На заре тысячелетия бесплатное чтение

Трудно сказать, когда все началось. Для меня точкой отсчета стала суббота 25 декабря 1999 года. Прекрасный морозный день. Прекрасный не потому, что пели птички и медленно падал снег, а от того, что это был последний день второй учебной четверти. Я по обыкновению опаздывал. В субботу невозможно приходить вовремя, даже ко второму уроку. В общем, я быстренько съел бутерброд, накинул пуховик, схватил рюкзак и побежал. В школу зашел со звонком. К счастью, в гардероб очереди не было. Быстро глянув номер кабинета в расписании 7 «В» класса, я помчался в 12-й. Это был урок истории. Я открыл дверь и с радостным видом произнес:

– Извините, можно войти?

Историк кинул на меня свой недовольный взгляд.

– А где «здравствуйте», Алексей?

– Доброго Вам утра!

Весь класс засмеялся.

– Проходи быстрее, и так мало времени.

Фраза «мало времени» часто звучала в этом кабинете.

– Сегодня наш последний урок, – продолжил историк.

– Потому что будет конец света? – выкрикнул мой недалекий одноклассник.

– В этой четверти и в этом календарном году! Еще будут глупые вопросы?

С задней парты оживились несколько сонных лиц.

– Олег Юрьевич, это насущные вопросы. Вдруг мы все умрем! Конец света же скоро.

– Вместо того чтобы говорить ерунду, лучше бы прочитал учебник. Кстати, раз уж начал отвечать, продолжай. Расскажи о главных реформах Петра Первого в начале восемнадцатого века.

Последовало мучительное невнятное бормотание, за которое только из жалости можно было поставить тройку.

Потом мы наблюдали за указкой, направляющей русскую армию в бой по истрепанной карте.

Ребята просили назвать оценки за четверть. Одни сидели в переживаниях – поставят им «хорошо» или «отлично», другие с величественным видом получали тройку. Мне, кстати, объявили пятерку.

За пару минут до звонка Олег Юрьевич отпустил нас с урока, и весь класс толпой побежал в спортзал. Никто не любит уроки физкультуры, но сегодня особенный случай. В спортзал привезли елку! Все захотели увидеть символ зимнего праздника. Я стоял к ней ближе всех со своим другом Андреем. Физрук выгнал набежавших зевак. Но не наш класс. У нас стоял урок физкультуры подряд с занятием по труду, а значит, нам надлежало украшать зал.

По обыкновению у пятнадцатиметровой ели были аккуратно спилены нижние объемные ветви, чтобы втащить ее в зал. Задача нашего класса была в том, чтобы одни вносили ветки с улицы, а другие присоединяли их обратно к елке. Всем желающим дали коловороты. Ими требовалось сверлить дырки в стволе и вставлять туда отпиленные ветви, да так, чтоб они не выпали. Я не хотел бегать на улицу, поэтому взял инструмент.

– Леха, хватит батрачить, пойдем глянем, чего остальные делают, – крикнул Андрей.

– Да подожди. Ствол, блин, крепкий. Никак не могу до середины пробурить.

– Сверло тупое, верняк! Давай пять минут перекурим.

Возражать я не стал, потому что четвертные оценки за физру и труды нам уже вывели. Мы бросили коловороты под елку и начали прохаживаться по залу. Кроме установки елки, была здесь и другая работа: развесить по стенам гирлянды, прицепить к потолку бумажные снежинки со звездами, а еще собрать декорации для концерта. Всем этим занимались и старшие классы, часть из которых находилась в зале.

Все же этот Новый год был особенным. И елка пышнее, чем всегда, и люди украшали зал усерднее. С двух лестниц на стену закрепляли большую раскрашенную цифру 2. Забавно, что ученики так старались ради двойки. Однако это было многообещающе. На носу новое тысячелетие как-никак!

Мои восторженные мысли прервал крик Ефимки. К нему опять начали приставать одноклассники с заводских окраин. Он был застенчивым, пугливым мальчиком. В четвертом классе, когда его вызвали к доске, а он не мог разделить число под взглядами насмешливых одноклассников, описался от страха. С тех пор его дразнили: «Ефимка-зассянка».

– Ефимка, съешь веточку, а то по морде ей получишь, – издевательски говорил одноклассник, тыча в лицо Ефима еловой веткой.

– Не надо, – тихо отвечал он и пятился к спортивной стенке.

– Давай, гони его, пусть лезет наверх! – кричали остальные.

– Лезь, зассянка, лезь! Только дождь нам не устрой.

Он стал подниматься по спортивной стенке, а они хлопали его по спине веткой. Один из ребят взял старую стеклянную елочную игрушку из коробки и бросил в Ефима. Он увернулся, и игрушка разбилась о стену. Из подсобки, где хранился спортивный инвентарь, вышел физрук.

– Что тут происходит? – громогласно спросил он.

– Антон Геннадьевич, они в меня кидаются, – жалобно сказал Ефим.

– Спускайся, пойдем ко мне, – теперь уже спокойно ответил физрук.

Антон Геннадьевич был пухлым и низким. Свисающие над губой усы делали его похожим на моржа. Его маленькие глазки через круглые очки казались еще меньше. Я недоумевал, как он вообще стал физруком. Однако в руках его была исполинская сила. Он поднимал огромные гири.

– Мелкие, вы тут долго прохлаждаться будете? – с лестницы спросил парень из десятого класса.

– Не, мы уже пошли ветки вставлять, – ответил Андрей.

Через час нас отпустили. Я должен был забрать слова для концерта в кабинете завуча. Мне доверили роль ведущего. Я – Скоморох, со мной – Арлекин. Но кто исполняет роль Арлекина, не сказали. У кабинета завуча я увидел Алену Евгеньеву. Встреча с ней стала для меня полной неожиданностью. В раннем детстве мы часто играли во дворе. Она приходила ко мне в гости. Однако мне еще не было и пяти, когда Алена перестала со мной видеться. Ей запретила мама. Но почему, Алена не объяснила. А потом мы с моей мамой переехали. С осени этого года я стал видеть Алену в коридорах. Она перешла из другой школы.

– Привет, а Анжелина Васильевна у себя? – робко спросил я.

– Она пока занята, разговаривает с кем-то по телефону. А ты тоже выступаешь?

– Да, я ведущий.

– И я вроде как.

Мы немного помолчали и дверь открылась.

– Проходите, ребята, – торопливо добродушным голосом произнесла завуч.

На ее столе была разбросана куча разных бумаг.

– Вы ведь у нас ведущие?

– Да, – ответил я, уверенный в роли Алены.

– Это вам, – из кучи бумаг она нашла несколько листов, соединенных скрепкой, и вручила нам.

– А когда репетировать будем? – спросила Алена, пролистывая страницы.

– В понедельник в три часа дня общая репетиция. Только не опаздывайте.

Алена кивнула и быстро удалилась. Я решил зайти в зал еще разок. Елку наполовину нарядили. Вокруг все суетились, а на стене рядом с цифрой 2 появились три нуля. У выхода на моем пути встал Антон Геннадьевич.

– Алексей, ты мини-лыжи вернуть собираешься или планируешь их разломать за каникулы?

– Я их принесу. Могу сейчас до дома сбегать.

– Нет, я ухожу скоро. Сегодня ведь суббота.

Он немного подумал, покручивая опущенные кончики усов.

– Ты знаешь, где я живу?

– Нет.

– Улица Спорта, 66. Приходи сегодня часам к шести.

– Хорошо.

– Ты запомнил? Спорта, 66, к шести!

– Да, запомнил. Это не сложно, одни шестерки.

С каждым днем этот мир удивлял меня. Одно дело, когда дом историка находится на проспекте Ленина. Но учитель физкультуры, живущий на улице Спорта!..

Когда я вернулся домой, мама еще не проснулась. После ночных смен она всегда спала как убитая. Я закрылся на кухне, негромко включив магнитофон с новой кассетой группы «Руки вверх» – «Без тормозов». Чистил картошку и представлял, как моя подруга детства будет выглядеть в образе. Незаметно для себя начал подпевать на песне «Полечу за тобою».

Алена мне нравилась, но я давно с ней не общался. Она училась в параллельном классе, возле нее постоянно вились подружки. Да и вообще, как к ней подойти, что сказать?.. Я вспомнил про текст, который нужно было выучить. Поставил картошку вариться и стал читать. Слова были ужасно глупые. Увлекшись заучиванием, я не заметил, как картошка разварилась. Пришлось делать пюре. Перекусив, я оставил на столе кастрюлю для мамы. Рядом положил дневник, чтобы она взглянула на мои четвертные оценки.

Мне пришла идея прокатиться напоследок на миниках. Я взял с собой кассетный плеер, вставил кассету «Без тормозов» и погнал. Меня заела песня «Лучший парень» – то и дело останавливался и перематывал на начало. Батарейки в плеере сели. Я глянул на свои командирские часы и пошел к физруку. Жил он на удивление далеко от школы, чуть ли не на краю города. Я подошел к его домику. Свет не горел. Я позвонил в звонок – тишина. На улице стало сильно морозить. Спустя полчаса я околел и решил постучать в дом напротив, в котором горел свет.

Калитка открылась. Из-за нее выглянул пожилой мужчина в потрепанном синем пиджаке с погонами.

– Извините, я уже полчаса жду вашего соседа через дорогу. Можно у Вас немного погреться, а то до дома далеко, – продрогшим голосом сказал я.

– Парень, если ты планируешь меня обокрасть, знай: у меня ружье дома.

– Нет, я только немного погреться.

Он посмотрел на меня строгим взглядом и приоткрыл калитку. Мой поступок казался бесцеремонным, однако, если мне требовалась помощь, я не боялся обращаться за ней. Много лет назад, когда у моей мамы не было работы, мне приходилось стучать в двери и просить хлеба.

Мы поднялись по деревянному крыльцу.

– Разувайся, бери вон табуретку и садись к печке, – грубовато сказал он.

– А вы работали в милиции? – спросил я, поглядывая на его форму.

– В прокуратуре, по особо важным делам.

***

Мыслями он вернулся на десять лет назад.

По дороге в тюрьму несся милицейский уазик. Шел сильный дождь. За рулем сидел майор милиции, а рядом с ним прокурор.

– Ты мрачней сегодняшней погоды, – обратился к нему водитель.

– Юра, в этом деле ничего не сходилось с самого начала, – ответил прокурор, стискивая со злостью папку в руках.

– Славентич, опять ты за свое, как старая пластинка. У него нашли часы девочки, бабулька видела его вместе с ней. Что еще надо? И судимость у него была.

– Там совсем другое. Превышение необходимой самообороны, – бросил прокурор.

– Давай еще раз, чтоб тебе душу облегчить.

– Да что там говорить…

– Ты слушай. У него была смена, он сидел в сторожке. Ему девочка приглянулась. Он ее позвал и на колени посадил, а потом задушил и расчленил. Часики как трофей оставил. Группа крови на его одежде – ее. К тому же чистосердечное у нас есть.

– Мне-то не втирай! Знаю я, как вы чистосердечное выбиваете. Если у него нашли часы одной, то где вещи остальных жертв?

– Может, взять нечего было.

– Да брось! Казнить будем, не разобравшись как следует? Лишь бы отрапортовать в высоких кабинетах?

– Что ж ты самоотвод не взял?

– Не мог я. Пенсия уже не за горами. Жена лежачая.

Они подъехали к черным железным воротам. Во дворе их ждали врач, смотритель тюрьмы и представитель управления внутренних дел. Все поздоровались, пожаловались на погоду и вошли в здание. Потом спустились в темный глубокий подвал. От стен пахло плесенью. По углам – паутина. Кое-где лежала бесхозная арматура, валялись спинки и сиденья от старых стульев.

Прокурор первым вошел в покрытую ржавчиной дверь. За ней два человека из расстрельной спецгруппы стояли рядом с молящимся на коленях приговоренным.

Прокурор открыл папку и достал несколько документов.

– Артемьев Семен Викторович, встаньте.

Мужчина поднялся из мученической позы, выпрямив спину.

– Приговором Судебной коллегии по уголовным делам Р*** областного суда от 14 февраля 1990 года Вы, Артемьев Семен Викторович, признаны виновным по статье 102 пунктам «г», «з» УК РСФСР за умышленное убийство двух и более лиц, совершенное с особой жесткостью, с назначением исключительной меры наказания – смертной казни.

Как в лампочке при высоком напряжении, блеск в глазах приговоренного ярко сверкнул и погас навсегда.

– Здесь ваше место, а не мое, – сказал он.

– Исполнять приговор, – твердым голосам отдал приказ прокурор.

Приговоренный рванулся к закрытой железной двери, не желая принимать смерть. У входа его настигли две дубинки, но он не сдавался, даже зная исход. Внезапно прогремел выстрел.

– Ты охренел, мать твою! Его к стене надо было поставить. Нас же кровью забрызгало! – во весь голос гаркнул представитель УВД на палача.

Все молчали. Доктор опустился к телу и зафиксировал время смерти. Прокурор медленно вытирал платком с лица кровавые брызги.

Картина приведения в исполнение высшей меры наказания осталась в его памяти навсегда, поэтому, когда мальчик спросил его про работу, перед глазами снова ожила эта сцена.

***

– Спасибо, что пустили погреться, – глядя на часы, сказал я.

– Что это у тебя за часы такие? – обратил внимание старик.

– Командирские, отца моего.