицу человека никак не узнаешь, поэтому у них глаза на ладонях, чтобы можно было разглядеть человека со всех сторон и легче обезопасить себя от него, чтобы, как говорится, «глаза видели шесть дорог, а уши слышали все с восьми сторон»; все это не иначе как от осторожности и предусмотрительности.

– В древних книгах хоть и имеется выражение «глаза на ладонях», но там не сказано, что это значит, – заметил Тан Ао. – То, что рассказал нам сейчас Цзю гун, может дополнить многое из того, что неясно в древних книгах.

* * *

И вот настал день, когда они прибыли в страну Чернозубых. У местных жителей не только все тело было чернее туши, но даже и зубы; их ярко-красные губы, красные брови и красные одежды еще больше оттеняли их черноту. Тан Ао думал, что лица у них должны быть совершенно безобразными, но так как джонка находилась еще довольно далеко от берега и разглядеть этих черных людей как следует было трудно, то Тан Ао предложил До Цзю гуну пойти посмотреть на них вблизи.

Увидев, что Тан Ао и До Цзю гун собираются пройтись, Линь Чжи-ян ушел вперед, захватив с собой довольно много румян и пудры на продажу. За ним сошли на берег и Тан Ао с До Цзю гуном.

– Интересно, какие нравы у людей с такой необычайной внешностью? – спросил Тан Ао.

– Наверное, нравы здесь все же дикие, – ответил До Цзю гун. – Ведь по воде страна эта лежит очень далеко от царства Благородных, хотя по суше это близкие соседи. Я много проезжал мимо этой страны, но так как вид у здешних жителей очень уж мерзкий, то я думал, что и речи их малоинтересны, и потому никогда не выходил на берег. Сегодня я пошел по вашему приглашению, и это первый раз, что я их вижу вблизи. Наверное, мы только разомнемся немножко после джонки; вряд ли сможем увидеть здесь что-либо достойное внимания. Вам достаточно будет поглядеть на них, чтобы представить себе все остальное.

Тан Ао согласился с ним.

Незаметно они вошли в город. Там царило оживление, всюду было много продавцов и покупателей; язык этих людей было легко понять. По рынку ходили и женщины, но отдельно от мужчин. Это была большая улица, и мужчины шли по правой стороне, а женщины – по левой, так что между обеими сторонами улицы была большая разница.

Не разобравшись в этом, Тан Ао по ошибке пошел по левой стороне, но тут же услыхал, как справа кто-то крикнул:

– Уважаемые гости, перейдите, пожалуйста, на эту сторону.

Тан Ао и До Цзю гун поспешно перешли на другую сторону и узнали, что левая сторона предназначена только для женщин.

Тан Ао засмеялся:

– Я и не разглядел… А ведь при всей своей черноте, они все же разбираются в том, как полагается вести себя мужчинам и женщинам. Посмотрите-ка, Цзю гун, как они ходят по улице: мужчины с женщинами не разговаривают, и женщины не бросают на них искоса лукавых взглядов, а идут себе, опустив глаза. Вот уж не думал, что в такой стране могут быть такие нравы, – очевидно, и сюда проникло благотворное влияние Поднебесной империи.

– Помните, – сказал До Цзю гун, – в царстве Благородных братья У говорили, что их страна целиком обязана благотворному влиянию Поднебесной империи; а на эту страну Чернозубых повлияло царство Благородных; значит, если говорить о корнях и истоках, то в конце концов основой благонравия всех стран надо считать нашу Империю.

Так, разговаривая, они дошли до перекрестка, от которого отходил маленький переулок. Друзья свернули в него. Пройдя несколько шагов, они увидели над входом в один из домов большой лист красной бумаги, на котором было написано: «Женская школа».

Тан Ао остановился.

– Посмотрите, Цзю гун, – сказал он, – раз в этой стране есть женские школы, значит, и мужчины здесь все грамотные. Любопытно знать, по каким же книгам учатся девочки в этой стране.

В это время из ворот дома вышел какой-то дряхлый старик; увидев по одежде и внешности Тан Ао и До Цзю гуна, что они чужеземцы, старик вежливо поклонился им и сказал:

– Я думаю, что почтенные гости прибыли к нам из какой-нибудь соседней страны. Если не погнушаетесь моим скромным жильем, может быть, разрешите попросить вас зайти посидеть и попить чайку?

Тан Ао, которому хотелось расспросить старика об обычаях страны Чернозубых, поспешно поклонился в ответ.

– Впервые удостоившись чести знакомства с вами, мы сразу же причиняем вам беспокойство; конечно, это дерзость с нашей стороны, – сказал он и вместе с До Цзю гуном вошел в дом старика. Здесь хозяин и гости снова обменялись приветствиями.

В доме их встретили две ученицы. Обеим было лет по четырнадцати-пятнадцати; одна была одета в красное платье, другая – в лиловое. Хотя лица у девушек были черные, но изогнутые красные брови, большие красивые глаза, осененные густыми ресницами, пунцовые, как вишни, губы, крошечные ножки, выглядывавшие из-под платьев, – все свидетельствовало о том, что они не простого происхождения. Поклонившись гостям, они вернулись на свои прежние места. Тан Ао и До Цзю гун ответили девушкам на их приветствие. Старик усадил гостей; девушки подали чай. Начались обычные расспросы, но старик был почти глухой, и гостям пришлось затратить большие усилия, чтобы он смог расслышать их вопросы и ответить на них.

Оказалось, что фамилия старика Лу и что он известный в этих местах ученый, очень уважаемый своими соотечественниками за умение передавать свои знания. Узнав, что и Тан Ао, и До Цзю гун в свое время оба сдавали государственные экзамены, да к тому же являются жителями Поднебесной империи, старик низко поклонился.

– Я слышал, – сказал он, – что Поднебесная империя – первое из всех государств, что это страна мудрецов и что люди там все одаренные. Хотя я давно уже мечтал выразить им свое уважение, но, к сожалению, все не доводилось лично повидать их. Благодаря сегодняшней счастливой встрече сбылась мечта, которую я лелеял всю жизнь. Простите меня, невежественного старика, к тому же еще тугого на ухо, за то, что я дерзнул запросто позвать вас к себе, высокие гости!

– Что вы, что вы! – вежливо возразил ему Тан Ао и тут же громко спросил: – Я слышал, что ваша родина – место, которое славится своим просвещением, вы же, сударь, умудрены опытом долголетней жизни, почему же вы не у дел?

– Наша страна, – ответил старик, – всегда следовала примеру Поднебесной империи и назначала чиновников путем государственных экзаменов. В детстве я лишился возможности учиться, да и по природе своей туп, не раз пытался приобщиться к свету, но знаний моих слишком не хватало; теперь мне уже восемьдесят лет, а я все еще просто сюцай. Я давно уже перестал гнаться за славой и забросил занятия науками. Я стар и хил, плечи мои не выдерживают груза, руки не поднимаются, кормиться мне нечем; вот я и обучаю нескольких девиц и живу тем, что, как говорится, «пашу языком». Хотя в нашей стране женщин и не выдвигают на службу путем государственных экзаменов, но у нас есть старый обычай, по которому через каждые десять лет мать императора в благоприятный день [249] устраивает торжественную церемонию экзаменов; все способные к литературе девицы из нашей страны допускаются на эти экзамены; по их сочинениям отбирают лучших и по порядку награждают либо почетными табличками, либо почетными шапочкой и поясом, либо жалуют их родителей, а иногда даже свекровь и свекра. Таков старый обычай нашей родины. Поэтому в семьях, где рождаются девочки – все равно, богатые эти семьи или бедные, – годам к четырем-пяти девочек отдают в школу и учат читать, с тем чтобы постепенно подготовить их к экзаменам.

Указав на девушку в лиловом платье, старик добавил:

– Эта девица и та, в красном платье, по фамилии Ли – обе мои ученицы. Сейчас мать государя уже назначила экзамен на следующую весну. Раньше обе эти девушки уже держали экзамен и, к счастью, заняли третьи места; есть кое-какая надежда на то, что и в будущем году им повезет; поэтому они сейчас очень усердно занимаются. Не скрою от вас, господа, это называется «в последний момент обнимать ноги Будды» [250], это зло, которым страдают все учащиеся, а тут еще надо учесть, что обе они совсем еще девочки из простых бедных семей!

Обратясь к девушкам, старик сказал:

– Сегодня такой счастливый случай: к нам прибыли двое мудрецов; если в книгах, которые вы читаете, есть какие-нибудь непонятные места, почему бы вам не попросить у них разъяснений. Разве плохо будет, если расширите свои знания?

– Да разве эти талантливые девицы нуждаются в наших поучениях? – спросил До Цзю гун. – Я, правда, не очень разбираюсь в вопросах науки, и у меня сохранились лишь кое-какие обрывки прежних знаний.

Услыхав это, девушка в лиловом поклонилась и сказала:

– Я слышала, что Поднебесная империя с древних времен является родиной талантливых людей. Вы живете в огромной стране, многое видели и знаете, занимаете почетное место в ряду ученых и, конечно, прочли и изучили много книг. А я живу в захолустье у берега моря, по природе своей глупа и видела мало, каждый раз, когда читаю каноны мудрецов, никак не могу доискаться до их конечного смысла. У меня давно уже накопилось много неясностей, но я не могу просить столь высоких ученых просветить меня!

До Цзю гун подумал:

– Судя по манере говорить, эта девица далеко не простушка; видно, что она уже несколько лет занимается изучением канонов. Жаль только, что она так молода; но, может, и найдутся один-два вопроса, о которых с ней можно потолковать. Если она хоть что-нибудь смыслит в канонах, то и мне будет приятно побеседовать с этой черномазой девицей из заморской страны. Но необходимо как-то вовлечь ее в беседу. Лишь бы она хоть что-нибудь смыслила в сочинениях, можно было бы разговориться с ней!

Вслух же он сказал:

– Прошу вас, барышня, сядьте; к чему излишняя скромность! Хоть я и учился и одно время даже зарабатывал преподаванием на жизнь, но все же не сумел стать знатоком канонов и сейчас помню лишь очень немногое из того, что изучал раньше, остальное же давно уже выветрилось из моей головы. Пожалуйста, скажите, что вам непонятно, и, если только я сумею, ни одного вопроса не оставлю без ответа.

– Мы давно забросили книги и запустили свои занятия, – добавил Тан Ао, – так что я серьезно опасаюсь, что нам не хватит знаний, чтобы ответить на ваши вопросы. Мы, наоборот, думаем у вас поучиться.

Услышав это «поучиться», До Цзю гун невольно фыркнул; хотя вслух он ничего не сказал, но про себя подумал: «Это же просто две заморских девчонки, какая там у них может быть особенная ученость; зачем же Тан Ао так перед ними скромничает? Ясно, он их чересчур высоко ценит!»

В это время девушка в лиловом поднялась и сказала:

– Говорят, что при чтении книг самое трудное – это разобраться в иероглифах, а при изучении иероглифов самое трудное – узнать их произношение. Если же не разобраться в произношении, то и смысл будет неясен. Вот, например, в классических канонах часто встречается знак «дунь», который читается по-разному. В разных текстах его надо читать по-разному, а у нас его часто читают ошибочно, так как некому нас поучить, вот почему мы не знаем, кого слушать. Вы, столь просвещенный мудрец, конечно, сможете объяснить нам это во всех подробностях?

– Прошу вас, сядьте, барышня, – ответил ей До Цзю гун. – С изменением звучания этого знака «дунь» меняется и его значение. В «Книге песен» он значит «спокойно», а в другом месте этой книги его надо понимать в значении «густо растущий», и еще раз он встречается там, но уже в смысле «разукрашенный»; в «Книге перемен» он встречается в значении «усугублять»; в «Летописи династии Хань» [251] он встречается в названии местности – Дуньхуан; в одной из фраз «Книги чжоуских обрядов» [252] он значит «реформировать», «совершенствовать»; в «Комментариях Цзо Цю-мина» [253] он значит «непроницаемый», а в «Книге этикета и обрядов» [254] он значит «сосуд»; в словаре «Эр-я» [255] он встречается в обозначении года под циклическим знаком [256] «цзы», и, наконец, у него есть еще значение «честный». Кроме этих десяти разночтений, в классиках других не встречается, в других же книгах их еще меньше. Очень удачно, что вы обратились именно ко мне за разъяснениями, так как другие не вспомнили бы, пожалуй, и половины.

– А я слышала прежде, – сказала девушка в лиловом, – что этот знак «дунь» имеет еще два чтения и соответственно может еще значить «хорошее воспитание» и «щедрость». Вы же говорите, что кроме названных вами десяти разночтений других нет. Видимо, произношение в разных местах различно, поэтому у нас с вами разные сведения.

Услышав, что есть еще и другие чтения и значения знака «дунь», До Цзю гун, который уже не хотел отступать от ранее сказанного им, ответил:

– Да ведь эти знаки совсем и неважны, разве мало знаков имеет по нескольку чтений! Где же мне, старику, все помнить! К тому же запомнить несколько редко встречающихся иероглифов это еще не значит быть ученым. Это занятие для малых детей. А такая излишняя придирчивость даже противна! Очень жаль, что при ваших хороших задатках, вы, не получая указаний от сведущих людей, тратите время на пустяки!

Но что ответила на это девушка в лиловом, расскажет следующая глава.

Главы 17 и 18

Со знаньем дела юные девицы
о классиках беседуют старинных.
Мужам ученым ряд вопросов сложных
придирчивые девы предлагают.

– Я слышала, – сказала девушка в лиловом платье, – что, для того чтобы стать грамотной, надо сначала знать иероглифы, а чтобы знать их, прежде всего нужно ясно различать их звучание. Если не разобраться в звучании и произносить иероглифы не точно, а только приблизительно, как же тогда распознавать их по смыслу? Очевидно, что грамотным людям нельзя пренебрегать знанием того, как должны правильно звучать иероглифы. Может быть, для вас, уважаемые мудрецы, с вашими глубокими и обширными познаниями вопрос этот вовсе и не является важным, но нам, ученицам, обойтись без этого никак нельзя. Право, я должна вам казаться очень смешной, что обращаюсь за разъяснениями по такому пустячному поводу. Если говорить только о звучании и произношении какого-либо иероглифа в том или ином тоне [257], то мне давно уже известно, что для этого надо научиться рассекать слог на начальные и конечные его звуки [258], а для того чтобы научиться рассекать, надо сначала знать все гласные звуки, так как они являются основами, от которых производится звучание в нужном тоне. Стало быть, без знания этих основ нельзя научиться рассекать звуки и складывать из них слоги, а не зная слогов, никак нельзя определить звучание иероглифа и, следовательно, понять его. Рассуждая таким образом, я прихожу к выводу, что грамотным людям нельзя также обходиться и без знания правил рассечения слогов на звуки. Но ведь еще в давние времена сложили поговорку, в которой говорится, что всякий раз, как разговор заходит о рассечении слогов на звуки, ученый глаза таращит в изумлении и ничего сказать не может. Выходит, что эта наука ныне совсем заброшена и ею никто не занимается. А судя по старой поговорке, которую я только что привела, по всей вероятности, люди уже давно утратили основной смысл этого правила. Только этим и можно, пожалуй, объяснить, что начиная со времен глубокой древности и до настоящего времени хоть и много есть трактатов о рифмах, а все нет хорошего пособия для начинающих. Я уже давно пытаюсь проникнуть в эту сокровенную для меня тайну, как будто кое-что уже начинаю понимать, но вряд ли смогу постичь ее во всех тонкостях. Я не сомневаюсь, что для вас, просвещенных мудрецов, разумеется, не составит никакого труда постичь сущность любого вопроса, а потому обращаюсь к вам с просьбой указать нам, как нужно приступить к изучению этой науки и как овладеть ею.

До Цзю гун смутился:

– Когда-то в детстве я тоже занимался этой наукой, – сказал он, – но, увы, мне тоже не довелось узнать истинных преданий о ее возникновении, и я не могу признать себя вполне сведущим в ней. Кстати, вы ведь сами только что привели довольно удачную поговорку, так что мне и подавно нечего сказать вам!

Девушка в лиловом платье, услышав эти слова, поглядела на свою подружку в красном платье, чуть улыбнулась и с легкой усмешкой сказала, намеренно изменив тона в слогах так, что получилась тарабарщина:

– «У великого старца из округа Уцзюнь полным-полон шалаш на могиле родителей», не так ли?

Девушка в красном кивнула головой в знак согласия и расхохоталась.

Тан Ао, слышавший эту фразу, ничего в ней не понял.

Оправившись от смущения, До Цзю гун вновь обратился к девушке в лиловом с каверзным вопросом:

– Вы вот только что говорили о рассечении слогов, и это заставило меня вспомнить один стих из «Книги песен», который считается рифмованным, хотя в нем чередуются слоги, звучащие совсем не в рифму, а именно: «чу» и «ма», а в конце «ся». Может быть, здесь заимствованы какие-нибудь другие иероглифы, не с тем звучанием?

– Насколько мне известно, – ответила девушка в лиловом, – древние люди произносили в данном стихе слог «ма» как «му», слог «ся» как «ху», следовательно, оба эти слога вполне рифмовались со слогом «чу» и даже соответствовали ему по тону. Я могу привести вам в пример еще один стих, в котором подтверждается, что слог «ма» действительно произносился в древности как «му». Есть еще и другой стих, в котором слог «ся» звучит как «ху». Книги с описанием рифм появились в вашей стране только в эпоху династии Цзинь [259], и до этого таких книг не было. Никаких заимствованных иероглифов в этих стихах нет, а просто в древности люди произносили иероглифы иначе, чем теперь…

Но До Цзю гун не дал ей договорить.

– Вы меня не убедили, талантливая дева, – иронически обратился он к ней. – Для того чтобы я поверил вам, надо, чтоб вы вызвали сюда какого-нибудь древнего человека, чтобы я сам мог поговорить с ним и послушать, как он произносит по-древнему эти слоги, в каком тоне и с каким звучанием.

– Вы только что привели рифмы из стиха, вызвавшие у вас сомнение. Пусть так. Но скажите, как вы понимаете смысл всего этого стиха? – холодно спросила девушка в лиловом.

– Я знаю по толкованиям в «Книге песен», составленным Чжэн Сюанем [260], что в этом стихе говорится о воине, который участвовал в битвах со всем войском и теперь вспоминает об убитых, болящих, потерявших своих коней. Он спрашивает себя: «Где теперь эти воины? Где они находятся? Где лишились своих боевых коней?» Если их домашние будут спрашивать, куда отправиться на поиски, то он ответит им: «Ищите их там, у подножий гор, покрытых лесами». Я так понимаю эти слова, а вы как? Может быть, вы их иначе толкуете?

– Прежние толкователи стихов, должно быть, именно так и объясняли этот стих, – возразила девушка в лиловом платье, – но, конечно, здесь речь идет не о том. Тут описано душевное состояние воина, обреченного на гибель, который находится в полном отчаянии и в предсмертной тоске. Он уже не владеет собой, он даже не видит своего коня и думает, что конь его погиб, а конь между тем находится рядом с ним, на лесной опушке. Мне кажется, что такое толкование гораздо ближе к смыслу всего этого стиха. Может быть, я ошибаюсь? В таком случае очень прошу вас поправить меня.

До Цзю гуна задел за живое насмешливый тон девушки.

– Знаете что, – запальчиво сказал он, – при толковании стихов надо всегда избегать пагубной подмены образов стихотворца простыми словами и не портить ими его замысла. Только в таком случае вам удастся вникнуть в смысл стиха. Возьмем, к примеру, этот же самый стих. Ведь до чего же ясно и понятно его объясняли прежние толкователи, знатоки стихов! До чего же они были точны! А вы позволяете себе пускаться в свои толкования, которые, по-моему, изобличают вас не только в старании показаться умной, но и в самонадеянности.

– Ну, что ж! Раз вы бранитесь, я не посмею пререкаться с вами, – спокойно ответила девушка в лиловом. – У меня есть еще одно неясное место из книги «Луньюй» [261], о котором я сейчас вспомнила. Толкования прежних ученых вызывают у меня сомнения, и я хотела бы получить ваши пояснения. Боюсь только, что вы опять станете бранить меня, поэтому уж лучше подожду, пока в будущем появятся более вразумительные объяснения, чтобы опять не сказать чего-либо невпопад.

– А вы не обращайте внимания на моего друга, он просто выдал себя, – сказал Тан Ао. – Если у вас есть вопрос, то почему бы не задать его? Ведь книга «Луньюй» всем хорошо известна, и, может быть, общими усилиями мы сможем помочь вам рассеять ваши сомнения.

– Я отнюдь не собираюсь затруднять вас каким-либо замысловатым высказыванием из этой книги, – скромно произнесла девушка в лиловом, – речь идет о том месте, где сказано: «Янь Лу [262] попросил колесницу учителя, чтобы для покойного сына был саркофаг». Я не совсем понимаю, в чем тут дело.

До Цзю гун насмешливо улыбнулся:

– Что же вы, талантливая дева, хотите узнать? Во всех толкованиях, как древних, так и современных, говорится, что, когда Янь Юань [263] умер, отец его, Янь Лу, обратился с просьбой к учителю Конфуцию [264], чтобы он продал свою колесницу, дабы на эти деньги можно было купить саркофаг, так как сам Янь Лу жил очень бедно и не мог этого сделать. Таково общее у всех толкование этого места.

– Но может быть у вас, просвещенный мудрец, вопреки принятому толкованию, есть свое мнение относительно этого места? – вкрадчиво спросила девушка в лиловом.

– По-моему, только так и можно толковать. Во всяком случае, я не осмелюсь выдавать себя за умника и пускаться в собственные измышления, – настороженно ответил До Цзю гун.

– Как жаль! – вздохнула девушка в лиловом. – У меня были кое-какие соображения по поводу этого высказывания, правда, не имеющие под собой достаточных оснований; мне как раз хотелось узнать ваше просвещенное мнение, чтобы устранить всякие сомнения. Я никак не ожидала, что вы, просвещенный мудрец, опять отнесетесь ко мне с таким раздражением. В таком случае незачем продолжать нашу беседу.

Тан Ао вновь вмешался:

– Но почему бы вам, талантливая дева, хотя бы вкратце не поделиться с нами вашими соображениями, пусть даже еще не подкрепленными никакими доказательствами? – предложил он.

– Я очень внимательно изучала все, что касается толкования этого места, – начала девушка в лиловом, – и пришла к заключению, что Янь Лу, по-видимому, неспроста попросил колесницу для саркофага. Если бы он был настолько беден, что не мог сам купить саркофаг, то он должен был бы попросить у своего учителя денег, но он почему-то попросил именно колесницу. Неужели он думал, что Конфуцию нечего продать, кроме колесницы? Возьмем, к примеру, наших современников: когда они обращаются за помощью, разве они указывают, что надо продавать, чтоб оказать им помощь? Ведь этого не позволяют себе сказать даже простые и необразованные люди, а здесь ведь говорится о великом мудреце и его учениках!. Может быть, все дело в том, как понимать слово, которое в одном случае значит «для», а в другом – «делать»? Если понять это слово в последнем смысле, то, мне кажется, Янь Лу хотел из колесницы учителя сделать саркофаг покойному сыну, тем более что это слово ни в каких переносных значениях не может значить «продавать». Но мне тогда непонятно, какой был смысл делать саркофаг из колесницы сановника «дафу», каким в то время был Конфуций? Я просмотрела много книг, но нигде не нашла ответа на этот вопрос. Раз так, то, очевидно, он является пока необъяснимым. Чем заниматься сейчас пустыми разглагольствованиями, я лучше затаю в себе свои сомнения в ожидании того времени, когда найдется кто-либо, кто сможет объяснить мне.

– Если бы здесь речь не шла о продаже колесницы, то почему все толкователи сошлись на одном и том же толковании? – раздраженно заметил До Цзю гун. – Ваши рассуждения слишком притянуты за уши и не подкрепляются никакими вескими доводами. Вы просто позволяете себе извращать смысл. Мне кажется, что в этом как раз и заключаются те самые пустые разглагольствования, о которых вы изволили сказать. Я бы вам посоветовал побольше поучиться, что в будущем принесет вам, быть может, гораздо больше пользы. Ежели вы будете изощряться только в том, чтобы нападать на всех с критикой, то, поверьте, чем дальше, тем труднее будет вам продвигаться вперед в ваших занятиях. Тем паче что настоящие знания заключаются отнюдь не в том, чтобы кичиться своим умишком. Еще не бывало, чтобы таким путем можно было показывать свои преимущества…

* * *

Как раз в это время в небе послышалось курлыканье стаи перелетных гусей.

– Откуда вдруг появились гуси в неурочное время года? – удивился Тан Ао. – Ведь сейчас только еще начало лета. Видно, в разных краях времена года проходят по-разному.

– Мне эти гуси напомнили одно место из «Книги обрядов», – задумчиво проговорила девушка в красном платье. – Там говорится, что «гуси появляются, как гости». По этому поводу существуют разноречивые толкования. Мне бы хотелось получить от вас указание, какое толкование следует считать правильным.

До Цзю гун ничего не мог ответить на это. Тогда Тан Ао решил прийти ему на помощь.

– Мне помнится, – сказал он, – что Чжэн Кан-чэн [265], составивший пояснения к «Книге обрядов», толкует это место в том смысле, что перелетные гуси появляются именно как гости. Между тем Сюй Шэнь [266] толкует иначе: он делит гусей на ранее прилетевших, которых считает хозяевами, и на позднее прилетевших – гостей.

Приведя еще и другие толкования, Тан Ао заключил, что, по его мнению, правильнее всех пояснил это место Чжэн Кан-чэн. Обе девушки одобрительно закивали головами.

– Вы совершенно правы! – воскликнули они в один голос. – Очевидно, у грамотных людей могут существовать разные мнения и взгляды на одно и то же явление, – добавили они, явно бросая вызов До Цзю гуну. Тот упорно молчал и думал про себя: «Эти девчонки себе на уме! Они вовсе и не собирались спрашивать о чем-либо, а решили проверить наши знания. Дай-ка я их, негодниц, все же поставлю в трудное положение, задам им задачу!»

– Вы только что показали нам, что прекрасно знаете «Луньюй», – сказал он. – Мне вспомнилось еще одно место из этой книги, в котором говорится, что будто бы пребывание в нищете и бедности доставляет радость. Неужели это сообразуется с действительностью?

Девушка в красном собралась было отвечать, но девушка в лиловом перебила ее:

– После того как книга с изречениями Конфуция [267] была предана огню во времена династии Цинь, – сказала она, – в последующую эпоху Хань появились три варианта этой книги: один – это прежний текст ее, найденный в стене дома Конфуция, а два других – записи со слов. Ныне получил распространение один из вариантов, записанный со слов. Вы привели сейчас как раз такое место, в котором есть изъян в тексте. Таких изъянов можно привести еще очень много. Все они вызваны тем, что подлинный текст сожжен, и, чтобы внести исправления, надо обращаться к древнему тексту.

До Цзю гун ничего не нашелся сказать, чтобы возразить ей, и в душе поражался ее находчивости. Вдруг взгляд его упал на книгу, лежавшую на столе. Он начал машинально перелистывать ее. Это как раз и был «Луньюй». В одном месте он увидел помету, сделанную на полях страницы, в которой было написано, что знак «одеваться» следует произносить в другом тоне, чтобы получилось значение «одежда». Взглянув на текст, к которому относилась эта помета, До Цзю гун обрадовался.

– Вот теперь я вас поймал! – подумал он.

Однако, опасаясь попасть впросак, он сперва обратился к Тан Ао:

– Мне помнится, – сказал он, – что в этом месте знак «одежда» следует произносить в таком тоне, чтобы он означал «одеваться» или «быть одетым». Не так ли? А здесь почему-то указано в помете на полях, что его надо читать в том тоне, которым обозначается «одежда». Не понимаю, почему так?

Девушка в лиловом поспешила опередить Тан Ао:

– А вы разве не помните еще и такое место, где сказано, что Цзы Хуа, отправившийся гонцом во владение Ци, ехал верхом на сытом коне и был одет в легкую шубу? – спросила она. – Там как раз и стоит этот же знак, но в другом тоне. Здесь же смысл совсем иной.

Она привела еще несколько убедительных доказательств и довела До Цзю гуна до такого состояния, что он нахмурился и снова начал брюзжать.

«Говорят, что в иноземных краях не знают «Книги перемен», – вдруг вспомнил До Цзю гун, – почему бы мне не поставить этих девчонок в затруднительное положение? Может быть, они не знают этой книги!» И он тут же обратился к обеим девушкам:

– Мне известно, что мало кто из иноземцев читает «Книгу перемен». У вас в стране процветает просвещение, а вы обе хорошо образованны и, наверное, уже сумели разобраться в этой книге. Не можете ли вы сказать, кто из ее толкователей начиная со времен династий Цинь [268] и Хань особенно удачно истолковал ее смысл?

– Насколько я знаю, – ответила девушка в лиловом, – начиная с династий Хань и Цзинь и кончая династией Суй [269] было девяносто три толкователя этой книги. Что же касается качества их толкований, то мне ли с моим ограниченным кругозором и ничтожными знаниями судить об этом. Жду ваших поучений.

«В свое время я видел и слышал самое большее о пятидесяти или шестидесяти толкователях “Книги перемен”, – подумал До Цзю гун, – она же говорит о девяноста с чем-то. Наверное, она просто так, понаслышке, кое-что знает, вот и говорит громкие фразы, чтобы поразить нас. Дай-ка сейчас проверю ее, и пусть она покажет свое невежество. Хоть этим доставлю удовольствие Тан Ао!»

Вслух же он сказал:

– Я в свое время видел более ста толкований к «Книге перемен», а вы насчитали только девяносто три. Весьма странно! А помните ли вы, кто были эти толкователи?

Девушка в лиловом тут же перечислила все девяносто три распространенных в то время толкования к «Книге перемен», указав их названия, количество томов и имена авторов. Затем она сказала:

– Вы только что изволили упомянуть о ста с лишним толкованиях к «Книге перемен», не знаю, те ли это, что я назвала, или вы имеете в виду какие-нибудь другие? Пожалуйста, назовите их нам, чтобы мы могли расширить свои познания.

– В свое время я видел как раз те самые, что вы назвали, и еще некоторые другие, – ответил До Цзю гун, – но за последние годы их названия стерлись в моей памяти, и я уже не помню их.

– Так назовите хотя бы остальные семь, кроме тех, что я назвала, чтобы получилось сто, о которых вы говорили. Это ведь нетрудно. Неужели вам жалко поучить нас? – настаивала девушка.

Растерявшийся До Цзю гун не знал, что ему делать.

– Ну, если не наберется семи, так назовите пять, – предложила девушка в красном платье, – если не можете пять, то и двух хватит.

– Если не можете назвать двух, – подхватила девушка в лиловом, – так назовите одного; если не можете одного, так хоть половину, и то ладно.

Девушка в красном засмеялась:

– Почему половину, сестрица? Разве бывает полтолкования?

Девушка в лиловом ответила:

– Я боюсь, что наш просвещенный гость настолько забывчив, что помнит только имя составителя и название книги, а объем забыл, или если помнит объем, то забыл название и имя составителя, поэтому и сказала – половину сведений, а вовсе не полтолкования. Но не будем болтать попусту; пожалуйста, сударь, назовите же хотя бы «половину».

До Цзю гун, понукаемый насмешками девушек, сидел весь красный, но ничего не мог придумать.

Старик учитель, видя, что обе его ученицы и гости разговаривают друг с другом, но не слыша, о чем идет речь, стал просматривать какую-то книгу. Заметив наконец, что у До Цзю гуна лицо пошло красными и белыми пятнами и покрылось потом, он решил, что в помещении слишком жарко, и, протянув До Цзю гуну веер, сказал:

– В Поднебесной империи в начале лета, вероятно, прохладно, и веера не нужны. В наших же краях очень жарко, поэтому вы так потеете. Прошу вас, обмахивайтесь моим веером, вам будет не так жарко, и вы сможете еще побеседовать. А если это не от жары, то, может быть, вы заболели? Вы ведь иноземцы, вам надо быть осторожнее и внимательнее к своему здоровью. Смотрите-ка, ведь пот не прекращается, что же это такое?

– Здесь действительно гораздо жарче, чем в других местах, – сказал До Цзю гун, обмахиваясь веером.

В это время девушка в лиловом сказала:

– Когда вы прибыли к нам, вы объявили себя знатоками канонических книг, и мы прониклись к вам уважением. Мы думали, что нам посчастливилось встретить ученых мужей, от которых мы сможем узнать многое. И что же? Говорили, говорили, а все без толку!

До Цзю гун краснел, бледнел, дергался, как будто его кололи иголками, и не знал, что ему делать.

В это время кто-то крикнул за дверью:

– Не купите ли, барышни, помаду и пудру? – и в комнату вошел Линь Чжи-ян.

Увидев его, До Цзю гун сразу же вскочил с места:

– О, почтенный Линь, зачем же вы пришли? Боюсь, что на джонке нас уже давно заждались! Идемте сейчас же обратно!

И они тотчас же начали прощаться со стариком.

Тот пытался удержать их и предложил выпить чаю. Линь Чжи-яну очень хотелось пить, он только и мечтал напиться чаю и отдохнуть, но его друзья почти насильно увели его.

Старик проводил их до ворот и вернулся к своим занятиям. Увидев своих друзей настолько расстроенными, что у них даже лица посерели, Линь Чжи-ян очень удивился.

– Почему у вас такой растерянный вид? – спросил он. – Что с вами случилось?

До Цзю гун объяснил ему, а Тан Ао добавил:

– Никогда мне еще не доводилось встречать таких образованных девиц! Притом таких находчивых и искусных в споре!

– На самого себя досада берет! – воскликнул До Цзю гун.

– Почему? – спросил Линь Чжи-ян.

– Досадно, что мало читал, что знания неглубоки и не могу поспорить о канонах мудрецов.

– Если бы шурин не пришел на выручку, нам просто не удалось бы уйти, – сказал Тан Ао. – Как это ты догадался завернуть в их дом!

– Когда вы пошли гулять, – ответил Линь Чжи-ян, – я решил отправиться торговать, но так как мне раньше не доводилось сбывать здесь свои товары, то я не знал, что нужно местным жителям. Наконец, я решил захватить с собой пудру и помаду, – лица-то здешних жительниц чернее угля. Я не предполагал, что в этой стране девицы вовсе не употребляют ни пудры, ни помады, потому что от них они становятся еще уродливее. Оказывается, наибольшим спросом здесь пользуются книги! Я уже было хотел вернуться на джонку, но, проходя мимо женской школы, решил попытать там счастья. Зашел и вдруг увидел вас обоих. Не успел и слова сказать, глоток чая выпить, как вы меня чуть ли не за ворот вытащили оттуда, видно, здорово допекли вас эти черномазые девчонки!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Еще хорошо, что старик учитель глухой, а не был бы он глухим, так, пожалуй, и он посрамил бы нас в споре, – сказал Тан Ао. – Подумайте только, если такие молоденькие ученицы так много знают, каким же должен быть их учитель!

О том, что случилось дальше, будет известно из следующей главы.

Глава 19

Спасаясь от девичьих насмешек,
бегут они из царства Чернозубых
И бродят, наблюдая быт и нравы
страны Пигмеев, карликов ничтожных.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вдруг До Цзю гун спохватился, что захватил с собой веер старика учителя. Остановившись, он развернул веер и посмотрел на него. На одной его стороне были написаны «Наставления для девиц в семи главах», установленные в семье почтенной Цао, на другой – палиндром [270], сочиненный в свое время Су Жо-лань [271].

Оба текста были написаны очень мелко, но вполне разборчиво. На обеих сторонах внизу были надписи: «Написано по приказу учителя Моси», а под этим надпись «С уважением от Хун-хун»; с другой стороны была надпись «С уважением от Тин-тин». Снизу стояли две печатки [272]: под подписью «Хун-хун» была печать «Хун-вэй из семьи Ли», под подписью «Тин-тин» – печать «Цзы-сюань из семьи Лу».

– Судя по этим печаткам, – сказал Тан Ао, – Хун-хун и Тин-тин – это их детские имена [273], а Хун-вэй и Цзы-сюань – школьные.

До Цзю гун выразил удивление по поводу того, что в женской школе они не видели ни одной полки с книгами.

Выхватив у него веер и обмахиваясь им, Линь Чжи-ян сказал:

– Ну, вот что: когда мы вернемся домой, я куплю целый воз книг и привезу их сюда.

– Ловлю тебя на слове, – сказал Тан Ао. – Обязательно бери с собой книги, чтобы в следующий раз не застали врасплох!

За разговорами друзья незаметно для себя дошли до джонки.

– Прыгайте быстрее! – крикнул Линь Чжи-ян. Затем он приказал матросам поднять якорь и ставить паруса.

– Вот подождите, – шутил Линь Чжи-ян, – приедем в царство Женщин, они вас окружат толпой, бог знает что начнут вытворять. Хорошо, что я никогда не умел беседовать о словесности; если они захотят поговорить со мной об этом, у меня есть выход, придется мне ответить им, как на юге говорят: «Не могу знать». Пусть они хоть перебесятся, а я на все буду отвечать: «Не могу знать», – что они с меня возьмут!

До Цзю гун засмеялся:

– Если жительницам царства Женщин взбредет на ум побеседовать с вами о словесности, а вы не будете с ними говорить об этом, то они возьмут да оставят вас у себя; как вы на это посмотрите?

– Если они захотят оставить меня у себя, то я и в этом случае буду представляться незнайкой. Но вы мне вот что скажите: вас обоих так сегодня допекли эти черномазые девчонки, что вам и хотелось бы уйти, да нельзя было, и если бы я вас не выручил, так как бы вы от них отделались? Как же вы отблагодарите меня за это доброе дело?

– Цзю гун только что сказал, что он боится, как бы тебя не оставили в царстве Женщин, – ответил Тан Ао. – Вот если это на самом деле случится, мы тебя вызволим оттуда и этим отплатим добром за добро!

– А по-моему, – сказал До Цзю гун, – это будет не «добром за добро», а «злом за добро».

– Почему? – удивился Тан Ао.

– Если нашего Линь Чжи-яна оставят в царстве Женщин, так ему там будет очень занятно, а тут вдруг вы придете его вызволять. Разве это не значит отплатить злом за добро?

– Раз До Цзю гун считает, что там занятно, то, когда мы будем в царстве Женщин, я пойду познакомлюсь с властителем этого царства и скажу, чтобы Цзю гуна оставили жить у них, – сказал Линь Чжи-ян.

– Если я решу остаться жить у них, то кто же вместо меня научит вас управлять джонкой? – улыбнулся До Цзю гун.

– Сегодня эти девушки так насмехались над нами, – сказал Тан Ао, – что я смогу прийти в себя от этого позора только тогда, когда изучу рифмы в нашем языке. Хорошо еще что вы, Цзю гун, разбираетесь в этом; почему бы вам не поделиться со мной вашими знаниями? Хотя по природе своей я и туповат, но если всем сердцем отдамся этому, то, наверное, кое-чего добьюсь.

– Я сам ведь знаю только азы, – ответил До Цзю гун, – и не знаю даже, с чего начать объяснение. В свое время я этим не занимался, и многое для меня самого неясно. Если вы хотите заняться этим вопросом, то я слышал, что в стране Людей с раздвоенными языками очень хорошо разбираются в рифмах, вот приедем туда, сойдем с вами на берег, поговорим немножко с тамошними жителями и разберемся во всем.

– А что скрыто в этом названии «Раздвоенные языки»? – спросил Тан Ао. – Говорит это о том, что они знают рифмы?

– У всех людей в этой стране язык от рождения хорошо подвешен, – ответил До Цзю гун. – Они не только владеют основой стихосложения, но даже могут научиться языку птиц; поэтому, когда мы были в царстве Вислоухих, брат Линь купил там двухголовую птицу, чтобы продать ее в стране Людей с раздвоенными языками. Они там могут подражать любым звукам. Вот почему соседние страны и прозвали их Людьми с раздвоенными языками. Когда услышите их, тогда сами в этом убедитесь.

* * *

Через несколько дней они доехали до государства Карликов.

– Скажите, пожалуйста, Цзю гун, – сказал Тан Ао. – Мне когда-то говорили, что здесь живут карлики ростом в восемь-девять цуней. По всей вероятности, это и есть страна подлых, – сказал Тан Ао. – А скажите, пожалуйста, Цзю гун, какие здесь нравы?

– И люди и нравы здесь подлые, – ответил До Цзю гун. – Они все говорят наоборот. Если, например, вещь сладкая, они говорят, что горькая; если соленая, они говорят пресная; всегда сбивают с толку. В стране подлых издавна такие нравы, и это неудивительно.

Тан Ао и До Цзю гун вышли на берег и направились в город. Городские ворота были настолько низенькими, что им пришлось согнуться, чтобы войти в них. Улицы в городе были очень узкие, так что трудно было пройти по ним. В городе они увидели местных жителей, рост которых не превышал одного чи; а рост детей доходил только до четырех цуней.

Во время ходьбы местные жители, и старые и малые, боясь нападения больших птиц, собирались группами по четыре-пять человек и держали при себе оружие для защиты. Говорили они все наоборот и врали напропалую.

Побродив немного по городу, друзья встретили Линь Чжи-яна, который возвращался, распродав свой товар, и вместе с ним вернулись на джонку.

Через несколько дней, когда они сидели на джонке и беседовали, они проезжали мимо тутового леса, которому, казалось, не будет конца, и увидели группу необычайно красивых женщин.

Что произошло дальше, будет известно в следующей главе.

Глава 20

Фазан златистый пляшет, залетев
на склон горы Корицы Красной,
Павлин свой хвост раскрыл, взойдя на склон
горы Платанов бирюзовых.

Женщины эти вместо одежды окутывали себя шелковыми нитями; жили они на деревьях, в гнездах, питались листьями тута и вытягивали из своих ртов шелковые нити.

– Скажите, пожалуйста, Цзю гун, – спросил Тан Ао, – к какому виду относятся эти женщины?

– По словам древних, эти женщины из породы шелковичных червей, – ответил До Цзю гун. – А место это лежит вблизи от Бэйхая [274], и называется оно «Пустынь исторжения шелка». В этих местах нет городов, и женщины эти живут в лесу и питаются листьями тута. Они могут источать со слюной шелковые нити и напоминают тех русалок, о которых в древнем предании говорится, что, когда они плакали, их слезы превращались в жемчуг. По-моему, и прозвище их идет от этого сходства. У тех слезы становились жемчужинами, а у этих слюна превращается в шелк, – очень похоже!

– Они все очень красивы, – сказал Линь Чжи-ян. – Неплохо было бы увезти с собой нескольких и сделать их наложницами; от них и шелк будет, и дети появятся!

– Если вы сделаете такую женщину своей наложницей, – сказал До Цзю гун, – то она разозлится, заплюет вас шелком, всего опутает-оплетет нитями, так что вам и не вырваться будет. Тут вам и конец придет. Вы бы знали, скольких мужчин они погубили!

* * *

В этот день они прибыли в страну Ходящих на цыпочках.

На берегу моря несколько местных жителей ловили рыбу. И ростом и шириной они были в восемь чи, так что имели совершенно квадратные фигуры. Красные их волосы были растрепаны; ноги у них были огромные: толщиной в одно чи, длиной в два. Ходили они на пальцах, не касаясь пятками земли, семеня и изящно пританцовывая, словно те щеголи, которые считают, что «лучше забрызгать одежду, чем некрасиво шагнуть».

Найдя, что эти квадратные люди слишком скованны и церемонны в своих манерах, Тан Ао решил, что ничего интересного в их стране не увидит, и не сошел на берег.

В этот же день они подъехали к какому-то большому государству и издалека увидели стены города, высившиеся как неприступные скалы.

Оказалось, что это страна Великанов.

Линь Чжи-ян пошел в город продавать товары. А Тан Ао вместе с До Цзю гуном сошел на берег, но, увидев там несколько великанов, в испуге бросился бежать назад.

– Да это еще не настоящие великаны, – успокаивал его До Цзю гун. – Вот я когда-то беседовал за морем с несколькими стариками, так один из них рассказывал, что встретил как-то великана ростом в тысячу с лишним ли, а в обхват сто с чем-то ли; этот великан любил росу и выпивал ее в день по пятьсот доу [275]. А другой старик рассказывал, что когда он был к северу от Динлина [276], то видел там великана, который, ложась на землю, высился над ней, как гора; стоило ему топнуть ногой, как образовывалась пропасть, телом своим он мог завалить целую реку, а ростом он был в десять тысяч ли.

Был там еще один старик, так он рассказывал следующее: «Как-то раз я встретил самого большого великана в мире. Уж не говоря ни о чем другом, одна только его рубашка была такой длины, что, когда ее шили, ему пришлось не только скупить все полотно, имевшееся на свете, но и нанять всех портных мира, и то она была готова лишь через несколько лет работы. Тогда рыночные цены на полотно поднялись и труд портных вздорожал, так что все они разбогатели. Поэтому хозяева портняжных мастерских и лавок, торгующих материями, до сих пор молятся о том, чтобы великану понадобилась еще одна рубашка, тогда бы они смогли опять поправить свои дела. Был в то время один портной, который украл кусок полотна от нижней полы рубашки великана, так он потом открыл целую лавку, перестал заниматься портняжничеством и с помощью этого кусища полотна стал торговцем. Вы спрашиваете, какого роста был этот великан? Да ни много ни мало 193 500 ли!»

Тогда все старики стали спрашивать, откуда это так точно известно. А он им ответил: «Древние говорили, что расстояние от неба до земли как раз измеряется этим количеством ли, а этот великан как раз головой касался неба, а пятками земли, поэтому точно известен его рост».

Тогда другой старец сказал: «Ничего удивительного в тех великанах, о которых вы тут говорили, нет. Вот я когда-то видел человека, который, когда спал на земле, имел в высоту 193 500 ли; спина его покоилась на земле, а живот упирался в небо. Вот это великан!»

«Если он лежа касался животом неба, так как же он вставал?» – удивились остальные старики.

«Он лежал на земле, устремив глаза в небо, – ответил тот старик. – На окружающих он не обращал никакого внимания и никого вокруг не замечал. Он был так огромен, что нечего и говорить, что он не мог встать; даже перевернуться он и то не мог».

За разговорами путники незаметно дошли до джонки, где их ждал Линь Чжи-ян, успевший очень выгодно распродать кувшины для вина и шелковичные коконы, а также большую часть цветочных горшков, купленных в свое время Тан Ао.

* * *

В этот день они прибыли к границе страны Беловолосых. Уже издалека виднелся высокий пик, блестевший на солнце.

– Неужели на такой высокой горе не окажется редкостных цветов? – подумал Тан Ао и спросил До Цзю гуна, как называется этот пик.

– Общее название всего хребта – хребет Цилиня и Феникса, – ответил До Цзю гун, – с востока на запад он тянется более чем на тысячу ли, это первый большой хребет в западном море. На этих горах много фруктовых деревьев, там водится масса птиц и зверей. Но к востоку от хребта не найдется ни одной птицы, а к западу от него нет ни одного зверя.

– Почему? – удивился Тан Ао.

– В глубине густого леса есть один цилинь и один феникс, – ответил До Цзю гун. – Цилинь живет на восточной горе, а феникс – на западной. Поэтому на протяжении пятисот ли к востоку есть звери и нет птиц, а на протяжении пятисот ли к западу есть птицы и нет зверей, как будто цилинь и феникс охраняют свои владения. Поэтому восточная гора называется горой Цилиня; на ней растет много коричных деревьев в цвету, и ее также называют горой Красной корицы; западная же гора называется горой Феникса, на ней растет много платанов, и ее называют также горой Бирюзовых платанов. Не знаю, когда это повелось, но ясно, что уже давно. И можете себе представить, что рядом с восточной горой находится маленький пик Сюаньни, и рядом с западной горой тоже есть такой же пик Сушуан. Дело в том, что на пике Сюаньни есть злой зверь, который называется львом сюаньни [277]; он часто нападает на восточную гору с целой сворой удивительных зверей; а на пике Сушуан есть зловещая птица, зовущаяся сушуан [278], она тоже часто совершает набеги на западную гору и приводит с собой стаи всяких диковинных птиц.

– Но ведь на восточной горе есть цилинь, а он является царем зверей, – сказал Тан Ао. – На западной же горе есть феникс, который является владыкой всех пернатых. Разве лев сюаньни не боится цилиня и птица сушуан не трепещет перед фениксом?

– Когда-то я тоже недоумевал по этому поводу, – ответил До Цзю гун, – но потом узнал из древних книг, что сушуан является божественной птицей запада, а сюаньни можно считать главой всех зверей, покрытых шерстью, поэтому неудивительно, что они борются за свое главенство. Вероятно, цилинь и феникс не станут по всяким пустякам возиться с ними. Но если они схватятся друг с другом по-настоящему, то сражение между ними неизбежно. Несколько лет тому назад я проезжал по этой дороге и видел битву феникса с птицей сушуан. На стороне обоих сражались подвластные им птицы, по одному, по два схватывались противники, пуская в ход клювы, когти и крылья. Вот это было зрелище! Потом мне довелось увидеть сражение цилиня со львом сюаньни, и тут тоже участвовали подвластные им звери. Они так прыгали и наскакивали друг на друга, что, право, казалось, будто горы качаются; у меня от этого зрелища даже дух захватило! Но в конце концов ересь не может пересилить истину. Как они ни боролись, а льву сюаньни и птице сушуан пришлось отступить, потерпев поражение.

Внезапно в воздухе раздались звуки, похожие на человеческие крики и ржанье лошадей. Выбежав из каюты, Тан Ао и До Цзю гун взглянули на небо и увидели несметное количество птиц, тучей летевших на гору.

– Посмотрите-ка, – воскликнул Тан Ао, – не иначе как птица сушуан вновь совершает нападение. Не пойти ли нам посмотреть?

– Ну что ж, я не прочь! – согласился До Цзю гун.

Сообщив о своем намерении Линь Чжи-яну, они подождали, пока джонка стала у подножия горы, и, взяв с собой оружие, вместе с Линь Чжи-яном вышли на берег и пошли вверх по склону горы.

Пройдя несколько ли, Линь Чжи-ян спросил:

– Почему это нам все время встречаются только маленькие птицы и совсем не видно больших? Разве все они действительно полетели помогать фениксу?

– Все птицы, которых мы сейчас видели, фиолетового или бирюзового цвета, или разноцветные, все они прекрасно поют, не хуже свирелей и флейт, и тешат взор, и услаждают слух. Такую красоту не часто увидишь! – сказал Тан Ао.

И вдруг они услышали звонкий крик птицы с приятными переливами. У всех троих сразу поднялось настроение. Крик приближался и становился все звонче и чище.

– Удивительно! – сказал До Цзю гун. – Как это так получается, что звук такой громкий, а самой птицы не видно!

– Посмотрите-ка, Цзю гун, – окликнул его Тан Ао, – вон там большое дерево, вокруг которого вьются мухи; кажется, что звук идет от дерева.

Они подошли уже близко к дереву, и звук стал настолько громким, что даже сделался неприятным.

Все трое стали смотреть на дерево, предполагая, что птица сидит на нем.

И вдруг Линь Чжи-ян с воплем: «Совсем оглушила!» – схватился за голову и подпрыгнул.

Тан Ао и До Цзю гун в изумлении стали спрашивать его, что случилось.

– Только я посмотрел на это большое дерево, – ответил Линь Чжи-ян, – как почувствовал, что мне в ухо влетела муха. Я прижал ее рукой, а она как зажужжит, словно гром у меня в ухе раздался, – так что у меня даже голова закружилась и в глазах потемнело. Но мне все-таки удалось вытащить ее и зажать в руке.

Не успел он сказать это, как муха зажужжала так, что ушам стало больно.

Размахивая рукой, Линь Чжи-ян заорал:

– Вот сейчас закружу тебя так, что не опомнишься! Посмотрим, как ты станешь тогда кричать.

Муха действительно перестала жужжать.

До Цзю гун засмеялся:

– Если бы эта птичка не влетела вам в ухо, то никому бы в голову не пришло, что такая крошка может поднять такой шум. У меня ослабло зрение, я не могу разглядеть, какого она цвета. Поглядите-ка на нее, почтенный Линь, не красный ли у нее клюв и зеленое оперение? Если она похожа на попугая, то я знаю, как она называется.

– Я никогда еще не видел такой птички, – ответил Линь Чжи-ян. – Я хочу взять ее с собой на джонку и показать всем. А если я сейчас ее упущу и она улетит, будет очень жалко!

И свернув кулек из бумаги, Линь Чжи-ян осторожно переложил в него птичку. Тан Ао, с самого начала сообразивший, что это птичка, а не муха и не пчела, услыхав слова До Цзю гуна, подошел посмотреть и увидел, что у этой птички действительно был красный клюв и зеленые перья и она походила на попугая. Подойдя к До Цзю гуну, он сказал:

– Я рассмотрел птичку, и вы оказались правы. Так как же она называется?

– Эта птичка зовется си-няо [279], – ответил До Цзю гун. – В пятом году правления императора, принявшего девиз «Юаньфэн» [280], княжество Лэбиго уплатило императору годовую дань несколькими сотнями нефритовых клеток с птичками, похожими на больших мух, а по расцветке напоминающими попугая. Крик этих птичек был слышен на несколько ли. Вельможи пользовались этими птичками, чтобы узнавать время, и потому им дали прозвище «пичужки, указывающие время». Такая крошечная птичка, а голос у нее, как у колокола. Просто удивительно!

В это время на дороге показался пастушок, одетый в белое, с оружием в руках. Тан Ао подошел к нему и, поклонившись, спросил:

– Скажи, пожалуйста, братец, что это за место?

– Это гора Бирюзовых платанов, – ответил пастушок, – рядом с ней находится гора Красной корицы, обе лежат в пределах страны Беловолосых. За этими горами очень много диких зверей, которые часто появляются и нападают на людей. Вам, господа, надо быть очень осторожными.

С этими словами пастушок удалился.

– Раз эта гора называется горою Бирюзовых платанов, то, стало быть, этих деревьев на ней очень много, – сказал До Цзю гун. – Почем знать, может быть и феникс там тоже есть. Давайте-ка перейдем через хребет и посмотрим.

Вскоре они перешли через хребет и увидели, что на западной горе растет множество платанов; в лесу оказался феникс с пестрым опереньем, сверкающим, словно лучи солнца, шеей змеи и клювом петуха. Ростом он был в шесть чи, хвост у него был длиной более одного чжана, и все тело было покрыто узорами. По сторонам от него плотными рядами стояли диковинные птицы: одни были ростом в чжан, другие в восемь чи, синие, желтые, красные, белые, черные – самых различных цветов, подчас даже не поддающихся описанию. Напротив, на восточной горе, в лесу, где росли коричные деревья, стояла большая птица голубовато-зеленого цвета, с длинной шеей и красными лапками, ростом в шесть чи, похожая на дикого гуся. Ее тоже окружало множество удивительных птиц: были там птицы с тремя головами и шестью лапками, были птицы с четырьмя крыльями и двумя хвостами, были птицы самых удивительных и разнообразных форм.

– Зеленая птица на восточной горе – это сушуан, – сказал До Цзю гун. – Наверное, она сейчас опять собирается напасть, и поэтому феникс привел свое птичье войско, чтобы преградить ей путь. Судя по всему, сейчас начнется бой.

Внезапно птица сушуан крикнула два раза подряд, и тотчас же вперед вылетела стоявшая рядом с ней птица, похожая на феникса, с хвостом длиной более чжана и пестрыми перьями. Она взлетела на гору Красной корицы, взъерошила свои перья, распустила хвост, раскрыла крылья и пустилась в пляс.

– Это фазан, – сказал До Цзю гун. – Фазанам так нравится их собственное оперение, что они всегда любуются своим отражением в воде, у них начинает рябить в глазах, они падают в воду и тонут.

В это время из западного леса вылетел павлин. Взлетев на гору Бирюзовых платанов, он распустил свой хвост длиной в шесть чжан, раскрыл крылья и тоже начал танцевать, обернувшись к горе Красной корицы. Фазан, который начал было плясать еще более воинственно, увидев, что длинный хвост павлина, отливающий всеми цветами радуги, так красив, что глаз не отведешь, устыдился своего ничтожества, вскрикнул два раза, ударился головой о камень и тут же упал замертво. А павлин, оставшийся победителем, вернулся обратно.

Тут из восточного леса вылетела птица, покрытая лазоревыми перьями, с острым клювом и желтыми лапками. Долетев до склона горы, она закричала на разные голоса. Не успела она крикнуть несколько раз, как из западного леса вылетела пестрая птица с острым клювом и коротким хвостом. Взлетев на гору, она встопорщила перья, развернула крылья и протяжно закричала.

Вдруг из восточного леса послышались голоса множества птиц, и оттуда вылетела удивительная птица, похожая на гуся, но ростом в два чжана, с крыльями больше чжана, с девятью хвостами и десятью шеями, на которых было только девять голов. Взлетев на гребень горы, она взмахнула крыльями, и тотчас же все ее девять голов запели в один голос.

– А вот и «девятиголовая птица» прилетела, – сказал До Цзю гун.

О том, что произошло дальше, вы узнаете в следующей главе.

Глава 21

Чудовищного зверя повстречав,
Тан Ао смотрит в очи смерти,
Но выстрелом удачным юной Вэй
спасен он для дальнейших странствий.

В это время из западного леса вылетела маленькая птичка изумрудного цвета, с белой шеей и красным клювом. Взлетев на гору, она поглядела на девятиголовую птицу и начала лаять по-собачьи. Услышав лай, девятиголовая птица стремительно поднялась в воздух и исчезла. Тогда маленькая птичка снова вернулась в западный лес.

– Почему эта птичка не кричит по-птичьи, а лает? – удивился Линь Чжи-ян. – Уж очень она болтлива, несет какой-то вздор, так что ничего и не поймешь! Но смешно, что эта большущая девятиголовая птица, услыхав ее лай, сразу улетела. Ишь ты, какая грозная эта маленькая птичка!

– Ее зовут «Зимородок» или «Небесная собака», – сказал До Цзю гун. – Когда-то у девятиголовой птицы было десять голов, но как-то собака отгрызла ей одну голову, так что рана до сих пор кровоточит, и если капля ее крови попадет на человека, то его ожидает самое большое несчастье. Если услышишь крик девятиголовой птицы, то стоит только залаять по-собачьи, как она сразу же улетает прочь. И только потому, что она боится собак, еще в древности люди приносили в жертву собачьи уши, чтобы отогнать ее.

В это время птица сушуан крикнула несколько раз и, ведя за собой несметное количество диковинных птиц, взлетела на гору; из западного леса тоже вылетело множество птиц, и завязалось сражение.

И вот среди всей этой неразберихи и путаницы из клювов и перьев внезапно с восточной горы послышался страшный шум, словно неслось целое войско на конях; поднялась пыль, горы затряслись, земля задрожала; охваченные ужасом, птицы взлетели в воздух, феникс и сушуан тоже обратились в бегство.

Тан Ао и его спутники спрятались в платановом лесу и стали оттуда выглядывать, чтобы узнать, что случилось. Оказалось, что с востока бежало множество диких зверей во главе с хищником, похожим на тигра, с темной шерстью, острыми когтями и клыками, опущенными ушами, вздернутым носом, сверкающими, как молния, глазами и голосом, похожим на раскаты грома. Длинный его хвост кончался пучком спутанной шерсти величиной в целое доу.

Добежав до того леса, где был феникс, зверь раза два рявкнул, и все сопровождавшие его дикие звери, покрытые кровью, помчались вперед. Вдогонку им бежало стадо диковинных животных, с которых тоже капала кровь. Они вбежали в лес, где была птица сушуан. Этими животными предводительствовал зверь темно-желтого цвета, похожий на антилопу, с хвостом, как у быка, ногами, как у лошади, и рогом на голове.

– Скажите, пожалуйста, Цзю гун, – спросил Тан Ао, – это однорогое животное, конечно, цилинь, а тот зверь с темной шерстью – лев сюаньни, не так ли?

– Да, – ответил До Цзю гун, – это лев сюаньни. Видимо, он опять отправился туда совершать свои нападения, поэтому цилинь со своим диковинным войском преследует его.

В это время они увидели, что лев сюаньни, передохнув минутку, вскочил и зарычал. Тотчас же откуда-то выскочил дикий кабан, насторожил уши и одним прыжком подскочил ко льву, словно повинуясь приказу, вытянул шею и подставил сюаньни свою голову. Лев сюаньни потянул носом воздух, зарычал, разинул пасть и откусил кабану голову, а затем вгрызся в его брюхо.

– По-моему, – сказал Линь Чжи-ян, – кабан очень скуп, и вряд ли он от чистого сердца пригласил льва поужинать, это было притворством с его стороны. Мог ли он предположить, что сюаньни и не подумает отказаться, а всерьез примет его приглашение и поужинает им самим. Видно, лев был голоден, а как насытится, так, наверное, полезет в драку.

Оживленно жестикулируя, Линь Чжи-ян обсуждал поведение льва сюаньни, как вдруг маленькая птичка, которую он держал в кулаке, закричала так громко, что ему пришлось несколько раз потрясти рукой, чтобы заставить ее замолчать.

Услыхав крик птички, лев сюаньни поднял голову, уставился в ту сторону, откуда раздался этот крик, взревел и бросился бежать на людей. Его диковинное войско помчалось вслед за ним. Тан Ао, До Цзю гун и Линь Чжи-ян в испуге кинулись прочь.

– Почтенный Линь, почему вы не стреляете, чего вы ждете? – закричал До Цзю гун.

Задыхаясь от бега, Линь Чжи-ян выпустил из руки птичку и выстрелил в зверей. Хотя двое упали, но остальные, ничуть не испугавшись, плотными рядами продолжали бежать на людей.

– О, Линь, – воскликнул До Цзю гун, – разве нельзя выстрелить во второй раз?

Испуганный Линь Чжи-ян снова выстрелил, но это как будто только подлило масла в огонь: звери побежали еще быстрее.

Линь Чжи-ян невольно зарыдал:

– Я только хотел посмотреть на их сражение, я же не знал, что лев сюаньни еще голоден и захочет меня сожрать. Я слышал, что сюцаи очень кислые на вкус; если сюаньни боится, что кислота испортит его клыки, то Цзю гун с зятем спасены, а сюаньни сожрет меня одного.

Бежавший впереди Тан Ао, услышав сзади рычанье, обернулся и увидел, что лев сюаньни уже близко и вот-вот бросится на него. Совершенно растерявшийся, Тан Ао, не зная, что делать, закричал «беда», напряг все мускулы и подпрыгнул в воздух. Звери бросились за До Цзю гуном и Линь Чжи-яном. Вопя от ужаса, те начали метаться по лесу. И вдруг с горы, словно раскат грома, прогремел выстрел и поднялся черный дым. Лев сюаньни поднялся на задних лапах и прыгнул в сторону, в то же мгновенье раздался второй выстрел, и на этот раз льву не удалось увернуться. Он упал замертво. Оставив До Цзю гуна и Линь Чжи-яна, звери бросились на помощь сюаньни. Но снова раздались выстрелы, дым становился все гуще, поднялась пыль, гора гремела, дым застилал все вокруг. Выстрелы учащались, как раскаты грома во время грозы, трупы сраженных зверей устилали землю; оставшиеся в живых звери обратились в бегство. Животные, предводительствуемые цилинем, тоже исчезли.

Тан Ао свалился на землю. Подбежав к нему, Линь Чжи-ян сказал:

– Ты когда-то наелся травы «некунцао» и благодаря этому смог прыгнуть высоко в воздух и спастись, а нас ты предоставил самим себе. К счастью, какой-то чудесный стрелок не дал нам погибнуть. Если бы не он, так меня с Цзю гуном лев давно растерзал бы.

– Когда-то на Восточных горах я поднял каменную плиту и смог вместе с ней прыгнуть в воздух, – ответил Тан Ао. – Если бы я сейчас взвалил вас обоих себе на плечи, то, верно, смог бы поднять и вас в воздух. Но вы были слишком далеко от меня, а лев уже настигал, и я не мог медлить. Ты, шурин, думал взять с собой на джонку эту маленькую птичку, а ведь на ее крик сбежались все эти звери, и мы чуть не погибли.

– Ну и великолепная же это была стрельба! – воскликнул подошедший До Цзю гун. – Если бы пуля не попала в льва сюаньни, так разве все эти звери разбежались бы? Но смотрите, дым постепенно рассеивается, давайте пойдем отыщем этого стрелка и поблагодарим его.

В это время они увидели, что с горы спускается охотник с ружьем на плече, одетый в синюю холщовую куртку и штаны. Он был очень красив, с прямыми бровями, ясным взглядом, белыми зубами и алыми губами; лет ему было не больше четырнадцати-пятнадцати. Несмотря на простую охотничью одежду, манеры у него были утонченные и изящные.

Все трое поспешили к нему навстречу, и поклонившись ему до земли, сказали:

– Спасибо вам, храбрец, за то, что спасли нас! Скажите нам, как вас зовут? Откуда вы родом?

Ответив поклоном на их приветствия, охотник сказал:

– Моя фамилия Вэй, родом я из Поднебесной империи, спасаясь от беды, живу здесь. Позвольте узнать ваши фамилии, почтенные. Откуда вы прибыли?

До Цзю гун и Линь Чжи-ян назвали свои фамилии, а Тан Ао подумал:

– В свое время мои названые братья Вэй Сы-вэнь и Се Чжун-чжан славились как искусные стрелки. С тех пор как брат Цзин-е потерпел поражение, я слышал, что все они бежали за море. Уж не сын ли Сы-вэня, моего названого старшего брата, этот юноша? Сейчас спрошу у него.

И тут же сказал, обращаясь к охотнику:

– Когда-то в Поднебесной империи был некий Вэй, чье чиновничье имя [281] было Сы-вэнь, он был искусным стрелком и славился на всю Империю. Не из его ли вы семьи?

– Это мой покойный отец, – ответил охотник. – А откуда вы его знаете, сударь?

– Оказывается, вы сын моего названого брата Сы-вэня! – воскликнул Тан Ао. – Вот уж не думал, что встретимся в таком месте!

Назвав свою фамилию и имя, Тан Ао подробно рассказал юноше о том, как они в свое время образовали братский союз и как их обвинили в измене.

Охотник бросился ему в ноги:

– Так это вы, дядя Тан, прибыли сюда, а племянница-то вас и не признала, прошу вас, не судите ее за это строго!

Поклонившись в ответ, Тан Ао сказал:

– Вставай поскорее, племянник. Но почему ты называешь себя племянницей? В чем дело?

– Из-за моей охотничьей одежды вы приняли меня за мужчину, за брата моего Вэй У, но я девушка, и меня зовут Цзы-ин. Когда дядя Цзин-е попал в беду, моему отцу некуда было спрятаться, и он бежал сюда со всей семьей. Здесь на горе издавна водятся львы сюаньни, которые сражаются с цилинем, губят всходы на полях и даже часто пожирают людей, так что окрестные жители очень страдают от них. Хотя здесь и есть охотники, но лев сюаньни очень хитрый, видит он на очень большое расстояние и чуть заслышит выстрел, бросается бежать и тотчас же скрывается. Отец мой понял, что в этих львов надо стрелять быстро, словно нанизывая бисер, иначе в них не попадешь, и местные жители пригласили его, чтобы он занялся уничтожением этих страшных зверей. Скольких он истребил, и не сосчитать. Но в позапрошлом году отец умер; попросили моего брата продолжать это дело, но брат у меня слабый и болезненный, не в силах переносить трудностей охотничьей жизни; бросить же это дело нельзя, нам нечем будет жить. К счастью, я с детства научилась быстро стрелять, и мне пришлось, переодевшись в мужскую одежду, заняться этим делом, чтобы кормить мою мать-вдову. За последние несколько дней то и дело происходят битвы между зверьми, и я боялась, что они могут причинить вред людям, мне хотелось поймать льва сюаньни, но тут я нежданно-негаданно встретила вас, дядя. Лев был уже совсем близок от вас, и я боялась пустить в ход оружие, чтобы не попасть в вас. Хорошо, что вы подпрыгнули в воздух, тогда я смогла сразить льва сюаньни скорострельными выстрелами, еще бы немного – и вы, пожалуй, погибли бы. Но вам, видно, покровительствует божество, иначе разве можно было так высоко держаться в воздухе. Это значит, что вы избранник неба. Перед смертью отец оставил письмо и приказал нам с братом искать прибежища у вас, дядя, в Линнани, вверяя вам заботу о нас. Сейчас это письмо находится у нас дома. Прошу вас, пойдемте к нам, прочтите письмо и хоть чайку выпейте у нас.

– Давненько я не виделся с твоей матерью, – сказал Тан Ао. – Раз она находится здесь на чужбине, разумеется, я должен повидать ее и поклониться ей. Не думал я, что Сы-вэнь уже покинул мир и я не смогу больше увидеться с ним. У меня даже сердце сжимается от скорби.

Следуя за Вэй Цзы-ин, Тан Ао со своими спутниками перешел через гору и направился к дому, где жила семья Вэй.

По дороге Тан Ао думал: «Странствуя в заморских краях, я не упускаю ни одной знаменитой горы, ни одного примечательного места, чтобы не осмотреть их. Мне все кажется, что по указанию духа Снов мне удастся отыскать редкостные цветы, но до сих пор еще не довелось увидеть ни одного. Между тем судьба меня все время сталкивает в самых неожиданных местах с замечательными девицами. Как все это странно!»

Вскоре они дошли до дома семьи Вэй. Там повсюду были развешаны луки и стрелы. Вэй Цзы-ин провела Тан Ао и его товарищей в гостиную и пошла предупредить мать о приходе гостей.

Госпожа Вэй и сын ее, Вэй У, тотчас же вышли к гостям. Начались взаимные поклоны и приветствия.

Тан Ао заметил, что Вэй У, несмотря на болезненный вид, был очень красив и изящен. Вэй Цзы-ин принесла письмо покойного отца. Развернув его, Тан Ао увидел, что там было написано: «Умоляю в память о наших братских чувствах позаботиться о моей семье».

Вздохнув, Тан Ао спрятал письмо.

Вдова Вэй Сы-вэня сказала:

– С тех пор как умер мой муж, мне все хотелось взять это письмо и отправиться к вам с моими детьми. Но так как здешние жители боятся диких зверей, они все время уговаривают нас остаться, к тому же я боялась, не схватят ли нас на родине как родственников мятежников. Боясь попасть в эту беду, я не решалась вернуться. Какое счастье, что вы приехали к нам! Ведь у нас нет никого из близких, да и на родине никого не осталось; нам не у кого, кроме вас, искать помощи и приюта. Если вы помните братские чувства, связывавшие вас с моим покойным мужем, возьмите нас с собой, когда будете возвращаться на родину; я уверена, что мой покойный муж узнает о вашем благодеянии и в царстве мертвых.

1 Куйсин – по китайской мифологии, дух-покровитель литературы. Изображается в виде безобразного человекоподобного существа с кистью и ковшом в руках. Обитает в Ковше, образуемом конфигурацией четырех звезд созвездия Большой Медведицы. В то же время Куйсин в китайской древней астрономии – название звезды альфа, а иногда четырех звезд (альфа, бета, гамма и дельта) из Ковша созвездия Большой Медведицы.

2 Северный Ковш – созвездие Большой Медведицы.

3 Си Ван Му – букв. «мать западных князей». По древней легенде, богиня, пребывающая на далеком западе, на сказочной горе Куньлунь (см.), где среди райских садов на берегу Яшмового пруда (см.) находится ее Яшмовый дворец. Си Ван Му возглавляет всех фей и небожительниц.

4 Яшмовый пруд находится, по легенде, у подножья сказочной горы Куньлунь, где в райских садах проживает богиня Си Ван Му (см.). На берегу Яшмового пруда растет божественное персиковое дерево, плоды которого дают бессмертие вкусившим их.

5 Почтенная Цао – под прозвищем почтенной Цао известна жена Цао Ши-шу, урожденная Бань Чжао, сестра историка Бань Гу, окончившая по приказанию ханьского императора Хэ-ди труд своего брата – «Летопись династии Хань» (см.). Ею же написано «Наставление для девиц», в котором изложены требования средневековой морали для женщин. Император Хэ-ди, призвавший Бань Чжао во дворец в качестве наставницы для императриц, именовал ее «почтенная Цао», откуда и пошло ее прозвище.

6 Бань Чжао – см. почтенная Цао.

7 Яшма – камень, особо ценимый китайцами за красоту, прочность, нежность на ощупь и ряд других свойств. Благодаря этим свойствам яшма стала в Китае эпитетом всего красивого, нежного, изысканного, благородного. Поэтический образ женской красоты или человека, отличающегося нравственной чистотой, обычно не обходится без сравнения с яшмой.

8 Поднебесная, или Поднебесная империя, – образно о Китае.

9 Куньлунь – сказочная гора в китайских легендах. По этим легендам, на горе Куньлунь, расположенной далеко на западе, якобы берут начало четыре большие реки – синяя, белая, красная и черная. На ее склонах в райских садах растут чудесные деревья из драгоценных камней, а в Яшмовом дворце на берегу Яшмового пруда пребывает богиня фей Си Ван Му.

10 Инчжоу, Пэнлай и Фанчжан – острова бессмертных, находящиеся якобы в Восточном море, напротив берегов Китая. На них живут бессмертные гении, питающиеся драгоценными камнями, запивая их напитком бессмертия из бьющих там источников. Вера в существование этих островов бессмертных была так сильна, что при циньском императоре Шихуане даже была снаряжена экспедиция для розыска этих островов.

11 «Исторические записки» – знаменитый многотомный труд, охватывающий историю Китая с мифологических времен по 104 г. до н. э., написанный известным китайским историографом и литератором Сыма Цянем (145–88 гг. до н. э.).

12 «Записи, восполняющие опущенное» – книга, составленная в IV в. до н. э. даосом Ван Цзя. Как исторический памятник не имеет ценности, но интересна как литературное произведение, полное мифологии и фантастики.

13 «Описание царств природы» – книга, составленная Чжан Хуа во времена Цзиньской династии (265–420). Часть ее была дописана впоследствии. Книга дает богатый материал по китайской мифологии.

14 «Пир в Персиковых садах» – имеется в виду празднество по случаю дня рождения богини Си Ван Му. Персик в Китае считается символом долголетия.

15 Чжан – мера длины, равная 3 м 20 см.

16 Дун Ван Гун, или Му Гун, – по китайской легенде, божество, управляющее мужским началом в природе. Пребывая на востоке, он возглавляет небожителей, гениев и других духов мужского рода, в то время как его супруга Си Ван Му правит на западе небожительницами – феями и другими женскими божествами.

17 Cозвездие Ковша – см. Северный Ковш.

18 Путь великой истины – см. даос.

19 Малый Пэнлай – так же как Малый Инчжоу, вымышленное название, намек на обитель бессмертных Пэнлай.

20 Стела – каменная плита с высеченной на ней надписью.

21 Учение о женском и мужском началах – см. инь и ян.

22 Конфуцианец – последователь учения Конфуция; часто употребляется в значении педант, схоластический начетчик.

23 Небожитель Угуй – небожитель-рогоносец.

24 Цилинь – баснословное животное, покрытое чешуей, с телом оленя, одним рогом, коровьим хвостом и лошадиными копытами. Появление цилиня предвещает благополучие и счастье.

25 Му Гун – см. Дун Ван Гун.

26 Лао-цзы – 1) полулегендарный древнекитайский мыслитель по имени Ли Эр, живший в VI в. до н. э., считающийся основоположником даосизма. Со II в. н. э. Лао-цзы обожествляется и вместе с Паньгу и Яшмовым владыкой возглавляет даосский пантеон; 2) название книги, якобы написанной Лао-цзы и известной также под другим названием – «Даодэцзин» («Книга о пути и его проявлении»).

27 Пэнцзу – приближенный мифического императора Яо (годы царствования 2356–2256 до н. э)., прожил 800 лет, питаясь порошком из перламутра и тому подобными вещами. Пэнцзу почитается гением долголетия. По легенде, Пэнцзу, как и Лао-цзы, исчез на западе, в связи с чем о нем в некоторых мифах говорится как о воплощении последнего.

28 Святой Чжан – покровитель беременных женщин и защитник детей от болезней и всяких напастей.

29 Лунный старец – по китайским древним народным верованиям, небесный сват, живущий на Луне. Особенно почитается женщинами. Способность лунного старца предрекать браки связана со следующей легендой. Однажды, еще при жизни своей на земле, старец этот, гуляя со своим князем, обратил его внимание на какую-то простую женщину, которая держала на руках грязную трехлетнюю девочку, и сказал: «Эта девочка будет вашей женой». Князь, разгневанный, велел своему человеку убить девочку. Когда князь, через четырнадцать лет после этого, женился на изумительной красавице, оказалось, что это та самая девочка, чудесным образом спасшаяся от смерти.

30 Лю Хай-чжань – бессмертный гений, спутник бога богатства Цай-шэна, был якобы в свое время цзиньши, стал затем учеником даосского патриарха Лю Дун-бина (VIII в). и достиг бессмертия.

31 Два гения Хэ-хэ – мальчики-близнецы из свиты бога Богатства, символизирующие мир и согласие.

32 По поверьям, небожители, летающие по воздуху, могут, стоя на таких колесах, быстро преодолевать большие пространства.

33 Красное дитятко – злой бесенок, порожденный одной из кровожадных ведьм Лоча, укрощенный царем обезьян Сунь У-куном, а затем ставший спутником и служкой богини Милосердия Гуаньинь.

34 Золотой отрок – небесный прислужник богов.

35 Синяя дева – богиня Инея и Снега даосского пантеона.

36 Яшмовая дева – фея-прислужница Си Ван Му и Дун Ван Гуна.

37 Сюаньнюй – «сокровенная дева» с девятых небес, дочь неба, которая, по преданию, была послана на землю в помощь легендарному императору Хуан-ди в его борьбе с Чи Ю, посягнувшим на престол. В более поздних легендах она отождествляется с буддийской богиней Маричи – воплощением света.

38 Небесная ткачиха – дух звезды альфы из созвездия Лиры. Существует легенда о том, что Ткачиха, дочь Небесного владыки, жила на звезде, находящейся к востоку от Небесной реки (Млечного Пути), где она ткала облака – одеяния неба. Выйдя замуж за Пастуха (духа звезд бета и гамма созвездия Аквила, расположенных к западу от Млечного Пути), она стала нерадиво относиться к своему делу, за что Небесный владыка разлучил ее с мужем и разрешил ей встречаться с ним лишь один раз в год – в седьмую ночь седьмой луны на Небесной реке.

39 Магу – фея, богиня-покровительница рукоделия.

40 Чан Э – как гласит китайская легенда, была женой Хоу И, знаменитого стрелка, жившего в глубокой древности. Когда на небе вдруг сразу появилось десять солнц, что грозило спалить всю землю, Хоу И по приказу легендарного императора Яо (годы царствования 2356–2256 до н. э.) меткими стрелами сбил девять солнц и таким образом спас землю. В награду богиня Си Ван Му подарила стрелку снадобье, дающее бессмертие. Чан Э украла у мужа это снадобье и сбежала на Луну. Там она стала богиней и поселилась в Лунном дворце, перед которым лунный заяц толчет для нее в ступе порошок для пилюль бессмертия.

41 Божественный персик – плод мифического дерева, растущего на берегу Яшмового пруда в сказочных садах богини Си Ван Му, находящихся на отрогах горы Куньлунь. Вкусившие этот плод становятся бессмертными.

42 Золотая матушка, или Золотая мать, – одно из названий богини Си Ван Му.

43 Дань-фэн – букв. «красный феникс».

44 Цин-луань – в переводе «синий луань» (см. луань).

45 Луань (или люань) – сказочная птица с разноцветным оперением, в котором преобладает синий цвет. Иногда считается птенцом феникса.

46 Лунная сестра – речь идет о богине Луны – Чан Э.

47 Верховный владыка, или Небесный царь (Шан-ди, или Тянь-ди), – по древнекитайским верованиям, верховное божество, отождествляемое с Яшмовым владыкой даосского пантеона.

48 Обитательница Лунного дворца – речь идет о Чан Э.

49 В Китае начало года, Новый год совпадает с «началом весны» (как называется один из двадцати четырех сезонов, на которые делится китайский сельскохозяйственный год) и приходится на разные дни между концом января и концом февраля по нашему календарю.

50 Сливовый перевал – горная цепь Мэйлин, иначе Дасоулин, на границе нынешних провинций Цзянси и Гуандун.

51 Цветы, выращенные искусственно, путем подогревания. Названы танскими по одинаковому звучанию названия династии Тан со словом «подогревать» (по-китайски «тан»).

52 Яшмовый владыка – верховное божество даосского пантеона.

53 «Малая весна» – десятый месяц по лунному календарю.

54 Добыть чудодейственный эликсир бессмертия – намек на то, что Чан Э украла у мужа пилюлю бессмертия.

55 Лунный дворец (в буквальном переводе, «холодный просторный дворец») – дворец на Луне, в котором, по легенде, живет Чан Э и лунный заяц толчет в ступе снадобья для обретения бессмертия.

56 Владыка «четырех морей и девяти областей» – в древности Китай делился на девять областей и считался расположенным между четырьмя морями, поэтому китайский император образно именовался владыкой четырех морей и девяти областей.

57 Инь и ян – две противоположные космические силы в древней китайской натурфилософии, борьба которых обусловливает всякое развитие в природе. Инь – это пассивная, отрицательная сила Тьмы, женское начало. Ян – активная, положительная сила Света, мужское начало.

58 Сойду в мир суеты – то есть возрожусь в человеческом облике на Земле.

59 Безбрежное море страданий – по буддийским представлениям, всякая жизнь есть страдание. Единственное спасение от страданий заключается в достижении нирваны – буквально: «угасания» – путем постепенного нравственного самоусовершенствования личности в длинной цепи перерождений в разных мирах.

60 Ткачиха – см. Небесная Ткачиха.

61 Небесные дни – речь идет об одном дне небожителей, равном по продолжительности одному году на Земле.

62 Парные стихи – широко распространены в Китае. Каждый из них представляет собой поэтическое выражение, написанное ритмической прозой или стихами. Второй стих по своему содержанию является логическим дополнением или противопоставлением к первому и пишется в ритмическом и синтаксическом соответствии с первым. Такие стихи могут быть самыми различными по своему содержанию: воспевание природы, женской красоты, достоинств человека. Это могут быть и афоризмы, и благопожелания, и, наконец, простая реклама. Такими надписями украшают комнаты, колонны, здания, двери, ворота и т. д.

63 В Китае принято пить подогретое вино.

64 Шахматы – речь идет о «вэйци» – китайских «облавных шахматах», сложной игре с большим количеством фигур. При игре на выпивку каждое окружение может служить предлогом для того, чтобы заставить проигравшего выпить.

65 Играть на выпивку – в Китае при игре на выпивку пьет не выигравший, а проигравший.

66 Воззвание – речь идет об историческом документе, написанном в 684 г. Сюй Цзин-е и Ло Бинь-ваном. Воззвание призывало к восстанию и свержению вдовствующей императрицы Ухоу, узурпировавшей в 684 г. императорскую власть.

67 Инский князь – см. Сюй Цзи и Сюй Цзин-е.

68 Сюй Цзин-е – собственно Ли Цзин-е, внук Сюй Цзи. В 684 г. он возглавлял восстание обиженных императрицей Ухоу сторонников дома Тан и вместе с Ло Бинь-ваном написал воззвание о походе против Ухоу. В том же году войска Сюй Цзин-е были разбиты посланными против него частями полководца Ли Сяо-и, а сам Сюй Цзин-е был предательски убит. Сюй Цзин-е, как и его дед, носил царскую фамилию Ли, но как повстанец по распоряжению Ухоу был лишен этой фамилии (см. Сюй Цзи).

69 Ухоу – букв. «императрица У». Императрица У по имени Чжао с 637 г. до самой смерти танского императора Тайцзуна (годы царствования 627–649) была его фавориткой, а затем стала фавориткой его сына, императора Гаоцзуна (годы царствования 650–683). В 655 г. Гаоцзун отстранил свою супругу Ван-ши и взял себе в жены У Чжао, которая таким образом стала императрицей. После смерти Гаоцзуна и краткого, длившегося всего около двух месяцев, царствования его сына, императора Чжунцзуна, вдовствующая императрица отстранила его от власти и сослала в провинцию, а сама в 684 г. взошла на престол под именем Цзэтянь, что значит «Сообразующаяся с небом». Переменив название династии Тан на Чжоу, она царствовала до 705 г., когда восстание военачальников вернуло на престол императора Чжунцзуна. Вскоре после этого Ухоу умерла.

70 Ло Бинь-ван – поэт Танской эпохи. Вместе с Сюй Цзин-е составил воззвание о походе против Ухоу и участвовал в восстании против нее. В 684 г. восстание было подавлено, и Ло Бинь-ван был заключен в тюрьму.

71 То есть играть просто для времяпрепровождения, без всяких условий, ни на вино (см. играть на выпивку), ни на деньги.

72 Старец-небожитель Наньцзи – божество созвездия Южного Креста; по повериям, старец Наньцзи дарует людям долголетие.

73 И Цю – знаменитый в древности игрок в шахматы, упоминаемый Мэн-цзы.

74 Мэн-цзы (букв. «учитель Мэн») – 1) древний китайский мыслитель, последователь конфуцианской школы, живший в IV–III вв. до н. э. (он же Мэн Кэ); 2) название одной из четырех книг так называемого конфуцианского «Четверокнижия»; в ней Мэн-цзы, развивая учение Конфуция, излагает принципы устройства государства и управления им.

75 Танский император – император династии Тан.

76 Чжунцзун – император Танской династии. Вступил на престол в 684 г., но в этом же году был отстранен от правления вдовствующей императрицей Ухоу и сослан в Фанчжоу. Воспользовавшись восстанием против Ухоу, Чжунцзун в 705 г. вернулся на престол и царствовал до 710 г.

77 У, по имени Чжао – см. Ухоу.

78 Тайцзу и Тайцзун – имеются в виду императоры династии Тан – Гаоцзу и его сын Тайцзун. Основателем Танской династии был Ли Юань, военный губернатор провинции Шаньси при суйском императоре Ян-ди. Он был послан с войсками против племени туцюе, но с помощью своего сына Ли Ши-мина, впоследствии царствовавшего под именем Тайцзуна, сумел заключить союз с вождем этого племени и свергнул Ян-ди. Лю Юань под именем императора Гаоцзу правил (618–626) лишь небольшой частью страны, а объединить весь Китай удалось лишь Тайцзуну (627–649).

79 Ян-ди – второй и фактически последний император династии Суй, царствовавший с 605 по 617 г. Ян-ди вступил на престол, отравив своего отца, императора Вэнь-ди. Во время своего царствования Ян-ди предавался пьянству и разврату. Ведя бесконечные войны, он изнурял своих подданных непосильным трудом и тяжелыми повинностями. Был убит заговорщиками. После его смерти в течение года номинально царствовал его сын Гун-ди, но фактически власть перешла к одному из военных наместников Ли Юаню, основавшему в 618 г. новую династию Тан.

80 Повеление неба – по древним китайским представлениям, государь правил страной по повелению неба. Если правление государя было не добродетельно, если он управлял не согласно с волей неба и отступал от правил мудрейших правителей древности, легендарных Яо, Шуня и Юя, то против него можно было восстать и даже низвергнуть его. Однако лишение государя престола считалось допустимым, если оно осуществлялось придворной знатью, якобы получавшей на это повеление неба, а не простым народом. Именно таким повелением неба и объяснялось низвержение основателями Танской династии далеко не добродетельного императора Ян-ди, известного своим пьянством, развратом и жестокостью.

81 Тан – династия, основанная в 618 г. восставшим против суйского императора Ян-ди полководцем Ли Юанем и его сыном Ли Ши-мином, известными в истории как императоры Гаоцзу и Тайцзун. Династия эта царствовала в Китае до 908 г. Расцвет во всех областях, наблюдавшийся в Китае в первую половину царствования этой династии, с середины VIII столетия сменился политическим и экономическим упадком, закончившимся длительной крестьянской войной и распадением империи на ряд самостоятельных владений.

82 Ад – по распространенным буддийским представлениям, ад состоит из десяти отделов, возглавляемых адскими судьями, и является временным чистилищем. Души живых существ после их смерти на земле подлежат в преисподней суду владыки ада. Взвешивая их добрые и злые дела, он определяет для них наказание в одном из отделов ада. Отбыв наказание, души потом снова перерождаются в одном из шести царств живых существ на земле. Для неисправимых грешников существует вечный ад – Аби.

83 Глава рода Ян – имеется в виду император династии Суй Ян-ди.

84 Перерождения – по буддийским представлениям, живые существа, в зависимости от добрых или злых деяний, совершенных ими в жизни, после смерти перерождаются в одном из шести царств, на которые делится мир живых существ: царство небожителей, царство титанов, царство людей, царство животных, царство голодных духов и чистилище. После новой смерти следует новое перерождение и так до тех пор, пока, в результате морального самоусовершенствования, личность не освободится от всякой скверны, не сможет выйти из этого потока перерождений и не успокоится в нирване, т. е. в вечном блаженстве.

85 Счастливый день – по народным повериям, для любого предприятия – будь то начало сельскохозяйственных работ или открытие торговли, заключение брака или какая-нибудь поездка – бывают счастливые и несчастливые дни. В каждом случае эти дни определялись гаданием или узнавались по лунному календарю, в котором такие дни всегда указывались.

86 Железное дерево – вид пальмы с очень твердой древесиной.

87 Князь Лулинский – Лулин в современной провинции Цзянси.

88 Фанчжоу (ныне Фансянь) – город в провинции Хубэй.

89 Чжоу – 1) название, присвоенное императрицей Ухоу с 684 по 705 г. своей династии; отсюда и царствующий род Ухоу стал именоваться «домом Чжоу»; 2) древняя династия, правившая в Китае с 1122 по 247 г. до н. э.

90 Девиз – со времени Ханьской династии (208 г. до н. э. – 220 г. н. э). по 1911 г. годы царствования каждого императора обозначались определенным девизом. Имя самого императора воспрещалось не только произносить, но и писать, а годы его царствования обозначались при помощи слов, служащих как бы девизом его правления. Иногда на протяжении царствования того или иного правителя, в зависимости от политической ситуации или по другим причинам, такой девиз менялся несколько раз.

91 Девиз правления – принятое в китайской политике символическое выражение, обозначающее период правления императора. При избрании на престол император принимает девиз, означающий некоторый благой принцип.

92 «Гуанчжай» – озарить всю Поднебесную, подобно солнцу (кит.). «Сышэн» – мифологическое божество неба (кит.).

93 Сюй Цзи, или Сюй Ши-цзи, – дед Сюй Цзин-е (см)., одного из героев данного романа; был участником походов против тюркских племен во времена танских императоров Гаоцзу и Тайцзуна, в честь которых принял фамилию Ли (фамилия Танского императорского дома), и стал именоваться Ли Цзи. Ли Цзи воевал против Кореи в 668 г., покорил ее, захватив столицу, за что императором Тайцзуном был награжден титулом Ин-го гуна – князя страны Ин. Когда его внук Сюй Цзин-е в 684 г. восстал против императрицы Ухоу, последняя посмертно лишила Ли Цзи фамилии Ли, княжеского титула, велела раскопать его могилу и разрубить на куски его гроб.

94 Ли Сяо-и – военачальник, подавивший в 684 г. по приказу императрицы Ухоу мятеж Сюй Цзин-е. Умер в 687 г.

95 Вэй Сы-вэнь и Се Чжун-чжан – исторические лица, участники заговора Сюй Цзин-е против Ухоу. Первый рекомендовал переправиться через реку Хуайхэ, ударить на север и, присоединив к себе войска из Шаньдуна, идти прямо на столицу Лоян. Второй советовал переправиться через Янцзы, захватить Чанчжоу и Жуаньчжоу и устроить себе базу на южном берегу реки Янцзы.

96 Лунъю – букв. «направо, на запад от гор Луншань», одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя часть территории современных провинций Ганьсу и Синьцзян.

97 Хуайнань – букв. «к югу от реки Хуай», одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя часть территории современной провинции Хубэй, расположенную к северу от реки Янцзы и востоку от реки Ханьшуй, и части территорий провинций Цзянсу и Аньхуэй, расположенные к северу от реки Янцзы и к югу от реки Хуай.

98 Хэдун – букв. «к востоку от реки (Хуанхэ)», одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя западную часть современной провинции Шаньси.

99 Тан Чжи-ци, Ду Цю-жэнь – исторические лица, придворные периода Тан, лишенные императрицей Ухоу должностей и доходов, в 684 г. н. э. принявшие участие в заговоре Сюй Цзин-е.

100 Чанъань – современный Сиань, главный город провинции Шаньси, на протяжении многих веков был столицей Китая.

101 Стихия воды – одна из пяти стихий, или элементов (огонь, вода, металл, дерево и земля), лежащих в основе китайской натурфилософии. Этим пяти стихиям соответствуют пять стран света (север, юг, восток, запад и центр) и пять планет, известных древней китайской астрономии и астрологии (Венера, Юпитер, Меркурий, Марс и Сатурн). Этим пяти стихиям попарно соответствуют десять «небесных пней» десятичного цикла; они же якобы оказывают влияние на атмосферные явления (дождь, вёдро, жара, холод и ветер) и т. д. и т. п. Пять стихий играют огромную роль в гадании и геомантии.

102 Юян – район в современной провинции Сычуань.

103 Ю-шуй – название заставы, пишется иероглифом «ю» (винный сосуд), входящим в название района Юян, и иероглифом «шуй» (жидкость, вода). К стихии воды относится в китайской натурфилософии север, со стороны которого эта застава прикрывала Чанъань. Если из обоих этих иероглифов составить один, поставив иероглиф «ю» справа, а «шуй» слева, то получится новый иероглиф со значением «вино». Таким образом, название заставы Ю-шуй намекает на пьянство – порок, от которого гибнут воины, попавшие в заколдованный укрепленный лагерь, построенный у этой заставы (см. главу 98).

104 Башу – название древнего владения, находившегося в пределах современной провинции Сычуань.

105 Ба-дао – название заставы пишется иероглифом «ба», входящим в название местности Башу, и иероглифом «дао» – «меч». Если эти два иероглифа соединить в один, поставив сверху «дао», а под ним «ба», получается иероглиф «сэ», обозначающий «разврат», «распутство». Таким образом, название заставы намекает на тот порок, который приводит к гибели воинов, попавших в заколдованный укрепленный лагерь, построенный у этой заставы (см. главу 98).

106 Цзыбэй – название вида раковины.

107 Му-бэй – название восточной заставы пишется иероглифами «му» – дерево (в данном случае элемент дерева, к которому, по китайской натурфилософии, относится восток) и «бэй» – раковина.

108 Посмертное имя, или храмовое имя, пишется на поминальной табличке и всегда употребляется при упоминании покойного вместо его прижизненного имени.

109 Цай – иероглиф, в начертании которого на одну черту меньше, чем в иероглифе «му» – дерево. Название заставы Цай-бэй пишется иероглифами «цай» и «бэй». Если оба эти иероглифа соединить, поставив иероглиф «цай» слева, а «бэй» справа, получится новый иероглиф со значением «богатство». Таким образом, само название заставы Цай-бэй намекает на стремление к богатству, на алчность и жадность, т. е. на те пороки, от которых гибнут воины, попадающие в заколдованный укрепленный лагерь, построенный у этой заставы (см. главу 98).

110 Цай-бэй – см. Цай.

111 У-хо – название заставы (У-хо – букв. «нет огня»), в то же время здесь игра иероглифов, так как из двух иероглифов, входящих в название заставы, можно составить новый иероглиф, имеющий значение «гнев». Таким образом, название заставы намекает на тот порок, от которого гибнут воины, попадающие в заколдованный укрепленный лагерь, построенный у этой заставы (см. главу 98).

112 Тайшань – самая высокая гора в нынешней провинции Шаньдун, одна из пяти священных гор Китая. Выражение «прочный, как Тайшань» применяется гиперболически.

113 Царевна Тайпин – одна из двух дочерей императора Чжунцзуна. Царевна принимала участие в заговоре Ли Лун-цзи, будущего императора Минхуана (Сюаньцзуна), возведшего на трон ее брата Ли Даня под именем императора Жуйцзуна (годы царствования 710–712). В 712 г., когда Минхуан стал императором (годы царствования 712–755), он повелел убить царевну за интриги против него.

114 Шангуань Вар (VII–VIII вв.) – одна из придворных девиц, фаворитка императрицы Ухоу. Императрица часто прибегала к советам Шангуань Вар, которая славилась большим умом и литературным дарованием.

115 Зимняя слива – особый вид сливы, растущий в некоторых районах Китая.

116 Цюньфанпу – дворцовый парк в Чанъани.

117 Шанлиньюань, или Шанъюань, – дворцовый парк в Чанъани, названный по имени знаменитых охотничьих угодий императора Шихуана.

118 «Список несравненных» – книга, написанная в XVIII в. Цзинь Гу-ляном, в которой он дает биографии сорока «несравненных» людей, живших в Китае в разные времена, начиная со II в. до н. э. по конец XIII столетия. Цзинь Гу-лян включил в этот список и государыню Ухоу как единственную в китайской истории женщину, занимавшую престол.

119 Ли – мера длины, равная примерно 500 м.

120 Божество Земли парка Шанлиньюань – в китайском пантеоне наряду с божеством Земли как планеты и божеством Земли всей территории страны существуют еще и местные божества, духи – покровители того или иного места.

121 Час «чэн» – время с 7 до 9 часов утра.

122 Час «сы» – время с 9 до 11 часов утра.

123 «Шесть вкусовых ощущений» – сладкий, кислый, соленый, горький, острый, пресный.

124 «Торопить расцвет цветов ударами в барабан» – бить в барабаны и любоваться распускающимися от вибрации воздуха бутонами цветов – одно из развлечений собиравшихся весной за вином любителей природы и искусств. Обычай этот идет якобы от времен танского императора Сюаньцзуна, который, увидев однажды, что абрикосовые деревья покрылись бутонами, встал под этими деревьями и начал напевать арию, отбивая такт в барабан. Посмотрев снова на бутоны, он увидел, что от вибрации воздуха цветы стали распускаться.

125 Чжулань – название растения из семейства хризантемовых.

126 Жуйсян – пахучий волчеягодник.

127 Ланьцзюй – цветок из семейства хризантемовых.

128 У Цзэтянь – см. Ухоу.

129 Лоян – город в провинции Хэнань, одна из двух столиц Танской империи, так называемая «Восточная столица».

130 Дань – 1) мера объема, равная примерно 103,5 л; 2) мера веса, равная примерно 60 кг.

131 Чудесный гриб – по-китайски «личжи». Вера в его чудодейственное свойство – делать бессмертными тех, кто его вкусит, – возникла в Китае еще в IV в. до н. э.

132 Ложу – растение из семейства тростниковых.

133 Циннан – название цветка. В переводе «синий мешок». Легенда, излагаемая в «Летописи династии Цзинь», гласит, что Го Пу, известный даосский комментатор и ученый, получил в молодости от своего учителя по имени Го Гуна зеленый мешок с книгами по медицине, гаданию, астрономии и другим отраслям наук, из которых он и почерпнул свои обширные знания. Поэтому Шангуань Вар и считает, что цветение циннан предвещает расцвет культуры, просвещения.

134 Жуйшэн – растение из семейства нарциссов.

135 Маньтоло – название растения, из которого добывается дурман.

136 Во времена древних императоров – подразумевается мифический период царствования трех легендарных императоров Яо (годы царствования 2356–2258 до н. э.), Шуня (2255–2208 до н. э.) и Юя (2205–2198 до н. э.). Этот период относился конфуцианской исторической традицией к «золотому веку», а сами императоры почитались как образцовые, мудрые, добродетельные правители.

137 Шестидесятилетний цикл – летосчисление в Китае издавна велось по шестидесятилетним циклам вращения Луны и других светил вокруг Земли. Шестидесятилетний цикл образуется из комбинации десяти циклических знаков – так называемых небесных пней (цзя, и, бин, дин, у, цзи, кэн, синь, жэнь, куй), с двенадцатью другими циклическими знаками – так называемыми земными ветвями (цзы, чоу, инь, мао, чэнь, сы, у, вэй, шэнь, ю, сюй, хай). Уже с глубокой древности эти же циклические знаки употреблялись для обозначения дней месяца. Циклические знаки играют большую роль в гадании и геомантии, так как десять «небесных пней» связываются попарно с пятью элементами, или стихиями, китайской натурфилософии (дерево, огонь, земля, металл и вода), а каждой «земной ветви» соответствует по одному животному из двенадцати знаков зодиака (крыса, бык, тигр, заяц, дракон, змея, лошадь, баран, обезьяна, петух, собака и свинья). Эти же двенадцать знаков употребляются для названия двухчасовых отрезков времени суток (например, цзы – время от одиннадцати часов вечера до часу ночи, чоу – от часу до трех часов ночи) и для обозначения двенадцати румбов на китайском компасе.

138 Кидани – народность тунгутского племени, жившая у северо-восточных границ Китая танского периода.

139 «Летопись династии Цзинь» – история династии Цзинь (265–420), составленная в царствование второго танского императора Тайцзуна (627–649) при его непосредственном участии.

140 Го Гун – см. циннан.

141 Учение о светлом и темном началах – см. инь и ян.

142 Учение о четных и нечетных числах – по китайской натурфилософии, четные числа соответствуют силе инь – темному (женскому) началу в природе, а нечетные – силе ян – светлому (мужскому) началу.

143 «Восемь первейших» и «Восемь совершеннейших» талантов в древности служили своему добродетельному государю – по преданиям, «восемь первейших» – потомки легендарного императора Гаосиня (годы царствования 2435–2366 до н. э.) вместе с «восемью совершеннейшими» – потомками легендарного императора Гаояна (годы царствования 2513–2436 до н. э.) верно служили императору Шуню, который, так же как мифические императоры Яо и Юй, причислялся конфуцианской традицией к добродетельным правителям древнейшего Китая.

144 Дунхай – уезд у устья реки Янцзыцзян в современной провинции Цзянсу.

145 Шуян – в нынешней провинции Цзянсу.

146 Цзяньнань – букв. «к югу от (гор) Цзянь(гэ)» – одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя часть территории современной провинции Сычуань к северу от реки Янцзы и к югу от гор Цзяньгэ и южную часть провинции Ганьсу.

147 Высунуть язык – жест удивления; высунуть язык не считалось неприличным.

148 Линнань – букв. «К югу от перевала» – одна из 10 областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Эта область включала в себя современные провинции Гуандун, Гуанси и часть Аннама.

149 Десять областей – имеется в виду Китай, который при Танской династии делился на десять областей.

150 Гуаньнэй – букв. «Внутри застав», одна из десяти областей, на которые делился Китай при Танской династии. Включала в себя части территорий современных провинций Шэньси (к северу от горы Чжуннань), Ганьсу (к востоку от горы Луншань) и Нинся.

151 Хэнань – букв. «к югу от реки (Хуанхэ)», одна из десяти областей, на которые делился Китай при Танской династии. Включала в себя территорию современных провинций Хэнань и Шаньдун.

152 Хэбэй – букв. «к северу от реки (Хуанхэ)», одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя территорию современной провинции Хэбэй и восточную часть провинции Шаньси.

153 Шаньнань – букв. «к югу от гор (Чжуннань)», одна из десяти областей, на которые делился Китай при Танской династии. Включала в себя территорию современных провинций Хубэй к северу от реки Янцзы и к западу от реки Ханьшуй, Шаньси к югу от гор Чжуннань, Хэнани к югу от гор Бэйлин и часть Сычуани к югу от реки Янцзы и востоку от гор Цзяньгэ.

154 Цзяннань – букв. «к югу от реки (Янцзы)», одна из десяти областей, на которые делился Китай во времена Танской династии. Включала в себя современные провинции Чжэцзян, Фуцзян, Цзянси, Хунань, расположенные к югу от Янцзы части провинций Цзянсу, Аньхуэй и Хубэй, юго-восточную часть провинции Сычуань и северо-восточную часть провинции Гуйчжоу.

155 Цзюйжэнь – вторая ученая степень в Старом Китае (см. экзамены).

156 Небесный царь – см. Верховный владыка.

157 Девятикратно переплавленная киноварь – киноварь – философский камень китайского алхимика; из девятикратно переплавленной с другими веществами киновари якобы получается чудесное снадобье, дающее бессмертие.

158 Хэюань – уезд в современной провинции Гуандун.

159 Сюцай – помимо обозначения этим словом первой ученой степени (см. экзамены), сюцаями (то есть «талантливыми») также иногда называли людей начитанных, хорошо знакомых с классической литературой, но не обязательно выдержавших первые экзамены.

160 Хайфэн – область, ныне уезд в провинции Гуандун.

161 Сюньчжоу – ныне уезд Лунчуань в современной провинции Гуандун.

162 Цин – мера площади, равная 6,15 га.

163 Экзамены – система государственных экзаменов, прохождение которых давало право на получение должности чиновника в государственном аппарате, была введена в Китае в 121 г. н. э. и просуществовала с перерывами вплоть до 1905 г. Экзамены эти были трехстепенными. Экзамен на первую степень – сюцай – происходил в уездном городе, на вторую степень – цзюйжэнь – в области, экзамены на высшую степень – цзиньши – устраивались раз в три года в столице. Выдержавшие этот экзамен по первому разряду получали звание «чжуанъюань» и зачислялись в придворную Палату ученых – Ханьлинь-юань (см. ханьлинь). Для успешного прохождения экзаменов надо было хорошо знать классические книги (см. шесть канонов и «Четверокнижие») и обладать исключительной памятью, так как основным требованием, предъявляемым на экзамене, было умение написать сочинение на заданную тему, в качестве которой предлагалась цитата из классических книг. Сочинение должно было быть написано изящным слогом и каллиграфическим почерком, абитуриент обязан был проявить знание поэзии и классических книг. В 42-й главе романа приводится указ об аналогичных экзаменах для женщин. Звания, которыми императрица Ухоу награждает выдержавших экзамены девиц, соответствуют тем званиям, которые существовали для мужчин. Так, звание «сю-нюй», которое девицы получали после прохождения экзамена в уезде, соответствует мужскому званию «сюцай», «шу-нюй» – званию «цзюйжэнь», «цайнюй» – «цзиньши».

164 Таньхуа – букв. «собиратель цветов», эпитет, прилагавшийся к лицу, выдержавшему экзамен на степень цзиньши третьим по списку.

165 «Хундао» – девиз последнего года царствования танского императора Гаоцзуна – 683 г.

166 Лан – слиток серебра, служивший с давних времен весовой денежной единицей, равной примерно 24 унциям или 720 с лишним граммам.

167 Семь чувств и шесть страстей – буддисты относят к семи чувствам радость, гнев, печаль, страх, любовь, ненависть и вожделение; к шести страстям – плотское влечение, возникающее под влиянием цвета, формы, осанки, речи, мягкости и внешности.

168 Бессмертный старец Гэ – Гэ Хун (IV в. н. э.)., один из известных даосских алхимиков. Считается, что он достиг бессмертия, восьмидесяти лет от роду покинул землю и стал небожителем.

169 «Лезть на дерево, чтобы поймать рыбу» – цитата из книги Мэн-цзы, образно о бессмысленном занятии.

170 «Старик потерял лошадь, как знать – не к добру ли это?!» – в книге «Хуайнань-цзы», составленной во II в. до н. э. даосским мыслителем и писателем Лю Анем, есть басня, в которой рассказывается о том, что, когда у некоего старика пропала лошадь и его сосед выразил ему по этому поводу свое сочувствие, старик сказал: «Как знать, может быть это и к счастью!» И действительно, пропавшая лошадь вернулась, приведя с собой много хороших коней.

171 Пинъюань – уезд в современной провинции Шаньдун.

172 Дэчжоу – область в современной провинции Шаньдун.

173 Прописи – образцы китайского каллиграфического письма, служившие наглядным пособием для выработки красивого почерка. Умение красиво писать иероглифы является одним из критериев для характеристики грамотного и культурного человека. В Китае был чрезвычайно развит культ иероглифики. Поэт и художник в Старом Китае в то же самое время, как правило, был и искусным каллиграфом. Веера, коробочки и прочие вещи с надписью известных каллиграфов рассматривались как необыкновенная ценность.

174 «Лишу» – упрощенная форма написания древних китайских письменных знаков, введенная чиновником Чэн Мяо во II в. до н. э.

175 Кремневое ружье с фитилем – во времена Танской династии (618–906), к которой автор относит действие романа, огнестрельного оружия в Китае не было. Первое, бамбуковое, огнестрельное ружье появилось в 1259 г., так что упоминание в тексте «кремневого ружья с фитилем» является явным анахронизмом.

176 До Цзю гун – в переводе «девятый господин (по фамилии) До».

177 Цзю гун – Линь Чжи-ян, обращаясь к До Цзю гуну, называет его просто Цзю гун, отбрасывая его фамилию, как это принято в разговоре между родственниками, близкими друг другу и давно знакомыми людьми.

178 Янь-ди – он же Шэньнун.

179 Восточное море – часть Восточно-Китайского моря к югу от устья реки Янцзыцзян до Тайваньского пролива.

180 Жоучжи – название растения, корень которого по внешнему виду похож на человечка, сидящего верхом на коне.

181 Фацзюшань – гора в современной провинции Шаньси, отрог гор Тайганшань.

182 Дрозды-пересмешники не перелетают через реку Цзи – До Цзю гун имеет в виду предание, где говорится, что к северу от реки Цзи не найти ни одного гнезда дрозда-пересмешника. Река Цзи находится в провинции Хэнань.

183 Цунь – мера длины, равная 3,2 см.

184 Чи – мера длины, равная 32 см.

185 Сюань-ди – император Ханьской династии, царствовавший с 73 по 49 г. до н. э.

186 Способ даосов поститься – по легендам, многие даосские отшельники постились, питаясь камнями.

187 Цзинь – мера веса, равная примерно 600 г.

188 Каноны мудрецов – основные конфуцианские канонические книги (см. шесть канонов, а также девять канонов, «Четверокнижие»).

189 Линхай – уезд в современной провинции Чжэцзян.

190 Цзин-е – речь идет о Сюй Цзин-е.

191 Бинь-ван – речь идет о Ло Бинь-ване.

192 Загробная жизнь – по древним китайским представлениям, душа человека после его смерти раздваивается: одна часть души остается в теле умершего до полного разложения трупа, другая улетает в потусторонний мир, где она превращается в духа, который ведет загробную жизнь, во всем схожую с земной.

193 Сы-вэнь – речь идет о Вэй Сы-вэне.

194 Тай-бо (XIII в. до н. э.) – старший сын чжоуского удельного князя Тай-вана и дядя Вэнь-вана. Зная, что отец хотел передать княжеский престол Вэнь-вану, Тай-бо отказался от прав наследования, покинул родину и, уехав на юг, назвал себя Гоу У и продолжал вести праведный образ жизни. Второй слог этого имени («у») его потомки приняли в качестве фамилии. Герои романа, называя У Чжи-хэ и У Чжи-сяна потомками Тай-бо, выражают этим уважение к фамилии У.

195 Цзиньши – высшая ученая степень в Старом Китае (см. экзамены).

196 «Величественно и высоко одно только огромное небо, и только Поднебесную империю можно поставить рядом с ним» – цитата из канонической книги «Беседы и суждения».

197 Похороны – одним из основных элементов религии Китая с древнейших времен был культ предков, основанный на вере в то, что душа человека после смерти, продолжая жить в загробном мире, может вмешиваться в дела людей, в первую очередь в дела своих потомков и близких. Так как это вмешательство может быть и не только благоприятным, душу покойного старались всячески задобрить и умилостивить, чему служили захоронение в благоприятном месте (последнее определялось при помощи геомантии), до мелочей разработанный похоронный ритуал и заупокойный культ с регулярными жертвоприношениями душе покойного.

198 Геомантия – псевдонаучная система, по-китайски именуемая фэншуй (ветры и воды), трактующая об атмосферных и астральных влияниях сил инь и ян, пяти элементов, пяти планет, конфигурации земной поверхности и т. д. На основании этих данных гадатели-геоманты определяли пригодность или непригодность данного места для постройки жилого дома, храма, устройства могилы и т. п.

199 Фу Си – первый легендарный император Китая, царствовавший с 2852 по 2738 г. до н. э.

200 Вэнь-ван – отец основателя Чжоуской династии (1122–249 гг. до н. э.). У-вана, считался, по конфуцианской традиции, достойнейшим князем древности.

201 Кун-цзы – см. Конфуций.

202 «Пение фениксов» – образное выражение для удачного брака. История этого выражения такова: по легенде, в эпоху Чуньцю (VIII–V вв. до н. э.)., когда некий И-ши, собираясь выдать свою дочь замуж, гадал, будет ли этот брак удачным, ему выпал жребий «пение фениксов», указывавший якобы на счастливый брак.

203 «Совпадение» – по легенде, в эпоху Чуньцю (VIII–V вв. до н. э.)., когда некий Лу Хуань-гун в связи с предстоящим рождением сына гадал о судьбе сына и его потомства, ему выпал жребий «Совпадение». Так как впоследствии потомок этой семьи, Цзи Сунь-ши, стал одним из трех гегемонов, державших в своих руках власть в царстве Лу, то слово «Совпадение» стало употребляться в значении счастливой судьбы.

204 «Книга перемен» («Ицзин») – первая из основных конфуцианских канонических книг «Пятикнижия». Первоначальный ее текст относят к IX–VII вв. до н. э. На «Книге перемен» базируется древнекитайская натурфилософия и исчисление древнего китайского календаря.

205 Покупка животных и птиц, с тем чтобы выпустить их потом на волю – широко распространенный в Китае обычай, основанный на буддийском учении о перерождениях. Так как по этому учению и люди после смерти могут возродиться в виде любого животного, птицы или насекомого, то следует сострадательно относиться ко всему живому: ведь неизвестно – может быть, в данном существе возродился кто-либо из твоих покойных родственников или близких. Купить живое существо и дать ему свободу, так же как содержать в холе состарившееся животное до самой его естественной смерти, – доброе дело, которое тебе зачтется в загробной жизни.

206 «Долголетие и ранняя смерть предопределены» – цитата из канонической конфуцианской книги «Луньюй».

207 «Не иметь потомства – вот главное из трех проявлений непочтительности к родителям» – цитата из книги «Луньюй». Не иметь потомства непочтительно по отношению к родителям, так как после смерти сына, не имеющего потомства, уже некому будет приносить жертвы душам покойных предков. Буддийские же монахи, по правилам, должны соблюдать целибат.

208 «Летопись Чуньцю» – хроника событий, происходивших в уделе Лу, на родине Конфуция, охватывающая период с 722 по 481 г. до н. э. Составлена Конфуцием с позиций его этико-политического учения. «Летопись Чуньцю», положившая начало китайской традиционной историографии, входит в число канонических конфуцианских книг.

209 Ласточкины гнезда – одно из наиболее дорогих и изысканных китайских блюд, приготовляемое на крепком курином бульоне и имеющее легкий специфический запах рыбы. Обработанные для потребления в пищу, ласточкины гнезда похожи на мелкую вермишель.

210 Шэн – мера объема, равная примерно одному литру.

211 Заманят ее в храм или поведут на поклонение горам – чтобы устроить там свидание с посторонним мужчиной.

212 Зеленая косынка – так же как зеленый тюрбан или зеленая шляпа, символ рогоносца.

213 «Книга обрядов» («Лицзи») – одна из канонических конфуцианских книг, записанная учениками Конфуция, считавшими важнейшим моментом в его учении теорию «ли» (обряды, правила приличия и благопристойности), которая требовала строжайшего соблюдения должных отношений между людьми, например между отцом и сыном, старшими и младшими в семье, государем и подданным и т. д.

214 «Загробный город погибших от несправедливости» – один из отделов ада.

215 Шунь – легендарный император, правивший с 2255 по 2208 г. до н. э. Его отец, отдавая предпочтение своему младшему сыну, рожденному от второй жены, всеми способами старался погубить Шуня. Так, однажды он велел Шуню чистить колодец, а сам убрал лестницу, по которой тот спускался; в другой раз, велев Шуню перебирать зерно в амбаре, отец поджег амбар. Однако Шунь всегда чудесным образом спасался и не переставал относиться с любовью и уважением к отцу и мачехе. Таким проявлением сыновьего долга от обратил на себя внимание императора Яо, который выдал за него двух своих дочерей и привлек его к управлению страной. Потом Яо назначил его регентом, а затем, в обход своего негодного сына, передал ему бразды правления. Шунь царствовал до 2208 г. и передал престол Юю.

216 Минь-цзы – один из учеников Конфуция, почитается образцом почтительного сына. По преданию, в детстве его обижала мачеха и, одевая двух своих родных детей в парчовые одежды, заставляла Минь-цзы даже зимой ходить в рубище. Когда отец узнал об этом, он собрался было выгнать жену, но Минь-цзы вступился за нее, сказав: «Лучше пусть один сын страдает от холода, чем троих детей оставить без матери». С тех пор отношение мачехи к нему изменилось, и она его очень полюбила.

217 Шэнь Шэн – сын Сянь-гуна, князя удела Цзинь (одного из княжеств периода Чуньцю – VIII–V вв. до н. э.). Ли Цзи, фаворитка его отца, желая возвести на престол своего сына Сы Ци, оклеветала Шэнь Шэна перед отцом, уверив последнего, что сын собирается отравить его. Шэнь Шэн был сослан в изгнание и покончил с собой. Упоминая в «Летописи» о Шэнь Шэне как о сыне князя удела Цзинь, Конфуций подчеркивает тем самым, что князь не выполнил своего долга отца по отношению к сыну.

218 Бо Ци, или Инь Бо-Ци, – по старинной легенде, был оклеветан своей мачехой и изгнан отцом в глухие дебри, где он с тоски превратился в птицу-сорокопута.

219 Си Ши – знаменитая красавица, любимица князя удела Юе (V в. до н. э.). Существует предание о том, как князь Юе, потерпевший военное поражение от князя соседнего удела У, решил прибегнуть к хитрости и подослал к князю удела У свою возлюбленную Си Ши. Стратегия князя увенчалась успехом. Пленившись красотой Си Ши, князь удела У забросил государственные дела, предался праздным развлечениям, и вскоре его войска были разбиты князем удела Юе. Таким образом, красота Си Ши послужила причиной гибели целого княжества.

220 Ван Цян, или Ван Чжао-цзюнь, – одна из красавиц во дворце ханьского императора Юань-ди (48–33 гг. до н. э.). С именем Ван Чжао-цзюнь связана следующая легенда. Император Юань-ди, выбирая себе очередную подругу по портретам обитательниц своего гарема, никогда не звал в свою опочивальню Ван Чжао-цзюнь, так как придворный художник, не получив от нее, как от других девиц, взятки, изобразил ее уродливой. Ее же, как самую некрасивую, император отдал в жены вождю племени сюнну. О красоте Ван Чжао-цзюнь император узнал лишь на прощальной аудиенции, где он с первого взгляда влюбился в нее. Но договор был заключен, и Ван Чжао-цзюнь пришлось уехать на север к вождю племени сюнну, где она вскоре умерла, тоскуя по родине.

221 Цзо Цю-мин – автор известного комментария к «Летописи Чуньцю».

222 Хэ Шан-гун – легендарная личность, считается одним из патриархов даосизма, жил якобы в V в. до н. э.

223 Тао Хунь-цзин (452–536) – один из даосских мистиков-созерцателей, большую часть жизни проведший в отшельничестве в горах. Там его неоднократно навещал император Лянской династии У-ди (502–549), обращаясь к нему за советами.

224 Сюаньюань – страна, названа так по холму, близ которого она расположена. Согласно китайской историографии, в этой местности (ныне провинция Хэнань) родился и провел свою жизнь легендарный император Хуан-ди.

225 Палочки – две тонкие палочки из бамбука, слоновой кости или серебра, которыми китайцы пользуются во время еды. Обе палочки зажимаются между пальцами правой руки, и ими как щипцами достаются из блюда кусочки мелко накрошенной еды (мясо, лапша, рис и т. д.).

226 Чохи – старинные китайские медные монеты, имевшие в центре квадратное отверстие; для удобства их нанизывали на бечевку сотнями или тысячами.

227 Стрекотание сороки – по народному поверию, это предвещает счастье, удачу.

228 «Книга песен» («Шицзин») – вторая из канонических конфуцианских книг «Пятикнижия». Древнейшая книга китайской античной поэзии, содержащая свыше трехсот стихотворений и песен, в большинстве народных, а также придворных и ритуальных.

229 «Книга исторических деяний» («Шуцзин», или «Шаншу») – одна из канонических конфуцианских книг «Пятикнижия». Время ее составления неизвестно, но источники утверждают, что в VI в. до н. э. Конфуций ее правил. Книга эта повествует о героях легендарного периода китайской истории, рассматриваемого конфуцианством как «золотой век». В 213 г. до н. э. при сожжении конфуцианской литературы, произведенном по приказу циньского императора Шихуана (см)., ведшего ожесточенную идеологическую борьбу с конфуцианством, «Книга исторических деяний» погибла. Впоследствии, во времена ханьского императора Вэнь-ди (179–155 гг. до н. э.), как гласит легенда, нашелся глубокий старик Фу Шэн, девяноста с лишним лет от роду, помнивший всю «Книгу исторических деяний» наизусть. Внучка Фу Шэна, которая одна понимала шамкающую речь старца, со слов деда продиктовала эту книгу писцам, и таким образом текст книги был восстановлен.

230 Трепанги – род морских червей, водятся в морях, омывающих берега Дальнего Востока. Вареные трепанги считаются деликатесом.

231 см. «…собака потушила горящую траву, и лошадь сумела сбросить с себя поводья».

232 Намек на эпизод из легенды о Ян Бао (I в. н. э.)., прославленном своим милосердием. Ян Бао якобы спас сбитого коршуном птенца. Вылечив его, Ян Бао выпустил его на волю, и в ту же ночь птенец явился ему в виде одетого в желтое одеяние юноши и преподнес своему спасителю четыре яшмовых браслета. При этом он сказал: «Да будут ваши потомки такими же незапятнанными и чистыми, как эта яшма».

233 Южные и Северные династии – этот период охватывает IV–VI вв. н. э., когда Китай был раздроблен на ряд самостоятельных княжеств и на территории Китая одна за другой сменялись династии: на юге – китайские со столицей в Нанкине [династии Сун (420–479), Лян (502–556) и Чэнь (557–588)], на севере – чужеземные [северная Вэй (386–535), северная Ци (549–579) и северная Чжоу (557–583)].

234 Девять канонов – основной конфуцианский канон в составе девяти книг. Количество и порядок расположения книг канона неоднократно менялись. В девять канонов входили: «Книга перемен», «Книга исторических деяний», «Книга обрядов», «Летопись Чуньцю», «Луньюй», «Книга этикета и обрядов». Знание этих книг было обязательным условием для допущения к первым государственным экзаменам.

235 Чжуан-цзы, или Чжуан Чжоу (IV–III вв. до н. э.), – философ-поэт, выдающийся представитель древнего даосизма. Ему приписывается книга «Чжуан-цзы», известная также под именем «Наньхуацзин», в которой мистика и субъективный идеализм сочетаются с некоторыми элементами диалектического мышления. Книга наполнена остроумными баснями и притчами.

236 Гуаньинь – милосердный бодисатва («пуса») по имени Гуаньинь, чаще всего изображаемый в Китае в образе женщины. По буддийским представлениям, бодисатва – это существо, достигшее святости будды, но добровольно отказавшееся успокоиться в нирване для того, чтобы, продолжая перерождаться на земле, содействовать спасению живых существ. Культ милосердной богини Гуаньинь стал одним из самых распространенных в Китае.

237 Буддийские монахи бреют головы; им не полагается употреблять вино и мясо, и они должны соблюдать целибат.

238 Хань – династия, правившая в Китае с 206 г. до н. э. по 220 г. н. э. Правление династии Хань делится крестьянским восстанием «Краснобровых» на два периода: Западная, или Ранняя, Ханьская династия (со столицей в Чанъани) с 206 г. до н. э. по 25 г. н. э., и Восточная, или Поздняя, Ханьская династия (со столицей в Лояне) с 25 по 220 г. н. э.

239 Плешивый осел – распространенное ругательство по адресу буддийских монахов, основанное на том, что последние ходят с бритой головой.

240 «Заткнув себе уши, красть колокольчик» – ходячая поговорка, основанная на притче из «Хуайнань-цзы». Употребляется в смысле самообмана, самообольщения.

241 Ханьская империя – Китай во времена царствования династии Хань (206 г. до н. э. – 220 г. н. э.).

242 У-ди – здесь имеется в виду император Ханьской династии, царствовавший с 140 по 87 г. до н. э.

243 Дунфан Шо (II в. до н. э.) – ученый и государственный деятель, приближенный ханьского императора У-ди. Дунфан Шо отличался остроумием и обладал якобы магической силой.

244 Хуан-ди – легендарный император, правивший в Китае с 2697 по 2597 г. до н. э.

245 Мой щенок – уничижительно о собственном сыне. По правилам китайской вежливости обо всем, относящемся к первому лицу, было принято говорить уничижительно: моя глупая жена, мое скромное угощение, моя жалкая хижина; и наоборот, обо всем, относящемся ко второму лицу, говорилось с почтением: ваша уважаемая страна, ваша добродетельная супруга и т. д.

246 См. перерождения.

247 Паньгу – по китайской мифологии, творец мира. Сам Паньгу, чудовище с головой дракона и телом змеи, произошел из хаоса. После смерти Паньгу из частей его тела образовался мир: дыхание превратилось в ветер, левый глаз – в солнце, правый – в луну, из крови образовались реки, из бороды и волос – созвездия, из кожи и растительности на теле – травы и деревья, костный мозг превратился в жемчужины и драгоценные камни, зубы и кости – в металлы, пот – в дождь, а из паразитов, гнездившихся на его теле, произошел человеческий род.

248 Лук – не очень образованный Линь Чжи-ян принял древнее начертание иероглифа «свиток» за похожий на него иероглиф «лук».

249 См. счастливый день.

250 «В последний момент обнимать ноги Будды» – делать что-нибудь слишком поздно (вроде нашего «на охоту идти – собак кормить»).

251 «Летопись династии Хань» – излагает историю Ранней Ханьской династии (см. Хань) с 206 г. до н. э. по 8 г. н. э. Автором летописи был историк Бань Гу, придворный историограф императора Мин-ди (годы царствования 58–75), имевший доступ к императорским архивам. В связи с дворцовыми беспорядками он был заключен в тюрьму, где и умер в 92 г. н. э., так и не закончив свой труд. По поручению императора Хэ-ди (годы царствования 89–100) эту работу довела до конца ученая сестра покойного историка, талантливая Бань Чжао, вышедшая замуж за Цао Ши-шу и потому известная также еще как «почтенная Цао».

252 «Книга чжоуских обрядов» («Чжоули») – одна из конфуцианских канонических книг, в которой трактуется о совершенной системе управления при основании династии Чжоу (1122–249 гг. до н. э.). и предлагается идеальная система государственного устройства. Считается подделанной в I в. н. э. по указанию Ван Мана.

253 «Комментарии Цзо Цю-мина» («Цзо-чжуань») – книга комментариев к летописи Конфуция (см. «Летопись Чуньцю»). «Комментарии» написаны в V–IV вв. до н. э. Цзо Цюмином, точная дата жизни которого неизвестна.

254 «Книга этикета и обрядов» («Или») – одна из конфуцианских канонических книг, трактующая о совокупности обрядов и о морально-этическом облике добропорядочного человека.

255 «Эр-я» – древнейший китайский толковый словарь, составленный по тематическому принципу, в котором даны объяснения слов, встречающихся в классических книгах. Словарь этот причисляется к каноническим книгам.

256 См. шестидесятилетний цикл.

257 Тон (иероглифа) – в китайской письменности отдельный иероглиф, графически условно изображая понятие, соответствует моносиллабическому слову и произносится под определенным тоном. В северном, пекинском, наречии сейчас таких тонов, отличающихся по высоте звука, постепенному его повышению или понижению, четыре. Однако некоторые иероглифы могут читаться под разными тонами и дают тогда варианты изображаемых ими понятий-слов. Так, например, один и тот же иероглиф («сань», произносимый под 1-м тоном, значит «три», а под 4-м тоном – «трижды»; или иероглиф «шан» под 4-м тоном значит «верх», «поверху», «сверху», а произнесенный под 3-м тоном значит «подыматься», «подавать (вышестоящему лицу, например жалобу)». Некоторые иероглифы имеют несколько чтений, обозначающих различные слова. Например, один и тот же иероглиф может читаться «чжун» и значит тогда «тяжелый», «ценить», а в чтении «чун» значит «двойной», «повторять».

258 В Китае при иероглифической письменности способом «рассечения слогов» передавали звучание любого иероглифа с помощью двух других широко употребительных иероглифов, из которых первый указывал начальный звук, а второй – концовку слога. Например: т(а) + ан = тан.

259 Цзинь – династия, правившая в Китае с 265 по 420 г. н. э.

260 Чжэн Сюань (127–200 н. э.) – известен также под вторым именем Кан-чэн, один из наиболее видных конфуцианцев периода Хань, посвятивший всю свою жизнь изучению и комментированию классических текстов. Известны его комментарии на «Книгу песен», «Книгу чжоуских обрядов», «Книгу перемен» и ряд других канонических книг.

261 «Луньюй» – одна из книг «Четверокнижия», содержащая изречения Конфуция, беседы его с учениками и другими лицами, а также биографические сведения о самом Конфуции.

262 Янь Лу, или Янь Юань, или Янь-цзы, – был вместе со своим сыном Янь Хуэем учеником Конфуция.

263 Янь Юань – см. Янь Лу.

264 Конфуций – латинизированное европейскими миссионерами китайское «Кун фуцзы» – «Учитель Кун». Под этим именем известен Кун-цзы, Кун Цю, или Кун Чжун-ни (551–479 гг. до н. э.)., основатель древнекитайской этико-политической школы философов. Конфуцианство, развиваемое и пропагандируемое многочисленными учениками и последователями Конфуция, сыграло огромную роль в формировании и развитии китайской культуры и стало со времен династии Хань основной идеологией господствующих классов феодального Китая.

265 Чжэн Кан-чэн – см. Чжэн Сюань.

266 Сюй Шэнь – ученый-конфуцианец при дворе императора Сянь-ди (190–220 н. э.). Известен как автор древнейшего китайского словаря Шовэнь и комментариев на ряд классических книг.

267 Книга с изречениями Конфуция – см. костры Цинь Шихуана.

268 Цинь – династия, правившая в Китае с 248 по 209 г. до н. э.

269 Суй – династия, объединившая Китай в 589 г. Она просуществовала до 617 г., когда снова произошел распад страны.

270 Палиндром – стихотворение или отдельное предложение, читающееся одинаково с начала и с конца, например: «течет и нежен, нежен и течет» (Хлебников). Китайский язык дает значительно большие возможности для составления палиндромов, чем это имеет место в русском и европейских языках, и последние могут читаться и по горизонтали, и по вертикали, и по квадратам, и по диагонали, и по кругу и т. д. Так, например, палиндром Су Жо-лань, о котором идет речь в этой главе, состоит из 481 иероглифа, и количество стихотворных строк, получаемых при его чтении, определяется десятками сотен.

271 Су Жо-лань, или Су Хуэй (IV в. н. э.)., – первая составительница китайского стихотворного палиндрома. Как передает традиция, Су Жо-лань, тоскуя по мужу, сосланному на дальние границы, проводила часы за сочинением палиндрома, который она вышила на шелку и послала в подарок мужу. По другой версии, Доу Тао, муж Су Жо-лань, имел наложницу. Жо-лань не любила ее и часто из-за нее ссорилась с мужем. Когда Доу Тао был назначен на должность в другой город, он уехал туда со своей наложницей, а Жо-лань, отказавшись сопровождать мужа, осталась дома одна. Тоскуя в одиночестве, она вышила на шелку палиндром, в котором изливала свои чувства, и послала эти стихи мужу. Тронутый стихами жены, Доу Тао расстался с наложницей и помирился с Жо-лань.

272 Печатка – в Китае у многих имеется личная печатка из металла, камня или дерева с вырезанным на ней именем владельца.

273 Детские имена – в Китае нет общепринятых традиционных имен. Для имени подбирается одно или два слова, причем значение их либо символизирует счастье, либо говорит о цели жизни того человека, которому дается имя. Слова, входящие в состав имени, могут также обозначать определенные предметы, явления, чувства, качества и пр. (см. объяснения таких имен, как, например, Жо-хуа, Тан Ао, Хун-вэй). В китайском, в отличие от нашего языка, где имена могут быть как перед фамилией, так и после нее, имена стоят только после фамилии (так, например, Линь Чжи-ян: Линь – фамилия, Чжи-ян – имя; Тан Гуй-чэнь: Тан – фамилия, Гуй-чэнь – имя). В Старом Китае у одного человека могло быть несколько имен: одно – это «детское», или «молочное» (уменьшительное), имя, которое давалось человеку при рождении и сохранялось за ним до школьного возраста. Для детских имен, которые в то же время обычно являлись и именами ласкательными, подбирались чаще всего поэтические слова. В ряде случаев эти имена намекали на красоту ребенка, его отличительные качества, его таланты, а иногда служили намеком на какое-либо событие, сопутствовавшее его рождению. Иногда этим именем, как именем ласкательным, уменьшительным, могли называть человека впоследствии его близкие родственники и друзья. В дальнейшем за человеком сохранялось новое имя: или имя, которое ему давалось при поступлении в школу родителями либо, чаще всего, учителями, или имя, которое он получал от своего наставника или начальника при поступлении на службу.

274 Бэйхай – букв. «северное море».

275 Доу – мера веса и объема, равная десяти с лишним литрам.

276 Динлин – страна, названная по имени племени динлин, обитавшего в древности, как предполагается, на территории, расположенной в верховьях реки Енисей к югу от озера Байкал.

277 Сюаньни – фантастический лев, напоминающий тигра с темной шерстью; у него острые когти и клыки, опущенные уши, вздернутый нос, сверкающие глаза и громоподобный голос. Сюаньни – царь длинношерстых животных. Он любит дым и огонь, поэтому его изображают на крышках курильниц. Его изображения украшают также престолы будд, якобы для защиты будд от всяких бед.

278 Сушуан – сказочная зловещая птица, предвестник мора.

279 Си-няо – букв. «пичужка».

280 Пятый год правления императора, принявшего девиз «Юаньфэн» – 106 г. до н. э.

281 Чиновничье имя – имя, которое получает молодой чиновник от своего начальника при поступлении на службу (см. также детские имена).

Продолжение книги